анерой одеваться дают понять, будто они безнравственны, на самом деле дальше этого не идут. Они только выдают себя, видно, в них нет чуткости по-настоящему женственных женщин. И, вспоминая Иду Путяк, маленькую маникюршу, которая так нехорошо с ним обошлась, Бэббит восторженно поддакивал; а вспомнив, как нехорошо обошелся с ним весь мир, он стал рассказывать Танис о Поле Рислинге, о Сенеке Доуне, о забастовке. - Понимаете, как это вышло? Конечно, мне не меньше других хотелось, чтобы этому сброду заткнули глотку, но надо же, черт возьми, стараться понять и их точку зрения! Всякий человек ради самого себя должен быть широким, терпимым, как вы считаете? - Да, да, конечно! Она сидела на твердом диванчике, сжав руки и наклонившись к нему, вбирая его слова. И, упоенный тем, что его признали и оценили, он продолжал разглагольствовать: - И тогда я решительно заявил всем в клубе: "Слушайте, я..." - Ах, вы - член клуба Юнион? По-моему, это самый... - Нет, я член Спортивного. Я вам так скажу: конечно, меня все время зовут в Юнион, но я всегда говорю: "Шалишь, брат!" Меня не расходы пугают, но я не выношу этих старых чудаков. - О да, я вас понимаю. Но скажите, что же вы им говорили? - Да вам, наверно, неинтересно слушать? Должно быть, я вам до смерти надоел своими жалобами. Не к лицу такому старому дураку, - разболтался, как мальчишка! - О, вы еще совсем молодой! Я уверена... я уверена, что вам никак не больше сорока пяти. - Да, то есть немногим больше. Но, честное слово, иногда чувствуешь, что стареешь. Такая ответственность, столько дел... - О, как я вас понимаю! - Ее голос ласкал его, обволакивал, как теплый шелк. - А я чувствую себя такой одинокой, такой бесконечно одинокой, мистер Бэббит! - Да, видно, нам обоим бывает невесело! Зато мы с вами чертовски симпатичные люди! - Да, по-моему, мы гораздо симпатичней всех, кого я знаю! - Оба рассмеялись. - Но вы мне доскажите, что вы им сказали там, в клубе! - Дело было так: понимаете, Сенека Доун - мой приятель - пусть говорят, что хотят, пусть его ругают почем зря, но никто из наших не знает, что Сенни - закадычный друг государственных деятелей с мировым именем, - возьмите, например, лорда Уайкома, знаете, знаменитый английский аристократ. Мой друг, сэр Джеральд Доук, говорил мне, что лорд Уайком - один из самых выдающихся английских деятелей - да, кажется, это Доук говорил или еще кто-то. - О! Вы знакомы с сэром Джеральдом? С тем, который гостил тут у Мак-Келви? - Знаком? Да мы так дружны, что зовем друг друга Джордж и Джерри, мы с ним в Чикаго до того наклюкались... - Вам, наверно, было весело! Но... - И она погрозила ему пальцем: - Я вам не разрешаю "наклюкиваться"! Придется мне взять вас в руки! - Буду счастлив! Так вот, я-то знаю, какая важная шишка наш Сенни Доун за пределами Зенита, но, как водится, нет пророка в своем отечестве, а Сенни, старая калоша, до того скромен, что ни единому человеку не расскажет, с какими знаменитостями он якшается вне дома. Значит, так: во время забастовки подходит к нашему столу Кларенс Драм, важный такой, в своем капитанском мундирчике, словом, разодет в пух и прах, и кто-то ему говорит: "Приканчиваешь стачку, Кларенс?" Тут он надулся, как индюк, и ну - орать, так что в читальне было слышно: "Да, я их скрутил! Вправил их вожакам мозги, они все и разошлись по домам!" - "Что ж, говорю, хорошо, что без насилия!" - "Ага! - говорит. - Хорошо, что я за ними смотрел в оба! А то было бы черт знает что! У них у всех карманы полны бомб. Настоящие анархисты!" - "Глупости, Кларенс, говорю, я сам, своими глазами их видел. Бомб у них, говорю, не больше, чем у зайцев в лесу. Конечно, говорю, они делают глупости, но вообще-то они такие же люди, как мы с вами!" И тут Верджил Гэнч или еще кто-то, - нет, это сам Чам Фринк, - знаете, знаменитый поэт, большой мой приятель, - он мне вдруг и говорит: "Слушайте, говорит, неужели вы защищаете этих забастовщиков?" Я просто взбесился от того, что человек может такое подумать, клянусь вам, мне даже отвечать ему не хотелось - не стоит обращать на него внимания - и все... - О, это так умно! - вставила миссис Джудик. - ...но в конце концов я все же ему объяснил: "Если бы вы поработали с мое в комитетах Торговой палаты, говорю, тогда вы еще имели бы право так разговаривать! Но все же, говорю, я считаю, что к своему противнику надо относиться по-джентльменски! Да-с, мои милые". Это их совсем пришибло! Фринк - я его зову просто Чам, - так тот даже не знал, что сказать! Но при всем том некоторые из них наверняка решили, что я слишком терпим. А как по-вашему? - О, вы так умно себя вели! И так смело! Люблю, когда мужчина имеет смелость постоять за свои убеждения! - Но вы не считаете, что это была глупая выходка? Надо сказать, многие из этих людей до того осторожны и ограниченны, что у них может возникнуть предубеждение против человека, который прямо высказывает свое мнение! - Ну и пусть! В конце концов они непременно станут уважать человека, который заставляет их думать, а при ваших ораторских талантах... - Вы-то откуда знаете о моих ораторских талантах? - О нет! Я вам не выдам того, что знаю! Но, серьезно, вы сами не подозреваете, какой вы знаменитый человек! - Что вы! Правда, этой осенью я мало выступал. Расстроило меня это дело Поля Рислинга. Но вообще-то, знаете, вы первый человек, который по-настоящему меня понял, Танис... ох, простите! Ну не нахальство ли с моей стороны - называть вас просто Танис! - О, прошу вас! Можно, я буду звать вас Джордж? Подумайте, как приятно, когда два человека обладают... как вам сказать, - одинаковым пониманием и могут отбросить все эти глупые предрассудки, понять друг друга, сблизиться сразу, как корабли, которые встречаются ночью! - Конечно! Конечно же! Он не мог усидеть в кресле, стал ходить по комнате, сел рядом с ней на диванчик. Но когда он неловко протянул руку к ее хрупким, выхоленным пальцам, она весело сказала: - Дайте-ка мне сигаретку. Вы не будете считать бедную Танис очень гадкой, если она закурит? - Что вы! Мне это нравится! Он часто с неодобрением смотрел, как молоденькие девчонки курят в зенитских ресторанах, но из его знакомых курила только жена Сэма Доппелбрау, его легкомысленная соседка. Он церемонно зажег спичку для Танис, посмотрел, куда бы ее бросить, и незаметно сунул в карман. - Я уверена, что вам хочется закурить сигару, бедняжка! - проворковала она. - А вам не помешает? - О нет! Я обожаю запах хороших сигар, это так приятно и так... так приятно и так по-мужски. В спальне есть пепельница, принесите, если вам не трудно! Он был смущен ее спальней: широкая кровать, покрытая фиолетовым шелком, лиловые в золотую полосу гардины, старинный шкафчик в китайском вкусе и невероятное количество туфель на украшенных бантами колодках, со светлыми чулками при каждой паре. Он принес пепельницу просто и, как он сам чувствовал, с оттенком веселой непринужденности. "Конечно, дуб, вроде Верджила Гэнча, наверно, пытался