карманы очень узких джинсов. Он впервые видел, чтобы джинсы так на  ком-то
сидели. Вероятно, это из-за длинных ног.  Такие  ноги  бывают  у  девушек,
путешествующих автостопом... Они стоят на обочине, рюкзак брошен рядом,  а
в зеленых глазах сквозит несказанный свет.
   - А каким ты представляешь себе Люцифера?
   - Не знаю. - Охотник  за  книгами  задумался,  потом  поспешил  скроить
презрительную и равнодушную гримасу. - Наверно, он угрюмый  и  молчаливый.
Он скучает. - Гримаса сделалась кислой. - Сидит на? троне в пустой зале  -
посреди безлюдного и стылого  царствами  еще  очень  однообразного  -  там
никогда ничего не происходит.
   Какое-то время она смотрела на него, не произнося ни слова.
   - Ты  удивляешь  меня,  Корсо,  -  сказала  она  наконец  с  притворным
восхищением.
   - Почему это? Мильтона всякий может прочесть. Даже я.
   Он наблюдал, как она начала медленно двигаться вокруг кровати, при этом
ни на шаг к ней не приближаясь, пока не очутилась между  Корсо  и  лампой,
освещающей комнату. Случайно или нет, но встала она так, что тень ее упала
на фрагменты "Девяти врат", рассыпанные по покрывалу.
   - А ведь ты только что упомянул и о цене. - Теперь лицо ее пребывало во
мраке, хотя очертания головы вырезывались на  светлом  фоне.  -  Гордость,
свобода... Знание. Всегда и за все приходится платить, кому в начале, кому
в конце. Даже за храбрость... Правда? Подумай  только,  сколько  храбрости
нужно, чтобы подняться против Бога...
   Слова ее звучали тихо - шепот среди тишины, которая наводняла  комнату,
просачиваясь во все щели - под дверью, в окне;  казалось  даже,  что  там,
снаружи, стих шум машин. Корсо смотрел по очереди то на один силуэт, то на
другой - то на ее тень, означенную на покрывале и бумажных клочках, то  на
фигуру из плоти и крови, заслонившую собой свет. И тут охотник за  книгами
спросил себя, какая же из двух девушек реальнее?
   - А все эти архангелы? - заговорила Ирэн Адлер, впрочем, возможно,  это
была ее тень. В тоне звучали пренебрежение и обида;  Корсо  уловил  эхо  с
силой выпущенного из легких воздуха, так что получился вздох  презрения  и
отчаяния.   -   Они   такие   красивые,   такие   совершенные.   И   такие
дисциплинированные - прямо как нацисты,
   В этот миг она выглядела не такой  уж  и  юной.  Она  несла  на  плечах
вековую усталость - мрачное наследство, чужие грехи. И  он,  изумившись  и
растерявшись, не узнавал ее. В конце концов, подумал Корсо, может быть, ни
одну из двух не стоит считать настоящей: ни тень на покрывале, ни  фигуру,
закрывающую свет.
   - В Прадо есть одна картина...  Помнишь,  Корсо?  Мужчины,  вооруженные
ножами, пытаются выстоять против всадников, которые рубят  их  саблями.  Я
всегда воображала, что у падшего ангела, когда он взбунтовался, были точно
такие же глаза, такой же потерянный взгляд, как у тех несчастных с ножами.
Храбрость отчаяния.
   Тем  временем  она  чуть  сдвинулась  с  места,  всего   на   несколько
сантиметров, но тень ее при этом быстро метнулась вперед и приблизилась  к
тени Корсо, словно действовала своевольно, по собственной прихоти.
   - А что ты-то об этом знаешь? - спросил он.
   - Больше, чем хотелось бы.
   Теперь тень  девушки  накрывала  собой  все  фрагменты  книги  и  почти
соприкасалась с тенью Корсо. Он инстинктивно отшатнулся, чтобы две тени на
кровати разделяла хотя бы узкая полоска света.
   - Вот,  вообрази,  -  говорила  она  все  так  же  задумчиво,  -  самый
прекрасный из падших ангелов, один в пустом дворце, плетет  свои  козни...
Он добросовестно отдает все силы рутинным делам,  которые  сам  бесконечно
презирает; но они по крайней мере помогают ему скрыть отчаяние. Поражение.
- Девушка засмеялась тихо, безрадостно и так,  словно  смех  ее  доносился
откуда-то издалека. - Ведь он тоскует по небесам.
   Теперь тени их соединились  и  почти  слились  над  фрагментами  книги,
спасенными из камина на вилле "Уединение". Два темных силуэта на покрывале
заблудились среди девяти врат в царство совсем иных теней, а может, и  тех
же самых. Обгорелые клочки бумаги, все еще не отысканные ключи к  загадке,
тайна, сокрытая под многими покровами, виной чему были печатник,  время  и
огонь. Энрике Тайллефер висел на шелковом шнуре от собственного  халата  и
медленно вращался; Виктор Фаргаш лежал в  грязном  пруду.  Аристид  Торкья
горел на костре на Кампо деи Фьори, взывая к Отцу небесному  и  глядя  при
этом не в небо, а на землю, себе под ноги.  Старик  Дюма  писал,  сидя  на
вершине мира, и там же, в  Париже,  совсем  близко  от  места,  где  нынче
находился Корсо, еще одна тень, тень кардинала,  в  чьей  библиотеке  было
собрано подозрительно много книг о дьяволе, намечала по канве узор  тайной
интриги. Девушка, а вернее, ее резко очерченный силуэт  на  светлом  фоне,
чуть  подалась  в  сторону  охотника  за  книгами.  Всего   на   несколько
сантиметров; но и этого оказалось достаточно, чтобы его тень  сгинула  под
ее тенью.
   - Хуже пришлось тем, кто за ним последовал. - Корсо не сразу сообразил,
о ком она вела речь. - Тем,  кого  он,  падая,  увлек  за  собой:  воинам,
вестникам, служившим ему по должности и призванию. Некоторые из  них  были
наемниками, как ты... И многие даже не поняли, что в тот миг сделали выбор
между подчинением и свободой, между лагерем Создателя и лагерем людей; они
просто пошли за своим командиром - на бунт  и  на  поражение,  потому  что
привыкли выполнять приказы не рассуждая, и еще - они были старыми  верными
солдатами.
   - Да, они пошли за ним, как десять тысяч греков за Ксенофонтом (<a href=#s93>*93</a>), -
пошутил Корсо.
   Она помолчала. Как будто ее изумила точность сравнения.
   - Кто знает, - прошептала она наконец, - может,  они,  разбросанные  по
свету, одинокие, все еще ждут, когда же  командир  велит  им  возвращаться
домой.
   Охотник за книгами нагнулся, чтобы достать сигарету, - и  тотчас  вновь
обрел свою тень. Потом он зажег еще одну лампу - ту, что стояла на  ночном
столике, и темный силуэт девушки растаял, черты ее вернули  себе  ясность.
Светлые глаза  неотрывно  смотрели  на  него.  Она  снова  казалась  очень
молодой.
   - Это так трогательно, - заметил Корсо, - старые  солдаты,  бредущие  в
поисках моря...
   Она захлопала глазами, и ему почему-то подумалось, что теперь, когда на
лицо ее падал свет, она перестала понимать, о чем он, собственно, толкует.
Да и тени на  кровати  больше  не  было,  а  остатки  книги  стали  просто
обгорелыми клочками бумаги; стоит открыть окно, и поток ветра подхватит их
и, кружа, развеет по комнате.
   Она улыбалась. Ирэн Адлер, Бейкер-стрит, 2216. Кафе в  Мадриде,  поезд,
утро в Синтре... Проигранный бой, анабиоз побежденных легионов  -  в  свои
годы она не могла  столько  всего  запомнить.  Она  улыбалась  совсем  как
маленькая девочка, испорченная и одновременно невинная, хотя под веками ее
таились едва приметные следы усталости. И еще она была сонной и теплой.
   Корсо сглотнул слюну. Какая-то  часть  его  существа  уже  готова  была
кинуться к ней, сорвать белую футболку,  обнажить  смуглое  тело,  дернуть
вниз молнию на джинсах, повалить девушку  на  постель,  прямо  на  обрывки
книги, взывавшей к теням. Погрузиться в эту нежную плоть, сводя счеты и  с
Богом,  и  с  Люцифером,  и  с  неумолимым  временем,  и  с  его,  Лукаса,
собственными призраками, а также с жизнью и  смертью.  Но  он  лишь  зажег
сигарету и молча выпустил  дым  изо  рта.  Она  смотрела  на  него  долгим
взглядом, точно ожидая чего-то: жеста ли, слова  ли.  Потом  пожелала  ему
спокойной ночи и двинулась к двери. И уже на пороге резко повернулась всем
телом, глянула ему в  глаза  и  медленно  подняла  руку,  ладонью  внутрь,
устремив вверх два соединенных вместе пальца - указательный и  средний.  И
на  губах  ее  заиграла  нежная  и  понимающая   улыбка   -   одновременно
простодушная и мудрая. Словно у падшего ангела,  с  тоской  указующего  на
небо.
   Когда баронесса Фрида Унгерн улыбалась,  на  щеках  ее  появлялись  две
симпатичные ямочки. Вообще-то создавалось впечатление, что  все  последние
семьдесят лет она не переставала улыбаться, и потому  в  глазах  ее  и  на
губах застыло несмываемое выражение доброжелательности. Корсо еще в раннем
детстве успел проглотить кучу книг и отлично  усвоил,  что  ведьмы  бывают
разные: мачехи, злые феи, красивые  и  коварные  королевы  и,  разумеется,
сердитые старухи с бородавками на носу. Но хотя он  и  постарался  собрать
побольше сведений о баронессе, ему не  удалось  определить,  к  какому  из
традиционных  типов  она  относится.   А   может,   это   просто   обычная
семидесятилетняя старушка, из  тех,  что  живут  за  границами  реального,
словно погрузившись в вязкий сон и не  замечая  неприятных  сторон  бытия.
Правда,  взгляд  проницательных,  умных,  быстрых  и   недоверчивых   глаз
опровергал первое впечатление. Не укладывался в привычные схемы  и  пустой
правый рукав  ее  вязаной  кофты  -  рука  выше  локтя  была  у  баронессы
ампутирована. Перед ним стояла полноватая,  миниатюрная  пожилая  женщина,
похожая на учительницу  французского  языка  в  пансионе  для  благородных
девиц. Из тех времен, когда вышеназванные девицы еще существовали. Так, во
всяком случае, подумал Корсо, окинув взглядом ее седые  волосы,  собранные
на затылке в пучок с помощью шпилек, ботинки, очень похожие на мужские,  и
короткие белые носки.
   - Вы Корсо, если не ошибаюсь?.. Рада с вами познакомиться.
   Она протянула ему  свою  единственную  руку,  тоже  очень  миниатюрную,
протянула с необычной энергией, при этом ямочки у нее на  щеках  сделались
еще глубже. По-французски она говорила с легким немецким  акцентом.  Корсо
вспомнил,  что  где-то  читал,  будто  некий  фон  Унгерн  прославился   в
Маньчжурии - или в Монголии? - в начале двадцатых  годов:  он  был  своего
рода благородным воином, последним из тех, что сражались с Красной армией,
встав во главе  оборванного  войска  -  русских  белогвардейцев,  казаков,
китайцев, а также дезертиров и бандитов. В  этой  истории  было  все  -  и
броненосцы, и грабежи, и побоища, а потом эпилог -  расстрел  на  рассвете
(<a href=#s94>*94</a>).  Возможно,  легендарный  фон  Унгерн  имел  какое-то  отношение   к
баронессе.
   - Да, он приходился двоюродным дедушкой  моему  мужу.  У  мужа  русские
корни, но их семья незадолго до революции эмигрировала во Францию и смогла
вывезти кое-какие деньги. - В тоне ее, по правде сказать, не чувствовалось
ни печали, ни гордости, а выражение лица говорило: то были  иные  времена,
иные  люди.  Какие-то  неведомые  ей  персонажи,  поумиравшие  еще  до  ее
рождения. - Я родилась в Германии;  когда  к  власти  пришли  нацисты,  мы
потеряли все. Замуж я вышла здесь, во Франции,  уже  после  войны.  -  Она
осторожно оборвала сухой  лист  с  цветка,  стоявшего  у  окна,  и  слегка
улыбнулась. - Как я ненавидела запах нафталина, которым все было пропитано
в   семье   мужа:   ностальгические   воспоминания   о   Санкт-Петербурге,
тезоименитство императора. Жизнь, превращенная в вечные бдения у гроба.
   Корсо бросил взгляд  на  письменный  стол  с  грудой  книг,  на  плотно
заставленные стеллажи. По его прикидке, только в этой  комнате  находилось
не меньше тысячи томов. Здесь, надо полагать, были собраны  самые  редкие,
самые ценные экземпляры: и новые издания, и  старинные  -  все  в  кожаных
переплетах.
   - Но вы тоже неравнодушны к старине, - кивнул он на книги.
   - Это совсем другое дело; для меня они объект научного исследования,  а
никак не культа. Я с ними работаю.
   Дурные времена настали, размышлял Корсо". раз уж  ведьмы,  или  как  их
нынче называют, рассказывают о родственниках по  мужу  вместо  того  чтобы
колдовать над чугунком с волшебным зельем, и живут среди шкафов с книгами,
каталожных ящиков,  а  также  ведут  посвященную  бестселлерам  колонку  в
крупных газетах. Через, открытую дверь он видел, что и в других  комнатах,
и в холле полно книг. Книг и растений. Горшки с цветами стояли повсюду: на
окнах, на полу, на деревянных подставках. Квартира была  очень  большой  и
очень дорогой, с видом на набережные Сены, и ничто здесь не  напоминало  о
минувших временах и кострах инквизиции. За некоторыми письменными  столами
сидели  молодые  люди   студенческого   вида.   Сквозь   зеленые,   листья
просвечивало  золото  старинных  переплетов.  Фонд  Унгерна  владел  самой
богатой в  Европе  библиотекой  по  оккультным  наукам.  Корсо  уже  успел
заметить неподалеку "Daemonolatriae Libri" Никола Реми (<a href=#s95>*95</a>),  "Compendium
Maleficarum" Франческо Марии Гуаццо (<a href=#s96>*96</a>), "De Daemonialitate  et  Incubus
et Sucubus" Людовико Синистрари... (<a href=#s97>*97</a>)
   Здесь был составлен один из лучших каталогов по демонологии, и здесь же
помещалась штаб-квартира фонда, который носил  имя  покойного  барона,  ее
мужа.  Но  кроме  того,  баронесса  Унгерн  имела  большой  и  заслуженный
авторитет как автор книг о магии и колдовстве. Ее последний  труд  "Исида,
или Нагая дева" вот уже три года  значился  в  списке  бестселлеров.  Надо
добавить, что бурным спросом книга  стала  пользоваться  после  того,  как
Ватикан публично осудил  ее  за  недопустимые  параллели  между  языческой
богиней и Богородицей: восемь изданий во Франции,  двенадцать  в  Испании,
семнадцать в католической Италии...
   - А над чем вы работаете сейчас?
   - "Дьявол: история и легенда".  Своего  рода  биография,  и  я  надеюсь
закончить ее к началу следующего года.
   Корсо  остановился  перед  шеренгами  книг,  и  внимание  его   привлек
"Disquisitionum Magicarum" ["Разыскания о колдовстве" (лат.)] Мартина дель
Рио (<a href=#s98>*98</a>) - три  тома,  первое  издание;  Лувен,  1599-1600,  классическое
сочинение по магии.
   - Как вам удалось это добыть? Фрида Унгерн помедлила с ответом,  видимо
прикидывая, стоит ли вдаваться в подробности.
   - Я купила трехтомник в восемьдесят девятом году на аукционе в Мадриде.
С немыслимым трудом отвоевала его у вашего соотечественника Варо Борхи.  -
Она вздохнула, словно все еще не пришла в себя  после  той  схватки.  -  И
стоило это больших денег. Кстати, я бы ни за что не заполучила  эту  книгу
без помощи Пако Монтегрифо (<a href=#s99>*99</a>),  если  вам  известно  это  имя...  Такой
обаятельный человек...
   Корсо криво  ухмыльнулся.  Он  не  просто  знал  Монтегрифо,  директора
испанского  филиала  "Клеймора",  они   частенько   вместе   проворачивали
сомнительные  и  очень   выгодные   операции,   скажем,   продали   одному
швейцарскому коллекционеру "Космографию" Птолемея,  готический  манускрипт
1456  года,  который  незадолго  до  того  загадочным  образом  исчез   из
университета Сала-манки. Книга попала в руки к Монтегрифо, и тот  попросил
Корсо выступить посредником. Все прошло без сучка и  задоринки  -  тихо  и
аккуратно; братья Сениса помогли свести печать, которая могла  дать  след.
Корсо самолично доставил книгу в Лозанну.  И  получил  за  труды  тридцать
процентов комиссионных.
   - Да, я с ним знаком. - Он провел кончиками пальцев  по  горизонтальным
полосам, украшающим корешки "Disquisitionum Magicarum",  пытаясь  угадать,
сколько содрал Монтегрифо с баронессы за содействие на аукционе. -  А  что
касается этого Мартина дель Рио, то раньше  я  видел  подобный  трехтомник
лишь однажды - в библиотеке  иезуитов  в  Бильбао...  Все  три  тома  были
переплетены вместе, в кожу. Но издание то же самое.
   Рассказывая, он двинул руку  влево,  и  пальцы  его  коснулись  книжных
корешков; тут были любопытные экземпляры, в хороших переплетах  -  телячья
кожа, шагрень, пергамен. Но встречались и вполне рядовые книги, и книги  в
плохом состоянии; при этом было видно, что ими часто пользовались. Из книг
торчали закладки  -  белые  картонные  полоски,  исписанные  карандашом  -
