ии возникло неловкое чувство, что ему все это кажется не таким забавным, как ей. Джулия вздохнула про себя. Бедный ягненочек, у него, видно, совсем нет чувства юмора. Роджер сделал какое-то замечание, позволившее Джулии заговорить о "Нынешних временах". Она изложила ему сюжет пьесы, объяснила, как она мыслит себе свою роль, обрисовала занятых в ней актеров и декорации. В конце обеда ей вдруг пришло в голову, что она говорит только о своем. Как это вышло? У нее закралось подозрение, что Роджер сознательно направил разговор в эту сторону, чтобы избежать расспросов о себе и собственных делах. Нет, вряд ли. Он для этого недостаточно умен. Позднее, когда они сидели в гостиной, курили и слушали радио, Джулия умудрилась наконец задать ему самым естественным тоном приготовленный заранее вопрос: - Ты уже решил, кем ты хочешь быть? - Нет еще. А что - это спешно? - Ты знаешь, я сама в этом ничего не смыслю, но твой отец говорит, что если ты намерен быть адвокатом, тебе надо изучать в Кембридже юриспруденцию. С другой стороны, если тебе больше по вкусу дипломатическая служба, надо браться за современные языки. Роджер так долго глядел на нее с привычной спокойной задумчивостью, что Джулии с трудом удалось удержать на лице шутливое, беспечное и вместе с тем нежное выражение. - Если бы я верил в бога, я стал бы священником, - сказал наконец Роджер. - Священником? Джулия подумала, что она ослышалась. Ее охватило острое чувство неловкости. Но его ответ проник в сознание, и, словно при вспышке молнии, она увидела сына кардиналом, в окружении подобострастных прелатов, обитающих в роскошном палаццо в Риме, где по стенам висят великолепные картины, затем - в образе святого в митре и вышитой золотом ризе, милостиво раздающим хлеб беднякам. Она увидела себя в парчовом платье и жемчужном ожерелье. Мать Борджиа. - Это годилось для шестнадцатого века, - сказала она. - Ты немножко опоздал. - Да. Ты права. - Не представляю, как это пришло тебе в голову. - Роджер не ответил. Джулия была вынуждена продолжать сама. - Ты счастлив? - Вполне, - улыбнулся он. - Чего же ты хочешь? Он опять поглядел на мать приводящим ее в замешательство взглядом. Трудно было сказать, говорит ли он на самом деле всерьез, потому что в глазах у него поблескивали огоньки. - Правды. - Что, ради всего святого, ты имеешь в виду? - Понимаешь, я прожил всю жизнь в атмосфере притворства. Я хочу добраться до истинной сути вещей. Вам с отцом не вредит тот воздух, которым вы дышите, вы и не знаете другого и думаете, что это воздух райских кущ. Я в нем задыхаюсь. Джулия внимательно слушала, стараясь понять, о чем говорит сын. - Мы - актеры, преуспевающие актеры, вот почему мы смогли окружить тебя роскошью с первого дня твоей жизни. Тебе хватит одной руки, чтобы сосчитать по пальцам, сколько актеров отправляли своих детей в Итон. - Я благодарен вам за все, что вы для меня сделали. - Тогда за что же ты нас упрекаешь? - Я не упрекаю вас. Вы дали мне все что могли. К несчастью, вы отняли у меня веру. - Мы никогда не вмешивались в твою веру. Я знаю, мы не религиозны. Мы актеры, и после восьми спектаклей в неделю хочешь хотя бы в воскресенье быть свободным. Я, естественно, ожидала, что всем этим займутся в школе. Роджер помолчал. Можно было подумать, что ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы продолжать. - Однажды - мне было тогда четырнадцать, я был еще совсем мальчишкой - я стоял за кулисами и смотрел, как ты играла. Это была, наверное, очень хорошая сцена, твои слова звучали так искренно, так трогательно, что я не удержался и заплакал. Все во мне горело, не знаю, как тебе это получше объяснить. Я чувствовал необыкновенный душевный подъем. Мне было так жаль тебя, я был готов на любой подвиг. Мне казалось, я никогда больше не смогу совершить подлость или учинить что-нибудь тайком. И надо же было тебе подойти к заднику сцены, как раз к тому месту, где я стоял. Ты повернулась спиной к залу - слезы все еще струились у тебя по лицу - и самым будничным голосом сказала режиссеру: "Что этот чертов осветитель делает с софитами? Я велела ему не включать синий". А затем, не переводя дыхания, снова повернулась к зрителям с громким криком, исторгнутым душевной болью, и продолжала сцену. - Но, милый, это и есть игра. Если бы актриса испытывала все те эмоции, которые она изображает, она бы просто разорвала в клочья свое сердце. Я хорошо помню эту сцену. Она всегда вызывала оглушительные аплодисменты. В жизни не слышала, чтобы так хлопали. - Да, я был, наверное, глуп, что попался на твою удочку. Я верил: ты думаешь то, что говоришь. Когда я понял, что это одно притворство, во мне что-то надломилось. С тех пор я перестал тебе верить. Во всем. Один раз меня оставили в дураках; я твердо решил, что больше одурачить себя не позволю. Джулия улыбнулась ему прелестной обезоруживающей улыбкой. - Милый, тебе не кажется, что ты болтаешь чепуху? - А тебе, конечно, это кажется. Для тебя нет разницы между правдой и выдумкой. Ты всегда играешь. Эта привычка - твоя вторая натура. Ты играешь, когда принимаешь гостей. Ты играешь перед слугами, перед отцом, передо мной. Передо мной ты играешь роль нежной, снисходительной, знаменитой матери. Ты не существуешь. Ты - это только бесчисленные роли, которые ты исполняла. Я часто спрашиваю себя: была ли ты когда-нибудь сама собой или с самого начала служила лишь средством воплощения в жизнь всех тех персонажей, которые ты изображала. Когда ты заходишь в пустую комнату, мне иногда хочется внезапно распахнуть дверь туда, но я ни разу не решился на это - боюсь, что никого там не найду. Джулия быстро взглянула на сына. Ее била дрожь, от слов Роджера ей стало жутко. Она слушала внимательно, даже с некоторым волнением: он был так серьезен. Она поняла, что он пытается выразить то, что гнетет его много лет. Никогда в жизни еще Роджер не говорил с ней так долго. - Значит, по-твоему, я просто подделка? Или шарлатан? - Не совсем. Потому что это и есть ты. Подделка для тебя правда. Как маргарин - масло для людей, которые не пробовали настоящего масла. У Джулии возникло ощущение, что она в чем-то виновата. Королева в "Гамлете": "Готов твое я сердце растерзать, когда бы можно в грудь твою проникнуть". Мысли ее отвлеклись. ("Да, наверное, я уже слишком стара, чтобы сыграть Гамлета. Сиддонс и Сара Бернар его играли. Таких ног, как у меня, не было ни у одного актера, которых я видела в этой роли. Надо спросить Чарлза, как он думает. Да, но там тоже этот проклятый белый стих. Глупо не написать "Гамлета" прозой. Конечно, я могла бы сыграть его по-французски в Comedie Francaise. Вот был бы номер!") Она увидела себя в черном камзоле и длинных шелковых чулках. "Увы, бедный Йорик". Но Джулия тут же очнулась. - Ну, про отца ты вряд ли можешь сказать, что он