ыханiе.
Съ ужасающей ясностью слышно было только, какъ желeзные газовые рожки
съ шипeнiемъ выдували изъ своихъ ртовъ плоское сердцевидное пламя, -- но
потомъ вдругъ послышалась музыка и поглотила этотъ шумъ.
Передъ моими глазами предстали неожиданно изъ табачнаго дыма двe
странныя фигуры, -- раньше я ихъ не видeлъ.
Тамъ сидeлъ старикъ, съ длинной, волнистой, сeдой бородой пророка, съ
черной шелковой ермолкой на лысинe, -- такiя ермолки носятъ старые еврейскiе
патрiархи, -- съ молочно-синими, стеклянными, слeпыми глазами, тупо
устремленными вверхъ; онъ беззвучно двигалъ губами и своими костлявыми
пальцами, точно когтями ястреба, проводилъ по струнамъ арфы. А рядомъ съ
нимъ въ засаленномъ, черномъ шелковомъ платьe, съ стекляруснымъ украшенiемъ
и крестомъ на шеe и на рукахъ, -- символъ ханжеской буржуазной морали, --
полная, рыхлая женщина съ большой гармоникой на колeняхъ.
Изъ инструментовъ вырвался дикiй хаосъ звуковъ, но потомъ мелодiя,
сразу обезсилeвъ, перешла постепенно въ аккомпаниментъ.
Старикъ нeсколько разъ втянулъ въ себя воздухъ и широко раскрылъ ротъ,
обнаживъ черные остатки зубовъ. Медленно, какъ будто откуда-то поднимаясь,
изъ груди его вырвался хриплый басъ, въ которомъ звучали своеобразныя,
еврейскiя хриплыя ноты:
"Си-инiя звe-e-здочки, краа-сныя".
66
"Ритититъ", взвизгивала женщина и смыкала сейчасъ же свои циничныя
губы, какъ будто она и безъ того уже много сказала.
"Синiя звeздочки, красныя.
Бублики, булочки разныя,--
До нихъ я охотникъ большой".
"Ритититъ."
"Краснобородый, зеленобородый,
Звeздочки всякаго рода."
"Ритититъ."
-- -- -- -- -- --
Нeсколько парочекъ пошли танцовать.
"Это пeсенка про "хомецигенъ борху"1, съ улыбкой объяснилъ намъ
марiонетный актеръ, тихонько ударяя въ тактъ оловянной ложкой, которая
почему-то была прикрeплена къ столу цeпочкой. "Лeтъ сто или больше назадъ
два пекаря-подмастерья, Красная и Зеленая борода, въ вечеръ "шаббесъ
гагодель"2 подсыпали ядъ въ хлeбъ, -- въ маленькiя звeздочки и рожки. Они
хотeли, чтобы вымерло побольше народу въ еврейскомъ кварталe. Но "мешоресъ"
-- служитель общины -- по какому-то божественному наитiю во время догадался
объ этомъ и передалъ обоихъ преступниковъ въ руки полицiи. И вотъ въ память
о чудесномъ избавленiи отъ смертельной опасности "ламдонимъ"3 и "бохерлехъ"4
сочинили тогда эту странную пeсенку, подъ которую теперь танцуютъ тутъ
проститутки.
1 Молитва въ случаe принятiя скоромной пищи въ Пасху.
2 Суббота подъ Пасху.
3 Ученые.
4 Мальчики.
"Ритититъ -- ритититъ -- --" 67
"Синiя звe-e-здочки, краа-асныя -- -- --" все оглушительнeе и
фанатичнeе звучало завыванiе старца.
Но неожиданно мелодiя запнулась и перешла постепенно въ мотивъ чешскаго
"шлапака", -- тягучаго, медленнаго танца, при которомъ парочки тeсно
прижимались другъ къ другу потными лицами.
"Правильно! Браво! На -- -- лови -- -- на!" крикнулъ арфисту изящный
молодой человeкъ на эстрадe, во фракe, съ моноклемъ въ глазу, -- порылся въ
жилетномъ карманe и кинулъ серебряную монету. Но не попалъ, -- я видeлъ,
какъ она блеснула среди танцующихъ. И моментально исчезла. Тамъ былъ одинъ
бродяга, -- онъ показался мнe очень знакомымъ: по-видимому, это тотъ самый,
который на дняхъ стоялъ, пережидая дождь, рядомъ съ Харузекомъ. Онъ все
время обнималъ талiю своей дамы, -- но вдругъ протянулъ руку и съ обезьяньей
поспeшностью схватилъ что-то въ воздухe. Ни одинъ мускулъ не дрогнулъ у него
на лицe, -- только двe, три пары вокругъ тихо засмeялись.
"Вeрно, изъ 'батальона', -- по крайней мeрe, судя по ловкости," съ
улыбкой замeтилъ Цвакъ.
"Мейстеръ Пернатъ, должно быть, никогда не слыхалъ, что такое
'батальонъ'", быстро проговорилъ Фрисландеръ и тайкомъ отъ меня подмигнулъ
марiонетному актеру. -- Я сразу понялъ: это продолженiе того, что было тамъ
наверху, у меня въ комнатe. Они меня считаютъ больнымъ. Хотятъ меня
развеселить. И потому заставляютъ Цвака разсказывать всевозможныя вещи. 68
Когда добрый старикъ посмотрeлъ на меня съ сожалeнiемъ, у меня вся
кровь прилила къ головe. Если бы онъ зналъ, какъ тягостна мнe ихъ жалость!
Я не слыхалъ первыхъ словъ, которыми марiонетный актеръ началъ свой
разсказъ. Знаю только, что у меня было чувство, будто я медленно истекаю
кровью. Мнe становилось все холоднeе, я цeпенeлъ, какъ тогда, когда я, въ
видe деревянной головы, лежалъ на колeняхъ у Фрисландера. Потомъ вдругъ я
очнулся уже въ половинe разсказа, -- онъ произвелъ на меня странное
впечатлeнiе, -- точно безжизненный отрывокъ изъ хрестоматiи.
Цвакъ началъ:
"Повeсть объ юристe докторe Гульбертe и его батальонe.
-- -- -- Ну, что же мнe вамъ про него разсказать? Лицо у него было все
сплошь въ рябинахъ; ноги кривыя, какъ у таксы. Еще будучи юношей, онъ ничего
не зналъ въ жизни, кромe науки. Все свое время онъ отдавалъ этой наукe, --
сухой, подрывающей послeднiя нервныя силы. На тe деньги, которыя онъ съ
величайшимъ трудомъ зарабатывалъ уроками, ему приходилось еще содержать
больную мать. Какъ выглядятъ зеленeющiе луга, поля и холмы, покрытые цвeтами
и лeсомъ, онъ зналъ, мнe кажется, только изъ книгъ. А сколько солнечнаго
свeта проникаетъ въ мрачныя улицы Праги, объ этомъ мнe вамъ говорить не
приходится.
Докторскiй экзаменъ онъ сдалъ съ отличiемъ. Иначе и быть не могло.
Ну, а потомъ онъ сталъ извeстнымъ юристомъ. Настолько извeстнымъ, что
всe, -- и судьи, и 69 старые адвокаты, -- приходили къ нему за совeтами,
когда чего-нибудь не знали. Самъ онъ жилъ, какъ нищiй, въ каморкe подъ
крышей.
Такъ проходилъ годъ за годомъ, и репутацiя доктора Гульберта, какъ
общепризнаннаго свeтила науки, стала извeстной во всей странe. Но никто не
догадывался и не предполагалъ, что такой человeкъ, какъ онъ, способенъ еще и
на нeжное чувство, -- тeмъ болeе, что голова его стала покрываться уже
сeдиной и никто никогда не слыхалъ чтобы онъ говорилъ о чемъ-нибудь, кромe
юриспруденцiи. Но оказалось, что именно въ такомъ замкнутомъ сердцe могла
разгорeться самая пылкая страсть.
Въ тотъ день, когда, наконецъ, д-ръ Гульбертъ достигъ высшей цeли, о
которой со времени студенчества могъ только скромно мечтать, -- когда его
величество императоръ австрiйскiй пожаловалъ ему званiе rector magnificus
нашего университета, -- неожиданно распространился слухъ, что онъ обручился
съ молоденькой, очаровательной дeвушкой изъ бeдной, но аристократической
семьи.
И, дeйствительно, съ тeхъ поръ наступили, повидимому, для доктора
Гульберта счастливые дни. Дeтей у него, правда, не было, но свою молодую
жену онъ носилъ на рукахъ. Ему доставляло величайшую радость исполнять
каждое желанiе, какое только ему удавалось прочесть въ ея глазахъ.
Но въ противоположность многимъ другимъ, онъ и въ счастьи не забывалъ
своихъ несчастныхъ ближнихъ. "Богъ осуществилъ мою завeтную мечту," сказалъ
онъ какъ-то, "исполнилось въ 70 жизни то, что свeтлой точкой сверкало передо
мной съ самаго дeтства: Онъ даровалъ мнe прекраснeйшее существо въ мiрe. И
мнe теперь хочется, чтобы отблескъ этого счастья озарилъ и другихъ, --
поскольку это, конечно, въ моихъ слабыхъ силахъ." -- -- --
Поэтому-то онъ и принялъ горячее участiе въ судьбe одного бeднаго
студента и началъ заботиться о немъ, какъ о собственномъ сынe. Онъ
руководился при этомъ, навeрное, мыслью о томъ, чeмъ могла бы быть для него
самого такая поддержка, если бы кто-нибудь въ тяжелые дни его молодости такъ
же искренне протянулъ ему руку. Но, какъ всегда на этомъ свeтe, поступки,
кажущiеся человeку благородными и возвышенными, влекутъ за собою точно такiя
же послeдствiя, какъ и дeйствiя, достойныя самаго безпощаднаго порицанiя, --
ибо мы не умeемъ различать между тeмъ, въ чемъ заложено ядовитое сeмя, и
тeмъ, что рождаетъ добро. -- Такъ и тутъ доброе дeло доктора Гульберта
принесло ему жесточайшее горе.
Молодая женщина воспылала вскорe тайной любовью къ студенту, и
безпощадной судьбe было угодно, чтобы Гульбертъ, вернувшись однажды
неожиданно домой съ букетомъ розъ для своей возлюбленной имянинницы, засталъ
ее въ объятiяхъ того, кого онъ все время осыпалъ благодeянiями.
Говорятъ, что голубой василекъ можетъ навсегда утратить свой цвeтъ,
если на него вдругъ упадетъ тусклый, сeрный отблескъ молнiи, возвeщающей
градъ. Такъ и душа этого человeка навeки ослeпла въ тотъ день, когда
вдребезги 71 разбилось все его счастье. Еще въ тотъ же вечеръ онъ -- до сихъ
поръ не знавшiй ни въ чемъ неумeренности -- просидeлъ до утра здeсь, у
Лойзичека, и напился до потери сознанiя. И этотъ Лойзичекъ сталъ для него
убeжищемъ, -- на весь остатокъ его разрушенной жизни. Лeтомъ онъ ночевалъ
гдe-нибудь на стройкe, а зимой здeсь на деревянныхъ скамейкахъ.
Званiя профессора и доктора правъ его не лишили. Ни у кого не хватало
рeшимости ставить въ укоръ ему, еще недавно столь извeстному ученому, его
неприличное поведенiе.
Мало-помалу вокругъ него собрались всe подонки еврейскаго квартала, и
подъ его руководствомъ образовалось то своеобразное общество, которое и до
сихъ поръ еще носитъ названiе "батальона".
Обширныя юридическiя познанiя доктора Гульберта стали оплотомъ для
всeхъ тeхъ, за кeмъ неусыпно слeдила полицiя. Когда какой-нибудь только что
выпущенный изъ тюрьмы арестантъ умиралъ съ голоду, докторъ Гульбертъ
высылалъ его голымъ въ центръ города, -- и властямъ не оставалось ничего,
какъ дать ему платье. Когда бездомную проститутку высылали изъ города, ее
тотчасъ же выдавали замужъ за какого-нибудь оборванца, приписаннаго къ
опредeленному округу, и тeмъ самымъ давали ей право жительства.
Сотни такихъ выходовъ зналъ докторъ Гульбертъ, и по отношенiю къ его
совeтамъ полицiя всегда бывала безсильна. Все, что "зарабатывали" эти
отщепенцы человeческаго общества, они добросовeстно, до послeдняго гроша
отдавали въ общую кассу, откуда и черпались затeмъ необходимыя 72 для общаго
ихъ пропитанiя средства. Ни разу никто не посмeлъ чего-нибудь утаить. Можетъ
быть, именно вслeдствiи этой желeзной дисциплины и появилось названiе
'батальонъ'.
Каждое первое декабря, въ годовщину несчастья, разразившагося надъ
докторомъ Гульбертомъ, у Лойзичека справлялось оригинальное торжество. Въ
эту ночь собиралась здeсь цeлая толпа нищихъ, бродягъ, проститутокъ и
сутенеровъ, пьяницъ и тряпичниковъ. Воцарялась мертвая тишина, какъ во время
богослуженiя. Докторъ Гульбертъ стоялъ всегда тамъ, гдe сейчасъ сидятъ
музыканты, какъ разъ подъ портретомъ его величества императора. Онъ
разсказывалъ имъ исторiю своей жизни: -- какъ постепенно онъ выдвинулся,
какъ получилъ званiе доктора и въ концe концовъ сталъ rector magnificus.
