себя
самого, называя при этом "он", - рекламный трюк, который, правда, неплохо
поработал на имидж Гая Юлия Цезаря во время военной кампании в Галлии; но
в моем случае такой прием выглядел бы - и не без основания - пустым
педантизмом. Есть и еще одна причина, на посторонний взгляд, может, и
странная: рассказывать историю так, как это делал доктор Шеппард (*145) в
беседе с Пуаро, ход, по-моему, не столько остроумный - сейчас этот прием
используют все кому не лень, - сколько забавный. Ведь, в конце-то концов,
люди пишут ради развлечения, чтобы пережить новый опыт, чтобы
покрасоваться и полюбить себя еще больше, а также чтобы завоевать любовь
других. И у меня, в общем-то, цели такие же. Как писал старина Эжен Сю,
злодеи, вырубленные, так сказать, из одного куска камня, явление очень
редкое. Если предположить - а такое предположение, наверно, грешило бы
преувеличением, - будто я на самом деле злодей.
Дело в том, что это я, то есть пишущий эти строки Борис Балкан, сидел в
библиотеке, ожидая гостя, и вдруг увидел на пороге Корсо с ножом в руке и
со взором, пылающим праведным гневом. Я заметил, что он явился без
сопровождающих, и это меня встревожило, хотя я постарался сохранить на
лице приличную случаю маску невозмутимости. В остальном я хорошо продумал
эффект: полумрак библиотеки, свет канделябров, стоящих на столе, за
которым сижу я - с томом "Трех мушкетеров" в руках... И даже одет я был -
совершенно случайно, но как нельзя более кстати - в красную бархатную
куртку, которая напоминала пурпур кардинальского облачения.
Мое большое преимущество заключалось в том, что я-то знал, что увижу
Корсо - одного или с кем-то, а вот он никак не предполагал увидеть именно
меня; поэтому я и решил воспользоваться эффектом неожиданности. Но нож и
грозное выражение его лица мне не понравились. Поэтому я не стал тянуть с
объяснениями.
- Поздравляю вас, - сказал я, захлопнув книгу, словно его приход
прервал чтение. - Вы смогли довести игру до конца.
Он стоял у порога и смотрел на меня. Не стану скрывать: я искренне и от
всей души наслаждался изумлением, застывшим у него на лице.
- Игру? - выдавил он из себя хриплым голосом.
- Да, игру. Напряжение, поиски нужного варианта, находчивость,
ловкость... Знаете, свобода действий в рамках неукоснительных правил
самоценна и щекочет нервы, радует возможностью поступать не так, как
принято в повседневной жизни... - Честно говоря, все это придумал не я, о
чем Корсо незачем было знать. - Устраивает вас такое определение?.. Ведь
сказано во второй книге Самуила: "Пусть явятся дети и играют пред нами..."
Дети живут игрой, и они - самые лучшие читатели: они все делают с
величайшей серьезностью. По сути, игра - это единственная по-настоящему
серьезная вещь; в ней нет места скепсису, не так ли?.. Верь - не верь, но
коли хочешь участвовать, будь добр подчиняться правилам. Только тот, кто
соблюдает эти правила или по крайней мере знает их и учитывает, может
уповать на победу... То же самое происходит при чтении книги: надо
поверить и в интригу, и в персонажей, чтобы повествование доставило
удовольствие. - Я замолк, полагая, что поток моего красноречия произвел на
него нужный мне успокаивающий эффект. - Кстати, вы ведь не могли добраться
сюда в одиночку... А где же тот, другой?
- Рошфор?.. - Корсо зло скривил губы. - С ним произошел несчастный
случай.
- Вы зовете его Рошфором?.. Остроумно и весьма уместно. Вижу, что вы из
числа тех, кто принимает правила... Хотя чему уж тут удивляться...
Корсо засмеялся, но смех его меня не успокоил.
- А вот он вроде бы очень удивился, когда я его покидал.
- Вы пугаете меня, - фальшиво улыбнулся я, и на самом деле
встревожившись. - Надеюсь, с ним не случилось большой беды?
- Он упал с лестницы.
- Да что вы!
- Ага! Но можете не беспокоиться. Когда я уходил, ваш агент еще дышал.
- Слава богу! - Я попытался опять улыбнуться, чтобы скрыть волнение;
все это выходило за рамки намеченного плана. - Значит, вы слегка проучили
его?.. Перехитрили? Что ж... - я великодушно развел руки. - Не
переживайте.
- А я и не переживаю. Зато у вас повод к тому имеется.
Я сделал вид, что не расслышал его реплики.
- Самое важное - добраться до финиша, - продолжал я, ухватив прерванную
было мысль. - А что касается всякого рода уловок, то у нас есть
замечательные предшественники... Тесей выбрался из лабиринта благодаря
нити Ариадны, Ясон похитил руно с помощью Медеи... Кауравы в "Махабхарате"
хитростью выиграли игру в шашки, а ахейцы облапошили троянцев, подсунув им
деревянного коня... Так что ваша совесть может быть спокойной.
- Спасибо. О своей совести я позабочусь сам.
Он вытащил из кармана сложенное вчетверо письмо миледи и кинул на стол.
Я, разумеется, сразу узнал собственную руку - слишком тщательно выведенные
прописные буквы. "Все, что сделал предъявитель сего, сделано по моему
приказанию..." и т. д.
- Надеюсь, - сказал я, поднося лист бумаги к пламени свечи, - игра вас
по крайней мере позабавила.
- В отдельные моменты.
- Рад, очень рад. - Мы оба смотрели, как письмо горит в пепельнице,
куда я его кинул. - Если все замешано на литературе, то умный читатель
может получить удовольствие даже от таких сюжетных ходов, где он
становится жертвой. А я из числа людей, полагающих, что желание
поразвлечься - отличный повод для игры. Как и для того, чтобы взяться за
чтение истории или чтобы написать ее.
Я встал, не выпуская из рук "Трех мушкетеров", сделал несколько шагов
по комнате и глянул исподтишка на часы - до двенадцати оставалось двадцать
долгих минут. Золоченые корешки старинных переплетов тускло поблескивали
на полках. Я полюбовался ими, делая вид, что забыл о Корсо, потом
повернулся к нему.
- Вот они, - я обвел рукой библиотеку. - Можно подумать, что книги
стоят себе тут недвижно и беззвучно, но ведь они переговариваются между
собой, хотя и кажется, что друг друга не знают. Поддерживать беседу им
помогают их авторы - так яйцо использует курицу, чтобы получилось новое
яйцо.
Я поставил "Трех мушкетеров" на прежнее место на полке. Дюма попал в
хорошую компанию: с одной стороны "Пардайяны" Зевако, с другой - "Рыцарь в
желтом камзоле" Лукуса де Рене (*146). Времени у нас было достаточно,
поэтому я открыл последнюю книгу и громко прочел:
"Часы в Сен-Жермен д'Оксеруа пробили полночь, в это время по улице
Астрюс двигались вниз три всадника, закутанные в плащи, и вид у них был не
менее решительный, чем поступь их лошадей".
- Первые строки, - произнес я. - Первые строки почти всегда бывают
замечательными... Помните нашу беседу о "Скарамуше"? "Он появился на свет
с обостренным чувством смешного..." Бывают начальные фразы, которые
помнишь всю жизнь, согласитесь... Например, "Пою оружие и героя"... А вы
никогда не играли в такую игру с кем-нибудь из очень близких вам людей?
"Скромный молодой человек в разгар лета направлялся..." Или: "Давно уже я
привык укладываться рано". И, разумеется, вот это: "15 мая 1796 года
генерал Бонапарт вступил в Милан..."
Корсо скривился:
- Вы забыли ту, что привела меня сюда: "В первый понедельник апреля
1625 года все население городка Менга, где некогда родился автор "Романа о
розе", казалось взволнованным так..."
- Да, действительно, первая глава, - подтвердил я. - Вы все проделали
отлично.
- То же самое сказал Рошфор, прежде чем упал с лестницы.
Наступило молчание, нарушенное ударами часов, которые отбивали три
четверти двенадцатого.
Корсо кивнул в сторону лестницы:
- Осталось пятнадцать минут, Балкан.
- Да, - согласился я. Этот тип обладал дьявольской интуицией. -
Пятнадцать минут до первого понедельника апреля.
Я поставил "Рыцаря в желтом камзоле" на прежнее место и прошелся по
библиотеке. Корсо продолжал наблюдать за мной, не трогаясь с места и не
выпуская ножа из рук.
- Нож пора бы убрать, - прозрачно намекнул я.
Он чуть помедлил, но лезвие закрыл, а нож сунул в карман, правда, при
этом глаз с меня не спускал. Я одобрительно улыбнулся и снова указал на
книги.
- Мы никогда не остаемся с книгой наедине, не правда ли? - проговорил
я, только чтобы не молчать. - Каждая страница напоминает нам какой-нибудь
из прожитых дней и помогает воскресить те чувства, что наполняли его.
Счастливые часы отмечены мелом, печальные - углем... Где именно я тогда
находился? Какой принц назвал меня своим другом, какой нищий - братом?.. -
Я немного помолчал, подыскивая новые слова, чтобы закруглить болтовню.
- Какой сукин сын - товарищем... - подсказал Корсо.
Я глянул на него с упреком. Этот зануда решил испортить всю мою речь,
сбив высокий пафос, который я ей придал.
- Зачем вы лезете на рожон?
- Я веду себя так, как мне нравится, ваше высокопреосвященство.
- В этом "высокопреосвященстве" я улавливаю иронию. - Он задел меня за
живое. - Из чего делаю вывод, сеньор Корсо, что вы остались во власти
предрассудков... Это Дюма превратил Ришелье в злодея, хотя злодеем тот
никогда не был... Дюма руководствовался литературными соображениями...
Ведь я объяснял вам это во время нашей последней встречи в мадридском
кафе.
- Грязный трюк, - возразил Корсо, не уточнив, кого имел в виду: Дюма
или меня.
Я решительно поднял вверх указательный палец, вознамерившись закончить
свою мысль.
- Это вполне законный прием, подсказанный чутьем и талантом самого
великого сочинителя историй из всех, какие только существовали в нашем
мире. И все же... - Тут я горько улыбнулся, с искренней печалью. -
Сент-Бев уважал его, но не признавал как писателя. Виктор Гюго, его друг,
отдавал должное умению Дюма выстраивать драматическое действие - и не
более того. Плодовитый и расточительный, говорили о нем. Не владеющий
стилем. Его упрекали за то, что он не копался в печалях и невзгодах,
одолевающих человеческое существо, а также - в недостатке тонкости и
проницательности... Недостаток тонкости! - Я провел ладонью по корешкам
серии о мушкетерах, которая стояла на полке. - Я согласен с добрым папашей
Стивенсоном: не найти другого гимна дружбе - столь же длинного, полного
приключений и прекрасного, как этот. Вспомните "Двадцать лет спустя":
сперва герои едва ли не сторонятся друг друга; это зрелые, эгоистичные
люди, погрязшие в мелочах, навязанных им жизнью, они даже принадлежат к
враждующим лагерям... Арамис и д'Артаньян врут и притворяются, Портос
боится, что у него попросят денег... Условившись встретиться на
Королевской площади, они берут с собой оружие и готовы пустить его в ход.
А в Англии, когда из-за неосторожности Атоса все они попадают в опасную
переделку, д'Артаньян отказывается пожать ему руку... В "Виконте де
Бражелоне" в истории с железной маской Арамис и Портос выступают против
старых друзей". Но это случается потому, что они живые, полные
противоречий человеческие существа. Хотя всегда, в некий высший момент,
снова побеждает дружба. Великая вещь - дружба! А у вас, Корсо, есть
друзья?
- Хороший вопрос!
- Для меня дружбу всегда воплощал в себе Портос в пещере Локмария:
гигант погиб под скалой, чтобы спасти товарищей... Помните его последние
слова?
- "Чересчур тяжело"?
- Точно!
Признаюсь, я даже слегка растрогался. Совсем как и тот молодой человек,
которого в клубах табачного дыма описывал капитан Марлоу (*147), Корсо был
одним из наших. Но, к сожалению, он оказался упрямым, злопамятным типом и
ни за что не желал дать волю эмоциям.
- Вы, - заявил он вдруг, - любовник Лианы Тайллефер.
- Да, - признал я, хотя мне хотелось еще поговорить о Портосе. -
Великолепная женщина, не правда ли? У нее, конечно, есть свои пунктики...
Но она так же прекрасна и верна, как миледи из "Трех мушкетеров".
Любопытная вещь! В литературе есть выдуманные персонажи, способные обрести
самостоятельное существование; мало того, они близки миллионам людей,
многие из которых даже не читали тех книг, где герои эти появляются. В
Англии таких трое: Шерлок Холмс, Ромео и Робинзон. В Испании два: Дон
Кихот и Дон Жуан. Во Франции один: д'Артаньян. Что касается меня,
заметьте...
- Вы сейчас опять уйдете в сторону, Балкан...
- Не уйду, не бойтесь. Я только хотел сказать, что готов поставить
миледи в один ряд с д'Артаньяном. Фантастическая женщина. Лиана той же
породы... Муж в подметки ей не годился.