не существует. Вот уже двадцать лет он играет самого себя. ("Майкл подошел бы для роли короля, не во Франции, конечно, а если бы мы рискнули поставить "Гамлета" в Лондоне".) - Бедный отец. Я полагаю, дело он свое знает, но он не больно-то умен. И слишком занят тем" чтобы оставаться самым красивым мужчиной в Англии. - Не очень это хорошо с твоей стороны так говорить о своем отце. - Я сказал тебе что-нибудь, чего ты не знаешь? - невозмутимо спросил Роджер. Джулии хотелось улыбнуться, но она продолжала хранить вид оскорбленного достоинства. - Наши слабости, а не наши достоинства делают нас дорогими нашим близким, - сказала она. - Из какой это пьесы? Джулия с трудом удержалась от раздраженного жеста. Слова сами собой слетели с ее губ, но, произнеся их, она вспомнила, что они действительно из какой-то пьесы. Поросенок! Они были так уместны здесь. - Ты жесток, - грустно сказала Джулия. Она все больше ощущала себя королевой Гертрудой. - Ты совсем меня не любишь. - Я бы любил, если бы мог тебя найти. Но где ты? Если содрать с тебя твой эксгибиционизм, забрать твое мастерство, снять, как снимают шелуху с луковицы, слой за слоем притворство, неискренность, избитые цитаты из старых ролей и обрывки поддельных чувств, доберешься ли наконец до твоей души? - Роджер посмотрел на нее серьезно и печально, затем слегка улыбнулся. - Но ты мне очень нравишься. - Ты веришь, что я тебя люблю? - Да. По-своему. На лице Джулии внезапно отразилось волнение. - Если бы ты только знал, как я страдала, когда ты болел. Не представляю, что бы со мной было, если бы ты умер. - Ты продемонстрировала бы великолепное исполнение роли осиротевшей матери у гроба своего единственного сына. - Ну, для великолепного исполнения мне нужно хоть несколько репетиций, - отпарировала она. - Ты не понимаешь одного: актерская игра не жизнь, это искусство, искусство же - то, что ты сам творишь. Настоящее горе уродливо; задача актера представить его не только правдиво, но и красиво. Если бы я действительно умирала, как умираю в полдюжине пьес, думаешь, меня заботило бы, достаточно ли изящны мои жесты и слышны ли мои бессвязные слова в последнем ряду галерки? Коль это подделка, то не больше, чем соната Бетховена, и я такой же шарлатан, как пианист, который играет ее. Жестоко говорить, что я тебя не люблю. Я привязана к тебе. Тебя одного я только и любила в жизни. - Нет, ты была привязана ко мне, когда я был малышом и ты могла со мной фотографироваться. Получался прелестный снимок, который служил превосходной рекламой. Но с тех пор ты не очень много обо мне беспокоилась. Я, скорее, был для тебя обузой. Ты всегда была рада видеть меня, но тебя вполне устраивало, что я могу сам себя занять и тебе не надо тратить на меня время. Я тебя не виню: у тебя никогда не было времени ни на кого, кроме самой себя. Джулия начала терять терпение. Роджер был слишком близок к истине, чтобы это доставляло ей удовольствие. - Ты забываешь, что дети довольно надоедливы. - И шумны, - улыбнулся он. - Но тогда зачем же притворяться, что ты не можешь разлучаться со мной? Это тоже игра. - Мне очень тяжело все это слышать. У меня такое чувство, будто я не выполнила своего долга перед тобой. - Это неверно. Ты была очень хорошей матерью. Ты сделала то, за что я всегда буду тебе благодарен: ты оставила меня в покое. - Не понимаю все же, чего ты хочешь. - Я тебе сказал: правды. - Но где ты ее найдешь? - Не знаю. Возможно, ее вообще нет. Я еще молод и невежествен. Возможно, в Кембридже, читая книги, встречаясь с людьми, я выясню, где ее надо искать. Если окажется, что она только в религии, я пропал. Джулия обеспокоилась. То, что говорил Роджер, не проникало по-настоящему в ее сознание, его слова нанизывались в строки, и важен был не смысл их, а "доходили" они или нет, но Джулия ощущала его глубокое волнение. Конечно, ему всего восемнадцать, было бы глупо принимать его слишком всерьез, она невольно думала, что он набрался этого у кого-нибудь из друзей и во всем этом много позы. А у кого есть собственные представления и кто не позирует, хоть самую чуточку? Но, вполне возможно, сейчас он ощущает все, о чем говорит, и с ее стороны будет нехорошо отнестись к его словам слишком легко. - Теперь мне ясно, что ты имеешь в виду, - сказала она. - Мое самое большое желание - чтобы ты был счастлив. С отцом я управлюсь - поступай как хочешь. Ты должен сам искать спасения своей души, это я понимаю. Но, может быть, твои мысли просто вызваны плохим самочувствием и склонностью к меланхолии? Ты был совсем один в Вене и, наверное, слишком много читал. Конечно, мы с отцом принадлежим к другому поколению и вряд ли во многом сумеем тебе помочь. Почему бы тебе не обсудить все эти вещи с кем-нибудь из ровесников? С Томом, например? - С Томом? С этим несчастным снобом? Его единственная мечта в жизни - стать джентльменом, и он не видит, что чем больше он старается, тем меньше у него на это шансов. - А я думала, он тебе нравится. Прошлым летом в Тэплоу ты бегал за ним, как собачонка. - Я ничего не имею против него. И он был мне полезен. Он рассказал мне кучу вещей, которые я хотел знать. Но я считаю его глупым и ничтожным. Джулия вспомнила, какую безумную ревность вызывала в ней их дружба. Даже обидно, сколько муки она приняла зря. - Ты порвала с ним, да? - неожиданно спросил Роджер. Джулия чуть не подскочила. - Более или менее. - И правильно сделала. Он тебе не пара. Роджер глядел на Джулию спокойными задумчивыми глазами, и ей чуть не стало дурно от страха: а вдруг он знает, что Том был ее любовником. Невозможно, говорила она себе, ей внушает это нечистая совесть. В Тэплоу между ними ничего не было. Невероятно, чтобы до ушей сына дошли какие-нибудь мерзкие слухи; и все же выражение его лица неуловимо говорило о том, что он знает. Джулии стало стыдно. - Я пригласила Тома в Тэплоу только потому, что думала - тебе будет приятно иметь товарища твоего возраста. - Мне и было приятно. В глазах Роджера вспыхнули насмешливые огоньки. Джулия была в отчаянии. Ей бы хотелось спросить его, что его забавляет, но она не осмеливалась. Джулия была оскорблена в лучших чувствах. Она бы заплакала, но Роджер только рассмеется. И что она может ему сказать? Он не верит ни единому ее слову. Игра! С ней никогда этого не бывало, но на этот раз Джулия не смогла найти выхода из положения. Она столкнулась с чем-то, чего она не знала, чем-то таинственным и пугающим. Может, это и есть правда? И тут она услышала, что к дому подъехала машина. - Твой отец! - воскликнула Джулия. Какое облегчение! Вся эта сцена была невыносима, благодарение богу, приезд Майкла положил ей конец. Через минуту в комнату стремительно вошел Майкл - подбородок выдвинут, живот втянут - невероятно красивый для своих пятидесяти с лишним лет, и с радушной улыбкой протянул руку - как мужчина мужчине - своему единственному сыну, вернувшемуся домой после шестимесячной отлучки. 