острым, убористым почерком. Рабочий материал.
   Рука  Корсо  замерла,  добравшись  до  хорошо  знакомого  тома:  черный
переплет без названия, пять полос на корешке. Экземпляр номер Три.
   - А вот это вы давно приобрели?
   Корсо, разумеется, умел скрывать свои чувства. Особенно  когда  события
развивались непредсказуемым образом. Но всю минувшую  ночь  он  провел  за
работой, изучая остатки экземпляра номер  Два,  и,  как  он  ни  старался,
баронесса уловила необычную нотку в его голосе. И  взгляд  ее  сразу  стал
подозрительным, несмотря на  добрые  ямочки,  которые  придавали  старушке
почти что юный вид.
   - "Девять  врат"?..  Трудно  сказать.  Очень  давно.  -  Она  быстро  и
решительно махнула левой рукой. Потом без малейшего  затруднения  вытащила
книгу  с  полки  и  открыла  первую   страницу,   украшенную   несколькими
экслибрисами, в том числе и очень старыми. На последнем стояла фамилия фон
Унгерн в причудливом узоре. Сверху чернилами была написана дата. Глянув на
нее, баронесса утвердительно кивнула головой, словно что-то  вспомнила.  -
Это подарок моего мужа. Я вышла за него совсем молодой, он был старше меня
почти вдвое... Он купил книгу в сорок девятом году.
   Вот что было плохо у нынешних ведьм, отметил про себя Корсо: у  них  не
осталось секретов. Жизнь на виду - довольно открыть любой "Кто  есть  кто"
или  светскую  хронику  в  глянцевом  журнале.  Будь  они  какими   угодно
баронессами-разбаронессами, все у них стало предсказуемым. И  тривиальным.
Торквемада свихнулся бы от скуки, доведись ему разбирать дела такого рода.
   - Муж разделял ваше увлечение подобными материями?
   - Нет, конечно. По правде сказать, за всю жизнь он не прочел  ни  одной
книги. Ему  нравилось  потакать  моим  прихотям,  играть  роль  джинна  из
волшебной лампы.
   Корсо вдруг померещилось, что ампутированная рука шевельнулась в пустом
рукаве.
   - Ему было все равно, что дарить - дорогую книгу или колье из отборного
жемчуга... - Она сделала паузу и печально улыбнулась. - Но  он  был  очень
веселым человеком, легко заводил интрижки с женами лучших друзей.  И  умел
готовить отличные коктейли с шампанским. - Она опять немного  помолчала  и
оглянулась  по  сторонам,  словно  муж  мог  оставить  свой  бокал  где-то
поблизости.-А все это, - она обвела рукой стеллажи, - собрала я. Книгу  за
книгой. И "Девять врат" отыскала сама - в  каталоге  одного  разорившегося
старика, бывшего сподвижника Петена. Муж лишь подписал чек.
   - А почему все-таки дьявол?
   - Однажды я его увидела. Да, своими глазами, как вас теперь.  Мне  было
пятнадцать лет...  Твердый  воротничок,  шляпа,  трость...  Он  был  очень
красив; похож на Джона Барримора в роли барона  Гайгерна  в  "Гранд-отеле"
(<a href=#s100>*100</a>). И я влюбилась как  последняя  идиотка.  -  Она  опять  задумалась,
сунула руку в карман  кофты  и  улыбнулась  так,  будто  вспомнила  что-то
далекое и очень дорогое.-Наверно, поэтому я так легко смирялась с изменами
мужа.
   Корсо посмотрел по сторонам, как если бы в комнате они  были  не  одни,
потом наклонился к ней и доверительно сообщил:
   - Всего три века назад за такие рассказы вас сожгли бы на костре.
   Она издала гортанный звук, заглатывая довольный смешок, затем поднялась
на цыпочки, чтобы в свою очередь прошептать ему на ухо:
   - Три века назад я не стала бы никому об этом рассказывать.-И добавила:
- Но я знаю многих, кто и теперь с великим удовольствием отправил бы  меня
на костер. - Она улыбнулась, и на щеках  ее  опять  заиграли  ямочки.  Эта
женщина улыбалась практически всегда, отметил Корсо, хотя веселые и  умные
глаза цепко изучали собеседника. - Да-да, в двадцатом веке...
   Она  протянула  ему  "Девять  врат"  и  наблюдала,  как   он   медленно
перелистывает книгу. На  самом-то  деле  он  сгорал  от  желания  поскорее
проверить, какие же  изменения  внесены  в  девять  гравюр,  которые-вздох
облегчения - оказались  в  полной  сохранности.  Но  это  значило,  что  в
"Библиографию" Матеу прокралась ошибка: выходило,  что  последняя  гравюра
имелась во всех трех экземплярах. Экземпляр номер Три сохранился хуже, чем
те, что принадлежали Варо Борхе и Виктору Фаргашу, до  того,  естественно,
как его книга попала в камин. Нижняя часть, видимо, пострадала от  сырости
- почти на всех  страницах  проступили  пятна.  Да  и  переплет  следовало
хорошенько почистить, но книга, судя по всему, была полной.
   - Хотите чаю или кофе? -  спросила  баронесса.  Нет  уж,  с  сожалением
подумал Корсо, не стану я пить ваше приворотное зелье.
   - Кофе.
   День выдался солнечный, и над  башнями  Нотр-Дам  сияло  голубое  небо.
Корсо подошел к окну и раздвинул занавески, чтобы лучше рассмотреть книгу.
С высоты третьего этажа он увидел, что внизу,  под  голыми  деревьями,  на
каменной скамейке сидела девушка в синей куртке. Она читала книгу. И Корсо
знал, что это были "Три мушкетера" - ведь еще во время завтрака они лежали
рядом с ней на столе. Позднее, когда охотник за книгами двинулся по  улице
Риволи, он не  сомневался,  что  девушка  следует  за  ним  на  расстоянии
пятнадцати - двадцати шагов. Он решил не замечать ее,  и  она  всю  дорогу
держалась поодаль, не сокращая разделявшей их дистанции.
   Теперь она подняла глаза. И не могла не увидеть его у окна  с  "Девятью
вратами" в руках,  но  никакого  знака  не  подала,  а  просто  продолжала
равнодушно смотреть вверх, пока он не отошел  в  глубь  комнаты.  Какое-то
время спустя он выглянул снова - она по-прежнему  читала,  склонив  голову
над книгой.
   Между столами и книжными  стеллажами  сновала  женщина  средних  лет  в
толстых очках, видимо секретарша, однако Фрида Унгерн сама принесла кофе -
две чашки на серебряном подносе, с которым весьма ловко  управлялась.  При
этом она так посмотрела на Корсо,  что  он  понял:  предлагать  помощь  не
следует. Она поставила поднос на письменный стол,  среди  книг,  цветочных
горшков, бумаг и каталожных карточек. Они сели.
   - Как вам пришла в голову идея учредить такой фонд?
   - Это дает налоговые льготы. Кроме того, сюда приходит много  людей,  я
нахожу помощников... - На лице ее  появилась  печальная  мина.  -  Я  ведь
последняя ведьма, и мне было очень одиноко.
   - Что вы! Вы совершенно не похожи на ведьму! - Корсо  нацепил  на  лицо
подходящую к случаю гримасу - искреннего и симпатичного кролика. - Я  ведь
читал вашу "Исиду".
   В единственной руке она держала чашку  с  кофе  и  потому  инстинктивно
приподняла к склоненной голове то, что осталось  от  второй  руки;  словно
собираясь поправить пучок на затылке. Порыв безотчетного кокетства -  жест
такой же старый, как мир.
   - И вам понравилось?
   Она смотрела ему в глаза поверх дымящейся чашки,  которую  поднесла  ко
рту.
   - Очень.
   - А вот другим она не слишком пришлась по вкусу. Знаете,  что  написала
"Оссерваторе романо"?..  Посетовала,  что  нынче  не  существует  "Индекса
запрещенных книг", который когда-то составляла инквизиция. Вы правы, - она
указала подбородком на "Девять врат", которые Корсо положил на стол  рядом
с собой. - В былые  времена  меня  непременно  сожгли  бы  заживо,  как  и
беднягу, что напечатал это евангелие от Сатаны.
   - А вы и вправду веруете в дьявола, баронесса?
   - Не называйте меня баронессой. Это звучит смешно.
   - А как прикажете вас называть?
   - Не знаю. Мадам Унгерн. Или Фрида.
   - Так вы верите в дьявола, мадам Унгерн?
   -  В  достаточной  степени,  чтобы  посвятить  ему  свою  жизнь,   свою
библиотеку, этот вот фонд,  много  лет  труда  и  новую  книгу  в  пятьсот
страниц... - Она с интересом взглянула на него. Корсо снял очки и принялся
их  протирать;  растерянная  и  беззащитная  улыбка  лишь   укрепила   уже
произведенное им впечатление. - А вы?
   - В последнее время все, точно сговорившись, задают мне этот вопрос.
   - Что  же  тут  странного?  Вы  ведете  расспросы  про  книгу,  которую
невозможно читать, не веруя в вещи определенного рода.
   - Что касается веры... В моем случае речь идет вовсе не о вере. - Корсо
рискнул подбавить в голос искренности; такая  прямота  обычно  действовала
безотказно. - По правде сказать, я работаю ради денег.
   На щеках баронессы опять появились ямочки. Полвека назад она была очень
красива, подумал Корсо. Особенно когда творила заговоры и тому подобное  и
у нее были целы обе  руки.  Миниатюрная  и  бойкая...  В  ней  что-то  еще
оставалось от той поры.
   - Жаль, - бросила Фрида Унгерн. - А ведь другие работали даром и  слепо
верили в реальность героя этой книги... Альберт  Великий,  Раймунд  Луллий
(<a href=#s101>*101</a>), Роджер Бэкон - они никогда не оспаривали существование дьявола,  а
только вели дискуссии о природе его свойств.
   Корсо поправил очки и с аптекарской точностью отмерил дозу  скепсиса  в
своей улыбке.
   - Тогда были другие времена.
   - Но не обязательно уходить так далеко. "Дьявол  существует  не  только
как символ зла, но и как физическая реальность..." Каково?  Так  это  ведь
написал папа Павел Шестой (<a href=#s102>*102</a>). В тысяча девятьсот  семьдесят  четвертом
году.
   - Он был профессионалом, -  невозмутимо  бросил  Корсо.  -  И  у  него,
видимо, были свои резоны для таких заявлений.
   - На самом деле он всего лишь подтвердил догму:  существование  дьявола
было установлено четвертым Латеранским собором (<a href=#s103>*103</a>). Дело было в  тысяча
двести  пятнадцатом  году...  -  Она  замолчала  и   поглядела   на   него
вопросительно. - Вам интересны  точные  даты?  Я  ведь  могу  кого  угодно
замучить своим ученым занудством... - Ямочки опять заиграли. -  Знаете,  я
всегда хотела быть в классе первой. Быть ученой лягушкой.
   - И наверняка вам это удавалось. Вас награждали лентой?
   - Разумеется. И другие девчонки меня ненавидели.
   Они дружно рассмеялись, локотник за книгами  понял,  что  Фрида  Унгерн
прониклась к нему симпатией. Он вытащил из кармана плаща  пару  сигарет  и
одну предложил ей, но она отказалась и при  этом  посмотрела;  на  него  с
неодобрением. Но Корсо немой укор проигнорировал и закурил.
   - Двумя веками позже, - продолжала  баронесса,  пока  Корсо  закуривал,
наклонившись к зажженной спичке, - булла Папы Иннокентия Восьмого  "Summis
Desiderantes Affectibus"  провозгласила,  что  Западная  Европа  наводнена
бесами и ведьмами  (<a href=#s104>*104</a>).  Тогда  же  два  монаха-доминиканца,  Крамер  и
Шпренгер,  составили  "Malleus   Maleficarum"   (<a href=#s105>*105</a>)   -   учебник   для
инквизиторов...
   Корсо поднял указательный палец вверх:
   - Лион, тысяча пятьсот девятнадцатый год. Ин-октаво, готический  шрифт,
без имени автора. По крайней мере, в том экземпляре, который  знаком  мне,
имени нет.
   - Неплохо, неплохо... - Она смотрела  на  него,  не  скрывая  приятного
удивления. - У меня есть более позднее издание, - она кивнула на полку.  -
Можете полюбопытствовать. Тоже  Лион,  но  напечатано  в  тысяча  шестьсот
шестьдесят девятом. А вот первое  издание  относится  к  тысяча  четыреста
восемьдесят шестому году... - Она досадливо прикрыла  глаза.  -  Крамер  и
Шпренгер были фанатиками и глупцами; их "Malleus" - сплошной бред. Он  мог
бы показаться даже забавным, но... по их вине тысячи несчастных претерпели
пытки и погибли на костре...
   - Как Аристид Торкья.
   - И он тоже. Хотя как раз он-то невинным и не был.
   - А что вы о нем знаете?
   Баронесса мотнула головой, допила то, что  оставалось  в  чашке,  потом
опять повторила движение головой.
   -  Торкья   -   венецианская   семья,   состоятельные   торговцы,   они
импортировали бумагу  из  Испании  и  Франции...  Молодой  человек  вскоре
отправился в Голландию, где учился ремеслу у Эльзевиров, которые вели дела
с его отцом. Какое-то время он прожил там, а потом перебрался в Прагу.
   - Я этого не знал.
   - Теперь будете знать. Прага - столица магии и европейского оккультного
знания, а четырьмя веками раньше такой столицей слыл Толедо...  Связываете
концы с концами? Торкья поселился у церкви Девы Марии  Снежной,  в  районе
колдунов, неподалеку от Староместской  площади,  где  стоит  памятник  Яну
Гусу... Помните: Ян Гус на костре...
   - "Из пепла моего родится лебедь, которого вам сжечь не удастся..."?
   - Именно. С вами легко вести беседу. О чем вы, думаю, отлично знаете  и
пользуетесь этим в своей работе... - Баронесса невольно  вдохнула  немного
сигаретного дыма и глянула на Корсо с легким упреком, но  гость  продолжал
невозмутимо курить. - Итак, где мы покинули  нашего  печатника?..  Ах  да,
Прага, второй акт: Торкья перебирается в некий дом в  еврейском  квартале,
расположенный рядом с синагогой. В том районе некоторые окна светятся ночь
напролет; там каббалисты бьются над формулой Голема (<a href=#s106>*106</a>). Какое-то время
спустя Торкья снова меняет пристанище, на этот раз он перебирается в Малую
Страну... - Фрида Унгерн глянула на него с заговорщической улыбкой: -  Ну,
на что это похоже?
   - На паломничество. Или на стажировку, как сказали бы сегодня.
   - Целиком и полностью  с  вами  согласна,  -  баронесса  удовлетворенно
кивнула головой. Корсо, уже чувствовавший себя  здесь  как  рыба  в  воде,
быстро набирал очки и поднимался вверх в ее  личной  табели  о  рангах.  -
Нельзя считать случайностью то, что Аристид Торкья побывал в трех  пунктах
- местах концентрации герметического знания той эпохи. К тому  же  речь  о
Праге - там улицы еще хранили эхо шагов Агриппы и Парацельса  (<a href=#s107>*107</a>),  там
еще  целы  были  последние  манускрипты  халдейских   магов   и   описания
пифагорейских чисел - все то, что было утеряно либо рассеяно по миру после
бойни в Метапонте... - Она наклонилась к нему  и  понизила  голос,  словно
хотела что-то  сказать  по  секрету  -  совсем  как  мисс  Марпл,  которая
собирается поведать лучшей  подруге,  что  обнаружила  цианистый  калий  в
остатках чая. - В той Праге, господин Корсо, в своих мрачных кабинетах еще
сидели люди,  знающие,  что  такое  carmina,  искусство  магических  слов;
necromantia - искусство общения с умершими.  -  Она  помолчала,  задержала
дыхание и прошептала: - И goetia... (<a href=#s108>*108</a>)
   - ...искусство общения с дьяволом.
   - Да. - Баронесса откинулась на спинку  кресла,  радостно  возбужденная
всем происходящим. Она попала в свою стихию, глаза ее блестели,  слова  же
сыпались слишком часто, как бывает, когда надо очень многое рассказать,  а
времени остается мало. - Итак, какое-то  время  Торкья  обитает  там,  где
хранятся  отдельные  листы  и  гравюры,   пережившие   войны,   пожары   и
преследования... А также остатки магической книги, которая отворяет  врата
знания и власти: "Delomelanicon", слово,  способное  долететь  до  царства
теней.
   Она произнесла все это  тем  же  доверительным  и  немного  театральным
тоном, но с улыбкой на устах. Создавалось впечатление, что она  либо  сама
не относилась к сказанному всерьез, либо советовала Корсо  сохранить  долю
здорового скепсиса.
   - Пройдя курс обучения, -  продолжила  она,  -  Торкья  возвращается  в
Венецию...  Обратите  внимание,  это  очень   важно:   печатник   покидает
относительно безопасную Прагу и, подвергая себя серьезному риску,  едет  в
родной город, а затем печатает там целую серию  опасных  книг,  которые  в
конце концов и приведут его на костер... Странно, правда?
   - Похоже, он выполнял чье-то поручение.
   - Да. Но чье?.. - Баронесса открыла "Девять врат" - титульный  лист.  -
Вот:  "С  привилегией  и  с  позволения  вышестоящих".  Над   этим   стоит
задуматься, не правда ли?.. Очень вероятно, что в Праге Торкья примкнул  к
какому-то тайному братству, которое поручило ему распространение послания;
то есть это нечто вроде апостольской миссии.
   - Вы уже сказали: евангелие от Сатаны.
   - Может, и так Но дело в том, что Торкья выбрал для публикации  "Девяти
