это значит - до гробовой доски, но пробормотал что-то похожее на обещание. Холодным осенним вечером в синей гостиной с терракотовыми занавесями, с каминными часами, которые в Гранд-Рипаблик считаются символом респектабельности, Бидди вырезала из бумаги кукол, хотя ей уже пора была спать - обычное дело! - Вестл писала письма и слушала по радио хоккейный матч, а Нийл проглядывал в "Тайм" раздел "Торговля и Финансы" и ясно видел при мерцающем свете электрического камина, что вся эта негритянская фантасмагория яйца выеденного не стоит и что он поступил жестоко, не подумав о том, как отнесется к делу отец. Звонок. Вестл пошла открыть. Вернувшись в гостиную, она равнодушно сказала: - Тебя спрашивает какая-то цветная женщина, что-то насчет комитета по вспомоществованию. - И снова взялась за свои письма, не терзаясь вещими страхами, хотя только что впустила в дом Софи Конкорд. Софи торопилась: - Нет, лучше постоим здесь, в передней. Говорите тихо. Я видела Ивена Брустера. Мы - ваши друзья - считаем, что вам не следует разглашать, что вы негр, и мы боимся, не затеваете ли вы какую-нибудь мелодраму. Мы-то с рождения ко всему приучены, но вам незачем подвергать себя этому, притом же вы, оставаясь белым, тоже можете очень много для нас сделать. Сколько мы одних денег из вас вытянем! Нийл, не надо ничего говорить! Я могла просто позвонить вам, но мне очень хотелось увидеть ваш дом, и вашу малышку, и еще раз увидеть вашу жену. Она красива, как скаковая лошадка. Никуда вам от них не уйти. Прощайте, милый, и молчите! Софи исчезла за сеткой серых снежных хлопьев. В гостиной Вестл спросила, не оборачиваясь: - Кто такая? - Сестра из городской больницы. Мисс Конкорд. - Мм... ах да, Нийл, я тебе рассказывала, что Джинни Тимберлейн прислали из одного австрийского магазина в Нью-Йорке изумительный вязаный костюм - синий, вышитый? Надо и мне заказать такой. Нийл согласился, что мысль разумная. А в середине ноября, не объясняя причины, не посоветовавшись с Нийлом, доктор Кеннет Кингсблад созвал семейный совет. 34 Нийл был в Федеральном клубе, на вечернем заседании финансовой комиссии, когда отец позвонил ему по телефону: - Нам с мамой нужно немедленно тебя видеть. Дело очень важное. Можешь ты быть у нас не позже, чем через сорок минут? Хорошо. О том, что предстоит совет, Нийл и не догадывался, он даже не знал, что Вестл тоже будет там. Посвистывая, он прошел через узкий, устланный бобриком холл отцовского дома в "парадную" гостиную и замер на пороге при виде всех своих родственников, которые, расположившись на ковровых креслах, на диване цвета яичного желтка и на полу, под сенью "Отцов Пилигримов", видов Венеции и зимних пейзажей с санями, рассматривали друг друга, пепельницы-сувениры и альбом нью-йоркской всемирной выставки. Всего, включая Нийла с родителями и Вестл, здесь собралось пятнадцать человек, и никто из них, кроме доктора Кеннета, не знал, зачем их созвали. Братец Роберт с женой Элис и с ними ее брат, сам Харолд В.Уиттик, большой человек в мире радио и рекламы; сестра Китти и ее муж, юрист Чарльз Сэйворд; незамужняя сестра Нийла Джоан и Саксинары - дядя Эмери с тетей Лорой и Патрицией. Для вящей законности доктор Кеннет озаботился также приглашением столь важных особ, как отец Вестл, Мортон Бихаус, и его брат Оливер, старшина адвокатского сословия Гранд-Рипаблик, единственный в городе знаток коньяка "Наполеон" и од Пиндара. Оливер Бихаус был коренастый, с огромной веснушчатой лысиной, окруженной бахромой жидких, светло-желтых волос. С его бледного, в веснушках лица не сходила кислая гримаса, вызванная коварными кознями врагов капитализма. У его брата, Мортона, который был повыше ростом и на четыре года моложе, веснушки отсутствовали, но зато правую его щеку украшало небольшое родимое пятно. Пат Саксинар, Вестл и Джоан хихикали в уголке над старосветскостью дома и старших родичей, а те вполголоса справлялись друг у друга о причине сборища, в то время как мать Нийла сидела одна, как всегда молчаливая и хрупкая, а доктор Кеннет с таинственным видом разливал лимонад. Так выглядел зал суда, когда в дверях появился Нийл. Его встретили улыбками, ибо все знали, что, если их действительно ждут неприятные известия, никто не даст более здравого совета, чем общий любимец Нийл. Доктор Кеннет испуганно замахал руками и крикнул: - Вы, молодежь, встаньте, пожалуйста, с пола и сядьте как следует. Оливер, усаживайтесь вот сюда, в плюшевое кресло. И прошу вас выслушать меня внимательно. Мой сын Нийл, которым я до сих пор мог по праву гордиться и жену и дочку которого я от души люблю, удивил меня, выразив желание сделать нечто, по моему мнению, непозволительное, могу даже сказать, ошеломившее меня, нечто такое, о чем, насколько я понимаю, даже Вестл не осведомлена и чего я, безусловно, не допущу, не спросив предварительно вашего совета. Сейчас он вам сам в этом признается. Нийл! Доктор Кеннет опустился на тонконогий золоченый стул, и Нийл почувствовал острую жалость к отцу, но все же он встал и заговорил спокойно, как человек на эшафоте, уже не надеющийся на помилование: - Я узнал, что прапрадедом моей матери - возможно, она и сама этого не знает, - был некий Ксавье Пик, который жил примерно с тысяча семьсот девяностого по тысяча восемьсот пятидесятый год, исходил северную границу Миннесоты, был отважный и благородный пионер, предок, которым все мы можем гордиться, и притом - чистокровный негр. А значит, по букве закона, все мы - либо негры, либо связаны с неграми близким родством. Тут речь его потонула в хоре яростных возгласов, опровержений, криков, что он сошел с ума. Вестл пылала безмолвным изумлением, - как он мог ей ничего не сказать. Только его мать и кузина Пат остались спокойны. Он поднял руку, и гомон постепенно стих. Он рассказал о своем разговоре с бабушкой Жюли, о находках доктора Вервейса и закончил так: - Несколько месяцев тому назад мне было бы страшно или стыдно сообщить вам это, но теперь я понял, что стыдно нам должно быть только перед неграми, индейцами, народами восточных стран - стыдно за то зло, которое причинялось им веками... Оливер Бихаус взял слово, даже не потрудившись встать: - Итак, молодой человек, вы решили, что исправите это зло тем, что смертельно оскорбите всех нас, ваших родных и друзей, от которых всегда видели только любовь и готовность помочь вам, - погубите даже свою жену - мою племянницу! Немедленно прекратите эту комедию, перестаньте изображать из себя героя. Довольно с нас вашего бесстыдства! Нийл сказал негромко: - Подите вы к черту! - Что? - Вы меня слышали. Нечего разыгрывать верховный суд. Может, я ничего бы и не сказал, если бы папа не созвал этот синклит, а вы не назначили бы себя судьей, но раз уж так, остается решить вопрос: надо мне поступить честно и сказать всему свету правду о том, что мы такое? Ох, мамочка, прости, что я впутал тебя в это! Мнения растревоженного племени были высказаны не так отчетливо и гладко, как они изложены здесь, - все перемешалось: стоны, божба, протесты, грозные возгласы Оливера, кажется, смех Пат Саксинар. Доктор Кеннет произнес: - Нийл, мы все, по-видимому, согласны в том, что, если ты обещаешь ничего не говорить посторонним, мы постараемся предать это забвению. Поскольку Нийл уже сказал Вулкейпам, Ашу, Софи, Ивену, он не сразу нашелся, что ответить, и отец воспарил: - Вот ты утверждаешь, что правда тебе дороже всего, а где же тут правда, если ты свою родную мать, которая дала тебе жизнь, произвел в ниггеры, когда ничего подобного нет? - Я не... - Да какому же разумному человеку придет в голову назвать ниггерами твою дочь, бабку и братьев с сестрами? - упорствовал доктор Кеннет. - Тебе что, будет очень приятно, если твоя Бидди станет грязной бродяжкой, как все ниггеры? - Негры! И бродяжкой она не станет; будет такая же, какая есть. Она не изменится, это ваши взгляды должны измениться. И, пожалуйста, перестаньте говорить "ниггер". Это-то, кажется, нетрудно! - А вы, если уж вам обязательно нужно терзать своих родных, перестаньте придираться к словам! - рявкнул Оливер Бихаус. Доктор Кеннет тянул свое: - Слушай, мальчик, не всегда нужно говорить все, что знаешь. Ну, представь себе, что я был бы наркоманом. Ведь ты не стал бы болтать направо и налево, что я... - Но ведь ты не наркоман, дядя Кеннет? - перебил его голосок Пат Саксинар. - Или, может быть, ты скрывал это? - Молчать! - прогремел ее отец, дядя Эмери, сын бабушки Жюли, отнюдь не обрадованный тем, что его причислили к неграм. Его супруга (урожденная Педик, из Уиноны) добавила: - Сейчас не время дерзить. Патриция. Я очень жалею, что разрешила тебе вступить в женский отряд. Братец Роберт попросту отрицал все, от начала до конца. По его словам, Нийл рехнулся, ранение сказалось, но даже если эта мерзкая история - правда, - хотя где там, просто бабушка Жюли от старости все перепутала, - как это доказать? Доказательств нет. Письмо Ксавье Пика? Подумаешь! Подделка. Чарльз Сэйворд предложил: - Забудем об этом. Не унывайте. Ни по каким законам мы не обязаны сами себя обвинять. Это послужило предисловием к обстоятельной речи Оливера Бихауса: - Нийл, я поразмыслил и признаю, что был не прав, а вы, мой мальчик, совершенно правы, когда утверждаете, что мы как воспитанные люди должны называть темнокожее население нашей страны не ниггерами, а неграми. Мы ценим достойные качества лучших представителей негритянской расы, ценили их еще тогда, когда вас на свете не было! Разве Т.Р. в бытность свою президентом не пригласил на завтрак Букера Т.Вашингтона? (Поверьте мне, этого и Ф.Д.Р. не сделал бы!) Но такие сорвиголовы, как вы, которые требуют для этих несчастных больше того, что они способны воспринять, того, чего наиболее порядочные из них и не вздумали бы требовать, - такие люди попросту вмешиваются в размеренный ход эволюции, и... и хватит говорить об этом, Нийл, постарайтесь проявить хоть каплю здравого смысла! А что касается документов о Ксавье Пике, то, хотя никто из нас лично и не станет совершать противозаконных поступков, все же я думаю, что в один прекрасный день этих бумаг может не оказаться в архивах исторического общества, и тогда все мы вздохнем свободно! Бодрая улыбка Оливера говорила: "Мужайся, мой юный друг", - и Нийл уже приготовился услышать архангельский глас: "Ходатайство удовлетворить", - но молчание в зале суда нарушил пронзительный крик. Шурин Роберта Харолд Уиттик вопил: - К черту Нийла с его "правдой"! Безобразие в том, что в это впутали мою сестру, что она оказалась замужем за ниггером Бобом. А как это отразится на моем рекламном предприятии, об этом я и думать боюсь! Элис взвизгнула: - Да, да, безобразие! - Она устремила на Роберта взгляд, полный отвращения, и прошипела: - Теперь я понимаю, почему ты так возмутительно ведешь себя в ванной! Роберт, человек глупый, привязанный к дому и ночным туфлям, запричитал: - Господи, да разве я виноват, если во мне есть подпорченная кровь? Но ты же слышала, что я сказал, - я отрицаю эту выдумку с первого до последнего слова, Нийл попросту помешанный! - Хуже, чем помешанный, - сказал Мортон Бихаус. Тетя Лора Саксинар, чувствуя себя выше всех этих вульгарных пререканий, снисходительно заявила: - Это скандальная история, к которой я не желаю иметь никакого касательства. Мой муж сам скажет вам, считает он себя чернокожим или нет. Но что до моей дочери Патриции, так я не только чувствую сердцем матери, но и вижу глазами матери, что она безусловно не... не негритянка, если уж вам угодно так называть этих уродов, - и к тому же я слышала, что они абсолютно не способны к иностранным языкам, а Патриция у меня говорит по-французски, как француженка! Ее муж, дядя Эмери, поглядел на нее не слишком нежно и прорычал: - Очень благодарен тебе за разрешение самому определить мою расовую принадлежность! Так вот, Нийл говорит, что его мать, его родная мать - негритоска, но, между прочим, она приходится мне сестрой, и позвольте заявить вам раз и навсегда, что ни она, ни я не ниггеры, а если я произошел от какого-то Ксавье Пика, о котором я и слыхом не слыхал, могу сказать вам с полной достоверностью, что ниггером он, черт возьми, не был, и это, к сожалению, относится также и к Нийлу, хотя сейчас ничто не доставило бы мне большего