новостей для вас нет, но зато у вас найдется, что порассказать мне. Паунвере - прелюбопытнейший уголок. Стало быть, портной Кийр все ж таки купил у вас хутор? - Да, он сделал это... к сожалению, - капитан пожимает плечами. - Но и он не нашел там счастья, точно так же, как и я в городе. Пихлака... да, Пихлака... я бы охотно вернулся туда, будь у меня хоть какая-нибудь возможность, но, видите ли, это уже невозможно. Мой красивый хутор Пихлака все-таки пошел по цене гнилого гриба; но что же я мог поделать, если жена... - Ну - что было, то было... а теперь быстренько зайдемте куда-нибудь, выпьем по стаканчику грога и продолжим наш разговор. Сейчас ведь не лето, когда можно хоть полдня стоять на углу улицы - мне пока что не ахти как холодно, однако я отнюдь не потею. И они направляются в известное заведение, где предприниматель Киппель, как видно, человек свой. И там торговец без особых церемоний спрашивает у капитана: - А как вообще-то идут ваши дела? - Я, кажется, уже сказал вам, господин Киппель, пока что мои дела не идут ни так, ни этак, но одно я все же могу утверждать: у меня нет ни малейшего основания радоваться своей жизни. Единственное утешение - здесь можно достать разные книги. Помните ли вы еще, как я хотел купить у вас книг? Я их прямо-таки проглатываю, но та, вторая, сторона моей жизни не нравится мне и на грош. Жена... - Я говорил вам, - Киппель кивает головой, разводя грог, - город пусть остается горожанам, потому что он совершенно равнодушен к судьбе большинства выходцев из деревни, он не отвечает их привычкам. - Да, господин Киппель, вы знаете жизнь, а я... гм... гхм... - Неужели, господин Паавель, у вас и в самом деле все тут складывается так плохо? - Не то, чтобы очень плохо, но у меня такое чувство, будто я живу в пустом помещении и в то же время путаюсь у кого-то в ногах; жена - да, роскошествует, словно на ней надето вечное праздничное платье, но долго ли гак может продолжаться? Да, вы и точно мудрец, вы мне загодя предсказали, что именно меня ждет. Так оно и вышло. Но я не хочу об этом слишком много говорить, -капитан выпивает большой глоток грога, - добавлю только, что я плыву никоим образом не по своей реке; у меня такое чувство, будто я совершенно чужой на этом свете и больше ни на что уже не гожусь. Разве только - стать военным. - Ну-ну-у, - Киппель в свою очередь отхлебывает глоток и вытирает усы, - еще приспособитесь. - Нет, не получится, - капитан качает головой. - Думаю, что не получится. Будь я один, может, и приспособился бы, но когда мною управляют чуждые силы, то скорее всего никогда не приспособлюсь. Город и деревня - два непохожих образования, в деревне я, возможно, еще к чем-нибудь и смог бы себя проявить, наподобие некоторых других поселенцев, из тех, кто живет там, поближе к центру мызы, а здесь я - как выпавший из гнезда птенец, в особенности, когда жена тащит меня в совершенно несвойственную мне сторону. Об этих тонкостях, господин Киппель, мы поговорим когда-нибудь позже, сейчас я чувствую себя немного усталым. А вы не желаете жать, как поживают в Паунвере? Я недавно ездил туда за своими последними пожитками и слышал кое-что о том, о сем. - Ну, ну, очень интересно... - Мой преемник Кийр теперь в Пихлака большой хозяин и все такое, но... в его жизни может случиться большое осложнение, а именно, он, как говорят, виновен в смерти одного мужичка. - Ох, Иисусе! - Да, Кийр вроде бы раздел догола на большом морозе какого-то поселенца из деревни Пильбасте, а тот получил воспаление легких и умер. При разбирательстве этого дела, как уверяет мой соратник Тыниссон, бывший портной может попасть в хорошенький переплет. И если вы хотите знать еще что-нибудь, господин Киппель, то... то... жена Кийра родила мертвого ребенка. Нужно ли к сказанному что-нибудь добавлять?! - Вот как?.. - Киппель вновь отхлебывает из своего стакана. - Стало быть, ему все же не повезло. Эта осень и тут тоже ломала... всех подряд, кто только на пути попадался. - Да, - капитан Паавель подпирает рукой голову, - эта осень надломила и меня тоже, но... как говорится, велика милость Божия. Не исключено, что я все-таки еще раз поднимусь... нет, невысоко, но хотя бы так... до положения среднего гражданина своего государства. Тарту, 1938 II Хотя я приступаю к этой истории в разгар лета, что никоим образом не сочетается с ее названием, последнее не следует понимать буквально: у них, названий, может оказаться и какое-нибудь иное значение. И если в "Весне", первой книге этой серии повестей, действие начиналось не весной, а осенью, отчего же в таком случае не могут события последней книги "Осень" развиваться летом? Когда в паунвереской приходской школе в прежнее доброе время Лесту называли маленький, наверное, говорившему и в голову не приходило, что этот мелкорослый мальчуган все же повзрослеет, станет выше, сделается мужчиной и с течением лет в его волосах появятся даже седые пряди. И более чем вероятно, что какой-нибудь из прежних школьных приятелей, который с ученических времен с ним не общался, пройдет теперь мимо него, как мимо совершенно чужого человека. Так обстоит дело со многими бывшими соучениками и соученицами; можно было бы даже сказать, что немного найдется таких одноклассников, которые сохраняют знакомство друг с другом до осени своей жизни; а тех, кто остаются друзьями до пожилого возраста, и того меньше. Этим распоряжается сама жизнь, к тому же приводят личные взаимоотношения, и удивляться тут, право же, нечему. Леста уже давно более или менее известен в Эстонии как писатель, однако его имя было бы еще популярнее, имей он возможность всю энергию своей жизни и деятельности отдавать только литературе. Он и сам прекрасно видит и понимает, что плоды его писательских усилии зреют слишком медленно. А ведь он мог бы еще так много сказать! Временами Лесту даже охватывает ощущение, будто он еще и не начинал по-настоящему свою литературную работу, а лишь пробовал... кусочек отсюда, другой оттуда. "Да-да-а, - с горечью рассуждает порой Леста, - кто мог бы что-то сделать, тот ничего не делает, а кому и сказать-то особенно нечего, тот знай распространяется". И тут же начинает искать оправдание своей нерасторопности. Если он и виноват, то все же не во всем. Разве не находился он уже с ранней юности, так сказать, и путах каждодневной суеты? Разве же имел он когда-нибудь возможность сам направлять свою жизнь, как хотелось - ведь и у него, и у его близких то и дело готова была запылать крыша, была вечная нужда и спешка. Сколько он ни старался, ему все же далеко не всегда удавалось почесать там, где чешется. Леста подпирает щеку рукой, думает. Признать ли, что жизнь не удалась и проходит впустую? Или сожалеть об этом немного рановато, ведь дни жизни есть еще и впереди... если не произойдет чего-нибудь непредвиденного Поди знай. Настроение то и дело меняется. Леста все еще находится на должности с твердым жалованьем и знает, что не избавится от этого до своего смертного часа. Странно... Нет, теперь, в его возрасте, было бы просто ребячеством вынашивать мечту о том, что он когда-нибудь сможет в основу своей жизни положить литературу, это хрупкое - в условиях Эстонии - растение, на котором хотя и много шипов, но мало роз. Да, он и впрямь когда-то мечтал об этом, но те времена давно миновали. Даже и семьи он себе не создал, он лишь удивляется "храбрости" Тали, Тоотса, Имелика и других школьных друзей, которые сделали этот шаг... не мудрствуя... словно так и должно быть. Он же, Леста, будто наблюдает жизнь в щелку зашторенного окна, смотрит, что снаружи происходит, чем заняты другие. Вот уже который год живет он в маленьком тихом домике среди сада, - жилье, которого он Бог знает как давно желал, и наконец все же нашел; временами Лесте кажется, будто он наколдовал его себе своими мечтаниями. Домик состоит всего из двух комнаток, и все же Леста использует для жилья лишь одну. Другая задумана как гостиная, хотя в эту избушку чрезвычайно редко заглядывает какой-нибудь гость, - словно оказался тут по ошибке. Прибирать, отапливать и проветривать это непритязательное жилище приходит молчаливая старушка Анна, которая никогда не приносит сюда никаких новостей, которая вообще слова лишнего не вымолвит. Но иной раз все же, смахивая там и сям пыль или поливая цветы, она разговаривает сама с собою. Было бы странно даже и представить, чтобы за жилищем Лесты присматривало какое-нибудь иное существо, а не маленькая, сухонькая, несуетливая Анна. Однако и в этом скромном помещении, которое Леста избрал для себя в качестве жилого, все его убранство словно бы втиснуто в один угол. Над просторным диваном висит ряд фотографий в тусклых рамках, в большинстве своем - снимки близких и друзей хозяина из минувших времен. Рядом с ними несколько изображений ломов и пейзажей. Перед диваном стоит круглый массивный стол, покрытый темно-зеленой плюшевой скатертью, где навалом лежат стопка газет и несколько раскрытых и нераскрытых книг. Вплотную к дивану примыкает книжная полка, довольно длинная, теряющаяся в сумраке. Эту часть комнаты Леста называет про себя уголком воспоминаний... не иначе как из-за фотоснимков на стене. И, полулежа на этом уютном диване, друг Лесты Арно Тали, приехавший на лето из Таллинна, поначалу несколько нервничая, посасывая сигарету, начинает повествование, которое звучит до известной степени как предсмертная исповедь... склоняется к тому. Так, во всяком случае, думает Леста. Леста знает своего друга Арно уже долгие годы, но несмотря на это, тот доселе еще не позволял заглянуть поглубже в свою внутреннюю жизнь. Словоохотливостью Арно Тали никогда не отличался, все его переживания были обращены, так сказать, внутрь себя, и весьма возможно, именно эта черта характера сближала Арно с Лестой. Но и это пусть будет принято лишь как предположение, ибо кто знает... Как бы то ни было, Леста старался не прикасаться к наиболее тонким струнам души своего друга, будучи совершенно осведомленным об их хрупкости и чувствительности. Однако уже во время одной из предыдущих бесед он заметил, что сердце Арно Тали сжигает огнь, который никак не гаснет, более того - что друг его борется с собою и взвешивает, доверить ли ему, Лесте, больше, чем до сих пор доверялось кому бы то ни было. Леста ясно видит и понимает, что чаша друга полна до краев, но как много тот собирается от нее отлить, предугадать, конечно, невозможно. Внезапно Тали обрывает разговор, который пока что ограничивался рамками таллиннской жизни вообще и его учительства в одной из столичных школ в частности, поднимается с дивана и в раздумье останавливается возле окна, глядя на плодовый сад в разгар лета. Ой, как в этот момент Тали напоминает Лесте того прежнего Арно, каким он был десятилетия назад, несмотря на то, что теперь в шевелюре друга сплетают густую сеть серебряные нити. Молчит и Леста, ждет, потому что за внезапно прерванным разговором, похоже, должно бы последовать что-то новое, что-то такое, чего он, Леста, доселе не слышал. Наконец стоящий у окна Арно передергивает плечами, словно его пронизала волна холода, поворачивается и направляется назад, к дивану. Расположившись на нем поудобнее и скрестив на груди руки, Тали произносит: - Да, странные вещи случаются на... свете. - И с усмешкой поясняет: - Я чуть было не сказал, на этом свете, как обычно принято говорить. Почему же он боится этого обычного выражения, спрашивает Леста. - Ну, не то чтобы боюсь, а просто не знаю, есть ли вообще какой-нибудь другой свет, где бы жили существа, хотя бы отдаленно похожие на нас. - Продолжай, Арно! - произносит Леста с виноватой улыбкой. - Ты вроде бы хотел что-то сказать. Прости мне мое неуместное замечание. Лесту охватывает страх, как бы его друг по этой причине не прекратил своего повествования. До чего это глупо с его стороны: помешать робкому разбегу друга, взятому для более длительного полета. Но Тали все же продолжает. - Ну да, - вновь приступает он к повествованию, - с каждым человеком порой случается что-нибудь неожиданное, не правда ли? Итак... Говорил ли я тебе когда об одной женщине по имени Вирве? Да, когда-то он упоминал, так... между прочим... о женщине с таким именем. - Да, о девушке. Потом она была моей женой. - Была?