28 Через три дня Роджер уехал в Шотландию. Джулия приложила всю свою изобретательность, чтобы больше не оставаться надолго с ним наедине. Когда они случайно оказывались вместе на несколько минут, они говорили о посторонних вещах. В глубине души Джулия была рада, что он уезжает. Она не могла выкинуть из ума тот странный разговор, который произошел в день его возвращения. Особенно встревожили Джулию его слова о том, что, если она войдет в пустую комнату и кто-нибудь неожиданно откроет туда дверь, там никого не окажется. Ей было от этого не по себе. "Я никогда не считала себя сногсшибательной красавицей, но в одном мне никто не отказывал - в моем собственном "я". Если я могу сыграть сто различных ролей на сто различных ладов, нелепо говорить, что у меня нет своего лица, индивидуальности. Я могу это сделать потому, что я - чертовски хорошая актриса". Джулия попыталась вспомнить, что происходит, когда она входит одна в пустую комнату. "Но я никогда не бываю одна, даже в пустой комнате. Рядом всегда Майкл, или Эви, или Чарлз, или зрители, не во плоти, конечно, а духовно. Надо поговорить о Роджере с Чарлзом"... К сожалению, Чарлза Тэмерли не было в городе. Однако он скоро должен был вернуться - к генеральной репетиции и премьере; за двадцать лет он ни разу не пропустил этих событий, а после генеральной репетиции они всегда вместе ужинали. Майкл задержится в театре, занятый освещением и всем прочим, и они с Чарлзом будут одни. Они смогут как следует поговорить. Джулия готовила свою роль. Она не то чтобы сознательно лепила персонаж, который должна была играть. У нее был дар влезть, так сказать, в шкуру своей героини, она начинала думать ее мыслями и чувствовать ее чувствами. Интуиция подсказывала Джулии сотни мелких штрихов, которые потом поражали зрителей своей правдивостью, но когда Джулию спрашивали, откуда она их взяла, она не могла ответить. Теперь ей хотелось показать, что миссис Мартен, которая любила гольф и была своей в мужской компании, при всем ее кураже и кажущейся беззаботности по сути - респектабельная женщина из средних слоев общества, страстно мечтающая о замужестве, которое позволит ей твердо стоять на ногах. Майкл никогда не разрешал, чтобы на генеральную репетицию приходила толпа народу, а на этот раз, желая поразить публику во время премьеры, пустил в зал, кроме Чарлза, только тех людей - фотографа и костюмеров, - присутствие которых было абсолютно необходимо. Джулия играла вполсилы. Она не собиралась выкладываться и давать все, что она может, до премьеры. Сейчас достаточно, если ее исполнение будет просто профессионально. Под опытным руководством Майкла все шло без сучка без задоринки, и в десять вечера Джулия и Чарлз уже сидели в зале "Савоя". Первый вопрос, который она ему задала, касался Эвис Крайтон. - Совсем недурна и на редкость хорошенькая. Во втором акте она прелестно выглядела в этом платьице. - Я не хочу надевать на премьеру то платье, в котором была сегодня. Чарли Доверил сшил мне другое. Чарлз не видел злорадного огонька, который сверкнул при этом в ее глазах, а если бы и видел, не понял бы, что он значит. Майкл, последовав совету Джулии, не пожалел усилий, чтобы натаскать Эвис. Он репетировал с ней одной у себя в кабинете и вложил в нее каждую интонацию, каждый жест. У Джулии были все основания полагать, что он к тому же несколько раз приглашал ее к ленчу и возил ужинать. Все это дало свои результаты - Эвис играла на редкость хорошо. Майкл потирал руки. - Я ею очень доволен. Уверен, что она будет иметь успех. Я уже подумываю, не заключить ли с ней постоянный контракт. - Я бы пока не стала, - сказала Джулия. - Во всяком случае, подожди до премьеры. Никогда нельзя быть уверенным в том, как пойдет спектакль, пока не прокатишь его на публике. - Она милая девушка и настоящая леди. - "Милая девушка", вероятно, потому, что она от тебя без ума, а "настоящая леди" - так как отвергает твои ухаживания, пока ты не подпишешь с ней контракта? - Ну, дорогая, не болтай глупостей. Да я ей в отцы гожусь! Но при этом Майкл самодовольно улыбнулся. Джулия прекрасно знала, что все его ухаживания сводились к пожиманию ручек да одному-двум поцелуям в такси, но она знала также, что ему льстят ее подозрения в супружеской неверности. Удовлетворив аппетит с соответствующей оглядкой на интересы своей фигуры, Джулия приступила к предмету, который был у нее на уме. - Чарлз, милый, я хочу поговорить с вами о Роджере. - О да, он на днях вернулся. Как он поживает? - Ах, милый, случилась ужасная вещь. Он стал страшным резонером, не знаю, как с ним и быть. Джулия изобразила - в своей интерпретации - разговор с сыном. Опустила одну-две подробности, которые ей казалось неуместным упоминать, но в целом рассказ ее был точен. - Самое трагическое в том, что у него абсолютно нет чувства юмора, - закончила она. - Ну, в конце концов ему всего восемнадцать. - Вы представить себе не можете, я просто онемела от изумления, когда он все это мне выложил. Я чувствовала себя в точности как Валаам, когда его ослица завязала светскую беседу. Джулия весело взглянула на него, но Чарлз даже не улыбнулся. Ее слова не показались ему такими уж смешными. - Не представляю, где он всего этого набрался. Нелепо думать, будто он своим умом дошел до этих глупостей. - А вам не кажется, что мальчики этого возраста думают гораздо больше, чем представляем себе мы, старшее поколение? Своего рода духовное возмужание. Результаты, к которым оно приводит, часто бывают удивительными. - Таить такие мысли все эти годы и даже словечком себя не выдать! В этом есть что-то вероломное. Он ведь обвиняет меня. - Джулия засмеялась. - Сказать по правде, когда Роджер говорил со мной, я чувствовала себя матерью Гамлета. - Затем, почти без паузы: - Интересно, я уже слишком стара, чтобы играть в "Гамлете"? - Роль Гертруды не слишком выигрышная. Джулия откровенно расхохоталась. - Ну и дурачок вы, Чарлз. Я вовсе не собираюсь играть королеву. Я бы хотела сыграть Гамлета. - А вы считаете, что это подходит женщине? - Миссис Сиддонс играла его, и Сара Бернар. Это бы скрепило печатью мою карьеру. Вы понимаете, что я хочу сказать? Конечно, там есть своя трудность - белый стих. - Я слышал, как некоторые актеры читают его, - не отличишь от прозы. - Да, но это все же не одно и то же, не так ли? - Вы были милы с Роджером? Джулию удивило, что Чарлз вернулся к старой теме так внезапно, но она сказала с улыбкой: - Обворожительна. - Трудно относиться спокойно ко всем глупостям молодежи; они сообщают, что дважды два - четыре, будто это для нас новость, и разочарованы, если мы не разделяем их удивления по поводу того, что курица несет яйца. В их тирадах полно ерунды, и