может поставить свою подпись под таким документом. Когда же он понял, что капитаны хотят заключить мир любой ценой, то в гневе вышел из церкви, где проходила встреча главарей мятежников. Герцог назначил Паголо Орсини губернатором Урбино, возвращенного Борджа согласно договору, и подарил ему пять тысяч дукатов за содействие при ведении переговоров. Вителлоццо писал герцогу смиренные письма, в которых просил прощения за свои действия. - Предатель воткнул нам нож в спину, - прокомментировал их Агапито. - А теперь думает, что сладкие слова залечат рану. Но Эль Валентино, казалось, проникся доверием к раскаявшимся мятежникам, забыл прошлые обиды. Такое дружелюбие Макиавелли воспринимал с подозрением. И писал Синьории о том, как трудно предугадать замыслы Борджа и уж совсем невозможно узнать его истинные намерения. В его распоряжении находилась огромная армия, которую он наверняка пустит в дело. Пошли слухи, что Борджа собирается покинуть Имолу. Но никто не знал, куда он двинет войска - на юг, к границам Неаполитанского королевства, или на север, к Венеции. Макиавелли беспокоило появление во дворце людей из Пизы. Оказалось, они предложили герцогу присоединить город к его владениям. Флоренция потратила много средств и времени, чтобы захватить Пизу, стратегическое положение которой имело важное значение для охраны торговых путей. Если город переходил к герцогу, Флоренция попадала в опасную ситуацию как с экономической, так и с военной точки зрения. Совсем рядом находилась Лукка, захватив которую, Эль Валентино держал бы Флоренцию за горло. При последней встрече герцог вновь поднял вопрос о жалованье, обещанном ему Республикой, и Макиавелли изворачивался, как мог, пытаясь объяснить Эль Валентино позицию Синьории. На самом деле Флоренция не желала отдавать свои войска под командование столь беспринципного человека, которому имела все основания не доверять. Но какие бы зловещие планы ни роились в красивой голове Борджа, пока он ограничился лишь завуалированными угрозами, пытаясь склонить Флоренцию к принятию его условий. А в конце беседы он сообщил Макиавелли, что вместе с армией выступает в Чезену. Десятого декабря герцог выехал в Форли и двенадцатого прибыл в Чезену. Макиавелли последовал за ним. Послав Пьеро и слуг вперед, чтобы те нашли жилье, подобающее послу Флоренции, он заехал попрощаться к Бартоломео. Толстяк оказался дома, и Макиавелли провели в его кабинет. Бартоломео бурно приветствовал флорентийца. Оказалось, он уже слышал о предстоящем отъезде Макиавелли и ужасно этим расстроен. - Послушайте, мой друг, - сказал Макиавелли, выслушав толстяка, - я пришел не только для того, чтобы поблагодарить вас за доброту и гостеприимство, но попросить об одном одолжении. - Все что угодно. Макиавелли тяжело вздохнул. - Я должен вам двадцать пять дукатов. Сейчас у меня, к сожалению, нет денег. И я прошу вас немного подождать. - Не стоит даже говорить об этом. - Двадцать пять дукатов - большая сумма. - Какие пустяки! Конечно, я могу подождать. А вообще, смотрите на эти деньги как на подарок. - Но почему вы должны делать мне такой дорогой подарок? Я не могу принять его. Бартоломео откинулся в кресле и расхохотался. - Разве вы не догадываетесь? Это не мои деньги. Наш добрый герцог знал, что с ростом цен в Имоле ваши расходы также увеличивались. И всем известна скаредность Синьории. Казначей герцога поручил мне снабдить вас любой суммой. Попроси вы две сотни дукатов, а не двадцать пять, и я бы тут же принес их вам. Макиавелли побледнел. - Если б я знал, что это деньги герцога, то не взял бы их ни под каким предлогом. - Именно поэтому герцог, восхищаясь вашей честностью, выбрал меня в качестве посредника. Он уважает вашу деликатность. Я выдаю вам его тайну. Но, по-моему, вы должны знать об этом благородном и великодушном поступке. Макиавелли едва сдержался, чтобы не выругаться. Он не верил ни в благородство, ни в великодушие герцога. Неужели Борджа надеялся купить его расположение за двадцать пять дукатов? - Вы удивлены? - улыбнулся Бартоломео. - Когда дело касается герцога, я ничему не удивляюсь. - Это великий человек. Я не сомневаюсь, что потомки будут с благодарностью вспоминать тех из нас, кто хоть чем-то помог ему. - Мой дорогой Бартоломео, - усмехнулся Макиавелли, - не великие дела увековечивают людей, а прекрасные произведения, в которых их дела восхваляются. Кем был бы для нас Перикл, если бы Фукидид не вложил в его уста речь, прославившую его на весь мир. С этими словами Макиавелли встал. - Вы не можете уйти, не повидавшись с Аурелией и монной Катериной, - остановил его Бартоломео. - Они огорчатся, если не попрощаются с вами. Макиавелли последовал за ним в гостиную. Сердце его вдруг сжалось и учащенно забилось. Женщины не ждали гостя и, похоже, не очень обрадовались его появлению. Бартоломео объяснил, что их гость уезжает в Чезену. - Что мы будем без вас делать? - воскликнула монна Катерина. Макиавелли сухо улыбнулся в ответ. Он нисколько не сомневался, что они прекрасно обойдутся без него. - Мессер Никколо, должно быть, с радостью покидает наш город, который ничем не может развлечь приезжего человека, - добавила Аурелия. Макиавелли показалось, что в ее голосе прозвучала злобная нотка. Аурелия продолжила прерванную работу. Она все еще вышивала полотно, привезенное им из Флоренции. - Я не знаю, чем восхищаться больше, монна Аурелия, - вашим терпением или трудолюбием. Аурелия выглядела неважно. Она давно не красила волосы, и их корни уже потемнели. Сквозь небрежно наложенный слой пудры проглядывала смуглая кожа. "К сорока годам она будет ничуть не лучше матери", - с удовлетворением отметил Макиавелли. Он ушел, довольный тем, что повидался с Аурелией. Его страсть угасла. Он не принадлежал к тем, кто отказывается есть свиные ножки только потому, что в меню не оказалось жирных куропаток. Поняв, что Аурелия для него недоступна, Макиавелли утешился в объятиях молодых женщин, с которыми познакомила его Ла Барбетина. И если говорить честно, он страдал не от неразделенной любви, а от уязвленного самолюбия. К тому же он пришел к выводу, что Аурелия просто глупа. Иначе она не отправилась бы спать только потому, что ей пришлось ждать три часа. И ей не пришла бы мысль, что она совершает грех, ложась с ним в постель, во всяком случае, до того, как она это сделала. Если бы Аурелия знала жизнь так же хорошо, как он, ей было бы известно: сожалеют не о том, что поддались искушению, а о том, что устояли. "Если Бартоломео усыновит племянников, она получит хороший урок, - сказал он себе. - И пожалеет о собственной глупости". 27 Два дня спустя Макиавелли прибыл в Чезену. Артиллерия герцога приближалась к городу, войска расположились у его стен. Что-то готовилось, но никто не знал, что именно. Несмотря на активность, все, казалось, замерло в ожидании. Так, говорят, бывает перед землетрясением: люди беспокоятся, нервничают без всякой на то причины, а потом внезапно, без предупреждения, земля уходит у них из-под ног и дома рушатся на глазах. Макиавелли дважды просил герцога принять его и дважды получал вежливый отказ. Ничего не смог он добиться и от секретарей. Они лишь повторяли, что герцог не раскрывает своих планов прежде, чем начать действовать, а действует он, как диктует необходимость. Макиавелли чувствовал себя усталым и больным. И деньги кончились. Он обратился к Синьории с просьбой заменить его и прислать посла с более широкими полномочиями. Макиавелли не пробыл в Чезене и недели, как произошло совершенно неожиданное событие. Как-то утром, придя во дворец герцога, он нашел там рассерженных французских капитанов, оскорбленных требованием Борджа в течение двух дней покинуть его армию вместе со своими отрядами. Тщетно Макиавелли пытался найти объяснение этому шагу Эль Валентино. При дворе говорили, что герцог не мог больше выносить французов, доставлявших ему массу хлопот. Но Макиавелли казалось неразумным решение герцога расстаться с французами, когда оставшиеся отряды не превосходили по силе войска, находящиеся под командованием Орсини, Вителлоццо и остальных капитанов, верность которых, особенно после недавних событий, не внушала доверия. Или герцог, уверенный в своих силах, решил показать королю Франции, что не нуждается в его помощи? Французы уехали. А вскоре Борджа вновь удивил Макиавелли. Он вызвал в Чезену Рамиро де Лорку, назначенного им губернатором Романьи. Тот верно служил герцогу, но его жестокость и нечистоплотность возмущали и пугали людей. И наконец, доведенные до отчаяния, они послали к Эль Валентино своих представителей с жалобой на Рамиро. По прибытии в Чезену его схватили и бросили в тюрьму. На Рождество Пьеро разбудил Макиавелли раньше обычного. - Пойдемте на площадь, мессер, и вы увидите кое-что интересное. - Глаза юноши возбужденно блестели. - Что произошло? - Точно не знаю, но на площади собралась большая толпа. Макиавелли быстро оделся. Шел снег, дул холодный ветер. На площади на рогоже лежало обезглавленное тело Рамиро де Лорки в парадном мундире, со всеми регалиями, в перчатках. А рядом, насаженная на копье, возвышалась над бурлящей толпой голова Рамиро. Макиавелли содрогнулся от ужасающего зрелища. - Как все это понимать, мессер? - воскликнул Пьеро. - Он же был самым верным капитаном герцога. Вы говорили, что Эль Валентино доверяет ему больше, чем кому-либо. Макиавелли пожал плечами. - Это очень похоже на герцога. Вероятно, ему больше не требовались услуги Рамиро и он пожертвовал им, чтобы показать, как дороги ему интересы его подданных. Многие утверждали, что Рамиро был любовником Лукреции Борджа, а близкие отношения с сестрой Чезаре таили в себе огромную опасность. Борджа любил ее. Первый муж Лукреции, Джованни Сфорца, остался в живых только потому, что она предупредила его об убийцах, посланных Чезаре. Джованни вскочил на лошадь и скакал до самого Пезаро. Когда герцога Гандии выловили из Тибра с девятью ножевыми ранами, молва приписала убийство Чезаре. Причиной называли его любовь к прекрасной Лукреции. Педро Калдерона, испанца, камергера папы, зарезали по приказу Борджа якобы за оскорбление чести мадонны Лукреции. Говорили, она ждала от него ребенка. Ее второму мужу, Альфонсо, герцогу Бисельи, также не повезло. Через год после свадьбы какие-то люди тяжело ранили его у ворот Ватикана. Его отнесли в папские покои, где он почти месяц боролся со смертью, пока его не придушили в собственной постели. Альфонсо считался самым красивым мужчиной Рима. И Лукреция допустила ошибку, полюбив его всем сердцем. В Италии никто не сомневался: его убила ревность Чезаре. Макиавелли не забыл разговора с герцогом в Имоле. Тогда Паголо Орсини пожаловался на грубость Рамиро, и Эль Валентино обещал разобраться и наказать виновного. Разумеется, он не воспринимал всерьез жалобу человека, не вызывающего у него ничего, кроме презрения. Но, возможно, казнью Рамиро он хотел рассеять последние подозрения мятежных капитанов. Как они могут не верить в искренность его намерений, если по прихоти одного из них он жертвовал своим верным соратником? Макиавелли чуть не расхохотался. Одним ударом герцог успокоил возмущение жителей Романьи, развеял страхи бывших мятежников и свел счеты с любовником Лукреции. - Во всяком случае, - с улыбкой сказал он Пьеро, - наш добрый герцог избавил землю еще от одного мерзавца. Пойдем в таверну, выпьем горячего вина. Хочется согреться. 