Томас Белли Олдрич. Воспоминания американского школьника ------------------------------------------------------------------- Печатается по изданию: Москва: Молодая гвардия, 1991 Перевод с английского Т. ГРАББЕ и З. ЗАДУНАЙСКОЙ OCR Hope hope@mail.kemtipp.ru ------------------------------------------------------------------- 1 - Том, - сказал за обедом папа, - через неделю мы едем к дедушке, на север. В Ривермуте ты поступишь в школу. Я положил вилку. - Через неделю?.. На север?.. Как же это я уеду через неделю, когда я только что начал строить в нашем саду, за старым колодцем, шалаш из веток? Позавчера я нашел в кустах гнездо с пятью пестрыми яичками: птенцы ни за что не вылупятся раньше, чем через две недели. И зачем на север? Соседские мальчики, Джек и Боб, рассказывали мне, что там всегда ужасно холодно и с утра до вечера с неба сыплется снег. Снег - это что-то вроде хлопка, но очень холодного. На севере нет ни цветов, ни зелени, деревьев мало, и они стоят ободранные. Солнце не показывается ни на минуточку, и люди ходят закутанные с ног до головы в мохнатые шкуры - одни носы торчат из-под шапок. - Я совсем не хочу ехать на север, - сказал я. - Почему же ты не хочешь? - спросил папа. Я рассказал все, что я знал о севере. Папины брови поднялись, как две запятые, и на лбу собрались морщинки. - Кто набил твою голову такими глупостями? - Это не глупости. Джек и Боб очень умные мальчики, и они знают это наверное. После обеда папа повел меня к себе в кабинет. - Сядь, Том, и не болтай ногами, - сказал он. - Я расскажу тебе про север. Вот что рассказал мне папа. На севере бывает холодно только зимой. Тогда там вправду падает снег, но это очень весело: из него можно лепить мячики-снежки, а со снежных гор можно кататься на санках (это такие тележки без колес). Летом там бывает так же, как у нас: тепло, растет трава, и все ходят без пальто. Ривермут очень хороший город. Он почти на самом берегу моря; посередине города протекает река. Все ривермутские мальчики умеют грести и управлять лодкой. Мама и папа родились и выросли в Ривермуте. Дедушка живет там постоянно. Он написал папе, что очень хочет познакомиться со своим внуком, - это со мной. Я буду жить у дедушки и учиться в той самой школе, где учился папа. Дедушка раньше был капитаном на корабле. Он объехал весь свет. Во время кораблекрушения ему повредило ногу сломанной мачтой. С тех пор он немного хромает и всегда ходит с тростью. - Теперь я тебе покажу, как мы поедем в Ривермут, - сказал папа. Он выдвинул ящик стола и вытащил большую карту. - Смотри, Том, вот этот кружок - Новый Орлеан, вот - Бостон. До Бостона мы поплывем на корабле. Папа красными черточками нарисовал, как будет плыть корабль. - А вот эта черная точка около Бостона - Ривермут. Из Бостона в Ривермут нас довезет поезд. Я еще никогда не ездил ни на корабле, ни на поезде. "А ведь, пожалуй, это хорошо, что мы едем в Ривермут", - подумал я. Когда же папа сказал мне, что дедушка купил для меня пони, и пони уже стоит в конюшне, я запрыгал на одной ноге. Папа засмеялся. - Ну, решай, Том, - сказал папа, - если ты уж так не хочешь ехать, мы можем остаться в Новом Орлеане. - Ну, нет, - закричал я, - непременно поедем в Ривермут! 2 В газете было напечатано объявление: Быстроходный пакетбот "Тайфун", совершающий постоянные рейсы между Бостоном и Новым Орлеаном, отходит 11 мая в час пополудни. Лица, желающие предпринять путешествие, благоволят приобрести билеты в корабельной конторе на улице Мира. Контора покорнейше просит доставить грузы на борт не позже 10 мая. Папа купил три билета: для мамы, для себя и для меня. И в назначенный день в 12 часов мы стояли на палубе "Тайфуна" среди корзин, сундучков и сундуков. Вокруг суетились загорелые люди в фуфайках и шапочках с помпонами. С верхнего мостика гудел сквозь рупор чей-то голос. Я задрал голову и посмотрел вверх. Там стоял, наклонившись над перилами мостика, капитан. Его медный рупор блестел на солнце. Щеки капитана раздувались, точно пузыри для плаванья. Уже к часу на пакетботе все было в порядке. Последние ящики и бочонки скатились в трюм, исчезли длинные, перемазанные дегтем сходни, грузчики остались на берегу, матросы стали по местам. За бортом раздался пронзительный свисток. К "Тайфуну" подходил, взбивая воду, как сливки, пузатенький буксирный пароходик. На черной корме блестела золотыми буквами надпись: "Альбатрос". Наши матросы перекинули на буксир канат. "Альбатрос" запыхтел, зафыркал и потащил наш тяжелый пакетбот на середину Миссисипи. Однажды я видел у нас в саду, как муравей тащил личинку в десять раз больше, чем он сам. "Альбатрос" был точь-в-точь, как этот муравей. Я стоял, держась за перила, и смотрел, как отползает назад новоорлеанский берег, как уменьшаются дома и корабли, стоящие в порту. Скоро они пропали вдали, и мимо нас потянулись одни кипарисы, обросшие мхом, да илистые топи. "Тут, наверное, живут змеи и аллигаторы", - подумал я. Река сделала крутой поворот, и папа сказал мне: - Том, смотри, как хорошо отсюда опять виден город. И в самом деле, Новый Орлеан был виден точно с горы. Но теперь он стал похож на кучу спичечных коробочек, а блестящий купол большого собора казался не больше маминого наперстка. Пароходик вывел пакетбот в залив, сбросил наш канат прямо в воду, зашипел, засвистел и побежал обратно в Новый Орлеан. А "Тайфун" развернул паруса и понесся по ветру. Целый день просидел я на куче канатов возле рулевого: прислушивался к непонятной команде капитана и смотрел, как поворачивается штурвальное колесо, карабкаются по вантам матросы и проплывают вдалеке берега. Только вечерняя темнота и вечерний холод загнали меня в каюту. Я спустился по узкой лесенке. Глаза сами зажмурились от яркого света. В каюте было уютно. Над круглым столом покачивалась тихонько большая лампа; стаканы, вилки и ножи приплясывали и звенели. Папа усадил меня за стол и пододвинул ко мне тарелку. Но все кушанья почему-то немножко пахли дегтем, и мне не хотелось есть. Я принялся рассматривать пассажиров. Прямо против меня сидел сухонький, совершенно лысый старичок. Его лысина блестела под лампой, как бильярдный шар. От носа к подборку шли складки, и, улыбаясь, он показывал длинные, желтые, как у лошади, зубы. Он был одет в клетчатые панталоны и узкий сюртук. Его белый высокий воротник подпирал щеки и, кажется, мешал ему есть. Я знал, что этот старичок - отставной капитан, мистер Трик. Когда я ходил с папой покупать билеты, я видел в корабельной конторе желтое объявление с красными печатями: ...Совладельцем вышеупомянутых господ Тэчер и Смит является мистер Джозеф Трик, капитан в отставке, права коего на четверть пакетбота "Тайфун" изложены в нижеследующих пунктах... Спросить или не спросить: мистер Трик, какая четверть "Тайфуна" ваша? На носу или на корме? Нет, лучше завтра узнаю у матросов. Рядом с капитаном сидела высокая плоская дама с соломенными кудельками, в зеленом платье. Она рассматривала меня в лорнетку и ласково улыбалась. После ужина дама раскрыла свой огромный зеленый редикюль, вынула конфетку и, протягивая ее мне, обратилась через стол к маме: - Вы позволите полакомиться вашему крошке? Но раньше, чем мама успела ответить, я громко сказал: - Мне уже девять лет. Я терпеть не могу сладкого. Сладкое-то я очень любил. Но чего это она вздумала называть меня крошкой? Все засмеялись, а громче всех молодой человек с рыжими бачками. Он смеялся очень странно, точно сыпал крупный горох на жестяное блюдо. Очки прыгали на его длинном носу. "Ну, что тут смешного?.." - подумал я, встал и пошел в нашу каюту. ---------- На другой день я проснулся очень рано. Моя койка раскачивалась, как качели. Умывальный кувшин прыгал в своем медном гнезде и плескал водой. Над головой все время менялись местами потолок и стена. Лампа гуляла от одного угла к другому. Я вскочил и стал одеваться. Мне было как-то не по себе - рот облепило чем-то невкусным, и немножко кружилась голова. Но я все-таки выбрался на палубу. Пассажиры еще спали. Матросы что-то делали с парусами - натягивали какие-то канаты, закрепляли какие-то узлы. Я не отходил от матросов. Как они ловко карабкаются по вантам! Как они интересно ругаются! "Семь дюжин чертей!.. Чтоб тебе висеть на грот-мачте вверх ногами..." - повторял я шепотом. Один из матросов особенно понравился мне. У него были очень широкие плечи, а борода, серая от седины, росла не на подбородке и не на щеках, а прямо из шеи. Он приветливо улыбнулся, хлопнул меня по плечу и сказал: - Здорово, молодой моряк! Приучайтесь, приучайтесь к делу! Я решил подружиться с ним и целый час ходил за стариком по пятам. Это было вовсе не так просто: палуба качалась и шевелилась как живая; ноги у меня так и разъезжались. А матрос бегал как ни в чем не бывало. Его подошвы точно прилипали к полу. На корме матрос остановился, засучил рукава и принялся сматывать мокрый канат. Что за удивительный человек! Руки у него от ногтей до самых плеч были разрисованы. На правой руке, возле локтя, - корабль на всех парусах, пониже - якорь и сердце, проткнутое стрелой, на левой руке - извивающийся дракон и женщина с рыбьим хвостом и зелеными волосами. Я хотел спросить матроса, откуда это у него такие картинки, но мне вдруг стало так плохо и так тошно, что я отошел и сел на скамейку. Рот у меня пересох, язык как-то странно вырос, и что-то тяжелое поползло от живота к горлу. "Я, кажется, болен, - подумал я, - может быть, умираю", и мне захотелось к маме. Я с трудом встал со скамейки и поплелся в каюту. По дороге мне попалась вчерашняя зеленая дама. - Бедный малютка! - вскрикнула дама и прижала мою голову к своей груди. "То крошка, то малютка..." Я хотел оттолкнуть ее, но у меня не хватило сил. Я только всхлипнул и даже сам прижал щеку к ее зеленому платью. Дама обняла меня за плечи и потащила к маме. Я плохо помню, что было дальше. Целыми днями я лежал на корабельной койке и уныло глядел в потолок. Нас бросало то вверх, то вниз, то вправо, то влево. Медная лампа, не переставая, качалась у меня перед глазами и нудно дребезжала. "Неужели она не успокоится ни на одну минуту? - думал я. - Как она противно дрожит. Меня бы не тошнило так, если бы она не дрожала. Я умру, я непременно умру, если она не остановится". Мама давала мне кусочки лимона и воду со льдом. Она тоже была бледная и тоже глотала все время ломтики лимона и ледяную воду. Однажды утром я проснулся от пушечного выстрела. - Мама, пираты! - закричал я и стал искать под подушкой свой медный пистолет. - Какие там пираты! - сказал папа. - Это наш "Тайфун" салютует мысу Код. Завтра мы будем на земле. Земля! Меня сразу перестало тошнить. Я натянул штаны и куртку и в первый раз за много дней поплелся за папой завтракать в кают-компанию. На следующий день я с утра выбрался на палубу и сразу же отправился на поиски матроса с картинками. Я нашел его на носу судна, за починкой паруса. Он не забыл меня и сказал приветливо: - Надеюсь, вы совсем поправились, мастер... Не имею чести знать вашего имени. - Том Белли, - представился я и, в свою очередь, спросил: - Вас, сэр, надеюсь, зовут не "Тайфун"? - О, что вы, мастер Том! Я хоть и старый тайфунец, но зовут меня Бенжамен Уатсон из Нантукета. Мы очень подружились, и матрос Бен рассказал мне кучу историй из своей жизни. Он три раза объехал вокруг света, охотился на китов, два раза чуть не утонул во время кораблекрушения и один раз чуть не сгорел во время пожара на корабле. Я попросил Бена еще раз показать мне свои картинки - русалку и дракона. Он охотно засучил рукава и даже расстегнул ворот фуфайки. Оказалось, что грудь у него разрисована так же густо, как и руки. Матрос Бен был настоящий ходячий альбом. "Это он хорошо выдумал, - решил я. - Листы с рисунками могут затеряться или упасть за борт, а картинки старого тайфунца всегда с ним". - Мистер Бен, не согласитесь ли вы сделать и у меня на груди небольшой рисунок мне на память? - попросил я Бена. - Охотно, мастер Том, - сказал Бен. - Для этого надо наколоть кожу иголкой и втереть краску. Предупреждаю вас, это немножко больно. - Пустяки, я не боюсь. - И мы пошли в кубрик за иголкой и красками. Но по дороге мы встретили папу. Папа заявил, что я хорош и без рисунков, и увел меня в каюту. - Помоги мне затянуть ремни на чемоданах, Том, - сказал папа. Через час мы подойдем к Бостону. 