все же там не только ерунда. Мы должны им сочувствовать, должны стараться их понять. Мы должны помнить, что многое нужно забыть и многому научиться, когда впервые лицом к лицу сталкиваешься с жизнью. Не так это легко - отказаться от своих идеалов, и жестокие факты нашего повседневного бытия - горькие пилюли. Душевные конфликты юности бывают очень жестоки, и мы так мало можем сделать, чтобы как-то помочь. - Неужели вы действительно думаете, будто во всей этой чепухе, которую нес Роджер, хоть что-то есть? Я полагаю, это бредни; он наслушался их в Вене. Лучше бы мы его туда не отпускали. - Возможно, вы и правы. Возможно, года через два он перестанет витать в облаках и стремиться к небесной славе, примирится с цепями. А возможно, найдет то, чего ищет, если не в религии, так в искусстве. - Мне бы страшно не хотелось, чтобы Роджер пошел на сцену, если вы это имеете в виду. - Нет, вряд ли это ему понравится. - И само собой, он не может быть драматургом, у него совсем нет чувства юмора. - Да, пожалуй, дипломатическая служба подошла бы Роджеру больше всего. Там это стало бы преимуществом. - Так что вы мне советуете? - Ничего, Не трогайте его. Это, вероятно, самое лучшее, что вы для него можете сделать. - Но я не могу не волноваться. - Для этого нет никаких оснований. Вы считали, что родили гадкого утенка; кто знает - настанет день, и он превратится в белокрылого лебедя. Чарлз разочаровал Джулию, она хотела от него совсем другого. Она надеялась встретить у него сочувствие. "Он стареет, бедняжка, - думала она. - Стал хуже разбираться в вещах и людях; он, наверное, уже много лет импотент. И как это я раньше не догадалась?" Джулия спросила, который час. Пожалуй, мне пора идти. Надо как следует выспаться этой ночью. Спала Джулия хорошо и проснулась с ощущением душевного подъема. Вечером премьера. Она с радостным волнением вспомнила, что, когда она после репетиции уходила вчера из театра, у касс начали собираться люди, и сейчас, в десять часов утра, там, вероятно, уже стоят длинные очереди. "Им повезло сегодня с погодой". В прежние, такие далекие теперь времена Джулия невыносимо нервничала перед премьерой. Уже с утра ее начинала подташнивать, и по мере того как день склонялся к вечеру, она приходила в такое состояние, что начинала подумывать, не оставить ли ей театр. Но сейчас, пройдя через это тяжкое испытание столько раз, Джулия в какой-то степени закалилась. В первую половину дня она чувствовала себя счастливой и чуть-чуть взволнованной, лишь под вечер ей делалось немного не по себе. Она становилась молчаливой и просила оставить ее одну. Она становилась также раздражительной, и Майкл знал по горькому опыту, что в это время лучше не попадаться ей на глаза. Руки и ноги у нее холодели, а когда Джулия приезжала в театр, они превращались в ледышки. И все же тревожное ожидание, томившее ее, было ей даже приятно. Утро у нее было свободно - ехать в театр на прогон всего спектакля без костюмов надо было лишь в полдень, поэтому встала она поздно. Майкл не появился к ленчу, так как должен был еще повозиться с декорациями, и Джулия ела одна. Затем легла и проспала, не просыпаясь, целый час. Она намеревалась отдыхать до самого спектакля. Мисс Филиппе придет в шесть, сделает ей легкий массаж; к семи Джулия хотела снова быть в театре. Но, проснувшись, она почувствовала себя такой свежей и отдохнувшей, что ей показалось скучно лежать в постели: она решила пойти погулять. Был прекрасный солнечный день. Так как городской пейзаж она предпочитала загородному и дома ей нравились больше, чем деревья, Джулия не пошла в парк, а стала медленно прогуливаться по соседним улицам, пустынным в это время года, глядя от нечего делать на особняки и думая, насколько их собственный нравится ей больше. У нее было спокойно и легко на душе. Наконец Джулия решила, что, пожалуй, пора возвращаться. Только она подошла к углу Стэнхоуп-плейс, как услышала голос, звавший ее по имени, не узнать который она не могла. - Джулия! Она обернулась, и Том, расплывшись в улыбке, догнал ее. Джулия не видела его еще после возвращения из Франции. Он был весьма элегантен, в нарядном сером костюме и коричневой шляпе. Лицо покрывал густой загар. - Я думала, тебя нет в Лондоне. - Вернулся в понедельник. Не звонил, так как знал, что ты занята на последних репетициях. Я сегодня буду в театре. Майкл дал мне кресло в партере. - Прекрасно. Не вызывало сомнений, что он очень рад ее видеть. Он сиял, глаза его блестели. Джулия с удовлетворением отметила, что встреча с Томом не всколыхнула никаких чувств в ее душе. И в то время, как они продолжали разговор, задавалась про себя вопросом, что в нем раньше так глубоко волновало ее. - С чего, ради всего святого, ты вздумала бродить одна по городу? - Вышла подышать. Как раз собиралась возвращаться и выпить чаю. - Пойдем выпьем чаю у меня. Его квартира была за углом. Том заметил Джулию, когда подходил к своим дверям. - Ты так рано вернулся с работы? - Сейчас в конторе не особенно много дел. Знаешь, один из компаньонов умер около двух месяцев назад, и у меня увеличился пай. А это значит - мне все же удастся не расставаться с квартирой. Майкл вел себя на редкость порядочно, сказал, что я могу не платить до лучших времен. Мне ужасно не хотелось уезжать отсюда. Заходи. Я с удовольствием приготовлю тебе чашку чаю. Том болтал так оживленно, что Джулии стало смешно. Слушая его, никому бы и в голову не пришло, что между ними когда-нибудь что-нибудь было. В нем не заметно было ни малейшего смущения. - Хорошо. Но у меня есть всего одна минута. - О'кей. Они свернули к его дому, Джулия первой пошла по узкой лестнице наверх. - Проходи дальше, в гостиную, а я поставлю воду на огонь. Джулия вошла в комнату и села. Огляделась. В этих стенах разыгралась трагедия ее жизни. Здесь ничего не изменилось. Ее фотография стояла на старом месте, но на каминной полке появилась еще одна - большой снимок Эвис Крайтон. На ней было написано: "Тому от Эвис". Чтобы увидеть все это, Джулии хватило одного взгляда. Комната казалась ей декорацией, в которой она когда-то давно Играла; была знакома, но ничего больше не значила для нее. Любовь, которая снедала ее, ревность, которую она подавляла, исступленный восторг поражения - все это было не более реально, чем любая из ее бесчисленных прошлых ролей. Джулия наслаждалась своим равнодушием. Вошел Том - в руках его была подаренная ею скатерть - и аккуратно расставил чайный сервиз, который тоже подарила она. Джулия и сама не понимала, почему при мысли, что он так вот бездумно пользуется всеми ее подарками, ее начал разбирать смех. Том принес чай, и они выпили его, сидя бок о бок на диване. Он продолжал рассказывать ей, насколько улучшилось его положение. Как всегда, стараясь быть любезным, он признался, что больший