рый греки предоставили для команды обслуживания, они отправились в Ларису. По дороге не разговаривали, главным образом потому, что в грузовике это было трудно. Когда приехали в пустовавшую новую гостиницу, куда они перебрались, их ждало разочарование, так как там не было ни людей, ни света, ни тепла. Они дрожали от холода и от пронизывающей сырости. Хикки подъехал как раз, когда они вылезали из грузовика. Они спросили, как себя чувствует Горелль, и Хикки ответил, что, по-видимому, все обойдется благополучно. Увидев Финна и Брюера, он улыбнулся. - Остаются, значит, только Вэйн и Соут, - сказал он. - Это у Вэйна загорелась машина, - объяснил ему Тэп. - А на парашюте выбросился Соут? Он, да? - Да. Финн видел его, - подтвердил Квейль. - Как сбили Вэйна? - спросил Хикки. - Надо полагать, что его подбили, когда он вышел из пике как раз под одной из "Савой", - сказал Тэп. - Я не знал, что это был он. Очевидно, он вслед за мной бросился под "Савойю" на выручку к тебе. - Так. Пойдемте ко мне и выясним все подробно, - сказал Хикки. Да, сейчас они все выяснят. Каждый расскажет, что он делал и что он видел. Один за другим они расскажут обо всем. А пока они сидели и ждали, что скажет Джон Квейль. Они всегда уступали первое место Квейлю и совсем не потому, что он был старшим по чину или держал себя начальнически. Это делалось как-то само собой. Хикки это замечал, но сами они - нет. Тэпу вообще было все равно. А Ричардсон и другие просто ждали, что скажет Квейль, прежде чем высказать свое мнение. Констэнс, тот ждал случая похохотать, когда кто-нибудь расскажет смешной эпизод. Брюер, растянувшись на постели с ногами, ждал, чтобы кто-нибудь начал. Ему тоже было все равно, просто Квейль обычно точно знал, что случилось, а потому лучше подождать, что скажет он. Это упрощало дело. Пока Квейль и Хикки взаимно проверяли свои наблюдения, Финн повернулся к Ричардсону. - Ты видел Вэйна? - спросил он. Ричардсон взглянул на него своими большими глазами и медленно покачал головой: - Нет, не видел. Не он ли был над нами? Херси, сидя на полу, выдергивал гвоздь из сапога. Он смешно сморщил лицо и казался гораздо старше других. - Он был в другой стороне, - сказал Херси. - Начнем, - сказал Хикки, обращаясь ко всем. - Выясним все, как следует. Квейль говорит, что он сбил два бомбардировщика и, возможно, еще один, четыре истребителя и, возможно, еще два. Это послужило началом. Один за другим они рассказывали, кто что сбил. Ричардсон заявил, что сбил двух бомбардировщиков и, возможно, одного "42". Финн сбил двух "42" и, возможно, еще одного. Херси сообщил, что, вероятно, сбил одного бомбардировщика и, наверное, двух "42". Брюер тихо сказал, что, по его мнению, он сбил одного "42", и Квейль подтвердил: "Да, точно, сбил; я видел, как падал сбитый им истребитель". Брюер еще сказал, что он видел, как Соут сбил одного до того, как ему пришлось выброситься с парашютом. Заслушали индивидуальные заявки, потом обсудили все в целом и, наконец, дали Хикки подвести итоги. Сам Хикки сбил одного бомбардировщика и двух истребителей. - Результаты неплохие, - сказал он. - Пять бомбардировщиков, десять истребителей и, возможно, еще восемь. А как наши машины? - спросил он Херси, уже вставшего с пола. - Ну что ж, - сказал Херси без всякого выражения. - Самолеты Соута и Вэйна погибли. Самолет Горелля ничего, но самолет Тэпа пострадал. Недостает двух стрингеров за кабиной. Херси начал снимать с себя комбинезон и вдруг заметил кровь на запястье. - А я все думал, что это там мокрое, - удивился он. - Ну и крепкий ты парень, - заметил Тэп. - Да это простая царапина, дружище, - сказал Херси смеясь. - Как ты думаешь, Хикки, - спросил Тэп, - долго Горелль будет лежать? - Думаю, что порядочно, - ответил Хикки, отрываясь от записной книжки. - Его, вероятно, отправят в Египет. - А как тебе удалось его подобрать? - спросил Квейль. Он знал, что Хикки сам не расскажет, если его не спросить. - Я заметил, что он задумался и стал терять высоту. Я дал ему направление и привел за собой. - А теперь пожрать бы чего-нибудь, - сказал Тэп. - У кого есть деньги? - Можно пойти туда, где мы были вчера, - сказал Квейль. У них набралось достаточно денег, чтобы заказать по блюду каждому. Хикки отправился в греческий штаб, чтобы передать в Афины донесение. Остальные пошли пить оузо. Едва они вошли, официант на минуту скрылся и вернулся с австралийским греком Георгиосом. - Дорогие друзья, - сказал Георгиос, входя в зал. - Наши хотят знать, много ли вам удалось сегодня сбить итальянцев? - Двадцать или тридцать, - ответил Тэп и опрокинул рюмку: - Садитесь, выпьем! - Благодарю вас, - сказал Георгиос. Он кого-то искал. - Вы, действительно, немного очистили воздух. - Он снова поглядел по сторонам. - А где же мой австралиец? Тэп посмотрел на Квейля. Финн и Брюер, спорившие в другом конце стола, сразу прекратили спор. Квейль поднял голову - все выжидающе смотрели на него. - Его сбили, - ответил Квейль Георгиосу. - Да? Сбили? - Да, - сказал Квейль. Георгиос отвернулся. Потом обвел глазами летчиков и сказал скороговоркой: - Хороший был парень. По-настоящему хороший. - Да, - тихо сказал Квейль. - Хороший. - Очень, очень жаль, - пробормотал Георгиос. Он повернулся и поспешно вышел из зала. По спине Георгиоса Квейль видел, что в душе у него происходит борьба между чувствительным греком и равнодушным австралийцем, и он так и не узнал, какая половина души его победила, потому что так и не увидел лица грека. 7 Хикки не вернулся вечером из Янины. Он отправился туда осмотреть аэродром и оборудование. А наутро они опять вылетели патрулировать, но неприятельских самолетов не обнаружили. Погода стояла довольно ясная. Вечером им прислали сводку, где говорилось, что уже двое суток итальянская авиация не залетала в глубь страны, а в примечании сообщалось, что, по мнению генерального штаба, это прямой результат победы, одержанной над итальянцами восьмидесятой эскадрильей. Но имен Вэйна, Горелля или Соута упомянуто не было. Квейлю не удалось пока выяснить что-нибудь насчет Соута. По-видимому, Соут не был пока разыскан. Вернувшись из поездки, Хикки сообщил, что эскадрилья переводится в Янину. Городишко дрянной, но близко отовсюду. И в четверг утром девять исправных самолетов вылетели в Янину. Самолетом Тэпа занялись механики, его решено было оставить в резерве. Три самолета эскадрильи, оставшиеся в Египте, дня через два тоже должны были прибыть. Эскадрилья летела по прямой над горным проходом Метсово. С высоты нескольких тысяч футов местность казалась Квейлю самой непривлекательной, какую он когда-либо видел. Он думал о Елене. Он вспомнил название - Янина, вспомнил, как Елена сказала, чтобы он не забыл его, что она приедет туда. Если это именно тот городок, - наверное знать нельзя, эти греческие названия звучат все одинаково, - то это будет замечательно. Если только это тот самый городок... Они пролетали над горными кряжами, громоздившимися друг на друга. На двух особенно высоких вершинах - не менее девяти тысяч футов - лежал снег. Дорога извивалась в горах и кое-где выбегала в мелькавшие внизу долины. Когда они приземлились на выбранной Хикки площадке у подножия молчаливых гор, сеял противный мелкий дождь. Площадка выглядела, как обыкновенное поле. Ни летных дорожек, ни ангаров, и тут же преспокойно паслось стадо овец, в которое чуть не врезался Хикки при посадке. Еще хуже Ларисы, подумал Квейль, отчаянная дыра... Летчиков поджидал большой камуфлированный автобус, который должен был везти их в город, раскинувшийся на берегу горного озера. Грек-шофер, в синей форме воздушного флота, в синих обмотках на ногах, был весь забрызган грязью. Подле автобуса стоял другой грек, высокого роста, в армейской форме. - Я капитан Александр Меллас, - сказал он, обращаясь к Хикки. - Моя фамилия Хикки. Он представил капитану остальных. - Мне поручено сопровождать вас, - сказал Меллас. - Я отвезу вас в город. Они сели в автобус. Меллас сказал, что в городе очень рады прибытию долгожданных истребителей... Они ехали по грязной ухабистой дороге, потом по мокрым улицам пригородной деревни, вдоль которых в ожидании их уже стояли толпы людей. Улицы были длинные, они то расширялись, то суживались, все было наводнено солдатами, мулами и низкорослыми крестьянами, торговавшими чем придется. В толпе громкими восклицаниями приветствовали проезжавших летчиков. Они обогнули огромную скалу, поднимавшуюся отвесной стеной на сто футов, и выехали на обсаженную деревьями дорогу, тянувшуюся по берегу озера. Автобус остановился у отверстия в скале, несколько каменных ступенек вели в пещеру. - Тут наш штаб. Прошу вас, - сказал Меллас. Они вышли из автобуса и поднялись по ступенькам в полутемную пещеру. За столами, освещенными простыми электрическими лампочками и заваленными бумагами, сидели люди в зеленой форме. В воздухе висели облака папиросного дыма. Летчики стояли в ожидании, все взоры были устремлены на них. Некоторые подходили к ним и пожимали им руки, а Меллас исчез в проходе, который вел в другое помещение. Он вышел оттуда вместе с толстым греком с большими щетинистыми усами, закрученными, как у маршала Буденного, хотя вообще он нисколько не был похож на Буденного. Лицо его было изрыто оспой, а нос красный от алкоголя. - Это генерал... Квейлю не удалось запомнить его фамилию. Меллас представил их генералу. Генерал не говорил по-английски, но ответил на их приветствие, приложив руку к козырьку и отчетливо щелкнув каблуками. Мундир его был расшит на груди золотом, как у генерала сэра Эдмунда Айронсайда, хотя генерал был покрыт грязью с головы до ног. Летчики тоже были грязные и небритые, а их стоптанные сапоги были до колен облеплены грязью трех аэродромов. Генерал предложил всем греческие папиросы, но с радостью спрятал их в карман, когда Тэп вынул пачку американских сигарет "Честерфильд", за которую он заплатил полкроны в английском военном магазине. Из штаба летчики поехали в гостиницу "Акрополь", которая стояла на углу пострадавшего от бомбардировки квартала. Фасад гостиницы был испещрен следами шрапнели, половина окон была выбита. Меллас долго спорил со здоровенным швейцаром, который спокойно распивал кофе. В конце концов они получили три комнаты на девятерых. Впервые после отлета из Афин можно было принять ванну, но ни у кого из них не было чистого белья. Они отдали целую кучу белья горничной, небольшого роста и некрасивой, но с открытым, смеющимся лицом. Тэп сказал, что он уже перемигнулся с ней, но Квейль сомневался, что из этого что-нибудь выйдет. Она приготовила ванну, и пока Тэп мылся, остальные спустились вниз в ресторан. Улицы города кишмя кишели солдатами; такого множества греческих солдат Квейль еще не видел. Мулы тоже попадались на каждом шагу, но всякое движение останавливалось, когда на улице показывались летчики - это были первые "инглизи", которых здесь когда-либо видели. По городу быстро разнеслась весть, что прибыли истребители, которые будут охранять Янину от итальянских бомбардировщиков. Летчики чувствовали себя неловко, их смущало, что они здесь единственные англичане: они знали, что греки ожидали не только английскую авиацию, но и английские войска. Меллас шутливым тоном спросил Хикки, когда прибудут английские войска, но они знали, что вопрос задан всерьез. Ресторан был очень похож на кафе в Ларисе. Он был переполнен греческими офицерами и солдатами в грязных мундирах, небритыми, потерявшими всякую выправку. Когда вошли летчики, все взоры обратились к ним. Чтобы освободить для них столик, два греческих полковника выгнали группу голодных, низкорослых, перепачканных грязью солдат, хотя летчики протестовали против этого, демонстрируя по-английски свой демократизм. Меллас прошел на кухню, а солдаты, проходя мимо летчиков, хлопали их по спине, - греческий способ демонстрировать свои чувства. Побывав на кухне, Меллас заявил, что обед будет готов не очень скоро и он пока сходит по делу. У Мелласа были тонкие усики, красивый овал лица, густая шевелюра, затенявшая лоб; его мундир был самым чистым и аккуратным во всем городе, и все заговаривали с ним. Квейль думал о Елене. Если это именно тот городок, то она уже здесь. Не стоит думать и гадать, тот или не тот. Какая-то