з глубины веков советуют нам для полного и точного анализа персоны пользоваться неким Западным зеркалом. К сожалению, за тысячи лет мир оказался наводнен таким количеством зеркал, обученных льстить своим хозяевам, что этот особый их вид совершенно пропал, забыт даже и, в общем-то, простой способ их применения. 2 ЗОЛОТАЯ ЖИЛА, КОТОРАЯ В ДАННОМ СЛУЧАЕ ЯВЛЯЕТСЯ СВИНЦОВОЙ Благодаря интуиции, обострившейся во тьме многомесячного заточения, Андрей безошибочно открывал и переводил запутанные статьи Энциклопедии Serpentiana. Его развившиеся чувства улавливали движения текстов в недрах Энциклопедии так же, как мастера, копающие колодцы, улавливали движения вод в недрах земли. Мы в шутку говорили, что Андрей нашел золотую жилу, которую теперь надо просто разрабатывать, идя по ней. Между тем, когда он истолковал нам статью "Превращение низших металлов в высшие металлы", мы увидели, что это сравнение одной ногой стоит на полу нашей гостиной. Раньше написанное и там и сям, теперь в Энциклопедии Serpentiana сложилось в следующее: КАЖДАЯ трава имеет свое семя. (Энде) Библиотека - это кроссворд, в котором КНИГА вписана по вертикали, а воздух по горизонтали. (Борхес) ДАЖЕ самая широкая дорога отступает перед рекой. (Андрич) ЕСЛИ, расстелив карту, полить ее водой и посыпать песком, можно узнать, где брод через реку. (Кортасар) ОНА была теплой. (Зингер) Трава КАЖЕТСЯ низкой, однако ее шелест достигает наших ушей. (Виан) Сообщения первостепенной ВАЖНОСТИ прячутся в глазах. (Буццати) Они считают горы низкими потому, что горы МАЛОЙ высоты по сравнению с небом. (Поло) Если вы протащите СВОЮ душу через эту трещину, то последуете за ней и сами. (Потоцкий) ЗОЛОТУЮ косу завязывают лентами французского языка. (Павич) Каждую ночь они копали лунную ЖИЛУ. (Толкиен) По утрам они переплетали сны, как переплетают отпечатаную книгу. (Кальвина) Книги, набранные ШРИФТОМ снов, легче, чем написанные книги. (Маркес) Нож: с ручкой из розового дерева. (Киш) Крыши церквей делают из СВИНЦА, чтобы фрески не взлетели. (Эко) Фунт яви СОДЕРЖИТ приблизительно два фунта снов. (Byк) В Китае измеряют БЛЕСК глаз, а не вес. (Фрейзер) ЕЕ талия. (Карвер) Заря ЯВЛЯЕТ небо после мрака ночи. (Црнянский) В старину люди застегивали СЕБЯ по всему животу на пуговицы. (Рабле) ИЩУЩЕМУ быстро можешь узнать судьбу, читая линии на ступне. (Рушди) ТЕРПЕЛИВО строящий имеет в доме много окон. (Челебия) На душе легко, если ВЛОЖЕННЫЙ ТРУД тяжел. (Чехов) Платье ее колыхалось так ЩЕДРО, что у птиц началась морская болезнь. (Хармс) НАГРАЖДАЯ себя за подъем наверх, мы созерцали плодородную равнину. (Данте) ИЛЛЮСТРАЦИЯ 44. "Превращение низших металлов в высшие металлы", золотое тиснение, общая длина 211 см, год изготовления неизвестен, Энциклопедия Serpentiana, собственность Драгора. ПЕРЕВЕРНУТАЯ КАРТА, ЗВУКИ, ЧТО ЛУЧШЕ? Случается, что тот, кто раскладывает пасьянс, замирает в страхе перед очередной картой. Пальцы цепенеют, лоб покрывается испариной, в животе судорогой скручивается ужас, губы связывает молчание. "Что кроется под лабиринтом орнамента на рубашке карты?" - эта мысль пульсирует у него в голове, и он застывает на долгое время, пытаясь расслышать, что таит та, другая сторона, настораживая уши и с сжимающимся сердцем распознавая звуки: Сначала голоса людей, петляющий шепот, хруст шагов, смелая перекличка голосов, смех... Затем стук и шум машин, сгребаемой земли, приглушенные удары молотами, звуки разрушения. Потом грохот обрушивающихся стен. Несколько мгновений тишины. Потом дождь осыпавшейся черепицы. Сначала далекий, потом все более приближающийся. Потом все повторяется, один раз, два раза, три раза... И уже тогда, когда слух привыкает к однообразному повторению, когда любопытство берет верх над страхом, шум усиливается. Как будто с громким окриком закрываются все двери входов и выходов. Как будто со звоном разбивающихся стекол ломаются все горизонты. Как будто со стенами вместе разрушаются и трещины, в которые были спрятаны воспоминания. Как будто дождь осыпающейся черепицы со стоном распарывает само небо, как будто лунное колесо, звеня серебряными спицами, остановилось на самом краю пропасти, там, где постепенно осыпается кромка и где верх и низ голыми руками ведут борьбу не на жизнь, а на смерть. Если такие звуки раздаются из-под карты, ее лучше и не открывать. Не вредно даже поставить на нее сверху что-нибудь как можно более тяжелое. ПАСЬЯНС ИЛИ ПОЭТИКА Пасьянс (patientia, лат. - терпение) - игра в карты для одного человека, имеющая много вариантов. Суть игры в том, чтобы карты одной или нескольких колод разложить на столе по определенным правилам, располагая их одна на другую и одна рядом с другими, причем в случае успешного завершения результату придается определенное значение. Часто случается так, что нам требуются две соседние или же отделенные друг от друга расстоянием карты. В такой ситуации следует на одной карте загнуть ту часть, которая расположена за рамкой карты и принадлежит полю соседней или же удаленной карты. Согнутую карту следует поместить на рамку соседней или удаленной карты таким образом, чтобы земля и свод одной карты служили продолжением земли и свода соседней или удаленной карты. Если нужно склеить листы двух карт, то следует отрезать по