пай в фирме ему дали за то, что он привлек туда много новых клиентов, а это ему удалось только благодаря ей, Джулии. Рассказал, как провел отпуск. Джулии было ясно, что Том даже не подозревает, какие жгучие страдания он некогда ей причинял. От этого ей тоже захотелось рассмеяться. - Я слышал, тебя ждет сегодня колоссальный успех. - Неплохо бы, правда? - Эвис говорит, вы оба, ты и Майкл, замечательно относитесь к ней. Смотри, как бы она тебя не обошла. Том хотел ее подразнить, но Джулия спросила себя, уж не обмолвилась ли ему Эвис, что надеется на это. - Вы обручены? - Нет. Эвис нужна свобода. Она говорит, что помолвка помешает ее карьере. - Чему? - Слово само собой сорвалось у Джулии с губ, но она тут же поправилась: - Ах, да, ясно. - Естественно, я не хочу стоять у нее на пути. Вдруг после сегодняшней премьеры она получит приглашение в Америку? Конечно, я понимаю, ничто не должно помешать ей его принять. Ее карьера! Джулия улыбнулась про себя. - Знаешь, я и вправду думаю: ты - молодец, что так ведешь себя по отношению к Эвис. - Почему? - Ну, тебе самой известно, что такое женщины. Говоря это. Том обнял ее за талию и поцеловал. Джулия рассмеялась ему в лицо. - Ну и забавный ты мальчик! - Может, позанимаемся немного любовью? - Не болтай глупостей. - Что в этом глупого? Тебе не кажется, что мы и так слишком долго были в разводе? - Я за полный развод. И как же Эвис? - Ну, это другое. Пойдем, а? - У тебя совсем выскочило из памяти, что у меня сегодня премьера? - У нас еще куча времени. Том привлек ее к себе и снова нежно поцеловал. Джулия глядела на него насмешливыми глазами. Внезапно решилась: - Хорошо. Они поднялись и пошли в спальню. Джулия сняла шляпу и сбросила платье. Том обнял ее, как обнимал раньше. Он целовал ее закрытые глаза и маленькие груди, которыми она так гордилась. Джулия отдала ему свое тело - пусть делает с ним что хочет, - но душу ее это не затрагивало. Она возвращала ему поцелуи из дружелюбия, но поймала себя на том, что думает о роли, которую ей сегодня предстоит играть. В ней словно сочетались две женщины: любовница в объятиях своего возлюбленного и актриса, которая уже видела мысленным взором огромный полутемный зал и слышала взрывы аплодисментов при своем появлении. Когда немного поздней они лежали рядом друг с другом, ее голова на его руке, Джулия настолько забыла о Томе, что чуть не вздрогнула, когда он прервал затянувшееся молчание. - Ты меня совсем не любишь больше? Она слегка прижала его к себе. - Конечно, люблю, милый. Души не чаю. - Ты сегодня такая странная. Джулия поняла, что он разочарован. Бедняжка, она вовсе не хочет его обижать. Право же, он очень милый. - Я сама не своя, когда у меня впереди премьера. Не обращай внимания. Окончательно убедившись, что ей ни жарко ни холодно от того, существует Том или нет, Джулия невольно почувствовала к нему жалость. Она ласково погладила его по щеке. - Леденчик мой. ("Интересно, не забыл ли Майкл послать тем, кто стоит в очереди, горячий чай? Стоит это недорого, а зрители так это ценят".) Знаешь, мне и правда пора. Мисс Филиппс придет ровно в шесть. Эвис с ума сойдет. Она и так, верно, голову себе ломает, что со мной стряслось. Джулия весело болтала все время, пока одевалась. Она видела, не глядя на Тома, что он не в своей тарелке. Джулия надела шляпу, затем сжала его лицо обеими руками и дружески поцеловала. - До свидания, мой ягненочек. Надеюсь, ты хорошо проведешь вечер. - Ни пуха ни пера. Он неловко улыбнулся. Она догадалась, что он не может ее понять. Джулия выскользнула из квартиры, и, если бы она не была ведущей английской актрисой и женщиной, которой далеко за сорок, она бы проскакала на одной ножке до самого дома. Она была страшно довольна. Джулия открыла парадную дверь своим ключом и захлопнула ее за собой. "А в словах Роджера, пожалуй, что-то есть. Любовь и вправду не стоит всего того шума, который вокруг нее поднимают". 29 Четыре часа спустя все было уже позади. Пьесу прекрасно принимали с самого начала; публика, самый бомонд, несмотря на неподходящее время года, была рада после летнего перерыва вновь очутиться в театре, и ей нетрудно было угодить. Это было удачным началом театрального сезона. Каждый акт завершался бурными аплодисментами. После окончания спектакля было больше десяти вызовов. На последние два Джулия выходила одна, и даже она была поражена горячим приемом. Прерывающимся от волнения голосом она произнесла несколько слов, - приготовленных заранее, - которых требовал этот торжественный случай. Затем на сцену вышла вся труппа, и оркестр заиграл национальный гимн. Джулия, довольная, взволнованная, счастливая, вернулась к себе в уборную. Никогда еще она не была так уверена в своем могуществе. Никогда еще не играла с таким блеском, разнообразием и изобретательностью. Пьеса кончалась длинным монологом, в котором Джулия - удалившаяся на покой проститутка - клеймит легкомыслие, никчемность и аморальность того круга бездельников, в который она попала благодаря замужеству. Монолог занимал в тексте целые две страницы, и вряд ли в Англии нашлась бы еще актриса, которая могла бы удержать внимание публики в течение такого долгого времени. Благодаря своему тончайшему чувству ритма, богатому оттенками прекрасному голосу, мастерскому владению всей палитрой чувств, Джулия сумела, при ее блестящей актерской технике, сотворить чудо - превратить свой монолог в захватывающий, эффектный, чуть не зримый кульминационный пункт всей пьесы. Самые острые сюжетные ситуации не могли быть столь волнующими, никакая, самая неожиданная развязка - столь поразительной. Все актеры играли превосходно, за одним исключением - Эвис Крайтон. Направляясь в уборную, Джулия весело мурлыкала что-то себе под нос. Майкл зашел почти вслед за ней. - Что ж, победа за нами, - сказал он и, обняв Джулию, поцеловал ее. - Господи, как ты играла! - Ты и сам был очень хорош, милый. - Ну, такую роль я могу сыграть, стоя на голове, - ответил он беззаботно, как всегда скромный в отношении собственных возможностей. - Ты слышала, какая тишина была в зале во время твоего последнего монолога? Критики будут сражены. - Ну, ты знаешь, что такое критики. Все внимание чертовой пьесе и три строчки под конец - мне. - Ты - величайшая актриса Англии, любимая, но, клянусь богом, ты - ведьма. Джулия широко открыла глаза, на ее лице было самое простодушное удивление. - Что ты хочешь этим сказать, Майкл? - Не изображай из себя невинность. Ты прекрасно знаешь. Старого воробья на мякине не проведешь. Его глаза весело поблескивали, и Джулии было очень трудно удержаться от смеха. - Я невинна, как новорожденный младенец. - Брось. Если кто-нибудь когда-нибудь подставлял другому ножку, так это ты сегодня - Эвис. Я не мог на тебя сердиться, ты так красиво это сделала. Тут уж Джулия