бы сострить насчет того, что она впустила его в спальню, но я отношусь к этому спокойно!" Впрочем, спокойствие длилось недолго. Жажда товарищества была удовлетворена, и его мучило желание коснуться ее руки. Но каждый раз, когда он оборачивался к Танис, ему мешала ее сигарета. Словно щит вставала она между ними. Он ждал, пока Танис докурит, но только он успел обрадоваться, что она быстро потушила окурок, как она тут же торопливо сказала: - А вы дадите мне еще одну сигаретку? - И снова он безнадежно смотрел, как их разделяет бледная завеса дыма и грациозно изогнутая рука Танис. Теперь его не только мучило любопытство - позволит ли она задержать ее руку (разумеется, как изъявление чистейшей дружбы, не больше!), но ему страстно хотелось этого. Внешне это напряженное беспокойство ничем не проявлялось. Они весело говорили о машинах, о поездках в Калифорнию, о Чаме Фринке. Между прочим, он деликатно намекнул: - Терпеть не могу типов... то есть терпеть не могу людей, которые напрашиваются к обеду, но у меня предчувствие, что сегодня я буду обедать у очаровательной миссис Танис Джудик. Впрочем, у вас, наверно, уже назначено штук семь свиданий? - Как сказать, я просто собиралась в кино. Надо выйти подышать свежим воздухом. Она не предлагала ему остаться, но и ничем его не обескураживала. Он размышлял: "Надо попробовать! Она, конечно, разрешит мне остаться, - что-то между нами начинается... нет, нельзя связываться, нельзя, надо бежать". Но тут же решил: "Нет, теперь уже поздно!" И вдруг, в семь часов, он отнял у нее сигарету и крепко сжал ее руку. - Танис! Перестаньте дразнить меня! Мы с вами... Вы понимаете, мы оба - люди одинокие, и нам так хорошо вместе. По крайней мере, мне! Никогда мне не было так хорошо. Разрешите мне остаться. Я сбегаю в магазин, куплю чего-нибудь - холодного цыпленка или индейку, - и мы чудесно с вами пообедаем, а потом, если вы захотите меня прогнать, я уйду безропотно, как барашек. - Ну что ж, это будет мило! - сказала она. И руки не отняла. Весь дрожа, он сжал ее пальцы и бросился надевать пальто. В гастрономическом магазине он накупил огромное количество еды, выбирая главным образом то, что подороже. Из аптеки напротив он позвонил жене: "Должен подписать контракт с одним человеком, он уезжает в полночь. Ты не жди, ложись спать. Поцелуй за меня Тинку". В предвкушении чего-то необычайного он вернулся в маленькую квартиру. - Ах, гадкий, гадкий, сколько он накупил еды! - приветствовала его Танис, и голос у нее был веселый, улыбка ласковая. Он помогал ей в маленькой белой кухоньке - мыл салат, откупорил бутылку с оливковым маслом. Она велела ему накрыть на стол, и когда он бежал в столовую, а потом искал в буфете ножи и вилки, он чувствовал себя совершенно как дома. - Одного не могу решить, - объявил он, - что вам надеть к обеду. То ли самый нарядный вечерний туалет, то ли распустить волосы и надеть короткое платьице, как маленькой девочке. - О, я буду обедать так как есть, в этом старом шифоновом платьишке, и если бедная Танис вам в таком виде не нравится, можете идти обедать в клуб. - Не нравится? - Он погладил ее плечо: - Дитя, вы - самая умная, самая хорошенькая, самая милая женщина на свете! Ну-с, леди Уайком, разрешите герцогу Зенитскому предложить вам руку и патриархальственно проследовать к монументальственной трапезе! - Ах, какой вы остроумный, как мило вы шутите! Когда они окончили импровизированный обед, он выглянул в окно и заявил: - Очень сыро и холодно. Нечего вам ходить в кино. - Пожалуй... - Хорошо, если б у нас был камин! Хорошо, если бы лил дождь, а мы с вами сидели бы в старом-престаром домике и за окнами скрипели бы деревья, а в очаге горели огромные поленья. Знаете что? Давайте пододвинем диванчик к радиатору, вытянем ноги и вообразим, будто это камин! - Ах, как трогательно! Большой вы ребенок! Они пододвинули кушетку к радиатору, уперлись в него ногами - его тяжелые черные башмаки угнездились рядом с ее лакированными туфлями. В полутьме они говорили о себе, о том, как она одинока, о том, как он запутался, и как чудесно, что они нашли друг друга. И когда они умолкли, вокруг стало тише, чем в сельской глуши. Ни один звук не доносился с улицы, кроме шороха колес и отдаленного гула товарных поездов. Они были одни, в тепле, в уюте, вдали от шумного, докучливого мира. Он был в таком восторге, что все страхи, все сомнения улетучились. И когда он на рассвете возвратился домой, восторг перешел в блаженную умиротворенность, полную воспоминаний. 29 Уверенность в дружбе Танис Джудик укрепила в Бэббите чувство собственного достоинства. В Спортивном клубе он решался на многое. И хотя Верджил Гэнч упорно молчал, остальным завсегдатаям стола "дебоширов" пришлось признать, что Бэббит по неизвестной причине "немножко спятил". Они громогласно спорили с ним, а он петушился, радуясь такому своеобразному подвижничеству. Он даже осмелился хвалить Сенеку Доуна! Профессор Памфри при этом заявил, что шутка зашла слишком далеко, но Бэббит упорствовал: - Нет! Это факт! Я вам верно говорю: он один из выдающихся умов нашей страны! Сам лорд Уайком подтверждал, что... - Да кто такой в конце концов этот лорд Уйаком? Вы долбите про него вот уже шестую неделю! - возмутился Орвиль Джонс. - Джордж выписал его по каталогу от Сирс-Робека. Этих английских высокопоставленных ломак можно заказывать по почте, два доллара штука! - ввернул Сидни Финкельштейн. - Перестаньте кривляться! Лорд Уайком - один из величайших умов в политической жизни Англии. Повторяю: сам я, конечно, человек консервативный, но ценю таких людей, как Сенни Доун, за то, что... Но тут его резко прервал Верджил Гэнч: - Не уверен, что ты так уж консервативен. А я могу отлично обойтись и без вмешательства красных сволочей, вроде твоего Доуна! Голос у Гэнча был такой злой, челюсти так крепко сжались, что Бэббит растерялся, но тут же овладел собой и говорил до тех пор, пока всех не охватила скука, потом раздражение и, наконец, сомнение, как Гэнча. Он думал о Танис беспрестанно. С волнением он вспоминал каждую черточку ее лица. Его руки тосковали по ней. "Наконец-то я ее нашел! Столько лет она мне снилась, и теперь я нашел ее!" Они встречались по утрам в кино и попозже, днем, а в те вечера, когда предполагалось, что он на собрании ордена Лосей, он заезжал к ней на квартиру. Он знал все ее финансовые дела, давал ей советы, а она жаловалась на свою женскую беспомощность, хвалила его за властный характер, хотя потом оказывалось, что она разбирается во всяких акциях и бумагах куда лучше него. У них уже накопились общие воспоминания, они подтрунивали над прошлым. Как-то они поссорились, и он сердился, что она так же "командует" им, как его жена, и еще больше ноет, когда он невнимателен. Но все окончилось благополучно. Лучше всего была одна прогулка в звонкий декабрьски" день по засыпанным снегом полям вниз, к замерзшей реке Чалузе. На Танис была причудливая каракулевая шапочка и короткая бобровая