емся мы медленно, и  становится  уже  темно.
Пожалуй, мы остались здесь одни во всем районе...
   - Куда вы  хотите  добраться?  -  спросил  он  механика,  шотландца  по
национальности.
   - В Афины, - ответил шотландец.
   - Нет, - сегодня.
   - Куда удастся. Все едут в Ферсалу. Там, наверно, штаб. Если фрицы  нас
не догонят...
   - Эти три самолета были последние в эскадрилье?
   - Да.
   Шотландец лавировал, ведя тяжелый грузовик по крутым извилинам дороги.
   - Кто был этот лейтенант?
   - Это был Кросби. Тот самый Кросби. Он  имел  крест  за  летные  боевые
заслуги.
   Шотландец говорил сдержанно, сжав губы, но  рот  его  помимо  его  волн
расплывался в широкой улыбке. Рыжие волосы торчали щеткой из-под  пилотки,
сдвинутой почти на самое ухо. Он говорил с Квейлем, как с  равным,  -  ему
было не важно, имеет ли он дело с командиром звена или  авиаполка.  Квейль
заметил, и это ему понравилось. Он смотрел, как неясная в сумерках  дорога
бежит под колеса, и по временам помогал  шотландцу  поворачивать  огромный
руль машины.
   Один раз  Елена  засмеялась,  когда  шотландец  переключил  скорость  и
послышался громкий стонущий звук.  Шотландец  поглядел  на  Елену  и  тоже
радостно засмеялся, и они почувствовали симпатию друг к Другу.
   - Вы гречанка, мисс? - спросил он, улыбаясь  и  не  замечая  того,  что
улыбается.
   - Да, - ответила она, невольно улыбаясь сама.
   - У меня есть знакомая гречанка  в  Афинах.  Я  женюсь  на  ней,  когда
вернусь.
   Он произносил "р" твердо и раскатисто, и Елена с трудом разобрала,  что
он сказал.
   - Вы женитесь на гречанке? - переспросила она наклонившись вперед.
   - Девушка хоть куда, - ответил шотландец, обращаясь  к  Квейлю,  и  тот
улыбнулся в ответ.
   - Капрал, - сказал он, - это моя невеста.
   При этих словах на губах его заиграла сдержанная улыбка.  Елена  быстро
взглянула на Квейля и тоже улыбнулась.
   - Вот как? Славно, - сказал шотландец.
   Он засмеялся и еще больше сдвинул пилотку на ухо, и они все засмеялись.
   - Моя фамилия Макферсон.
   Он произнес: Макфейрсун.
   - Вы из Глазго?
   - Нет. Из Эбердина.
   - Как это поется? "Эбердин кружится, кружится"...
   - Это Глазго, - объяснил шотландец. И запел:  -  "Еду  я  в  Глазго,  а
Глазго кружится, кружится". Это о Вилле Файфе. С  ним  случилось  нечистое
дело.
   - Как дальше? - спросил Квейль.
   Шотландец помолчал, следя за дорогой, потом запел на  родном  диалекте,
певучем и улыбчивом, как его лицо, и по временам Квейль подтягивал,  когда
вспоминал слова. Когда Квейль начинал подтягивать, Макферсон пел громче, и
оба совсем увлеклись. Елена довольно засмеялась и  протянула  руку,  чтобы
погладить Квейля.
   - Спойте греческую, - попросил шотландец.
   - Вы не поймете.
   - А ты разве поняла, что пел Макферсон?
   - Кое-что. А на каком это языке? - серьезно спросила она.
   -  Это  разновидность  английского,  шотландский  диалект,  -  объяснил
Квейль.
   - Попросту эбердинский, - вставил Макферсон. -  Как  эта  песня  насчет
Муссолини?
   Елена опять рассмеялась:
   - Это неприличная песня. Слова неприличные.
   - Ничего. Мы ведь не понимаем, - ответил Макферсон.
   Квейль подумал о том, что у Макферсона  нет  неприятной  развязности  в
разговоре  и  держится  он  без  фамильярности,  и  сам   удивился   своим
размышлениям.
   - Нет, нет. Я спою вам другую.
   - Нет. Мы хотим о Муссолини, - настаивал Макферсон.
   - Ну, ладно, - согласилась Елена.
   Она помолчала, потом начала напевать песенку  о  Муссолини;  когда  она
дошла до  припева,  Макферсон  стал  подпевать,  и  Квейль  засмеялся  над
странностью положения, когда позади немцы,  а  этот  шотландец  заставляет
Елену петь двусмысленную песенку.
   Они все смеялись, когда  передний  автомобиль  остановился  и  заставил
остановиться Макферсона.
   - Что там такое? - проворчал он и вышел.
   - Мак, - послышался голос офицера.
   - Да, сэр.
   - Как насчет чая? У вас ведь есть? Где сержант?
   - Здесь, - ответил сержант.
   - Достаньте, пожалуйста, примус. Попьем чаю.
   Тэп тоже вышел из машины, а  солдаты  стали  топать  в  кузовах,  чтобы
размять ноги. Квейль  плохо  видел  в  темноте,  но  заметил,  что  офицер
направляется к нему.
   - Финли сказал мне, что вы здесь. Я не знал, - обратился он к Квейлю. -
Сделаем  остановку,  чтобы  подкрепиться.  Финли  говорит,  что   вы   все
проголодались.
   - Я не откажусь от чая, - ответил Квейль.
   - Мистер Квейль, - обратился к нему сержант, сидевший в кузове  первого
грузовика. - Что делать с греками? Всю дорогу ругаются, как черти.
   - Сейчас узнаю, - сказал Квейль и отправился на поиски большого  грека.
Его нигде не было. Квейль не стал над этим задумываться; но в  темноте  он
заметил маленького грека,  разговаривающего  с  Еленой  у  первой  машины.
Квейль направился к ним.
   - Скажи им, чтобы они перестали, Елена.
   - Они оба очень нервничают.
   - Из-за чего? Скажи им, что это начинает надоедать.
   - Это мало поможет.
   Квейль  направился  в  темноте  к  тому  месту,   где   стоял   Тэп   с
пилотом-офицером.
   - Познакомьтесь, - сказал Тэп. - Пит Мартин, Джон Квейль.
   - Мы уже познакомились, - ответил Квейль.
   Он заметил, что большой грек делает ему знаки, и  пошел  к  нему.  Грек
стал удаляться от машины, и Квейлю пришлось идти за ним в темноте.
   - Инглизи, - сказал грек. - Мне  очень  жаль,  но  я  хочу  проститься.
Довольно отступать. Я возвращаюсь.
   - Зачем?
   - Я не могу так. Вы можете, потому что это не ваша родина. А я не могу.
   - Не сходите с ума. Что вы будете  делать?  Драться  со  всей  немецкой
армией?
   - Нет. Уйду в горы.
   - Зачем?
   - Тут все скоро будет кончено. Мы будем драться в горах.
   Квейль вспомнил Мелласа. Он помолчал, глядя в темноту.
   - Куда же вы хотите теперь?
   - Мои родные места - к северу от Ларисы, возле Олимпа.  Там  я  уйду  в
горы.
   - Хорошо, - сдержанно произнес Квейль. - Вы, конечно, лучше знаете, что
вам делать.
   - Благодарю вас. Благодарю за  то,  что  вы  доставили  меня  сюда.  Вы
хороший инглизи. Сожалею, что вас здесь побьют. Инглизи  здесь  не  смогут
воевать.
   - Нас еще не разбили, - заметил Квейль.
   - Может быть, но скоро разобьют. Теперь пойду. Желаю вам счастья с этой
девушкой. Она очень хороший человек, и другой инглизи тоже. Ну, иду.
   - Одну минуту. У вас есть провизия?
   - Нет, мне не надо.
   - Подождите, - возразил Квейль. - Я вам достану. Подождите здесь.
   Он подошел к грузовику, отыскал сержанта и попросил у него  чего-нибудь
съестного. Тот дал ему хлеба и чая.  Квейль  вернулся  на  то  место,  где
оставил грека. Он стал смотреть по сторонам, но грека нигде не было видно.
   - Вы здесь? - тихо  спросил  Квейль  по-немецки.  Ответа  не  было.  Он
всмотрелся в темноту. Даже шагов не было слышно.
   Был  только  мрак  и  шум,  доносившийся  оттуда,   где   располагались
остальные.  Квейль  крепче  сжал  хлеб  в  руке,  повернулся  и  пошел   к
грузовикам.



        24

   Они снова тронулись в путь в длинной  веренице  грузовиков,  тянувшейся
так далеко, как только могло протянуть ее во тьме воображение.  Их  машина
находилась   отнюдь   не   в   хвосте.   Сзади   шли   другие   грузовики,
присоединившиеся  к  ним  на  перекрестках.  Ехали  медленно,  с   частыми
остановками, которые сознание Квейля машинально отмечало, как  переход  от
овладевавшего им сна,  приятного  тепла  и  чувства  сытости  к  случайным
обрывкам разговоров между австралийцами.
   В грузовиках  были  сплошь  австралийцы.  Раздавались  взрывы  смеха  -
смеялся Макферсон, который время от  времени  заговаривал  с  Еленой.  Раз
Елена спросила Квейля о большом греке. Квейль ответил:
   - Он ушел в горы.
   Она сказала:
   - Они все решили уйти в горы.
   Так он продолжал смутно витать между полупробуждением и полусном,  пока
не наступило яркое утро.
   - Славно вздремнули, - сказал Квейлю Макферсон, когда тот проснулся.
   - Где мы?
   - Ночью миновали Ферсалу.
   - Скоро Афины? - спросила Елена.
   - Нет. Мы еще не доехали до Ламии. А потом надо будет перевалить  через
те горы.
   - Где получился затор?
   Они стояли на месте.
   - Не знаю, - ответил Макферсон. - Вот уже несколько часов, как  тянется
эта канитель.
   - Пойду посмотрю, - сказал Квейль. - Ты тут поосторожнее, Елена.
   Он перебрался через Елену и спрыгнул с высокой кабины  грузовика.  Утро
было тихое и холодное.  Вереница  машин  тянулась  до  самого  поворота  и
исчезала  за  ним.  Квейль  и  его  спутники   были   в   самой   середине
остановившегося  потока.  Среди  машин  были  и   греческие,   но   больше
австралийских.  Были  также  два  больших  размалеванных  для   маскировки
автобуса со знаком греческого Красного Креста, полные раненых.
   Шагая по обочине грязной  дороги,  Квейль  прислушивался  к  разговорам
шоферов о причинах задержки.
   - Где же дорожная охрана? - спрашивал один из австралийцев.
   - Она не поможет. Это все чертовы греки.  Забивают  дороги  машинами  с
беженцами.
   - А что если налетят фрицы? Мы неплохая мишень.
   - Вы не из Ларисы?
   - Нет, из Элассона. Где свернуть на медицинский пункт?
   - Эх, беда. Ну, что тут поделаешь... Ехал за снарядами. Там должен  был
быть знак над складом. Но будь я проклят, если видел его.
   - Настоящая чертовщина. Кое-кто поплатится за это...
   - Где теперь фронт?
   - Где-то у Ларисы. Не знаю.
   - Укрепления возводят к югу от Фермопильской равнины.
   - В этом проклятом горном проходе?
   - Ну да. Если фрицы  упустят  такой  случай  для  бомбежки,  они  будут
ослами.
   - Прошлый раз упустили. У тебя есть бензин?
   - Конечно. Два галлона. Сколько тебе надо?
   - Четверть галлона хватит.
   - Бери. Да вы кто такие?
   - Санитарная машина. Мы из Южной Австралии. А вы не седьмой дивизии?
   - Нет, шестой. А из какой части Южной Австралии?
   - Из Южной Аделаиды.
   - Хотел бы сейчас туда?
   - Все бы отдал... Смешно - у нас там пропасть греков.
   - В Джилонге их тоже сколько угодно.
   - Надо отдать им должное. Я всегда считал их бродягами и  шарманщиками.
Оно так и есть - там у нас. Но здешним надо отдать должное.
   - Они чертовски здорово дрались, бедняги. А  мы  теперь  сматываемся  и
оставляем их.
   - Какого дьявола мы не двигаемся?
   - И как это проклятые фрицы не пронюхали.
   - Погоди, еще налетят.
   Проходя мимо, Квейль слышал, как один из австралийцев сказал:
   - Видишь этого? Это летчик.
   - Хорошо его обработали. А я не знал, что у нас есть самолеты.
   - В том-то все дело: нет самолетов.
   - Да. Нет как нет.
   Квейль больше ничего не слышал; он осторожно шагал по грязи.  Дошел  до
поворота и пошел дальше. Тут он увидел, что вереница машин тянется еще  на
четверть мили. Это были большие тяжелые машины  с  шоферами-австралийцами;
они стояли, тесно сбившись, в хвост одна другой. Некоторые шоферы сошли  с
машин и беседовали, другие хлопотали  у  себя  в  кузове  около  примусов,
торопясь вскипятить чай. Попадавшиеся  кое-где  греческие  грузовики  были
столетней давности, и люди на них сидели, взгромоздившись на горы узлов  и
всяческого скарба. Они молчали; у женщин лица были закрыты  шалями.  Дети,
подавленные всем происходящим, сидели смирно, завернувшись в одеяла.
   Дойдя до головы колонны, Квейль увидел причину затора. Это был  тяжелый
четырехосный грузовик английских воздушных сил. Задняя половина  кузова  -
на двух осях - оторвалась и опрокинулась на дорогу. Рядом  завяз  в  грязи
грузовик меньших размеров. Какой-то чин военной полиции, на  мотоцикле,  с
белой повязкой на рукаве, объяснял группе австралийцев, что  надо  делать.
Квейль остановился и молча стал смотреть, как они  подталкивали  маленький
грузовик, чтобы поставить его впереди большого. Но машина  только  уходила
еще глубже в грязь.
   - Что вы хотите сделать? - спросил Квейль полицейского.
   - Поставить этот грузовик вперед  и  оттащить  развалившуюся  машину  в
сторону. А он увяз.
   Они опять  стали  толкать  грузовик;  шофер  дал  полный  газ.  Толстые
резиновые шины забуксовали; но вдруг они уперлись в грунт и обдали  Квейля
и остальных грязью; грузовик закачался, задел крылом за сломанную машину и
сорвал крыло, но сдвинулся с  места  и  прошел  вперед.  Солдаты  поспешно
привязали к нему сломанную машину  проволочным  тросом.  Шофер  ее  сел  в
кабину - рулить. Австралийцы стали толкать ее сзади, понемногу сдвинули, и
маленький  грузовик  оттащил  сломанную  машину  с  дороги.  Квейль  пошел
обратно,  навстречу  медленно  двигающейся  вперед  колонне.   Начало   ее
представляло узкую вытянутую линию с большими промежутками между машинами,
но дальше машины опять шли, сбившись  в  группы;  после  непродолжительной
ходьбы он увидел свой грузовик. Квейль взобрался в кабину.  Елены  там  не
было.