внутренняя уверенность говорила ему, что тот. Янина... Янина... Меллас произносил это название точь-в-точь как Елена. Да, это тот городок, куда собиралась Елена. Мы не виделись неделю. Пожалуй, она уже здесь - на пункте первой помощи. Да, так назывался госпиталь, и так назывался город. Мне действительно повезло. Нет смысла расспрашивать в гостинице. Ни к чему. Все и так ясно. Я уверен, что это тот городок. Было очень приятно опять почувствовать вкус мяса и яичницы с капустой. Греки готовят свои блюда немножко дольше, чем англичане, но блюда были вкусные. Появился Тэп, приобретший свежий вид после ванны. Вторую очередь занял Квейль. Приняв ванну, он опять спустился в ресторан и спросил Мелласа, где находится пункт первой помощи. - Тут их сотни, - сказал Меллас. - Но где главный? - спросил Квейль. - При госпитале, надо полагать, - сказал Меллас. Он объяснил Квейлю, что госпиталь находится в конце улицы, - единственное здание на холме. Квейль отправился в госпиталь. В приемной девушки засуетились при виде английской, формы. Девушек - медицинских сестер и разных других - было много. Квейль спросил у одной из них, сидевшей за канцелярским столом, где находится пункт первой помощи. Она смущенно пожала плечами, потом тронула его за рукав и повела по коридору. У одной из дверей она остановилась и постучала. В комнате сидела за столом пожилая женщина. Девушка сказала: "Инглизи", - женщина поднялась. - Здравствуйте, - сказала она по-английски. - Это пункт первой помощи? - спросил Квейль. - Здравствуйте. - Нет. Я старшая сестра. Это - госпиталь. - Простите меня, сестра, - сказал Квейль. - Мне нужен пункт первой помощи. - У нас такого нет, - сказала она и улыбнулась. - Тогда извините. А мне сказали - есть. - Обратитесь в канцелярию. Туда все обращаются. - Да, правильно, - сказал Квейль. - Благодарю вас. Там я и выясню. - А что вы хотите? Может быть, я могу вам помочь? - сказала сестра. - Спасибо, не стоит беспокоиться. Мне надо навести справку - вот и все, - ответил Квейль. - Вы разыскиваете раненого? - Нет. Он чувствовал себя неловко, сестра проявляла слишком большую внимательность. - Так что же тогда? Она села. - Я ищу свою хорошую знакомую, которая должна была прибыть сюда. - Ах так! - сестра пристально посмотрела на него. Квейль твердо встретил ее взгляд. - Как ее зовут? - спросила она. - Элен Стангу. - Он произнес ее имя по-английски. - Не знаю, приехала она или еще нет? Сестра взяла телефонную трубку и кому-то что-то сказала. - Сейчас мы узнаем. Вы посидите. Вы летчик? - спросила она. - Да. - Вы прибыли сюда, чтобы не подпускать итальянцев к нашему городу? - До известной степени, - ответил Квейль замявшись. Вошла девочка с подносом, похожим на чашу весов, и подала Квейлю чашечку турецкого кофе. Такую же чашечку она подала сестре, сестра протянула ей монету, и она вышла. Позвонил телефон, сестра поговорила с кем-то по-гречески, потом обратилась к Квейлю и улыбнулась: - Ваша барышня еще не приехала. Она приедет завтра или послезавтра. Мы любим англичан. Байрона мы сделали нашим патриотом. Он наш национальный герой. Барышня, которую вы ищете, занимается политикой? - Она - нет. Ее родные - да. - Это хорошо. Каждый грек от природы - поэт и диктатор. Тот не грек, кто не чувствует такого призвания. Женщины - другое дело. - Она тоже живо интересуется политикой, - сказал Квейль. - Значит, настоящая гречанка. Разговаривая, сестра пила кофе, дуя в чашечку, чтобы остудить горячий напиток. Руки она вытирала о халат, как делают женщины на кухне. Квейль встал: - Благодарю вас, сестра. И за кофе тоже. Я зайду завтра узнать, не приехала ли Элен. - Заходите ко мне оба. Очень хорошо, что вы разной крови. Вы собираетесь на ней жениться? - Я знаю ее еще очень мало, - сказал Квейль. - Это ничего не значит. Если чувство есть, оно есть. Если вам не надо подхлестывать себя, значит, пора жениться. Хотя тут может возникнуть проблема, если женщина интересуется политикой. - Да, - неопределенно процедил Квейль. - Она изменит свои взгляды под вашим влиянием, - сказала сестра, - или вы измените ваши. - Или мы совсем не будем менять наши взгляды, - сказал он и рассмеялся. Ему нравилась эта женщина. - Такой постоянности вы не найдете, особенно у гречанки, интересующейся политикой. - Ладно, я приду завтра, сестра. Тогда подробно потолкуем о политике. Она рассмеялась: - Хорошо. А вы не допускайте сюда итальянцев. - Я поговорю об этом с командиром эскадрильи. До свидания. - До свидания, мой инглизи... До свидания! Квейль вернулся в ресторан. Летчики еще сидели за столиком. Они сообщили ему о начавшемся наступлении англичан. Новость была передана по радио. Англичане продвинулись вперед от Мерса-Матру и заняли Соллум. Захвачено в плен двадцать тысяч итальянцев. - Вот теперь мы что-то делаем, - сказал Тэп. Все были очень взволнованы известием. - Не знаю, как это нам удалось, - заметил Ричардсон. Ричардсон отнесся к сообщению скептически. И Квейль тоже. У англичан не было достаточного количества войск, чтобы начать какое бы то ни было наступление. Наблюдая обе стороны с воздуха, можно было получить некоторое представление о численности войск и их снаряжении. Английская армия уступала противнику и в том, и в другом отношении. Но Хикки заявил, что сообщение подтверждается штабом. - Пожалуй, многие вернутся на старые места, - высказал предположение Брюер. - Только не мы, - отрезал Тэп. - Мы останемся здесь до скончания века. Будем одни драться со всем итальянским воздушным флотом. И с итальянской армией тоже. Мы должны остановить ее наступление и погнать назад. - Довольно, Тэп, - сказал Хикки: Меллас прислушивался. Тэп умолк. Летчики расплатились и поднялись наверх. Наутро был назначен патрульный полет. Еще до восхода солнца все собрались на аэродроме. Площадка была мокрая, за густым туманом, который низким слоем висел над аэродромом, не видно было подножия окружающих гор. Греки укрыли самолеты ветвями, и летчики были удивлены искусной маскировкой. Пришлось около часа прождать греческий грузовик с горючим. Херси присматривал за греками, чтобы быть уверенным, что заправка производится как следует. Остальные расхаживали взад и вперед, топая ногами, и рассматривали старый французский самолет "Бреге", образца 1918 года. Наконец машины были заправлены, и эскадрилья оторвалась от земли. Поднявшись над полосой тумана, она встретилась с низкими облаками и воздушными ямами. Самолеты взяли курс на Дельвинакион на греко-албанской границе, где в тот момент проходила линия фронта. Они поползли в обход вокруг гор, так как облака были слишком плотные, чтобы пробиться сквозь них. А если и поднимешься над облаками, то потом не найдешь дороги обратно. И потому они шли на небольшой высоте над долинами, проваливаясь в воздушные ямы, огибали снежные вершины гор, набирали высоту, когда внезапно перед ними вырастали горные пики, и, наконец, поднялись, насколько было возможно, над Дельвинакионом. Около часу патрулировали они зону. Два раза греческие фронтовые зенитки открывали по ним огонь, но они не обращали на это никакого внимания. Никто не знал, по какую сторону фронта они находятся, так как не было никаких признаков, по которым можно было бы судить. Внизу под ними виден был лишь густой лес и дорога, извивавшаяся в горах. Квейль заметил на дороге тонкую ленту автоколонны, тянувшуюся к югу. Когда подошло время возвращаться, он услышал голос Хикки: - Надо немножко поштурмовать. Держитесь за мной и цельтесь вон в ту автоколонну. Только один заход, потом строимся и идем домой. Они низко спустились, скрытые легким облаком. Хикки качнул самолет, подавая сигнал, боевым разворотом нырнул в облако и вышел из него над долиной, строча из пулемета по итальянской автоколонне, захваченной врасплох. Один за другим остальные последовали за Хикки. Квейль спикировал вслед за Брюером. Как только в его прицеле показался грузовик, он нажал спуск пулемета и выровнял самолет; в прицеле смутно замелькали машины, люди, ящики с грузом. Он пошел на снижение, продолжая стрелять, и снижался, пока можно было. Потом опять выровнялся. На секунду ему стало дурно, но он вспомнил про горы, окаймляющие долину, и про пулеметный огонь колонны и стал снова набирать высоту, пока не увидел впереди остальную эскадрилью. Внизу он видел горящие грузовики и маленькие фигурки людей по обочинам дороги. Они взяли курс на Янину, летя над долинами и стараясь не отдаляться от шоссе, так как иначе трудно было найти ориентиры. Квейль совсем больной вылез из кабины, когда они спустились на аэродроме. Они еще ничего не ели, - в гостинице кухонный персонал вставал только в семь часов. Они сидели в ресторане в ожидании кофе, как вдруг раздался утробный вой сирены, возвещавший воздушную тревогу. Посетители толпой ринулись во двор, где находился вход в убежище. Они пытались потащить туда и летчиков, но те продолжали ждать кофе, пока и повар не скрылся в убежище. Тогда они вышли из ресторана и прошли на пустырь, где жители обычно брали песок. При воздушной бомбардировке открытое место лучше ненадежного убежища. На открытом месте бомба опасна только, если она упадет очень близко. А в убежище можно погибнуть под развалинами. И они ждали на открытом месте, в тумане. Вдруг со стороны гор донеслось эхо мотора... нескольких моторов. Они уселись в ожидании. На северо-востоке из тумана вынырнуло звено самолетов, летевших очень низко. В ту же минуту два зенитных орудия, о которых летчики и не подозревали, забухали где-то вблизи аэродрома. Подойдя ближе, три самолета развернулись, продолжая идти на небольшой высоте. - Это "Фэйри-Баттлы"! - крикнул Финн. - Попал пальцем в небо! - отозвался кто-то. - У них наши опознавательные знаки. Но у нас здесь нигде нет "Фэйри-Баттлов", - сказал Тэп. - Это итальянцы, - решил Брюер. - Да нет же - это греческие опознавательные знаки. Мы продали эти самолеты грекам, - объяснил Квейль. - Это действительно "Баттлы". - Только очень храбрые люди могут летать на "Баттлах", - сказал Тэп. - Слава богу, что они их купили, а то нам пришлось бы летать на них. Они направились обратно к гостинице. К полудню все, кроме Хикки, улеглись спать. Хикки в это время находился в греческом штабе и вел по телефону переговоры с Ларисой, прося выслать на "Бомбее" наземный состав и кое-что из снаряжения. Он хотел также заполучить в Янину трех "Гладиаторов", находившихся в Афинах. Вернувшись, он объявил, что эскадрилья в три часа дня опять должна вылететь на линию фронта. Летчики встали, пообедали и отправились на аэродром. Грузовика с бензином еще не было, они бродили в тумане и ждали. Тем временем греки выкатили старый "Бреге" 1918 года, который стоял замаскированный ветвями, Они сняли ветви с фюзеляжа, расчехлили кабину, и высокий грек забрался в нее. Другие подкатили на колесах огромное деревянное треугольное приспособление и принесли стремянку. Один из греков взобрался на стремянку и приставил вершину треугольника к винту, а другой начал вертеть рукоятку. Винт стал вращаться. Когда грек слез со стремянки, сидевший в кабине крикнул: - Контакт! - Контакт! - крикнул другой и освободил пружину. Что-то гнусаво завизжало, пружина распрямилась, и винт завертелся; мотор кашлянул, но тотчас же остановился. - Какая же это война! - сказал один из англичан. - Отец рассказывал мне, что так делалось в прошлую войну, - ответил Брюер. Грек подложил два больших камня под колеса, - это должно было заменить тормоза, на случай, если мотор опять запустится. - Контакт! - Контакт! Им пришлось повторить все сначала несколько раз, прежде чем они запустили мотор; из выхлопной трубы вылетало сильное пламя, самолет, казалось, вот-вот оторвется от земли. Механик подавал газ небольшими дозами, отчего мотор то оглушительно ревел, то совсем замирал. Англичане смотрели и смеялись, как вдруг словно из-под земли появились два летчика грека. На голове у них были яйцеобразные греческие стальные каски. На том, что поменьше ростом, вместо военной формы были два теплых пальто и высокие, до колен, башмаки на шнурках. Другой, высокий, с длинной бородой, улыбнулся англичанам и подошел к ним. - Вы летаете вот на этом? - спросил Тэп, показывая на "Бреге". Он не знал, насколько грек владеет английским