Когда же онъ доходилъ до того мeста, какъ онъ съ букетомъ цвeтовъ вошелъ въ
комнату къ своей молодой женe -- въ день ея рожденiя и какъ разъ въ
годовщину того дня, когда онъ сдeлалъ ей предложенiе и она стала его
невeстой, -- ему всякiй разъ измeнялъ голосъ и онъ съ рыданiями опускался на
стулъ. Очень часто тогда какая-нибудь проститутка тайкомъ, стыдливо, какъ бы
кто не замeтилъ, клала ему въ руку полузавядшiй цвeтокъ.
Слушатели долго еще хранили молчанiе. Слезъ у этихъ людей не увидишь.
Но всe они стояли, опустивъ взгляды, и неувeренно перебирали пальцами.
Однажды утромъ доктора Гульберта нашли мертвымъ на скамейкe на
набережной Молдавы. Говорятъ, онъ замерзъ. 73
Я и сейчасъ еще помню хорошо его похороны. 'Батальонъ' лeзъ изъ кожи
вонъ, лишь бы только обставить ихъ какъ можно болeе торжественно.
Впереди въ полномъ парадe шествовалъ педель университета, держа въ
рукахъ пурпуровую подушку съ золотой цeпью, -- а сейчасъ же вслeдъ за
катафалкомъ -- -- сомкнутымъ строемъ весь 'батальонъ' -- босой, грязный, въ
лохмотьяхъ и отрепьяхъ. Многiе продали все, что у нихъ было и обмотали голое
тeло клочками газетной бумаги.
Такъ воздали они ему послeднiя почести.
На могилe его, на городскомъ кладбищe, стоитъ бeлый камень. На немъ
высeчены три фигуры: распятый Спаситель между двумя разбойниками. Этотъ
камень пожертвованъ неизвeстнымъ лицомъ. Говорятъ, что его поставила жена
Гульберта. -- -- --
Ученый оставилъ послe себя завeщанiе. Согласно ему, каждый членъ
батальона ежедневно получаетъ безплатно у Лойзичека тарелку супа. Потому-то
здeсь висятъ на цeпочкахъ ложки и выдолблены въ столахъ впадины вмeсто
тарелокъ. Въ 12 часовъ появляется служанка и большимъ, оловяннымъ насосомъ
наливаетъ въ нихъ супъ. Если же кто-нибудь не можетъ доказать, что онъ
принадлежитъ къ 'батальону' -- она тeмъ же насосомъ вытягиваетъ супъ
обратно."
-- -- -- -- -- --
Какой-то шумъ въ комнатe заставилъ меня очнуться изъ летаргiи. Въ моемъ
сознанiи звучали еще послeднiя слова Цвака. Я еще видeлъ, какъ онъ
жестикулировалъ, стараясь изобразить дeйствiе насоса, -- но потомъ
происшествiя, разыгравшiяся въ кабачкe вокругъ насъ, 74 пронеслись передъ
моими глазами настолько быстро, автоматично и все же съ такой призрачной
ясностью, что я минутами совершенно забывалъ о себe самомъ и казался себe
только колесикомъ въ живомъ часовомъ механизмe.
Комната превратилась въ сплошной человeческiй муравейникъ. Наверху на
эстрадe -- шикарные господа въ черныхъ фракахъ. Съ бeлыми манжетами и
сверкающими перстнями. Драгунскiй мундиръ съ шнурами ротмистра. На заднемъ
планe дамская шляпа съ страусовымъ перомъ цвeта свeжей лососины.
Сквозь столбики барьера глядeло искаженное лицо Лойзы. Я замeтилъ, что
онъ едва держался на ногахъ. Яромиръ былъ тоже тутъ и тоже пристально
смотрeлъ вверхъ, стоя спиной вплотную къ стeнe, какъ будто его прижала къ
ней чья-то невидимая рука.
Пары вдругъ перестали танцовать; очевидно, хозяинъ что-то имъ крикнулъ
и испугалъ ихъ. Музыка играла еще, но уже тихо, -- какъ будто стeсняясь.
Звуки дрожали, -- это ясно чувствовалось. А на лицe у хозяина было все-таки
выраженiе злобной, торжествующей радости.
-- -- -- Въ дверяхъ появляется вдругъ полицейскiй коммиссаръ въ формe.
Онъ протягиваетъ руки, чтобы не выпускать никого. Позади него другой
полицейскiй.
"Такъ тутъ все-таки танцы? Несмотря на запретъ Закрыть этотъ вертепъ.
Хозяинъ, за мной! И всe, кто здeсь, немедленно, въ управленiе участка!"
Его слова звучатъ, какъ команда.
Коренастый парень молчитъ, но лукавая улыбка не сходитъ у него съ устъ.
75
Она только словно застыла.
Гармоника запнулась и еле посвистываетъ.
Арфа тоже пришла въ унынiе.
Всe лица вдругъ поворачиваются и съ упованiемъ смотрятъ наверхъ на
эстраду.
Оттуда небрежно спускается изящная фигура, вся въ черномъ, и медленно
идетъ къ комиссару.
Глаза полицейскаго пристально смотрятъ на приближающiеся черные лаковые
ботинки.
Господинъ остановился невдалекe отъ чиновника и скучающимъ взглядомъ
смeрилъ его съ ногъ до головы.
Двое другихъ господъ наверху на эстрадe перегнулись черезъ барьеръ и
заглушаютъ свой смeхъ сeрыми шелковыми носовыми платками.
Драгунскiй ротмистръ вставляетъ въ глазъ вмeсто монокля золотую монету
и сплевываетъ окурокъ на голову дeвушки внизу у барьера.
Полицейскiй комиссаръ измeнился въ лицe и все время смущенно
разглядываетъ жемчужную запонку на груди у аристократа.
Онъ не въ силахъ вынести безразличнаго, тусклаго взгляда этого гладко
выбритаго, неподвижнаго лица съ крючковатымъ носомъ.
Оно выводитъ его изъ равновeсiя. Подавляетъ.
Мертвая тишина въ кабачкe становится нестерпимой.
"Вы помните, -- въ готическихъ церквахъ на каменныхъ гробахъ лежатъ
статуи рыцарей со сложенными руками. Не правда ли, онъ похожъ на такую
статую?" говоритъ шопотомъ художникъ Фрисландеръ, указывая взглядомъ на
молодого аристократа.
Тотъ, наконецъ, прерываетъ молчанiе: 76
"Ну -- -- ну!" -- -- -- онъ подражаетъ голосу хозяина. "Вотъ это гости,
я понимаю!" Въ кабачкe раздается такой взрывъ хохота, что дребезжатъ всe
стаканы. Бродяги и сутенеры хватаются отъ смeха за животы. Кто-то бросаетъ
бутылку объ стeну, и она разбивается вдребезги. Дюжiй хозяинъ шепчетъ намъ
почтительно: "Его свeтлость князь Ферри Атенштедтъ."
Князь протянулъ комиссару визитную карточку. Несчастный читаетъ ее,
сгибается въ три погибели и расшаркивается.
Вновь воцаряется тишина. Всe затаили дыханiе, желая услышать, что
будетъ дальше.
Князь говоритъ:
"Собравшiеся здeсь дамы и господа -- -- гмъ -- -- мои милые гости." Его
свeтлость небрежнымъ жестомъ указываетъ на толпу, -- "можетъ быть, вамъ
угодно, господинъ комиссаръ, -- -- гмъ -- -- чтобъ я васъ представилъ?"
Съ вынужденной улыбкой комиссаръ качаетъ головой, бормочетъ смущенно
что-то о "служебныхъ обязанностяхъ" и рeшается вымолвить, наконецъ: "Я вижу,
конечно, что здeсь полный порядокъ."
Тутъ появляется на сцену драгунскiй ротмистръ. Онъ направляется въ
уголъ къ дамской шляпe съ страусовымъ перомъ и, къ величайшему удовольствiю
всей своей компанiи, насильно вытаскиваетъ въ залъ Розину.
Она совершенно пьяна, не стоитъ на ногахъ. Глаза у нея закрыты.
Огромная, дорогая шляпа съeхала на бокъ. Кромe розовыхъ длинныхъ чулокъ и
мужского фрака, надeтаго прямо на голое тeло, на ней нeтъ ничего. 77
Знакъ музыкантамъ. Они начинаютъ бeшенымъ темпомъ:
-- -- -- Ри-ти-титъ -- ри-ти-титъ -- -- --
Музыка заглушила сдавленный стонъ, который вырвался у стоявшаго у стeны
глухонeмого Яромира, когда онъ увидeлъ Розину.
Мы рeшаемъ уйти.
Цвакъ зоветъ кельнершу.
Но за шумомъ его словъ, конечно, не слышно.
Картины мелькаютъ передо мной, какъ въ чаду опiума.
Ротмистръ обнялъ полуобнаженную Розину и медленно кружится съ ней въ
тактъ музыкe.
Толпа почтительно уступаетъ имъ мeсто.
Со скамеекъ слышится: "Лойзичекъ! Лойзичекъ!" -- шеи вытягиваются, и къ
танцующей парe присоединяется другая, еще болeе странная. Какой-то молодой
парень съ женственнымъ лицомъ, въ розовомъ трико, съ длинными бeлокурыми
кудрями до плечъ, съ накрашенными, какъ у проститутки, губами и щеками, --
кокетливо опустивъ глаза, томно прижимается къ груди князя Атенштедта.
Арфа играетъ сладостный вальсъ.
Безумное отвращенiе къ жизни сжимаетъ мнe горло.
Съ ужасомъ ищу я глазами дверь: тамъ стоитъ комиссаръ, отвернувшись,
чтобы ничего не видeть, и торопливо шепчется съ полицейскимъ. Тотъ кладетъ
что-то въ карманъ. Слышится звукъ ручныхъ "браслетовъ".
Оба смотрятъ внимательно на рябого Лойзу, -- тотъ сперва старается
спрятаться, но потомъ стоитъ, точно парализованный, -- съ поблeднeвшимъ и
искаженнымъ отъ страха лицомъ. 78
Въ моей памяти вдругъ мелькаетъ, и тотчасъ же вновь исчезаетъ картина,
которую я видeлъ за часъ до того: Прокопъ стоитъ, нагнувшись, надъ рeшеткою
водостока -- -- прислушивается -- -- а изъ подъ земли доносятся предсмертные
вопли.
Мнe хочется крикнуть, но я не могу. Чьи-то холодные пальцы
просовываются ко мнe въ ротъ, пригибаютъ языкъ книзу, къ переднимъ зубамъ,
-- языкъ, точно клубокъ, заполняетъ мнe глотку, и я не могу вымолвить ни
слова.
Пальцевъ я не вижу, -- я знаю, что ихъ увидeть нельзя, -- а все-таки
чувствую ихъ, какъ нeчто реальное.
Моему сознанiю ясно: это пальцы той самой руки, которая въ моей комнатe
на Ганпасгассе протянула мнe книгу "Иббуръ".
"Воды, воды!" кричитъ Цвакъ подлe меня. Они держатъ мнe голову и
освeщаютъ свeчкой зрачки.
"Отнести на квартиру, послать за врачемъ, -- архиварiусъ Гиллель
знаетъ, что дeлать -- прямо къ нему!" шепчутся они между собой.
Какъ трупъ, я лежу на носилкахъ. Прокопъ и Фрисландеръ уносятъ меня. 79
--------
БОДРСТВОВАНIЕ.
Цвакъ побeжалъ впередъ по лeстницe, и я слышалъ, какъ Мирiамъ, дочь
архиварiуса Гиллеля, стала его тревожно разспрашивать и какъ онъ ее
успокаивалъ.
Я не старался прислушиваться, о чемъ они говорили, и скорeе догадался,
чeмъ понялъ изъ ихъ словъ, что Цвакъ разсказывалъ, какъ мнe стало дурно, --
они просятъ оказать мнe первую помощь и прежде всего привести меня въ
чувство.
Я все еще не могъ шевельнуться, -- все еще незримые пальцы сжимали мнe
языкъ. Но мысли мои текли ясно и твердо, и чувства ужаса я уже не
испытывалъ. Я зналъ хорошо, гдe я и что со мной происходитъ, -- мнe не
казалось даже страннымъ, что меня принесли наверхъ, какъ покойника,
поставили вмeстe съ носилками въ комнату Шмаи Гиллеля и -- оставили потомъ
одного.
Мною овладeло чувство довольства и покоя, все равно какъ при
возвращенiи домой послe долгаго путешествiя.
Въ комнатe было темно; крестовидныя рамы оконъ вырисовывались
расплывчатыми контурами въ туманe, наполнявшемъ улицу своимъ невeрнымъ,
матовымъ отблескомъ.
Мнe казалось все совершенно естественнымъ.
Я не удивился ни тому, что Гиллель вошелъ въ 80 комнату съ еврейскимъ
семисвeчнымъ канделябромъ, ни тому, что онъ спокойно поздоровался со мной,
какъ съ человeкомъ, прихода котораго онъ ожидалъ.
То, на что я съ тeхъ поръ, какъ живу въ этомъ домe, ни разу не обратилъ
вниманiя, -- хотя встрeчался съ Гиллелемъ раза три-четыре въ недeлю на
лeстницe, -- то сегодня бросилось мнe сразу въ глаза, когда онъ прошелся
нeсколько разъ по комнатe, переставилъ на коммодe кое-какiя вещи и,
наконецъ, зажегъ еще и второй, такой же семисвeчный канделябръ.