шубка, она скользила по льду с громкими криками, а он, запыхавшись, бежал за ней, расплываясь в улыбке. Майра Бэббит никогда не скользила по льду. Он боялся, что их увидят вместе. В Зените немыслимо позавтракать с женой соседа без того, чтобы к вечеру об этом не узнали все ваши знакомые. Но Танис была на редкость сдержанна. С какой бы нежностью она ни бросалась к нему, когда они оставались наедине, она всегда держалась на людях строго и отчужденно, и он надеялся, что ее примут за обыкновенную клиентку. Орвиль Джонс однажды увидел, как они выходят из кино, и Бэббит пробормотал: "Разрешите вас познакомить с миссис Джудик. Эта дама знает, в какую контору ей обращаться, Орви". И мистер Джонс, хотя и относился критически к современным нравам и к новомодным стиральным машинам, как будто был удовлетворен. Больше всего Бэббит боялся - и не от особой любви к жене, а в силу привычки соблюдать приличия, - больше всего он боялся, как бы Майра не узнала о его увлечении. Он был уверен, что ей ничего определенного не известно о Танис, но знал наверняка, что в чем-то таком жена его подозревает. Много лет ей докучали любые проявления нежности, кроме поцелуя при прощании, однако теперь ее обижало, когда ослабевали вспышки супружеского внимания, а тут он и вовсе перестал ею интересоваться и даже испытывал к ней что-то вроде отвращения. Он не мог изменять Танис. Его раздражала расплывшаяся фигура жены, валики жира, выпирающие из платья, потрепанная нижняя юбка, которую она собиралась и все забывала выбросить. Но он понимал, что она, зная его насквозь, замечала это отвращение. Он старательно, тяжеловесно, игриво пытался его замаскировать. И не мог. Рождество провели сравнительно сносно. Пришел Кеннет Эскотт - признанный жених Вероны. Миссис Бэббит пролила слезу и назвала Кеннета своим новым сыном. Бэббит беспокоился за Теда, который перестал жаловаться на университет и стал подозрительно уступчив. Бэббит не знал, что задумал мальчик, а спросить стеснялся. Сам Бэббит тайком ускользнул после обеда, чтобы отвезти Танис подарок - серебряный портсигар. Когда он вернулся, миссис Бэббит что-то уж слишком невинным тоном спросила: - Что, подышал свежим воздухом? - Да, прокатился немножко, - пробормотал он. После Нового года жена сказала: - Я получила письмо от сестры, Джордж. Она не совсем здорова. Может быть, мне поехать, побыть с ней две-три недели? Обычно миссис Бэббит никогда не уезжала из дому зимой, кроме как в самых экстренных случаях, к тому же этим летом она отсутствовала несколько недель. Да и Бэббит был не из тех мужей, которые спокойно переносят разлуку с женой. Он любил, чтобы жена сидела дома, заботилась о его одежде, знала, как надо поджарить ему бифштекс, и ему было спокойнее, когда она кудахтала тут рядом. Но в этот раз он даже не мог выдавить из себя обычной фразы: "Неужто она без тебя не обойдется?" И, стараясь изобразить на лице сожаление, чувствуя, что жена пристально следит за ним, он в душе был полон лучезарных мечтаний о Танис. - Так как же по-твоему - ехать мне или нет? - резко спросила она. - Решай сама, душенька, я не знаю. Она со вздохом отвернулась, а его сразу прошиб пот. Все четыре дня, до самого ее отъезда, она была до странности тиха, а он неуклюже ласков. Ее поезд уходил в полдень. Едва последний вагон исчез за товарным депо, Бэббиту уже не терпелось побежать к Танис. - Нет, черта с два, не пойду! - поклялся он. - Неделю к ней не покажусь! Но уже в четыре он был у нее. Он, человек, который когда-то сам был хозяином своей жизни, - или так ему, по крайней мере, казалось, - теперь, вот уже две недели, кружился в водовороте страсти, очень скверного виски и сложнейших отношений с новыми знакомыми, с теми "закадычными" новыми друзьями, которые всегда требуют гораздо больше внимания, чем старые приятели. Каждое утро он мрачно вспоминал, каким идиотом был вчера вечером. Голову ломило, губы и язык горели от бесчисленных сигарет, и, сам себе не веря, он считал, сколько было выпито стаканов виски, и стонал: "Нет, надо бросить!" Он уже больше не говорил: "Довольно, брошу!" - зная, что вся утренняя решимость испарится к вечеру. Остановиться он уже не мог. Он познакомился с друзьями Танис; его встретили со всем пылом полуночников, которые пьют, танцуют и болтают, боясь замолчать хоть на минутку; его приняли в ту среду, которую Танис называла "наша компания". Познакомился он с ними впервые в день, когда было особенно много работы и он надеялся отдохнуть с Танис, медленно впивая ее восторженное обожание. Но уже из прихожей он услыхал веселые крики и визг граммофона. Когда Танис открыла дверь, он увидел, что в папиросном дыму кружатся какие-то фантастические фигуры. Столы и стулья были сдвинуты к стенке. - О, как чудно! - запищала Танис. - Это Керри Норк придумала! Она решила, что пора собраться, обзвонила всю компанию по телефону, и вот они здесь!.. Джордж, это Керри! Керри соединяла в себе самые неприятные черты старой девы и домашней хозяйки. Ей давно стукнуло сорок, у нее были сомнительные белокурые волосы и, при совершенно плоской груди, мощные бедра. Бэббита она встретила кокетливым хихиканьем: - Привет новому члену нашей компании! Танис говорит, что вы мужчина хоть куда! Очевидно, все ждали, что он будет танцевать, по-мальчишески заигрывать с Керри, и он, по непростительной глупости поддавшись этому, старался как мог. Он таскал Керри по комнате, налетая на другие пары, на радиаторы, на стулья с искусно замаскированными ножками. Танцуя, он разглядывал всю "компанию": худенькую молодую женщину с умным, заносчивым и насмешливым лицом, еще какую-то особу, которую он потом никак не мог вспомнить, трех слишком хорошо одетых и слегка женственных юнцов - не то официантов из кафе-мороженого, не то людей, рожденных именно для этой профессии. Был там и человек одних лет с Бэббитом, неподвижный, самодовольный, явно обиженный присутствием Бэббита. Когда он, выполнив свой долг, кончил танцевать, Танис отвела его в сторону и попросила: - Милый, не можете ли вы сделать мне одолжение? У меня нет ни капли спиртного, а наша компания хочет повеселиться. Вы не могли бы съездить к Хили Хэнсону и достать чего-нибудь? - Пожалуйста! - сказал он, стараясь не выказывать досады. - Знаете что? Пусть Минни Зоннтаг поедет с вами. - Танис кивнула на худую насмешливую женщину. Мисс Зоннтаг приветствовала его довольно язвительно. - Здравствуйте, мистер Бэббит! Танис мне сказала, что вы очень выдающаяся личность, и я польщена, что мне разрешено ехать с вами. Конечно, я не привыкла общаться со светскими людьми вроде вас, так что я даже не знаю, как мне держаться в столь высоком обществе! В таком духе мисс Зоннтаг разговаривала всю дорогу до Хили Хэнсона. Ему хотелось на все ее колкости ответить: "Идите вы к черту!" - но он никак не мог решиться на столь разумную реплику. Его раздражало само существование "компании". Уже раньше он слышал от Танис про "душечку Керри" и про то, что "Минни Зоннтаг - такая умница, вы ее будете обожать!" - но он как-то не верил в их реальность. Ему представлялось, что Танис живет в какой-то розовой пустоте и всегда ждет его, свободная от условностей Цветущих Холмов. Вернувшись в квартирку Танис, он еще должен был вынести покровительственное одобрение юнцов из кафе-мороженого. Они проявляли какое-то слюнявое дружелюбие, под стать сухой враждебности мисс Зоннтаг. Они называли его "старина Джорджи", они кричали: "Давай, давай, молодчага! Топай крепче!" - эти мальчишки в спортивных пиджачках, прыщавые щенки не старше Теда, но уже отекшие, как актеры кабаре, умеющие танцевать без передышки, заводить граммофон, курить без конца и покровительственно поощрять Танис. Бэббит пытался стать таким, как они. Он кричал: "Молодчина, Пит!" - но голос у него срывался. Эти миляги-танцоры были явно по душе Танис, она вся так и вскидывалась от их неумелых ухаживаний и, как бы случайно, чмокала их после каждого танца. В эти минуты Бэббит ее ненавидел. Она казалась ему очень немолодой. Он вглядывался в морщинки на мягкой шее, в складки кожи под подбородком. Все, что в молодости было упругим, уже увяло, опадало. В перерывах между танцами она сидела в огромном кресле, вызывающе помахивая сигаретой, приглашая своих желторотых обожателей посидеть с ней. ("Воображает, что она королева какая-нибудь!" - мысленно ворчал Бэббит.) Певучим голоском она спрашивала мисс Зоннтаг: "Правда, у меня прелестная студия?" ("Тоже еще - студия! Обыкновенная квартирка для старых дев с болонками! Господи, хоть бы скорее домой! Как бы мне удрать отсюда".) Но у него зарябило в глазах после того, как он вкусил неочищенного, но чрезвычайно крепкого виски от Хили Хэнсона. Он сразу слился с "компанией". Он радовался, что Керри Норк и Пит - наименее глупый из вертлявых юнцов - хорошо к нему относятся, и ему казалось необычайно важным завоевать расположение неприветливого пожилого человека, который оказался железнодорожным служащим по имени Фултон Бемис. Все разговоры "компании" состояли из визга, двусмысленностей, намеков на людей, которых Бэббит не знал. Очевидно, друзья Танис были о себе чрезвычайно высокого мнения. Они - "компания", были умны, красивы, забавны. Они и богема, и столичные штучки, им доступна вся роскошь жизни Зенита: танцульки, кино, загородные рестораны. С бесцеремонным презрением ко всем, кого они считали "домоседами" или "скупердяями", они наперебой трещали: - Ах, Пит, разве я тебе не рассказывала, что этот болван кассир мне заявил, когда я немножко опоздала? Не-под-ра-жа-емо глупо! - Ой, как Т.-Д. надрызгался! Слушай, он просто весь закостенел! А что Глэдис ему сказала? - Подумайте, какая наглость - Боб Бикерстафф непременно хотел залучить нас к себе домой! Видали такую наглость? Нет, скажите, разве это не наглость? - А вы видели, как Дотти танцевала? Честное благородное - дальше некуда! Бэббит во всеуслышание соглашался с недавно ненавистной ему мисс Минни Зоннтаг, что каждый, кто может хоть один вечер прожить без танцев и джаза, - рыба, деревяшка и жалкое существо; а когда миссис Керри Норк лепетала: "Вы любите сидеть на полу? Ах, это так богемно!" - он в ответ орал: "Еще бы!" Теперь вся "компания" казалась ему необыкновенно милой. Когда он упоминал о своих друзьях - сэре Джеральде Доуке, лорде Уайкоме, Уильяме Вашингтоне Иторне и Чаме Фринке, он радовался снисходительному интересу "компании". Он так проникся их легкомысленным духом, что даже не очень расстроился, когда Танис склонилась на плечо к самому юному из молокососов, да и ему самому приятно было пожимать пухлую руку Керри Норк, выпустил он ее только потому, что Танис явно разозлилась. В два часа ночи он вернулся домой уже полноправным членом "компании" и всю следующую неделю был связан по рукам и ногам чрезвычайно сложными условностями, чрезвычайно утомительными требованиями их веселой и свободной жизни. Ему приходилось бывать на всех их вечеринках, его вмешивали во все телефонные разговоры, - они без конца звонили друг другу, чтобы объяснить, что она вовсе не говорила то, что она якобы говорила, когда говорила то-то и то-то, и почему это Пит ходит и всем говорит, что она это говорила? Ни в одной семье никогда так настойчиво не расспрашивают, где кто был, как расспрашивали друг дружку члены "компании". Все они непременно знали, где кто находился в данную минуту, или возмущенно требовали подробнейшего отчета за всю неделю. Бэббит ловил себя на том, что объясняет Керри или Фултону Бемису, из-за чего он не смог приехать на вечеринку раньше десяти вечера, да еще надо было извиняться за то, что пришлось обедать с деловыми знакомыми. Члены "компании" должны были непременно обмениваться телефонными звонками не реже, чем раз в неделю. "Почему вы мне не позвонили?" - с упреком спрашивали Бэббита не только Танис и Керри, но и новые "закадычные" друзья: Дженни, и Капитолина, и Тутс. И если был такой момент, когда Танис показалась ему увядшей и сентиментальной, то впечатление это совсем исчезло на вечере у Керри Норк. У миссис Норк был огромный дом и маленький муж. К ней на вечер пришла вся "компания": когда собирались все полностью, их было человек тридцать пять. Теперь Бэббит, известный под именем "старина Джорджи", стал одним из старожилов "компании", так как в ней каждый месяц состав обновлялся наполовину, и тот, кто помнил доисторические времена, то есть две недели назад, еще до того, как миссис Эбсолом, специалист по лечебному питанию, уехала в Индианаполис, а Мак "разобиделся" на Минни, тот мог считаться одним из заслуженных главарей "компании", имел право снисходить к новым Питам, Глэдисам и Минни. В гостях у Керри Танис не приходилось хозяйничать. Она держалась самоуверенно, с достоинством, изящная и красивая, в черном шифоновом платье, которое он так любил. В этом огромном безобразном доме было много укромных уголков, где Бэббит мог посидеть с ней спокойно. Он раскаивался в тогдашней неприязни, таял у ее ног и, счастливый, отвез ее домой. На следующий день он купил ярко-желтый галстук, чтобы ради нее казаться моложе. Он с грустью сознавал, что красивым он стать не может, видел, что он тяжеловат, склонен к полноте, но он танцевал, наряжался, много говорил, стараясь сделаться таким же молодым, как она... вернее, как она казалась. Как все новообращенные - будь то в религии, в любви или в садоводстве - словно по волшебству обнаруживают, что хотя им до сих пор казалось, будто эти увлечения и вовсе не существуют на свете, но на самом деле весь мир только ими и полон, - так и Бэббит, обращенный на путь разгула, везде находил для этого приятные возможности. Совершенно по-новому представлялся ему теперь его гуляка сосед, Сэм Доппелбрау. Доппелбрау были люди респектабельные, люди работящие, люди состоятельные, но идеалом счастья для них был вечный кабак. Главное место в их жизни занимали загородные пирушки в угаре алкоголя, никотина, бензина и поцелуев. Он и его знакомые отлично