3 Папа читает газету. Мама вполголоса разговаривает с какой-то незнакомой дамой. Сидят точно в комнате. И правда, вагон похож на комнату: потолок, двери, стены, окна. Но и потолок, и двери, и стены, и окна все время дрожат. Под полом что-то стучит: тарах-тах-тах, тарах-тах-тах. Окна звенят, вагон несется, как будто его тащат сто тысяч лошадей. Я прижался носом к стеклу и смотрю на деревья, полянки, домики. Они убегают, точно их кто-то тянет назад, к Бостону, а на их место сейчас же выбегают новые. Вдруг прямо под нами заблестела вода. Колеса стучали гулко и четко. А что, если мост провалится? Но вот и река убежала к Бостону. Из-за поворота выплыла ферма. Возле дома с красной крышей дерутся мальчишки. Наверное, побьет тот, в клетчатой куртке. На каждой станции, как пружинный чертик из коробочки, выскакивает человечек в форменной фуражке, с зеленым флагом в руках. Он размахивает флагом, как будто хочет нас остановить. Но наш поезд только свистит и несется дальше. Он - экспресс и не обращает внимания на маленькие станции. Но вот все чаще и чаще замелькали разные строения. Мелькнула фабричная труба, четырехугольная башня водокачки. Поезд пошел медленнее и въехал в длинное, открытое с двух сторон деревянное здание. Паровоз зашипел, зафыркал и остановился. - Станция Ривермут! - закричал кондуктор. - Как? Уже?.. Носильщики подхватили багаж, и мы вышли на платформу. Мама бросилась на шею к высокому господину в сером цилиндре и сером длинном сюртуке. Белый крахмальный воротничок доходил ему до ушей. Волосы были еще белей воротничка. Это мой дедушка, капитан Н╦ттер. Дедушка расцеловал маму, крепко потряс руку папе, а меня обнял за плечи и сказал: - Э, да ты совсем мужчина! Я и не ожидал, что у меня такой большой внук. Мы вышли из дверей вокзала и уселись в старую дедушкину коляску. - Дедушка, - спросил я, - как поживает пони? - Прекрасно, мой друг, прекрасно, - ответил дедушка. - Она уже целый месяц стоит в конюшне, ест овес и скучает по своему хозяину. Коляска катилась по тихим, похожим на аллеи улицам Ривермута. Старые вязы, как солдаты, стояли двумя шеренгами по краям дороги. Приземистые домики с палисадниками смотрели на улицу небольшими окошками. Окошки были заставлены цветами, и белые занавески надувались от ветра, как паруса. На широких лепных карнизах пастушки пасли барашков, корабли плыли по волнам, и воины размахивали копьями. Улицы Ривермута были чисто выметены, и вместо городской пыли ветер разносил во все углы соленый запах моря. Река пересекала город и убегала к заливу. Дедушкин Рыжий неторопливо стучал большими копытами, старая коляска покачивалась на рессорах и скрипела. Из окон высовывались старики с трубками в зубах. Женщины в передниках подходили к изгороди палисадников и с любопытством смотрели нам вслед. - Вот мы и дома, - вдруг сказал дедушка. Коляска остановилась. ---------- Тетушка Эбигэйль, дедушкина сестра, встретила нас в передней. Окон в передней не было. Посередине потолка на крючке висел фонарь с красными и зелеными стеклами. Зеленый зайчик дрожал на медном замке большого сундука в углу. "Наверное, дедушка брал этот сундук с собой на корабль", - подумал я. Толстая румяная служанка Китти в накрахмаленном переднике и чепце сейчас же засуетилась вокруг нас: появились жесткие от крахмала полотенца, мыльница с розовым душистым мылом, кувшин с водой, щетки и щеточки всякого рода - для платья, для волос, для ногтей, для сапог - жесткие и мягкие, с ручками и без ручек. Через полчаса, вычищенные и умытые, мы сидели в столовой за круглым столом. Тоненькие струйки пара подымались из-под крышек соусников и мисок и разносили вкусный запах. Запах щекотал в носу. Мне захотелось есть. Хорошо бы разом поднять все эти крышки и посмотреть, что там в мисках. Но у тетушки Эбигэйль был такой важный вид, что я не смел пошевелиться и смирно сидел, сложа на коленях руки. Тетушка командовала, будто это она была в молодости капитаном, а вовсе не дедушка. - Фред, налейте себе еще вина. - Люси, вы ничего не едите. - Китти, положите Тому крылышко цыпленка. Не это! побольше. - Ах, Дэниэль, сколько раз я должна напоминать, что уксус вам вреден? Сама тетушка ела очень деликатно. Она держала вилку и нож, далеко отставляя мизинцы. Мизинцы, как и вся тетушка, были сухие и колючие. На тетушке было серое с высоким воротником платье, твердое и шуршащее. Белоснежный чепец топорщился над седыми букольками (в доме Н╦ттер любили крахмал). На щеке мисс Эбигэйль сидела большая бородавка с тремя волосками. Волоски тоже торчали как накрахмаленные. Перед прибором тетушки выстроились батареей склянки, флаконы и коробочки. В склянках перламутром переливалась микстура, в коробочках блестели коричневые шарики пилюль. Тетушка принимала лекарства перед супом и после супа, перед жарким и после жаркого, перед сладким и после сладкого. Она сама любила лечиться и любила лечить других. - Люси, - сказала она маме, - у вас утомленный вид. Примите эту укрепляющую микстуру. Она вам очень поможет. И тетушка приготовилась накапать в рюмку микстуру, пахнущую горьким миндалем, но мама замахала обеими руками. - Отдых после дороги будет лучшим лекарством, - сказала она. Во время этого разговора кто-то фыркнул за моей спиной. Я обернулся. Китти уткнула лицо в передник и тихонько смеялась. Она подмигнула мне исподтишка левым глазом и незаметно кивнула в сторону тетушки. После обеда взрослые перешли в гостиную. В гостиной чинно стояли диваны и кресла с прямыми спинками. На каждой спинке ленточками была прикреплена вязаная или вышитая салфеточка. Лакированные столики и полочки лоснились, как будто их только что вымазали маслом. Всюду на полочках, на столиках, на камине были расставлены по росту вазочки и фарфоровые куколки - собачка в цилиндре, два голубка, пастушка с овечкой, розовый, как конфета, поросенок, тележка с незабудками, дама в капоре, дама с зонтиком, дама в туфельках на красных каблучках. - Том, - сказал мне дедушка, - пойди-ка ты посмотри дом и проведай свою лошадку Джипси. - Благодарю вас, - ответил я, - с удовольствием. - И я тихонько вышел из столовой. За дверью я подпрыгнул на одной ноге и побежал во всю прыть по длинному коридору. С грохотом повалился один из желтых стульев, рядком стоявших вдоль стены. Я сам чуть не свалился на скользком навощенном полу, но вовремя удержался и побежал дальше. Ведь в конюшне меня ждала Джипси! Выходная дверь не хотела отворяться. Она была тяжелая, из резного темного дуба. Чтобы повернуть медную ручку, мне пришлось повиснуть на ней всем телом. Бегом пробежал я фруктовый сад и двор, с треском распахнул дверь конюшни и, запыхавшись, остановился на пороге. В конюшне было темно. В глубине фыркали и переступали с ноги на ногу невидимые лошади. Когда глаза привыкли к темноте, я разглядел дедушкиного Рыжего, который привез нас с вокзала, и в самом углу конюшни мою дорогую Джипси. Я обнял ее за шею и сто раз поцеловал в мохнатые уши и ноздри. Джипси была прехорошенькая. Шерсть черная, лоснящаяся, хвост пушистый, торчащие ушки, а глаза умные и веселые. Я разговаривал с лошадкой, причесывал ей гриву, заплетал и расплетал ей хвост до тех пор, пока она не наступила мне на ногу, так что я только охнул и подскочил на месте. "Кажется, мои нежности надоели ей", - подумал я и пошел, прихрамывая домой. - Китти, где я буду ночевать? - спросил я, просунув голову в дверь кухни. Китти мыла посуду. - Разве вы еще не видели вашей комнаты, мастер Том? - сказала она. - Подождите, я вам сейчас покажу. Китти поставила тарелки и вытерла фартуком руки. - Вот сюда - первая дверь по коридору налево. За дверью налево оказалась узенькая лестница. Деревянные ступеньки скрипели на разные голоса. Наверху лестницы опять была дверь. Китти распахнула ее. - Пожалуйте, мастер Том! Собственная комната! Собственная комната! И какая удивительная! Одна стена высокая, другая низкая, и потолок совсем косой, как в шалаше. В комнате стоят кровать, стол, умывальник, полка с книгами и большое кожаное кресло с высокой спинкой, утыканной медными гвоздиками. Над кроватью висит ружье. Я осторожно снял его и осмотрел со всех сторон. В ружье, правда, не хватало собачки, но зато оно было самое настоящее. Я вынул из кармана свой пистолет и повесил его рядом с ружьем на стенку. - Китти, - спросил я, - отчего в моей комнате такой кривой потолок? - Оттого, что она прямо под крышей, - ответила Китти. - Сказать по правде, здесь была кладовая. Капитан Н╦ттер и мисс Эбигэйль воевали из-за нее целую неделю. - Почему воевали? - Ваш дедушка говорит, что мальчику нужна отдельная комната - это приучает его к самостоятельности. А ваша тетушка говорит, что какое же это хозяйство без кладовой и что в отдельной комнате мальчик приучается не к самостоятельности, а к баловству. Пусть спит за ширмой. Но ваш дедушка все-таки взял верх. Мисс Эбигэйль два раза упала в обморок и три дня хлопала дверьми. А что было, когда капитан Н╦ттер продал фисгармонию!.. - Зачем дедушка продал фисгармонию? - А чтоб купить вам лошадку. Тетушка кричала, что в каждом приличном доме должен быть музыкальный инструмент и что теперь ей стыдно будет впустить в гостиную миссис Гарленд и миссис Гаукинс. Но ваш дедушка сказал: "Миссис Гарленд как-нибудь обойдется без фисгармонии. Я хочу, чтобы из мальчика вышел мужчина, а не размазня". Продал фисгармонию и купил лошадку. Китти засучила рукава и пошла в кухню домывать тарелки. Я перетрогал все вещи и остановился возле полки с книгами. Книги стояли в два ряда. "Тысяча и одна ночь", - читал я названия на корешках, - "Робинзон Крузо", "Дон Кихот Ламанчский, хитроумный идальго", "Путешествия Гулливера в чудесные страны". Я взял "Дон Кихота" и уселся поглубже в кресло. 4 Спицы шевелились в руках тетушки Эбигэйль и легонько позвякивали. К ряду серых петель прибавлялся новый серый ряд, за ним другой, третий - и чулок медленно вырастал. Дедушка совсем спрятался за листами газеты. "АКТУ ЯАКСТУМ..." - просвечивают жирные буквы. Что это значит? Ах, да это я читаю наоборот. "Ривермутская утка" - называется дедушкина газета. Какое смешное название! Но я не смеюсь. Сегодня в три часа уехали папа и мама. Где они теперь проезжают? Может быть, через мост, может быть, через туннель? Паровоз пыхтит, колеса стучат, только в окошко ничего не видно - темно... Я еще никогда не оставался без мамы больше чем на три часа. А теперь не увижу ее целый год. И папу тоже. В горле у меня защекотало, и ресницы стали мокрые. Дедушка молчит целый вечер. Придвинул к самому носу свечу, надел очки и читает свою "утку". Только что-то давно он не переворачивал страниц. Э, да он, кажется, заснул! Вон как посвистывает носом. Листы газеты наклоняются все ниже и ниже. Вот угол газеты зацепился за фитиль, и синяя струйка побежала по бумаге. Дедушка встрепенулся, затушил рукой огонь и перевернул страницу, как будто вовсе не спал. Дедушка часто засыпает по вечерам в своем кресле, но не любит, чтобы это замечали. Газета постояла прямо одну минуту, потом стала опять наклоняться. Качнулась раз, другой и совсем улеглась на свечу. Бумага вспыхнула. - Дедушка! Дедушка! - закричал я. - Горит! Дедушка вздрогнул и вскочил. - Ну, что ты кричишь? - сказал он, сбросил на пол горящие листы и затоптал ногами. Тетушка Эбигэйль даже не пошевельнулась, только вздернула брови и презрительно посмотрела на дедушку. Она привыкла к таким пожарам. "Ривермутская утка" сгорала у нее на глазах, по крайней мере, сотый раз. Дедушка вынул из кармана большие часы, щелкнул крышкой и сказал: - Люси и Фред сейчас подъезжают к Бостону. Я заморгал глазами, чтобы не разреветься, сполз с кресла и пошел на кухню к Китти. На кухне горели, как жар, медные кастрюли. Пахло миндальным пирожным, которое делали сегодня на сладкое. Китти сидела у стола, шила и напевала себе под нос. Она усадила меня на высокую табуретку и принесла остатки пирожного. Чтобы развеселить меня, Китти спела две ирландские песенки: одну об охотнике О'Конноре, а другую - о трех веселых подмастерьях, выпивших целую бочку джина. Потом она представила, как ссорится толстый ривермутский доктор с тощим ривермутским аптекарем и как тетушка Эбигэйль глотает пилюли. Она так похоже подняла плечи, поджала губы и оттопырила мизинцы, что во всякое другое время я хохотал бы целый час. Но тут я только улыбнулся. В этот день глаза были у меня на мокром месте. Тогда Китти обняла меня за плечи и сказала: - Ах, мастер Том, мастер Том, как вам не стыдно плакать! Вы разведете у меня на кухне такую сырость, что я, наверное, схвачу насморк. И о чем вам плакать? Ваши папа и мама никуда не пропали. Они будут писать вам длинные письма и навестят вас через год. Я знала одну девушку. Вот она была действительно несчастная - одинокая и покинутая в чужом краю. И Китти рассказала мне очень грустную историю. Девушка жила в