- изумленно переспрашивает Леста. - А теперь? - А теперь она... больше не жена, - отвечает его друг глухим голосом и смотрит в пол, даже с некоторым упреком во взгляде: неужели собеседник еще не знает этого? - О-о! - восклицает Леста. Откуда же ему было это знать? - Я был женат на Вирве и... Но интересует ли тебя вообще ее жизнь? Нет, я выразился неверно. Не только ее, но и моя. А что, если я расскажу тебе кое о чем из нашей совместной жизни? Так... несколько эпизодов? Леста, безусловно, всем существом готов слушать: его всегда чрезвычайно интересует и человек, как таковой, и жизнь человека, и борьба человека с жизненными обстоятельствами. Можно бы даже сказать, что Леста нередко наблюдает и за самим собой как бы со стороны. - Но если мое повествование станет тебе надоедать, - Арно Тали поднимает голову, - скажи сразу. Ты... ты даешь мне слово на этот счет? Ой, Леста дает самое твердое слово, тем более, что это его никоим образом не обременит, он уже заранее убежден: слушать друга не надоест ему никогда. Как знать. Лучше, если он будет не слишком в этом уверен. Между прочим, Арно все же считает не лишним заметить, что Леста - первый человек, а также останется последним, которому он, Тали, расскажет о таких вещах - Разумеется, - начинает Арно, - ты теперь задаешься вопросом, почему я и тебе-то рассказываю об этом? Видишь ли, друг мой, мне, похоже, невозможно поступить иначе, я должен рассказать, не то... ну да Бог с ним. Еще до моей поездки за границу мне тут порядком досаждал один бездельник, некий Ханнес Ниголь. Единственный сын богатых родителей, он был уже опытным пройдохой, особенно по части женского пола. Где я был беспомощен и неловок, там он всегда оказывался хозяином положения. Я то и дело видел Вирве в его обществе, и ты, конечно, представляешь, что в таких случаях со мною происходило. Вместо того, чтобы уверенно присоединиться к их компании, я, так сказать, поджимал хвост и ретировался, только бы не видеть... - Чего? - робко спрашивает Леста, поскольку его друг уже некоторое время, как замолчал, погрузившись в думы. Тали не успевает ответить на вопрос - раздается дверной звонок, кто-то пришел. - Еще не хватало, в такой поздний час! - вздрогнув от неожиданности, восклицает Леста. - Кто бы это мог быть? - И вопросительно взглянув на друга: - Может, не открывать? - Не знаю, - Тали улыбается и пожимает плечами, - я незнаком с твоими порядками. Во всяком случае, из-за меня их не меняй, поступай так, словно меня тут и нет вовсе. Старый холостяк нерешительно выходит и прикрывает двери жилой комнаты. Он уже достиг возраста, когда даже и незначительная помеха зачастую вселяет тревогу. Тали прислушивается, и внезапно его пронзает мысль, вообще-то совершенно противная всякой логике: а не пришла ли разыскивать его та, кого он видел сегодня, кого называл Вирве? "Что за абсурд!" - мысленно упрекает он себя и встряхивает головой, в то время как из прихожей, а затем из гостиной до него доносится слышанный им когда-то мужской голос. Леста же говорит тихо и тоном недовольства. Таллиннец еще немного напрягает слух, и вот уже он совершенно уверен, что посетитель не кто иной, как... Арно поднимается с дивана, распахивает дверь в гостиную и - смотрите-ка, он не ошибся! В глубоком кресле упершись руками в колени, так что поначалу виден лишь наполовину лысый череп да клок седой бороды, сидит старый предприниматель Киппель. Да, так оно и есть! По другую сторону стола, прислонившись к оконному косяку, стоит Леста, лицо у него усталое, как видно, он отнюдь не рад гостю. - Здрасьте, господин Киппель! - радостно приветствует посетителя Тали. - Здрасьте! - отзывается предприниматель и поднимался с кресла, пристально и несколько растерянно оглядывая незнакомого господина. - Никак, вы меня не узнаете, господин Киппель? - Простите, так вдруг и не вспомню. - Моя фамилия Тали. Разве не помните? - Верно! - Киппель вежливо кланяется. - Теперь узнаю. Мужчины пожимают друг другу руки и садятся. Леста продолжает стоять возле окна и хмурит брови: такой хороший был вечер, завязалась такая интересная беседа с другом и, на тебе! заявляется этот старый пылесос Киппель, чтобы все испортить. Черт принес его именно теперь! И когда в разговоре уже коснулись и того, и сего, обитатель садового домика становится все более нетерпеливым, поворачивается к предпринимателю и, не особенно заботясь о вежливости, спрашивает напрямик: - Вы что, господин Киппель, хотели сообщить мне нечто экстраординарное или зашли просто так? Дело в том, что мы с господином Тали собирались сегодня вечером еще выйти из дому. - Ах вот как!? - предприниматель вскакивает с виноватым видом. - Ах вот как!? Ой, тогда я, всеконечно, прошу прощения, что так вас задержал. Да, господин Леста, у меня и впрямь было к вам дело, но я зайду как-нибудь в другой раз. "Этого еще не хватало! - рассуждает про себя Леста. - Тогда уж лучше отмучиться за один прием". И обращается к предпринимателю, который уже поглядывает на дверь: - Нет, время пока еще терпит, мы успеем. Выкладывайте, что у вас за дело, раз уж вы явились. - Ох, господин Леста, - Киппель несколько криво усмехается, - я ведь к вам уже не однажды наведывался, да вас все не оказывалось дома. С раннего утра не дерзал заходить, теперь вот пришел поздним вечером в надежде застать вас на месте. - Ну тем более. Нехорошо будет, если ваш визит и сегодня пройдет впустую, когда я дома. Садитесь, прошу! Как я уже сказал, мы не так уж и спешим, у нас нет необходимости быть где-нибудь в определенное время. - Да, да, а я не стану мешать вам, - Тали поднимается в свою очередь, - пойду туда, в другую комнату. - Нет, ради Бога, господин Тали! - Киппель протягивает к нему руки. - Никуда не уходите! Наоборот, желательно, чтобы и вы меня выслушали. Видите ли, дорогие господа, дело в том, что я начинаю стареть. Это, всеконечно, не Бог весть какая новость, и не подумайте, будто я только затем и пришел, чтобы сообщить об этом. В последнее время я был так называемым коробейником, бродил по деревням да продавал свой товар и... и в ус не дул, жить было можно. Нет, я занимался бы этим делом и впредь, но мои ноги, ноги... не хотят больше слушаться. Старость. - Сколько же вам лет, господин Киппель? - осведомился Тали. - О-о, уже порядком за шестьдесят, и все-таки... для работы в городе у меня еще силенка есть. Именно с этого я и начну свой рассказ. Постараюсь быть кратким, но все же, прошу, если затяну, прервите... - Ладно, - произносит Леста. - Валяйте. - Видите ли, мои господа, - Киппель раскуривает новехонькую сигару, - бывший управляющий торговлей Носова все ж таки не может путаться в ногах у своих сограждан, а тем паче начать побираться. Не желает он также закончить дни своей жизни в богадельне. А взять да и накинуть себе петлю на шею - это некрасиво. Это выглядело бы так, будто я взял да и сбежал от жизни. Нет, старый Киппель, старый Вийлиас Воокс30 хочет еще разок вступить с жизнью в единоборство. Ну, думал я думал и пришел к заключению, что надо мне тут же в городе, где-нибудь возле рынка, открыть будку, то есть маленькую лавочку. Впоследствии она может превратиться и в магазинчик побольше, но на первое время удовлетворимся малым. Не стоит сразу, с самого начала, забираться чересчур высоко. Не так ли, мои господа? - Ну да, так-то оно так, - произносит Леста, глядя в окно, - но отчего же вы не открываете это... это... ну, торговое заведение? - Вопрос вполне обоснованный, - предприниматель выпускает струю сигарного дыма. - Ни сегодня, ни завтра я, всеконечно, и не собираюсь ничего открывать, сейчас в деловом мире пора затишья, но осенью, вот тогда... Пока что нужно проделать лишь подготовительную работу: присмотреть помещение, заказать товар и тому подобное. - Так за чем же дело стало? - Леста вынимает из нагрудного кармана карандаш и вертит его в пальцах, словно бы прикидывая, о чем начать писать. - Господин Леста, - Киппель, кашлянув, набирает в легкие побольше воздуха про запас, - вы никогда не были предпринимателем, вы не имеете понятия... - Как? Как вы сказали - я не был предпринимателем!? Я был им уже в двадцатилетнем возрасте. Разве вы не помните, как я выпускал в свет свою первую книгу? - О да, - Киппель усмехается, - как же, помню. Прекрасно помню, и очень хорошо, что именно вы сами об этом заговорили, теперь мне будет легче объясниться. - Не напускайте тумана, господин Киппель! - предостерегает его Леста. - Нет, ничуть. Ответьте мне, в чем вы нуждались прежде всего, когда приступали к изданию своей книги. - Гм... гм... - Смелее, смелее, господин Леста! - Киппель вновь усмехается и прищуривает глаза. - Вы прекрасно все помните, и я беру назад свои слова, будто вы никогда не были предпринимателем. Ваша правда - были. - Да, но в чем же я прежде всего нуждался?.. - бормочет Леста, уставившись взглядом в угол комнаты и напрягая память. - Ах да, - быстро произносит он, - мне нужен был небольшой кураж и хорошие помощники. - Святая правда! - восклицает гость с победоносным видом. - Именно это нужно любому начинающее предпринимателю, потому что каждый его шаг связан еще и с так называемыми деньгами. Я, правда, не наминающий, но все же мое предприятие следует понимать как переход на более высокую ступень. - Да, я догадываюсь, о чем идет речь. Хорошо, господин Киппель, я желаю вам всего наилучшего и помогу по мере моих сил, но боюсь, что одной моей поддержки недостаточно, чтобы вы смогли быка за рога взять, ибо моя помощь - невелика. - И я тоже могу немножко помочь, - произносит Taли тихо и сдержанно. - Благодарю, мои господа! - предприниматель поднимается с места и отвешивает обоим вежливый поклон. Но чтобы уже с самого начала избежать каких бы то ни было превратных толкований, я должен сказать, что ваша любезная помощь может быть принята лишь в виде ссуды. Одним словом, вы, мои господа, поможете мне ухватить синицу за хвост, но как только появится соответствующая возможность, я выплачу эту ссуду с величайшей благодарностью и почтительностью. - Прекрасно! - произносит Леста. - Только вопрос: в силах ли мы даже и вдвоем помочь вам. Но об этом поговорим подробнее... ну, хотя бы завтра под вечер. - Благодарю! - Киппель щелкает по-военному каблуками, желает доброго вечера и уходит. - Слышал, Арно? - спрашивает Леста после того, как дверь за посетителем наружную дверь и вернулся в комнату. - Что? - Ну, о чем говорил Киппель. Смотри-ка, до чего иные люди гибки духом! Странно лишь, как этот Киппель, хотя он всю свою жизнь только и делал, что напрягался, ни на шаг не продвинулся вперед... если можно так сказать. Из человека так и прет энергия и страсть к действию, он хватается за то и за это, а ни с места. Я знаю немало людей, которые занимались своим делом совершенно спокойно, без всякой суетни и все же, как выражается Киппель, ухватили синицу за хвост. И при всем том Киппель все же далеко не глупый человек. Возникает вопрос: чего в нем недостает? - В нем недостает прямолинейности, - предполагает Арно. - В том-то и закавыка, что он хватается за то и за это, тогда как должен бы действовать в каком-нибудь одном направлении. В торговом доме Носова Киппель и впрямь мог быть заметной фигурой, но ведь им там все-таки руководили, он не мог совершать прыжки в ту или иную сторону. А как только стал сам себе голова, все и пошло у него сикось-накось. Так я понимаю. Но поди знай, может быть, ему просто-напросто не везет, как говорится. Бывают и такие экземпляры. - Пустое - не везет! Я в это не верю. Один раз не повезет, второй раз не повезет, но когда-нибудь повезет непременно, если, конечно, самому прилагать усилия и не гнаться за явно несбыточными вещами и положением. Хорошо, а как все же мы поступим с этим Вийлиасом Вооксом, когда он придет завтра? А что он придет - это вне сомнений, слово свое Киппель держит... тем более, что прийти - в его собственных интересах. - Ну, раз уж мы обещали... - Ладно! Там будет видно. А теперь айда в сад, погляди, какой сегодня серебряный вечер! Царит необычайная тишина. Старая луна доброжелательно улыбается с темно-синего неба, словно бы позируя какому-нибудь юному певцу любви. Среди одичавших яблонь и по затравеневшим дорожкам