   - Она пересела на греческую санитарную машину, - объяснил Макферсон.
   В это время кто-то стал дубасить по задку кабины.  Макферсон  остановил
машину. Послышались крики.
   - Бомбардировщики, - сказал Макферсон и выскочил. Из других машин  тоже
выскакивали люди и бежали в  поле.  Квейль  на  бегу  поглядел  вверх.  Он
услышал знакомый гул; самолеты выходили из-за тянувшихся впереди невысоких
гор, из сияния утреннего солнца.
   - Времени не теряют, - крикнул ему один из австралийцев.
   Квейль  всюду  искал  глазами  Елену.  Когда   шесть   бомбардировщиков
пролетели вдоль дороги на высоте около  тысячи  футов  и  сбросили  первые
бомбы, он лег. Он почувствовал судороги земли под  собою,  услыхал  воющий
свист и слившийся в одно грохот  первой  порции  стофунтовок,  упавших  по
другую сторону дороги, и затем уходящий вверх рев  удаляющихся  самолетов.
Квейль поднялся и снова стал оглядываться, ища Елену. Он надеялся, что она
не побежит на ту сторону дороги.
   - Промазали! - заметил австралиец.
   Колонна не пострадала. Только у некоторых машин  брезентовый  верх  был
прорван осколками. Квейль направился к греческим  санитарным  автомобилям.
Он нашел Елену в первом же из них.
   - Где ты была? - спросил Квейль. Он был зол на нее.
   - Здесь. Эти ведь не могут бежать. Посмотри на них, Джон.
   - Ну их к черту! К чему это  геройство?  Ты  их  не  спасешь  тем,  что
останешься здесь.
   - Но ведь они не могут бежать, как другие.
   - Тем хуже.
   - Не сердись, - сказала она.
   - Я не хочу, чтобы ты торчала здесь и тебя убило бомбой.
   - Они такие жалкие. Врача нет. Взгляни на них.
   Он увидел шесть носилок и засохшую кровь на полу и  услыхал  ее  запах.
Двое раненых глядели на него. Лица у них были черные.  У  одного  гноились
глаза. У другого была забинтована голова. На остальных носилках  виднелись
изможденные тени, а дальше - лицо шофера, который, обернувшись, смотрел на
них.
   - Все равно, - сказал Квейль. - Ты ничем не можешь помочь.
   - Некоторым я могу помочь, перебинтовать их. А вон тот умер.
   Она указала на последнего в ряду.
   - Ты просто упрямишься. Наш грузовик пойдет за вашим.
   - Не сердись, Джон.
   - Я не сержусь. Мы поедем за вами.
   Квейль чувствовал, что сердится на нее, чуть не ревнует ее, сам не зная
почему.  Он  влез  в  кабину  к  Макферсону,  который  потихоньку   что-то
насвистывал. Макферсон улыбнулся ему.
   - Нашли ее? - спросил он.
   - Да, - ответил Квейль.
   - Очень красивая девушка.
   И он опять улыбнулся.
   Квейль посмотрел на него и мысленно рассмеялся.
   - Что скажут ваши,  когда  узнают,  что  вы  женитесь  на  гречанке?  -
улыбаясь, спросил Квейль.
   - О, наверно пошлют меня ко всем чертям и лишат наследства. Впрочем,  у
них гроша за душой нет. Так какая разница?
   Макферсон засмеялся:
   - Эти фрицы - страшное мазло, сэр.
   Квейль почувствовал юмор, заключенный в словечке "сэр".
   - Верно, - ответил он. И опять начал беспокоиться.
   - Будет цела, - сказал Макферсон.
   - Но она не выходит из машины во время налетов.
   Макферсон ничего не ответил; он глядел на подъем впереди. Они все время
поднимались в гору и теперь находились на высоком перевале.  Квейль  опять
услышал стук в кабину.
   - Опять! - сказал Макферсон, поспешно затормозил  машину  и  выпрыгнул.
Квейль выпрыгнул в другую сторону и  на  бегу  увидел  самолеты.  Они  шли
низко. Сделав заход над дорогой, они перешли на бреющий  полет  и  открыли
огонь. Квейль видел, как  комья  грязи,  словно  тяжелые  водяные  брызги,
шлепаются на поле между  ним  и  дорогой,  и  услыхал  сперва  раздельный,
отрывистый,  а  затем  слитный  треск  нескольких  пулеметов  и,  наконец,
проносящийся мимо и возвращаемый эхом  рев  мчащихся  прямо  над  колонной
самолетов.
   Квейль вскочил и побежал к санитарным машинам. На бегу  он  смотрел  во
все стороны, нет ли где Елены. Где-то впереди горела одна из машин, а  бок
у второй санитарной машины был пробит пулями.  Он  рванул  большую  дверь.
Елена лежала на полу.
   - Елена! - воскликнул он. - Господи боже!
   Она подняла голову.
   - Улетели? - спросила она.
   Он сурово посмотрел на нее. Она не спускала с него глаз.
   - Да, - ответил он.
   Она медленно поднялась.
   - Ты сумасшедшая, - сказал Квейль. - В следующий раз не смей оставаться
здесь.
   - Здесь так же безопасно, как и снаружи.  Погляди  на  них.  А  снаружи
кто-нибудь пострадал?
   - Как будто да. Слушай, - продолжал он, - брось эти глупости...
   - Кажется, нам придется убрать того... на последней койке. Можно  будет
похоронить его здесь?
   - У нас нет времени на это, - ответил он.
   - Откуда дым?
   - Попало в один грузовик.
   Дверь открылась. Это пришел Тэп с маленьким греком.
   - Оба целы? - спросил Тэп.
   - Да.
   - Кажется, впереди кого-то хлопнуло.
   - Тэп, - обратилась к нему Елена. - Не вынесете ли  вы  того,  в  конце
ряда? Он умер.
   - А что я с ним буду делать?
   - Надо его похоронить. На остальных плохо действует, что он здесь.
   Тэп  поглядел  на  Квейля.  Квейль  вышел  из  машины  и  пошел  вперед
посмотреть, что там горит. Колонне преграждал  путь  полыхающий  грузовик.
Один из австралийцев,  защитив  лицо  шляпой,  старался  повернуть  колеса
грузовика, чтобы можно было оттащить его с дороги. Грузовик  был  привязан
тросом  к  другой  машине,  приготовившейся  буксировать  его.  Когда  она
дернула, горящий грузовик свалился набок в канаву,  и  от  воды  поднялись
большие клубы белого пара. Два австралийца принесли с поля на край  дороги
какого-то человека. У него текла кровь из шеи.
   - Ранило осколком, - сказал один из них Квейлю, когда тот подошел.
   - Вон там санитарная машина, - ответил Квейль.
   Они отнесли раненого к греческому санитарному автомобилю и подняли  его
в машину в тот самый момент,  как  маленький  грек  и  Макферсон  выносили
мертвого грека.
   - Вот тебе еще один, Елена, - сказал Квейль.
   Он  пошел  с  Тэпом  посмотреть,  куда  отнесут  мертвого  грека.   Оба
австралийца достали из своих машин лопаты  и  принялись  рыть  яму.  Когда
получилась достаточно глубокая могила, они опустили в нее мертвого  грека.
Квейль вынул у него из карманов бумаги и  хотел  отыскать  опознавательный
жетон, но не нашел.
   Австралийцы стали зарывать мертвеца, и Квейль смотрел, как черная земля
засыпает желтое лицо с неподвижными открытыми глазами. Потом он вернулся к
санитарному автомобилю.
   - Вот его бумаги, - сказал он Елене.
   Шофер санитарной машины помогал ей прибрать внутри.
   - Спасибо, - ответила она и спрятала бумаги в карман. - У  меня  ничего
нет, - продолжала она.  -  Не  можешь  ли  ты  достать  чистые  бинты  или
что-нибудь годное для перевязок? Я израсходовала все мои бинты на тебя.  И
мне нужна еще марля.
   - Поищу.
   - Тэп пошел искать, - сказала она.
   Квейль, задетый тем, что она обратилась к Тэпу, остался на месте и стал
смотреть, как она прижимает к шее  австралийца  пропитанный  кровью  бинт.
Раненый был юноша с тонкими чертами  лица  и  длинными  черными  волосами,
которые ей приходилось каждую минуту откидывать с его лица. Глаза его были
широко раскрыты, и он следил взглядом  за  ее  движениями;  он  ничего  не
говорил, но глядел широко раскрытыми глазами, потому  что  боялся  закрыть
их. Тэп вернулся с марлей и бинтами. С ним  пришел  и  ехавший  из  Ларисы
пилот-офицер.
   - Может быть, я могу помочь? - сказал офицер. - Я немного знаком с этим
делом.
   - У него сильное кровотечение, - объяснила Елена.
   Офицер наклонился и посмотрел на австралийца. Он взял из рук Елены бинт
и снял его с шеи раненого, чтобы как следует рассмотреть рану. Потом,  еще
раз взглянув на австралийца, вышел из автомобиля.
   - Недолго протянет, - сказал он совершенно спокойно  и  пошел  к  своей
машине.
   Колонна медленно двинулась. Квейль сказал Макферсону, что поедет вместе
с Еленой в санитарной машине. Он устроился на полу и  молча  сидел,  то  и
дело выглядывая наружу, чтобы посмотреть, не появились ли опять  самолеты.
Грек, лежавший на ближайших к нему носилках,  похлопал  его  забинтованной
рукой  по  плечу  и  знаком  показал,  что  хотел  бы   покурить.   Квейль
отрицательно покачал головой. Пока машина спускалась по склону, австралиец
издавал короткие стоны, потом умолк. Машина остановилась.  Квейль  услыхал
стрельбу и увидел, что все опять бегут в поле; он услыхал гул самолетов  и
закричал Елене:
   - Идем!
   Она  не  двинулась  с  места.  Разрывы  бомб  потрясли  землю.   Квейль
растянулся на полу и заставил лечь Елену,  не  позволяя  ей  подняться,  а
земля дрожала от бомбежки и пронзительного стрекотанья  пулеметов.  Сквозь
мутные окна Квейль видел  разрывы,  но  бомбы  падали  слишком  далеко  от
дороги, чтобы причинить ущерб. Наконец самолеты ушли. Квейль открыл дверь;
за дверью стояли двое австралийцев.
   - Как Флип? - спросил один из них.
   - Неважно, - ответил Квейль.
   - Он поправится? - спросил другой. Он был в стальном шлеме.
   - Трудно сказать. Вы пока  возвращайтесь  к  себе.  Эта  машина  сейчас
тронется.
   Австралийцы ушли.
   Когда санитарная машина тронулась, Квейль почувствовал  стоящий  в  ней
запах. Это был запах гниения и смерти, и он вспомнил, как  еще  школьником
постоянно думал, что настанет день, когда придется умереть,  и  этот  день
настанет неминуемо, и тогда конец всему, и  это  самое  худшее,  -  ты  не
будешь больше ходить, пить, спать, а другие останутся в  живых,  -  и  это
самое худшее, потому что все останется, хотя тебя не будет.
   - Почему ты не перейдешь обратно в ту машину? -  спросила  Елена.  -  Я
чувствую себя хорошо.
   - А почему мне не остаться здесь? - возразил он.
   - Не будь упрямцем.
   - Ты нелепо ведешь себя. Зачем ты остаешься в машине во время бомбежки?
   - А ты почему остался?
   - Я не успел выйти.
   - И я тоже.
   - Ну ладно, - уступил он.
   - Это только до Ламии, - объяснила она. - Там есть госпиталь.
   - Тебе лучше не появляться в госпитале.
   - Я выйду до того, как мы приедем туда.
   - А далеко это?
   - Шофер говорит - почти приехали. Он знает моего брата.
   - Правда?
   - Правда.
   И опять Квейль увидел, что машина остановилась и шоферы бегут  в  поле.
Он лег на пол, и Елена легла рядом с ним. Он обвил ее  рукой  свою  шею  и
повернул ее лицом  к  себе.  Он  поцеловал  ее  совсем  спокойно,  просто,
уверенно; она вспыхнула и задрожала, и он прижал к себе все ее тело. Земля
опять сотрясалась от бомб, и он чувствовал, как это сотрясение  передается
им, и ему  уже  ничего  не  надо  было  -  только  оставаться  вот  так  и
чувствовать, что Елена отдает ему то, что и он отдает ей. Так они  лежали,
пока не кончилась бомбежка. Потом Елена  медленно  встала  и  вернулась  к
австралийцу.
   До  Ламии  растянутая  колонна  подверглась  бомбежке  еще  раза   два.
Спустившись по склону,  машины  въехали  в  город.  Он  представлял  собой
пожарище, по которому еще гулял огонь. Дым и пламя стелились по земле.
   - Скажешь австралийцам, что их товарищ остался здесь в госпитале.
   - Если только госпиталь еще существует.
   - Он за городом. А мы вернемся в нашу машину.
   И она предупредила шофера, что уходит. Она приложила к шее  австралийца
толстый слой ваты и откинула с его лица длинные волосы. Теперь  глаза  его
были закрыты, лицо отекло и побледнело, и она не могла понять, жив  ли  он
еще. Она обошла остальных и сказала им, что их сейчас отвезут в госпиталь.
Они поблагодарили ее на прощанье. Она вернулась в прежнюю  машину  и  села
рядом с Макферсоном. Когда пришел Квейль, Макферсон быстро погнал грузовик
по разрушенному городу, проскочил мимо  часового,  который  что-то  кричал
ему, и догнал  другой  грузовик  на  гладкой,  ровной,  прямой  дороге  за
городом.
   - Это и есть Фермопильская равнина, - сказал Макферсон.
   - Да, - подтвердил Квейль.
   Он поглядел на расстилавшееся по обе  стороны  пространство.  Это  была
плодородная земля. Она была вспахана и зеленела; холмов было  немного,  но
впереди вздымались высокие, царившие над всей равниной горы и высокий  пик
Менендиссы.
   - Будет чудом, если этот старый  рыдван  перевалит  через  те  горы,  -
заметил Макферсон. Он низко склонился над рулем и всматривался в  темноту.
Дорога впереди была забита отступающей колонной. Макферсон покачал головой
и откинулся на спинку сиденья. Они достигли подошвы горы и  начали  подъем
по извивающейся широкими петлями дороге. Они не  успели  далеко  отъехать,
как появились самолеты. Теперь вокруг не было полей, куда  можно  было  бы
бежать от бомбежки; только кусты терновника на склоне горы сулили какую-то
защиту. Квейль и Тэп помогли Елене взобраться на склон над дорогой.
   Бомбы сыпались у подножия  горы  на  равнину.  Та  часть  колонны,  где
находилась машина Макферсона, не пострадала, но  Квейль  стоя  мог  видеть
разрывы. Это было похоже на то, как если бы мальчишка кидал камни в пруд.