28 Макиавелли не мог разгадать замыслов герцога по одной простой причине: Эль Валентино еще ничего не решил. Но что-то должно было произойти. Иначе какой смысл иметь огромную армию и не использовать ее. Но против кого он направит войска? Капитаны послали в Чезену своих представителей, чтобы обсудить совместные действия. Однако встреча закончилась безрезультатно. А несколько дней спустя в Чезену прибыл Оливеротто да Фермо с конкретным предложением капитанов. Еще недавно этот молодой человек заставил говорить о себе всю Италию. С юных лет, оставшись без отца, он воспитывался дядей Джованни Фольати, братом матери. А с восемнадцати лет учился военному искусству под руководством Паоло Вителли. После казни Паоло Оливеротто примкнул к Вителлоццо и очень скоро стал одним из лучших его офицеров. Но честолюбие не давало ему покоя. Он хотел не служить, но править. И для достижения своей цели разработал ловкий план. Он написал дяде, что хочет посетить родной город и взглянуть на родительский дом. А чтобы его сограждане знали, что он не зря прожил все эти годы, просил разрешения приехать со свитой из друзей и слуг. Он писал, что своими успехами обязан не столько себе, сколько Джованни, воспитавшему его как сына. Джованни растрогался до слез - племянник не забыл его доброту и заботу - и по прибытии Оливеротто в Фермо предложил тому остановиться в его доме. Но спустя несколько дней Оливеротто переехал к себе, чтобы не стеснять дядю и его семью, и пригласил всех влиятельных горожан Фермо на торжественный банкет. После обильного угощения в разгар веселья в зал ворвались солдаты и перебили всех гостей. В одну ночь Оливеротто стал правителем Фермо. И за короткое время благодаря принятым мерам, как экономическим, так и военным, он не только укрепил свое положение в городе, но и как следует припугнул соседей. Вот этого человека и послали капитаны к Эль Валентино. Они предлагали герцогу вторгнуться в Тоскану, а если это его не устроит, захватить Синигалью. Тоскана была лакомым кусочком. Взятие Сиены, Лукки, Пизы и Флоренции сулило богатую добычу. К тому же Вителлоццо и Орсини представится возможность свести старые счеты с Республикой. Но Сиена и Флоренция находились под защитой короля Франции, а герцог не хотел ссориться с союзником, помощь которого еще могла ему понадобиться. Он сказал Оливеротто, что не пойдет на Тоскану, но с радостью примет участие в захвате Синигальи. Синигальей, небольшим, но стратегически важным городом с выходом к морю, правила овдовевшая сестра злополучного герцога Урбино. Она подписала договор с мятежными капитанами, а после их примирения с Борджа (уже без ее участия) убежала в Венецию вместе с малолетним сыном, оставив Андреа Дориа, генуэзца, защищать крепость. Оливеротто захватил город, а затем к нему присоединились Вителлоццо и Орсини. Но тут возникла небольшая заминка: Андреа Дориа соглашался сдать крепость только Чезаре Борджа. Для штурма требовались время, деньги и люди. И здравый смысл возобладал. Теперь, когда герцог отказался от услуг французских наемников, капитаны чувствовали себя куда уверенней. Известив его о требовании Дориа, они пригласили Борджа приехать в Синигалью. В это время герцог покинул Чезену и прибыл в Фано. Получив приглашение капитанов, он послал секретаря с сообщением, что немедленно выезжает в Синигалью, и попросил ждать его там. После подписания перемирия капитаны под любым предлогом избегали личных встреч с герцогом. Стараясь рассеять их подозрения, Борджа велел секретарю передать капитанам, что отчужденность только мешает их взаимоотношениям и отражается на действенности заключенного соглашения. Его же единственное желание - воспользоваться их опытом и знаниями. Макиавелли удивился, узнав, что герцог принял приглашение капитанов. Он не сомневался: высокие договаривающиеся стороны не доверяли друг другу. И говоря герцогу, что Андреа Дориа может сдать крепость только ему, капитаны, по мнению Макиавелли, заманивали Эль Валентино в ловушку. Распустив французских кавалеристов, герцог ослабил свою армию. А войска капитанов стояли вокруг Синигальи, и им не составило бы большого труда уничтожить Борджа и его немногочисленную свиту. Казалось невероятным, что он согласился отдать себя в руки смертельных врагов. Возможно, он уверовал в свою счастливую звезду и, ослепленный гордыней, полагал, что одними словами сможет склонить их к повиновению. Он знал: капитаны боятся его, но страх и трусов превращает в храбрецов. Правда, до сих пор фортуна благоволила к герцогу, но, как известно, она отличается непостоянством. Макиавелли улыбнулся. Разделавшись с герцогом, капитаны оказали бы Флоренции большую услугу. Только ужас перед Борджа держал их вместе, а после его смерти, умело действуя, можно будет перессорить их и уничтожить поодиночке. Макиавелли радовался слишком рано. Когда Орсини предложил Дориа деньги, чтобы тот согласился сдать крепость капитанам, генуэзец уже получил золото Эль Валентино за свой отказ. Герцог разгадал замысел капитанов. В ночь перед отъездом из Фано он собрал у себя восемь наиболее преданных ему людей и приказал им при встрече с капитанами встать по двое за спиной каждого из них и сопровождать до дворца, отведенного ему в Синигальи. А во дворце они окажутся в его власти. Чтобы никто не знал, какой силой он располагает, Эль Валентино разбросал войска по всей стране. Теперь он отдал приказ собрать армию на берегу реки в шести милях от Синигальи. Как знак полного доверия капитанам герцог послал вперед обозы с имуществом. Он с улыбкой думал о том, как те довольно облизываются, предвкушая богатую добычу. Закончив последние приготовления, Борджа отправился спать. Из дворца он выехал, едва забрезжил рассвет. Наступил последний день 1502 года. Все пятнадцать миль от Фано до Синигальи дорога вилась между морем и горами. Впереди ехали полторы тысячи всадников под командованием Лодовико делла Мирандола, затем тысяча гасконцев и швейцарцев, за ними герцог в доспехах на великолепном боевом коне. Замыкала колонну еще тысяча кавалеристов. Капитаны ждали герцога в трех милях от Синигальи. Вителлоццо Вителли, высохший от французской болезни, с запавшими щеками и тусклыми полуприкрытыми тяжелыми веками глазами, не так давно заслуженно пользовался репутацией лучшего артиллериста Европы. Но ртуть, которой его лечили, вызывала у Вителлоццо приступы глубокой депрессии, и от него осталась лишь тень былого смелого и решительного командира. Когда Паголо Орсини привез проект договора и Бальони, правитель Перуджи, высказал свои возражения, Вителлоццо поддержал его. Он не доверял Эль Валентино. Однако ему не хватило сил выдержать долгие споры с остальными капитанами, и в конце концов он подписал текст, предложенный герцогом. Но подписал против своей воли. Он направил герцогу смиренное письмо, в котором просил прощения за участие в заговоре. И хотя Эль Валентино уверял его, что прошлое забыто, на душе у Вителлоццо было неспокойно. Интуиция подсказывала ему: Борджа ничего не забыл и не простил. Согласно договору, в распоряжении герцога должен находиться только один из капитанов. А теперь все они собрались вместе. Паголо Орсини пытался переубедить его. Он несколько раз ездил к герцогу, они говорили честно и открыто, как мужчина с мужчиной, и у него нет оснований сомневаться в искренности Эль Валентино. К тому же герцог распустил французских кавалеристов. Это ли не лучшее доказательство? И казнил Рамиро де Лорку. - Поверь мне, мы преподали этому молодому человеку хороший урок, и я не сомневаюсь: в будущем у нас не будет повода для недовольства. Паголо Орсини, однако, не потрудился сообщить Вителлоццо об одной беседе с герцогом, в которой речь шла о здоровье папы. Тому шел восьмой десяток, и в любой момент его мог хватить удар. Эль Валентино имел влияние как на испанских кардиналов, так и на кардиналов, назначенных его отцом. В ответ на гарантии безопасности своих владений он обещал папский престол кардиналу Орсини, брату Паголо. Завороженный столь блестящей перспективой, Паголо верил каждому слову герцога. Вителлоццо первым подъехал к Чезаре Борджа. По выражению его бледного взволнованного лица можно было понять: он знал, какая участь ему уготована. Как мало напоминал он того Вителлоццо, который когда-то собирался изгнать из Италии короля Людовика XII. Он хотел спешиться, но герцог остановил его, обнял и расцеловал в обе щеки. Через несколько минут к ним присоединились Паголо Орсини и герцог Гравины. Эль Валентино встретил капитанов с такой сердечностью, с какой встречают только старых друзей после долгой разлуки. Но он заметил отсутствие Оливеротто да Фермо и, справившись о нем, узнал, что тот ждет его в городе. Герцог послал за ним дона Мигеля, а сам занял остальных непринужденным разговором. Пустив в ход все свое обаяние, он спросил Вителлоццо о его здоровье и предложил прислать врача. С веселой улыбкой осведомился о последней пассии герцога Гравины. И с большим интересом выслушал рассказ Паголо Орсини о строительстве его виллы. Дон Мигель нашел Оливеротто неподалеку от города, где тот муштровал своих людей, и посоветовал ему отвести солдат в казармы. В противном случае их могут занять солдаты герцога. Оливеротто внял умному совету, отдал соответствующие приказания и вместе с доном Мигелем поехал к месту встречи. Герцог принял его так же тепло, как и остальных, как товарища, а не подчиненного. Затем он отдал приказ ехать в город. Вителлоццо охватил ужас. Теперь, увидев, насколько сильна армия герцога, он осознал: их план обречен на провал. Первой мыслью было вернуться к своему отряду, расквартированному неподалеку под предлогом нездоровья. Но Паголо не позволил ему уехать. Сейчас не время, говорил он, сомневаться в честности герцога. У Вителлоццо не хватило решимости сделать так, как подсказывало сердце. Он остался. - Я убежден, что не доживу до рассвета, - сказал Вителлоццо. - Но, раз уж вы готовы положиться на слово герцога, я пойду с вами и разделю вашу судьбу. Кавалькада въехала в Синигалью. У дверей дворца капитаны хотели попрощаться с герцогом, но тот уговорил их войти, чтобы немедленно обсудить план совместных действий. Нельзя терять ни минуты, говорил он. Надо решить, что делать дальше. Они согласились. По широкой лестнице Чезаре Борджа ввел их в просторный зал, а затем извинился и попросил разрешение отлучиться на минуту. Как только за герцогом закрылась дверь, в зал ворвались солдаты и арестовали капитанов. Таким образом Эль Валентино повторил ловкий прием Оливеротто, причем обошелся без банкета. Паголо Орсини потребовал позвать герцога, но тот уже покинул дворец, отдав приказ разоружить отряды капитанов. Людей Оливеротто, находившихся рядом, захватили врасплох. Другим, расквартированным за городом, повезло больше. Они каким-то образом прослышали о судьбе своих командиров и, объединившись, пробились сквозь кольцо войск герцога. Чезаре пришлось довольствоваться казнью сторонников Вителлоццо и Орсини. Солдаты герцога, покончив с отрядом Оливеротто, начали грабить город. Эль Валентино с трудом восстановил порядок, повесив несколько наиболее рьяных мародеров. Город гудел как потревоженный улей. Закрылись все лавки, жители заперлись в домах. Но солдаты заставили виноторговцев выкатить бочки и поить их вином. На улице лежали мертвецы, и бездомные собаки слизывали их кровь. 