врат" очень уж неблагоприятный момент. Между тысяча пятьсот пятидесятым  и
тысяча шестьсот шестьдесят шестым  годом  гуманистический  неоплатонизм  и
герметико-каббалистические течения терпели поражение за поражением, и  шум
вокруг них поднялся невообразимый... Такие люди, как Джордано Бруно и Джон
Ди (<a href=#s109>*109</a>), шли на костер либо гибли от преследований и нищеты.  С  победой
Контрреформации  инквизиция  обрела  немыслимую   власть   и   силу:   она
создавалась для борьбы с ересью, а стала заниматься исключительно ведьмами
и колдунами, дабы оправдать свое преступное существование. И вот ей  прямо
в руки шел печатник, водившийся с  дьяволом...  Но  честно  признаем,  сам
Торкья облегчил инквизиторам задачу.  Послушайте,  -  она  наугад  открыла
какую-то
   страницу, - "Pot. m.vere im.go..." - и  взглянула  на  Корсо.-Я  многое
сумела перевести; шифр не  слишком  сложен.  "Я  смогу  оживлять  восковые
фигуры", - вот что гласит текст. "И снять луну с небес, и возвратить плоть
мертвым телам..." Каково?
   - Невинные забавы. И за это его сожгли? Какая глупость.
   - Кто знает, кто знает... Вам нравится Шекспир?
   - Местами.
   - "И в небе и в земле сокрыто больше, //  Чем  снится  нашей  мудрости,
Горацио" (<a href=#s110>*110</a>).
   - Гамлет. Малодушный парень.
   - Не все удостаиваются права, да не все и способны приблизиться к  этим
тайным вещам, господин Корсо. Как гласит старинное правило, знать -  знай,
но храни молчание.
   - А Торкья хранить молчание не стал.
   - Вам ведь известно,  что  согласно  Каббале  Бог  обладает  ужасным  и
сокровенным именем...
   - Тетраграмматон (<a href=#s111>*111</a>).
   - Совершенно верно. На его четыре буквы опираются гармония и равновесие
универсума... Об этом архангел Гавриил возвещает Магомету: "Бога  скрывают
семьдесят тысяч покровов света и тьмы. И если поднять эти покровы, даже  я
буду истреблен..." (<a href=#s112>*112</a>) Но не один Бог обладает  подобным  именем.  И  у
дьявола есть свое: некое сочетание  букв  -  ужасное,  гибельное,  и  если
произнести это сочетание, можно  вызвать  дьявола..  И  последствия  будут
страшными.
   - Тут нет ничего нового. За много веков до возникновения христианства и
иудаизма это называлось ящиком Пандоры.
   Она глянула на него с одобрением, словно готова была наградить дипломом
с отличием.
   - Превосходно, господин Корсо. Мы ведь и на самом  деле  тратим  жизнь,
тратим века, толкуя об одних и тех же вещах, которые просто выступают  под
разными именами: Исида  и  Дева  Мария,  Митра  (<a href=#s113>*113</a>)  и  Иисус  Христос,
двадцать  пятое  декабря  как   Рождество   или   как   праздник   зимнего
солнцестояния, день непобедимого  солнца...  Вспомните  Григория  Великого
(<a href=#s114>*114</a>), который уже в седьмом веке учил миссионеров использовать языческие
празднества, превращая их в христианские.
   - Коммерческая хватка. Ведь по сути речь шла о рыночной  операции:  как
переманить чужих клиентов... Лучше скажите мне, что вам известно  о  ящике
Пандоры и его производных. Включая сюда и соглашения с дьяволом.
   - Умение  заключить  дьявола  в  бутылку  или  книгу  -  очень  древнее
искусство... Гервасий из Тильбюри и Жерсон (<a href=#s120>*120</a>) упоминали о  том  еще  в
тринадцатом и четырнадцатом веках. А что касается пактов с  дьяволом,  так
тут традиция оказывается куда более древней: от  книги  Еноха  до  святого
Иеронима, включая Каббалу и отцов Церкви. Не  будем  забывать  и  епископа
Феофила (<a href=#s121>*121</a>), "возлюбившего  ученые  штудии",  исторического  Фауста,  а
также Роджера Бэкона... Или Папу Сильвестра Второго, который,  по  слухам,
украл у сарацинов книгу, "содержавшую  в  себе  все,  что  надобно  знать"
(<a href=#s122>*122</a>).
   - То есть речь идет об обретении знания.
   - Разумеется. Никто не станет прилагать такие  усилия,  устремляясь  за
врата преисподней только забавы  ради.  Ученая  демонология  отождествляет
Люцифера с мудростью и знанием.  В  Книге  Бытия  дьявол  в  обличье  змеи
добивается, чтобы человек,  бывший  до  того  тупоумным  недотепой,  обрел
знания и свободу воли, просветление... Вместе со страданиями и сомнениями,
которые эти знание и свобода несут в себе.
   Разговор получался довольно интересный, и Корсо не мог  не  подумать  о
девушке. Он взял "Девять врат" и под предлогом того, что  желает  еще  раз
взглянуть на книгу при дневном свете, подошел к окну.
   Девушки внизу уже не было. Он удивился, пробежал взглядом по улице,  по
берегу реки и по каменным скамьям под деревьями и нигде ее не обнаружил.
   Странно, подумал он, но времени на размышления у него не было.
   Фрида Унгерн снова заговорила:
   - Вам нравится  разгадывать  загадки?  Загадки,  ключ  к  которым  надо
отыскивать?.. В этом суть книги, которую вы держите в руках. Дьяволу,  как
и любому умному существу, нравятся игры, нравятся загадки. Нравится бег  с
препятствиями, когда слабые и  убогие  сходят  с  дистанции,  а  побеждают
только высшие умы, только посвященные.
   Корсо приблизился к столу, положил книгу и стал разглядывать фронтиспис
- змею, обвившую дерево.
   - А тот,  кто  видит  только  змею,  пожирающую  собственный  хвост,  -
закончила свою мысль баронесса, - бежать дальше не достоин.
   - Для чего служит эта книга? - спросил Корсо.
   Баронесса прижала палец к губам, совсем как рыцарь на первой гравюре, и
улыбнулась:
   - Иоанн Богослов говорит, что во время царствования второго  зверя,  до
решительной и окончательной битвы Армагеддона,  "никому  нельзя  будет  ни
покупать, ни продавать, кроме того, что  имеет  это  начертание,  или  имя
зверя,  или  число  имени  его".  А  пока  мы  будем  ожидать  того  часа,
рассказывает нам Лука  (4,  13)  в  конце  повествования  о  соблазнах,  о
дьяволе, трижды отвергнутом: "И окончив все искушение,  диавол  отошел  от
Него до времени". Но для нетерпеливых оставил несколько путей, по  которым
можно его найти, и даже указание, как можно до него добраться. И заключить
с ним пакт.
   - Продав ему душу.
   Фрида  Унгерн  тихо  и  доверчиво  засмеялась.  Мисс  Марпл  судачит  с
приятельницами, обсуждая  дьявольские  проделки.  Знаешь  самую  последнюю
выходку Сатаны? Он ведь... Да, да, именно так все и было, милая Пегги.
   - Дьявол получил горький урок, - сказала она. - Он был юным и  наивным,
а потому совершал ошибки: некоторые души смогли улизнуть от него  в  самый
последний миг - буквально меж пальцами просочились, удрали через  потайную
дверь. Они спаслись  благодаря  любви,  божественному  милосердию  и  тому
подобному. И дьявол в конце концов решил включить в  пакт  одну  клаузулу,
специальное условие о том, что по истечении установленного  срока  душа  и
тело будут передаваться ему без всяких  оговорок,  "и  не  будет  никакого
права на искупление, ни надежды на будущую милость Божию"... Эта клаузула,
несомненно, включена в эту книгу.
   - Что за мир, - бросил Корсо, - даже Люцифер должен идти на хитрости.
   - А как же! Сами знаете, нынче предметом мошенничества  становится  все
что угодно - даже душа. И клиенты дьявола норовят ускользнуть, не выполнив
условий договора. Сатане это, разумеется, надоело.
   - А что еще таит в себе книга?.. Что означают девять гравюр?
   - В первую очередь, это загадки, которые надо разгадать, а их сочетание
с текстом должно дать власть. То есть формулу для  построения  магического
имени, которое заставит Сатану явиться.
   - И что, получается?
   - Нет. Сплошной обман. Книга поддельная.
   - Вы сами убедились?
   Казалось, Фрида Унгерн никак не ожидала от  него  подобного  вопроса  и
даже слегка обиделась.
   - Неужели вы и вправду можете  представить  меня,  в  моем  возрасте...
чтобы я стойла  в  магическом  кругу  и  вызывала  Вельзевула?..  Нет  уж,
увольте! Возможно, пятьдесят лет назад он и на самом деле походил на Джона
Барримора, но... Все стареют! И потом, испытать такое разочарование, в мои
годы?.. Я предпочитаю хранить верность воспоминаниям юности.
   Корсо нацепил на лицо гримасу лукавого изумления:
   - А я-то  думал,  что  вы  с  дьяволом...  Ваши  читатели  считают  вас
неутомимой и преданной своему делу ведьмой.
   - Значит, они ошибаются. Дьявол - только ради денег,  мои  чувства  тут
роли не играют.  -  Она  обвела  взглядом  комнату.  -  Состояние  мужа  я
потратила на библиотеку и теперь живу исключительно на гонорары.
   - И они, смею думать, не так уж малы. Вы ведь  полновластно  царите  на
полках книжных магазинов...
   - Но и жизнь нынче дорога, господин Корсо. Очень дорога, особенно  если
для приобретения редких книг приходится  обращаться  за  помощью  к  людям
вроде нашего  друга  господина  Монтегрифо...  Сатана  -  отличная  статья
доходов по нынешним временам, только и всего. Мне уже стукнуло  семьдесят,
и у меня не осталось времени на глупые и бесполезные фантазии,  как  и  на
посещение клубов старых дев... Надеюсь, я доходчиво объяснила?
   На сей раз улыбнулся Корсо:
   - Очень доходчиво.
   - Иными словами, если я сказала про  эту  книгу,  что  она  поддельная,
значит, я ее самым тщательным образом изучила... Там явно что-то  не  так:
есть лакуны, пробелы. Я, разумеется, выражаюсь  фигурально,  ведь  в  моем
экземпляре изъянов нет... Когда-то  он  принадлежал  мадам  де  Монтеспан,
любовнице Людовика Четырнадцатого, а та была рьяной поклонницей  Сатаны  и
даже сумела ввести в придворные обычаи черную мессу... Сохранилось письмо,
написанное мадам де Монтеспан к ее подруге и конфидентке мадам Де  Пероль,
и там она  жалуется  на  бесполезность  некоей  книги,  которая,  как  она
подчеркивает, "содержит все необходимое, на что указывают мудрецы, но  тем
не менее в ней есть какая-то неточность, есть  игра  со  словами,  которые
никому и никогда не удастся выстроить в нужном порядке".
   - А кому еще она принадлежала?
   - Графу Сен-Жермену (<a href=#s123>*123</a>), который продал ее Казоту.
   - Что, Жаку Казоту?
   - Да-да. Автору "Влюбленного  дьявола",  казненному  в  тысяча  семьсот
девяносто втором году... Вам, конечно, эта книга знакома?
   Корсо рассеянно кивнул. Связи были  настолько  очевидными,  что  начали
выглядеть неправдоподобными.
   - Да, когда-то я ее прочел.
   В дальних  комнатах  зазвонил  телефон,  в  коридоре  послышались  шаги
секретарши. Потом опять наступила тишина.
   - Так вот, следы "Девяти врат",  -  продолжила  баронесса,  -  теряются
здесь, в Париже,  в  дни  революционного  террора.  Есть  пара  позднейших
упоминаний, но они очень смутные. Жерар де Нерваль в  одной  своей  статье
мимоходом говорит о книге: он якобы видел ее в доме друга...
   Корсо неприметно моргнул за стеклами очков.
   - Его другом был Дюма, - вставил он осторожно.
   - Но Нерваль не уточняет, у какого именно друга. И я уверена, что потом
никто больше собственными глазами книгу не видел, пока ее не  выставил  на
продажу сподвижник Петена, и тогда я приобрела ее...
   Корсо отвлекся, отдавшись  размышлениям.  Согласно  легенде,  Жерар  де
Нерваль повесился на шнурке от корсажа - корсажа мадам де  Монтеспан.  Или
на шнурке мадам де Ментенон?..  Так  или  иначе,  но  невозможно  избежать
неприятной ассоциации со шнуром от халата Энрике Тайллефера.
   Его размышления  прервала  появившаяся  на  пороге  секретарша.  Кто-то
просил позвать к телефону Корсо. Тот извинился и двинулся  между  столами,
между книгами и цветочными горшками в сторону холла. На угловом столике из
ореха стоял старинный  металлический  телефонный  аппарат,  трубка  лежала
рядом.
   - Слушаю.
   - Корсо?.. Это Ирэн Адлер.
   - Я догадался. - Он оглядел пустой холл; секретарша удалилась. - А я уж
и не знал, что думать: часовой покинул свой пост... Откуда ты звонишь?
   - Из табачной лавки на углу. За домом следит какой-то мужчина.  Поэтому
я здесь.
   На миг у Корсо перехватило дыхание. Потом он зубами отыскал заусенец на
большом пальце рядом с ногтем и дернул. Так, сказал он  себе  с  шутовским
смирением, рано или поздно это должно было произойти: тот тип стал  частью
пейзажа или, вернее, частью декораций. Потом он попросил ее, хотя  заранее
знал ответ:
   - Опиши его.
   - Смуглый, усы, большой шрам на лице. - Голос девушки звучал  спокойно,
в нем не  было  и  намека  на  волнение  или  страх,  на  чувство  близкой
опасности. - Он сидит в  сером  "БМВ",  припаркованном  с  противоположной
стороны улицы.
   - Он видел тебя?
   - Не знаю, но я его вижу и сейчас. Он уже час как торчит здесь и дважды
выходил из машины: в первый раз посмотрел имена на табличке у двери,  там,
где звонки, во второй купил газеты.
   Корсо выплюнул откушенный крошечный кусочек кожи, потом  сунул  большой
палец в рот. Ему стало досадно.
   - Слушай. Не знаю, чего надо этому типу. Может, вы оба из одной  шайки.
Но мне не нравится, что теперь он так близко от тебя. Совеем не  нравится.
Быстро возвращайся в гостиницу.
   - Не будь дураком, Корсо. Я пойду туда, куда мне надо.
   Прежде чем повесить трубку, она успела добавить: "Привет  господину  де
Тревилю", и Корсо в ответ состроил гримасу, в которой смешались отчаяние и
сарказм, потому что подумал о том же самом, и такое совпадение ему тоже не
понравилось. Он  несколько  секунд  задумчиво  смотрел  на  трубку,  потом
опустил ее на рычаг. Все объясняется просто, ведь девушка сейчас сидела  и
читала "Три мушкетера"; именно этот роман лежал открытым у нее на коленях,
когда Корсо выглядывал в окно. Глава третья, только что прибывший в  Париж
д'Артаньян явился на встречу к господину де Тревилю, капитану  королевских
мушкетеров, и видит в окно Рошфора. В следующей главе он  спешит  вниз  по
лестнице, чтобы догнать его,  налетает  на  плечо  Атоса,  видит  перевязь
Портоса и поднимает платок Арамиса. Привет  господину  де  Тревилю.  Шутка
получилась остроумной, если только все  не  было  подстроено  заранее.  Но
Корсо она не позабавила.
   Повесив трубку, он немного постоял в  полумраке  холла  и  поразмышлял.
Возможно, от него ждали именно этого - чтобы он,  вытащив  шпагу,  ринулся
вниз по лестнице, то есть клюнул на Рошфора как на приманку. Собственно, и
звонок  девушки  мог  быть  частью  плана  или  означал  смену  тактики  и
предупреждал о том, что такой план существует, если только  он  и  вправду
существует. И если она вела честную игру - а он был человеком многоопытным
и руку на отсечение ни за кого не дал бы.
   Дурные времена, снова повторил он про себя. Абсурдные времена.  Столько
информации - книги, кино, телевидение, столько возможных уровней чтения, и
вот результат: нельзя с точностью установить, что перед тобой  -  оригинал
или копия; нельзя понять, когда набор зеркал  возвращает  реальный  образ,
когда искаженный, а когда нечто среднее  между  тем  и  другим  и  каковы,
собственно, были  намерения  автора.  Тут  одинаково  легко  и  недоучесть
что-то, и переосторожничать. Было еще нечто, заставившее его  позавидовать
прапрадеду Корсо, его гренадерским  усам  и  запаху  пороха  на  слякотных
дорогах  Фландрии.  Тогда  флаг  еще   оставался   флагом,   Император   -
Императором, роза - розой, да, роза - розой. В  любом  случае,  теперь,  в
Париже, Корсо лишний раз убедился в том,  что  даже  в  качестве  читателя
второго уровня он готов принимать игру лишь до определенных пределов. Нет,
у него не было ни той молодости, ни наивности, ни желания бежать и  биться
на территории, выбранной противником, - три дуэли, назначенные  за  десять
минут: у монастыря Дешо или черт знает где еще. Даже  если  бы  предстояло
всего  лишь  сказать  Рошфору:  "Привет!  Добрый  день!",  он  бы  заранее
позаботился о безопасности, а лучше подкрался бы сзади с железным брусом в
руке. Ему еще предстояло отдать  Рошфору  должок  -  и  за  Толедо,  и  за
совпадение  их  интересов  в  Синтре.  Корсо  был  из  тех,   кто   всегда
хладнокровно рассчитывается по долгам. Без суеты.



