адаться:  такой "порядок" не мог быть ему по вкусу. Вся его жизнь  прошла
можно сказать,  в  покаянии за убийство.  За убийство, которое  было,  между
прочим, тоже "в порядке  вещей". Тогда  как в Микенах среди владык  города и
его  повелителей едва  ли  сыскался  бы  хоть  один,  кто  не  был  запачкан
родственной кровью, пролитой по злому и подлому умыслу!
     Он  видел, что дорийцы в чем-то живут более чистой жизнью, чем микенцы,
но стоило ему подумать о том, чтобы принять ее,  как сомнения разрушали все.
Ведь  любишь тех, кого  любишь,  и ненавидишь  тех, кого  ненавидишь. Геракл
любил родину,  семью свою,  товарищей,  говорящих на  одном  с  ним языке  и
думающих так же, как он, --- тех, без кого человеку невозможно существовать.
Но  он  не  мог  с одинаковым жаром и  страстью постоянно ненавидеть  другие
народы --- не мог и потому не очень верил, будто кто-то другой это может. Он
видел:  дорийцы  держатся  так, словно они-то могут. Видел: стоит произнести
перед  ними  имя  врага,  на  которого  как  раз  готовится нападение, и они
внезапно начинают потрясать копьями от ярости, топать  ногами и вопить  так,
что на шее выступают  жилы.  Он видел это  сам,  своими глазами! Видел такой
поразительно   действенный  способ   саморазъярения,  как  традиционные   на
микенских единоборствах речи обоих противников,  в которых  буквально каждое
слово  ---  вступление,  основная  часть,  заключение --- определено заранее
строжайшим этикетом. Сам он  не раз  испытал --- например, в  единоборстве с
Антеем, --- что, не разозлившись по-настоящему, драться толком не может. Но,
чтобы прийти в ярость,  он должен  драться чуть ли  не день напролет:  одним
лишь  повторением имени  Антея  гнева  его  не разбудить.  И любить  он умел
сильно. Когда Гилас исчез, он искал его долгие годы, исходил невесть сколько
земель, все дороги прошел и, быть может, сейчас еще ждет, верит, что однажды
разыщет юного своего друга. Он  любил родину. Трогательно любил Фивы, любил,
доказав это  всею  своей  жизнью,  Элладу.  Но  ему  непонятно было то,  что
вытворяли  "во  имя  родины"  эти  спартанцы:  во  имя   родины  без  всякой
необходимости  спали  на  голой жесткой  земле;  во  имя родины  добровольно
ложились под розги;  во имя родины одалживали друг другу жен;  женщины несли
каждого  новорожденного на  совет  старейшин  и,  если  совет  полагал,  что
демонстрируемый   младенец   не  вырастет   в  достаточно   бравого   воина,
беспрекословно  принимали  к  сведению,  что крошка  будет  уничтожен,  а им
надлежит  родить, во  имя родины же, следующего  ребенка; голодные как волки
молодые  воины непременно оставляли на тарелке частицу  и  без того мизерной
порции со словами: "Как ни сладок был бы этот последний кусочек, отказываюсь
от  него во имя родины", --- и командир не корит  их: "Вот дуралеи!", --- а,
напротив, публично их восхваляет...
     В  конце  концов, Геракл решил так: кто воспитан в этом духе с детства,
тот, верно, счастлив. Счастлив иначе --- лучше! --- чем микенский аристократ
со своими скульптурами из золота или обыватель  с гномиками, украшающими его
сад. С раннего возраста человек привыкает  к этому  образу жизни, все вокруг
него живут точно так же, все единодушно признают, что это, именно это и есть
счастье. С легким сердцем отдал Геракл своих детей дорийцам. Сам же вернулся
домой в Микены. Ненадолго, ведь его и не терпели там особенно долго. Да и он
недолго  выдерживал   при   дворе.  Всякий   раз,   возвратившись,  не   мог
приноровиться  к  постоянно меняющемуся  придворному  этикету,  впрочем,  не
особенно  и приноравливался, за что --- он не  мог не замечать этого --- его
презирали там, шепотом называли мужланом. Он не любил уставленный всяческими
безделушками дворец Эврисфея; правда, дальше передней его не  пускали, но он
умудрялся  и  тут,  как  ни остерегался,  всякий  раз  свалить  какую-нибудь
паршивую  вазу  (причем  сразу  же  выяснялось,  что  именно  эта  ваза была
драгоценнейшим произведением искусства и  новейшим  приобретением микенского
дворца). Не любил он также микенских женщин, даже смотреть-то на них боялся:
того и гляди,  переломятся! Да и не доберешься  до них,  увешанных колючими,
острыми  драгоценными  побрякушками, покрытых  слоем  краски, наложенной  на
веки,  губы,  ногти, буквально  на каждый  открытый  участок тела,  также  в
строгом  соответствии с то и дело меняющейся модой. Не любил аффектированную
микенскую манеру речи,  вообще  не  любил долгих разговоров  и не  хотел  ни
понимать, ни изъясняться по-микенски, то есть говорить не так, как оно  есть
на самом деле, не называть  стул стулом, боль болью, ибо это  "вульгарно", в
элегантной же  беседе  обо  всем на свете  следует  выражаться  описательно.
Геракл понимал шутки, но никак не мог себе уяснить, что остроумного в шутке,
повторенной сто  раз на дню. И наконец,  ну ладно  уж взрослые,  какие есть,
такие  есть, но оказалось,  что он  совершенно не переносит при  дворе  даже
детей --- и это особенно его озадачивало.
     Ох,  как он не любил отпрысков  Атрея! Когда,  глядя  на стены Трои, он
вспомнил  былое  --- гусарский налет свой после  вероломства Лаомедонта, ---
ему   вдруг  подумалось:  если  когда-нибудь  этому  прощелыге   Агамемнону,
завзятому лошаднику, и плаксе Менелаю доведется явиться сюда с войной,  они,
уж  верно,  проторчат  под  этими  стенами  по меньшей мере лет десять  с их
франтовством, визитами вежливости, грандиозными гекатомбами,  сварами  из-за
трофеев,  перебранками  из-за  какой-нибудь  сопливой  дочки   пастуха-царя,
дипломатическими  церемониями  по  всякому поводу, парадным  конвоированием,
приемами --- да-да, на все  это ушло бы никак  не  меньше десяти  лет!  (Вот
только  не  подумал он, что  и эта  война ---  случись  ей все-таки быть ---
породит  своих  инвалидов-ветеранов.  Которые  станут  бродить  по  свету  с
геройскими  песнями и нищенскою сумой. И кто  же из них, надеясь хоть что-то
получить  на  пропитание,  запоет  так:  "К  вам   я  пришел,  о  друзья,  с
достославной войны,  что затеял дурак-рогоносец  да его свихнувшийся братец,
хлыщ,  для которого конь самых славных героев важнее; с дюжину было  еще там
таких, как они, горлопанов, грабили мы каждый день  беззащитные  Азии  села;
вдоволь там было  жратвы, для разгула всего нам хватало, лучшие Лемноса вина
и женщин, прекрасных, как Эос,  нам  корабли доставляли; вот только иной раз
стычки случались ---  тут нам не везло: так попался и я  с  перепою --- враг
меня  глаза  лишил..."  Нет,   нищий  ветеран  ничего  подобного  никому  не
расскажет. Уж если самый заурядный отставник врет напропалую, что спрашивать
с инвалида, который и живет-то своими россказнями! Нет, нет, его героическая
песнь  поведает  о  том, что  Троя  была неприступной  крепостью,  ее  стены
возведены Аполлоном и Посейдоном, а сражались против нее не только  люди, но
даже боги, и все  воины, все до единого, были герои, которым незнаком страх.
А  в  последующие  столетия  правнуки нищего  ветерана  уже  не  ограничатся
рассказами  о собственном  предке  ---  надо же  помнить  и  о субординации:
вставить стих-другой, например,  о предке нынешнего толстосума, чтобы верней
подобраться к его  мошне, --- велика ли важность, если предка того и  близко
не было около Трои, если он в то время пас свиней где-то в Фессалии  или бог
его ведает кем и чем был. Но потомка его  нужно распотрошить во что бы то ни
стало  --- а чем?  Да  вот этими самыми несколькими  строчками о его предке,
которые он  потом оплатит, как миленький, --- знает ведь, болван, что предок
пас свиней, но с охотой поверит, будто и он был царь, воевал под Троей... До
чего же нам повезло, что Гомер под конец так расписал их всех, так посмеялся
--- вот уж поистине гомерическим хохотом!)
     Нам знаком этот тип добродушных  великанов. Если двор вызывал у Геракла
отвращение, то  не  в  последнюю очередь потому, что он  никого  не  мог там
любить,  даже  детей.  Этих  избалованных  и  наглых  барчуков,  никогда  не
испытавших  ни  усталости, ни страдания. Щенков,  которым  "все  дозволено",
потому что  "отец  всех главнее", потому что "мы не такие, как все"; которые
за  коротенькую  свою  жизнь  видели  вокруг  себя  только лесть  и  рабскую
приниженность, пропитанную  страхом. Агамемнон! В двенадцать лет  у него уже
собственные  конюшни.  Скольких  домашних учителей  задергал  он до  смерти!
"Коняшка", видите  ли, для  него  --- все. "Ох, и состязание нынче  устроим!
Бегут лошади Диоскуров!"  И  тут уж астрономия, математика --- все побоку, в
голове одни лошади. Да  если  бы еще  он знал  в них толк!  Так  нет, только
словечек нахватался: "холка", "бабки", а главное --- "О, восточная лошадка!"
Менелай?  Этот только и умеет  вопить ---  то из  зала визг раздастся, то со
двора. И  тотчас опрометью  мчится целая  орава  слуг: "О,  всемилостивейший
Зевс,  что  случилось с  нашим золотцем!" (А золотце садануло оправленной  в
бронзу  сандалией  Геракла  по щиколотке  и  тут  же  завизжало,  точно  его
режут...)
     Но  из-за  этого,  из-за  всего  этого  обрушить  на  Микены  дорийцев?
Послушаться  Креонта,  сколотить  союз, призвать только что  распущенных  по
домам  воинов, вербовать  еще и  еще, атаковать истмийскую линию укреплений,
вступить с  войском на Пелопоннес, ввязаться в многолетнюю братоубийственную
войну --- кто остановит ее, коль  скоро она  начнется?! --- с огнем  и мечом
пройти по земле  Персея,  обратить ахейцев в плотов ради того,  чтобы спасти
их? Хорошенькое спасение.
     И все потому,  что  Микены погрязли в разврате и  при дворе опять взяла
верх партия войны?
     Безумен план Креонта. Война против войны?!
     Да  ведь Геракл  как раз везет  из  Малой  Азии  мир!  И еще  ничего не
потеряно. Приам нападать не  станет, он ярится, клянет всех и вся, но  видно
же было  ---  трезвые доводы Геракла  приемлет. Пусть теперь  военная партия
хоть лопнет:  Приам первым  не выступит.  Гесиону  нужно  вернуть, заставить
негодяя  Теламона выплатить Приаму  отступные. И троянский  порт открыт  для
греческих судов! Остатки старинных поселений сохранились повсюду, от Крыма и
Кавказа  до  Италии,   аргонавты  подтвердили  это.   Подтвердили,  все-таки
подтвердили,  хотя  миссию свою выполнили самым плачевным образом, оказались
незрелыми юнцами.  Что  же теперь нужно?  Запретить пиратство,  организовать
сторожевую  службу  вдоль побережья ---  тот, кто  продолжает пиратствовать,
пусть поплатится головой, неважно, кто он и что он, неважно, что от Элиды  и
Пилоса до  Арголиды,  тайком или  в  открытую, пиратствуют все  города,  вся
знать.  Да,   пусть  поплатятся   головой  ---   нескольких  примеров  будет
достаточно. Уймутся,  отвыкнут,  вновь чистым станет морской флаг эллинов, и
тогда возобновится старинный морской союз! Умом и сноровкой греки не уступят
никому, в том числе и сидонцам.
     Да, безумен план Креонта. Ведь он сулит гибель Микенам, но одновременно
гибель всему, ради чего до сих  пор жил и  страдал Геракл. Поэтому, какие бы
ни   кипели   сейчас  в  душе   его   страсти,  каким  ни  казалось  простым
подсказываемое  решение, он не мог ответить  искусителю ничего иного, кроме:
"Отыди, Сатана!" Разумеется, он выразился вежливее. Сказал, что верит в силу
и справедливость Зевса; что, рано  или поздно, здравый смысл восторжествует,
<i>должен</i> восторжествовать и в Микенах. Примерно так.
     Геракл  находился   во   власти   совершенно   особого   обета.   Обета
двойственного  и  противоречивого  --- связанного  с  предсказанием-приказом
дельфийского  (или додонского?) оракула. Когда  в безумии своем  он совершил
нечестивый поступок, а затем, готовый на все, молил о прощении, божественный
отец поставил ему следующие условия:
     Геракл  (злоупотребивший,   как  известно,  властью)  должен  теперь  в
качестве  слуги,  слуги  самозваного  соперника  своего,  совершить   десять
подвигов. (Два подвига  Эврисфей  --- или,  скорее,  плут Копрей --- объявил
недействительными. Так герой  вместо десяти совершил двенадцать подвигов.) И
должен  он совершить  их  так  и так жить, чтобы в смерти своей  удостоиться
обожествления!
     Итак: действовать и удостоиться обожествления.
     По  отдельности  то  и  другое, я  сказал бы, даже нетрудно. Во  всяком
случае,  не  невероятно  трудно.  Ведь большинство людей на протяжении  всей
жизни, худо-бедно, что-нибудь да делает. Другие же и вовсе ничего не делают,
удаляются  от мира,  становятся отшельниками,  только  и знают  что  взирать
неотрывно на  господа  своего,  только  молятся  и  размышляют,  пребывая  в
глубочайшем презрении к преходящему здешнему  миру --- и  в конце концов,  в
согласии с природой вещей, обожествляются.