языком. - Да, летаю. Наблюдаю. Имею снимки, делаю снимки. Понимаете? Он указал на своего спутника в высоких зашнурованных башмаках и захохотал, закидывая голову назад. Маленький грек скривил рот в улыбку и начал натягивать лямки парашюта на свои два пальто. Бородатый летчик нахлобучил глубже свою стальную каску, открыл холщовый мешок, который держал в руке, и показал, что было внутри. Мешок был набит старыми башмаками, пустыми жестянками из-под консервов и бутылками... - Бомб у нас нет - применяем вот это. Вполне достаточно, чтобы пугать итальянцев. Он опять загрохотал в бороду и закинул голову назад. Тэп похлопал его по спине, он обнял Тэпа за плечи: - Летим со мной сейчас? Сделаете снимки. А, инглизи? - Вот на этом?.. - Ну и что ж? Добрая машина. Мы будем лететь низко. Сверху нас никто не заметит. А снизу - они не умеют стрелять. Только греки могут подстрелить нас. Греки стреляют в кого попало. - Нет, спасибо, - сказал Тэп, и бородатый опять расхохотался. - Моя фамилия Нитралексис. Я очень рад вам, инглизи. Будем летать вместе. Хикки, молчавший до сих пор, растянул рот в улыбке так, что его светлые усы чуть не коснулись ушей. Он представил всю эскадрилью Нитралексису и маленькому греку, который назвался Папагос. "Мой генерал", - сказал Нитралексис, намекая на генерала Папагоса. Знакомясь, Нитралексис перед каждым щелкал каблуками. Потом он надел парашют, взобрался на переднее сиденье и стал подшучивать над Папагосом, который никак не мог вскарабкаться в кабину. Механики подсадили его, он мешком ввалился в кабину, и Нитралексис разразился оглушительным хохотом. Один из механиков подал Нитралексису холщовый мешок. Нитралексис крикнул что-то по-гречески, другой механик опустился на четвереньки в грязь и выбил камни из-под колес. Самолет покатил по аэродрому, и англичане ждали, что он сделает поворот и оторвется от земли против ветра. Мотор заревел, самолет пошел быстрее, поплыл над землей, потом, весь трясясь, поднялся выше и по ветру стал набирать высоту. Маленький Папагос, высунувшись из кабины, держал наготове пулемет. Ствол пулемета торчал в воздухе, как мачта... Они сразу скрылись в тумане, хотя Квейль долго еще слышал шум мотора, с трудом преодолевающего высоту, и до него донеслись звуки выстрелов - это Папагос, летчик-наблюдатель, пробовал свой пулемет. - Пропал пилот, - сказал Брюер, и все рассмеялись, вспомнив Нитралексиса. - Он сумасшедший, - сказал Тэп. Квейль сказал: - Чем больше я вижу греков, тем больше убеждаюсь, что они выиграют войну, потому что все они сумасшедшие. - Какие шансы могут быть у итальянцев при встрече с ним? - спросил Ричардсон. - Тысяча против одного, - ответил Тэп. - Что он будет делать, если на него налетит целый полк "42"? - А ему наплевать, - сказал Ричардсон. - Не очень-то! Прямо скажу, если он вернется благополучно в такую погоду в этой корзине, тогда я поверю в чудеса. - Куда к черту девались эти греки с горючим? - начал раздражаться Хикки. Им пришлось еще долго ждать, пока подъехал грузовик с кучкой веселых греческих авиатехников, восседавших на его бортах, свесив ноги вниз. Меллас еще не появлялся, и Хикки крикнул сердясь: "Пошевеливайтесь, вы! Пошевеливайтесь! Живее!" Херси не отходил от грузовика, пока шла заправка, но это "нисколько не подгоняло греков. Они больше думали о бочках и бидонах, которые они опорожняли, - в каждом бидоне они оставляли немного бензина для себя. К концу заправки туман сгустился еще больше, видимость стала еще хуже. - Черт возьми, хоть бы прислали метеорологическую сводку! - продолжал сердиться Хикки. - Нельзя же вслепую сниматься с аэродрома в такую мерзкую погоду! - Ничего, - сказал Тэп, - мы полетим за этим сумасшедшим греком, - интересно посмотреть, что с ним будет. - Нет, на сегодня придется отставить. Проклятые греки! Где они, черт их побери, валандались столько времени? Тэп в шутку стал доказывать Хикки, что непременно надо лететь, но был доволен не меньше остальных, когда Хикки заявил, что полет отменяется. Нельзя летать в такую погоду. Они уселись в автобус и поехали обратно в гостиницу. 8 Квейль тотчас же отправился в госпиталь и сказал девушке, сидевшей за столом, что ему надо видеть старшую сестру. Девушка покачала головой, и Квейль догадался, что сестра занята. Он уже собрался уходить, как вдруг его кто-то окликнул. Он обернулся. Это была Елена. - Хэлло, - сказал он. - Вы приехали. - Хэлло, - сказала она. - Вот и вы. Квейлю сразу стало тепло, когда они крепко пожали друг другу руки. - Значит, добрались? - сказал он. - Это вы спрашивали обо мне у старшей сестры? Да, я добралась сюда благополучно. - Я заходил узнать о вас. И побеседовал со старшей сестрой. - Квейль радостно улыбался, глядя на Елену, - она казалась такой серьезной. - Вы напрасно обращались к старшей сестре. - Почему? Она теперь мой лучший друг. Мы сейчас вместе пойдем к ней. - Что вы ей говорили? - Ничего. Он взял ее под руку и повел. - Она расспрашивала меня об отце, - сказала Елена серьезным тоном. - Я только сказал, что ваш отец интересуется политикой. - Это неосторожно. - Сестра - хорошая женщина, - сказал Квейль. - Как вы могли так скоро узнать ее? Не надо говорить о таких вещах. - Ладно, пойдем к ней. Она плохого не сделает. Квейль постучал в дверь старшей сестры. Она крикнула: "Эмброс!" - и они вошли. Сестра подняла глаза от стола, заваленного большими белыми карточками. - Хэлло, сестра! - сказал Квейль, обращаясь к ней. - Я пришел к вам не один... - А, мой инглизи! - Это Елена Стангу, - пояснил Квейль, указывая на Елену. Елена быстро сказала что-то по-гречески, и сестра кивнула головой. - Простите, - обратилась Елена к Квейлю. - Я извинялась перед старшей сестрой. - Она прекрасная девушка, - заметила сестра. - Она извинялась за вас. - Благодарю. Надеюсь, вы не сочтете меня навязчивым. - Что думает мисс Стангу? - Я ее не спрашивал, - сказал Квейль. Елена в недоумении смотрела на них, - она не знала, о чем идет речь. - Вы превосходная пара. Она настоящая гречанка по внешности. Что-то турецкое и очень смуглая, - вы совсем блондин по сравнению с ней. - Сестра думает, что мы должны пожениться, - сказал Квейль Елене. Он видел ее смущение, но чувствовал, что этот легкий разговор может приблизить его к ней больше, чем все, что он мог бы сказать ей. - Мы слишком заняты, - ответила Елена. Она улыбнулась, чтобы скрыть смущение. Сестра рассмеялась и предложила: - Идите погуляйте по нашим грязным улицам. - Я еще не кончила работы, - сказала Елена по-английски, обращаясь к сестре. - Ничего. Я устрою, - ответила сестра тоже по-английски. Потом она добавила что-то по-гречески. Елена возразила, но сестра опять что-то быстро сказала, и Елена коснулась руки Квейля. - До свидания, - сказал Квейль сестре. - Я постараюсь присмотреть за ней. - Она присмотрит за вами, инглизи. Будьте уверены. До свидания. - До свидания, - повторил Квейль. Идя молча по коридору, он слышал, как сестра тихо смеялась. Туман и мрак окутывали улицы, и коричневая грязь под ногами приобретала зловещий вид. Улицы не были освещены по случаю затемнения. Елена и Квейль проходили мимо низких глиняных домишек и незастроенных участков, сливавшихся с полями. Густые ветви деревьев свисали над глиняными стенами. Медленно шли они по дороге. Она взяла его под руку, - впервые она сделала это так легко и непринужденно, - однако продолжала молчать. - Как вы сюда добрались? - спросил Квейль, чтобы нарушить молчание. - С Лоусоном. Он ехал в своем автомобиле на фронт. - Понимаю. Она быстро взглянула на него: - Что вы понимаете? - Ничего. Он чувствовал ревность и хмурился. - Вы слишком серьезно ко всему относитесь. - Надеюсь, вы тоже. - Я отношусь серьезно только к тому, что этого заслуживает, - сказала она. - Но не к таким вещам. - А разве это не важные вещи? - сказал он, притянул ее к себе и поцеловал страстно и грубо. - Если кто-нибудь увидит, нас посадят в тюрьму. - Господи! Что за народ! - Мы народ не плохой. Но наши фашисты - другое дело. Пожалуйста, будем осторожны. - Простите. - Опять насупился... Будьте же благоразумны. Квейль знал, что она права. Он понимал, что не следует начинать ничего серьезного, если это не надолго. Он скоро уедет отсюда. Никто не думает, что война затянется. Греки одерживают верх. Они прогнали всех итальянцев до последнего из пределов Греции и проникли далеко в Албанию. И вообще все может случиться, особенно если принять во внимание, что эскадрилья должна вести борьбу с бомбардировщиками. Он знал, что Елена права, но ее правота мешала ему, и он не хотел признавать ее. - Ладно, - сказал он, - если быть благоразумным, то я знаю, что надо сделать. Она наклонилась к нему и коснулась губами его небритой щеки. Квейль повел ее в ресторан, где сидели летчики. Когда они вошли, летчики стали перебрасываться шуточками по его адресу. Рано или поздно придется их познакомить с Еленой, думал Квейль, так пусть лучше сейчас. Он спокойно взял ее под руку и подошел с ней к столу. Хикки встал первый и пристально взглянул на Елену, обратив внимание на ее бледно-желтый халат. Остальные встали вслед за ним, это бросилось в глаза всем, сидевшим в ресторане, и Елена почувствовала себя неловко. На лицах летчиков Квейль читал удивление. - Елена, это наша эскадрилья, - сказал Квейль. - Это Хикки, командир. А это Елена Стангу, - сказал он, обращаясь к Хикки. Хикки улыбнулся и протянул руку. Елена, привыкшая ограничиваться по-гречески одним поклоном, немного опоздала и не сразу протянула руку. Она рассмеялась над своей оплошностью, и это понравилось Хикки. Потом Квейль представил ей Тэпа, Херси, Ричардсона, Брюера, Констэнса, Стюарта, который щелкнул каблуками и отвесил поклон, и Финна, который сказал: "Ты нам преподносишь сюрприз, Квейль", - вызвав улыбку на лице Елены. Кто-то подал ей стул, все сели, и наступило молчание. - Вы говорите по-английски? - нерешительно спросил Тэп. - Не очень правильно. У меня нелады с грамматикой, - ответила Елена. Тэп с удивлением посмотрел на Квейля. - Вы медицинская сестра? - спросил Брюер. - Да. Я работаю здесь на пункте первой помощи, Видите буквы на моем халате? Квейль предоставил им самим знакомиться с Еленой. Он знал, что она найдет с ними общий язык. Не к чему было объяснять им, кто и что она. Квейль с помощью Елены заказал официанту обед. Елена тоже спросила что-то для себя. Он догадывался, что это всего лишь кофе, так как она попала как бы на смотрины, а при таких обстоятельствах мудрено чувствовать аппетит. - Вы живете здесь? - спросил почтительно Хикки. - Нет. Я приехала сюда только вчера вечером. Я живу в Афинах. - Хикки... не думаешь ли ты, что мисс Стангу надо прикомандировать к нашей эскадрилье? - сказал Тэп. Квейль ждал чего-нибудь подобного и знал, что Елене это не понравится. - Да, - сказал Хикки спокойным голосом. Квейлю это совсем не понравилось. - Мисс Стангу, не желали бы вы поступить к нам в эскадрилью? - спросил Тэп весело. - Что может там делать женщина? Елена старалась казаться веселой. - Вы умеете готовить? Потом, знаете, нас иногда подстреливают. Если бы вы за нами ухаживали, это было бы только удовольствием. - Тогда я не хочу. Не желаю, чтобы вас подстрелили. - Это от нас не зависит, - сказал Финн. Он сидел рядом с Еленой и смотрел ей прямо в глаза. Пока Квейль обедал, а Елена пила кофе, разговор продолжался. Тэп был хуже всех: каждую женщину он считал общей собственностью, у него всегда было только одно на уме, и он шел к цели прямиком. - Где вы живете? - спросил Тэп. - В госпитале, - сказала она. - Можно вас навестить? Елена посмотрела на Квейля. Он не сделал ей никакого знака. - Это трудно, - сказала она. - В таком случае вы должны приходить обедать с нами, - сказал Тэп. - Постараюсь, - ответила она. - А пока мне уже пора. Квейль поднялся вместе с Еленой. Он попросил Тэпа заплатить за него. Все встали, когда Елена стала прощаться. Тэп, пожимая ей руку, осторожно улыбнулся. Когда Квейль и Елена вышли, она сказала: - С трудом верится. - Чему? - Они все такие молодые. - Чем человек моложе, тем он лучше летает. В нашей специальности требуется молодежь. - Знают ли она, что делают? - сказала она. - Нет. Но это им все равно. - А вы знаете, что делаете? - Да, - сказал Квейль. Они шли по