за -- так это мускулатурой. Взгляни на их ноги". Сенатор был самым рослым мужчиной на корте, высокий рост Люция из МТИ был незаметен, потому что он играл, благоразумно согнув ноги, полуприсев, молодые женщины восхищались, аплодировали, фотографировали, отходили и возвращались, поразительно, как адекватно выражает мужчина, или так только кажется, свою истинную сущность, состязаясь с другими мужчинами на теннисном корте, серьезная парная игра -- настоящая проверка, причем весьма рискованная. Сенатор и Рей Энник, его друг-адвокат, весело и с энтузиазмом сражались с соперниками, годящимися им в сыновья, мужчина старится с ног, но опытный игрок знает, как сберечь ограниченные силы и заставить выложиться противника, Сенатор легко и непринужденно двигался на корте, как человек, привыкший к теннису с детства, эти крутые подачи в дальний угол поля, при которых мяч проносится так низко, что едва не касается сетки, говорили о долгих годах тренировок, эти выполненные с почти автоматической точностью подачи, когда мяч приземлялся в точно рассчитанном месте, и еще -- что совершенно покорило Келли и других зрителей -- Сенатор в спорных случаях признавал, что мяч упал на его стороне, даже когда было ясно, что мяч вышел за черту. Отличное спортивное поведение. Иногда выиграть, сохраняя достоинство, так же трудно,как и проиграть. Но потом соотношение сил изменилось. Люций с его необычной манерой подавать и любовник Стейси с его резкими бросками к сетке и мощным парированием мяча тыльной стороной ракетки измотали Сенатора и Рея Энника, сыграло свою роль и солнце, а также порывистый ветер и неважное состояние корта Сент-Джонов. Келли потихоньку улизнула, проявив такт, еще до окончания последнего сета, чтобы не попасться Сенатору на глаза сразу после поражения, когда он, посмеиваясь и подшучивая над собой, пожимал руки молодым соперникам, улизнула, чтобы не слышать слов, которые мужчины в таких случаях говорят друг другу, желая скрыть то, что хотели бы сказать на самом деле. Нет: она шла вдоль берега, ветер трепал ее волосы, желтая кружевная блуза свободно наброшена поверх белого купальника, длинные, гладкие, сильные ноги порозовели на солнце. Она шла по берегу моря, а рядом шел высокий, широкоплечий, красивый мужчина, по-медвежьи крупный, с тронутыми сединой волосами и лицом знаменитости, но лицо это было приятным, открытым, славным, лицо доброго дядюшки -- а голубизна глаз просто нестерпимая, такая режущая и острая, как голубизна свежевымытого стекла. И как неподделен его интерес к Келли Келлер. Это льстило ее самолюбию. Он расспрашивал ее о работе у Карла Спейдера, о друзьях и коллегах, просто о жизни и выразительно кивал, да, конечно, он читал ее статью о смертной казни в "Ситизенс инкуайери", конечно же читал. И полюбопытствовал, держась все так же непринужденно, по-отечески улыбаясь, а есть ли у нее в настоящее время друг? И не хотела ли бы она работать в Вашингтоне?, А может, со временем вообще перейдет в его команду? Покраснев от удовольствия, Келли Келлер, будучи дочерью юриста и потому достаточно рассудительной, пробормотала что-то вроде: "Там будет видно, Сенатор". Конечно. Как предусмотрительно поступил Сенатор на съезде Демократической партии в 1988 году, отклонив предложение Майкла Дукакиса выдвинуть в паре с ним свою кандидатуру на пост вице-президента. Пусть Бентсен борется за второе место, соревнуясь с этим нелепым Куэйлом, он же станет либо президентом, либо никем. Столь же предусмотрительно было не разворачивать самому битву за президенте- кий пост, ведь в отличие от Дукакиса он понимал, что на выборах демократам ничего не светит. А вот Келли Келлер этого не понимала. Годы правления Рейгана, удручающее падение духовности, лицемерие, жестокость, ложь с косметической улыбкой на устах... разве Америка всего этого не видела! И все же слепой оказалась именно Келли, и дурочкой к тому же. Теперь, несколько лет спустя, гуляя в обществе сенатора Соединенных Штатов по пляжу, где дети соседей Баффи натыкали в песок по случаю Четвертого июля миниатюрные американские флажки, она весело хохотала, предавая осмеянию тогдашнее свое отчаянное состояние, близкое к нервному срыву. Но Сенатор не засмеялся. И заговорил горячо: -- Как же! Я отлично понимаю. Когда Стивенсон проиграл Эйзенхауэру, мне хотелось умереть. Как я любил этого человека! Келли Келлер удивленно выслушала признание. Мужчина любит другого мужчину? Хотя бы даже как политического единомышленника? Сенатор заговорил об Эдлае Стивенсоне, Келли его внимательно слушала. Она с уважением относилась к Стивенсону, хотя имела о нем довольно смутное представление, она изучала, конечно, этот период американской истории, феномен Эйзенхауэра, как выражался их преподаватель, но сейчас ей не хотелось, чтобы ее экзаменовали. Ей также не хотелось упоминать о снисходительном отношении отца к этому политику, а сама она не могла даже вспомнить, сколько кампаний он провел, одну или две. Кажется, в начале 50-х? Осторожно поинтересовалась: -- Вы работали с ним, Сенатор? -- Во время второй кампании. В тысяча девятьсот шестидесятом. Тогда я учился на втором курсе Гарварда. А в первый раз, когда он почти победил, я был еще ребенком. -- Вы всегда занимались политикой? Он счастливо улыбнулся, обнажив свои крупные зубы, этот вопрос пришелся ему по душе. -- Политика -- в природе вещей, человек -- политическое животное по самой своей природе. Кого он цитировал? Аристотеля? Келли Келлер, выпившая сегодня днем непривычно много для себя пива, радостно засмеялась в ответ. Как будто это было невесть какое открытие. Ее будоражил ветер, трепавший волосы, тревожила красота острова. Грейлинг-Айленд. Мэн. Усыпляющий шум прибоя, высокий берег, песчаный с галькой пляж, протянувшийся на много миль, его красиво обрамляли кусты дикой розы и нанесенные ветром высоченные дюны, иногда по этим горам пробегали легкие волны, словно кто-то осторожно шевелил песок гигантскими граблями. Как же необыкновенно повезло Келли Келлер, что она оказалась здесь. Ее удивляло, что она держится так уверенно, так кокетливо. Вот и сейчас задала лукавый вопрос: -- Это относится только к мужчине? Или женщина -- тоже политическое животное? -- Некоторые -- да. Такое бывает. Но обычно женщины считают политику скучным делом. Борьбой за власть мужских самолюбий, чем-то вроде войны. Так? Утомительным и однообразным занятием, несмотря на всю суету. Но Келли не хотела идти у него на поводу. И, нахмурившись, проговорила, чувствуя себя почти что на университетском семинаре, одной из "сильных" студенток: -- Женщины не могут позволить себе считать политику скучным делом! Во всяком случае, не сейчас. Верховный суд, проблема абортов... Теперь они шли заметно медленнее. Взволнованные, запыхавшиеся. Белый раскаленный песок обжигал нежные подошвы Келли. В то же время руки от нестихающего ветра покрылись гусиной кожей. Здесь, наверное, градусов на десять прохладнее, чем в Бостоне. Сенатор, заметив эти крошечные пупырышки, нежно провел пальцем по ее руке. Келли еще сильней затрясло от этого прикосновения. -- Ты замерзла, дорогая? Эта штучка на тебе не вызывает доверия. -- Нет. Нет. Мне совсем не холодно. -- Хочешь, повернем назад? -- Нисколько не хочу. Коснулся ее руки. Неожиданное ощущение близости. Стоит совсем рядом, глядя на нее сверху вниз. И тут осторожно, медленно и с какой-то подчеркнутой учтивостью Сенатор обнял Келли Келлер за плечи и, наклонившись, поцеловал, веки ее затрепетали, она была искренне изумлена, поражена и, конечно, взволнована -- как же быстро это случилось, как все же быстро, -- и тем не менее, мгновенно придя в себя, она не потеряла головы, пятки ее глубоко зарылись в скрипучий песок, а сама она прильнула к мужчине, возвращая поцелуй, словно выполняя естественную и желанную обязанность -- неизбежное развитие их разговора. И как была смела, даже легкомысленна, слегка покусывая зубами его язык. Как приятно. Боже, как приятно. Чего уж скрывать -- очень приятно. А в это время черная вода заполнила ее легкие, и она умерла. 