удовольствия, чем разоблачить тебя как последнюю черную гадину, понял, мерзавец? - вот только что это и нас бы всех замарало. А что касается моей семьи... Ему не дала договорить младшая сестра Нийла - Джоан: - Ради бога, дядя Эмери, замолчи ты про свою семью. У вас жизнь прошла, ты женат, и тетя Лора не может тебя оставить, а я? Мне-то как быть? Джонни теперь на мне не женится, скажет, что я обманула его, скрыла, какой я расы, а я и не знала, я ничего не знала! Ах, Нийл, что ты со мной сделал! Я никогда, никогда тебя не обижала! А теперь я всю жизнь буду как зачумленная из-за какой-то твоей дурацкой идеи о справедливости. За что? Как ты мог нарочно меня так унизить, ведь теперь мне всю жизнь надо прятаться от людей, никто не захочет со мной дружить, никто меня не полюбит, а я была так счастлива с Джонни! Ох, зачем, зачем ты это сделал? А его старшая сестра, Китти Сэйворд, верный друг его детских лет, смотрела на него, безмолвно ужасаясь тому, что он мог ее погубить, когда она так его любила. - Ему стало страшно, он готов был крикнуть, что все это - шутка одержимого, но тут на помощь ему пришла тихая женщина - его мать. Все они были с ней особенно нежны, - ведь она была такая слабая, словно не от мира сего. Муж успокаивающе и любовно положил руку ей на плечо, Джоан гладила ее по голове, Нийл бросал на нее виноватые взгляды. Но теперь она заговорила более внятно, чем все остальные. Когда она подняла руку, свара затихла, и они ясно услышали: - Минуточку! Я думаю, что Нийл, вероятно, прав. Взрыв негодующих голосов, потом - напряженная тишина. - Мне всегда казалось странным, почему придают такое значение, "белый" человек или "черный", если близкие его любят, но вас это, по-видимому, так волнует, что придется вам рассказать. Когда я была совсем маленькая, к нам раза два заходил мой дядя, брат моей матери, дядя Бенуа Пезо, но заходил он, только когда папы не бывало дома. Я тогда еще думала, что он похож на негра, хоть и не черный. Мама никогда не говорила о нем. Он был игрок и потом куда-то исчез, и я не знаю, жив он или умер. Я как-то спросила маму: а может быть, дядя Бенуа цветной? Но она меня нашлепала и велела молчать, и я забыла об этом и вспомнила только сейчас. Теперь я думаю, может быть, я себя заставила забыть, и мама тоже. Она, мне кажется, знает про нас, про то, что мы... ну, вы понимаете. У нее был каменный амулет, и однажды она мне сказала, что он привезен с Мартиники лет полтораста назад, а потом, много лет спустя, я стала искать его и не нашла, а когда спросила ее, она страшно рассердилась и сказала, что никогда у нас такой вещи не было. Я не знаю. Может быть, мне все это почудилось. Но не браните Нийла за то, что он пытается сказать правду. Доктор Кеннет торжествовал: - Вот видишь, Нийл? У твоей матери достало ума и замечательной силы воли, чтобы попросту забыть зло и помнить только добро, как учит библия... Мать, я тебя прошу, прикажи Нийлу, чтобы он не смел убеждать себя и других, что эта злосчастная выдумка - правда. Жена его задумалась. - Не знаю, Кенни. Если это действительно правда... Тогда сорвался Роберт: - Мама! Бог тебя покарает, если ты сделаешь из меня ниггера, когда на самом деле я белый и порядочный человек, и дела у меня идут так успешно - нет, я с ума сойду! Вы с Нийлом совсем задурили мне голову, но это гнусные измышления, и все из-за какого-то чертова амулета, подумаешь, мало ли откуда он мог к вам попасть, да ты сама не уверена - может, его и не было! Элис, дорогая, ты же видишь, что я белый? Все это ложь, я белый, и дети наши белые! Белые! Не желаю я пропадать из-за того, что Нийл лишился рассудка! Я белый, и не поздоровится той сволочи, которая попробует доказать обратное. Посмотри же на меня, Элис! Она посмотрела. Голос Пат Саксинар звучал холодно и четко: - Вы все говорите так, точно "цветной" - это низшая порода людей, а я в этом отнюдь не уверена. Меня всегда бесила дискриминация в отношении очень славных цветных моряков, и хотелось как-то с ней бороться, а вот теперь, когда я сама цветная, я и буду бороться. Казалось, на этот раз негодующим возгласам не будет конца, и Нийл оглянулся на Вестл. До сих пор она только взволнованно молчала. Когда он прошептал: "Ну что?" - она ответила: - Дай мне подумать. Я, конечно, немножко удивлена. Во втором часу глаза ее сказали Нийлу, что пора идти домой, но поскольку ничего не было решено, поскольку даже доктор Кеннет, видимо, намеревался не спать и ужасаться всю ночь, уйти им было трудно. Все же им это удалось, когда они сделали вид, что внезапно оглохли, и теперь неразгаданный негр Нийл остался наедине со своей белой женой - без союзников. 35 До дому было всего три минуты ходьбы. Вестл, доверчиво взяв его под руку, шла молча до самой их двери и только там заговорила естественно, без гнева и без нарочитой сдержанности: - Милый, почему ты не сказал мне раньше? Я бы постаралась понять и помочь. - Я хотел. Это папа поторопился, не дал мне даже сообразить, что я скажу. Но ты и теперь можешь мне помочь. Главный вопрос - должен ли я признать это открыто? Ведь это правда! - Тише. Помолчи. Я знаю, как ты поступишь, потому что знаю тебя! - Она прижала палец к его губам и увлекла его за собой в комнаты. Держа его за руку, словно вернулись юные дни их любви, она провела его в бело-розовую детскую, где спала Бидди, свернувшись клубочком, с сосредоточенным, серьезным выражением, а в ногах низкой кроватки, тоже свернувшись, спал Принц. - Посмотри на нее, Нийл. Я знаю, ее ты никому не позволишь обидеть и опозорить, и даже если правда, что Пик был цветным, ты не предашь это гласности, не обречешь ее на муки, чтобы удовлетворить свое тщеславное стремление к правде. Но я-то уверена твердо, бесповоротно, так же уверена, как в твоей любви и в нашем бессмертии, что все это неправда! Бабушка Жюли что-нибудь перепутала - она старая, где же ей все помнить, - да она всегда была злющая, ну ее, старую колдунью! Мы выясним, что был другой Ксавье Пик или Пико, или Пике, или как его там звали, этого противного дядьку! Вот увидишь! Все обойдется, Нийл! Посмотри на нашу девочку, какая она розовая, атласная, золотая. И это в ней негритянская кровь?! Но Нийлу вспомнилась Феба Вулкейп - розовая, атласная, золотая - и негритянка! - Хорошо, увидим, - вот все, что он мог ответить. На следующее утро отец сообщил ему по телефону резолюцию, принятую накануне семьей под председательством адвоката Бихауса: по единодушному мнению всех собравшихся Нийл должен молчать. А несколько недель спустя Нийл получил от доктора Вервейса копию письма Ксавье Пика майору Джозефу Реншо Брауну, которое он разыскал в архивах Исторического общества: "Бобров, о которых вы спрашиваете, в нынешнем году мало. Белые опустошают наши леса. Я много думал о вас, белых людях. Правда, для оджибвеев я тоже белый, поскольку они различают только белых и индейцев, но, пожалуй, я уж предпочел бы, чтобы меня считали индейцем. Вы мне как-то сказали: "Почему вы не хотите презреть людское мнение и гордиться вашим черным лицом?" Но к чему мне объяснять это, или оправдывать, или вообще думать об этом? К чему человеку с рыжими волосами оправдываться перед черноволосыми, белокурыми, русыми? Вы, белые люди, говорите, что созданы по образу и подобию божию, но кто из вас видел бога? Вы видели генерала Сибли и губернатора Рамсея, но бога вы не видели. Может быть, он темный с лица, как индейцы и я, а может быть, он - всех цветов, а может быть, - совсем без цвета, как скала, освещенная луной. Последнее время я много читал священное писание и нашел подходящий текст для вас, белых: "Ненавидящий меня ненавидит отца моего". Не обессудьте за почерк, руки у меня немеют, я их отморозил на прошлой неделе, когда вытаскивал из воды одного миссионера, у которого лодка опрокинулась на порогах, а он меня спросил: "Умеете ли вы и здешние язычники-индейцы читать и писать?" Нийл пришел в восторг - вот поистине царственный предок, которым Бидди может гордиться! Потом он рассмеялся. Он услышал язвительный голос Клема Брэзенстара: "Этим-то вы, мулаты, и плохи. Обязательно вам подавай что-нибудь необыкновенное, когда нас, простых негров, вполне устроила бы хорошая работа и хорошая сигара!" Наступил декабрь, было холодно, приближалось рождество. Все это время родные избегали Нийла, встречаясь с ним только на экстренных семейных совещаниях, где один Чарльз Сэйворд держался вполне по-человечески - неизменно враждебно. Остальные либо дулись, либо были невыносимо почтительны. То и дело забегала Пат Саксинар. К немалой досаде Вестл, Пат, видимо, считала себя и Нийла участниками тайного заговора и, захлебываясь, рассказывала Нийлу, как Харолд Уиттик и Элис все принюхиваются к братцу Роберту, чтобы проверить, действительно ли он совершил такое гнусное преступление - позволил себе родиться негром. Вестл больше не заговаривала о "другом Ксавье Пике", и Нийл догадывался, что хотя она и отказывается верить в его пегое происхождение, но в глубине души поверила и уже ни на что не надеется. Она брала Бидди на колени и подолгу смотрела на нее. Он вспоминал, как год назад она с легким сердцем несла священные предрождественские повинности, а теперь она только вздыхала: "После войны еще так мало делают красивых вещей; не нужно нам в этом году новых елочных украшений, сойдут и старые". С болью в сердце он видел, что она теряет вкус к жизни и что виною тому он сам со своей социальной справедливостью. Все же они постарались обставить рождественские закупки по-праздничному. Они вместе позавтракали в "Фьезоле", поглядывая на ничего не подозревающего Дрекселя Гриншо, как на нежеланного родственника. С волною других покупателей их внесло в "Эмпориум" Тарра. Леви Тарр, четыре месяца тому назад бывший полковником, теперь опять учился потирать руки и быть благоговейно внимательным с дамами, желавшими купить электрический холодильник за сорок девять долларов девяносто пять центов. Он сам водил Нийла и Вестл по отделу игрушек, запросто называя их по имени, а когда они с наигранной таинственностью расстались, чтобы купить подарки друг другу, он шепнул Нийлу, что может предложить ему прелестную вещицу для Вестл - бриллиантовый гарнитур: браслет, колье и серьги. Выйдя из "Эмпориума", они брели к стоянке, где оставили свой автомобиль, и бодрая святочная болтовня Вестл звучала примерно так: - Ну и движение, просто не пройти! Я думала, за войну все машины износились, так нет, у этих болванов их больше прежнего. Посмотри, вон та спортивная хороша - бледно-лиловая. Ото, а погляди, кто за рулем - этот ужасный ниггер Борус Багдолл. Ой, прости! Честное слово, прости милый! Я забыла. Да, знаешь ли, не так-то быстро это укладывается в мозгу. В семье по молчаливому соглашению считалось, что "пока" Нийл никому ничего не скажет. Когда кончится это "пока", установлено не было. Но он жил в постоянном страхе, как бы весть о его чудесном превращении не проникла наружу - через замешательство брата Роберта или ярость дяди Эмери, излишнюю смелость Пат Саксинар или злобное попустительство Харолда Уиттика. Сколько человек уже знает? Пятнадцать в семье да восемь-десять человек цветных - слишком, слишком много! А кто еще знает или подозревает, сторожит и высматривает, готовый поднести спичку, чтобы спалить его? На ужине у Элиота Хансена, когда Вайолет Кренуэй щебетала Нийлу: "Ах, все вы, рыжие, какие-то особенные", - что она хотела сказать? Откуда ей могло быть известно про письмо Ксавье о рыжих и черноволосых? На ежегодном зимнем празднике у Экли Уоргейта что имела в виду Помона Браулер, когда вдруг запела старую песню "Dans mon chemin"? На этом празднике Нийла не покидало тягостное чувство, словно он навсегда прощается с легкой жизнью белого человека: шумные гости, съезжающиеся в санях к большому охотничьему дому Экли на берегу замерзшего озера Райфлсток; старые друзья, смоляные факелы, бледные отблески заката в конце просеки, женщины, горячий пунш, буйное пение традиционных песен "Когда Нелли домой провожали" и "Я работал на дороге". Да, все это было чудесно, но почему Экли так внимательно приглядывался к нему? Нийл чувствовал себя в большей безопасности, когда перед самыми праздниками отправился в Файв Пойнтс со скромными подарками для Брустеров, Дэвисов, Вулкейпов, для всех, кроме Софи, - он боялся совершить промах. Он посидел часок с Мэри Вулкейп, которую все это время навещал раза два-три в месяц. С ней он обретал покой и уверенность, которые даются общностью повседневных интересов, - то, что он когда-то ценил в отношениях с матерью и Вестл: не спеша жевать пышку, во всех подробностях обсуждать вопрос о том, показывал ли сегодня термометр восемь градусов мороза или только семь. - Не огорчайся, сынок, - сказала Мэри-несокрушимая. - Ты и не знаешь, сколько у тебя друзей. У Брустеров он застал только Уинтропа, недавно приехавшего домой на каникулы после первого семестра в университете. Сей типичный представитель нашей жизнерадостной студенческой молодежи, в свитере и мокасинах, встретил его радостными воплями: - Нийл! А я только что узнал, что вы перешли в мою расу! До чего же я рад, просто сказать не могу. - Откуда вы узнали? - Слышал, как папа и мама сокрушались о вас. С преувеличенной сердечностью пожимая руку своему юному поклоннику, Нийл ощущал беспокойство. Мало ли кто еще мог услышать! Все так легко могло обнаружиться. - Ну и ладно, - сказал он без особого подъема. Но ему льстило, что этот незаурядный мальчик видит в нем друга, с которым можно сбросить маску прожженного циника - обычную защиту всякого юноши от скучного и нравоучительного мира взрослых. - Нийл! Может, вы и правда примете участие в расовой борьбе и укажете нам какие-то новые пути. Хорошо, если бы вы вправили мозги нашим фанатикам, а то они до того чувствительны, что предлагают цветным газетам печатать Страшное Слово так: "Н..