скользят серебристые блики, и кажется, что поодаль, за темными деревьями, поблескивает новый свет и открывается новый мир и синие чудеса. - Как это тебе удалось найти для жилья такое сказочное местечко? - спрашивает Тали. - Ах, ведь его и нет вовсе, - отвечает друг. - Это всем лишь представление, предположение, мечта. Каждый раз, когда я здесь брожу, боюсь очнуться. - Гм, стало быть, вот оно как... - таллиннец закуривает сигарету. - Ну, а если теперь я уведу тебя от этой мечты, верну тебя назад в реальность, в самую что ни на есть будничную жизнь! - Вот-вот, так и сделай, это пойдет мне только на пользу. Не то, чего доброго, стану верить тому, что говорю - Хорошо же, - Тали смотрит себе под ноги, - мы, там, в комнате, не закончили один разговор, и если тебе не надоело слушать, я продолжу. - Я и сам только что собирался тебе напомнить. - Наверное, я никогда и не заговорил бы об этом, но сегодняшняя неожиданная встреча!.. Погоди, на чем же я остановился? Ах да, стало быть, я рванул за границу. Может быть, тебе покажется странным, почему я именно туда ринулся? Должен сказать, что мысль об этой поездке мне и самому-то пришла в голову внезапно, вернее, была внедрена извне. Один из моих университетских знакомых, вернувшись из заграничного путешествия, насочинял всяких диковинных историй, а мне было почти безразлично, куда податься, куда убежать - только бы прочь отсюда! - вот я и загорелся. Исколесил всю Германию, даже и до Парижа довела меня дорога, но обо всем этом поговорим как-нибудь в другой раз, попозже. Сейчас скажу лишь, что, когда я праздно шатался по чужбине, бывая в новом и интересном окружении, в моей памяти напрочь затуманился образ девушки, имя которой Вирве. Затем уже бывало и так, что порою я не вспоминал о ней по целому дню. И знаешь что? Я не жалел об этом, и вовсе не считал себя каким-нибудь вероломным изменником, мотыльком-однодневкой, или как там в таких случаях говорят. Нет, как раз напротив. Сознание, что я все же способен забыть эту особу, импонировало мне, укрепляло меня... ведь, пересекая границу, я был как тяжело больной... по крайней мере, мне так казалось. По прошествии некоторого времени я пришел к заключению, что Вирве Киви стала мне почти безразлична, мои чувства к ней остыли точно так же, как когда-то в юности - к одной другой девушке... Гм, ты и сам понимаешь, к кому. Странно, как еще плохо знал я тогда самого себя. Едва я вернулся на родину, а затем сюда, в Тарту, как огонь, который вроде бы уже погас, вспыхнул с новой силой. Да, да, вспыхнул, вспыхнул... Ты, старый холостяк, не обращай особого внимания, если я иной раз в своем рассказе употреблю чересчур поэтическое выражение, эпитет или какую-нибудь поговорку, хотя я отнюдь не пишу книгу, а рассказываю просто-напросто, как выйдет. - Ну что об этом говорить! - Леста дотрагивается до руки друга. - Не думаешь же ты, в самом деле, будто я охочусь за какой-нибудь новой темой? - Пусть будет так, - Тали глубоко вздыхает. - Едва я вернулся назад в Тарту, началась все та же прежняя игра, словно бы за прошедшее время настроение мое вовсе и не менялось. И мне сразу же не только показалось странным, но и больно меня задело, что Вирве ничуть не интересовал тот отрезок времени, когда я отсутствовал; она даже и того не спросила, где я был, чем занимался. Все выглядело так, будто я расстался с нею не далее как вчера и вот теперь явился на самое что ни на есть обычное свидание. Лишь один раз она так... между прочим коснулась периода моего отсутствия. "Это случилось в то время, - сказала, - когда тебя в Тарту не было видно". И это все. А ведь я, по моему мнению, выкинул, так сказать, большой номер - путешествовал по чужим странам! Правда, спустя несколько лет она заводила об этом более подробные разговоры. "Любой другой кавалер, будучи джентльменом, и меня взял бы с собой в такое путешествие, - упрекала Вирве, - а ты отправился один, хотел продемонстрировать, какая ты сильная личность. Хотел уязвить меня в самое сердце, и это тебе полностью удалось". Но это - позже, когда мы уже состояли в так называемом браке. Такова уж моя старая манера: забегать вперед естественного хода событий... нетерпение, или как это назвать. Затем я встретил на улице Ханнеса Ниголя и... испугался. Всегда такой модный молодой господин был в тот раз до того убого одет, что я намеренно хотел пройти мимо него, не произнеся ни слова, но он поздоровался со мною, остановился и завел разговор. - Где же это вы пропадали, господин Тали? Вас уже давненько не было видно. - И, не ожидая моего ответа, продолжал: - Я в последнее время немного того... ну, как бы получше выразиться... немного опустился или как это... даже небритый, одежда в плачевном состоянии, ботинки прохудились. Но не беда - бывает, небось времена исправятся. Ведь такое с Ханнесом Ниголем - не в первый раз, когда он..." Ну и все в том же духе - путано, перескакивая с одного на другое, дыша мне в лицо едким водочным перегаром. В конце концов Ниголь занял у меня денег и - словно бы в благодарность: "Как поживаем барышня Вирве?" Да, так он спросил, этот отвратный тип. Я хотел было довольно резко ему ответить, но махнул рукой и пошел своей дорогой. Придя немного в себя я даже позлорадствовал, что этот парень опустился настолько низко: таким он, во всяком случае, не мог сблизиться с Вирве; теперь хотя бы он был выбит из ряда моих соперников. Однако спустя несколько дней я встречаю его снова и пугаюсь еще больше, чем в предыдущий раз. Что я вижу." Оживленная и веселая, шагает рядом с ним не кто иная, как - Вирве! Но на сей раз внешность Ханнеса Ниголя и полном ажуре, и никак не верится, что это тот самый господин, который совсем недавно порядком смахивал на босяка. "Ба, господин Тали! - восклицает он жизнерадостно. - Куда же вы теперь с таким серьезным видом? Если у вас есть время, пойдемте вместе с нами. Побродим немножко так... без забот". А Вирве - ни одного слова; смотрит с безразличным видом куда-то в сторону, словно бы ее не касается, пойду я с ними или же нет. Из-под ее синей шляпки выбивается светлый локон, девушка красивее и желаннее, чем когда-либо прежде. И как только мог я на чужбине не вспоминать о ней целыми днями?! Разумеется, я бы побродил с ними без забот, если бы меня пригласила и Вирве тоже, но она этого не сделала, и я счел за лучшее пойти своей дорогой - с заботами. "Черт бы их побрал!" - подумал я, так... больше для поддержания собственного мужского достоинства. И сразу же вспомнилась мне доморощенная "истина" времен моего отъезда за границу: женщин надобно покорять стремительно, бурно, как это делает Ханнес Ниголь, а не робкой и деликатной осадой... как свойственно мне. "Ну а если я не владею этим современным искусством покорения?" - спрашивал я сам себя. "Тогда помалкивай!" - отвечал кто-то другой внутри меня. Ну не странно ли? Со мною вообще бывает так: время от времени в памяти моей прозревается какой-нибудь эпизодик пустее пустого, какое-нибудь когда-то услышанное слово, какой-нибудь украдкой подмеченный взгляд, тогда как множество гораздо более значительных вещей частично, а то и полностью, забываются. Не знаю, как обстоит дело с другими людьми, а со мною так. Мою домашнюю жизнь того времени ты и сам видел... по крайней мере, с внешней стороны - мы ведь с тобой жили в одной и той же комнате, а нашим соседом по квартире тогда был господин Киппель. Даже и наш бывший соученик Лутс, по-видимому, знал - хотя тоже извне - этот период моей жизни... иначе как бы он смог написать свое "Лето".31 Но о моем внутреннем мире и об отношениях с Вирве я никому не рассказывал - из опасения сделаться объектом насмешек. Лутс, правда, предпринимал попытки проникнуть поглубже, но... Что же касается университетских занятий, то в результате моих блужданий по заграницам я потерял всего лишь около половины учебного года. Потом наверстал и это Вообще учеба давалась мне легко, и я наверняка мог бы закончить университет cum laude,32 если бы хоть немного поднапрягся. Однако меня не интересовали ни почет, ни похвала, ибо все мое существо было заполнено лишь барышней Вирве. Теперь... да, теперь я не кажусь смешным не только тебе, но и себе самому. Но - хватит об этом! Не я первый, не я последний, кого занимали и занимают подобные вещи. - В этом ты можешь быть совершенно уверен, дорогой друг, - произносит Леста, кашлянув, и смотрит на луну и небе, которая тем временем уже немного переместилась относительно горизонта. - Как? - Тали улыбается. - Неужто и ты прошел подобные курсы? - Н-ну-у... - Леста пожимает плечами, - так ведь и я тоже не отшельник какой-нибудь. Однако речь сейчас не обо мне. - Да, но о своей особе я рассказал уже вполне достаточно, чтобы тебе надоесть. На сегодня хватит. Между прочим, это вино для меня еще слишком крепкое, чтобы выпить его единым духом. Продолжу свою повесть как-нибудь в другой раз. Наши ноги промокли от росы, пора возвращаться в дом. Раннее утро следующего дня. Арно Тали уже проснулся на своем просторном диване, но продолжает лежать тихо, чтобы не разбудить друга. Затем слышит, как тот осторожно, стараясь не шелестеть, перелистывает газету. - Ог-го-о, старый холостяк! - восклицает Тали, - значит, и ты не спишь. Доброе утро! - Доброе утро, доброе утро! - отзывается Леста. - Как почивал? - Грех жаловаться. Я снова сплю более или менее нормально, а было время, целыми ночами глаз не мог сомкнуть. Тогда ночь была моим врагом, теперь уже нет. - Это хорошо. А знаешь, Арно, я видел тебя во сне. - Ишь ты! И сон твой, само собой, был продолжением моего вчерашнего рассказа. - Весьма возможно, - Леста откладывает в сторону газету и садится в постели. - Ты приснился мне в обществе Вирве, на лице у тебя была такая счастливая улыбка... что и у меня на сердце потеплело. - Ах не уподобляйся старой тетушке! Допустим, ты новее и не сочиняешь, но разве тебе неведомо, что все сновидения означают обратное? Видел меня со счастливой улыбкой на лице... гм, вот и жди еще каких-нибудь сюрпризов от госпожи Вирве: не случайно же вчера нас спела улица. Да, я и впрямь счастливо улыбался, но наяву, когда проснулся. Солнце заглядывает в окно, птички щебечут, а вокруг царит необычайная тишина - сказка да и только! Нет, братец, я не на шутку завидую твоему сверхприятному жилью, но никогда больше не стану к ночи рассказывать тебе о своей жизни, не то ты опять увидишь во сне Бог знает что... счастливые улыбки и... - Так и быть! Рассказывай тогда днем, рассказывай по утрам, рассказывай сейчас. Все равно вставать еще слишком рано. - Гм... гм... - Тали закуривает папиросу. Леста делает из этого заключение, что его друг нервничает. - Нет, нет, - восклицает он виновато, - я вовсе не принуждаю тебя! Поступай, как считаешь нужным. - Ну да, это само собой. Но так и быть, вот тебе еще кое-что по мелочи... хотя бы - как передача опыта и предостережение. Да, после моего путешествия по городам и весям вновь наступил довольно продолжительный период, когда мне казалось, что в следах от ног Вирве расцветают чудесные цветы. Однако довольно часто стал появляться ют самый Ханнес Ниголь и затаптывать как следы, так и цветы. Еще и теперь, оглядываясь на то странное время, я не могу не удивляться тому, что я все же сумел закончить университет и, как принято говорить, вступил в жизнь. Я не хвастаюсь этим, я лишь удивляюсь. Двое из моих хороших знакомых - вообще-то парни весьма приличные и способные, которые тоже оказались примерно в моем положении, - этого не смогли. Они кинулись в объятия дядюшки Бахуса и... и так далее. В конце концов даже и мне стала надоедать такая игра между небом и адом. Я все обдумал, загодя подготовился, собрался с духом - и выложил свой последний решительный козырь. "Я уезжаю из этого города, - сказам я Вирве. - Поедешь ли ты вместе со мною или останешься здесь?" Вероятно, она лишь прикинулась непонимающей и спросила: "Как? Как это я поеду с тобой?" - "В качестве моей жены, - храбро ответил я, чтобы покончить наконец с этой игрой в жмурки. И довольно патетически, как это иной раз свойственно даже и робким, добавил: "Да или нет?" Тут Вирве несколько смутилась - однако, весьма возможно, она и эту роль сыграла - и тихо ответила: "Хорошо, я поеду