29 Макиавелли приехал в Синигалью следом за герцогом. Он провел тревожный день. Появляться на улице одному было опасно, и, если необходимость заставляла его выходить из гостиницы, где он нашел убежище, он брал с собой Пьеро и слуг. Ему не хотелось попасть под горячую руку пьяным солдатам. В восемь вечера его вызвал герцог. Обычно во время аудиенции присутствовали секретари, священнослужители или кто-нибудь еще, но на этот раз, к удивлению Макиавелли, офицер, приведший его в кабинет, тут же вышел, и они впервые остались одни. Герцог пребывал в отличном настроении, его глаза сверкали, щеки пылали румянцем. Таким красивым Макиавелли его еще никогда не видел. - Я оказал Флоренции большую услугу, избавив ее от смертельных врагов. Теперь я хочу, чтобы Синьория собрала пехоту и кавалерию. И мы вместе выступим на Кастелло или Перуджу. - Перуджу? Веселая улыбка осветила лицо герцога. - Бальони отказался подписать перемирие. Он же сказал: "Если я понадоблюсь Чезаре Борджа, пусть он приходит в Перуджу, да не забудет взять оружие". Именно так я и поступлю. Борьба с Вителлоццо и Орсини обошлись бы Флоренции в кругленькую сумму. И вряд ли господа из Синьории так ловко провернули бы это дело. Я думаю, они должны отблагодарить меня. - Они обязательно это сделают, ваша светлость, - ответил Макиавелли. Герцог не сводил с него пристального взгляда. - Так пусть они поторопятся. Им не пришлось и пальцем шевельнуть. А то, что я сделал, думаю, стоит ста тысяч дукатов. Разумеется, эти деньги нигде не зафиксированы, но я бы хотел, чтобы Синьория начала мне их выплачивать. Макиавелли понимал: члены Синьории придут в ярость, услышав столь наглое требование, - и не испытывал ни малейшего желания сообщать об этом во Флоренцию. - Ваша светлость, - сказал он, - я обратился к своему правительству с просьбой отозвать меня. Посол при дворе вашей светлости должен иметь более широкие полномочия. Мне кажется, вопрос о выплате целесообразнее обсудить с моим преемником. - Вы правы. Мне надоела медлительность вашего государства. Пришло время решать, со мной вы или против меня. Мне следовало уехать отсюда еще сегодня, но я не хочу, чтобы город разграбили окончательно. Завтра утром Андреа Дориа сдаст мне крепость, и я пойду на Кастелло и Перуджу. Когда с ними будет покончено, займусь Сиеной. - Неужели король Франции смирится с тем, что вы захватываете города, находящиеся под его защитой? - Конечно, нет, и я не настолько глуп, чтобы не помнить об этом. Я захватываю их не для себя, а для церкви. Лично мне не нужно ничего, кроме Романьи. Макиавелли вздохнул, невольно восхищаясь неистовством души герцога, его уверенностью в том, что на свете нет ничего невозможного. - Фортуна благоволит к вам, ваша светлость. - Судьба благосклонна к тем, кто не упускает представившихся возможностей. Или вы полагаете, что мне удалось разделаться с мятежниками лишь благодаря счастливому случаю? - Я не могу допустить такой несправедливости по отношению к вашей светлости. Уверен, вы позаботились о том, чтобы Андреа Дориа отказался сдать крепость кому-либо, кроме вас. Герцог рассмеялся. - Вы мне нравитесь, секретарь. Вы - один из немногих, с кем можно поговорить. - Он замолчал, задумчиво глядя на Макиавелли. - Почему бы вам не пойти ко мне на службу? - Вы очень добры, ваша светлость. Но меня вполне устраивает служба Республике. - И что вы с этого имеете? Вам платят жалкие гроши, и, чтобы свести концы с концами, вам приходится залезать в долги. Макиавелли понял, что герцог намекает на двадцать пять дукатов Бартоломео. - Я легко расстаюсь с деньгами и, пожалуй, расточителен, - с улыбкой ответил он. - И если иногда я живу не по средствам, в этом только моя вина. - У меня на службе вам не придется беспокоиться об этом. Ведь так приятно иметь возможность подарить красивой женщине браслет, кольцо или брошь, особенно если хочешь добиться ее расположения. - Я взял за правило не связываться с теми, кто слишком дорого ценит свое целомудрие. - Это хорошее правило. Но иногда страсть выходит из-под контроля, и кто знает, какую шутку выкинет с мужчиной любовь. Разве вам не известно, секретарь, на какие расходы может пойти влюбленный в добродетельную женщину? Герцог насмешливо взглянул на Макиавелли, и тот на мгновение заподозрил, что Эль Валентино известно о его неудачном романе с Аурелией. Но тут же отогнал от себя эту мысль. Чезаре Борджа хватало забот и без амурных увлечений флорентийского посла. - Я довольствуюсь малым, оставляя наслаждения и расходы другим. Герцог задумчиво смотрел на Макиавелли. - Неужели вы согласны всю жизнь быть чьим-то подчиненным? Мне кажется, вы слишком умны для этого. - Аристотель учит нас: лучше всего придерживаться золотой середины. - То есть вы лишены честолюбия? - Наоборот, - улыбнулся Макиавелли. - Мое честолюбие - наилучшим образом служить моему государству. - Именно этого вам и не позволят. Кому, как не вам, известно, что в Республике с подозрением относятся к талантливым людям. Там человек достигает высокого положения только потому, что его посредственность не представляет угрозы для коллег. Поэтому демократическим государством управляют не самые достойные, но те, чья ничтожность не вызывает опасений остальных. Вы знаете, какие язвы разъедают сердце демократии? Он посмотрел на Макиавелли, ожидая ответа, но флорентиец промолчал. - Зависть и страх. Чиновники завидуют друг другу. Готовы на все, лишь бы не дать талантливому человеку прославиться, даже помешать ему принять необходимые меры для безопасности и процветания государства. И каждый боится, потому что знает: найдутся другие, которые не остановятся ни перед ложью, ни перед подлогом, чтобы занять его место. И что из этого следует? В результате больше всего на свете они боятся ошибиться. А, как известно, не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. Говорят, ворон ворону глаз не выклюет. Думаю, тот, кто придумал эту поговорку, никогда не жил в демократическом государстве. Макиавелли по-прежнему молчал. Герцог говорил правду. Флорентиец вспомнил, в какой жаркой борьбе добился он своего не слишком значительного поста и с какой горечью восприняли поражение другие кандидаты. И как многие коллеги следили за каждым его шагом, чтобы при первой же возможности потребовать у Синьории его увольнения. - Государь же волен подбирать себе людей в зависимости от их способностей, - продолжал герцог. - Он не обязан давать человеку пост только потому, что ему нужна его поддержка, или потому, что за ним стоят люди, чьи заслуги нельзя оставить без внимания. Он не боится соперников, так как стоит выше соперничества, и вместо посредственности, находящейся под чьим-либо покровительством, этого проклятия демократии, привлекает к себе талант, энергию, инициативу и ум. Не удивительно, что дела у Республики идут все хуже и хуже. Способности являются последним из критериев, по которым занимаются у вас государственные должности. Макиавелли сухо улыбнулся. - Позвольте напомнить вам, что благосклонность государей слишком непостоянна. Они могут высоко вознести, а затем с той же легкостью сбросить в глубокую пропасть. Герцог довольно хмыкнул. - Вы намекаете на Рамиро де Лорку. Государь должен уметь как награждать, так и наказывать. Его великодушие должно быть безграничным, а суд - суровым. Рамиро совершил тяжкие преступления и понес заслуженное наказание. А что бы сделали с ним во Флоренции? Там нашлись бы люди, которые восприняли бы казнь Рамиро как личное оскорбление. За него вступились бы те, кто наживался на его злодеяниях. Синьория, как всегда, начала бы юлить, и в конце концов его послали бы послом к королю Франции или ко мне. Макиавелли рассмеялся. - Верьте мне, ваша светлость, они пришлют посла с безупречной репутацией. - Представляю, как он мне наскучит. Мне будет недоставать вас, секретарь. - Он улыбнулся. - Почему бы вам все-таки не поступить ко мне на службу? Я найду применение вашему острому уму и обширным знаниям, и вам не придется жаловаться на мою неблагодарность. - Разве можно доверять человеку, предавшему свое государство за несколько дукатов? - Я не прошу вас предавать Флоренцию. Наоборот, у меня на службе вы сможете помочь ей куда больше, чем на месте секретаря Второй канцелярии. У меня уже служат флорентийцы, и мне кажется, они всем довольны. - Сторонники Медичи, сбежавшие вместе с ними и теперь готовые на все ради куска хлеба. - Не только. Леонардо и Микеланджело оказались не столь горды, чтобы отвергнуть мои предложения. - Художники. Они придут к любому, кто платит. Безответственные люди. Глаза герцога весело сверкнули. - У меня есть поместье недалеко от Имолы. Виноградник, пахотная земля, лес. Я буду счастлив отдать его вам. И доход в десять раз больше того, что приносят вам жалкие акры в Сан-Касчиано. Имола! Почему Борджа упомянул этот город, а не какой-то другой? И снова Макиавелли подумалось, что герцогу известно о его злоключениях. - Эти жалкие акры в Сан-Касчиано принадлежат моей семье уже триста лет, - холодно ответил Макиавелли. - И зачем мне поместье в Имоле? - Вилла - новая, красивая, удобная. Жарким летом очень приятно приехать туда отдохнуть. - Вы говорите загадками, ваша светлость. - Я посылаю Агапито губернатором в Урбино. Кроме вас, я не знаю ни одного достаточно компетентного человека, который мог бы занять его место. Однако в этом случае могут осложниться переговоры с Флоренцией, которые поведет ваш преемник. Поэтому я готов назначить вас губернатором Имолы. На мгновение Макиавелли показалось, что остановилось сердце. Он не мог и мечтать об этом. Когда Флоренция присоединяла к своим владениям какие-нибудь города, губернаторами становились люди высокого происхождения или имеющие влиятельных покровителей. Если б он стал губернатором Имолы, Аурелия гордилась бы тем, что он выбрал именно ее. А уж отделаться от Бартоломео, когда ему это понадобится, он всегда сумеет. Герцогу явно все известно. Иначе он не сделал бы такого предложения. Но откуда? Не без удовольствия Макиавелли отметил, что столь заманчивая перспектива совершенно его не взволновала. - Я люблю родину больше, чем душу, ваша светлость. Эль Валентино не привык, когда ему перечили. И Макиавелли ожидал, что герцог рассердится и прогонит его. Но, к удивлению, Борджа продолжал задумчиво смотреть на него, лениво играя орденом Святого Михаила. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он снова заговорил: - Я всегда был с вами откровенен, секретарь. Я знаю, вас не так-то легко обмануть, и не буду тратить на это время. Я выложу карты на стол. И не стану просить вас сохранить наш разговор в тайне. Все равно никто не поверит, что я рассказал вам о своих планах. Синьория наверняка решит, что вы пытаетесь пустить им пыль в глаза, представляя свои домыслы за действительные факты. - Герцог помолчал. - Под моим контролем находятся Романья и Урбино. Скоро я присоединю к ним Кастелло, Перуджу и Сиену. Пиза сама просится под мою защиту. Лукка сдастся по моему первому требованию. И в каком положении окажется тогда Флоренция, окруженная моими владениями? - Безусловно, в опасном. Но у вас есть договор с Францией. Ответ Макиавелли, судя по всему, позабавил герцога. - Два государства заключают договор о дружбе, исходя из взаимной выгоды. Однако благоразумное правительство расторгает его, если положения договора не отвечают его интересам. Будет ли король Франции возражать против захвата Флоренции, если в обмен на его молчаливое согласие я предложу начать совместные действия против Венеции? По спине Макиавелли пробежал холодок. Уж он-то знал, что Людовик XII без малейшего колебания пожертвует честью ради достижения своих интересов. Он ответил не сразу, тщательно взвешивая каждое слово. - Ваша светлость допускает ошибку, полагая, что Флоренцию можно взять малой кровью. За нашу свободу мы будем сражаться до последнего. - Неужели? Ваши сограждане слишком увлечены торговлей, чтобы готовиться к защите своей земли. Вы покупаете наемников, чтобы те сражались за вас. Как глупо! Наемные солдаты воюют только ради денег. Государство обречено, если не может защитить себя. Единственный путь к спасению - создание из своих граждан хорошо вооруженной и обученной армии. Но разве флорентийцы способны на такие жертвы? Я в это не верю. Вами управляют деловые люди, а единственное стремление деловых людей - любой ценой заключить нужную сделку. Им нужна сиюминутная выгода, и они готовы на мир сегодня даже ценой унижения и гибели завтра. Ливий писал, что безопасность республики зависит от цельности людей. А ваши граждане неустойчивы. Ваше государство прогнило и заслуживает уничтожения. Макиавелли помрачнел. Он не находил возражений. А герцог неторопливо продолжал: - Испания уже объединилась, Франция окрепла, изгнав англичан. Прошло то время, когда города-государства могли оставаться независимыми. Их независимость - фикция, так как не опирается на силу, и они остаются свободными, пока это устраивает ту же Францию или Испанию. Я контролирую владения церкви, и недалек тот день, когда падет Болонья. Флоренция обречена. Я стану владыкой всей страны - от Неаполитанского королевства на юге до Милана и Венеции на севере. У меня мощная артиллерия, сильная армия. С королем Франции мы поделим богатства Венеции. - Но если все произойдет, как вы рассчитываете, - хмуро заметил Макиавелли, - вы добьетесь лишь усиления Франции и вызовете страх и зависть как Франции, так и Испании. Каждая из них может стереть вас в порошок. - Верно. Но с моими солдатами и золотом я представляю такого мощного союзника, что сторона, к которой я примкну, наверняка одержит победу. - И по-прежнему останетесь вассалом победителя. - Секретарь, вы были во Франции и вели переговоры с французами. Скажите, что вы о них думаете? Макиавелли презрительно дернул плечом. - Они легкомысленны и ненадежны. Если противник выдерживает ярость первой атаки, их храбрость тает как дым. Они не привыкли ни к трудностям, ни