     "Будьте добрыми и живите счастливо!" Совершенное, абсолютное пожелание,
не правда ли?  Но стоит  кому-то начать  что-то делать во имя этого,  как он
становится уже  не  для всех и не  абсолютно добрым,  да и  не  приносит тем
поголовного и абсолютного счастия.
     "Свобода, равенство, братство!" Покуда мы рассуждаем об этом, беседуем,
пишем  эти слова, они совершенны, абсолютны. Но то, что мы делаем во имя их,
уже далеко от абсолюта.
     Действовать  можно   лишь  в  данном  месте  и  времени,  среди  данных
обстоятельств. Обожествление --- абсолют. Действие  всегда в какой-то мере и
компромисс. В обожествлении компромисса нет, не может быть.
     Известно ли нам было это о Геракле? Он, во всяком случае, это знал.
     (Как знал, конечно, и то, что Зевс тоже несовершенен. Он слишком хорошо
знал Зевсовы  слабости.  Однако Зевс  богом  родился. Гераклу  же предстояло
стать им!)
     Но совместимо ли вообще то, что есть, с тем, чему надлежит быть?!
     Геракл  попытался это совместить --- в том  и состоял  подлинный подвиг
Геракла.
     Вот почему я сказал несколько раньше: Геракл творил не просто добро,  а
то, что в  каждой  данной ситуации было менее дурно, то  есть старался найти
что-то лучшее.
     Прометей  не понимал  этого. Прометей был бог, притом добрый, абсолютно
добрый  бог. То,  что он сделал,  было  добро. Абсолютное добро, выдержавшее
испытание  временем  на протяжении  миллиона  лет.  (За  что  и  претерпевал
страдания  в течение всего миллиона лет.)  Однако повторяю: на то он и  бог.
Добрый бог.
     Но Геракла --- такого, каков он есть, --- Прометей полюбил. И любил все
больше.
     Затеять войну, чтобы прогнать Пелопидов,  обеспечить победу  Гераклу  и
его  политическому  курсу в Микенах --- собственно говоря,  это тоже не было
дурно, собственно говоря, Креонт  не такой уж безумец. Но жить в мире лучше.
И, пока можно, нужно стараться мир сохранить. Геракл выбрал этот путь.
     Они распрощались с Креонтом и двинулись дальше по коринфской дороге. На
Истме, перед линией укреплений,  Гераклу  пришлось распустить остатки своего
войска.  Ему  разрешалось  оставить  при себе лишь самое ядро, тех, кого  он
повел за  собой из  Тиринфа, Аргоса,  Микен, а также  рабов своих и конюших.
Одним словом, около сотни людей.

        Вступление в город

     Геракл полагал, что  прибывает в Микены в самый подходящий момент, дабы
информировать  царей о готовности Приама прийти к соглашению и тем свести на
нет происки военной партии.
     Но  оставим сейчас эту тему; в конце концов, предположения Геракла  ---
его личное дело. Нам же, пожалуй, именно здесь удастся сорвать первую печать
с загадочной истории Прометея.
     Прометей явился в Микены в самый что ни на есть неподходящий момент.
     Рассмотрим все по порядку.
     Атрей свергнул  Фиеста: дворцовый переворот, внутриполитический кризис,
при   дворе  и   вообще  в  политическом   мире  Пелопоннеса  все   поспешно
перестраиваются, приспосабливаются.
     Теламон похитил Гесиону, Троя угрожает войной. Троя ---  богатый город,
если она выступит, то  выступит с огромным войском.  Берега  Греции изрезаны
кружевом, высадиться можно где угодно,  с  любой крепостной башни сторожевые
посты уже завтра могут увидеть паруса,  несущие смертельную  опасность.  Ибо
вот какая  странная,  на  первый  взгляд  даже противоречивая,  а между  тем
совершенно  простая  вещь:  провоцировали   военную  угрозу  ахейцы.  Причем
сознательно.  Ведь  больше  всего  шансов  унизить  Трою  именно  здесь,  на
греческой территории. Тем  не менее война есть война,  иными  словами, шансы
могут  быть  у обеих  сторон. Поэтому все, кто может, бегут  в  Микены.  Ну,
конечно, и  для того, чтобы  осмотреться при дворе, подластиться. Но главное
---  ввиду  общей опасности. Собирается военный совет. Всеобщая мобилизация!
Однако же еще ничего не ясно: кто, когда, куда и сколько?
     Из  Дельф приезжает  Калхант  с  ободряющим пророчеством.  Увы,  эллины
относились к  пророчествам  примерно так  же, как мы, скажем,  к астрологии,
гороскопам. И верим и не верим, словом, играем.
     Да, играли этим и они, что отчетливо  видно  по всей  мифологии. Приаму
было предсказано, что Парис станет причиной гибели города, тем  не менее  он
вернул сына во дворец. И семерке головорезов-вождей были знамения о том  что
поход грозит им смертью, но они все-таки выступили против Фив, там и сложили
головы шестеро из семи. И так далее, примеров тысячи, они всем  известны, не
буду перечислять.  Эллины играли  в пророчества,  как  и мы.  Разве что  они
играли в государственном  масштабе  (это  и  у нас осталось в виде лотереи).
Итак,  повторяю,  они тоже играли, но в государственном масштабе,  а значит,
относились  к этой игре  все же  несколько серьезнее... Впрочем, пророчество
---  дело  хорошее,  слушать  приятно, как  же,  как же! Однако  мобилизацию
все-таки откладывать  не  стоит,  При-ам может  объявиться  в  любой момент.
Необходимы  деньги,  воины,  оружие.  Много.  И   ведь  ни   о  чем  еще  не
договорились.
     В такое-то время в Микены прибывает бог.
     Давнишний --- возможно, отставной уже --- бог, бог-ветеран.
     Бог, просидевший миллион лет!
     По воле Зевса!
     Но все-таки, все-таки... это он дал огонь и ремесла, важная штука, черт
побери... да и вообще, как ни верти, но он --- бог.
     Скоро прибудет. Именно сейчас, когда в город набилась вся Эллада.
     Прибудет гостем.
     К сожалению ---  вернее, слава богу, --- я  не нахожу для  этого случая
никакой аналогии из современной жизни, но и без аналогии понятно, что именно
в  такую  минуту  --- независимо  от  места  действия и  эпохи  ---  человек
непременно воскликнет: "Только этого нам и не хватало!"
     Когда наши герои прибыли  на Истм, в Микенах давно уже готовились  к их
встрече:  лихорадочно писали транспаранты и возводили  триумфальные арки. (Я
мог бы употребить  и  более  современные  наши  термины,  для этого, как  мы
увидим, даже  не требуется особенной смелости.) Все знали, сколько лошадей и
каких  именно ведет с  собою  Геракл, знали наперечет  драгоценности  царицы
амазонок.  И конечно же,  знали,  что рядом с  героем  вождем на  его боевой
колеснице находится бог --- великий титан Прометей.
     Да,  техника  службы  связи, информации тогда еще  очень  отставала ---
впрочем, отнюдь не на два-три тысячелетия: она была приблизительно  столь же
отсталой, как  и  сотню лет  назад. Ведь  беспроволочный телеграф,  телефон,
радио,  телевизор,  искусственные спутники,  все  то,  что  чуть  ли  не  со
скоростью мысли пересылает  информацию вокруг нашей Земли,  ---  изобретения
последнего столетия,  а в значительной части лишь нескольких самых последних
десятилетий.  Зато  дымовой  и  огневой телеграф  использовался  уже  и в те
времена; Клитемнестра, например, узнала, что Агамемнон покинул Трою и держит
путь к  дому, каких-нибудь несколько  часов спустя. Однако  на  сей  раз  не
требовалось  даже таких средств  телекоммуникации. По дорогам страны  всегда
бредут путешественники --- любители дальних дистанций, поспешают быстроногие
спринтеры. Отряд Геракла двигался  своим темпом,  извечным темпом солдатских
переходов, не  медленным и не  быстрым, неизменным во все времена. Часто ---
особенно же  теперь, возвращаясь  домой, --- они устраивали долгие  привалы.
Последний такой привал был перед линией укреплений на Истме:  нужно  же было
по-хорошему проститься с разбредавшимися на все четыре стороны товарищами по
походу! В подобных случаях даже  эти небрежные к этикету пуритане, даже  эти
видавшие  виды  воины  строго соблюдали  ритуал. Прежде всего они  приносили
соответствующие событию жертвы. Что, как я  уже упоминал, лишь отчасти может
рассматриваться как  религиозный  акт  в нынешнем смысле слова.  Да и нынче,
услышав про храмовой  праздник  где-нибудь  в Абоне,  мы  представляем  себе
прежде всего не  церковный обряд,  а дешевое столованье под открытым  небом,
"турецкие тянучки", "китайский сахар", медовые пряники, еду до отвала, питье
до упаду и прочие молодечества, пожалуй, и поножовщину. Между  тем  храмовой
праздник, если  справиться по соответствующим источникам, означает, что тот,
кто в этот день исповедуется и причастится в католической  церкви Абоньского
прихода, а также помолится за промысел святейшего папы (то есть за мир между
христианнейшими  владыками земными  и за торжество церкви), тому  отпустится
--- в зависимости от  могущества и милосердия  патрона храма --- триста дней
или  семь лет из будущего  потустороннего  очистительного  наказания.  Иными
словами, храмовой праздник --- это загробная амнистия, когда --- между делом
--- можно на радостях  поесть всласть,  повеселиться, хорошенько  набраться,
вообще можно делать все то, что мы  видим  на картинах Брейгеля. Да и святая
месса лишь  позднее,  лишь  в наших  ---  европейских по  большей  части ---
религиях превратилась  в  некий  абстрактный символ;  сам  же  Иисус, как  и
следовало, наказал  в  память свою  всем вместе  садиться  за  стол,  вместе
вкушать   вечернюю   трапезу,   что   и   почиталось   жертвоприношением   в
первоначальном смысле этого слова.
     Так  что  воины Геракла несколько раз по пути в  Микены  и  "отпущение"
давали  своим  соратникам,  и  совершали "жертвоприношения". А  тем временем
какой-нибудь  торговец,   государственный  курьер   или   просто  обыватель,
спешивший  навестить своих родственников,  легко  обгонял  неторопкий отряд;
он-то и уносил с собою --- даже из-под  самой Трои, а тем более из Афин, Фив
--- весть о том, что  победители амазонок  не  за горами. Так что  эта весть
значительно  их  опережала.   К  слову,  о  службе  информации  и  вообще  о
распространении новостей: да  разве мы ---  мы, современные люди! --- узнаем
новости  по  радио, телевидению,  из  газет?  Разве  и  сегодня ---  что  уж
скрывать!  --- самые пикантные,  а иногда и  самые важные сведения достигают
наших  ушей  не  наидревнейшим  путем,  из уст в  уста? Так, словно Маркони,
Эдисона  и  всех  прочих  не  было никогда  и  в помине?!  Кстати,  обратите
внимание, как  оперативна  эта  древнейшая  служба  информации!  За  сколько
времени, например, облетает из конца в конец Будапешт, один из самых больших
по территории  городов континента, новый анекдот либо  панический  слух?  За
какой-нибудь час, и  того меньше. Так что, если давние наши предки говорили,
пользуясь словами поэтов, о быстрокрылой Ириде, ---  намного ли  они отстали
от нас, именующих эту вестницу богов "телекоммуникацией"?!
     Короче   говоря,   было   бы    чистой   наивностью   ---   не   только
неосведомленностью  в  делах  древних,  но  и просто  недостаточным  знанием
человека  и общества  --- представить  себе прибытие  наших героев  в Микены
как-нибудь так:  в башенке  над  Львиными воротами сидит стражник; он  видит
вдали  облако  пыли,  прикладывает  козырьком  ладонь к  глазам  и  говорит:
"Глянь-ка, а!  Чего  это там?";  но  вот из облака пыли медленно  проступают
очертания отряда...  опять ---  ладонь козырьком,  опять: "Глянь-ка,  глянь!
Чего это там?  Всадники, пешие, колесницы... ну и ну!"; проходит еще немного
времени, и вот сторожевой, словно сойдя со  страниц какого-то отечественного
нашего исторического  романа, восклицает: "Будь я проклят, если это не отряд
Геракла! Покарай меня бог, коли это не так!"
     Вот уж придумают, право!
     К тому времени, как на  коринфской дороге показалось пресловутое облако
пыли, воинов  уже поджидала в  полном составе депутация  от города,  за  ней
волновалась шумная толпа детишек и  ротозеев, все население Микен нарядилось
по-праздничному  (по  крайней  мере  та  часть  населения, у которой имелись
праздничные наряды);  город оделся  флагами --- то есть  применительно к тем
временам  все ворота, общественные здания  и даже дома  наиболее  тщеславных
горожан  украсились  цветами  и  зелеными ветками; на  дворцовом  дворе, где
обычно  совершались жертвоприношения, уже сгрудились  специально отобранные,
безупречные во всех отношениях жертвенные коровы, козы,  бараны, выстроились
в  ряд масла  и  вина;  государственный совет  в двадцать пятый раз  обсудил
порядок празднеств,  места  за пиршественными столами, заготовленные заранее
речи,  предписанные  на все  случаи  одеяния, вообще  ---  каждую мельчайшую
деталь  каждого акта и события, как тому  и быть  надлежит. Над Львиными  же
воротами  два  коротких  приветствия-транспаранта  в  сжатой  форме выражали
значение  дня: "Слава героическому сыну  нашего  города, одержавшему  победу
мирового значения!", "Микены приветствуют  принесшего  огонь Прометея!" И  я
рискнул бы даже уточнить: транспаранты располагались не один  <i>над</i> другим (то
есть  соответственно один <i>под</i>  другим), а в виде полукружия,  по правую и по
левую сторону арки, иначе говоря, одно приветствие кончалось возле зада того
льва, что слева, другое же начиналось у  зада  того льва, что справа. И было
это непривычно микенцам, ибо транспаранты такого  рода помещали  обыкновенно
посередине, прямо над входом.