Ирландии и работала на своем картофельном поле. Поле у нее было невелико - вот с эту сковородку, - а тут еще три года не было урожая. Девушка собрала все свои пожитки: два передника, бабушкину шаль, щербатую миску и сетку для ловли дроздов. Сетка ей была не очень-то нужна, да уж такое было у нее имущество. Связала она свое добро в узелок и отправилась на большом корабле в Америку искать счастья. Ей было очень страшно ехать в чужую страну, где у нее не было ни родных, ни знакомых, и она часто плакала. Один матрос заметил, что она целые дни сидит на палубе и трет глаза ладонью. Он прошелся мимо нее раз, другой, а потом заговорил с ней: - Что вы сидите в своем углу, как мышь в трюме, молодая леди? - Остерегаюсь кошки, сэр, - ответила девушка. - Не бойтесь. Пусть меня смоет шквал, если я дам вас в обиду. Они разговорились. Матрос оказался почти что ее земляком. Сам-то он был американец, но дедушка его был родом из Ирландии. Матрос был веселый и добрый человек. И девушка перестала плакать. Теперь она часто смеялась, потому что матрос рассказывал ей смешные истории. Но путешествие приближалось к концу, и девушка опять стала плакать. Ей не хотелось расставаться со своим новым другом. Но расстаться им и не пришлось. Молодая леди, - сказал матрос, когда она уже спускалась по трапу на пристань. - Подождите меня у конторы. Вы хорошая девушка, и я люблю вас всем сердцем. Давайте поженимся. Они поженились и три месяца прожили в береговой гостинице душа в душу. Но деньги, которые ирландка хранила в чулке, пришли к концу, и когда в том месте, где должен быть большой палец, осталась всего одна монета в три доллара, матрос сказал: - Я пойду искать работу. Не беспокойся, жена. Это были его последние слова. Ирландка ждала день, другой, третий - он все не возвращался. Убили ли его злые люди, упал ли он в доках, - но только она его больше не видела. Платить ей было нечем, и хозяин гостиницы прогнал ее. Она поступила в служанки и уехала со своими хозяевами в Бостон. От этих хозяев перешла к другим в маленький городок близ Бостона и служит у них до сих пор. - Так я и осталась одна на свете, как последняя картофелина на обобранной грядке. - Китти! - вскрикнул я, - так это вы про себя рассказывали? - Да, мастер Том, - ответила Китти, вытирая глаза ладонью. Тут наступила моя очередь утешать Китти. Я прижался к ней покрепче и рассказал ей про Новый Орлеан, про наш дом, про шалаш в саду и про матроса с картинками на "Тайфуне". Я забыл его фамилию и помнил только, что у него на руке был морской конь, а на груди фрегат. 5 Стоячие часы в коридоре пробили девять раз. Тетушка Эбигэйль всегда требовала, чтобы ровно в девять часов мы сидели за утренним завтраком. Я уже нажал ручку двери в столовую, но вдруг услышал, что дедушка назвал мое имя. Я остановился и прислушался. - ...новые товарищи и занятия развлекут Тома. Не следует оставлять ребенка одного в нашем стариковском доме. Это совсем неполезно в его возрасте. - Каковы же ваши намерения, Даниэль? - произнес голос тетушки. - Я думаю сегодня же отвести его в школу к мистеру Гримшау. Сердце у меня забилось. Сегодня же в школу! Я долго ждал этого дня и много раз представлял себе, как я войду в класс, как меня обступят мальчики, и я сразу со всеми подружусь; на перемене я буду быстрее всех бегать и лучше всех играть в мяч. Но я никак не ожидал, что это будет так скоро. И мне стало страшно. Я вошел в столовую. - Ты опоздал на три минуты, Том, - сказала тетушка. - Садись и пей кофе. После завтрака я сообщу тебе что-то важное. Я наскоро проглотил свою чашку кофе, и тетушка начала: - Том, я и твой дедушка решили, что с сегодняшнего дня ты начнешь посещать школу. Мы надеемся, что ты будешь примерно вести себя и хорошо учиться. Пойди, надень другую курточку. Китти уже снесла тебе наверх свежий воротничок. Я быстро переоделся и опять спустился вниз. Дедушка ждал меня с цилиндром и тростью в руках. Но не так-то легко было вырваться из рук тетушки Эбигэйль. Она раз пять заставила меня повернуться, осмотрела со всех сторон, двумя пальцами сняла с курточки пушинку и собственноручно пригладила щеткой мои вихры. - Смотри, Том, слушайся учителя и осторожно выбирай товарищей. Приличный мальчик дружит только с детьми порядочных родителей. Дедушка взял меня за руку, и мы отправились. Школа называлась очень странно: "Храм Грамматики". Это было кирпичное двухэтажное здание, с окошками без занавесок и с дверью, выкрашенной желтой краской. На большом дворе росло четыре дерева. Вся земля вокруг них была утоптана, и чахлые травинки робко выглядывали только у самых стен дома и вдоль решетки двора. В передней на вешалке висело с полсотни самых разных шляп, а одна лежала в углу на подоконнике, до краев набитая кругленькими камешками. Дедушка спросил, где мистер Гримшау, и нас повели к нему в кабинет. Мистер Гримшау был высокий и худой, с острыми коленями и локтями. Когда он нагнулся, чтобы поздороваться со мной, он стал похож на складную линейку. - Я привел вам внука, мистер Гримшау, - сказал дедушка. - Найдите ему местечко в вашей школе. - Рад служить, капитан Н╦ттер, - ответил мистер Гримшау. Дедушка пожал ему руку и взял со стола свой цилиндр. - Ну, Том, не робей. Мистер Гримшау усадил меня на высокий, жесткий стул с решетчатой прямой спинкой. - Посмотрим, что ты знаешь, - сказал он и стал перелистывать толстую книгу. Я смотрел на него, затаив дыхание. У мистера Гримшау была удивительная прическа. Реденькие волосы веером лежали на блестящей лысине. Каждый волосок отдельно прилегал к желтой коже как приклеенный. - Прочитай-ка этот рассказ, - сказал он и ткнул длинным пальцем в раскрытую страницу. Я прочел без запинки о том, как собака Джой спасла из огня ребенка и положила его к ногам плачущей матери. - Хорошо, - сказал мистер Гримшау. - Теперь скажи мне... Ты приехал из Нового Орлеана? Что ты знаешь о южной флоре? - Я ничего не слыхал об этой даме... Вероятно, она живет в другом городе? Мистер Гримшау засмеялся. - Я спрашиваю, какая растительность на юге? - Это я знаю. В нашем саду росли апельсинные и лимонные деревья, магнолии. Очень много роз было. Бананы. Еще мимозы. - Какое государство расположено на Пиренейском полуострове? - Испания. - А чем занимаются жители Испании? - Я знаю только про двух испанцев: про Колумба и про Дон Кихота. Колумб открыл нашу Америку, а Дон Кихот был рыцарь. Он носил на голове цирюльничий таз и дрался с ветряными мельницами. - Ты, кажется, очень любишь читать, Белли, - сказал мистер Гримшау, улыбаясь. - Посмотрим теперь, как ты пишешь. Напиши-ка сочинение: "Лошадь - полезное домашнее животное". Я подумал и начал писать. На третьей строчке я посадил большую кляксу, испугался и посмотрел на мистера Гримшау. - Ничего, - сказал он, - пиши дальше. Через четверть часа сочинение было готово. Мистер Гримшау взял его и прочитал вслух: "Лошадь полезное домашнее животное. Интересно иметь Лошадь. У меня есть Лошадь. Ее зовут Джипси. Она кусает тех, кого не любит. Один раз я мыл ей передние ноги, она нагнула голову и подняла меня на воздух за понтолоны и бросила меня в лохань с водою, которая стояла возле. Но все-таки она меня любит. Ей уже полтора года. Том Белли" - Ну, хорошо, - сказал мистер Гримшау. - Только надо писать "панталоны", а не "понтолоны". И как бы ты ни любил свою Джипси, - лошадь все-таки пишется с маленькой буквы. А теперь пойдем в класс. В классе шестью рядами стояли зеленые парты. Сорок два мальчика сидели за партами. Когда мы вошли, мальчики как по команде повернули головы и уставились на меня. - Новенький... Вихрастый... Краснокожий... - зашептали со всех сторон. Я почувствовал, что в самом деле становлюсь краснее краснокожего. Ноги у меня прилипли к полу и ни за что не хотели двигаться. Но мистер Гримшау строго посмотрел на мальчиков, и жужжание стихло. Я прошел между двумя рядами парт и сел на третью скамейку, как велел мне мистер Гримшау. - Фред Лангдон, - позвал учитель. Худенький черномазый мальчик вскочил со второй скамейки и подошел к доске. Он вытащил из кармана что-то вроде деревянных щипчиков и зажал ими кусок мела. - Это что за штука, Фред? - спросил мистер Гримшау. - Это такая держалка для мела. Я сделал ее для того, чтобы не пачкать рук. - Вечно ты что-нибудь выдумаешь. Ну, пиши. "Дилижанс вышел из Филадельфии в три часа пополудни. Из Бостона навстречу ему..." Мел выскочил из держалки Фреда Лангдона и покатился по полу. - Ну ты, изобретатель, - сказал мистер Гримшау, - спрячь свои щипчики в карман и пиши, как все. Грифели заскрипели, класс занялся решением задачи. Рядом со мной сидел толстенький мальчик с лицом, осыпанным веснушками, как булочка маком. Мальчик от усердия наклонил голову набок и прикусил кончик языка. Грифель его пронзительно визжал. На всех книжках и тетрадках этого мальчика было написано каракулями: "Перец Виткомб. Ученик ривермутской школы". Перец Виткомб заметил, что я смотрю на него, подмигнул мне и стал делать какие-то непонятные знаки. Знаки были дружелюбные. Я улыбнулся во весь рот и закачал мальчику головой. "С этим непременно подружимся". Рыжий мальчик из четвертого ряда скорчил гримасу и погрозил мне кулаком. "А с этим, наверное, драться будем. Еще посмотрим - кто кого". Туго свернутый бумажный шарик ударил меня в затылок. Я обернулся. С другого конца класса приглаженный мальчик в аккуратной курточке с блестящими пуговицами показывал мне беленький пакетик. Пакетик заскользил из рук в руки и через минуту доехал до моей парты. Я развернул бумажку с надписью: "От Чарлза Мардена". В пакетике лежал кусок медового пряника. "Вот это мило..." Я сунул пряник в рот. "Ой!.." Что-то обожгло мне язык и горло, как будто я проглотил горящий уголь. Пряник был начинен красным кайенским перцем. Слезы брызнули у меня из глаз, рот сам собой раскрылся, как крокодилья пасть. Марден прыснул. Вокруг захохотали. мистер Гримшау постучал линейкой по столу. - Что случилось? - спросил он строго и посмотрел на нас. Сразу стало тихо. Я вытащил платок и сделал вид, что сморкаюсь. - Смеяться можно на перемене, - сказал мистер Гримшау. - На уроке надо вести себя прилично. - И стал диктовать новую задачу. Прозвонил звонок. Мистер Гримшау вышел. Мальчики повскакали с мест и обступили меня. - Молодец! Вот это так молодец! - закричал Перец Виткомб. - Видно, что ты умеешь держать язык за зубами. Мардену бы здорово досталось. На тебе половину моего яблока. Чарлз Марден, мальчик с блестящими пуговицами, протискался сквозь толпу и хлопнул меня по плечу. - Ты хороший парень, Белли, жаль, что я угостил тебя кайенским перцем. Хочешь, будем дружить? Я пожал ему руку, и мы всей толпой побежали во двор. - Эй, новичок, поди сюда! - окликнул меня тот рыжий мальчик, что на уроке грозил мне кулаком. - Раз ты поступил к нам в школу, на тебя надо наложить клеймо. - Если у вас так принято, я согласен. Только что это за клеймо? - Без рассуждений! Сэт Роджерс, ну-ка, помоги! - Брось свои шутки, Конвей! - закричал чей-то голос. К нам подбежал высокий парень. Ему, наверное, было не меньше двенадцати лет. - Оставь в покое Тома Белли! - крикнул высокий парень. - Твоя физиономия может ему не понравиться. Гляди, чтобы он сам на нее клейма не поставил. Поворачивай оглобли! Конвей посмотрел на высокого исподлобья, дернул плечом, но поспешил убраться. За ним поплелся Сэт Роджерс, верная тень Конвея. - Джек Гаррис! Джек! Иди играть! - позвали высокого с другого конца двора. - Сейчас! - крикнул Джек Гаррис и опять обернулся ко мне. - Понимаешь, новенький, этот Конвей ужасный приставала. Он не отлипнет, пока ты его не вздуешь. Но это еще успеется, а сейчас пойдем играть в мяч. Эй, Блэк, где ракетка? Блэк старательно вырезал перочинным ножом свой вензель на коре дерева. Он сложил ножик, сунул в карман и побежал за ракетками. - По местам! - закричал Гаррис. Мячик полетел над головами. 