- Это вы об Атосе?
- Нет, о бедном Энрике Тайллефере.
- Поэтому вы его и убили? Думаю, мое изумление выглядело вполне
искренним. Но оно и было искренним.
- Энрике убили?.. Не говорите глупостей. Он повесился. Это было
самоубийство. Я уверен, что, при его взглядах на вещи, он посчитал такой
шаг неким героическим решением. Жаль, очень жаль.
- Не слишком верится.
- Ваше дело. К тому же его смерть легла в основу всей этой истории и
косвенным образом привела вас сюда.
- Ну так расскажите мне все поподробнее.
Честно сказать, право на это он завоевал. Я ведь уже упомянул, что
Корсо был одним из наших людей, хотя сам он о том и не подозревал. Я
глянул на часы: до полуночи оставались считанные минуты.
- "Анжуйское вино" у вас с собой?
Корсо посмотрел на меня с опаской, пытаясь угадать мои намерения, но
потом, как мне показалось, решил не артачиться. Неохотно вытащил из-под
плаща папку, показал мне и снова спрятал.
- Отлично, - сказал я, - а теперь следуйте за мной.
Наверно, он ждал, что в библиотеке есть потайная дверь, какой-нибудь
черный ход, где ему устроена дьявольская ловушка. Я ведь заметил, как он
сунул руку в карман с ножом.
- Нож вам не понадобится, - успокоил я его.
Словам моим он не вполне поверил, но удержался от комментариев. Я
поднял канделябр повыше, и мы двинулись по коридору в стиле Людовика XIII,
на одной из стен которого висел великолепный гобелен: Улисс только что
прибыл на Итаку, в руке у него лук, Пенелопа и собака радуются, узнав его,
на заднем плане пьют вино женихи, не ведая, что их ожидает.
- Замок очень старый, он полон легенд, - начал объясняв я. - Его
грабили англичане, гугеноты, революционеры... А немцы во время войны
устроили здесь командный пункт. Замок пришел в полный упадок, но тут его
приобрел нынешний владелец - британский миллионер, очаровательный человек
и истинный джентльмен; он провел реставрацию и обставил все с изысканным
вкусом. Мало того, открыл доступ сюда туристам.
- А что же делаете тут вы? Время для экскурсий явно неподходящее.
Поровнявшись с окном, я бросил взгляд на улицу. Гроза отступала, и
молнии сверкали уже далеко за Луарой, на севере.
- Один раз в году делается исключение, - пояснил я. - В конце концов,
Менг - особое место. Не во всяком городе начинается действие такого
романа, как "Три мушкетера".
Деревянный пол скрипел под нашими ногами. Там, где коридор поворачивал,
стояли доспехи, настоящие доспехи XVI века, и при свете канделябра на
полированной поверхности кирасы заиграли матовые блики. Корсо, проходя
мимо, недоверчиво осмотрел их, словно кто-то мог спрятаться внутри.
- Я расскажу вам длинную историю, началась она десять лет назад, -
сказал я, - на аукционе в Париже, где были выставлены на продажу некие
документы, не занесенные в каталоги... Я тогда писал книгу о популярном
французском романе девятнадцатого века, и те пыльные папки случайно попали
мне в руки. Я просмотрел их и установил, что они выплыли из старых архивов
газеты "Сьекль". В большинстве своем там были корректурные оттиски,
никакой ценности не представляющие. Но одна папка " голубыми и белыми
листами привлекла мое внимание: это был текст, написанный рукой Дюма и
Маке, - текст "Трех мушкетеров". Шестьдесят семь глав, готовые к отправке
в типографию. Кто-то, скорее всего Бодри, издатель газеты, сохранил
рукопись после того, как был сделан набор, а потом забыл о ее
существовании...
Я замедлил шаг и остановился посреди коридора. Корсо держался спокойно,
и свет канделябра падал ему на лицо сверху, отчего в глазных впадинах у
него плясали мрачные тени. Казалось, он был поглощен моим рассказом и
больше ни о чем не думал, даже о том, что в любой миг с ним могла
произойти какая-нибудь неожиданность; теперь его занимало лишь одно -
разгадка тайны, в поисках которой он сюда явился. Но правую руку охотник
за книгами из кармана так и не вынул.
- Мое открытие, - продолжил я свой рассказ, притворяясь, будто не вижу,
что он держит руку в кармане с ножом, - имело чрезвычайную важность. Нам
были известны некоторые фрагменты первоначального текста, а вот о
существовании полной рукописи сведений не было... Сперва я собирался
опубликовать находку в виде факсимильного комментированного издания, но
столкнулся с одним серьезным препятствием морального порядка.
Свет и тени чуть сдвинулись на лице Корсо, теперь рот его пересекала
черная линия. Он улыбался.
- Да что вы говорите! С препятствием морального порядка? В наше время?
Я качнул канделябр, чтобы убрать с его лица недоверчивую улыбку, но у
меня ничего не получилось.
- Да, в наше время, - ответил я, и мы снова тронулись в путь. - Изучив
рукопись, я убедился, что истинным сочинителем истории был Огюст Маке...
Он работал с документами, выстроил в общих чертах все повествование, а
потом Дюма, писатель огромного таланта, вдохнул жизнь в эти заготовки и
превратил их в шедевр. Но такие выводы, для меня очевидные, могли заронить
сомнения в души хулителей Дюма и его творений. - Свободной рукой я сделал
резкое движение, словно перечеркнул разом всю эту компанию. - Нет, я не
мог по доброй воле бросить камень в святилище, которому поклонялся...
Сегодня, когда повсюду царит серость и люди утратили способность
фантазировать... Когда никто уже не восхищается чудесами, как публика
былых эпох, читавшая романы-фельетоны, та публика, что в театре
освистывала предателей и устраивала овации рыцарям без страха и упрека. -
Я печально тряхнул головой. - К несчастью, таких аплодисментов нам больше
не услышать, теперь так воспринимают искусство лишь дети и простаки.
Корсо слушал с наглой, издевательской ухмылкой. Может, он и разделял
мою точку зрения, но был человеком язвительным и показать, что признает за
мной моральную правоту, не желал.
- И в конечном итоге, - договорил он за меня, - вы решили уничтожить
рукопись.
Я самодовольно улыбнулся. Тоже мне умник нашелся!
- Не говорите глупостей. Нет, я придумал кое-что похлеще - решил
материализовать мечту.
Мы остановились перед запертой дверью. Из-за нее доносились
приглушенные звуки - музыка и людские голоса. Я поставил канделябр на
консоль. Корсо снова глядел на меня недоверчиво, он наверняка пытался
угадать, какая еще злая шутка уготована для него. Я понял одно: он никак
не мог поверить, что мы и на самом деле подступали к разгадке тайны.
- А теперь позвольте представить вам, - произнес я, распахивая дверь, -
членов Клуба Дюма.
Почти все гости уже прибыли; последние из них входили в зал через
большие стеклянные двери, распахнутые на эспланаду замка. Звучала тихая
музыка, в воздухе плавал сигарный дым, собравшиеся громко
переговаривались. В центре стоял покрытый белой льняной скатертью стол с
холодными закусками. Бутылки анжуйского, сосиски и амьенский окорок,
устрицы из Ла-Рошели, коробки с сигарами "Монте-Кристо". Гости стояли
группами, пили, беседовали на разных языках. Всего здесь собралось около
полусотни мужчин и женщин, и я видел, как Корсо несколько раз тронул рукой
очки, будто проверяя, на месте ли они.
Некоторые лица были ему хорошо знакомы - по прессе, кино, телевидению.
- Вы удивлены? - спросил я, стараясь по виду его определить, какой
эффект все это на него произвело.
Он угрюмо и растерянно кивнул. Кое-кто подходил ко мне поздороваться, и
я пожимал руки, рассыпался в любезностях, шутил. Атмосфера была приятной
непринужденной. Корсо не отходил от меня. На лице его застыло такое
выражение, будто он ждет, когда же ему удастся наконец проснуться, и я
искренне потешался. Я даже представил его некоторым гостям, и сделал это
со злым удовольствием, потому что он отвечал на приветствия смущенно, явно
чувствуя себя не в своей тарелке. От его обычной самоуверенности не
осталось и следа, так что отчасти я взял реванш. Ведь, честно говоря, он
сам явился ко мне с "Анжуйским вином" под мышкой и нарвался на
неприятности...
- Позвольте представить вам господина Корсо... Бруно Лостиа, миланский
антиквар. Позвольте... Да-да, это и на самом деле Томас Харви, конечно;
Харви Джойерос, Нью-Йорк - Лондон - Париж - Рим... А вот граф фон
Шлоссберг: у него самая знаменитая в Европе частная коллекция живописи.
Здесь вы встретите кого угодно, вот нобелевский лауреат из Венесуэлы,
аргентинский экс-президент, наследный принц из Марокко... Кому придет в
голову, что его отец - большой почитатель Александра Дюма? А посмотрите
туда... Вы его узнали, правда?.. Профессор семиотики из Болоньи... Теперь
с ним беседует светловолосая дама, это Петра Нойштадт, самый влиятельный
литературный критик в Центральной Европе. А в той группе рядом с
герцогиней Альба стоят финансист Рудольф Виллефос и английский писатель
Харольд Берджесс, Амайя Эускаль, группа Альфа-Пресс, самый крупный
издатель Соединенных Штатов, Джон Кросс из "О & О" Пейперс, Нью-Йорк... А
Ашиля Репленже, парижского букиниста, вы, надеюсь, помните.
Этим я его добил окончательно. Глядя на растерянное лицо Корсо, я
смаковал эффект, хотя готов был и посочувствовать ему. Репленже держал в
руке пустой бокал и дружески улыбался нам из-под мушкетерских усов, так
же, как во время экспертизы рукописи Дюма в магазине на улице Бонапарта.
Меня он принял в свои объятия - объятия огромного медведя, потом ласково
похлопал Корсо по плечу и отправился за новым бокалом вина, пыхтя и
отдуваясь, совсем как жизнерадостный толстяк Прртос.
- Черт возьми! - процедил Корсо сквозь зубы, повернувшись ко мне, чтобы
никто другой этого не услышал, - Что здесь происходит?
- Я же сказал: это длинная история.
- Так расскажите мне ее... Мы подошли к столу. Я налил две рюмки вина,
но он отрицательно покачал головой.
- Джин, - пробормотал он. - А джина тут нет?
Я указал на бар в конце зала, и мы двинулись туда. По дороге мы
несколько раз останавливались, я снова с кем-то здоровался: известный
кинорежиссер, ливанский миллионер, испанский министр внутренних дел...
Наконец Корсо завладел бутылкой "Бифитера" и наполнил свой стакан до самых
краев, потом одним глотком выпил половину. Он еле заметно вздрогнул, и
глаза его за стеклами очков - одно стекло разбитое, другое целое -
заблестели. Он прижал бутылку к груди, словно боялся, что кто-нибудь ее у
него отнимет.
- Итак, вы собирались рассказать мне...
Я направился к террасе за стеклянной дверью, где мы могли побеседовать
без помех. Корсо опять наполнил свой стакан и последовал за мной. Гроза
ушла; над нашими головами проклюнулись звезды.
- Я весь внимание, - объявил он, снова прикладываясь к стакану.
Я облокотился на перила, еще мокрые после дождя, и поднес к губам бокал
анжуйского.
- Когда ко мне в руки попала рукопись "Трех мушкетеров", я подумал: а
почему бы не создать литературное общество, что-то вроде клуба горячих
поклонников Александра Дюма и классического романа-фельетона, а также
приключенческой литературы? По роду своей профессиональной деятельности я
был знаком с несколькими подходящими кандидатами... - я кивнул в сторону
освещенного зала. Через стеклянную дверь было хорошо видно гостей, которые
прохаживались туда-сюда и дружески беседовали. Какой успех! Вот оно,
доказательство того, что я попал в точку, мне трудно было сдержать
торжествующую улыбку. Авторское самолюбие... - Общество, целью которого
является изучение книг такого рода, которое призвано отыскивать забытых
авторов и произведения, способствовать их изданию и распространению под
издательским знаком, возможно хорошо вам знакомым - "Дюма & К".
- Да, я его знаю, - подтвердил Корсо. - Они базируются в Париже и
только что напечатали полного Понсона дю Террайля. А год назад -
"Фантомаса"... Понятия не имел, что вы с этим связаны. Я полыценно
улыбнулся:
- Таково правило: не упоминать имен, не называть участников проекта...
Как вы сами можете судить, затея эта носит научный характер, но в ней есть
и что-то детское; литературная игра, дань ностальгии... В результате из
забвения извлекаются старые книги, и мы возвращаемся к себе самим, какими
были когда-то - возвращаемся к утраченной наивности. Человек взрослеет,
делается флоберианцем или стендалианцем, выбирает Фолкнера, Лампедузу,
Гарсиа Маркеса, Даррелла или Кафку... Мы расходимся во мнениях, порой дело
доходит до стычек. Но стоит упомянуть определенных авторов и некоторые
волшебные книги, как мы снова чувствуем себя сообщниками. Эти книги
открыли нам литературу, не навязывая догм и ложных правил. Они - воистину
наша общая родина; они не о том, что человек видит, а о том, о чем он
мечтает.