коричневой грязи, накрапывавший дождь сгущал темноту ночи. У подъезда госпиталя Квейль остановился и сказал: - Вы не можете выйти позднее? - Нет, - сказала она, - не могу. Слишком трудно. - У вас все слишком трудно. - Когда-нибудь вы сами поймете. - Хорошо, - сказал он, - спокойной ночи. Он не прикоснулся к ней и, повернувшись, быстро зашагал прочь. Он слышал, как она открыла парадную дверь и вошла в подъезд, и продолжал идти под дождем, успевшим превратиться в ливень. В вестибюле "Акрополя" Квейль увидел Лоусона; он держал грязные сапоги в руках и что-то говорил швейцару по-французски. - Хэлло! - сказал Лоусон. - Вот вы где! - Хэлло! - сухо отозвался Квейль. - Вы тогда как сквозь землю провалились. Мы недоумевали, куда вы все девались. - Мы уже давно здесь, - сказал Квейль. - Это ваши ребята сбили пятнадцать итальянских самолетов на днях? - Да. - Вы посмотрели бы, что делалось в Афинах, настоящая буря восторга. Там вас всех произвели в герои. - Нам здесь от этого не легче, - ответил Квейль. Еще один военный корреспондент спустился по узкой лестнице с первого этажа и кивнул Квейлю. - Это Мильтон Уолл, корреспондент, - сказал Лоусон. Они пожали друг другу руки. Уолл был американец небольшого роста, коренастый, смуглый, с индейскими чертами лица. - Скажите, кого вы потеряли в тот день, когда сбили этих итальянцев? - Вэйна. - Вэйна-австралийца? - спросил Лоусон. - Да. Вы были знакомы? - Я мельком знал его, - сказал Лоусон. - Но я знаю девушку в Афинах, которая будет очень страдать. - Были еще жертвы? - спросил Уолл Квейля. - Соут, - сказал Квейль. - Он выбросился на парашюте. Мы надеемся, что он не погиб. - Не его ли мы видели в Ларисе, когда проезжали? - сказал Уолл. - Невысокий, довольно плотный? - Тот был с бородой. Но, действительно, довольно плотный. И тоже выбросился на парашюте. Я думаю, что это он, - отвечал Уолл. - Здоров? - Рука в гипсе. Греки, кажется, подобрали его. - Скажите об этом, пожалуйста, нашему командиру, когда увидите его, - сказал Квейль. - С удовольствием. - Послушайте, Квейль, - сказал Лоусон. - Я привез сюда вашу приятельницу. - Я знаю. - Квейль равнодушно посмотрел на Лоусона и кивнул. - Я знаю. - Она очень беспокоилась, когда вы пропали. - Мы не имели права говорить, что покидаем Афины. - Я так и сказал ей. Но я думал, что вас послали обратно в Египет для участия в новом наступлении. - Это правда, что мы взяли обратно Соллум? - По последним сведениям, английская армия уже на пути к Дерне. - Мне кажется, пример греков пристыдил нас, - сказал Квейль. - В Греции это наступление вызвало почти такую же радость, как взятие Корицы, - заметил Уолл. - А разве греки взяли Корицу? Мы тут ровно ничего не знаем. - Да. Мы все тут в таком положении, - сказал Уолл. - Ну, а что теперь намерены делать немцы? - спросил Квейль. - Пока ничего, - сказал Лоусон. - Вероятно, будут ждать весны. Сомневаюсь, чтобы они могли вторгнуться в Англию раньше. - Никогда они не вторгнутся в Англию, - сказал Уолл. - В Англию их не пустят, - сказал Квейль, поднимаясь по лестнице. - Увидимся завтра, - добавил он. - Конечно... Спокойной ночи! - ответили они. - Спокойной ночи! Не спеша прошел он к себе в номер и лег на кровать не раздеваясь. Он думал о том, что он здесь, черт возьми, делает... и о своих сапогах - зачем он носит эти сапоги? И еще он думал, что, вероятно, никогда больше не увидит Лондона... если не по одной, так по другой причине. Вскочив с постели, он стал быстро раздеваться, чтобы отогнать эти мысли. И начал думать о Елене, жалея, что не поцеловал ее на прощанье у подъезда госпиталя. А потом подумал, вернулись ли обратно Нитралексис и Папагос на своем старом "Бреге". 9 Нитралексис и Папагос вернулись благополучно. Война прекратилась бы, если бы они не вернулись, так как только сумасшествие, которым было все, что они делали, и то, как они это делали, давало им возможность продолжать войну. Если бы не оно, им не с чем было бы воевать. Потому, и только потому, что они делали все это, они могли продолжать борьбу. Так шло до самой зимы. Зима подкралась исподтишка. Снег выпал рано. Низкие тучи нависли над горами. Сначала снег был только на вершинах гор. Он избороздил их глубокими морщинами. Потом стал спускаться ниже. Иногда показывалось солнце, снег начинал таять, и все дороги от Янины на север становились непроходимыми. Но через день они подсыхали, и опять по ним тащились мулы. Через Янину проходило столько мулов, что Квейль задавал себе вопрос, куда все это идет. Но от Дельвина до Арийрикаши люди ездят и перевозят тяжести только на мулах - грузовики здесь не пройдут. Греки вели военные действия с гор, а не с дорог, как это делали итальянцы. Приходилось взбираться по крутым склонам и многое тащить на себе. Особенно трудно было с артиллерией. Счастье Греции, что Венизелос сумел создать кое-какую артиллерию. Греки делали с ней чудеса. Их орудия висели на краю обрывов, наводчики определяли угол прицела простым изгибом руки в локте. Зато их артиллерия была в горах повсюду, тогда как итальянцы редко покидали дороги. По мере приближения к зиме дожди участились, и эскадрилья вылетала реже. Лоусон и Уолл выехали на фронт. И только Нитралексис и Папагос продолжали вылетать на разведку. Если они получали от штаба приказ, им не было никакого дела до погоды. Они просто вылетали, добывали нужные сведения и возвращались. Нитралексис жил теперь там же, где и англичане, - в "Акрополе". Его смех оказывал на них живительное действие. Но однажды он вылетел и не вернулся, и они не знали, что с ним случилось. Все шло через Янину. Вскоре появились раненые, и однажды вечером в городе произошло замешательство: в город въехали при полных огнях пятьдесят автобусов, переоборудованных под санитарные автомобили, и застряли в узких улочках; раненых пришлось переносить в госпиталь на носилках. А когда госпиталь был переполнен до отказа, раненых стали размещать в частных домах. Янина за все эти месяцы ни разу не подверглась воздушной бомбардировке. Никто не мог объяснить почему. Отсюда шло снабжение всего западного и центрального фронтов. Здесь была оперативная база английской истребительной эскадрильи, а иногда сюда прибывали "Бленхеймы", которые пользовались военным аэродромом, находившимся в противоположном конце города. Казалось, достаточно уже того, что здесь штаб греческой армии, и склады горючего, и наиболее важные мосты. Большой мост через болото был единственным мостом, который связывал Янину с фронтом, и тем не менее он ни разу не подвергся бомбежке. Если бы Янину стали бомбить, это вызвало бы здесь настоящий хаос, и последствия были бы серьезные. Итальянская авиация часто атаковала дороги к югу и к северу от города, но самого города ни разу не тронула, Это была большая ошибка со стороны итальянцев. Среди прибывших в город раненых было много солдат с отмороженными конечностями. Греки не знали, что делать в таких случаях. Ни у кого не было второй пары носков. Не было смены белья. Не было одеял. Пострадавшие согревались только коньяком и натягивали на себя каждую тряпку, какую только им удавалось раздобыть. Немалую роль также играли злоупотребления и предательство. Офицеры забирали себе львиную долю продовольствия. Они не шли в бой вместе с солдатами. Командование возлагалось на унтер-офицеров. Отпусков солдатам не давали. На фронт они тащились всю дорогу пешком. На это уходило иногда пять-восемь недель, и они попадали к месту назначения настолько усталыми и больными, а их обувь оказывалась настолько изношенной, что они были совершенно не боеспособны... и все-таки шли в бой. Это вызывало раздражение среди солдат. Они вступали в споры с офицерами, которые показали себя с дурной стороны. Были случаи, когда солдаты убивали офицеров, подозревая их в предательстве. Офицеры привыкли к удобствам и не умели мириться с лишениями, как солдаты из крестьян и рабочих. Им хотелось поскорей кончить войну и вернуться в города с теплыми квартирами и освещенными улицами, где не было ни страха, ни голода. И потому они согласны были договориться с врагом, а солдаты их за это расстреливали. Однажды в ужасную погоду Квейль провожал Елену в госпиталь. По дороге им попался отряд греческих солдат, шагавших под проливным дождем. Они были в расстегнутых шинелях, без фуражек. Головы у них были гладко выбриты. Лица были серые, глаза потухшие, но смотрели они прямо. Руки у них были скручены сзади, и все девять человек были связаны вместе веревкой. Девять других греков, вооруженных винтовками, шагали по бокам. Эти тоже смотрели прямо и ничего не видели, хотя отчаянно щурились, защищая глаза от хлещущего в лицо дождя. Квейль Спросил Елену, куда они идут. Она посмотрела на него и взяла его под руку. - На расстрел, - сказала она. - На расстрел? Что это - шпионы? - Они застрелили своего офицера. - За что? - Судили его своим судом за измену и расстреляли. А теперь расстреливают их. - Куда же их ведут? - За госпиталь, - сказала Елена. - Боже мой! - воскликнул Квейль. - Это не первый случай, - сказала Елена задумчиво. - Солдат расстреливают за нашим госпиталем. Раненые рассказывают, что за птицы их офицеры, они не желают возвращаться на фронт и служить под началом таких офицеров. Они тоже слышат, как за госпиталем расстреливают солдат. Елена говорила очень тихо, озираясь по сторонам и всматриваясь в сумрак умирающего дня. Квейль не мог оторвать взгляда от солдат, шагавших под дождем по жидкой грязи. Когда они, пройдя площадь, повернули за госпиталь, он все еще мог видеть их желто-коричневые шинели. Он стоял с Еленой на ступеньках подъезда и вдруг, повернувшись и не говоря ни слова, быстро зашагал по площади к каменной ограде. Он видел, как конвоиры завязывали глаза осужденным. Конвоиры не разговаривали между собой, и лица у них были землистого цвета. Они выстраивали осужденных в ряд, а те неловко переминались с ноги на ногу, не видя, что с ними делают. Солдаты брали их за руку и выводили на открытое место. Квейль видел, как один из осужденных упал, затем с трудом поднялся на ноги. Конвоир отер его лицо от грязи и поставил в ряд. Руки у осужденных были по-прежнему связаны. Они нестройно стояли в ряду, стараясь прямо смотреть смерти в лицо сквозь повязку. Но сквозь повязку хлестал только дождь. И все они были еще совсем желторотые юнцы. Квейль чувствовал, что непреоборимая сила заставляет этих солдат расстреливать таких же, как они, а тех, с завязанными глазами, стоять против каменной стены и безучастно ждать, вместо того чтобы что-нибудь сделать. Он чувствовал, что эти солдаты с повязками на глазах спокойно и твердо принимают свою участь. Дело в том, что они сознавали свою правоту, и Квейль знал, что они правы, каковы бы ни были обстоятельства дела. Он знал, что они правы, и не мог оторвать от них взгляда, ибо в этих людях была частица его самого. Он не сознавал, где он, но он знал, что частица его души здесь, и не мог уйти. Он стоял и видел, как девять солдат с винтовками отошли на несколько шагов от выстроенных в ряд. Он видел, как они приложили винтовки к плечу, видел их согнутые спины и смерть девяти, неловко стоявших в ряду в ожидании своей участи, и участь эта постигла их внезапно, когда раздался нестройный залп. На мгновение Квейль перестал сознавать, что происходит перед его глазами, пока не увидел, как они упали грудью на землю со связанными сзади руками. Но один из них не упал, а остался стоять на месте. Пуля его миновала. Хотя Квейль не мог этого видеть, он ясно представил себе недоумение и растерянность осужденного, когда он остался стоять на ногах после залпа; на одно мгновение солдат этот был самым ошеломленным человеком на свете, но он так и не успел прийти в себя, потому что в следующую секунду солдат, давший промах, сделал еще один выстрел, который, казалось, прогремел на весь мир, и осужденный повалился, как сноп, а Квейль почувствовал, что частица его самого была в расстрелянных и в команде, расстреливавшей их, и это было нечто большее, чем он и они. Квейль знал, что в этом все дело. Это было сейчас нечто большее, чем он и чем те, вон там, но не вечно так будет. Он не помнил, как повернулся и зашагал назад к госпиталю; первое, что дошло до его сознания, была Елена, стоявшая на