была не в состоянии скрыть легкую улыбку. Похвала всегда приятна артисту. Единственная большая мизансцена Эвис была во втором акте. Кроме нее, в ней участвовала Джулия, и Майкл поставил сцену так, что все внимание зрителей должно было сосредоточиться на девушке. Это соответствовало и намерению драматурга. Джулия, как всегда, следовала на репетициях всем указаниям Майкла. Чтобы оттенить цвет глаз и подчеркнуть белокурые волосы Эвис, они одели ее в бледно-голубое платье. Для контраста Джулия выбрала себе желтое платье подходящего оттенка. В нем она и выступала на генеральной репетиции. Но одновременно с желтым Джулия заказала себе другое, из сверкающей серебряной парчи, и, к удивлению Майкла и ужасу Эвис, в нем она и появилась на премьере во втором акте. Его блеск и то, как оно отражало свет, отвлекало внимание зрителей. Голубое платье Эвис выглядело рядом с ним линялой тряпкой. Когда они подошли к главной мизансцене, Джулия вынула откуда-то - как фокусник вынимает из шляпы кролика - большой платок из пунцового шифона и стала им играть. Она помахивала им, она расправляла его у себя на коленях, словно хотела получше рассмотреть, сворачивала его жгутом, вытирала им лоб, изящно сморкалась в него. Зрители, как завороженные, не могли оторвать глаз от красного лоскута. Джулия уходила в глубину сцены, так что, отвечая на ее реплики, Эвис приходилось обращаться к залу спиной, а когда они сидели вместе на диване, взяла девушку за руку, словно бы повинуясь внутреннему порыву, совершенно естественным, как казалось зрителям, движением и, откинувшись назад, вынудила Эвис повернуться в профиль к публике. Джулия еще на репетициях заметила, что в профиль Эвис немного похожа на овцу. Автор вложил в уста Эвис строки, которые были так забавны, что на первой репетиции все актеры покатились со смеху. Но сейчас Джулия не дала залу осознать, как они смешны, и тут же кинула ей ответную реплику; зрители, желая услышать ее, подавили свой смех. Сцена, задуманная как чисто комическая, приобрела сардонический оттенок, и персонаж, которого играла Эвис, стал выглядеть одиозным. Эвис, не слыша ожидаемого смеха, от неопытности испугалась и потеряла над собой контроль, голос ее зазвучал жестко, жесты стали неловкими. Джулия отобрала у Эвис мизансцену и сыграла ее с поразительной виртуозностью. Но ее последний удар был случаен. Эвис должна была произнести длинную речь, и Джулия нервно скомкала свой платочек; этот жест почти автоматически повлек за собой соответствующее выражение: она поглядела на Эвис встревоженными глазами, и две тяжелые слезы покатились по ее щекам. Вы чувствовали, что она сгорает со стыда за ветреную девицу, вы видели ее боль из-за того, что все ее скромные идеалы, ее жажда честной, добродетельной жизни осмеиваются столь жестоко. Весь эпизод продолжался не больше минуты, но за эту минуту Джулия сумела при помощи слез и муки, написанной на лице, показать все горести жалкой женской доли. С Эвис было покончено навсегда. - А я, дурак, еще хотел подписать с ней контракт, - сказал Майкл. - Почему бы и не подписать... - Когда ты имеешь против нее зуб? Да ни за что. Ах ты, гадкая девчонка, - так ревновать! Неужели ты думаешь, Эвис что-нибудь для меня значит? Могла бы уже знать, что для меня нет на свете никого, кроме тебя. Майкл вообразил, что Джулия сыграла свою злую шутку с Эвис в отместку за довольно бурный флирт, который он с ней завел, хотя, конечно, сочувствовал Эвис - ей чертовски не повезло! - не мог не быть польщенным. - Ах ты, старый осел, - улыбнулась Джулия, слово в слово читая его мысли и смеясь про себя над его заблуждением. - В конце концов ты - самый красивый мужчина в Лондоне. - Полно, полно. Но что скажет автор? Эта мартышка бог весть что мнит о себе, а то, что ты сегодня сыграла, и рядом не лежит с тем, что он написал. - А, предоставь его мне! Я все улажу. Послышался стук, и - легок на помине - в дверях возник автор собственной персоной. С восторженным криком Джулия подбежала к Нему, обвила его шею руками и поцеловала в обе щеки. - Вы довольны? - Похоже, что пьеса имела успех, - ответил он довольно холодно. - Дорогой мой, она не сойдет со сцены и через год. - Джулия положила ладони ему на плечи и пристально посмотрела в лицо. - Но вы гадкий, гадкий человек! - Я? - Вы едва не погубили мое выступление. Когда я дошла до этого местечка во втором акте и вдруг поняла, что вы имели в виду, я чуть не растерялась. Вы же знали, что это за сцена, вы - автор, почему же вы позволили нам репетировать ее так, будто в ней нет ничего, кроме того, что лежит на поверхности? Мы только актеры, вы не можете ожидать от нас, чтобы мы... чтобы мы постигли всю вашу тонкость и глубину. Это лучшая мизансцена в пьесе, а я чуть было не испортила ее. Никто, кроме вас, не написал бы ничего подобного. Ваша пьеса великолепна, но в этой сцене виден не просто талант, в ней виден гений! Автор покраснел. Джулия глядела на него с благоговением. Он чувствовал себя смущенным, счастливым и гордым. ("Через сутки этот олух будет воображать, что он и впрямь именно так все и задумал".) Майкл сиял. - Зайдемте ко мне, выпьем по бокальчику виски с содовой. Не сомневаюсь, что вам нужно подкрепиться после всех этих переживаний. В то время, как они выходили из комнаты, вошел Том. Его лицо горело от возбуждения. - Дорогая, это было великолепно! Ты поразительна! Черт, вот это спектакль! - Тебе понравилось? Эвис была хороша, правда? - Эвис? Ужасна. - Милый, что ты хочешь этим сказать? Мне она показалась обворожительной. - Да от нее осталось одно мокрое место! Во втором акте она даже не выглядела хорошенькой. ("Карьера Эвис!") Послушай, что ты делаешь вечером? - Долли устраивает прием в нашу честь. - Ты не можешь как-нибудь от него отделаться и пойти ужинать со мной? Я с ума по тебе схожу. - Что за чепуха! Не могу же я подложить Долли такую свинью. - Ну пожалуйста! В его глазах горел огонь. Джулия видела, что никогда еще не вызывала в нем такого желания, и порадовалась своему триумфу. Но она решительно покачала головой. В коридоре послышался шум множества голосов: они оба знали, что в уборную, обгоняя друг друга, спешат друзья, чтобы поздравить ее. - Черт их всех подери! Как мне хочется тебя поцеловать! Я позвоню утром. Дверь распахнулась, и Долли, толстая, потная, бурлящая энтузиазмом, ворвалась в уборную во главе толпы, забившей комнату так, что в ней нечем стало дышать. Джулия подставляла щеки для поцелуев всем подряд. Среди прочих присутствующих там были три или четыре известные актрисы, и они тоже не скупились на похвалы. Джулия выдала прекрасное исполнение неподдельной скромности. Теперь уже и коридор был забит людьми, которые хотели взглянуть на нее хоть одним глазком. Долли пришлось локтями прокладывать себе дорогу к выходу. - Постарайтесь