Произнеся эти слова, я сделал паузу, ожидая какой-нибудь реакции. Но
Корсо всего лишь поднял стакан с джином и глянул сквозь него. Его родина
находилась внутри этого стакана.
- Так было раньше, - возразил он после паузы. - Теперь и дети, и
молодежь, да и все остальные, черт возьми, - это люди без родины, которые
вечно пялятся в телевизор.
Я отрицательно покачал головой. Нет, он был не прав. Всего пару недель
назад в литературном приложении к журналу "АБЦ" я написал об этом заметку.
- Ошибаетесь! Они тоже идут по старым дорожкам, сами того не ведая.
Возьмем кино, которое показывают по телевидению, - оно помогает сохранять
какие-то традиции. Там не забывают и старые фильмы... Даже Индиана Джонс
(*148) не порывает со всем этим.
Корсо скривился, глянув в сторону освещенных окон.
- Может, и так, но если говорить о собравшихся здесь людях... Хотел бы
я знать, как вам удалось их... завербовать.
- Тут нет никакого секрета, - ответил я. - Вот уже десять лет, как я
возглавляю это избранное общество, Клуб Дюма, который именно в Менге
проводит свое ежегодное собрание. Сами видите: члены общества прибывают к
месту встречи изо всех уголков планеты, причем неукоснительно... И все они
без исключения - первоклассные читатели...
- Читатели чего? Романов-фельетонов? Не смешите меня!
- А я и не собираюсь вас смешить, Корсо. Почему вы морщитесь? Вы сами
прекрасно знаете, что роман или фильм, сделанные на потребу публике, могут
превратиться в превосходное произведение. Вспомните "Пиквика" или, скажем,
"Касабланку" и "Голдфингера"... (*149) Они построены на архетипах -
публика идет на них, чтобы насладиться, кто сознательно, а кто и нет, все
теми же сюжетами, их слегка измененными вариантами; ей важно не столько
dispositio, сколько elocutio... (*150) Поэтому роман-фельетон и даже самый
тривиальный телесериал могут стать объектом культа не только для наивной
публики, но и для искушенной. Кто-то переживает, следя за тем, как Шерлок
Холмс рискует своей жизнью, а вот другим нужны трубка, лупа и знаменитое
"Элементарно, Ватсон", хотя слов этих, заметьте, Конан Дойл никогда не
писал. Все эти уловки - схемы, вариации и повторы - настолько стары, что
даже
Аристотель упоминает их в своей "Поэтике". Ну скажите, разве телесериал
по сути своей это не современная разновидность античной трагедии, великой
романтической драмы или александрийского романа?.. Потому-то
интеллигентный читатель и получает большое удовольствие от всего этого,
исключительное удовольствие. Ведь есть исключения, основанные на правилах.
Мне показалось, что Корсо слушает меня с интересом; но тут я увидел,
что он отрицательно мотнул головой - совсем как гладиатор, который
отказывается перейти на опасную территорию, куда его оттесняет противник.
- Оставим лекции по литературе и вернемся к Клубу Дюма, - потребовал он
раздраженно. - Вернемся к рукописи Дюма... Куда подевалось остальное?
- Остальные главы? Да вот они, перед вами, - ответил я, обведя зал
взглядом. - Шестьдесят семь глав рукописи - это шестьдесят семь членов
общества, и больше их быть не может. Каждому вручено по главе - как своего
рода акции. Любые изменения в составе членов общества требуют одобрения
совета директоров, который возглавляю я... Имя каждого кандидата
придирчиво обсуждается, и только потом мы принимаем решение.
- А как происходит передача акций?
- Акции ни при каких условиях не могут передаваться. В случае смерти
одного из членов Клуба или когда кто-то покидает общество, соответствующая
глава должна вернуться в Клуб. Только совет директоров может вручить ее
новому кандидату. А рядовой член общества не имеет права распоряжаться
текстом по своему усмотрению.
- А Энрике Тайллефер попытался это сделать?
- Отчасти. Сперва он был идеальным кандидатом. Потом - образцовым
членом Клуба Дюма, но в конце концов он нарушил правила.
Корсо допил остатки джина. Поставил стакан на покрытые мхом перила и
долго молчал, не сводя глаз с дверей ярко освещенного зала. Чуть погодя он
с сомнением покачал головой.
- Это не повод убивать человека, - произнес он тихим голосом, будто
убеждая себя самого. - И я никогда не поверю, что такие люди... - он
глянул на меня в упор, - а все они прежде всего персоны очень известные и
уважаемые, стали бы участвовать в подобном деле.
Я едва сдержал нетерпеливый жест:
- Вы норовите все перевернуть с ног на голову... Мы с Энрике были
давними друзьями. Нас объединяло общее увлечение - книги этого жанра, хотя
его литературные вкусы оставляли желать лучшего по сравнению с
энтузиазмом... Он преуспел как издатель кулинарных сборников, что
позволяло ему тратить и время, и деньги на свое увлечение. И честно
говоря, если кто и имел право стать членом нашего общества, так это он.
Поэтому я горячо поддержал его кандидатуру. Повторяю: вкусы у нас были,
безусловно, разными, но страсть - общей.
- И страсть не только к книгам... На губах у Корсо вновь появилась
саркастическая улыбка, и это меня взбесило.
- Я мог бы ответить, что это не ваше дело, - бросил я в сердцах. - Но я
хочу все вам объяснить... Лиана не только очень красивая женщина, она -
незаурядная женщина. К тому же с раннего возраста обожала читать...
Знаете, в шестнадцать лет она сделала себе на бедре татуировку - цветок
лилии... Правда, не на плече, как у леди Винтер - ее идола... Чтобы никто
не заметил - ни домашние, ни монахини, у которых она воспитывалась...
Здорово?
- Потрясающе...
- Не похоже, чтобы это вас потрясло. Тем не менее уверяю - она
восхитительная женщина... Дело в том, ну... Короче, мы были любовниками.
Когда-то раньше я говорил о том, что родина для каждого человека - это
потерянный рай детства, помните? Так вот, родина для Лианы - "Три
мушкетера". Она находилась под таким впечатлением от них, что решила выйти
замуж за Энрике, после того как они случайно познакомились на каком-то
празднике и весь вечер обменивались цитатами из романа. К тому же в ту
пору он уже был очень богатым издателем.
- Иначе говоря, вспыхнула любовь с первого взгляда, - не преминул
съязвить Корсо.
- Не пойму, почему вы говорите в таком тоне. Вступая в брак, они
искренне любили друг друга. Просто со временем занудство Энрике сделалось
непереносимым, и самые благие намерения его жены разбивались о... С другой
стороны, мы с ним оставались друзьями, я часто бывал у них в доме.
Лиана... - Я поставил бокал на перила рядом с его пустым стаканом. В конце
концов... Легко вообразить, что произошло в конце концов.
- Еще бы!
- Да я не о том! Она стала мне отличной помощницей, а я помог ей
вступить в общество. Это случилось четыре года назад. Она владеет главой
тридцать семь - "Тайна миледи". Она сама ее выбрала.
- Зачем вы пустили ее по моему следу?
- Не торопитесь. Все по порядку. Итак, в последнее время Энрике стал
доставлять нам неприятности, иначе говоря, возникли проблемы... Вместо
того чтобы продолжать заниматься весьма выгодным делом и издавать
кулинарные книги, он вбил себе в голову, что должен написать
приключенческий роман. Но то, что выходило из-под его пера, было ужасно.
Поверьте мне, просто кошмарно. Он нагло воровал куски из чужих текстов.
Роман назывался...
- "Рука мертвеца".
- Именно так! Даже название придумал не он. Но хуже было другое: он
имел неслыханное нахальство претендовать на то, чтобы книгу напечатала
издательская фирма "Дюма & К". Я, разумеется, отказал ему. Этот идиот
никогда не получил бы одобрения совета. Кроме того, у Энрике было
достаточно денег и он мог издать книгу за свой счет, о чем я ему и заявил.
- Смею предположить, что такой ответ Энрике не понравился. Я видел его
библиотеку.
- Не понравился? Слышали бы вы... Спор случился в его кабинете. Вся
сцена и по сей день стоит у меня перед глазами: как он поднялся на
цыпочки, маленький и пузатый... Его чуть не хватил удар, он смотрел на
меня безумным взором. Очень неприятная сцена. Он, видите ли, посвятил
сочинению всю свою жизнь. И кто я такой, чтобы судить его творение. И
книга принадлежит вечности. И я - необъективный критик, несносный резонер.
И еще - я спал с его женой... Последняя реплика меня огорошила; я не
думал, что он о чем-то догадывается. Но, как оказалось, Лиана
разговаривала во сне и не только осыпала проклятиями д'Артаньяна и его
друзей, которых ненавидела всеми силами души, словно они были реальными
людьми, нет, она еще протранслировала мужу историю наших отношений... Весь
сериал... Представляете мое положение?
- Да, положение незавидное.
- Уж чему тут завидовать! Но худшее было впереди. Энрике пошел в атаку:
ладно, пусть он плохой писатель, а Дюма? Много лучше? Что бы делал Дюма
без Огюста Маке, которого подло эксплуатировал? И вот оно, доказательство:
белые и голубые страницы с "Анжуйским вином", которые хранятся у него в
сейфе... Мы перешли на крик. Он обозвал меня ловеласом, совсем как в
старинных драмах, а я его - безграмотным болваном, прибавив несколько
едких комментариев
по поводу кулинарно-издательскрй деятельности. И наконец, я сравнил его
с кондитером Сирано... (*151) "Я отомщу тебе! - пригрозил он, изображая из
себя графа Монте-Кристо. - Я выведу на чистую воду твоего обожаемого Дюма,
который ставил собственное имя под чужими романами. Я сделаю достоянием
публики рукопись, и все увидят, как стряпал свои тексты этот интриган и
лицемер. Да, я наплюю на правила Клуба, глава принадлежит мне, и я продам
ее кому пожелаю. Так что, Борис, берегись..."
- Сильный удар!
- Никто не знает, на что способен автор, когда задевают его самолюбие,
пренебрегают его творением. Итак, Энрике выставил меня за дверь. Потом я
узнал от Лианы, что он позвонил этому книготорговцу, Ла Понте, и предложил
рукопись. По его разумению, он вел себя хитро и предусмотрительно, как
Эдмон Дантес. Он ведь вознамерился раздуть скандал так, чтобы самому
остаться в стороне. И тут в историю вмешались вы. Вообразите мое
изумление, когда я увидел вас на пороге с главой романа под мышкой.
- Но вы чувств своих не выдали.
- Разумеется! Ведь после смерти Энрике мы с Лианой посчитали рукопись
безвозвратно утраченной.
Я наблюдал, как Корсо роется в кармане плаща, достает оттуда мятую
сигарету... Он сунул ее в рот и, забыв зажечь, сделал несколько шагов по
террасе.
- Ваша история нелепа и абсурдна, - заключил он. - Эдмон Дантес никогда
не покончил бы с собой, не отомстив обидчикам.
Я кивнул в знак согласия, хотя в этот миг он повернулся ко мне спиной и
кивка моего видеть не мог.
- Дело на этом не кончилось, - сказал я. - На следующий день после
нашего объяснения Энрике явился, чтобы сделать последнюю попытку уговорить
меня... Чаша моего терпения переполнилась - как вы понимаете, шантажа я
простить не мог. И вот, выйдя из себя, я достал козырную карту: сказал,
что его роман не только очень дурно написан, нет, суть в другом: читая
его, я находил там подозрительно знакомые вещи... Тут я сходил в свой
кабинет и отыскал старый-престарый том "Народного иллюстрированного
романа". Редкое и мало кому известное издание конца прошлого века. Я
открыл книгу на первой странице - сочинение было подписано неким Амори из
Вероны - именно так! - и озаглавлено "Анжелина де Гравайяк, или
Незапятнанная честь". Я прочитал вслух первый абзац - Энрике побледнел,
словно из могилы поднялся призрак этой самой Анжелины. В сущности, нечто
подобное и произошло. Понадеявшись, что никто не помнит этой книги, он
переписал роман почти дословно - за исключением одной главы, которую
целиком украл у Фернандеса-и-Гонсалеса. Эта глава, кстати, была лучшей в
тексте Энрике... Я тогда пожалел, что не имел под рукой фотоаппарата и не
запечатлел своего гостя: он поднес руку к челу и воскликнул: "Проклятие!
Все кончено! " Больше я не услышал от него ни слова, только какие-то
астматические хрипы-он буквально задыхался. Потом резко развернулся и
кинулся домой. И там повесился.
Корсо глядел на меня во все глаза. Во рту у него по-прежнему торчала
сигарета, которую он так и не зажег.