Мнe бросилась въ глаза и поразила строгая пропорцiональность его тeла и
узкая, красивая форма лица съ благородными очертанiями лба.
Разглядeвъ его при свeтe свeчей, я увидeлъ, что онъ не старше меня: ему
самое большее 45 лeтъ.
"Ты пришелъ на нeсколько минутъ раньше, чeмъ я думалъ," проговорилъ онъ
немного спустя. "Я не успeлъ зажечь свeчи." -- Онъ показалъ рукой на
канделябры, подошелъ къ носилкамъ и устремилъ свои темные глаза въ глубокихъ
впадинахъ на кого-то, кто стоялъ, повидимому, у моего изголовiя и кого я
видeть не могъ. Онъ шевельнулъ губами и беззвучно произнесъ еще какую-то
фразу.
Незримыя пальцы тотчасъ же освободили мой языкъ, и столбнякъ сразу
прошелъ. Я приподнялся и обернулся: въ комнатe никого, кромe меня и Шмаи
Гиллеля, не было.
Значитъ, -- и обращенiе на "ты" и заявленiе, что онъ меня ждалъ --
относились именно ко мнe!? 81
Но гораздо болeе страннымъ показалось мнe то, что я былъ совершенно не
въ состоянiи хоть сколько-нибудь удивиться всему этому.
Гиллель, повидимому, отгадалъ мои мысли -- ласково улыбнувшись, онъ
помогъ мнe подняться съ носилокъ и, указавъ рукой на кресло, сказалъ:
"Ну, конечно же, въ этомъ нeтъ ничего удивительнаго. Страшны для
человeка только призраки; жизнь колетъ и жжетъ, какъ власяница, солнечные же
лучи духовнаго мiра даютъ намъ свeтъ и тепло."
Я молчалъ: я не зналъ, что отвeтить ему. Но онъ и не ждалъ, повидимому,
отвeта, -- сeлъ напротивъ меня и продолжалъ спокойно: "Если бы серебряное
зеркало могло чувствовать, оно ощущало бы боль только при его полировкe.
Ставъ же блестящимъ и гладкимъ, оно безъ всякихъ мукъ и страданiй отражаетъ
все, что находится передъ нимъ."
"Благо человeку," тихо добавилъ онъ, "который можетъ сказать о себe: я
достаточно отшлифованъ." -- На минуту онъ погрузился въ раздумiе; потомъ
прошепталъ по еврейски: "Lichuosècho Kiwisi Adoschem." Еще немного -- и
снова послышался его отчетливый голосъ:
"Ты пришелъ ко мнe въ глубокомъ снe, и я тебя разбудилъ. Въ псалмe
Давида поется:
"И сказалъ я себe самому -- теперь я начну: десница Господня сотворила
преображенiе сiе."
Вставая съ своею ложа, люди думаютъ, что они очнулись отъ сна. Они не
понимаютъ того, что становятся жертвами своихъ чувствъ и впадаютъ въ сонъ,
еще болeе глубокiй, чeмъ тотъ, который оставилъ ихъ только что. Есть одно
лишь истинное 82 бодрствованiе, -- это то, къ которому ты близокъ сейчасъ.
Но скажи людямъ объ этомъ, и они отвeтятъ тебe, что ты боленъ. Понять тебя
они не способны. И потому говорить съ ними объ этомъ -- и жестоко, и
безполезно.
"Они идутъ безконечнымъ потокомъ,
И объяты будто бы сномъ,
Все равно, какъ былинка, которая скоро увянетъ --
Ее сорвутъ вечеромъ, и она скоро засохнетъ".
-- -- -- -- -- --
"Кто былъ незнакомецъ, который пришелъ ко мнe и далъ мнe книгу Иббуръ?
На яву или во снe я видeлъ его?" хотeлъ я спросить. Но Гиллель уже отвeтилъ,
пока я старался подыскать слова къ своимъ мыслямъ:
"Допусти, что приходившiй къ тебe человeкъ, котораго ты называешь
Големомъ, означаетъ пробужденiе мертвыхъ при помощи сокровеннeйшей жизни
духа. Каждая вещь на землe -- не что иное, какъ вeчный символъ, облеченный
прахомъ!
Какъ ты мыслишь глазами? Ты мыслишь ими всякую форму, которую видишь.
Все, ставшее формой, было прежде призракомъ."
Я чувствовалъ, какъ понятiя, до сихъ поръ неподвижно застывшiя въ моемъ
мозгу, срывались, точно корабли, съ якорей и безъ руля устремлялись въ
безбрежное море.
Гиллель продолжалъ невозмутимо:
"Кто разъ пробудился, тотъ умереть ужъ не можетъ. Сонъ и смерть
равнозначущи."
"-- -- умереть ужъ не можетъ?" -- мной овладeла неясная скорбь. 83
"Двe тропы вьются одна подлe другой: путь жизни и путь смерти. Ты взялъ
книгу Иббуръ и прочиталъ ее. И душа твоя зачала отъ духа жизни," услышалъ я
его голосъ.
"Гиллель, Гиллель, дай мнe пойти по пути, по которому идутъ всe люди,
-- по пути смерти!" неистово кричало все мое существо.
Лицо Шмаи Гиллеля застыло и стало серьезнымъ:
"Люди не идутъ ни по какому пути: ни по пути жизни, ни по пути смерти.
Ихъ несетъ, точно вeтромъ мякину. Въ Талмудe сказано: "Прежде чeмъ создать
мiръ, Господь показалъ своимъ творенiямъ зеркало. Они увидeли въ немъ
душевныя муки бытiя и тe наслажденiя, которыя слeдуютъ за этими муками. И
одни приняли на себя муки. Другiе отказались, и этихъ Господь вычеркнулъ изъ
книги живыхъ." А ты идешь по пути, ты избралъ его добровольно, хотя и самъ
не сознаешь теперь этого: ты призванъ самимъ собою. Не скорби: постепенно
вмeстe съ знанiемъ придетъ и воспоминанiе. Знанiе и воспоминанiе -- одно и
то же."
Участливый, дружескiй тонъ, которымъ Гиллель закончилъ свою рeчь,
вернулъ мнe спокойствiе, и я почувствовалъ себя въ безопасности, какъ
больное дитя, сознающее, что подлe него любящiй отецъ.
Я поднялъ глаза и увидeлъ, что комната вдругъ наполнилась людьми. Они
стояли вокругъ насъ: одни были въ бeлыхъ саванахъ, какiе прежде носили
раввины, другiе въ треугольныхъ шляпахъ съ серебряными пряжками на
башмакахъ. -- -- Но Гиллель провелъ рукой по моимъ глазамъ -- и комната
вновь опустeла. 84
Онъ проводилъ меня до двери и далъ мнe съ собой зажженную свeчу, чтобы
я могъ посвeтить себe до своей комнаты. -- -- --
-- -- -- -- -- --
Я легъ въ постель и старался заснуть, но сна не было. Мной овладeло
странное состоянiе, -- не сонъ, не грезы и не бодрствованiе.
Свeчу я погасилъ. Но въ комнатe было все-таки настолько свeтло, что я
могъ различать всe предметы. Я чувствовалъ себя хорошо, -- я не испытывалъ
того мучительнаго безпокойства, которое обычно охватываетъ человeка въ
такомъ состоянiи.
Никогда еще въ жизни я не могъ такъ отчетливо и ясно мыслить, какъ
сейчасъ. Ритмъ здоровья пробeгалъ по нервамъ и располагалъ мои мысли
сомкнутымъ строемъ, точно армiю, ждущую только моихъ приказанiй.
Мнe стоило позвать ихъ, -- какъ они появлялись и дeлали все, что хотeлъ
я.
Я вспомнилъ о камеe, которую недавно попробовалъ вырeзать изъ
авентурита, но не сумeлъ: множество вкрапленныхъ въ камнe блестокъ не
укладывались въ очертанiя лица, которое мнe рисовалось; -- сейчасъ вдругъ я
догадался и зналъ уже точно, какъ вести мнe рeзецъ, чтобы справиться съ
строенiемъ камня.
Прежде -- рабъ цeлой вереницы фантастическихъ впечатлeнiй и призраковъ
-- я часто не зналъ: были то мысли или чувства, -- сейчасъ я сознавалъ себя
господиномъ и повелителемъ въ своемъ собственномъ царствe.
Математическiя задачи, которыя я лишь съ трудомъ разрeшалъ на бумагe, я
могъ теперь 85 легко рeшать сразу въ умe. И все потому, что во мнe
пробудилась новая способность видeть и запоминать то, что какъ разъ было мнe
нужно: цифры, формы, предметы и краски. А когда передо мной вставали
вопросы, для разрeшенiя которыхъ этихъ средствъ не хватало: философскiя и
другiя проблемы, -- то вмeсто внутренняго зрeнiя выступалъ слухъ -- и я ясно
различалъ голосъ Шмаи Гиллеля.
Чудесныя откровенiя стали доступны мнe. То, что тысячи разъ я
безучастно пропускалъ мимо ушей, предстало сейчасъ передо мной, исполненное
великой цeнности. Что я прежде училъ "наизусть", то сейчасъ я "усваивалъ"
сразу, какъ свое "достоянiе". Передо мной раскрылись невeдомыя мнe доселe
тайны словообразованiя.
"Высокiе" идеалы человeчества, которые съ чванной физiономiей и грудью,
увeшанной орденами, еще такъ недавно смотрeли на меня свысока, -- униженно
снимали теперь маску и извинялись: они сами вeдь только нищiе, но въ то же
время все же и средства -- -- для еще болeе наглаго надувательства.
Быть можетъ, мнe снится все это? И я вовсе не разговаривалъ съ
Гиллелемъ?
Я ухватился за кресло подлe постели.
Нeтъ: тамъ была свeча, которую далъ мнe съ собой Шмая. Счастливый, какъ
маленькiй мальчикъ въ сочельникъ, убeдившiйся въ томъ, что его чудесный
рождественскiй подарокъ все еще подлe него, -- я закутался опять въ одeяло.
И какъ ищейка, я устремился опять въ чащу духовныхъ загадокъ, которыя
меня окружали кольцомъ. 86
Прежде всего я постарался вернуться къ тому моменту своей жизни, о
которомъ у меня сохранились еще воспоминанiя. Только оттуда -- казалось мнe
-- я сумeю окинуть взглядомъ и тотъ перiодъ жизни, который по странной волe
судьбы былъ окутанъ для меня непроницаемымъ мракомъ.
Но какъ ни напрягалъ я всe свои силы, я не могъ себя представить иначе,
какъ стоящимъ на уныломъ дворe нашего дома и смотрящимъ черезъ арку воротъ
на лавку старьевщика Аарона Вассертрума, -- какъ будто цeлый вeкъ я
занимался вырeзанiемъ камей въ этомъ домe, былъ всегда одинаково старъ и
никогда не зналъ ни дeтства, ни молодости.
Я хотeлъ было уже отказаться отъ своей безнадежной попытки проникнуть
въ закрытые для меня тайники прошлаго, какъ вдругъ съ поразительной ясностью
понялъ, что хотя въ моей памяти широкая дорога событiй и фактовъ и приводитъ
всегда все къ одной и той же аркe воротъ, -- тeмъ не менeе существуетъ
множество крохотныхъ узкихъ тропинокъ, которыя, навeрное, все время вились
вдоль этой дороги и на которыя я до сихъ поръ не обращалъ вниманiя. Я
услышалъ внутреннiй голосъ: "Откуда у тебя знанiя, которыя даютъ тебe
возможность влачить существованiе? Кто научилъ тебя вырeзать камеи и
рисовать? Читать, писать, говорить, eсть, ходить, дышать, мыслить и
чувствовать?"
Тотчасъ же послeдовалъ я совeту этого голоса. И систематически
углубился въ свою прежнюю жизнь.
Я началъ мыслить въ послeдовательномъ, но обратномъ порядкe: что было
тогда-то, что 87 предшествовало этому, что было еще раньше и такъ далeе?
И снова достигъ я все той-же арки широкихъ воротъ -- -- ну, вотъ
теперь! Да, да, теперь! Прыжокъ въ пустоту, и я перескочу черезъ бездну,
отдeляющую меня отъ забытаго прошлаго, -- но тутъ вдругъ передо мной
предстала картина, которую я упустилъ при обратномъ движенiи своихъ мыслей:
Шмая Гиллель провелъ рукой по моимъ глазамъ, -- такъ же, какъ онъ это
сдeлалъ недавно у себя въ комнатe.
И снова исчезло все. Исчезло даже желанiе продолжать думать.
Осталось только одно: я понялъ теперь, что рядъ жизненныхъ фактовъ не
что иное какъ тупикъ, какимъ бы широкимъ и легко доступнымъ онъ намъ ни
казался. Въ утраченную родину ведутъ лишь узкiя, скрытыя гдe-то ступени.
Разгадка конечныхъ тайнъ не въ отвратительныхъ шрамахъ, которые оставляетъ
по себe грубый рeзецъ внeшней жизни, а въ томъ, что тонкимъ, едва замeтнымъ
штрихомъ остается на нашемъ тeлe.
Такъ же, какъ могъ я вернуться къ днямъ своей юности, если бы сталъ
перебирать алфавитъ въ обратномъ порядкe отъ омеги до альфы, стараясь дойти
до того момента, когда я началъ учиться, -- такъ могъ бы проникнуть я и въ
тe дали, что лежатъ по ту сторону всякаго мышленiя.