   И это повторялось все время, пока они совершали подъем. Каждый  раз  им
удавалось подняться лишь на несколько футов. Когда  они  достигли  первого
перевала, перед глазами Квейля открылась вся ширь фермопильской равнины, и
Ламия, и морской залив, и широкая гладь впадающих в него рек. Было уже  за
полдень, и по временам над ними появлялось до шестидесяти и  даже  до  ста
самолетов, и Квейль видел отступающие части, растянувшиеся, как гигантская
гусеница, вдоль дороги по обе стороны перевала. Они двигались медленно,  с
остановками  из-за  жестокой  бомбежки  и  пулеметного  обстрела,  которые
продолжались весь день до позднего вечера. К концу дня они почти  миновали
горы и выехали к равнине Ливадии.
   Когда стемнело, первый  грузовик  круто  свернул  с  дороги.  Макферсон
повернул за ним, а потом отъехал в  сторону  и  поставил  свою  машину  на
некотором расстоянии от него. Квейль вышел и  помог  выйти  Елене.  Он  не
понимал, чем вызвана остановка, и пошел к первому грузовику узнать. Тэп  и
старший лейтенант стояли возле  машины  и  смотрели  по  сторонам.  Шофер,
подняв кожух мотора, копался в его внутренностях.
   - Что случилось? - спросил Квейль.
   - Придется постоять, - ответил  офицер.  -  Что-то  неладно  с  подачей
бензина.
   - И сколько это займет времени?
   - Вероятно, повозимся до рассвета.
   Елена пошла полем к лесу. Квейль поглядел ей вслед,  потом  вернулся  к
своему грузовику. Ему не хотелось торчать здесь целую ночь.  Он  чудовищно
устал, но готов был отложить сон до Афин. Теперь, когда они почти у  цели,
ждать здесь - значит зря терять время.
   - У них бензин не поступает в бак, - объяснил он  Макферсону.  -  Может
быть, мы поедем?
   - А они без нас справятся? - спросил Макферсон.
   - Не знаю, - ответил Квейль. - Пойдите взгляните сами.
   Макферсон пошел посмотреть. Возле первого  грузовика  разожгли  примус.
Квейль слышал, как сержант крикнул, чтобы дали плоский котелок,  а  солдат
ответил, что  котелок  завален  инструментами,  его  не  достать  и  можно
обойтись без него.
   - Нам лучше остаться на случай, если придется брать  их  на  буксир,  -
сказал Макферсон вернувшись. - Далеко они на своей колымаге не уедут.
   - Ладно, - ответил Квейль и пошел к первому грузовику.
   Елена уже вернулась из леса и сидела рядом с Тэпом на брезенте, который
расстелили возле машины. Старший лейтенант вытащил из своей сумки кружку.
   - Хэлло, Джон, - воскликнул Тэп. - Мы тут поим Елену чаем. У тебя  есть
чашка?
   - Меня можешь не считать, - ответил Джон. - Мой  сержант  тоже  готовит
там чай.
   На дороге непрерывно слышалось громыханье и  мелькали  длинные  тени  -
бесконечная вереница грузовиков продолжала свое отступление.
   - Мы, кажется,  только  и  делаем,  что  останавливаемся  пить  чай,  -
прибавил Квейль.
   Задержка раздражала его.
   - На этот раз из-за подачи бензина, - возразил Тэп.  -  Тут  ничего  не
поделаешь.
   - Вздор. Мы могли бы пересесть на другой грузовик.
   - Из-за одной ночи ничего не случится. Я совсем разбит и Елена тоже.
   - А где маленький грек? - вдруг спросил Квейль.
   - Где-то здесь.
   - Он пошел походить, - сообщила Елена и передвинулась к Квейлю, который
продолжал стоять. Она оказалась у его ног и потянула его за  брюки,  чтобы
он тоже сел, но он только дотронулся до ее плеча.
   - Интересно, остался еще кто-нибудь в Афинах или нет? - заметил Тэп.
   - Это еще что за новости? - спросил Квейль.
   - Ты смотри, что делается. Вся армия отступает, - продолжал Тэп.
   - Тогда Афины, вероятно, переполнены войсками, - заметил Квейль.
   - Нет, я не то хочу сказать. Я думаю, что  бомбардировочная  эскадрилья
эвакуировалась.
   - Если от нее что-нибудь осталось.
   - Не понимаю, где все "Харрикейны"?
   - Еще в Египте, -  вмешался  старший  лейтенант.  Он  погладил  светлую
щетину на своем подбородке и лег на спину.
   - Нас, видно, здорово поколотили, - сказал Тэп.
   - А ты на что рассчитывал? - спросил Квейль.
   - Не знаю. Во всяком случае не на такое отступление.
   - Нам все время придется отступать, - возразил Квейль. - Что еще  можно
делать, если не имеешь такой четкости, как у немцев? Или такой армии,  как
у них?
   - Может быть, - ответил Тэп. -  Но  я  продолжаю  утверждать,  что  при
равенстве сил мы их поколотим.
   - Чепуха. Все наши методы устарели. И вообще все.
   - Какая муха тебя укусила?
   - Бросим, - сказал Квейль и пошел к своей машине.
   - Как  насчет  чая?  -  обратился  он  к  Макферсону,  чтобы  заглушить
овладевшее им раздражение.
   - Сейчас будет готов, - ответил сержант. - Барышня будет пить с нами?
   - Она будет пить там, - ответил  Квейль.  Он  сам  не  понимал  причины
своего упорного озлобления. Он испытывал его в присутствии Елены и Тэпа  и
когда разговаривал с Тэпом о происходящем. Зато Макферсон опять делал  его
самим собой.
   - Что вы думаете  насчет  этого  отступления?  -  задал  он  Макферсону
неожиданный вопрос.
   Макферсон помедлил, потом сказал:
   - Скверно. Но мы ждали этого.
   - А чем кончится, по-вашему?
   - Дюнкерком. Мы всегда сумеем выбраться сухими из воды.
   Макферсон говорил шутливым тоном, но Квейль знал,  что  он  думает  это
серьезно.
   - Пейте чай. - Макферсон протянул ему полную кружку.  -  Только  сахару
нет.
   - Я пью без сахара.
   - Мне кажется, нужно только крепко держать в руках то, что у нас  есть,
и мы возьмем немцев измором.
   - Я тоже так думаю, - ответил Квейль, глотая горячий чай.
   - Мы будем лучше драться на своей земле.
   - Вы думаете, они вторгнутся в Англию?
   - Не знаю. - Он вдруг заговорил с особенно резким шотландским акцентом.
- Но если сунутся, ничего у них не выйдет.
   - Я думаю, вы правы.
   - Я тоже так думаю, - сказал Макферсон улыбаясь.
   Сержант и некоторые из рядовых слушали эту беседу, не  принимая  в  ней
участия, так как Квейль к ним не обращался. Сами вступить в  разговор  они
не решались. Квейль вдруг заметил, что  они  молчат;  он  понял,  что  его
беседа  с  Макферсоном  является  исключением   из   общего   правила,   и
почувствовал себя чужим  среди  этих  людей.  Он  бы  ушел,  но  не  хотел
возвращаться к Тэпу. Ему захотелось,  чтобы  Елена  была  здесь,  -  и  он
неожиданно обратился к Макферсону:
   - Подите спросите мисс Стангу, не хочет ли она выпить чаю с нами.
   Макферсон  встал  и  пошел.  Квейль  прислушивался   к   глухому   шуму
непрерывного потока отступающих и голосам вокруг него -  голосам,  которые
сдерживало его присутствие. Макферсон вернулся с Еленой.
   - Я пила чай, - сказала она. - Но меня беспокоит твоя повязка. Как она?
   - В порядке, - ответил он.
   - У меня есть бинты, если вам надо, - сказал Макферсон.
   - Не надо, - ответил Квейль.
   - Нет, надо. Дайте, пожалуйста; я перебинтую утром, когда будет видно.
   Квейль лежал на большом брезенте. Небо было подернуто  дымкой,  и  лицо
Квейля слегка покрылось росой. Елена села возле него, пощупала  повязку  и
при этом нежно погладила его по голове. Его физическая усталость дала себя
знать, и  он  заснул.  Поворачиваясь  на  другой  бок,  он  услыхал  опять
непрерывный грохот отступления. Все остальное  молчало.  Кто-то  лежал  на
брезенте, завернувшись в одеяло. Квейль наклонился над спящей фигурой. Это
была Елена.
   - Елена, - позвал он тихо.
   Она проснулась.
   - Что такое?
   - Идет дождь, - сказал он.
   Она накрылась одеялом с головой. Он протянул к ней руку,  и  она  взяла
ее. Когда он лег, она тихонько накинула на него край одеяла.
   - Ты промокнешь, - сказала она.
   Теперь ничто не разделяло их, и он почувствовал ее тепло.  Он  подложил
ей под голову руку, а  другой  рукой  обнял  ее  за  талию.  Она  спокойно
положила руку ему на грудь. Он прижался к ней и почувствовал все ее тепло.
   - Веди себя как следует, Джон. Пожалуйста, веди себя как следует.
   - Я буду вести себя как следует, - тихо и послушно ответил он.
   - Люблю, когда ты такой, - сказала она.
   - Да, - ответил он. - Да. В этом все.
   И потом была тишина, и прохлада влажного одеяла на лице, и  его  тепло,
смешанное с ее теплом. И тишина.



        25

   Когда наступило дождливое утро, солдаты принялись готовить  на  примусе
чай.  Поток  отступления   не   прерывался.   Чувство   опасности,   ночью
исчезнувшее, снова вернулось. Шофер первой машины стал  налаживать  подачу
бензина, и Макферсон помогал ему. Квейль посмотрел на дорогу и понял,  что
надо торопиться.
   - Мы поедем, - сказал он Елене, которая перебинтовывала ему голову.
   - Да, - спокойно ответила она.
   - Слушай, - сказал он Тэпу, когда тот подошел к ним. - Мы сейчас  едем.
К чему нам ждать, пока исправят тот грузовик. Мы только теряем время.
   - Большой роли это не играет, - ответил Тэп, поправляя свою повязку.
   - Может быть, но мы с Еленой - едем. Поедешь с нами?
   - Нет, я подожду Мартина, - решил Тэп. Он возился со своей  перевязкой,
стараясь ослабить ее.
   - Ладно, - сказал Квейль.
   Он направился  к  Макферсону,  который  прополаскивал  отдельные  части
мотора в жестянке, до половины наполненной бензином.
   - Мы едем, - сказал ему Квейль. - Спасибо за все.
   - Не за что, - ответил Макферсон. Он встал и улыбнулся Елене.  -  Желаю
вам как следует справить свадьбу.
   Пилотка чуть не свалилась у него с головы.
   - И вам тоже,  -  сказала  Елена.  Она  пристально  посмотрела  на  его
веснушчатое лицо.
   - А где маленький грек? Я нигде не вижу его, - оглянулся кругом Квейль.
   - Он возле того грузовика. Я скажу ему, - ответила Елена и пошла  туда.
- Прощайте, - кинула она Макферсону уходя. - Всего вам хорошего.
   - И вам тоже, - ответил Макферсон, не вынимая рук из карманов.
   - Надеюсь, мы еще встретимся, - сказал Квейль.
   - Да, сэр. Прощайте.
   Они расстались без рукопожатия.
   - Но почему такая спешка? -  спросил  Тэп,  шагая  рядом  с  Квейлем  к
грузовику, возле которого стояла Елена с маленьким греком.
   - Не знаю, как объяснить. Я не хочу торчать здесь, - ответил Квейль.
   Он сам не знал, почему спешит. Афины были для него  целью  пути,  и  он
стремился туда, потому что не находил покоя, пока не достигнет цели.
   - Увидимся в Афинах, - сказал Тэп Елене.
   - Да, - ответила она.
   Это был обмен пожеланиями, который ни к чему не обязывал.
   - Идем, - сказал Квейль. - Всего.
   - Всего, - ответил Тэп.
   Старший лейтенант приложил руку к пилотке.
   Квейль вышел с Еленой и маленьким греком на дорогу. Он остановил первый
попавшийся грузовик и попросил шофера-австралийца подвезти их в Афины.
   - Лезьте в  кабину,  -  согласился  шофер.  В  кабине  сидел  еще  один
австралиец.
   - Мы сядем в кузов, - сказал Квейль. - Пусть он останется.
   - Ничего. Он пересядет.
   Австралиец хотел выйти из кабины.
   - Нет, нет. Мы сядем в кузов,  -  заявил  Квейль,  и  все  трое  обошли
обтянутую брезентом машину и взобрались на нее  сзади.  Грузовик  двинулся
дальше. Они смотрели, как оба грузовика на лугу исчезали  вдали,  в  низко
стелющемся тумане.
   - Почему тот инглизи остался? - спросил Елену маленький грек.
   - Он решил остаться с тем инглизи, который ведет грузовик.
   - Он не поссорился с нашим?
   - Вовсе нет, - ответила Елена. - Наш спешит.
   - Я знаю. Он всегда спешит, - заметил маленький грек.
   Квейль лег на дно трясущейся машины. В кузове  ничего  не  было,  кроме
двух сумок с инструментами в углу. Елена села на них. Он улыбнулся ей.  Он
заметил, что маленький грек  пристально  смотрит  на  него.  Квейль  почти
совсем забыл о маленьком греке. Его черная борода и  всклокоченные  волосы
казались теперь еще черней и всклокоченной, а черты лица еще  мельче,  чем
прежде. Он сидел, наморщив лоб, и глаза его первое время  не  отвечали  на
взгляд Квейля; потом они вдруг расширились, и он  улыбнулся.  Квейль  тоже
улыбнулся и приподнял голову, и маленький грек просиял. Все было  опять  в
порядке.
   - Ты согласна ехать в Египет,  когда  все  кончится?  -  вдруг  спросил
Квейль Елену.
   - Я не понимаю, - ответила она.
   - Здесь скоро все кончится. Мне придется вернуться в Египет.
   - Помнишь, я уже говорила тебе, что это нелегко.
   - Легко, если с этим связано достаточно много.
   - Что ж, хорошо, - ответила она.  -  Если  надо  ехать  в  Египет,  так
поедем.
   - Мне жаль, что тебе придется расстаться с родителями. Может быть,  они
тоже поедут?
   - Они не поедут, - ответила она.
   - Посмотрим, - возразил  он,  полуобернувшись  к  ней.  Теперь  он  был
спокоен и сдержан, и его странное озлобление прошло.
   - Отец счел бы это бегством.
   - Ему будет плохо, если придут немцы. Ведь его имя в списке.
   - Я не думаю, чтобы он поехал.
   - Знают они о наших отношениях?
   - Я написала им об этом, когда ты не вернулся.
   - Что ж они ответили?
   - Я не получила ответа.
   - По-твоему, как они к этому отнесутся?
   - Может быть, удивятся. Но обрадуются.
   - Я сам не знаю, как сложится там наша жизнь.
   - В наше время нельзя заглядывать вперед, - заметила она.
   - Да, я не взялся бы предсказывать, что с нами будет.
   - Я готова ко всему, - сказала она спокойно и твердо.