        11. НАБЕРЕЖНЫЕ СЕНЫ

                                      <i>...Загадку объявили неразрешенной
                                      как раз на  том  основании,  которое
                                      помогает ее решить...
                                         Э.А.По. "Убийство на улице Морг".</i>

   -  Ключ  элементарный   -   это   аббревиатуры,   подобные   тем,   что
использовались в древних  латинских  манускриптах.  Возможно,  потому  что
Аристид Торкья дотошно перенес  большую  часть  текста  из  другой  книги;
скорее  всего,  из  легендарного  "Delomelanicon".  Смысл  первой  гравюры
очевиден для всякого, кто хоть  немного  знаком  с  герметическим  языком:
"NEM. PERV.T QUI N.N LEG. CERT.RIT" - это, конечно же, "NEMO PERVENIT  QUI
NON LEGITIME CERTAVERIT".
   - "Никто, сражавшийся не по правилам, этого не достигнет".
   Они пили уже по третьей чашке кофе, и было сразу видно, что  баронесса,
по крайней мере внешне, благоволила к Корсо. Вот  и  теперь  она  довольно
кивнула:
   - Прекрасно... А можете объяснить хоть одну деталь на этой гравюре?
   - Нет, - расчетливо солгал  Корсо.  Он  только  что  обнаружил  в  этом
экземпляре одну интересную вещь: в городе, куда направлялся  рыцарь,  было
не четыре башни, а три. - Пожалуй, только жест  рыцаря  -  он  ведь  очень
красноречив.
   - Да, очень: рыцарь повернулся к посвященному и приложил палец к губам,
то есть советует  помалкивать...  Это  "tacere"  оккультных  философов.  А
впереди обнесенный стеной  город,  в  центре  -  башни,  то  есть  секрет.
Взгляните: ворота заперты. Их нужно отворить.
   Весь напрягшись,  Корсо  перелистнул  страницу  и  добрался  до  второй
гравюры: ключи были в правой руке. Подпись гласила: "CLAUS. РАТ.Т.".
   - "CLAUSAE  PATENT",  -  сразу  расшифровала  баронесса.  -  "Открывают
запертое", запертые двери... Отшельник означает знание,  науку,  мудрость.
Рядом  с  ним,  заметьте,  тот  же  черный  пес,  что,  согласно  легенде,
сопровождал Агриппу. Верный пес... От Плутарха  до  Брэма  Стокера  с  его
"Дракулой" (<a href=#s125>*125</a>), и, разумеется, в "Фаусте"  Гете,  черная  собака  -  то
животное, в которое дьявол больше всего любит воплощаться... А фонарь,  он
принадлежит философу Диогену, он ведь презирал временную власть и просил у
могущественного Александра  только  одного:  чтобы  тот  не  заслонял  ему
солнце, чтобы отошел подальше вместе со своей тенью.
   - А буква "тет"?
   - Здесь я не вполне уверена,  -  она  легонько  похлопала  пальцами  по
картинке. - Отшельник на картах Таро очень  похож  на  этого,  иногда  его
сопровождает змея  либо  посох,  который  ей  уподобляется.  В  оккультной
философии змея и дракон - охранители волшебного,  скажем  рощи  с  Золотым
руном, они даже спят с открытыми глазами. Они же - Зерцало Искусства.
   - Ars diaboli, - брякнул Корсо наобум,  и  баронесса  чуть  улыбнулась,
загадочно качнув головой,, словно в знак  согласия.  Хотя  он  знал  -  из
Фулканелли и из других книг, - что термин "Зерцало Искусства"  принадлежал
не демонологии, а алхимии. Он спросил себя, сколько шарлатанства  таила  в
себе эрудиция, которой потчевала его собеседница,  и  незаметно  вздохнул,
почувствовав себя мойщиком золота: стоит по пояс в реке с лотком в  руках.
В конце концов, подумал он, ей ведь надо чем-то заполнять пятьсот  страниц
своего бестселлера.
   Меж тем Фрида Унгерн уже переходила к третьей гравюре:
   - Тут девиз  такой:  "VERB.  D.SUM  C.S.T  ARCAN.".  То  есть:  "VERBUM
DIMISSUM CUSTODIAT ARCANUM". А переведем мы это так: "Изроненное слово  да
сохранит тайну". Да и картинка символична: мост, связывающий Светлый берег
с темным. От классической мифологии до игры в гусек  -  смысл  один.  Мост
может соединять землю с небом или с преисподней как и радуга... Но!  Чтобы
попасть на мост, нужно прежде отпереть закрывающие проход на него  крепкие
ворота.
   - А лучник, который прячется в облаке?
   На  сей  раз,  когда  он  задавал  вопрос,  у  него  дрогнул  голос.  В
экземплярах Один и Два с плеча лучника  свисал  пустой  колчан.  А  вот  в
экземпляре Три в колчане была одна  стрела.  Фрида  Унгерн  ткнула  в  нее
пальцем.
   - Лук - оружие Аполлона и Дианы, символ высшей власти. Гнев бога -  или
Бога. Это враг, поджидающий всякого, кто  захочет  пересечь  мост.  -  Она
наклонилась к Корсо и сказала  тихо  и  доверительно:  -  Здесь  лучник  -
грозное предупреждение: такими вещами играть не стоит.
   Корсо кивнул, отыскивая четвертую гравюру. Он чувствовал, как в  голове
у него рвались паруса; двери начали раскрываться, но с очень  уж  зловещим
скрипом. Теперь перед ними были шут и каменный лабиринт под девизом: "FOR.
N.N OMN, A.QUE". Фрида Унгерн расшифровала это так: "FORTUNA  NON  OMNIBUS
AEQUE" - "Судьба не одинакова для всех".
   - Герой картинки - Шут (или  Сумасшедший)  (<a href=#s126>*126</a>)  из  колоды  Таро,  -
пояснила она. - Сумасшедший исламского Бога. Он несет на плече посох  (или
символическую  змею)...  Это  средневековый  шут,  джокер  в  колоде.   Он
символизирует Судьбу,  случай,  конец  всего,  ожидаемое  или  неожиданное
завершение -  обратите  внимание  на  кости.  В  Средние  века  шуты  были
персонами  привилегированными;  им   позволялось   то,   что   запрещалось
остальным, потому что задачей их было напоминать господам о смертной доле,
о том, что конец их столь же неизбежен, как и у простых смертных...
   - А написано совсем наоборот, - возразил Корсо, - "Судьба не  одинакова
для всех".
   - Разумеется. Тот, кто бунтует, кто борется за свою свободу и не боится
опасности, тот может добиться иной судьбы. Об этом и говорится в,  "Девяти
вратах",  поэтому  здесь  изображен  шут  -  парадигма  свободы.   Шут   -
единственный по-настоящему свободный человек и к тому же самый  мудрый.  В
оккультной  философии  шут  -  то  же  самое,  что  Меркурий  (<a href=#s127>*127</a>)   для
алхимиков... Посланец богов, он ведет души через царство теней.
   - Лабиринт.
   - Да. Вот он, - она указала на гравюру. - И, как видите,  вход  в  него
тоже на запоре.
   Как  и  выход,  подумал  Корсо,  невольно  содрогнувшись,  потом   стал
перелистывать страницы, отыскивая следующую гравюру.