     Боюсь,  что  любезный  Читатель упрекает меня сейчас не столько за игру
фантазии, сколько за игру его, Читателя, долготерпением. И  что анахронизмы,
мною допускаемые, нисколько не остроумны, ибо оскорбляют  самый элементарный
литературный вкус.
     Сперва  позвольте  именно о вкусе.  В эпоху,  когда  еще  не  было, так
сказать,   промышленности   развлечений,   поставляемых   улице  конвейерным
способом, любое событие превращалось в грандиозное  действо. Казнь  ли через
повешение, приезд  ли знатного  гостя --- все было для людей той поры  равно
театром, цирком, общественной жизнью. Когда нас навещает глава какого-нибудь
иностранного государства, школьников приходится собирать, чтобы организовать
встречу. А попробовали бы в  Микенах --- да  хотя бы и в Лондоне XVIII  века
---  удержать  их  в стороне!  Все равно  что  не подпускать  наших детей  к
телевизору.  Ну а "транспаранты" --- были  они или не были? Транспаранты ---
не новое изобретение! Все празднества во все времена имели  свое содержание,
программу, сформулированную  также  и в  лозунгах.  Эти лозунги и писались и
выкрикивались.  На  случай, если  кто-то  не  сумеет их прочитать. Да и  как
суметь  тем, кто несет плакат либо идет позади него.  И были, как и  теперь,
глашатаи,  герольды,  выкликатели  новостей.  В  соответствии   со  степенью
распространенности грамоты и  с отсутствием мегафонов только того и разницы,
что в те времена плакатов было меньше,  а крикунов-глашатаев  больше. Но они
были: и плакаты и глашатаи.
     Такие празднества  --- как  бы  ни были они спонтанны  --- всегда имеют
свой порядок, свой ритуал. В старину же ---  когда для большинства людей это
было главным развлечением --- тем более. И куда более --- в Микенах.
     Ибо в застывших, неразвивающихся обществах вообще  очень много обрядов.
Их особенно много, когда вера, идея и практическое действие отдаляются  друг
от  друга  так,  как  это было в  Элладе  XIII века до нашей  эры.  Да и вся
мифология подтверждает существование великого множества обрядов, хотя и мало
освещает их характер.
     Я не присутствовал  при въезде в Микены Геракла и  Прометея, поэтому не
могу  утверждать,  что  все  происходило  в точности так, как я рассказываю.
Однако, надеюсь, мне удалось объяснить, почему я считаю --- не слишком давая
волю фантазии, --- что по существу все было именно так.
     Геракл  был  популярен  в Микенах. Не нужно забывать,  что  первые  его
подвиги  служили  самому  городу  непосредственно.  Но  даже  когда  они  не
оказывали прямой  услуги жителям Микен, рука Геракла, смело  протянувшаяся в
дальние пределы, была для каждого микенца словно бы его собственная рука ---
как будто это он, он сам, совершает те героические деяния, которые покрывают
славой Микены и каждого микенца. Более того, Геракл освободил из кавказского
плена одного  из богов ---  не только освободил, но  даже  привез с  собою в
Микены.  Человек  улицы видит  это иначе,  чем господа наверху,  во  дворце!
Геракл давно отправился в свой поход --- может быть, в какой-то момент  даже
распространилась  вдруг весть о его смерти; боги вообще не часто разгуливали
по  Микенам, вернее, не часто об их  приходе  становилось известно загодя; и
вот теперь десять тысяч микенцев не  просто услышат  от свидетелей, что в их
краях  побывал  бог, но  сами  могут стать свидетелями этого события, притом
заранее уведомленные. Кто  такой Прометей, они в общих чертах  знали,  а вот
каков  он ---  о том  ходили  всяческие слухи, и каждому  донельзя  хотелось
увидеть, каков же он на  самом деле. Почти  каждый, правда, так  или  иначе,
описывал  другим, как бог выглядит, но в  то же время сам  умирал от желания
убедиться воочию,  так  ли  это. Короче говоря: популярный  герой плюс особо
редкий гость. Припомним, что  вытворяли мы  в Шиофоке  в честь  текстильного
коммерсанта из Западной Германии. А  теперь представим себе то же  самое, но
по отношению к богу! Даже сделав  скидку на то, что микенцы  самолюбивы, что
они ---  предки великого и  культурного  в  будущем народа,  было совершенно
очевидно (и это понимали все главы  города): событие предстоит  незаурядное,
население будет отмечать его торжественно, необходимо усилить органы порядка
--- будет много пьяных,  съедутся  все окрестные  проститутки. Одним словом,
супер-Шиофок перед лицом суперкоммерсанта из Западной Германии.
     Как поступает в таких случаях власть? Независимо от отношения к  самому
событию!   Естественно,   отдает   <i>распоряжение:</i>   праздновать!   Во-первых,
празднество все  равно  состоялось бы  и  без распоряжения. Во-вторых, людям
полезно  знать, что  они празднуют не стихийно, а по указанию властей. Таким
образом, прибытие Геракла стало делом государственным. Должно было им стать.
     Однако нетрудно  догадаться,  что  во  дворце  --- независимо от  того,
выражалось это вслух или нет, --- у каждого нашлись  свои  оговорки. Хотя бы
то  уже, что  Геракл опять тут как  тут.  И опять --- победителем.  (Притом,
разумеется, как  всегда  --- в такую-то  критическую  минуту! ---  со своими
бредовыми мирными прожектами. Которые вполне могут прийтись по душе кое-кому
из напуганных прибрежных царьков!) Правда, на сей раз приветствия и восторги
толпы  разделятся  между  героем  и  знатным  гостем --- Прометеем. Впрочем,
утешение слабое.
     Но кто-кто, а Калхант,  во всяком случае,  свои оговорки не прятал,  не
таил  про  себя. Что мы  о нем  знаем? Он троянский  ренегат, следовательно,
фанатичный  ахеец. Молодой  и  доктринерствующий идеолог. Обуреваемый жаждою
власти  (которой  и  добьется  однажды в Микенах). Ради этого  всячески ищет
популярности.  (Под  давлением  общественного  мнения  именно он ---  будучи
сторонником  Зевса ---  потребует впоследствии  принести в жертву  человека.
Правда, всего лишь женщину: Ифигению.) Наконец, он безмерно завистлив (что и
станет причиной его смерти: вскоре после Трои он встретится с провидцем, его
превзошедшим, и --- в буквальном  смысле --- задохнется от ярости). "А  что,
если этот бог-провидец почище меня?!" Калханту достаточно этой мысли. Он тут
же, волнуясь, подымает важный <i>принципиальный</i> вопрос:  а хорошо ли  для Микен
принимать  у себя  бога,  который,  мягко выражаясь,  несколько запятнан? Не
следует  ли  провентилировать   у  соответствующих  властей,  каким  образом
свершилось  пресловутое  освобождение, правомочно ли оно  и  что говорят  по
этому поводу на  Олимпе? Ему,  вероятно, пришла в голову  даже  мысль  взять
Прометея  под  арест,  по крайней  мере  домашний. Но  главное  ---  никаких
торжеств,  никаких  празднеств,  покуда  не  выяснятся  все  обстоятельства.
Решительным  своим   поведением  ---  ренегатством   ---   и   благоприятным
пророчеством Калхант уже приобрел во Дворце  определенный авторитет. Позднее
этот авторитет окажется иной раз очень неприятным для семейства. (В жестокий
переплет  попал  Агамемнон  и  с  ним  вся  ахейская  знать,  когда  Калхант
потребовал принести в жертву Ифигению. Уж очень  долго радовались они  тому,
как ловко оседлали кровавый шовинизм --- пользуясь нынешним выражением --- и
ханжество  провидца-жреца!  Позднее  Агамемнон  поплатился  за  это  жизнью:
Клитемнестра именно  тогда  окончательно его возненавидела ---  если  вообще
любила когда-либо своего похитителя и убийцу первого супруга --- и не только
приняла с готовностью ухаживания Эгиста,  но даже  убила,  в сговоре  с ним,
царя.)  Однако  сегодня  авторитет Калханта еще  на  пользу  Атрею,  то есть
интересам государства,  значит, ему обеспечена государственная поддержка.  С
другой  стороны, представляющее  государственные  интересы сословие (точнее:
сословие, чьи интересы представляет государство) не может все же  допустить,
чтобы этот сопливый щенок попросту помыкал государственным  советом эллинов.
Поэтому  слушать  его  слушали,  даже  кивали  согласно на  его речи, но дух
противоречия уже зудил, искал выхода. Рассуждали они так:
     Если бы  Зевс не пожелал, чтобы Геракл освободил Прометея, он сумел  бы
ему помешать.
     Если по какой-либо причине Зевс чем-то отвлекся и опоздал,  то за время
долгого пути Геракла  все же  можно  было выбрать  момент  и  опять  пленить
Прометея,  снова заковать его в цепи и  даже ---  такие прецеденты  были ---
поразить перуном и отослать в Тартар.
     Далее:  Геракл  и  сам  ---   сын  Зевса.  Тут  можно  усмотреть  явное
вмешательство  Судьбы:  сын Зевса исправляет то, о чем, возможно, Зевс давно
уже сожалеет.
     Ну, и вообще  нельзя не оказать почета Прометею --- все-таки он  бог, к
тому же гость.
     Нельзя  не принять его  с почетом,  потому что, сказать по правде, мы и
сами, члены совета, буквально помираем от  любопытства,  так не терпится нам
увидеть его. А что уж говорить о наших женах!
     И наконец, еще и еще  раз: нельзя  не принять его с почетом, потому что
народ все равно это сделает.
     Так лучше уж примем его с почетом мы  и,  разумеется, тотчас вовлечем в
свой круг...
     Правда, здесь тоже возникают некоторые трудности. Взять хотя бы царский
дворец: святилище Зевса; фрески, изображающие могущество Зевса --- усмирение
гигантов, Иксион, Сизиф и прочие самые ужасные кары, среди них и прикованный
Прометей с орлом, терзающим его  печень. (Прометея, как я уже упоминал --- и
мы можем в этом  убедиться в самых различных музеях мира, --- многие путают,
и нередко, с Титием. Титий действительно провинился, безобразно повел себя с
Лето,  матерью Аполлона,  и действительно угодил за это в  Тартар,  где орел
терзает  его нутро.)  Но эти трудности  в конечном  счете  можно преодолеть:
фрески  с подобного  рода сюжетами  переписать, временно  же, для  скорости,
чем-нибудь завесить, декорировать  --- как изображения на  секешфехерварской
фреске  *  /*  В  здании  городского совета  Секешфехервара  имеется  фреска
художника-монументалиста  Вилмоша  Аба  Новака  (1894--1941), написанная  на
исторический  сюжет;  одно  время  она  была  задрапирована  ---  кто-то  от
излишнего усердия счел, что на ней  изображено слишком много  особ духовного
звания.  --- Прим.  автора.  */. В  связи  с  этим  было  дано  распоряжение
управлению  делами  двора,  а  также,  пожалуй,  и всему  населению: каждому
вменялось  в  обязанность  осмотреть  все  собственные  или  доверенные  под
присмотр вазы, панно, домашние алтари и убрать с глаз долой все изображения,
которые могут оскорбить чувства гостя.
     А  теперь  по   поводу  плакатов.  Плакаты  были,  не  могли  не  быть,
существовали же какие-нибудь официальные, заранее подготовленные  текстовки.
Ибо  это в государственных интересах. Ведь народ, уж если кого-то  чествует,
сгоряча способен ляпнуть  и что-то такое, что задевает интересы государства.
Это тем  более недопустимо, когда празднование санкционировано государством,
---  тут  Калхант  совершенно  прав. Зевс  явно примирился  с  освобождением
Прометея,  в душе он, верно,  даже рад.  Но если  народ в увлечении позволит
себе  всякого  рода  анархистские, необдуманные выкрики,  если кто-то начнет
поминать обстоятельства наказания Прометея, а не то, в пылу воодушевления да
еще под влиянием алкогольных возлияний, нередких в таких ситуациях, вздумает
выкрикивать что-нибудь  непочтительное в адрес Зевса и прочих небожителей!..
Тут уж недалеко и до беды, этого микенский двор допустить не может ни в коем
случае.  Особенно  же  при  таком   сложном   внутри-  и  внешнеполитическом
положении!
     Зевс  же, между  прочим, бог гостеприимства, защитник прав  гостя.  (Он
запретил приносить гостя в жертву,  он оберегает путника от всякой обиды ---
вот  существенные проявления духа  Зевса!) Следовательно, как ни суди о деле
Прометея, по до сих пор государственному  совету нетрудно оправдаться в том,
что Прометея приняли. А вот если Зевс скажет, мол, так и так, мне донесли (и
донесут, ясное дело, донесут!), что народ микенский кричал при этом по моему
адресу то-то и то-то,  --- нет, такое брать на себя перед Олимпом немыслимо.
А  значит, необходим  протокольный  текст,  необходимы  лозунги.  Но  какие?
Приветствие  Гераклу ничего сложного  не представляет, оно  вывешивалось уже
восемь  раз с  большими  или  меньшими изменениями в  тексте.  На  сей  раз,
поскольку   совершение  подвига   потребовало  особенно   дальнего   похода,
проголосовали за  формулировку "мирового  значения".  Мне представляется это
естественным ---  ведь  тем самым не  только Гераклу  приписывается "мировое
значение",  но  одновременно  как  бы  утверждается право  Микен  определять
"мировое  значение".  А  вот   каким   должно  быть   приветствие  Прометею?
"Приветствуем Прометея"? Невозможно.  Слишком  голо.  Таким приветствием  не
встречают  даже  сельского судью  в его  деревеньке.  Добавить  определение?
"Приветствуем   великого   Прометея"?   М-да,  определение,  кажется,  самое
банальное,  а  на  Олимпе  уже  вполне  могут  скривить  губы:  "Что  значит
"великий"? Почему?!" Можно упомянуть ранг его: "Приветствуем бога Прометея!"
Он был богом, это общеизвестно,  а вот действителен ли этот ранг  сейчас?  И
если  даже действителен, разумно ли  обращать  на  то  внимание олимпийцев?!