   Квейль поглядел на убегающую под уклон ленту  дороги  позади  и  крепче
уперся  ногами  в  борт  машины,  чтобы  не  вывалиться.  Маленький  грек,
вцепившись в борт, старался заснуть. Квейль вспомнил, как он так же  лежал
на дне грузовика и пел: "Что мне за дело до других, коль нет  им  дела  до
меня", и стал тихонько насвистывать этот мотив.
   - А что скажут твои родители? - спросила Елена.
   - Они будут удивлены,  решат,  что  я  слишком  поспешил,  и  потребуют
объяснений.
   - Где они живут?
   - На острове Мэн. Это остров у шотландских берегов.
   - Ты тоже там живешь?
   - Да. Но больше не буду. Больше я там жить не хочу.
   - У тебя есть братья и сестры?
   - Есть две сестры. Одна живет дома. А другая -  не  знаю,  где  теперь.
Должно быть, в Лондоне.
   - Какая там природа, на острове?
   - Как здесь. - Он указал на окрестные места. - Холмы и туман.
   - А тебе это нравится?
   - Нет. Я люблю солнце. Мне нравится в Египте.
   - Чем ты занимался до войны?
   - Разным.
   Ему не хотелось говорить об этом. И они замолчали.
   Кончился  подъем  по  узкой  дороге,  сжатой  с  двух  сторон  высокими
откосами. Она плавно вилась  теперь  вокруг  пика,  составлявшего  вершину
хребта, похожая на  железную  дорогу  для  любителей  видов,  -  и  Квейль
вспомнил ту, что вела к Лэкси-Глен на острове Мэн.
   - Что ты будешь делать, когда  мы  уедем  отсюда?  Ведь  ты  не  можешь
летать. У тебя еще швы на голове.
   Елена сняла пальто и положила ему под голову.
   - Я уже могу летать, - возразил он, приподнимая голову. - Если только у
нас еще остались самолеты.
   - А тебе позволят?
   - Позволят ли, нет ли, теперь это, пожалуй, вообще бесполезно.
   Он вдруг почувствовал приступ злобы. Нет, он не желает  угробиться  как
раз под занавес. Если бы меня сбили в  Ливии,  ничего  бы  не  изменилось.
Бессмысленная растрата сил, и никакого толку. Нет, это никуда не  годится.
Каким же образом, черт  возьми,  можем  мы  победить?  Но  зачем  об  этом
раздумывать? Этак совсем запутаешься. Либо ты будешь верить в победу, либо
побоишься опять сесть в самолет. К черту все. Но хотелось бы увидеть,  как
этому положат конец. Это должна бы сделать армия, но армия, кажется, ни на
что не способна. Мы всюду опаздываем. У нас ничего  нет.  Ни  черта.  Даже
самолетов. Мы увеличиваем выпуск, но и они увеличивают, и  мы  остаемся  в
хвосте. А при одинаковых силах мы разнесли бы их авиацию в щепы, - это  уж
будьте покойны. Ведь что было, когда мы потеряли Вэйна? Еще одно  звено  в
этой стычке, и все было бы  по-другому.  И  все  мы  чувствовали  бы  себя
по-другому. Это еще не скоро будет, - но  какой  толк  от  преимущества  в
воздухе, если армия не на высоте, - а  по  всему  видно,  что  она  не  на
высоте; хотя эти австралийцы - неплохие ребята, но им тоже  скоро  надоест
отдуваться за всех. Да, все это очень мило, но какой в этом смысл, если не
будет полной реорганизации? Реорганизация... Кто же  будет  ее  проводить?
Почем я знаю... А что думают наверху? У них там  теплые  местечки.  Только
вспомнишь  кое-кого  из  этих  субъектов,  как  они  цепляются   за   свои
местечки... цепляются и руками и ногами. Вот  в  чем  загвоздка.  Но  кого
посадить на их место? Кто его знает... Макферсон за рулем - тоже напрасная
растрата сил. Да, это общая беда. И в летчики  берем  неподходящий  народ.
Тэп вовсе не должен бы летать. Когда-нибудь он поплатится.  Он  дьявольски
неосторожен. До сих пор не могу  понять,  как  он  вышел  тогда  целым  из
эльбасанской свалки. Машиной-то он владеет, но кидается в  схватку  очертя
голову.
   - Интересно, остались ли у нас "Гладиаторы"? - вдруг произнес он вслух.
   - Что? - спросила Елена.
   - Это самолеты, на которых мы летаем. Будет чудом, если остались.
   -  На  чем  ты  будешь  летать?.  Вас  посылают   бомбить,   если   нет
истребителей?
   - Нет. Меня, может быть, перебросят на "Харрикейны". Если только у  нас
есть "Харрикейны".
   - Я не хочу, чтобы ты бомбил, - объявила она.
   Он засмеялся.
   Грузовик остановился.  Они  были  уже  на  равнине  по  другую  сторону
перевала. Заслышав гул самолетов, Квейль вышел из  машины  и  помог  выйти
Елене. Маленький грек был уже в пшенице, росшей вдоль дороги.  Австралийцы
убежали в канаву.  Длинный  поток  автомобилей  остановился  на  месте,  и
налетающие со стороны солнца самолеты пикировали на равнину.
   - Лучше пойдем подальше, - сказал Квейль Елене.
   Они побежали по полю, раздвигая упругие колосья, а когда  первые  бомбы
упали на дорогу, - бросились на землю. Подняв голову, Квейль  различил  по
крайней мере шестьдесят бомбардировщиков. Они летели вдоль дороги,  а  над
ними шли истребители: около пятидесяти "Мессершмиттов".
   - Охотятся за грузовиками!  -  крикнул  Квейль  Елене,  когда  самолеты
сбросили второй бомбовой груз. Когда бомбардировщики были почти у них  над
головой, он ткнул Елену лицом к земле и сам приник к  земле,  и  в  то  же
мгновение бомбы взорвались меньше чем в ста футах от них, обдав  их  целым
ливнем грязи, и земля задрожала под ними. Он отчаянно вцепился во  влажную
землю, как в единственную свою опору, чувствуя каждое ее сотрясение  среди
оглушительного грохота и визга.
   - Как близко, - сказала Елена, когда он отпустил ее.
   Она вытерла лицо.
   - Всегда знаешь, когда они  упадут  близко.  Вот  проследи  за  ними  в
следующий раз, - ответил он.
   - Мне слишком страшно.
   - Перестанет быть так страшно, если ты будешь видеть, что происходит.
   - А что ты видишь?
   - Если ты видела, как бомбы отцепились от самолета, то можешь  сказать,
не упадут ли они где-нибудь  близко  от  тебя.  Правда,  ты  видишь  бомбы
только, когда они отделяются от самолета, а когда они приближаются к  тебе
и уже близко, теряешь их из виду. По  примерно  рассчитать  можно.  Всегда
лучше знать, что происходит.
   - В следующий раз попробую... - сказал она.
   С той частью колонны, где шла их машина, ехал сержант военной  полиции.
Когда Квейль, Елена и маленький грек подходили  к  своему  грузовику,  он,
сидя на мотоцикле, кричал обоим австралийцам:
   - Не трогайтесь, пока передние машины не пройдут долину.
   - Да нас разбомбят в порошок, - ответил ему один из австралийцев.
   - Если вы подождете, мы немного разрядим колонну.  Тут  весь  день  шла
бомбежка.
   По обе стороны дороги земля была изрыта воронками, а кое-где следы бомб
виднелись на обочинах. Целая цепь воронок шла  параллельно  дороге.  Когда
опять показались бомбардировщики, Квейль толкнул Елену в одну из этих нор,
а маленький грек забрался в другую и оставался там,  пока  бомбардировщики
не скрылись.
   К этому времени дорога  впереди  освободилась,  и  австралийцы  сели  в
машину. Она тронулась и помчалась по долине, сплошь развороченной бомбами.
Потом начался последний подъем перед Афинами.
   Чем ближе были Афины, тем больше  становилась  суматоха  и  тем  острей
ощущалась война, оставшаяся, казалось, далеко позади. Над ними  все  время
пролетали бомбардировщики, и угроза бомбежки не исчезала ни на минуту.  Но
вот открылся последний извилистый спуск,  и  оливковые  поля,  и  море,  и
раскинувшиеся по ту сторону Афины с Акрополем на высокой скале, и гора, на
которой проповедовал апостол Петр.
   Тут грузовик сделал последнюю остановку. Он подъехал к  каменному  дому
возле дороги. Военный врач в длинной английской шинели с двумя звездочками
на погонах пил чай у огня, разведенного на обломке бетона.
   - Нельзя ли выпить где-нибудь чаю? - спросил шофер, выходя из машины.
   - Наливайте, - ответил врач и указал на стоявший у огня большой чайник.
   При появлении Квейля врач пошел к нему навстречу:
   - Что у вас с головой?
   Он смотрел на голову Квейля снисходительным взглядом профессионала.
   - Пустяки, - ответил Квейль.
   Маленький грек протянул кружку к чайнику.
   - Я здесь для того, чтобы оказывать помощь вашему  брату,  -  настаивал
врач.
   Он был молодой, русый; у него были совсем светлые усы и  редкие  волосы
на лысеющей голове. Он поглядел на Елену.
   - Я гречанка, - объяснила она, заметив в его взгляде вопрос.
   - Дайте мне осмотреть вашу голову, - сказал врач Квейлю. - Нагнитесь.
   - Все в порядке, - упорствовал Квейль.
   - У него там швы. Глубокий порез, - сказала Елена.
   - Позвольте-ка, - повторил врач.
   Квейль нагнулся, и как только Елена вынула булавку, повязка разошлась.
   - Теперь швы можно удалить. Лучше всего, как только приедете  в  Афины,
отправьтесь в госпиталь. У нас еще остался один, в Кефисии.
   Австралиец подал Квейлю кружку с чаем, а  Елене  откуда-то  появившуюся
фарфоровую чашечку. Сам он пил чай из крышки от бидона.
   - Что же будет дальше? - спросил врач.
   - Ничего нельзя понять, - ответил Квейль, хлебнув горячего чая.
   - Немцы уже заняли Ламию?
   - Не знаю. Вчера их там не было. Или позавчера. Я потерял счет времени.
   - Вы сестра? - обратился врач к Елене.
   - Она служит сестрой во фронтовом госпитале.  Ее  послали  сопровождать
меня, - соврал Квейль. - Эвакуация уже началась? - спросил он после минуты
молчания.
   - Не знаю. Толковали об эвакуации Волоса.
   - А что делается в Афинах?
   - Сумбур. Все ждут, что вот-вот власть захватит пятая колонна.
   - Была там бомбежка? - спросила Елена.
   - Нет. Город не бомбили. Но засыпали бомбами все аэродромы и Пирей.
   - А самолеты вы видели? Я говорю о наших.
   - Мало, - ответил врач. - Говорили о парашютистах. Вы их видели?
   - Нет, - ответил Квейль. - А  эти  самолеты  были  бомбардировщики  или
истребители?
   - Кажется, бомбардировщики. "Бленхеймы". У них было много дела.
   - Вы готовы? - спросил австралиец, выплескивая остатки чая в огонь.
   Квейль и Елена пошли к грузовику. Маленький грек уже сидел в  кузове  и
протянул Елене руку, чтобы  помочь  ей  взобраться.  Он  помог  и  Квейлю,
который  схватился  за  борт,  когда  машина  уже  тронулась.  Врач  пошел
проводить их.
   - Желаю вам насладиться горячей ванной, - улыбаясь, сказал он Квейлю.
   Квейль почувствовал, как он грязен и  как  грязны  его  руки  с  черной
запекшейся кровью на месте пореза.
   - Спасибо, - ответил он, в то время как машина уже двигалась.  -  Всего
хорошего.
   - Всего хорошего.
   Врач отдал честь Елене, и грузовик помчался по  исправной  уже  дороге,
между оливковых рощ, по берегу моря.
   - Первым делом в штаб, - сказал Квейль,  как  только  уселся.  -  Потом
возьмем такси, и я отвезу тебя домой.
   - Тебе надо в госпиталь.
   - Это можно отложить на час-другой, - возразил Квейль.
   Он поглядел на маленького грека и  тут  только  сообразил,  что  тот  с
самого утра не произнес почти ни слова.
   - Спроси, куда ему надо.
   Елена передала вопрос.
   Грек взглянул на Квейля и ответил:
   - Мне лишь бы доехать до города.
   - Вам надо остерегаться полиции, - заметила Елена.
   - Я буду осторожен, - ответил он.
   Теперь он чувствовал себя почти счастливым: быть так близко от  дома  -
это даже лучше, чем попасть домой, как всякое  предвкушение  лучше  самого
обладания.
   - Он говорит, что его можно высадить в городе где угодно,  -  объяснила
Квейлю Елена.
   Квейль просунул голову в кабину шофера.
   - Вы поедете прямо в город? - спросил он австралийца.
   - Да. Куда вас отвезти?
   - Надо будет высадить грека. Потом отвезете меня в штаб.
   - Где ваш штаб? В том же здании, где и наш?
   - Последний раз, когда я там был, он помещался в здании школы.
   - Я знаю, где это, - вмешался другой австралиец. - Кажется, он и теперь
там.
   - О'кэй, - сказал шофер, и Квейль уселся на место.
   Они ехали вдоль побережья, по испытавшим неоднократную бомбежку  улицам
Пирея, имевшим пустынный и странно тревожный вид. Поднявшись на  небольшой
холм, они увидели в отблесках заходящего солнца Акрополь, и высокое здание
церкви  св.Марии,  и  зубчатую  линию  лесов,  и  белизну  всего   города,
оттененную подпиравшими его черными горами.
   По сравнительно тихим улицам, - если не считать мчавшихся австралийских
военных грузовиков, - они проехали мимо гостиницы "Король Георг".  Площадь
была пуста. На улицах не стояло  ни  одного  автомобиля.  Было  похоже  на
воскресенье, хотя Квейль знал, что день не воскресный. В этом  спокойствии
чувствовалась  близость  назревающих  событий.  Немногочисленные  прохожие
торопились; изредка попадавшиеся австралийские солдаты  держали  ружья  на
плече; у полицейских за  спиной  были  короткоствольные  винтовки.  Только
случайный автобус нарушал порою общее впечатление мертвенности.  Так  было
на всем пути до вершины холма, где маленький грек объявил Елене:
   - Здесь я выйду.
   Елена передала это Квейлю, и тот попросил шофера остановиться.
   - Скажи ему, чтобы он первое время не  попадался  никому  на  глаза,  -
сказал Квейль Елене.
   - Я уже говорила, - ответила Елена.
   Маленький грек  встал  и  протянул  Квейлю  руку.  Квейль  пожал  ее  и
почувствовал в ответном пожатии маленького грека неожиданную  твердость  и
столь, же неожиданную грусть расставания.
   - Передайте инглизи, что я желаю ему всего доброго, - сказал  маленький
грек Елене.
   - Передам. Желаем вам благополучия, - ответила она.
   - Скажите ему, чтобы он навестил меня, когда кончит воевать и  вернется
сюда.
   - Хорошо.