- После чего все окончательно запуталось, - продолжал я, не сомневаясь,
что теперь-то он начинал мне верить. - Рукопись попала к вам, и ваш
приятель Ла Понте никак не желал с ней расстаться. Сам я не мог
уподобиться Арсену Люпену - мне дорога моя репутация. Поэтому я поручил
Лиане заняться рукописью; к тому же приближалась дата ежегодного собрания
и надо было утвердить кандидатуру нового члена Клуба - вместо Энрике. Но
Лиана совершила ряд ошибок. Сначала она отправилась к вам. - Тут я
досадливо закашлялся, не желая входить в детали. - Потом решила переманить
на свою сторону Ла Понте и заставить его забрать у вас "Анжуйское вино".
Она не подозревала, каким упрямым вы порой бываете... Но подвело ее
другое: она всю жизнь мечтала поучаствовать в каком-нибудь опасном
приключении, как ее любимая героиня, - чтобы было много препятствий,
любовных интриг и преследований. А новый поворот дела открыл перед ней в
этом смысле богатейшие возможности. И она самозабвенно пустилась по вашему
следу. "Я принесу тебе рукопись переплетенной в кожу Корсо", - пообещала
она... Я, правда, просил ее не перегибать палку, но главную ошибку,
признаюсь, совершил я сам - подстегнул ее фантазию, выпустил на волю дух
миледи, который таился в груди у Лианы с той самой поры, как она впервые
прочла "Трех мушкетеров".
- Могла бы прочитать и что-нибудь еще. Например, "Унесенные ветром".
Вообразила бы себя Скарлетт О'Хара и гонялась бы за Кларком Гейблом, а не
за мной.
- Спорить не стану, она немного перестаралась - приняла все слишком
всерьез.
Корсо почесал затылок. И нетрудно было угадать, о чем он подумал: на
самом деле, если кто и отнесся ко всему слишком всерьез, так это тот,
другой, - субъект со шрамом.
- А кто такой Рошфор?
- Его зовут Ласло Николаевич. Актер, вечно игравший роли второго
плана... В том числе Рошфора в сериале, который Андреас Фрей пару лет
назад снял для британского телевидения. Тут надо добавить, что он сыграл
роли почти всех негодяев-бретеров: Гонзаго в "Лагардере"; Левассера в
"Капитане Бладе", Латура д'Азира в "Скарамуше", Руперта де Хентцау в
"Пленнике замка Зенда"... К тому же он обожает приключенческие романы и
мечтает вступить в Клуб Дюма. Лиана очень полагалась на него. Это она
настояла, чтобы мы подключили его к нашему делу.
- Что ж, ваш Ласло вложил в роль всю свою душу...
- Боюсь, что да. Подозреваю также, что он хотел заработать очки для
вступления в Клуб... А иногда играл еще и роль героя-любовника, - я
выдавил светскую улыбку, надеясь, что она получится убедительной. - Лиана
молода, красива и чувственна. Можно сказать, что я занимаюсь
интеллектуальной стороной ее личности, мирными всплесками ее романтических
чувств, а Ласло Николаевич, как легко догадаться, - более прозаическими
гранями ее темпераментной натуры.
- Что еще?
- Да почти ничего. Николаевич - Рошфор пообещал, что при первом удобном
случае отберет у вас рукопись. Поэтому он последовал за вами из Мадрида в
Толедо и Синтру, а Лиана поехала в Париж, прихватив с собой Ла Понте - на
всякий случай, вдруг у Рошфора ничего не получится и вы заупрямитесь.
Остальное вам известно: рукопись мы не получили, миледи и Рошфор выбыли из
игры, а вы явились сюда. - Я задумался. - Знаете что? Мне в голову пришла
мысль: а не предложить ли вам стать членом Клуба вместо Ласло Николаевича?
Он даже не спросил, в шутку я говорю или всерьез. Снял свои разбитые
очки и стал машинально протирать стекла - с таким видом, словно находился
за тысячу километров отсюда. - И это все? - услышал я наконец.
- Разумеется. - Я кивнул в сторону зала: - И вот вам доказательство.
Он снова нацепил очки и глубоко вздохнул. А мне очень не понравилось
выражение его лица.
- A "Delomelanicon"?.. И какое отношение имеет Ришелье к "Девяти вратам
в Царство теней"?.. - Он подошел почти вплотную и принялся тыкать мне в
грудь пальцем, отчего я даже попятился. - Вы что за идиота меня
принимаете? Скажите еще, что понятия не имеете, что общего между Дюма и
этой вот книгой, что ничего не знаете о пакте с дьяволом и прочих вещах -
убийстве Виктора Фаргаша в Синтре, пожаре в квартире баронессы Унгерн в
Париже. А кто донес на меня в полицию? Вы сами? И что вы скажете о книге,
спрятанной в трех разных экземплярах? О девяти гравюрах, выполненных
Люцифером и перепечатанных Аристидом Торкьей после возвращения из Праги "с
привилегией и с позволения вышестоящих"... Обо всем этом чертовом клубке?
Вопросы свои он буквально выплеснул мне в лицо. Он орал, выставив
вперед подбородок и сверля меня злыми глазами. Я отступил еще на шаг и
глядел на него раскрыв рот.
- Вы сошли с ума, - выкрикнул я с возмущением. - Объясните же наконец,
о чем идет речь?
Он достал коробок спичек и зажег сигарету, защищая огонек ладонями и не
переставая при этом глядеть на меня сквозь очки, в которых отражалось
маленькое пламя. А потом изложил свою версию событий.
Когда он кончил говорить, мы оба какое-то время молчали. Мы стояли
рядышком, опершись на влажные перила, и смотрели на сверкающие в зале
огни. Рассказ Корсо длился столько, сколько ему понадобилось, чтобы
выкурить сигарету. После чего он бросил окурок на пол и придавил каблуком.
- По логике вещей, теперь мне следует признаться: "Да, это правда!", и
протянуть руки, чтобы вы надели на них наручники... - сказал я. - Вы и
впрямь ожидаете чего-то подобного?
Он чуть помедлил с ответом. Изложив свою версию, он, видимо, и сам
почувствовал ее шаткость.
- И все же, - прошептал он, - связь существует.
Я уперся взглядом в узкую тень, которую он отбрасывал на мраморные
плиты террасы. Прямоугольники света из зала разрезали тень на части и
вытягивали ее так, что она стелилась по ступеням до самого сада.
- Боюсь, - добавил я, - воображение сыграло с вами злую шутку.
Он медленно покачал головой:
- Разве это плод моего воображения: Виктор Фаргаш, утопленный в пруду,
баронесса Унгерн, сгоревшая вместе со своими книгами?.. Все это случилось
на самом деле. И две истории переплетаются между собой.
- Вы сами сказали - две истории. А может, и связи тут чисто
литературные? То есть интертекстуальные...
- Оставьте ваши литературоведческие термины. Но ведь именно с этой
главы Дюма все и началось. - Он с обидой посмотрел на меня. - С вашего
проклятого Клуба. С ваших забав и игрушек.
- Тут нет никакого преступления. Играть никому не запрещено. Если бы
это была не реальная история, а художественное произведение, вы как
читатель были бы главным виновником.
- Не говорите глупостей.
- Нет, это не глупости. Из всего рассказанного вами я могу заключить,
что вы тоже сплели воедино реальные факты с известными литературными
сюжетами, сотворили теорию и пришли к ложным выводам. Но факты - вещь
объективная, и на них нельзя свалить вину за свои ошибки. История
"Анжуйского вина" и история этой таинственной книги, "Девяти врат", никак
между собой не связаны.
- Вы сами подтолкнули меня к мысли...
- Мы, то есть Лиана Тайллефер, Ласло Николаевич и я, ни к чему вас не
подталкивали. Вы по собственному почину заполнили пробелы, словно речь шла
о романе, построенном на всякого рода ловушках, а вы, Лукас Корсо, были
читателем, который решил, что он тут самый умный... Никто и никогда не
говорил вам, что в действительности все происходило именно так, как вы
себе вообразили. Поэтому ответственность целиком ложится на вас, друг
мой... И главная ваша беда - чрезмерная тяга к интертекстуальности, вы
устанавливаете искусственные связи между разноплановыми литературными
явлениями.
- А что еще мне оставалось делать? Чтобы двигаться, нужен какой-то
план, какая-то стратегия, не мог же я спокойно сидеть и ждать, чем все
кончится. Любая стратегия предполагает, что должен быть выработан некий
образ противника, он и определяет дальнейшие шаги... Так действовал
Веллингтон, думая, что Наполеон думает, что он сделает именно это. А
Наполеон...
- Наполеон тоже совершил ошибку, приняв Блюхера за Груши, потому что
военная стратегия чревата не меньшим риском, чем литературная...
Послушайте, Корсо, наивные читатели уже повывелись. Перед печатным текстом
всяк проявляет свою испорченность. Читатель формируется из того, что он
прочел раньше, но также из кино и телепередач, которые он посмотрел. К той
информации, которую предлагает ему автор, он непременно добавляет свою
собственную. Тут и кроется опасность: из-за избытка аллюзий может
получиться неверный или даже вовсе не соответствующий действительности
образ противника.
- Значит, информация была ложной.
- Не обязательно. Информация, которую дает вам книга, обычно бывает
объективной. Хотя злонамеренный автор может представить ее в таком виде,
что читатель поймет ее превратно, но сама по себе информация никогда не
бывает ложной. Это сам читатель прочитывает книгу неверно.
Он глубоко задумался. Потом снова облокотился на перила, повернувшись
лицом к саду, где властвовали тени.
- Тогда появляется еще один автор, - процедил Корсо сквозь зубы и очень
тихо.
Какое-то время он стоял неподвижно. Затем достал из-под плаща папку с
"Анжуйским вином" и положил ее рядом, на покрытые мхом перила.
- У этой истории два автора, - упрямо пробурчал он.
- Возможно, - сказал я, забирая рукопись Дюма. - И один, видимо,
оказался настоящим злодеем... Но моя забота - роман-фельетон. Если вас
интересуют детективы - поиск следует вести в ином месте.
16. ВОЗВРАЩЕНИЕ К ГОТИЧЕСКОМУ РОМАНУ
- Проклятие! Вот уж затруднение, - сказал
Портос. - В прежние времена нам никогда не
приходилось вдаваться в подробности. Дрались,
потому что дрались.
А.Дюма. "Виконт де Бражелон"
Лукас Корсо сидел на водительском месте, откинув голову на спинку
кресла, и глядел в окошко. Автомобиль стоял на маленькой придорожной
площадке - там, где шоссе делало последний поворот перед спуском к городу.
Старая его часть, окруженная древними стенами, плыла в поднимающемся с
реки тумане и казалась голубоватым призрачным островком. Это был какой-то
промежуточный мир, лишенный и света, и теней, - иначе говоря, обычный
кастильский рассвет, холодный и робкий, когда первые проблески дня
начинают вычерчивать на востоке линии крыш, труб и колоколен.
Он хотел узнать время, но еще в Менге в часы его попала вода, так что
теперь стекло запотело и циферблата видно не было. Корсо поднял взгляд к
зеркалу и наткнулся на собственные усталые глаза. Менг-на-Луаре, канун
первого апрельского понедельника... Сейчас Корсо находился за много
километров оттуда, и уже успел наступить вторник. Обратный путь был
долгим, и чудилось, что далеко позади остались, вернее, отстали и Балкан,
и Клуб Дюма, и Рошфор, и миледи, и Ла Понте. Тени завершенного рассказа,
после того как перевернута последняя страница и автор нанес последний удар
- поставил точку, легонько стукнув по клавиатуре "Кверти" - вторая клавиша
внизу справа. И этим вполне необязательным поступком напомнил, что речь
идет всего лишь о строках на собранных в стопку печатных листах, о
равнодушной бумаге. О судьбах, которые вдруг тоже сделались посторонними.
Этот рассвет, так похожий на пробуждение, Корсо встретил с
покрасневшими глазами и трехдневной щетиной на щеках; в парусиновой сумке
лежал последний экземпляр "Девяти врат". И все, ничего больше у охотника
за книгами не осталось. Нет, еще девушка. Только это выкинул на берег
прибой. Рядом раздался стон, Корсо повернулся и глянул на нее. Она спала
на соседнем сиденье, накрывшись курткой, положив голову на правое плечо
Корсо. Она тихо дышала приоткрытым ртом и порой чуть вздрагивала. И снова
еле слышно стонала, и тогда межбровями у нее появлялась маленькая
морщинка, делавшая ее похожей на обиженную девочку. Рука, высунувшаяся
из-под синей куртки, была повернута ладонью вверх, пальцы полураскрыты,
словно мгновение назад что-то упорхнуло из них или они готовились что-то
принять.