Опять-таки ---  именно сейчас, при таком  исключительно сложном,  щекотливом
внутри- и внешнеполитическом положении!  (Как завидовали они удачливой  Трое
за то, что Прометей там  проследовал лишь транзитом, причем инкогнито,  быть
может,  даже  в  стенах-то ее  не  побывал!) А ведь нужно как-то упомянуть в
приветствии и о делах его... Так они судили-рядили --- предлагали, обсуждали
и отбрасывали поочередно  множество вариантов, пока  наконец не остановились
на  простой, неброской,  но выражающей  самую  суть короткой  фразе: "Микены
приветствуют  принесшего огонь Прометея!"  Только факты,  никакой оценки, за
такой текст государственный  совет может смело постоять и перед олимпийцами.
Специальные  "крикуны"  разгласят   текст  повсюду,  а  блюстители   порядка
позаботятся, чтобы то же кричал и народ --- ни больше, ни меньше. Но главное
--- чтоб не кричал ничего иного!
     Откуда  я  взял,  что  транспаранты укреплены  были  рядышком,  да  еще
полукружием?  А оттуда, что к микенским Львиным воротам ведет довольно узкий
въезд,  стесненный  по  сторонам  башнями.  (Это  замечательной  конструкции
крепостные  ворота,  где  сама  стена  образует  защитный  барбакан.)  Таким
образом,  оба  приветствия  можно было разместить  рядом,  лишь  укрепив  их
полукругом по обе стороны ворот, ниже львов. Но ведь  их можно было повесить
на обычном  месте, посередине --- одно  над другим,  подумает кто-то (весьма
необдуманно!).  Ого!  А  какое  же  прикажете  сверху?!  То,  что  посвящено
Прометею, богу --- в соответствии с рангом? Богу? Если  он еще бог. А потом,
что  ж, оно правда,  что  Геракл  только  полубог,  но,  во-первых,  это  он
освободил Прометея, а во-вторых, он как-никак и сын  Зевса, и  даже  правнук
его! Нет, нет, ни выше, ни ниже --- только рядом!
     Перечитал сейчас эту главку и сам не знаю, смеяться  мне или злиться на
собственное  "ясновидение".  Но  ведь  должен  я каким-то  образом перевести
символику знаков значение символов. А они <i>существуют</i>, эти знаки!
     Еще двадцать два года отдаляет нас от Трои. Приам угрожает войной из-за
похищения Гесионы. Атрей и Фиест ведут кровавую  борьбу за царство  --- пока
все  еще в  роли  "дядюшек".  И  в  это  время  Геракл ---  мало  того,  что
возвращается с победой,  с золотым поясом Ипполиты, ---  приводит с собой  в
Микены бога сомнительной репутации.
     Свою способность фантазировать я отнюдь не ценю выше той же способности
любезного  моего Читателя.  И  готов, не глядя, принять  любые  варианты  по
каждой детали.  Но что  касается  действительной  сути  дела,  то  здесь  я,
безусловно, прав. <i>По сути</i> микенский двор занимали именно такие заботы  и ---
<i>по сути</i> --- именно такое нашли они решение!
     И  они  были  всего  лишь простыми  смертными.  И  они ужасно  серьезно
принимали ту коротышку жизнь, которая была им отпущена, стонали  под  гнетом
властей предержащих и собственных страхов. И они жили еще не при коммунизме.
     Не  будем  же презирать  их, не будем  высмеивать.  Они не меньшие наши
братья,  они  --- наши  предки! И ---  внимание:  они жили уже  в  настоящем
времени  ---  <i>настоящем</i> времени не только в  истории Земли,  но  и в истории
Человека.  Постараемся   же  понять  их,  и  понять  без   "снисходительного
всепрощения",  не  "сочувствуя",  но  попытавшись  чему-то  научиться  на их
истории.
     А теперь  я и в самом деле дам немного воли фантазии и попробую назвать
по имени того человека в микенском дворце, который в ходе дискуссий наиболее
резко  формулировал  возникающие  дилеммы  и,  в  конце концов,  подсказывал
успокоительные решения.
     Его имя --- Терсит.
     Образ  Терсита, донесенный до нас "Илиадой", поразительно  сходен с тем
образом,  в котором предстает перед нами, по  следам хроник  XV века, Ричард
III.  Это был  горбатый, хромой гном,  к  тому же косоглазый и лысый злючка,
постоянно  чинивший всем  неприятности. Разумеется,  мы  должны подходить  к
Гомеру критически. (Например,  косоглазие  ---  явно поэтическая  гипербола;
если бы это слово не уложилось в  гекзаметр, думаю, "Илиада" назвала  бы его
рябым.) Двенадцать следующих друг за другом  поколений  поэтов на протяжении
четырех веков  с радостью  дополняли безобразие Терсита новыми атрибутами. А
он, может, и  не  был  безобразен, просто  был горбат. Как не был криворук и
кривоног  Ричард III,  хотя Шекспир представлял его таким; мы же  знаем: это
был  храбрый вояка, ежеминутно готовый вступить в единоборство с кем угодно.
Он был горбат, вот и все.
     Что  же  до  того,  был ли  Терсит лысым,  то я  скажу так: под  Троей,
возможно,  и  был, что не  мешает ему,  однако, сейчас, заседая в  микенском
совете,  иметь  еще  весьма   густую  шевелюру,  украшающую  его   несколько
склоненную вперед,  как обычно у горбатых  людей, крупную  в  соотнесении  с
корпусом голову. Которая, кстати, мне кажется, вовсе не была  безобразна. Мы
знаем, горбатые  люди,  как правило,  умны. (Ломброзо  * /* Ломброзо, Чезаре
(1839--1909)    ---    итальянский   психиатр-криминалист    и   антрополог,
родоначальник  антропологического  па-правления в  буржуазной криминологии и
уголовном праве. */ в свое время объяснил это, предвосхитив всю  современную
характерологию:  у  горбатого  положение  тела  таково, что  главная  шейная
артерия ничем не сдавлена и потому лучше снабжает кровью  мозг.  Поэтому  же
лицо горбатого, я сам замечал это неоднократно, даже если оно, волею случая,
некрасиво, светится  особенной интеллигентностью. А его взгляд, направленный
снизу, странно беспокоит, но не неприятен, ибо разумен.) Сходство с Ричардом
III, возможно, увлечет наше воображение далеко --- представит Терсита этаким
не знающим  удержу, способным на  массовые убийства  преступником, маньяком,
властолюбцем, каким был  Ричард  III. Возможно,  таким  и  пришлось  бы  нам
изображать его,  окажись Терсит столь  же близко к  власти, как  Ричард III.
Если  вообще мысль о верховной власти приходила  ему в голову. Горбатые люди
часто  озлоблены. Как слепцы  ---  ласковы, хромые ---  чаще  веселы,  любят
подурачиться.  (Этому  тоже есть причины. Я  лично  подозреваю, что  слепому
легче относиться доброжелательно к миру и людям, чем тому, кто их видит. Ну,
а  серьезно  говоря,  слепота   ---  это  такой  крест,  который  пробуждает
сочувствие  и жалость в самых грубых душах и  в  каждом, кто еще способен на
это, воскрешает  инстинктивное  желание  помочь.  Хромой  же чувствует,  что
заносчивость,  величественная поза ему не к лицу: его  увечью, превращающему
походку  в некий  гротескный  танец, больше  приличествует веселый склад.) И
слепой и  хромой обыкновенно винят в своем несчастье лишь судьбу,  или самих
себя, или бога --- словом, то, во что верят. Горбатый почти всегда знает или
полагает, что знает: кто-то повинен в его беде --- отец ли, мать или нянька.
Кто-то, кому доверили его, беспомощного младенца,  и  кто не уследил за ним,
то есть кому он не был по-настоящему дорог. Кроме того, горбатый почти ничем
не отличается от  здорового человека, все органы чувств его служат исправно,
а мозг зачастую работает еще лучше, чем у других. Жалости он не вызывает, да
оно и понятно:  помочь ему  невозможно, самый  же вид здорового человека ему
обида  ---  если согнуться  ради  него,  он  увидит  в  этом насмешку;  если
держаться обычно,  во  весь  рост,  ему почудится  упрек в  том,  в  чем  он
неповинен --- в чем повинен кто-то другой,  у которого, как  у всех,  прямая
спина. И вот, его же еще попрекают, вместо того чтобы просить прощения!
     Это длинное отступление  небеспричинно. Ибо, опираясь на вышесказанное,
мы  можем  определить место Терсита в микенском обществе. Несомненно, Терсит
принадлежал к знати,  но не  к  той  ее части, у  которой могли быть надежды
приблизиться к верховной власти. Происхождение его --- быть может, старинная
родовая знать? "Сын Агрия" --- Агрий в мифологии столь же частое имя,  как у
нас  Ковач. Правда,  здоровые его  родичи  достигают кое-какого  положения в
Троянской войне. Но "ва-банк" Троянской войны даже таким, как Одиссей с его,
мягко  выражаясь, сомнительной родословной (незаконный  сын распутной дочери
вора!),  давал возможность выдвинуться. Тогда почему мы  вообще поминаем имя
Терсита,  почему  он столь неоспоримо  принадлежит  все-таки  к числу знати?
Очевидно,  потому, что  он состоятельный человек. Но  откуда  его состояние?
Владей он  каким-либо  мастерством  либо искусством, мы  об  этом  знали бы.
Однако никаких упоминаний о происхождении  его богатства нет. Таким образом,
возможны  лишь  два  варианта:   оно  составлено   благодаря  торговле  либо
пиратству.  В первом случае ему бы никак не попасть в число знати. Фигура же
его  и поведение не  позволяют  допустить, чтобы  он  занимался  пиратством.
Следовательно, Терсит принадлежал, скорее всего, к тем --- весьма почитаемым
в  обществе ---  богачам, чье состояние добыли  морским разбоем  еще  отцы и
деды.
     Итак, вот он сидит среди знати, деньги у него есть, положения нет, и он
---  калека. Чем обратить на себя внимание? Внимание политических заправил и
---  что  в этом возрасте ему,  быть  может, еще важнее --- внимание женщин?
Причем  в  том  кругу золотой  микенской  молодежи,  в  котором и  женщины и
.мужчины могут  выделиться  только  красотой ---  мужчины еще и  спортивными
успехами. Или властью. Или умом. Что  до власти, то ему до нее, мы знаем, не
дотянуться. Следовательно --- умом.
     Умом-то   умом,  но  как   именно?  А  вот  так  ---  иронией:  поводов
предостаточно --- сильные мира сего подбрасывают тему за темой, подают прямо
на  блюдечке. Ох,  уж это церемонное, немыслимо  серьезно относящееся к себе
микенское общество! Иронии оно не понимает, если же кое-что и улавливает, то
объясняет  лишь  тем,  что  Терсит наглый,  злой  и  пренеприятный  субъект.
Впрочем,  мы  ведь  можем увидеть их  всех через двадцать с  чем-то  лет под
Троей; можем убедиться сами, с какой убийственной серьезностью относятся эти
захлебывающиеся   от   восторга    вояки,    эти   сказочно   расфуфыренные,
расфранченные,  убранные  в   серебро  и  золото  очаровательные  гусаки   к
собственному умопомрачительному  героизму. Можно ли  это вынести  без легкой
святотатственной  насмешки? Да  еще  тому,  кто  и себя-то  не  выносит  без
некоторой  толики  иронии?! (Да, он дошутился: такую  зуботычину  получил от
Ахилла,  что тут же  и  отдал душу богам. Только верно ли,  будто от Ахилла?
Просто не верится.  Чтобы  Ахилл поднял  руку на калеку? Хотя...  Уж очень в
дурную минуту  подвернулся  Терсит,  наговорил пошлостей, когда герой совсем
потерял голову от горя, оплакивая смерть страстно любимого человека.)
     Однако сейчас  нам  до Трои еще далеко.  Мы  сидим  на  государственном
совете,  который  на  наших  глазах  превращается   в  собрание  беспомощных
тупоголовых болтунов. Все наиважнейшие вопросы забыты, отставлены в сторону;
два дня напролет все  заняты дурацкими  проблемами  этикета.  Ибо  в  Микены
прибывает божество! Что  ж,  в  самое  время! По крайней мере увидит во всей
красе  эту  компанию,  где  каждый  боится  каждого,  каждый  почитает  себя
наимогущественным вельможей, а между тем дрожит то перед Олимпом,  то  перед
фанатиками   варварами  и   готов  подобострастно  "считаться  с  чувствами"
аркадских царей-свинопасов; где все друг другу что-то нашептывают, никто  не
смеет  громко отстаивать свое мнение,  а среди жалких идеек, перепархивающих
шепотком от одного к другому,  редко-редко мелькнет хоть одна здравая мысль,
да и та  принадлежит либо  Нестору, который рад-радехонек,  что хоть на этот
раз отделается дешево, а не кораблями, оружием или  лошадьми, либо Калханту,
человеку, правда, чудовищно  ограниченному,  но  по крайней  мере  не совсем
идиоту. (Впрочем, идиот-то он идиот, по весьма последовательный, что, право,
даже похвально.) А  как  явно тщится  Атрей использовать молодого честолюбца
жреца в своих  интересах,  не замечая при этом,  что  сложившиеся между ними
отношения уже оборачиваются ему во вред! И тут же --- дамы. Они-то, пожалуй,
без труда заткнули бы  за пояс своих повелителей-мужчин, да только нет у них
возможности  по-настоящему  проявить  себя.  Вот  и  получается, что  вся их
мудрость --- лишь хитрость прислуги, все честолюбие --- в том, чтобы затмить
соперниц самым  нарядным платьем, самыми  необычными  заграничными вещицами,
самыми  оригинальными и изысканными украшениями. А  ведь завтра Адмета будет
красоваться в золотом поясе амазонской царицы!.. Итак, Терсит по обыкновению
наблюдал.  Молча слушал  затянувшийся  спор,  когда  же  приличия  позволяли
заговорить и ему,  младшему по иерархии и  возрасту, вносил свое предложение
или,  что  давало  лучшие  результаты,  вполголоса излагал его  какой-нибудь
высокопоставленной  даме. Дамы  за такие  вещи  благодарны,  да,  собственно
говоря,  благодарны  все за то, что не каждый раз выход из положения находит
Терсит.  И  хотя я не  могу  не  признать мудрость  и  политическую зрелость
решений,  относящихся к  порядку  проведения  празднества,  у  меня  все  же
возникает  подозрение,  что  рекомендации Терсита  даже по таким убийственно
серьезным  и необычайно значительным вопросам не могли не заключать  в  себе
хоть самой малой доли иронии.