Огромное бремя работы, цeлый земной шаръ придавилъ мои плечи. Геркулесъ
тоже одно время носилъ на себe небесный сводъ, -- пришло мнe на умъ, -- и
скрытый смыслъ легенды блеснулъ неожиданно предо мной. И какъ Геркулесъ
освободился лишь хитростью, попросивъ исполина 88 Атласа: "Позволь мнe
обвязать голову бичевой, чтобы отъ страшнаго бремени не треснулъ мой
черепъ," -- такъ и я -- можетъ быть -- найду какой-нибудь выходъ изъ тупика.
Я рeшилъ не довeряться слeпо руководительству своихъ мыслей. Легъ прямо
и закрылъ пальцами глаза и уши, чтобы не отвлекаться внeшнимъ чувствомъ и
заглушить всякую мысль.
Но воля моя сокрушилась о желeзный, неумолимый законъ. Каждую мысль я
могъ отогнать отъ себя только другой, такою же мыслью; не успeвала умереть
одна, какъ другая спeшила уже взгромоздиться на ея трупъ. Я искалъ убeжища
въ бурномъ потокe своей крови, -- но мысли гнались за мной по пятамъ. Я
прятался въ бiенiе своего сердца, но черезъ мгновенiе онe настигали меня и
тутъ.
Снова пришелъ мнe на помощь участливый голосъ Гиллеля. Онъ говорилъ:
"Оставайся на своемъ пути! Не давай себя увлечь колебанiямъ! Ключъ къ наукe
забвенья у тeхъ нашихъ братьевъ, что идутъ по пути смерти. Ты же зачалъ --
отъ духа жизни."
Передо мной предстала книга Иббуръ. Въ ней ярко горeли двe буквы: одна
-- исполинская женщина съ пульсомъ, могучимъ, какъ землетрясенье; другая --
въ безбрежной дали: гермафродитъ на перламутровомъ тронe, въ коронe изъ
краснаго дерева.
И въ третiй разъ рука Шмаи Гиллеля скользнула по моимъ глазамъ. Я
заснулъ.
-- -- -- -- -- --
89
--------
СНEГЪ.
"Дорогой и многоуважаемый мейстеръ Пернатъ!
Страшно тороплюсь и въ величайшемъ страхe пишу Вамъ это письмо.
Пожалуйста, -- уничтожьте его, какъ только прочтете, -- или, еще лучше,
верните его мнe вмeстe съ конвертомъ. -- Иначе я не буду покойна.
Не говорите никому, что я Вамъ писала. Не говорите и о томъ, куда Вы
сегодня пойдете!
Ваше открытое, доброе лицо внушило мнe такое довeрiе къ Вамъ въ 'ту
минуту' -- (изъ этого намека на событiе, свидeтелемъ котораго Вы были, Вы
догадаетесь, кто Вамъ пишетъ, -- я боюсь подписать свое имя), -- и кромe
того еще съ дeтства я помню Вашего покойнаго отца, -- все это заставляетъ
меня обратиться къ Вамъ, -- можетъ быть, къ единственному человeку, который
еще способенъ помочь мнe.
Умоляю Васъ притти сегодня въ 5 часовъ вечера въ соборъ на Градчинe.
Ваша знакомая."
-- -- -- -- -- --
Больше четверти часа сидeлъ я съ этимъ письмомъ въ рукахъ. Странное,
благоговeйное настроенiе, владeвшее мною со вчерашняго вечера, въ одно
мгновенiе исчезло, -- разсeялось отъ свeжаго дуновенiя новаго реальнаго дня.
Съ 90 улыбкой, таящей въ себe столько возможностей, идетъ ко мнe юное
существо, -- дитя новой весны. Душа человeка ищетъ у меня помощи. -- У меня!
Какъ сразу преобразилась вся моя комната! Старинный, рeзной шкафъ сталъ
сразу привeтливымъ, а четыре кресла превратились вдругъ въ старичковъ, мирно
сидящихъ вокругъ стола за партiей тарока.
Мое время сразу наполнилось содержанiемъ, -- стало богатымъ и
интереснымъ.
Неужели же засохшее дерево сумeетъ дать еще плодъ?
Я почувствовалъ, какъ меня пронизали живыя силы, спавшiя до сихъ поръ
во мнe, -- скрытыя глубоко въ тайникахъ души, загроможденныя
повседневностью, -- точно забилъ родникъ изъ-подъ льда, которымъ его сковало
зимой.
Держа письмо въ рукахъ, я былъ убeжденъ, что окажу эту помощь, --
окажу, чего бы мнe это ни стоило. Эту увeренность вселяло въ меня ликованiе
всего моего существа.
Снова и снова перечитывалъ я эти строки: "и кромe того еще съ дeтства я
помню Вашего покойнаго отца -- -- --"; -- у меня захватило дыханiе. Развe
это не обeтованiе: "Еще сегодня ты войдешь со мной въ рай?" Рука,
простирающаяся ко мнe за помощью, сама преподноситъ мнe даръ: воспоминанiе о
прошломъ, котораго я такъ жажду, -- она раскроетъ мнe тайну, поможетъ
поднять завeсу, скрывающую отъ меня мое прошлое.
"Вашъ покойный отецъ" -- --, какъ странно звучатъ эти слова, когда я
ихъ повторяю! -- Отецъ! -- На мгновенiе предстало передо мной 91 усталое
лицо старика, сидящаго тутъ же на креслe, -- чужое, совершенно чужое и все
же страшно знакомое, -- но потомъ вдругъ глаза мои снова прозрeли, и бiенiе
сердца вернуло меня опять къ реальной дeйствительности.
Испуганно вскочилъ я: не опоздалъ ли? Посмотрeлъ на часы, -- нeтъ,
слава Богу, еще только половина пятаго.
Я зашелъ за перегородку, надeлъ пальто и шляпу и началъ спускаться по
лeстницe. Что мнe сегодня до зловeщаго шопота этихъ темныхъ угловъ, до
злобныхъ, черствыхъ и завистливыхъ мыслей, что ползутъ постоянно изъ нихъ:
"Мы не пустимъ тебя -- ты нашъ, -- мы не хотимъ, чтобъ ты радовался, --
здeсь, въ этомъ домe, радости быть не должно!"
Тонкая ядовитая пыль, что подымается изъ всeхъ этихъ угловъ и
закоулковъ и всегда давитъ мнe грудь, разсeивается сегодня отъ моего живого
дыханiя.
На мгновенiе я остановился передъ дверью Гиллеля.
Войти?
Но меня удержалъ тайный страхъ. У меня было сегодня совсeмъ особое
чувство, -- сегодня я не имeю права, не долженъ туда заходить. Рука жизни
влекла меня неудержимо впередъ, -- скорeе изъ дома. -- -- --
Улица была бeлой отъ снeга.
Мнe кажется, многiе со мною здоровались. Я не помню, отвeчалъ ли я имъ.
Я все время нащупывалъ грудь, тутъ ли еще это письмо:
Отъ него какъ будто исходило тепло. --
-- -- -- -- -- --
92
Я прошелъ по аллеe мимо фонтана, на причудливой рeшеткe котораго
повисли ледяныя сосульки, и дальше черезъ каменный мостъ съ изваянiями
святыхъ и большой статуей Iоанна Непомука.
Внизу о быки моста яростно бились воды рeки.
Какъ въ полуснe, скользнулъ мой взглядъ по каменной нишe святой
Луитгарды, -- по занесеннымъ снeгомъ вeкамъ кающейся грeшницы, по цeпямъ на
ея воздeтыхъ въ молитвe рукахъ.
Меня поглощали высокiя арки воротъ, мимо меня медленно скользили дворцы
съ горделивыми, рeзными порталами, гдe львиныя головы держали въ зубахъ
мeдныя кольца.
Здeсь тоже повсюду снeгъ, снeгъ. Мягкiй и бeлый, какъ шкура огромнаго
бeлаго медвeдя.
Высокiя, горделивыя окна съ оледенeвшими, занесенными снeгомъ
карнизами, безучастно смотрeли на тучи.
Я удивлялся, почему столько птицъ летeло по небу.
Подымаясь по безчисленнымъ гранитнымъ ступенямъ на Градчину -- каждая
ступень была шириной въ четыре человeческихъ тeла, -- я забывалъ постепенно,
что позади меня остался большой городъ съ его крышами и балконами.
-- -- -- -- -- --
Уже спустились сумерки, когда я пришелъ на пустынную площадь, посрединe
которой возвышался соборъ.
Откуда-то издалека слышались въ вечерней тиши нeжные, затерянные звуки
гармонiума. Точно скорбныя слезы лились они здeсь, въ одиночествe. 93
За мной затворились церковныя двери, -- я услышалъ точно вздохъ ихъ
мягкой обивки. Вокругъ меня была тьма: только золотой алтарь сiялъ
недвижимымъ покоемъ въ зеленомъ и голубомъ отблескe угасавшаго свeта,
который проникалъ черезъ цвeтныя стекла оконъ. Красные стеклянные фонари
брызгали вокругъ тонкими искрами.
Блеклый ароматъ воска и фимiама.
Я опускаюсь на скамью. Въ этомъ царствe недвижимаго покоя моя кровь
какъ-то странно стихаетъ.
Соборъ полонъ жизнью безъ бiенiя сердца -- затаеннымъ терпeливымъ
ожиданiемъ.
Вeчнымъ сномъ покоятся серебряныя раки съ мощами.
Чу! -- Откуда-то издали еле слышно донесся до моего слуха глухой
конскiй топотъ -- -- онъ близился -- -- потомъ сразу смолкъ.
Еще немного -- и легкiй стукъ, какъ будто захлопнулась дверца кареты.
-- -- --
-- -- -- -- -- --
Ко мнe приблизилось шуршанiе шелковаго платья, -- плеча моего коснулась
нeжная узкая рука женщины.
"Прошу васъ -- пройдемте туда, за колонны. Я не въ силахъ здeсь, предъ
алтаремъ, говорить вамъ о томъ, что я должна вамъ сказать."
Возвышенные, благоговeйные образы стали вдругъ трезвой
дeйствительностью. Жизнь сразу захватила меня.
"Не знаю, какъ и благодарить васъ, мейстеръ Пернатъ, за то, что вы
изъ-за меня въ такую погоду пришли въ эту даль."
94
Я пробормоталъ въ отвeтъ что-то банальное.
"-- -- Но я не могла придумать мeста, гдe мы могли бы быть въ такой
безопасности, какъ здeсь. Сюда, въ соборъ, за нами, навeрное, никто не
послeдовалъ."
Я вынулъ изъ кармана письмо и протянулъ ей. Она была укутана въ
нарядную шубу, но я по голосу узналъ, что это та самая дама, которая въ
страхe предъ Вассертрумомъ вбeжала тогда въ мою комнату на Ганпасгассе. Меня
это нисколько не удивило, -- ни съ кeмъ другимъ я и не ожидалъ встрeтиться.
Мой взглядъ былъ устремленъ на нее, -- въ полумракe собора ея лицо
казалось блeднeе, чeмъ было, вeроятно, въ дeйствительности. Отъ красоты ея у
меня захватило дыханiе, -- я стоялъ, какъ завороженный. Мнe хотeлось упасть
передъ ней на колeни и цeловать ей ноги за то, что ей, именно ей я могу
помочь, что за помощью она обратилась ко мнe.
"Забудьте -- умоляю васъ -- хотя бы пока мы здeсь съ вами -- забудьте
тотъ случай, когда вы меня впервые увидeли," шопотомъ сказала она, "вeдь я
даже не знаю, какъ вы относитесь къ этимъ вещамъ -- --"
"Я ужъ старикъ, но никогда еще въ жизни я не считалъ себя вправe быть
судьей надъ своимъ ближнимъ," -- вотъ все, что я нашелся отвeтить.
"Благодарю васъ, мейстеръ Пернатъ," сказала она просто и ласково. "А
теперь выслушайте меня терпeливо, -- можетъ быть, вы сумeете помочь мнe въ
моемъ безпредeльномъ отчаянiи или, по крайней мeрe, что-нибудь посовeтуете,"
-- Я 95 чувствовалъ, какъ она вся трепещетъ отъ страха, какъ дрожитъ ея
голосъ. -- "Тогда -- въ ателье -- я съ ужасомъ вдругъ поняла, что это
чудовище за мною слeдитъ. -- Уже нeсколько мeсяцевъ я замeчала, что куда бы
я ни пошла -- одна ли, съ мужемъ, или съ ... съ докторомъ Савiоли, -- всюду
передо мной появлялось откуда-то страшное, преступное лицо этого старика.
Его косые глаза преслeдовали меня наяву и во снe. Я не знаю, почему онъ за
мною слeдитъ, но тeмъ ужаснeе меня мучитъ по ночамъ отчаянный страхъ: когда,
наконецъ, онъ накинетъ мнe петлю на шею?
Вначалe докторъ Савiоли меня успокаивалъ: что вообще можетъ сдeлать
такой жалкiй старьевщикъ, какъ этотъ Ааронъ Вассертрумъ, -- въ худшемъ
случаe онъ способенъ на ничтожный шантажъ или что-нибудь въ этомъ родe -- --
Но самъ онъ всегда почему-то блeднeлъ, когда произносилъ это имя. Я
чувствовала: докторъ Савiоли хочетъ меня успокоить, -- онъ отъ меня что-то
скрываетъ, -- что-то ужасное, что будетъ стоить жизни ему или мнe.