Р", - и чуть не в обморок падают, когда белые ребята распевают безобидную песенку вроде "Вечер был, и негры пели". Пари держу, что они и реку Нигер готовы переименовать в "Негр". Вы бы их высмеяли как следует, а? Ух, да вы бы могли стать одним из вождей нашего народа! Нийла такая вера вознаграждала за томительные дни, когда он старался не замечать шушуканья родственников за его спиной, секретных ночных разговоров по телефону. Где бы он ни был, глаза Семьи преследовали его. Чарльз Сэйворд, которого он всегда считал самым веселым, разумным и порядочным из всех родственников, теперь наиболее демонстративно его сторонился. Он попросту перечеркнул Нийла вместе со вздорными слухами, будто в Китти могла быть "негритянская кровь". Чарльз отличался простодушной тупостью маленького человека, в совершенстве знающего свое маленькое дело, и теперь Китти в нем искала ту радость, которую она когда-то находила в дружбе с братом по имени Нийл, недавно скончавшимся, - очень прискорбно, но не будем об этом говорить. В известной мере ему сочувствовали только его мать, Вестл и Пат Саксинар. Но мать, хоть и была с ним нежна и не упрекала его ни в чем, теперь уверяла, что она все обдумала, и ей открылось, что дядя Бенуа не был ни игроком, ни цветным, но почтенным арийцем и чем-то вроде инкассатора. Так они дожили до рождества - карикатуры на праздники прошлых лет, - прошедшего скорее под знаком Топси, чем Крошки Тима. Ни Сэйворды, ни Бихаусы не явились на рождественский обед, устроенный в этом году у Роберта, а остальные члены семьи изливали приторную нежность на весьма самостоятельную молодую особу, которую все они считали нужным называть "бедняжка Бидди". С утра шел снег, и время от времени кто-нибудь с довольным видом отмечал: "Хорошо! Настоящее белое рождество!" - а Нийл, слыша это, всякий раз думал: "даже рождество подвергается дискриминации". Родственники не стали, как бывало, дожидаться ужина, к трем часам все уже разошлись. Проводив Вестл и Бидди домой, Нийл сказал скороговоркой: - Я немножко пройдусь, подышу воздухом. - И поспешил к Ашу Дэвису глотнуть душевного покоя. Он застал там не только Софи, которая встретила его ласково, дружески похлопала по руке, - там оказался и суетливо любезный южный либерал, мистер Люциан Файрлок, обсуждавший с хозяином дома роль негритянской скульптуры в черном мире, который когда-то представлялся Нийлу пучиной темной фантастики или темного ада, но теперь казался ему живым, многоцветным и полным неожиданностей, как вольер с тропическими птицами. Люциан оправдывался: - Дэвисы и Нора так трогательно относятся к моим ребятам, что я решил зайти и... и, в общем, мне пора. Нийлу хотелось побыть в тепле, с Софи, но он не мог забыть, что Вестл и Бидди сидят одни в рождественский вечер. Ковыляя под снегом домой, он размышлял о том, что вполне мог бы полюбить Софи чисто платонически, но что Вестл он любит земной любовью и что именно этой любви не видно конца. Софи была его сестрой, его вторым "я". Как некогда Китти, верный товарищ его игр, вместе с ним по-детски бунтовала против власти отца, так Софи была ему товарищем в величайшем бунте его жизни. Но Вестл... Вестл была его любовью. Каждая мысль, какая могла прийти в голову темнокожей женщине из Алабамы, была ему близка и знакома; каждая мысль женщины, с которой он учился в школе, играл в теннис, семь лет спал в одной комнате, была чудесной загадкой, и эту женщину он любил больше всех и надеялся когда-нибудь покорить и даже понять. О, когда-то он ее понимал, знал наперед все, что она сделает и скажет, но это относилось к временам, когда ей не нужно было делать ничего необычного, когда ей не предлагалось высказать свое мнение о человеке, способном, очевидно, погубить ее и себя во имя божества, в которое он не так уж горячо и верил. Он застал Вестл дома, нарядную, веселую. Она показалась ему немногим старше Бидди и более беззащитной. Малышка всегда сумеет пойти в атаку на жизнь и подчинить ее себе; скромная, нетребовательная Софи не пропадет, где бы ни оказалась - в больнице, в монастыре, на эстраде; но живая, энергичная Вестл, гордость Лиги Образованных Молодых Женщин, растеряется и сдаст, если рядом с нею не будет мужчины: отца, мужа, сына, духовного пастыря. Он расцеловал ее, и они дружно принялись готовить ужин. Шерли ушла танцевать на славянский карнавал. Они уложили Бидди спать и, сидя у синего кухонного столика, уплетали яичницу и с полным единодушием рассуждали об испорченности Кертиса Хавока, достоинствах папаши Кеннета и вероятной стоимости зеркального стекла для окна в гостиной. Да, переделать окно совершенно необходимо, решили они бодро в этот черный вечер после черного рождества. 36 С самого основания Федерального клуба в нем не числилось ни одного еврея, ни одного музыканта, ни одного учителя и очень мало членов демократической партии. Это не было оговорено уставом. Такой оговорки не требовалось. Здесь заслуженные миллионеры Гранд-Рипаблик вроде Хайрема Спаррока каждый вечер играли в бридж или в трик-трак, ровно в одиннадцать часов прерывая игру для стакана горячего пунша. Клубные лакеи, правда, не были природными англичанами и не обучались прислуживать лордам, но лицезрение тюдоровских физиономий клубных завсегдатаев в какие-нибудь полгода сглаживало эти недочеты, и всякий заслуженный член клуба, завидев в фамильном склепе чужого, считал своим долгом подозвать Джимса и пропыхтеть: "Это еще кто? Вышвырнуть его вон!" Столпы клуба находили возникновение в городе новых предприятий вульгарным, ибо, по их мнению, в Гранд-Рипаблик и так уже было вполне достаточно денег. Большая часть этих денег принадлежала им. Ни у кого не хватило бы смелости выдвинуть в члены клуба Рэнди Спрюса или Уилбура Федеринга; Кертису Хавоку не предлагали баллотироваться, несмотря на солидное положение его отца; а Нийл Кингсблад был избран главным образом потому, что приходился зятем Мортону Бихаусу. Избрание его брата Роберта можно было объяснить только недоразумением. Среди событий светской жизни Гранд-Рипаблик самым значительным был Холостой Вечер Воспоминаний в Федеральном клубе, устраивавшийся ежегодно между рождеством и Новым годом, что позволяло членам клуба спасаться от младших членов семьи, особенно докучавших им на святках, и сулило тихие радости мужской беседы. Являться полагалось в смокингах; меню не обходилось без бараньих отбивных; такие безделки, как салат и мороженое, исключались. Все это очень походило на холостой обед, которым Дж.П.Морган-старший угощал короля Эдуарда VII, но называлось ужином и происходило в зале Пиллсбери, в мужественной атмосфере дубовых столов, изразцовых каминов и оловянных кружек. В этом году собрание украшала целая галерея Спарроков, Уоргейтов, Бихаусов, Грэнников, Тарров, а также один Хавок, один Тимберлейн, один Дровер, один Марл, один Пратт, один Трок, один генерал, один капитан 3-го ранга и один епископ епископальной церкви. Нийл, постоянно чувствовавший себя так, словно под ногами у него скат обледенелой крыши, не хотел идти, но пришлось, чтобы не обиделся мистер Пратт. Он не забыл взять с собой свой золотой портсигар и оставить дома свои новые взгляды. До ужина он довольно искусно лавировал, чтобы не столкнуться с братом Робертом и Харолдом Уиттиком, и держался поближе к Роднею Олдвику. После ужина началось священнодействие - появились длинные глиняные трубки и кружки с горьким элем, который почти все они терпеть не могли и сменили на виски, как только сочли, что это уже не будет нарушением ритуала. Потом, задрав ноги на стол, что тоже считалось обязательным для всех, кроме примерно шестидесяти процентов страдавших подагрой, они приступили к традиционной процедуре - коротким юмористическим речам, нередко включавшим важные конфиденциальные сообщения финансового порядка. Соблюдение тайны в большой мере гарантировалось присутствием и честным словом Грегори Марла, крупного, флегматичного мужчины, потомственного владельца обеих газет, выходивших в Гранд-Рипаблик. Председатель клуба доктор Рой Дровер предоставил слово Роду Олдвику. Доктор Дровер любил пошутить, но сейчас он произнес серьезно и внушительно: - Не обещаю вам на сегодня коротких выступлений. То, что имеет нам сообщить наш друг майор Олдвик, так важно, что я дал ему зеленый свет на неограниченное время. Подстриженные ежиком волосы Рода, его широкие плечи и тонкая талия вызывали в памяти всякие слова из Киплинга: сирдар, саиб, сипай, долг, сила, нищий, туземец, каста, пария, кровь; беззаботно ответил полковника сын, голос крови во мне не угас; твой сын молодец, отважный боец, он Квислингом будет у нас. А в голосе Олдвика звучал лай плац-парада, смягченный адвокатскими модуляциями. По его словам, поведение всех наших белых войск в Европе доставило ему большую радость. "Не консервы и не патроны, а боевая доблесть - вот что давало нам силу". Но он должен отметить одно чрезвычайно печальное обстоятельство, а именно - поведение наших солдат евреев и негров. Десять минут он с увлечением громил евреев, а затем продолжал: - Эти самые меньшинства любят прихвастнуть в своих крамольных газетках, но на поле чести они не выдерживают, кишка тонка, особенно у темнокожих братьев. Не посетуйте за грубое солдатское выражение, от них смердит! (Нийл посмотрел на страдальческое лицо брата, на Уэбба и Экли Уоргейтов, которые принимали на завод квалифицированных рабочих-негров. Уэбб - среднего калибра бухгалтер в очках, вечно дрожащий над балансом, и Экли - бухгалтер мелкого калибра, еще не научившийся дрожать.) Речь Олдвика стала размеренной и твердой: - Я лично свободен от предрассудков, наша армия и флот свободны от предрассудков, господь бог, надо полагать, свободен от предрассудков. Мы надеялись, что эти шоколадные джентльмены кое-чему научились за прошлую войну. В этой войне мы дали им все шансы - у нас даже был один генерал негр и немало полковников! А сегрегация если и проводилась, так только по просьбе самих же цветных командиров, которые откровенно признавали, что их черные барашки не доросли до общения с белыми. Я сам видел, как во время атаки тихий маленький сержант ариец в очках сдерживал целую ораву черных солдат, вздумавших удирать во главе с огромным детиной, у которого хватило нахальства нацепить, на плечи две полоски; увидев меня, этот "капитан" только заулыбался, как дурак. Зато когда доходило до ухаживаний за простодушными французскими крестьянками, тут эти косолапые кавалеры не знали страха! Однако, если говорить о зверствах и безобразиях негров, какие мне лично пришлось наблюдать, то хуже всего был случай, когда один из них - очевидно, с пьяных глаз - имел