     А  в самом деле, поскольку речь зашла  о дамах --- как обстояли  дела у
Терсита  с  женщинами? Что  же, коль скоро сам  по себе он был им  не нужен,
Терсит  старался  хотя  бы  завести  с  ними дружбу,  тем  ограждая  себя от
пренебрежения с их стороны. Хочу, чтобы меня поняли правильно: я имею в виду
не  сексуальную обездоленность Терсита;  вообще  говоря, такое  в те времена
бывало, и бывало, как можно  установить по многочисленным  данным,  нередко.
Бывало среди рабов, среди простых  воинов  --- и, ох, как же  мало могла тут
помочь ритуальная проституция! (Когда-то, в доисторические времена, может, и
помогала.  Но   в  описываемое  время  уже  нет.   Самый  институт,  правда,
сохранялся, существовал  даже позднее,  на протяжении многих  столетий, но в
обществе точно знали, когда на какую даму падает  жребий служить во храме. И
дама соответственно приводила с собой поклонников своих, причем каждому было
известно,  кто  именно  может  принять  участие и  обряде  и  даже  в  какой
очередности.  Были  и  точно  разработанные  способы держать непосвященных в
отдалении.) Человеку богатому, вообще каждому, кто  мог позволить себе иметь
рабыню, сексуальные заботы были неведомы. Широко пользовались таким способом
смирения  страстей  своих и  подростки, и взрослые мужи в ту  пору. (Что  уж
скрывать  --- женщины  тоже. Разве что проформу блюли,  да и то не слишком.)
Однако  же ни  тогда,  ни  во  времена  более поздние  не  считалось  особой
доблестью пользоваться лишь проституированной  любовью.  Тем менее было  это
почитаемо в Микенах,  где женщина, как предмет роскоши, являлась своего рода
знаком  отличия;  где  мужчина  соблазнял и отбирал  принадлежавшую  другому
женщину с единственной целью  ---  похвастать  победой,  появившись с  нею в
храме, на состязаниях, в обществе. Не знаю, имел ли Терсит успех --- и какой
именно ---  среди микенских  аристократок благодаря  уму своему и  маленьким
услугам чисто духовного свойства. Знаю только, какова была общая позиция его
в этом вопросе. Очевидно, он постановил про себя, что микенские женщины, все
до  одной --- глупые гусыни и ему не нужны. Куда больше радости принесет ему
какая-нибудь  ладная  девчонка-рабыня,  с   которой  хоть  разговаривать  не
обязательно и можно сразу  же прогнать на место, к  лохмотьям, что служат ей
ложем. Если же,  паче  чаяния,  находилась вдруг дама,  умевшая оценить  его
достоинства, решал: вот это --- другое дело, эта  и умом не обижена, с такой
даже  ославить себя не грех. А уж  если упомянутая дама была к тому же собой
хороша,  бормотал  самодовольно: "Ну,  ну,  бабенки-то ко мне так и  липнут.
Впрочем, мне они все равно ни к чему!"
     Как  же  попала  эта декадентская  фигура в героический  (да  еще,  как
уверяют  некоторые,  "наивный")  эпос?!  Нет,  она  не  придумана  бродячими
певцами.  Она существовала. И тревожила Гомера; он  не мог  отвести  Терситу
никакой серьезной роли, и все-таки Терсит был ему нужен. Как нужен --- и еще
будет нужен --- мне, пока я отыскиваю решение загадки Прометея.
     Они вошли в  город еще до полудня. Вернее, по нашим понятиям --- утром.
Часов  в девять-десять.  Мы знаем,  таков был  обычай:  после дальнего пути,
приблизясь к  цели  путешествия  на  расстояние  двух-трехчасового перехода,
путники  с  вечера разбивают лагерь, приводят  себя  в  порядок,  хорошенько
отдыхают,  иной  раз  даже несколько  дней.  Этот обычай,  как  я  упоминал,
сохранялся очень долго; еще и сегодня мы  находим  в  двух-трех  часах  езды
(телегою!)   от  больших  поселений   следы  древних  постоялых  дворов  или
придорожные корчмы, выстроенные позднее на старом  пепелище. (В наши  дни не
полагается сразу же устраивать прием в честь прибывшего  издалека  гостя ---
мы сперва отправляем  его  в гостиницу, даем время привести себя в  порядок,
перевести дух.  Когда-то, однако, и у нас такое  отношение к гостю  сочли бы
чрезвычайно оскорбительным.) Итак, наши  герои рано поутру снялись с бивуака
и часов  в девять утра подошли к Микенам. Конечно, до Львиных ворот было еще
далеко. Пока  что  они шли через утопавшие в садах  пригороды; затем ---  по
густо  застроенным домишками  земледельцев,  торгового  и ремесленного  люда
предместьям,  где находилось  первое святилище какого-нибудь божества, возле
которого  путнику  полагалось остановиться  и  после омовения  рук  принести
жертву   ---  немного  оливкового   масла,  муки,   ---  воздать   хвалу  за
благополучное  возвращение. Совершал жертвоприношение Геракл,  это была  его
привилегия, однако он  и здесь,  как не один раз  прежде, выразил готовность
уступить эту честь своему божественному  спутнику. Но Прометей, как и всякий
раз прежде,  отклонил ее. К этому времени  наших  друзей  сопровождала  уже,
разумеется,  огромная  толпа,  типичная  для  нижнего  города.  И  множество
детишек, не сводящих с героев  глаз.  Не  сразу  удалось унять их, водворить
тишину, приличествующую жертвоприношению.  А что  началось, когда победители
амазонок  стали бросать в толпу лакомые  жертвенные кусочки!  Мы  не  знаем,
сколько  было таких остановок,  пока  оказались  они наконец перед  Львиными
воротами. Вступление в крепость также сопровождалось особым ритуалом. Сперва
полагалось выразить восхищение приветственными транспарантами и благоговейно
запечатлеть  их в  памяти: ведь требовалось время, чтобы  блюстители порядка
могли  оттеснить  назад  всякую  мелкую сошку --- обывателей, затесавшихся в
колонну; требовалось  время,  чтобы из самой  колонны  вывести и оставить  в
назначенном  месте рабов и  прислужников,  подводы с  хозяйственным скарбом,
исключая личных  слуг  героев и тех, кто нес дары. Далее надлежало выстроить
колонну в должном порядке.  Затем ворота отворялись и в них показывались  не
слишком сановитые представители городской власти, --- краткие приветственные
речи,  объятия, обмен  подарками.  Не  знаю, было  ли  правило, что войти  в
крепость мог только безоружный, да это и несущественно. Если было, то Иолай,
Филоктет  и  другие штабные  военачальники  оставили  свое личное  оружие  в
специально  охраняемом  месте у  ворот --- вот и все. Возможно,  однако, что
этот запрет распространялся лишь на дворец.
     Микенская крепость  напоминает треугольник. Самая длинная, северная, ее
стена --- четыреста метров. Юго-западная стена по прямой  --- триста метров,
здесь  находятся и Львиные  ворота.  Юго-восточная  стена  ---  также триста
метров.  От стены до  стены в самом широком месте --- немногим более двухсот
метров.  Иными словами, она больше,  чем Крепостной дворец в нашей  Буде, но
меньше всего  района  будайской крепости. Однако застроена гораздо гуще.  Вы
вступали в крепость через Львиные ворота и, пройдя коротким подземным ходом,
справа  видели   продовольственные  склады,  затем  ---   обнесенное  стеной
необычное строение  круглой формы ---  место  захоронения  знати,  далее шли
частные  дома.  Приблизительно  в полутораста  метрах от  ворот  открывалась
небольшая, хотя здесь, в тесноте  крепости,  казавшаяся просторной, площадь;
на  северной  ее стороне высился дворец.  Он  представлял собою  грандиозный
комплекс  сооружений, расположенный  на  самой  вершине холма. Примыкавшие к
нему дворы,  внутренние сады, храмы занимали приблизительно гектар, то  есть
едва  уступали кносскому дворцу.  Это было  трехэтажное  здание  с обширными
подвальными    помещениями,    с   центральным   отоплением,   водопроводом,
ватерклозетами;  в  центре его  располагался парадный мегарон  с  колоннами,
огромный тронный  зал,  в подвалах  же  находились  самые  различные службы:
устройство,  приводившее в действие отопительную  систему, продовольственный
склад,  сокровищница,  арсенал,  ---  словом,  все  необходимое,  вплоть  до
казематов.  В   общем,   дворец   был   вполне   пригоден   для   размещения
многочисленного  царского семейства,  придворных служб, высших  сановников и
соответственно несметного числа слуг. В подвале находилась также усыпальница
царствующего семейства. Сооружение  дворца началось в предыдущем столетии; в
старой  его  части сохранилось довольно  много  мраморных, сужавшихся  книзу
колонн в критском стиле, стены  же были украшены вышедшими с тех пор из моды
изображениями  растений   и  животных,   причем  преобладали  фантастические
змеевидные  полипы. Но центральная часть дворца  и более новые  храмы, среди
них  и главное святилище  крепости,  были выстроены уже в современном стиле:
цилиндрические колонны,  геометрические  орнаменты  на  стенах,  в  основном
извивающиеся  во всех направлениях  ленты  и спирали,  создающие впечатление
глубины.
     Не стану ни Читателя, ни себя утомлять детальными описаниями, да каждый
и сам может  представить себе  разделяющие апартаменты  пурпурные  занавеси,
яркие  ковры на  полу,  бесчисленные  нарядные колодцы,  изображения  богов,
изделия  из керамики, бронзы, серебра, золота и даже  (открою уж эту тайну!)
--- здесь, в царском дворце, даже из железа.
     Позади  дворца,  вдоль  северной  стены,  располагались  помещения  для
гарнизона, оружейные  палаты,  конюшни;  именно  здесь находились  еще  одни
крепостные ворота,  для  гужевого, так  сказать, транспорта,  а на восток от
них,  в  северо-восточном углу  крепости,  --- огромные водохранилища. (Сюда
провели  по  подземным  каналам воды Персейских источников.)  Так называемые
"обывательские" дома  внутри крепости тоже  выглядели весьма прилично  --- в
конце  концов, поселиться вблизи дворца удавалось не  каждому. Почти все они
были двухэтажные,  стены  красиво  отшлифованы  и  даже  украшены  росписью,
парадные двери --- бронзового литья.
     В общем, Микены внутри крепостных стен  были благоустроенным,  чистым и
современным городом, в котором удобно размещались,  особенно в мирное время,
три-четыре  тысячи жителей.  Микены не знали пышности азиатских столиц, но в
Европе того времени не было городов, им равных. По величине и красоте Микены
превосходили Фивы, Тиринф,  Пилос, Аргос --- все они, не говоря уж о Спарте,
выглядели  деревеньками,  в  лучшем  случае  городишками  сельского  типа  в
сравнении с Микенами.
     Около  полудня наши герои вступили на главную площадь; в воротах дворца
уже появилась вся городская знать с Эврисфеем во главе. На этот раз не могло
быть и  речи о том, чтобы не  допустить к царю Геракла:  ведь герой явился в
сопровождении не  диких зверей, а бога! Отгремела музыка,  побрызгали святой
водой,  может,  сделали  что-то  еще в том  же роде,  затем  с обеих  сторон
прозвучали  приветствия, и Геракл,  доложив, что задание выполнено,  передал
Эврисфею  пояс  и  лучшие  драгоценности  амазонской  царицы. После этого он
представил   знатным   микенцам   Прометея.   И  тут-то  все  заволновались,
зашептались:  Прометей,  впервые  наблюдавший  сейчас  правила  поведения  в
обществе, формы приветствий, предписанные для  различных сословий ---  кивок
головой,  глубокий поклон,  коленопреклонение, поклон в пояс, земной поклон,
припадание  к  стопам, --- в ответ каждый раз  повторял все это  с точностью
зеркала. А ведь кто  не  знает, даже в наше время, что взаимным приветствиям
полагается быть  асимметричными!  Глубокий поклон  мы  встречаем наклонением
головы, и чем глубже поклон, тем наклон головы меньше, только на приветствие
средней степени можно отвечать  тоже приветствием средней степени ---  между
равными! К счастью,  досадный  инцидент  вскоре  был забыт,  так  как Геракл
сделал  знак  слугам  и  началось  вручение даров.  Проходило оно в  строгом
соответствии с  предписанным ритуалом и табелью о рангах. Одаренные Гераклом
придворные и гости выражали приличную случаю благодарность, на подарки же не
таращились,  хотя тут же расхваливали до небес;  между тем  слуги, повинуясь
хозяйскому знаку, проворно уносили богатые дары.
     На  установленном  посреди площади  жертвеннике было совершено  краткое
жертвоприношение,  и   продолжение  праздника  препоручили  присмотру  чинов
районного масштаба  ---  жертвенное  пиршество  на площади  устраивалось для
жителей крепости.  Тем временем узкий круг  приглашенных  вступил в  тронный
зал,   опять   последовало  оказание  взаимных  почестей,   опять  зазвучали
приветственные  речи.  Затем перешли в главный  храм, где  Эврисфей и Геракл
пожертвовали большое  число самых отборных  бычков и баранов, а также других
животных, разнообразие которых давало возможность ублажить, с одной  стороны
самых разных богов, охраняющих сухопутные и  морские  пути, а также  военные
предприятия,  чтобы  каждому  божеству  достался  лакомый   кусочек  от  ему
посвященных  птиц  или  четвероногих,  с  другой  же  стороны,  обеспечивало
жертвенное  застолье знати,  растягивавшееся обыкновенно до позднего вечера,
разнообразными изысканными яствами.