с тобой, но отчего ты так раздражен?" Этим в общих чертах, насколько я помню, и ограничился наш тогдашний разговор. Но мне до сих пор неясно, почему я вел это дело с такой таинственностью: никто из моих близких родственников и лучших знакомых не должен был знать о моей женитьбе... словно я совершал некое преступление. Подумай, какое бесстыдство: даже и тебе, своему старому другу, я не сообщил об этом. На венчании присутствовали лишь немногие, почти все -- чуть ли не вовсе чужие мне люди. Среди них была также и мать Вирве, весьма модно одетая женщина в пенсне, полная, с отвисающим подбородком. Ханнеса Ниголя почему-то не было, и это обстоятельство особенно бросилось мне в глаза. Отчего он отсутствовал на э т о и важной церемонии, тогда как вообще-то вечно таскался следом за Вирве? Кому из них этот обряд мог показаться мучительным - ему или Вирве? Ну хорошо же... за бракосочетанием последовало недолгое и скучное пребывание в узком кругу, которое можно бы назвать чем угодно, только не свадебным торжеством. А когда мы остались вдвоем, Вирве, моя новоиспеченная супруга, сказала: "Видишь ли, Арно, именно теперь тебе было бы самое время отправиться в заграничное путешествие и взять меня с собою. Это уже было бы что-то. Так обычно и поступают, насколько я слышала и читала". "Да, разумеется, - ответил я, - так и впрямь поступают, но для нас в нынешнем году это невозможно, вскоре начинаются занятия в школе (стояла вторая половина лета), а мне определено место учителя. Будущим летом непременно поедем". "Гм..." - Вот все, что услышал я в ответ. "Да, да, - продолжал я объяснять, - иначе никак нельзя устроить. А то, что мы переедем в другой город - разве это не будет для нас в известной степени сменой впечатлений?" "Я не хочу переезжать в другой город". - Вирве медленно покачала своей красивой головкой и вытянула губы трубочкой, словно капризный ребенок. "Как так?" Ведь до бракосочетания она была согласна поехать вместе со мною... "Да, я провожу тебя туда, а сама вернусь сюда обратно". "Куда это - сюда?" "Сюда, в Тарту". "А тут?" "Стану жить у мамы, как и до сих пор". - Не правда ли, веселенькая перспектива!? - Кашлянув, Тали на некоторое время прерывает свой рассказ. -Вообще же, - продолжает он затем, - описание моей супружеской жизни можно было бы втиснуть чуть ли не в одну фразу: это надо уметь - мучить другого и при этом делать вид, будто мучают самое тебя. А теперь попытаемся-ка вылезти из-под одеяла! Не грешно ли валяться в постели таким золотым летним утром и пережевывать всякие пустяковины из своего прошлого! Знаешь ли ты, парнище, что это означает? Это значит, что я старею. Д-да-а. Только еще и не хватает, чтобы я, взяв в руки газету, начал ее читать с объявлений о смерти. А что сказал бы наш старый школьный учитель Лендер, увидев нас валяющимися в постелях! Подъем, подъем! Друзья одеваются. Леста варит в своей миниатюрной кухоньке кофе и накрывает на стол. Все так по-домашнему, так удобно расположено, что Тали не может надивиться царящему здесь уюту. - Знаешь, старый холостяк, - говорит он с улыбкой, - если ты когда-нибудь съедешь отсюда, я сниму эту избушку для себя. - Зачем? Ты ведь живешь в Таллинне. - Ну и что с того. Прихватил бы ее туда с собою. Нет,. я не завидую тебе, друг, мне бы только хотелось, чтобы и у меня тоже было такое же приятное гнездышко и такое же приятное житье-бытье, как у тебя. Подумай только: ты один и - свободен, тебя не мучают никакие заботы! Положа руку на сердце скажи, желал бы ты еще чего-нибудь лучшего! - Гм. Я, во всяком случае, до сей поры не встречал человека - и это касается меня тоже - вполне довольного собою и своей жизнью. Таким мог быть разве только кто-нибудь из древних философов, но и о них в ходу лишь легенды. - Стало быть?.. - Я никак не могу освободиться от ощущения, что моя жизнь и работа, по меньшей мере наполовину, ушли - и будут уходить впредь - в песок... - О-о, такое ощущение знакомо каждому, кто хотя бы мало-мальски думает. От подобных мыслей свободны разве что занятые лишь борьбой с мелкими будничными заботами. Я, правда, однажды где-то прочел, будто бы кикой-то человек из весьма значительных в свой смертный час сказал: если бы ему предоставилась возможность начать жизнь заново, он прожил бы ее точно так же, как жил до того. Но... и это... возможно... лишь легенда. Возникает вопрос: почему же, в таком случае, и мы, те, кто думает, не стараемся жить так, чтобы это нас устраивало? Почему мы только сетуем, но не действуем? Выходит, виноваты не кто иной и не что иное, как мы сами. Конечно, в свое оправдание мы могли бы сказать, что далеко не каждому даны силы для деятельности, которая его устраивала бы, однако... однако ведь от сетований си-лa не появится. Сила появляется от действия и работы. Нет, дорогой мой, я все-таки должен когда-нибудь досказать тебе историю моей дальнейшей жизни, может быть, это пойдет на пользу нам обоим. Теперь, когда эти события и событийки уже давно позади, я способен оценить их достаточно трезво, холодно и беспристрастно. И последнее обстоятельство имеет первостепенное значение, если мы намерены приблизиться к истине, то есть, если хотим понять не только своего ближнего, но и себя самих. В наружную дверь стучат. Приходит домработница Анна, эта маленькая старушка, здоровается и сразу же молча принимается за работу. Кажется, она со своими немудреными обязанностями справилась бы даже и вслепую. Друзья выходят на улицу, окунаются в солнечное сияние, и со стороны может показаться, будто они в нем растворились. Они направляются в центр города, где Леста. вздыхая, идет в свою аптеку, тогда как Тали... ну, - куда придется, на сегодняшний день у него нет никакого определенного плана. Разве что они с Лестой условились встретиться там-то и там-то в обеденное время. Тали остается один и осматривается чуть ли не с робостью: куда теперь пойти, чем заняться? Вокруг него кипит жизнь и работа, по меньшей мере, создается такое впечатление, ибо все куда-то спешат. Тали снова в своем родном городе, но кроме Лесты у него нет тут ни добрых знакомых, ни друзей. Находясь вдалеке, он то и дело думал о своем старом любимом Тарту, а когда приехал сюда, все предвкушаемое очарование этого города словно бы улетучилось. А что, если купить какую-нибудь газету дa и отправиться назад, в маленькую обитель Лесты? А завтра или послезавтра он, Тали, само собой разумеется, поедет в деревню, на отцовский хутор Сааре. Идет дальше, время от времени задерживаясь возле какой-нибудь богато оформленной витрины. "Как все-таки быстро оправились эстонские и город и деревня после потрясений военного времени! - рассуждает Тали. - Откуда взялась у них сила начать, можно сказать, новую жизнь? До чего же стойкий народ эстонцы! Как разоряли и притесняли его и те, и эти, но эстонец возрождался вновь, словно феникс из пепла". И странно, что ему, Тали, подумалось об этом именно тут, в Тарту, а не в Таллинне! Или там у него не было для этого времени? Весьма возможно: ведь в Таллинне была работа в школе, была Вирве, его жена. Теперь же, оставшись один, он стал яснее видеть то, что происходит вокруг, мысли больше не заняты с утра до вечера только своею собственной персоной. И вдруг его охватывает такое ощущение, будто он ждет кого-то, будто он назначил с кем-то свидание. Но с кем? Мимо Тали проходит множество и красивых женщин, и тех, других, которые очень хотели бы таковыми стать, но какое ему до этого дело. Проходит мимо и некий художник, успешно овладевающий искусством каждый раз по-новому, и каждый раз необычным узлом завязывать свой шейный платок... вместо того, чтобы толком овладеть искусством живописи. Но какое ему, Арно, дело и до этого! Как же это вчера было? Вчера тоже мимо него кто-то прошел. Да, он увидел ее уже издали и глазам своим не поверил: Вирве, его жена! Собственно говоря, в этом и не было ничего необычного, ибо что может быть проще и естественнее, чем то обстоятельство, что Вирве жила теперь тут, у своей матери. Муж и жена прошли мимо друг друга холодно, можно бы сказать - как рыбы. Он, Арно, хотел было поздороваться, но не сделал этого, потому что взгляд Вирве, который она на него бросила, казался безразличным и застывшим, словно известняк... Нет, так ли? Так ли оно было? Разве не мелькнул все же в ее глазах вопрос? Не подумала ли она, что он приехал из Таллинна искать ее? Возможно и такое, однако жена ни разу не оглянулась, а он, Тали, опоздал поздороваться. Если бы кто-нибудь, допустим, год назад сказал ему, что когда-нибудь случится такое, этот самый Тали скорее отдал бы свою кровь, чем поверил в это. Ведь мужлан, каким он показал себя вчера, проигнорировал даже и самую что ни на есть примитивную вежливость. Что же теперь делать? Начать и ему... своеобразное хождение в Каноссу...33 нет, не из-за той, вчерашней, встречи, а вообще? Да, он знает, где живет госпожа Киви, вдова, но... но туда он никогда в жизни не пойдет. Если уж Вирве с ним распрощалась, это именно то и означает, что его, Тали, больше не желают ни видеть, ни слышать; их взаимоотношения ясны, зачем же опять все запутывать? Нет, он и Вирве, хотя и умещаются в одном городе и могли бы уместиться даже в одном доме, - в общей квартире им уже не жить. Их супружеству и совместному проживанию настал конец. Священное писание, правда, предписывает то и это, но жизнь распоряжается по-своему. Вдруг Тали замечает человека, с которым он в данную минуту никак не хотел бы соприкасаться. Всего лишь в нескольких шагах от него, на краю дорожки, предприниматель Киппель беседует с каким-то господином явно армейской выправки. Тали приостанавливается возле ближайшей витрины и поворачивается к беседующим спиной, однако это его не спасает; вот уже его увидели, вот уже предприниматель оказывается рядом с ним, вежливо здоровается и выражает удивление, как это Арно в такую рань уже на улице. - Но ежели вы никуда не спешите и у вас есть чуток свободного времени, - продолжает Киппель, - я познакомлю вас с одним чрезвычайно рассудительным и интеллигентным господином, с отставным капитаном Паавелем. - Гм... - произносит таллиннец. Про себя же думает: "На кой черт мне эти новые знакомства?!" Однако это новое знакомство ему чуть ли не навязывают, ибо тот, кого Киппель назвал отставным капитаном Паавелем, мало-помалу к ним приблизился. Затем обстоятельства складываются так, что двое новоиспеченных знакомых поначалу не знают, что сказать друг другу. Но для чего же существует предприниматель Киппель? - Может, пройдемте немного вперед? - произносит он, махнув рукой в неопределенном направлении. Шагают дальше, и у Тали такое чувство, будто кто-то идет следом за ним, тихонько хихикает и спрашивает "Хе-хе-хе, какую же роль вы тут играете, господин Тали?" Таким образом трое почти чужих друг другу мужчин выходят на площадь Барклая,34 где предприниматель предлагает немного посидеть и дать отдых ногам. Когда же они присаживаются на защищенную от солнца скамейку, господин Паавель начинает разговор, который никак нельзя назвать чересчур скучным. - Никогда не следует сочетаться браком в сумятице и неразберихе военного времени, - произносит он словно бы в качестве предисловия, - в противном случае сам ты ненормальный, да и твоя избранница немногим умнее. Не правда ли? - И, усмехнувшись, добавляет: - Господин Тали, разумеется, в недоумении и мысленно решает, к чему это с ходу такая морализация, ее можно бы перенести и на потом, когда уже будет сказано что-нибудь посущественнее. Ох-хо, разве не все равно?! Можно так, можно иначе. Помните ли, господин Киппель, как у нас прошлой зимою во время ярмарки зашел разговор о некоем старом вояке, впоследствии поселенце, который перебрался из деревни в город и очутился на мели, словно на песке рыба? - Помню, помню, - Киппель кивает. - Прекрасно помню. - Видите ли, если бы я и сейчас еще находился в деревне, на своем золотом хуторе Пихлака, то жил бы сам и смог бы помогать другим. А теперь - все похерено! И кто виноват? - Ну что об этом вздыхать! - предприниматель машет рукой. - Что случилось, того уже не изменить. Небось мы как-нибудь все же проживем, будь то хоть в деревне, хоть в городе. - Да, как-нибудь, это конечно, но - плохо. То