работали всю неделю и всю неделю ждали субботы, когда они, по их выражению, "затевали вечеринку", и затеянная вечеринка становилась все шумнее и шумнее до самого воскресного утра и обычно кончалась бешеной гонкой на машинах неизвестно куда. Однажды вечером, когда Танис ушла в театр, Бэббит попал в веселую компанию к Доппелбрау и там клялся в дружбе людям, о которых он много лет подряд конфиденциально говорил миссис Бэббит, что это просто шайка бездельников, с которыми он не стал бы якшаться даже на необитаемом острове! В этот вечер он уныло приплелся домой и стал возиться во дворе, счищая с дорожки ледяные комья, следы чьих-то ног, застывшие после снегопада и похожие на ископаемые. К нему подошел, шмыгая носом, Говард Литтлфилд. - Все еще вдовеете, Джордж? - Угу. Опять вечер холодный. - Что пишет жена? - Ничего, здорова, а вот сестра у нее до сих пор хворает. - Вы бы зашли к нам сегодня пообедать, Джордж. - М-мм... нет, спасибо! Мне надо уходить. Вдруг он почувствовал, что ему ненавистен Литтлфилд с его "интересными статистическими данными" по совершенно неинтересным вопросам. Он скреб дорожку, ворча себе под нос. Тут появился Сэм Доппелбрау. - Добрый вечер, Бэббит. Трудитесь? - Ага. Надо размяться. - Любите, когда такой морозец? - Да, ничего. - Все вдовеете? - М-да... - Слушайте, Бэббит, пока вашей супруги нет... Я знаю, вы насчет выпивки не очень, но мы с женой были бы страшно рады, если б вы завернули к нам вечерком. Может, выдержите разок хороший коктейль? - Выдержу? Нет, молодой человек, видно, вы не знаете, что дядя Джордж такие коктейли умеет сбивать, каких во всей Америке не сыщешь! - Уррраа! Вот это другой разговор! Слушайте: у нас сегодня кое-кто собирается, Луэтта Свенсон и еще всякий веселый народ, откупорим бутылку довоенного джина, потанцуем. Почему бы и вам не забежать, не встряхнуться для разнообразия? - Ну что ж... а в котором часу? Он пришел к Сэму Доппелбрау ровно в девять. В этом доме он был в третий раз. Но к десяти он уже звал мистера Доппелбрау "Сэм, старая калоша!". В одиннадцать все поехали в ресторан "Старая ферма". Бэббит сидел в машине Доппелбрау рядом с Луэттой Свенсон. Когда-то он робко пытался за ней ухаживать. Теперь он не пытался, а просто ухаживал изо всех сил, и Луэтта, склонив ему головку на плечо, жаловалась, какой тяжелый человек Эдди, и смотрела на Бэббита как на светского и опытного сердцееда. Из-за "компании" Танис, семьи Доппелбрау и других искателей забвения Бэббит в течение двух недель каждый вечер возвращался домой поздно, еле держась на ногах. Даже когда он был как в тумане и уже не мог идти, он все же сохранял способность хорошо вести машину: замедлять ход на перекрестках, разъезжаться с другими автомобилями. Покачиваясь, он входил в дом. Когда Верона и Кеннет Эскотт сидели в гостиной, он пробирался мимо них, торопливо здоровался, мучительно ощущая на себе взгляд их спокойных молодых глаз, и прятался наверху. В теплом доме он чувствовал, что он гораздо пьянее, чем ему казалось. Голова кружилась. Лечь он не решался. Он пытался выгнать хмель горячей ванной. На какой-то миг голова прояснялась, но, двигаясь по ванной комнате, он терял глазомер, сбрасывал полотенца, с грохотом ронял мыльницу и пугался, что выдаст себя перед детьми. Дрожа от холода, в халате, он пытался читать вечернюю газету. Он не пропускал ни слова, он как будто понимал смысл написанного, но через минуту не смог бы сказать, о чем только что читал. Стоило ему лечь, как у него мутилось в голове, и он поспешно садился, пытаясь овладеть собой. Наконец он успокаивался, хотя его слегка подташнивало, кружилась голова и жег невыносимый стыд. Скрывать свое "состояние" от собственных детей! Танцевать и орать в компании людей, которых презираешь! Болтать глупости, петь идиотские песни, пытаться целовать каких-то дур! Сам себе не веря, он вспоминал, как он крикливо фамильярничал с юнцами, которых он в два счета выгнал бы из своей конторы, как они покровительственно хлопали его по плечу и как самая ехидная, стареющая дама делала ему замечания за то, что он танцевал слишком пылко. И при этих воспоминаниях он рычал: "Ненавижу себя! Боже, как я себя ненавижу!" И в бешенстве клялся: "Довольно! Конец! Хватит!" На следующее утро он еще тверже уверился, что все кончено, и за завтраком по-отечески серьезно разговаривал с дочками. Но к полудню уверенность несколько ослабела. Он не отрицал, что вел себя глупо, - это он понимал почти так же отчетливо, как ночью, - но все-таки даже такая жизнь лучше, чем возвращаться к деланной задушевности клубных приятелей. В четыре часа ему уже хотелось выпить. Теперь у него в столе обычно стояла бутылка виски, и, поборовшись с собой минуты две, он выпивал глоток. После трех-четырех глотков ему уже начинало казаться, что вся "компания" сплошь - милейшие и занятнейшие люди, друзья, а в шесть часов он уже снова был среди них... и все повторялось как по-писаному. Голова по утрам стала болеть меньше. Сначала его спасение было в том, что он плохо переносил алкоголь, но и это спасительное свойство постепенно пошло прахом. Вскоре он уже мог пить до рассвета и вставать в восемь часов, не чувствуя особенной тяжести ни на душе, ни в желудке. Но ни угрызения совести, ни желание избавиться от напряженных усилий - как бы не отстать от бурно веселящейся компании, - ничто не могло сравниться с чувством неполноценности, когда он действительно начинал "отставать". Для него быть самым "компанейским" из всей компании стало такой же целью, как зарабатывать много денег, хорошо играть в гольф, говорить речи, прорваться в круг Мак-Келви. Но все же он иногда "отставал". Он обнаружил, что Пит и другие юнцы считают "компанию" слишком добродетельной и благопристойной и что Керри, которая всего лишь целовалась по уголкам, слишком верна супружескому долгу. Так же как Бэббит удирал с Цветущих Холмов в "компанию", так эти молодые франты удирали от приличного общества и "проводили время" с разбитными девицами, с которыми знакомились в универсальных магазинах и в гардеробных отелей. Однажды Бэббит попробовал съездить с ними. Его усадили в машину с бутылкой виски и с крикливой приземистой кассиршей от Парчера и Штейна. Он сидел рядом с ней и не знал, что делать. Очевидно, от него ждали, что он ее будет "развлекать", но когда она взвизгнула: "Эй, рукам воли не давать, не жмите меня!" - он растерялся и не знал, как быть дальше. Потом все сидели в задней комнате какого-то кабака, у Бэббита трещала голова, он не понимал их нового жаргона, смотрел на них снисходительно, мечтал поскорее попасть домой и пил - слишком много пил. Дня два спустя Фултон Бемис, тот самый пожилой, угрюмый член "компании", отвел Бэббита в сторону и сказал: - Слушайте, это, конечно, дело не мое, и видит бог, что я сам свою порцию спиртного всегда вылакаю, но вам не мешает быть поосторожней. Характер у вас чересчур восторженный, такие всегда перехватывают. Разве вы не замечаете, что пьете