     В  тот  день,  помимо  обильной  трапезы  и  возлияний,  сопровождаемых
здравицами, ничего особо  примечательного не произошло. Никто  не хотел пока
затрагивать щекотливые вопросы.  Те господа, которые на подобных.  застольях
регулярно  портили себе  желудок, естественно, рыгали  тут же.  Геракл,  как
родич  царского  дома, получил гостевую  комнату прямо  во  дворце; временно
предоставили запертые  обычно  апартаменты и Прометею.  Во  время  пиршества
Прометей  сидел на месте,  предназначенном  для  самых почетных  гостей,  по
правую руку Эврисфея, и дворцовые дамы весь день и весь вечер откровенно его
разглядывали.   Почему?   Быть  может,  просто   надеялись  разглядеть  хоть
что-нибудь, что действительно стоило разглядывать. Но безуспешно.
     И тут мы, кажется, начинаем ломать вторую печать, за которой скрывается
наша загадка. В  Прометее не  было решительно  ничего, обращающего  на  себя
внимание. Эти совершенно очевидно, в противном случае <i>мы о том знали бы</i>, это
было  бы  <i>замечено  и отмечено!</i> Следовательно  ---  ничего. Микенцы  увидели
высокого,  сухощаво-мускулистого стареющего мужчину.  (Миллион с  чем-то лет
даже для бога ---  возраст солидный. Аполлон, например, прожил всего-навсего
две тысячи лет. Правда, когда его последний раз видели в Альпах, это был все
еще юный пастушок лет восемнадцати, не больше.) Иными словами, Прометей имел
внешность  самого  обыкновенного  смертного.  Крепкий,  с  приятным  лицом и
хорошей   осанкой   пожилой  человек,  каких  на  десяток   дюжина.   Ничего
сенсационного.  По-настоящему вызывала сенсацию его  цепь, которую везли  за
ним следом на телеге. Уже и по дороге народ дивился ей  больше  всего. Это ж
надо,  какая  махина, и вся из  железа! Во дворце тоже  все заворожены  были
железным чудом --- да только разве  пристало  им, аристократам и сановникам,
выражать свои чувства открыто!
     Что же до почетного  места,  предоставленного  Прометею  за  столом, то
вышло  маленькое  неудобство: для Про-метея  несколько часов, проведенных за
трапезой,  оказались  не слишком интересны, Эврисфей же то  и дело попадал в
неловкое  положение.  Мы  уже  отмечали,  не  правда  ли,  что Эврисфей  был
порядочно простоват. Всякий раз, как он взглядывал на Прометея, ему хотелось
начать разговор  с  вопроса: "Как же  оно  там  было?" ---  то  есть  каково
приходилось Прометею в течение миллиона лет, прикованному, терзаемому орлом.
Разумеется, Эврисфей тут же соображал (вероятно, кто-нибудь успевал толкнуть
его  под  столом ногой), что  не  пристало все-таки ему,  человеку, задавать
подобные вопросы богу. О таком вообще спрашивать не принято.  Словом, он уже
сорок раз открывал рот, уже в тридцатый раз выдавил, томясь; "Так как же оно
было...  это... как дорога?" И от смущения начинал торопливо есть  и пить, а
потом громко рыгать (в специальную золотую чашу с железным ободком). Наконец
Прометей  любезно  его выручил. Он стал расспрашивать царя  про  сидевших за
длинным столом,  интересуясь,  кто  они, ближние и дальние их  сотрапезники,
дамы  и  господа. Тут уж и Эврисфей разговорился.  Когда с жертвоприношением
было покончено, знатные микенцы, переговариваясь: "А нынче было интересно!",
"Весьма,  весьма  любопытно!" --- отправились  на покой. Слова их  были  как
будто искренни,  однако в  голосах сквозило некоторое  разочарование. Одному
небу известно, чего они ждали. Впрочем, понять их можно: ведь человек вправе
ждать  от  бога чего угодно.  Ну  что  стоит богу  глотать  огонь, плыть  по
воздуху,  вообще делать такое, что человеку и придумать не под силу! Словом,
никому из них  не пришла в голову простая мысль: а ведь, собственно  говоря,
чрезвычайно любопытно уже и то, что бог ничего особенного не делает. Я же, с
вашего дозволения, решусь утверждать, что это-то и есть самое любопытное.

        Игра Атрея

     Я  чувствую, что наступила минута, когда мне следует навести  порядок в
системе  моих  доказательств.  Считаю  также  необходимым  еще раз попросить
любезных  Читателей не забывать, что  я отнюдь  не предлагаю им наслаждаться
игрою  моей фантазии  --- нет,  я призываю  разделить со мной радость строго
научного разыскания строго научной истины.
     До  сих  пор  я  лишь  строил  гипотезу  ---  и,   надеюсь,  достаточно
убедительно,  --- что  Геракл  привез Прометея  с собою в  Микены. Теперь же
позвольте мне это доказать. Итак:
     Первое доказательство --- тот факт, что освобожденного Прометея обязали
носить как символ обрушенной на него кары и одновременно подвластности Зевсу
кольцо  о камнем.  Кольцо  следовало  выковать  из звена его железной  цепи,
вставив камень --- осколок той  скалы, к которой он  был  прикован и который
отскочил  от нее вместе  с вырванной  цепью. Это  и стало будто бы  первым в
истории  человечества  перстнем. Причем все  это  случилось будто бы  еще на
Кавказе.
     Освободим миф от наносных элементов! Совершенно очевидно,  что  это был
не первый перстень в истории человечества, --- обнаружены перстни куда более
раннего происхождения, изготовленные на многие тысячелетия раньше! Очевидно,
что и Эсхил --- на  которого ссылаются  также другие мифографы ---  поместил
этот эпизод  на Кавказ  исключительно  ради  драматического единства.  Такое
формальное,  казуистическое  решение  проблемы  Зевса  в  корне противоречит
характеру Геракла. Да и невозможно представить, чтобы  там, в лесной чащобе,
нашлось все необходимое  для ювелирной  работы. Вся эта  история  с  кольцом
характерна именно для микенского образа мыслей так  что кольцо изготовлено в
Микенах.
     Второе, более  существенное наше доказательство  состоит  в  том,  что,
согласно единодушному свидетельству многих источников, Геракл, посланный  за
яблоками Гесперид,  просил  совета  у  Прометея  и  получил  его. А  именно:
поскольку  добыть яблоки  может один лишь  Атлант, Геракл должен вместо него
подержать  на  своих  плечах  небо  (ради  самого  короткого  отдыха  Атлант
возьмется  за  все),  но  при этом смотреть в оба  ---  не то старый  хитрец
способен  навсегда  оставить ему  свою ношу.  Ну, а  как же  мог  бы  Геракл
обратиться с этим вопросом  к Прометею,  если  бы оставил его-на Кавказе или
отправил на все четыре стороны,  не  позаботился о  нем? То  есть если бы не
привез его с собой --- если бы Прометея не было сейчас в Микенах!
     Этот эпизод подтверждает также и  то, что мы правильно --- в отличие от
многих  разработок  ---  определили  порядок  совершения  подвигов  и  время
освобождения  Прометея.  Ведь  большинство  мифографов  совершенно нелогично
относят  освобождение  Прометея  ---  как  и  много  других  самостоятельных
рассказов  Гераклова цикла --- на  период  скитаний героя <i>после</i> того, как он
добыл коров  Гериона и  яблоки  Гесперид. Но, будь это  так,  как  бы он мог
испросить  совета  у  Прометея?  Пошел  бы  на  Кавказ,  разыскал  Прометея,
побеседовал с ним и --- опять оставил  там же,  в  цепях? Чтобы потом,  годы
спустя,  вернуться и  освободить  его?  Смехотворно!  Нет,  к  тому  времени
Прометей  был уже с  ним,  в Микенах  --- или  в Тиринфе, или  еще где-то  в
Арголиде, важно не это, важно, что он там  был, что его связывала с Гераклом
добрая  дружба  и они,  разумеется,  советовались, обсуждали  новые  задания
вместе.
     И, наконец,  косвенное, правда,  но зато  вещественное  доказательство:
микенская культура  почти  не оставила нам предметов,  сделанных из  железа,
железо, как мы знаем, еще чрезвычайно дорогой, редкий  в Элладе металл --- и
вот  в  Тиринфе,  городе Геракла,  находят  при раскопках  железную  арфу!..
Единственная в своем роде таинственная  находка из той эпохи. Позднее мы еще
к ней вернемся. Вновь  хочу оговорить свое право на  ошибки при  воссоздании
отдельных  деталей.  Знаю:  опровергнуть  мои  описания  частностей  так  же
невозможно, как и подтвердить их документально,  --- и все-таки настаиваю на
этом праве, объявляю о нем во всеуслышание, чтобы от того ярче  воссиял свет
правоты моей по существу.
     Хотя уточнение  места действия  не связано непосредственно с  существом
моего  изыскания,  попробую  все-таки  тщательнее  рассмотреть  этот вопрос,
успокоив тем свою совесть филолога.
     Действительно ли в Микенах состоялся прием, а затеи временное поселение
Прометея?  В  крепости?  Во  дворце?  Или  микенцы  опасались  таинственного
могущества  непонятного этого бога, а заодно боялись и  недовольства Олимпа,
так что  приняли  его  где-то  за  городом ---  в  одном  из  многочисленных
майоратов царской семьи, в какой-нибудь ее летней резиденции? Может, выбрали
для  проведения  всех  церемоний, а затем  и  поселения  Прометея  маленький
городок, состоящий в братском союзе с Микенами?
     Последнее предположение мы тотчас же и снимаем. Если бы Прометей жил  в
каком-либо провинциальном  городке  Эллады, мы о  том  непременно знали  бы.
Провинциальные  городки верно  хранят  память  о  такого рода  событиях. Это
естественно, ведь  в  подобных городах событий происходит не столь уж много,
да  и  в  собственных глазах эти городки выглядят  значительнее  --- однажды
предоставив  приют, например,  богу.  О  пребывании  Рабиндраната  Тагора  в
Балатонфюреде свидетельствует аллея, табличка и посаженное им дерево. Но кто
знает  о  том, что Рабиндранат Тагор побывал и в Будапеште?  Между тем он не
мог сюда не заехать,  да и не было в те  времена более  или  менее приличной
дороги --- железной  дороги на Балатонфюред,  --- кроме как через  Будапешт!
Ведь  так? Следовательно, негативный факт --- то, что ни один городок Эллады
не  сохранил памяти  о  пребывании  в  нем  Прометея, ---  свидетельствует с
очевидностью: да, Прометея принимали именно в Микенах, там он и жил. Кстати,
среди других городов речь могла идти разве что о Тиринфе, городе Геракла. Но
чего  ради  поселился бы  там  Прометей ---  ведь Геракл  вечно  пропадал  в
походах!
     Ну, а теперь: крепость, дворец или ни то,  ни другое? Прометея микенцы,
очевидно, боялись --- не слишком, конечно, но  все-таки побаивались.  Однако
Зевсом утвержденное  право гостя на гостеприимство  --- закон посильнее. Они
знали  уже,   что   прямой  опасности  таинственная   сущность  Прометея  не
представляет,  так  что  его  прикосновение, рукопожатие, дыхание, близость,
взгляд  но  влекут  за  собою  ни смерти,  ни иных каких-то несчастий.  Зато
нарушение закона гостеприимства грозит  городу карой более жестокой, чем та,
что может воспоследовать из-за приема Прометея. Все это так. Но при этом для
меня совершенно  очевидно и другое: длительное пребывание Прометея во дворце
--- насколько мы этого  бога знаем  ---  рано  или поздно должно  было стать
неудобным.
     Поэтому, кажется  мне,  я  иду верным  путем,  избрав  местом  действия
предыдущей главы и глав, за нею следующих, именно Микены и микенский дворец;
позднее  ("об  этом  в своем месте) Прометею назначена была  для  проживания
некая,  к  городу относящаяся, но расположенная вне его  границ, а  впрочем,
вполне приличная по размерам своим и убранству усадьба.
     Однако повторяю: все это важно лишь для успокоения совести филолога, но
к сути дела отношения не имеет.
     Суть же дела --- возникшая сейчас драматическая ситуация.
     Первый акт этой драмы мы знаем:  Теламон оскорбил Трою, Приам  угрожает
войной;  внешняя  опасность льет  воду на  мельницу микенской  партии войны,
Атрей устраивает  путч, захватывает  в свои руки власть  при дворе, изгоняет
старшего брата; однако внутриполитическое положение еще неустойчиво, те, кто
сегодня  аплодирует ему, в том  числе  и номинальный царь  Эврисфей, завтра,
быть может, опять переметнутся к Фиесту.
     Знаем мы и второй акт: цари собираются на совет  --- возвращать Гесиону
или готовиться к  обороне?  Теламон  заявляет,  что  любит Гесиону  и скорее
умрет, чем с нею  расстанется. Появляется Калхант с  пророчеством: пусть  не
страшатся греки,  они победят Трою  (поверить-то приятно,  да ведь кто знает
--- дело это темное!). Тем  не  менее все прекрасно, великолепно, словом ---
готовимся к войне! Но как? Кто, сколько, когда, где? И финал акта: с победой
возвращается Геракл, он и как воин  сослужил важную  службу для  Трои и всей
Малой Азии, да еще выполнил ответственную дипломатическую миссию в интересах
мира. Вот принесенная им весть от Приама: дружба и свободное мореплавание по
Геллеспонту на вполне выполнимых и достойных условиях. И, наконец, он привел
с собою бога. Правда, немного запятнанного бога. Но бога.
     А дальше --- вот что.