6 - Мастер Том! Мастер Том! Пора вставать! - кричит у меня за дверью Китти. Я вскакиваю как встрепанный. Наскоро одеваюсь и бегу к умывальнику. Брызги так и летят во все стороны. Маленькие озера с островками из мыльной пены разливаются вокруг умывальника. Раз, два - щеткой по волосам, и я готов. В столовой над спиртовкой шипит кофейник. Тоненький огонек спиртовки чуть виден на солнце. Кажется, что чайник шипит сам по себе. За столом уже сидит тетушка Эбигэйль. Она держит в руке широкий нож и, оттопырив мизинцы, как рожки, намазывает маслом ровные ломтики хлеба. Я не знаю, когда встает тетушка. Я никогда не видел ее растрепанной, в халате и утренних туфлях. На ее букольках всегда топорщится свежевыглаженный чепец, и складки на жестком платье лежат как приклеенные. Я, обжигаясь, проглатываю чашку кофе и хочу вскочить, но тетушка удерживает меня за руку и пододвигает ко мне два яйца всмятку и тартинки с сыром. Я очень боюсь опоздать в школу. Кое-как покончив с завтраком, я хватаю сумку и бегу через весь город. Первые дни я так торопился, что приходил в школу раньше всех и каждый раз пугался. На школьном дворе было тихо и пусто. "Опоздал... Уже занимаются..." Я тихонько открывал дверь и заглядывал в гардероб. Но на вешалках ни одной шапки, на полу - ни одной бумажки. Успокоенный, я выходил во двор, садился на длинную скамейку и поджидал товарищей. Скамейка вся была покрыта вензелями - в круглых, шестиугольных, квадратных рамках или вовсе без рамок: Г.Б, Г.Б., Г.Б. Это значило Генри Блэк, Генри Блэк, Генри Блэк. Я сидел на скамейке и болтал ногами. Первым после меня приходил мальчик с длинной палкой в руке. Палку он всегда оставлял на дворе, потому что мистер Гримшау не позволял нам ходить с палками. Это и был тот самый Генри Блэк, который вырезал все вензеля на скамейке. Жил Генри Блэк далеко от города, и по его сапогам - лучше, чем по барометру, - можно было узнать, какая стоит погода: в дождливые дни сапоги были покрыты коричневой жирной грязью, а в сухие - густой серой пылью. Потом приходил Чарлз Марден, который в первый же день угостил меня пряником с кайенским перцем. У этого сапоги блестели во всякую погоду. На голове у него была лакированная шляпа с лентой, а на куртке два ряда золотых пуговиц. Никто бы никогда не угадал, что припрятано в карманах этой синей с золотыми пуговицами куртки. Что там может быть, кроме аккуратно сложенного носового платка и записной книжки? А в карманах у Мардена были тоненькие гвоздики, чтобы прибивать к столу шляпы наших учителей, иголки с нитками, чтобы зашивать рукава их пальто, перец в бумажке, чтобы подсыпать в их табакерки или угощать таких новичков, как я. Меня-то он больше перцем не угощал. Во-первых, я уж не считался новичком, а во-вторых, мы с ним подружились и вместе воевали с нашими врагами - рыжим Конвеем и его верным спутником Сэтом Роджерсом. Чарлз Марден усаживался на скамейку рядом с Блэком, и мы втроем, дружно посвистывая, дожидались остальных членов нашей компании. Это были: веснушчатый Перец Виткомб, мой сосед по парте, Фред Лангдон и Бенни Уоллес. Фреда Лангдона прозвали "Лангдон-изобретатель", потому что он всегда что-нибудь изобретал: точилки для перьев из ореховой скорлупы, щипцы, чтобы вытаскивать мячик из лужи, мышеловку из грифельной доски, старой кастрюльки и куска проволоки. А Бенни Уоллеса все в классе называли "маленький Уоллес" или "маленький Бенни", а то и просто "маленький". Он и в самом деле был меньше всех в школе. Бенни приходил перед самым звонком. У него не было матери, и он вместе со своей сестрой Мэри вел все домашнее хозяйство. Мы уже знали: раз пришел Бенни - значит, сейчас будет звонок. На крыльцо выходил мистер Гримшау, он жил в школьном доме, и сам звонил в колокольчик. Начинались уроки. Стучали крышки парт, шелестела бумага, визжали перочинные ножи. Мистер Гримшау подымался на кафедру. Мистер Гримшау заменял у нас пять учителей. Он учил нас английскому языку, латинскому языку, географии, истории и арифметике. И на всех уроках он вел себя по-разному. На уроках истории это был торжественный мистер Гримшау. Он стоял на кафедре, как памятник на площади, с поднятой рукой, и рассказывал нам о Джордже Вашингтоне и Аврааме Линкольне. На арифметике мистер Гримшау был похож на мельника. Весь белый от мела, он стряхивал с ладоней белую пыль и говорил скороговоркой о фунтах, мешках, долларах и центах. Латинский мистер Гримшау сидел на кафедре с закрытыми глазами и, прижав руку к щеке, будто у него болят зубы, нараспев спрягал глаголы. А в английском мистере Гримшау было всего понемножку: диктовки он диктовал, закрыв глаза, стихи читал, стоя как памятник, а грамматические правила объяснял у доски, весь перемазанный как мельник. Кроме мистера Гримшау, у нас было еще два учителя; учитель французского языка - француз Боннэ, и учитель чистописания. На голове у француза торчал взбитый хохолок, а под подбородком топорщился огромный бант. Садясь на стул, француз бережно раздвигал фалды своего зеленого фрака. А когда сердился - топал ногой в лакированном башмаке, и белый бант дрожал у него на груди, как бабочка, которая собирается улететь. Но мы нисколько не боялись Боннэ и даже нарочно дразнили его, чтобы посмотреть как трясется белый бант. Зато на уроках чистописания было тихо как в гробу. Все сидели, прикусив языки, и старательно выводили: Авраам Линкольн справедливо считается бескорыстным патриотом. Прилежание и внимание - украшение примерного ученика. Мистер Мольбери расхаживал между партами с желтой лакированной линейкой наготове. Ходил он на цыпочках, еле слышно. Но стоило вам шепнуть словечко соседу или посадить кляксу на разграфленный лист, как линейка с размаху опускалась вам на пальцы. Мистер Мольбери вырастал за вашей спиной точно из-под земли. Глаза у него были как два буравчика, маленькие и острые, и он сразу видел, что делается во всех четырех углах класса. Мы терпеть не могли уроков чистописания. Обыкновенно занятия в школе продолжались с восьми до четырех часов. А по четвергам и субботам у нас были полупраздники. В четверг и субботу нас отпускали в двенадцать часов. Это были самые счастливые дни в неделе. Еще накануне мы всей компанией собирались в углу школьного двора, у большой бочки для дождевой воды, и придумывали, чтобы предпринять завтра. - Я предлагаю большое состязание в крикет! - кричал Перец Виткомб, взгромоздившись на бочку и размахивая руками. - Но с условием - Конвея и Сэта Роджерса в игру не принимать. - Нет, уж лучше идем на реку пускать с пристани кораблики, - перебивал Фред Лангдон. - В лес на Джипси! В лес на Джипси! - орали наперебой Генри Блэк и Чарлз Марден. - В лес на Джипси! - кричали Уоллес и я. Фред и Перец сейчас же переходили на нашу сторону. Прогулки за город были самым любимым развлечением нашей компании с тех пор, как мы нашли тележку. Случилось это вот так. Однажды ко мне пришел маленький Бенни Уоллес. Мы играли с ним в мяч, но потом полил сильный дождь, и мы забрались в конюшню к Джипси пережидать его. В конюшне было темно. Разве что в прятки можно было играть в такой темноте. Мы и стали играть в прятки. - Белли! а Белли! Что это у вас такое? - закричал вдруг Уоллес из угла. Я побежал к нему, и мы вместе выкатили на свет маленькую тележку, разбитую и ободранную. - Вот если бы запрячь в нее Джипси, - сказал Уоллес, почесав за ухом, - можно было бы по-настоящему кататься! - Так давай запряжем! - закричал я. - Нельзя - она без колеса и вся поломанная. - Надо ее починить. Побежим, спросим у дедушки. Мы бросились к дедушке и рассказали о нашей находке. - В эту тележку запрягали покойного осла Тоби, - сказал капитан Н╦ттер. - В ней возили покупки с рынка. Потом Тоби умер от ревматизма, а тележка так и осталась. Колесо где-то валяется в конюшне. Почините тележку и можете забрать ее себе. На следующий день работа закипела. Мы всей компанией принялись за починку тележки. Колесо нашлось, и я сам надел его на ось и забил молотком. Перец Виткомб починил сиденье и все проржавевшие старые гвозди заменил новенькими медными. Чарлз Марден и Уоллес притащили ведерко с краской, кисти и выкрасили тележку в ярко-желтый цвет. Генри Блэк вырезал на оглоблях все наши вензеля. Тележка удалась на славу, и в первую же субботу мы обновили ее. Каждый притащил из дому, что мог - бутерброды, пирожки, яблоки. Мы уложили наши припасы в корзинку, поставили ее под сиденье и тронулись в путь. Только двое помещались в тележке. Остальные должны были идти пешком, и мы чередовались всю дорогу. Вместе с нами на первую прогулку отправились два старшеклассника: Джек Гаррис и Фил Адамс. Джек Гаррис был самый сильный во всей школе и лучше всех играл в крикет. Фил Адамс плавал, как щука, и вместе со своим отцом, старым доктором, ходил на охоту. Мы были очень рады, что нам удалось подружиться со старшеклассниками. После той прогулки они так и остались в нашей компании. Ездили мы и в лес, и на взморье, и в гости к Генри Блэку. У матери Генри Блэка было две коровы. Генри помогал ей ходить за ними, убирал хлев и косил для коров траву. От него всегда пахло молоком и свежим сеном. Чтобы поспеть в школу, он вставал в пять часов и полтора часа месил ногами дорожную пыль. Тетушка Эбигэйль терпеть не могла Генри Блэка. Она поджимала губы и с ужасом косилась на его толстые башмаки с присохшей к каблукам грязью. - От этого мальчика пахнет хлевом, - говорила она. - Он тебе совсем не пара. Его мать простая молочница. А мне очень нравилась мать Генри Блэка. Она была толстая, веселая, кормила нас простоквашей и ватрушками и никогда не бранила за то, что мы кладем локти на стол и едим ватрушки руками. ---------- Не было ни одного школьника, который бы не любил четвергов и суббот. Не было ни одного школьника, который бы любил воскресенья. Каждое воскресенье, ровно в семь часов утра, тетушка, еще прямее и чопорнее, чем всегда, вся в черном с головы до ног, словно только что похоронила родную мать, выплывала в столовую. Из других дверей выходил дедушка - тоже в черном. Тетушка поздравляла нас с праздником и усаживалась за стол. Дедушка не расспрашивал меня об уроках. Тетушка не бранила за оторванную пуговицу. Оба сидели молча и смотрели в свои тарелки. Я с надеждой оборачивался на шаги Китти. Но и у Китти было постное лицо. Китти торжественно несла перед собой на подносе огромный праздничный кофейник, серебряный, с завитушками, похожий на кладбищенский памятник. Тетушка разливала кофе, и мы все так же молча выпивали свои чашки. Обычно после кофе дедушка уходил к себе в комнату. Дедушкина комната совсем не похожа на остальные - тетушкины: в ней нет ни куколок, ни салфеточек. Стены, как в каюте, обшиты деревянными дощечками, и вместо картинок на них висят географические карты; кровать железная, походная, покрыта серым пледом; на большом письменном столе сложены в две стопки толстые книги в кожаных переплетах, на камине песочные часы, компас и подзорная труба. Но в воскресенье дедушка не уходит к себе, он вздыхает и послушно идет за тетушкой в гостиную. Тетушка раскрывает толстую Библию в зеленом коленкоровом переплете. Она целый час читает о разгневанных пророках, уличает кого-то в прегрешениях, грозит судом и страшной карою. "Горе непокорным сынам..." Тетушка поднимает к небу сухую руку и сурово смотрит на меня и на дедушку. Мне начинает казаться, что непокорные сыны - это мы с дедушкой. А дедушка сидит в своем кресле, голова у него покачивается. Заснул. Ж-ж-ж... - о стекло бьется большая муха с синей спинкой. "Ах, муха ты, муха, верно, и тебе здорово надоело слушать о пророках, которые все чего-то ругаются". Но вот муха подобралась к форточке, нашла щелку и улетела. "Повезло тебе, муха. Попробую-ка и я удрать". Я тихонько встаю и на цыпочках направляюсь к двери. - Том, ты куда? - спрашивает тетушка и опускает свою тяжелую Библию на колени. - Тетушка, я только за платком... - Стыдись, Том, платок у тебя в кармане. Дедушка вздрагивает и открывает глаза. - Вы уже кончили, Эбигэйль? - Нет. Сядь, Том, на свое место и слушай слово Божие. Воскресный день должен быть посвящен Богу. Я глубоко вздыхаю и сажусь в кресло. "Хорошо, что этому Богу достаточно одного дня в неделю". Наконец тетушка закрывает Библию. - Готов ли твой урок катехизиса, Том? Дедушка проводит тебя в Воскресную школу. Ну, что же. В Воскресную школу, так в Воскресную школу. Это все-таки веселее, чем слушать тетушкино чтение. Дедушка тоже так думает. Он быстро встает и хватает свой цилиндр. Мы выходим на улицу. На заборе сидит уличный мальчишка и болтает ногами. Дедушка подмигивает мне. - Что, Том, завидно тебе? Вот его так никто не заставляет посвящать воскресный день Богу. В школе сидят на длинных скамейках мальчики и девочки. Все прилизанные, чистенькие, в праздничных платьях и курточках. У мальчиков постные лица, а девчонки расправляют оборочки и бантики. Этим только дай нарядиться. За бантик они согласны даже катехизис зубрить. Возле Переца Виткомба есть свободное место. Я усаживаюсь рядом с ним. Разговаривать нельзя, мы только киваем друг другу головой. Пастор Гаукинс два часа толкует нам о спасении души, и мы слово в слово повторяем за ним, как надо вести себя и как веровать, чтобы были праведниками. -... Непокорных ждет Божья кара, - кончает свои объяснения пастор. - Праведные же войдут в селения Господни. Им предстоит вечное воскресенье. - Перец! Перец! - толкаю я Виткомба в бок. - Никогда не будем спасать свои души. Ты только подумай: вечное воскресенье! Уж лучше прыгать у чертей на раскаленной сковородке. 