есть, разговор касается одного меня, не кого-то другою или же третьего. Вообще-то, почему бы и нет! Можно и в городе жить, но тогда у тебя, живая душа, должно быть свое устойчивое занятие и служба, своя цель. У меня, как вы знаете, этого нет. И каждый час, каждую минуту я ощущаю себя тут совершенно лишним. Если бы я владел каким-нибудь ремеслом, к примеру, был бы сапожником, портным, печником и тому подобное - тогда бы я и горя не знал! Приложи руки - и все пойдет. Но, видите ли, ничего я не умею. В деревне, на своем поселенческом хуторе... да, там я уже приспособился, неплохо со всем справлялся. Однако меня начал искушать дьявол в образе моей жены, не оставлял меня в покое ни днем, ни ночью: "Едем в город! Едем в город!" Ну вот, теперь мы в городе; жена, бывшая и прежде горожанкой, чувствует себя здесь как дома, что же до меня, то можно сказать так: из дому мне пришлось уйти, но места, где мог бы обосноваться, я еще не нашел. - Поступайте снова на военную службу, - советует Киппель. - Почему бы и нет, - отставной капитан склоняет голову, - если бы это было так просто. Знаете ли вы, мои господа, какие жуткие мысли время от времени лезут мне и голову: начнись снова война, я наверняка оказался бы на своем месте. - И, обращаясь к таллиннцу, виновато: -Знаю, знаю, господин Тали, что у вас от таких разговоров мурашки по спине бегают, но не принимайте все слишком серьезно. Я ведь о таком не говорю где попало. Здесь же, ну... здесь все мы не вчера родились. И, между прочим, я на том и закончу свой рассказ о себе, иначе можете подумать, будто я считаю себя такой важной персоной, вокруг которой и в интересах которой должны вертеться колесики всего мира. А закончу я теми же самыми словами, с которых начал: никогда не следует сочетаться браком в сумятице и неразберихе военного времени, как это сделал я. - В известной мере это может быть и правдой, - тихо произносит Тали, глядя куда-то в сторону, - однако немало и таких браков, которые заключаются в дни глубокого мира и, несмотря на это, превращаются в войну и сумятицу сами по себе. - Разумеется, разумеется! - сразу же соглашается господин Паавель. - Но в мирное время все-таки есть возможность присмотреться и получше узнать человеческое существо, с которым собираешься связать свою жизнь. В условиях же войны действуют, так сказать, "на ура" и. как правило, по-жалкому влипают... Я знаю и многих других, кроме себя самого: сегодня познакомились, завтра справляют свадьбу. Такими темпами даже похвалялись и называли подобный образ действий -учинить шумок. А гляди-ка, когда потом тебе самому учиняют шумок - каково это?! Ведь так называемая супружеская жизнь отнюдь не кончается свадьбой, а с нее лишь начинается, как выразился Йоозеп Тоотс во время своей свадьбы. - Не знаю, умен я или же глуп, только никак не возьму в толк, зачем вообще жениться? - Киппель зажигаем погасший огрызок сигары. - Чем плохо жить одному? Настанут для тебя трудные времена, несешь свой крест один и хотя бы тем утешаешься, что рядом с тобою никто не хнычет, дескать, вот видишь, что ты наделал! Разве ты не мог поступить иначе, как муж вот той и вот этой! Не верю, чтобы какая-нибудь жена помогла своему мужу крест нести, нет, она сделает этот крест еще тяжелее. - Смотря какая жена, - господин Паавель пожимает плечами. - Я тоже не вчера родился и видел женщин, которые, как в добрые, так и в злые времена, были для своих мужей истинными спутницами жизни. - А-а, все они одним миром мазаны! - предприниматель машет рукой. - А у вас, господин Киппель, никогда не было искушения вступить в брак? - спрашивает отставной капитан с усмешкой. - Нет, благодарение Богу, никогда! - Киппель ожесточенно мотает головой. - Я даже и мысли такой не допускал. Еще чего! Будучи в здравом рассудке, лезть в рабство! Жить под пятой другого человека! Мало, что ли я насмотрелся, как иной глупец стаптывает каблуки, стремясь заполучить свое "счастье", а потом снова их стаптывает, чтобы от этого "счастья" освободиться. Вы, господин капитан, только что сказали, будто в мирное время у мужчин больше возможностей узнать женщину, с которой он собирается вступить в брак... Знаете, что я на это отвечу? Женщину никогда - ни в мирное, ни в военное время - невозможно узнать полностью, покуда вы на ней не женитесь, да еще не пройдет, ну, скажем... медовый месяц или вроде того. В этом вопросе господин Тали совершенно прав. Женщины - прирожденные актрисы и успешнее всего разыгрывают наивность, пока не наденут чепец. Да, после этого они, разумеется, показывают свое истинное лицо... и даже откровеннее, чем вы того желаете. - Хорошо же, господин Киппель, - капитан достает из кармана портсигар и предлагает Тали закурить, - у вас никогда и в мыслях не было жениться, но ведь любили же вы когда-нибудь... хотя бы в юности? - Гм... Мне еще и сейчас нравится то одна, то другая женщина, но любви, такой, как о ней говорят и пишут, я не испытывал. И тем не менее я верю, что на свете имеется такая хвороба, которой заболевают чуть ли не все мужчины подряд, одни раньше, другие позже. Весьма возможно, и я тоже в пору своей молодости влюбился бы, если бы с самого начала не подметил кое-какие женские уловки, которые пришлись мне не по нраву. Не скажу, чтобы я был женоненавистником. Нет, зачем их ненавидеть, ежели такими они созданы Богом; только вот ни с одной из них я не желаю себя связывать. Э-эх, об этом и прежде велось немало разговоров, меня называли эгоистом и черт знает кем еще - не исключено, что я и впрямь нечто в этом роде! - но что тут поделаешь, ведь и я тоже не могу изменить себя и стать не таким, каков я есть. На этот счет можно бы еще немало сказать. К примеру, будто любовь слепа, но почему бы не добавить к этому, что супружество делает ее зрячей. Опять же говорят, что браки заключаются на небесах... но это еще вопрос, где их стряпают чаще - на небесах или в преисподней. Обратимся хотя бы к Священному писанию. Как известно, мастер Саваоф сделал из ребра Адама женщину, когда тот в раю прилег немного передохнуть, и в тот день наш праотец в последний раз спал спокойно. Потом из-за всяких штучек Евы начались разные странные истории, такие, как грехопадение, всемирный потоп и так далее. Тали и Паавель улыбаются, последний даже сдержанно прыскает. - Нет, мои господа, - завершает Киппель, - всеконечно, это святая истина, что через женщину мужчины претерпевают уйму зла и неприятностей, отчего иные из наиболее чувствительных представителей мужского пола сошли на нет и прежде времени оказались в могиле. - Есть и еще одна народная поговорка, - произносит отставной капитан, кашлянув, - она гласит: "Возьмешь ли жену, не возьмешь ли - все одно жалеть будешь". - Ну что же, это зависит от того, кто как на дело смотрит. - Предприниматель разводит руками. - Я, к примеру, не взял жены и ничуть не жалею, напротив, благодарю Бога, что не сделал этого. Возникает короткая пауза. Тали смотрит на группу малышей - со своими совочками и ведерочками они старательно копаются в куче песка, отчего возникают маленькие облачка пыли, потому что песок сухой, как зола; лица детишек, их голые ручонки и коленки посерели от приставших к ним песчинок... И тут ему вспоминается отношение Вирве к детям, которое эта женщина не раз обнаруживала во время их супружеской жизни. Нет, Вирве не питала к детям чувства брезгливости, - она, как уверяла, даже любила их, только у нее самой они не должны были появляться. "Это было бы ужасно!" - восклицала она, мотая своей красивой головкой. Двух вещей боялась Вирве: беременности и полноты. Но она была склонна к полноте и частенько морила себя голодом. Арно советовал ей заняться спортом, но для этого у его Вирве - как она сетовала - никогда не находилось времени. Вообще-то, конечно, Вирве была просто-напросто чересчур ленива и предпочитала часами просиживать в кафе, потягивая черный кофе и посасывая сигарету. Арно все это понимал, однако дело обстояло таким образом, что он был пленен своей женой, несмотря ни на что. - Ну хорошо, - возобновляет разговор господин Паавель. - Теперь мы кое-что обсудили, но чем объяснить, господин Киппель, что вы даже не спрашиваете, отчего это я так вдруг и с таким запалом кинулся решать проблему семейной жизни или же... ну, в этом духе? - К чему спрашивать, я и сам догадываюсь. - Гм... Интересно, о чем же именно? Аг-га-а, теперь догадываюсь я, о чем вы догадываетесь! Вы думаете, что у меня сегодня утром произошла очередная ссора, очередная перепалка с женой? Нет, ничего подобного не было. Сегодня утром мы не обменялись ни единым словом, и не сделали этого по той простой причине, что в момент моего ухода жена еще лежала в постели; может, спит еще и по сию пору, ей от Бога дано больше сна, чем семерым засоням вместе взятым. - Хм-хью-хьюк, - Киппель ставит торчком клочок своей бороды, - небось потому-то милостивой госпоже и не нравилось хозяйничать на хуторе, ведь в деревне нет времени толком выспаться и за одного человека, не говоря уже о семерых. - Наверняка это была одна из причин, толкавших ее назад, в город. А я-то, седой баран! Ну и пусть бы уезжала на здоровье, но - одна... Зачем понадобилось мне сбывать свой замечательный хутор Пихлака по цене гнилого гриба и отправляться вместе с нею? Чего искать? Теперь хуторок уплыл и... перспектив никаких. Вот потому-то я и поднял с таким пылом вопрос о семейной жизни. Поверьте, господин Киппель, если бы я сейчас находился в Пихлака, то и впрямь смог бы вам помочь, и это так же верно, как то, что меня зовут Антс Паавель. Но теперь я основательно увяз и не знаю, что со мной и самим-то будет. Если вы не держите ваше дело в секрете, я вам прямо тут кое-что посоветую. - Нет у меня никаких секретов, - предприниматель машет рукой, - в особенности от господина Тали. Не далее как вчера вечером у меня с ним был разговор именно об этом предмете... Ведь в ссуде ничего постыдного нет. - Прекрасно. Так и запишем. Видите ли, сам я дать в долг не могу, но я дам вам добрый совет и подскажу, где можно одолжить. В Паунвере, неподалеку от моего бывшего хутора Пихлака, живут два весьма зажиточных хуторянина... тоже бывшие храбрые солдаты. Имя одного из них я уже недавно упоминал, да и вы, господин Киппель, тоже его знаете. - Вы имеете в виду господина Тоотса? - Совершенно точно. Второй же - мой верный боевой соратник Тыниссон. Последний, правда, живет чуть подальше от Паунвере, но это беда небольшая: километром больше, километром меньше - какая разница! Может, вы и его знаете? - Не знаю. И тем слабее надежда получить у него ссуду. Очень возможно, и господин Тоотс тоже вышвырнет меня, ежели я явлюсь в Юлесоо с такой просьбой, хотя мы уже давнишние знакомые. - Фуй! Никто вас не вышвырнет, господин Киппель, и особенности в том случае, если я составлю вам компанию. - Вы пойдете вместе со мной?! - предприниматель делает большие глаза и отшвыривает огрызок сигары. - Только ради того, чтобы добыть для меня ссуду? - Нет, не только ради этого, а чтобы получить ее еще и для себя. Мне сейчас пришла в голову одна мысль, возник план, для осуществления которого и я тоже нуждаюсь в деньгах. Кроме того, мне хочется еще разок наяву увидеть безмерно любимый мной хутор Пихлака, именно в последнее время я то и дело вижу его во сне. Меня так и тянет туда, влечет... взглянуть, как поживают рябинки, посаженные мною вокруг дома. Небось сейчас они как раз стоят в белом убранстве, цветут, и такой от них дурманящий аромат идет, что он заставляет сердце биться сильнее. Арно с любопытством окидывает взглядом Паавеля, в этом отставном капитане, похоже, уживаются несколько человек, надо же, теперь он стал даже поэтичным. - Да и что мне тут, в городе?.. - продолжает этот странный капитан. - Тарту станет лишь краше, если из него на некоторое время исчезнет такой экземпляр, как я. - Я думал, вы просто шутите, - Киппель скребет свою заросшую щеку. - До шуток ли тут! У меня уже давно нет желания шутить. Какое может быть у человека настроение если рядом с ним женщина, которая считает его старым пнем а себя... видно, цветком розы. И все в таком духе: мол по гляди, другие добывают себе должности и продвигаются вперед, только ты никак не сдвинешься с места а если и сдвигаешься, так все вниз да вниз. Нет, нет поступим так, как советовала Тынису Лаксу Смерть: "Прочь уйдем навек!"35 Уйдем и мы хотя бы на время. И знаете, господин Киппель, как мы это сделаем? Айда пешком по природе; сейчас раннее лето, используем хотя бы часть этого прекрасного времени года, в наших краях оно короткое, словно блаженная греза. Кто знает, может быть нынешнее лето - мое последнее. - Н-ну-у! - предприниматель резко, словно его кто подтолкнул, оборачивается к капитану. - Это еще что за разговор?! - Д-да-а, как знать... Но если мы осуществим эту прогулку на вольной природе, то станем рвать цветы желтоглавы, баранчики, черемуху... Нет, нет, мы не сорвем ни одного цветка, мы лишь полюбуемся ими, срывать цветочки жалко. "Не странно ли, - думает Тали, - только что желал воины, готов был перерезывать людям горло и в то же время ему жаль срывать цветочки. Этот человек либо не совсем в себе, либо все же шутник, хотя и скрывает это - Однако отставной капитан почему-то нравится Арно Тали. - Собрат по страданию..." Арно мысленно усмехается. "Прекрасно!" Затем он произносит неожиданно даже для самого себя: - Я иду вместе с вами. В тех краях живут мои родители. - Великолепно! - восклицает предприниматель Киппель и закуривает новую сигару. - Morgenstunde hat Gold im Munde!36 Всеконечно, идите с нами, господин Тали! И... и если мы получим ссуду, как надеется господин Паавель, то постучите меня по загривку, чтобы я не забыл что... - Что именно? - спрашивает господин Паавель. - ...