наглость заявить рослому ирландцу из американской военной полиции: "Вот меня отправят домой по состоянию здоровья, тогда уж я обслужу вашу девушку за вас". Не знаю, право, насколько это было законно, и узнавать не собираюсь, но могу вам сказать, что этого голубчика хоронили без воинских почестей! (Смех и аплодисменты.) Где же выход? Мне кажется, наш новый друг и сочлен Люциан Файрлок может предложить нам единственный выход: это _полная сегрегация_, которая столь успешно проводится на Юге и которой, надо надеяться, скоро потребуют повсеместно у нас на Севере. Мне бы хотелось, чтобы в будущей войне негров даже не называли солдатами, чтобы их обрядили не в форму, а в комбинезоны и силой сгоняли в рабочие команды. (Нийл посмотрел на Люциана Файрлока, сидевшего рядом с Дунканом Браулером, вице-президентом компании Уоргейта. Видимо, Люциану было так же неловко выслушивать комплименты Рода, как сидеть, положив ноги на стол.) - А теперь, - продолжал Род, - я должен сообщить вам кое-что о неграх, живущих здесь у нас, в Гранд-Рипаблик. Когда мы уходили отсюда, чтобы с оружием в руках защищать наши мирные жилища, негры здесь были наперечет, и все больше скромные, работящие старики вроде Уоша, который с детства всем нам чистил башмаки и был доволен этим, дай ему бог здоровья, и которого все мы любили и уважали. Но, возвратившись с фронта, мы увидели, что в наше отсутствие сюда проникли сотни цветных самого худшего типа, а за ними тянутся и все их вшивые, немытые и незваные родственники с Юга, где от них рады избавиться, и на наших глазах создается такой очаг черной смуты, что расовые беспорядки совершенно неизбежны, а всему виной - ложный либерализм, слепая терпимость по отношению к неграм. (Майор Родней Олдвик никогда не говорил "ниггер". Он не произнес бы этого слова, даже участвуя в линчевании.) Сейчас мы имеем здесь уже около двух тысяч этих сынов и дочерей мумбо-джумбо, а скоро их будет двадцать тысяч, и прекрасный город будет загрязнен, заражен, погублен, _если мы этому не воспрепятствуем_. Я по собственному почину собрал сведения о нескольких негритянских агитаторах, которые пытаются посеять смуту на наших заводах и фабриках, и хочу рассказать вам об этих небезынтересных субъектах, которые, хотя большинство из вас о них и не слышало, готовятся отнять у вас ваши предприятия, джентльмены, и, прибавлю, имеют все шансы добиться успеха, если вы не проснетесь и не приметесь за дело очень, очень энергично! (При этом возгласе из детективной мелодрамы все подняли головы.) Они хотят заставить профсоюзы, которые до сих пор обычно не принимали черных или обезвреживали их, выделяя в особые псевдосоюзы, они хотят заставить их широко открыть свои двери, чтобы каждый черный чурбан-землекоп мог войти туда и даже занять должность. Скоро вы увидите такую картину: дюжий черный профсоюзник является к вам в кабинет, усаживается, не снимая шляпы, пыхтит вам в лицо дешевой сигарой и учит вас, как вести дело, на создание которого вы отдали лучшие годы своей жизни. Да, да, а черные, как сажа, девицы будут требовать "права" пользоваться той же уборной, что и ваши дочери и ваши изящные секретарши! И вы, джентльмены свободных профессий, вы, врачи, и мои коллеги юристы, и даже лица духовного звания, не думайте, что вас это не коснется! Если вы не примете нужных мер, вас заставят брать на работу темнокожих секретарей и бухгалтеров, - и вы, умные люди, возглавляющие наше общество, допустили, чтобы этот заговор составился у вас под носом! (Впечатление было потрясающее. Все знали, что Род Олдвик - хороший малый, храбрый солдат, способный юрист, но он, оказывается, еще и недюжинный мыслитель и оратор! Да он, пожалуй, со временем подойдет на пост губернатора или сенатора Соединенных Штатов!) А теперь совершенно конфиденциально, чтобы вы могли защитить себя, свою честь и свой бизнес, я назову вам коноводов этого заговора - образованных негров, устроившихся на теплых местечках и не имеющих ни малейшего права вмешиваться в дела рабочих организаций. Самый опасный из них - некий Клемент Брэзенстейн, профессиональный агитатор с темным прошлым. Он не живет здесь постоянно, но, как тать, пробирается сюда под покровом ночи, чтобы подстрекать к мятежу здешних, очень, кстати сказать, активных предателей. В число их входит некий Райан Вулкейп, бывший солдат, выгнанный из армии за неподчинение приказам, и Сьюзен, она же София Конкорд, медсестра городской больницы, получающая жалованье из налогов наших сограждан, из ваших и моих денег, чтобы сеять разрушительную пропаганду среди безобидной негритянской бедноты! В том же заговоре участвует весьма подозрительный черный горлодер-проповедник, известный одураченной им пастве как "евангелист" Брустер, который кощунственно использует церковную кафедру для распространения красной доктрины восстания рабов, и бывший рабочий с фабрики патентованных средств, который выдумал, будто он ученый-химик, и именует себя "доктор" Ашер Дэвис. Все эти милые личности непрерывно поддерживают связь с еврейскими чиновниками в Вашингтоне, у которых есть тайный план: сделать КНРР - Конспирацию Негодяев, Разлагающих Республику, - основным законом страны, подменить ею наш Американский Образ Жизни и принудить каждого промышленника держать на работе целую кучу негров, независимо от того, нуждается он в них или нет. По всей Америке подготавливают они этот неслыханный переворот - от рыбоконсервных заводов старой Новой Англии до киностудий Голливуда, - не верьте мне на слово, джентльмены, а почитайте, что пишут сами негры в своих возмутительных газетах! Однако здесь, в Гранд-Рипаблик, они проявляют особое коварство, и с ними из вечера в вечер встречаются некоторые белые люди, и притом не евреи, не бродяги или преступники, а люди нашего с вами круга! (Род торжествующе окинул глазами аудиторию, на секунду взгляд его задержался на Нийле, и тот безмолвно ответил ему: "Хорошо, Род. Я готов".) Род продолжал: - Присутствующие здесь сегодня Уоргейты и Дункан Браулер достойны самой сердечной похвалы за то, что они в своем великодушии дали огромному количеству черных джентльменов возможность показать, на что они способны. Нужно сказать, что эти левые, эти витающие в облаках мечтатели из Вашингтона утверждают, будто бы цветные братья не уступают белым рабочим в точности, дисциплинированности и качестве работы. Но я уполномочен заявить, что Уэбб, Экли и Дунк пришли к совершенно иному выводу, и в ближайшее время общая картина на заводах Уоргейта значительно изменится и ухмыляющимся черным рожам будет уделено в ней куда более скромное место! (Нийл посмотрел на Экли, в лесном домике которого они так весело провели вечер две недели назад. Вид у Экли и у его отца был смущенный, но они не пытались возражать.) Итак, джентльмены, я нарушил традицию и не старался вас посмешить, потому что тем из нас, кто стоял под огнем неприятеля, будет не до смеха, пока мы не убедимся, что вы намерены сохранить для нас то, что мы сохранили для вас ценой своей крови, - чистую, честную, незапятнанную страну свободной конкуренции и инициативы - Америку Отцов Основателей! В знак одобрения они застучали кружками по столу и разбили свои глиняные трубки. Нийл думал: "Вот оно. Пора. Идет смотритель тюрьмы со священником". Доктор Дровер призвал к молчанию, чтобы поблагодарить оратора, и тут Нийл поднялся с места. Он заговорил бесстрастно, как чиновник, делающий очередной доклад, и все прислушались. Славный малый этот Кингсблад, неглуп, и перспективы прекрасные - он ведь служит во Втором Национальном, зять Морта Бихауса. - Я был ниже майора Олдвика чином, - сказал Нийл, - но я должен его поправить. Глаза его встретились с испытующим взглядом Рода. - Джентльмены, то, что Олдвик сказал о солдатах-неграх, - это бахвальство пополам с враньем. Это вредная чепуха. Род было поднялся, чтобы перебить его, но Нийл упорствовал: - Ты свое сказал, Род. Доктор Дровер бормотал что-то председательское, но доктор Генри Спаррок тявкнул: - Дайте ему слово! По всей комнате шел ропот: "Пусть говорит!" - и зловещий шип: "Интересно, что он скажет!" Роберт Кингсблад вскочил с места и стонал, страдальчески сгорбившись: "Замолчи, Нийл! Ради бога!" - а Нийл не спеша продолжал: - Олдвик ни слова не сказал ни о доблести, проявленной неграми, ни о подлых попытках офицеров и унтер-офицеров с Крайнего Юга разложить нашу армию путем разжигания расовой ненависти. Да я и не ожидал этого от человека, делающего политическую карьеру. Но его утверждения относительно доктора Дэвиса, доктора Брустера и мисс Конкорд - это уже просто ложь, и он даже имена их исказил. Мне стыдно, что я сидел здесь и слушал, потому что... Отчаянный голос Роберта - может, он и не сознавал, что говорил вслух, - молил его: "Нийл, не надо!" - ...потому что, - продолжал Нийл, - во мне самом есть то, что вы называете "негритянской кровью". Все словно окаменели. - Я негр всего на одну тридцать вторую, но в понимании Люциана Файрлока и его друга - мистера Уилбура Федеринга... Люциан отозвался, не повышая голоса: - Он мне не друг, Нийл! - Ну, хорошо, по принятому на Юге толкованию, которое южане навязали немудрящим карьеристам вроде Олдвика, это значит, что я - стопроцентный негр. Отлично. Я согласен. И никто из моих друзей не внушает мне большего уважения, чем доктор Дэвис, доктор Брустер, мисс Конкорд и мистер Брэзен_стар_! Я очень рад, что я негр, джентльмены, и очень оптимистически смотрю на будущее моего народа, и на этом кончим. Бун Хавок протянул: - Давно пора. В последовавшей затем какофонии Нийл расслышал голос Пратта, визгливо утверждавшего, что все это неуместная шутка, расслышал истерические опровержения Роберта и обрывок спора между Файорлоком и Браулером по поводу квалификации Аша Дэвиса. Вся эта болтовня потонула в яростном реве дородного подрядчика Буна Хавока, который орал на Браулера: - Вы еще рассуждаете, умеет ли какой-то ниггер отличить пробирку от собственного пальца, когда тут такое творится - член клуба признался, что он ниггер, и всех нас покрыл позором! Кому интересно слушать о черных солдатах... Полковник Леви Тарр начал было: - Мне интересно! Дискриминация, которой они подвергаются... Доктор Рой Дровер приглушил его: - К черту! Как председатель этого клуба предлагаю немедленно принять заявление мистера Нийла Кингсблада о выходе из членов - сию же минуту. Нийл смотрел не на Дровера, а на Рода Олдвика - спокойного, улыбающегося, злобного. Заговорил Грег Марл: - Рой! Прежде чем мы предпримем этот шаг, я предлагаю разойтись по домам и все обдумать, а завтра можно назначить комиссию для разговора с Нийлом. Пока же я обещаю, что мои газеты будут молчать и информационные агентства ничего не узнают, если только это будет от меня зависеть и если все вы сумеете держать язык за зубами. Судья Кэсс Тимберлейн твердо заявил: - Не знаю, насколько это было умно с его стороны, но, во всяком случае, Нийл показал, что он не трус, а нам нечего зря горячиться. Экли Уоргейт - Нийл когда-то играл с ним в шашки и обыгрывал его - Экли крикнул: - Конечно, нам нечего горячиться, но я и сейчас знаю, как я смотрю на это дело. Я всегда считал Нийла своим другом и с удовольствием принимал его у себя. Я как будто всегда хорошо к нему относился. И я возмущен тем, что он, притворясь белым, пролез ко мне в дом и держал себя с моей женой и детьми как равный. Могу заверить его и вас, что больше этого не случится. Джад Браулер - добрая душа, самый старый и верный друг - встал с места и заявил: - По-моему, все это глупости! Все мы знаем, что Нийл - замечательный парень, а уж лучшего друга во всем городе не найти. Ну что такое одна тридцать вторая негритянской крови? Все равно он здесь самый белый человек, и я от него не отступлюсь. Разгорелся неистовый спор, и под шум его Нийл вышел из комнаты. Он устал. Он не мог больше слышать их голосов. Словно занавес опустился между ним и этими белыми людьми. Разрыв с белой расой был куда важнее, чем разрыв с Федеральным клубом. Джад Браулер нагнал его в вестибюле и пробурчал: - Черт возьми, и дурак же ты, брат, что выболтал это, но мы за тебя постоим. Приходи к нам с Вестл обедать, вот хоть во вторник, на Новый год, и мы все обсудим. Идет? Ну вот и отлично. 