рамке северное и восточное поле карты. Лист с отрезанными полями следует наклеить на соседний или удаленный лист карты таким образом, чтобы рамки на том и на другом листе совпали, а земля и свод одной карты были продолжением земли и свода другой карты. ИЛЛЮСТРАЦИЯ 45. Александр Дж. Петрович, "Составление карт", пятая часть восьмой главы справочника для интересующихся "Чтение карт и ориентация", 10x8 см, 1970 год, Национальная библиотека Сербии, Белград. О РАЗНИЦЕ МЕЖДУ СОЛНЕЧНЫМИ И МЕХАНИЧЕСКИМИ ЧАСАМИ В полночь, когда упал третий или четвертый аршин мрака, нас разбудил звук, похожий на шорох крыльев целой стаи летучих мышей. Как могли быстро мы спустились из своих снов на подушки и полусонные повскакали с кроватей. Торопливо слезая со своего Вселенского дерева, Подковник подвернул ногу. Богомил уронил стул. Об его "Ох!" споткнулась Люсильда. На Люсильду наткнулась Молчаливая Татьяна. Вспорхнули испуганные горлицы. Лунные рыбки попрятались в складках воды в аквариуме. Наконец Саша нашла свечу, но слабое трепетание ее пламени не смогло осветить ничего большего, чем общий переполох. И только мы привыкли к такому весу страха, как он вдруг удвоился - раздался еще более сильный звук, от которого весь дом содрогнулся так основательно, что со стен попадали все трещины. Опасаясь босыми ногами наступить на какую-нибудь из них, мы замерли, молча прислушиваясь, как у нас над головами что-то угрожающе шумит и сыплется. - Разволновались призраки, - первым подал голос, правда шепотом, Подковник. Природа некоторых людей не позволяет им почувствовать, в какой момент язык следует держать за зубами, а в какой за зубы спрятать. - Насколько мне известно, чердака у нас нет, - возразил Богомил возможности того, что снова перевесит угрожающее молчание. - начал было Подковник, но на втором этаже снова что-то треснуло и отдалось таким эхом, что переломались все ветки на персиковом деревце и молодом тисе в нашем дворе. Окно никогда еще не обрамляло более печальной картины. Луна плыла по небу очень странно. Ее серебряные спицы и лопасти крутились вхолостую. Казалось, что кто-то спарывает лунный узор. Дул сильный ветер, свод неба трепетал, как изодранный флаг. - Может быть, мы столкнулись с айсбергом, - прочитали мы выдох Татьяны на оконном стекле. - Не может быть, зима уже кончается, - стер со стекла туманное пятно Драгор. -- А что, если это метеор? - спросила Саша. -- Исключено, до лета еще должна пройти весна, - опять не соврал Драгор. - В таком случае храбрость под мышку и посмотрим, что там наверху происходит, - сложил Андрей вдвое и еще раз вдвое весь разговор и сунул его в карман пижамы. Пока мы собирали храбрость, чтобы подняться на второй этаж, упал еще один аршин мрака. Не то чтобы мы были особо пугливыми, просто при каждом раздававшемся треске храбрость выпадала у нас из рук, и мы никак не могли собрать нужное нам количество. Наконец в промежутке между двумя тресками мы подхватили все, что смогли, и направились в сторону второго этажа. Вдали за девятью горами кровоточила заря. Чуть-чуть, лишь настолько, чтобы была заметна серость неба. И тут дом снова содрогнулся. Всех нас этот толчок свалил с ног, и мы без колебаний прокляли тот момент, когда покинули гостиную. Небо раскачивалось, с его краев срывались и падали вниз оставшиеся звезды, громадные облака сталкивались друг с другом, серебряные спицы луны застряли в черной пропасти. Толстый канат скрипа вел к источнику всех наших несчастий. На том месте, где Град граничит с Предместьем, вращали стрелами высокие подъемные краны, ломая свод неба. Здесь строилось многоэтажное здание. В окрестных домах под красными черепичными крышами люди продолжали спокойно спать. Заря достигла пятой горы. - Трудно придется реке, которая разрушает свои берега, рано или поздно она превратится в стоячую воду, но это история не для нас, а для случайных путников сказал Драгор. - Они ломают нашу крышу, люди, на помощь, ломают нашу крышу! - кричала Эстер, но ветер уносил ее слова прямо в круговорот не слышимости. Подъемные краны продолжали под прикрытием последнего аршина мрака взламывать голубоватый свод. На этом месте, видимо, было задумано построить какое-то особенно высокое здание. Заря уже обосновалась на отрогах третьей горы. Замерзшие от беспомощности, с глазами, расширившимися от неверия, со сжимающимися сердцами, по-прежнему стояли мы на втором этаже нашего дома. Когда заря коснулась второй горы, краны остановились. Люди начали просыпаться. Несмотря на то что наступил день, наши солнечные часы не работали. Жители домов под красными крышами спешили по параллельным улицам, непрестанно поглядывая на свои механические часы, не замечая! ИСТОРИЯ АЛЯ СЛУЧАЙНЫХ ПУТНИКОВ Была на свете одна река. По утрам ее воды отливали зеленым, в полдень по ним разливался румянец, а к вечеру они отсвечивали синевой. Волны ее попеременно через одну были и быстрыми и медленными. С одинаковой бережностью несла она на поверхности и кузнечика, и листья, и пену, и лодки. Все зло отправляла она в водовороты и скользила по своему руслу спокойно, непрестанно лаская оба своих берега, один из которых был из земли, а другой - из неба. Так же как земля и небо дарили ей направление, так и она платила им добром - обкатывала