26 И еще: внезапно ее заливает слепящий свет, и она оказывается на каталке, ее, привязанную, везут меж огней, на нее глазеют чужие люди, едко пахнет больницей, из ее легких выкачивают черную воду, а из желудка и словно из самих вен ядовитую грязь, и все это за считанные минуты! секунды! целая команда медиков, бригада первой помощи, и, хотя никто не знаком с этой гибнущей девушкой, они возятся с ней как с самым близким человеком, если того нужно было бы вернуть к жизни, и как проворно работают! Ни малейшей заминки! Она хочет сказать им, что пришла в себя и все понимает, пожалуйста, не мучайте меня, эти ремни, что держат ее, просто ужасны, голову плотно прижимают к столу чьи-то руки в резиновых перчатках, а во рту трубка, она введена в горло, толстая, кошмарная трубка, она уходит глубоко внутрь, немыслимо глубоко, больно царапает небо, горло, душит ее, она давится, ее вот-вот вырвет, но этого все же не происходит, она хочет закричать, но не может, и тут сердце ее конвульсивно сокращается в последний раз и замирает, она умерла, она умирала, но они были начеку, готовые бросить вызов смерти, они, не услышав стука ее слабенького сердечка, стимулировали его работу мощным электрическим разрядом. Вот оно! Так! Отлично! Еще разок! Так! Еще! Так! И умиравшую девушку оживили, труп юного существа женского пола вернули к жизни, через пять секунд возобновилась работа сердца, кислород начал поступать в мозг, на прежде безжизненной коже проступил румянец, а на глазах заблестели слезы -- эта жизнь пришла из Смерти: ее жизнь. Боженька, дорогой, не дай Лайзе умереть, не дай, дорогой Боженька, не дай, не дай -- она вместе с другими девочками находилась в соседней комнате -- о боже, ну пожалуйста, -- где они пребывали в состоянии безмолвной истерии -- трое или четверо, жившие с ней в общежитии, -- соседка по комнате, комендант общежития, только на несколько лет старше их, именно Келли Келлер видела, как Лайза Гарди-нер упала в ванной комнате, и именно Келли Келлер с визгом понеслась сообщить об этом коменданту, теперь же она дежурит в комнате посетителей рядом с приемным покоем Бронксвиллской больницы, тоже впавшая в шоковое состояние после того, как увидела, что одну из них пронесли мимо на носилках в бессознательном состоянии с открытыми глазами и ртом, из которого свисал конвульсивно подрагивающий, весь в пене, язык, как бывает во время эпилептического припадка, и Келли Келлер, глядя на это и прижимая к губам сжатые в кулаки руки, подумала: уходит не Лайзина жизнь, а просто -- жизнь, она видела: жизнь вытекала из девушки, как вода из раковины, возможно, она была уже мертва, и разве сумеют врачи вернуть ей жизнь? Сумели и вернули. Позже они узнали, и это многих возмутило, что Лайза Гардинер вместе со своей близняшкой-сестрой Лорой (которую они никогда не видели -- она уехала учиться в Конкордскую академию, штат Массачусетс) и раньше пытались покончить с собой, договорившись принять снотворное, это было три года назад, когда они жили еще дома и учились в восьмом классе города Снайдера, штат Нью-Йорк. Почему так негодовали некоторые девочки? Потому что возможная смерть Лайзы всех переполошила, всех взволновала, ни о чем другом никто не мог говорить, врачи "скорой помощи" взлетели по лестнице, торопливо вынесли Лайзу из ванной, а потом стало известно, что, строго говоря, Лайза умерла, ее сердце остановилось, как же это странно! как ужасно! как поразительно! В конце концов вся эта суета вокруг Лайзы Гардинер начала действовать на нервы, вечно эта девушка умудрялась стать центром внимания, и теперь тоже, с этой смертью, умиранием, как все это утомительно, особенно в конце семестра... Когда Лайза, выйдя из больницы, навестила их, именно Келли Келлер постаралась вести себя с ней подчеркнуто дружелюбно, именно она, и серьезно поговорила с Лайзой, эти две девушки, которые никогда прежде не были особенно близки, никогда не откровенничали друг с другом, теперь сидели, погруженные в беседу, в холле, Лайза что-то говорила, а Келли Келлер увлеченно слушала, низколобая Лайза с расширяющимся книзу носом, как будто она постоянно презрительно фыркала, и Келли, чья хорошенькая мордашка осунулась, уголки губ печально изогнулись, -- люди не сильно отличаются друг от друга, и не так уж много в их жизни того, к чему они по-настоящему стремятся, говорила Лайза своим невыразительным, гнусавым и неестественно громким голосом, если ты одна из близнецов, ты должна это понимать. Нет, я не понимаю, не согласна с этим категорически, и с тобой я не согласна, ведь я не твоя сестра, не одна из близняшек, и, наконец, я -- не ты. 27 Она слышала вой сирены. Видела карету "скорой помощи" на песчаных рытвинах безымянной дороги, красный фонарь вертелся на крыше как волчок. Она тужилась, давясь, -- резиновая трубка была уже в ее горле. Черная, похожая на змею трубка, такая толстая и длинная! такое даже вообразить невозможно! Лайза захихикала. И все тянула, тянула к ней руки... Глаза горели безумным блеском, и еще она облизывалась. Ненормальная. Это сказала о ней Баффи Сент-Джон много лет назад. Просто сумасшедшая. Баффи ущипнула ее, этот шутливый щипок был, черт возьми, весьма болезненным. И проговорила, надув губки, глядя, как Келли Келлер торопливо запихивает вещи в чемодан: я все понимаю, но почему надо ехать сейчас, разве нельзя немного задержаться? -- на что Келли Келлер пробормотала: о Баффи, прости меня, -- сквозь загар на лице и шее проступила краска, она догадывалась, что скажет Баффи после ее отъезда, скажет о ней, а не о Сенаторе: а я-то думала, Келли Келлер мне друг! Келли была слишком смущена, чтобы произнести вслух то, что знали обе. Если я не выполню его просьбу, продолжения отношений не будет! Он поцеловал ее несколько раз, поцеловал взасос, лаская ее тело, они, конечно, были одеты, народу на пляже было не так уж много, но все же берег не пустовал, он совсем потерял голову от желания слиться с ней, и она почувствовала это желание -- не свое, а мужское. Так случалось и раньше: целуясь с мужчинами, Келли Келлер всегда чувствовала не свое, а другое -- мужское -- желание. Мгновенное, пронизывающее все существо, как удар током. И сейчас, переводя дыхание, она испытала все ту же привычную смесь беспокойства и вины: я сделала так, что ты захотел меня, значит, я не могу тебе отказать. Вблизи Келли видела, что Сенатор не так уж красив и, возможно, даже не очень здоров: красноватая, воспаленная кожа с проступающими кое-где пигментными пятнами, мелкая сетка капилляров на крыльях носа и на щеках, отекшие веки пронзительно голубых глаз, налитые кровью белки. Он покрылся испариной и тяжело дышал, словно запыхался от бега. -- Келли. Красавица Келли. Келли молчала, не зная, что сказать, и тогда он прибавил: -- Что мне делать с тобой, Келли? Неужели, только познакомившись, я потеряю тебя? Один из его помощников снял для него номер в