7 Приближалось четвертое июля. Четвертое июля - день независимости Америки. В этот день во всех городах дома украшены флагами. Вечером в окнах и на балконах зажигаются плошки; с треском лопаются ракеты и рассыпаются в небе голубыми, красными, зелеными звездами. За целую неделю до праздника вся наша школа сошла с ума. Никто из мальчиков не мог думать ни о чем другом, кроме петард, римских свечей и пистонов. Пересчитывали свои карманные деньги, обсуждали, где продается лучший фейерверк, как достать побольше пороху. Торговка яблоками и сладкими булочками, каждый день приходившая к нам в школу на большой перемене, уже две недели уходила назад с полными корзинами: мальчики копили деньги. Ради ракет и пороха мы все отказывались даже от орехов. Когда же в городе началась предпраздничная суматоха, мы все взбесились. - Лангдон, почему ты сегодня опоздал в школу? - спрашивал мистер Гримшау. - Простите, мистер Гримшау, я смотрел, как украшают ратушу. - Фред Лангдон! Фред! - кричали мы со всех сторон. - Чем ее украшают? Флагами? Гирляндами? Мистер Гримшау с трудом водворял порядок. Для того, чтобы как-нибудь заставить нас заниматься, он придумывал задачи и упражнения, подходящие к случаю. Мы решали, сколько ящиков фейерверка длиною в полтора фута, шириной и высотой в 1 фут поместится в кладовой объемом в 7 кубических футов; читали рассказы о подвигах героев войны за независимость; отыскивали на картах места, где происходили самые решительные сражения. - Белли, расскажи, почему мы празднуем день четвертого июля, - сказал мистер Гримшау на одном из уроков. - Мы празднуем этот день потому, что как раз четвертого июля в 1766 году Америка была объявлена независимой, - начал я. - До этого большая часть Северной Америки была английской колонией. Англия не позволяла Америке ни с кем вести торговлю и присылала кучу своих чиновников, которые очень плохо обращались с американцами. Англия не имела никакого права командовать колонистами, потому что они всю Америку устроили своими руками... - Вот как? Всю Америку устроили... - прервал меня мистер Гримшау. - А что же открыл Колумб? - Колумб открыл Америку дикую, а колонисты устроили колонии, и Англия им ничуть не помогала. Вот американцы и возмутились: прогнали чиновников, перестали посылать в Англию торговые корабли и решили не пускать к себе английские. Англичане все-таки прислали в Бостон корабль с чаем. Бостонцы забрались на корабль и побросали в воду весь чай до последнего фунтика. Началась война. Колонии соединились и все вместе отвоевали у Англии независимость. Америка стала республикой. - Хватит. Садись, Белли. На уроках французского языка мы почти совсем не занимались. Столпившись у кафедры, мы наперебой рассказывали о своих приготовлениях и показывали купленные ракеты. Француз говорил нам, как называются ракеты по-французски, и разучивал с нами наизусть революционные стихи. Только на уроках чистописания все оставалось по-прежнему. Мистер Мольбери круглым почерком выводил на доске скучные прописи, и мы, как всегда, корпели над разграфленными тетрадками. Желтая лакированная линейка еще чаще шлепала нас по пальцам, еще громче стучала по кафедре, потому что мы все время шептались и перебегали с места на место. И вот один раз мы устроили заговор. - Слушайте! - закричал Фил Адамс за десять минут до прихода в класс мистера Мольбери. - Слушайте! Долго ли этот урод будет мучить нас своими прописями? Даже в самый день четвертого июля он готов засадить нас за тетрадки. Давайте проучим его хорошенько. Держу пари, что на сегодня мы избавимся от чистописания. - Как? Как? Что ты придумал, Фил? - закричали мы. - Выкладывай скорей, Адамс! - Марден, стань у дверей и сторожи! - скомандовал Адамс. - У кого с собой есть пистоны? - шепотом спросил он. Дюжина ладоней с зелеными коробочками протянулась к нему. - Это больше, чем нужно, - сказал Фил Адамс и взял из каждой коробочки по щепотке. - Нож! - шепотом распоряжался он. - Джек, помоги! Джек Гаррис открыл свой прекрасный перочинный нож с четырьмя лезвиями. Мальчики осторожно вытянули ножом гвоздики, которыми была прибита на кафедре черная клеенка. Фил Адамс просунул под клеенку целую кучу пистонов и потом большим пальцем вдавил гвоздики на старые места. - Идет! Идет! - вдруг закричал Марден, и мы бросились к своим партам. Мистер Мольбери вошел в класс, повернулся к нам спиной и начал выводить на доске: Почитание родителей и наставников - первый долг детей. - Как ты думаешь, он ничего не заметил? - шепнул мне Уоллес. Я покачал головой. - Кажется, ничего. - Конечно, ничего. Он даже не посмотрел на кафедру, - зашептал Виткомб со своей парты. Мистер Мольбери положил мел и вытер руки платком. Потом медленно направился к кафедре. - Подходит, подходит, - зашипел Перец. Ко мне на парту упала записка: "А вдруг пистоны не выстрелят? Генри Блэк." Я обернулся и сказал одними губами: - Вы-стре-лят. Не отрываясь, я смотрел на мистера Мольбери. Мистер Мольбери вертел в руках линейку. "Только бы стукнул, только бы стукнул скорее". Мистер Мольбери положил линейку и отвернулся к окну. Я перегнулся через парту и дернул Фила Адамса за рукав. - Пропало! Он не стукнет. - Тише! - закричал мистер Мольбери. Желтая линейка высоко поднялась и с размаху шлепнулась на кафедру. Трах-тах-тах... - разнеслось по классу. Запахло гарью. - Ай-ай-ай... - пронзительно закричал мистер Мольбери и присел от страха. Линейка упала на пол. Мистер Мольбери замер на корточках с широко отрытым ртом и растопыренными руками. Мы сидели затаив дыхание и смотрели в разинутый рот мистера Мольбери. Вдруг щеки Переца Виткомба надулись, как два пузыря, задрожали, как желе, он искоса посмотрел на меня и прыснул в кулак. Вслед за ним, пряча голову под парту, захихикал Сэт Роджерс. - Ха-ха-ха!.. - не удержался и я. - Ха-ха-ха!.. Хо-хо-хо!.. - раскатилось по всему классу. Мы хохотали до слез. Блэк схватился за живот, а Фил Адамс упал головой на парту и заливался так, что голова его подпрыгивала и стучала как деревянная. Мистер Мольбери выпрямился, глаза его забегали по нашим лицам. Вдруг он покраснел так, что, казалось, кровь брызнет у него из щек, схватил свою шляпу и, как бомба, вылетел из класса. Дверь с треском хлопнула, даже стекла зазвенели. Мы повскакали с мест. - Качать Фила Адамса! - закричал Джек Гаррис. Мы подхватили Фила и качали до тех пор, пока у него не треснули подтяжки. Перец Виткомб выскочил на середину класса. Он присел на корточки возле кафедры и разинул рот точь-в-точь как мистер Мольбери. Мы опять чуть не лопнули от смеха. - А ведь Филу здорово влетит, - сказал Конвей. - Как - Филу? - подскочил к Конвею Джек Гаррис. - Только посмей нажаловаться - забудешь, как тебя зовут!.. Смотрите, язык держать за зубами, - обернулся он ко всем. - Что ты, Гаррис! С ума сошел? О чем тут говорить?.. Сами знаем! - закричали мы в один голос. В это время дверь открылась, и вошел мистер Гримшау. Он порядком отчитал нас и оставил всех на три часа после уроков. 8 С давних пор в Ривермуте существовал обычай: в ночь с третьего на четвертое июля, ровно в двенадцать часов, городские мальчики зажигали на площади против ратуши огромный костер. - В половине двенадцатого у ратуши, - сказал мне Перец Виткомб, прощаясь со мной третьего июля. - У ратуши, - сказал я решительно и направился домой, размахивая сумкой. "Пойду непременно, - подумал я. Только как это устроить? Два дня тому назад тетушка Эбигэйль при мне сказала Китти: "опять эти мальчишки будут целую ночь кричать на площади. Когда-нибудь они подожгут город". Нет, тетушка меня не пустит. Дедушка-то, пожалуй, ничего. Но тетушка его может отговорить. Тогда пропало мое дело. Надо просто сбежать". Вечером в девять часов я попрощался с дедушкой и тетушкой Эбигэйль и поднялся в свою комнату. Я разделся и лег в постель. Часы на колокольне пробили половину десятого, десять. Хлопнула дверь внизу. это дедушка пошел спать. Как эхо отозвалась другая дверь - тетушка Эбигэйль тоже ушла к себе. Зашаркали по коридору шаги: это Китти идет запирать на замок входную дверь. Наконец все стихло. "Один, два, три, четыре... - считал я удары часов. - Одиннадцать. Пора!" Я вскочил и стал одеваться. "Не забыть бы только завязать узлы на веревке", - думал я, натягивая штаны. Толстая бельевая веревка с утра была спрятана у меня под кроватью - я отрезал потихоньку длинный кусок из Киттиных запасов, хранившихся на чердаке. "Хорошо, что я раздобыл эту веревку. Без нее мне не выбраться: входная дверь скрипит, в темноте непременно что-нибудь опрокинешь. Тетушка услышит, подумает - вор, весь дом переполошит". Я завязал петлю, прикрепил веревку к оконной ручке, встал на подоконник, и, ухватившись за веревку обеими руками, скользнул вниз. Ладони обожгло словно кипятком. "Черт возьми, про узлы я все-таки забыл". Но что такое? Веревка кончилась, а ноги мои болтаются в воздухе. Я попытался нащупать землю носком башмака. Земли не было. Я посмотрел вниз: веревка была короче, чем нужно, по крайней мере, на пять-шесть футов. Нечего делать. Надо решаться. Я разжал руки и полетел вниз. Под окном росли большие кусты шиповника. Я шлепнулся прямо в гущу упругих колючих веток и вскочил на ноги. Я совсем не ушибся, только поцарапал колючками руки и правую щеку. Но это были сущие пустяки. "Ну, теперь скорей на площадь!" Вдруг чья-то рука схватила меня за шиворот. - Ты что тут делаешь, бездельник? - и бородатый ночной сторож направил фонарь прямо мне в глаза. - Я здесь живу. - Порядочные люди ходят через двери, а не через окна. - Видите ли, мои товарищи ждут меня на площади зажигать костер. У нас в доме все уже спят: я не хотел будить... Сторож осмотрел меня с ног до макушки и покачал головой. - Э, что с тебя взять! Беги скорей, а то без тебя зажгут. Посередине площади в темноте носились взад и вперед черные тени. У одной голова была вдвое больше туловища, другая размахивала длинной и тощей, как жердь, рукой, у третьей за спиной торчал огромный горб. Я подбежал поближе и узнал горбатую тень - это был Блэк, он тащил на плечах вязанку колючего хвороста. - Здорово, Блэк! - А, это ты, Белли! Скорей за дело! - Белли, где Белли? - закричал откуда-то Виткомб. - Беги сюда. Мы нашли целый склад поломанных бочек. И откуда-то из темноты к самым моим ногам с грохотом подкатился бочонок. Я поставил бочонок себе на голову и, придерживая его обеими руками, побежал вслед за Блэком. Через полчаса настоящая пирамида из всякого хлама выросла на площади. Пустые бочонки, ящики из-под яиц, куски развалившегося забора, обломки досок, ветки - все пошло в ход. В щели мы насовали пучки соломы и старые газеты на растопку. - Раз, два, три... - зажи- га-а-ай! Чиркнули спички, и огненные змейки поползли со всех сторон. Вот три из них встретились, слились, и желто-красный язык взлетел вверх. Вот вырвался другой, третий... Пирамида загудела, затрещала и вспыхнула разом. Искры заметались в темном небе, и красные зайчики запрыгали на стеклах домов. - Ура! Ура! - закричали мы и, схватившись за руки, заплясали вокруг костра. - Подбрасывай, не зевай! - кричали мы друг другу, и охапки черных веток летели в огонь. Черные ветки краснели, коробились и пропадали в костре. Середина площади стала островом, шумным и страшно светлым. Мальчишки, перепачканные сажей, с прилипшими ко лбу волосами, орали и плясали, как дикари. За островом стояла темнота, и тот, кто переступал границу, исчезал из глаз, точно проваливался сквозь землю. К двум часам костер проглотил все наши запасы. Огненные языки осели, синие барашки закудрявились над углями. Остров становился все меньше и меньше. - Том Белли! Том Белли! - окликнул меня из темноты кто-то невидимый. Под деревом стояла кучка мальчиков. Я еле различил Гарриса, Адамса, Блэка и Виткомба. - Идем с нами, Том, - сказал шепотом Гаррис. - У нас замечательный план. И мы все пятеро зашагали по темному боковому переулку. - Перец, куда мы идем? - тихонько спросил я. - Мы решили сжечь старый дилижанс Ньюмена Вингета. Он все равно никуда не годится, а гореть будет до утра, - ответил Перец. - Правильно, - закричал я. - На всю ночь хватит. - Тише! Что ты кричишь! Стоп, ребята! Пришли. В самом конце переулка стоял сарай. Переулок был узкий и от площади до сарая подымался горкой. Сарай мрачно глядел вниз разбитыми окнами. С давних пор в нем хранился старый