37 Когда он пришел домой, Вестл сидела в гостиной в пушистом халатике с вязаньем в руках - домовитость для нее необычная. - Вот ты меня и поймал. Я тебе вяжу шарф, но к рождеству он, проклятый, не связался, так я решила кончить хоть к Новому году и... Что это? Нийл! Почему ты так стоишь? Нийл! Не может быть! Неужели все узналось? - Род Олдвик так безобразно ругал негров, что я был вынужден заявить публично, что я тоже негр. Смешно сказать: "Я - негр". - Смешно. Да. Ужасно смешно. Так же, как то, что я - жена цветного. Что Билли цветная и, значит, обречена. Да, смешно. И надо что-то поскорее делать, чтобы не дать хода твоему прелестному публичному признанию. Только не знаю, что. Она уже была у телефона, вызвала доктора Кеннета, попросила его приехать к Мортону Бихаусу. Позвонила в Федеральный клуб отцу и Роберту. Одеваясь наверху, в спальне, под безучастным взглядом Нийла, она сказала, чуть не плача: - Только бы ты ничего не говорил! - Я, кажется, молчу... Она попробовала улыбнуться: - Нет, молчать не надо, но только не говори ничего лишнего. Я не собираюсь от тебя отступаться - или, может быть, я тебе уже не нужна? Может быть, я не гожусь даже в жены цветному? - Не говори глупостей. - Почему глупости? Раз ты так поступил со мной. Я многое могу выдержать, по крайней мере я так считала, но за Бидди... - Вестл, ни к чему это. Все очень просто. Раз я негр - значит, так оно и есть. И Джад Браулер - да, наверное, и многие другие - находят правильным, что я отношусь к этому честно. - Я, наверное, могла бы возненавидеть тебя, пожалуй, могла бы, но этого нет, пока еще нет, и когда я смотрю на тебя - какой ты здоровый, рыжий, хороший, такой, как всегда, - мне как будто не противно, только... Может, дяде Оливеру удастся доказать, что произошла ошибка, что ты нисколько не негр? - Тогда я сам уйду к неграм. Мне Аш, Ивен, Фил, Софи и Вулкейпы нравятся больше, чем Род Олдвик, и док Дровер, и Оливер Бихаус. - А что это за таинственные личности? Черномазые? Казалось немыслимым, что она не знает этих людей, когда для него они важнее всех на свете. - Это негры, которых я ценю за их доброту, и ум, и смелость, и... - Ах, перестань! Ты стал совершенно невозможен! Жилище мистера Мортона Бихауса можно было охарактеризовать одним словом: монументальность. Тридцать лет ушло на то, чтобы окончательно выбрать место для его ночных туфель и подыскать достаточно монументальный буфет. В этой цитадели, где самый воздух, казалось, был дубовый, как и обшивка стен, Нийла ждали похожий на вспугнутого аиста доктор Кеннет в костюме, надетом поверх пижамы, и в клетчатом пальто, брат Роберт, глядевший как норовистый бык, и хозяин дома - неподвижный идол с живыми глазами. Роберт начал: - Я говорил с мамой по телефону, Нийл, и она категорически опровергает всю эту историю. Она говорит, что ты должен созвать членов Федерального клуба и заявить им, что у тебя был припадок. Мортон Бихаус сказал: - С тем же успехом частное лицо могло бы приказать собраться конгрессу. Теперь поздно. Ведь я сам был при этом и скажу вам, Нийл, лучше бы вы убили мою дочь, чем совершили по отношению к ней такую непристойность. Она, разумеется, немедленно уйдет от вас, хотя бы из уважения к себе. - Не уйду, - сказала Вестл. - Ты думаешь? Вот подожди, пока Лорен Уоргейт и Дженет Олдвик перестанут здороваться с тобой на улице. - Я не буду ждать. Я сама первая перестану с ними здороваться. Мортон не рассердился: - Так, так, дочка. Вначале это трудно. Твоя преданность естественна, иного я от тебя и не ожидал. Все Бихаусы - преданный народ. Но когда твое чувство долга будет удовлетворено, ты согласишься со мной, что этот субъект, твой муж - сейчас он еще твой муж, - самый неприличный, себялюбивый, скверный фигляр, скандалист и хулиган, когда-либо позоривший наш город! Роберт испугался, но родственные чувства превозмогли, и он пробурчал: - Хватит с нас ваших дерзостей, Бихаус! - Безусловно, - сказал доктор Кеннет. И Роберт подхватил: - Мой отец и я, мы любим этого мальчика, хоть он и ведет себя, как помешанный, и вполне возможно, что ваша дочь тоже его любит, а значит, и говорить больше не о чем. Но оказалось, что много о чем еще нужно говорить, и Нийл с Вестл вернулись домой только в четвертом часу. Когда они вошли. Билли проснулась и расплакалась. Они с грехом пополам успокоили ее и сами улеглись, но пролежали остаток ночи без сна. Вестл уверяла: - Я очень тебя люблю и буду поддерживать тебя, пока хватит сил. Но мученичество не в моем характере. По-видимому, я даже менее интеллектуальна, чем твои замечательные ниггеры. - Вестл! - А что мне делать? И так до рассвета, до железно-серого рассвета с мокрым снегом. На следующий день секретарь Федерального клуба, изысканно любезный Верн Авондин, сообщил Нийлу по телефону, что в полдень состоялось заседание комиссии, "принявшей его заявление о выходе из членов". Верн выразил надежду, что "ваша супруга и мисс Элизабет весело проводят праздники". - Так весело, что дальше некуда, - сказала Вестл, которая подслушивала у отводной трубки. Как свойственно мужьям, он поверил, что одержал легкую и прочную победу, что Вестл простила ему дурной вкус, проявленный им при выборе предков. Как свойственно женам, даже очень хорошим женам, она дала ему открыть забрало и тогда нанесла удар. В туманный декабрьский вечер, когда они только что весело решили, что не стоит идти в гости к Нортону Троку, она перешла в наступление: - Но, пожалуйста, не думай, что раз я не устраиваю тебе сцен, значит, мне не обидно, что из-за твоего идиотского упрямства мне никуда нельзя ходить - никуда и никогда. Временами я вдруг начинаю видеть в тебе негра, - надеюсь, что это пройдет, - так и вижу, как ты волочишь ноги и глупо скалишь зубы... - Неужели ты внушила себе, что для тебя все негры такие? - Не внушила, а знаю, что для меня они все такие, все... И на лице у тебя мне чудится какая-то страшная тень. Мне все негры всегда были противны, особенно этот их дурацкий смешок. Они знают, что они ниже нас! Он спросил не слишком ласково: - А у тебя есть знакомые негры, кроме Белфриды? - Да! Ты, и твой безмозглый братец Роберт, и твои сестры... Ох, прости, милый, пожалуйста, прости. Это я с горя. Я готова поколотить себя за эти слова. - За какие слова? Ведь это правда! - Честное слово, Нийл, я все стерплю, только не будь ты со мной таким смиренным и праведным. Этого я не выдержу. И все же на сей раз они еще сумели избежать самых острых мук семейной ссоры. Холостяцкий вечер в Федеральном клубе состоялся в четверг 27 декабря. Второй Национальный Банк был открыт весь день в пятницу и полдня в субботу; был он открыт и в понедельник, накануне Нового года. Все эти дни автомат по имени Наш Мистер Кингсблад исправно работал, сидел у окошечка кассы, давал советы ветеранам, у которых сам не решился бы попросить совета, говорил с мистером Праттом о приглашении рабочих для мытья окон. Во время их беседы Пратт без конца откашливался и изображал на лице ненужные улыбочки, и Нийл спрашивал себя: неужели свершилось чудо? Неужели Пратт намерен принять героическое решение, что эта негритянская легенда его не касается? Потом он заметил бегающий взгляд Пратта и понял, что этот достойный джентльмен старается разглядеть его ногти... убедиться, не отливают ли лунки синевой. Он застыл, как солдат из дворцовой охраны, на которого устремлен подозрительно задумчивый взор диктатора. В воздухе повеяло смертью. Но нет, опасность миновала - покуда какой-нибудь клиент не заявит претензию, что его заставляют иметь дело с этим цветным - как его - Кингсбладом. К моменту раздачи новогодних наградных, когда всем служащим полагалось выражать радостное удивление по поводу отеческой заботы со стороны банка (и кое-кто действительно бывал удивлен), и когда все они, как цветы на грядке, выстроились в кабинете директора, Нийл, по всем признакам, еще числился в штате. Но как раз когда подошла его очередь получить конверт и полагающуюся к нему стандартную фразу, мистер Пратт кашлянул: "Я на одну минуточку, сейчас вернусь", - и Нийл принял свои позолоченные кандалы не из бледных, стерильно чистых директорских рук, а из широкой лапы мистера С.Эшиела Денвера. "Я еще здесь служу, но сдается мне, что вице-директором этого банка я не буду". Разумеется, все узналось. Хоть и не сразу. Разумеется, все очевидцы великосветского скандала в Федеральном клубе поклялись молчать; и, разумеется, каждый из них кому-нибудь да проболтался. До Нового года в печать ничего не проникло, но местная радиостанция, владельцем которой являлся оскорбленный в своих лучших чувствах мистер Харолд В.Уиттик, пообещала в своей передаче сплетен, именовавшейся "Городские новости", что через несколько дней сможет сообщить своей необъятной аудитории (местная радиостанция питала пристрастие к грандиозным масштабам) подробности некоего скандального происшествия, доказавшего, что некий банковский деятель, широко известный на севере Среднего Запада, годами вел постыдную двойную жизнь. Услышав это, Нийл и Вестл переглянулись, и им стало страшно. Накануне Нового года позвонил Джад Браулер: - Послушай, старик, я оказался в ужасно неудобном положении. Жена и отец мне проходу не дают за то, что я хочу открыто поддерживать тебя в этом... ну, ты понимаешь. Так что, пожалуй, вы лучше не приходите завтра обедать. Может получиться неприятно для вас. Но лично я тебя вполне одобряю. Я на днях тебе позвоню, сговоримся позавтракать вместе. Больше Джад не звонил. Они давно предвкушали веселую встречу Нового года в загородном клубе "Вереск". Они остались дома и провели довольно унылый вечер. Нийл тревожился: - Не уволят же меня из банка, а? Что нам тогда делать? - Не знаю. Мы как-то привыкли считать себя обеспеченными людьми. Может, старый клубмен папа Мортон решит не давать мне больше карманных денег, как ты думаешь? - Ну, это-то не страшно. Как-нибудь проживем. - Нельзя сказать, чтобы голос его звучал победно. Столь революционное высказывание заставило ее встрепенуться, и теперь она размышляла вслух: - Вероятно, в Америке есть немало людей, которые под Новый год всегда боятся, не потеряют ли они в наступающем году работу. - Да, мой друг, дворник Джон Вулкейп едва ли сейчас прикидывает, есть ли ему смысл продать свои акции "Дженерал моторс" и вложить деньги в недвижимость. - Ах, пожалуйста, не читай мне мораль и не тычь мне в нос своих высокосознательных друзей! Право же, в том, что ты родился цветным, нет никакой заслуги. Неужели ты не можешь забыть об этом, когда ты со мной? Я-то уж так стараюсь забыть! - Ты права. Я, наверно, скоро стану таким же фарисеем, как Коринна Брустер. - А что это за мисс Коринна? Я же понятия не имею обо всех этих людях, с которыми ты, по-видимому, много встречался за последнее время. Нийл, ты очень отдалился от меня. Ах, вот что! - Ее печальный тон сменился резким. - Это не та ли цветная красавица, что вломилась к тебе сюда как-то вечером? - Нет, то была другая. Я, видишь ли, пользуюсь успехом. Ты уж не вздумала ли, киска, удостоить меня своей ревностью? Он постарался придать своим словам тон милой семейной шутки. За весь вечер к ним наведалась только Пат Саксинар, а Пат так пылала восторгом по поводу своей принадлежности к неграм - она только что обнаружила существование Гарриет Табмен и Национальной Ассоциации Содействия прогрессу Цветного Населения, - что раздражала закаленного в расовых боях Нийла не меньше, чем сам он раздражал Коринну Брустер. В две минуты первого им позвонил доктор Кеннет, голос у него звучал совсем по-стариковски: - Мой милый мальчик, от всей души желаю тебе и твоим всего хорошего в наступающем Новом году. Я стараюсь все уладить, и да благословит тебя бог! "Трудно будет папе работать, если у него начнут дрожать руки. Может, напрасно я... Поздно". Вестл в эти дни особенно старалась развлекать Бидди; всем своим поведением она словно говорила: "Да, детка, мамочке очень, очень весело". Но девочка смутно ощущала тень ужаса, нависшую над домом, а заодно и то, что здесь придают неестественно большое значение неграм. С невинным коварством, присущим всем Милым Крошкам, она вернула Принцу старое имя и бегала по всему дому, выкликая: "Ниггер, Ниггер, Ниггер!" Вестл, дрожа от ярости, шепнула Нийлу: - А вдруг Кертис Хавок услышит из своего дома? Он, наверно, знает от отца. Но если я попробую ее утихомирить, она пуще раскричится. Как-то в январе поздно вечером они снова услышали сквозь шум метели слабое подвывание: "Ниггер, Ниггер, Ниггер!" - Придется пойти и заставить ее замолчать, - вздохнула Вестл. Нийл сказал: - А ты уверена, что это Бидди? 