мотеле Бутбей-Харбора, совсем нелегкое дело в день Четвертого июля, но теперь у него было пристанище, он зарегистрировался в мотеле, комната ждала его, а где Келли собирается провести ночь? Конечно у Баффи. Та пригласила ее на весь уик-энд, до воскресенья. Сенатор вел себя словно одержимый, но без всякой агрессивности. Она явно поразила его воображение. Вновь поинтересовался, будто забыв, что уже спрашивал, есть ли у нее друг? жених? может, кто-то из тех, кто присутствует на вечеринке? Не тот ли красивый молодой негр из МТИ? Темно-синяя спортивная рубашка Сенатора, плотно обтягивающая его плечи, взмокла от пота. Легкие полосатые брюки сзади смялись. От него пахло пивом, одеколоном после бритья, крепким мужским потом. Нельзя сказать, чтобы этот запах раздражал Келли, скорее наоборот. Она улыбалась. Теперь же она, в ярости рыдая, пыталась объяснить родителям, что она вовсе не испорченная девчонка, вот уж нет. Да, этот мужчина женат, но с женой не живет, кстати, по ее инициативе, она попросила меня уйти, вытолкала взашей, к счастью, дети, их двое, теперь уже взрослые и способны сами оценить ситуацию, Сенатор же наделен необузданной любовью к жизни, к людям, мужчинам и женщинам, ему доставляет удовольствие встречаться с новыми людьми, спорить, у него сохранился вкус к... да просто вкус ко всему. Стремиться во всем дойти до самой сути. Жить полной жизнью. Ну а как иначе узнать, боже, что ты живой? Мистер Келлер, кажется, все понял! Иначе, папочка, ты оказался бы большим лицемером. А вот миссис Келлер была перепугана и взволнована. Видя несчастное лицо матери, Келли,внутренне содрогалась, испытывая жуткое чувство вины, и в то же время прямо-таки заходилась от злости. Мамочка, перестань так трястись надо мной. Матери моих подружек относятся к подобным вещам совершенно спокойно. Но, Келли, я люблю тебя. О черт. Не дави на меня. Я люблю тебя. Я хочу, чтобы тебе никогда, никогда не было больно, Келли, мне хочется уберечь тебя от боли, это для меня главное... можешь не верить мне, но это самое главное... в тот момент, когда мне впервые дали тебя, крохотную, в больнице и сказали, что у меня дочь, я была так счастлива, как никогда прежде или по- том. И тогда я поклялась, что никто никогда не обидит мою дочь, не сделает ей больно, как делали мне, я жизнь за нее отдам, клянусь, Господи. Мама плакала, плакала и Келли, крутя головой, давясь и сплевывая, чувствуя во рту вкус нефти, бензина и нечистот и уже толком не понимая, где находится, почему у нее скрючены позвоночник и обе ноги, она что, перевернулась вверх ногами? -- не разбирая, где тут в темноте верх, и ощущая со всех сторон напор черной воды, которая, бурля, поднималась все выше, стремясь залить ее рот и легкие. Согласилась, хорошо, мамочка, думаю, ты права. Да, Забери меня домой отсюда, мамочка, я здесь. Непонятно, то ли мистера и миссис Келлер вызвали к месту происшествия, где они, стоя на насыпи, смотрели, как вытаскивают из воды автомобиль, то ли они находились уже в больнице -- в помещении рядом с реанимацией. Озадачивали и их лица -- совсем не такие, к каким она привыкла, -- более молодые и привлекательные. Они что, одного с ней возраста? Мамочка -- просто красавица, на лице ни морщинки, глаза ясные -- и, конечно, этот нелепый в претензии на царственность начес, которым так увлекалось их поколение. И папочка -- интересный и худощавый! а волосы у него, вот ведь дела, волосы густые и кудрявые и, как у самой Келли, каштановые с медным отливом, они давно уже такими не были. Она любила своих родителей, конечно же, любила всю жизнь, а теперь в полной опасностей зрелости любила еще сильней, но как рассказать об этом? как найти слова? как правильно выбрать время? Мамочка, папа, послушайте, я люблю вас, вы знаете, что я не теряю надежды, пожалуйста, не дайте мне умереть, я люблю вас, хорошо? С визгом и хохотом бежала она в беленьких носочках по колкому бабушкиному ковру, на ходу скинув новые лакированные туфельки, а сзади ее уже подхватывали ловкие, сильные руки, подкидывали высоко вверх, и каждый раз -- удивление: какие же сильные эти руки, руки мужчины, а он громко кричал: это кто такой?это кто такой? что за ангелочек к нам пожаловал?-- поднимая визжащего и брыкающегося ребенка над головой, руки его при этом слегка дрожали, и девочка потом слышала, как мама и бабушка ругали его, напоминая про высокое давление, и вообще что за глупости, ты мог бы ее уронить. А он ей подмигивал. Дедушка очень любил ее. И вот сейчас ее пронизал холод, и невыразимый ужас сковал сердце, ведь если черная вода зальет ей легкие и она умрет, то родители и бабушка с дедом не вынесут известия о ее смерти. Боже мой, нет, не допусти. Это невозможно. Они так любят Келли, они не переживут. И тут вдруг вспомнила с некоторым облегчением: дедушка Росс умер, значит, хоть его можно исключить. Может, и бабушке не стоит говорить? Келли не видела в этом необходимости, действительно не видела. Мамочка, ты ведь понимаешь меня, правда? А ты, папа? О 'кей? 28 Повсюду на Грейлинг-Айленде росли, почти стелясь по земле, дикие розы, цветущие кусты диких роз, розовато-лиловые лепестки и коварные колкие стебли; следя за игрой мужчин в теннис, Келли машинально провела рукой по розам, наткнувшись на острые шипы. Что это? Rosa rugosa или rosa virginiana? Куда ни глянь, повсюду дикие розы. В цвету. Красиво обрамляют серовато-коричневый берег. А их плоды, похожие на крошечные сливы, тоже красивые, они словно налиты кровью, в их облике есть что-то неуловимо чувственное. Келли потрогала и их, ощупала кончиками пальцев, вонзив поглубже ноготки. Ягоды роз, сказал Сенатор. Он говорил о них с видимым удовольствием, его бабушка настаивала эти плоды и поила семью душистым чаем, а Келли любит такой чай? цветочный чай теперь становится все популярнее, так, кажется? бабушка, как ему помнится, варила из розовых лепестков варенье, а из розовых плодов джем. Впрочем, может, он что-то путает. Из роз, а может, из смородины. Или из черники. На кухне Баффи, высыпав с легкой гримаской в сосуд лед, проговорила: -- А вы с Сенатором поладили, -- и усмехнулась. Келли Келлер тоже улыбнулась, почувствовав при этом, что вся заливается краской, и пробормотала "ну как сказать" и замолчала; в тишине зазвенела, ударяясь о дно пластикового сосуда, новая порция ледяных кубиков, а затем Баффи сказала одну вещь совершенно в ее духе, с Баффи никогда толком не ясно, куда она гнет, то ли это озорная шутка лукавой сообщницы, то ли предупреждение, то ли ядовитый укол, что уразумеешь лишь с запозданием, то ли всего лишь констатация факта. -- Не забудь, -- сказала она, -- что он голосовал за помощь контрас. 