без передышки, закуриваете одну сигарету о другую? Лучше бы вам малость передохнуть. Со слезами на глазах Бэббит сказал, что добрый старый Фулт - король над всеми и что он непременно передохнет малость, но тут же закурил, выпил виски и дико поссорился с Танис, когда она увидела, как он заигрывает с Керри Норк. На следующее утро он ненавидел себя за то, что упал столь низко: такое ничтожество, как Фултон Бемис, смеет ему указывать! Заметил он также, что, с тех пор как он стал ухаживать за всеми женщинами подряд, Танис перестала быть его единственной ясной звездой, и он усомнился, не была ли она для него всего-навсего Женщиной. И если уж Бемис делает ему замечания, то что же говорят другие? В этот день он подозрительно следил за всеми знакомыми в Спортивном клубе. Ему казалось, что им неловко. Значит, они говорили о нем за его спиной? Он рассердился. Он впал в воинственный тон. Он не только защищал Сенеку Доуна, он даже издевался над ХАМЛом. Верджил Гэнч отвечал довольно резко. Но потом Бэббит перестал сердиться. Он перепугался. На очередной завтрак в клубе Толкачей он вообще не пошел, а скрылся в дешевом ресторанчике и, взяв бутерброд с ветчиной и яйцом, запивал его кофе из чашки, стоявшей на ручке кресла, и маялся от беспокойства. Дня через четыре "компания" затеяла одну из самых веселых прогулок. Бэббит повез их всех на каток, устроенный на реке Чалузе. После оттепели все мостовые покрылись гладкой наледью. Ветер завывал в бесконечных широких улицах, меж деревянных домов, и весь район Бельвю казался окраинным городком. Даже надев цепи на все колеса, Бэббит боялся за машину и, когда пришлось ехать по обледеневшему спуску, поехал медленно, на обоих тормозах. Из-за угла выскочила менее осторожная машина. Ее занесло, и она чуть не зацепила их задним крылом. Обрадовавшись избавлению от опасности, вся "компания" - Танис, Минни Зоннтаг, Пит, Фултон Бемис - заорала: "Ух ты!.." - и замахала руками перепуганному водителю второй машины. И тут Бэббит увидел профессора Памфри - он тяжело подымался в гору пешком и как сыч уставился на веселых кутил. Бэббит был уверен, что Памфри узнал его и видел, как Танис его расцеловала, щебеча: "Ах, вы так изумительно правите!" На следующий день, за завтраком, он пустил пробный шар, сказав профессору Памфри: - Ездил вчера с братом и его друзьями. Ну и дорога! Скользкая, как стекло! Кажется, вы в это время шли вверх по Бельвю-авеню? - Нет, нет... Не шел... Я вас не видел! - виновато заторопился Памфри. А еще дня через два Бэббит повез Танис завтракать в отель "Торнлей". Она, которая сначала так охотно ждала его у себя, стала часто намекать с печальной улыбкой, что он, видно, ее не уважает, если не хочет знакомить со своими друзьями, не желает нигде с ней показываться, кроме как в кино. Он подумал было пригласить ее в "дамский салон" при Спортивном клубе, но это было слишком опасно. Пришлось бы ее со всеми знакомить, да и вообще люди могли подумать бог знает что, а тогда... Он пошел на компромисс, выбрав отель "Торнлей". Она была необычайно элегантна, вся в черном; маленькая черная шляпка, короткая каракулевая шубка, свободная и широкая, строгое, наглухо закрытое черное бархатное платье, хотя в том сезоне даже уличные костюмы походили на вечерние наряды. Может быть, она была даже чересчур элегантна. В ресторане, отделанном под дуб с позолотой, все оборачивались, когда Бэббит вел ее к столику. Ему было неловко, и он надеялся, что метрдотель устроит их в укромном уголке, за колоннами, но их усадили в самой середине зала. Танис, как будто не замечая восхищенных взглядов, расточала улыбки Бэббиту, восторгаясь: "Ах, как тут чудесно! Какой веселый оркестр!" Бэббиту было не до восторгов: через два столика он увидел Верджила Гэнча. Вовремя завтрака Гэнч следил за ними, а Бэббит следил, как за ними следят, и делал смехотворные попытки вести себя так, чтобы не испортить настроение Танис. "Сегодня мне так весело! - заливалась она. - Мне ужасно нравится в "Торилее"! Здесь очень оживленно и вместе с тем так... так изысканно!" Он старался говорить о ресторане, о том, что и как им подают, о знакомых, которых он узнал, обо всех, кроме Верджила Гэнча. Больше ему не о чем было говорить. Он добросовестно улыбался шуткам Танис, он соглашался с ней, что "с Минни Зоннтаг так трудно дружить" и что "юный Пит - ленивый глупый мальчишка, просто негодник!". Но добавить ему было нечего. Сначала он хотел рассказать ей, как его беспокоит Гэнч, а потом решил: "Нет, не стоит, слишком долго придется объяснять и про Верджа, и вообще про все". Он облегченно вздохнул, усадив Танис в трамвай, а вернувшись в контору, сразу повеселел в привычной простой обстановке. В четыре часа к нему пришел Верджил Гэнч. Бэббит заволновался, но Гэнч начал дружески: - Ну, как живешь? Знаешь, у нас есть один план, и нам очень хотелось бы, чтобы и ты присоединился! - Отлично, Вердж. Выкладывай! - Помнишь, как во время войны мы весь этот нежелательный элемент, всех красных, с их делегациями, ну и вообще всяких там разных ворчунов - всех прижали к ногтю, да и после войны им ходу не было, но люди забывают об опасности, а этим смутьянам только того и надо, они снова начали исподтишка свою работу, особенно эти салонные социалисты. Так вот, надо людям разумным, сознательным объединиться и помешать этому сброду. Один парень там, в восточных штатах, именно для этой цели организовал Лигу Честных Граждан. Разумеется, и Торговая палата, и Американский легион, и все остальные изо всех сил стараются, чтобы порядочные люди взяли верх, но у них столько других дел, что этой задаче они не могут отдавать достаточно времени. Но Лига Честных Граждан - ЛЧГ, - она только этим и будет заниматься. Конечно, для видимости у Лиги должны быть и другие задачи - скажем, тут, в Зените, Лига будет поддерживать проект насаждения новых парков и городской комитет плановой застройки, а кроме того, она будет представлять определенные слои общества, в нее войдут только избранные, и, скажем, при устройстве вечеров и тому подобного можно будет не приглашать всяких смутьянов, а, как известно, нет ничего сильнее общественного бойкота, когда речь идет о людях более или менее заметных, которых ничем другим не проймешь. А если и это не поможет, Лига в конце концов пошлет небольшую депутацию к тем, кто слишком распоясался, члены Лиги укажут, что надо держать себя в рамках пристойности и не трепать языком почем зря. Тебе не кажется, что такая организация может принести огромную пользу? Мы уже получили согласие лучших людей города и, конечно, хотим, чтобы и ты присоединился. Как ты на этот счет? Бэббиту было очень не по себе. Он чувствовал, что его насильно тянут назад, в ту стандартную жизнь, от которой он так бессознательно, но так настойчиво старался убежать. Он неловко забормотал: - Наверно, вы особенно будете нападать на таких, как Сенека Доун, - хотите их тоже припугнуть... - Вот именно, можешь голову