ступеньках подъезда. - Что случилось? - Их расстреляли, - сказал он. - А тебе непременно надо было это видеть? - Я вообще наблюдаю, - задумчиво произнес он. - Кого? Греков? - Да. - Что ж, это тебе полезно, - сказала она. - Я знаю, - ответил он. Он понимал, что она имеет в виду. Она наклонилась и поцеловала его. - Спокойной ночи, - сказала она и повернулась, чтобы открыть дверь. Квейль видел в ней то же, что видел в солдатах, которых только что расстреляли, и он знал, что он бессилен что-либо сделать. Он помог ей открыть дверь. На секунду она остановилась, затем вошла, не сказав больше ничего. Он закрыл дверь и спустился вниз по мокрым ступенькам. И он понял, как называется его чувство к ней. Он не хотел этому верить. Он не хотел этому верить... но это было так, и он это знал. Он знал. 10 Он не виделся с Еленой на следующий день, не виделся с ней целую неделю. Раненых поступало так много, что она ни на минуту не могла оставить госпиталь. Квейль вместе с Тэпом и Брюером временно перебазировались в Корицу. Отсюда они вылетали, сопровождая "Бленхеймы", бомбившие итальянские передовые позиции и мосты, так как итальянцы предприняли контрнаступление. Бомбить было легко: сопротивления они не встречали. Фронт постепенно застыл на мертвой точке: сначала большая итальянская контратака, затем греческая. Никто не знал, сколько еще могут держаться греки, так как недостаток в боеприпасах и материалах ощущался все острее. Греки пустили в ход захваченные у итальянцев транспортные средства и подвозили грузы до самого конца шоссе. Англичане прислали немного грузовиков, но все дело портило отсутствие запасных частей; мудрый старый грек, инженер, которого огорчала война и на обязанности которого лежало снабжение транспорта запасными частями, утверждал, что через полгода на шоссе нельзя будет увидеть ни одной машины. Но машины продолжали ходить. Эскадрилья целую неделю не летала - каждый день шел то дождь, то снег. Даже Нитралексис, снова появившийся на горизонте, никуда не вылетал. Всей компанией сидели они в ресторане и пили оузо. Хикки все еще пытался получить три самолета из Афин. Соут, выбросившийся с парашютом во время боя над Ларисой, должен был прилететь на самолете Тэпа, который они бросили в Ларисе, но не прилетал. Самолет был отремонтирован, но его решено было оставить в резерве. Горелль поправлялся. Он лежал в госпитале в Афинах и прислал Хикки письмо, в котором благодарил его за то, что тот помог ему добраться на базу, и спрашивал, что слышно. Говорят, что их отправляют обратно в Египет... Меллас развлекал их рассказами о том, как ему жилось в ссылке, хотя они не верили ни одному его слову. Он рассказывал также об организованном им особом отряде, который производил набеги на тыл врага. Бойцы отряда, одетые как крестьяне, проникали в итальянский тыл и поджигали там бараки и склады. Иногда Меллас исчезал на несколько дней, а по возвращении говорил, что принимал участие в набеге. Но ему не верили, - он не производил впечатления положительного человека. Он отводил душу с Нитралексисом, который потешался над его рассказами, заявляя, что подобных чудес ему не приходилось встречать даже в биографии барона Мюнхгаузена. Но Нитралексис тоже исчезал по временам, и никто не знал куда. Это была приятная передышка. Каждый день они брились и впервые за все время пребывания в Греции имели приличный вид. Квейль ежедневно навещал госпиталь. Когда Елена не была занята, они, не обращая внимания на грязь и снег, поднимались на холм за госпиталем, проходили через деревню и шли дальше, по направлению к горному кряжу Мицекли. Они больше не спорили друг с другом. Наоборот, были всегда в хорошем настроении. Весело и непринужденно шутили друг над другом. Они воздерживались от всяких споров с того самого дня, как были расстреляны греческие солдаты. Иногда Квейль заходил в приемную госпиталя вместе с Тэпом и Хикки или еще с кем-нибудь из летчиков. Случалось, что сестры и няни пели хором, и летчиков поражала гармоническая простота и серьезность песен. Это были нестройные крестьянские напевы, довольно однообразные к тому же, но именно поэтому они легко усваивались и вскоре начинали нравиться, хотя сначала казалось, что в них нет никакой мелодии. Все это время и Елена и Квейль очень бережно относились друг к другу. Он по-прежнему остерегался всяких неуместностей и только раз изменил своей линии поведения. Елена зашла в гостиницу, чтобы передать через Лоусона письмо в Афины. Квейль попробовал зазвать ее к себе в номер, который он занимал теперь один; к Тэпу и Брюеру ходили ведь девушки с пункта первой помощи. Квейль старался обычно быть сдержанным, но сейчас его словно огнем охватило, и он попросил ее зайти к нему. Она только покачала головой и ушла. Она видела его сдержанность и знала, что ему нравится такая же сдержанность в ней, а потому никогда не позволяла себе переходить известные границы. Зато почти каждый день он шагал по грязным улицам, чтобы увидеть ее и научиться у нее нескольким словам по-гречески, а она расспрашивала его об Англии и рассказывала о том времени, когда ее отец был в ссылке, и он молча слушал ее. Потом она сразу прекращала рассказы и расспросы, начинала учить его греческим словам и до упаду смеялась над его ошибками в произношении. Вечером при расставании они на несколько секунд отдавались чувству, но что хорошего, в этом, если он должен был уходить от нее, полный неостывшего жара, не получившего никакого выхода. И все же это были прекрасные дни, и они чувствовали себя легко. 11 Все это кончилось с налетом на Янину. Квейль услышал вой сирены около пяти часов утра. Он и не подумал вставать, так как сирена выла каждый раз, когда где-нибудь поблизости появлялся какой бы то ни было самолет. Он опять задремал, как вдруг гостиница затряслась от взрыва бомбы, и он услышал, как Тэп в соседней комнате кричал Брюеру, чтобы тот одевался: город бомбят. Квейль поспешил надеть летний комбинезон поверх пижамы и натянул сапоги, а тем временем новые бомбы продолжали сотрясать здание. Он слышал уже гул моторов и задавал себе вопрос: где упали бомбы. Летчики вышли на площадь. Квейль видел, как летят вниз бомбы с головного самолета, который кружил высоко в утреннем небе. Он бросился на землю, вместе с Тэпом и Ричардсоном, но бомбы разорвались где-то в городе. Он слышал взрыв и почувствовал, как вздрогнула земля, и тут-то началось. Квейль повернулся на бок, чтобы взглянуть вверх, и увидел целую эскадрилью "Савой", сопровождаемую истребителями и кружившую прямо над ними. - Ну и порцию мы получим сейчас! - сказал Тэп. Бомбы падали одна за другой. Целая пачка разорвалась возле гостиницы, а одна стофунтовка угодила в грязь на площади между летчиками и гостиницей. Квейлю казалось, что всю землю подбросило кверху, и обломки посыпались на них; он слышал, как вздрогнула земля в самом своем основании и навеки кончилась тишина, пока не донесся до слуха отдельный различимый звук - резкий визг осколков, разлетавшихся по воздуху и отскакивавших от каменного фасада гостиницы. Бомбы стали уходить от них по направлению к госпиталю. Одна упала далеко, другая еще дальше, и всякий раз земля вздрагивала. Сквозь брызги и комья взлетавшей кверху и снова опадавшей грязи Квейль видел госпиталь и зеленую траву лугов на холме и снова слышал гул взрыва и визг осколков. Следующая порция бомб разорвалась справа от них, деревянные и каменные обломки разбитых домов проносились над ними. Квейль поднял голову и насчитал тридцать или сорок самолетов, круживших высоко над аэродромом, и увидел большую пачку посыпавшихся бомб. Он понял, что итальянцы нашли аэродром. А они не замаскировали ни самолетов, ни большой палатки, в которой жил наземный персонал, как обычно маскировали греки, и в такое ясное утро итальянцы не могли не обнаружить аэродром. - Они взялись за дело всерьез, - объявил Тэп, поднимаясь на ноги. Шагах в двадцати от них на дороге зияла огромная воронка от стофунтовой бомбы, но так как почва была мягкая, то бомба глубоко врезалась в нее и взрывная волна устремилась вверх, а не по горизонтали; поэтому она их и не задела. Квейль услышал гул мотора и опять распростерся на земле. Тэп последовал его примеру. Но самолет оказался истребителем, и до них донесся лишь треск пулемета, обстреливавшего на всякий случай площадь. Они встали на ноги. - Наконец-то они вспомнили о нашем городке, - сказал Тэп. - Но сбросили не так уж много, - сказал Ричардсон. Он со смехом стряхивал грязь со своей пышной шевелюры. Квейль огляделся по сторонам. Виден был белый дым и прежние линии улиц, хотя повреждения были немалые. На боковой стене госпиталя были новые шрамы от осколков и чернело огромное пятно от взрыва. Гостиница издали казалась разбитой. - Хотел бы я знать, что делается на аэродроме. Надеюсь, ребята не оставались в палатке, - сказал Квейль. Из подъезда гостиницы вышел Хикки. Он не вставал с постели во время налета. Подойдя к летчикам, он сказал: - Судя по звуку, были разрывы недалеко от аэродрома. - Или на самой площадке, - сказал Брюер. Он был красный с головы до ног от засыпавшей его глины, - он лежал поодаль от других. - Надо поехать туда, - сказал Хикки. Они сели в автобус и поехали на аэродром, лавируя между воронками. По дороге они видели раненых, которых выносили из разрушенных домов; жителей, из которых одни плакали, а другие бесновались от злобы и бегали взад и вперед, неизвестно куда и зачем; исковерканные останки автомобилей, нагроможденные кучей, и дым, вырывавшийся из горящего белого дома вблизи ресторана, в котором были выбиты все окна и сорваны два столба на веранде. Такая картина была всюду по дороге на аэродром, и всюду на дороге зияли воронки. Когда автобус остановился, Уайтер, старший сержант, подошел к Хикки. - У вас все благополучно? - спросил он. - Все. А у вас? Летчики вышли из автобуса. - Два из них, - рассказывал Уайтер, - подошли совсем близко. Сбросили бомбы на аэродром, несколько осколков попало в палатку. И больше ничего. С их меткостью не попадешь даже кулаком в стену. На площадке кое-где чернели воронки, но "Гладиаторы" стояли далеко в стороне, на большом расстоянии друг от друга. - На этой бомбежке мы заработали пару овец, - сказал Уайтер. - Их убило волной и отшвырнуло прямо нам в руки. Старик пастух прямо рыдал от горя, и мы купили у него убитых овец за сто драхм. - Как вы вообще тут живете? - спросил Хикки. - Ничего, с одеялами плохо, но кое-как устроились, Когда должны доставить продовольствие? - Обещали сегодня. - На самолете? - Не думаю, - сказал Хикки. - А у вас уже ничего нет? - Ничего. Приходится покупать хлеб и мясо в деревне. - Черт знает что! - возмутился Хикки. - Я поговорю сегодня об этом с Афинами. - Мастере очень страдает от язв, которые он нажил в пустыне, - сказал Уайтер. - Он здесь? - Да, сэр. Уайтер позвал Мастерса, бледного юношу с гладкими черными волосами и мягкими чертами лица. Вид у него был совсем больной. Кисти его рук были неумело забинтованы, и он двигал ими с таким трудом, как будто повреждена была вся рука до плеча. - Как дела, Мастере? - спросил Хикки. - Ничего. Вот только не могу свободно двигать руками, - ответил он. - А что если съездить к доктору Андерсону? - Сейчас? - Да. - А как я доберусь обратно? - Доставим. А я похлопочу насчет продовольствия, - добавил Хикки, садясь в машину. Андерсон оказался в госпитале; туда тянулись по дороге вереницы больных и раненых. Не легко было отыскать доктора среди царившего здесь хаоса, раненых приносили со всего города и клали прямо на пол в прихожей. Андерсон делал операцию, когда они отыскали его и сказали о Мастерсе. - Поглядите только, что здесь делается, - ответил доктор. - Приходите с ним после завтрака. Они оставили Мастерса в ресторане и во главе с Хикки отправились в штаб, чтобы получить приказ на сегодня. Приказ уже ждал их. Им приказано было вылететь в зону Эльбасана и патрулировать ее, ожидая вражеские бомбардировщики. Разведка установила, что именно здесь была итальянская авиационная база и что на днях прибыли три новых эскадрильи для поддержки большого наступления, которое итальянцы начали на центральном участке фронта. По-видимому, противник намерен был развернуть операции в широком