   <img src="club26.gif">

   <img src="club27.gif">

   <img src="club28.gif">

   <img src="club29.gif">

   <img src="club30.gif">

   <img src="club31.gif">

   <img src="club32.gif">

   <img src="club33.gif">

   <img src="club34.gif">

   - Тут подпись самая простая, - сказал он.  -  "FR.ST.A."  Единственная,
которую я рискнул бы расшифровать сам. По-моему, тут недостает одной  U  и
одной R: "FRUSTRA". Что означает: "Тщетно".
   -   Замечательно.   Замечательно.   Абсолютно   верно.   И    аллегория
соответствует подписи. Скупец пересчитывает свое злато, не замечая смерти,
которая держит в руках два символа: песочные часы и вилы.
   - А почему вилы, а не косу?
   - Потому что смерть косит, а вот дьявол собирает урожай.
   Фрида Унгерн застыла над шестой гравюрой: человек, подвешенный за  ногу
к зубцу крепостной стены.
   На ее губах появилась гримаса скуки, словно этот случай  был  настолько
простым, что не стоил комментариев.
   - "DIT.SCO M.R." - это "DITESCO MORI", то  есть  "Обогащаюсь  смертью".
Эту фразу дьявол может произносить с чувством законной  гордости.  Не  так
ли?
   - Думаю, да. В конце концов, это его ремесло. - Корсо провел по гравюре
пальцем. - А что символизирует повешенный?
   - Прежде всего, это аркан номер двенадцать из колоды Таро. Но  возможны
и другие толкования. Я склоняюсь к тому, чтобы понимать это так:  перемена
через жертву... Вам знакома сага об Одине?

   Знаю, висел я
   в ветвях на ветру
   девять долгих ночей,
   пронзенный копьем,
   посвященный Одину (<a href=#s128>*128</a>).

   - ... раз уж мы отыскиваем переклички, -  продолжила  баронесса,  -  то
нельзя забывать, что Люцифер, рыцарь свободы, пострадал из-за своей  любви
к человеку, которому ценой самопожертвования, погубив себя самого,  принес
знание.
   - А что вы можете сказать по поводу седьмой картинки?
   -  "DIS.S  P.TI.R  MAG."  -  тут  с  ходу  догадаться  непросто;  но  я
предполагаю, что это некое традиционное изречение,  которое  очень  любили
философы-герметисты: "DISCIPULUS POTIOR MAGISTRO".
   - "Ученик превосходит учителя"?
   - Более или менее так.  Король  с  нищим  играют  в  шахматы  на  очень
странной доске, где все клетки одного цвета, а в  это  время  две  собаки,
черная и белая, Зло и Добро, рвут друг друга на части. В окно  заглядывает
луна, которая одновременно есть и мрак, и мать.  Вспомните  миф,  согласно
которому души после смерти находят прибежище на луне. Вы ведь  читали  мою
"Исиду", не правда ли? Черный  цвет  -  это  мрак  и  тени,  но  черный  в
геральдике - это земля, ночь, смерть... Черный цвет Исиды перекликается  с
черным цветом Девы Марии, которая  выходит  из  лазури  и  усаживается  на
луну... После смерти мы вернемся туда, в темноту, из  которой  пришли,  на
луну, которая в равной мере и защищает нас, и несет угрозу...  Присутствие
здесь луны и собак можно  объяснить  иначе:  богиня-охотница  Артемида,  у
римлян - Диана, была известна и тем, как она мстила влюбленным в  нее  или
пытавшимся посягнуть на нее. Надеюсь, вы понимаете, о чем речь.
   Корсо, в этот момент думавший об Ирэн Адлер, медленно кивнул:
   - Да. Тех, кто пялил на нее глаза, она сперва превращала  в  оленей,  а
потом науськивала на них своих псов... - он невольно сглотнул, - чтобы псы
растерзали их. - Две собаки, сцепившиеся  в  смертном  бою,  казались  ему
теперь ужасно злыми.
   Баронесса бросила на него безмятежный взгляд, его мыслей  она  прочесть
не могла.
   - Что же касается восьмой  гравюры,  -  сказала  она,  -  то  с  ней  я
разобралась легко:  "VIG.  I.T  VIR."  следует  читать  как  "VICTA  IACET
VIRTUS", что означает: "Добродетель лежит побежденная". Добродетель -  это
девушка, которую готовится обезглавить молодой красавец с мечом в руке и в
доспехах, а на заднем плане крутится неумолимое колесо Фортуны, или Судьбы
- оно крутится медленно, но всегда делает полный  оборот.  На  колесе  три
фигуры, они символизируют три стадии, которые в Средние века  обозначались
словами:  regno  (царствую),  regnavi   (царствовал)   и   regnabo   (буду
царствовать).
   - У нас осталась еще одна гравюра.
   - Да, последняя - и с самой многозначной аллегорией. "N.NC SC.O TEN.BR.
LUX" - это, разумеется: "NUNC SCIO TENEBRIS LUX" ("Теперь я знаю,  что  из
тьмы идет свет"). На самом деле тут  представлена  сцена  из  Апокалипсиса
Иоанна Богослова. Снята последняя печать, тайный город пылает - пришло его
время,  и  уже  произнесено  страшное  имя  зверя  или  число  имени  его,
вавилонская блудница победно скачет на семиглавом драконе...
   - Не понимаю, - бросил Корсо, - зачем  столько  усилий,  чтобы  увидеть
весь этот ужас.
   -  Да  дело  совсем  в  другом!  Любая  аллегория  -  это   шифрованная
композиция, загадка. Так гравюры с  соответствующими  надписями,  если  их
сопоставить должным образом,  позволят  обнаружить  определенную  связь  с
текстом книги, некий ритуал. Ту формулу,  которая  оказывается  магическим
заклинанием. Verbum dimissum или что-то в этом роде.
   - И дьявол является собственной персоной.
   - Теоретически - да.
   -  А  на  каком   языке   должно   звучать   заклинание?   На   латыни,
древнееврейском или греческом?
   - Не знаю.
   - И где тут неувязка, о которой писала мадам де Монтеспан?
   - Я вам уже сказала,  что  и  этого  тоже  не  знаю.  Я  только  сумела
установить, что тот, кто берется за дело, должен очертить магический  круг
и разместить в нем извлеченные  из  текста  слова,  расположив  их  в  том
порядке, которого  я  не  ведаю,  но  указания  могут  дать  страницы  сто
пятьдесят восемь и сто пятьдесят девять "Девяти врат". Смотрите.
   Она показала ему текст, состоящий  из  сокращенных  латинских  слов.  В
книгу была вложена картонная карточка, испещренная карандашными заметками,
сделанными острым и убористым почерком.
   - Вам удалось расшифровать это? - спросил Корсо.
   - Да. По крайней мере, я так полагаю. - Она протянула  ему  карточку  с
заметками. - Вот... Корсо прочитал:

   Зверь Уроборос (<a href=#s129>*129</a>) охраняет лабиринт,
   где ты пройдешь через восемь врат прежде дракона,
   который явится на заповедное слово.
   Каждая дверь имеет два ключа:
   первый - воздух, второй - материя,
   но оба ключа - одно и то же.
   Материю ты разместишь на кожу змеи
   по направлению света с востока,
   а в чрево ее - печать Сатурна.
   Девять раз отворишь ты печать,
   и в зеркале увидишь путь,
   и обретешь изроненное слово,
   что свет из мрака принесет.