нежностью воды камни и облака. Первый берег реки всегда был плодородным, второй - ясным. Так текли вода и время. Но вечна только борьба добра и зла, все остальное длится непонятно сколько. Что произошло - то ли вода возгордилась, то ли водовороты взбесились, то ли быстрые волны поглотили медленные, то ли владельцы лодок захотели плыть гораздо быстрее? Что случилось, вряд ли кто сейчас помнит. Только река стала бурлить, клокотать и бесноваться, нисколько не заботясь о своих берегах. Волна за волной ударялись и в землю, и в небо, дробя камень за камнем, облако за облаком, немилосердно разрушая оба берега. Земля покрылась грязью, а небо - илом, И сама река превратилась в мутный. поток, не перестав, однако, при этом пожирать свои берега, разливаясь вширь сверх всякой меры, теряя в затопленном пространстве всякое направление. В начале конца, истратив силу, без направления, которое раньше ей определяли небо и земля, разлившись, превратилась она в стоячую воду, воду, которая никуда не течет и ничего не приносит. Достойна восхищения изобретательность наших строителей. В тот лее день было доставлено около сотни ящиков, наполненных флейтами. Тем, кто особенно чувствителен, раздали вату для ушей, так как в процессе сварки флейты испускают умоляющий звук. Монтаж труб длился недолго. Из многоэтажки еще некоторое время слышался то один, то другой звук плененных инструментов, но когда по флейтам пустили воду, убитую подогревом в бойлерной, наступила мертвая тишина, готовая к приему жильцов. ИЛЛЮСТРАЦИЯ 46. Р. К., "Гордость строителей - пуск центрального отопления в новом многоэтажном здании на границе Града и Предместья", черно-белая фотография, 20x5 см, 1992 год, "Городская газета" (No 1794). КОЛЛЕКТИВНАЯ ФАНТАЗИЯ Как стальные обручи держат в бочке собранный в одно целое мрак, так и действительность под болезненные стоны беспощадно ломала голубое и по всему своду сбивала одну к другой трещины, образуя еще большую, широкую и глубокую Пустоту. Если в нее не опустить хоть что-то, емкость с мраком непременно разорвется, и тогда не найти такого средства, которое могло бы остановить разливающуюся темноту. Поэтому в бочку на всякий случай всегда стоит что-нибудь поместить. Виноделы из долины Мозеля до сих пор сохранили обычай после того, как бочка опустела, бросить в нее крупную виноградину, чтобы до нового урожая тьма не взяла там слишком большую силу. А так как у нас больше всего было фантазии, мы решили вступить в бой против Пустоты с единственным оружием, которое у нас всегда было под рукой и в избытке. -- Фантазия? - спросила Эстер. - Что такое фантазия? То же, что и иллюзия? - Вовсе нет, фантазия - то, что есть, хотя многим кажется, что его нет. С иллюзией же наоборот, она представляет собой то, чего нет, но многие думают, что есть, - отвечал Драгор и вдоль и поперек. - Кажется, это не слишком тщательно причесано, - смутилась Эстер от такого объяснения. - И не должно быть, - улыбнулся Драгор. - Тщательно причесана только действительность, причем как таковая она и нежелательна. - Вот! - Подковник, как всегда, должен быть первым. - Я представляю себе поле. Точнее, склон холма, полого спускающийся к реке, по берегам которой растут ивы. - Трава, как я вижу, переливается от теней облаков. Пышные облака пронзает солнечный луч, - переводит Драгор Татьянино пение. - На склоне холма полевые цветы. Маленькие по размеру, но большие по цвету. Над цветами по склону скачет белый конь. Когда его Тело простирается в галопе, сверкает его круп. На нем верхом скачет Дух, - добавляет Саша. - Конь и наездник, Тело и Дух, промчавшись сквозь ивы, вступают в реку. Летят брызги от водяной дорожки. Шуршит речная галька. Вдоль покрытой волнами дороги белый конь и наездник скачут к перекрестку устья, оттуда вдоль меньшей речки, дальше вдоль ручья к источнику, - подает голос Богомил. - Время от времени белый конь сокращает себе путь за счет берега из земли. Иногда срезает угол по берегу из неба. С правой стороны он кажется принадлежащим компании из выдр, раков и речных черепах, с левой похож на собрата бекасов, уток и журавлей, - слышен голос Люсильды. - Потом они возвращаются на водяную дорогу. Прокладывают путь стаям рыб, идущим на нерест. Среди колосьев травы, растущих вдоль ручья, по краю каньона, над пропастью, все выше, к источнику стремятся они, - быстро добавляет Андрей. - У источника, высоко в горах, под старым, величественным деревом, конь и наездник останавливаются, - коротко сообщает Эстер. - Белый конь наклоняется над водой и пьет из начала дороги. В источник по его Телу соскальзывает и Дух, чтобы первой водой умыться, - заканчивает Богомил. Потом мы все молча рассматриваем фантазию. Тишина столь густа, что до нас не долетает ни треск балок, ни звук ударов по нашей голубой крыше, которые наносят подъемные краны и от которых она все более опасно прогибается. - Как приятно и спокойно высоко в горах, - первой говорит Саша по прошествии получаса. -- Очень приятно, - соглашаемся все мы. - Я все спрашиваю себя: почему же это просто фантазия?.. - разочарованно бормочет Эстер, мечтательно играя ивовым листком, вплетенным в ее кудри. - Эх, - вздыхает Драгор и проводит рукой по своим волосам, похожим на гриву. Синие глаза Татьяны скользят