к лишениям и, пожалуй, слишком беспечны. - Я знаю. Когда приходит зима с холодом и дождями, они расползаются из лагеря, как муравьи, и их можно брать голыми руками. - С другой стороны, Франция богата. Ее король сокрушил баронов и очень могуществен. Возможно, он не слишком умен, но у него хорошие советники, заботящиеся о благе государства. Герцог кивнул. - А что вы думаете об испанцах? - Я слишком редко сталкивался с ними. - Тогда послушайте, что я вам скажу. Они храбры, выносливы, решительны. И бедны. Им нечего терять, но приобрести они могут очень многое. Никто не устоял бы перед ними, если б не одно обстоятельство: и войска, и вооружение им приходится привозить только морем. И однажды выбив их из Италии, мы сумели бы не пустить их вновь. Эль Валентино замолчал, задумавшись. Его глаза горели огнем, и в них Макиавелли видел отсветы кровавых сражений. Окрыленный сегодняшним успехом, герцог чувствовал в себе силы превратить в реальность самые дерзкие мечты, и кто знает, какие видения возникали в его смелом воображении. Он улыбнулся. - С моей помощью французы могут выгнать испанцев из Неаполя и Сицилии, а испанцы - вышибить французов из Милана. - Тот, кому вы поможете, останется тем не менее хозяином Италии. И вашим тоже. - Если я помогу испанцам - да. Если французам - нет. Мы уже изгоняли их из Италии. Прогоним и теперь. - Они дождутся удобного момента и придут снова. - Я подготовлюсь к встрече. Король Фердинанд - старая лиса. Если они нападут на меня, он воспользуется представившейся возможностью и двинет армию во Францию. Он выдал дочь замуж за сына короля Англии. И англичане не упустят случая объявить войну своим заклятым врагам. Нет, у французов больше причин бояться меня, чем у меня - их. - Но папа стар, ваша светлость. Умрет он - и вы лишитесь значительной части войск и почти всего золота. - Вы полагаете, что я не учитываю этого? Я все предусмотрел. Когда отец умрет, следующего папу выберут по моему указанию. За ним будет стоять моя армия. Нет, я не боюсь смерти папы. Она не нарушит моих планов. Герцог вскочил с кресла и начал стремительно шагать по комнате. - Именно церковь мешает объединению нашей страны. Она недостаточно сильна, чтобы править всей Италией. Однако препятствует в этом другим. А путь к процветанию Италии лежит через ее объединение в единое государство. - Наша бедная страна стала добычей варваров только потому, что ее раздирают на части герцоги и принцы, - вздохнул Макиавелли. Эль Валентино остановился и пристально взглянул на флорентийца. - Мой дорогой секретарь, в поисках лекарства мы должны обратиться к Евангелию. А там сказано: кесарю кесарево, а богу богово. Макиавелли сразу понял зловещее значение слов герцога. И его поразило спокойствие, с которым тот говорил о шаге, повергшем бы в ужас весь христианский мир. - Правитель должен поддерживать духовную власть церкви, - хладнокровно продолжал Борджа, - чтобы вернуть ее, к сожалению, утраченное влияние на души верующих. Но для этого церковь нужно как можно скорее освободить от бремени светской власти. Макиавелли лихорадочно пытался найти ответ на столь циничное заявление, но тут в дверь постучали. - Кто там? - сердито воскликнул герцог. Дверь отворилась, и на пороге появился дон Мигель, испанский капитан, высокий мужчина могучего телосложения с жестоким лицом и огромными волосатыми руками. Говорили, что именно он задушил прекрасного Альфонсо, возлюбленного Лукреции Борджа. - А, это ты. - Тон герцога сразу изменился. - Murieron. Макиавелли плохо знал испанский, но и он понял значение этого мрачного слова: "Они умерли". Дон Мигель остался у двери, герцог подошел к нему и заговорил шепотом по-испански. Вскоре дон Мигель вышел, а герцог, широко улыбаясь, вновь сел в кресло. - Вителлоццо и Оливеротто мертвы. Они умерли не так храбро, как жили. Оливеротто на коленях молил о пощаде. Всю вину за предательство он взвалил на Вителлоццо, говоря, что тот сбил его с пути истинного. - А Паголо Орсини и герцог Гравины? - Они находятся под стражей. Я буду держать их, пока не получу известий от его святейшества папы. Макиавелли вопросительно взглянул на герцога. - Арестовав этих мерзавцев, я тут же послал гонца к папе с просьбой схватить кардинала Орсини. Паголо и его племянник подождут наказания за свои преступления, пока я не узнаю, что кардинал схвачен. Борджа сделался мрачнее ночи. Макиавелли встал, приняв наступившее молчание за окончание аудиенции, но герцог нетерпеливым взмахом руки вернул его на место. И заговорил вновь низким, сердитым голосом. - Мало уничтожить мелких тиранов, подданные которых стонут от их плохого управления. Мы стали жертвой варваров. Ломбардия разграблена, Тоскана и Неаполь платят дань. Я один могу сокрушить этих чудовищ. Я один могу освободить Италию. - Италия молится за освободителя, который разобьет ее цепи. - Это время пришло, и те, кто пойдет со мной, прославятся на века. - Герцог буравил Макиавелли глазами. - Почему вы отказываетесь присоединиться ко мне? Макиавелли тяжело вздохнул. - Я всем сердцем хочу помочь освобождению Италии от этих варваров, опустошающих нашу землю, насилующих наших женщин, грабящих наших граждан. Возможно, вы - тот человек, который принесет нам свободу. Но, встав в ваши ряды, мне придется заплатить слишком высокую цену: пожертвовать свободой города, давшего мне жизнь. - С вами ли, без вас Флоренция все равно потеряет свободу. - Тогда я умру, защищая ее. Герцог пожал плечами. - Ответ, достойный древнего римлянина, но не современного здравомыслящего человека. Борджа высокомерно кивнул, давая понять, что аудиенция закончена, Макиавелли встал, поклонился и направился к двери. Но герцог остановил его. - Прежде чем вы уйдете, секретарь, - произнес герцог с какой-то особой учтивостью, - я бы хотел воспользоваться вашим советом. В Имоле вы подружились с Бартоломео Мартелли. Он успешно провел для меня несколько торговых операций. Сейчас мне нужен человек для поездки во Францию. Он должен будет провести переговоры с торговцами шерстью. Потом ему придется заехать в Париж. Как вы думаете, могу я послать Бартоломео? Макиавелли понял, что скрывается за этим вопросом. Теперь он не сомневался: герцог в курсе его любовных увлечений. Губы Макиавелли сжались, но ни один мускул не дрогнул на лице. - Раз вы, ваша светлость, сочли возможным поинтересоваться моим мнением, я скажу. Бартоломео помогает вам держать в повиновении жителей Имолы, и было бы ошибкой отсылать его во Францию. - Вероятно, вы правы. Он останется в Имоле. Макиавелли снова поклонился и вышел. 30 Пьеро и слуги ждали его у ворот. На темных улицах не было ни души. Лишь мертвецы валялись в канавах, да на площади для устрашения остальных висело несколько мародеров. В таверну, запертую на крепкие засовы, их впустили, лишь внимательно оглядев в глазок. После пронизывающего холода ночи Макиавелли особенно обрадовался весело потрескивающим поленьям в кухонном камине. Кто-то пил, некоторые играли в карты и кости, большинство спало на полу или на скамьях. Хозяин положил матрац для Макиавелли и Пьеро в своей комнате рядом, с широкой кроватью, на которой спали его жена и дети. Они легли, завернувшись в плащи. Но если Пьеро, утомленный дорогой из Фано, волнующими событиями дня и долгим ожиданием у дворца, мгновенно заснул, то Макиавелли еще долго не мог сомкнуть глаз. Эль Валентино, несомненно, знал о его неудавшейся интрижке с Аурелией. Но герцог допустил ошибку, рассчитывая, что ради Аурелии он изменит Республике и перейдет к нему на службу. Неужели он не понимал, что здравомыслящий человек никогда не смешивает любовную страсть и жизненные устои? Макиавелли не видел Аурелию несколько недель, и если его все еще тянуло к ней, то причиной была не любовь, а уязвленное самолюбие. Но больше всего Макиавелли интересовало, каким образом герцог узнал о его тайне. Конечно, не через Пьеро, юноша доказал свою верность. Через Серафину? Он принял все меры, чтобы та ни о чем не узнала. Монна Катерина и Аурелия приняли слишком активное участие в осуществлении их плана, чтобы предать его. Нина? Нет, ее тоже держали в неведении. И тут Макиавелли догадался. Какой же он глупец! Это же ясно как день. Фра Тимотео! Вне всякого сомнения, он был шпионом герцога. Близость к Серафине и семье Бартоломео позволяла ему следить за флорентийским послом. Через монаха Эль Валентино узнавал, чем занимался Макиавелли, кто к нему приходил, когда он посылал письма во Флоренцию и получал ответы. И не случайно герцог вызвал его в ту ночь, когда Бартоломео спокойно молился у гроба святого Виталя, а секретарь прибыл именно в тот момент, когда он выходил из дома. Ведь фра Тимотео знал все подробности и сообщил о них своему хозяину. Макиавелли охватила ярость. С какой радостью он свернул бы шею этому хитрому монаху. Видимо, Борджа полагал, что неудача разожжет страсть Макиавелли и тот ухватится за его заманчивые предложения. Поэтому фра Тимотео и отказался помогать ему в дальнейшем. Это он внушил Аурелии, что само провидение уберегло ее от смертного греха и впредь она не должна поддаваться искушению. "Интересно, сколько заплатили ему сверх моих двадцати пяти дукатов", - пробормотал Макиавелли, уже забыв, что занял деньги у Бартоломео, а тот, в свою очередь, получил их от герцога. Но в то же время Макиавелли льстило, что Борджа приложил такие усилия, чтобы привлечь его к себе на службу. Герцог, судя по всему, ценил его очень высоко. А господа из Синьории любили посмеяться над его шутками, с интересом читали его донесения, но не считались с его мнением и никогда не следовали его рекомендациям. "Нет пророка в своем отечестве", - печально вздохнул Макиавелли. Уж он-то понимал, что у него ума больше, чем у всех членов Синьории вместе взятых. Пьетро Содерини, глава Республики, слаб и безволен. И скорее всего, именно его имел в виду герцог, говоря о тех, кто предпочитает ничего не делать, лишь бы не допустить ошибку. Да и остальные члены Синьории отличались разве что посредственностью и нерешительностью. Они умели только тянуть время. Его начальник, секретарь Республики Марвелло Виргилио, обладал приятной внешностью и был хорошим оратором. Но Макиавелли не верил в его способности. Как бы удивилась вся эта братия, узнав, что посол, посланный ими к Эль Валентино, маленький винтик в государственной машине Флоренции, назначен губернатором Имолы и стал доверенным советником герцога! Макиавелли не собирался принимать предложение Борджа, но не мог отказать себе в удовольствии представить ужас Синьории и ярость недругов. Имола была бы лишь первым шагом. Если бы Чезаре Борджа стал королем Италии, он бы занял место первого министра. Могла ли Италия найти в Чезаре своего освободителя? Даже если им двигало честолюбие, герцог взялся за благородное дело. Все признавали его ум и храбрость, его любил и боялся народ, ему доверяли солдаты. И в Италии, раздавленной и порабощенной, по-прежнему жил гордый дух предков. Объединенный сильной рукой, ее народ мог бы обрести долгожданную уверенность в завтрашнем дне и двинуться навстречу счастью и процветанию. И что могло прославить человека больше, чем благословенный мир, который он даст страждущей стране. И тут Макиавелли пришла в голову столь неожиданная мысль, что он вздрогнул, толкнув в бок Пьеро, который недовольно заворочался, но не проснулся. Происшедшее в Имоле могло оказаться всего лишь шуткой Эль Валентино, решившего поразвлечься. Макиавелли прекрасно знал, что герцога, несмотря на внешнюю вежливость, не устраивала его деятельность, потому что он не захотел убедить Синьорию заключить соглашение, выгодное Борджа. Это могла быть обыкновенная месть. Кровь бросилась в лицо Макиавелли. Неужели Эль Валентино, Агапито и остальные следили за каждым его шагом и, захлебываясь от смеха, придумывали, как помешать ему достигнуть желанной цели? Макиавелли пытался убедить себя, что это всего лишь фантазия, которую надо тут же забыть, но сомнения терзали его душу. 31 На следующее утро, оставив в Синигальи небольшой гарнизон, герцог повел армию на Перуджу. Лил дождь, и под копытами лошадей и колесами фургонов дорога превратилась в грязное месиво. В маленьких городках делали остановки. Но разместить такое огромное