Корсо опять обратился мыслями к Менгу. Вспомнил их путешествие, Бориса
Балкана, который стоял рядом с ним на мокрой от дождя террасе. Он держал в
руках папку с рукописью "Анжуйского". Ришелье улыбнулся Корсо, как старый
враг, который восхищается вами и одновременно сочувствует: "Вы
удивительный человек, друг мой..." Это были прощальные слова - нечто
среднее между утешением и напутствием; они еще имели какой-то смысл, но за
ними последовало приглашение присоединиться к гостям, прозвучавшее не
слишком искренне. Не потому, что Балкану была неприятна его компания -
нет, он был скорее огорчен тем, что они расстаются, - просто Борис
предвидел, что Корсо откажется идти с ним в зал. Корсо и на самом деле
долго стоял на террасе, облокотившись на перила, и вслушивался в отголоски
собственного поражения. Потом медленно пришел в себя, огляделся по
сторонам, пытаясь поточнее определить, куда двигаться, и зашагал прочь от
освещенных окон. Он неспешно возвратился в гостиницу, наугад отыскивая
дорогу на темных улицах. Ему больше не довелось увидеть Рошфора, а в
гостинице "Сен-Жак" он узнал, что и миледи спешно отбыла. Оба они уходили
из его жизни, чтобы вернуться в те зыбкие миры, откуда и явились; они
вновь стали вымышленными персонажами, которые, как фигуры на шахматной
доске, передвигает чья-то рука. Что касается Ла Понте и девушки, то они
так и сидели в номере. Ему, честно говоря, было наплевать на Ла Понте, но
он сразу успокоился, увидев там девушку. Корсо подозревал - и боялся
этого, - что потерял ее, как и других героев истории. Он кинулся к ней,
схватил за руку, пока она тоже не растаяла в пыли библиотеки замка Менг, и
потащил к машине. А Ла Понте с тревогой наблюдал эту сцену. Его они
бросили - теперь он был лишь отражением в автомобильном зеркальце;
несчастный Флавио стоял на дороге и понапрасну заклинал Корсо их старой и
поруганной дружбой. Он не понимал, что происходит, и не осмеливался
задавать вопросы. Утративший доверие и никому больше не нужный гарпунер,
предатель, которого пускают по воле волн, дав галету и трехдневный запас
воды: постарайтесь доплыть до Батавии, господин Блай (*152). Однако в
самом конце улицы Корсо нажал на тормоз. Он сидел, держа руки на руле и
глядя на освещенный фарами асфальт впереди; при этом испытующий взгляд
девушки был прикован к его профилю. Но ведь и Ла Понте не был реальным
персонажем, поэтому, тяжело вздохнув, Корсо дал задний ход и подобрал
книготорговца, который за весь день и всю следующую ночь не проронил ни
слова, пока его не высадили у светофора на какой-то мадридской улице. Он
даже не возмутился, услышав от Корсо, что с рукописью Дюма должен
распрощаться навсегда. Да и что; собственно, мог он на это сказать?
Корсо скользнул взглядом по холщовой сумке, лежавшей у девушки в ногах.
Его, разумеется, не отпускало горькое чувство поражения, зудящее, как
ножевой шрам на совести. Досадно от того, что он хоть и играл по правилам,
legitime certaverit, но двигался в ложном направлении. Так что радость
победы угасла в самый момент победы - неполной и сомнительной. Выдуманной.
Все равно как если бы он сумел одолеть призраков, колотил кулаками по
ветру или кричал в тишину. Видимо, поэтому Корсо с таким недоверием
созерцал плывущий в тумане город, ожидая, пока он наконец опустится на
твердую почву. И только тогда можно будет ступить в него.
Он слышал ритмичное и тихое дыхание девушки, прикорнувшей рядом. Видел
обнаженную шею под курткой; потом протянул левую руку и убедился, что в ее
пальцах мягко пульсировала жизнь. От девушки, как всегда, пахло юной
плотью и лихорадочным жаром. Память и воображение помогли ему представить
стройное с мягкими изгибами тело - до самых кончиков босых ног, рядом с
которыми стояли белые теннисные тапочки и валялась его сумка. Ирэн Адлер.
Он так и не узнал, как же ее на самом деле зовут; но помнил ее наготу в
полумраке, линию бедер, вырезанную на фоне светящейся двери, полуоткрытые
губы. Невыразимо красивая и безмятежная, сосредоточенная на собственной
молодости и в то же время спокойная, словно тихая заводь, таящая в себе
вековую мудрость. А в глубине светлых глаз, которые пристально смотрели на
него из мрака, темное отражение самого Корсо - в сиянии света, похищенного
у небес.
Теперь ее глаза снова наблюдали за ним - изумрудные под длинными
ресницами. Девушка проснулась, сонно потянулась и потерлась щекой о его
плечо; потом резко выпрямилась, покрутила головой и уставилась на Корсо.
- Привет, Корсо. - Куртка скользнула к ногам; белая футболка обтягивала
великолепную упругую грудь, тело прекрасного юного животного. - Что мы тут
делаем?
- Ждем, - он указал на город, словно паривший в густом речном тумане. -
Пока он не станет реальным.
Она посмотрела в том же направлении, не сразу поняв смысл его слов.
Потом спокойно улыбнулась.
- Может, ему никогда не суждено стать реальным.
- Значит, мы так и будем здесь стоять. В конце концов, место
недурное... Мы - наверху, а внизу, у наших ног - ирреальный мир. - Он
повернулся к девушке, чуть помолчал, а потом добавил: - "Она повела бы
меня к славе, богатству, знанию. А я составил бы ее блаженство..." (*153)
Ты не собираешься предложить мне нечто подобное?
Улыбка девушки была полна нежности. Она задумчиво наклонила голову,
затем подняла взор и посмотрела Корсо прямо в глаза:
- Нет. Я бедная.
- Знаю, как же. - Корсо не лгал, и ему не было нужды читать то, что
было написано в прозрачной ясности ее глаз. - Твой багаж, тот вагон в
поезде... Забавно. Я всегда верил, что где-то там, на краю радуги, у тебя
хранятся несметные сокровища. - Он улыбнулся, словно открыл лезвие ножа -
того, что лежал у него в кармане. - Мешок с золотом, как у Петера Шлемиля
(*154), и тому подобное.
- Ты ошибаешься, - теперь она упрямо сжимала губы, - все, что у меня
есть, - это я сама.
Что тоже было правдой, и Корсо знал о том с самого начала. Она никогда
не врала. Простодушная и мудрая, верная и влюбленная девушка, пустившаяся
в погоню за тенью.
- Вижу, вижу. - Он покрутил в воздухе рукой, как будто писал
воображаемой ручкой. - А ты не предложишь мне поставить подпись под
каким-нибудь договором?
- Договором?
- Да. Пактом, как говорили прежде. Теперь это называют договором, и он
должен быть плотно заполнен мелкими буквами, так? "В спорном случае
стороны решают разногласия в судебном порядке..." Смешно! Хотелось бы мне
знать, какой суд занимается такими делами, как наше.
- Не говори глупостей.
- Почему ты выбрала именно меня?
- Я свободна. - Она грустно вздохнула, будто успела дорого заплатить за
право на эти слова. - И могу выбирать. Выбирать может каждый.
Корсо пошарил в карманах плаща в поисках мятой пачки. Там осталась
только одна сигарета; он достал ее и нерешительно повертел, но до рта так
и не донес, а сунул обратно в пачку. На случай, если позднее ему захочется
курить больше, чем сейчас. Наверняка захочется.
- Ты ведь с самого начала знала, - сказал он, - что это две никак не
связанные между собой истории. Поэтому тебя не волновала рукопись Дюма...
А миледи, Рошфор, Ришелье - к ним ты относилась как к участникам
карнавала. Теперь я понимаю твое странное безразличие; наверно, ты
чудовищно скучала. Перелистывала "Мушкетеров", пока я забавлялся этой
головоломкой...
Она смотрела через ветровое стекло на затянутый голубым туманом город.
И начала было поднимать руку в знак протеста, но передумала, и рука снова
опустилась, как будто то, что она хотела сказать, не имело никакого
значениям.
- Я могла всего лишь сопровождать тебя, - ответила она после паузы. -
Каждому положено проделать некий путь в одиночестве. Ты никогда не слыхал
о свободе воли?.. - Она грустно улыбнулась. - Кое-кто платит за это
непомерно высокую цену.
- Но ведь ты не всегда держалась в стороне. В ту ночь на берегу Сены...
Почему ты помогла мне в схватке с Рошфором?
Он увидел, как она тронула холщовую сумку босой ногой.
- Он хотел завладеть рукописью Дюма, но ведь там же находились и
"Девять врат". Надо было избежать нелепых осложнений. - Она пожала
плечами. - К тому же мне не понравилось, что он тебя бьет.
- А в Синтре? Ведь это ты сообщила мне о том, что случилось с Фаргашем.
- Конечно. Там дело шло о книге.
- А ключ к встрече в Менге...
- Я ничего не знала; просто прочла роман и сделала выводы.
Корсо раздраженно скривился:
- А я считал вас всеведущими.
- Ты ошибаешься. - Теперь она смотрела на него гневно. - И я не
понимаю, почему ты, обращаясь ко мне, пользуешься множественным числом. Я
уже давно одна.
Века, с уверенностью подумал Корсо. Века одиночества; в этом он не
сомневался. А ведь он обнимал ее нагое тело, окунался в прозрачную ясность
глаз. Он был внутри этого тела, упивался нежной кожей, ловил губами слабое
биение жилки на шее, слышал тихие стоны - испуганная девочка или падший
ангел, одинокий, истосковавшийся по теплу. И он видел, что она спала, сжав
кулачки, - во сне ее мучили кошмары: белокурые, сияющие архангелы в
доспехах, неумолимые и неуступчивые, как сам Господь Бог,< который
заставлял их маршировать гусиным шагом.
Теперь, узнав девушку, - хоть это и случилось слишком поздно, - он
лучше понимал Никон, ее фантазии и отчаянное желание покрепче уцепиться за
жизнь. Ее страхи, ее черно-белые фотографии, напрасные попытки убить
воспоминания, переданные ей вместе с генами тех, кто выжил в Освенциме,
номер на руке ее отца, "Черный орден" (*155), в котором не было ничего
нового, он был таким же древним, как дух человека и проклятие человека.
Потому что Бог и дьявол могли быть едины, и каждый человек толковал это
единство на свой лад.
Однако Корсо оставался таким же жестоким, как и во времена Никон. Ноша
оказалась для его плеч непосильной, а благородным сердцем Портоса он
наделен не был.
- Значит, это и было твоей миссией? - спросил он девушку. - Охранять
"Девять врат"?.. Что ж, медали ты не заслужила.
- Ты несправедлив, Корсо.
Почти те же слова. Снова Никон, плывущая по воле волн, маленькая и
ранимая. К кому она прижимается теперь ночами, чтобы спастись от кошмаров?
Он посмотрел на девушку. Может, воспоминание о Никон и было придуманным
специально для него наказанием, но он не собирался покорно принимать его.
Корсо скосил глаза на свое отражение в зеркальце и увидел недоверчивую и
горькую складку у губ.
- Несправедлив? Мы потеряли две из трех книг. А эти нелепые смерти -
Фаргаша и баронессы... - На самом-то деле судьба их была Корсо
безразлична, но складка у губ стала еще глубже. - Ты могла бы
предотвратить их.
Она отрицательно качала головой, продолжая очень серьезно глядеть ему в
глаза.
- Есть вещи, которые нельзя предотвратить, Корсо. Есть замки, которым
суждено сгореть, и есть люди, которым суждено быть повешенными; есть
собаки, которые непременно разорвут друг друга, и добродетели, которые
будут развенчаны; и врата, которые надо открыть, чтобы вошел в них кто-то
другой... - Она наморщила лоб и опустила голову. - Моей миссией, как ты
выражаешься, было увериться, что ты пройдешь весь путь целым и невредимым.
- Что ж, дорога была слишком длинной, чтобы закончить ее в пункте
отправления. - Корсо указал на город, парящий в тумане: - А теперь я
должен войти туда.
- Ты ничего не должен. Тебя никто не заставляет. Ты можешь забыть все и
повернуть назад.
- Не узнав ответа?
- Не ища доказательств. Ответ ты носишь в себе самом.
- Какая красивая фраза. Выбей ее на моем надгробном камне, когда я буду
гореть в преисподней.
Она стукнула его по коленке - беззлобно, почти дружески.
- Не будь идиотом, Корсо. Куда чаще, чем принято думать, вещи являются
такими, какими человек хочет их видеть. Даже дьявол может надевать разные
личины. И менять свою сущность.
- И выбрать, скажем, раскаяние.
- Да. Но также знание и красоту. - Она снова тревожно глянула на город.
- Или власть и богатство.
- Но в любом случае конечный результат один - вечное проклятие. - Он
повторил прежний жест, словно подписывая в воздухе воображаемый договор. -
В оплату идет невинность души.
Она опять вздохнула:
- Ты уже давно расплатился, Корсо. И продолжаешь платить. Забавная
привычка - откладывать все на конец, чтобы было похоже на последний акт в
трагедии... Ведь каждый тащит на себе свое проклятие с самого начала. Что
касается дьявола, то это сердечная боль Господа Бога, и только Его; ярость
тирана, угодившего в собственные сети. История, рассказанная с позиции
победителей.
- Когда это случилось?
- Так давно, что ты и вообразить не можешь. И дело было очень тяжким. Я
билась сто дней и сто ночей - без надежды на победу и пощаду... - Слабая,
едва заметная улыбка мелькнула в уголке ее губ. - Только этим я и могу
гордиться, Корсо: я сражалась до конца. И отступила, не показав спины,
вместе с теми, что тоже падали с высот... Я охрипла, крича от ярости,
страха и усталости... Потом, уже после боя, я поняла, что бреду по
безлюдному голому полю; и была я так же одинока, как холодна вечность...