дилижанс, когда-то ходивший между Ривермутом и Бостоном и сосланный на покой с тех пор, как построили железную дорогу. Давно сложили головы на службе у водовоза таскавшие дилижанс серые клячи. Умер возница, постоянный посетитель трактира "Белый голубь". А дилижанс все еще стоял в сарае, обрастая плесенью, покрываясь паутиной и разваливаясь с каждым днем все больше и больше. Дверь была заперта только ржавым засовом. Мы дружно налегли. Дверь скрипнула и неожиданно легко распахнулись. Из глубины сарая так и понесло холодом, густой сыростью и плесенью. Во всех углах что-то зашуршало и зашевелилось. - Ай! - закричал Перец. Летучая мышь с писком пронеслась над его головой и задела крылом волосы. Мы все отскочили назад. - Кто не трус - вперед! - скомандовал Гаррис. Я стиснул зубы и шагнул в сарай. Вслед за мной двинулись Джек Гаррис и остальные мальчики. Фил Адамс зажег спичку. Мы увидели старую карету. Это был не дилижанс, а скелет дилижанса. Вся краска облупилась, подушки с сиденья исчезли, кожаные шторы висели лохмотьями, в трухлявых рамах торчали осколки стекол. Вдруг Блэк взвизгнул и схватил меня за руку. - Что ты, что с тобой? - Кто-то прошмыгнул за моей спиной. - Пустяки. Тебе показалось, - успокоил я Блэка. - Кто там труса празднует? - заворчал на нас Джек Гаррис. - А ну-ка, навались, ребята! Мы схватились за дышло и выволокли инвалида из сарая. Он скрипел, дребезжал и стонал, как будто предчувствовал свою гибель. Заржавленные колеса не хотели двигаться и упирались в землю. Но мы разом навалились на кузов, и дилижанс, подпрыгивая и кренясь то направо, то налево, покатился под гору. Он катился все быстрее и быстрее. На площади толпа мальчишек с криком расступилась перед дилижансом, и дилижанс с разгону въехал прямо в костер. Он качнулся раз-другой и остановился. Сухое дерево сразу затрещало, затрепетали и скорежились кожаные занавески, и дилижанс запылал, как стог сена. Вдруг черная человеческая фигура появилась на козлах дилижанса. Человек что-то кричал и махал руками. Мы так и замерли. Отчаянный скачок - и Перец Виткомб с размаху шлепнулся прямо между мной и Филом. Фил Адамс сдернул с себя куртку и набросил ее Перецу на голову. Раз, раз - куртка за курткой полетели на Виткомба. - Черти, что вы делаете? - закричал Перец, с трудом выкарабкиваясь из-под кучи курток. Он был совершенно цел. От огня пострадали только волосы и брови. - Зачем вы забрасываете меня всяким хламом? - Так всегда делают, когда человек выскакивает из огня, - отвечал Фил Адамс. - Но как тебя угораздило попасть в костер? - спросил я. - Я хотел, чтобы вы меня прокатили с горы, - виновато ответил Перец, - и забрался потихоньку в дилижанс. А вы, сумасшедшие, вогнали его прямо в огонь. Так ведь и спалить человека можно, - рассердился он. Мы захохотали. - Так тебе, лодырю, и надо. - Сами вы хороши... - начал Перец и вдруг застыл с открытым ртом и вытаращенными глазами. Мы обернулись. Двое полицейских стояли за нашими спинами. - Марш за нами! Вы арестованы, - сказал полицейский. Я посмотрел на мальчиков. Лица у всех вытянулись, как огурцы. Опустив головы, мы поплелись за полицейскими. У поворота я обернулся. Вся площадь, до самого дальнего угла, была светлая и даже как будто теплая. На земле качались и шевелились черные тени и оранжевые полосы. Окошки во всех домах кругом стали точно расплавленные. А посередине площади был уже не костер, а настоящий пожар. Хорошо горел дилижанс Ньюмена Вингета. ---------- Белое двухэтажное здание ратуши задним фасадом выходило на грязный переулок. С этой стороны ратуша совсем не была нарядной. На потемневшей штукатурке тускло поблескивали редкие окошки и перемигивались с решетчатыми окнами желтого унылого полицейского участка. Зазвенели ключи, заскрипел засов, и перед нами растворилась кованая, тяжелая дверь. Мы очутились в большой пустой комнате. Жестяная лампа коптила под самым потолком. Лампа освещала грязные стены, каменный пол и голые лавки. Снова щелкнул замок, заскрипел засов, и мы остались одни. - Ушли... Заперли... - упавшим голосом сказал Генри Блэк. - Вот так штука... - протянул Джек Гаррис. Больше никто не говорил ни слова. В полицейском участке было глухо и мрачно, как в погребе. От тишины звенело в ушах. По стене медленно полз паук. Он не обращал на нас никакого внимания. Мы уселись на лавку. Генри Блэк вытащил перочинный нож и грустно принялся вырезать свой вензель, но рука у него дрожала, и вензель вышел гораздо хуже, чем всегда. Тонкий храп с присвистом донесся из глубины. Кто-то, кроме нас, был в полицейском участке. Три двери с решетчатыми окошками выходили в нашу тюрьму. К дверям были прибиты дощечки с номерами: 1, 2, 3. Вдруг в окошечке ╧ 1 появилась рожа: лиловый, висячий как слива, нос, рыжие спутанные бакенбарды, на одном ухе засаленная матросская шапка. Рожа посмотрела на нас заплывшими глазами, громко зевнула, показав вместо зубов целый лес обгорелых пней, и скрылась. Мы молча переглянулись. - Фил, а Фил, - вдруг сказал Перец Виткомб. - Как ты думаешь, нас не повесят? - Трус! - огрызнулся Адамс. - Мы же сожгли не ратушу, а только старое корыто Ньюмена Вингета. - Будет гораздо хуже, - сказал Джек Гаррис. - Нас продержат здесь все четвертое июля. - Дураки вы будете, если просидите здесь, как цыплята в курятнике, - заскрипел за дверью ╧ 3 чей-то хриплый бас, и в окошке показалась рябая, красная, как медная кастрюля, физиономия, с черной курчавой бородой. - Хотел бы я быть на вашем месте. Только бы меня здесь и видели. - Джек Гаррис вскочил и подошел к решетке. - А что бы вы сделали? - Поставил бы скамейку на скамейку, на нее еще скамейку и показал бы им хвост вон через то окошко. В самом деле, над входной дверью было открытое окошко. - Остроумно замечено, дружище Чарли, - отозвался из-за своей рыжий арестант ╧ 1. - Я бы с удовольствием пожал твою руку, но проклятая решетка мешает вежливому обращению. Молодые искатели приключений, не пожертвуете ли вы что-нибудь заключенным за добрый совет? Мы порылись в карманах и сунули несколько монеток мистеру Чарли и его рыжему товарищу. Потом осторожно, на цыпочках, мы перенесли к дверям скамейку. На эту поставили другую, третью... Джек Гаррис вскарабкался наверх и выглянул в окошко. - Все спокойно. Полицейских нет. За мной! Он просунул в окно ногу, плечо, оттолкнулся - и был таков. За ним полез Адамс, потом Блэк. Я и Перец чуть не застряли в окне, потому что никто не хотел оставаться последним. - Лезь, Белли. - Да пролезай же, Перец! - шипели мы и наконец разом вывалились на улицу. - Ну, теперь спасайся кто может! 9 Китти Коллинс стояла в дверях и изо всех сил трясла коврик. Вокруг нее облаком кружились пылинки. Увидев меня, Китти опустила ковер на крыльцо. - Наконец-то, мастер Том! Где это вы бродите по ночам? И что вы сделали с моей веревкой? Добрая половина ее висела из вашего окна. Еще скажите мне спасибо, что я убрала ее, а то здорово досталось бы вам от тетушки. "Вот хорошо, что она убрала веревку". - Китти, милая, спасибо! Китти засмеялась и опять принялась за свой коврик. - Да ну вас! Идите выспитесь. Еще три часа осталось до завтрака. Я на цыпочках вошел в коридор. Ставни были еще закрыты. Зеленоватый полумрак стоял в углах. Только сквозь щелку пробивался свет и рисовал на полу желтые прямоугольники. Стулья и половицы поскрипывали, как будто кряхтели, просыпаясь. Я поднялся в свою комнату, сбросил башмаки и, не раздеваясь, лег на кровать. Но заснуть я не мог. "Что-то будет? - думал я. - Заметили они уже, что мы удрали, или нет? Знают ли они нас по именам? А ловко посоветовал этот краснорожий Чарли. Если бы не он, мы бы так и сидели в участке. Что бы сказал дедушка? Здорово бы рассердился? Дилижанс хоть был негодный, а все- таки не наш. Ой, как влетит! Удрал без спросу... Попал в участок... И дилижанс этот несчастный..." Так ворочался я с боку на бок, пока внизу не захлопали двери и не зазвякали чашки. Я встал, умылся, пригладил волосы, надел другую курточку и сошел вниз. За празднично накрытым столом сидели дедушка и тетушка Эбигэйль. На дедушке вместо обычной домашней куртки был парадный серый сюртук, тетушка была в лиловом шелковом платье; золотой медальон с голубым камешком висел у нее на шее. Посередине стола стоял румяный крендель, весь обсыпанный сахаром и утыканный изюмом и миндалем. Дедушка прихлебывал кофе и читал утренний, еще пахнущий краской номер "Ривермутской утки". - Доброе утро, - сказал я тихо, сел на место и стал есть свой кусок кренделя, стараясь не глядеть на дедушку. - Доброе утро, доброе утро, - ответил дедушка и продолжал читать газету. Но я почувствовал, что он раза два искоса посмотрел на меня. - Ну, как ты сегодня спал, Том? Я покраснел до слез. - Благодарю вас, ничего. - А я всю ночь не сомкнул глаз. Эти негодные мальчишки на площади не дали мне ни минуты покоя, - сказал дедушка. - Что только делалось сегодня ночью в городе! Чашка задрожала у меня в руках, и кофе выплеснулось на блюдечко. - Что только делалось! - повторил дедушка. - Эти шалопаи забрались в сарай Ньюмена Вингета и сожгли его дилижанс. Настоящие разбойники! Пусти их, так они спалили бы весь город. Ведь спалили бы, Том? Как ты думаешь? Я боялся пошевельнуться и упорно смотрел в чашку. Язык у меня прилип к небу. - Что же ты молчишь, Том? Разве ты со мной не согласен? - спросил дедушка опять и принялся за свою газету. - Как?! - вскрикнул он вдруг. Я чуть не свалился со стула. - "Злоумышленники остались неизвестными! - водил дедушка пальцем по строчкам "Ривермутской утки". - Они бежали с места заключения, не оставив никаких следов, могущих служить для определения их личности, кроме вензеля Г.Б., вырезанного на скамье". "Идиот этот Генри Блэк! Вечно он со своими вензелями!" - "Потерпевший владелец дилижанса мистер Ньюмен Вингет предлагает пять долларов вознаграждения за указание виновных". Ах, он никогда не кончится, этот несчастный завтрак! Вон дедушка опять подвигает свой стакан тетушке Эбигэйль, и коричневая струйка, дымясь, бежит из носика кофейника. Вот тетушка вооружилась длинным ножом и опять принялась нарезать тонкие ломтики кренделя. Тетушка, как всегда, не спрашивая, хочу я или нет, подкладывает мне еще ломтик. Кусок застревает у меня в горле, но я жую и жую, чтобы дедушка и тетушка ничего не заметили. Наконец дедушка складывает салфетку и встает. Я вскакиваю со стула и пулей вылетаю из комнаты. Спрятаться бы! Удрать бы куда-нибудь подальше! Я вбегаю в конюшню и плотно закрываю за собой дверь. Джипси встречает меня ржанием. Она спокойно ест свой овес и благодушно помахивает хвостом. Ей что? Это ведь не она сожгла дилижанс и не она сидела в участке! Я стал седлать Джипси. "Уеду к Блэку на ферму, чтобы подольше не попадаться на глаза дедушке", - решил я. - Том! Белли! Где ты? Куда ты провалился? - закричал кто-то во дворе. Я высунул голову за дверь. Джек Гаррис и Чарлз Марден стояли посреди двора. - Приходил сюда Ньюмен Вингет? - спросил Джек Гаррис. - Что ты? Что ты? - зашептал я и замахал руками. - Сюда? Ньюмен Вингет? - Понятно, сюда! Все уже открыто. Он явился к нам чуть не в восемь часов и поднял папу с постели. Дело было жаркое, но все уладилось. - Как уладилось? - Да очень просто. Он потребовал, чтобы каждый из нас заплатил ему по три доллара: ты, я, Фил Адамс, Генри Блэк и Перец Виткомб. Выходит 15 долларов, а старая колымага не стоит и 75 центов. Недурно старик нагрел себе руки! - Да откуда же он узнал, что это мы? - Он все подглядел, старая лиса. Помнишь, Блэк взвизгнул - это Вингет собственной персоной прошмыгнул за его спиной. Он нарочно дал нам укатить свой дилижанс, чтобы потом содрать за него втридорога. И объявление в газете он дал сам. Ух! Гора с плеч! Значит, мы никого не обокрали. Ньюмен сам хотел, чтобы у него утащили дилижанс. Теперь заплатим - и дело с концом. Я вывернул карманы и сосчитал все свои деньги. От пяти долларов, которые прислал мне на праздники папа, осталось три доллара четыре цента. Отдам их дедушке. Пусть заплатит Вингету. - Подождите меня, ребята, я сейчас! - крикнул я товарищам и побежал к дедушке. Дедушка сидел у себя в комнате и писал письмо. - Дедушка! - закричал я, - мне нужно вам что-то сказать. Вот!..- Я высыпал на стол целую кучу блестящих монеток. - Как раз три доллара! - Возможно, - сказал дедушка, - но только зачем ты устроил мне на столе эту меняльную лавку? Я, захлебываясь и запинаясь, выложил всю историю: про веревку, костер, дилижанс, про краснорожего Чарли, про полицейских, про участок... Когда я закончил, дедушка открыл средний ящик стола, вынул исписанный листок бумаги и, ни слова не говоря, протянул мне. Я прочитал: Я, нижеподписавшийся, получил сполна от капитана Даниэля Н╦ттера 3 доллара, причитающиеся с внука его Томаса Белли за покупку дилижанса. Дано 4 июля 18..