прийти не очень поздно, - сказала она Джулии. - Вечер должен быть изумительным. - Приду сразу же, как смогу. Наконец удалось избавиться от последних посетителей, и Джулия, раздевшись, принялась снимать грим. Вошел Майкл в халате. - Послушай, Джулия, придется тебе идти к Долли без меня. Мне надо повидаться с газетчиками, и я не успею управиться. Ну и наплету я им! - Ладно. - Меня уже ждут. Увидимся утром. Майкл вышел, в комнате осталась одна Эви. На стуле лежало платье, которое Джулия собиралась надеть на прием. Джулия намазала лицо очищающим кремом. - Эви, завтра утром мне будет звонить мистер Феннел. Скажи ему, пожалуйста, что меня нет дома. Эви поймала в зеркале взгляд Джулии. - А если он позвонит снова? - Мне очень жаль обижать бедного ягненочка, но почему-то кажется, что все ближайшее время я буду очень занята. Эви громко шмыгнула носом и подтерла его указательным пальцем. Отвратительная привычка! - Понятно, - сухо сказала она. - Я всегда говорила, что ты не так глупа, как кажешься. Зачем тут это платье? - Это? Вы же говорили, что наденете его на прием. - Убери его. Я не могу идти на прием без мистера Госселина. - С каких это пор? - Заткнись, старая карга. Позвони туда и скажи, что у меня ужасно разболелась голова и я вынуждена была уехать домой и лечь, а мистер Госселин придет попозже, если сможет. - Прием устроен в вашу честь. Неужели вы так подведете несчастную старуху? Джулия топнула ногой. - Я не хочу идти на прием и не пойду! - Дома пусто, вам нечего будет есть. - Я не собираюсь ехать домой. Я поеду ужинать в ресторан. - С кем? - Одна. Эви изумленно взглянула на нее. - Но пьеса имела успех, так ведь? - Да. Все было прекрасно. Я на седьмом небе от счастья. Мне очень хорошо. Я хочу быть одна и полностью этим насладиться. Позвони к Баркли и скажи, чтобы мне оставили столик на одного в малом зале. Они поймут. - Что с вами такое? - У меня в жизни больше не будет подобной минуты. Я ни с кем не намерена ее делить. Сняв грим, Джулия не накрасила губы, не подрумянилась. Снова надела коричневый костюм, в котором пришла в театр, и ту же шляпу. Это была фетровая шляпа с полями, и Джулия низко надвинула ее, чтобы получше прикрыть лицо. Одевшись, посмотрела в зеркало. - Я похожа на портниху со швейной фабрики, которую бросил муж, - и кто его обвинит? Не думаю, чтоб меня узнали. Эви ходила звонить к служебному входу, и, когда она вернулась, Джулия спросила, много ли народу поджидает ее на улице. - Сотни три. - Черт! - Джулию охватило внезапное желание никого не видеть и ни с кем не встречаться. Захотелось хоть на один час скрыться от своей славы. - Попроси пожарника, чтобы выпустил меня с парадного входа. Я возьму такси, а как только я уеду, скажешь людям, что ждать бесполезно. - Один бог знает, с чем только мне не приходится мириться, - туманно произнесла Эви. - Ах ты, старая корова! Джулия взяла лицо Эви обеими руками и поцеловала ее в испитые щеки, затем выскользнула тихонько из комнаты на сцену, а оттуда - через пожарный ход в темный зал. Незатейливый маскарадный костюм Джулии, по-видимому, оказался достаточным, потому что, когда она вошла в малый зал у Баркли, который особенно любила, метрдотель не сразу ее узнал. - У вас не найдется уголка, куда бы вы могли меня сунуть? - неуверенно произнесла Джулия. Ее голос и вторично брошенный взгляд сказали ему, кто она. - Ваш столик ждет вас, мисс Лэмберт. Нам передали, что вы будете одни. - Джулия кивнула, и он провел ее к столику в углу зала. - Я слышал, что вы имели большой успех сегодня, мисс Лэмберт. Хорошие вести не лежат на месте! - Что будем заказывать? Метрдотель был удивлен тем, что Джулия ужинала одна, но единственное чувство, которое он считал уместным показывать клиентам, было удовольствие, которое он испытывал, видя их. - Я очень устала, Анджело. - Немного икры для начала, мадам, или устрицы? - Устрицы, Анджело, только жирные. - Я собственноручно их отберу, мисс Лэмберт, а потом? Джулия глубоко вздохнула - наконец-то она могла с чистой совестью заказать то, о чем мечтала с самого конца второго акта. Она чувствовала, что заслужила хорошее угощение, чтобы отпраздновать свой триумф, и собиралась в кои-то веки забыть о благоразумии. - Бифштекс с луком, Анджело, жареный картофель и бутылку басса [сорт пива]. Принесите его в серебряной кружке с крышкой. Джулия не ела жареного картофеля, пожалуй, лет десять. Но этот день стоил того. Ей удалось утвердить свою власть над публикой, дав представление, которое она не могла назвать иначе как блестящим, свести старые счеты, одним остроумным ходом избавившись от Эвис и показав Тому, какого он свалял дурака, и - это было самое главное - доказать себе, что она свободна от раздражавших и подавлявших ее пут. Везет так уж везет. Мысли ее на миг задержались на Эвис. - Дурочка, захотела сунуть мне палку в колеса. Ладно, завтра я позволю публике посмеяться. Принесли устрицы; Джулия лакомилась ими с наслаждением. Она съела два куска черного хлеба с маслом с восхитительным чувством, что губит свою бессмертную душу, и отпила большой глоток из высокой пивной кружки. - "О пиво, славное пиво!" [начало стихотворения "Пиво" Чарлза С.Коверли (1831-1884), английского поэта] - пробормотала Джулия. Она представляла, как вытянулось бы у Майкла лицо, если бы он узнал, что она делает. Бедный Майкл! Воображает, будто она испортила мизансцену Эвис из-за того, что он проявил слишком большое внимание к этой блондиночке. Право, жалость берет, когда подумаешь, как глупы мужчины. Говорят, женщины тщеславны; да они просто сама скромность по сравнению с мужчинами. Джулия не могла без смеха думать о Томе. Он хотел ее сегодня днем и еще больше - сегодня вечером. Только подумать, что он значит теперь для нее не больше, чем один из рабочих сцены. Как замечательно чувствовать, что твое сердце принадлежит тебе одной, это вселяет такую веру в себя. Зал, в котором она сидела, был соединен тремя арочными проходами с большим залом ресторана. Среди наполнявшей его толпы, несомненно, были люди, видевшие ее сегодня в театре. Вот бы удивились они, узнай, что тихая женщина, лицо которой наполовину скрыто полями фетровой шляпы, за столиком в уголке соседней комнаты, - Джулия Лэмберт. Было так приятно сидеть тут незамечаемой и неизвестной, это давало сладостное ощущение независимости. Теперь посетители ресторана были актерами, разыгрывающими перед ней пьесу, а она - зрителем. Джулия видела их мельком, когда они проходили мимо арок: молодые мужчины и молодые женщины; молодые мужчины и немолодые женщины; - мужчины с лысиной, с брюшком; старые греховодницы, отчаянно цепляющиеся за раскрашенную личину юности, надетую ими на себя. Одни были влюблены, другие равнодушны, третьи - сгорали от ревности. Подали бифштекс. Он был приготовлен точно по ее вкусу, с