29 Келли? Келли? Иди сюда. Она вдруг стала слышать его голос. Он кричал где-то совсем близко, дергал дверцу со стороны водителя, автомобиль сотрясался от его толчков. Она хотела ответить, но рот тут же заполнила вода, она затрясла головой, отплевываясь, я здесь, я здесь, помоги мне, пыталась подтянуться, дрожа от напряжения, на левой руке с небольшой, но хорошо развитой мускулатурой предплечья, тело ее сотрясала дрожь от этого усилия, сколько это продолжалось? минуты? часы? время тонуло в черной воде, о том, что оно не стоит на месте, можно было догадываться только по неуклонному подъему уровня воды, методичному и безжалостному, и еще слышалось тиканье ручных часов, сможет ли Сенатор разглядеть ее? в этой кромешной тьме?., в этой западне, ловушке, гробу, как это называлось, она уже не помнила, ее здесь всю сжало, смяло, стиснуло, иначе она бы не поместилась в этом закутке, ее позвоночник скрючило. Теперь, когда она очнулась, боль в голове стала нестерпимой. Светящиеся пятна расползались у нее перед глазами, словно раковые опухоли. Похоже, кожа лица потеряла чувствительность, она уже давно сложила губы трубочкой -- судорожно тянулась к воздуху, заглатывала его, а пузырь, наполненный живительным газом, уносило тем временем все дальше, он дразнил ее, словно был живым и жестоким упрямцем, и, покачиваясь, плыл то в одну сторону, то в другую, потом снова возвращался, и она из последних сил с рыданиями тянулась к нему. Я здесь. Я здесь. Здесь! Он нырял за ней в черную воду, но нырял где-то поодаль, темнота была кромешная, хоть глаз выколи. А она помнила, что обидела его, и ей нет прощения. Игриво сжав губы, она остановила напор его языка, она думала, что все это шуточки, они почувствовали взаимное расположение, уважение, он действительно уважал ее, она.знала это, знала и потому неохотно раскрыла губы, но его огромный язык тут же заполнил ее рот, трепеща от жгучего желания. И как же стыдно: она так яростно вцепилась в его брючину, а потом в туфлю! А он просто отшвырнул ее! А разбухшая туфля осталась в ее руке. Его туфля! О Келли, подруги будут хохотать как одержимые, а Баффи так и закатится смехом, утирая выступившие на глазах слезы -- о боже, его туфля! Прихрамывая, он бежал в одной туфле по безымянной дороге назад к шоссе, к тому месту, где они свернули и где совершенно точно находился придорожный магазинчик, а также бензоколонка, бар и рядом телефон-автомат. Нет. Ничего еще не произошло. Солнце ярко светило, не собираясь опускаться за горизонт, а этот долгий шумный день весело раскручивался дальше, как колесо точильщика, рассыпая во все стороны огненные искры. Над домом Эдгара Сент-Джона развевается американский флаг из великолепного красно-бело-синего шелка. Удерживающий его флагшток самый высокий на Дерри-роуд, а может, и на всем Грейлинг-Айленде. Мой папа -- патриот, сказала Баффи. Двадцать лет работал на ЦРУ и все еще не выпустил весь пар. Ничего еще не произошло, потому что перед ее глазами снова оказалась Баффи, на сей раз та усаживала гостей, желая их сфотографировать. На ней были джинсы и верх от бикини, темные, блестящие, собранные в "хвост" волосы доходили до пояса, ее пальчики с длинными, вызывающе зелеными ноготками обхватили камеру, кончик языка от усердия застыл меж белых-блестящих зубов. Пожалуйста, не шевелитесь и смотрите сюда... вы тоже, Сенатор, м-мм?.. вот так! Отлично! Сенатора щелкнули еще несколько раз -- у стола, накрытого на воздухе, -- он стоит в небрежной позе, одна нога на скамейке, локоть -- на колене, обтянутом легкой полосатой тканью, а рядом из-под его руки смеется в объектив Келли, и камера зафиксировала ее улыбку, Сенатор тоже улыбается, но более сдержанно, как бы про себя, почти застенчиво, эта полуулыбка исчезает, не успев появиться, глаза тоже посерьезнели, он будто размышляет, какую подпись могут поставить под этой легкомысленной фотографией телеграфные агентства Соединенных Штатов и многих других стран, как откомментируют ее в телевизионных новостях? Но нет, знать будущее нельзя. Даже" если оно твое. В одной туфле, хромая на одну ногу. Вымокший до нитки, он весь дрожал, бормоча вслух: о боже, о боже, о боже. 30 ...В настоящее время в Соединенных Штатах сохранилось пять видов смертной казни. Последние постановления Верховного суда, автономия отдельных штатов. Подавляющее большинство опрошенных высказываются за сохранение смертной казни. Почему? Потому что это сдерживающий фактор. Закон тем самым утверждает: жизнь -- величайшая ценность. Из пяти видов самый древний -- казнь через повешение. Последний раз имела место в Канзасе в 1965 году. Приговоренному потребовалось шестнадцать минут, чтобы умереть, иногда такая казнь длится еще дольше. В Монтане ей до сих пор отдают предпочтение. Видите ли, только так можно воздействовать на этих зверей. В Юте практикуется расстрел. С 1890 года в штате Нью-Йорк применяют электрический стул. Это считается более "гуманной" альтернативой повешению или расстрелу: приговоренного (мужчину или женщину) накрепко привязывают к стулу, к ногам и наголо выбритой голове подводят медные электроды. Включают на тридцать секунд ток от 500 до 2000 вольт. Речь идет о закоренелых преступниках -- убийцах. Умственных и нравственных уродах. Если за указанное время смерть не наступает, ток включают снова. И так два, три, четыре раза подряд. У некоторых исключительно выносливое сердце. При этом случаются всякие неожиданности. Иногда тело начинает дымиться, иногда даже вспыхивает синевато-оранжевым пламенем. Начинает попахивать жареным мясом. Бывает, что глаза вылезают из орбит и болтаются на щеках, как при повешении. Случаются непроизвольная рвота, мочеиспускание, дефекация. Кожа краснеет, покрывается пузырями, вздувается и начинает лопаться, как переваренная сосиска. Иногда ток подается слабее, чем нужно, и тогда смерть наступает не сразу, она растягивается во времени. Узника медленно замучивают. Все это не для обычных, цивилизованных людей, вроде нас с вами, а для тех, кто представляет явную угрозу обществу, кого нужно раз и навсегда остановить. Если этого не сделать, ограничившись мягким судебным приговором, они, выйдя на свободу, снова возьмутся за старое! В 1924 году в Неваде впервые ввели в обращение газовую камеру. Новшество приветствовали как "гуманную" альтернативу. Приговоренного к смерти (мужчину или женщину) привязывают к стулу, под которым стоит сосуд со смесью серной кислоты и дистиллированной воды, туда кидают цианистый натрий, в результате чего выделяется цианистый водород. В мозг заключенного перестает поступать кислород, и он задыхается, испытывая ужас. Расовый вопрос здесь ни при чем, поверьте мне, все эти домыслы -- отвлекающий маневр, возможно, они возникают потому, что в Соединенных Штатах к смертной казни чаще приговаривают цветных, возможно, согласно статистике, убивший негра белый имеет меньше шансов получить смертный приговор, чем совершивший такое же преступление чернокожий американец, конечно, в каждом штате, округе, городе, в той или иной сельской местности и даже у каждого прокурора свое отношение к этой проблеме, кое-кто может быть даже расистом, но, помилуйте, нельзя же приспосабливать уголовное право к проблемам общества. Начинаются жуткие судороги, как при эпилептическом припадке. Глаза вылезают из орбит. Кожа приобретает багровый цвет. Причиной смерти становится не мгновенная интоксикация всех жизненно важных органов, а мучительное удушье. "Это наиболее жестокий способ лишения жизни" (мнение врача). Новейший метод лишения государством жизни своих граждан с помощью смертоносных инъекций с энтузиазмом провозглашен самым "гуманным". Изобретен в 1977 году и впервые опробован в Оклахоме. Приговоренного к смерти (мужчину или женщину) прочно привязывают к операционному столу, затем ему делают внутривенное вливание. Сначала это раствор барбитурата, потом сто миллиграммов павулона, мышечного релаксанта, и, наконец, чтобы смерть наступила быстрее, хлористый калий. Эти скоты не заслуживают, чтобы с ними так возились, проявляя такое милосердие, ведь это же не люди, а звери. Зачем сохранять им жизнь, кормить, обслуживать, пусть они тоже страдают, как их жертвы, "око за око", "зуб за зуб", разве не так? Ответьте. Стоимость такой инъекции ничтожна, что не