Впослeдствiи я узнала все-таки кое-что изъ того, что онъ отъ меня такъ
упорно скрывалъ: старьевщикъ нeсколько разъ приходилъ ночью къ нему на
квартиру. Я знаю, я чувствую всeми фибрами своего существа: происходитъ
что-то, что медленно стягивается вокругъ насъ, какъ петля веревки. -- Что
хочетъ отъ насъ это чудовище? Почему не можетъ отдeлаться отъ него докторъ
Савiоли? Нeтъ, нeтъ, я не въ силахъ быть больше безучастной. Я должна
что-нибудь предпринять, должна -- иначе я скоро сойду съ ума." 96
Я хотeлъ было ее успокоить, но она не дала мнe договорить до конца.
"За послeднiе дни этотъ страшный кошмаръ принялъ еще болeе реальныя
формы. Докторъ Савiоли неожиданно захворалъ, -- я его не вижу теперь, --
навeщать его я не могу, иначе моя любовь къ нему будетъ сейчасъ же раскрыта;
-- онъ лежитъ въ бреду, -- единственное, что удалось мнe узнать, это то, что
онъ бредитъ о какомъ то чудовищe съ разсeченной верхней губой, -- объ Ааронe
Вассертрумe!
Я знаю, какой смeлый человeкъ докторъ Савiоли, -- и вы можете
представить себe, какъ мучительно мнe сознавать, что онъ безсиленъ сейчасъ
бороться съ опасностью, которая и мнe самой рисуется пока только смутнымъ
кошмаромъ.
Вы скажете, что я малодушна, -- почему я открыто не признаюсь въ моей
любви къ доктору Савiоли, не брошу всего, если дeйствительно его такъ люблю:
все, богатство, честь, репутацiю, все, -- нeтъ, я не могу!" Она закричала, и
своды собора отвeтили ей гулкимъ эхо. "Я не могу. У меня вeдь ребенокъ, --
моя дорогая, маленькая, бeлокурая дeвочка! Я не въ силахъ принести въ жертву
ребенка! Неужели вы думаете, что мой мужъ отдастъ мнe ее? -- Мейстеръ
Пернатъ, вотъ возьмите все это," -- она въ отчаянiи раскрыла свой мeшочекъ,
-- онъ былъ до верху полонъ жемчужными нитками и драгоцeнностями, --
"отдайте все это злодeю; я знаю -- онъ алченъ -- пусть онъ беретъ все, что
есть у меня, но только пусть мнe оставитъ ребенка. -- Не правда ли, онъ
будетъ молчать? -- Говорите же что-нибудь, ради Бога скажите, что вы мнe
поможете!" 97
Съ величайшимъ трудомъ удалось мнe хоть немного успокоить несчастную и
убeдить ее по крайней мeрe сeсть на скамью.
Я говорилъ ей все, что мнe приходило на умъ. Отдeльныя, безсвязныя
фразы.
Мысли путались у меня въ головe, -- я самъ едва понималъ то, что
говорилъ ей, -- во мнe рождались фантастическiе мысли и планы, но тутъ же
вновь умирали.
Мой взглядъ разсeянно скользилъ по раскрашенной статуe монаха въ нишe
стeны. Я говорилъ не переставая. Мало-помалу черты статуи преобразились,
ряса превратилась въ потертое, тонкое пальто съ поднятымъ воротникомъ, -- и
я увидeлъ молодое лицо съ ввалившимися щеками и съ чахоточнымъ румянцемъ на
нихъ.
Я не успeлъ еще понять, что означалъ этотъ призракъ, какъ передо мной
была снова статуя монаха. Мой пульсъ бился бeшенымъ темпомъ. Несчастная
женщина склонилась надъ моею рукой и тихо плакала.
Я подeлился съ нею той силой, которая владeла мною съ момента полученiя
письма и теперь еще преисполняла все мое существо, -- и скоро замeтилъ, какъ
мало-помалу она успокоилась.
"Знаете, почему я обратилась именно къ вамъ, мейстеръ Пернатъ?" начала
она снова послe продолжительнаго молчанiя. "Изъ-за тeхъ нeсколькихъ словъ,
которыя вы мнe когда-то сказали -- и которыхъ я не могла позабыть всe эти
долгiе годы -- -- --"
Долгiе годы? У меня остановилась кровь въ жилахъ. 98
"-- -- Вы прощались со мной -- я ужъ не помню, какъ и почему, я вeдь
была еще ребенкомъ -- и сказали мнe ласково, но все же такъ грустно:
'Быть можетъ, такое время никогда не настанетъ, но все-таки если вамъ
будетъ когда-нибудь тяжело, вспомните обо мнe. И, быть можетъ, тогда Господь
Богъ дастъ мнe силы помочь вамъ.' -- Я быстро отвернулась тогда и нарочно
уронила свой мячикъ въ фонтанъ, чтобъ вы не замeтили моихъ слезъ. Мнe такъ
хотeлось вамъ подарить коралловое сердечко, которое я носила на шеe на
шелковой ленточкe, -- но было стыдно, -- я боялась показаться смeшной." --
-- --
Воспоминанiе!
-- -- Костлявые пальцы судороги сжали мнe горло. Передо мною мелькнулъ
неожиданно и жутко призрачный образъ точно изъ далекой забытой страны:
дeвушка въ бeломъ платьe и вокругъ зеленая лужайка парка, окаймленная
старыми ивами. Я увидалъ ихъ ясно и отчетливо передъ собой.
Должно быть, я сильно измeнился въ лицe. Я это замeтилъ по поспeшности,
съ которой она продолжала: "Я понимаю, конечно, что ваши слова были вызваны
только предстоящей разлукой, -- но для меня они были часто большимъ
утeшенiемъ, -- я вамъ такъ благодарна за нихъ."
Изо всeхъ силъ стиснулъ я зубы и подавилъ страшную боль, разрывавшую
мнe сердце.
Я понялъ: двери воспоминанiя закрыты для меня благодeтельной рукой.
Мимолетный отблескъ 99 прошлаго раскрылъ предо мной тайну: любовь, слишкомъ
сильная для моего сердца, на долгiе годы помрачила мнe разумъ, и ночь
безумiя была тогда цeлебнымъ бальзамомъ для моего больного мозга.
Мало-помалу мной овладeло спокойствiе и осушило слезы на моихъ глазахъ.
Въ соборe торжественно и серьезно раздался звонъ колокола, -- я нашелъ въ
себe достаточно силъ, чтобы съ привeтливой улыбкой взглянуть въ глаза той,
что пришла искать у меня помощи.
-- -- -- -- -- --
Снова услышалъ я стукъ захлопнувшейся дверцы кареты и лошадиный топотъ
вдали.
-- -- -- -- -- --
По снeгу, отливавшему голубоватымъ сiянiемъ ночи, спустился я въ
городъ.
Фонари подмигивали мнe своими глазами, а наваленныя грудами елки
говорили о наступающемъ Рождествe, о золотомъ мишурномъ дождe, о серебряныхъ
орeхахъ.
На площади Ратуши, у статуи Мадонны при мерцанiи свeчей старыя нищенки
въ большихъ сeрыхъ платкахъ бормотали молитвы.
У темнаго входа въ еврейскiй кварталъ лeпились палатки рождественскаго
базара. Посреди нихъ, обтянутая красной матерiей, ярко выдeлялась при свeтe
дымныхъ факеловъ открытая сцена театра марiонетокъ.
Полишинель Цвака въ красно-лиловомъ костюмe съ хлыстомъ въ рукe, держа
на поводу большой черепъ, скакалъ по сценe на деревянномъ конe. 100
Большая толпа дeтей -- въ нахлобученныхъ на уши мeховыхъ шапкахъ --
глазeла, широко раскрывъ ротъ, и внимательно слушала куплеты пражскаго поэта
Оскара Винера, которые читалъ внутри ящика прiятель мой Цвакъ:
Худой какъ жердь, воистину поэтъ,
Паяцъ шагаетъ горделиво;
Въ лохмотья пестрыя одeтъ,
Онъ корчитъ рожи всeмъ на диво.
-- -- -- -- -- --
Я повернулъ въ темный кривой переулокъ, выходившiй на площадь. Тамъ
передъ афишнымъ столбомъ молча стояла кучка людей.
Кто-то зажегъ спичку, и я успeлъ разглядeть только нeсколько отдeльныхъ
словъ. Они мнe почему-то запомнились:
Пропалъ! 1000 фл. награды.
Пожилой господинъ ... въ черномъ костюмe ...
.... Признаки: ....
... полное, бритое лицо ....
....... Цвeтъ волосъ: Сeдой ...
... Управленiе полицiи ... комната No. ...
Безучастно, равнодушно, точно живой трупъ, пошелъ я медленно вдоль ряда
темныхъ домовъ.
Надъ крышами на узкой черной полоскe неба сверкала горсточка крохотныхъ
звeздъ.
Мои мысли мирно устремились обратно, къ собору, -- на душe у меня стало
еще спокойнeе 101 и тише, -- какъ вдругъ съ площади рeзко и отчетливо --
словно надъ самымъ ухомъ -- донесся по морозному воздуху голосъ марiонетнаго
актера:
"Сердечко изъ коралла,
На ленточкe изъ шелка,
Куда же ты пропало?"
102
--------
КОШМАРЪ.
До поздней ночи не находилъ я покоя, бродилъ взадъ и впередъ по комнатe
и ломалъ себe голову, какъ помочь "ей".
Нeсколько разъ я готовъ былъ уже пойти внизъ къ Шмаe Гиллелю,
разсказать ему всю исторiю и попросить у него совeта. Но всякiй разъ я
отказывался отъ этой мысли.
Онъ былъ для меня духовно настолько великъ, что мнe казалось
кощунствомъ утруждать его простыми житейскими дeлами -- а потомъ вдругъ мною
опять овладeвало мучительное сомнeнiе, дeйствительно ли я пережилъ то, отъ
чего отдeлялъ меня лишь короткiй промежутокъ времени; -- это переживанiе
какъ-то странно поблекло сейчасъ по сравненiю съ яркими, живыми
впечатлeнiями истекшаго дня.
Быть можетъ, мнe все только приснилось? Развe я -- я, человeкъ,
чудеснымъ образомъ забывшiй все свое прошлое, -- развe могу я хоть на
мгновенiе признать достовeрность того, чему свидeтелемъ была только одна моя
память?
Мой взглядъ упалъ на свeчу Гиллеля, -- она все еще лежала на креслe.
Слава Богу, одно несомнeнно: я дeйствительно былъ у него!
Не отбросить ли всe колебанiя, -- не побeжать ли къ нему: обнять колeни
его и, какъ человeкъ человeку, признаться, что невыразимая скорбь снeдаетъ
мнe душу? 103
Я взялся уже за ручку двери, но потомъ опять отпустилъ ее. Я
предвидeлъ, что будетъ: Гиллель ласково проведетъ мнe рукой по глазамъ и --
-- нeтъ, нeтъ, только не это! Я не имeю права мечтать о покоe. "Она"
положилась на меня, на мою помощь, -- пусть опасность, грозящая ей, кажется
мнe минутами ничтожной и призрачной, -- она считаетъ ее страшной и роковой!
Спросить совeта у Гиллеля я успeю и завтра; я силой заставилъ себя
мыслить спокойно и трезво: -- пойти къ нему сейчасъ -- разбудить его ночью
-- нeтъ, невозможно. Такъ поступилъ бы только безумецъ.
Я хотeлъ было зажечь лампу, но потомъ раздумалъ: отблескъ луны,
отражаясь отъ крыши противоположнаго дома, проникалъ ко мнe въ комнату, и
давалъ достаточно свeта. Я боялся, что ночь пройдетъ не такъ скоро, если я
зажгу лампу.
Въ желанiи зажечь лампу и ждать наступленiя дня была безнадежность, --
робкiй страхъ подсказалъ мнe, что до утра будетъ тогда еще дольше.
Я подошелъ къ окну: словно призрачнымъ, витающимъ въ воздухe кладбищемъ
показались мнe эти ряды вычурныхъ фронтоновъ, какъ надгробныя плиты со
стершимися цифрами лeтъ, взгроможденныя на мрачныя могилы, -- "жилища", въ
которыхъ люди проложили себe ходы и логовища.
Долго стоялъ я такъ и смотрeлъ и лишь постепенно сталъ сознавать, что
давно уже слышу за стeной шумъ заглушенныхъ шаговъ, который почему-то,
однако, меня нисколько не пугаетъ.
Я прислушался: нeтъ сомнeнiя, тамъ есть кто-то. Легкiй скрипъ пола
выдаетъ осторожные шаги человeка. 104
Сразу овладeлъ я собой. Я буквально сталъ меньше ростомъ, -- настолько
все сконцентрировалось во мнe отъ желанiя услышать. Исчезло всякое ощущенiе
времени.
Опять легкiй скрипъ, -- онъ какъ будто самъ себя испугался и смолкъ
торопливо. Мертвая тишина, -- страшная, напряженная, которая выдаетъ себя
самое и растягиваетъ каждую минуту до безконечности.
Я стоялъ неподвижно, прижавъ ухо къ стeнe, съ мучительнымъ чувствомъ,
что и тамъ, за стeной, стоитъ кто-то, такъ же, какъ я.
Я слушалъ и слушалъ.