по нам. Слышно усталое дыхание Андрея, Подковник раскуривает трубку и протягивает Саше каплю прозрачной воды, каким-то чудом оказавшуюся на его ладони. Эстер записывает в своем дневнике: "Сегодня вечером у нас была коллективная фантазия. Это то же самое, как когда в темноту пустой бочки кладешь виноградину или закрываешь в шкафу лаванду, чтобы тьма не проделала Пустоты на твоем теплом джемпере". Отметив конец записи точкой, Эстер оборачивает свою тетрадь запахом табака из трубки Подковника. --Чтобы обложка не обтрепалась, - объяснила она, хотя никто ни о чем не спрашивал. Скрип свода заглушает клокотание воды далекого источника. Глухие удары размашисто отсчитывают что-то над нашим домом без крыши. На границе между Градом и Предместьем уже звонко куют тяжелые обручи для того, чтоб опоясать ими мрак. Тонкие слои нежного и ароматного табачного дыма покрывают мебель, как белое полотно в доме, из которого все уехали. Ветхозаветные народы называли его Соленым морем. К его берегам из серы (под которыми каются сожженные грешники Содома и Гоморры) на тяжелых повозках, запряженных волами, в огромных глиняных сосудах, которые охватить могла бы только взявшаяся за руки семья из пяти человек, привозили тьму, тщательно собиравшуюся в течение целого года. Чтобы не рассеялось по свету, мрачное содержимое сосудов высыпалось в воду, которая никуда не вытекает. Позже к тому же самому месту, называвшемуся теперь Lacus Asphaltites, тянулись и римские караваны, спотыкающиеся под солнцем пустыни и грузом запечатанных гипсом, полных мрака амфор. Тьма всех провинций находила конец в бесплодной воде, обнесенной каменными столбами, каждый из которых мог быть несчастной женой Лота и которые все вместе напоминали римлянам о том, что при возвращении не стоит оглядываться назад. Арабы лишь изменили имя озера, назвав его Бахр Лот. Тьму они доставляли в больших мехах на спинах терпеливых верблюдов. Объятые идеей света, они благодарили Пророка за то, что он одарил их возможностью окончательно проститься с мраком. Со временем череда сменявших друг друга имен прервалась и остановилась на названии Мертвое море. С вниманием, столь же основательным, как и мудрость, люди не допускали, чтобы тьма распространялась, и по-прежнему продолжали перевозить ее, теперь уже в бочках, поэтому им удавалось всегда контролировать всю Пустоту мира. Однако когда червь грызет веками, он не обходит стороной и хорошие обычаи. Стремительно умножая тьму, люди перестали заботиться об ее устранении, все реже думая о своих душах, а еще реже о потомках. Пустота разлилась по небу и рассеялась по земле, оставляя глубокие омуты, настолько коварно глубокие, что они втягивают в себя только дух, оставляя на поверхности однообразные тела. Судя по всему, Пустота сделает непроходимыми дороги еще до того, как будут излечены хорошие обычаи. Мертвое море спокойно. Оно ждет, что люди вспомнят о Содоме и Гоморре. ИЛЛЮСТРАЦИЯ 47. Макс А. Штайман, "Метафизический пейзаж Мертвого моря с легендой в шести цветах", масло на холсте, 160x140 см, 1929 год, Еврейский музей, Франкфурт. ПИСЬМО С ТЩАТЕЛЬНО ПРИЧЕСАННЫМИ СТРОЧКАМИ Когда почтальон Спиридон с трудом перешагнул через порог (чесночные зубчики мы подложили не только под телефон, но и под коврик перед дверью, надеясь таким способом воспрепятствовать проникновению в наш дом плохих вестей), мы уже поняли, что он не несет нам ничего хорошего. В руке он держал серый конверт, рот его был завязан смущенным узлом, ноги заплетались, как печальные ветки плюща, а в одном и другом глазу, это было прекрасно видно, он нес грусть пойманной бабочки. Да, мы все поняли, что это оно и есть, то самое. Оставалось только прочесть содержание письма и таким образом окончательно установить, что же все эти дни давало о себе знать таким тяжелым предчувствием. В трещины на небе еще с утра начали забиваться мокрые облака, на вид нездоровые, даже гнилые. Солнечные часы упорно отказывались показывать время, хотя мы потратили немало сил в безуспешных попытках их починить. В доме было мало света, и Лунная банка начала блестеть и переливаться еще в полдень. Старая хитрость - заняться наблюдениями за природой вместо того, чтобы читать письмо, - сейчас уже сработать не могла. Драгор надорвал конверт и развернул бумагу, засыпанную черными буквами печатной машинки. Да, в соответствии со статьей той и той такого-то и такого-то закона и ввиду того, что предусмотрено снести ваш квартал, потому что на этом месте будет построен деловой центр, великолепный, с широкими, просторными холлами и тропическими растениями, искусственными, но это совсем незаметно, что обеспечит сближение нашего города по уровню с мировыми центрами, и, таким образом, вам поэтому будет предоставлена квартира общей площадью, в корпусе таком-то, подъезд такой-то, этаж такой-то, между этажами такими-то, вид туда-то и туда-то, с современными сантехническими коммуникациями, с подключением к спутниковой антенне, центральным отоплением и еще лоджией, хорошо застекленной в интересах вашей безопасности, без права обжалования, срок тот и тот, датировано таким-то числом, зарегистрировано в канцелярии, подпись уполномоченного лица, место для печати, печать. Центр, покинуть дом, подключение, срок, подпись, печать! Нас