Еще и сейчас я порой нахожу след того боя или встречаю старого товарища,
который проходит мимо, не смея поднять глаз.
- Но почему я? Почему ты не выбрала кого-то из другого лагеря, из тех,
что всегда побеждают?.. Ведь я выигрываю сражения только в масштабе один к
пяти тысячам.
Девушка снова была далеко. В этот миг проглянуло солнце, и первый
горизонтальный луч прорезал утро тонкой красноватой иглой, которая впилась
прямо ей в глаза. И когда она опять повернулась к Корсо, у него
закружилась голова от моря света, отраженного в зеленом взоре.
- Потому что мудрость никогда не побеждает. А кому же интересно
соблазнять глупца...
И тут она приблизила свои губы и поцеловала его - неспешно и с
бесконечной нежностью. Словно вечность ждала мига, когда ей доведется это
сделать.
Туман начал лениво рассеиваться. Словно наконец-то город, паривший в
воздухе, решил обосноваться на земле. Рассвет уже очертил охрой и серым
громаду Алькасара, колокольню собора и каменный мост с утонувшими в темной
речной воде опорами, так похожий на ненадежную руку, протянутую от берега
к берегу.
Корсо повернул ключ зажигания, и машина тронулась. Потом она
заскользила вниз по склону пустынной дороги. Они спускались все ниже, а
рассветное солнце тем временем поднималось, оставаясь сзади, прямо за их
спиной. Город плыл навстречу, и они неспешно окунались в мир холодных
тонов и великого одиночества, которое пряталось в последних клочьях сизого
тумана.
На мост Корсо въехал не сразу, он притормозил в самом его начале, под
каменной аркой; охотник за книгами сидел, не снимая рук с руля, чуть
наклонив голову вперед и крепко сжав челюсти, и напоминал
напружинившегося, готового к схватке зверолова. Он снял очки и без особой
надобности принялся протирать стекла, очень медленно, уперев взор в мост,
который преображался в широкую дорогу с нечеткими, тревожными очертаниями.
Он не желал смотреть на девушку, хотя чувствовал, что она рядом и ловит
каждое его движение. Он надел очки, подправив их указательным пальцем, и
картина сразу обрела резкость, но более мирной не стала. Другой берег
отсюда выглядел далеким и мрачным; темная река под мостом напоминала
черные воды времени и Леты. Ощущение опасности было конкретным и острым,
как стальная спица, которая застряла в остатках ночи, никак не желавшей
умирать. Корсо почувствовал биение крови в запястье, когда положил правую
руку на рычаг переключения скоростей. У тебя еще есть время повернуть
назад, сказал он себе. И тогда ничего из того, что произошло, никогда не
произойдет, и ничего из того, чему суждено случиться, никогда не случится.
А что касается практических достоинств "Nunc scio", "Теперь знаю",
вычеканенного Богом или дьяволом, то на поверку мысль оказывалась весьма
спорной. Он скривил рот. В любом случае, это пустые фразы. Он знал, что
через пару минут будет на другом конце моста, на другом берегу реки.
"Verbum dimissum custodiat arcanum". Он даже поднял глаза к небу,
высматривая лучника со стрелами - или без стрел - в колчане, потом включил
первую скорость и мягко нажал на акселератор.
Выйдя из машины, он почувствовал холод и поднял воротник плаща. Не
оглядываясь, пересек улицу, постоянно ощущая на спине взгляд девушки. Под
мышкой он нес "Девять врат". Она не предложила сопровождать его, и по
каким-то смутным знакам он понял; что так будет лучше. Нужный ему дом
занимал целый квартал - серая каменная махина возвышалась над тесной
площадью, среди средневековых зданий, чьи запертые окна и двери придавали
им вид неподвижных статистов, слепых и немых. Фасад был из серого камня,
на козырьке над входом - четыре фигурных водостока: козел, крокодил,
горгона и змея. В арке в стиле мудехар (*156) была еще и звезда Давида на
кованой решетке, закрывавшей проход во внутренний дворик, а дальше - два
мраморных венецианских льва рядом с колодцами, накрытыми металлическими
крышками. Все это охотник за книгами уже не раз видел, но никогда прежде
не ступал он сюда с тем ощущением опасности, какое овладело им теперь. На
память ему пришло старое изречение: "Возможно, мужчины, которых ласкали
многие женщины, гораздо меньше раскаиваются в былых грехах, пересекая
долину теней, или испытывают меньше страха..." Видимо, так оно и было, а
вот его ласкали недостаточно: рот у него совсем пересох, и он продал бы
душу за полбутылки "Болса". Что до "Девяти врат", то книга казалась такой
тяжелой, точно в нее было вставлено не девять гравюр, а девять свинцовых
пластин.
За железной калиткой царила нерушимая тишина. Даже подошвы его ботинок,
касаясь каменных плит, которые покрывали патио и были истерты ногами давно
умерших людей и вековыми ливнями, не производили никакого шума. Узкая и
крутая лестница начиналась прямо там, под полукруглыми сводами. В конце
лестницы виднелась тяжелая, обитая массивными гвоздями, темная запертая
дверь - последняя дверь. И тут Корсо. непонятно кому подмигнул - просто
так, пустоте, самому себе, и потом скривил рот, и стал виден клык
недоверчивого волка, против воли ставшего разом и автором, и жертвой
собственной шутки - или собственной ошибки. Но к ошибке его намеренно
подтолкнула коварная рука, ведь все было тщательно спланировано - в том
числе ложная просьба о помощи. Правда, сперва он вел себя осмотрительно,
но потом увлекся и только в самом конце убедился, что его подозрения
подтверждались самим текстом. Если бы все это, черт возьми, было романом,
но нет... А если все-таки?.. Зато уж точно реальным было его лицо, которое
он увидел отраженным в блестящей металлической табличке, привинченной к
двери: искривленное отражение человека, имевшего имя и фамилию, а не
только неподвижные очертания. На фоне бьющего из-за спины света. Свет шел
из арки у подножия лестницы, где начинался патио. Корсо сделал последнюю
остановку в этом странном путешествии к обратной стороне теней.
Он нажал на звонок. Раз, два, три - безрезультатно. Латунный звонок
онемел и на нажатие не отзывался. Рука Корсо, лежавшая в кармане плаща,
нащупала там смятую пачку с последней сигаретой. Но он опять поборол
соблазн. И нажал на звонок в четвертый раз. Потом - в пятый. Потом ударил
по двери кулаком: два раза. Только тогда она отворилась. Без зловещего
скрипа, бесшумно, на хорошо смазанных петлях Никаких театральных эффектов
не было, на пороге как ни в чем не бывало стоял Варо Борха.
- Привет, Корсо.
Казалось, при виде гостя он ничуть не удивился. На лысине и на лбу у
него блестели капли пота, он был небрит... Рубашка с засученными по локоть
рукавами, расстегнутый жилет... Он выглядел уставшим, вокруг глаз, словно
после бессонной ночи, лежали черные круги; зато глаза блестели
по-особенному, лихорадочно и исступленно. Он не спросил Корсо, почему тот
явился в неурочный час, и равнодушно глянул на книгу, торчавшую у того под
мышкой. Он мгновение постоял неподвижно, с видом человека, которого
оторвали от требующей полной сосредоточенности работы или от грез и
который мечтает только об одном - чтобы его оставили в покое.
Да, именно он и был нужен Корсо. И охотник за книгами мысленно
удовлетворенно кивнул, видя, как материализовалась его собственная
глупость. Конечно, это Варо Борха - миллионер, книготорговец
международного класса, авторитетный библиофил и серийный убийца! С почти
научным любопытством Корсо принялся рассматривать лицо человека, с которым
расстался не так давно. Он пытался выделить черты, признаки, которые еще в
самом начале должны были бы насторожить его. Не замеченные прежде на этой
вульгарной физиономии следы безумия, ужаса или мрака. Но Корсо ничего
такого не обнаружил - только лихорадочный, пустой взгляд, совершенно
равнодушный, прикованный к картинам, никак не связанным с неурочным
визитом гостя, колотившего в дверь. Но ведь Корсо держал под мышкой его
экземпляр проклятой книги. Это он, Варо Борха, крался за Корсо по пятам и
убил Виктора Фаргаша и баронессу Унгерн. И не только ради того, чтобы
заполучить все двадцать семь гравюр и составить из них девять нужных, нет,
он хотел уничтожить все следы - и тогда никто больше не сумеет решить
загадку, замысленную печатником Торкьей. Во всей этой интриге Корсо был
нужен ему для подтверждения некоей гипотезы, которая оказалась верной:
книга разбита на три экземпляра. Кроме того, именно на Корсо должны были
пасть подозрения полиции. Только теперь Корсо оценил собственную интуицию;
ведь еще там, на вилле "Уединение", когда он стоял под расписным потолком
и созерцал сцену жертвоприношения Авраама, его кольнуло странное чувство:
жертва на самом деле выбрана - и это ему, Корсо, суждено сыграть ее роль.
Конечно же тем книготорговцем, что раз в полгода являлся к Виктору Фаргашу
и покупал одно из его сокровищ, был Варо; Борха. Когда Корсо посетил
Фаргаша, тот, другой, уже прибыл в Синтру и затаился, шлифуя детали плана,
выжидая, пока подтвердится его теория о том, что для разрешения загадки
печатника Торкьи необходимы все три экземпляра. Это ему адресовалась
недописанная расписка. Поэтому Корсо и не мог связаться с ним по телефону,
а позднее, тем же вечером, прежде чем отправиться на последнее свидание с
Фаргашем, Варо Борха сам позвонил Корсо в гостиницу, подстроив все так,
что это выглядело как международный звонок. Но охотник за книгами не
только подтвердил его подозрения, он вплотную приблизился к разгадке тайны
и тем самым подписал приговор как Фаргашу, так и баронессе Унгерн. Теперь
Корсо с отчаянной ясностью видел, как части головоломки вставали на места.
Если исключить случайные обстоятельства - ложные связи и пересечения с
интригой Клуба Дюма, - то Варо Борха был тем ключом, который помогал
распутать необъяснимые узлы другой сюжетной линии - дьявольской. Очень
смешно! Прямо умора! Только вот смеяться никак не хотелось.
- Я принес вашу книгу, - сказал Корсо, показывая Варо Борхе "Девять
врат".
Тот рассеянно кивнул и, не глядя, забрал том. Он стоял, чуть склонив
голову набок, словно прислушивался к чему-то, словно ждал, что у него за
спиной, в глубине дома вот-вот раздастся какой-то звук. Миг спустя он
снова уставился на Корсо и удивленно заморгал, обнаружив, что тот еще не
ушел.
- Вы отдали мне книгу... Что еще?
- Деньги за работу.
Варо Борха вонзился в него непонимающим взором. Мысли его, как легко
было понять, витали где-то далеко. Наконец он пожал плечами, показывая,
что до Корсо ему больше дела нет, и двинулся обратно в глубь дома,
предоставив гостю право выбирать: войти, стоять на пороге или отправиться
восвояси.
Корсо последовал за ним - до комнаты, которую отделяла от коридора и
вестибюля массивная дверь. Жалюзи были опущены, чтобы свет снаружи не
проникал в помещение, мебель отодвинута к стенам, так что в центре на
черном мраморном полу образовалось свободное пространство. Дверцы
некоторых книжных шкафов распахнуты. Комнату освещало несколько дюжин
почти истаявших свечей. Все было закапано воском - каминная полка, мебель,
пол, прочие предметы. Повсюду разливался красноватый, мерцающий свет,
который колыхался от каждого дуновения, от каждого движения
присутствующих. Пахло как в церкви или в подземной часовне.
По-прежнему не обращая внимания на Корсо, Варо Борха остановился в
центре комнаты. Там, где мелом был вычерчен круг - приблизительно в метр
диаметром, - а в круге - квадрат, в свою очередь разделенный на девять
клеток. За границами квадрата были написаны римские цифры и лежали
странные предметы: кусок веревки, клепсидра, ржавый нож, серебряный
браслет в форме дракона, золотое кольцо, тлеющий уголь на маленькой
металлической жаровне, стеклянная лампочка, горстка земли, камень. Но на
полу лежало и кое-что еще. И Корсо брезгливо поморщился. Многие из тех
книг, которыми он не так давно восхищался, созерцая их стройные ряды,
застывшие за стеклами, теперь валялись у его ног - грязные, разорванные, с
исчерканными страницами, покрытыми рисунками и странными знаками,
отдельные листы были и вовсе выдернуты. Над книгами стояли свечи, проливая
на них огромные капли воска; некоторые свечи догорели, и бумага под ними
была подпалена. На полу среди разоренных томов Корсо увидел и гравюры из
"Девяти врат", принадлежавших Виктору Фаргашу и баронессе Унгерн. Они
лежали вперемешку с другими бумагами - тоже испачканными воском, с
загадочными пометами.