Ничего.
Въ ателье все словно вымерло.
Безшумно -- на ципочкахъ -- подошелъ я къ креслу у постели, взялъ свeчу
Гиллеля и зажегъ.
Потомъ сообразилъ: желeзная дверь на площадкe, ведущая въ ателье
Савiоли, открывается извнутри.
Я взялъ наудачу кусокъ проволоки, валявшiйся у меня на столe среди
инструментовъ: эти замки легко открываются. Достаточно нажать на пружину.
А что будетъ потомъ?
Тамъ можетъ быть только Ааронъ Вассертрумъ, -- онъ тамъ, навeрное,
выслeживаетъ, роется въ ящикахъ, ищетъ новыхъ доказательствъ.
Принесу ли я пользу, если помeшаю ему?
Я не сталъ размышлять: дeйствовать, только дeйствовать! Только бы
прервать это нестерпимое ожиданiе дня.
Въ одно мгновенiе я очутился передъ желeзной дверью, нажалъ на нее, --
потомъ осторожно 105 всунулъ въ замокъ проволоку -- и прислушался. Я не
ошибся: до моего слуха донесся легкiй шумъ, какъ будто кто-то выдвигалъ въ
ателье ящикъ стола.
Замокъ щелкнулъ.
Я окинулъ взглядомъ комнату: хотя было совершенно темно, а свeча только
слeпила мнe глаза, я все-же разглядeлъ, какъ отъ письменнаго стола отскочилъ
человeкъ въ длинномъ черномъ плащe, -- остановился на мгновенiе въ
нерeшительности, -- сдeлалъ было движенiе, будто хотeлъ на меня броситься,
но потомъ сорвалъ съ головы шляпу и быстро закрылъ ею лицо.
"Что вамъ здeсь надо?" хотeлъ я крикнуть, но человeкъ предупредилъ
меня:
"Пернатъ! Это вы? Бога ради! Гасите свeчу!" Голосъ мнe показался
знакомымъ, -- во всякомъ случаe это былъ не Вассертрумъ.
Механически погасилъ я свeчу.
Въ комнатe было темно, -- какъ и моя, она освeщалась только призрачнымъ
матовымъ отблескомъ изъ оконъ, -- я долженъ былъ напрячь зрeнiе, чтобы въ
изможденномъ, чахоточномъ лицe, неожиданно представшемъ предо мной, узнать
студента Харузека.
"Монахъ!" едва не сорвалось у меня съ языка. Я понялъ вдругъ смыслъ
того, что привидeлось мнe сегодня въ соборe. Харузекъ! Вотъ человeкъ, къ
которому я бы могъ обратиться! -- И я услышалъ вновь тe слова, которыя онъ
сказалъ мнe въ воротахъ, когда мы пережидали съ нимъ дождь: "Ааронъ
Вассертрумъ узнаетъ когда-нибудь, что и стeны можно пронзить незримой
ядовитой иглой. Узнаетъ въ тотъ самый день, когда захочетъ нанести ударъ
доктору Савiоли." 106
Могу ли я довeриться Харузеку? Знаетъ ли онъ, что происходитъ? Его
присутствiе здeсь -- въ такой часъ -- даетъ основанiе думать, -- но я не
рeшился спросить его прямо объ этомъ.
Онъ подбeжалъ къ окну и черезъ щель занавeски сталъ смотрeть внизъ на
улицу.
Я понялъ: онъ боится, не замeтилъ ли Вассертрумъ мою свeчку.
"Вы подумаете, можетъ быть, что я воръ, мейстеръ Пернатъ, -- разъ я
ночью забрался сюда, въ чужую квартиру", -- началъ онъ послe продолжительной
паузы неувeреннымъ голосомъ, "но клянусь вамъ -- --"
Я перебилъ его и поспeшилъ успокоить.
Чтобы доказать, насколько я ему довeряю и, наоборотъ, вижу въ немъ
только союзника, я разсказалъ ему -- за нeкоторыми исключенiями -- все, что
случилось и объяснилъ, какое отношенiе имeю я самъ къ этой комнатe и почему
я боюсь, какъ бы моя знакомая не сдeлалась жертвой шантажныхъ замысловъ
Вассертрума.
По вeжливому виду, съ которымъ онъ меня выслушалъ, не задавъ мнe ни
одного вопроса, я понялъ, что главное ему все извeстно, -- можетъ быть,
правда, не съ такими подробностями.
"Ну, конечно," сказалъ онъ задумчиво, когда я кончилъ разсказъ. "Такъ,
значитъ, я не ошибся! Этотъ негодяй хочетъ отомстить Савiоли, -- это ясно,
какъ день, -- но, повидимому, у него еще недостаточно матерiала. Иначе --
зачeмъ бы ему здeсь постоянно шататься? Вчера, напримeръ, я проходилъ -- ну,
скажемъ, "случайно" по Ганпасгассе," -- пояснилъ онъ, замeтивъ на моемъ лицe
недоумeнiе, "и мнe бросилось въ глаза, что Вассертрумъ 107 сперва очень
долго, съ самымъ невиннымъ видомъ, прохаживался возлe воротъ, а потомъ,
убeдившись, должно быть, что за нимъ не слeдятъ, быстро шмыгнулъ въ дверь. Я
пошелъ за нимъ слeдомъ, -- сдeлалъ видъ, что иду къ вамъ, постучался къ вамъ
въ дверь -- и увидeлъ, какъ онъ возился зачeмъ-то съ ключемъ у желeзной
двери. Замeтивъ меня, онъ сейчасъ же, конечно, отошелъ и тоже сталъ стучать
къ вамъ. Но васъ, очевидно, не было дома: намъ никто не открылъ.
Наведя съ извeстными предосторожностями справки въ еврейскомъ кварталe,
я узналъ, что кто-то, по описанiю похожiй на доктора Савiоли, снимаетъ здeсь
ателье, но держитъ это въ большой тайнe. Мнe было извeстно, что Савiоли
тяжело боленъ: остальное все стало понятнымъ.
А вотъ это, видите ли, я собралъ изо всeхъ ящиковъ, чтобы на всякiй
случай предупредить Вассертрума," добавилъ Харузекъ и указалъ на связку
писемъ на столe. "Тутъ всe бумаги. Надeюсь, больше здeсь нeтъ ничего. Во
всякомъ случаe я обыскалъ всe столы и коммоды, насколько мнe это удалось въ
темнотe."
Слушая его, я оглядывалъ комнату и невольно обратилъ вниманiе на
потайную дверь въ полу. При этомъ мнe пришло въ голову, что Цвакъ когда-то
разсказывалъ о потайномъ ходe въ ателье.
Дверь была четыреугольная, съ кольцомъ.
"Куда спрятать намъ письма?" началъ опять Харузекъ. "Мы съ вами --
пожалуй, единственные люди въ гетто, къ которымъ Вассертрумъ относится безъ
подозрeнiй, -- почему онъ относится такъ ко мнe, на -- это -- у него -- свои
-- 108 причины," -- (я замeтилъ, какъ при послeднихъ словахъ его лицо
исказилось отъ бeшеной ненависти --) "ну, а васъ, -- васъ онъ считаетъ --
--" Харузекъ быстро, искусственно закашлялся и проглотилъ слово
"сумасшедшимъ", но я понялъ, что онъ хотeлъ сказать. Меня это не огорчило:
мысль о томъ, что я могу помочь "ей", преисполняла меня такимъ счастьемъ,
что я утратилъ всякую воспрiимчивость.
Мы условились спрятать письма у меня и перешли ко мнe въ комнату.
-- -- -- -- -- --
Харузекъ давно ужъ ушелъ, а я все еще не могъ рeшиться лечь спать. Я
чeмъ-то былъ недоволенъ. Я чувствовалъ, что долженъ еще что-то сдeлать. Но
что? что?
Разработать планъ дeйствiй? Придумать, что дeлать дальше Харузеку?
Нeтъ, не то. Харузекъ и такъ будетъ слeдить за старьевщикомъ, -- на
этотъ счетъ можно быть совершенно спокойнымъ. Я содрогнулся, когда подумалъ
о ненависти, которую онъ питаетъ къ этому человeку.
Что сдeлалъ ему Вассертрумъ?
Странное душевное безпокойство все возрастало и доводило меня до
отчаянiя. Меня звалъ къ себe кто-то незримый, потустороннiй, -- но я не
понималъ его зова.
Я казался себe лошадью, которую дрессируютъ: она чувствуетъ, что ее
дергаютъ за поводья и не знаетъ, чего хотятъ отъ нея, -- не понимаетъ
желанiй своего господина.
Спуститься внизъ, къ Шмаe Гиллелю?
Нeтъ. Все во мнe протестовало противъ этого. 109
Видeнiе монаха въ соборe, въ лицe котораго, какъ бы въ отвeтъ на свою
нeмую мольбу о совeтe, я различилъ черты Харузека, -- это видeнiе показало
мнe ясно, что я не долженъ попросту отгонять отъ себя смутныя,
неопредeленныя чувства. За послeднее время во мнe бродятъ какiя-то
непонятныя силы, -- это фактъ, я слишкомъ отчетливо чувствую ихъ.
Чувствовать буквы, а не только читать ихъ въ книгe глазами, -- создать
въ себe самомъ переводчика, который истолковалъ бы, куда молча, безъ словъ
толкаетъ инстинктъ -- вотъ ключъ къ загадкe, какъ понимать языкъ своей души.
"У нихъ глаза, но они не видятъ; у нихъ уши, но они не слышатъ,"
припомнился мнe библейскiй текстъ.
"Ключъ, ключъ, ключъ!" механически повторяли мои губы, въ то время какъ
въ умe проходили эти странныя мысли.
"Ключъ, ключъ -- --?" мой взглядъ упалъ на кривой кусокъ проволоки,
которымъ я незадолго до того открылъ желeзную дверь, -- и меня вдругъ
охватило чувство жгучаго любопытства -- куда ведетъ четыреугольная дверь въ
полу ателье.
Не отдавая себe отчета, я еще разъ вошелъ въ комнату Савiоли и,
ухватившись за желeзное кольцо, приподнялъ съ трудомъ дверь.
Передо мной была темная пропасть.
Но потомъ я различилъ въ ней узкiя крутыя ступени, -- онe вели куда-то
внизъ, въ темноту.
Я началъ спускаться.
Вначалe я рукой нащупывалъ стeну. Ей не было конца: то какiя-то ниши,
покрытыя гнилью и плeсенью, -- то повороты, углы, закругленiя, 110 -- то
проходы направо, налeво и прямо, -- кусокъ старой двери, перекрестки, и
снова ступени, ступени все дальше и дальше.
Повсюду удушливый, тяжелый запахъ глины и сырости.
И нигдe ни признака свeта. --
Почему я не захватилъ свeчи Гиллеля?
Наконецъ-то, ровная, прямая дорога.
По шуршанiю ногъ я понялъ, что иду по сухому песку.
Навeрное, это одинъ изъ безчисленныхъ подземныхъ ходовъ, которые безъ
цeли и смысла проложены подъ гетто до самой рeки.
Я нисколько не удивился: подъ половиною города вьются съ незапамятныхъ
временъ такiе подземные ходы, -- у жителей Праги было всегда достаточно
основанiй избeгать дневного свeта.
Я шелъ очень долго, но по полной тишинe наверху, надо мной, могъ
заключить, что я все еще въ еврейскомъ кварталe, жизнь въ которомъ ночью
совсeмъ замираетъ. Если бы надо мной были оживленныя улицы или площади, я,
навeрное, услышалъ бы глухой шумъ колесъ.
На мгновенiе меня объялъ страхъ: что, если я все время кружусь на
одномъ мeстe? Упаду, чего добраго, въ яму, сломаю себe ногу и не сумeю выйти
отсюда?
Что будетъ тогда съ ея письмами у меня въ комнатe? Они неминуемо
попадутъ въ руки Вассертрума.
Но мысль о Шмаe Гиллелe, съ которымъ у меня связывалось представленiе о
спасителe и учителe, почему-то сразу меня успокоила. 111
Однако, осторожности ради, я пошелъ теперь медленнeе и поднялъ руку,
чтобы нечаянно не стукнуться лбомъ, если проходъ станетъ вдругъ ниже.
Время отъ времени, а потомъ все чаще и чаще я доставалъ рукой до
потолка. Въ концe концовъ камни опустились такъ низко, что мнe пришлось
нагнуться для того, чтобъ пройти.
Но неожиданно моя рука ощутила широкое пустое пространство.
Я остановился и поднялъ голову. Мнe показалось, будто съ потолка
падаетъ слабый, едва замeтный отблескъ свeта.
Быть можетъ, здeсь кончается подземный ходъ изъ какого-нибудь погреба?
Я вытянулся и обeими руками нащупалъ потолокъ: тамъ было четыреугольное
отверстiе.
Мало-помалу я различилъ въ немъ очертанiя вдeланной въ стeну
горизонтальной крестовины. Мнe удалось ухватиться за перекладину,
подтянуться и влeзть наверхъ.
Я очутился на крестовинe и старался орiентироваться.
Если не обманываетъ меня осязанiе, сюда выходятъ, должно быть, остатки
желeзной винтовой лeстницы.
Я очень долго нащупывалъ, пока не отыскалъ, наконецъ, второй ступени и
не взобрался на нее.
Всего навсего было восемь ступеней. Между каждой изъ нихъ былъ
промежутокъ въ добрый человeческiй ростъ.