   - Я живу возле церкви.
   Он назвал улицу и номер дома.
   - Я скажу ему, - сказала Елена.
   - Скажите ему, что я всегда буду рад его видеть. И вас тоже, барышня.
   Он говорил с отменной вежливостью.
   - Спасибо.
   - Вы собираетесь обвенчаться? - спросил он еще.
   - Да.
   - Желаю вам счастья и радости  в  семейной  жизни.  Передайте  ему  мой
привет.
   - Спасибо. Всего доброго, - ответила Елена.
   - Прощайте, инглизи, - обратился грек прямо к Квейлю.
   Он уже стоял на мостовой и смотрел на них снизу  вверх.  Квейль  прочел
растерянность в его глазах и в складках лба,  и  борьбу  чувств  в  чертах
лица, и следы недоедания во всем его облике. Он помахал ему рукой.
   - Прощайте, - сказал Квейль.
   Грузовик двинулся дальше. Маленький грек стоял и смотрел им  вслед.  Он
поднял  руку.  Елена  села,  а  Квейль  продолжал  стоять   в   трясущемся
автомобиле, смотрел на маленькую фигурку,  уже  подернутую  белой  пеленой
дорожной пыли и стоящую одиноко на тихой улице, - смотрел до тех пор, пока
грузовик не завернул за угол и она не исчезла из глаз.



        26

   Австралийцы остановили машину у школы, над которой  развевался  большой
синий флаг с кругом посредине. У входа стояли два часовых в синей форме, с
автоматами. Квейль поблагодарил австралийцев. Те не стали  терять  времени
на разговоры, а только крикнули: "Всего", -  и  покатили  дальше.  Часовые
отнеслись к Квейлю не без подозрения, вызванного  его  черным,  израненным
лицом, разорванной одеждой и Еленой. Они не позволили Елене  подняться  на
крыльцо и войти в здание.
   - Пропустите ее со мной, - попросил Квейль, показывая свои  истрепанные
документы.
   - Не можем, сэр. У нас строгий приказ.
   - Подожди здесь, - обратился он к Елене.  -  Я  пришлю  кого-нибудь  за
тобой.
   - Пожалуйста, поскорее, - сдержанно попросила она.
   Она понимала, что вид у нее  далеко  не  блестящий:  платье  порвано  и
покрыто грязью, волосы в беспорядке,  лицо  обветрено,  ботинки  стоптаны,
чулок нет, шляпы тоже, руки в грязи.
   Квейль  прошел  мимо  часовых  и  поднялся  по  лестнице.   Все   здесь
переменилось. Он спросил, как пройти  в  кабинет  командира  авиаполка,  и
отыскал нужную  дверь  в  узком  коридоре.  Вошел  в  маленькую  приемную:
секретарь поднялся с места.
   - Мне надо видеть командира авиаполка, - сказал Квейль.
   - Он занят, - ответил секретарь.
   Вокруг сновали люди,  а  в  соседней  комнате,  дверь  в  которую  была
открыта, шла деятельная упаковка.
   - Я войду, - сказал Квейль.
   Через фанерную дверь он вошел в увешанный  картами  кабинет  командира.
Командир громко разговаривал по телефону. В  кресле  у  письменного  стола
сидел какой-то незнакомый  Квейлю  командир  эскадрильи.  Квейль  невольно
взглянул, есть ли у него на груди крылышки - оказалось, что нет.
   - Простите, что я так врываюсь, - обратился Квейль к  командиру  полка.
Тот уставился на него широко раскрытыми глазами.
   - Квейль! - воскликнул он. - Господи боже!
   - Я только что вернулся, - продолжал Квейль.
   - Боже мой! Мы решили, что вы погибли. Черт возьми, счастлив видеть вас
живым и здоровым.
   Командир встал и похлопал Квейля по плечу.
   -  Пожалуйста,  скажите  секретарю,  чтобы  он  велел  пропустить   мою
спутницу, которая ждет у входа.
   - Сейчас.
   Командир вызвал секретаря.
   - Скажите ему сами, - предложил он Квейлю.
   - Моя невеста ждет  у  входа.  Будьте  добры  распорядиться,  чтобы  ее
пропустили.
   - Нужно письменное распоряжение.
   - Напишите сами и подпишитесь за  меня,  -  приказал  командир.  -  Ну,
рассказывайте, как вы выскочили из этой истории. Что у вас с лицом? Вид  у
вас неважный.
   - Только вид. А так все в порядке, - ответил Квейль. - Где эскадрилья?
   - Все, что от нее осталось, находится в Глифаде. Вот Хикки  обрадуется!
Простите, Джон.
   И он  познакомил  Квейля  с  командиром  эскадрильи,  который  оказался
офицером разведки.
   - Хикки напился до бесчувствия,  когда  вы  сковырнулись,  -  продолжал
командир полка.
   Он коротко ответил на чей-то телефонный звонок и продолжал:
   - Греки рассказывали мне, что он хотел лететь разыскивать вас  тут  же,
ночью: они нашли его на аэродроме, он там чуть не замерз. Но что у  вас  с
лицом? Все в порядке?
   - В порядке.
   - Ну, так как же вы добрались сюда?
   Квейль рассказал.
   - Тэп тоже едет, - прибавил он. - Мы захватили его в Янине.
   - Мы хотели послать за ним, но мы потеряли все "Бленхеймы".
   - Ну, как дела? Эскадрилья цела?
   - Остались Хикки, молодой Финн и сержант Кроутер. Он  находился  здесь,
когда вы были там. Тут черт знает что творилось.  Пришлось  отказаться  от
полетов.  Они  ничего  не  могли  поделать   с   "Мессершмиттами".   Народ
неопытный...
   - А что теперь происходит?
   - Скоро все кончится, - совершенно спокойно заявил командир. - Нас  так
мало, что получается просто бойня.
   - Сколько самолетов осталось в эскадрилье?
   - Четыре. Три из них в полной исправности. Не Финн слишком неопытен.  А
для остальных у нас есть только  ребята,  летавшие  на  "Харрикейнах".  Но
какой смысл пересаживать людей с "Харрикейнов" на "Гладиаторы"?
   - А чем плох Кроутер?
   - Он годится. Но нельзя же посылать только две машины, Квейль.
   - Ну вот теперь буду еще я.
   - Вы не можете летать с таким лицом.
   В это время вошел секретарь. Он сообщил, что леди в приемной.
   - Елена Стангу, - представил Квейль  Елену,  когда  она  тихо  вошла  в
кабинет. Она уже привела в порядок прическу, и теперь ее волосы  блестели,
смуглое, загорелое лицо посвежело, глаза снова стали ясными, и у  нее  был
здоровый вид; но Квейль подумал, что ее разорванная  одежда  должна  сразу
броситься в глаза.  Командир  спросил,  как  она  себя  чувствует,  и  она
ответила, что хорошо.
   - Можно получить машину, чтобы отвезти Елену домой? - спросил Квейль.
   - Машина Хикки где-то в городе.  У  него  штабной  автобус.  У  нас  не
хватает машин.
   - Может быть, можно послать за ним?
   - Да. Но с такой головой вам нужно в госпиталь.
   - Послушайте, - сказал Квейль. - Если отойдет  какой-нибудь  пароход  с
английскими женщинами, вы не устроите на него Елену?
   - Попробую, - ответил командир. - Если вы  подождете  внизу,  я  разыщу
Хикки, и он отвезет вас. Но вы отправляйтесь в госпиталь.  Уговорите  его,
мисс Стангу.
   - Он меня не послушается, - с легкой улыбкой ответила Елена.
   - Но ему надо прямо отсюда в госпиталь.
   - Во всяком случае спасибо. Мы будем ждать Хикки внизу.  Простите,  что
помешал.
   - Очень рад, что вы вернулись, - ответил командир. -  Всего  наилучшего
вам обоим, и везите его в госпиталь, мисс Стангу.
   Они  молча  ждали  в  маленькой  канцелярии  возле  лестницы,  и  Елена
чувствовала себя немного неловко. Наконец Квейль увидел  штабной  автобус,
сильно потрепанный, который остановился у подъезда. Хикки с усталым лицом,
без усов, медленно  взошел  по  ступенькам.  С  ним  был  врач  эскадрильи
Андерсон. Вид у него был тоже усталый и ко всему безразличный. Оба были  в
синих  шинелях  и  высоких  сапогах.  Квейль  пошел  им  навстречу.  Елена
последовала за ним. Войдя в прихожую, Хикки поднял глаза  и  увидел  перед
собой Квейля.
   - Здравствуй, Хикки, - сказал Квейль.
   Хикки молчал. Он глядел на Квейля, не узнавая. Андерсон схватил  Квейля
за руку.
   - Джон Квейль! - воскликнул он. - Ах ты, чертов сын!
   - Как? - тихо произнес Хикки. - Это ты?
   - Ну да. Разве командир ничего тебе не сказал?
   - Нет.
   И Хикки пожал Квейлю руку. Больше он не произнес ни  слова.  Он  только
изо всех сил тряс руку Квейля.
   - Как поживаете? - спросила вошедших Елена.
   Она увидела радость и  изумление  Хикки  и  почувствовала  к  нему  еще
большую симпатию, чем прежде. Она видела, что он весь сияет,  несмотря  на
усталость, но сдерживает себя, как всегда делает и  Квейль.  Ей  нравилась
эта полная радости, но молчаливая встреча.
   - Болит еще? - спросил Хикки Квейля.
   - Нет. Я чувствую себя хорошо.
   - Я просто не могу опомниться...
   - Ну да.
   - Идемте. Куда вас отвезти? Мне говорили что-то о госпитале.
   - Сперва я хочу отвезти Елену домой, - ответил Квейль.
   Они спустились по лестнице, прошли мимо часовых и сели в машину.
   - Где вы живете, Елена? - спросил Хикки.
   Теперь он говорил  непринужденно,  и  она  обратила  внимание,  что  он
называет ее просто по имени.
   - В Глифаде. Прямо по этой дороге, у подножия того холма.
   - Как тебе удалось выкрутиться?
   Квейлю уже надоел этот вопрос.
   - Деревья ослабили падение. Я пошел обратно с Нитралексисом.
   - А где он?
   - Его подстрелили, когда мы пробирались через итальянские линии.
   Дальше Квейль рассказал, как он забрал в Янине Тэпа и Елену и  как  они
спешили в Афины, насколько это допускала обстановка отступления.
   - Тут нас маленько потрепали, - сказал Андерсон.
   - Я слышал, - ответил Квейль. - Завтра я уже появлюсь у вас.  Мне  надо
только снять несколько швов.
   - Не валяй дурака, - сказал врач.
   Пока они ехали, он успел разбинтовать Квейлю голову. Он ничего  у  него
не спрашивал. Приподняв бинт над раной, он внимательно рассматривал ее.
   - Тебе дьявольски повезло, - сказал он.
   - Я могу летать, - твердил Квейль.
   - Разумеется, можешь, - ответил Андерсон.  -  И  лицо  твое  производит
очень приятное впечатление.
   - Через сколько времени это пройдет? - спросил Квейль.
   Он заметил, что Хикки смотрит на большие сгустки  запекшейся  крови  на
правой щеке и широкую вспухшую рану на лбу.
   - Не раньше как через месяц. Хорошенький у тебя будет  вид,  когда  все
это зарубцуется.
   Елена принялась снова забинтовывать голову Квейля.
   - Можно будет снять швы? - спросил Квейль.
   - Конечно. В госпитале снимем, - ответил Андерсон. - Но не будь  ослом.
Ведь тебе, наверное, хочется отдохнуть и подкрепиться.
   - Он уж раз упал в обморок, - тихо сказала Елена.
   - Этого не могло быть! - воскликнул Андерсон, потешаясь  над  упорством
Квейля.
   - Нет, было. Я думаю, это от недоедания или переутомления. Вел машину и
чуть не опрокинул нас в пропасть. Он несколько часов был без сознания.
   - Я выслушаю тебя. Как желудок?
   - Хорошо. У меня все в порядке, - ответил Квейль.
   Он указал Хикки длинный переулок, который вел к дому Елены.
   - Вы зайдете? - спросила их Елена, когда машина остановилась. При  этом
она поглядела на Квейля.
   - Нет, - ответил он. - Вот что. Я поеду, сниму эти швы и к вечеру  буду
у тебя.
   Андерсон засмеялся.
   - Не обращай на него внимания, - продолжал Квейль. - Я буду вечером. Ты
как? Ничего?
   - Хорошо, - ответила она улыбаясь.
   - Ну так до вечера.
   - Всех благ, - сказала Елена.
   Она улыбнулась. Квейль быстро взглянул на нее и сел обратно в машину.
   - Приеду вечером. Скажи своим, - крикнул он, когда машина тронулась.



        27

   Они отвезли его в Глифадский госпиталь, находившийся недалеко  от  Дома
Елены. Это было большое пятиэтажное здание: прежде там был летний пансион.
Квейля тотчас же отвели в зал, оборудованный под операционную.  При  ярком
свете висячих ламп  пять  или  шесть  врачей  оперировали  раненых.  Среди
оперируемых Квейль заметил немца. Сестра-англичанка стала снимать с Квейля
повязку.
   - Когда вы сюда прибыли? - спросил ее Квейль.
   - Я?
   - Вообще английские сестры.
   - Да уже с месяц. Нагнитесь. Снять повязку, доктор?
   - Пока не надо, - ответил Андерсон.
   Он снял куртку и вымыл руки. Хикки уселся на длинном столе рядом.
   - Ножницы, - сказал Андерсон сестре.
   Он взял у нее из рук ножницы и  удалил  клеенку  и  марлю.  Обнаженной,
выбритой частью черепа Квейль почувствовал холодный воздух комнаты.
   - Посмотрим, Квейль, есть ли у тебя выдержка. Будет немножко больно.
   - Так всегда говорят, - ответил Квейль.
   Он почувствовал, как Андерсон разрезает  швы.  Врач  протянул  руку,  и
сестра  вложила  в  нее   щипцы.   Квейль   почувствовал   их   осторожное
прикосновение, потом подергивание при удалении первого шва. Он подскочил.
   - Потерпи же, черт возьми!
   - Нельзя ли переменить район действия? - спросил Квейль после того, как
были быстро удалены еще четыре шва.
   - О'кэй, - сказал Андерсон сестре.
   Она была полная и толстощекая,  и  Квейль  почувствовал  округлость  ее
руки, когда она охватила его голову, накладывая на нее повязку  и  помогая
снять рубашку. Андерсон выстукал ему  грудную  клетку  и  прощупал  живот,
спрашивая, не болит ли  где.  Квейль  ответил,  что  нигде  не  болит,  но
чувствуется онемение возле колена.  Андерсон  согнул  ему  ногу  и  ощупал
коленную чашку. Закончил он осмотром его руки.
   - Отведите его в ванную, - сказал он сестре.
   - Ну как? - спросил Квейль.
   - Все в порядке, - ответил Андерсон. -  Необходимо  хорошее  питание  и
несколько дней отдыха.