количество людей было невозможно. Только наиболее счастливым удавалось найти крышу над головой. Макиавелли привык к теплым мягким постелям, и его настроение ухудшалось с каждой ночью, проведенной на голой земле в крестьянских хижинах. От отвратительной еды у него вновь заболел желудок. В Сассо-Феррато герцог получил известие о том, что родственники Вителлоццо убежали в Перуджу, а в Гуальдо его ждут граждане Кастелло, чтобы сдать ему город. Затем прибыл гонец с сообщением, что Бальони оставил надежду защитить Перуджу и вместе с войсками ушел в Сиену. И на следующий день Перуджа принадлежала герцогу. Так, без единого выстрела, Чезаре Борджа овладел двумя важными городами. Далее он двинулся на Ассизи. Там его встретила делегация Сиены. Они хотели знать, почему герцог собирается напасть на их город. Борджа ответил, что питает к жителям Сиены самые теплые чувства, но считает необходимым свести счеты с Пандолфо Петруччи, их правителем и его смертельным врагом. Если они сами выгонят его из города, пояснил Эль Валентино, им нечего бояться. Если нет, армия будет штурмовать Сиену со всеми вытекающими отсюда последствиями. Он продолжил движение на Сиену, но избрал кружной путь, чтобы дать горожанам время подумать. Захватывая отдельные замки и деревни, войска оставляли после себя выжженную землю. Население убегало от разъяренной солдатни, а оставшихся стариков и немногих женщин подвешивали за руки над горящими углями, чтобы они сказали, где спрятаны ценности. Многие умирали под пытками. В это время из Рима прибыли хорошие вести. Получив письмо сына о событиях в Синигальи, его святейшество сообщил кардиналу Орсини, что цитадель сдалась герцогу и его храбрым капитанам. На следующий день кардинал с родственниками и друзьями пришел в Ватикан, чтобы поздравить папу с победой. Их арестовали прямо в приемной. Как только герцогу стало известно об этом, он поручил дону Мигелю задушить Паголо Орсини. Кардинала бросили в подземелье замка Сан-Анжело, где он вскоре и умер. Таким образом, отец и сын обезглавили семью Орсини. А герцог мог поздравить себя с окончательным подавлением мятежа капитанов. 32 Когда Борджа приехал в Читта-делла-Пиаве, Макиавелли получил известие, что его преемник вот-вот покинет Флоренцию. Герцог решил задержаться в этом городке, чтобы войска могли отдохнуть. И Макиавелли надеялся, что новый посол, Джакомо Салвиати, прибудет до того, как армия вновь тронется в путь. Он устал от бесконечных переездов, от плохой еды, от недосыпания. Как-то утром, дня через два или три, когда он лежал в постели и размышлял о случившемся, с улицы донесся громкий голос. Спрашивали мессера Никколо Макиавелли. - Мессер Бартоломео! - воскликнул Пьеро, сидевший у окна. - Какого черта ему тут надо, - раздраженно пробормотал Макиавелли, поднимаясь с кровати. Мгновение спустя толстяк влетел в комнату, прижал Макиавелли к груди и расцеловал в обе щеки. - Я еле нашел вас. Мне пришлось идти от дома к дому. Макиавелли высвободился из жарких объятий. - Как вы тут оказались? Прежде чем ответить, Бартоломео тепло поздоровался с Пьеро. - Меня вызвал герцог. Я ехал через Флоренцию и присоединился к слугам вашего посла. Он прибудет сюда завтра. Никколо, Никколо, мой дорогой друг, вы осчастливили меня. Он вновь обхватил и расцеловал недоумевавшего Макиавелли. - Я рад видеть вас, Бартоломео... - начал он, но толстяк перебил его. - Благодаря вам свершилось чудо. Аурелия ждет ребенка. - Что?! - Через семь месяцев, мой дорогой Никколо, я стану отцом шустрого мальчугана, и его появлением на свет я обязан только вам. Известие ошеломило Макиавелли. Он слишком хорошо знал, что не имеет никакого отношения к ребенку Аурелии. - Успокойтесь, Бартоломео, и объясните, - в его голосе слышалось раздражение, - почему именно мне вы обязаны своим сыном? - Как я могу быть спокоен, когда исполнилась мечта всей моей жизни! Теперь я могу умереть спокойно, оставив титул и все состояние моему прямому наследнику. Констанца, моя сестра, вне себя от ярости. Бартоломео громко расхохотался. Макиавелли вопросительно взглянул на Пьеро. Тот ответил удивленным взглядом. - Я у вас в неоплатном долгу. Если бы не вы, я бы никогда не поехал в Равенну и не провел ночь у гроба святого Виталя. Правда, идея принадлежала фра Тимотео. Но я ему не верил. Разумеется, фра Тимотео - добрый и благочестивый человек, но с монахами надо всегда быть начеку. Никогда не знаешь, не ищут ли они для себя выгоду. Я не виню их, они верно служат нашей святой церкви. Но, скорее всего, я не поехал бы, не расскажи вы о мессере Джулиано да Альбертелли. Вам я мог доверять, вы думали только о моем благе, вы - мой друг. Если святой Виталь помог добропорядочному гражданину Флоренции, решил я, он может помочь и мне. И действительно монна Аурелия зачала в ночь моего возвращения из Равенны. От возбуждения и бурного жестикулирования, которым Бартоломео сопровождал свою речь, на лбу толстяка выступили капли пота, и он смахнул их рукавом. Макиавелли никак не мог прийти в себя. - Вы абсолютно уверены в том, что монна Аурелия в положении? - спросил он. - В таких делах женщины иногда ошибаются. - Конечно, уверен. Я хотел сказать вам об этом еще в Имоле, но монна Катерина и Аурелия не позволили мне поделиться с вами нашей радостью. "Давайте никому ничего не говорить, - убеждали они меня, - пока мы не будем знать наверняка". Разве вы не заметили, как плохо она выглядела? Она очень рассердилась на меня, когда я привел вас попрощаться. Она опасалась, что вы заподозрите причину ее недомогания. Она, видите ли, хотела сохранить все в тайне, пока не исчезнут последние сомнения. Я пытался урезонить ее, но вы ведь знаете, каково спорить с беременной женщиной. - Я ничего не заподозрил, - ответил Макиавелли. - Я женат всего несколько месяцев, и у меня нет опыта в подобных делах. - Я хотел, чтобы вы узнали об этом первым, потому что именно с вашей помощью я стал счастливым отцом. Бартоломео вновь хотел обнять Макиавелли, но тому удалось увернуться. - Поздравляю вас от всего сердца. Однако, раз завтра прибывает посол Флоренции, я не могу терять ни минуты и должен немедленно сообщить об этом герцогу. - Я ухожу, но сегодня вечером вы с Пьеро должны поужинать со мной. Выпьем за здоровье моего сына. - Здесь нам это не удастся, - ответил Макиавелли, едва сдерживая злость. - В этом городишке не найдешь ничего, кроме паршивого вина и отвратительной еды. - Я подумал об этом, - рассмеялся Бартоломео, довольно потирая руки, - и привез из Флоренции вино, зайца и поросенка. Мы отлично повеселимся. Устоять перед таким соблазном Макиавелли не смог. - Вечером я зайду к вам, - продолжал Бартоломео. - Но, прежде чем уйти, я бы хотел посоветоваться с вами об одном важном деле. Я обещал фра Тимотео подарить картину для алтаря святой девы Марии. Хотя своим счастьем я обязан святому Виталю, не хочу обижать нашу Мадонну, так как она, вне всякого сомнения, делала все, что могла. Как вам понравится такая композиция? В центре богородица, сидящая на богато украшенном троне с сыном на руках, рядом я с Аурелией, коленопреклоненные. С одной стороны трона - святой Виталь, а с другой, по рекомендации, фра Тимотео, - святой Франциск. - Задумано неплохо, - процедил Макиавелли. - Во Флоренции много художников. Подскажите, кому заказать картину? - Боюсь, я ничем не смогу вам помочь. По-моему, эти художники очень ненадежны и распущенны. Я предпочитаю не связываться с ними. - Но, может, вы предложите мне кого-нибудь? - Когда прошлым летом я был в Урбино, мне говорили об одном юноше, ученике Перуджино. Все пророчили ему блестящее будущее. - А как его зовут? - Понятия не имею. Мне называли его имя, но я его давно забыл. Впрочем, это не сложно выяснить, и я думаю, что заказ обойдется вам довольно дешево. - Цена не имеет значения, - Бартоломео небрежно махнул. - Я деловой человек и знаю, что за хороший товар надо платить столько, сколько требуют. Мне нужен хороший художник, и я готов на любые расходы. - Вернувшись во Флоренцию, я наведу справки, - торопливо пообещал Макиавелли. После ухода Бартоломео он опустился на кровать и недоуменно покачал головой. - Ты слышал что-нибудь подобное? - обратился он к Пьеро. - У него не может быть детей. - Вероятно, случилось чудо, - ответил юноша. - Не болтай ерунды. Мы обязаны верить, что чудеса совершились Иисусом Христом, его апостолами, а также святыми нашей церкви. Но времена чудес прошли. И вообще, с какой стати святой Виталь станет спускаться с небес ради такого толстого дурака, как Бартоломео? Но, говоря эти слова, Макиавелли вспомнил разговор с фра Тимотео. Как отметил монах, абсолютная вера Бартоломео в могущество святого могла совершить чудо, хотя чудесные способности святого Виталя были всего лишь выдумкой Макиавелли. Могло ли такое случиться? Тогда он подумал, что фра Тимотео использовал столь лице мерный предлог, чтобы отказать ему в дальнейшей поддержке. Пьеро хотел что-то сказать, но Макиавелли остановил его. - Помолчи. Я думаю. Он не считал себя ревностным католиком и довольно часто ловил себя на мысли, что предпочел бы поклоняться прежним обитателям Олимпа. Христианство открыло человеку истину и путь к спасению. Но взывало больше к смирению, а не к борьбе. Оно сделало человечество слабым и отдало в руки нечестивцев, поскольку большинство, ради того чтобы попасть на небеса, предпочитало терпеть притеснения, а не защищать себя от обидчиков. Величайшим благом христианство почитало смирение, покорность и презрение к мировой суете. Древние же восхищались величием души, силой и смелостью. Происшедшее потрясло Макиавелли. Его разум восставал, но где-то в подсознании росла вера в причастность сверхъестественного вмешательства. - А может, люди стали такими слабыми потому, что в своем ничтожестве подстраивали религию под себя? Может, они забыли, что она велит нам любить и уважать родную землю и готовить себя к ее защите? Он расхохотался, заметив изумленную физиономию Пьеро. - Не обращай на меня внимания, мой мальчик. Сейчас я пойду к герцогу, чтобы сообщить ему о приезде посла, а вечером мы отлично поужинаем с нашим дорогим Бартоломео. 33 Ужин удался на славу. Под воздействием хорошей еды и доброго вина, привезенного Бартоломео из Флоренции, Макиавелли разговорился. Он шутил, рассказывал неприличные истории. И толстяк смеялся так, что у него заболели бока. Все трое немного опьянели. События в Синигальи взволновали всю Италию. Слухам не было конца. Причем каждый рассказывал свою историю. А Бартоломео хотел услышать правду от очевидца. И Макиавелли дал волю своему красноречию. - Покидая Читта-ди-Кастелло, Вителлоццо попрощался с родственниками и друзьями, как будто заранее знал, что видит их в последний раз. Друзьям он завещал охранять город, малолетним племянникам - не забывать о доблести их славного рода. - Если он догадывался о грозящей опасности, то почему не остался за крепкими крепостными стенами? - спросил Бартоломео. - Может ли человек убежать от судьбы? Мы считаем возможным подчинить людей своей воле, изменить происходящее к своей выгоде, мы трудимся, боремся, но в конце концов оказывается, что мы всего лишь игрушки в руках судьбы. Когда капитанов арестовали и Паголо Орсини стал возмущаться вероломством герцога, Вителлоццо упрекнул его лишь в одном: "Видите, как вы ошиблись и в каком положении оказался я и мои друзья из-за вашей глупости". - Вителлоццо - мерзавец и заслужил смерти! - сердито воскликнул Бартоломео. - Я продал ему несколько лошадей, но он не заплатил мне ни гроша. Когда я потребовал деньги, он предложил приехать за ними в Читта-ди-Кастелло. Я предпочел остаться в Имоле. - И поступили мудро. Макиавелли задавался вопросом, какие мысли обуревали Вителлоццо, уже состарившегося, усталого и больного, со времени ареста до того момента, как волосатые руки дона Мигеля сомкнулись у него на шее. И улыбнулся, представив тот день, когда герцог, больше не нуждаясь в его услугах, мог бы поступить с ним точно так же, как с верным Рамиро де Лоркой. - Странный человек, - пробормотал он. - Возможно, великий. - О ком вы говорите? - спросил Бартоломео. - Разумеется, о герцоге. О ком еще я могу говорить? Двуличность, проявленная им, столь совершенна, что нам остается только восхищаться. Художников хвалят за картины, созданные кистью и красками, но что эти картины по сравнению с произведениями искусства, где краски - живые люди, а кисть - ум и хитрость? Герцог - человек действия и склонен к мгновенным решениям. Кто мог предположить, что он способен на столь долгое ожидание? Четыре месяца он держал капитанов в неведении, заставляя гадать о своих дальнейших планах, играл на их страхах, разжигал взаимную зависть, запутывал бесконечными уловками, заманивал ложными обещаниями, и столько терпения потребовалось для того, чтобы расколоть их ряды. В зависимости от ситуации он был дружелюбным и милосердным, суровым и жестоким. И в конце концов они угодили в расставленную им ловушку. Этот обман - своего рода шедевр и заслуживает того, чтобы войти в анналы истории как эталон гениальной продуманности замысла и виртуозности претворения его в жизнь. Бартоломео хотел что-то сказать, но Макиавелли еще не выговорился. - Он избавил Италию от самолюбивых тиранов, проклятия нашей страны. Что совершит он теперь? Не он первый пытается освободить Италию, но судьба отворачивалась от его предшественников, и все возвращалось на круги своя. Макиавелли резко встал. Его разморило, и он не хотел выслушивать болтовню Бартоломео. Поблагодарив за угощение, флорентиец откланялся и в сопровождении верного Пьеро вернулся домой. 