может не радовать озабоченную бюджетными проблемами законодательную власть и играет на руку поборникам смертной казни: ведь такая смерть безболезненна -- просто погружение в вечный сон, обществу не предъявишь обвинений в варварстве, желании причинить приговоренному физические страдания, жестоко отомстить. Поиск "гуманных" альтернатив в смертной казни ведется совсем не ради осужденного, а ради спокойствия американских граждан, чтобы преднамеренное убийство, санкционированное государством, не тревожило их совесть... Он польстил ей, Элизабет Энн Келлер, сказав и повторив еще раз, что да, он читал ее статью в "Ситизенс инкуайери"... во всяком случае, кто-то из его команды сделал для него "выжимку". А почему она написала статью на такую тему, полюбопытствовал Сенатор. Келли Келлер помолчала, не желая говорить, что тему предложил Карл Спейдер, а потом сказала: -- Эта проблема давно интересует меня, чем больше в нее входишь, тем большим отвращением преисполняешься. -- И это было правдой. Так же, как и ее ссоры с отцом. "Око за око, зуб за зуб" -- а почему бы и нет? Пусть это жестоко, пусть примитивно, но все же подкрепляет тезис о том, что жизнь -- величайшая ценность. Почему бы и нет? Что касается Сенатора, то он, конечно, был среди тех, кто выступал за отмену смертной казни. И конечно, храбро противопоставил себя ее сторонникам, которых хватало в его родном штате, где узаконена казнь на электрическом стуле и где в настоящее время ожидали исполнения приговора несколько осужденных, чьи просьбы о помиловании были отклонены. И конечно, выступал с речами на эту тему. Он столь же красноречив и непреклонен в своих политических убеждениях, как и его друг Марио Куомо. Смертная казнь неприемлема для цивилизованного общества: ведь лишение человека жизни по какой бы то ни было причине безнравственно, общество в этом случае опускается до пещерного уровня самого убийцы. И особенно страшно -- при несовершенстве американского законодательства, -- что всегда существует опасность приговорить к смертной казни невинного (мужчину или женщину)... а эту ошибку поправить уже нельзя. 31 Я готова? Она спешно упаковывала свои вещи, хотя только вчера вечером выкладывала их бережно и торжественно, как если бы комната на Грейлинг-Айленде с земляничными обоями и целомудренной постелью под белым кисейным покрывалом была неким священным местом, о котором она забывала между визитами, теперь же эта комната стала местом, из которого она сама себя изгоняла. Они собирались удрать от Баффи ровно в семь, чтобы успеть к семи тридцати на паром, уходящий на Бутбей-Харбор, но тут подкатила машина с новыми гостями, и Сенатор, поглощенный беседой, потянулся за новой рюмкой, а может, им пропустить этот паром, когда там следующий?--не важно, какой-нибудь обязательно будет. Ни на что не рассчитывай. Что будет, то и хорошо. Так рассудительно Келли Келлер наставляла сама себя. И все же ее руки дрожали. Дыхание участилось. В висевшем над бюро сердцевидной формы зеркале в плетеной белой раме плыл восторженный раскрасневшийся девичий лик, полный светлой надежды. В самом деле мысли ее унеслись далеко, подобно заблудшему бумажному змею, выписывающему пьяные кренделя высоко в небе над дюнами, а ведь он, приходило ей на ум, живет врозь с женой, их супружество, по его словам, закончилось, а избиратели теперь не так уж пуритански строги к разводам. Избегать даже видимости нарушения приличий. Даже намека на скандальную внебрачную интрижку. Это уже другой мир, не тот, что ты знала, мама. Хотелось бы, чтобы ты это поняла. И оставила бы меня наконец в покое! Когда она с банкой пива в руке проходила через кухню, там тихо и раздраженно говорил по телефону Рей Энник, в его обычно изысканной речи мелькали словечки типа "задница", "мать твою", это потрясло Келли, говоривший по телефону человек был совсем не похож на добродушного, улыбчивого мужчину, романтически ухаживающего весь этот день за Баффи Сент-Джон и предупредительного по отношению к ней самой, он проводил ее взглядом (подернутые пеленой глаза, отечное лицо, он весь день пил, и проигрыш в теннисной партии его расстроил), в котором было нечто от взгляда кошки, инстинктивно, с бесстрастным хищным любопытством следящей за движущимся предметом; стоило Келли скрыться из виду, выпасть из поля его зрения, он тут же перестал о ней думать. "Слушай, мать твою, говорю же, все уладим в понедельник. Ясно?" Балансируя на одной ноге, Келли Келлер торопливо стаскивала с себя белый купальник, тот, что купила в прошлую субботу на сезонной распродаже в "Лорд энд Тейлор", и тут же натянула летнее трикотажное платье-рубашку в бледно-лимонную полоску, без рукавов -- ее красивые плечи с гладкой бархатистой кожей оставались открытыми, а то местечко, к которому он прикоснулся губами, казалось, еще хранило их тепло. Неужели все это было на самом деле, думала Келли Келлер. И повторится снова. Снова. Жизнь любишь, потому что она твоя. Ветер шевелил метелки высокого тростника, точь-в-точь человеческие фигуры. Белесые, раскачивающиеся на ветру. Во всяком случае, если смотришь сбоку. Ветер, холодный восточный ветер с Атлантики. Дрожащая, словно бледное пламя, рябь воды, бьющейся, разбивающейся о берег. По словам Баффи, самые высокие из дюн достигали в этих местах семидесяти футов, принимая невероятные очертания; посаженные здесь сосны не могли сдержать их тягу к миграции, пески перекатывались по острову, словно волны, чередуя гребни и впадины и двигаясь с запада на восток. Скорость -- от десяти до пятнадцати футов в год, это было измерено. На Дерри-роуд с ними велась постоянная борьба, но их не сдерживали ни снегозащитные заграждения, ни трава на побережье. "Здесь, конечно, очень красиво, но, видите ли, -- и с невольным содроганием, -- несколько диковато для человека". И сейчас порывы ветра сотрясали покатую крышу над ее комнатой, но внутри было так уютно, так безопасно -- в постельке, где она лежала, укутанная, под бабушкиным покрывалом с вышитыми по краям маленькими медвежатами. Ты любишь свою жизнь. Ты готова. Она не хотела соглашаться. И одновременно хотела. Да, на паром, в Бутбей-Харбор. В Бутбей-Марриот на самом деле. А что дальше? После Бутбей-Харбора, после пятого июля?.. Келли Келлер завоюет любовь этого мужчины. Она знает как. Келли удивила эта мысль и особенно сила чувства, вложенного в нее. Да, ты готова. В машине она включила приемник, послышалась пронзительная синтезаторная музыка -- одни беспорядочные звуки, никакой организации. И как трогательно, что пятидесятилетний Сенатор с ностальгией вспоминает свою давнюю юность! Она согласилась, хотя видела, как много Сенатор выпил, поначалу он берегся, пил только белое вино, воду "перрье" и низкокалорийное пиво, потом перешел на более крепкие напитки, его поддержал и Рей Энник: оба были самыми великовозрастными в этой молодежной компании. Стареющие мужчины. Так оно и есть, и оба такими себя и считают, это видно невооруженным глазом. Четвертое июля. Праздник, утративший былое значение, но один из тех, который отмечают все американцы, почти все. Ракеты, взрываясь, расцвечивают небо. Так всегда бывает, и флаг, конечно, все еще там, над домом. В нетерпеливом, восторженном предчувствии чего-то они свернули на проселок, где "тойота" продолжала уверенно мчаться вперед, несмотря на рытвины и колдобины. Сенатор -- опытный водитель, -- очевидно, наслаждался быстрой ездой, его нервная энергия как бы подстегивала, усиливала стремительность