   - Когда мне можно будет побриться?
   - Примерно через месяц, когда сойдут струпья. Только не сдирай их.
   - Я могу принять ванну на аэродроме. Вы ведь теперь там живете?
   - Примешь здесь, - ответил Андерсон.
   - Идемте, - позвала Квейля сестра.
   - Я сбегаю и принесу тебе обмундирование, - сказал Хикки. -  Возьму  из
своего. Твои вещи отосланы в Египет.
   Когда сестра отвела его в просторную ванную и принялась  раздевать,  он
заявил, что разденется и будет мыться сам.
   - Глупости, - возразила она. - Вы не вымоетесь, как надо. Посмотрите, в
каком виде ваша одежда. И сорочка.
   Она растянула перед ним грязную сорочку.
   - Я знаю, - ответил он.
   - Садитесь в ванну.
   Ему было неловко, но он сел в теплую воду, от  которой  пахло  каким-то
антисептическим средством. Сестра нагнула ему голову вперед и обвязала  ее
полотенцем, чтобы вода не попала в рану. Она принялась медленно  мыть  ему
шею и спину, потом подняла одну за другой его ноги и выскребла их.  Квейль
чувствовал   расслабленность   и   физическое    наслаждение    от    этой
расслабленности и от ощущения чистоты.
   Он вытерся и сидел в белом халате, который дал ему Андерсон, пока Хикки
не  вернулся  с  одеждой.  Он  надел  чистую  сорочку,  брюки  и   куртку,
поблагодарил сестру и пошел по шумным, полным суеты коридорам и  комнатам,
которых прежде не заметил.  У  нижней  ступени  лестницы  толпились  легко
раненные и выздоравливающие.
   - Уезжают, - объяснил Андерсон. - На Крит.
   - Много народа эвакуируется?
   - Да. Женщины и некоторые раненые.
   Квейль решил, что надо эвакуировать Елену, и попросил Хикки отвезти его
к ней. Было уже темно, когда он, спотыкаясь, шел по ведущей к дому  Стангу
мощеной дорожке. Хикки и Андерсон ждали его  в  автомобиле.  Он  постучал.
Кругом царил мрак. Ответа не было. Он постучал еще раз и убедился,  что  в
доме никого нет. Он обошел его кругом и увидел, что черный  ход  закрыт  и
дверь задвинута деревянным засовом. Он понял, что Стангу  уехали,  и  стал
соображать, где может быть Елена, где вся семья.  Он  очень  встревожился,
так как Елена теперь не будет знать, как связаться с ним. Может быть,  она
у родственников? Но нельзя рисковать, расспрашивая соседей. И  куда  могли
они запропаститься? Вся семья... Она, наверно, знала, куда  должна  уехать
семья. Она толковая. Найдет меня. Может быть, Лоусон-в Афинах? Может быть,
он знает, где они? Понять не могу, куда она девалась.
   Он пошел обратно к машине, охваченный  тревогой.  Хикки  повез  его  на
аэродром.
   На аэродроме они  вошли  в  просторную  столовую,  где  сидели  летчики
бомбардировочной эскадрильи. При появлении Квейля Финн вскочил и  поспешил
ему навстречу.
   - Возвращение блудного сына, - сказал Андерсон.
   - Джон! - воскликнул Финн, пожимая Квейлю руку.
   - Дайте место чуду, - продолжал Андерсон.
   Квейлю очистили место. Андерсон и Хикки сели рядом с ним,  и  все  трое
принялись за еду. Со всех концов столовой посыпались вопросы. Некоторых из
присутствующих Квейль видел впервые, но он узнал и ребят, летавших  вместе
с ним на "Бленхеймах" в пустыне, и других, с которыми раньше встречался  в
Афинах. Впрочем, он был  слишком  занят  едой,  чтобы  обращать  особенное
внимание на окружающих.
   - Среди молодых есть, наверно, способные ребята, - сказал он Хикки.
   - Только на это и приходится рассчитывать. Ведь на  всю  компанию  есть
каких-нибудь два самолета. - Среди присутствующих  было  по  крайней  мере
человек тридцать с крылышками. - Большинство завтра уезжает,  -  продолжал
Хикки. - Самолетов нет. Вчера вылетели шесть "Бленхеймов", и  ни  один  не
вернулся. А дня два тому назад мы  потеряли  два  последних  "Харрикейна".
Есть еще один, но он так изрешечен, что  не  скоро  полетит.  Дело  дрянь,
Джон...
   - Да. На моих  глазах  было  сбито  несколько  "Харрикейнов".  Ты  знал
Кросби?
   Квейль думал о том, как разыскать Елену.
   - Знал, - ответил Хикки.
   - Несколько дней тому назад его сбили.
   - Этот "Харрикейн" единственный, оставшийся из тех трех.  Ты,  наверно,
видел, как их сбили при взлете.
   - Да, - ответил Квейль.
   Он все думал, как ему найти Елену, и не переставал тревожиться.
   - Тебе следовало бы написать рапорт.
   - Командир говорил мне, что вы совсем не поднимаетесь в воздух.
   Он подумал, что надо еще раз съездить посмотреть, не вернулась ли Елена
домой.
   - Ну да. Не могу же я брать Финна и Кроутера на такие дела.
   - Послушай, - сказал Квейль. - Я здоров. Могу летать. Андерсон  сказал,
что могу.
   Квейль теперь глубоко чувствовал, как был прав Тэп, когда  сказал,  что
лучше самому участвовать в  деле,  чем  смотреть  со  стороны.  И  чувство
неудовлетворенности, вызванное  бездействием,  было  в  нем  сильней,  чем
нежелание "угробиться под занавес".
   - Что ж, - ответил Хикки, - я поговорю с командиром. Только мы мало что
можем сделать.
   - Если начнется эвакуация, будет жарко.
   Квейль снова отдался мыслям о Елене. Он ломал себе голову, не зная, что
делать, где ее искать. Обратиться  в  управление  Красного  Креста  он  не
решался из боязни подвести ее. Он опять вспомнил о Лоусоне. Может быть, он
знает, где она. Но здесь ли Лоусон? Или, может  быть,  Елена  обратится  в
штаб и сообщит там кому-нибудь о себе?
   Летчики стали подниматься из-за стола.
   - Мы все собираемся на прощанье  к  "Максиму",  -  сказал  Финн.  -  Ты
поедешь, Джон?
   - Да, мне нужно в город.
   - А ты, Хикки?.
   - Поеду. Я довезу тебя, Джон. А где Елена?
   - Из-за этого я и хочу ехать. Ты не знаешь, американец Лоусон здесь?
   - Несколько дней тому назад был здесь.
   - Я еду с вами, - заявил Квейль.



        28

   Афины были наводнены австралийскими грузовиками, направлявшимися на юг.
Квейль понял, что эвакуация началась. Он только не мог понять, началась ли
эвакуация из Афин. В пути их застала воздушная тревога;  они  видели,  как
над Пиреем заработали прожекторы и зенитки; до их слуха  донеслись  взрывы
бомб. У гостиницы "Король Георг"  Квейль  вышел,  а  остальные  поехали  в
ночной ресторан к  "Максиму".  В  тускло  освещенном  вестибюле  гостиницы
Квейль справился у швейцара относительно  Лоусона.  Швейцар  был  новый  и
смотрел на Квейля с любопытством.
   - Мистер Лоусон поехал обедать к "Максиму", - объяснил он.
   Квейль  поблагодарил  и  стал  пробираться  между   большими   дорогими
чемоданами и портпледами. Это особы из генерального штаба спешили выехать,
пока не поздно. Он кое-как добрался по темным улицам до ночного ресторана.
Если Лоусон не знает, где  Елена,  надо  будет  опять  поехать  к  Стангу.
Слишком  опасно  потерять  ее  из  вида.  Слишком  опасно.  Спускаясь   по
ступенькам в ресторан, он услыхал шум  за  дверью  и,  открыв  ее,  увидел
множество  синих  и  защитного  цвета  мундиров  и   охваченную   чувством
безнадежности толпу возле стойки. Он  стал  всматриваться  в  посетителей,
отыскивая Лоусона.
   - Хэлло, Квейль! Ах ты, чертов сын! - крикнул ему кто-то.
   Все были в восторге. Он помахал рукой. Лоусона  нигде  не  было  видно.
Квейль увидел Финна и направился к нему. Финн стоял у стойки и пил с Хикки
виски.
   - Ты не видел Лоусона? - спросил Квейль.
   - Выпьем, Джон.
   Он покачал головой. Тогда Хикки указал на один из столиков у эстрады. В
то же мгновенье заиграл оркестр: выскочила отчаянная  девушка,  та  самая,
которую они видели в "Аргентине", и начала свой  неистовый  танец.  Квейль
направился к Лоусону, который был в штатском.
   - Хэлло! - сказал он.
   Лоусон пристально поглядел на него, не узнавая, потом вскочил:
   - Квейль? Я думал, вы погибли. Господи боже! Садитесь.
   - Спасибо, - ответил Квейль, и Лоусон назвал обеих сидевших за столиком
женщин и армейского офицера.
   - Вы не знаете, куда уехали родные Елены Стангу? - тихо спросил Квейль.
   - Стангу?
   - Да.
   - Ах, да. Я знаю, где работает отец... Вы, я вижу, не  теряете  времени
даром.
   - Там теперь можно кого-нибудь найти?
   - Не знаю.
   - Дело в том, что я хочу увезти ее отсюда. Вы эвакуируетесь?
   - Завтра, - понизив голос, ответил Лоусон.
   - Послушайте, - сказал Квейль. - Может быть, вы возьмете ее с собой?
   - Мы, наверно, не поедем дальше Крита.
   - Я хочу только отослать ее отсюда. Она очень скромная  и  не  причинит
вам беспокойства.
   - Дело не в этом.
   - Вы можете мне объяснить, как пройти к нему на службу? Я не  хотел  бы
отрывать вас от компании.
   - Нет, я с удовольствием, - ответил Лоусон, вставая. - Я скоро вернусь,
- обратился он к остальным.
   Они вместе вышли на улицу.
   - Они выехали из дома, - объяснил Квейль.
   - Да, - подтвердил Лоусон. - Отец боится пятой колонны. Вы знаете,  что
сегодня греки подписали перемирие?
   - Нет, не знаю.
   - Да, да. Пятая колонна с минуты на минуту захватит город.
   - Всюду мертвая тишина.
   - Да. Все ждут этого момента. Эти ублюдки из ЭОН весь день  рыскали  по
городу и срывали  плакаты  с  призывом  к  защите  родины.  И  расклеивали
ангелов, порхающих над головами греческих солдат.
   - Разве все они из пятой колонны?
   - Очень многие. События назревают. Это чувствуется.
   Они шли по темной, безлюдной улице. Было такое ощущение, как в  пустыне
перед дождем. В тишине и безлюдности улиц таилась угроза. Полиции нигде не
было. Лоусон вошел в один подъезд и нажал кнопку лифта, но оказалось,  что
лифт не действует, так что им пришлось  подыматься  по  темной  деревянной
лестнице. На верхнем этаже они прошли две  маленькие  комнаты  и  вошли  в
большую. Там за одним из столов сидел Стангу. Он взглянул на вошедших.
   - Я привел к вам знакомого, - сказал Лоусон.
   - Мистер Квейль! - воскликнул Стангу.  Он  вскочил  и  протянул  Квейлю
руку.
   Квейль поймал себя на том, что пристально смотрит  на  этого  человека,
как на отца Елены, и думает о его судьбе.
   - Елена здорова? - спросил он.
   - Да. Она не застала нас и догадалась, что мы переехали к моему брату.
   - Я пойду, - сказал Лоусон.
   - Благодарю вас, - ответил Квейль. - А как насчет парохода?
   - Скажите ей, чтобы она  зашла  ко  мне  в  гостиницу  завтра  часам  к
двенадцати.
   - Спасибо, Лоусон. До свидания.
   Лоусон вышел.
   - Я к вам по поводу Елены. Можно мне видеть ее? - спросил Квейль.
   Стангу пригласил его сесть, и Квейль сел по другую сторону стола.
   - Елена сказала нам, что вы хотите обвенчаться.
   - Мне очень неприятно, но я хочу, чтобы  она  завтра  уехала  отсюда  с
Лоусоном.
   - Это ее дело.
   - Да. Но что намерены делать вы? Вам здесь придется не сладко.
   - Хотите, пойдем к нам. Мы теперь у брата.
   - Пойдемте, - ответил Квейль.
   Он понимал, что еще не убедил Стангу. Понимал также, что все будет так,
как захочет Елена. Но теперь он не был уверен в самой Елене.  Стангу  взял
шляпу, и они вышли.
   После долгого ожидания они сели в автобус. Стангу спросил  Квейля,  как
ему удалось вернуться,  и  Квейль  рассказал.  Они  нарочно  старались  не
говорить о Елене.  На  одной  из  остановок  на  набережной  они  вышли  и
направились к небольшому каменному дому. Г-жа  Стангу  была  дома;  у  нее
сидели какие-то двое - женщина и мужчина. Она поднялась навстречу Квейлю.
   - Как я  рада,  что  вы  вернулись,  -  сказала  она.  Вид  у  нее  был
подавленный.
   - Благодарю вас, - ответил Квейль. - Я тоже очень рад вас видеть.
   Вошла Елена. Она вымылась, надела блузку, синюю юбку и туфли на  низких
каблуках, причесалась, слегка подкрасила губы, - это он сразу заметил, - и
лицо ее светилось радостью и свежестью.
   - Хэлло, - сказала она Квейлю и пожала его протянутую руку.
   - Вы обедали? - спросила г-жа Стангу.
   Она познакомила его с гостями.
   - Спасибо, обедал, - ответил Квейль.
   Все уселись вокруг железной печки, и к Елене на руки  прыгнула  большая
кошка. Все засмеялись, когда Елена сказала ей что-то  по-гречески.  Квейль
осмотрелся: здесь, в тепле, он чувствовал себя менее твердым; ему казалось
странным, что вот он сидит в этом доме, а весь мир за  стеной  содрогается
от громовых ударов. Но так как рано или поздно  надо  было  заговорить  об
истинной цели его посещения, он сказал:
   - Елена, я хотел спросить...
   - Да?
   - Лоусон завтра уезжает. Идет эвакуация. Я хотел спросить,  не  поедете
ли и вы. Он сказал, что если вы завтра  придете  к  нему  в  двенадцать  в
гостиницу, он возьмет вас с собой. Я понимаю, что вам важно  знать  мнение
родителей. Может быть, у них будут какие-нибудь возражения...
   Для него это была длинная речь, но ему хотелось сказать сразу все.
   Наступило молчание.
   - Пойдем пройдемся, - сказала Елена и встала.
   Они  вышли  вдвоем  на  темную  улицу.  Он  чувствовал,  что   совершил
неловкость.
   - Вышло неудачно, - сказал он, когда дверь за ними закрылась.
   - Нисколько, - ответила она.
   - Ты поедешь? По-моему, это единственная возможность.