прозакладывать! Слушай, Джорджи, друг, ведь я-то ни на минуту не верил, что ты всерьез защищаешь Доуна и забастовщиков и все такое, когда ты за них вступался в клубе. Я знал, что ты просто разыгрываешь всяких дурачков, вроде Сидни Финкельштейна... Ей-богу, хочется верить, что ты их разыгрывал. - Да, конечно... только, видишь ли... - Под беспощадным проницательным взглядом Гэнча Бэббит почувствовал, как неубедительно звучит его голос. - Да ты сам знаешь, чем я дышу! Разве я какой-нибудь агитатор? Я - деловой человек, всегда, везде и во всем. Но... но честно говоря, я не думаю, что Доун такой уж вредный, и потом не забывай, что он мой старый товарищ! - Знаешь, Джордж, когда речь идет о борьбе за наши порядки, за безопасность наших очагов, против шайки ленивых псов, которым только и нужно, что пить пиво на даровщинку, ты должен порвать даже самую старую дружбу. "Тот, кто не со мною, тот против меня!" - Д-а-а, может, это и верно... - Так как же? Вступаешь к нам, в Лигу Честных Граждан? - Надо подумать, Вердж. - Ладно, как знаешь. - Бэббит обрадовался было, что все так легко сошло ему с рук, но Гэнч снова заговорил: - Джордж, я не могу понять, что с тобой приключилось, и никто из нас не понимает, мы о тебе не раз говорили. Сначала мы думали, что тебя расстроила эта история с несчастным Рислингом, мы прощали тебе все, что ты болтал, но это дело давнее, Джордж, а мы до сих пор никак не поймем, что с тобой творится. Сказать по правде, у меня уже терпение лопнуло. Да и все наши - и в Спортивном, и в клубе Толкачей - злы на тебя за то, что ты нарочно хвалишь этого Доуна и его проклятую шайку, болтаешь, что надо, мол, быть терпимым - а по-нашему, это значит слюнтяем! - и даже уверяешь, что этот чертов проповедник, Ингрэм, вовсе не профессиональный сутенер. А как ты себя ведешь! Джо Памфри говорил, что видел тебя вчера с какими-то непотребными бабами, пьяного в дым, а сегодня черт тебя дернул явиться прямо в "Торнлей" с этой... нет, я ничего не говорю, может быть, она и вполне порядочная женщина, настоящая леди, но вид у нее был что-то слишком легкомысленный, с такими не ходят завтракать, когда жены нет в городе! Нехорошо это выглядит. Что за чертовщина с тобой творится, Джордж? - Слишком вы все суете нос в мои личные дела, я и сам про себя того не знаю, что вы... - Брось ты на меня обижаться, я с тобой откровенно говорю, как друг, прямо в глаза, а не сплетничаю за спиной, как другие. И еще скажу, Джордж, ты занимаешь видное положение в обществе, и общество требует, чтобы ты и жил как подобает. Словом, подумай-ка хорошенько и вступай в Лигу Честных Граждан. Мы еще об этом поговорим. И он ушел. Вечером Бэббит обедал в одиночестве. Ему казалось, что весь Клан Порядочных Людей заглядывает в окна ресторана, шпионит за ним. Страх сидел с ним рядом, и он уверял себя, что сегодня не пойдет к Танис, и не пошел... до позднего вечера. 30 Прошлым летом миссис Бэббит во всех своих письмах трещала о том, как ей хочется поскорее домой, в Зенит. Теперь ничего такого в них не было, но мелькнувшая между сухими сообщениями о погоде и болезнях грустная строка "надеюсь, вы без меня прекрасно обходитесь" ясно намекала, что Бэббит, мол, не очень-то жаждет ее приезда. Он без конца об этом думал: "Если б я тут, при ней, загулял, как сейчас, ее бы хватил удар. Надо взять себя в руки. Надо научиться и жить в свое удовольствие, и не валять дурака. Мне это не так уж трудно, только пускай такие, как Вердж Гэнч, ко мне не лезут, да и Майре лучше быть от меня подальше. Бедняжка, видно, здорово истосковалась по дому. Господи, да разве я хочу ее обидеть!" В порыве жалости он написал, что все по ней соскучились, и в следующем письме она радостно сообщила, что возвращается. Он уговаривал себя, что хочет ее видеть. Он накупил роз, заказал на обед дичь, велел вычистить и отполировать машину. По дороге с вокзала он еще с воодушевлением рассказывал ей об успехах Теда в баскетбольной команде, но, подъезжая к Цветущим Холмам, уже не знал, о чем говорить, и, всем существом чувствуя, какая она недалекая и бесцветная, думал, сможет ли он остаться хорошим мужем и все-таки хоть на полчасика удрать сегодня вечером в "компанию". Поставив машину в гараж, он побежал наверх, в знакомую, пахнущую пудрой теплоту ее комнаты и нарочито весело пробасил: - Помочь распаковать чемодан? - Нет, я сама. Она медленно подошла к нему, держа в руках небольшую коробочку, и медленно проговорила: - Привезла тебе подарок... так, пустяки - новый портсигар. Не знаю, нужен он тебе или нет. Сейчас она походила на ту застенчивую девушку, смуглую милую Майру Томпсон, на которой он когда-то женился, и он, чуть не плача от жалости и целуя ее, умоляюще шептал: - Милая ты моя, милая, да как же "не нужен"! Еще как нужен. Ты не знаешь, какое ты мне доставила удовольствие. Да и старый мой портсигар никуда не годится! А мысленно он прикидывал, куда ему деть портсигар, купленный неделю назад. - И ты вправду рад, что я вернулась? - Бедняжка ты моя, еще что выдумала! - Мне показалось, что ты не особенно по мне скучал. После его вранья она снова почувствовала себя крепко связанной с ним. К десяти часам вечера ему уже не верилось, что она вообще уезжала. Одно только изменилось: надо было придумать, как остаться добропорядочным мужем, как полагалось на Цветущих Холмах, и вместе с тем продолжать по-прежнему видеться с Танис и с ее "компанией". Он обещал позвонить Танис в тот же вечер, но сейчас это оказалось трагически невозможным. Он кружил около телефона, бессознательно протягивал руку, чтобы снять трубку, но не смел рискнуть. Не мог он и найти предлог, чтобы выскочить из дому в аптеку на Смит-стрит, где был телефон-автомат. Его мучило это невыполненное обещание, пока он не плюнул на него, сказав себе: "А какого черта мне волноваться из-за того, что нельзя позвонить Танис? Может и без меня обойтись. Я у нее не в долгу. Она славная женщина, но мы с ней оба дали друг другу все, что могли... А, черт их подери, этих баб, вечно из-за них начинаются осложнения!" Целую неделю он был внимателен к жене, водил ее в театр, на обед к Литтлфилдам, но потом пошли привычные вялые увертки и отговорки, и Бэббит по крайней мере два вечера в неделю проводил с "компанией". По-прежнему он делал вид, что ходит на собрания ордена Лосей или на заседания комиссии, но все реже заботился о том, чтобы выдумывать правдоподобные предлоги, а жена все реже и реже делала вид, будто верит им. Он был убежден, что она знает, с какой "легкомысленной", как говорили на Цветущих Холмах, компанией он связался, но оба молчали. В брачной географии расстояние от первых безмолвных признаков разрыва до окончательного признания его столь же велико, как расстояние от первого наивного доверия до первого сомнения. Но чем больше он отдалялся от жены, тем яснее видел в ней человека со своими достоинствами и недостатками, а не просто принимал ее, как некое движимое имущество. С жалостливой нежностью он думал об