их поспешного бегства. Может, в их намерения как раз и входило сбиться с пути? Пропустив пару рюмочек, Келли Келлер призналась Сенатору, что он был темой ее диплома в университете, и это нисколько не рассердило и не смутило его, напротив, он прямо-таки расцвел от удовольствия. -- Что вы говорите? Надеюсь, я не разочаровал вас? -- Конечно нет, Сенатор. Они оживленно болтали, другие гости прислушивались к их беседе: Келли Келлер и Сенатор потянулись друг к другу. Келли как бы со стороны слышала свой голос, говоривший Сенатору, какие именно из его идей больше других взволновали ее: создание комитетов по взаимодействию соседних районов, особенно в наиболее бедных частях страны с преобладанием городского населения, -- через эти комитеты граждане могли бы непосредственно вступать в контакт с избранными ими должностными лицами; учреждение групп продленного дня в детских учреждениях; бесплатная медицинская помощь; коррективная образовательная программа; финан- совая поддержка искусства, в частности театров национальных меньшинств. Пылко звучала речь Келли, и Сенатор внимал ей как завороженный, в изумлении глядя на девушку, словно она была не одним человеком, а целой огромной аудиторией. Никогда еще его мысли не казались ему столь благородными, разумными и убедительными, никогда еще его слова не звучали так благозвучно, поэтично, вдохновенно. Келли, к ее стыду, вдруг вспомнился циничный афоризм Шарля де Голля, его любил цитировать Карл Спейдер: "Политик никогда не верит тому, что говорит, и оттого чрезвычайно удивлен, когда ему верят другие". В смущении Келли резко оборвала поток слов: -- Простите, Сенатор, все это вы, наверное, слышали уже тысячу раз. А Сенатор учтиво и вместе с тем серьезно отозвался: -- Да, Келли, возможно... но ни разу -- от вас. Совсем близко, со стороны соседей, слышится треск фейерверка. А высоко над головой полощется, мерцая звездочками, американский флаг семейства Сент-Джон. Но тут черная вода затопила ее легкие, и она умерла. Нет, пока еще нет; наступило время празднества, ветер доносил аппетитный запах жарящегося на гриле мяса, там колдовал Рей Энник, он выглядел очень комично в поварском колпаке и фартуке, Рей был пьяноват, его пошатывало, но, как ни странно, в качестве кулинара он оказался на высоте: перед ним громоздились куски маринованного тунца, цыплята в соусе "текс-мекс", багрово-красные филейные части размером с оладьи. Вареные початки кукурузы с маслом, ведерки с картофельным салатом, салатом из сырой капусты, моркови и лука, салатом из фасоли, рисом с приправой карри, банки с пивом -- все это мгновенно разбиралось. Как разыгрался у всех аппетит, особенно у молодежи! Сенатор тоже уплетал за обе щеки, поминутно тщательно утирая рот бумажной салфеткой. Келли с трудом заставляла себя есть, хотя у нее голова кружилась от голода. Она подносила вилку ко рту и тут же ее опускала. Среди гостей Баффи многие хотели бы поговорить с Сенатором, но он просто зациклился на Келли Келлер, как если бы, словно в самой фантастической из всех сказок, совершил свой импровизированный вояж на Грейлинг-Айленд только для того, чтобы встретиться с нею. У Келли Келлер от радостного возбуждения разгорелись щеки. Ей пришло в голову, что рассказ об этом ее знакомстве произведет большое впечатление на Карла Спейдера, он еще и позавидует ей. У соседей с шумом взорвались, празднично озарив небо, несколько ракет -- Сенатор недовольно поморщился. Боится, что его застрелят, мелькнуло в голове у Келли. Ничего удивительного, любой человек, добившись такой известности, опасается покушения. Сенатор произнес: -- Не люблю я этот праздник, Четвертое июля. С детства он связан у меня с поворотом к осени. Половина лета прошла, и теперь оно неотвратимо катится к концу. Выражение его лица при этих словах было необычным, меланхолически озадаченным -- он по-прежнему часто промокал губы. Разводы кетчупа на салфетке напоминали следы от губной помады. -- Наверное, вам часто приходится в праздники участвовать в разных официальных церемониях? Тратить на это уйму времени? Произносить речи, принимать награды... Сенатор безразлично пожал плечами. -- Когда в ушах так часто звучит собственный голос, чувствуешь себя одиноким. -- Одиноким? -- рассмеялась Келли. Но Сенатор продолжал быстро говорить, словно исповедуясь, явно не желая, чтобы его перебивали: -- Иногда я просто бешусь, это рождается где-то внутри, бешусь оттого, что начинаю презирать произносимые мною слова, и не потому, что они лживы, а просто потому, что произношу их, как делал до этого бессчетное число раз, все эти "принципы", "идеалы", а ничто в этом чертовом мире так и не меняется. -- Он замолчал и отхлебнул большой глоток из стакана. Стиснутые зубы: он действительно казался разгневанным. -- Ненавидишь свою так называемую "популярность" по той же причине, по которой другие восхищаются тобой. Келли Келлер почувствовала себя еще более польщенной, все выглядело так -- а разве нет? -- будто, говоря о других людях, Сенатор тем самым выделял ее, отводил ей особое место. Живет с женой врозь, дети выросли -- по меньшей мере ее ровесники. Что тут плохого? Г. заразил ее болезнью мочеполового тракта, но инфекция была не опасной, не из тех, о которых не принято говорить в обществе, Келли легко с нею справилась благодаря антибиотикам и уже несколько месяцев как была совсем здорова. И что тут плохого? Этим утром она приняла-роскошную ванну, растворив в воде таблетки "Актибаз", настойчиво рекомендованные ей Баффи, и с удовольствием погрузившись в зеленоватую пену, благоухающую мятой. Потом они поехали в город, расположенный на западе острова, чтобы закупить продукты к празднику. Магазины: "Харбор ликер", "Фиш март", "Тина Мария гурме фудс", "Ла буланжери". Перед последним был припаркован блестящий новенький "форд", сзади на буфере приклеено штрафное уведомление. Когда они выходили, нагруженные деликатесами, из очередного магазина, Баффи рассеянно сказала: "А ведь я никого не знаю из тех, кто умер от СПИДа в этом году. Мне это только что пришло в голову". И уже в автомобиле, по дороге на виллу, Баффи небрежно упомянула, что Рей Энник пригласил на вечеринку Сенатора. Впрочем, он уже не в первый раз зовет его с собой. -- На самом деле я его не жду. Нет, не жду. -- Сюда? Его пригласили сюда? -- спросила, удивившись, Келли. -- Да, но голову даю на отсечение, он не появится. Помимо снадобья для ванны Баффи вручила Келли компакт-диск с новой духовной музыкой под названием "Мечты дельфина" -- умиротворяющее сочетание песни дельфина и хора, пение предназначалось для снятия стресса, но Келли его так и не услышала. Паром, уходящий в семь тридцать, они пропустили, но на тот, что отплывал в восемь двадцать, намеревались успеть. Сенатор выглядел раздосадованным и проявлял явные признаки нетерпения. То и дело поглядывал на часы, у него были электронные часы, и в ярком мигании цифр было нечто от нервного тика. За последний час настроение Сенатора резко переменилось. Речь его стала несколько бессвязной, ответы не отличались особой находчивостью, взгляды, которые он бросал на Келли Келлер, были знакомы ей по прежней жизни, но четкому определению не поддавались -- властные мужские взгляды, в которых присутствовали также беспокойство и гнев. Когда они уходили, Сенатор поинтересовался, возьмет ли Келли на дорожку чего-нибудь выпить, и, услышав, что не возьмет, попросил ее прихватить стаканчик для себя-- хорошо? -- хотя у него уже был один в руке. Келли решила было, что это шутка, но Сенатор не шутил: он только что заново наполнил свой стаканчик водкой с тоником и хотел, чтобы Келли принесла такой же. Келли колебалась только мгновение. Баффи настигла Келли уже на дороге к машине и, сжав ей руку, прошептала на ухо: "Позвони мне, киска! Завтра, в любое время". Значит, ничего ужасного не произошло, ведь стояла же сейчас перед ней Баффи, провожая их взглядом и подняв руку в прощальном приветствии. 