г. Ньюмен Вингет Дедушка сбоку смотрел на меня. - Я имел удовольствие беседовать с мистером Ньюменом Вингетом за полчаса до завтрака, - сказал он. Дедушка сгреб монеты в кучу и прихлопнул их ладонью. - Ну, а что мы сделаем с этим? - Не знаю, дедушка. - Хочешь взять их обратно? - Нет, это я вам должен за Вингета. - Ты прав, настоящий мужчина сам платит свои долги. Пока я разговаривал с дедушкой, пришли Уоллес и Перец Виткомб. Все четверо стояли посреди двора. Перец Виткомб что-то говорил, размахивая руками, и все хохотали. - Том, ты только послушай! - закричал Чарлз Марден, как только я выскочил на крыльцо. - Замечательная новость! Перец, расскажи ему сначала. - Ладно. Слушай, - сказал Перец. - Прибежал я после нашей ночной передряги домой, пробрался к своей постели и заснул как убитый. Снилась мне всякая дрянь: будто я попал в костер и что-то про полицейских. Вдруг слышу, кто-то кричит над ухом: "Да проснешься ли ты, негодяй?!" Открыл глаза, смотрю: отец стоит надо мной, злой как черт. - Хороших ты дел натворил, самих бы вас сжечь вместо этого дилижанса. Шалопаи! Бездельники! Работаешь с утра до вечера, а он по три доллара выпускает в трубу. Да сам ты с руками и ногами не стоишь трех долларов. Я вскочил как встрепанный. Какие три доллара? Оказывается, отец встретил Вингета на улице, и эта старая лиса на нас нажаловалась. Отец кричит: - Где я возьму три доллара? Вот было у меня тебе на башмаки... Теперь ходи босой. Надо отдавать деньги ни за что ни про что. Пятнадцать долларов за такую старую рухлядь. На! Тащи! Да возьми расписку, а то ведь он, сквалыга, скажет, что ни черта не получал. Я скорее шапку в охапку - и побежал. Ну и берлога у этого Вингета. На улице жара, а у него все окна закрыты, пыль, паутина по всем углам. А книг конторских - просто тьма, как дрова в углу сложены. Только сел старикашка писать расписку, кто-то стучит в дверь. Пошел он открывать, и слышу я вдруг какой-то знакомый голос в коридоре. Сладенький такой. Я заглянул в щелку. Вот тебе и раз! Наш Конвей. - Мистер Вингет. Будьте любезны уплатить мне пять долларов, я знаю преступников. Старик потер руки, хихикнул и говорит: - Опоздали-с, молодой человек. Преступники обнаружены без вас. - Как, уже? Да ведь газета только что вышла. - Уже. В другой раз будьте попроворнее. - Да вы, может быть, не тех знаете?! - Тех самых. Будьте здоровы, молодой человек. И захлопнул перед его носом дверь. Я схватил расписку - и за ним. На углу догнал его и говорю: - Ну, Билли, что получил за доносик? Он испугался, что я его вздую, и понесся от меня, как заяц. А я к вам! Хорошенькая история? - Ну и мерзавец этот Конвей! - воскликнул Гаррис. - Попадись он мне только! - стукнул я по воздуху кулаком. Со стороны площади донесся выстрел. Из-за реки, как эхо, отозвался другой. Где-то за нашим домом с треском взорвалась целая дюжина петард. Ривермут салютовал четвертому июля. - Черт с ним, с этим Конвеем! - закричал Гаррис. - Где наши петарды? Отпразднуем хорошенько сегодняшний день и наше избавление. Мы выкатили из сарая огромную пустую бочку и торжественно поставили ее посреди двора. Весь запас наших петард был пущен в ход, и взрыв получился на славу. Жаль, что у нас нет ни ружья, ни пистолета, - сказал Чарлз Марден. - Как нет? - закричал я, побежал к себе в комнату, сорвал со стены свой медный пистолет и, запыхавшись, вернулся во двор. - Заряжен настоящим порохом! - Покажи-ка, - сказал Гаррис и недоверчиво повертел пистолет в руках. - Он не выстрелит. - Выстрелит! - Я нажал собачку. Курок слабо щелкнул. Пистолет молчал. Потом попробовал Гаррис, за ним Перец Виткомб, Бенни Уоллес и Марден. Пистолет молчал. - Не может быть! Он же стрелял в Новом Орлеане. Я вырвал у Мардена пистолет и изо всех сил дернул собачку. Ба-бах... Целое облако дыма взвилось надо мной. Что-то с размаху ударило меня в грудь, а руку дернуло и как будто оторвало от плеча. - Ты ранен? Ты ранен? - закричал Уоллес. - Н-не знаю... - растерянно пробормотал я. Дым рассеялся, и я увидел, что от моего прекрасного пистолета осталась только погнувшаяся рукоятка. Я с грустью смотрел на эти жалкие остатки. - Не вешай нос, Том, - сказал Гаррис, - твой пистолет погиб славной смертью в день четвертого июля. - Давайте похороним его с почетом! - предложил я. - Похороним! Похороним! - закричали Марден и Уоллес. Я притащил коробку из-под дедушкиных сигар. Уоллес пожертвовал свой носовой платок, и мы завернули в него рукоятку моего бедного пистолета. Под грушевым деревом мы вырыли ямку и торжественно опустили в нее сигарный ящик. Забросали ящик землею, насыпали холмик и покрыли его маргаритками с любимой тетушкиной клумбы. Над могилкой мы водрузили дощечку с надписью: ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ  мистер ГРОМОБОЙ из НОВОГО-ОРЛЕАНА, погибший геройской смертью 4-го июля 1847г. двух лет от роду. - Вечная память тебе, старый товарищ, - сказал я и снял шапку. - Ты служил мне верой и правдой. Ну а теперь - на площадь! 10 На площади у ратуши столпились дамы в светлых платьях, горожане в длиннополых сюртуках, сельские жители в толстых куртках с блестящими пуговицами. Над бантами, яркими зонтиками, цилиндрами, крестьянскими шляпами с кокардами высилась голубая, украшенная флагами трибуна. На трибуне размахивал руками Иезекил Элькинс, секретарь муниципалитета. В черном сюртуке, черном галстуке и узких панталонах, он был похож на рассерженного майского жука, дрыгающего лапками. Иезекил Элькинс что-то говорил, широко раскрывая рот. Мужчины вытягивали шеи, дамы подымались на цыпочки. Все молчали и слушали. Мы пустили в ход кулаки и локти, чтобы пробраться к трибуне. Но кулаки и локти не помогли. Мы так и остались позади. Только отдельные слова речи долетали до наших ушей: "Уважаемые сограждане... Великий день четвертого июля..." Нам скоро надоело ловить обрывки слов и смотреть, как разевает рот Элькинс, и мы уже стали подумывать, где бы найти что-нибудь позанятнее. Но, к нашему счастью, Иезекил кончил речь. "Ура!.. Да здравствует свободная Америка!" - загремело со всех сторон. Шапки полетели в воздух, застучали каблуки, захлопали руки. Мы тоже заорали: "Ура! Ура! Да здравствует свободная Америка!" Чарлз Марден сложил ладони коробочкой и хлопал так громко, что соседи оборачивались. Перец Виткомб забросил свою шапку прямо на дерево. Она висела на ветке, как яблоко, и качалась. Мы еле сшибли ее потом камнем. Иезекил поклонился, прижав руку к сердцу, и сбежал с трибуны. Толпа заколебалась и расплывалась по всей площади и по соседним бульварам. Дамы просунули под локти своих мужей ручки, затянутые в светлые перчатки, и подхватили пышные оборки праздничных платьев. Мужчины важно вели дам, свободной рукой опираясь на трость. Девицы, шурша крахмальными юбками, взявшись под руки, шли целыми шеренгами. Они поглядывали по сторонам, перешептывались и хихикали. Мальчишки шныряли в самой гуще толпы, проскальзывали под локтями толстого лавочника, наступали на платья дамам, плечом разбивали шеренгу барышень. - Элькинс... Америка... Речь... Городское управление... - жужжала толпа. - Молодчага Элькинс. Здорово это он про бостонцев, как они скормили рыбам английский чай. Перед нами шел, расталкивая толпу саженными плечами, ломовой извозчик Смит. - Посмели бы они теперь приставать к Америке! Мы бы им!.. Смит был самый сильный человек в Ривермуте. Он бросал на свою телегу огромные мешки, точно в них была не мука, а пух. Все школьники нарочно бегали на рынок смотреть на силача. Мы догнали Смита и вежливо сняли перед ним шапки. - Здорово, пареньки, - приветливо ответил он с красной пятерней сгреб с курчавой головы высокий картуз. Стайка розовых и голубых мисс заслонила от нас Смита. Запахло резедой и ландышами. Атласная лента скользнула у меня по носу. - ... Мистер Элькинс произнес прелестную речь, - с жаром говорила девица в шляпе с незабудками. - Но как жаль, что он такой старый и некрасивый. Вот если бы у него были большие черные глаза и прямой нос, как у Генри Джонса из магазина "Последние моды"... - Вот пигалицы, - прошептал Чарлз Марден. - Глядите, ребята, что сейчас будет! Чарлз вытащил из кармана "лягушку" (так назывались у нас трескучие прыгающие ракеты). - Ах!.. Ой!.. Ай!.. - завизжали девицы и рассыпались в разные стороны - "лягушка" прыгала прямо у них под ногами, трещала и бросала искры на кисейные платья. - Ох уж эти мальчишки, - сказал Марден девицам и скорчил самую постную физиономию. - Вечно они пристают к гуляющей публике. Мы все вежливо поклонились и, как ни в чем не бывало, пошли дальше. Вокруг площади как грибы выросли маленькие ресторанчики: два-три столика, четыре скамейки и огромные вывески. САМОЕ холодное мороженое И САМЫЕ горячие пирожки Лучшее в АМЕРИКЕ Пиво Прохладительные напитки ДЕШЕВО И ВКУСНО Но больше всего мне понравилась намалеванная яркими красками огромная пивная кружка с пышной пеной, переливающейся через край. Кружка была точь-в-точь Везувий во время извержения. - Зайдем сюда, выпьем по кружке пива. Я угощаю. Мы уселись на скамейки и спросили "лучшего пива в Америке". Долговязый парень в белом переднике поставил перед нами шесть тяжелых глиняных кружек. Пиво шипело и пенилось. Пузырьки вздувались и лопались. Горький холодок пощипывал язык. Какой-то мальчишка остановился перед ресторанчиком и посмотрел на нас с завистью: - Ишь, расселись, черти! Мы потягивали пиво маленькими глотками. Приятно сидеть за столиком и поглядывать на мальчишек, шмыгающих вокруг! Гаррис очень шикарно закинул ногу на ногу и сдвинул на затылок шляпу. Но пива в кружках становилось все меньше и меньше, и наконец круглое дно выглянуло и заблестело, как лысина. Я поднял кружку, запрокинул голову и вылил в рот последнюю каплю. - Жаль, - сказал я, - было вкусно. - Будет еще вкуснее, - сказал Марден. - Идем к Петтинджилю есть мороженое. Я порылся в карманах. - У меня больше нет денег. - Я все до цента потратил на петарды, - заявил Виткомб. - А я на яблоки, - прибавил Бенни Уоллес. - Бросьте, друзья, идите, если зовут, - сказал Марден. Мы не заставили себя долго просить и отправились к Петтинджилю. Кондитерская Петтинджиля была самая лучшая кондитерская в городе. Хозяин ее, мистер Петтинджиль, был самый знаменитый человек в Ривермуте. Ни один свадебный обед, ни один юбилейный вечер не обходился без пломбира и тортов его изготовления. Но не торты и пирожные прославили мистера Петтинджиля. Он был капельмейстером любительского оркестра "Ривермутских друзей музыки". И когда его кругленькая фигурка, горбатый нос и торчащий, как петушиный гребень, хохолок появлялись на эстраде, публика хлопала, не жалея ладоней. Мистер Петтинджиль дирижировал, приподнимаясь на цыпочки и грациозно размахивая палочкой. На репетициях эта самая палочка дробно стучала по деревянному пюпитру и угрожающе качалась перед носом зазевавшегося фагота или барабанщика. Мистер Петтинджиль был вспыльчив. Чарлз Марден дернул дверь с надписью: "Кондитерское искусство Петтинджиля". Серебристо зазвенел колокольчик, и мы вошли в кондитерскую. По стенам на полках были аккуратно расставлены коробки, перевязанные розовыми и голубыми ленточками. С крышек улыбались кудрявые красавицы, прижимавшие к груди букеты роз. На стойках под стеклом нежно белели и розовели кремовые башенки тортов и пирамиды конфет. Сладкий запах ванили и рома поднимался от напудренных сахаром кексов и пудингов. За прилавком стояла продавщица в кружевном передничке и кружевном чепчике. У нее щеки розовые, как засахаренные персики, а оборочки чепца, воротничка и рукавчиков пышные, как крем на пирожных. Кафе было в комнате за магазином. Мы прошли туда и заняли столик на "шесть персон". В кафе было пусто. Приближался обеденный час, а ривермутские жители не любили портить сладостями аппетит перед обедом. В глубине комнаты, за зеленой перегородкой, мистер Петтинджиль принимал заказы. Чарлз Марден заказал мороженое, и через пять минут девушка в белом переднике поставила перед нами блестящий поднос. На стеклянных вазочках красное, малиновое и кремовое ванильное мороженое высилось легкими горками. Тоненькие костяные ложечки торчали из каждой верхушки. Мы набросились на мороженое, и скоро вазочки опустели. Самая придирчивая посудомойка не могла бы на нас пожаловаться: никто не оставил ни капли. - Спроси еще! - воскликнул Марден, облизывая ложку. - Том Белли, скажи