Какъ странно: наверху лeстница упиралась въ своего рода горизонтальную
плиту. Сквозь 112 правильно расположенныя, пересeкавшiяся скважины проникалъ
слабый свeтъ, который я замeтилъ еще внизу, въ проходe.
Я нагнулся какъ можно ниже, чтобы издали получше увидeть расположенiе
скважинъ, -- и къ своему изумленiю замeтилъ, что онe имeли форму правильнаго
шестиугольника, какой изображается всегда въ синагогe.
Что же это такое?
Наконецъ, я понялъ: это дверь, и сквозь щели ея проникаетъ свeтъ.
Деревянная подъемная дверь въ формe звeзды.
Упершись плечами, я приподнялъ ее -- и очутился въ комнатe, залитой
луннымъ свeтомъ.
Комната была небольшая и совершенно пустая, за исключенiемъ кучи
какого-то хлама въ углу, -- съ однимъ окномъ, задeланнымъ толстой рeшеткой.
Кромe хода, черезъ который я только что проникъ въ комнату, въ ней не
было, повидимому, ни дверей, ни отверстiй, -- по крайней мeрe, я тщательно
обшарилъ всe стeны.
Рeшетка на окнe была такая частая, что голову просунуть было
невозможно.
Я сообразилъ только, что комната находится приблизительно на уровнe
третьяго этажа: противоположные дома были всe двухэтажные и казались
значительно ниже.
Противоположный тротуаръ былъ виденъ наполовину, но благодаря
ослeпительному свeту луны, бившему мнe прямо въ глаза, тамъ казалось
настолько темно, что различить что-либо было немыслимо. 113
Что улица эта находится въ еврейскомъ кварталe, -- я не сомнeвался:
оконъ въ домахъ или не было вовсе, или они были лишь намeчены кирпичами, --
а вeдь только въ гетто дома почему-то обращены другъ къ другу спиной.
Тщетно старался я догадаться, въ какомъ странномъ зданiи я нахожусь.
Быть можетъ, это боковая башенка греческой церкви? Или же я попросту
очутился въ Старо-новой синагогe?
Но, нeтъ, это совсeмъ не та мeстность.
Я опять окинулъ взглядомъ всю комнату: въ ней не было ничего, что могло
бы мнe дать хоть малeйшiй намекъ. -- Стeны и потолокъ были голые съ давно
облупившейся штукатуркой; на нихъ не было ни гвоздей, ни слeдовъ, по
которымъ я могъ бы судить, что здeсь хоть когда-нибудь жили люди.
Полъ былъ покрытъ толстымъ слоемъ пыли, точно много, много лeтъ на него
не ступала нога человeка.
Разсматривать хламъ, лежавшiй въ углу, мнe было почему-то противно.
Тамъ было темно, и я не могъ разобрать, изъ чего состоитъ этотъ хламъ.
По внeшнему виду казалось, что тамъ тряпки, связанныя въ узелъ.
А, можетъ быть, и нeсколько старыхъ черныхъ ручныхъ чемодановъ.
Я нащупалъ ногой, и мнe удалось отодвинуть часть вещей поближе къ
полосe луннаго свeта, падавшей въ комнату черезъ окно.
Я увидeлъ что-то длинное, вродe широкаго темнаго шарфа. И на немъ
блестящiй предметъ.
Скорeй всего, металлическая пуговица. 114
Наконецъ, я понялъ: изъ узла вывалился рукавъ оригинальнаго,
старомоднаго покроя.
А подъ нимъ что-то вродe маленькой бeлой коробочки; я случайно
наступилъ на нее, -- она превратилась въ груду отдeльныхъ бумажекъ.
Одна изъ нихъ очутилась въ полосe свeта.
Картинка?
Я наклонился:
То, что я принялъ за маленькую бeлую коробочку, оказалось колодой картъ
для тарока.
Я поднялъ ее.
Какъ курьезно: колода картъ въ этомъ заколдованномъ мeстe!
Почему-то я невольно улыбнулся. Но въ то же время мнe стало жутко.
Я старался найти простое объясненiе, какимъ образомъ могли попасть сюда
карты, и механически пересчиталъ колоду. Она была полная: 78 картъ. Но уже
при счетe я обратилъ вниманiе, что карты холодныя, какъ ледъ.
Когда я держалъ въ рукe колоду, пальцы у меня закоченeли. И снова я
сталъ искать какого-нибудь простого объясненiя.
Мой тонкiй костюмъ, долгое блужданiе безъ пальто и безъ шляпы по
подземнымъ ходамъ, холодная зимняя ночь, каменныя стeны, страшный морозъ,
проникавшiй въ окно вмeстe съ луннымъ свeтомъ, -- странно, что я только
теперь началъ мерзнуть. Очевидно, я былъ все время очень взволнованъ и
потому ничего не почувствовалъ.--
Дрожь пробeгала по мнe и все глубже, и глубже проникала въ мое тeло.
115
У меня было ощущенiе, будто мой скелетъ леденeетъ, -- будто кости мои
изъ металла, и къ нимъ примерзаютъ всe мускулы.
Напрасно я бeгалъ по комнатe, напрасно топалъ ногами и хлопалъ въ
ладоши. Я стиснулъ зубы, чтобъ только не слышать ихъ стука.
Это смерть, пронеслось у меня въ головe, это прикосновенiе ея
костлявыхъ, ледяныхъ рукъ.
Меня неудержимо клонило ко сну, и я яростно боролся съ этимъ
предвeстникомъ замерзанiя, обволакивавшимъ меня своей мягкой, прiятной и
притупляющей всякую боль пеленой.
У меня въ комнатe письма, -- ея письма! все кричало во мнe: эти письма
найдутъ, если я тутъ умру. А она вeдь надeется на меня! Только отъ меня
ждетъ спасенiя! -- На помощь! -- На помощь! -- На помощь!
Я началъ кричать въ окно на пустынную улицу: На помощь! На помощь! -- и
эхо далеко разносило мой крикъ.
Я упалъ на полъ и снова вскочилъ. Я не могу умереть, не имeю права!
Ради нея, только ради нея! Хотя бы мнe даже пришлось высeчь искры изъ
собственныхъ костей, лишь бы только согрeться.
Тутъ взглядъ мой упалъ на тряпки въ углу, -- я бросился къ нимъ и
дрожащими руками накинулъ ихъ поверхъ платья.
Это былъ оборванный костюмъ изъ грубаго темнаго сукна, какого-то
страннаго, старомоднаго покроя.
Отъ него исходилъ запахъ гнили.
Я усeлся въ противоположномъ углу, сжался въ комокъ и почувствовалъ,
какъ мало-помалу 116 тeло мое согрeвается. Я не могъ только отдeлаться отъ
ужаснаго ощущенiя своего скелета, холоднаго, какъ ледъ.
Я сидeлъ тамъ неподвижно и озирался вокругъ. Карта, которую я первой
замeтилъ, "пагадъ", все еще лежала на полу, въ полосe луннаго свeта.
Я невольно смотрeлъ на нее.
Насколько я могъ различить, она была неумeло, по-дeтски раскрашена
акварельными красками и изображала еврейскую букву "алефъ", -- въ формe
человeка въ средневeковой одеждe, съ сeдой, острой бородкой. Его лeвая рука
была поднята, а правой онъ указывалъ куда-то внизъ.
У меня вдругъ мелькнула мысль: этотъ человeкъ почему-то похожъ на меня.
-- И бородка -- она такъ не подходитъ къ "пагаду". -- Я подползъ ближе къ
картe и бросилъ ее въ уголъ съ тряпьемъ, чтобы только избавиться отъ
непрiятнаго чувства.
Силой заставилъ я себя разсуждать: что мнe сдeлать, чтобы вернуться
домой?
Ждать утра? Закричать въ окно прохожимъ, чтобы они по лeстницe передали
мнe свeчу или фонарь? Пройти назадъ въ темнотe по этимъ безконечнымъ,
запутаннымъ проходамъ, я не сумeю, -- я это ясно почувствовалъ. -- Или же
если окно расположено слишкомъ высоко, -- пусть кто-нибудь спустится на
веревкe! -- -- Боже милосердый, -- меня осeнило, какъ молнiей: я теперь
понялъ, гдe я. Комната безъ дверей -- -- окно съ желeзной рeшеткой --
старинный домъ на Альтшульгассе, котораго всe такъ избeгаютъ! -- Много лeтъ
тому назадъ одинъ человeкъ уже попробовалъ спуститься съ крыши на веревкe и
заглянуть въ окно, но веревка тогда 117 оборвалась и -- -- Да, да, я въ томъ
домe, куда всякiй разъ исчезалъ призрачный Големъ.
Тщетно боролся я съ чувствомъ страха, тщетно старался я отогнать его
мыслью о письмахъ, -- страхъ, отчаянный страхъ парализовалъ все мое
мышленье, и сердце судорожно сжалось.
Стынувшими губами я быстро твердилъ про себя, что это лишь ледяной
вeтеръ изъ окна колышетъ тамъ вещи въ углу, -- хрипя и задыхаясь твердилъ
все быстрeе и быстрeе, -- тщетно: бeлое пятно тамъ, въ углу -- игральная
карта -- выростала въ клубокъ, ползла къ полосe луннаго свeта и потомъ снова
возвращалась назадъ, въ темноту. Послышались неясные звуки -- не то мнe
казалось, что я слышу ихъ, не то я ихъ дeйствительно слышалъ, -- они
раздавались въ самой комнатe и вмeстe съ тeмъ еще гдe-то снаружи, -- то въ
глубинe моего сердца, то опять въ комнатe, -- звуки, точно шумъ при паденiи
циркуля, вонзающагося острiемъ въ дерево.
И снова: бeлое пятно -- -- бeлое пятно -- --! Вeдь это же карта,
ничтожная, глупая, обыкновенная игральная карта, кричалъ я себe -- -- --
напрасно -- -- вотъ она все-таки -- -- все-таки приняла человeческiй образъ
-- -- усeлась въ углу и смотритъ на меня моимъ же -- -- моимъ же лицомъ.
-- -- -- -- -- --
Проходили часы, а я по прежнему сидeлъ -- неподвижно -- въ углу -- --
застывшiй скелетъ въ чужомъ, ветхомъ платьe. А онъ въ противоположномъ углу:
онъ -- я же самъ.
Молча и неподвижно.
Мы смотрeли другъ другу въ глаза: -- одинъ -- страшное отраженiе
другого. -- -- -- 118
Видитъ ли также и онъ, какъ лунный свeтъ лeниво и медленно, словно
черепаха, ползетъ по полу и, точно стрeлка незримыхъ часовъ въ
безпредeльномъ пространствe, подымается вверхъ по стeнe, становясь все
блeднeе и блeднeе? --
Я приковалъ его своимъ взглядомъ, онъ былъ безсиленъ, тщетно пытался
растаять въ брезжившемъ утреннемъ свeтe. Онъ былъ въ моей власти.
Не отступая ни на шагъ, боролся я съ нимъ, защищая свою жизнь, -- это
былъ долгъ мой, ибо жизнь эта не принадлежитъ уже больше мнe одному. -- --
--
Онъ становился все меньше и меньше и когда, наконецъ, при невeрномъ
утреннемъ свeтe превратился снова въ игральную карту, -- я всталъ, подошелъ
ближе и положилъ карту въ карманъ.
-- -- -- -- -- --
На улицe все еще ни души.
Я обшарилъ весь уголъ: осколки стекла, ржавая посуда, ветхiя отрепья,
горлышко бутылки. Мертвыя, но въ то же время почему-то такiя знакомыя вещи.
И стeны -- сейчасъ при свeтe стали отчетливо видны всe щели и скважины
-- гдe я ихъ видeлъ уже?
Я взялъ въ руки колоду -- и мнe вдругъ показалось: не самъ ли я ее
когда-то раскрашивалъ? Ребенкомъ? Давно, очень давно?
Колода была совсeмъ старая. Съ еврейскими знаками. На двeнадцатой картe
долженъ быть "повeшенный" -- мелькнуло у меня точно воспоминанiе. Съ
закинутой головой? Съ заложенными за спину руками? -- Я сталъ пересматривать
карты. Ну, вотъ онъ! Конечно!
Потомъ снова, то въ полуснe, то будто бы наяву, предсталъ передо мной
еще образъ: черное зданiе 119 школы, горбатое, покосившееся -- избушка на
курьихъ ножкахъ, -- лeвая половина приподнята, правая прилeпилась къ
сосeднему дому. -- -- Насъ много подростковъ -- -- гдe-то долженъ быть
пустой погребъ -- -- --
Я взглянулъ на себя, и опять у меня въ головe помутилось: почему на мнe
старомодное платье?
Стукъ колесъ заставилъ меня очнуться. Я бросился къ окну: нeтъ, никого!
Только на углу стояла собака.
Но вотъ! Наконецъ! Голоса! Человeческiе голоса!
По улицe медленно шли двe старухи. Я просунулъ слегка голову черезъ
рeшетку и окликнулъ ихъ.
Онe разинули рты, подняли головы и начали между собой совeщаться. Но
замeтивъ меня, подняли вдругъ отчаянный крикъ и убeжали.
Я понялъ: они меня приняли за Голема.
Мнe казалось, что сейчасъ соберется толпа, и я сумeю какъ-нибудь
объясниться. Но прошелъ цeлый часъ, -- и только кое-гдe появлялись иногда
блeдныя лица, кидали на меня боязливые взгляды и въ смертельномъ ужасe вновь
исчезали.