масштабе. Эскадрилья стартовала между воронками и полого набрала высоту, держа курс на север. На небе не было ни единого облачка, только над вершинами гор белела легкая пелена, порожденная резкими токами теплого воздуха. Это было похоже на возвращение в школу после долгих летних каникул. Звенья еле соблюдали строй, - так все обленились. Хикки вел их широким кругом, держась все время за горами. Они патрулировали минут двадцать, бомбардировщиков нигде не было видно. И вдруг Квейль заметил далеко внизу два самолета, руливших на аэродроме; казалось, что это ползают муравьи. Хикки тоже увидел их, - он развернулся и пошел в сторону аэродрома. Около двадцати бомбардировщиков вместе с группой истребителей выстраивались на площадке, собираясь стартовать звеньями. Было какое-то чудо, что "Гладиаторы" беспрепятственно подошли к городу и начали снижаться. Лишь когда они снизились до одиннадцати тысяч футов, вокруг них стали рваться снаряды зенитных орудий. Квейль увидел, как Хикки качнул самолет, подавая сигнал, и ринулся вниз. Квейль бросил быстрый взгляд на аэродром: первое звено бомбардировщиков как раз отрывалось от земли. "Гладиаторы" шли вниз сквозь черные разрывы снарядов, самолет Квейля два раза чуть не поразило, но Хикки вел их точно, и они прорвались сквозь заградительный огонь. Тогда они перешли в более крутое пике, из которого Хикки вышел над первым десятком бомбардировщиков. Те отчаянно набирали высоту и открыли бешеный огонь по "Гладиаторам" еще до того, как приблизились к ним на расстояние выстрела. Хикки не открывал огня, пока не нацелился на одного из них, - тогда он всадил в него затяжную очередь из пулемета. Констэнс шел вслед за Хикки, он атаковал тот же самолет, и именно он попал в пилота и этим решил судьбу бомбардировщика. "Савойя" камнем рухнула на землю. Итальянцы сблизились, извергая потоки трассирующих пуль. Они понимали, что попали в ловушку, так как не успели набрать высоту. Ричардсон с борта атаковал один бомбардировщик и почти разрезал его пополам. "Савойя" сразу потеряла скорость, задрала нос и стала падать. "Савойи" безнадежно ждали "КР-42", которые должны были поспешить к ним на выручку. Англичане тоже высматривали их, потому что драться на такой небольшой высоте - дело нешуточное. Квейль находился на высоте не больше пятисот футов и не мог подняться выше, так как Хикки не поднимался выше. Снова развернувшись, он ринулся на вражеские бомбардировщики в тот момент, когда их атаковали, выйдя из своего первого пике, Брюер и Финн. Тэп оставался выше, выжидая момента, когда кому-либо потребуется помощь. "Савойи" открыли бешеный огонь, беспорядочно стреляя во все стороны и сбрасывая бомбы на собственный аэродром, чтобы освободиться от груза. Один из них, которому удалось подняться футов на сто выше других, попытался удрать, но на него с двух сторон налетели Брюер и Финн и всадили в него все, что могли. Тем временем "КР-42" успели, наконец, взлететь и смешались с "Гладиаторами". Первым на них бросился Финн и сбил один, затем Квейль, сделав крутой вираж, расстрелял другой "КР-42", который пристроился ему в хвост и готовился прикончить его. Но когда он выравнивал свой самолет, - самый опасный момент в воздушном бою, - чтобы атаковать "42", пристроившийся в хвост Финну, он почувствовал, что ему самому заходит в хвост еще один "42". Странное это было зрелище: столько машин носилось в бою по горизонтали - иначе не позволяла незначительная высота. Два "Гладиатора" вышли из боя и сейчас держались над Квейлем, а еще один отошел в сторону направо. Тэп после пике набирал высоту - его звено следовало за ним. После этого Квейль видел, как сбили только один "Гладиатор". Этот "Гладиатор" старался набрать высоту, но его окружили по крайней мере пятнадцать "42", и два из них пристроились ему в хвост. Квейль рванулся в ту сторону, но в это мгновение Хикки молнией сверкнул мимо него, - казалось, он вложил в свой самолет человеческую волю, придавшую ему дополнительную скорость. И все-таки Хикки опоздал. "Гладиатор" вдруг перевернулся и левым штопором пошел вниз - сначала быстро, а потом с безумной быстротой, и Квейль с затаенным дыханием следил, кто выбросится на парашюте, но никто не выбросился, - самолет упал на землю и потонул в облаке черного дыма, прорезываемого языками красного пламени. Хикки повернул назад, и "Гладиаторы" взяли курс на базу. Квейль не видел, чтобы был сбит еще хоть один "Гладиатор", но, кроме него, на базу возвращались только пятеро, и его неотступно преследовал вопрос: кого же именно сбили. Возвращение домой всегда было делом томительным. Квейль раза два пробовал говорить по радио, но никто ему не отвечал, и он бросил дальнейшие попытки. Было холодно, и ноги у него закоченели. Шея сильно болела, - он ударился затылком о что-то, когда выходил из первого пике. Квейль стал думать о Елене, чтобы дать мыслям другое направление. Она всегда была с ним, где бы он ни был. Он вспомнил, как она спросила: "Знают ли они, что делают? Знаете ли вы, что делаете?" И он ответил: "Да, я знаю, что делаю". Но это было не так, - он знал, что все это его не касается. Он знал, что вовсе не должен был быть здесь сейчас. А другие? А итальянцы на "Савойе"? Никто не должен был быть здесь. Мне ни до кого нет дела, - да, ни до кого, если никому нет дела до меня. А греки? И греки - нет. И это было бы великолепно. Здесь никого не должно быть - никого. Здесь должны быть только албанцы, а не мы, не английские летчики. Нас это ни с какой стороны не касается. А те греческие солдаты, которых расстреляли, - они должны были быть здесь? Нет. Касалось это их с какой-либо стороны? Да... Так о чем же ты толкуешь? Почему это касается греков больше, чем тебя? Ты просто не хочешь, чтобы тебя подстрелили. Они вот не боялись, что их застрелят, - так или иначе, - а тебе ни до кого дела нет, да, тебе нет... Они погибли потому, что преимущество было не на их стороне, но они должны были быть здесь... И сами они так считали... считали даже в тот момент, когда их расстреливали. Елена тоже так думает. Она знает, что делает. Все знают, кроме меня. Итак, мой мальчик... знаешь ли ты, что делаешь? Да. Знаю. Так брось же эти рассуждения, ты ведь не чувствуешь угрызений совести, когда сбиваешь "КР-42". Сбиваешь так, как будто это машины, летающие без людей. Если на самолете есть пилот, ну что ж, тем хуже... И мы все чувствуем так же. И итальянцы тоже. В чем же дело? Знаешь ли ты, что делаешь? "Да", - сказал он Елене. Да, знаю... и она знает... Да. Знаю. Вся суть в том, что это дело длительное и лично я никаких результатов пока не чувствую, отсюда и сомнения. Но если бы ты был греком, ты тоже переживал бы сомнения. Суть в том, что приходится вести борьбу с худшим из двух зол. И, значит, были бы такие же сомнения. Когда Квейль приземлился на аэродроме, оказалось, что, кроме него, вернулись только четверо: Хикки, Констэнс, Херси и Ричардсон. Из звена Тэпа никто не вернулся, - не было ни Брюера, ни Финна, ни самого Тэпа. - Там было сущее месиво, когда я уходил, - сказал Ричардсон. - Кого сбили? - спросил Квейль, подходя к остальным. Они сидели на подножке автобуса вместе с доктором Андерсоном. - Неизвестно. Ричардсон говорит, будто Тэпа, - ответил Хикки. - Тэпа! Квейль никак не ожидал, что почувствует такую боль. - Я видел, как он увернулся примерно от двух десятков "42", окруживших его, но при следующем заходе мне показалось, что они опять насели на него и на этот раз сбили, - сказал Хикки. Летчики внезапно вскочили и уставились на северо-запад. Где-то чуть слышно гудел мотор, но ничего не было видно; и вдруг Квейль сообразил, что звуки доносятся с восточной стороны. Он повернулся и стал всматриваться. Вскоре показался "Гладиатор", летевший над долиной. Самолет выровнялся и пошел на посадку. Он снижался с чрезмерной скоростью, посадочные щитки у него были опущены. - У него перебито управление щитками, - заметил Хикки. "Гладиатор" коснулся земли, он сильно козлил. Земля брызнула из-под его колес. Он снова взлетел... Самолет немного "клевал" носом... Приземлился снова и на большой скорости заскользил по аэродрому. Квейль понимал, что пилот боится тормозить, чтобы не скапотировать. Наконец "Гладиатор" остановился у самого края площадки. Пилот вылез из кабины и освободился от парашюта. Это был Финн. Значит, недоставало еще Тэпа и Брюера. - Кого сбили, не Тэпа ли? - спросил Квейль Финна. - Не знаю. Я даже не знал, что кто-либо из наших сбит. Кого недостает? - Брюера и Тэпа. - Я их совсем не видал, - сказал Финн. - У меня отстрелили левый элерон, и мне пришлось чуть не ползком добираться назад. А вдобавок подбили управление щитками... Они стояли под теплыми лучами солнца и ждали. Механики из наземной команды старались откатить самолет Финна подальше к палатке. Они позвали на помощь другую группу механиков, которые очищали самолет Квейля от пустых гильз. - Ты сколько сбил? - спросил Хикки Квейля, когда они уселись на влажной траве. - Один. "КР-42". И еще я подбил бомбардировщик, но он не упал. - Всего, значит, шесть - из них только три бомбардировщика, - сказал Хикки. Последний "Гладиатор" показался низко над шоссе, со стороны деревни. Без всяких фокусов он прямо пошел на посадку. Он сел по ветру, и летчики не могли как следует рассмотреть его, пока он не вырулил прямо к ним. Когда он остановился совсем близко от них, из кабины вылез пилот и тяжело ступил на землю - на холодную землю. Квейль сразу узнал его. Это был Тэп. Они приняли и то, что Тэп вернулся, как и то, что Брюер был сбит, - каждый факт раздельно и оба вместе. Они были рады, что Тэп вернулся, и они думали об этом больше, чем о том, что Брюер не вернулся. - Здорово, молокососы, - сказал Тэп. - Здорово, разбойник, - в тон ему ответил Констэнс. - Ну и попали мы, - сказал Тэп. Все, что он говорил, звучало неестественно. - Да, можно сказать, попали, - подтвердил Квейль. Он смотрел на красивое лицо Тэпа, сейчас совершенно серое. - Кто видел, как сбили Брюера? - спросил Тэп неестественным тоном. - Я видел, - медленно протянул Квейль. - Видел меня под ним? - Нет. Вот где ты был. - Да, - сказал Тэп. - Вот где. Вот почему его и сбили. Он отвлек на себя два "42", когда они погнались за мной. Вот почему его и сбили. - А как тебе удалось уйти? - спросил Хикки. - Они меня больше не видели, - сказал Тэп. - Я был далеко внизу. Я старался держаться под ними и вышел из боя над их собственным аэродромом. Два "42" заметили меня и некоторое время преследовали, но я пошел над долинами, и они скоро отстали. Остальные наши вернулись? Он огляделся кругом. - Да. Тэп вдруг почувствовал себя нехорошо. Он присел на подножку автобуса и медленно расстегнул комбинезон. Никто не сказал ему ни слова. Это было личное дело Тэпа. - Сколько мы сбили? - Шесть без твоего. - Я сбил один "42", - сказал Тэп. - Брюер, кажется, сбил два. Наверное не могу сказать. Я не видел, чем кончилось. - Значит, семь наверняка. И только два бомбардировщика, - подсчитал Хикки. - Почему всегда столько хлопот о бомбардировщиках? - сердито сказал Тэп. - Неужели мы обязаны гоняться только за бомбардировщиками? - От нас требуют бомбардировщиков, - спокойно ответил Хикки. - Пусть бы эти сволочи сами попробовали! - воскликнул Тэп. - Да, понимаю, - сказал Хикки. Он старался как можно мягче разговаривать с Тэпом. Тэп это видел, и это бесило его еще больше. Они поджидали старшего сержанта, который должен был доложить Хикки, в каком состоянии находятся самолеты. Старший сержант начал с машины Тэпа и заявил, что на некоторое время она выведена из строя, - отбиты подпорки крыла. Элероны Финна можно исправить. Хикки все это записал, затем летчики сели в автобус и быстро покатили в город. Квейлю все время казалось, что сейчас далеко за полдень или даже вечер, на самом же деле был только полдень. Ему казалось так потому, что в бою теряется представление о времени. Мерилом времени служат события, и невольно удивляешься, когда оказывается более ранний час, чем предполагаешь. По дороге все молчали. Что думал Тэп о Брюере и поведет он разговор о нем или нет, - это было его личное дело. Это решит он сам. Хикки подвез летчиков к ресторану и отправился в штаб с донесением. Летчики вошли в разгромленный