34 На следующий день Бартоломео, закончив все дела, отбыл в Перуджу. Чуть позже Макиавелли, Пьеро, слуги и несколько придворных герцога выехали навстречу послу Флоренции. После того как Джакомо Салвиати - а именно так звали посла - сменил дорожную одежду на парадный костюм, Макиавелли представил его герцогу. Последующие дни ушли на то, чтобы познакомить Салвиати с нужными людьми, объяснить, кому и сколько следует платить за предоставленные сведения. При дворе герцога ничего не делалось из любви к ближнему. А так как в своих донесениях Синьории Макиавелли писал далеко не все, опасаясь, что они будут перехвачены, то потребовался не один час, чтобы изложить послу мельчайшие подробности. Только через шесть дней Макиавелли наконец смог тронуться в обратный путь. Дорога предстояла долгая и небезопасная, поэтому он решил выехать пораньше, чтобы как можно больше проехать дотемна. Он поднялся с рассветом и быстро оделся. Слуги вынесли переметные сумы, упакованные еще с вечера. Все было готово к отъезду. - Пьеро внизу? - спросил Макиавелли хозяйку. - Нет, мессер. - Где он? - Он ушел. - Ушел? Куда? Зачем? Разве он не знает, что я не люблю ждать? Пошли за ним кого-нибудь из слуг, да побыстрей. Едва за хозяйкой закрылась дверь, как в комнату ворвался Пьеро. Макиавелли с трудом узнал юношу. Вместо дорожного костюма на нем была форма солдата герцога. - Я пришел попрощаться с вами, мессер Никколо. Я вступил в армию герцога. - Я и сам понял, что ты не для забавы нацепил этот пестрый наряд. - Не сердитесь на меня, мессер Никколо. За эти три месяца я столько повидал. Оказался свидетелем великих событий и говорил с людьми, причастными к ним. Я молод, силен и здоров. Я не могу вернуться во Флоренцию, чтобы остаток дней обрастать пылью во Второй канцелярии. Я создан, не для того. Я хочу жить. Макиавелли задумчиво смотрел на Пьеро. - Почему ты не сказал мне о своих намерениях? - Опасался, что вы помешаете их осуществлению. - Я считал бы своим долгом указать тебе, что жизнь солдата тяжела и опасна. Он страдает от голода и жажды, жары и холода. Если он попадает в плен, у него отнимают все до последней нитки. Раненого, его оставляют умирать на поле боя. Если же он все-таки выздоравливает, а воевать больше не может, его удел - просить милостыню на улицах. Ему приходится жить среди грубых, жестоких и распущенных людей, подвергая опасности не только тело, но и душу. И я бы напомнил тебе, что в канцелярии Республики ты бы занял прочное положение и пользовался уважением. Трудолюбием и исполнением причуд своих начальников зарабатывал бы ровно столько, сколько требуется для поддержания существования. А после долгих лет упорного труда мог бы получить и повышение, если, конечно, тебе повезет и это место не займет племянник или зять какой-нибудь влиятельной персоны. Но, исполнив свой долг, я бы не стал препятствовать твоим планам. Пьеро вздохнул с облегчением и рассмеялся. Он восхищался Макиавелли, но нисколько не боялся его. - Так вы на меня не сердитесь? - Разумеется, нет, мой мальчик. Ты хорошо служил мне. Фортуна благоволит к герцогу. И разве я могу винить тебя в том, что ты решил связать с ним свою судьбу? - Тогда вы замолвите за меня словечко перед матерью и дядей Биаджо? - У твоей матери разобьется сердце. Она решит, что именно я сбил тебя с пути истинного. Но будем надеяться, что благоразумный Биаджо сумеет успокоить ее. А теперь, мой юный друг, мне пора ехать. Макиавелли обнял юношу, расцеловал его в обе щеки, и тут его взгляд упал на расшитый воротник его рубашки. - Где ты взял эту рубашку? Пьеро покраснел до корней волос. - Мне дала ее Нина. - Нина? - Служанка монны Аурелии. Макиавелли узнал прекрасное полотно, привезенное им из Флоренции. Лоб Пьеро покрылся капельками пота. - У монны Аурелии оказался лишний материал, и она отдала его Нине. - И Нина сама вышила этот воротник? - Да, - неуклюже солгал юноша. - Сколько она дала тебе рубашек? - Только две. На третью не хватило полотна. - Тебе повезло. Ты сможешь носить одну, пока другую будут стирать. Ты счастливчик. Женщины, с которыми я сплю, не дарят мне подарков. Наоборот, они ждут их от меня. - Я сделал это только для того, чтобы доставить вам удовольствие, мессер Никколо. - Пьеро ослепительно улыбнулся. - Ведь это вы просили меня поухаживать за ней. Макиавелли прекрасно понимал: Аурелии и в голову бы не пришло подарить служанке дорогое полотно, а та, конечно же, не смогла бы вышить столь сложный узор. Да и монна Катерина говорила, что такое по силам только Аурелии. Значит, рубашку подарила юноше именно она. Но почему? Потому, что он кузен ее мужа? Ерунда. И тут ему все стало ясно. В злосчастную ночь, когда его вызвал герцог, Пьеро забавлялся не со служанкой, а с ее госпожой. И не чудесное вмешательство небожителя - святого Виталя помогло зачать жене Бартоломео, а содействие вполне земного молодого человека, который стоял перед ним. Вот почему монна Катерина отказывалась устроить ему еще одну встречу с Аурелией, а та всячески избегала его. Макиавелли охватила ярость. Они выставили его на посмешище - две распутницы и этот мальчик, которого он только что назвал другом. Он отступил на шаг, чтобы получше разглядеть Пьеро. Макиавелли не придавал большого значения мужской красоте, отдавая предпочтение непринужденности манер, изысканности речи и дерзости напора, благодаря чему сам добивался успеха у женщин. Он увидел высокого статного юношу с широкими плечами, узкой талией, стройными ногами. Военная форма подчеркивала достоинства его фигуры. Вьющиеся каштановые волосы, большие карие глаза под изогнутыми бровями, аккуратный нос, алый чувственный рот не могли не нравиться женщинам. И конечно, их привлекал смелый, открытый взгляд Пьеро. "Да, - подумал Макиавелли, - как же я раньше не заметил всего этого? Тогда я был бы поосмотрительней". Он выругал себя за проявленную близорукость. Но мог ли он предположить, что Аурелия обратит внимание на этого юнца, который, хоть и приходился кузеном ее мужа, был всего лишь мальчиком на посылках, неуклюжим подростком, не способным очаровать женщину. И мог ли кто-нибудь представить, что Аурелия предпочтет этого зеленого юнца, когда у ее ног лежал умный, образованный, наконец, талантливый человек? Все это казалось полным абсурдом. Пьеро стойко вынес испытующий взгляд Макиавелли. Он уже пришел в себя, переборов охватившее его смятение. - Мне действительно очень повезло, - невозмутимо заметил он. - По пути из Синигальи заболел паж графа Лодовико Алвизи. Он уехал в Рим, а меня граф взял на его место. - Как тебе это удалось? - Мессер Бартоломео поговорил обо мне с казначеем герцога, и тот все устроил. Брови Макиавелли удивленно взметнулись. Мало того, что этот малый соблазнил жену Бартоломео, так еще с его помощью получил тепленькое местечко у одного из фаворитов герцога. Если бы не уязвленное самолюбие, он бы счел сложившуюся ситуацию весьма забавной. - Фортуна благоволит смелым и молодым, - сказал Макиавелли. - Ты далеко пойдешь. Но позволь дать тебе несколько советов. Следи за тем, чтобы не прослыть остряком, иначе тебя никто не будет воспринимать всерьез. Замечай настроение окружающих и приспосабливайся к ним. Смейся, когда они веселы, изобрази грусть, когда они унылы. Нелепо выказывать ум перед дураками и выглядеть дураком среди умных. С каждым надо говорить на его языке. Будь вежлив и обходителен. Старайся быть полезным, а главное - умей показать, что ты можешь быть полезным. Нет смысла ублажать себя, если этим ты не доставишь удовольствия и другим. И учти, поощрение грехов нравится куда больше восхваления добродетелей. Никогда не открывай сердца другу, чтобы он не мог причинить тебе вреда, став врагом. С другой стороны, не накаляй отношений с врагом до такой степени, что он ни при каких обстоятельствах не согласится стать твоим другом. Прежде чем что-нибудь сказать, основательно подумай. Назад слов не возьмешь. Помни, правда - самое страшное оружие, которым владеет человек, и распоряжаться им надо с предельной осторожностью. Уже давно я не говорил того, чему верю, и не верю в то, что говорю. А если я и говорю правду, то скрываю ее среди лжи и очень трудно отличить одно от другого. В то время, как с языка Макиавелли слетали старые пословицы и обыденные банальности, он думал совсем о другом. Ибо он знал: государственный деятель может быть продажным, некомпетентным, жестоким, злопамятным, нерешительным, слабым и эгоистичным и тем не менее удостаиваться высших почестей. Но его карьера рушится, как карточный домик, если он становится смешным. Клевету он может опровергнуть, оскорбления не принимать во внимание, но против насмешек он совершенно беззащитен. Макиавелли ценил уважение своих сограждан и то внимание, с которым руководители Республики относились к его суждениям. Он доверял своему мнению, и его честолюбие простиралось дальше Второй канцелярии. И он прекрасно понимал, что в неудачном романе с Аурелией он предстал в самом комичном свете. Если бы во Флоренции стало известно об этой истории, он превратился бы во всеобщее посмешище. По спине Макиавелли пробежал холодок при мысли о всех пасквилях и эпиграммах, которыми забросают его флорентийские острословы. Даже друг Биаджо, постоянный объект его шуток, с радостью ухватится за возможность поквитаться. Он должен заткнуть рот Пьеро, иначе для него все будет кончено. Макиавелли положил руку на плечо юноши и улыбнулся. Но его глаза горели холодным огнем. - Позволь мне сказать тебе еще об одном, дорогой мальчик. Фортуна переменчива и нетерпелива. Она может дать власть, почет и богатство, но может принести нужду и болезни. Герцог всего лишь ее игрушка, и вполне возможно, что следующий поворот колеса уничтожит его. Тогда тебе понадобятся друзья во Флоренции. И очень недальновидно превращать во врагов тех, кто в будущем может оказаться весьма полезным. Республика с подозрением смотрит на своих граждан, покинувших ее службу и перекинувшихся к ее недругам. Нескольких слов, долетевших до нужного уха, достаточно для конфискации собственности вашей семьи. И тогда твоей матери, выброшенной на улицу, придется жить на подаяние родственников. К тому же у Республики длинная рука. И совсем нетрудно найти гасконца, который за несколько дукатов воткнет тебе в спину острый кинжал. А в руки герцога, разумеется, совершенно случайно может попасть письмо с намеками на то, что ты - флорентийский шпион. После пытки на дыбе ты признаешься, и тебя повесят, как простого вора. Твоя мать будет в отчаянии. Ради твоего же блага, если ты дорожишь своей жизнью, я советую тебе научиться хранить тайны. Вглядываясь в карие глаза Пьеро, Макиавелли видел, что юноша все понял. - Не беспокойтесь, мессер Никколо. Я буду нем, как могила. Макиавелли рассмеялся. - Я никогда не считал тебя дураком. И хотя денег у него было в обрез, он достал кошелек и протянул Пьеро пять дукатов. - Ты хорошо служил мне, и я обязательно расскажу Биаджо о том рвении, с каким ты заботился обо мне в интересах Республики. Он поцеловал юношу, и рука об руку они сошли вниз. Пьеро держал стремя, пока Макиавелли садился на лошадь. И шел с ним до городских ворот, где они и расстались. 