Корсо наклонился, чтобы получше разглядеть все эти жалкие остатки. Он
отказывался верить собственным глазам - слишком грандиозен был масштаб
катастрофы. Одна гравюра из "Девяти врат", номер VI, с повешенным за
правую - а не за левую - ногу человеком, наполовину сгорела вместе с
умирающей свечой. Два варианта гравюры номер VII - на одном шахматная
доска была белой, на другом черной - лежали рядом с лишенными переплета
останками "Theatrum diabolicum" 1512 года (*157). Еще одна гравюра, номер
I, высовывалась из тома "De magna imperfectaque opera" ["О великих и
несовершенных деяниях" (лат.)] Валерио Лорены, редчайшей инкунабулы,
которую библиофил совсем недавно торжественно показывал Корсо, позволив до
нее лишь дотронуться, а теперь она лежала на полу безвозвратно
погубленная.
- Ничего не трогайте, - услышал он голос Варо Борхи. Тот стоял перед
кругом и сосредоточенно листал свой экземпляр "Девяти врат", хотя
казалось, что он смотрит не на страницы, а за книгу - на меловой круг, на
квадрат или еще дальше - в самую глубь земных недр.
Несколько секунд Корсо пристально вглядывался в него - так взирают на
человека, которого встретили впервые. Потом медленно выпрямился, при этом
пламя свечей заколебалось.
- Тут трогай не трогай, все одно, - проговорил он, кивком указывая на
книги и бумаги, покрывавшие пол. - После того, что вы сами учинили...
- Вы ничего не знаете, Корсо... Думаете, что знаете, а на самом деле -
нет. Вы невежественны и очень глупы. Из тех, кто считают, что хаос носит
случайный характер, и не ведают о существовании тайного порядка.
- Не заговаривайте мне зубы. Вы все погубили, но у вас не было на это
никакого права. Ни у кого нет такого права.
- Ошибаетесь. Это ведь прежде всего мои книги. Но важнее другое: они
имели утилитарную функцию. Скорее практическую ценность, чем
художественную или эстетическую... Продвигаясь вперед по избранной дороге,
человек должен убедиться, что никто другой не следует тем же путем. Эти
книги уже выполнили свою миссию.
- Проклятый безумец! Вы с самого начала обманывали меня.
Казалось, Варо Борха не слышал его. Он застыл с последним экземпляром
"Девяти врат" в руках и внимательно рассматривал страницу с гравюрой номер
I.
- Обманывал?.. - Заговорив, он даже не оторвал глаз от книги и не
взглянул на Корсо, чем подчеркнул презрение, звучавшее в его словах. - Вы
слишком высокого о себе мнения. Я вас нанял, не посвящая в свои планы и не
делясь своими соображениями; слуге незачем знать замыслы того, кто ему
платит... Вы должны были приложить усердие, а я - воспользоваться
результатами ваших трудов. Кроме того, вам пришлось бы взвалить на себя
некоторые технические последствия неизбежных актов. Думаю, сейчас полиция
Португалии и Франции идет по вашему следу.
- А вы?
- Я? Я далек от всего этого, мне уже ничего не угрожает. Очень скоро
мало что будет иметь для меня значение.
Замолчав, он на глазах у изумленного Корсо вырвал лист с гравюрой из
"Девяти врат".
- Что вы делаете?
Варо Борха невозмутимо продолжал раздирать книгу.
- Я сжигаю свои корабли, разрушаю мосты, оставшиеся за спиной. И
готовлюсь ступить на terra incognita... - Он вырвал из книги одну за
другой все гравюры, пока В руках у него не оказались девять листов. Теперь
он внимательно изучал их. - Жаль, что вы не можете сопровождать меня...
Как гласит надпись на четвертой гравюре, судьба не для всех одинакова.
- А куда вы, собственно, собрались?
Библиофил швырнул изуродованный том на пол. Он переводил взгляд с
девяти гравюр на меловой круг, проверяя наличие таинственных соответствий.
- На встречу кое с кем, - ответил он загадочно. - Чтобы отыскать
камень, который отверг Великий Архитектор и который должен был встать во
главу утла; лечь в фундамент философской системы. А также в фундамент
власти. Знаете, Корсо, ведь дьяволу нравятся метаморфозы: вспомните
черного пса, сопровождавшего Фауста, или мнимого ангела света, который
попытался сломить сопротивление святого Антония. Но вот претит ему больше
всего глупость, он ненавидит однообразие... Будь у меня время и желание, я
предложил бы вам заглянуть в некоторые из книг, что валяются у ваших ног.
Во многих повторяется древнее предание: явление Антихриста случится на
Иберийском полуострове, в городе, где смешались три культуры, на берегу
реки, глубокой, как след от топора... А ведь речь-то идет о Тахо.
- Это вы и пытаетесь сделать?
- Это мне вот-вот удастся сделать. Брат Торкья указал путь: "Tenebris
Lux".
Варо Борха наклонился над кругом и принялся раскладывать за меловой
линией отдельные гравюры, другие были ему не нужны, он их комкал или рвал
и отбрасывал прочь. Пламя свечей освещало его лицо снизу, отчего он
походил на привидение, в глазницах зияли темные бездны.
- Надеюсь, все ляжет как надо, - прошептал он после короткой паузы; на
лицо его упала тень, и оно будто бы исказилось гримасой. - Старые учителя
магического искусства, которые передали печатнику Торкье самые ужасные и
важные тайны, знали путь в царство ночи... "И зверь Уроборос кольцом обвил
то место..." Понимаете? Уроборос греческих алхимиков: змея с фронтисписа,
магический круг, источник мудрости. Крут, куда вписано все, все...
- Я хочу получить свои деньги, Варо Борха слов Корсо не услышал.
- А вас не влекли подобные вещи? - продолжал он, глядя на охотника за
книгами бездонными темными дырами. - Скажем, исследовать смысл неизменной
цепочки дьявол-змея-дракон, которая с подозрительным постоянством
повторяется во всех текстах такого рода, начиная с Античности.
Он взял стеклянный сосуд, который стоял у круга, чашу с ручками в виде
двух переплетенных змей, поднес к губам и сделал несколько глотков.
Жидкость, как заметил Корсо, была темной. Почти черной, как очень крепкий
чай.
- "Serpens aut draco qui caudam devoravit" ["Змей сиречь дракон,
пожирающий свой хвост" (лат.)], - Варо Борха послал в пустоту улыбку и
вытер рот тыльной стороной руки; бурый след остался и на руке, и на его
левой щеке. - Они сторожат сокровища: древо познания в Раю, яблоки
Гесперид, Золотое руно... - Он говорил отрешенно, словно описывал сон,
который еще продолжается. - Этих самых змей и драконов древние египтяне
изображали в виде круга: они заглатывают собственный хвост в знак того,
что происходят от единого начала и самодостаточны... Недреманные стражи,
гордые и мудрые; непостижимые драконы, они убивают недостойных и позволяют
прельстить себя лишь тому, кто в бою не посягнул на извечные правила.
Стражи изроненного слова - магической формулы, которая отворяет взор и
позволяет сравняться с Богом.
Корсо выдвинул вперед челюсть. Он стоял спокойно, и при пламени свечей,
плясавшем в его прищуренных глазах, небритые щеки казались совсем
провалившимися. Он держал руки в карманах: одна сжимала пачку с последней
сигаретой, другая - закрытый нож, лежавший рядом с полной джина фляжкой.
- Я сказал: отдай мне мои деньги. Я хочу уйти отсюда.
В голосе его зазвучала угроза, но трудно было понять, уловил ли ее Варо
Борха. Хотя Корсо видел, как тот медленно и с явной досадой возвращается к
реальности.
- Деньги?.. - Он глянул на Корсо почти с отвращением. - О чем вы
говорите, Корсо? Вы и впрямь не понимаете, что сейчас, да, сейчас, должно
произойти?.. Здесь тайна, о которой веками грезили тысячи людей... Знаете,
сколько их шло на костер, на пытки - ради того, чтобы чуть приблизиться к
тому, что вы вот-вот увидите?.. Естественно, вам не удастся последовать за
мной. Вы будете просто тихо стоять и смотреть. Но даже самый подлый из
наемных убийц радуется победе хозяина.
- Заплатите мне! И убирайтесь к дьяволу. Варо Борха не удостоил его
даже взглядом. Он двигался по линии круга и трогал некоторые предметы,
размещенные рядом с цифрами.
- Это очень кстати - послать меня к дьяволу. Очень милая шутка, и
совсем в вашем стиле. Я бы даже отблагодарил вас за нее улыбкой, если бы
не был так занят. Хотя вы невежда и потому допустили неточность: это
дьявол явится ко мне. - Варо Борха остановился и склонил голову набок,
словно уже слышал далекую поступь. - И я чую его приближение.
Он цедил слова сквозь зубы, перемежая реплики странными гортанными
молитвами; адресуясь попеременно то к Корсо, то к какому-то третьему лицу
- неведомой персоне, находившейся где-то поблизости, в затемненной части
комнаты.
- "Ты пройдешь через восемь врат прежде дракона..." Понимаете? Восемь
врат ведут к зверю, который сторожит слово - номер девять", где и скрыта
последняя тайна... Дракон спит с открытыми глазами, и он есть Зерцало
Познания... Восемь гравюр плюс одна. И это не случайно совпадает с числом,
которым святой Иоанн Богослов обозначает Зверя - 666.
Тут Варо Борха встал на колени и принялся куском мела писать цифры на
мраморном полу:
Потом поднялся с победным видом. На миг свет упал на его глаза. Зрачки
у него были сильно расширены: вне всякого сомнения, темная жидкость
содержала какой-то наркотик. Кроме того, зрачки сделались совсем черными,
прежний цвет радужной оболочки почти исчез, роговица отражала красноту,
царившую в комнате.
- Девять гравюр, или девять врат. - Снова тень, словно маска закрыла
его лицо. - И не всякому они отворятся... "Каждая дверь имеет два ключа",
каждая гравюра дает цифру, магический элемент и слово-ключ - если
взглянуть на все это в свете разума, Каббалы, оккультного искусства,
истинной философии... Латынь в сочетаниях с греческим и древнееврейским. -
Он показал Корсо лист, заполненный какими-то значками и странными
сопоставлениями. - Взгляните-ка, ежели желаете. Вам бы никогда в этом не
разобраться:
На лбу и вокруг рта у него блестели капли пота, можно было подумать,
что пламя свечей жгло его изнутри. Он принялся ходить по кругу - медленно
и сосредоточенно. Пару раз остановился, наклонившись, чтобы поправить
положение какого-то предмета: ржавого ножа, потом серебряного браслета в
форме дракона.
- "Разместить элементы на коже змеи..." - продекламировал он, не глядя
на Корсо. Он вел палец над меловой линией, не касаясь ее. - Девять
элементов располагаются вокруг, по направлению "света с востока" - справа
налево.
Корсо шагнул к нему.
- Повторяю. Отдайте мне мои деньги.
Варо Борха не шелохнулся. Он стоял к Корсо спиной и указывал пальцем на
квадрат, вписанный в круг:
- "Змея проглотит печать Сатурна..." Печать Сатурна - самый простой,
самый древний из магических квадратов: девять первых цифр помещаются в
девять клеток таким образом, что каждый ряд - вертикальный, горизонтальный
и по диагонали - в сумме дают одно и то же число.
Он нагнулся и стал вписывать в квадрат мелом девять цифр:
Корсо шагнул к нему и наступил на лист бумаги, заполненный цифрами:
Одна из свечей погасла, осыпав искрами уже подпаленный фронтиспис "De
occulta Philosophia" Корнелия Агриппы. Варо Борха по-прежнему был занят
только кругом и квадратом. Он стоял, скрестив руки на груди и уперев
подбородок в грудь, похожий на шахматиста, который обдумывает следующий
ход перед необычной шахматной доской.
- Тут есть одна деталь, - сказал он, обращаясь вроде бы не к Корсо, а к
себе самому; казалось, что, проговаривая мысли вслух, он лучше соображает.
- Древние ее не предусмотрели, по крайней мере, не упомянули о ней.
Складывая числа в любом из направлений, сверху вниз, снизу вверх, слева
направо или справа налево, мы получим один и тот же результат - 15, но
если воспользоваться каббалистическими шифрами, у нас получится уже 1 и 5,
а эти числа в сумме дают 6... И так на каждой стороне магического квадрата
- будь то змея, дракон или Зверь, какое название ни выбери.
Корсо не стал проверять правильность расчетов. Подтверждение лежало на
полу - еще один лист бумаги, заполненный цифрами и знаками:
Варо Борха встал на колени перед кругом и наклонился. На лице его
блестели капли пота, и в них отражалось пламя горевших рядом свечей. В
руке он держал еще один лист бумаги и сверялся с порядком написанных там
странных слов:
- "Девять раз отворишь ты печать", говорится в тексте Торкьи... Значит,
отысканные нами ключевые слова надо поместить в клетку, соответствующую
номеру слова. Тогда у нас получится следующая цепочка:
...Теперь впишем слова вместо цифр в змею, или дракона, - он стер числа
в клетках, заменив нужными словами, - и вот что мы имеем, в укор Господу:
Все свершилось, - прошептал Варо Борха, написав последние буквы. Рука у
него дрожала, капля пота скатилась со лба на нос, а потом слетела на пол -
прямо на меловые знаки. - Согласно тексту Торкьи, надо, чтобы "зеркало
отразило дорогу", и тогда будет найдено изроненное слово, которое несет
свет из мрака... Фразы эти написаны на латыни. Сами по себе они ничего не
значат; но внутри их заключена сущность "Verbum dimissum", формула,
которая заставляет явиться Сатану - нашего предшественника, наше зеркало и
нашего сообщника.