словно окатило волной слабости. У Саши закружилась голова. Подковник стиснул зубы. Печальный плющ распространялся, вытесняя воздух, и стало трудно дышать. Письмо выпало из рук Драгора. На миг мы понадеялись, что черные буквы осыплются с бумаги и достаточно будет подмести пол, как все забудется. Однако этого не случилось. За окнами подъемные краны снова начали вспарывать стрелами небо. Оно закачалось. Одна из трещин с быстротой молнии устремилась в нашу сторону. На полпути она расширилась настолько, что, достигнув места над нашим домом, была уже полна мрачных облаков. В гостиной стало так темно, что почтальона Спиридона никто толком не расслышал. -- Некоторые уже переселяются. - Переселяются? А куда? Неужели туда? Ведь в этих коробках нельзя разломать потолок, там не вырастишь персиковые бриллианты... - прошептала Эстер. -- Боюсь, что вам тоже придется, - повесил голову почтальон. - Ни в коем случае, ни в коем случае! Я читал, что трубы отопления там сделаны из флейт, площадь поверхности окна не может превышать одной седьмой части от поверхности пола, а вода попадает в квартиру уже мертвой, а небо там слишком близко для того, чтобы поверить, что оно настоящее. Ни в коем случае! - закричал Богомил вместо всех нас. Облака порезались о края свода. Отломилось несколько тысяч тяжелых капель. На потолке первого этажа проступили желтоватые точки. И, не считая, мы точно знали, что их ровно 666. Когда мы приблизились к Южному зеркалу, было уже, поздно - пятна пожирали белизну известки. Наш дом стал протекать. -Хорошо, - спокойно сказал Андрей. - Ясно, что мы не собираемся поселиться в этих коробках, но ясно и то, что отсюда нам придется уйти. Осталось подумать - куда же. Ни о чем специально не договариваясь, каждый из нас взялся за какое-нибудь дело. Саша и Эстер маникюрными ножницами обреза ли печальный плющ, нам нужно было как можно больше свободного места в гостиной. Люсильда принесла для всех нас дождевые плащи. Молчаливая Татьяна заварила чай. Для защиты мебели от влаги Подковник старательно и часто пускал клубы дыма. К чаю Богомил с помощью кларнета сделал несколько музыкальных медальонов. Одну из Драгоровых карт, которые не описывают ни небо, ни землю, а именно свернутый трубкой и запечатанный печатью кусок чистой бумаги, Андрей, ловко размотав, расстелил по ковру, прижимая края узорами, чтобы карта снова не скрутилась. Молча, не прибегая ни к каким инструментам', с помощью одних только собственных взглядов мы прочерчивали направление движения. Чтобы нам было как можно светлее работать, Андрей время от времени встряхивал Лунную банку. Перемешиваясь, лучи сияли гораздо ярче, освещая серебряным светом только что появившиеся пространства. БЕЗ ЧЕГО МОЖНО И БЕЗ ЧЕГО НЕЛЬЗЯ СОСТАВЛЯТЬ КАРТЫ Карты можно составлять без цепей, веревок, шагов, треугольников, компасов, астролябий, теодолитов, циркулей, карандашей, ручек, ластиков, линеек, микрометров, планиметров, транспортиров, курвиметров, подзорных труб, планшетов, миллиметровой бумаги, биноклей, дальномеров, квадрантов, нивелиров, диоптров и секстантов. Нельзя - без храбрости. Даже самый большой лист бумаги ограничен краями. Если картограф хорошо знает свое дело, то ни одна из дорог не окажется перерезана краем. А если он к тому же обладает воображением, то по настоящему именно с этого места дорога и начнется ИЛЛЮСТРАЦИЯ 4В. "Паспарту карты, не изображающей ни небо, ни землю", чистая бумага бесконечных размеров, собственность случайного прохожего. СПИСОК Список самых важных дел, которые нужно сделать до того, как мы покинем дом без крыши: Придерживаться этого списка. Замесить хлеб. Попросить Молчаливую Татьяну спеть прощальную песню. Дать почтальону Спиридону в обмен на тачку с двумя колесами аквариум с Лунными рыбками. Сделать из воздушных пузырьков, накопившихся в аквариуме, бусы для нежной половины обитателей дома без крыши. Отдельно подарить почтальону Спиридону дюжину отражений тети Деспины. Отражения завернуть в красивую бумагу для подарков и завязать разноцветной ленточкой. Диван Андрея сжечь. Книги с расписаниями поездов, пароходов и пр. забыть. Можно и навсегда. Ожидание на перронах и причалах - это совсем не то же самое, что путешествие. Внести деньги на счет господина Арона Хартмана с целью дальнейшего осуществления операции "Голубые сети". Оставить строителям письменную просьбу ломать дом медленно - чтобы ему было не так больно. Заложить в жестяные коробки и банки самые свежие воспоминания. Уложить в третий, обычный, морской сундук Энциклопедию Serpentiana и остальные книги, мундштуки, трубки и все принадлежности к ним, переписку с господином Половским, взгляды со второго этажа дома, все банки со сливовым вареньем (с листиками герани), клубок красных ниток от сглаза, ужасающий пейзаж работы Подковника, по два яблока и две айвы с наших шкафов, оставшиеся скульптуры из мыла, минимум пять бутылок абрикосовой наливки, нет, минимум шесть бутылок абрикосовой наливки, необходимую одежду и обувь, все предметы, требующиеся для поддержания личных отношений с гигиеной, кустик фиалок, миску с землей из нашего двора, свечи и хлеб, который предстоит испечь. Не забыть собрание Воображаемых точек и другие коллекции. Напомнить Саше, чтобы заколола волосы Лунной