35 Макиавелли пришпорил лошадь и перешел на легкий галоп. Двое слуг следовали за ним. Настроение у него было отвратительное. Чего уж там говорить: фра Тимотео, Аурелия, ее мать и Пьеро обвели его вокруг пальца. Од даже не мог разобраться, на кого сердится больше. И, что самое ужасное, он не представлял, как свести с ними счеты. Они славно посмеялись над ним, а он не мог отплатить им той же монетой. Разумеется, Аурелия просто дура, коварная, как и все женщины, но дура. Иначе она выбрала бы не безусого юнца, а мужчину в расцвете сил, посла влиятельного государства, ведущего от его лица важные переговоры. Любой здравомыслящий человек отдал бы ему предпочтение. Тем более что никто не считал его уродом. А Мариетта всегда говорила, что ей нравятся его волосы. И сравнивала их с черным бархатом. Слава богу, у него есть Мариетта. Ей он мог доверять. Даже уехав на полгода, ему не пришлось бы волноваться, что в его отсутствие она посмотрит на другого мужчину. Правда, в последнее время ему начали надоедать ее бесконечные жалобы, о которых сообщал в письмах Биаджо. Он, видите ли, не возвращается, не пишет ей ни строчки, да еще оставил ее без денег. Но от женщины в ее положении можно ожидать подобных глупостей. Кого, интересно, она родит? Если мальчика, они договорились назвать его Бернардо, в честь отца Макиавелли. И все-таки приятно сознавать, что тебя ждет жена. Конечно, она не так красива, как Аурелия, но уж, во всяком случае, добродетельна, чего не скажешь о дочери монны Катерины. Макиавелли вздохнул, вспомнив о том, что не везет Мариетте подарка. Но раньше мысль об этом как-то не приходила ему в голову, а теперь у него не было денег. Оставалось только сожалеть, что он так много потратил на Аурелию. Шарф, перчатки, розовое масло да еще - золотая, нет, не золотая - серебряная цепочка, подаренная монне Катерине. Если бы в ней осталась хоть капля приличия, она бы вернула цепочку, и он смог бы подарить ее Мариетте. Но когда женщины возвращали подарки?! Старая сводница - вот кто она, да еще без стыда и совести. Она наверняка понимала, что получила цепочку в уплату за определенные услуги. А раз не выполнила своего обещания, то могла бы по меньшей мере вернуть задаток. Он с первого взгляда раскусил эту распутницу. Она, несомненно, испытывала мерзкое наслаждение, устраивая кутежи, в которых уже не могла принимать участие. Он готов был поспорить, что она сама уложила в постель Пьеро и Аурелию. Как они, должно быть, веселились, уплетая каплунов и запивая их вином, в то время как он мерз под проливным дождем. Только такой болван, как Бартоломео, мог доверить честь жены подобной женщине. "Если бы он как следует присматривал за своей женой, - пробормотал Макиавелли, - я бы сразу понял, что здесь и пытаться не стоит". Да, решил он, во всем виноват Бартоломео. Но каким же дураком оказался он, Макиавелли, посылая Аурелии дорогой шарф, как бы прося прощения за опоздание. И послал он его рано утром, едва придя в себя, да еще с Пьеро. Чтобы она получила шарф до возвращения Бартоломео. Как же они, небось, хихикали! А Пьеро наверняка воспользовался возможностью... Достойная пара. Такие своего не упустят! Мало того, что он осыпал ее дорогими подарками, так еще рассказывал самые забавные истории, чтобы развлечь ее, пел самые лучшие песни, чтобы очаровать ее, - короче, задействовал весь арсенал, которым пользуется мужчина, стремящийся добиться расположения женщины. А потом... потом появился этот мерзкий мальчишка и получил все даром только потому, что ему восемнадцать и у него красивая внешность. А он потратил на Аурелию целый месяц и кучу денег. Хотел бы он знать, что при этом думал Пьеро. Впрочем, идея, скорее всего, исходила от монны Катерины, которая могла пойти на все, лишь бы помешать Бартоломео усыновить племянников. Он попытался представить, как она уговаривала дочь. "Ну и что нам делать? Мы же не можем ждать его всю ночь. Жаль упускать такую возможность. На твоем месте, Аурелия, я бы не колебалась. Взгляни на его нежное лицо и вьющиеся волосы. Он напоминает мне Адониса с картины в ратуше. Если бы мне предстояло выбрать между ним и мессером Никколо с его желтоватой кожей, длинным носом и маленькими круглыми глазами... ну, моя милая, я бы не задумалась ни на секунду. И, позволь сказать, он сделает то, что нам нужно, гораздо лучше, чем этот костлявый секретарь". Нехорошая женщина. Безнравственная женщина. Однако Макиавелли никак не мог понять, почему она не захотела, чтобы отцом ребенка ее дочери стал умудренный опытом мужчина. А может, монне Катерине и не пришлось уговаривать дочь. А как ловко притворялся этот с виду наивный и даже застенчивый мальчик. Да, внешность обманчива. Ни разу он и виду не подал, что между ним и Аурелией что-то произошло. Хладнокровный, бесстыдный лжец. Только однажды он смутился, когда Макиавелли заметил вышитую Аурелией рубашку. Но как быстро пришел в себя и с какой наглостью встретил молчаливые обвинения своего господина! Хватило же ему нахальства поцеловать Аурелию в губы, а потом запустить руку в лиф между грудей. Каждый мог представить, что произошло дальше. И рассерженное воображение Макиавелли последовало за ними в спальню Бартоломео и в его постель. "Какой неблагодарный мальчишка!" - прошептал он. Без всякой корысти он взял Пьеро в путешествие, все сделал для него: представил ко двору герцога, научил, как вести себя в обществе, как заводить друзей и влиять на людей. А в награду ученик увел женщину прямо из-под носа учителя. "Но уж, во всяком случае, я как следует напугал его". Макиавелли знал: прелесть злой шутки, сыгранной с благодетелем, наполовину потеряна, если о ней нельзя рассказать друзьям. Но эта маленькая победа не принесла ему утешения. Если он злился на Пьеро, Аурелию, монну Катерину и Бартоломео, то фра Тимотео он просто ненавидел. Ведь не кто иной, как этот вероломный негодяй, расстроил его тщательно продуманный план. "Не видать ему проповедей в соборе Флоренции", - прошипел Макиавелли. Он и не собирался рекомендовать монаха Синьории, но теперь не без удовольствия думал, что, имей он такое намерение, тут же без колебаний отверг бы его. Каков негодяй! Не удивительно, что церковь теряет влияние на верующих и те впадают в грех и ведут беспутную жизнь, если для самих слуг божьих не существует такого понятия, как честь. Все, все обманывали его, но никто не мог сравниться в этом занятии с достойным францисканцем. Они остановились перекусить в придорожной харчевне. Еда оказалась отвратительной, но вино вполне приличным. И когда Макиавелли вновь сел в седло, чтобы продолжить путешествие, мир предстал перед ним не в таком уж мрачном свете. Он размышлял о роли герцога во всей этой истории. Если тот решил подшутить над ним, то не стал бы разглашать подробности, так как обычно сохранял в тайне свои планы. Если же он рассчитывал таким способом привлечь его к себе на службу, то уже понял, что потерпел неудачу. Затем мысли Макиавелли вернулись к Аурелии. Четыре месяца назад он и не подозревал о ее существовании. Так не лучше ли забыть эту женщину, которую он видел всего лишь несколько раз, а говорил и того меньше. Не впервые женщина завлекает мужчину, чтобы в последний момент оставить его с носом. Подобные неудачи умный человек воспринимает философски. К счастью, молчание отвечало интересам тех, кто знал об этом деле. Не слишком приятно чувствовать себя дураком, но душевная рана заживает быстрее, если о ней известно только ее обладателю. И вообще, проще представить себе, что все это произошло с кем-то другим. Внезапно он вскрикнул и рывком натянул поводья. Лошадь остановилась, как вкопанная, и Макиавелли чуть не вылетел из седла. - Что-нибудь случилось? - спросил подъехавший слуга. - Ничего, ничего. Повинуясь всаднику, лошадь вновь тронулась с места. Макиавелли так внезапно остановился, потому что идея молнией пронзила его мозг. Из этой истории могла получиться отличная пьеса. Вот тут-то он и отомстил бы своим обидчикам, выставив их на всеобщее осмеяние. Плохое настроение Макиавелли как рукой сняло, и на его губах заиграла злая улыбка. Местом действия он выбрал Флоренцию. Действующие лица определились заранее. Ему предстояло лишь оттенить отдельные черты характеров для того, чтобы герои лучше смотрелись со сцены. Бартоломео, например, следовало сделать поглупее и подоверчивее. Аурелию - более остроумной и покорной. Пьеро он отвел роль сводника, который и подстроил злую шутку. Зрители увидят мелкого негодяя и вдоволь посмеются над ним. Общая композиция пьесы - разумеется, комедии - предстала перед ним как на ладони. Себя он видел героем-любовником и сразу подобрал подходящее имя - Каллимако. Симпатичный, молодой и богатый флорентиец, несколько лет проведший во Франции - это давало Макиавелли возможность проехаться по французам, которых он недолюбливал, - возвращается во Флоренцию и безумно влюбляется в Аурелию. Как ему назвать ее? Лукрецией! Макиавелли хмыкнул, дав своей героине имя почтенной римской матроны, покончившей с собой после того, как мужчина покусился на ее честь. Естественно, конец будет счастливым и Каллимако проведет ночь любви в постели своей возлюбленной. В голубом небе ярко сияло солнце, и, хотя на полях все еще белел снег, Макиавелли, закутанный в толстый плащ, не чувствовал холода. Он размышлял о том, как получше показать зрителям наивность Аурелии, глупость Бартоломео, подлость Пьеро, распущенность монны Катерины и мошенничество фра Тимотео. Монаху предстояло стать одним из главных персонажей. Макиавелли потирал руки при мысли о том, что покажет фра Тимотео таким, как он есть, с его алчностью, отсутствием моральных принципов, хитростью и лицемерием. Всем остальным он собирался дать вымышленные имена, но монах останется фра Тимотео, чтобы все знали, какой на самом деле этот сладкоголосый пастырь. Время прошло так быстро, что он и не заметил, как они прибыли в местечко, где хотели остановиться на ночлег. "К черту любовь, - пробормотал Макиавелли, слезая с лошади. - Что есть любовь в сравнении с искусством!" 36 Местечко называлось Кастильоне Аретино, и тамошняя таверна выглядела ничуть не хуже многих других, где ему приходилось ночевать после отъезда из Флоренции. От быстрой езды у Макиавелли разыгрался аппетит, и, войдя в таверну, он первым делом заказал ужин. Затем он написал короткое письмо Синьории, которое тут же отправил с курьером. Таверна была переполнена, но хозяин сказал, что может выделить ему часть кровати, на которой спали он и его жена. Взглянув на хозяйку, Макиавелли ответил, что его вполне устроят несколько овечьих шкур на кухонном полу. Перед ним поставили большую миску с макаронами. "Что есть любовь в сравнении с искусством? - продолжил он прерванную мысль. - Любовь мимолетна, искусство - вечно. Любовь лишь орудие природы, заставляющее нас приносить в этот мир себе подобных, обрекая их со дня рождения на голод и жажду, болезни и печали, ненависть, зависть и злобу. Макароны лучше, чем я ожидал, и как вкусен этот соус с куриными потрохами. Сотворение человека следует назвать даже не трагической ошибкой, но нелепой неудачей. Чем можно оправдать ее? Я полагаю, искусством. Лукреций, Гораций, Катулл, Данте и Петрарка. Скорее всего, они никогда не создали бы своих божественных произведений, если б в их жизни не было горя и несчастий. Вот и у меня не возникло бы и мысли об этой пьесе, проведи я ночь с Аурелией. Получается, что все вышло как нельзя лучше. Я потерял безделушку, а нашел алмаз, достойный королевской короны". Плотно поужинав, Макиавелли сыграл в карты с проезжим монахом, направляющимся в какой-то дальний монастырь, лег на постеленные шкуры и быстро заснул. На заре, в отличном настроении, Макиавелли уже был в седле и с удовольствием представил, как через несколько часов приедет домой. Он надеялся, что Мариетта обрадуется его приезду и не станет упрекать в пренебрежении к ней. А после ужина к нему приедет Биаджо, милый