Он стоял на коленях в центре круга, окруженный знаками, предметами и
словами, вписанными в квадрат. Руки его дрожали так сильно, что он сцепил
их вместе, переплетя пальцы, вымазанные мелом, чернилами и воском. Он
засмеялся совершенно безумным смехом - сквозь зубы, высокомерно и
самоуверенно. Но Корсо уже знал, что сумасшедшим Борха не был. Корсо
огляделся, понимая, что времени у него не остается, и шагнул в сторону
библиофила. Но не отважился переступить меловую линию и проникнуть в круг.
Варо Борха бросил на него злой взгляд, угадав причину нерешительности.
- Что, Корсо?.. Не желаете, как вижу, читать вместе со мной? - Свет и
тени очень быстро замелькали по лицу Борхи, словно сама комната начала
вращаться вокруг него; но комната оставалась неподвижной. - И вам не
хочется узнать, что таят в себе эти слова? На обороте картинки, которая
торчит из тома Валерио Лорены, вы найдете перевод на испанский. Поднесите
страницу к зеркалу, как велят учителя. И вы, по крайней мере, узнаете,
ради чего погибли Фаргаш и баронесса Унгерн.
Корсо глянул на книгу - в пергаменовом переплете, очень старом и
потрепанном. Потом опасливо нагнулся, словно между страницами таилась
смертельная, опасность, и двумя пальцами вытащил заложенную в книгу
гравюру. Это была гравюра номер I из экземпляра Три, принадлежавшего
баронессе Унгерн: три башни вместо четырех. На обороте Варо Борха написал
девять слов:
- Ну же, Корсо, смелей, - резким и противным голосом приказал
библиофил. - Вам нечего терять. Поднесите их к зеркалу.
Зеркало лежало тут же, на полу, закапанное воском. Старинное зеркало,
оправленное в серебро, с причудливой витой ручкой и пятнами старости на
ртутной стороне. Оно лежало так, что Корсо отражался в нем словно издалека
и в такой странной перспективе, как будто стоял в конце длинного коридора,
заполненного дрожащим розоватым маревом. Портрет и двойник, герой и его
бесконечная усталость, агонизирующий Бонапарт, прикованный к скале на
острове Святой Елены. Вам нечего терять, сказал Варо Борха. Скорбный и
студеный мир, где гренадеры Ватерлоо превратились в одинокие скелеты и
несут караул на темных и забытых дорогах. Он увидел себя самого пред
последними вратами: с ключом в руке, как отшельник со второй гравюры, и
буква "тет" змеей вилась вокруг его плеча.
Он наступил на зеркало, и оно хрустнуло под его башмаком. Наступил
медленно, без злобы; зеркало треснуло с острым писком. Теперь Корсо
отражался в многочисленных осколках - в несчетных маленьких темных
коридорах, в конце которых стояло несчетное количество его двойников; и
они были слишком далекими и неузнаваемыми, чтобы судьба их беспокоила его.
- Черна выучка ночи, - услышал он голос Варо Борхи. Тот по-прежнему
стоял на коленях в середине круга, повернувшись к Корсо спиной.
Корсо наклонился к свече и поджег край листа с гравюрой номер I и
девятью перевернутыми словами, написанными на обороте. Потом понаблюдал,
как горели башни замка, сбруя, лицо рыцаря, который, повернувшись к
зрителям, призывал их хранить молчание. Чуть погодя он выпустил из пальцев
последний клочок бумаги, тот вмиг обратился в пепел и взмыл вверх,
подхваченный потоком горячего воздуха. И тогда Корсо шагнул в круг - к
Варо Борхе.
- Я хочу получить свои деньги. Немедленно.
Библиофил не обращал на него внимания, заплутав во мраке, который,
казалось, порабощал его все больше. Вдруг он в тревоге, словно
усомнившись, в нужном ли порядке разложены по полу предметы, наклонился и
принялся что-то поправлять. Затем, чуть поколебавшись, затянул роковую
молитву, нанизывая одно слово на другое:
- Admaij Aday, Eloy, Agla...
Корсо схватил его за плечо и сильно встряхнул, но Варо Борха никак на
это не отреагировал. Он даже не пытался защищаться. А лишь продолжал
вращать глазами, как сомнамбула или как мученик, который творит молитву,
не слыша львиного рыка или не замечая орудия палача.
- В последний раз говорю. Мои деньги!
Все напрасно. Корсо всматривался в абсолютно пустые глаза, мрачные
колодцы, которые отражали его фигуру, не видя ее; они были устремлены к
вершинам царства теней.
- Zatel, Gebel, Elimi.
Он взывает к бесам, догадался ошеломленный Корсо. Встав посреди круга,
отрешившись от всего, не обращая внимания на присутствие в круге другого
человека и его угрозы, Варо Борха выкрикивал имена бесов, словно это было
самым обычным делом:
- Gamael, Bilet...
Только получив первый удар, он замолчал - голова его качнулась к левому
плечу. Населенные тенями глаза метались, стремясь зацепиться за неведомое
место в пространстве.
- Zaquel, Astarot...
После второго удара струйка крови побежала у него из угла рта к
подбородку. Корсо брезгливо отдернул испачканную красным руку. Ему
показалось, что удар пришелся во что-то вязкое и влажное. Охотник за
книгами пару раз вздохнул, потом замер, отсчитывая десять толчков сердца,
затем сжал зубы, сжал кулаки и ударил снова. Из разбитого рта библиофила
кровь теперь лила струей. Но тот продолжал шептать свои заклинания, а на
изуродованных губах застыла мечтательная, нелепиц улыбка наслаждения.
Корсо схватил его за ворот рубашки, чтобы силой выволочь за пределы круга.
Только тут из уст Варо Борхи вырвался животный стон, стон тоски и боли, он
отбивался ногами и, ускользнув, с неожиданным проворством, на четвереньках
пополз обратно в круг. Трижды Корсо вытягивал его оттуда, и трижды он
упрямо возвращался назад. Капли крови падали на знаки и буквы, вписанные в
печать Сатурна.
- Sic dedo me... [Так предаюсь... (лат.)]
Но что-то было не так. При мерцающем свете свечей Корсо видел, как
библиофил растерянно запнулся; умолк и стал проверять порядок расположения
предметов в магическом кругу. Клепсидра отсчитывала последние секунды, так
что срок, отведенный Варо Борхе, видимо, был ограниченным. Он еще раз
повторил последние слова, уже настойчивее, и тронул по очереди три клетки
из девяти:
- Sic dedo me...
Корсо ощутил резкий привкус во рту и с отчаянием огляделся по сторонам,
вытирая запачканную красным руку о полы плаща. Новые и новые свечи,
искрясь, гасли, и дым от обуглившихся фитилей спиралями вился в
красноватой полутьме. Дым-Уроборос, с горькой иронией подумал Корсо. Потом
кинулся к письменному столу, вместе с другой мебелью сдвинутому в угол;
резким движением смахнул мешавшие ему предметы на пол, порылся в ящиках.
Денег не было, как и чековой книжки. Ничего.
- Sic ехео me... [Так освобождаюсь (лат.)]
Библиофил продолжал свое заклинание. Корсо бросил последний взгляд на
него, на магический круг. Варо Борха стоял на коленях в центре, склонив
вниз разбитое лицо, на котором застыло выражение экстаза. Варо Борха
отворял последние из девяти врат с улыбкой безрассудного счастья; темная
дьяволова черта - окровавленный рот - пересекала его лицо, все равно что
рана, нанесенная кинжалом ночи и мрака.
- Сукин сын, - сказал Корсо. И решил считать договор на этом
расторгнутым. .
Он спускался по лестнице в сторону светлого полукруга, который
вырисовывался внизу, под аркой, соединявшей последнюю ступеньку с патио.
Там он остановился - рядом с колодцем, мраморными львами, решетчатой
изгородью, остановился и глубоко вздохнул, наслаждаясь свежим и чистым
утренним воздухом. Потом порылся в кармане, вытащил из мятой пачки
последнюю сигарету и, не зажигая, сунул в рот. Несколько мгновений он
простоял неподвижно, пока луч восходящего солнца, красный, горизонтальный,
который Корсо, въезжая в город, оставил за спиной, добрался до него,
пробиваясь сквозь фасады домов из серого камня, застывших на площади, и
луч этот отпечатал у него на лице рисунок кованой решетки. Корсо прикрыл
глаза, полные бессонницы и усталости. А луч набрал силу и, медленно
двигаясь, залил светом патио вокруг венецианских львов, которые склонили
мраморные гривы, словно благосклонно принимали утреннюю ласку. И тот же
свет, сначала красноватый, потом сияющий, окружил Корсо облаком золотой
пыли. В этот миг на самом верху лестницы, за последней дверью в царство
теней, там, куда никогда не проник бы свет мирной зари, раздался крик.
Душераздирающий, нечеловеческий вопль - вопль ужаса и отчаяния, в котором
с трудом можно было узнать голос Варо Борхи.
Даже не обернувшись, Корсо толкнул калитку и вышел на улицу. Казалось,
каждый шаг навсегда отдаляет его от того, что оставалось за спиной, точно
он в обратном порядке и всего за несколько секунд повторил долгий путь, на
который когда-то ему понадобилось очень много времени.
Он замер посреди площади, ослепленный, окруженный искрящимся солнечным
облаком. Девушка по-прежнему сидела в машине, и охотник за книгами
вздрогнул от эгоистической радости, убедившись, что она не растаяла вместе
с остатками ночи. Тут он увидел, как она мягко улыбнулась - немыслимо
молодая и красивая, с мальчишеской стрижкой, загорелая, и спокойный взгляд
в ожидании устремился к нему. И вся вызолоченная светозарность утра,
совершенная, отраженная в зеленых озерах ее глаз, ясность, пред которой
отступали сумеречные закоулки древнего города, силуэты колоколен и
стрельчатые арки площадей, вспыхнула от этой улыбки, когда Корсо шагнул
навстречу девушке. Он тлел, глядя в землю, покорный, готовый распрощаться
с собственной тенью. Но у ног его никакой тени не было.
А Там, сзади, в доме, охраняемом четырьмя чудовищами водостоков, Варо
Борха уже не кричал. А может, и кричал, но в каком-то другом месте -
мрачном и очень далеком, так что крики его до улицы не долетали. "Nunc
scio": теперь я знаю. А Корсо задумался: интересно, что использовали
братья Сениса - резину или дерево, - чтобы восстановить утраченную гравюру
в экземпляре номер Один, утраченную из-за детской шалости или варварства
коллекционера. Хотя, вспоминая их бледные ловкие руки, он склонился ко
второму варианту: они сделали гравюру на дереве, воспроизведя ее конечно
же по "Библиографии" Матео. Потому-то Варо Борха и не мог свести концы с
концами: в трех экземплярах последняя гравюра была поддельной. "Ceniza
sculpsit". Из любви к искусству.
Он засмеялся сквозь зубы - совсем как жестокий волк, и склонил лицо,
зажигая последнюю сигарету. Что ж, книги преподносят нам подобные
сюрпризы, подумал он. И каждый получает такого дьявола, какого
заслуживает.
Ла-Навата. Апрель 1993 г.
КОММЕНТАРИИ
1. Рафаэль Сабатини (1875-1950) - английский писатель, автор почти
сорока романов и большого числа рассказов. Наиболее известны романы
"Скарамуш" (1920) и "Одиссея Капитана Блада" (1922).
2. Здесь и далее роман "Скарамуш" цитируется в пер. И.Тихонова и
Е.Фрадкиной.
3. "После вестей о почти безнадежной болезни короля вскоре в лагере
начали распространяться слухи о его выздоровлении... " (фр. ). Здесь и
далее роман "Три мушкетера" цитируется в пер. В.Вальдман, Д.Лившиц и
К.Ксаниной.
4. Арсен Люпен - "вор-джентльмен", герой детективных сочинений
французского писателя Мориса Леблана (1864-1941); Раффлз - персонаж,
созданный английским писателем Эрнестом Уильямом Хорнунгом (1866-1921);
Рокамболь - герой многотомного цикла романов французского писателя Пьера
Алексиса Понсона дю Террайля (1829-1871). Шерлок Холмс - герой повестей
английского писателя Артура Коиан Дойла (1859-1930); Рамон Мария дель
Валье-Инклан (1866-1936), Пио Бароха-и-Неси (1872-1956), Бенито Перес
Гальдос (1843-1920) - испанские писатели-классики.
5. Речь идет о французской издательской фирме "Братья Гарнье",
основанной в 1833 г. Огюстом (1812-1887) и Ипполитом (1815-1911) Гарнье.
Большим авторитетом пользовалась серия "Класси