32 Да, ничего ужасного еще не произошло, ведь видит же Келли, как она, бросив вызов взрослым, бежит в своих крошечных белых носочках по колкому ковру, ноги у нее заплетаются, и кто-то огромный нависает над ней сзади и подхватывает, крепко держит, просунув руки ей под мышки: кто же это такой? кто такой? неужели наш ангелочек, Лиззи! Так оно и было. Все это случилось с ней. Она прошла этот путь. Она все понимала: никакой ошибки тут не было. И в то же самое время объясняла собравшимся людям, старшим по возрасту, чьи лица трудно было различить сквозь треснувшее ветровое стекло, что напрасно они думают о нем плохо, он вовсе не бросил ее, а отправился за помощью -- этот мужчина, чье имя ускользает из памяти, как и лицо, хотя она не сомневалась, что узнает его в ту же секунду, как увидит, он, конечно же, вызывает "скорую помощь", поэтому его и нет рядом, и вовсе он не бросил ее погибать в черной воде. И ногой ее не отшвырнул, и не сбежал. Он не забыл ее. Как нелепо выглядит розовый лак на ногтях -- потрескавшихся, сломанных. Но она еще поборется. Розовая пена в ноздрях, закатившиеся глаза, но она еще поборется. ...не покинул ее, когда, брыкаясь изо всех сил, рвался наружу из обреченного автомобиля, а потом яростно плыл к берегу, борясь за жизнь, и долго лежал там, извергая гнусную грязь, и никакая сила на свете не заставила бы его снова войти в воду, наконец поднялся (сколько прошло времени, он не сказал бы: полчаса? час?) и позорно бежал, припадая на одну ногу -- в одной туфле, в одной туфле, -- этим, возможно, когда-нибудь станут его дразнить враги, если он не проявит сейчас чудеса хитрости, хромая и спотыкаясь, он двигался по дороге вдоль болот, теперь уже в обратном направлении, его охватывал ужас при мысли, что какой-нибудь автомобилист узнает его, он бежал назад к шоссе в двух милях от этого проклятого места, его била дрожь, он задыхался -- что мне делать? что мне делать? Боже, вразуми меня! -- безумный звон насекомых стоял в ушах, рой москитов кружил над головой, жаля его плоть, нежную, распухшую плоть, разбитый лоб, нос, который, он подозревал, был сломан в тот момент, когда врезался в руль, у шоссе он припал к земле, часто и тяжело дыша, как уставшая собака, он прятался, прижимаясь к земле, в высоких зарослях, выжидая, чтобы шоссе опустело, а потом, прихрамывая, перебежал дорогу к телефонной будке -- у автомобильной стоянки рядом с почтовым отделением и баром, в горле у него пересохло, он весь оцепенел от ни на секунду не отпускающего его животного страха, невероятного, невозможного страха, который не поддавался анализу, от него можно только бежать, Сенатор мчится в одной туфле, в одной туфле, с взъерошенными волосами, словно забулдыга, а вдруг его видели? вдруг узнали? сфотографировали? может, Бог, всегда столь милосердный, отвернулся от него? что, если этот позорный поступок станет концом всему? что, если карьера его оборвется сейчас, когда он, весь перепачканный, по уши в черной грязи, бредет, задыхаясь, по дороге? что, если он никогда не вознесется равно над врагами и над друзьями? и партия не выдвинет его, и народ не изберет его президентом Соединенных Штатов? что, если он станет посмешищем в глазах врагов? ведь смысл, существо политики, по словам Адамса, есть систематическая организация ненависти: либо на вас направлен этот поток, либо нет, ужас от этой мысли пронизал все его существо, его мутило, а когда он переходил шоссе, бросало в разные стороны как пьяного, хотя весь хмель из него давно вышел, да он капли больше в рот не возьмет до конца дней, клялся он себе, и будет вести самую праведную жизнь, если Бог поддержит его сейчас, в час жестокого испытания, если Ты явишь мне Свое милосердие сейчас, внезапная острая боль пронзила живот, он скривился и согнулся пополам, и в эту минуту где-то неподалеку, в муниципальном парке, взлетели в ночное небо с шумом и треском яркие, сверкающие ракеты, они рассыпались крас- ными, белыми и синими искрами и покатились вниз под восторженные вопли -- о-о-о! а-а-а! -- детворы, истерический лай собаки и гневный крик молодого человека: "А ну, заткнись!", значит, это был не прицельный выстрел, а просто шум без всяких последствий, негнущимися пальцами он сжимал монетку, словно талисман, бумажник его уютно покачивался в кармане, что касается денег, то они в катастрофе нисколько не пострадали, даже почти не намокли, собрав всю свою волю, он попросил телефонистку соединить его с виллой Сент-Джонов на Дерри-роуд, благословляя небеса, что запомнил фамилию хозяйки, после восьми гудков в трубке послышался женский голос на фоне изрядного гула, ей пришлось даже переспрашивать, с кем он хочет говорить? -- и он попросил эту незнакомку, которая стала для него той соломинкой, за которую хватается утопающий, попросил слегка измененным, низким голосом позвать к телефону Рея Энника, пожалуйста, его спрашивает Джеральд Фергюссон, будьте так добры, женщина отошла, гул и смех усилились, наконец раздался встревоженный голос Рея: -- Да? Джерри, это ты? Что случилось? -- Ему было ясно: что-то произошло, ведь Фергюссон не был его другом, а только младшим коллегой, и он никогда не осмелился бы звонить Рею Эннику в такое время без серьезного повода, и тогда Сенатор отозвался, запинаясь, своим обычным голосом, в котором звучало отчаяние: -- Рей, это не Фергюссон, это я. И Рей изумленно переспросил: -- Ты? -- Да, -- ответил Сенатор. -- У меня жуткие неприятности. Случилась авария. Рей снова переспросил, слегка понизив голос, как человек, который ищет, за что бы ухватиться: -- Что? Какая авария? И Сенатор проговорил уже во весь голос: -- Я не знаю, черт подери, что делать: эта девушка... она мертва. -- Ударившись своим и без того посиневшим лбом о грязное органическое стекло телефонной будки, на другом конце провода молчал Рей, явно в глубоком шоке, потом он повторил: "Мертва...", что прозвучало скорее как выдох, чем как восклицание, и тут же быстро произнес: -- Ни слова больше по телефону! Только скажи, где ты, и я приеду за тобой, -- но Сенатор уже рыдал, неудержимо и обиженно, как ребенок. -- Девушка была пьяна, возбуждена, она вывернула руль, и машина вылетела с дороги, а меня наверняка обвинят в убийстве, меня привлекут... Но тут Рей перебил его сердито и решительно: -- Хватит! Прекрати! Скажи только, ради бога, где ты, и я приеду. И Сенатор сказал. А цифры на его "ролексе" все так же мерцали: было девять часов пятьдесят пять минут. Но Келли Келлер ничего не знала и не могла знать обо всем этом, ведь ей казалось, что никакого несчастного случая еще не произошло и блестящая черная "тойота" только теперь свернула с шоссе на безлюдную тряскую дорогу, яркая луна озаряла все вокруг романтическим светом, из приемника неслись негромкие звуки джаза, она знала, что они совершили ошибку, да, наверное, да, видимо, они сбились с пути... но сбиться с пути -- разве они не этого хотели? Тут черная вода заполнила ее легкие, и она умерла. Еще нет: в самый последний момент, кашляя