38 Буря разразилась внезапно. Во вторник, через неделю после Нового года, Нийл сидел за своим столом в банке, когда честный Джад Браулер, живший в двух шагах от Нийла, но теперь почему-то никогда не встречавшийся ему на улице, появился перед ним и сказал: - Нийл, ты отлично знаешь, что сам я свободен от предрассудков, но все как будто считают, что я должен оберегать мою жену и дочь, так что, пожалуй, лучше нам с тобой по возможности не видаться. - И зашагал прочь, не дожидаясь ответа. Потом, когда Нийлу уже порядком осточертело неослабное внимание Пратта, в атаку двинулись все старые друзья. Кертис Хавок, увидев во дворе Нийла, крикнул жене: "Вон он, чертов ниггер!" Щеголь Элиот Хансен позвонил по телефону Вестл, и его намеки в переводе на английский язык означали, что, когда она устанет от постыдного сожительства с цветным, он с удовольствием пригласит ее в ресторан и постарается быть ей полезным. (Она рассказала Нийлу.) Но тяжелее всего было встретить Рода Олдвика и услышать его елейное, как пасхальное благословение: "Доброе утро, Нийл!" Потом, похожая на мелкий холодный дождик, пришла уверенность, что весть уже поползла по всему городу. Какой-то незнакомец, смуглый и мрачный, склонился над столиком Нийла в кафетерии, где он одиноко завтракал эти дни, и таинственно забормотал: - Вы меня не знаете; я торгую фруктами, и все думают, что я грек. Но я цветной, как и вы, только я-то об этом молчу. Послушайтесь моего совета, брат, и поступайте так же. Самую откровенную издевку позволил себе Эд Флирон, новый мэр Гранд-Рипаблик, занявший этот пост после Уильяма Стопла. Он был владельцем большой аптеки, где по дешевке продавались сваленные в неаппетитные груды сандвичи, резиновые купальные чепчики, засохшие конфеты, детские велосипеды, электрические вентиляторы и кое-какие лекарства, а покупателей обслуживали бестолковые девушки, от которых больше пользы было бы дома на ферме. Мэр Флирон ввалился в гостиную Нийла, когда Вестл не было дома, и выпалил: - Я мэр этого города и ваш сосед, к сожалению! Нийл, естественно, рассердился: - Да что вы, Эд? А я думал, вы живете в Свид-холлоу. - Прошу не дерзить мне, Кингсблад. Я мэр этого города... - В самом деле? - ...и я вам говорю: мы не желаем, чтобы вы, ниггеры, забирались в районы, где живут порядочные белые люди, портили детей и пугали женщин. - И сбивали цены на земельные участки? Старо, Эд. - Пусть старо, зато правильно, и вы еще об этом услышите, а если моя полиция заинтересуется вашими делами, не вздумайте лезть ко мне с жалобами, как к мэру города! - К вам? Да я лучше... А ну, ладно. Убирайтесь вон! Бессменный соперник мэра Флирона, бывший мэр Стопл, который в качестве агента Бертольда Эйзенгерца занимался в свое время планировкой Сильван-парка, пожаловал на следующий вечер. Но у этого подходец был другой. Он ни словом не упомянул о неграх; он затараторил: - Нийл, миссис Кингсблад, у меня есть один клиент, который спит и видит, как бы переехать в Сильван-парк, и дом ваш ему очень нравится, а с другой стороны, у меня есть на примете чудесный домик в Кэну-хайте, по соседству с нашим милейшим Люцианом Файрлоком. - Он не добавил, что это означает также - по соседству с доктором Ашем Дэвисом и недалеко от Шугара Гауза. - Там, правда, менее благоустроено, но зато вид оттуда гораздо лучше, вы говорите, у вас тут красиво, - господи, а там вид на весь Саут-энд - просто дух захватывает. Если бы вы, друзья, согласились на обмен, разумеется, с небольшой приплатой, я мог бы выгодно вам это устроить, а кто же отказывается от своей выгоды, ха-ха? Нийл сказал: - Нет. Это наш дом. Вестл сказала: - Конечно, нет. Что за вздор! И почему Кэну-хайтс? Там такое смешанное население - евреи, итальянцы и даже... Ах, так. Понимаю. Мистер Стопл выразился деликатно: - Едва ли ваша разборчивость сейчас уместна, миссис Кингсблад. И условия в следующий раз будут куда менее соблазнительные. Но я несколько дней подожду вашего ответа. Всего хорошего. Нийл сказал: - Он знает. Вестл сказала: - Ну еще бы он не знал! Наверно, все уже знают... А что, в Кэну-хайтс живут все сливки негритянского общества? Вроде доктора Мелоди? - Понятия не имею. - А разве твои... разве никто из твоих знакомых негров не живет в Кэну-хайтс? - Этого я не говорил! Я ничего подобного не говорил! Я не говорил, что никто из моих знакомых негров не живет в Кэну-хайтс! Я просто сказал... я сказал, что не знаю, где живет доктор Мелоди, - я и не знаю! - Господи, Нийл, ты никогда не отвечал мне таким тоном! - Ты права и - прости, пожалуйста. Не будем ссориться из-за пустяков. (Он почувствовал, что она сверхчеловеческим усилием удержалась от реплики: "я не начинала ссориться", - и это придало ему бодрости.) Не допустим, чтобы они одолели нас, восстановив друг против друга. - Ни за что!.. Во всяком случае, постараемся. Они долго гадали, и в этот вечер, и после, многие ли уже знают и что говорят. Вестл едва смела верить, что соседские дети до сих пор не ополчились на Бидди и по-прежнему видят в ней только веселую подружку и выдумщицу, всегдашнего их коновода в самых шумных играх. Все дети, кроме Пегги Хавок. Та раньше ходила по пятам за Бидди, а теперь она редко появлялась во дворе, и Вестл с болью в душе смотрела, как Бидди, не дозвавшись Пегги, стоит озадаченная, медленно водит по снегу носком красного сапожка, смотрит, не отрываясь, на дом Хавоков, тщетно ждет. Соседи при встречах бывали по большей части сугубо любезны и сугубо лаконичны. На лицах у них было написано, что они видят в Нийле и даже в Вестл нечто новое и предосудительное. Откровеннее других был добродушный мистер Топмен, который в пятьдесят лет дослужился только до кассира в Торговом и Горно-Промышленном Банке. Он остановил Нийла на улице и кротко сказал: - Я слышал, что в вас есть негритянская кровь, Нийл. Признаюсь, это меня удивило. Я всегда думал, что все негры огромные, черные и страшно вороватые. Неужели я ошибался? Он взывал к Нийлу, как к высшему авторитету, и Нийл ответил авторитетно: - Вы ошибались. - Подумайте, как интересно! А скажите, негры охотно возвращаются в Африку? - Сколько мне известно, они туда не возвращаются. - В самом деле? Я и не знал. А вот один швед - тот, я знаю, вернулся к себе на старую родину. - Это не совсем одно и то же. - Да? Очень интересно. Скажите, Нийл, а вы знаете такого негритянского проповедника, в Атланте, штат Джорджия, - я про него читал, зовут его... нет, точно не могу вспомнить, Джордж Браун или что-то в этом роде - вы знаете, кого я имею в виду. - Боюсь, что нет. - Или, может быть, Томас. Я думал, может, вы про него слышали. А скажите - меня всегда занимал этот вопрос: самые знаменитые цветные дирижеры - вот, скажем, Дьюк Эллингтон, - сколько они зарабатывают в год чистых? - Боюсь, что и этого я не могу вам сказать. - Неужели не знаете? Ну, а скажите, верно, что негры всегда хотят жениться на белых женщинах? - Очень сомневаюсь, но наверно сказать не берусь. - Как странно! Я думал, вы, цветные, решительно все знаете об этих вещах. Если было что-то комичное в попытках мистера Топмена найти общие интересы с эфиопом Кингсбладом (которого он знал всего тридцать один год), то комизма сильно поубавилось, когда он спросил участливо: - Если у вас с Вестл родится еще ребенок, есть все-таки надежда, что он будет не совсем черный? В тот раз Нийл вспомнил свою прозрачно-розовую Бидди, и вопрос насмешил и немного раздосадовал его, но позже, когда он услышал его раз десять, а в намеках уловил раз сто, это уже было очень досадно и совсем не смешно. Нийл как-то расспросил Аша Дэвиса о данных генетики и узнал, что на десять тысяч случаев не бывает ни одного, чтобы дети, рожденные от союза "цветной" и "белой" особей, были темнее, чем более темный из родителей. Но Нийлу предстояло убедиться, что среди такого невежественного элемента, как ректоры колледжей, агенты по продаже швейных машин и популярные лекторы, твердо держится убеждение, будто всякий, в ком есть хоть 0,000001 процента негритянских генов, женись он даже на женщине белой, как мрамор (белизна которого общеизвестна), произведет на свет потомство, черное, как душа диктатора. То обстоятельство, что сии радетели о пользе общества сами никогда не слышали о подобном случае, не имело значения, потому что все они слышали об этом от кого-то, кто об этом слышал! Нийл не сразу додумался до того, что даже если у таких родителей и родился бы такой эбонитовый ребенок, все же это был бы их ребенок, родной и любимый. Орло Вэй сказал У.С.Вандеру, тоже одному из столпов Сильван-парка: - Он дурак, но он всегда был приятным соседом - его дом как раз напротив моего, и я что-то не уверен, можно ли считать его ниггером, раз он только на одну тридцать вторую черный. Мистер Вандер проворчал: - Я так понимаю, что ниггер - это тот, кто публично и всерьез в этом признается и тем сам себя вышибает из человеческого общества, будь он черный хоть на одну сто тридцать вторую. - Пожалуй, вы правы, - поспешил согласиться Орло. И довольно скоро в Гранд-Рипаблик утвердилось мнение, что Нийл - "если вы хотите знать точно" - на одну четверть негр. Теперь, когда он спешил к Дэвисам и Вулкейпам, он с облегчением сознавал, что не нужно больше лгать Вестл. Каким-то образом вся Майо-стрит прослышала о его выступлении в клубе, и здесь его любили, хотя кое-кто и подсмеивался над ним: Он и сам не заметил, как у него вошло в привычку по дороге домой заглядывать к Джону и Мэри. И нередко у Аша он встречался с Софи, и в их тревожной дружбе было словно ожидание чего-то. Ему нужна была их поддержка, потому что в конце января уже не проходило дня без того, чтобы кто-нибудь, решив проявить оригинальность, не напомнил ему, что он "цветной". Том Кренуэй, не зная, чем бы попрекнуть его на словах, выражал укоризну всем своим видом. Седрик Стаубермейер старался глазеть на него так, как белым полагается глазеть на негров. Зато Роза Пенлосс, жившая кварталом дальше, с робкой приветливостью махала ему рукой. В кухне Шерли Пзорт, не совсем разобрав, в чем дело, решила, что негритянкой оказалась Вестл, и стала с ней особенно ласкова, как с подобной себе иммигранткой. Доктор Коуп Андерсон, химик и сослуживец Аша, зашел с дружеским визитом в сопровождении либерального священника Ллойда Гэда; а в банке Люциан Файрлок пользовался каждым удобным случаем, чтобы на виду у всех пожать Нийлу руку. Потом у них побывал человек, годами известный в доме как "тот старичок, что ходит с черного хода". Он часто появлялся под вечер с корзинкой на руке и предлагал купить откормленную курицу, вишневого джема, яиц или замысловатый кофейный торт, который испекла его жена на далекой ферме за озером Мертвой Скво. В этот раз его нерешительный звонок у задней двери раздался в двенадцатом часу ночи, и хозяева встревожились, сразу представив себе пьяного Кертиса Хавока или грозного мэра Флирона с его полицейскими молодчиками. Нийл пошел отворять, а Вестл следовала за ним, твердо шагая, точно телохранитель с автоматом. Старичок стоял в полумраке на цементном полу заднего крыльца. - Мистер Кингсблад... Нийл, я сегодня ничего не принес на продажу, но я только что узнал, сколько мужества вы проявили, и хочу вас поблагодарить. Но, с другой стороны, в автобусе незнакомая старушка напустилась на Нийла: - А известно ли вам, приятель ниггер, как вас накажет господь бог, заповедавший, что эфиопам положено пребывать в вечном рабстве на кухне, а не разъезжать в автобусах с приличными белыми людьми? Кто не слушается слова божия, того ждет ад и скрежет зубовный, так в писании сказано, так повелел господь всемилостивый, благословенно имя его! А потом посыпались письма. Дедушка Эдгар Саксинар написал из Миннеаполиса, что Нийл неблагодарный лжец, что никакого Ксавье Пика никогда на свете не было. Владетельный Бертольд Эйзенгерц написал из своей зимней виллы на Палм-Бич, что очень дорожит знакомством с Нийлом