   - Ну и как вам? - спросила баронесса.
   - Очень будоражит... Но я не понял ни слова... А вы?
   - Я уже сказала: не так уж и много. - Она нервно перевернула  страницу.
- Речь идет о методе, о некоей формуле. Но здесь что-то не  так,  не  так,
как должно быть. И я хочу разобраться...
   Корсо молча зажег еще одну сигарету. Он уже знал ответ на этот  вопрос:
ключи в руке отшельника, песочные часы... Выход  из  лабиринта,  шахматная
доска, ореол... И так далее. Пока Фрида Унгерн объясняла смысл  аллегорий,
он обнаружил  новые  подтверждения  своей  гипотезы:  да,  все  экземпляры
различались меж собой. А он продолжал играть в эту детскую  игру  -  искал
отличия в картинках; и ему не терпелось взяться за  работу.  Но  баронесса
неотлучно находилась при нем, и это здорово мешало.
   - Я бы хотел, - сказал  он,  -  осмотреть  книгу  поосновательнее,  без
спешки.
   - Да-да, конечно. У меня есть время, и я с удовольствием познакомлюсь с
вашими методами работы.
   От досады Корсо поперхнулся. Именно этого он и боялся.
   - Знаете, мне лучше работается в одиночестве.
   Он совершил промах. На чело Фриды Унгерн наплыло облачко.
   - Боюсь, я неправильно вас поняла.  -  Она  с  подчеркнутым  недоверием
оглядела холщовую сумку Корсо. - Вы хотите, чтобы я оставила вас одного?
   - Я бы осмелился просить об этом. - Корсо сглотнул, стараясь как  можно
дольше выдержать ее взгляд. - Я делаю конфиденциальную работу.
   Баронесса заморгала. Облачко готово было вот-вот разразиться  настоящей
бурей, и охотник за книгами почуял, что все может полететь к черту.
   - Вы, конечно, можете желать чего угодно, -  проговорила  Фрида  Унгерн
таким ледяным тоном, что от него могли замерзнуть цветы в  горшках,  -  но
ведь это моя книга, и вы находитесь в моем доме.
   В такой ситуации любой другой поспешил бы  принести  свои  извинения  и
протрубить отбой, любой другой, но не Корсо. Он этого делать не  стал.  Он
продолжал курить и не сводил глаз с баронессы. Наконец  лукаво  улыбнулся:
кролик играет в семь с половиной и хочет попросить еще одну карту.
   - Кажется, я неловко объяснил суть дела. - Он так и  не  успел  решить,
какую из улыбок нацепить, пока доставал  из  сумки  что-то,  очень  хорошо
упакованное в бумагу. -  Мне  нужно  всего-навсего  немного  посидеть  над
книгой, пользуясь моими записями, - он мягко похлопал рукой по сумке, в то
время как другая рука протягивала баронессе  сверток.  -  Посмотрите,  все
нужное у меня с собой.
   Баронесса развернула сверток и молча глядела на то,  что  предстало  ее
глазам. Это было издание на немецком языке - Берлин, сентябрь  1943  года,
толстый ежемесячник под названием  "Iden",  орган  группы  "Идус",  кружка
любителей магии и астрологии,  близкого  к  правящей  верхушке  нацистской
Германии. Закладкой  была  отмечена  одна  из  страниц  с  фотографией:  в
объектив улыбалась юная, очень красивая Фрида  Унгерн.  По  бокам  стояли,
держа ее под руки - а тогда у нее, естественно, были целы обе руки, - двое
мужчин; тот, что справа, был в штатском. Подпись под фотографией сообщала,
что это - личный астролог фюрера и  что  рядом  с  ним  -  его  помощница,
знаменитая фройляйн Фрида Вендер. Второй мужчина - в очках с металлической
оправой - имел смущенный и даже робкий вид. Одет он был в черную форму СС.
И без подписи каждый легко узнал бы в нем рейхсфюрера Генриха Гиммлера.
   Когда Фрида Унгерн, в девичестве Вендер, подняла глаза от фотографии  и
их взгляды пересеклись, в ней не оставалось ничего от славной старушки. Но
это длилось действительно  лишь  краткий  миг.  Затем  баронесса  спокойно
кивнула Корсо в знак согласия, в то время как рука ее старательно выдирала
страницу с фотографией и рвала на мелкие кусочки. Корсо  же  подумал,  что
даже ведьмы, даже баронессы и старушки, работающие среди  книг  и  цветов,
имеют свою цену, как и все в этом мире. "Victa iacet  Virtus".  А  почему,
собственно, должно быть иначе?
   Оставшись один, Корсо вытащил из сумки бумаги и принялся за работу.  Он
выбрал стол у самого окна и устроился за  ним.  Открыл  "Девять  врат"  на
странице с фронтисписом. Но  прежде  глянул  в  окно.  У  противоположного
тротуара стоял серый "БМВ"; упрямый Рошфор нес караул. Потом Корсо перевел
взгляд на табачную лавку и девушки там не обнаружил.
   Теперь его внимание было сосредоточено только  на  книге:  тип  бумаги,
четкость оттиска на гравюрах, погрешности и ошибки. Он уже знал,  что  три
экземпляра идентичны лишь на первый взгляд - черный кожаный  переплет  без
названия, пять полос  на  корешке,  пентаграмма,  число  страниц,  порядок
расположения гравюр... С величайшим терпением он сопоставлял  страницу  за
страницей и заполнял свои сравнительные таблицы. На странице 81, за  пятой
гравюрой, он нашел  еще  одну  карточку,  исписанную  рукой  баронессы,  -
перевод одного  абзаца  с  этой  самой  страницы,  а  лучше  сказать,  его
расшифровка:
   Ты примешь договор о союзе, который я тебе предлагаю,  отдавая  себя  в
твою власть. Ты посулишь мне любовь женщин и невинность  девушек,  чистоту
монашек, достоинства, наслаждения и богатства сильных мира сего,  светских
и церковных  иерархов.  Стану  предаваться  разврату  каждые  три  дня,  и
опьянение будет мне в радость. Один раз во всякий год буду  отдавать  тебе
почести в знак подтверждения этого договора, подписанного моей  кровью.  И
стану попирать ногами святыни Церкви, и стану возносить тебе молитвы. И не
буду страшиться ни веревки, ни железа,  ни  яда.  И  смогу  проходить  меж
чумных и прокаженных, не бесчестя своей плоти. Но прежде  всего  обрету  я
Знание, из-за коего первые предки мои отказались от рая. И в  соответствии
с этим пактом ты сотрешь мое имя из книги жизни и  внесешь  его  в  черную
книгу смерти. И с сего момента проживу я двадцать лет  счастливо  на  этой
земле людей. А потом пойду с тобой, в твое Царство, проклинать Господа.
   На обороте  той  же  карточки  он  нашел  еще  одну  запись.  Это  была
расшифровка нескольких строк с другой страницы:
   Я  узнаю  рабов  твоих,  братьев  моих,  по  знаку,  запечатленному  на
какой-нибудь части их тела, на той либо на другой, по  шраму  либо  печати
твоей...
   Корсо выругался - шепотом, но от всей души,  словно  произнес  молитву.
Потом обвел взглядом книги на стеллажах, их темные и потертые  корешки,  и
ему показалось, что  из  этих  книг,  откуда-то  изнутри,  до  него  начал
доходить странный, приглушенный шум. Каждый  закрытый  том  был  замкнутой
дверью, за которой волновались тени, голоса, звуки  -  они  пробивались  к
нему из глубины и мрака.
   И у Корсо по коже пробежал холодок. Как у банального книжника-любителя.
   Было уже совсем поздно, когда  он  вышел  на  улицу.  Остановившись  на
пороге, глянул направо и налево и не увидел ничего подозрительного;  серый
"БМВ" исчез.  От  Сены  поднимался  туман,  переваливался  через  каменный
парапет  и  стелился  по  влажной  брусчатке.  Желтоватый  свет  фонаря  с
набережной освещал пустую скамью, где прежде сидела девушка.
   Корсо дошел до табачной лавки, но так и не встретил ее; не различил  ее
лица среди лиц тех, кто стоял у стойки или сидел  за  узкими  столиками  в
глубине зала. У него появилось смутное ощущение, что  в  этой  головоломке
какая-то деталька легла не туда, куда надо; после телефонного сообщения  о
новом появлении Рошфора в его мозгу неумолчно звучали прерывистые  сигналы
тревоги. Корсо - а его инстинкты благодаря последним событиям  обострились
- нутром чуял опасность: и на пустынной улице, и в сыром  тумане,  который
поднимался от реки и доползал до дверей бара. Охотник за  книгами  тряхнул
плечами, пытаясь освободиться от неуютного  ощущения,  затем  купил  пачку
"Голуаз" и не моргнув глазом проглотил одну за другой  две  порции  джина;
тотчас нос его задышал ровно, и  все  вокруг  постепенно  встало  на  свои
места, словно в линзе, через которую он смотрел на мир,  отыскался  нужный
фокус. Сигнал тревоги превратился в едва слышное жужжание, а эхо звуков из
внешнего мира доходило до Корсо как и  положено  -  словно  сквозь  ватный
фильтр.
   Держа в руке третью рюмку джина,  он  двинулся  к  свободному  столику,
расположенному рядом со слегка запотевшим окном. Уселся и  оглядел  улицу,
берег реки, туман, который переваливался через парапет, полз по мостовой и
вился клубами, когда его рассекали колеса автомобиля. Так  Корсо  просидел
четверть часа, положив сумку на  пол,  между  ног,  в  ожидании  какого-то
непонятного знака. В сумке лежала добрая часть  ответов  на  вопросы  Варо
Борхи. Библиофил тратил свои деньги не впустую.
   Для начала Корсо обнаружил  отличия  на  восьми  из  девяти  гравюр.  В
экземпляре Три сюрпризы таились на гравюрах I, III и VI. Первая гравюра: в
обнесенном крепостной стеной городе, куда  направлялся  рыцарь,  было  три
башни вместо четырех. Третья гравюра: у лучника из колчана торчала стрела,
в то время как в экземплярах из Толедо и Синтры колчан  оставался  пустым.
Шестая гравюра: повешенный был подвешен за правую ногу, а его близнецы  из
экземпляров Один и Два - за левую. Таким образом,  сравнительная  таблица,
составлять которую он начал в Синтре, теперь выглядела так:

   <img src="club35.gif">

   Можно было сделать вывод:  все  гравюры,  хоть  и  казались  совершенно
одинаковыми, имели отличия; все, кроме девятой. И  различались  меж  собой
все три экземпляра. Эта на первый взгляд причудливая  странность  обретала
смысл при  внимательном  параллельном  сопоставлении  с  марками  гравера,
которые соответствовали подписям "inventor" (тот, кто сделал композицию) и
"sculptor" (кто вырезал): "А. Т." и "L. F.":

   <img src="club36.gif">

   Сопоставляя обе таблицы, легко увидеть некую закономерность:  в  каждой
гравюре, где имелись отличия по сравнению с двумя аналогичными, иными были
инициалы, обозначающие "invenit". Из чего  следует,  что  Аристид  Торкья,
выступая в роли sculptor'a, вырезал на дереве все ксилографии,  с  которых
делались гравюры. Но автором композиции он назывался лишь  в  девятнадцати
из двадцати семи случаев. Еще восемь распределялись  по  трем  экземплярам
следующим образом: две в Первом, три во Втором и столько же в  Третьем,  и
автор у них был другой - тот, кто обозначался инициалами  "L.  F."  Трудно
было отделаться от мысли, что под ними скрывался Люцифер.
   Башни. Рука. Стрела.  Выход  из  лабиринта.  Песок.  Нога  повешенного.
Шахматная доска. Ореол. Вот перечень несовпадений. Восемь отличий,  восемь
правильных гравюр, наверняка скопированных с таинственного "Delomelanicon"
-  его  использовали  в  качестве  оригинала,  и  еще  девятнадцать  -   с
изменениями, то есть бесполезных, так что на самом деле у трех книг общими
были лишь текст и внешний облик. Поэтому ни один экземпляр нельзя  считать
ни подделкой, ни бесспорным подлинником. Аристид  Торкья  рассказал  своим
палачам правду, но не всю. Осталась одна книга, действительно только одна.
Он спрятал ее, спас от костра, но и закрыл для недостойных доступ  к  ней.
Ключ был в гравюрах. Осталась одна книга, спрятанная в три книги, а  чтобы
восстановить ее, нужно строго следовать всем правилам  Искусства,  и  еще:
ученику нужно превзойти учителя:

   <img src="club37.gif">

   Он смочил губы джином и всмотрелся в темень над Сеной, куда не доставал
свет фонарей, которые и набережную-то освещали кусками, оставляя  глубокие
черные провалы под голыми деревьями. По  правде  сказать,  буйной  радости
одержанная победа ему не доставила, он не испытывал даже  самого  обычного
удовлетворения, как положено после завершения  трудной  работы.  Ему  было
знакомо такое душевное состояние - как правило, подобное холодное и  ясное
спокойствие опускалось на него, когда книга, за которой он долго  гонялся,
наконец попадала к нему в руки; или когда ему удавалось обойти соперника и
заполучить экземпляр после сложной борьбы, или отыскать истинную жемчужину
в груде старых бумаг и всякого хлама. Он вспомнил другие времена и  другое
место,  вспомнил  Никон,  раскладывающую  видеокассеты  на   ковре   перед
включенным телевизором, вспомнил, как она в такт музыке мягко колыхалась в
кресле-качалке - Одри Хепберн, влюбленная в римского журналиста, -  и  при
этом не  сводила  с  Корсо  больших  темных  глаз,  которые  с  неизменным
изумлением отражали окружающий мир. Но это была  уже  та  эпоха,  когда  в
глубине ее взора начали сквозить суровый упрек и предчувствие одиночества,
которое кольцом  сжималось  вокруг  каждого  из  них  -  словно  неумолимо
приближался срок  платежа  какого-то  долга.  Охотник,  настигший  добычу,
сказала тогда Никон  тихим  голосом,  будто  сама  изумилась  собственному
открытию; наверно, в тот вечер она впервые  увидела  его  таким:  Корсо  -
беспощадный  волк,  переводящий  дух  после  долгой  погони,  надменно   и
презрительно попирающий добычу. Выносливый и жестокий захватчик,  ни  разу
не содрогнувшийся при виде чужой крови. У него одна цель  -  охота,  охота
сама по себе. Ты мертв, как и твои жертвы, Лукас  Корсо.  Как  эта  ломкая
сухая бумага, из которой ты сделал свое знамя. Ведь ты не любишь даже  эти
пыльные трупы, да они, кстати, тебе и не принадлежат... На  самом-то  деле
тебе плевать и на них... Он на миг задумался: а что бы сказала Никон о его
нынешних ощущениях, об этом зуде в паху, о сухости  во  рту,  несмотря  на
выпитый джин? Вот он сидит за узким столиком в баре, смотрит на улицу и не
решается выйти наружу, потому что тут,  в  тепле  и  при  ярком  свете,  в
сигаретном дыму и под шум разговоров за спиной, он хоть на время чувствует
себя в безопасности - хоть на  время  его  оставило  мрачное  предощущение
беды, которая не имела ни  имени,  ни  формы,  но,  как  он  нутром  чуял,
подбиралась к нему сквозь защитный слой джина, разлившегося в  его  крови,
подбиралась  вместе  с  проклятым  туманом.  Это   напоминало   английский
черно-белый пустынный пейзаж; и Никон сумела бы оценить это. Бэзил Ратбоун
(<a href=#s130>*130</a>), застыв, слушает, как вдалеке воет собака Баскервилей.
   Наконец он решился. Допил последнюю рюмку, положил  на  столик  мелочь,
повесил сумку на плечо и вышел на улицу, подняв воротник плаща. Огляделся,
пересек улицу, дошел до каменной скамьи,  где  прежде  сидела  девушка,  и
зашагал по набережной. Мутно-желтые огни баржи, проплывающей  мимо  одного
из мостов, осветили Корсо снизу, и грязный туман ореолом  вспыхнул  вокруг
его силуэта.
   Набережная Сены казалась совсем безлюдной,  даже  автомобили  проезжали
очень редко. Рядом с поворотом на узкую улицу  Мазарини  он  махнул  рукой
вынырнувшему откуда-то такси,  но  оно  не  остановилось.  Он  прошел  еще
немного, до улицы Генего, и собирался через  Пон-Неф  двинуться  к  Лувру.
Туман и неосвещенные дома делали окружающий пейзаж мрачным,  вне  времени.
Корсо одолевала непривычная тревога. Он,  как  волк,  учуявший  опасность,
втягивал носом воздух то справа, то слева. Потом перекинул сумку на другое
плечо, чтобы освободить правую руку, и, растерянно озираясь,  остановился.
Как раз на этом месте -  глава  XI  "Интрига  завязывается"  -  д'Артаньян
увидел Констанцию  Бонасье,  которая  вышла  из-за  угла  улицы  Дофина  и
направилась по тому же мосту в  сторону  Лувра,  ее  сопровождал  мужчина,
оказавшийся герцогом Бекингэмом, для  которого  ночное  приключение  могло
окончиться печально - д'Артаньян собирался проткнуть его шпагой:
   Но я ведь люблю ее, милорд, и ревновал...
   Возможно, предчувствие опасности было ложным; он  слишком  много  всего
прочел, и теперь,  в  этом  фантастическом  пейзаже,  книжные  впечатления
подстроили ему ловушку. Но ведь звонок девушки и серый "БМВ" у  дверей  не
были плодом его воображения. Где-то вдалеке  начали  бить  часы,  и  Корсо
шумно выдохнул. В конце концов, все это смешно.
   Именно тогда на него и напал Рошфор, Он как будто  материализовался  из
мрака, вынырнул из реки, хотя на самом деле следовал за ним по берегу -  с
другой стороны парапета, и теперь поднялся наверх  по  каменной  лестнице.
Про лестницу Корсо догадался, когда кубарем  покатился  по  ней  же  вниз.
Никогда раньше он так не падал, и сперва ему почудилось, что падение будет
длиться вечно  -  ступенька  за  ступенькой,  -  совсем  как  в  кино;  но
продолжение последовало довольно быстро. Правда,  до  падения  он  получил
первый крепкий удар кулаком в правое ухо, очень профессиональный  удар,  и
ночь сразу куда-то поплыла, и все внешние  ощущения  стали  пробиваться  к
нему совсем издалека, как  после  бутылки  джина.  Благодаря  чему  он  не
почувствовал резкой боли, катясь по каменным ступенькам с острыми  краями;
приземлился он чуть живой, но в сознании; пожалуй, его даже  удивило,  что
до него не донеслось то самое конрадовское  звукоподражательное  "splash",
которое звучит при падении тела в воду. Абсурдно, конечно, но именно такая
ассоциация возникла у Корсо. Голова его покоилась на каменных плитах, ноги
- на последних ступенях лестницы. Он глянул вверх  и  увидел  расплывчатый
черный силуэт Рошфора - тот, перескакивая  через  три  ступени,  мчался  к
нему.
   Конец тебе, Корсо. Это была единственная мысль, мелькнувшая  у  него  в
голове. После чего  он  сделал  две  вещи:  во-первых,  попытался  ударить
нападающего ногой, когда тот ринулся на него. Но сил не было, и вялый удар
угодил в пустоту. Так что остался только один старый способ: сомкнуть ряды
- и пусть огонь противника тонет  во  мраке.  Почувствовав  вблизи  речную
сырость и сообразив, что темнота вокруг сгустилась еще  и  потому,  что  в
стычке он потерял очки, Корсо скорчил гримасу. Гвардия умирает, но не... а
еще она катится по лестнице. Так что он и на самом деле поспешил  сомкнуть
ряды, вернее, сжался в комок, чтобы защитить сумку, которая все еще висела
у него на плече. Наверно, прапрадед Корсо оценил такое  решение,  наблюдая
сцену с другого берега Леты. Труднее было понять, оценил ли ее Рошфор.  Во
всяком случае, тот, подобно Веллингтону, действовал в традициях британской
практичности. И когда противник  нанес  Корсо  чистый  и  точный  удар  по
почкам, охотник за  книгами  уловил  далекий  крик  боли  -  у  него  даже
появилось подозрение, что кричит он сам.
   В общем, надеяться было не на что, и  Корсо  покорно  закрыл  глаза,  в
ожидании, когда некто перевернет и эту, последнюю, страницу. Он чувствовал
прямо над собой дыхание Рошфора, который  наклонился  над  ним  и  сначала
рылся в сумке, а потом со всей силы дернул за  лямку,  крепко  сидевшую  у
Корсо на плече. Отчего охотник за книгами снова открыл глаза, и в поле его
зрения опять попала часть лестницы. Но так как лежал он лицом вниз,  то  и
лестница виделась ему горизонтально, словно перевернутая набок,  и  слегка
расплывчато. Поэтому поначалу он даже как следует не разобрал, поднимается
девушка или спускается;  он  только  уразумел,  что  двигается  она  очень
быстро, невероятно быстро - длинные, обтянутые джинсами ноги перескакивали
через ступеньки, а синяя курточка, которую она сбросила на ходу, летела по
воздуху куда-то в угол экрана, сквозь  клубы  тумана,  как  плащ  призрака
Оперы (<a href=#s131>*131</a>).
   Он быстро заморгал,  пытаясь  лучше  разглядеть  происходящее,  и  чуть
повернул голову в сторону  девушки.  Это  помогло  ему  заметить  краешком
глаза, как  Рошфор,  тоже  перевернутый,  подскочил  от  неожиданности,  а
девушка, преодолев последние ступеньки, кинулась на него с коротким резким
криком, пронзительным и острым, как осколок стекла. Послышался глухой звук
- то ли "паф", то ли "тумп", - и Рошфор исчез из поля зрения Корсо,  будто
его вытолкнуло пружиной. Теперь  охотник  за  книгами  мог  видеть  только
опрокинутую пустую лестницу, потом с трудом, плотно прижав  левую  щеку  к
каменной  плитке,  стал  поворачивать  голову  в  сторону  реки.   Картина
оставалась перевернутой - с одного бока земля, с другого  -  темное  небо,
внизу - мост, сверху - река. Но теперь он, по  крайней  мере,  убедился  в
том, что девушка и Рошфор были тут. Какую-то долю секунды Корсо видел, как
она стояла недвижно, ее силуэт четко вырисовывался в свете мутных  фонарей
с моста: она стояла широко расставив ноги и выставив  руки  с  повернутыми
вперед ладонями, как будто просила минуты тишины, чтобы послушать  далекую
мелодию, чьи звуки долетали до нее каким-то особым, неведомым  для  других
путем. Перед ней, уперев одну коленку и кисть одной руки в землю,  похожий
на боксера, который никак не может решиться и встать на ноги, пока  рефери
считает: "Восемь", "девять", "десять",  -  застыл  Рошфор.  Свет  с  моста
освещал шрам, и Корсо успел разглядеть на лице  врага  выражение  крайнего
изумления, но тут девушка повторила тот  же  сухой,  острый,  как  кинжал,
крик, потом повернулась на одной ноге, а другой без видимых усилий описала
в воздухе полукруг и нанесла ею мощный удар Рошфору прямо в лицо.