что вы станете моим компаньоном. - Я - вашим компаньоном? Ну-у?! Мне ведомо, что такое иголка и нитка, но сверх того - ничегошеньки. Однако этого недостаточно. - Зато я знаю больше. Самое главное для нас - сложить деньги, все прочее - пустяки. Но в таком случае оставим эти рассуждения о последнем лете и так далее, мне такие разговоры не по душе. Когда мы отправимся? - Да хоть сейчас, - капитан вскакивает и становится по стойке "смирно", как и положено старому солдату. - Нет, не сейчас, - возражает Тали. - Сначала я должен переговорить со своим другом Лестой. Гм... Может, и он тоже пойдет с нами. О-о, это было бы куда как славное путешествие! - Айда завтра с раннего утра, - предлагает предприниматель, - скажем, этак... часика в четыре, в пять. Место сбора тут же. Ну как, приемлемо? - Отчего бы и нет! - соглашаются собеседники. - Самая приятная ходьба по холодку. В пять часов. Когда же Киппель заводит разговор о каком-то Сараджеве с тремя звездочками, Арно Тали поспешно удаляется. Как знать, правильно ли, нет ли он поступает, во всяком случае, дело обстоит таким образом, что сердечная боль не покидает его ни на мгновение. Из-за Вирве. - Ишь, старик, чего надумал - податься в деревню! - Леста усмехается. - И кто это такой - Паавель? Откуда ты его выкопал? - Боюсь, он очень нервный господин, - отвечает Арно, - но в глазах его светится доброжелательность. У него столько забот, что даже в зубах поковырять некогда, ею шляпа вот-вот поседеет от неприятностей, и в то же время он готов расцеловать... - Кого? - Все равно кого. Он хочет войны, но наверняка не испытывает ненависти к своему врагу. Идем в Паунвере познакомишься с ним поближе. Ты - писатель, обретешь для своих рассказов новый типаж. Вот будет забавно, если мы отправимся вчетвером! - Ты что, хочешь этого? - Да. Я вроде бы уже и не мыслю это путешествие без тебя. Давай проведаем своих школьных друзей... Кийра, Тоотса, Тыниссона и так далее. Возьми себе отпуск на недельку-другую. - За этим дело не станет, но с а м о путешествие, как ты говоришь, пешком... вчетвером - это несколько более чем странно. Нас по дороге задержат. - Еще чего! Это за что же? - Ну, разве кто доселе видел, чтобы четверо мужиков далеко не первой молодости маршировали по большаку... ать-два! в то время, как весь народ трудится не покладая рук? Это сразу бросится всем в глаза, люди наверняка подумают, что у этих путников недоброе на уме. Не так ли? Против Паунвере я ничего не имею, но эта... ну, техническая сторона путешествия... гм!.. И почему вообще все должны танцевать под дудку этого капитана Паавеля - мы ведь не солдаты и не на войне? - Как сочтешь нужным, - Тали несколько растерянно усмехается и смотрит в окно на заросший травой сад, который, как видно, уже давно не знал заботливой и распорядительной руки. - Во всяком случае, ясно, что один, то есть без тебя, я с ними не пойду. Действительно... теперь и мне тоже эта затея начинает казаться неуместной. А что я сегодня утром так легко загорелся этой идеей, скорее всего объясняется вчерашней встречей, которая вывела меня из равновесия. Не пугайся, брат, если я тебе открою, что бывают моменты, когда мне почти безразлично, куда идти и что делать. - Гм... - произносит Леста и едва заметно пожимает плечами. - Нервы... Непременно, или же, как выражается Киппель, всеконечно, тебе надо отправиться в деревню. Но ты не должен оставаться там один и сам по себе. - Именно потому я и приглашаю тебя с собой. А как мы туда доберемся, это вопрос второстепенный. Жизнь сделала меня таким беспомощным и ранимым, что даже неловко говорить об этом. Какой же я педагог?! Место таких, как я, либо в клинике для нервнобольных, либо в сумасшедшем доме. - Не преувеличивай! Это состояние пройдет. - Будем надеяться. До сегодняшнего дня, вернее, до сегодняшнего утра, я считал себя единственным субъектом, который дошел до такой крайней точки, и вот словно бы себе в утешение встретил еще и другого, примерно в таком же положении. - Кого же? - Того самого капитана Паавеля. Именно поэтому мне и захотелось получше с ним познакомиться и поглядеть, что из него выйдет. Прежде всего, он станет компаньоном господина Киппеля. - Что? Как это? У Киппеля нет ничего, кроме ножа, вилки да брючного ремня - кто же пойдет к нему в компаньоны? - Поживем - увидим. Во всяком случае сегодня утром об этом шел разговор. Ах да! Между прочим, я никак не подозревал, что Киппель вдобавок ко всему еще и философ. Слышен дверной звонок... вначале продолжительным, затем напоследок, словно бы в подтверждение, дзинькает еще один, коротенький, который воспринимается, как звуковой знак восклицания. - Слышишь, - Леста усмехается, - вот он уже идет, твой философ; он собирался пожаловать сегодня к вечеру. Точность - его добродетель, в особенности, если он надеется что-нибудь получить. Нахмурив лоб, Леста идет в прихожую и отпирает дверь. Да, это Киппель... во всю свою натуральную величину и неизменно в полном надежд настроении. - Прошу извинить, мои господа, - произносит он с вежливым поклоном, - я вас опять strin,37 но в жизни иного человека бывают моменты, когда он существует лишь как наказание своим согражданам. Иной раз он делает это вовсе не по своей воле, просто ему судьба уготовила такую роль. Роль эта, само собой разумеется, отнюдь не из блестящих, но... Я мигом закруглюсь, на улице остался мой друг, он ждет... - Что за друг? - осведомляется Тали. - Ну, тот самый господин, который сегодня утром был с нами на площади Барклая - капитан Паавель. - Отчего же он не вошел в дом? - спрашивает Леста. - Он человек весьма деликатный и скорее пойдет в штыковой бой, чем без особой надобности переступит порог чужой квартиры. Так он сказал. - Что за абсурд! - бормочет себе под нос Леста. А потом громко: - Немедленно пригласите его войти, иначе мы и слова с вами не скажем. Человек с такими заслугами - и ждет на улице, словно отверженный! - Хорошо, я мигом приглашу его сюда, - предприниматель Киппель выходит из комнаты, оставив после себя лишь облачко сигарного дыма. - Теперь и меня тоже начинает интересовать этот капитан Паавель, - Леста поворачивается на каблуке, - как и всякий человек, о котором кое-что слышал, но которого еще не видел. Капитан здоровается по-военному, и Киппель представляет его Лесте. Предприниматель проделывает это с той торжественностью, какая свойственна его поведению, стоит ему оказаться в обществе, которое он считает достаточно изысканным. Все четверо садятся, и поначалу устанавливается такое молчание, какое бывает где-нибудь в приемной врача или адвоката, где сидят совершенно чужие друг другу люди. Наконец Киппель, кашлянув, закуривает очередную сигару, делает две-три затяжки и спрашивает: - Ну, господа, не совершить ли нам завтра хорошенькую пешую прогулку в Паунвере? Погода стоит великолепная. - Пешую прогулку... гм... - медленно говорит Леста. -От Тарту до Паунвере, примерно, сорок километров... Такое расстояние пройти пешком - это называется уже не прогулкой, а несколько иначе. Это, скорее, поход. - Какая разница. Понаслаждаемся природой раннего лета, посмотрим, как растут хлеба, цветут цветы, послушаем птичий щебет. А то торчим тут, в городе, точно моль, точно боимся Божьего солнца и ветра. - Смотри-ка, смотри-ка! - писатель усмехается. - Похоже, предприниматель Киппель, alias Вийлиас Воокс. прихватит с собою розовую тетрадь и синий карандаш и начнет в дороге сочинять стихи. Возникает вопрос: чем же станем в это время мы заниматься? - Не бойтесь, господин Леста, я ваш кусок хлеба не отберу. Мы с господином Паавелем пойдем... по части предпринимательства, или как это лучше назвать... - А-а-а! Стало быть, вы задумали одним махом убить двух мух: наслаждаться природой и двигать торговлю! - произносит Леста, растягивая слова. - Прием весьма оригинальный и практичный, если только при этом не пострадает деловая часть... современный деловой человек не станет брести пешком и считать километровые столбы: он либо мчится на автомобиле, либо сидит в скором поезде, а то даже летит на самолете. Если же захочет понаслаждаться природой, так отбрасывает прочь на известное время все свои дела и устремляется куда-нибудь подальше. Эти две вещи - дело и природу - он никогда не заталкивает под одно одеяло. Об этом я читал в книгах, да и сам тоже приметил. - Но мы с господином Киппелем еще не деловые люди, - вставляет слово капитан Паавель. - Мы только еще собираемся стать таковыми, выпускаем щупальца и пытаемся определить, нет ли где на земле незанятого местечка. У нас в паунвереских краях есть добрые друзья и знакомые... И если кто-нибудь из них пойдет нам навстречу и поможет встать на ноги, о нас и впрямь можно будет говорить как о деловых людях. - Ах вот как! - Леста резко вскидывает голову. - Тогда дело другое, тогда мое умничанье, похоже, излишне. - Прошу прощения! - восклицает Киппель, кашлянув. - Теперь мне вспоминается, что с вами, господин писатель, подобные осечки случались и прежде, особенно в ту пору, когда вы были еще молодым человеком. Разве сами не помните? - Где же все упомнить, но самый большой промах я совершил сейчас. Ох, как же это я!.. Как я мог забыть, что господин Киппель уже и есть предприниматель! Он был им уже в то время, когда старый черт еще бегал в коротких штанишках и его за всякие проделки ставили в угол. Имя же капитана Паавеля широко известно в Эстонии, о нем писали и говорили каждый раз как о храбром солдате и никогда - как о предпринимателе. Наверное поэтому я и позабыл на минутку сословие и род занятий самого господина Киппеля. Однако, мои господа - секундочку, господин Киппель, я сейчас закончу! - мы, по-видимому, несколько отклонились в сторону от главного вопроса - о походе или же пешей прогулке в прекрасное Паунвере. Позвольте спросить, почему туда должно идти непременно пешком? Чтобы наслаждаться красотами природы? Но разве в Паунвере природа не так же прекрасна, как и по дороге туда? Это, конечно, дело вкуса, но, что касается меня, завтра я, во всяком случае, не смогу отправиться вместе с вами ни так, ни этак, придется мне сначала уладить свои дела. Так. Вот, пожалуй, и все, что я собирался сказать. Теперь пусть говорит господин Киппель, он наверняка имеет сказать больше, чем я. - Нет, позвольте, господа, - капитан поднимается, словно находится на каком-нибудь заседании, - разрешите мне сказать несколько слов еще прежде господина Киппеля, чтобы ответить господину Лесте. Вы позволите, господин Киппель? - Ну, отчего же нет, всеконечно! - Видите ли, господин Леста, ведь для нашей души и для нашего тела не так-то уж и обязательно отправляться в деревню пешком- это вовсе не какая-нибудь навязчивая идея. Это