     Геракл не хочет даже передохнуть как следует  после утомительного пути,
он готов к нападению. Прежде всего --- поговорить с Атреем, если же Атрей не
согласится на его доводы, открыто высказаться перед собранием царей. Никогда
не были  так  велики шансы  партии мира, как сейчас.  В войне же цари Эллады
могут  только проиграть!  Он  готов  даже в случае  необходимости припугнуть
почтенное  собрание:  если они  желают войны  во что бы  то ни стало, что ж,
пусть будет по-ихнему, но тогда он сам перейдет на сторону Приама, станет во
главе дорийцев, за ним пойдут Фивы, мирмидонцы, кентавры, лапифы, Афины. Вот
и  поглядим, кто  кого! Во всяком  случае, Атрею не усидеть. И, как ни хитер
старый  лис,  на  этот  раз  Геракл  не позволят удалить себя под  предлогом
какого-нибудь бестолкового задания. На худой конец ---  однажды так уже было
--- откажется служить Эврисфею.
     Да только и Атрей подготовился к встрече.
     Задача у него не из легких.
     Нужно срочно удалить Геракла.
     Нужно добиться соглашения с царями.
     Необходимо  основательно  разобраться  в  Прометее,  уяснить  себе  его
намерения. На что употребит  он свою божественную силу? Не причинит ли вреда
городу, какие желает жертвы, чем можно его умилостивить?
     Молнией  проносится:  нельзя  ли использовать в  интересах  собственной
политики  древний  титул,  авторитет,  пророческую силу  божества? (Впрочем,
лучше подождать, не предаваться преждевременным надеждам.)
     И нет ли способа  дотянуться до  бесценного сокровища ---  его железной
цепи?
     Однако --- тс-с! Все это потом. Прометей ---  бог,  с ним нужно держать
ухо  востро!  Обеспечить  бы  только его  доброжелательный нейтралитет!  Для
начала довольно и этого.
     Такова была, следовательно,  драматическая  ситуация в начале "третьего
акта". Так складывалась игра.
     И Атрей ее выиграл.
     Выиграл прежде всего у Геракла. Разбил героя, как говорится, наголову.
     Едва Геракл появился, Атрей принял его вне очереди.  Обнял, расцеловал,
назвал "милым родичем", поздравил  с  грандиозной победой,  поблагодарил  со
слезами на  глазах за верную службу отечеству, заверил, что теперь в Микенах
все  пойдет  по-другому  и  героев почитать будут не в  пример  прежнему ---
"мы-то  с тобой знаем,  как  Фиест прижимал  сторонников  Зевса".  Тут Атрей
сделал знак слугам --- несите, мол, лучшие яства и вина дорогому гостю!  ---
потом выслал всех из приемной и у дверей поставил стражу: "Меня ни  для кого
нет  --- важное совещание!" Геракла посадил  на почетное место,  и  ласковая
улыбка не сходила с его губ.
     А Геракл,  видя  это подлое двуличие, только  пыхтел да хмурился и лишь
укреплялся в своем решении быть твердым.
     Их  диалог  я  и  на сей  раз  воспроизвожу  по форме  свободно, что же
касается содержания, то его подтверждают общеизвестные факты.
     --- Дорогой  мой родич,  --- заговорил Атрей, --- я  знаю, ты  считаешь
меня  старым двуличным лисом. И ты прав.  Вообще я именно таков.  Мне нельзя
быть иным. Хотя жить прямо  и правдиво куда проще. И к власти  я рвусь, тоже
правда.  Хотя вести  безмятежную жизнь при  дворе, посещать,  когда хочется,
конные состязания, тратить несметные  мои богатства на красавиц,  устраивать
увеселительные  прогулки на парадных колесницах  или кораблях под  багряными
парусами, уж  конечно,  было бы намного приятнее.  И жесток я, правда. Хотя,
видишь сам,  ничего не  люблю  больше,  чем  тихую  музыку и  танец  гибких,
умащенных благовониями мальчиков. И у меня при виде их  слезы наворачиваются
на глаза, как у прочих смертных. Да только я тут же украдкой смахиваю слезу.
Люди злы  и  глупы. Сурова наша судьба.  Я  ведь тоже  родился затем,  чтобы
сделать что-то. Как и ты, милый мой родич. Воспрепятствовать глупости и злу.
Даже самой судьбе.  Не себя ради --- ради  людей. Да, ради людей,  во  славу
Зевса.
     Тут Геракл перебил его:
     --- Теламон украл  Гесиону. Был гостем ---  и  украл родственницу того,
кто принял его под свой кров! На позор Зевсу!
     Но Атрей лишь  глубоко вздохнул: --- Скажу и об этом,  милый мой родич.
Терпение, я скажу обо всем.  Ибо желаю рассказать тебе все  без утайки, хочу
разделить с тобой все  мои  заботы. Да и с кем еще мне разделить их? С этими
болванами?! Итак, прежде всего --- наши  внутренние проблемы. Покуда тебя не
было  тут,  как  ты  знаешь,  кое-что  произошло.  При  Фиесте  дела  страны
основательно пошатнулись. Двор --- сплошное распутство, обезьянья  погоня за
модой, транжирство. На общественных работах --- панама, деньги текли  рекой,
работа стояла. А  нищета  народная уже вопияла к  олимпийцам. Я не мог далее
оставаться  безучастным. Не  говоря  уж  о том, что Фиест,  распутный  Фиест
осквернил мой дом, собственное мое ложе!... Случай распорядился так, чтобы я
пришел  к власти при поддержке  военной  партии. Забудь  предубеждение! Я не
военная партия, я --- Атрей, Атреем и останусь.
     ---  Нигде  нет такой панамы, ---  опять вставил  Геракл,  ---  как  на
военных поставках. И  нет нищеты народной страшнее, чем та, в какую ввергнет
народ война.  Я привез  из Трои мир.  Приам ничего и не просит,  только чтоб
вернули  ему Гесиону да выплатили символический, можно сказать,  штраф. Зато
Геллеспонт будет наш!
     --- Знаю, ---  сказал  Атрей. ---  И уже  решил:  строжайше потребую от
Теламона удовлетворить требования Приама. Иначе пусть не рассчитывает на мое
содействие, а тогда уж пеняет на себя. Поверь же мне,  дорогой  мой родич: я
не принадлежу к военной партии!.. Ведь знаешь ты  по  крайней мере, что я не
дурак?!
     --- Знаю, что ты умен, как лиса и змея, вместе взятые.
     --- Вот видишь! А если я умен,  то могу ли не знать, что мы выиграли бы
на мире с Троей и что проиграли бы, ввязавшись в войну?
     --- Зачем же тогда вертится здесь Теламон?
     --- А вот, видишь  ли, какая  беда. Гесиона в  положении. И Теламон дал
торжественный  обет,  заверил  клятвенно,  что  признает   будущего  ребенка
законным наследником и воспитает в собственном доме подобающим образом. Жена
Теламона и ее малолетний сын Аякс дали на то письменное согласие. Гесиона же
объявила,  что  дитя свое желает родить  Теламону и в  доме Теламоновом. Что
прикажешь  делать при  таких  обстоятельствах?  Возлюбленная по доброй  воле
покинула родину вместе с возлюбленным. Ни Зевс, ни законы  гостеприимства не
посрамлены. Личное дело  двоих. В этом  духе я  и  хочу говорить  с Приамом,
вернее,  быть  посредником.  Во  всяком  случае,  сделаю все,  чтобы  помочь
достигнуть  соглашения,  избежать  войны,  бессмысленной,  братоубийственной
войны.
     --- Приам не хочет войны. Я  сумел  разъяснить ему, что  означал бы для
него военный поход на Элладу.
     --- Знаю, он войны не начнет.
     --- А тогда, --- вскричал,  уже теряя терпение, Геракл, --- к  чему вся
эта великая спевка --- съезд царей, военный совет?
     Атрей рассмеялся.
     ---  Только смотри,  никому ни  слова! Если  проговоришься, отопрусь...
Половина  этих  царей  ---  о  всемилостивый  Зевс, какие  ж  это цари!  ---
невежественные, тщеславные  забияки, другая  половина ---  жадные  свиньи. Я
хочу  того же, что  и ты. Мира  хочу,  свободного  мореплавания, возрождения
колоний и  расширения их сети.  Однако  разве не нужны  для  этого  корабли,
оружие, продовольствие, тысячи решительных юношей? Не нужны?.. Так откуда же
все это  возьмется?  Одной  сокровищницы  Микен --- особенно  после  фокусов
Фиеста --- для этого  мало. Ну, а братия вроде Нестора... Скорее дохлый осел
залп выдаст (не дай бог такой  чести!), чем они --- хоть один шекель. А ведь
тут на тысячи талантов счет идет. Но  сейчас они напуганы. И я еще больше их
пугаю, сам распуская страшные  слухи. Я буду  не я, если не выколочу из  них
--- когда же еще, как не теперь? --- финансирование великого замысла. Нашего
замысла!  Моего  и твоего,  если поможешь! Да,  твоего. Ибо на кого  же  мне
рассчитывать, как не на тебя, дорогой родич мой!.. Ну, что скажешь на это?
     --- Я тебя слушаю.
     Геракл оставался настороже.  Однако Атрей  умно, шаг за шагом продолжал
развивать перед ним свой план, и Геракл словно бы слышал собственные речи:
     Экспедиция  на "Арго" сделала только полдела; но и та проблема, которую
разрешил  сейчас  Геракл войной  с  амазонками, тоже,  по  сути, всего  лишь
полдела; самое  серьезное и самое трудное еще  впереди  --- западный бассейн
Средиземного  моря.  А  может, если  удастся,  и  того  дальше:  на юге  ---
Мавритания,  за ней --- прибрежные океанские острова; на севере --- нынешняя
Англия, берега северной Германии --- родины  янтаря и сильных рослых  рабов,
куда сидонцы едва осмеливаются  забираться, греческие же мореплаватели,  как
говорят, прежде бывали там не раз.
     --- Вижу,  ты  все  еще  не хочешь  мне поверить.  Но вот что! Ступай в
гавань,  отбери самые лучшие  суда!  Столько  сколько считаешь  необходимым.
Дело-то ведь нелегкое. Сам выбери себе спутников, можешь взять с собой моего
сына или самого приближенного раба моего, если захочешь. Важней этого сейчас
ничего   нет.  На   твое  усмотрение  все  ---  вооружение,  продовольствие,
оснащение. Двери  сокровищницы перед тобою открыты. Даже не спрошу,  сколько
хочешь взять и на что именно. Доверяю тебе, как себе. Мне кажется, ты мог бы
наметить себе  два  пути.  Один  на  север, вдоль  берегов Италии,  Испании,
островов. Если  возможно, миновать  пролив, выйти в  океан и  идти  столько,
сколько  сочтешь  необходимым.  Второй  путь  ---   на  юг:  Ливия,  Египет,
Палестина, Финикия. Если сможешь,  и  к ним подступишься  издали,  начнешь с
океанских берегов Африки. Два великих  предприятия! --- кстати, выполнив их,
ты покончил бы и со службою Эврисфею, обещанной Зевсу...
     Атрей  объяснял  все  горячее.  Вытащил  карты  ---  свято  оберегаемые
сокровища  дворца,  ---  дал их  Гераклу.  Считал,  записывал  на  табличках
указания.  Лицо его  раскраснелось, глаза сверкали, он почти помолодел.  Вот
когда открывается настоящий простор, вот наконец достойное героя задание ---
не олень  какой-нибудь  и  не вепрь! Это  будет посерьезнее  путешествия  на
"Арго", посерьезнее войны с амазонками. Это --- настоящее дело!
     --- Ну, берешься? Все зависит только от тебя. Берешься?!
     И   Геракл  согласился   привести  "коров  Гериона",   достать  "яблоки
Гесперид".  Таковы были кодовые названия обеих акций, так они  были поданы и
Эврисфею.
     Дольше,  но не труднее оказалось  убедить царей.  Не  будь у Атрея иных
забот, он почти наслаждался бы этой историей. На сей раз он хотел  проделать
все  основательно, так как знал:  более подходящего момента уже не выдастся.
Сплотить эллинских,  да хотя бы только ахейских царей воедино  --- все равно
что собрать блох в горсти. Сколько городов, столько .различий во всем ---  в
культуре, обычаях, традициях. Те, что поименитей, снедаемы честолюбием, свои
интересы  блюдут. Привыкли выезжать за  счет друг  друга:  клевета, сплетни,
интриги,  обманы, убийства,  прелюбодеяния, грабительские войны  всех против
всех,  чтобы  захватить  владения  соседа, стада  его,  города,  ---  таковы
главнейшие источники их преуспеяния. Но и менее именитые, хоть поскромней, а
все того же  поля ягода --- до одурения торгуются за  приданое над колыбелью
грудного еще младенца, дочери или сына.
     Издавна  лелеемый  Атреем  план --- со  всей  этой  компанией пуститься
однажды в  поход  на  завоевание  мира  ---  выглядит  в  свете фактов  лишь
тщеславной мечтой. Да, тот, кто разбирается в эллинской  ситуации, сказал бы
в то время только одно: "Троянская война? Вот уж нонсенс, право!" Трою цари,
конечно, поносят и всяко клянут "вонючих сидонцев", они согласны хоть сейчас
пожертвовать кровью и самой жизнью, но чтобы  еще  и зерно!.. * /* Перифраза
иронической  латинской поговорки: "Жизнь  и кровь отдам за отечество,  но не
зерно!" */ Пиратские набеги --- вот это да, тут они готовы,  у каждого  ведь
найдется три-четыре  быстроходных  суденышка, почему бы и  не  подловить при
случае  отбившуюся  от  каравана,  потрепанную  бурей  галеру  пунийцев?  Но
объединиться, выступить вместе? Каждый сразу начинает поглядывать на других:
они-то как? Много ли  дают? И, если дают,  опять подозрительно: ведь что еще
захотят получить за это?!
     Все так, но теперь-то  опасность общая. И Атрей  лично заботится о том,
чтобы слухи росли  как на  дрожжах. Ежедневно  прибывают донесения  шпионов,
поступают сведения из "верных источников". У Микен  в самом деле  прекрасная
осведомительная сеть,  Малая Азия и теперь еще  кишит родственниками Пелопа,
кто посмеет усомниться? И  как  проверить,  как знать наверное, что  тревога
ложная,  высосанная  из  пальца?  А если, если  все-таки  правда  ---  тогда
промедление смерти подобно!