        12. БЕКИНГЭМ И МИЛЕДИ

                    <i>То преступление было совершено при участии женщины.
                       Эса ди Кейрош. "Тайна дороги на Синтру"</i>

   Корсо сидел на нижней ступени лестницы и пытался  зажечь  сигарету.  Он
еще не пришел в себя, голова шла крутом, и ему никак не  удавалось  свести
вместе спичку и конец сигареты. Кроме того, одно стекло в очках  оказалось
разбитым, и приходилось зажмуривать этот глаз, чтобы видеть другим.  Когда
огонь по спичке добрался до пальцев, охотник за книгами бросил спичку  под
ноги, сунул сигарету в рот и стал смотреть, как девушка собирает  с  земли
содержимое сумки; потом она подошла к нему и помогла прикурить.
   - Как ты? В порядке?
   Вопрос  прозвучал  безразлично,  в  нем  не  слышалось  ни  заботы,  ни
сочувствия. Очевидно, ее здорово разозлило его легкомыслие,  ведь  она  по
телефону предупредила Корсо об опасности, а он все равно угодил в ловушку,
как мальчишка. В  ответ  Корсо  пристыженно  и  смущенно  кивнул  головой.
Правда, его в какой-то мере утешало воспоминание о выражении,  мелькнувшем
на лице Рошфора в тот миг,  когда  он  увидал  перед  собой  девушку.  Она
ударила его точно и безжалостно, но глумиться над  поверженным  врагом  не
стала - он какое-то время  полежал  на  спине,  потом  со  стоном,  но  не
проронив ни слова, перевернулся и уполз в сторону. А она, потеряв  к  нему
всякий интерес, занялась сумкой. Будь на то  воля  Корсо,  он  кинулся  бы
следом за Рошфором и бил бы его смертным боем, пока негодяй  не  расскажет
все, что знает; но Корсо был слишком слаб и не мог подняться  на  ноги,  к
тому же он сомневался, что девушка одобрит такой поступок. Она  вывела  из
игры Рошфора, и теперь ее волновали только сумка и Корсо.
   - Почему ты позволила ему уйти?
   Силуэт  Рошфора  еще  маячил  вдалеке,  но  мог  вот-вот  исчезнуть  за
поворотом, во мраке среди пришвартованных к берегу  баркасов,  похожих  на
корабли-призраки над туманными волнами. Корсо представил  себе:  его  враг
бредет прочь - спотыкаясь, с разбитым носом, так и не взяв в толк, как это
девушка сумела с ним сладить, и у  Корсо  в  груди  вспыхнула  мстительная
радость.
   - Надо было побеседовать с этим подонком, - с упреком добавил он.
   Девушка искала свою куртку. Потом села на ступеньку рядом с Корсо, но с
ответом не спешила. Выглядела она обессиленной.
   - Никуда он от  нас  не  денется,  -  сказала  она  наконец,  скользнув
взглядом по Корсо, потом уставилась на реку. - А ты постарайся в следующий
раз быть поосторожнее.
   Он вынул изо рта мокрую сигарету и принялся рассеянно крутить ее.
   - Я думал, что...
   - Все мужчины думают, что... Пока им не расквасят физиономию.
   И тут он заметил, что девушка ранена. Ерунда,  конечно:  струйка  крови
стекала из носа на верхнюю губу, потом от уголка рта - к подбородку.
   - У тебя кровь идет из носа, - сообщил он с дурацким видом.
   - Знаю, - ответила  она  совершенно  спокойно,  только  тронула  нос  и
посмотрела на испачканные кровью пальцы.
   - Это он тебя?
   - Можно сказать, что я сама себя. - Она вытерла пальцы о брюки. - Когда
кинулась на него, врезалась носом.
   - А где ты научилась таким штукам?
   - Каким еще штукам?
   - Я же видел, как ты его там, на  берегу,  -  Корсо  неуклюже  повторил
движение ее рук, - отметелила...
   Она вяло улыбнулась, поднимаясь и отряхивая сзади джинсы.
   - Как-то раз мне случилось биться с одним архангелом. Победил,  правда,
он, но кое-какие приемы я у него переняла.
   Из-за струйки крови на лице она выглядела совсем юной. Девушка повесила
холщовую сумку  себе  на  плечо  и  протянула  руку,  чтобы  помочь  Корсо
подняться. И он поразился скрытой в этой руке силе. Кстати сказать, только
теперь он почувствовал, что у него болит каждая косточка.
   - Надо же! А я всегда считал, что оружие архангелов - копья и мечи.
   Она откинула голову назад и втягивала носом кровь. Потом покосилась  на
него и с досадой бросила:
   - Ты, Корсо, слишком часто разглядывал гравюры Дюрера. Вот в  чем  твоя
беда!
   Они шли к гостинице через Пон-Неф, потом мимо Лувра, и все вокруг  было
спокойно. Когда они оказались в хорошо освещенном  месте,  Корсо  заметил,
что из носа у девушки по-прежнему  течет  кровь.  Он  вытащил  из  кармана
платок и поднес было к ее лицу, но она выхватила платок и сама приложила к
носу. Вид у нее был отрешенный, она о чем-то размышляла, но о чем  именно,
Корсо, разумеется, не мог даже догадываться. Он только поглядывал  на  нее
исподтишка: длинная обнаженная шея, точеный профиль, матовая  при  блеклом
свете фонарей кожа. Девушка  шагала,  слегка  наклонив  голову  вперед,  с
сумкой на плече, вид у нее был решительный и упрямый. Когда им приходилось
поворачивать за угол, а угол был плохо освещен, она тревожно озиралась  по
сторонам, отрывала руку с платком от кровоточащего носа и твердо  опускала
на бедро. Они добрались до более светлой улицы Риволи, и  девушка  немного
расслабилась. Да и кровотечение у нее остановилось, так  что  она  вернула
Корсо запачканный платок. Ее настроение улучшилось, и она  явно  перестала
дуться на Корсо за то, что он вел себя недавно как последний  идиот.  Пару
раз она даже  положила  руку  ему  на  плечо,  и  движение  это  выглядело
непроизвольным  и  очень  естественным,  словно  они  были  двумя  старыми
товарищами и возвращались с дальней прогулки. Хотя, возможно,  она  просто
устала и нуждалась в опоре. Жест  ее  сперва  понравился  Корсо,  которому
ходьба  возвращала  понемногу  ясность   ума,   потом   стал   раздражать.
Прикосновение ее руки пробудило в нем необычное ощущение, не сказать чтобы
неприятное, но довольно неожиданное. Словно внутри у  него  что-то  начало
размягчаться и таять, как карамель на солнце.
   В тот вечер внизу дежурил Грюбер. Заметив необычный вид постояльцев, он
позволил себе кинуть в их сторону короткий пронзительный взгляд: на  Корсо
был грязный мокрый плащ и очки с разбитым  стеклом,  у  девушки  все  лицо
перемазано кровью. Но никаких эмоций на физиономии Грюбера не  отразилось.
Он только учтиво поднял бровь и безмолвно склонил голову, отдавая  себя  в
полное распоряжение Корсо, но тот знаком показал, что все нормально. Тогда
портье передал ему вместе с двумя ключами запечатанный конверт. Они  вошли
в лифт, и Корсо хотел было вскрыть конверт,  но  увидел,  что  из  носа  у
девушки снова пошла кровь. Он сунул конверт в карман и протянул ей носовой
платок. Когда лифт остановился на ее этаже, Корсо предложил вызвать врача,
но девушка отрицательно покачала головой  и  вышла  из  кабины.  Мгновение
поколебавшись, охотник за книгами двинулся  следом  за  ней  по  коридору.
Маленькие капли крови оставляли след на ковровом покрытии. В комнате Корсо
усадил девушку на кровать, а сам пошел в ванную за мокрым полотенцем.
   - Приложи к затылку и откинь голову назад.
   Она молча  сделала,  как  он  велел.  Казалось,  энергия,  которую  она
излучала  на  берегу  реки,  иссякла.  Наверно,  кровотечение  лишило   ее
последних сил. Он снял с нее куртку и тапочки, потом помог лечь и подложил
под спину свернутую валиком подушку; девушка подчинялась,  как  ослабевший
от болезни ребенок. Корсо погасил все лампы, кроме той, что была в ванной,
но прежде огляделся вокруг. Из вещей, принадлежащих девушке, -  не  считая
зубной щетки, тюбика с пастой и флакончика с шампунем, которые  стояли  на
полочке под зеркалом, - он обнаружил только куртку, расстегнутый рюкзак на
кресле, открытки, купленные накануне вместе с "Тремя  мушкетерами",  серый
шерстяной свитер, пару футболок и белые трусики,  сушившиеся  на  батарее.
Потом он в некотором смущении посмотрел на девушку, прикидывая,  куда  ему
лучше сесть: рядом с ней на край кровати или куда-нибудь еще. То ощущение,
что накатило на Корсо на улице Риволи, не покидало его  -  оно  притаилось
где-то в области желудка... Но уйти отсюда, пока она не  почувствует  себя
лучше, он не мог. И в конце концов решил  вообще  не  садиться,  а  просто
постоять. Он сунул руки в карманы плаща, и одна  из  них  тотчас  нащупала
пустую фляжку. Он бросил взгляд на мини-бар с еще не тронутой  гостиничной
наклейкой и подумал, что жизнь бы отдал за глоток джина.
   - Там, у реки, ты мне здорово помогла,  -  сказал  он,  чтобы  нарушить
молчание. - Я ведь еще не успел тебя поблагодарить.
   Она слегка улыбнулась, будто в полудреме; но глаза с расширившимися  от
темноты зрачками следили за каждым движением Корсо.
   - Что все-таки происходит? - спросил охотник за книгами.
   Какое-то время она с легкой иронией смотрела ему в глаза, давая понять,
насколько глуп его вопрос.
   - Надо думать, они хотят заполучить что-то, что находится у тебя.
   - Рукопись Дюма?.. "Девять врат"?..
   Девушка  еле  слышно  вздохнула.  Всем  видом  своим  она   показывала:
возможно, дело и не в том и не в другом.
   - Ты ведь такой умный, Корсо, - произнесла она наконец. - Должна  же  у
тебя быть какая-нибудь версия.
   -  Чего-чего,  а  версий  у  меня  навалом.  Не  хватает   главного   -
подтверждений и доказательств.
   - А разве всегда нужны доказательства?
   - Это только в детективах Шерлоку Холмсу или Пуаро достаточно решить  в
уме загадку - кто убийца и как именно совершено преступление,  и  на  этом
делу конец. Потом они додумывают остальное  и  рассказывают  историю  так,
словно все события происходили у них на  глазах.  Чем  приводят  в  полный
восторг Ватсона или Гастингса, те аплодируют с криками:  "Браво,  маэстро,
все в точности так и было". А убийца сознается. Как последний идиот...
   - Я тоже готова аплодировать.
   На сей раз в ее реплике не было ни тени иронии. Она смотрела  на  Корсо
пристально, напряженно, ловя каждое его слово и жест.
   Он смущенно дернулся и буркнул:
   - Знаю.
   Девушка по-прежнему смотрела ему прямо в глаза, как будто ей и  вправду
нечего было скрывать.
   - Только не пойму почему. -  Он  хотел  было  добавить:  "Это  ведь  не
детективный роман, а настоящая жизнь", но удержался, потому что в нынешних
обстоятельствах   граница,   разделяющая   действительность   и   вымысел,
сделалась, на его взгляд, совсем призрачной. Корсо, живой человек из плоти
и крови, с настоящими документами, где было  обозначено  его  гражданство,
имеющий постоянное место жительства, не, утративший  физических  ощущений,
что подтверждалось болью в костях после падения  с  лестницы...  так  вот,
этот самый Корсо все больше поддавался соблазну -  считать  себя  реальным
персонажем в ирреальном мире. И тут не было ничего приятного,  потому  что
оставался всего один шаг до мысли: ты ирреальный персонаж, который  только
воображает, что он реальный  в  ирреальном  мире...  Кстати,  этот  шаг  и
отделял  нормальное  умственное   состояние   от   помешательства.   Корсо
задумался:  а  не   случилось   ли   так,   что   кто-нибудь   -   скажем,
писатель-романист  с  перекрученными  мозгами  или   пьянчуга   сценарист,
сочиняющий дешевые истории, -  как  раз  сейчас  придумывает  его,  Корсо,
ирреального героя, который мнит себя ирреальным в  ирреальном  мире?  Так!
Стоп...
   От таких мыслей  у  него  совсем  пересохло  во  рту.  Он  стоял  перед