подрумяненным хрустящим луком. Джулия ела жареный картофель, деликатно держа его пальцами, смакуя каждый ломтик, с таким видом, словно хотела воскликнуть: "Остановись, мгновение, ты прекрасно!" "Что такое любовь по сравнению с бифштексом?" - спросила себя Джулия. Как восхитительно было сидеть одной и бесцельно переходить мыслями с предмета на предмет. Джулия вновь подумала о Томе и пожала в душе плечами. "Это было забавное приключение и кое-что мне дало". Несомненно, в будущем она извлечет из него пользу. Фигуры танцоров, двигающихся мимо полукруглых проходов, напоминали ей сцену из пьесы, и Джулия вновь подумала о том, что впервые пришло ей в голову, когда она гостила на Сен-Мало. Та мука, которая терзала ее, когда Том ее бросил, привела ей на память "Федру" Расина [согласно греческой мифологии, Федра, дочь критского царя Миноса, супруга Тезея, оклеветала перед Тезеем своего пасынка Ипполита, который отверг ее любовь, и после его насильственной смерти повесилась], которую она разучивала в ранней юности с Жанной Тэбу. Джулия перечитала трагедию. Страдания, поразившие супругу Тезея, были те же, что поразили и ее. Джулия не могла не видеть удивительного сходства между своей и ее судьбой. Эта роль была создана для нее; уж кому, как не ей, знать, что такое быть отвергнутой юношей намного моложе тебя, когда ты его любишь. Вот это было бы представление! Теперь Джулия понимала, почему весной играла так плохо, что Майкл предпочел снять пьесу и закрыть театр. Это произошло из-за того, что она на самом деле испытывала те чувства, которые должна была изображать. От этого мало проку. Сыграть чувства можно только после того, как преодолеешь их. Джулия вспомнила слова Чарлза, как-то сказавшего ей, что поэзия проистекает из чувств, которые понимаешь тогда, когда они позади, и становишься безмятежен. Она ничего не смыслит в поэзии, но в актерской игре дело обстоит именно так. "Неглупо со стороны бедняжки Чарлза дойти до такой оригинальной мысли. Вот как неверно поспешно судить о людях. Думаешь, что аристократы - куча кретинов, и вдруг один из них выдаст такое, что прямо дух захватывает, так это чертовски хорошо". Но Джулия всегда считала, что Расин совершает большую ошибку, выводя свою героиню на сцену лишь в третьем акте. "Конечно, я такой нелепости не потерплю, если возьмусь за эту роль. Пол-акта, чтобы подготовить мое появление, если хотите, но и этого более чем достаточно". И правда, что ей мешает заказать кому-нибудь из драматургов вариант на эту тему, в прозе или в стихах, только чтобы строчки были короткие. С такими стихами она бы справилась, и с большим эффектом. Неплохая идея, спору нет, и она знает, какой костюм надела бы: не эту развевающуюся хламиду, которой обматывала себя Сара Бернар, а короткую греческую тунику, какую она видела однажды на барельефе, когда ходила с Чарлзом в Британский музей. "Ну, не забавно ли? Идешь во все эти музеи и галереи и думаешь: ну и скучища, а потом, когда меньше всего этого ждешь, обнаруживаешь, что можешь использовать какую-нибудь вещь, которую ты там увидел. Это доказывает, что живопись и все эти музеи - не совсем пустая трата времени". Конечно, с ее ногами только и надевать тунику, но удастся ли в ней выглядеть трагически? Джулия две-три минуты серьезно обдумывала этот вопрос. Когда она будет изнывать от тоски по равнодушному Ипполиту (Джулия хихикнула, представив себе Тома в его костюмах с Сэвил-роу, замаскированного под юного греческого охотника), удастся ли ей добиться соответствующего эффекта без кучи тряпок? Эта трудность лишь подстегнула ее. Но тут Джулии пришла в голову мысль, от которой настроение ее сразу упало. "Все это прекрасно, но где взять хорошего драматурга? У Сары был Сарду [Сарду, Викторьен (1831-1908) - французский драматург], у Дузе - Д'Аннунцио [Д'Аннунцио, Габриэль (1863-1938) - итальянский писатель]. А кто есть у меня? "У королевы Шотландии прекрасный сын, а я - смоковница бесплодная" [перефразированные слова королевы Елизаветы I, приведенные в "Мемуарах сэра Джеймса Мелвилла", деятеля эпохи Реформации]. Однако Джулия не допустила, чтобы эта печальная мысль надолго лишила ее безмятежности. Душевный подъем был так велик, что она чувствовала себя способной создавать драматургов из ничего, как Девкалион создавал людей из камней, валявшихся на поле [Девкалион в греческой мифологии - сын Прометея, супруг Пирры, вместе с нею спасся на ковчеге во время потопа, который должен был по воле Зевса погубить греховный род человеческий; ковчег после потопа остановился на горе Парнас; новый род людской возник из брошенных по воле оракула Девкалионом и Пиррою за спину камней]. "О какой это ерунде толковал на днях Роджер? А бедный Чарлз еще так серьезно отнесся к этому. Глупый маленький резонер, вот он кто". Джулия протянула руку к большому залу. Там притушили огни, и с ее места он еще больше напоминал подмостки, где разыгрывается представление. "Весь мир - театр, в нем женщины, мужчины - все актеры" [Вильям Шекспир, "Как вам это нравится"]. Но то, что я вижу через эту арку, всего-навсего иллюзия, лишь мы, артисты, реальны в этом мире. Вот в чем ответ Роджеру. Все люди - наше сырье. Мы вносим смысл в их существование. Мы берем их глупые мелкие чувства и преобразуем их в произведения искусства, мы создаем из них красоту, их жизненное назначение - быть зрителями, которые нужны нам для самовыражения. Они инструменты, на которых мы играем, а для чего нужен инструмент, если на нем некому играть?" Эта мысль развеселила Джулию, и несколько минут она с удовольствием смаковала ее; собственный ум казался ей удивительно ясным. "Роджер утверждает, что мы не существуем. Как раз наоборот, только мы и существуем. Они тени, мы вкладываем в них телесное содержание. Мы - символы всей этой беспорядочной, бесцельной борьбы, которая называется жизнью, а только символ реален. Говорят: игра - притворство. Это притворство и есть единственная реальность". Так Джулия своим умом додумалась до платоновской теории "идей". Это преисполнило ее торжества. Джулия ощутила, как ее внезапно залила горячая волна симпатии к этой огромной безымянной толпе, к публике, которая существует лишь затем, чтобы дать ей возможность выразить себя. Вдали от всех, на вершине своей славы, она рассматривала кишащий у ее ног, далеко внизу, людской муравейник. У нее было удивительное чувство свободы от всех земных уз, и это наполняло ее таким экстазом, что все остальное по сравнению с ним не имело цены. Джулия ощущала себя душой, витающей в райских кущах. К ней подошел метрдотель и спросил с учтивой улыбкой: - Все в порядке, мисс Лэмберт? - Все великолепно. Знаете, просто удивительно, какие разные у людей вкусы. Миссис Сиддонс обожала отбивные котлеты; я в этом на нее ни капельки не похожа, я обожаю бифштекс.