Петтинджилю, чтобы он прислал второй поднос. Я посмотрел на Мардена недоверчиво. Что он? Шутит? Откуда у него столько денег? Нет, Марден не шутил. У него было совсем серьезное лицо. Ну, если так... Я пошел за перегородку. Петтинджиль сидел за стойкой и что-то записывал в конторскую книгу. - Мистер Петтинджиль, пришлите нам, пожалуйста, еще столько же порций мороженого. - Ванильного или малинового? - И того, и другого, будьте любезны. - А денег-то у вас хватит? - Раз мы заказываем... Я отдернул драпировку и пошел к своему столику. "Что же это? Где они?" На подносе пустые вазочки, стулья в беспорядке вокруг стола. И никого! Ни одного человека! Ноги и руки у меня похолодели. Удрали, пока я разговаривал с Петтинджилем? А у меня ни пенса... А Петтинджиль шутить не любит. За перегородкой зазвенели ложечки. Несут! Я бросился к дверям. Румяная продавщица раскладывала на стеклянном блюде пирожные. Через магазин нельзя. Я оглянулся направо, налево... Окно! Я с разбегу вскочил на подоконник и, зажмурив глаза, бросился вниз. Пятки больно ударились о мостовую. Хорошо еще, что первый этаж. Не оглядываясь, я понесся что было духу по переулку, свернул в Верхнюю улицу, пересек улицу Старого Рынка и вылетел на площадь. - Стой, сумасшедший! Мина! Мина! - закричали со всех сторон. Я остановился. Какая мина? Где? Передо мной не было ничего, кроме огромной бочки. - Направо! Налево! - кричали из толпы и делали мне какие-то знаки руками. Я ничего не понимал и только растерянно оглядывался по сторонам. Вдруг что-то разорвалось и грохнуло прямо передо мной. Меня сшибло с ног и подбросило в воздух. ---------- - Ну как? Лучше ему? - Кажется, лучше. Он спит. Я открыл глаза. В ногах кровати сидела тетушка Эбигэйль. В одной руке она держала рюмку с водой, в другой аптечный пузырек. Мутные капельки скатывались в рюмку и белым дымком таяли в воде. Дедушка, неслышно ступая, шагал из одного угла в другой. - Слава богу, никаких вывихов и переломов, - шепотом говорила тетушка. - Доктор сказал - просто общее сотрясение. Но что стало со мной, Даниэль, когда я увидела эти носилки! Я думала, что умру... Я попытался приподняться, но все тело у меня заныло, а перед глазами заплясали красные и желтые круги. В ушах зазвенели ложечки Петтинджиля. Я застонал. Тетушкин чепец наклонился ко мне. - Что тебе, Том? Что с тобой? Я хотел сказать: "Не беспокойтесь тетушка", но язык выговорил: "малинового и ванильного". - Господи помилуй! - воскликнула тетушка. - Что он такое говорит? - Здесь продается лучшее пиво в Америке! 11 В классе было пусто. На полу валялись бумажки и кусочки сломанного грифеля. Крышки парт были откинуты, и ящики для книг как будто нарочно показывали свои изрезанные перочинными ножами и заляпанные чернилами стенки. Один из ящиков был покрыт монограммами Г.Б. (парта Генри Блэка), в другом валялась забытая тетрадка, в третьем - целая куча ореховой скорлупы и растрепанный задачник. Я и Бенни Уоллес сидели в углу класса на последней скамейке и, не разгибаясь, скрипели перьями. Нам сегодня не повезло на латинском уроке: неправильные глаголы подвели нас, и мистер Гримшау велел нам остаться после занятий и проспрягать по десятку этих несчастных глаголов. Я уже одолел шесть штук, и рука у меня устала выводить бесконечные Perfectum'ы и Plusquamperfectum'ы. Я отложил перо. - Давай отдохнем, Бенни. - Ладно, - согласился Уоллес и отодвинул тетрадку. - Только ненадолго. Я хочу прийти домой пораньше. Мы с папой едем сегодня в Индию. - Как в Индию? - вытаращил я глаза. - Это секрет, Том. - Расскажи, Бенни. Я не проговорюсь. - Когда папа бывает свободен, - сказал Бенни, - мы раскладываем на столе карту и решаем, куда ехать. Потом придумываем, что взять с собой - какое оружие, платье, провизию, и начинается настоящее путешествие. Садимся на корабль. Иногда бывает буря. Иногда просто качка. Охотимся на китов... Потом - приехали. Если мы в пустыне - покупаем верблюдов. Нанимаем проводника. Папа все знает, где какие деревья, какие где звери. Сегодня мы собирались в Индию. Будет охота на слонов. - Счастливец ты, Бенни. Это здорово интересно. Я бы хотел хоть раз попутешествовать с вами. - Я спрошу у папы, и мы возьмем тебя с собой. А теперь давай заниматься, а то я опоздаю. Папа редко бывает свободен. Мы придвинули тетрадки, и перья опять заскрипели. Через четверть часа Уоллес покончил со своими глаголами. - У меня готово. Я побегу, Том. - Иди, я тоже скоро кончу. Уоллес собрал книги и выбежал из класса. "Какой славный парень этот Уоллес. Роджерс вечно дразнит его "девчонкой". Глупо. Разве девчонки бывают такие умные? А что мускулы у него некрепкие, так это сущие пустяки. Подарю ему свой перочинный ножик". tetigimus tetigistis tetigerunt... Кончено! Я собрал книги, стянул их ремешком и, размахивая связкой, выскочил на крыльцо. Негодяй! Возле калитки, прижатый к забору, стоял Уоллес. Перед ним, загораживая выход, приплясывал Конвей. - Уа, уа... Наш младенец захотел кушать. Ничего, твоя кашка не простынет. Сэт Роджерс, прислонясь к дереву, смотрел на Бенни и Конвея. Он заложил руки в карманы и весело посвистывал. - Если очень торопишься, попроси хорошенько, - пищал Конвей, - может, и отпущу, а пока отведай вот этого. - И Конвей щелкнул Бенни прямо в нос. Воздух застрял у меня в горле - ни туда, ни сюда. Зубы сжались так, что в скулах стало больно. Сердце заколотилось, застучало, запрыгало. Потом что-то горячее поднялось к глазам и зашумело в ушах. Я соскочил с крыльца и с размаху запустил в Конвея связкой книг. - Берегись, Билли! - закричал Роджерс. Конвей бросил Бенни, но не успел увернуться, и связка ударила его в грудь. Он пошатнулся. Я подскочил к Конвею, схватил обеими руками за куртку и стал трясти так, что у него защелкали зубы. Конвей рванулся. В руках у меня осталась только большая перламутровая пуговица. Пальцы Конвея впились в мои волосы. - Стой, стой, ребята! - во двор ввалилась толпа мальчишек с ракетками и мячами. Впереди бежал Фил Адамс. Он кричал: - Что это у вас? Драка? Драться, так драться по правилам! Нас схватили за куртки и оттянули друг от друга. Фил вынул носовой платок и туго обвязал мне голову. - И куда только ты лезешь с такими вихрами? - ворчал он. - Все равно. Скорее, Фил. Пусти, - бормотал я. Конвей смотрел на нас исподлобья. - Сэт, повяжи мне тоже голову, - потребовал он. Коротенькие волосы Конвея трудно было ухватить даже щипцами, но Роджерс сейчас же вынул из кармана клетчатый платок и, аккуратно сложив его, повязал голову друга. - Не забудь приемы бокса, которые я тебе показывал, - шептал мне Фил. - Не стискивай кулак. Бей косточками. И все в одну точку. Наскакивай снизу - нырком. Помни, что крач у тебя хорошо выходит. Ну, иди. Меня отпустили. Я бросился к Конвею. У Конвея остренький противный подбородок! В подбородок! Рука выпрямилась как пружинная. Зубы у Конвея лязгнули. Он отскочил, пригнулся и ударил меня в живот. Я захлебнулся воздухом. - Хук!.. Хук! - кричал Фил. Я согнул руку, выбросил ее вверх, вбок. - Ой! - взвизгнул Конвей. Голова у него качнулась как тряпичная. "Так!.." - подумал я. Вдруг в глазах у меня потемнело и в горле стало горячо - Билли ударил меня в нос. Брызнула кровь, кто-то закричал. Кажется, Бенни Уоллес. Я рассвирепел и, ничего не слыша, ничего не видя, замолотил кулаками куда попало. Пуговицы отлетели от моей рубашки, нос распух, левый глаз не открывался, но я не чувствовал боли. - Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе! Не уйдешь! - сквозь зубы шипел я. - Ура, Том! Конвей бежит! - закричали вокруг. Но кулаки не могли остановиться. - Очнись, дурень! Это я! - закричал Фил Адамс. Он подошел поздравить меня с победой и пожать мою руку, а я заехал кулаком ему прямо в живот. Мальчики хохотали. Я опустил руки и огляделся. Мальчики столпились вокруг меня. Конвей исчез. Я был победителем. Уоллес прикладывал к моему распухшему лицу намоченный под краном платок. Кто-то накинул мне на плечи куртку, кто-то надвинул на подбитый глаз фуражку, мальчики еще раз прокричали "ура" и пошли провожать меня домой. Тетушка Эбигэйль открыла мне дверь. - Господи, боже мой! - Она всплеснула руками и в ужасе отшатнулась. - Это ничего, тетушка, - попытался я улыбнуться. Но распухший нос и подбитый глаз не хотели слушаться: нос упрямо сворачивал в сторону, а глаз сам собой подмигивал. Тетушка, не говоря ни слова, схватила меня за руку и потащила к дедушке. - Полюбуйся, Даниэль! - воскликнула она и с размаху хлопнулась в кресло. - Кра-а-савец! - сказал дедушка. - Кра-асавец! Где это тебя так разукрасили? Я начал рассказывать, как Конвей пристал к Уоллесу, как я запустил в него связкой книг, как мы сцепились. - ...Я сделал крач, а он не по правилам - в живот. Я ему - хук, понимаете: так и сюда. Он стукнул меня по носу. В кровь. - Эх, - сказал дедушка, - шаг назад и выпад в сторону! Где у тебя голова была?! - Прозевал, дедушка, но зато я его так свистнул в ухо... Дедушка слушал, покачивая головой. - Побежал, говоришь? - хлопнул он себя по колену. - Здорово! Так ему, разбойнику, и надо. Точь-в-точь так влетело от меня фискалу Джинглю. Мне тогда было лет двенадцать. Как сейчас помню эту историю. Хорошее было время... - Даниэль, - перебила тетушка, - сейчас совсем не время для ваших детских воспоминаний. В драке не может быть ничего хорошего. Вам бы следовало объяснить это Тому. - Не поможет, сестра, - сказал дедушка. - Это у нас в роду. Тетушка поджала губы и встала. - Нужно что-нибудь сделать с его синяками. Я полагаю - пилюли д-ра Паркса, примочка из отвара бузины и патентованная мазь Плорниша... - Никаких пилюль. Холодный компресс и черная повязка на глаз, чтобы не пугал людей и лошадей. Тетушка усадила меня в кресло, завернула мою голову мокрым полотенцем и вышла. Через полчаса она вернулась с дюжиной черных повязок на белой подкладке. - Они всегда будут у нас под рукой, - сухо сказала она. 12 Я стоял перед зеркалом. Страшная рожа смотрела на меня с блестящего стекла. Под глазом до половины щеки темнел огромный синяк. В середине он был густо-лиловый, а по краям сиреневый с красными и желтоватыми прожилками. Превратившийся в щелочку глаз жалобно моргал припухшим веком; нос был гораздо больше похож на грушу, чем на обыкновенный нос. "Ну, как я покажусь в класс? Ведь засмеют. Надо спустить повязку пониже. Нет, так еще хуже, - синяк вылезает сверху. А если так?" Я старался приладить повязку получше, но синяк выглядывал то снизу, то сверху, то справа, то слева. "А, черт с ней, с повязкой... Еще опоздаешь". Я затянул узелок на затылке, нахлобучил шапку и побежал в школу. У ворот школы меня поджидал Бенни Уоллес. - Ну как, Том? Что твой глаз? Очень больно? - Пустяки! Есть о чем разговаривать. - Ты молодчина, Том! Знаешь, все в школе говорят, что ты молодчина и что Конвея давно пора было поколотить... - Ах, вот как! - И я сдвинул повязку повыше. Пусть видят, как страдают в честном бою. Когда я вошел в класс, мальчики закричали "ура!", а Конвей, весь облепленный пластырем, отвернулся и стал смотреть в окно. Сэт Роджерс принялся перелистывать книгу. Вошел мистер Гримшау. Он сразу заметил мою черную повязку и пластыри Конвея, но ничего не сказал. - Откройте тетради и приготовьте перья. Сегодня у нас будет диктант. Он взял свою красную книжечку для диктовок, подумал и отложил ее в сторону. - Пишите: "Многие мальчики думают, что драка доказывает их мужество и благородство". Бумага зашелестела, мальчики уткнули носы в тетрадки. - "Мужество и благородство... Каждый спор решается кулаками и щелчками. Решается кулаками и щелчками... Этим мальчикам не мешало бы помнить..." Марден, не списывай: я все вижу... "Не мешало бы помнить, что в драке победа всегда достается не тому, кто прав, а тому, кто сильнее, - не тому, кто прав..." - Мистер Гримшау, - вдруг вскочил Уоллес, - я должен вам сказать: Белли дрался из-за меня. Конвей приставал ко мне, он вечно задирает тех, кто послабее, - а Том за меня заступился. - Это, конечно, несколько меняет дело, - сказал мистер Гримшау. - Но все-таки Конвей и Белли знали, что я раз навсегда запретил всякие драки. Теперь я требую, чтобы враги протянули друг другу руки, а вы все запомните, что в следующий раз всякая драка будет строго наказана. Конвей хмуро подошел ко мне. Я сухо пожал ему руку. Как только кончился урок, ко мне подбежал Чарлз Марден. - Идем, Белли, - важное дело. Чарлз Марден привел меня к бочке в углу двора. Самые серьезные школьные дела всегда решались в этом месте. Несколько мальчиков стояли возле бочки. Все таинственно перешептывались и разом замолчали, когда я подоше