   - Ты думаешь?
   - Да. Думаю, что так.
   - Я не думаю, что смогу уехать, - начала она нерешительно, но сейчас же
овладела собой.
   - О господи!
   - Не сердись.
   - Я не сержусь. Я только думаю,  что  же  это  за  чертовщина.  Я  хочу
сказать - все, что тут творится...
   - Мне очень трудно уехать. Ты сам понимаешь.
   - Понимаю. Так и так радости мало.
   - Ничего не поделаешь.
   Елена опять заговорила на том чуждо  звучащем,  педантичном  английском
языке, на котором говорила во время их первой встречи.
   - Я понимаю, ты не хочешь расставаться с матерью.  Думаю,  что  и  отцу
будет нелегко. Но ведь твое будущее не в родительской семье.
   - Астариса убили на фронте, - неожиданно сказала она.
   - Какое несчастье! - ответил  Квейль.  -  Но,  боже  мой,  что  же  тут
поделаешь?
   - Да, ты понимаешь, сейчас мой отъезд будет бегством.
   - Война не кончится в Греции, если ты это имеешь в виду, - возразил он.
   - Может быть, и так. Но я живу здесь. И никогда нигде не бывала.
   - Это дело привычки.
   - И не могу оставить мать, - закончила  она.  -  Что,  если  что-нибудь
случится с отцом?
   Они вышли к морю. Квейль взял ее за руку. Он повернул ее  к  себе,  как
делал прежде, и крепко поцеловал в губы, и прижал к себе,  и  почувствовал
ее груди, твердые и упругие под блузкой.
   - Я ничего не знаю, - сказал он. - Только не могу расстаться  с  тобой.
Вот все, что я знаю.
   - Мне самой не хочется оставаться. И я хотела бы ехать с тобой.
   - Как ни печально, но это единственная возможность. По-моему, ты должна
ехать.
   - Не могу.
   Он замолчал, понимая, что спорить бесполезно. Надо положиться  на  силу
обстоятельств.
   - Пора домой, - сказала она.
   Они молча вернулись.
   Войдя, они сразу поняли, что среди присутствующих шел спор  об  отъезде
Елены. Квейль сел, и водворилось молчание.
   - Мы не хотим тебя стеснять, - наконец произнес отец.
   - Не будем об этом говорить, - сказала Елена по-английски.
   - Мы понимаем, что ты остаешься из-за нас. Это глупо.
   - Я уеду, и придут немцы. Я  окажусь  по  ту  сторону,  а  война  будет
продолжаться. Она не скоро кончится.
   - Мы в лучшем положении, чем многие.
   Квейль  понял,  что  им  нужно  потолковать  об  этом  по-гречески,  не
затрудняясь в выборе слов. Он встал.
   - Я пойду, - сказал он.
   Он поглядел на г-жу Стангу и увидел большие глаза, и притаившуюся в них
улыбку, слишком слабую для того, чтобы выступить наружу, и седые волосы, и
гладкую кожу, и морщины на лбу.
   - Простите меня, - сказал он. Она  только  улыбнулась  в  ответ.  -  До
свидания, - повернулся он к остальным.
   Хозяин проводил Квейля до выхода.
   - Не волнуйтесь, мы это уладим, - сказал он ему.
   - Спокойной ночи, - ответил Квейль.
   Елена дошла с ним до автобусной остановки.
   - Дай мне подумать. Ведь мне нелегко решиться, - сказала она.
   - Твоя мать, наверно, тоже могла бы уехать. Да и все вы можете уехать.
   - Я их спрашивала. Отец отказывается ехать, а мать не хочет из-за него.
   - Все ясно. Но я не могу оставить тебя здесь.
   - Понимаю. Понимаю. Видит бог, понимаю.
   - Я завтра приду в гостиницу. Ты должна зайти туда.
   - Хорошо, Джон. Хорошо.
   Подошел автобус.
   - До свидания, - сказал Квейль.
   Он крепко и нежно обнял ее и почувствовал все, что тяготило ее, и  все,
что тяготило его, и смирился перед этой тяжестью. Она осторожно поцеловала
его в губы, стараясь не задеть ран на лице, и он вошел в автобус.  Проходя
по автобусу, чтобы сесть на место, он еще раз  увидел,  как  она  стоит  в
темноте. Потом она потонула во мраке, и он сел.



        29

   Когда автобус остановился на площади, Квейль решил выйти. Ему  хотелось
еще раз поговорить с Лоусоном насчет Елены. Водитель открыл дверь.  Квейль
был единственный пассажир в этом просторном, выкрашенном в защитный  цвет,
расшатанном автобусе. Когда он выходил, водитель слегка коснулся его плеча
и спросил:
   - Инглизи?
   - Да, - ответил Квейль.
   - К несчастью, мы побиты.
   - К несчастью, да.
   - Потом опять? - продолжал шофер.
   - Что?
   - Потом опять придем, - пояснил он, и Квейль понял его.
   - Да, - сказал он. - Спокойной ночи.
   - Прощайте, инглизи, - сказал водитель, закрывая дверь.
   У "Максима" опять стоял шум, а грохот бомбежки доносился из Пирея более
отчетливо и громко, чем раньше. Бомбежка только что возобновилась.  Сирена
загудела в тот самый момент, когда Квейль переходил площадь, направляясь к
ресторану. Там стоял дым коромыслом. Зал освещали  только  огни  эстрадной
рампы. Высокий малый с крылышками  на  груди  играл  что-то  бравурное  на
рояле. Он спустил клок волос на один глаз и гримасничал, но уверенно делал
свое дело:  пальцы  его  сами  находили  нужные  клавиши,  и  находили  их
безошибочно, потому что он был слишком пьян,  чтобы  следить  за  собой  и
испытывать какие-либо сомнения. Звуки рояля наполняли  все  помещение,  но
никто не обращал на них внимания, и все кричали, а несколько человек среди
общего гама устроили на эстраде свалку, затеяв шуточную игру в регби; двое
наблюдателей лежали по краям эстрады, а девицы из кабаре толпились у рампы
и приветствовали состязающихся громкими криками.
   - Квейль! - воскликнул один из забавлявшихся, когда  он  вошел.  -  Иди
сюда. Присоединяйся.
   - Нет, спасибо, - ответил Квейль и пошел искать Лоусона.
   У стойки сидел Хикки.
   - Нашел? - спросил Хикки.
   - Да, - ответил Квейль.
   Хикки слегка размяк под расслабляющим действием алкоголя.
   - Как ты ее вывезешь?
   - Она не хочет ехать.
   - Знаешь, Джон, всякий раз, как я на нее гляжу, она кажется мне  совсем
не похожей на других; у нее какое-то особенное лицо.
   - Да, - подтвердил Квейль.
   Хикки спросил, что он будет пить, но Квейль ответил, что ищет  Лоусона;
Хикки сказал, что Лоусон ушел по какому-то  делу  и  придет  позже.  Тогда
Квейль сказал, что выпьет пива, но  Хикки  заказал  для  него  виски  и  с
неумолимой настойчивостью заставил выпить.
   - Погляди на этих сумасшедших, - сказал Хикки устало.
   - Немного пересаливают.
   - Ни черта! - возразил Хикки. - Ты слишком строг, Джон. Ребята хорошие.
Ведь они очень долго сидят без дела. Нет самолетов. Ни одного самолета  на
всю их братию.
   - Просто вы распустились, - возразил Квейль.
   -  Распустились...  Действительно!  Нет,  это  ты   отстал   за   время
отсутствия.
   - Возможно, - согласился Квейль.
   Он решил не спорить, видя, что Хикки утомлен и все такое...
   - Да, отстал. Если б ты участвовал в переделке, в которой  мы  потеряли
Констэнса... На другой день после нашего последнего вылета мы  перебрались
прямо сюда. И вот через  несколько  дней  налетают  немцы,  а  нас  только
четверо. Знаешь, мы нарвались на целую сотню "Мессершмиттов".  Если  б  ты
только видел! Мы решили рискнуть: не отступать же перед этими ублюдками. И
мы сбили четырех на своих "Гладиаторах". С полдюжины  их  нависло  бедняге
Констэнсу на хвост. Он стал увертываться, но они окружили  его.  Нас  всех
окружили, и всякий раз,  как  я  пытался  оказать  ему  помощь,  они  меня
сковывали... Словно  игра  в  кошки-мышки.  И  Констэнс  перекувырнулся  и
рассыпался.
   - А что было с Синглтоном и Мони?
   Эти двое оставались в Афинах с Кроутером.
   - Погибли в одном и том же  бою.  Мы  сопровождали  бомбардировщики  на
"Харрикейнах". Все перемешалось. Я даже не знаю, что с ними произошло.  Не
видел их. Один из наших летчиков писал в рапорте, что видел, как  они  оба
рухнули, охваченные пламенем. Это было в тот день, когда мы  потеряли  все
"Бленхеймы". Просто вылетели и не вернулись. Ты помнишь Дэвиса  из  двести
одиннадцатой?
   - Конечно.
   - Он был командиром эскадрильи. Один из этих мерзавцев  сбил  его.  Они
носились вокруг, как мухи.
   Шум в зале затих. Устав от возни, летчики сошли с эстрады и  уселись  в
тесноте за погруженные в полумрак столики, и Квейль обратил внимание,  что
больше не видно кителей и что девицы держат себя с летчиками очень вольно,
понимая их настроение. Хикки тоже окинул взглядом зал, потом повернулся  к
Квейлю, поднял стакан и сказал:
   - За проституток!.. Погляди на них.  Знаешь,  Джон,  они  лучше  других
женщин понимают, что надо мужчине. Безусловно  лучше,  и  не  скупятся  на
сочувствие. И действительно сочувствуют. Погляди.
   Хикки заказал для Квейля еще виски, и Квейль стал пить, потому что  его
давила та же тяжесть, что и Хикки. Он не предполагал, что Хикки так сильно
переживает все это, и знал,  что  Хикки  будет  потом  неприятно,  что  он
обнаружил свои чувства хотя бы только перед  ним,  Квейлем.  Теперь  звуки
рояля были слышны очень отчетливо, в царившем  вокруг  полумраке  были  не
только  слышны,  но  и  зримы.  Пианист  слишком  увлекся   игрой,   чтобы
гримасничать, и Квейль глядел на его крепко сколоченную фигуру и спокойные
движения и слушал громкий говор окружающих, которые требовали еще вина.
   Был момент, когда небольшого  роста  человек  вышел  и  прокричал,  что
ресторан закрывается, оркестр ушел, и полиция  требует  закрытия,  и  свет
сейчас потушат. Кто-то встал и крикнул ему в ответ, что  если  он  погасит
свет, они разнесут все в щепки, и это не было вандализмом, потому что  они
знали, что сейчас они вправе сделать это, и небольшого роста человек ушел,
а пианист, который не переставал играть среди пустых стульев  и  низеньких
пюпитров оркестра, заиграл еще веселей, и никто не знал, что он играет, но
игра его служила фоном для всего стоящего в зале шума.
   В это время вошел Лоусон. Квейль должен был ответить Хикки на угощение,
и все трое уселись у стойки.
   - Что это было за происшествие? Вам всегда приходится бежать туда,  где
что-нибудь случается? И как вы об этом узнаете? - спросил Хикки.
   - Ерунда, - ответил Лоусон. Он был тоже пьян. - А пятая  колонна  скоро
захватит город. Она уже дает себя чувствовать. Я знаю кое-кого из них,  но
они прячутся.
   - Я хотел спросить вас... Насчет завтрашнего... - начал Квейль.
   - Вы нашли ее?
   - Да.
   - Что она решила?
   - Не знаю. Во всяком случае, если  решит  ехать,  она  будет  у  вас  в
гостинице в двенадцать.
   - Прекрасно, - ответил Лоусон и выпил. - Постараюсь ее устроить.
   - Я не уверен, что она захочет ехать, - продолжал Квейль.  -  Ее  брата
убили на фронте.
   - Знаю. Кто вам сказал?
   - Она сказала, - ответил Квейль.
   - Ее отец не говорит своим, но он думает, что его расстреляли фашисты.
   - Господи!
   Квейль вспомнил взвод солдат тогда, в  Янине,  и  дождь,  и  представил
себе,  что  у  одного  из  тех,  у  юноши  -  лицо  Астариса,  и  хотя   в
действительности они не были похожи, он  ясно  представил  себе,  как  это
было, и это переполнило чашу.
   - Боже мой! Какой ужас! - сказал он тихо. - Какой ужас!
   - Выпьем еще, - предложил Лоусон.
   - Нет, не буду. - Квейль покачал головой. - Пойдем, Хикки.
   - Да, да. Мне пора спать. Я думаю,  они  ночью  опять  засыпят  бомбами
аэродром.
   Перед Квейлем все время стоял образ Астариса  Стангу,  расстреливаемого
взводом солдат, и он чувствовал, что образ этот как-то связан с окружающим
шумом, и это угнетало его.
   - Слушайте, - сказал он Лоусону. - Я приду к вам в гостиницу  завтра  в
двенадцать.
   - Вы тоже хотите ехать?
   - Нет. Я по поводу Елены.
   - Хорошо, - ответил Лоусон. - Всего наилучшего.
   - Всего, - ответили оба летчика. Когда они прошли мимо эстрады, до  них
донеслись напоследок крики, и, толкая  вертящиеся  двери,  Квейль  услыхал
звуки рояля, весело и плавно льющиеся из-под пальцев пианиста, хотя он так
и не мог разобрать, что тот играет.
   Все исчезло, когда вертящиеся двери отделили их от того, что делалось в
ресторане.  Вместо  этого  их  слух  наполнился  грохотом   продолжающейся
бомбежки Пирея, который вытеснил прежние впечатления. Квейль  почувствовал
всю реальность бомб; ему стало легче на душе. Они сели в машину и  поехали
на аэродром.



        30

   Аэродром всю ночь подвергался бомбежке, и  они  большую  часть  времени
провели в щелях. Два раза начинались пожары, и все участвовали в  тушении.
Вскоре после рассвета бомбежка прекратилась. Все пошли в большую  столовую
завтракать,  а  некоторые  стали  укладывать  чемоданы.  Потом   появились
грузовики, и отъезжающие погрузились в них со всеми чемоданами,  и  машины
одна за другой ушли, увозя  эвакуируемых,  и  Квейль  почувствовал  к  ним
зависть и представил себе, как тепло в Египте и  какая  невоенная,  мирная
атмосфера в Каире. Теперь при мысли о Каире он чувствовал то же самое, что
прежде при мысли об Афинах. Только бы попасть туда, и все будет прекрасно.
   В полдень Хикки отвез его в Афины. Там теперь было совершенно спокойно,
но в воздухе пахло грозой. Серое небо еще усиливало это  впечатление.  Они
вошли  вместе  в  гостиницу;  там  толпился  народ;  было  много   военных
корреспондентов с пишущими машинками; в больших  креслах  сидели  женщины,
истомленные напряженным ожиданием. Елены нигде не было.  Лоусона  -  тоже.