Что же -- ждать мнe, пока черезъ нeсколько часовъ, а, быть можетъ, и
завтра придутъ полицейскiе, -- "крючки", какъ величаетъ ихъ Цвакъ?
Нeтъ, лучше ужъ мнe спуститься внизъ и постараться найти ходъ подъ
землей.
Можетъ быть, днемъ туда проникаетъ откуда-нибудь свeтъ черезъ трещины
камня?
Я спустился по лeстницe, пошелъ по тому же направленiю, что вчера -- --
по грудамъ сломанныхъ кирпичей -- -- поднялся по развалинамъ какой-то
лeстницы и очутился неожиданно -- въ 120 сeняхъ чернаго школьнаго зданiя,
которое я только что видeлъ во снe.
Сразу нахлынулъ на меня цeлый потокъ воспоминанiй: парты, забрызганныя
чернилами сверху донизу, ученическiя тетради, нестройное пeнiе, мальчикъ,
притащившiй въ классъ майскаго жука, учебники съ всунутыми между страницъ и
раздавленными бутербродами, запахъ апельсинныхъ корокъ. Для меня стало ясно:
я былъ тутъ когда-то ребенкомъ. -- Но я не сталъ долго раздумывать и
поспeшилъ домой.
Первымъ, кого я встрeтилъ на Сальпитергассе, былъ сгорбленный старый
еврей съ сeдыми длинными пейсами. Едва увидeвъ меня, онъ закрылъ руками лицо
и сталъ громко читать слова еврейской молитвы.
На его крикъ выползло изъ своихъ норъ, должно быть, много людей, -- я
услышалъ позади себя неистовый шумъ. Я обернулся и увидeлъ множество лицъ,
блeдныхъ отъ страха, искаженныхъ ужасомъ.
Я съ изумленiемъ опустилъ глаза и замeтилъ: поверхъ костюма на мнe все
еще было странное, старомодное платье. Они меня принимаютъ за Голема.
Я быстро завернулъ за уголъ въ первыя же ворота и сорвалъ съ себя
ветхiя лохмотья.
А черезъ мгновенiе мимо меня съ поднятыми палками, съ разъяренными
лицами пронеслась обезумeвшая толпа. 121
--------
СВEТЪ.
Нeсколько разъ въ теченiе дня я стучался въ дверь Гиллеля. Я не могъ
успокоиться: мнe нужно было поговорить съ нимъ и узнать, что означаютъ всe
эти странныя переживанiя. Но каждый разъ мнe отвeчали, что его еще нeтъ
дома.
Какъ только онъ вернется изъ еврейской ратуши, его дочь сейчасъ же меня
извeститъ.
Какая странная дeвушка -- эта Мирiамъ!
Никогда мнe еще не приходилось видeть такой.
Ея красота такая оригинальная, что въ первый моментъ ее даже не можешь
воспринять, -- какъ-то сразу смолкаешь и испытываешь своеобразное, неясное
чувство, -- какъ будто какую-то нерeшительность.
Ея лицо создано по законамъ пропорцiи, забытымъ уже много тысячелeтiй
назадъ. Эта мысль пришла мнe въ голову, когда я потомъ попытался воскресить
мысленно передъ собой ея образъ.
Я думалъ о томъ, какой мнe выбрать драгоцeнный камень, чтобы изобразить
ея лицо въ видe камеи, полностью сохранивъ при этомъ художественное
выраженiе. Я наталкивался на непреодолимыя трудности уже хотя бы только во
внeшнихъ чертахъ: на синевато-черный блескъ ея глазъ и волосъ,
превосходившiй все, что есть въ распоряженiи художника. Ну -- а какъ
запечатлeть 122 въ камеe неземное очертанiе лица, не впадая въ безсмысленное
стремленiе уловить сходство, -- по всeмъ правиламъ канонической теорiи
"искусства"?
Только, пожалуй, мозаикой можно было бы разрeшить эту задачу, -- понялъ
я ясно. Но какой взять матерiалъ? На подборъ его не хватитъ, навeрное,
человeческой жизни. -- -- --
Куда-жъ пропалъ Гиллель?
Я жаждалъ увидeть его, какъ близкаго, стараго друга.
Странно, какъ я привязался къ нему всей душой за эти нeсколько дней, --
а вeдь, въ сущности, я видeлъ его всего одинъ единственный разъ.
Да -- вотъ почему: письма -- -- я хотeлъ спрятать понадежнeе ея письма.
Хотя бы ради спокойствiя, -- на случай, если опять я надолго отлучусь изъ
дому.
Я вынулъ ихъ изъ сундука: -- въ шкатулкe они будутъ сохраннeе.
Изъ груды писемъ вывалилась фотографiя. Я не хотeлъ смотрeть на нее, но
было ужъ поздно.
Въ парчевой шали на обнаженныхъ плечахъ, такая, какой я увидeлъ ее въ
первый разъ, когда она спряталась въ моей комнатe, -- она взглянула сейчасъ
мнe прямо въ глаза.
Мое сердце пронзила нестерпимая боль. Не понимая значенiя словъ, я
прочелъ на портретe посвященiе и подпись:
"Твоя Ангелина."
-- -- -- -- -- --
Ангелина!!!
Какъ только я произнесъ это имя, завeса, скрывавшая отъ меня мою
молодость, разорвалась сверху донизу. 123
Мнe казалось, я умру отъ отчаянiя. Я сводилъ судорожно пальцы -- тихо
стоналъ -- кусалъ себe руки: -- -- праведный Боже, только-бъ ослeпнуть опять
-- -- молилъ я -- -- только-бъ опять впасть въ летаргiю, какъ прежде.
Боль сдавила мнe горло. -- Подступила ко рту. -- Я ощущалъ языкомъ ея
вкусъ. -- Опъ былъ странный и приторный -- какъ вкусъ крови.
-- -- Ангелина!!
Это имя проникло во всe поры моего существа и стало нестерпимой,
призрачной лаской.
Страшнымъ напряженiемъ воли я заставилъ себя -- стиснувъ зубы --
смотрeть на фотографiю, пока мало-помалу не одержалъ надъ нею побeду!
Побeду!
Такую же, какъ ночью надъ игральною картой.
-- -- -- -- -- --
Наконецъ-то: шаги! Мужскiе шаги.
Это онъ!
Съ радостью кинулся я къ двери и отперъ ее.
На лeстницe стоялъ Шмая Гиллель, а за нимъ -- я тотчасъ же упрекнулъ
себя въ невольномъ чувствe досады -- старый Цвакъ съ румяными щечками и
круглыми глазами ребенка.
"Я вижу, вы здоровы, мейстеръ Пернатъ," началъ Гиллель.
Холодное "вы"?
Холодъ. Рeзкимъ, мертвящимъ холодомъ вдругъ повeяло въ комнатe.
Разсeянно, однимъ ухомъ слушалъ я, что, едва дыша отъ волненiя, сталъ
торопливо разсказывать Цвакъ: 124
"Вы слышали -- Големъ опять появился? Вeдь еще только на дняхъ мы объ
немъ говорили, -- помните, Пернатъ? Въ еврейскомъ кварталe повсюду страшный
переполохъ. Фрисландеръ самъ видeлъ Голема. И опять, какъ всегда, началось
дeло съ убiйства."
Я изумленно прислушался: съ убiйства?
Цвакъ схватилъ меня за руку. "Ну, да, развe вы не слышали, Пернатъ? На
улицe повсюду расклеено объявленiе полицiи: убитъ толстый Цотманъ, "масонъ",
-- ну, да вы знаете -- -- директоръ общества страхованiя жизни. У насъ въ
домe арестовали Лойзу. А рыжая Розина безслeдно исчезла. И опять Големъ --
Големъ -- прямо волосы становятся дыбомъ."
Я ничего не отвeтилъ и взглянулъ на Гиллеля: почему онъ на меня
смотритъ такъ странно?
Неожиданно по его губамъ скользнула едва замeтная, сдержанная улыбка.
Я понялъ. Она относилась ко мнe.
Отъ радости я готовъ былъ расцeловать его.
Я совсeмъ потерялъ голову и безцeльно бeгалъ по комнатe. Что сперва
принести? Стаканы? Бутылку бургундскаго? (У меня была только одна.) Сигары?
-- Наконецъ, я нашелся: "Почему же вы не садитесь?" -- Я быстро пододвинулъ
своимъ друзьямъ кресла. -- -- --
Цвакъ началъ сердиться: "Почему вы все время улыбаетесь, Гиллель? Быть
можетъ, вы не вeрите въ появленiе Голема? Мнe кажется, вы вообще не вeрите
въ Голема."
"Я не повeрилъ бы въ него, если бы даже его увидeлъ здeсь въ комнатe,"
спокойно отвeтилъ Гиллель, посмотрeвъ на меня. -- Я понялъ двойственный
смыслъ его словъ.
125
Цвакъ съ изумленiемъ отставилъ стаканъ съ виномъ: "Такъ вы не придаете
никакого значенiя показанiямъ нeсколькихъ сотъ человeкъ? -- Но подождите, --
вспомните мои слова, Гиллель: -- убiйство за убiйствомъ пойдетъ теперь въ
еврейскомъ кварталe! Мнe уже это знакомо! Появленiе Голема всегда вызываетъ
такiя событiя!"
"Въ совпаденiи однородныхъ явленiй нeтъ ничего сверхъестественнаго,"
отвeтилъ Гиллель. Онъ всталъ, подошелъ къ окну и сталъ смотрeть на лавку
старьевщика. "Когда начинаетъ дуть теплый вeтеръ, во всeхъ корняхъ
пробуждается жизнь. И въ сладкихъ, и въ ядовитыхъ."
Цвакъ весело подмигнулъ мнe и кивнулъ головой на Гиллеля.
"Если бы рабби только захотeлъ, онъ бы могъ разсказать намъ вещи, отъ
которыхъ волосы стали бы дыбомъ," сказалъ онъ вполголоса.
Шмая обернулся.
"Я не 'рабби', хотя и имeю право такъ называться. Я только жалкiй
архиварiусъ въ еврейской ратушe, -- я веду списки живыхъ и умершихъ."
Въ его словахъ тайный смыслъ, -- почувствовалъ я. Марiонетный актеръ
тоже, навeрное, это замeтилъ, -- вдругъ замолчалъ, и нeкоторое время никто
изъ насъ не произнесъ ни единаго слова.
"Послушайте, рабби -- простите: я хотeлъ сказать 'господинъ Гиллель'"
началъ опять Цвакъ немного спустя, -- въ его голосe прозвучала серьезность,
-- "я давно хотeлъ васъ о чемъ-то спросить. Если не захотите или не сможете
-- вы мнe попросту лучше не отвeчайте -- --" 126
Шмая подошелъ къ столу и взялъ въ руки стаканъ. Вина онъ не пилъ, --
можетъ быть, ему запрещалъ это еврейскiй ритуалъ.
"Спрашивайте, Цвакъ."
"-- -- Извeстно ли вамъ, Гиллель, что-нибудь объ еврейскомъ тайномъ
ученiи -- о Каббалe?"
"Очень немного."
"Я слышалъ, есть документъ, по которому изучаютъ Каббалу: кажется,
Зогаръ -- --"
"Да, Зогаръ, -- Книга Сiянiя."
"Ну, вотъ видите!" разразился Цвакъ. -- "Развe не вопiющая
несправедливость, что произведенiе, содержащее въ себe ключъ къ толкованiю
Библiи и къ блаженству -- --"
Гиллель прервалъ его: "-- -- только отчасти."
"Хорошо, пусть хотя бы отчасти! -- ...чтобы такое произведенiе изъ-за
его огромной цeны и большой рeдкости было доступно опять-таки только
богатымъ? Оно имeется, я слышалъ, только въ одномъ экземплярe въ Лондонскомъ
музеe. И къ тому же еще на халдейскомъ, арамитскомъ, еврейскомъ -- -- я ужъ
не знаю еще, на какомъ языкe! -- Развe вотъ я, напримeръ, имeлъ когда-нибудь
въ жизни возможность изучить эти языки или съeздить въ Лондонъ?"
"А вы когда-нибудь дeйствительно горячо мечтали объ этомъ?" съ легкой
усмeшкой спросилъ Гиллель.
"Откровенно говоря -- нeтъ," немного смущенно признался Цвакъ.
"Тогда вы не должны и роптать," сухо замeтилъ Гиллель. "Кто не жаждетъ
познанiя всeми фибрами своего существа, какъ задыхающiйся человeкъ, воздуха,
тотъ не можетъ проникнуть въ тайны Господа Бога." 127
"Но должна же быть все-таки книга, въ которой содержится ключъ къ
разгадкe всeхъ тайнъ потусторонняго мiра, -- не только нeкоторыхъ,"
мелькнуло у меня въ головe. Я машинально нащупывалъ рукой игральную карту,
которая все еще лежала у меня въ карманe. Но не успeлъ я облечь свою мысль
въ форму вопроса, какъ Цвакъ уже задалъ его.
Гиллель опять загадочно улыбнулся: "На каждый вопросъ человeкъ
получаетъ отвeтъ въ то мгновенiе, когда онъ складывается у него въ головe."
"Вы понимаете, что онъ хочетъ этимъ сказать?" обратился ко мнe Цвакъ.
Я ничего не отвeтилъ и затаилъ дыханiе,