намерение возникло так... между прочим, под влиянием аффекта... если можно так выразиться. Я до того влюблен в хутор Пихлака вблизи Паунвере, который прежде был моим, что мне частенько представляется, будто находится он тут же, под боком, от Тарту - рукой подать, в часе-другом ходьбы. Каждый раз, когда я думаю об этом милом моему сердцу местечке или же разговариваю о нем, у меня исчезает какое бы то ни было ощущение пространства, в особенности сейчас, по весне. И тогда мне совершенно безразлично, каким образом я туда доберусь, но добраться должен. И вот сегодня утром совершенно случайно родилась мысль: а не пойти ли, право, пешком. Разговор же о предпринимательстве и о наслаждении природой - это в сравнении с моим - моим! - хутором Пихлака, так сказать, побочный продукт или же... или же, по меньшей мере, таким он мне в данный момент представляется. - Почему же, в таком случае, вы покинули хутор Пихлака, если он был вам так дорог? - тихо спрашивает Тали. - Меня выдернули оттуда, выгрызли, - капитан Паавель достает носовой платок и вытирает со лба пот. -Вы, господин Тали, и все другие тоже - приходилось ли вам слышать о том непреложном факте, что капля камень точит, если падает непрерывно и равномерно? Есть и другое выражение, особенно распространенное среди военных: прогрызть в голове дырку... Выбирайте из этих двух поговорок любую или же примите сразу обе, а я продолжу свой рапорт. И если я чересчур увлекусь, скажите мне, чтобы придержал язык. Этот хутор Пихлака красив, словно куколка, и если мой друг Киппель во время нашего путешествия и впрямь, как предполагает господин Леста, оседлает Пегаса, пусть ни в коем случае не забудет направить эту животинку к упомянутому хутору. - Гм! - произносит господин Киппель, но капитан не обращает на это ни малейшего внимания и продолжает: - К сожалению, на этом хуторе кроме меня самого, батрака и служанки обитала еще некая особа, которую не вдруг-то сообразишь, как и назвать, чтобы это соответствовало ее манере вести дела. Во всяком случае, она считалась, точно само глумление, моей законной женой. Ну да, законной! Скорее всего эта ее законность и давала ей право стать каплей, которая точила меня, словно камень. "Продай эту дрянь - то бишь хутор! - переберемся в город!" - капало с утра до вечера на меня, на камень. "В городе у тебя будет жизнь полегче, там ты сможешь сделать карьеру". Да, предполагалось, что будет, примерно, так: сегодня ты отправляешься в город, чуточку там оглядишься, сходишь разок в кафе, сыграешь партийку в шахматы и... и завтра ты уже - либо городской мэр, либо директор банка. А раз ты уже наверху и набрал темп, то можешь и еще подняться... все выше, выше... все вперед, вперед! А сама она, эта ядовитая капля, намеревалась открыть блестящий салон мод, куда стремглав сбегутся, рискуя поломать себе ножки, все модные дамы. Вот так... изо дня в день, из часа в час, пока я не почувствовал, что от этого капанья кровь моя начинает цепенеть в жилах, а спинной мозг - сохнуть. И в один трижды проклятый лень, когда мне впору было лезть на стену от жениной грызни, я взял да и продал отраду моего сердца, мой хутор Пихлака, портному Кийру. - Портному Кийру?!.. - восклицают Тали и Леста в один голос. - Йорху Аадниелю? - Да. Ох я, осел валаамов!38 - Портному Кийру! - повторяет Леста, втягивая голову в плечи, и значительно смотрит в лицо своему школьному другу. - Да-да, именно этому самому господину, - капитан кивает головой. - И теперь сам я сижу здесь, и не в качестве мэра города или директора банка, а китайского императора. Все выше, выше... все дальше, дальше! А эта капля-капелька, которая открыла салон мод, свой "золотой фонтан", не далее, как вчера, пополнила торговый запас своего заведения одним пестрым платьем и с оставшейся кругленькой суммой отправилась в кинотеатр "Иллюзион". Вот, стало быть, победа и конечный результат! Нет, я могу быть неплохим мужем войны, но чтобы я смог стать мужем жены, меня надо перелить заново. Похерила, похерила, бестия, мой дорогой хутор Пихлака! Но я хочу еще хотя бы разок увидеть свой ненаглядный хутор, пусть даже дорога туда будет утыкана острыми, как иглы, штыками. Да, так. Но я уже достаточно помолол языком, пора бы его и придержать, пусть теперь кто-нибудь другой скажет что-нибудь более путное. - Н-да-а... - подает голос предприниматель Киппель, но вновь умолкает, поскольку Леста опережает его своим вопросом: - Вполне ли вас устроит, господин Паавель, если я, не сойти мне с этого места, торжественно поклянусь отправиться вместе с вами в Пихлака? - Да, меня это вполне устроит. - Потому что моя душа не обретет покоя, пока я не увижу Йорха Аадниеля Кийра в роли хозяина хутора. - И я даю такую же клятву! - Тали поднимает правую руку. - Хорошо! Очень хорошо! Старый же предприниматель Киппель ворчливо замечает, что ему не надо давать никакой клятвы, - он и без того разделит компанию. Вопрос лишь в том, когда и как отправляться. На третий день после описанного выше обмена мнениями, которое происходило в квартире Лесты, на станции Каавере выходят из поезда четверо по-господски одетых мужчин и останавливаются на перроне, словно бы совещаясь между собою: что же теперь делать и куда же теперь направить стопы? Начальник станции разглядывает их, разглядывает и... не знает, что и подумать. Может, это какая-нибудь комиссия... следует незнамо куда? Можно бы и спросить, нет ли у господ каких-нибудь пожеланий, но, гм... пожалуй, господа выразили бы свои пожелания сами, обратились бы к нему. Кроме того, увидим, куда они повернут. "Ах, - начальник мысленно машет рукой, - куда же им еще идти, если не в Паунвере". Однако начальник станции и станционный служащим еще не успевают умереть от мук любопытства, как капитан Паавель обращается к своим спутникам со следующими словами: - Нет, мои господа, пусть все остается так, как я уже говорил прежде: перво-наперво мы направимся в деревню Ныве, на хутор Пихлака. Он тут совсем рядом, километра три-четыре и, к тому же, по дороге к Паунвере. Маленький крюк, конечно, будет, но какое это имеет значение. А идти сначала в Паунвере, оттуда в Ныве и за тем вновь назад в Паунвере - просто-напросто смешно. У господ Лесты и Тали там близкие, и после посещения Ныве и тот, и другой могут спокойно у них оставаться. Не правда ли, мои господа и благодетели? - Господин Паавель! - произносит Леста с улыбкой. - С кем это вы, право, ведете тяжбу? Кто возражает против того, чтобы в Пихлака направиться в первую очередь? - Вроде бы кто-то... - отставной капитан бросает быстрый взгляд в сторону, затем - себе за спину, но там не видно ни души. - Нет, прошу прощения! Может быть, это начинает подавать голос коньяк с тремя звездочками господина Киппеля? А теперь - в путь! Я пойду впереди, стану показывать дорогу, вы шагайте следом. Поглядите, мои господа, какое чудесное утро! Оно словно создано специально для нас. Не так ли? После этого все общество начинает двигаться в направлении деревни Ныве, которая расположена слева от железнодорожной станции, тогда как дорога в Паунвере отходит от станции напрямик, ровная и белая, как выцветшее льняное полотнище. На обочинах большака и вблизи него трава и цветочки покрыты толстым слоем ныли, а поодаль зеленя и клеверные поля - в блестках росы, словно кто-то разбросал там ночью капельки расплавленного серебра. - Смотри-ка, Юхан, - начальник станции всплескивает руками, после чего роняет их на свой кругленький животик, - они пошли вовсе не в Паунвере, они пошли... да, не возьму в толк, куда? Ты, Юхан, уроженец здешних мест, ну-ка, скажи, что именно расположено в той стороне, куда они направились? - Там... - Юхан вычесывает свои знания из-за уха, - там поселенческие хутора на землях бывшей мызы. Нет, там и прежде было две маленьких деревеньки, но в последнее время поселенцы и еще домов понастроили. Одна называется Нюрпли, эту я знаю. Вторая... как же ее? Ах да - Ныве. Третья, самая новая... вот те на!.. У меня ведь никогда никаких дел в тех краях не было - выскочило из головы. Пилутси... Пильбатси... нет - Пильбасте! - Да Бог с нею, а чего они там не видели? - Не могу знать, господин начальник станции. Одного, того, на котором френч, мне вроде бы доводилось встречать и раньше, но где и когда - никак не вспомню. - Был бы хоть один из них с портфелем, тогда бы еще куда ни шло - комиссия или вроде того, а то у двоих - чемоданы, у третьего, бородача, - заплечный мешок, а у того, который во френче, - руки в карманах... Какая же это комиссия? Я тут, в Каавере, в этой станционной будке, уже четвертый год, а такой подозрительной компании еще видеть не доводилось. Не сообщить ли, право, констеблю, как ты полагаешь, Юхан? Ты тоже старый солдат. Нет, если бы они направились в Паунвере, тогда бы еще ничего... Пусть бы себе шли! Но что за дела могут быть у них в Нюрпли, в Ныве или в Пильбутси? - В Пильбасте. - Какая разница. Главное - зачем они туда пошли? Начальник пожимает плечами, трясет головой и мысленно, словно бы против желания, скрывается в помещении железнодорожной станции. А те четверо бодро шагают вперед, не имея ни малейшего понятия, что уготовили начальнику станции Каавере такие душевные муки. Предприниматель Киппель и капитан Паавель идут впереди, Леста и Тали - следом за ними. - В этих краях мне еще не доводилось бывать, - произносит Леста, обведя взглядом округу. - Я тоже не бывал, - отвечает его школьный друг, - местность довольно безрадостная. Летом-то можно жить всюду, в особенности, если поблизости есть железная дорога, но каково здешним жителям приходится зимою! - Деревня Нюрпли! - Капитан оглядывается на двух приятелей и указывает рукой вперед, где виднеются маленькие, будто из досок сбитые домишки, горе-постройки. - Теперь с полчасика ходьбы, и мы - в Ныве, a тем самым и на хуторе Пихлака. Ой, господа, я готов лететь на крыльях! - Знаешь, Арно, - Леста наклоняется к уху друга, - сдается мне, человек этот не вполне нормальный. - Ну вообще-то он, конечно, преувеличивает, и коньяк Киппеля тоже этому способствует, но чтобы он... Люди и предметы иной раз становятся любимыми именно после того, как мы их потеряем. Путники минуют поселенческую деревню Нюрпли; ее впору было бы посчитать за оставленную жителями, когда бы не дети и старушки на порогах и во дворах некоторых домиков. Да и куры тут и там копаются, и возвышает свой голос петух с куцым хвостом. Где-то поодаль даже тявкает собака. Нет, деревня отнюдь не покинута. Народ в поле, потому что время страды. И Бог даст, через несколько лет появятся тут, на месте этих хибар, вполне добротные жилые дома с дворовыми постройками. Все может быть. Все зависит от Божьей милости да людского усердия. Лишь капитан Паавель ничего не видит и не слышит, он так и рвется вперед, словно находится на поле брани... - Смотрите, Ныве! - восклицает он вдруг. - А вот и хутор Пихлака! - Капитан протягивает вперед руку, он только что не кидается бегом к своей земле обетованной. - Господин Киппель, - Произносит он, порывисто дыша, - протяните мне бутылку Сараджева, иначе сердце мое не выдержит! Паавель шумно пьет, проводит рукавом френча по усам, извергает какое-то слово команды, оглядывается на спутников и велит им петь. - Гм, - произносит Леста. - Слышишь, Арно, тебе приказано петь. - Почему бы и нет. Начинай! По полевой меже идет какой-то высокий, заросший бородой сатана, в одной рубашке, на ногах штаны в репьях, в руке - дымящаяся "собачья ножка". - Ой! - он застывает, словно путевой столб. - Господин капитан! - Что? Как? - Капитан Паавель вперяет в него взгляд. Ты ли это, Март?! - Так точно, господин капитан! - встречный человек принимает стойку "смирно". - Ой, черт возьми, кого мне довелось снова увидеть! -Старый воин подбегает к нему. - Здравствуй, Март! - Хватает его за обе руки: - Ты все еще жив и здоров? - И обращаясь к спутникам: - Поглядите, мои господа, это мой верный сотоварищ как во время войны, так и в дни мира! Вместе мы колотили врагов, вместе мы выкладывались на лугу и в поле... и всегда - рука об руку. Ох, мои дорогой Март! Дай Бог тебе здоровья! Как идут твои дела? Ты еще все там же, в Пихлака? - Нет, я не в Пихлака, - Март мотает головой, - я теперь тут, в