ресторан. Здоровенный рыжеголовый официант сметал в кучу битое стекло, щепки и обломки разбитых столиков. - Можно поесть? - сказал Квейль на ломаном греческом языке. Продолжая мести, официант ответил: - Оги. Оги. Он что-то еще сказал по-гречески, но так как Квейль не понимал, он пожал плечами и указал на беспорядок вокруг. - Похоже на то, что нам ничего не дадут, - сказал Квейль товарищам. - Спроси его, когда можно будет, - попросил Тэп. - Я страшно проголодался. - Я спрошу, - сказал Квейль, - но вряд ли он меня поймет. Он пустил в ход все свое знание греческого языка, но так ничего и не добился. Летчики вышли. В городе все было вверх дном после бомбардировки. Поесть нигде не удалось, и летчики вернулись в гостиницу и решили поспать. В штабе Хикки вел по телефону переговоры с Афинами. - Хэлло, Хикки, - послышался голос в трубке. - Ну как вы там? - Хэлло, - ответил Хикки. - Мы только что вернулись. В общем ничего. Но мы потеряли Брюера. - Какая жалость, - отозвалось в трубке. - Что именно случилось? - Мы отправились в указанное вами место и провели удачную операцию. Сбили два бомбардировщика и пять истребителей. - Два бомбардировщика? - спросил голос. - Да, - ответил Хикки. - Только два. Больше мы не могли сделать с нашими силами. Мы и так сегодня шли, можно сказать, на самоубийство. Хорошо еще, что вернулись, хоть и не все, - могло случиться так, что ни один не вернулся бы. - Я понимаю, - сказал голос. - Но наша цель - бомбардировщики. - Знаю, - возразил Хикки. - Но нам нужно пополнение. - Постараюсь отправить вам три самолета из вашей эскадрильи, которые находятся здесь. - Спасибо, - сказал Хикки. - Но этого нам мало. - А откуда мы возьмем больше? - сказал голос. - Что же касается бомбардировщиков... итальянцы начали сейчас большое наступление, в таком масштабе они еще не наступали. Греки жалуются, что особенно их донимают бомбардировщики. Вы должны употребить все усилия, чтобы не подпускать их к фронту. Подробности узнаете у себя на месте. - Мне уже говорили, - ответил Хикки. - Но нас только семеро. А итальянцы летают чуть не сотнями. - Знаю, знаю, - настаивал голос. - Я знаю, в каком положении вы находитесь, Хикки. Но здесь требуют именно того, о чем я говорю. Очень сожалею, но толку мало, если вы не будете сбивать побольше бомбардировщиков. Это итальянское наступление является решающим. - В прошлый раз тоже так говорили, - напомнил Хикки. - Можете вы делать по два вылета в день? - спросил голос. - Если будете нас снабжать. Сегодня мы остались без обеда. - Я постараюсь переслать вам кое-что на "Бомбее", - сказал голос. - Да, но нам крайне нужно пополнение. Если хотите, чтобы мы сбивали бомбардировщики, дайте нам "Харрикейны". - Я пробовал говорить насчет "Харрикейнов". Безнадежно. - Ну ладно. Будем делать по два вылета. Хотите, чтобы сегодня мы сделали еще один? - Да. Янину, кажется, бомбили? Вы не пострадали? - Нет, - сказал Хикки устало. - Мы не пострадали. - Отлично. Пошлите донесение, как обычно, Хикки. - Слушаюсь, сэр. - Завтра позвоните. А на сегодня желаю вам успеха. Вам и другим. - Спасибо, сэр. - До свиданья, Хикки. Еще раз желаю успеха. - До свиданья, - сказал Хикки. Он повесил трубку и выругался. Письменное донесение он молча вручил греческому лейтенанту, говорившему по-английски, который во время происходившего разговора стоял возле телефона. Не сказав ни слова, он повернулся и вышел на улицу. Светило яркое полуденное солнце, а ему казалось, что уже вечер. Он отправился прямо в гостиницу и в вестибюле застал Тэпа и Ричардсона, которые приставали к швейцару, пытаясь раздобыть через него хоть что-нибудь поесть. - Ничего нет, Хикки. Совершенно ничего нельзя достать, - сказал Тэп. - А в ресторане? - Ресторан разбомбили. - Я пойду поговорю с греческим начальством. Продовольствие для нас должны были доставить еще несколько дней назад. Что они, черт возьми, думают, - не можем же мы так, - возмутился Хикки. - Вероятно, хлеб можно достать где-нибудь, - сказал Ричардсон. - Хлеб меня не устраивает. Я по-настоящему голоден, - отрезал Тэп. - Под вечер мы опять вылетаем. - Куда? - Опять туда же. Подробно расскажу потом. - Господи Иисусе, что еще случилось? - спросил Тэп. - Грекам, как видно, приходится туго, - сказал Ричардсон. - Опять будем охотиться за бомбардировщиками. Нет, на будущее время я постараюсь непременно попасть в такую эскадрилью, где есть "Харрикейны", "Спитфайры" или "Дифайэнты". - Югославы только что присоединились к державам оси, так что мы, наверное, их получим. По крайней мере "Харрикейны". С фрицами без "Харрикейнов" не справишься. - Все здешние греки уверены, что немцы не заставят себя ждать, - заметил Тэп. - Так оно и будет, - сказал Ричардсон. - Я не боюсь немцев, если у нас будут "Харрикейны". Но если только "Гладиаторы"... - Еще несколько дней, и все будет ясно, - сказал Хикки. - А пока попробую раздобыть чего-нибудь поесть. Хикки ушел. Тэп и Ричардсон поднялись наверх и завалились спать. 12 В два часа Хикки всех разбудил. - Вставайте, ребята, - сказал он. - Я достал еды. - Когда вылетаем? - Примерно через час, - сказал Хикки. Они спустились вниз, и Хикки распорядился, чтобы накрыли стол в вестибюле. Появился черствый греческий хлеб, салями, сыр и кофе. - Пища для героев, - сказал Квейль. - Для каких - для греков? - насмешливо отозвался Ричардсон. - Грекам это в самый раз. За едой говорили мало. Квейль кончил раньше других и поспешил в госпиталь. Он заглянул в приемную, но Елены там не оказалось. Тогда он прошел в помещение старшей сестры. - Хэлло, инглизи!.. Хэлло! - приветствовала она его. - Хэлло, сестра. Как себя чувствуете? - Очень хорошо. - Простите за сегодняшний налет. - Мы мало пострадали. Больше испугались. А вы поднялись сейчас же в воздух, да? - Да. - Сбили итальянцев? - Семерых, - сказал Квейль. - И потеряли одного. - Грустно, но без этого не обойдешься. Палка о двух концах. Квейль взглянул на нее и улыбнулся. - И кто же это? - спросила сестра. - Вы едва ли знали его, - сказал Квейль. - Брюер - высокий, добродушный, совсем молодой. - Не все ли равно, знала я его или нет? Я знаю всех. - Я ищу мисс Стангу, - сказал Квейль, чтобы переменить разговор. Сестра сняла телефонную трубку и сказала что-то по-гречески. - Вы думаете, скоро придут немцы? - спросила она. - Думаю, скоро. Они не любят медлить. - Против немцев нам не устоять. Но мы будем драться. В Грецию прислали австралийцев, так ведь? - Да, кажется, так. Вошла Елена. Она стала извиняться перед старшей сестрой за посещение Квейля, но та сказала: - Ничего. Поухаживайте за ним. Он так молод и постоянно подвергается опасности. Не беспокойтесь. Поухаживайте за ним, чтобы он не чувствовал себя несчастным. Когда они вышли из комнаты, Квейль спросил Елену, что ей сказала сестра. Она грустно улыбнулась и сказала: - Она говорит, что вы постоянно в опасности и я должна поухаживать за вами. Квейль от души рассмеялся. - Первый раз слышу, что вы так смеетесь, - сказала Елена. - Мне нравится, что она относится к каждому так, словно это ее единственный сын. Она и с вами так, Елена? - Да. Она очень добрая. Все ее любят. Кого-нибудь сбили сегодня? - Кто? Я? - Нет. Кого-нибудь из ваших? - Да. Брюера. Попал в самую гущу итальянских истребителей. - Это тот, совсем юноша? - Да. - Бедный. Никогда не знаешь, кто будет следующий. Я никогда не знаю, вернетесь ли вы. - А вы не беспокойтесь. Не думайте об этом. Я не думаю. Будь что будет. Вот что будет с вами, когда сюда придут немцы? - сказал он. - Не знаю. Нас, вероятно, пошлют обратно в Афины. Там теперь австралийские войска, не так ли? - Да. - Я рада. Одни мы ни за что не справились бы с немцами. Они пошли по направлению к пустырю, где были расстреляны греческие солдаты. Много не разговаривали, пока Квейль не сказал: - Мне уже пора. Вылетаем опять. - Сейчас? - Да. - Это ужасно. Пожалуйста, загляните в госпиталь, как только вернетесь. Я очень буду беспокоиться, если не придете, - сказала она. - Каждый из нас старается гнать от себя такие мысли. - Мне очень жаль. - А мне нет. Я непременно зайду в госпиталь. Мне очень приятно, что вы беспокоитесь. - Да, беспокоюсь, Джон. Она редко называла его по имени. Квейль взял ее за руку: - Мы должны что-то сделать, Елена. - Вы о чем? - Вы знаете... о нас с вами. Не может же это так продолжаться... Мы словно чужие. Меня это угнетает. - Подождем еще, Джон. Я боюсь, что вы уедете и не вернетесь, что тогда будет? - Если я уеду, вы поедете со мной. - Это были не пустые слова. - Не будьте так решительны, - сказала она. - Не так все это просто. - Я говорю, что думаю. Если я уеду, вы поедете со мной. Это очень просто. - Я не смогу. Не будем об этом говорить. Куда мы поедем? Нет... - Во всяком случае сейчас мне надо уходить. Квейль надел пилотку, и они повернули назад, к госпиталю. Там они расстались, и он побежал в гостиницу. Его уже ждали. Летчики сели в автобус и поехали на аэродром. Когда эскадрилья находилась почти над Эльбасаном, Квейль почувствовал себя дурно. Под ложечкой у него давило, его мучила тошнота, и он хотел бы, чтобы его вырвало. Они кружили над облаками на высоте двенадцати тысяч футов. Воздушных ям не было. Хикки предупреждал, что их ждут сюрпризы, но Квейль все же был удивлен, когда справа от них, на высоте около пятнадцати тысяч футов показался целый полк "КР-42", развертывавшихся клином. - Сомкнуться, - крикнул Хикки в микрофон. Когда "42" пошли на сближение, Хикки взмыл кверху, остальные за ним. Они поспешно стали набирать высоту и чуть не наскочили на итальянцев. Когда "42" развернулись, Квейль увидел прямо перед собой тень от крыльев двух истребителей и белое пламя, вылетавшее из пулеметов под крыльями. Короткие белые вспышки... одна за другой... А над головой у него трассирующие пули... Прошло как будто много времени, а он все еще не поднялся над ними... Квейль чуть не врезался в итальянца, а тот в него. Он выпустил в "42" пулеметную очередь, когда хвост истребителя мелькнул в его прицеле на расстоянии каких-нибудь пятидесяти ярдов. Когда он выровнял свой самолет, небо вокруг кишмя кишело итальянцами, и один "42" шел на него. Он боевым разворотом ушел от атаки, но потерял высоту. Другой "42" напал на него сзади. Сделав крутую мертвую петлю, он увернулся от него и огляделся вокруг. Немного правее он увидел двух "Гладиаторов", на них наседало около двадцати "42". Квейль дал полный газ и бросился на помощь. Он атаковал "42", который штопором пошел вниз - все ближе и ближе к земле - и исчез в столбе пламени. Но "Гладиатор" тоже входил в штопор. И вдруг Квейль увидел, как из кабины "Гладиатора" выбросился летчик - черный муравей - и как парашют раскрылся белым облачком. Оглядевшись вокруг, Квейль заметил, что один "42" спикировал к парашюту. Он увидел белые дымки и трассирующие пули. Видел, как парашют вспыхнул, потом превратился в черную кляксу и молнией понесся вниз, оставляя за собой полоску дыма, а черная фигура летчика с высоты двух тысяч футов, рассекая воздух, полетела на черную землю. Квейль сделал боевой разворот и упал камнем. Он не спускал глаз с "КР-42", который расстрелял парашют. Тот вывел самолет из пике и теперь набирал высоту. Квейль несколько довернул самолет, чтобы встретить врага в лоб. Как только "КР-42" оказался в его прицеле, он резко нажал спуск. Он стрелял и стрелял и шел на "42" прямо в лоб. "Гладиатор" дрожал от стрельбы. Квейль шел на "42" прямо в лоб, пока охватившая его ярость не стала стихать, - тогда он поднялся вверх, сделал крутой разворот и с новым бешенством устремился на врага сверху. Но "КР-42" в облаке черного дыма уже падал бессильно на землю. Итальянские истребители уходили, и Квейль увидел двух "Гладиаторов", которые повернули домой. Кто же, думал Квейль, выбросился на парашюте? Он был слишком далеко от других, чтобы видеть, что с кем случилось. Еще раз оглянувшись, он последовал за двумя "Гладиаторами", шедшими впереди. Он был так взбешен поступком летчика, расстрелявшего парашют, что на глазах у него выступили слезы ярости. Он испытывал неудовлетворенность от того, что только сбил "42". Этого ему было мало. Хотелось видеть гибель самого летчика. "Если бы только он был поближе ко мне, я бы всадил пулю прямо в него", - думал Квейль. Он