     Вот она, минута,  когда  можно свести  воедино все  крайности. Тиндарей
давно уже  точит меч --- вернее, язык:  ему что,  он может только  выиграть,
терять  ему нечего, разве  что  блох. Вот  и  пусть  проявит себя  в деле! И
Диоскуры пусть покажут свое молодечество!  Нестор  трус и  скаред.  Войны он
боится  (можно  ведь и  в  накладе  остаться!),  а  всего страшнее для  него
выложить из казны своей хоть один шекель. Однако Пилос --- приморский город,
удобный  порт,  к  тому  же  почти  беззащитный:  поскупился Нестор  вовремя
укрепить  его!  А  вдруг  Атрей  не  соврал,   будто  Приам  собирается  там
высадиться! Что  ж из того,  что крюк, Приам вполне  может предпочесть Пилос
защищенному со всех сторон грозному Арголидскому заливу...
     А тут вдруг и Геракл, в чьи добрые вести Нестор вчера так было поверил,
сам  присматривает себе  галеры, набирает команду,  воинов, вооружается! Да,
да, сам Геракл!
     И  наконец, запугав  царей до последней крайности,  Атрей выбросил свой
главный козырь: Микены пойдут впереди, возьмут на себя защиту Истма и вместе
с Арго-сом охрану портов восточного побережья; Микены готовы --- и это самая
большая  жертва  ---  обмундировать, вооружить  и  обучить нынешние запасные
отряды нищих и тупоголовых аркадцев, сделать их квалифицированными воинами и
моряками.
     А теперь --- извольте! Кто  достоин  именоваться царем,  пусть выступит
вперед и сам  предложит вклад,  который ему по силам, и по вкладу его отныне
будет ему в  Элладе почет --- слава  и почет ему самому и всем его потомкам.
Пусть  каждый предложит то,  что ему по силам, но помнит при этом о щедрости
микенской. И пусть поклянется, как поклялся Атрей, что слова своего назад не
возьмет!
     К страху прибавляется ревность, и вот --- лавина тронулась.
     Атрей же знает: как только пожертвования стекутся в общий фонд обороны,
остальное  будет  уже  просто  ---  цари  сами поспешат  вдогонку  за своими
денежками.
     Подготовка  потребовала, вероятно, времени, но  в  конце  концов  Атрей
выиграл и эту игру. Вышло, как он хотел.
     Нам неизвестно,  таким образом, как  долго --- две-три  недели,  а то и
месяц  ---  свободные  от  дел члены  правящего дома  поочередно  развлекали
Прометея    различными   семейными,   протокольными    или    туристическими
мероприятиями: осмотр  города,  памятников  архитектуры, спортивных и прочих
сооружений, посещение мастерских и  тому подобное. Во всяком  случае, Атрею,
как  только   он   освободился  от  самых  неотложных  своих  дел,  пришлось
безотлагательно  позаботиться  о  том,  чтобы  ввести  Прометея  в микенское
общество, представить его на форуме. Бог от волеизъявления воздерживался ---
это следовало понимать так, что он намерен  остаться в городе надолго. Но  в
таком случае  нельзя же и сановникам вечно при нем дежурить, рано или поздно
это станет неудобно всем.  С другой стороны, что же, просто так,  без всякой
подготовки,  взять да  и  выпустить бога  бродить по улицам, среди  простого
микенского  люда,  словно так и положено?!  В такого  рода затхлом  обществе
любое событие, даже самое ничтожное, дает повод для разнообразных пророчеств
и комментариев, которые могут легко оказаться неприятными для власть имущих.
А  бог  в Микенах ---  событие не "ничтожное". И так уже поговаривают всякие
глупости --- да еще хорошо, что только глупости.
     Что же следует делать в подобных случаях?
     Нужно,   как   говорится,  сразу   вырвать   жало.   Как   предупредить
распространение  кошмарных  слухов,  болтовню,  сплетни? Проще  всего,  если
Прометей сам перед возможно широким кругом слушателей расскажет микенцам обо
всем, что они желают узнать. Чем косвенно опровергнет всю ту чепуху, которую
шепотом пересказывают друг другу в городе.
     Этот  акт  я  охотнее всего назвал бы "пресс-конференцией", если бы  не
чурался анахронизмов, если бы не был в этом вопросе столь  щепетилен. Однако
и  то правда: прессы в Микенах еще  не было, но служба информации, как я уже
рассказывал, была; и, коль  скоро в наши дни  мы  именуем пресс-конференцией
акт, с помощью которого власти осуществляют исконную задачу народной поэзии:
создание  и  распространение информации,  ---  это слово  было  бы  наиболее
удачным  для  определения  акта,  свидетелями  которого  мы будем  сейчас  в
Микенах. Тем более что, без сомнения, увидим здесь,  и по существу и даже по
форме, все элементы, характеризующие подобные пресс-конференции вообще.
     А теперь далее: если бы на пресс-конференции --- воспользуемся уж, черт
возьми, этим  словечком! ---  разразился  какой-либо скандал, если  бы  хоть
что-то  потревожило  безмятежную  гладь  общего  настроения, это  непременно
оставило бы  в памяти <i>какой-нибудь  след</i>.  Поскольку  же  такого  следа нет,
совершенно ясно, что пресс-конференция протекала максимально спокойно.
     Атрей и иже с ним прекрасно знали,  о чем говорят между  собой микенцы,
что  их интересует и  что еще может по-настоящему заинтересовать.  С  учетом
этого они отсеяли то,  о чем можно будет говорить, от  того, о чем  говорить
нельзя,  а также подготовили  вопросы для отвлечения внимания в  иное русло,
если беседа  примет вдруг нежелательный,  опасный поворот. Такую возможность
следует иметь  в виду,  поскольку в принципе  на подобных пресс-конференциях
всегда  может  прозвучать  и  какой-нибудь  неожиданный  вопрос.  А так  как
Прометей о себе не  очень распространялся, да и рассказы Геракла не помогали
Атрею  достаточно четко  представить себе образ  божественного гостя  (мы-то
понимаем, как малосведущ был Геракл в диалектике  микенского  мышления),  то
при дворе было проведено, надо полагать, нечто вроде генеральной репетиции.
     В мегароне собрались  все, кто имел вес при  дворе,  самый тесный круг.
Никаких  формальностей,  никакой  скованности  ---  по  крайней  мере по  их
понятиям; сам Эврисфей и Атрей сидели на таких же  треногих табуретах, что и
все  остальные.  Слуги  разносили на золотых  подносах  рассеченное на куски
жареное  мясо и  фрукты, подливали в  кубки  подслащенное  медом  и  приятно
разбавленное водой вино. Вся церемония выглядела просто дружеской беседой.
     Некая  любопытная дама,  быть может дочь  Эврисфея, спросила  Прометея,
верно ли, будто он сотворил человека. Бог, улыбаясь, покачал головой.
     --- Это легенда.
     Молодой человек из окружения царевны:
     ---  Верно  ли, что  вы  --- великий скульптор  и  бог-хранитель  этого
искусства?
     Та же улыбка, то же покачивание головой.
     --- И это идет от  легенды...  будто бы  я слепил  первого человека  из
глины и с помощью огня дал ему душу.
     --- Но что же в таком случае правда?
     --- Я дал человеку огонь  и  тем самым  способность  к ремеслам. Такова
была моя роль, не больше и не меньше.
     Кто-то из жрецов:
     --- За то и понесли наказание?
     --- Да.
     ---  Не связана ли была кара  --- хотя  бы  косвенно  ---  с восстанием
титанов и с нападением гигантов, сыновей Земли, на Олимп?
     --- Нет. Мои  братья титаны действительно в большей или меньшей степени
были замешаны в этой истории. Я же не принимал в ней  участия принципиально.
Вообще считал это глупой затеей, заранее обреченной на провал. Швырять скалы
на  Олимп!  Атаковать  высоту  снизу  ---   при  такой  технике...  да  ведь
собственное  оружие обернется против тех, кто его поднял!  Но  они  закусили
удила,  никаких доводов и слышать  не хотели.  Ну,  и получили  по заслугам.
Главное же ---  разум и правда были  на стороне Зевса. Поэтому я сражался на
его стороне. И, по-моему, не так уж плохо.
     ---  Сколько же времени были вы там в  цепях и как могли вынести этакую
муку? --- Это опять женский вопрос.
     --- Сколько времени? Трудно сказать точно.  Около  миллиона лет. Ну,  а
как  и что пришлось мне вынести, тут  уж дайте волю собственной фантазии. За
одно проклинал я судьбу: за  мое  бессмертие. Я завидовал людям,  которые от
таких мук умерли  бы  через несколько минут, ну, часов,  на худой конец. Да,
для меня  было проклятьем именно то, за что люди завидуют богам. Ведь я бог,
поэтому умереть не мог и должен был терпеть, раз уж такова была воля  Зевса.
Ну да оставим это!
     (Уже  здесь   замечу:  лучше  бы  Прометей  признался   в  каком-нибудь
преступлении или  хотя бы  соучастии  в  нем. Тогда естественна и  кара и, в
конце  концов,  помилование.  Вот  ведь  и  Атлант был  замешан в восстании,
считался  даже одним из его вожаков. И все-таки --- как ни  невероятно --- у
Атланта  было  святилище в  античную  пору!  Преступление --- наказание  ---
прощение: в этом есть логика. Но страдания Прометея не могли рассматриваться
как наказание, коль скоро не было преступления. А как же тогда с  прощением?
Тягостно, не правда ли?
     Далее: лучше  бы он сказал --- "десять  лет", "сто  лет" --- или просто
ответил бы:  "Очень  долго". Такое можно себе представить, а значит, можно и
сочувствовать. Но миллион лет? Мыслимо ли здесь сочувствие? Тоже тягостно.
     Вместо возвышающих  душу  добрых чувств --- прощения  и сочувствия  ---
Прометей   вселил   в  микенцев  лишь  недоумение.  Он  был   всегда   таким
прямодушным!)
     Опять жрец:
     --- И Зевс, прокляв вас, кивнул?
     --- Да, к сожалению.
     --- "К сожалению"? Значит, вы допускаете,  что позднее он и сам пожалел
об этом, да только не мог ничего изменить?
     ---  Вот  уже несколько месяцев  я хожу  на  свободе,  мой друг  Геракл
застрелил даже священную птицу отравленной своей стрелой. И никакого мщения,
как  видите,  не  последовало.  Даже угрозы  ---  грома  обычного --- мы  не
услышали. Значит, и  освобождение мое, и все связанные с  ним обстоятельства
тоже угодны Ананке.
     Дщерь отчизны:
     --- Почему вы посетили именно Микены и каковы ваши дальнейшие планы?
     --- Я  приехал сюда  с другом моим и освободителем,  не хотелось с  ним
расставаться.
     (Опять  неверный  ход.  Представим себе  пресс-конференцию  у  нас,  на
которой знатный иностранный гость забывает сказать, что Будапешт принадлежит
к числу --- хотя бы <i>к числу!</i> --- прекраснейших городов мира, что "венгерская
столица  ---  королева  Дуная"  и  "эта  чудесная  венгерская кухня" и  "эти
красавицы  толстушки  ---  пештские  женщины!")  Впрочем,  Прометей  тут  же
несколько исправил свой промах:
     --- Я глубоко благодарен за  радушный  прием и оказанный мне почет. Как
только  осмотрюсь  немного, постараюсь в меру своих  сил найти  способ  быть
городу полезным, отблагодарить за гостеприимство.
     Приблизительно  таковы были, вкратце, вопросы и ответы. Те, кто задавал
тон в этом узком  кругу (мозговой трест, я бы сказал), пришли к  заключению,
что  Прометей  держать  себя  умеет  и,  хотя и  стряслась с ним <i>та история</i>,
все-таки кровь --- не вода, сразу видно, что он из хорошей семьи.
     А Прометей  и  на этот раз задал собравшимся только один вопрос.  Не  о
ремеслах --- ведь он и сам видит, сколь многому научились люди: великолепные
дворцы, одежда, инструменты свидетельствуют о том, что тысячелетия прошли не
напрасно. Но  вот огонь  --- не  скажут ли  ему, для  чего  служит  огонь? И
микенские господа  показали  ему  казан центрального  отопления,  объяснили:
человек греется у  огня. Показали остатки  жаркого  на золотых  подносах: на
огне  жарят мясо.  Напомнили о празднестве в честь  его  прибытия: с помощью
огня приносят жертвы богам.
     Тут кто-то из  гостей  попросил Геракла  рассказать, как он  освобождал
божественного гостя от его цепей. И хотя Геракл оратором не был, безыскусный
рассказ его захватил всех одними лишь фактами --- героя засыпали вопросами о
Трое, о Малой Азии, амазонках, на что ушла основная часть пресс-конференции.
Оно и понятно: история и  политика интереснее,  чем  теология, битвы волнуют
больше,  чем рассуждения  на философские и  моральные темы. Да и, по  правде
сказать, Прометей не сообщил ничего такого, чего бы они не знали раньше.
     Наконец все поднялись  и вышли на дворцовую площадь, где уже собрались,
расположились по племенам и родам свободные граждане Микен.  По крайней мере
званые  их  представители.  Те, кто  с  завтрашнего  дня  станут  в  Микенах
информаторами  по   всем  вопросам,  касающимся  Прометея.  Топотом   ног  и
аплодисментами   встретили  они  появившуюся  из  дворца   знать,  вслед  за
"крикунами" скандировали уже известные нам тексты.
     Эврисфей  приветствовал  собравшихся,  в теплых выражениях поблагодарил
великого сына города, вернувшегося на родину после очередного подвига, особо
приподнятым   тоном  воздал  честь  находящемуся   среди  них  достославному
божеству. На это  его все-таки хватило. Затем  он попросил  микенцев смело и
свободно   задавать   вопросы  и,  пользуясь  случаем,   удовлетворить  свое
любопытство.  Он  сел,  и,  разумеется,   воцарилась  тишина,  благоговейная
тишина...  секунды  пробегали  за секундами, все хранили молчание.  Атрей не
выдержал, нетерпеливо спросил:
     --- Любезные друзья мои,  разве нет вопросов? С