заколкой. Очистить кларнет от остатков грустных мелодий и положить его сверху, на все остальные вещи. Переписать в маленький блокнот все Анатомики для того, чтобы лучше находить общий язык с людьми и самими собой. Найти соответствующую сетку. В сетку положить Лунную банку. Подвесить все это на переднюю часть тачки в качестве средства борьбы против темноты. Испечь в дорогу уже упоминавшийся хлеб. Приготовить веревку потолще, чтобы привязать к тачке сундук с элементарной Легкостью. Приготовить по крайней мере восемь воздушных шариков, наполнить их чистым смехом, а затем привязать к сундуку с элементарной Тяжестью. Этот тяжелый сверх всякой меры предмет' транспортировать описанным способом. Бережно упаковать все четыре зеркала и поместить их в сфере досягаемости для глаз на случай экстренной необходимости. Собрать все засохшие цветы для пуговиц на рубашки и пальто. Обязательно взять, упаковав в плетеные корзины, все сохранившиеся и не сохранившиеся в памяти сны, коллективную фантазию и все досказанные и недосказанные сказки. Все это сложить очень осторожно, чтобы не помялось. Сделать из толстого картона переплет для заполненных и незаполненных карт, которые не представляют ни небо, ни землю. На переплете написать торжественными буквами "АТЛАС", а на первой странице тот текст, который содержится в последнем, пятьдесят втором, комментарии. Посмотреть, чтобы все покинули дом, и если потребуется, пересчитать друг друга, и даже не один раз. Взять с собой для украшения и на счастье каждому по одному цветку Счастливки. 1 БИТВА Всю ночь мы по очереди шутили. Смех собирала самая внимательная из всех нас Молчаливая Татьяна. Она привыкла иметь дело с песнями, и ей было хорошо известно, как обращаются с такого рода нежной материей. Наполненные шарики она тут же привязывала к сундуку с элементарной Тяжестью. Большой сундук поддавался с трудом, он сварливо скрипел, упрямо не хотел отделяться от пола, дрожал от бешенства, упорно сопротивлялся легкости; но и мы не отступали. Замахиваясь на него все более веселыми шутками, мы поднимали все более воздушные волны смеха. И наконец, когда восьмой шарик был наполнен до самой завязки, сундук сдался и немного приподнялся, совсем чуть-чуть, но уже этого было достаточно для того, чтобы подтащить под него небольшой сквозняк. ДАЖЕ ЕСЛИ ПОСТОЯННО ПЛЫТЬ В ОДНОМ НАПРАВЛЕНИИ, В ГАВАНЬ, ИЗ КОТОРОЙ ОТПЛЫЛ, ВЕРНЕШЬСЯ С ДРУГОЙ СТОРОНЫ Atlas spekuli sive tabulae orbis neque terrae neque caeli (Атлас описания или карты круга ни земли, ни неба (лат.). Лаже если постоянно плыть в одном направлении, независимо от всех задержек в пути, в гавань, из которой отплыл, возвращаешься с другой стороны. Первое, что сделал Жоакин Алмейда де Круш, один из девятнадцати оставшихся в живых с корабля "Виктория", попросил дать ему самого быстроногого скакуна, чтобы как можно скорее попасть в свой родной город. Именно этим объясняется то, что картограф Магеллана прибыл в Лисабон на полночи раньше, чем известие, что одному из кораблей удалось обогнуть мир. Хотя Жоакин Алмейда де Круш не был дома более трех лет, кожа его ступней помнила расположение комнат, и в кабинет он вошел, не зажигая по пути свет. Себя он застал в кресле спящим сном, младшим на сорок времен года. Изнуренный цингой, частыми сменами ветра и солнца, реальности и фантазии, картограф Магеллана подошел к столу и взглянул на разложенные на нем бумаги. На одном листе, несомненно заглавном, было написано: "АТЛАС". Стараясь не разбудить того, первого, Жоакин Алмейда де Круш обмакнул перо в открытую чернильницу и дописал: "A tlas speculi sive tabulae orbis neque terrae neque caeli". Потом, не выдержав, нежно провел рукой по волосам того, первого. Утром по Лисабону разнеслась новость, что, даже если постоянно плыть в одном направлении, независимо от всех задержек в пути, в гавань, из которой отплыл, возвращаешься с другой стороны. Разбуженный бурлением голосов на улице, автор новелл Жоакин Алмейда де Круш протер глаза и выбежал из дома. -- Вернулась только одна "Виктория"! В живых осталось всего восемнадцать человек! Магеллан не вернулся! - выкрикивали вокруг. -- Восемнадцать?- спросил Жоакин Алмейда де Круш ближайшего прохожего, какого-то моряка, пораженного цингой. - Да, восемнадцать, - подтвердил человек со знакомым ему лицом. -- Мы с вами раньше встречались?- снова спросил автор новелл. -- Ох, сомневаюсь, - сказал человек слабым голосом. - Я прибыл с совершенно другой, с противоположной стороны. ИЛЛЮСТРАЦИЯ 49. Неизвестный автор, "Жоакин Алмейда де Круш, портрет в молодости", масло на холсте, 60x40 см, 1552 год, Галерея Нуньо Гонсалеса, Лисабон. ПРОЩАЛЬНАЯ ПЕСНЯ МОЛЧАЛИВОЙ ТАТЬЯНЫ Мы выходим из синего шара нашего сна, шагаем сквозь удаляющееся утро, проносим свои шкуры сквозь цвета запаха, беремся за руки, ведем друг друга в даль полудня. Там, обходя стороной тени кубистских зданий, оставляем за собой скрип колес и слова разговора. На этот раз созвездия не собрались на нашем небе. Пустота покрывала собой весь свод. Ветер отделил пробором восток от запада и юг от востока. Север расширился благодаря горизонту. Луна мучилась в одной из трещин. Тяжелая ночь открывала тяжелое утро. -- Нужно уходить, пока вся Пустота на небе, - прошептал кто-то. -- Соберемся, и