и задыхаясь, она потянулась вверх, стремясь поднять голову как можно выше, отчего ее маленькие мышцы напряглись и взбугрились на левой руке, пальцы вцепились в руль, она уже не понимала, что это руль, знала только, что эта штука может спасти ее, ведь там недалеко плавал пузырь воздуха, он стал поменьше, но все-таки существовал, а с ней, оказывается, ничего не случилось, и она обнимала ничего не понимающую Баффи Сент-Джон, обнимала крепко-крепко и клялась, что любит ее как сестру, жалея, что намеренно избегала общения с Баффи последние два-три года, и уверяла ее, что никого винить не надо -- просто несчастный случай, ничего больше. Значит, все-таки, это случилось!.. Автомобиль на полной скорости занесло, закружило на этой пустынной дороге, вдоль которой не было никаких построек, только бескрайние болота, протянувшиеся на много миль, заросли бурого тростника, высокая, стелющаяся под ветром трава да низкорослые чахлые сосны, деревьев было много, но все они стояли какие-то безжизненные... одни голые стволы... а еще воздух пронизывал нестерпимый, режущий уши звон спаривающихся насекомых, те словно знали, как быстротечно время и что луна скоро покатится с небес вверх тормашками, Келли смотрела в окно и видела (не отдавая себе отчета, ведь они с Сенатором болтали) в канаве возле дороги разбитый обеденный стол, переднее колесо английского гоночного велосипеда, обезглавленное розовое тельце валяющейся там же куклы... и отвела взгляд, не желая видеть дыру там, откуда вырвали голову, дыра зияла, словно влагалище, над которым надругались. Ты Американская девушка, ты любишь свою жизнь. Ты любишь свою жизнь и веришь, что ты сама ее выбрала. Она тонула, но не хотела утонуть. Она сильная и будет бороться за свою жизнь. А по другую сторону ветрового стекла металось его лицо, значит, он нырнул -- а она-то уже начала думать, что он бросил ее, -- и теперь дергал дверцу с такой силой, что автомобиль сотрясался, какой он высокий, какой теплый бронзовый оттенок у его загорелой кожи, он выше всех, кого знает Келли, белоснежные зубы обнажились в широкой улыбке, жесткие волосы на руках, крепких, мускулистых руках, правое запястье, он сам обратил ее внимание на то, что оно значительно массивнее левого -- от сквоша, к которому он пристрастился много лет назад, она даже коснулась этого запястья, туго стянутого браслетом от дорогих электронных часов из золота. Оно казалось напряженным, возможно, от физической причастности к "ролексу", этому шедевру в своем роде, Сенатор еще сказал, что у молодежи, видящей эти мигающие, вспыхивающие и исчезающие цифры, сложилась новая концепция времени, отличная от прошлой, когда вы, глядя на циферблат и стрелки, наблюдали равномерную поступь времени. Его сильные руки стиснули ее пальцы. Келли? Так? Келли? Утром этого дня она резвилась на пляже среди дюн, ветер трепал ее волосы, солнце слепило глаза, а в прибрежной волне, в оставленной на песке пене возились кулики -- острые пятнистые грудки, длинные тонкие клювики, хрупкие шаткие ножки, они копались в мокром песке, а она с улыбкой любовалась птицами, их нелепыми суетливыми движениями, они были так поглощены делом, и сердце ширилось в груди -- я хочу жить, я хочу жить вечно] Она была готова пойти на сделку: хорошо, она согласна отдать правую ногу, даже обе ноги, если нужно, если так считают врачи, пусть ноги ампутируют, да, пусть, пожалуйста, начинайте, расписку, что не возражает, она даст потом и обещает не иметь к ним никаких претензий. А вот Арти Келлер их бы имел предостаточно! -- такой уж у него характер, недаром родные дразнят его сутягой, но Келли ему все объяснит, она возьмет вину на себя. Она поспешно заглатывала небольшими порциями черную воду, решив, что если делать это достаточно быстро и постоянно, то можно выкрутиться -- она будет просто пить воду и не захлебнется. Что это такое? это ей? Хлопая ресницами, она в изумлении и восторге не сводила глаз с платьица, которое бабушка сшила из жатого ситца, по белому полю разбросаны крошечные землянички, она наденет его со своими новыми черными лакированными туфельками и белыми носочками с розовой каймой. Ты любишь жизнь, которой живешь, потому что она твоя. Потому что это твой путь. Она видела, что все они внимательно смотрят на нее, и, не желая расстраивать их, проглотила слезы. Не надо им знать. Бабуля, мамочка, папа... я люблю вас. Для нее было открытием, и не очень приятным, что они такие молодые. Она не помнила их такими. Да, она пошла на риск, это была авантюра по молодости лет, может быть и ошибка, но ведь это она, встав на цыпочки, дала ему поцеловать себя, как будто это был ее долг, ведь именно ее избрали для этого из всех молодых женщин, которые с радостью подставили бы свои губы ему, этому мужчине, чье имя она сейчас позабыла. Она не влюблена, но полюбит его обязательно, если только это спасет ее. По-настоящему она еще не любила мужчину, она была примерной девочкой, но этого полюбит обязательно, если только это спасет ее. Черная вода заплескивалась в рот, в ноздри, от нее нет спасения, она рвалась в легкие, сердце судорожно колотилось, старательно проталкивая кислород в ее слабеющий мозг, где, она явственно ощущала, росли какие-то зазубренные, вроде сталактитов, иглы -- что бы это значило? И печально засмеялась, прикинув, сколько поцелуев в ее жизни отдавали пивом? вином? виски? табаком? марихуаной? Ты любишь свою жизнь, потому что другой у тебя нет. Ты любишь свою жизнь, потому что ты Американская девушка. Ты веришь, что сама выбрала эту жизнь. И все же: он нырял в черную воду, подплывал к автомобилю, его пальцы скользили по ветровому стеклу, волосы на голове вздыбились, Келли?.. Келли? -- она видела его немое изумление, сколько же минут, часов прошло, сколько времени находилась она здесь, она не знала этого, время остановилось в этом темном закутке, в этой западне из покривившегося металла, которая не отпускала ее. Тут она опять увидела его! -- вот же он! -- прямо над головой, он плыл к ней, чтобы наконец взломать дверь, ту, которая не пускала ее, сердце Келли радостно забилось от благодарности, вот-вот разорвется, глаза ее от напряжения чуть не вылезли из орбит, она протянула к нему руки, вся подалась навстречу, чтобы его сильные руки смогли крепко сжать ее запястья и вытащить ее из черного омута, наконец! наконец! и вот они уже всплывают -- так легко, словно тело ничего не весит, как непослушный ребенок выскальзывает она из его рук, не в силах сопротивляться желанию плыть самой, и блаженно отталкивается ногами, они уже не онемелые, как прежде, все прошло, как дурной сон, сильными ритмичными толчками австралийского кроля, освоенного ею еще в школе, она вырывается на поверхность -- наконец-то! наконец! -- расширенные глаза ее устремляются на прекрасное ночное небо, оно снова с ней, как будто и не уходило, а на нем огромная луна, и логичное умозаключение, если я вижу, значит, живу, и эта простая мысль наполнила ее душу тихим безоблачным счастьем, среди высокой травы Келли ждали мамочка и отец, ее, правда, удивило, что теперь они были вовсе не молоды, а очень стары, в жизни они выглядели гораздо моложе, лица их исказились мукой, они взирали на нее с ужасом, словно видели впервые, словно не узнавали бегущую в беленьких носочках и повизгивающую от радости Келли, свою маленькую Лиззи, которая тянула к ним ручонки, чтобы ее подняли, брыкающуюся, высоко-высоко, а в это время черная вода затопила ее легкие, и она умерла