и сумеет соблюсти его финансовые интересы, если он переедет в другое место. Дрексель Гриншо написал, что не стоило белому джентльмену, такому, как мистер Кингсблад, привлекать внимание к их несчастной расе, потому что этим он только ухудшил их положение. А дальше шли анонимные письма - гримасы славы, - состряпанные в болезненном исступлении невропатами из тех, что ночами бродят по глухим переулкам и отравляют кошек. Первое из десятка таких посланий было написано ревматическим почерком на линованном листке из блокнота, вложенном в дешевый конверт с адресом, выведенным кривыми печатными буквами: "_Дорогой нахальный ниггер мистер Кингсблад_! Вам наверно и не снилось что я узнаю как вам пришлось сознаться вы все время притворялись порядочным белым человеком а теперь вас уличили в таком грязном деле что вы попросту ниггер вы и стараетесь выкрутиться кричите что ниггеры не хуже белых а читали бы библию так знали бы что это враки там ясно сказано бог сотворил ниггеров чтобы служить белому человеку а если бы богу угодно было чтоб ниггеры были все равно что белые и учились бы на докторов и адвокатов и так далее стал бы он их делать другого цвета конечно не стал бы. Он для того их и сделал черными уродами вроде вас чтобы ясно было какая это низшая раса а вам это и в голову не пришло. В том-то и беда с вашим братом что вы не хотите пошевелить своими черными мозгами а подумали бы так сразу бы поняли что я прав и убрались бы подобру-поздорову в свои хижины где бог вам и повелел находиться. Вот вы теперь и попались черный мистер и бросьте лучше ломаться слушать смешно как вы мелете вздор и показываете свое невежество я так смеялся до слез а вы лучше сознайтесь что попались а я уж вас так и быть прощу на этот раз. Оно конечно мне повезло что я образованный а вы ниггеры круглые невежды но посмейте только слово сказать против сенаторов из Луизианы и Миссисипи они джентльмены хоть куда а вы черное отребье недостойны им обувь чистить так и намотайте себе на ус мистер Образованный Ниггер и благодарите _Неизвестного Друга_. P.S. В другой раз это вам так легко не сойдет с рук вот попробуйте еще раз прикинуться белым увидите так что вы поосторожнее вами много кто интересуется и заранее не скажешь когда грянет гром". Вестл получила всего одно анонимное письмо, но зато на веленевой бумаге, чистенько отпечатанное на машинке и надушенное: "Дорогая Вест(а)л(ка?)! Здешнее скучающее общество от _души_ признательно Вам и Вашему интересному муженьку за скандальчик, которым оно будет развлекаться еще очень долго. Но будьте добры, сообщите нам, собирается ли Ваш очаровательный супруг пройти в конгресс как Цветной Джентльмен, чтобы дать Вам возможность щеголять Вашими "совершенствами" и Вашими пятидесятидолларовыми шляпками в высших (цветных) кругах Вашингтона, подобно тому, как Вы это делали в Гр-Р. Там, в Вашингтоне, ваша прелестная дочурка, которая так "выделяется" среди нормальных детишек (ее постоянное хвастовство и властные замашки уже давно казались нам _очень_ подозрительными), сможет общаться с _достойными_ ее младенцами, талантливыми отпрысками профессоров-негров, "экспертов" евреев и послов с Гаити. Мы не сомневаемся, что, если у Вашего "кормильца" возникнут затруднения с заработком, дефицит в семейной кассе будет по-прежнему пополняться даяниями Вашего почтенного, хоть и малосимпатичного папаши. Передайте Вашему мужу, - Вам не приходило в голову, что он был бы украшением любого джаза? - что наглость ниггеров нам _надоела_. Ваш милый мальчик выбрал самое неподходящее время для дружбы с этой публикой. Ниггеры уже скоро потребуют права состоять в ДАР, а черные девки не желают работать на кухне и в прачечной, потому что они, видите ли, все были лейтенантами! Негры - так и скажите Вашему обаятельному, но на редкость неосведомленному дружку - ничего не добьются, пока не поймут, что "предубеждение" наше вызвано отнюдь не их очаровательным цветом лица или формой носа, но их некрасивыми болезнями, ленью, невероятной грязью и вопиющим _невежеством_. Мы, конечно, знаем, что Вам все это по вкусу, и преклоняемся перед Вашей преданностью представителю этого неандертальского племени. Сердце замирает при мысли, какое наслаждение Вы испытываете в его объятиях! Ах, не стоит благодарности, дорогая миссис К., и я надеюсь - и многочисленные дамы, обсуждавшие этот вопрос, все до одной надеются, - что внимание, которое Вам всегда оказывал мистер Элиот Хансен, приведет еще к одной "интересной ситуации". Хитроумные уловки, с помощью которых Вы привлекаете этот сомнительный тип мужчин, вызывают в нас самую настоящую зависть, и мы намерены, затаив дыхание, следить за Вашей двойной игрой. Или, может быть, Вы с душкой Нийли одумаетесь и уберетесь из этого города? Устами Терсита глаголет истина. _Искренно преданный Друг_". Протягивая этот "скорбный лист" Нийлу, Вестл сказала в бешенстве: - Нельзя ли мне как-нибудь доказать, что во мне тоже есть честная негритянская кровь? 39 С новогодними гаданиями и похмельем было покончено, и Нийл, как и раньше, занимал свое место в банке, в трезвом мире ценных бумаг, мрамора и праттов. В пятницу утром, на десятый день нового года, мистер Пратт пригласил его к себе в кабинет. Мистер Пратт был человек добродетельный и преуспевающий, хоть и епископал, и в тоне его сквозила чисто материнская забота: - Нийл, мой мальчик, присядьте. - Он сложил руки домиком и взглянул на Нийла поверх крыши. - Я убедился, что слова, сказанные вами в клубе относительно вашего происхождения, не были шуткой, что вы не были пьяны, как я надеялся. Вы, разумеется, сожалеете о своем признании и понимаете, как тяжело оно отзовется на вашей карьере, но вот не знаю, ясно ли вам, в какой степени оно отзовется на мне, поскольку я несу ответственность за репутацию этого банка. Как истинный янки, я всегда относился к вам, цветным людям, с большим участием и всегда считал, что было бы милосерднее ограничивать ваше образование начальной школой, чтобы вы не строили себе иллюзий и не сознавали всей глубины своего несчастья. Но я думаю, что в вас лично белая кровь перевешивает неполноценные примеси, и потому вы всегда относились к этому Учреждению лояльно, так же как это Учреждение всегда относилось лояльно к своим служащим. В создавшемся щекотливом положении - я, заметьте, не проявляю излишнего любопытства к вашим мотивам - мы по мере сил окажем вам поддержку и всячески постараемся изыскать способ не расставаться с вами. Но... Вы, надеюсь, поймете, что будет гораздо разумнее, если некоторое время вы не будете непосредственно соприкасаться с публикой. Мы не можем себе позволить заслужить славу Учреждения, которое держит на работе цветных, когда многим из наших белых ветеранов уже грозит безработица. Так что, пожалуй, мне придется поставить во главе нашей Консультации для ветеранов кого-нибудь другого, а вам я найду счетную работу во внутреннем зале, где вы, во избежание толков, будете скрыты от глаз клиентов. Люди бывают так нетактичны! Но я постараюсь уговорить наше правление не снижать вам жалованья... пока. Итак, Нийл, голубчик, - закончил он бодро, - вы, конечно, понимаете мою точку зрения? - Да. Вот и все, чем этот цветной человек нашел возможность помочь бедному мистеру Пратту. Он вернулся в помещение Консультации, которую сам задумал и организовал, и стал собирать со стола свои личные вещи - фотографию Вестл и Бидди, трубку, итальянскую монету, найденную на поле боя. Его позвали к телефону. Звонил доктор Норман Камбер: - Нийл, я говорю из приемной вашего отца. Немедленно приезжайте. Ваш отец внезапно скончался несколько минут тому назад. Он думал: "Это просто нелепо. Мелодрама какая-то". То, что сразу произошло так много событий, оглушило его, и в этом было даже что-то приятное. Лишь постепенно в мозгу оформилась горькая мысль, что он никогда больше не сможет поговорить с отцом; никогда не увидит его застенчивой улыбки из-под рыжих усов, не услышит его безобидных шуточек; никогда не дождется его прощения за то, что стал негром. Он вспомнил, как отец его мечтал возродить королевскую династию; вспомнил, как ловко он управлялся со всякой домашней работой; потом подумал: когда будут похороны - в воскресенье или в понедельник; а если в понедельник, то нужно ли потом возвращаться в банк? В Консультации для ветеранов его, наверно, будут ждать клиенты. И вспомнил, что в его Консультации его никогда больше не будут ждать. Потом все эти мысли вытеснила нежность к матери, которая теперь так одинока. Впрочем, она не одна. С ней остается Джоан. И по его вине обе они причислены к неграм, обречены на полное одиночество - удел всех негров, живущих среди белых людей. Он устало брел по улице, и его неотступно преследовал образ матери - сидит одна, не решается ни с кем поговорить даже в этот страшный час смерти. 40 Кабинет доктора Кеннета Кингсблада помещался в Доме Специалистов на Чиппева-авеню, всего в одном квартале от Второго Национального. В вестибюле толпилось столько народу - мужчины на костылях, мужчины с рукой на перевязи, растерянные женщины с детьми на руках, - что Нийл попал в лифт только в третью очередь. Лифтерша была красивая. Она кокетничала с молодым человеком в белом плаще, но успела улыбнуться Нийлу и ласково сказала ему: "Пятый этаж - вам выходить". Его удивило, что она, видимо, не знает, что ждет его на этом этаже, в нескольких шагах от ее клетки. Страшно было войти в чисто прибранную банальную приемную доктора Кеннета - два кленовых стула с клетчатыми подушками, на кленовом столе стопка иллюстрированных журналов и всегда зажженная лампа под абажуром с изображением плывущего по волнам фрегата, - войти и увидеть на кушетке с клетчатыми подушками мертвое тело отца. Голова его тонула в тени, падавшей от стола, а на столе лежала открытая книга для записи больных, и против чьей-то фамилии был аккуратно помечен еще не наступивший час. На книге лежали уже ненужные старые очки. Дужка была обмотана посеревшим от времени пластырем, и Нийл вспомнил, как отец, весело поглядывая на него через толстые стекла, обещал зайти в мастерскую, на том же этаже, и отдать оправу в починку. Молоденькая ассистентка не отрываясь смотрела на безжизненное тело и плакала, вся красная от испуга и жалости. В ту минуту, как Нийл повернулся к доктору Камберу, чтобы услышать от него профессиональные слова утешения, в комнату ввалился брат Роберт. - Хорошо, что вы застали меня в банке, док. Я как раз собирался уезжать в пекарню и, наверно, не скоро еще попал бы сюда, а я... Ох, папа, папа! Нет, я просто не могу поверить! Зачем ты ушел от нас? Он обернулся к Нийлу: - Это ты его убил! Твои сумасшедшие выдумки свели его в могилу. Ты виноват в его смерти, и я этого не забуду! Доктор Камбер приказал: - Перестаньте, Боб. По всем признакам ваш отец умер от грудной жабы. Нийл тут ни при чем. Вероятно, ваш отец гордился его мужеством. В небольшой комнате стало тесно: из своих кабинетов, помещавшихся в том же здании, пришли доктор Рой Дровер, председатель Федерального клуба, и доктор Кортес Келли, сосед Нийла и заядлый охотник на уток; и Дровер, удостоив Нийла долгим неприязненным взглядом, возразил Камберу: - Ну, не скажите, доктор. Выходки Нийла вполне могли повредить старику. Нельзя говорить так уверенно. Доктор Келли вступился: - Да бросьте вы, Рой. Нийл - идиот, и я надеюсь, что его выселят из нашего района, как всякого другого ниггера, но старика он не убивал. А в общем пошли! Голоса спорящих затихли в коридоре, а Нийл, Роберт, доктор Камбер и заплаканная ассистентка еще долго молча прислушивались к неестественному молчанию мертвого. Нийлу вспомнилось, как в октябре отец энергично сгребал сухие листья и философствовал: "Больше всего люблю осень. Самое спокойное время года. Я всегда так занят, хоть заработки у меня и не бог весть какие, и от осени моей жизни я предвкушаю много покоя и радости. Великое дело - покой". Но не этот покой - лежать на кушетке в приемной, неподвижно сложив нервные руки. "И я - его убийца? Теперь он никогда не узнает о потомстве Екатерины Арагонской, а может, это все-таки правда? Что же, я и мечту его убил?" Рука доктора Камбера лежала у него на плече, но Нийлу хотелось, чтобы с ним была Вестл... И Софи. И Мэри Вулкейп. Роберт