добрый Биаджо, на следующий день он увидит Пьетро Содерини и других членов Синьории, потом навестит друзей. Какое счастье вновь оказаться во Флоренции, каждый день ходить в канцелярию, гулять по знакомым с детства улицам, узнавая в лицо почти каждого прохожего. "С возвращением, мессер, - скажет один. - Привет, привет, Никколо, откуда ты взялся? - услышит он от другого. - Надеюсь, ты привез полные карманы золота, - улыбнется третий. - Когда нам ожидать счастливого события? - спросит подруга матери". Дом. Флоренция. Родина. А еще Ла Каролина, теперь свободная, так как кардинал, содержащий ее, был слишком богат, чтобы умереть естественной смертью. Какая умница и как приятно беседовать с ней, а иногда, после жаркого спора, получить даром то, за что другим приходится платить немалые деньги. Как красива тосканская природа! Еще месяц и зацветет миндаль. Его мысли вернулись к пьесе. Он вновь чувствовал себя молодым и счастливым. Голова кружилась, как от молодого вина, выпитого натощак. Он повторял про себя циничные речи, которые собирался вложить в уста фра Тимотео. Внезапно он остановил лошадь. Встревоженные слуги подъехали узнать, не случилось ли чего. И к своему изумлению увидели, что их господин сотрясается от приступа беззвучного смеха. А Макиавелли, глядя на их удивленные физиономии, развеселился еще больше и, вонзив шпоры в бока бедного животного, помчался вперед. Он понял, как вдохнуть жизнь в персонажи пьесы, нашел завязку интриги, которая, распрямляясь как тугая пружина, после долгих приключений забросит Каллимако в теплую постель Лукреции. Все знали, что доверчивые женщины покупали корень мандрагоры, якобы способствующий зачатию. Это стало всеобщим поверьем, и каждый флорентиец знал десяток пикантных историй, связанных с его использованием. Теперь он решил убедить Бартоломео, которого он назвал мессер Нича, что его жена сможет зачать, если выпьет настой корня. Но первый мужчина, вступивший с ней в интимную связь, непременно умрет. Как убедить его в этом? Очень просто. Он, Каллимако, переодевшись, представится доктором, обучавшимся в Париже, и пропишет ей это лекарство. Без сомнения, мессер Нича не захочет отдать жизнь, чтобы стать отцом. Значит, потребуется незнакомец, который займет его место на одну ночь. Этим незнакомцем, естественно, станет Каллимако, то есть Макиавелли. Он буквально летел на крыльях вдохновения. Сцены следовали одна за другой, будто кусочки картинки-головоломки. Казалось, пьеса пишется сама, а он, Макиавелли, присутствует лишь в качестве переписчика. Когда они остановились пообедать, он, полностью поглощенный пьесой, ел все подряд, без разбора, а когда вновь тронулись в путь, не замечал миль, оставшихся позади. Приближаясь к Флоренции, они проезжали знакомые Макиавелли места, но он ничего не видел. Солнце уже склонялось к западу, но он даже не взглянул в сторону огненного светила. Он жил в мире иллюзий, полностью затмившем мир реальный. Он стал Каллимако, молодым, красивым, богатым, остроумным и жизнерадостным флорентийцем. И в сравнении с неистовым пожаром страсти к Лукреции его влечение к Аурелии казалось слабым огоньком. Макиавелли наслаждался высшим счастьем, когда-либо дарованным человеку, - счастьем созидания. - Смотрите, мессер, - окликнул его Антонио. - Флоренция. Макиавелли поднял голову. На фоне зимнего неба он увидел великолепный купол, воздвигнутый Браманте. Перед ним лежал город, который он любил больше всего на свете. Флоренция, город цветов, с колокольнями и баптистериями, церквами и дворцами, садами, кривыми улочками и старым мостом, по которому он каждый день ходил во дворец, его домом, братом Тото, Мариеттой, его друзьями, город, в котором он знал каждый камень, город с богатой историей, где родился он и жили его предки. Флоренция, давшая миру Данте и Боккаччо, не одно столетие боровшаяся за свою свободу. Его любимая Флоренция, город цветов. Слезы навернулись на глаза и потекли по щекам. Он сжал зубы, едва сдерживая рыдания. Совершенно беспомощной Флоренцией управляли люди, потерявшие мужество. А ее граждане, некогда все как один поднимавшиеся на защиту ее свободы, теперь думали только о купле и продаже. Независимая лишь по милости короля Франции, которому она платила унизительную дань, защищаемая лишь беспринципными наемниками, могла ли она выстоять под ударом герцога? Флоренция была обречена. Если Чезаре Борджа не захватит ее, это сделает кто-нибудь другой, не в этом году, так в следующем, во всяком случае раньше, чем мужчины средних лет станут стариками. - К черту искусство! - вскричал он. - Что есть искусство в сравнении со свободой. Теряя свободу, человек теряет все. - Если мы хотим приехать до темноты, мессер, то должны торопиться, - заметил Антонио. Пожав плечами, Макиавелли натянул поводья, и усталая лошадь затрусила к городским воротам. Эпилог Прошло четыре года. Многое изменилось за это время. Умер папа Александр VI. Эль Валентино, казалось, предусмотрел все на случай смерти отца, но он не мог предвидеть, что, когда это произойдет, он и сам окажется тяжело болен. Несмотря на тяжелейшую болезнь, ему все-таки удалось добиться избрания Пия III, которого он не опасался. Но принцы и герцоги, изгнанные Чезаре из их городов, воспользовались возможностью вернуть свои владения, и он уже не мог им помешать. Джидобальдо ди Монтефелтро вернулся в Урбино, Паоло Бальони захватил Перуджу. Только Романья осталась верна Борджа. Вскоре умер и Пий III. На папский престол под именем Юлия II взошел Джулиано делла Ровери, смертельный враг Борджа. Чтобы заполучить голоса кардиналов, контролируемых Эль Валентино, Юлий II пообещал герцогу назначить его главнокомандующим войсками церкви и закрепить за ним его владения. Чезаре поверил в обещания и совершил роковую ошибку. Жестокий и беспринципный Юлий II быстро нашел предлог для ареста герцога, заставил его сдать города Романьи, удерживаемые верными Борджа капитанами, а затем позволил ему уехать в Неаполь. Но там, по приказу короля Фердинанда, его вновь бросили в тюрьму и увезли в Испанию. Сначала его заточили в крепость Мурсии, а затем перевели в замок Медины-дель-Кампо, в сердце Кастилии. Казалось, Италия навсегда избавилась от этого честолюбивого авантюриста, так долго будоражившего всю страну. Однако несколько месяцев спустя всех потрясло известие о том, что герцог бежал и после головокружительных приключений, переодевшись купцом, прибыл в Памплону, столицу короля Наваррского. Новость вдохновила его сторонников, а принцы и герцоги вновь затряслись в своих дворцах. Король Наварры в это время воевал со своими баронами и назначил Чезаре Борджа командующим армией. Эти четыре года Макиавелли трудился, не покладая рук. С различными миссиями он ездил по всей Италии. А в самой Флоренции ему было поручено создать отряды милиции, чтобы при нападении врага город мог рассчитывать не только на наемников. Его постоянно подводил желудок, и долгие поездки верхом в стужу и зной, дождь и снег, а также плохое и нерегулярное питание в паршивых харчевнях окончательно подкосили его здоровье и в феврале 1507 от Рождества Христова он тяжело заболел. Ему пускали кровь, давали слабительное, он принимал таблетки, состав которых подобрал сам, излечивающие, по его мнению, любой недуг. Макиавелли стало лучше, но болезнь так ослабила его, что Синьория предоставила ему месячный отпуск. Он поехал на свою ферму в Сан-Касчиано, где его здоровье быстро пошло на поправку. Весна в тот год наступила рано, и деревья, одетые зеленой листвой, ковер полевых цветов на изумрудной траве и дружные всходы пшеницы радовали глаз. Как-то мартовским утром Макиавелли встал с восходом солнца и направился к маленькой рощице. Он дошел до ручейка, устроился на берегу и достал из кармана принесенную с собой книгу. Это был Овидий. С улыбкой Макиавелли начал перечитывать веселые и жизнерадостные стихи, в которых поэт описывал свои любовные приключения. Они напомнили ему его собственные. - Насколько лучше согрешить и раскаяться, - пробормотал он, - чем сожалеть о том, что не согрешил. Проголодавшись, Макиавелли пошел домой, чтобы разделить скромную трапезу с женой и детьми. После обеда он отправился в таверну. Там его ждали мясник, мельник и кузнец. Они играли в карты, сопровождая каждый ход криками, шумом, взаимными оскорблениями. И Макиавелли кричал и ругался ничуть не меньше других. Спустились сумерки, и он вернулся домой. Мариетта, беременная в третий раз, кормила сыновей ужином. Я думала, ты никогда не придешь, - сказала она. - Мы играли в карты. - Кто? - Как всегда - мясник, мельник и Батиста. - Зачем тебе эта шваль? - Они не позволяют заплесневеть моему остроумию, и потом они ничуть не глупее большинства наших государственных мужей и даже порядочнее. Он посадил на колени старшего сына Бернардо, которому шел четвертый год, и начал кормить его. - У тебя остынет суп, - напомнила Мариетта. Они ели на кухне вместе со служанкой и батраком. Когда Макиавелли покончил с супом, служанка принесла ему полдюжины жаворонков, поджаренных на вертеле. Он удивился и обрадовался, так как обычно их ужин состоял из супа и салата. - Откуда это? - Джованни поймал. И я подумала, что ты с удовольствием съешь их на ужин. - Ты очень добра, Мариетта. - За пять лет супружеской жизни я убедилась, что путь к твоему сердцу лежит через желудок, - сухо ответила Мариетта. - Такая наблюдательность заслуживает жаворонка, дорогая, - улыбнулся Макиавелли, взял одну из крохотных птичек и, невзирая на протесты Мариетты, засунул ей в рот. - В восторге летят они к небесам, заливаясь пением, а потом в один прекрасный день их жарят и съедают. Вот так и человек с его интеллектом, идеалами и устремлениями в конце концов становится не чем иным, как пищей для червей. - Ешь, пока они не остыли, дорогой. Поговорить ты еще успеешь. Макиавелли засмеялся и съел очередного жаворонка, с любовью глядя на Мариетту. Ему досталась хорошая жена, хозяйственная и добродушная. Она всегда с грустью провожала его в поездки и с радостью встречала при возвращении. Знала ли Мариетта, что он частенько изменяет ей? Если и знала, то никогда виду не показывала. Да, с женой ему повезло. После ужина служанка помыла посуду, Мариетта уложила детей, а Макиавелли поднялся к себе, чтобы почитать перед сном. Но не успел он раскрыть книгу, как раздался топот копыт и он услышал голос Биаджо, спрашивающего служанку, дома ли хозяин. - Никколо! - позвал тот. - У меня есть новости. Макиавелли быстро спустился вниз. Биаджо ждал его на ступеньках. - Эль Валентино умер. - Откуда тебе это известно? - Прибыл гонец из Памплоны. Я подумал, что ты должен знать об этом, и прискакал сюда. - Пойдем ко мне. Они поднялись в кабинет, Макиавелли сел за стол, а Биаджо в резное кресло из приданого Мариетты. Как передал курьер, Чезаре Борджа занял деревню на берегу Эбро и готовился к штурму замка графа Лерина, самого могущественного из мятежных вассалов короля Наваррского. Рано утром двенадцатого марта произошла стычка его войск с отрядом графа. Когда раздался сигнал тревоги, Чезаре Борджа вскочил на лошадь и бросился в битву. Мятежники обратились в бегство, а герцог, не оглядываясь назад, помчался вслед за ними. Его спутники отстали, и мятежники, заметив, что герцог один, остановились, окружили его и убили в жаркой схватке. На следующий день люди короля обнаружили его тело. Макиавелли внимательно выслушал Биаджо. А когда тот закончил, не проронил ни слова. - Хорошо, что он умер, - прервал молчание Биаджо. - Он потерял свои владения, деньги и армию, а Италия все равно боялась его. - Это был страшный человек. - Скрытный и непостижимый. Жестокий, вероломный и беспринципный, но талантливый и энергичный. Сдержанный в страстях и уверенный в себе. Он не позволял эмоциям преобладать над разумом. Он любил женщин, но никогда не подпадал под их влияние. Он создал армию, на которую мог положиться и которая верила в него. Он не щадил себя. В походах его не страшили ни холод, ни зной, а богатырское здоровье позволяло не чувствовать усталости. В сражении он был смел и решителен. Он разделял опасности с последним из солдат. В мирных делах он разбирался ничуть не хуже, чем в военном искусстве. Он подбирал себе деятельных помощни