в путь, - добавил Драгор. ИЛЛЮСТРАЦИЯ 50. "Ситуационная карта неба над нашим домом непосредственно перед отправлением в путь", 1992 год, Астрономическая обсерватория, Белград. ОДНА СЧАСТЛИВКА В ВОЛОСАХ И ОДНА СЧАСТЛИВКА В ПЕТЛИЦЕ Таня уже спела прощальную песню, однако, пока почтальон Спиридон помогал нам вынести все вещи, перечисленные в списке переселения, ее голос продолжал витать по дому без крыши. Более того, даже когда гостиная осталась полностью пустой, Татьянина песня вела себя так, будто все предметы продолжали оставаться на своих местах. Заключительная строка, быстро-быстро взмахивая крыльями, обогнула отсутствующий шкаф с яблоками, поднялась на отсутствующий шкаф с айвой, а затем взлетела на отсутствующий стол. На мгновение послышалось, как бьется взволнованное сердце песни, а потом настала тишина. Пришел час отправляться в путь. Оглядываясь по сторонам, вслух пересчитывая друг друга, припоминая, не забыли ли чего-нибудь, снова собираясь и пересчитывая друг друга, оказались мы перед дверьми. Протирая глаза, засоренные слезами, первой вышла она. Сразу же после этого во дворе оказался и я. Все Пустоты были на своде, и все мы восьмеро выглядели сейчас как двое. Спиридон уже выкатил тачку на дорогу. У ворот мы простились. Мне он крепко пожал руку, а ее поцеловал в щеку. Некоторое время мы смотрели ему вслед, пока он медленно шел по улице, неся аквариум с Лунными рыбками. Рыбки пускали серебряные пузырьки. Мы скользнули вниз по дороге. Она шла рядом со мной, а я, толкая тачку с вещами, совсем как в песне, рассыпал по сторонам скрип колес. Да, именно так мы и шли, обходя стороной тени кубистских зданий. На первом перекрестке мы остановились. Русло улицы здесь разделялось на три ветки. Полдень, набирая все большую силу, тек вдоль уже покинутых домов, между остатками берега из земли и берега из неба. -- Куда? - спросил я сам себя. -- По карте, - ответила она и взяла со сложенных на тачку вещей "Атлас".Я молча смотрел, как она развязывает красную ленточку и открывает папку. - Думаешь, карта точно составлена? - спросил, как всегда подозрительный, Подковник. -- Конечно, мы же сами делали ее для себя, - ответила Люсильда. - Где кларнет? - прошептал Богомил. - На распутье всегда хорошо что-нибудь сыграть, распутать дороги. -- Подожди чуть-чуть, уберу волосы с ушей, - улыбнулась Саша. - Вот по этой дороге, - показал Андрей на ту улицу, где было меньше всего теней. - Счастливо, - дотронулась Эстер до невидимого цветка Счастливки в петлице моего пальто. - Счастливо, и в путь, - сказал Драгор и дотронулся до цветка Счастливки в ее волосах. Ветер запутался в шали Молчаливой Татьяны. Муслиновый шелк надулся, как парус. Одна из вышитых золотом горлиц вспорхнула и прощебетала венок вокруг ее и моей головы: - Выше мелководья подушек, глубже снов, сквозь голубое, в бумажной ладье... Мы продолжали идти. Довольно высоко над землей, привязанные веревками к тачке, покачивались морской сундук с элементарной Легкостью и морской сундук с элементарной Тяжестью. Первый парил сам собой. Второй несли по воздуху надутые разноцветным смехом шарики. Весной, когда воздух над горой Змаевац продувают византийские ветры и он становится еще более прозрачным, путник, который идет не только туда, куда несут его ноги, за растениями и съедобными грибами, может заметить над этой не такой уж высокой возвышенностью парящий в воздухе портал, гораздо более старый, чем человеческий век, рукотворное сооружение, редко встречающееся даже в краях, более родственных фантазии. Несмотря на то что сделан он из камня (розового мрамора, усыпанного листьями бессмертника) и вес его превышает двадцать тонн, этот бывший вход в постоялый двор для случайных путников годы и годы парит над вышеназванной горой, безмятежно покачиваясь, будто он не тяжелее птичьего пера. И если уме начать листать в обратном порядке историю необычного портала, надо рассказать и о том, как он оказался в воздухе в XX веке, после того как тихое, почти незаметное, но упорное землетрясение разрушило две трети древних сооружений, в частности и тот самый, расположенный рядом с невидимой дорогой, постоялый двор, о котором шла речь вначале. Словоохотливые рассказывали, а молчаливые засвидетельствовали: "Продолжительности такого удара, а длился он не менее десятка лет, не выдержало бы и менее вертикальное здание. Постоялый двор испещрился трещинами, которые наполнились пустотой. И наконец одним серым утром он простился с видимым человеческому глазу существованием, дрогнув при этом не больше, чем бессмертник в момент, когда на него наваливается зима. Лишившись стен, портал и восемь окон оказались в воздухе, подобно тому, как остается висеть над землей бумажный змей. Серый зимний ветер в тот же миг раздул все окна в восемь сторон света, а розоватый вход, слишком тяжелый для того, чтобы лететь, и слишком легкий для того, чтобы упасть, остался в каких-то двадцати метрах над горой, которая после этого загадочного случая получила определенное название - Змаевац". ИЛЛЮСТРАЦИЯ 51. Адам Спан, "Портал с улыбающимся ангелом", розовый мрамор, 940x430 см, год создания неизвестен, Змаевац, окрестности Кралева. К этому нужно еще добавить, что создателем парящего портала и не сохранившихся до