девушкой, сунув руки в карманы, и чувствовал, что язык ему словно  натерли
наждачной бумагой. Будь я ирреальным, подумал он  с  облегчением,  у  меня
волосы встали бы дыбом от подобных мыслей; я вскричал  бы:  "О,  проклятый
рок!", - и лоб мой покрылся бы испариной. Зато жажда меня, разумеется,  не
мучила бы. Я пью, следовательно, существую. И  он  метнулся  к  мини-бару,
сорвал наклейку, достал бутылочку джина и залпом осушил. Наклоняясь, чтобы
закрыть бар, он не мог сдержать улыбку, будто закрывал  дарохранительницу.
И тотчас все в этом мире встало на свои места.
   В комнате было почти совсем темно. Слабый свет падал только из  ванной,
освещая часть постели, где лежала девушка. Он увидел босые  ноги,  джинсы,
майку с засохшими каплями крови. Потом задержал взгляд на обнаженной шее -
длинной, смуглой На полуоткрытых губах и белеющей в темноте полоске зубов;
Увидел прикованный к нему взгляд. Тронул лежащий в кармане ключ  от  своей
комнаты, сглотнул слюну. Пора уносить отсюда ноги.
   - Тебе лучше?
   Она молча кивнула. Корсо глянул на часы, хотя  точное  время  ему  было
вроде бы и ни к чему. Он не помнил, чтобы, входя, включал радио, но теперь
откуда-то лилась музыка. Грустная песня на французском языке.  Девушка  из
портового кабачка влюбилась в незнакомого моряка.
   - Ладно, мне пора.
   По  радио  женский  голос  продолжал  раскручивать  печальную  историю.
Морячок тот снялся с якоря и исчез навсегда,  а  девушка  все  смотрела  и
смотрела на пустой стул и мокрый круг,  оставленный  его  стаканом.  Корсо
подошел к ночному столику, взял свой носовой платок, выбрал край почище  и
вытер целое стекло в очках. И тут он заметил, что у  девушки  снова  пошла
носом кровь.
   - Ну вот, опять, - сказал он.
   Тонкая струйка, как и прежде, стекала к верхней губе, потом  -  к  углу
рта. Девушка поднесла руку к лицу и, разглядывая красные пальцы, стоически
улыбнулась.
   - Пускай.
   -  Надо  бы  все-таки  позвать  врача.  Она  чуть  прикрыла   глаза   и
отрицательно покачала головой  -  очень  мягко.  Теперь,  в  полутьме,  на
подушке,  усеянной  большими  темными  пятнами,   она   выглядела   совсем
беспомощной. Так и не надев очки, он сел на край кровати и протянул руку с
платком к ее лицу. И когда он наклонился, его тень, прорисованная в  косой
полоске света, падающего из ванной на стену,  нерешительно  дрогнула,  как
будто выбирала между светом и мраком, а потом растаяла в углу.
   И тут девушка  сделала  нечто  неожиданное.  Не:  обращая  внимания  на
платок, который он ей протягивал, она подняла испачканную  кровью  ладонь,
коснулась лица Корсо и прочертила  пальцами  четыре  линии  -  ото  лба  к
подбородку. Но после этой необычной ласки не отняла теплой влажной руки, и
он  чувствовал,  как  капли  крови  текут   по   четырехполосному   следу,
оставленному на его коже.  В  прозрачных  зрачках  девушки  сквозил  свет,
лившийся в комнату из приоткрытой двери, и Корсо  вздрогнул,  разглядев  в
них удвоенное отражение своей потерянной тени.
   По радио звучала уже другая песня, но они перестали слушать. От девушки
пахло теплом, вернее, лихорадочным жаром, и под тонкой кожей на обнаженной
шее билась нежная жилка. В комнате струйки света  и  темнота  перемежались
сизым полумраком, где  предметы  теряли  свои  очертания.  Она  прошептала
что-то невнятное, очень тихо, и глаза  ее  переливчато  блеснули,  а  рука
скользнула к затылку Корсо, размазывая свежую кровь  вокруг  его  шеи.  Он
почувствовал вкус крови во рту и склонился к  девушке,  коснулся  призывно
приоткрытых губ, из которых едва  пробивался  стон,  такой  слабый,  точно
долетел он сюда из далеких-далеких времен, - долгий, тягучий и вековечный.
На краткий миг в биении этой плоти ожили воспоминания  о  всех  предыдущих
смертях Лукаса Корсо, словно их принесло течением темной и неспешной реки,
воды которой были так величаво покойны, что казалось, их покрыли лаком.  И
он пожалел, что у девушки  нет  имени,  которое  запечатлелось  бы  в  его
сознании вместе с этим мгновением.
   Но уже через секунду на лицо его вернулась досадливая гримаса;  охотник
за книгами вдруг увидал сцену со стороны: он сидит на краю кровати,  прямо
в плаще, все еще во власти наваждения, а она  тем  временем,  чуть  выгнув
спину, как красивое молодое животное, расстегивает пуговицу на джинсах. Он
наблюдал  за  ней  и  в  душе  снисходительно  ухмылялся,  преисполнившись
ироничного и усталого благодушия, которое порой умел напускать на себя.  И
наблюдал скорее с любопытством, чем с  желанием.  Девушка  дернула  молнию
вниз, и открылся треугольник смуглой кожи на  фоне  белого  хлопка,  затем
белая ткань  поползла  вниз  вместе  с  джинсами.  Он  увидел  ее  длинные
загорелые ноги, вытянутые на кровати, и они лишили Корсо - обоих  Корсо  -
рассудка, как чуть раньше удар одной из этих ног лишил Рошфора  нескольких
зубов. Потом она подняла руки, чтобы  снять  майку,  и  движение  ее  было
абсолютно  естественным,  в  нем  не  чувствовалось   ни   кокетства,   ни
заученности; при этом она не сводила с Корсо спокойных  и  нежных  глаз  -
пока майка не закрыла ей лицо. Тогда  контраст  стал  еще  сильнее:  опять
белый хлопок, на сей раз скользящий  вверх,  и  загорелая  кожа,  упругая,
теплая плоть, тонкая талия, тяжелые прекрасные груди - их очертания  четко
вырисовывались  на  фоне  светящейся  двери;  ложбинка   у   изгиба   шеи,
полуоткрытый рот и снова глаза, в которых сиял похищенный у неба свет. А в
самой глубине глаз - плененная тень Корсо, словно душа,  замкнутая  в  два
одинаковых стеклянных шара или изумруда.
   Но тут-то он и понял, что у него ничего не получится. Это было одно  из
тех мрачных предчувствий, которые предваряют некоторые события и  отмечают
их еще до того, как они случились, вещим знаком неминуемой  катастрофы.  А
если сказать проще, то, швыряя последнюю одежду  на  пол,  туда,  где  уже
валялся плащ, Корсо обнаружил, что начавшаяся было эрекция решительно  шла
на  спад.  Так  что  -  зелен  виноград!  Или,  как   выразился   бы   его
прапрадед-бонапартист,  "1а   Garde   recule"   -   "Гвардия   отступает".
Окончательно и бесповоротно. Он вдруг  почувствовал  нахлест  тоски,  хотя
понадеялся, что его несвоевременная, и досадная  слабость  какое-то  время
останется незамеченной. С  некоторыми  предосторожностями  он  лег  ничком
рядом  с  нежным  смуглым  телом,  которое  ждало  его  в  темноте,  решив
прибегнуть к методу, который Император, завязший в грязи Фландрии,  назвал
"тактическим косвенным приближением", - то есть к  изучению  местности  на
приличном расстоянии и отказу от контактов  в  опасной  зоне.  Выбрав  эту
благоразумную тактику, он решил немного потянуть время - на всякий случай,
а вдруг подоспеет Груши с  подкреплением,  -  и  начал  неспешно  целовать
девушку в губы и шею. Напрасные надежды. Груши не появлялся;  видно,  этот
подстрекатель гонялся где-то за пруссаками, стараясь держаться подальше от
поля боя. Но тревога Корсо обернулась  настоящей  паникой,  когда  девушка
прижалась к нему, просунула стройную, крепкую и горячую ногу между его ног
- и тотчас обнаружила, какая беда с ним  стряслась.  Он  увидел,  как  она
растерянно улыбнулась. Но это была подбадривающая улыбка из серии  "браво,
боец, я уверена, что ты  справишься".  Потом  она  как-то  особенно  нежно
поцеловала его и протянула своевольную руку, чтобы помочь делу. Но  именно
в тот миг,  когда  Корсо  почувствовал  прикосновение  ее  руки  к  самому
эпицентру драмы, он окончательно пошел ко дну. Как "Титаник".  Камнем.  На
палубе играет оркестр. Женщины и дети в первую очередь. Следующие двадцать
минут можно было назвать  агонией  -  в  такие  моменты  человек  начинает
припоминать, что плохого он сделал в жизни. Героические атаки  разбиваются
о стойкие ряды шотландских стрелков. Пехота начала  готовиться  к  штурму,
едва забрезжила надежда на победу. Импровизированные  вылазки  стрелков  и
пехотинцев, тщетно мечтающих застать противника врасплох. Выстрелы гусар и
мощные залпы кирасиров. Но все  попытки  кончались  одинаково:  Веллингтон
ликовал, укрепившись в маленькой и неприступной бельгийской  деревушке,  и
его главный волынщик играл марш Серых шотландцев под самым носом у  Корсо,
а Старая Гвардия,  вернее,  то,  что  от  нее  осталось,  сжав  челюсти  и
задыхаясь в простынях, с отчаянием поглядывала на часы, которые  Корсо,  к
несчастью, не снял с руки. Капли пота размером с кулак стекали у  него  по
волосам. А потерянный взгляд блуждал по комнате - поверх плеча девушки - в
поисках пистолета. Охотник за книгами желал пустить себе пулю в лоб...
   Девушка спала. Очень осторожно, чтобы не разбудить ее,  Корсо  протянул
руку к плащу и достал сигареты.  Закурив,  приподнялся  на  локте  и  стал
смотреть на нее. Она лежала на спине, голая, откинув  голову  назад  -  на
испачканную уже засохшей кровью подушку, и тихо дышала полуоткрытым  ртом.
От нее по-прежнему пахло лихорадочным жаром и теплой  плотью.  При  слабом
свете, льющемся  из  ванной  комнаты,  Корсо  мог  любоваться  неподвижным
прекрасным телом. Вот, сказал он  себе,  шедевр  генной  инженерии.  Потом
задумался о том, какие тайны - вернее, какие смешения кровей, слюны, кожи,
семени и случайностей - сошлись во времени,  чтобы  соединить  звенья  той
цепочки, которую она собой завершала. Ведь здесь, в  этом  восемнадцати  -
или двадцатилетнем  теле  были  представлены  все  женщины,  все  существа
женского пола за всю историю рода человеческого. Он уловил биение жилки  у
нее на шее, различил едва приметные удары сердца,  скользнул  взглядом  по
нежной линии, которая вела от спины к талии и округлялась  на  бедрах.  Он
нежно тронул кончиками пальцев маленький, покрытый завитками  треугольник,
где кожа была чуть светлее и где Корсо так и не сумел разбить как положено
свой бивак. Девушка разрешила ситуацию с безупречным тактом - она ничем Не
выдала разочарования и, едва поняв, что на  штурм  Корсо  идти  не  готов,
превратила все в легкую игру.  Зато  обстановка  разрядилась;  по  крайней
мере, ему не пришлось за неимением  пистолета  -  ведь  загнанных  лошадей
пристреливают? - биться головой об угол  ночного  столика,  хотя  и  такой
вариант успел мелькнуть в его помраченном мозгу;  правда,  дело  кончилось
полумерой - он незаметно саданул кулаком по стене,  чуть  не  разбив  себе
костяшки; и девушка,  почувствовав  резкое  движение,  а  затем  внезапную
напряженность его тела, с изумлением глянула на Корсо. Честно говоря, боль
и усилие, которое он  прилагал,  чтобы  не  завыть,  помогли  ему  немного
успокоиться,  и  Корсо  даже  удалось  овладеть  собой  настолько,   чтобы
изобразить кривую улыбку и сказать девушке, что  такое  с  ним  происходит
только в первые тридцать  раз.  Она  расхохоталась,  прижалась  к  нему  и
принялась нежно и радостно целовать его глаза  и  губы.  Какой  ты  идиот,
Корсо, мне это безразлично.  Абсолютно  безразлично.  Так  что  он  сделал
единственное,  что  в  таких  обстоятельствах  мог  сделать:   ограничился
добавлением приправ - умелые пальцы в нужном месте, что  дало  если  и  не
триум