Квейль и Хикки вышли на ступеньки подъезда и стали  смотреть  на  площадь.
Ветер нес уличную пыль и листья,  так  как  никто  не  трудился  подметать
улицы. Ветер кружил листья и пыль, вздымая небольшие вихри на перекрестках
и наметая огромные кучи сора.
   Хикки объявил, что должен пойти в штаб, а Квейль остался стоять в  пыли
пасмурного дня. Потом пришел Лоусон.
   - Она здесь? - спросил он Квейля.
   - Нет. Который час?
   - Почти половина первого.
   - Может быть, еще успеем, - сказал Квейль.
   - Наверно.
   Квейль обратил внимание на раскатистое "р" и спокойный,  уверенный  тон
американца.
   - В котором часу вы садитесь на пароход? - спросил Квейль.
   - Бог ведает.  Это  дело  английского  посольства.  Пароход,  вероятно,
греческий, но точно ничего не известно. Прошлой ночью один  вышел,  а  его
разбомбили к черту.
   - Откуда он отправляется?
   - Откуда-то из Пирея. Это их единственный пароход.
   - А от Пирея что-нибудь осталось?
   - Не слишком много.  Этому  порту  еще  предстоит  терпеть.  Скоро  его
начнете бомбить вы.
   - Полагаю, что так, - согласился  Квейль  и  спросил  Лоусона,  что  он
думает обо всем происходящем.
   - А вы что думаете? - в свою очередь спросил Лоусон,  и  Квейль  понял,
что это его ответ.
   - Чем все это кончится?
   - Вы спрашиваете меня? - возразил Лоусон. -  Как,  по-вашему,  начнется
Великое Пробуждение?
   - Может быть.
   - Еще много  придется  пережить,  прежде  чем  произойдет  какая-нибудь
перемена.
   - Кто произведет ее?
   - Беда английских офицеров в том, что они слишком оторваны  от  солдат.
Может быть, это сделают они, - ответил Лоусон.
   - Кто? Офицеры?
   - Да нет, - раздраженно возразил Лоусон. - Солдаты.
   - Каким образом?
   Квейль был  не  настолько  наивен,  чтобы  не  понимать.  Но  он  хотел
заставить Лоусона высказаться.
   - Почем я знаю? - ответил Лоусон.  -  Конечно,  это  произойдет  не  на
Среднем  Востоке.  Там  нет  подходящей  почвы.  И  нет   близости   между
англичанами и местным населением.  Но  может  быть  -  в  Англии...  Может
быть...
   - Может быть, - подтвердил Квейль.
   - Вот все, что я могу сказать, - закончил Лоусон.
   Квейль подумал о  Макферсоне  и  Астарисе  Стангу,  почему-то  невольно
связывая эти два  имени.  Он  представил  себе  Макферсона  стоящим  перед
взводом греческих солдат, а самого себя спешащим на помощь, чтобы помешать
расстрелу Макферсона, и тут же  Макферсон  вдруг  превратился  в  грека  и
перестал быть Макферсоном. И Квейль попросил у солдат извинения за  помеху
и остановился, глядя, как греческий карательный отряд расстреливает греков
и те падают, - все, кроме одного, того, который остался  тогда  стоять,  и
был убит отдельным выстрелом, и упал ничком,  потеряв  повязку,  и  Квейль
стал пристально всматриваться в него и увидел, что это все-таки Макферсон,
и Квейль повернулся и стал стрелять в карателей из оказавшегося у  него  в
руках револьвера, и вдруг Макферсон встал и пошел вместе с с ним по дороге
искать Елену и сказал Квейлю: "Теперь вы видите", но произнес это  голосом
Елены.
   - Все это очень сложно, - ответил Квейль Лоусону.
   Хикки вернулся уже во втором часу. На пароход никто еще  не  поехал,  и
Елены не было. Хикки спросил Квейля, почему он не едет к Стангу. Квейль не
стал объяснять почему: он решил поехать. Надо сделать еще одну попытку.
   - Можно мне воспользоваться машиной? - спросил он Хикки.
   - Я сам отвезу тебя. Может быть, нам удастся привезти ее сюда.
   - Очень хорошо. Спасибо, - ответил Квейль, и они простились с  Лоусоном
и поехали по автобусному маршруту.
   Когда они нашли дом, дверь открыла Елена. Хикки остался в машине. Елена
взглянула на Квейля, как на чужого, и  вежливо  попросила  войти.  В  зале
стояли два маленьких фибровых чемодана.  Квейль  поглядел  на  них,  потом
быстро взглянул на Елену. Она  словно  окаменела  и  потеряла  способность
чувствовать, сдерживая себя страшным усилием воли.
   - Я уже собиралась ехать, - сказала она.
   Вошли родители.
   - Доброе утро, - вежливо сказал Квейль.
   - Доброе утро, Джон, - ответила г-жа Стангу, и он обратил  внимание  на
родственный тон. Он понял, что это было согласие на отъезд Елены. Он опять
почувствовал всю тяжесть происходящего. Он только глядел на всех троих, не
в силах вымолвить ни  слова.  Елена  надела  шляпу  с  круглыми  полями  и
остановилась в ожидании.
   - Мне очень жаль, что я причинил вам огорчение, - сказал Квейль.
   - Мы понимаем, - ответил отец Елены.
   - Как только все кончится, мы вернемся.
   - Да. Мы понимаем и рады за вас обоих.
   - Я буду ждать в машине, - сказал Квейль.
   Г-жа Стангу стояла с деревянным лицом и пристально  смотрела  на  него,
подобно тому как он сам смотрел на г-на Стангу накануне в  конторе.  Вдруг
Квейль шагнул к ней и быстро поцеловал ее. Подавленное рыдание обожгло ему
горло. Он пожал руку г-ну Стангу, который  ласково  задержал  его  руку  в
своей  и  потом  быстро  выпустил  ее.   Квейль   физически   ощущал   все
совершающееся, все, что скрывалось за их сдержанностью, все,  что  они  не
хотели раскрыть ни перед ним, ни перед самим собой. И необычайно спокойный
вид Елены, стоящей в  шляпе,  со  сжатыми  губами  и  ясными  глазами,  не
шевелясь. И всех троих, близких к изнеможению.
   - До свидания, - обернулся он с порога. - И спасибо. Простите за все.
   - До свидания, Джон, - ответили оба, и он никогда еще не слышал,  чтобы
его называли по имени с таким выражением.
   Он принялся ходить взад и вперед по тротуару. Впервые с  тех  пор,  как
миновало детство, он плакал без слез.  Все  произошло  так  быстро.  Чужие
люди. Видел их всего два-три раза, и вот что получилось. У  него  не  было
прежней уверенности в себе. Он опять стал думать об Астарисе и Макферсоне,
объединяя их. Ему хотелось говорить о них,  но  он  знал,  что  не  станет
говорить об этом ни с кем, даже с Еленой. А Елена еще там, и с нею  -  вся
эта тяжесть, свалившаяся на них.
   Почти тотчас же появилась она с двумя  чемоданами,  которые  Квейлю  не
пришло в голову вынести самому. Хикки молча ждал,  пока  она  усядется,  а
Квейль помог ей войти в машину. Теперь она сидела одна на заднем  сиденье,
и Квейль понимал, что неподвижность и  оцепенение  не  покинули  ее  после
того, как она простилась с  родными.  Он  понимал  теперь  значение  этого
спокойствия всех  троих  перед  разлукой,  потому  что  сам  разлучил  их.
Напряженность и оцепенение у всех, особенно у Елены. Потому  что  для  нее
это только начиналось, а у обоих, оставшихся будет разрядка. Для  них  все
уже миновало. У матери подавленность теперь сменится  взрывом.  Пройдет  и
тихое уныние отца, он примирится с совершившимся и с тяжестью  всего,  что
обрушилось на него. Квейль перечувствовал все так, как будто  дело  шло  о
нем самом.
   Когда они приехали  в  гостиницу,  оказалось,  что  все  уже  уехали  и
вестибюль  совершенно  пуст  и  полон  той  же  грозной  тишиной,  которая
наполняла улицы.
   - Поедем в Пирей, - сказал он Хикки. И  когда  Хикки  повел  машину  по
пустынным улицам, Елена почувствовала смятение от всего пережитого. Она не
воспринимала материальной поверхности предметов; они воздействовали на  ее
чувства тем, что скрывалось за поверхностью.
   На разрушенных бомбежкой улицах Пирея, среди  низких  домов  из  дикого
камня Квейль и Хикки испытывали то же самое чувство, что и в Афинах. Хикки
было жутко кружиться в этом мертвом  месте  с  застрявшими  о  нем  живыми
людьми. Он погнал машину  к  докам.  Среди  хаоса  полузатопленных  судов,
разрушенных доков и черных пожарищ они увидели единственный неповрежденный
пароход. Хикки кое-как нашел испещренную воронками  и  усеянную  обломками
грунтовую дорогу, ведущую к разбомбленному концу  доков,  где  стоял  этот
нетронутый пароход. Вокруг парохода суетились люди в черном и в  мундирах;
кое-где мелькали широкополые австралийские шляпы. Пароход был всего в  три
тысячи тонн и шел под греческим флагом.
   - Вот он, - сказал Хикки.
   - Небольшой, - заметил Квейль, и это было все, что он смог сказать.
   - Что я буду делать на Крите? - спросила Елена.
   Квейлю было страшно слышать ее голос.
   - Либо поедешь оттуда прямо в Египет, либо подождешь меня. Я, вероятно,
через несколько дней буду гам. И отыщу тебя. Лоусон о тебе позаботится.
   Они взошли на палубу. Часовой-австралиец на борту парохода не остановил
их, потому что пасмурный день уже сменялся сумерками. Было плохо видно.
   Они увидели Лоусона, который тащил чемодан на переднюю палубу.
   - Приехали, значит? - обратился он к Елене.
   - Да.
   - Куда идет пароход? - спросил его Квейль.
   - На Крит. В Суда-Бэй, кажется. А потом в Александрию.
   - Вы не бросите ее?
   - Не беспокойтесь, - ответил Лоусон. И, обращаясь к Елене,  добавил:  -
Наверху, на палубе, лучше. Ставьте свои чемоданы к нашим.
   Военные корреспонденты стояли отдельной группой, тут  же  австралийский
сержант устанавливал пулемет "Брен".  У  некоторых  из  них  были  зеленые
нашивки с надписью: "Британский военный корреспондента, - у других, как  у
Лоусона, надпись гласила: "Иностранный  военный  корреспондент".  Все  они
относились к происходящему, как к веселой игре, и все время искали в  небе
бомбардировщики. Лоусон представил своим спутникам тех, кто стоял  поближе
других, и они поклонились Квейлю, с любопытством  рассматривая  его  лицо.
Некоторые из них хорошо знали Лоусона. Один американец взял чемодан  Елены
и поставил его рядом со своим портпледом. Она сдержанно поблагодарила его,
и он заметил ее сдержанность и удрученность и не стал мешать ей, когда она
пошла обратно к Квейлю. Уже стемнело, и Квейль почувствовал толчки  старой
машины под палубой. Ему не хотелось уходить, но он  знал,  что  при  такой
сумятице невозможно рассчитывать на сигналы  перед  отплытием.  На  палубе
страшно шумели, солдаты что-то кричали в трюм. Вдруг Квейль  услышал,  что
они толкуют о пленных.
   -  О  каких  это  пленных  идет  речь?   -   спросил   он   одного   из
корреспондентов.
   - Трюм набит немецкими пленными, - ответил тот.
   Тут до него донесся громкий смех и крик с другого борта.
   - Это Тэп! - воскликнул Хикки, разговаривавший с Лоусоном.
   - Да.
   Квейль тоже узнал голос Тэпа.
   - Эй, Тэп! - крикнул Хикки.
   Видеть его они не могли.
   - Хикки! Черт тебя дери, где ты?
   Тэп подошел к ним.
   - Ах ты, подлец, - продолжал он с радостным смехом. - И Джонни?
   - Откуда ты взялся? - спросил Хикки.
   Они пожали друг другу руки.
   - Ты тоже едешь? - кричал Тэп.
   - Нет.
   - Объясни мне, что случилось. Вы что, решили оставить меня в  Янине?  -
обратился Тэп к Хикки.
   - Сам не знаю. А ты едешь на этом пароходе?
   - Я был в штабе, и меня послали сюда.
   - Как ты себя чувствуешь? - спросил Хикки.
   - Превосходно. А ты что здесь делаешь?
   - Мы провожаем невесту Квейля.
   - Елену? - переспросил Тэп. - Она здесь?
   Елена приподнялась и тихо сказала:
   - Хэлло!
   - Вот превосходно!
   Тэп  очень  обрадовался.  Он  поставил  возле  себя  где-то  раздобытый
чемоданчик.
   Квейль услыхал какой-то выкрик на греческом языке и звук колокола.
   - Отдают концы, - поспешно объяснила Елена.
   - Надо идти, - сказал Квейль.
   Они пошли к сходням. Концы были отданы, и машина уже работала.
   - Ты опять будешь летать? - спросила Квейля Елена.
   - Не знаю, - ответил он.
   Он подошел к ней вплотную. Поцеловал ее крепко и  нежно.  Почувствовал,
как ее руки коснулись его спины и как все ее внутреннее  существо  охватил
подавленный трепет, и понял, что она вот-вот готова сломиться,  но  держит
себя в руках. А она чувствовала всю его нежность и жалела его за  то,  что
он так переживает ее горе.
   - Мы скоро увидимся, - сказал он.
   Провожающие уже сходили; Хикки простился с Еленой.
   Квейля вдруг обрадовала мысль, что Тэп здесь; в  эту  минуту  смех  его
оказывал на всех  благотворное  действие.  Он  почувствовал  теплоту  руки
Елены, когда освободил свою руку и ее охватил холодный воздух. Он сошел  с
парохода.
   - Всего, Тэп, - сказал он твердо.
   - Всего, Джон, - ответил Тэп. - Мы позаботимся о Елене.
   - Спасибо.
   - Всего, Хикки.
   - Всего, - ответил тот.
   Пароход отчалил, содрогаясь. Было уже  так  темно,  что  оставшиеся  не
могли различить стоявших на борту, но пока пароход разворачивался к выходу
из дока, можно было слышать их голоса.
   Крики Тэпа...
   Смех Лоусона и его обращенное к оставшимся шутливое "ура"...
   Сдержанные восклицания Елены: "До свидания".
   - До свидания, - ответил Квейль и вместе с Хикки пошел с пристани.
   Они немного постояли у  автомобиля,  следя  за  удаляющимся  пароходом,
потом уселись и поехали по грунтовой дороге. В безоблачном  небе  забегали
лучи прожекторов; предупреждая о налете, завыли сирены.
   - Стой! - крикнул Квейль.
   Почти в то же мгновение он услышал  взрыв  бомбы  левее,  где-то  среди
разрушенных береговых укреплений.
   Хикки остановил машину. Они кинулись в небольшое углубление на дороге и
почувствовали, как зем