сморкался и плакал. Самый старший из детей доктора Кеннета, он больше других остался ребенком и бежал к отцу со своими горестями, даже когда сам уже стал отцом. Это был великовозрастный мальчишка с фермы, охваченный горем и страхом, и Нийл только сейчас понял, чем явилось его сообщение о негритянских предках для этого неумного, жадного и привязчивого отца семейства. А затем прибыл Роберт Харт из похоронного бюро, и с этой минуты до того, как гроб опустили в январскую землю, два Роберта несли на себе все заботы. Они были очень похожи друг на друга: одинаково торжественные, одинаково блестяще умеющие справляться с маленькими, никчемными делами, одинаково уверенные, что в гробу доктору Кеннету приятно иметь под головой чистую мягкую подушечку. И одинаково убежденные в том, что Нийл убил его. К похоронам худое, доброе лицо его отца усилиями бальзамировщика приобрело отвратительное сходство с восковым красавцем из паноптикума. Нийла резнула догадка, что нарядная отделка гроба, видная в квадратном прорезе крышки, вероятно, тут и кончается - из соображений экономии, и он почувствовал, что ненавидит этот мишурный бизнес смерти без хлопот для родных и знакомых; ненавидит двух шепчущихся Робертов, которые всем своим важным видом словно говорили: "Не предавайтесь горю - смотрите, как мы держим себя в руках - цены исключительно низкие - открыто круглые сутки". Вдвоем они добились того, что Нийл ощущал себя чужим в отцовском доме. Мать его - слабенький клочок тумана - держалась спокойно, не плакала, не строила из себя героиню даже в этот единственный день, когда имела на это право. Она покорно выполняла все, что ей диктовали два Роберта. Они так мужественно опекали ее, так любезны были их неуклюжие попытки снять с нее бремя скорби, недоступной их пониманию! Больше всего льстило двум Робертам присутствие мэра Флирона и бывшего мэра Билла Стопла, которые, сняв шляпы, многозначительно поглядывали на Нийла, точно без слов обещали ему, что на сегодня оставят его в покое. А гроб стоял посреди гостиной, и вокруг него толпились чужие люди, - Нийл мог бы поклясться, что они никогда не видели доктора Кеннета при жизни, и раскрашенная кукла в гробу, казалось, ждала, и все они, казалось, ждали чего-то, сидя на взятых напрокат стульях, и в комнате нестерпимо пахло множеством диковинных цветов, а карандашный портрет доктора Кеннета был завешен черным покрывалом, наскоро выкроенным из шторы времен затемнения. Только маисовая трубка доктора Кеннета, которую два Роберта забыли убрать с пианино, никого не обманывала и ничего не ждала. Роберт Харт священническим жестом поднял руку, и Роберт Кингсблад тоже поднял руку и повернулся к матери, которая только теперь разрыдалась. Со смущенным видом, шагая, как автоматы, к гробу подошли четверо мужчин. Среди них были Седрик Стаубермейер и У.С.Вандер - два соседа, питавшие особо лютую ненависть к перевоплотившемуся Нийлу. За все время никто из присутствующих не заговорил с ним - все только молча кланялись непроницаемо-вежливой Вестл и взбудораженной Бидди. Гроб, наклонившись, медленно поплыл вниз над ступенями парадного крыльца. Нийл только сейчас почувствовал всю бесповоротность смерти. Последний раз отец спускался по этим ступеням, по которым он столько лет суетливо и быстро бегал вверх и вниз; и теперь он не мог даже пройти по ним сам. Его несли, и он не мог напоследок оглянуться на свой дом. Харт рассадил всех по машинам, следуя сложным правилам придворного этикета, как будто Смерть - монарх, строго требующий соблюдения чинов и званий. Элис Уттик Кингсблад и Китти Кингсблад Сэйворд поспорили из-за того, кому ехать с мамой. Роберт Харт успокоил и примирил их с таким деловито набожным видом, словно хотел сказать: "Пройдет и это, и вы удивитесь, какой скромный счет я вам представлю". Машины шли с зажженными фарами, чтобы все знали, что это похоронная процессия. Закон штата гласил, что всякий, кто пересечет ей дорогу, оскорбит чувства доктора Кеннета и обязан будет заплатить штраф. Потом гроб вознесся по лестнице в баптистскую церковь Сильван-парка, где доктор Шелли Бансер в полном облачении дожидался его с таким лицом, будто он никогда не играл в рамми, но проводил всю жизнь в унылой келье, размышляя о последнем воскресении. Проповедь его содержала много утешительных слов, и он обещал всем собравшимся, что скоро они снова свидятся со своим другом, но казалось, сам он мало этим озабочен. Нийл опять подумал о незнакомых людях, явившихся проводить его отца. Кто они такие? Пациенты? Может, некоторые из них знали отца лучше, чем он, его сын? Ему стало тоскливо, и вдруг его руку ободряюще сжала умная рука Вестл. Он заметил, что многие смотрят не на пастора, а на него; и вспомнил, что для половины этих людей он - переодетый негр, которого уличили и скоро выгонят из города. Потом он увидел в заднем ряду двух неожиданных гостей, пытавшихся взглядом заверить его в своей крепкой дружбе. То были Ивен Брустер и дантист Эмерсон Вулкейп - коллега доктора Кеннета, с которым тот за всю жизнь не сказал ни слова. На кладбище Форрест-лон было холодно, и над теми, кто еще стоял, поеживаясь, у могилы, напутственные слова доктора Бансера плыли и повисали в воздухе, как серые снежные хлопья. Потом все повернулись и пошли прочь, оставив его отца одного. Дома Вестл, так долго являвшая чудеса терпения, накинулась на него: - Хватит тебе лить слезы об отце. Ему ты уже ничем не поможешь. Зато есть многое, что ты мог бы сделать для меня и для нашего ребенка. Ты когда-нибудь думал о том, что она до некоторой степени и твоя дочь и беззаботностью вся в тебя? Раз ты так обожаешь правду и справедливость, что решил превратить нас в негров, скажи, пожалуйста, как ты представляешь себе наше будущее? Ты не спросил моего совета, прежде чем выставить себя на позор, так что теперь я жду указаний. - Вестл! Это после того, как ты на похоронах была такая хорошая! - Должно быть, слишком хорошая. Что ты намерен делать, если эта старая грымза Пратт выставит тебя из банка? - Не знаю. - А не кажется ли тебе, что пора об этом подумать? Он кивнул головой. 41 Они грустно проводили вечер одни, за чтением. Когда затрещал дверной звонок, Вестл удивилась: - Одиннадцатый час, кто бы это мог быть? Наверно, братец Роберт притащился поныть и повздыхать в свое удовольствие. Давай, я пойду открою. Скажу ему, что мы уже собирались спать. Стукнула дверь, и сейчас же раздался шум голосов и громкий вызывающий хохот. Нийл вскочил, готовый к драке, но услышал, как Вестл, голосом, похожим на чуть резковатую флейту, приглашает: - Пожалуйста, пожалуйста, заходите. Мы очень рады... Как мило с вашей стороны! В дверях показались три черных лица и одно напудренное до мертвенной белизны, все с одинаковым злорадным весельем в глазах, - Борус Багдолл из "Буги-Вуги", Хэк Райли, демобилизованный солдат-негр, девушка-полька по имени Фэйдис - фамилии ее никто не знал - и черная роза Белфрида Грэй, которая тотчас же затараторила: - Говорила я, что когда-нибудь войду в этот дом с парадного крыльца, что ж, вот и вошла! - Вот и вошли! - ласково согласилась Вестл. Самоуверенный, но томный, подтянутый, как летчик в полете, с тонким носом, задорно темневшим над ослепительно пестрым галстуком, черный ястреб, гроза и ужас мелкой птахи, Борус подмигнул Вестл, с насмешкой глянул на озадаченного Нийла и сказал спокойно: - Добрый вечер. Моя фамилия - Багдолл. Я содержатель кабака. До меня дошли слухи, что в городе появилась новая смешанная пара, а я в таких случаях всегда захожу и приглашаю в компанию. Фэйдис подхватила: - Да, мы с ним тоже смешанная пара. Он раньше гулял с Бел, но Бел с Хэком спелись лучше, и Борус теперь мой кавалер, а я такая же белая, как вы, может, даже побелее, но своего чернушечку я просто обожаю! Да, да, Вестл, у меня тоже дружок из цветных, как и у вас, и до чего же мне с ним хорошо! Нийл шумно потянул носом воздух, готовясь дать отпор непрошеным гостям, но тут прозвучал голос Вестл, отчетливый, тихий, уловимый только для мужа: - Нет. Я хочу, чтобы ты увидел своих интеллигентных друзей во всей красе! И вслух приветливо: - Садитесь, пожалуйста. Как ваши дела, Белфрида? Извините, я, может быть, слишком фамильярна? Она говорила так просто, так весело, что, в сущности, уже сорвала их затею. Борус, знаток светских отношений, стоял в непринужденной позе, чуть-чуть возвышаясь над Вестл; отдавая ей должное, он сказал: - А знаете, дамочка, вы славный малый. Он смотрел на нее, забавляясь, как будто знал все ее мысли, и снобистские замашки, и великодушные порывы, как будто повидал ее и в вечернем платье и в купальном костюме; и в конце концов под этим взглядом она покраснела и не выдержала. Она торопливо проговорила: - Нийл, я пойду принесу твоим друзьям чего-нибудь выпить. Ты пока займи их. Он отметил про себя, как держится Борус - насторожен, подтянут, весь наизготовку, - и сказал, медленно выговаривая слова в предчувствии скандала: - Зачем, собственно, вы сюда явились? - Может, просто подразнить вас, а может, посмотреть, что же вы такое - в самом деле свой или же очередной проповедник-любитель, специалист по расовому вопросу из интеллигентов. Нам любопытно, уживетесь ли вы с нами, с угольщиками, Нийл. Он подумал, что следовало бы обидеться, но почувствовал, что обиды нет, что высокие, затейливые социальные перегородки, отделявшие, казалось, капитана Кингсблада (из рода Кингсбладов!) от черного кабатчика Багдолла, были перегородками призрачными и что, пожалуй, неплохо бы опереться на дружбу такого Багдолла, когда все Федеринги пойдут на него войной. - Хочу ужиться, Борус, - сказал он очень серьезно. - Но пока мне трудно. Я хотел бы знать, могу ли я рассчитывать на вас. - Еще бы! - закричал Хэк Райли, а Борус протянул: "Пожалуй", - и это прозвучало, как обещание или как полуобещание, если не на сейчас, то на будущее. Вернулась в комнату Вестл с большим деревянным подносом, уставленным бутылками, сифонами, льдом. Хэк встал, неуклюже протянул к подносу руки, но проворный Борус опередил его и тотчас же принялся сбивать коктейли, а Хэк и Фэйдис боязливо оглядывали комнату, дивясь царившему в ней безмятежному спокойствию. Потом все выпили, и сразу все изменилось: не было больше непрошеных черных гостей и надменных белых хозяев, а просто шестеро молодых людей от души веселились, хохоча и не особенно стесняясь в выражениях. Хохотали и над анекдотами Боруса о жадности белых полисменов, и над суждениями Хэка о белых сержантах, и над тем, какое лицо было у Вестл, когда она открыла дверь и увидела их. Белфрида стала расспрашивать: - Как Бидди? - Ой, такая огромная стала! - отвечала мамаша Вестл. - Вы ей побольше цветной капусты давайте. - Я даю. - А как Ниггер, то есть Принц? - спросила Белфрида. Не обошлось, разумеется, и без расовой темы. В вопросах негритянской культуры Борус был одного мнения с мистером Федерингом. - И на что черномазому театры - было бы в кармане побольше да девочка хорошая, беленькая или черненькая, все равно, - издевался он. Хэк Райли признался: - Я думал заставить вас поплясать, капитан, но вы, оказывается, свой парень. Достанется вам от белой сволочи. Да наплевать! Мне всю жизнь достается! Посмотрел бы я, как вы станете грузить ящики или мыть посуду. Они просидели не больше часа. Прощаясь, Белфрида потрепала Вестл по руке, а затем вся развеселившаяся компания укатила в роскошной машине Боруса, крича: - Вы ребята что надо! Приезжайте в "Буги-Вуги". Когда-то их предки плелись вдоль обочины дорог, по которым белый господин скакал верхом, но в автомобиле негр мчится так же быстро, как и белый. Нийл начал: - Они, конечно, сорвиголовы, но славные. И это надежные друзья, если когда-нибудь нам понадобится их дружба. Теперь ты понимаешь, почему я отношусь к ним серьезно? Вестл смерила его холодным взглядом. - Друзья? Этот сброд? Мой милый мальчик, ты совсем с ума сошел. - А мне казалось, что они тебе понравились. - Просто я не желала, чтобы нам перерезали глотки. - Фу, чушь какая! - возмутился Нийл. - Они гораздо добропорядочнее Кертиса Хавока и уж, наверно, умнее. - Это нетрудно! Но ты, что же, хочешь сказать, что тебя не приводит в ярость усмешечка этого отвратительного Багдолла? С удовольствием выпорола бы