приземлился последним, сделав перед посадкой крутую петлю над аэродромом. Его корчило от острой боли в желудке, когда он вылез из кабины и ступил на землю... Рэтгер и Вильяме, регулировщик и сборщик, подбежали к нему. - Вы ранены, мистер Квейль? - озабоченно спросил Рэтгер. - Нет. Только живот болит. А сам я в порядке. - Слава богу. А мы уж боялись, что вы на этот раз не вернетесь, - сказал Рэтгер. - Правда? А кто не вернулся? - Мистер Херси. Видели, как он упал на землю, охваченный пламенем. И мистер Ричардсон. - Ричардсон выбросился на парашюте, но итальянец расстрелял его, - сказал Квейль. - Ублюдки... Сволочи. Сукины дети, - выругался Рэтгер. - Да, - безучастно подтвердил Квейль. Он направился к автобусу, где сидели другие, поджидая его. - Мы думали, что тебе конец, - сказал Тэп. - Нет. Видели, что случилось с Ричардсоном? - спросил Квейль. - Хикки видел. А это ты сшиб негодяя, который это сделал? - Да. - Подумать только. Расстрелять парашют! Бешеные собаки, подлые твари. Юный Констэнс был взбешен еще больше Квейля. Он растягивал слова по-оксфордски, и смешно было слышать ругательства, произносимые с оксфордским акцентом. - А как сбили Херси? - спросил Квейль. Херси - как они будут теперь летать без него! - Больно уж много на него насело. Черт возьми, я обалдел, когда они кинулись на нас сверху, - ответил Тэп, как только автобус затрясся по ухабам. - Это моя вина, ребята. Надо было держаться выше, - сказал Хикки. - Ты нас предупреждал, Хикки, - возразил Квейль. - А сколько мы сбили? Ты сколько сбил, Квейль? - Двух наверняка. А может, еще одного. - Всего, значит, шесть и все истребители, - сказал Хикки. - Вот в штабе-то обрадуются, когда я доложу. - К черту штаб. Чего от нас можно требовать? А что еще будет, когда придут живодеры-немцы? - разразился Тэп. - Нам еще предстоит удовольствие. Квейль смотрел на Стюарта, Констэнса, Финна. Это все, что осталось от юной смены. Тяжело было думать об этом. Теперь, со смертью Херси, из старых кадров остались только Хикки, Тэп и он сам, Квейль. А эти ребята еще вроде как посторонние... Квейлю они представлялись до сих пор новичками. Это был младший класс в эскадрилье... а теперь будет старший... - Удалось тебе сбить кого-нибудь сегодня, Финн? - спросил он белокурого юношу, с улыбкой смотревшего на него. - Одного. - О, значит, получил боевое крещение. - Да. И Стюарт тоже. - И ты тоже? - Да, - сказал Стюарт. Квейль чуть не в первый раз слышал голос этого молчаливого юноши. - Ну, и как было дело? - Я оказался под ним. Правду сказать, для меня было сюрпризом, когда я увидел его. - Это всегда бывает сюрпризом, - сказал Тэп. - Во всяком случае для меня. Для меня это всегда сюрприз. - Я теперь буду расстреливать каждого итальянца, выбросившегося на парашюте, - сказал Финн. - Подумать только, бедный Ричардсон... - Толку в этом мало, - спокойно заметил Хикки. - Этот итальянец - исключение. Мы не можем становиться на путь кровавой мести. - Возможно, что ты прав, - согласился Финн. - Да, конечно, - сказал Хикки. Квейль все еще не мог прийти в себя от мысли, что их осталось всего шестеро. Разговор теперь был общий, все сплотились в один кружок. Раньше, когда были живы Херси и Ричардсон, эскадрилья разбивалась на группы - он, Тэп, Херси и Хикки, - все старики, и иногда Ричардсон; они почти никогда не интересовались тем, что говорили другие. А теперь слушаешь их поневоле. Хикки поехал в штабной блиндаж, а остальные отправились в гостиницу. Квейль отнес летное снаряжение к себе в номер и поспешил в госпиталь. Наступали долгие сумерки. Он шел к Елене не потому, что она просила его об этом. Он шел потому, что она нужна была ему сейчас - сейчас, когда он думал о Ричардсоне и Херси и о разговоре в автобусе. Ведь это была катастрофа. Надо было растворить в чем-нибудь то, что мутило его. Если бы он мог вопить до потери сознания и грызть землю, это помогло бы, - он читал что-то в этом роде, - это было бы вовсе неплохо. Но сейчас ему хотелось видеть Елену. Просто знать, что она существует как что-то реальное. Он нашел ее в приемной, - она упаковывала бинты в небольшую сумочку. - Елена, - сказал он быстро, - не можете ли вы уйти? Нам надо поговорить. Он нервно дернул ее за халат. Она взглянула на него: он смотрел на нее невидящими глазами. Она поняла, что ему нужно. Нетрудно было понять. - Минутку. Она скрылась в маленькой комнатке и вышла оттуда уже без халата. - Идемте, - сказала она. - Но надолго я не могу. На несколько минут. Они вышли из госпиталя. Машинально направились к площади, где были казнены греческие солдаты. Там они прислонились к стене, к которой прислонялся Квейль в тот вечер, когда расстреливали солдат. Он думал об этом теперь. Сцена казни вновь предстала пред ним, но на этот раз не греческие солдаты подвергались расстрелу, а Констэнс и Соут. Елена молча наблюдала за ним. Резко повернувшись к ней, он сказал: - Нам надо пожениться. Она только посмотрела на него. - Это единственный выход. Я знаю, чего я хочу. - Да? - протянула она. И улыбнулась ему. - Да, Елена. Вы сами знаете, что это так. Говорите, что хотите, но это так. - Сказать легко, сделать трудно, - возразила она. - Это очень трудное дело, Джон. - Почему? Да все равно. Мы это сделаем. Почему нет? - Это просто невозможно, Джон. Я не хочу потом раскаиваться. - Мы должны это сделать. Я знаю, что будут трудности. Но я попрошу Хикки уладить дело. Вы можете тогда вернуться в Афины, если пожелаете. Почему мы не можем это сделать? - Вы отдаете себе отчет в том, что собираетесь делать? Вы знаете, что вас ждет, если вы женитесь на гречанке? - А что? - Я не ребенок. Я видела, как вы относитесь к грекам... Нам обоим будет трудно. А когда вы уедете отсюда... - Мы будем только счастливы, если уедем отсюда, - нетерпеливо сказал Квейль. - У меня здесь семья. Вы забываете. Я и хотела бы, но не могу. - Зачем столько рассуждений? - Это не рассуждения. Вы знаете, что если захотите, я не откажу вам ни в чем. Но я должна быть благоразумной. Должна сдерживать вас. Мы должны считаться со многим. Мы создадим себе трудности, если я пойду вам навстречу, не считаясь ни с чем. Вы знаете мои чувства к вам. Я знаю ваши чувства ко мне. Но дело не так просто. Она высказала это с такой прямотой, что он удивленно посмотрел на нее. - Я еще не сказал, что люблю вас. Я не хотел пользоваться этим словом, чтобы выразить то, что я чувствую. Но это так. Я знаю, что это так. Я люблю вас и хочу, чтобы вы были моей женой. - И я хочу, Джон. Правильно. Но это не так просто. Дайте мне подумать. Пожалуйста... - Разве вы еще не думали? - Думала... Но дайте мне еще подумать... теперь, когда вы высказались. Пожалуйста, Джон. - Сколько времени вам надо? - Не знаю. До завтра. До сегодняшнего вечера. До тех пор, пока я обдумаю. - До вечера, - сказал Джон. - Я хочу знать, Елена. - Хорошо. А теперь мы должны вернуться. Мне пора. - Ладно. По узкой тропинке они пошли к госпиталю. - Я приду вечером, - сказал он, когда она открывала дверь. - Да. Но вы тоже подумайте, Джон. - Я думал, - сказал он. - И я знаю. Вы подумайте. - Хорошо. До свиданья. - До свиданья, - ответил он и зашагал прочь. Квейль постучался к Хикки и вошел, не дожидаясь ответа. Хикки раздевался, собираясь мыться. Он сидел на кровати в нижней шерстяной рубашке с короткими рукавами, - подтяжки свисали по бокам, - и стаскивал сапоги. - Можно поговорить с тобой минутку, Хикки? - спросил Квейль. - Конечно. Садись. Ну и подлое дело разыгралось сегодня. - Да. - Никогда не думал, что человек на это способен. - Бедняга Ричардсон, - сказал Квейль. Хикки тряхнул сапогом, который держал в руке, и нахмурился. - Из него вышел бы прекрасный летчик. Всегда можно было на него положиться. - Да. Послушай, Хикки, - сказал Квейль быстро, - я пришел поговорить с тобой о Елене. - Что такое? - Простая формальность. Ты не возражаешь, если мы поженимся? Хикки быстро поднял на него глаза, затем широко улыбнулся: - Вот так так! Кто бы мог подумать? Квейль тоже улыбнулся. В эту минуту сказалось их тяготение друг к другу, тяготение и сходство между ними. Квейль видел в Хикки смесь разумной сдержанности и поступков буйных, как его рыжие волосы. В воздухе Хикки всегда был осторожен и всегда прав. Его улыбка была так же приятна, как и взгляд его светло-зеленых глаз, и всегда он любил шутку. Хикки так же смотрел на Квейля, Их мнения друг о друге были почти тождественны. Хикки знал, что Квейль никогда не сделает ничего опрометчивого в воздухе, что он разумно сдержан на земле, что он старше своих лет. Этот человек среднего роста, с резко выраженными чертами лица был слишком уверен в себе в воздухе, чтобы оступиться на земле. Он взглянул на улыбающееся лицо Квейля. - Знаю, знаю, - сказал Квейль. - Верно? - спросил Хикки и ухмыльнулся. - Конечно. Мне самому смешно. - Ну что ж! Мог меня и не спрашивать. - Так полагается по уставу. - А ты всегда строго придерживаешься устава? Квейль рассмеялся. - Когда ты собираешься венчаться? - спросил Хикки. - Не знаю. Завтра. - Мы получили приказ вернуться в Афины, - сказал Хикки в раздумье. - Немцев ждут со дня на день. "Харрикейны" уже вылетели в Салоники. - А зачем нам возвращаться в Афины? - Не знаю. Здесь нас немцы просто искрошат. Шесть "Гладиаторов". - Получим мы подкрепление? Они обсуждали вопрос спокойно и деловито. - Вряд ли. Похоже, что "Гладиаторам" пришел конец. - Ты хочешь сказать, что нам дадут "Харрикейны"? - Вероятно, - сказал Хикки. - Знаешь, Джон, я буду жалеть. - Что ты! Почему? - И ты пожалеешь. "Харрикейн" - весь скорость и никакой акробатики. В глазах темнеет при каждом вираже, и нужна целая миля, чтобы сделать петлю. - Не будь романтиком. "Гладиаторы" отжили свой век. - Верно, - сказал Хикки. - Но ты не хуже меня знаешь, что "Гладиатор" - последняя возможность боя в одиночку. Я люблю такой бой. А на "Харрикейне" чувствуешь себя вроде второго пилота на бомбардировщике. - Да, пожалуй, - согласился Квейль. - Вот то-то и оно. Я буду жалеть, - повторил Хикки. - Но за ребят я рад. Им будет лучше на скоростных машинах. - Кому? - Финну, Констэнсу и другим. Странно будет без Херси. Вместо него - новички. - Да, - сказал рассеянно Квейль. Они помолчали с минуту, затем Хикки бросил сапог на пол и встал. - Как ты думаешь переправить ее в Афины? - спросил он. - Не знаю, - сказал Квейль. - Как-нибудь устрою. Может, ты поможешь? - Возможно. Попытаюсь. Ну а теперь, я думаю, можно тебя поздравить? - Спасибо. Когда возвращается в Афины "Бомбей", если только он возвращается? - Через несколько дней, - сказал Хикки. - Он вылетит после нас. - Может быть, он прихватит ее? - Посмотрим. - Спасибо, Хикки. - Не стоит, Джон, не стоит, - и Хикки широко улыбнулся. 13 Выйдя от Хикки, Квейль прошел к себе. Он проспал до восьми часов, потом оделся и спустился вниз. Хикки опять распорядился подать завтрак в вестибюль, и все сидели уже за столом. Снова Квейля пронзила мысль, что их осталось только шестеро. Он ел черствый греческий хлеб и пил густую рецину, имевшую вкус скрипичной струны, так она отдавала канифолью. Потом вышел из разрушенного подъезда гостиницы и поспешил в госпиталь. Луны не было, земля после двух солнечных дней была сухая и твердая. Квейль ждал Елену в приемной. Она вышла в длинном желтом пальто и в маленькой желтой шапочке медицинской сестры. Щеки ее слегка запали. Глаза казались большими в разрезе, тянувшемся от переносицы до скул. Полнота ее скрадывалась покроем пальто. Спустившись с крыльца, они направились к разбитому бомбежкой мосту у озера. По городу они шли молча, но на дороге, окутанной белым туманом, Квейль нарушил молчание. - Вы уже обдумали? - спросил он. - Но прежде чем вы скажете, я скажу вам. Я думаю, мне удастся отправить вас в Афины на "Бомбее". Это транспортный самолет. Нас посылают обратно в Афины. - Вы возвращаетесь? Вы возвращаетесь в Афины? Когда? - заинтересовалась она. - Завтра или послезавтра. Не знаю. Но вы можете вернуться туда на "Бомбее", Так как же вы решили насчет... - Не знаю, - сказала она. - Это совсем другое дело, раз вы возвращаетесь. Совсем другое дело. Что будет с нами в Афинах? Не думаю, что я смогу поехать, - я не могу бросить работу. - Я это устрою. Старшая сестра... - Но даже если так, что