нашего времени окон был некий самоучка Адам Спан, человек с кратким именем и долгим дыханием. Рассказывают, что фамилия Спан выросла у него оттого, что на его лице никак не хотела прорастать борода. Единственное свое произведение для заказчика, имя которого осталось тайной, он создавал ровно пятьдесят два года, изо дня в день, из часа в час, с коротким отдыхом в ночь полнолуния, единственное время, когда он спал, правда совсем мало, ровно столько, сколько ему было нужно для того, чтобы сделать вдох, потому что наяву он вообще никогда не дышал. Сотня помощников, с головы до ног запорошенных каменной пылью, покинула Адама Спана еще до того, как из глыбы розового мрамора проглянули очертания переплетающихся фантастических созданий и извивающихся растений. Еще сотня сбежала тогда, когда под пальцами мастера начала вырисовываться фигура портала (и утраченных окон) - ангел с улыбающимся лицом. И под конец лишь третья сотня помощников, через пятьдесят два года мучительного труда, увидела, как А дам Спан удовлетворенно вздохнул наяву - после того как из мягко улыбающихся губ ангела послышался смех, смех столь легкий, что мог вынести тяжелый вес камня. Сияла ночь полнолуния, когда постоялый двор для путников был закончен. Его нашел бы даже слепец - таким звонким был смех ангела на портале. А дам Спан, безбородый каменотес, умер в ту же ночь. Он задохнулся, потому что забыл окунуться в сон, чтобы вдохнуть воздух. Тот, кто, листая страницы истории в обратном порядке, доберется до начала, сможет прочитать все так, как оно было. В те периоды года, когда сюда не долетают прозрачные византийские ветры, смех изваянного ангела над Змаевацем свидетельствует о том, что нет ничего такого, чей корень тяжести нельзя пресечь нежностью. ИЛЛЮСТРАЦИЯ 52. Адам Спан, "Портал с улыбающимся ангелом", деталь, розовый мрамор, 940x430 см, год создания неизвестен, Змаевац, окрестности Кралева. SUMMARY Even the biggest piece of paper is bounded by edges. If the cartographer is capable, though, no road will be cut by a margin. And if he is an imaginative person too, the road will really begin from that place... * КАТАЛОГИЗАУИЯ ВЫСОКОНЕБЕСНОСИНИМИ ЧЕРНИЛАМИ Все это, все эти книги вокруг нас, все они - это лишь малая часть стены Башни, строка или две строки содержания, полка или две полки строк, всего-то немного кирпичиков древних сот. Только где-то в складках пространства и времени существует еще одна, нетронутая комната, свидетельствующая о былом блеске Вавилонской библиотеки, в настоящее время развеянной по всему Свету. Даже самый большой лист бумаги ограничен краями. Если картограф хорошо знает свое дело, то ни одна из дорог не окажется перерезана краем. А если он к тому же обладает воображением, то по-настоящему именно с этого места дорога и начнется (англ. ). Там, в этой комнате, мерцают две лампы, в одной из которых свет золотой, а в другой - серебряный. Они упрямо отделяют свет от тьмы. Внизу под лампами в центре шестиугольной комнаты сидит Старик, который помнит те времена, когда люди еще умывались сводом. Пол вокруг Старика покрыт грудами пергаментов, папирусов и бумаг, изломанными гусиными перьями, флакончиками из матового стекла, связанными в пучки тростниковыми ручками с вставными металлическими перьями, рамками, на которых сушатся растянутые куски пестрой кожи уробора, костяными скребками, шилами, иглами и нитками, сотнями клочков бумаги с записями... На столе, украшенном резьбой резких ветров Сеннаарской пустыни, перед терпением Старика, перед его седой бородой находится Serpentiana. На Энциклопедии лежит небольшая книга под названием "Атлас". Название написано от руки, торжественными буквами. Сверху на обложке книги спокойно стоит небольшой сосуд с высоконебесносиними чернилами. В правой руке Старик держит цветущую ветку вереска. Верхушкой ее он ловко касается источника с высоконебесносиними чернилами и описывает круг вокруг названия книги "Атлас". Потом он выпрямляется над столом. Ждет, когда высохнут чернила, и тогда наобум открывает Энциклопедию Serpentiana, палимпсест бесконечных статей, всеобъемлющую книгу, единственную книгу, в которой сохранился точный и полный план, от этажа до этажа, от комнаты до комнаты, от кирпича до кирпича Вавилонской башни-библиотеки. Две лампы - одна золотыми, другая серебряными лучами - освещают страницу с точным чертежом величественного здания. Как и сотни тысяч раз до этого, Старик внимательно считает, пальцами левой руки выдергивает из бороды спутавшиеся волоски, снова и снова оценивает и взвешивает небольшую книгу "Атлас", возвращается взглядом к плану постройки в Энциклопедии Serpentiana, выбирает свободный кирпич и вписывает в него кружочек, нарисованный высоконебесносиними чернилами. Отложенное перо из покрытой цветами ветки вереска отдыхает в сосуде с высоконебесносиними чернилами. Правильно ли он внес новую книгу в общее собрание книг, возрастает ли Башня к добру, Старик проверяет так же, как сотни тысяч раз до того. Несколько мгновений он осматривает воздух, захватывает пальцами одну нить света золотой лампы и одну нить света серебряной и осторожно сплетает их друг с другом. Один конец тончайшей пряжи прикладывает к верхней части постройки, второй свешивает вниз наподобие отвеса.