Овисте. - Ну а Пихлака-то еще цел? - Не без того, господин капитан. Небось, увидите сами. Посаженные вами рябинки целы. Цветут. - Прекрасно! А этот чертов портной Кийр тоже цел? - А как же - целехонек. - В таком случае, Март, пошли с нами, оторвем ему башку: зачем он, дьявол, выманил у меня обманным путем мой прекрасный хутор! - Чего ему, паршивцу, башку отрывать, у него и так дела неважнецкие. - Как так - неважнецкие? - Ну, все из-за того человека из Пильбасте, которого он на дороге заставил догола раздеться, а тот взял да и помер. Кийр - под судом ходит. - Да, да, знаю. Действительно, зачем нам отрывать ему голову... я просто так... Айда с нами! Почему ты ушел и Пихлака? - Там такой... странный народ. Я не могу их понять. Чтобы они плохими были, этого нет, но... никогда не скажут прямо, чего они вообще-то хотят. Вечно одно брюзжание или как это назвать... - Ладно! - Капитан возвышает голос. - Айда вперед. Если мне там нечего больше делать, так я хотя бы обниму и расцелую свои рябинки. - А я - самого хозяина, - произносит Леста. - Если только до того не умру от любопытства. А ты, Арно? Какие намерения у тебя? - Понаблюдаю, как все это произойдет. Как раз в это время Георг Аадниель Кийр, новый хозяин хутора Пихлака, возвращается с поля домой. - Черт побери! - ворчит он еще на пороге. - Ну и вымотался я, семь потов сошло! - И, обращаясь уже непосредственно к Юули, своей жене, которая сидит возле стола с шитьем, продолжает: - Плохо ли тебе тут посиживать, как за каменной спиной, а попробовала бы ты вкалывать на поле под палящими лучами солнца! Не иначе как черт выдумал, что именно мужчины должны на этом свете выполнять самую тяжелую работу! Кийр подходит к ведру с водой, берет кружку и выпивает чуть ли не целый штоф.39 Пьет, булькая, словно лошадь, сопит, бросает поверх кружки злые взгляды на жену. - Ведь и ты мог бы точно так же посиживать, как за каменной спиной, - тихо произносит Юули, слегка склонив голову, - но тебе не терпелось иметь хутор. - Не так-то уж и не терпелось эту дрянь иметь, - хозяин швыряет в угол изношенную шляпу, - просто хотел показать паунвереским мазурикам, что я и без них кое на что способен. И показал. А теперь вот я с ним в затруднении, как девица с ребенком. Да еще и батраки - черт бы их подрал! - у нас не задерживаются. А чем им тут плохо?! Или, может, это ты их отсюда отваживаешь? - Я? - Хозяйка испуганно обхватывает руками свою маленькую голову. - Святый Боже! Я стараюсь со всеми быть приветливой, никому даже слова плохого не сказала. Господи! - Она ударяется в слезы. - Если что-нибудь не ладится, всегда я виновата. - Не хнычь! - рявкает Георг Аадниель. - И... и принеси мне поесть! Видали, даже и этого самой не сообразить всякий раз клянчи и кланяйся, чтобы тебе что-нибудь подали. Откуда ей было знать, сейчас ведь не обеденное время.. - Обеденное время тогда, когда в животе пусто! Понятно? Хорошо, она подаст сразу, только не надо так злиться. Хозяйка быстро встает, смахивает слезы и, все еще вздрагивая от рыданий, отправляется в кладовку; дрожащими руками шарит в полутемном помещении. Какая-то посудина падает с полки и разбивается. Немедленно на месте происшествия появляется хозяин. Что?! Так она еще вздумала уничтожать и без того скудное имущество? - Соскочила, ну... нечаянно. - Соскочила?! Ведь ног у миски нет, чтобы она могла соскочить. Пошевеливайся! Я умираю с голоду. Кийр хочет вернуться в комнату, но прежде бросает беглый взгляд на двор и еще дальше - на большак. И то, что он видит, заставляет его сердце на несколько мгновений остановиться. Ог-го-о, тысяча чертей! От большака в сторону хутора Пихлака идут четверо мужчин, и он, Кийр, вроде бы, всех их знает; во всяком случае, двоих наверняка. А что они идут именно в Пихлака - в этом нет ни малейшего сомнения. Волк их заешь! Чего они тут не видали? Ошарашенный Аадниель пятится в прихожую, оттуда - в кладовку. - Иду, иду уже! - хозяйка выходит из кладовки, в обеих ее руках посуда с едой. - Не выноси! Не выноси! - свистящим шепотом приказывает Кийр. - Унеси быстро назад! - Но?.. - Неси назад! Понимаешь? - Не понимаю. - Тьфу! Черт бы тебя побрал! Сюда сейчас придут четыре негодяя, я не хочу им показываться. Теперь понимаешь? Если они зайдут и спросят меня, скажи, что на дома. Скажи, что... что ушел в Паунвере. - Да-да, но куда же ты спрячешься? - Гм... дьявольщина! - Несчастный Аадниель кружит по прихожей, беспомощно смотрит туда и сюда, готов хоть сквозь стену пролезть. - Выскочить на улицу уже поздно, - он вбирает голову в плечи, - они меня увидят, не то забрался бы на хлев. Слышишь? Они уже во дворе! Ох, черт их сюда принес! Постой, погоди! Спрячусь-ка я здесь же, в кладовке, вряд ли они станут искать. Дай сюда эти миски и запри за мною дверь! Запомни - пошел в Паунвере! Вот уже путники дошли до ограды, господин Паавель, правда, не обнимает и не целует свои рябинки, однако все же гладит их ладонью и говорит им нежные слова. Во время этой драматической сцены Леста входит в прихожую хуторского дома и стучит в двери передней комнаты. - Да, прошу! - Хозяйка открывает дверь. Но ее мужа, увы, сейчас нет дома. Он пошел в Паунвере. - Ах, как жаль! - Леста качает головой, и даже по его лицу видно, что это вовсе не пустая фраза, что ему действительно жаль. - Что такое? - Паавель поспевает к месту действия. - Господина Кийра нет дома, - отвечает Леста. - Он пошел в Паунвере. - Вот как? Ну, не беда. В Паунвере и мы тоже пойдем, но прежде передохнем тут, если госпожа позволит. - И выступив вперед, Паавель кланяется: - Здравствуйте, госпожа Кийр! Узнаете ли вы меня? - Отчего же не узнать, господин Паавель! Здравствуйте! Прошу, проходите в помещение. Бедной Юули мучительно неловко своих заплаканных глаз, что гости, конечно же, замечают - ведь не слепые же они. Еще мучительнее для нее то обстоятельство, что она вынуждена говорить неправду, всяческая ложь всегда была ей отвратительна. - Ну поглядите, мои господа, - капитан разводит руки в стороны, видя, что все его спутники вошли в дом, - в этом жилище я провел самые прекрасные годы моей жизни! Это были дни, богатые работой и радостью, и память о том золотом времечке все живет и живет во мне. Присядем, мои друзья, любезная госпожа Кийр, само собою разумеется, позволит нам обсушить крылья и дать отдых ногам - какие-нибудь четверть часика или вроде того. Не правда ли, госпожа? - О-о, прошу, прошу! Когда же усталые путники рассаживаются вокруг обеденного стола, капитан вновь возвышает свой голос и советует Киппелю открыть его рог изобилия, чтобы освежить дух дорогих собратьев, ибо сегодня им предстоит еще бесконечно долгий путь. Киппель извлекает из своего заплечного мешка на свет Божий бутылку коньяка, ставит ее на стол и беспомощно оглядывается. - Госпожа, позвольте нам один стакан! - произносит он неуверенно, несколько просительным тоном. - Да, сейчас, сейчас! - Хозяйка спешит выполним, просьбу гостя. - Но, прошу, погодите секундочку, - она ставит стакан на стол. - Я принесу вам немного закуски - Не затрудняйтесь, госпожа! - Какое же это затруднение, - хозяйка направляется в сторону кладовки, - секундочку! Аадниель Кийр сидит в кладовке на мешке с солью, чмокает губами и часто моргает ресницами от врывающейся в двери полосы света. - Чего им надобно? - шепчет он вошедшей жене. - Ничего такого. Просто зашли передохнуть по дороге. Снесу им немного закуски, они собираются пить вино. - Ишь ведь, им еще и закуску подавай! Ни крошки не смей отсюда брать! Здесь не столовая какая-нибудь и не трактир для всяких бродяг. - Ах, Йорх, голубчик, я пообещала принести... - Пообещала принести? Ты? Ну что же, тащи, если ты такая богатая! Да, конечно, ты ведь и впрямь принесла и дом отменное приданое - и мызу, и семь пар быков. Тащи, тащи! Стащи целую охапку! Опустоши кладовку, тогда мы сами всласть пососем палец! - Ну взгляни же, наконец, Йорх, только эту кроху хлеба и масло, - хозяйка вновь начинает всхлипывать, - ведь не убьет же это тебя. И вовсе они не бродяги какие-то, а все - люди интеллигентные. - Как, как? Что ты сказала? Интеллигентные? Ог-го-о. брат, какое словечко отыскала старая громоотводиха! Да сама-то ты понимаешь ли, что это такое - интеллигентный? Нет, ответь, ответь, что значит интеллигентный? - О Боже! - Юули охает. - Я прыгну в колодец! - Отчего бы и нет! Сначала стащит туда, этим негодяям и бездельникам, целый воз масла, а потом еще и колодец опоганит. Тьфу! Дорогая Юули решила показать, что она в Пихлака полная хозяйка и распорядительница, угощает щедрой рукой. Ну да, а чего же ты в таком случае пыхтишь да кряхтишь и не вручаешь им эту прорву снеди? Пусть грабят меня! - О Боже! - Хозяйка вытирает глаза углом передника, берет мисочку с маслом и намеревается идти в комнаты. - Сказала, что я ушел в Паунвере? - Кийр хватает ее за плечо. - Да, сказала. - А что они сказали? - Ничего. Тем временем городские господа сидят все вместе, радостные, пуская по кругу стакан с коньяком. Правда, насколько именно радостен каждый из компании, определить трудно, так как разговаривает, в основном, капитан Паавель; но все же и другие отпускают шуточки, смеются. - О-о, премного благодарны, госпожа! - восклицает бывалый воин при возвращении хозяйки. - Премного благодарны! Чего нам теперь не жить и не бродяжничать по-холостяцки. Подсаживайтесь-ка и вы к нашей компании, расскажите, как вы тут, в Пихлака, живете-можете? Однако, госпожа Кийр... - Паавель внимательно смотрит на Юули, - похоже, вы плакали сегодня! Отчего вы плакали? - Нет, я вовсе не плакала, - Юули пытается улыбнуться. - У меня насморк. Глаза слезятся. - Вот оно что! В таком случае, отхлебните отсюда добрый глоток, это прекрасное лекарство от насморка. Юули подносит стакан ко рту и лишь пригубливает. - Нет, нет, госпожа Кийр, - Паавель отстраняет протянутый ему стакан, - так дело не пойдет! Такое лечение не поможет. Глотните как следует, тогда будет совершенно иная картина, и здоровье поправится. - Нет, госпожа Кийр - человек симпатичный и с самого начала ему, Паавелю, нравилась, но сам-то Кийр - трюкач. Нет, пусть она не обижается, это он, Паавель, хоть самому Кийру прямо в лицо скажет. Ваше здоровье! А этот прекрасный хутор Пихлака для Кийра то же самое, что для собаки колбаса. Кийр этот хутор уплетет. Уже с первого взгляда он, Паавель, заметил там и сям беспорядок. Хлеба посеяны слишком поздно, у лошадей вздутое брюхо и слабые мышцы, а взгляните на двор! Двор - словно еврейская лавочка. Коров он, Паавель, не видел, но, небось, и у них еле душа в теле держится. Нет, он и сам поначалу был не Бог весть какой крестьянин, но потом все наладилось, но всем был порядок. Нет, прямо-таки с болью в сердце он. Паавель, видит теперь, что... на хуторе Пихлака - коза за садовника. - Это правда, - Юули кивает головой. В своей беспомощности и с непривычки она немного размякла и теперь чувствует себя менее подавленной, чем прежде. Теперь она с удовольствием приготовила бы городским гостям мясное блюдо с яичницей, все бы сделала, как надо, если бы в кладовке не сидел ее мучитель. А мучитель действительно все еще сидит в кладовке, не смеет оттуда выйти: чего доброго, увидят. Лижет масло и сметану, ковыряет ветчину, сам есть не хочет, а уделить хотя бы немножечко кому-нибудь другому - и того меньше. "Долго ли эти дьяволы будут там торчать, они, похоже, и не собираются уходить?" - рассуждает он, все больше злясь. "Да, убеждаешься, что есть на свете люди, у кого нет ни малейшей совести! И мое масло они, само собой, сожрут до последней крохи - в этом не приходится сомневаться. И все по вине этой карги Юули. Могла бы сказать этим бездельникам, что... что ей недосуг их принимать, что она должна немедленно куда-нибудь идти - и все было бы в порядке". - Ну погоди же, старая кочерыжка, громоотводиха, небось он, Йорх, потом покажет ей, где ее настоящее место! Когда-нибудь эти незваные гости все же уберутся, ведь не останутся они, дьяволы, тут жить. Но так уж с давних времен установилось: каждое мало-мальски заметное волнение влияет на организм Кийра... определенным образом. Вскоре пихлакаский властелин чувствует в своем нутре известное брожение, которое сопровождается ужасающим скрежетом и