их отношениях, ставших за двадцать пять лет супружеской жизни чем-то реальным, отчетливо ощутимым. Он вспоминал лучшие минуты их жизни: летний отдых в долине Виргинии, у подножия синих гор, автомобильное путешествие по штату Огайо с заездами в Кливленд, Цинциннати и Колумбус; рождение Вероны; постройку этого дома, рассчитанного на спокойную и счастливую старость, - у обоих стоял комок в горле, когда они сказали друг другу, что, может быть, для них это будет последнее жилище. Но самые трогательные воспоминания не мешали ему рычать за обедом: - Да, ухожу часа на два! Не жди меня! Он не смел являться домой пьяным, и хотя его радовало такое возвращение к высоконравственной жизни и он внушительно делал выговоры Питу и Фултону Бемису за их пьянство, его раздражали невысказанные попреки Майры, и он угрюмо размышлял: "Разве человеку можно научиться жить самостоятельно, когда им вечно командуют женщины!" Танис уже не казалась ему постаревшей и сентиментальной. По сравнению с медлительной Майрой она представлялась ему легкой, крылатой, сияющей, словно дух огня, снизошедший к очагу смертных, и с какой бы жалостью он ни думал о жене, его всегда влекло к Танис. Но вдруг миссис Бэббит сорвала покров приличий со своих горьких переживаний, и удивленный супруг обнаружил, что и она в меру своих сил решительно взбунтовалась. Они сидели вечером у холодного камина. - Джорджи, - сказала она, - ты мне еще не показал запись расходов по дому за время моего отсутствия. - Да я... я еще не записал... - И спокойным голосом он добавил: - Придется нам в этом году сократить расходы. - Конечно. Не знаю, куда столько уходит. Стараюсь экономить, но деньги просто улетучиваются. - Нельзя мне столько тратить на сигары. Пожалуй, буду меньше курить, а то и совсем брошу. Я придумал, как отучиться: надо брать эти душистые сигареты, от них сразу начинает тошнить и курить не хочется. - Ах, как было бы хорошо, если б ты бросил! Не то чтобы мне это мешает, но, честное слово, Джордж, тебе так это вредно! Может быть, ты бы курил поменьше? И еще, Джорджи... я замечала, что, когда ты возвращаешься домой с этих собраний, от тебя иногда пахнет виски. Ты знаешь, милый, что меня не так беспокоит нравственная сторона, но у тебя такой слабый желудок, тебе вредно пить! - Слабый желудок, черт подери! Да я могу пить ничуть не хуже других! - И все-таки тебе следует быть осторожнее. Понимаешь, милый, я не хочу, чтобы ты заболел. - Заболел, еще чего! Я не младенец! Как это я могу заболеть оттого, что опрокину раз в неделю стаканчик-другой! Ох уж эти женщины - беда с ними! Вечно преувеличивают! - Джордж, пожалуйста, не говори таким тоном, ведь я хочу тебе добра! - Знаю, знаю, но в этом-то вся загвоздка - беда с вами, бабами! Вечно критикуют, и попрекают, и пристают, а потом, изволите видеть, "я хотела тебе добра!". - Послушай, Джордж, нехорошо так говорить со мной, что за резкости! - А-аа, да я и не хотел говорить резко, но, черт, сама доводишь... разговариваешь со мной, будто я сопляк из детского сада, не могу выпить стаканчик - сразу надо вызывать "скорую помощь"! Хорошо же ты обо мне думаешь! - Не в этом дело. Просто мне... мне не хочется, чтобы ты заболел, и я... Ох, я и не заметила, что уже так поздно! Не забудь показать мне счета за то время, что меня не было! - Да на кой черт я буду с ними возиться? Забудем о них - и все! - Слушай, Джордж Бэббит, за все годы, что мы женаты, мы с тобой каждый цент записывали! - В том-то и беда! - Да ты понимаешь, что говоришь? - Ничего я особенного не сказал, только иногда мне до того осточертевает вся эта рутина - и в конторе считай, и дома считай, и крутись, и вертись, и ни отдыха, ни сроку, а все из-за какой-то чуши, черт ее дери, сидишь и корпишь, о господи, твоя воля!.. Да неужто, по-твоему, я создан для такой жизни? Я мог бы стать замечательным оратором, а тут только и знаешь одни заботы, и возню, и хлопоты... - А я, по-твоему, не устаю от всех этих забот? До того надоело три раза в день заказывать завтраки, обеды, ужины, триста шестьдесят пять дней в году подряд, и портить себе глаза у этой проклятой швейной машины, чинить платье и тебе, и Роне, и Теду, и Тинке - всем, и о стирке заботься, и носки штопай, и на рынок ходи, и корзину сама носи, только бы не платить за доставку, - словом, все, все для вас делай! - Фу-ты, черт! - удивился он. - Конечно, и тебе не сладко. Но разве сравнишь... Я-то как проклятый сижу в конторе с утра до вечера, а ты весь день свободна, можешь гулять, ходить в гости, болтать с соседями - словом, делать все, что душе угодно... - Да разве это удовольствие! Вечно одни и те же разговоры, одни и те же люди, а к тебе приходят интересные посетители, ты видишь столько народу. - Интересные? Сумасшедшие старушонки, которые требуют отчета, почему я не сдал их драгоценные домишки в семь раз дороже против настоящей цены, или старые хрычи, придут, ругаются на чем свет стоит: им, видите ли, надо получать аренду всю, до цента, ровно к трем часам дня по гринвичскому времени второго числа каждого месяца! Еще бы! Интересные! Черная оспа и то интереснее! - Сейчас же перестань кричать на меня, Джордж! - Закричишь тут, зло берет на женщин - думают, у человека только и забот, что сидеть в кресле и любезничать с шикарными дамочками, глазки им строить! - Да уж если тебе такая попадется, ты и в конторе ухитришься с ней полюбезничать! - Ты что? Думаешь, я за девчонками бегаю? - Надеюсь, что нет - в твои-то годы! - Ну знаете! Можешь не верить, но я... Конечно, ты во мне только и видишь толстого старого Джорджа Бэббита. Ясно! Что я для тебя - просто мужчина в доме! Котел топить, когда истопник не явится, платить по счетам - на это он способен, но скучно с ним до одури! Так вот, можешь не верить, но есть женщины, для которых твой старый Джордж Бэббит - совсем неплохой малый. Им-то он уродом не кажется, наоборот, на него и посмотреть приятно, и поговорить он умеет, а есть среди них и такие, с которыми он и потанцевать может лихо, не хуже всякого другого. - Да-а... - медленно протянула она. - Не сомневаюсь, что стоит мне уехать, как ты находишь людей, которые тебя ценят по-настоящему... - Да нет, разве я о том, - запротестовал было он. Но тут же, в сердцах, решился на полупризнание: - А что ж, и нахожу! Находятся люди, и очень приличные, черт возьми, для которых я не ребенок с больным желудком! - Об этом я и говорю! Ты можешь развлекаться, с кем тебе угодно, а я должна тут сидеть, дожидаться! У тебя есть все возможности жить культурной жизнью, все видеть, а мне только и остается, что торчать дома. - О господи боже мой, да кто тебе мешает читать книжки, ходить на разные лекции или как они там называются, слушать всякую чертовщину? - Джордж, я тебе сказала, не смей орать на меня! Что это с тобой, ума не приложу. Никогда в жизни ты так безобразно со мной не разговаривал! - Ничего тут безобразного нет; ей-богу, обидно, когда ты сваливаешь на меня всю вину за то, что ты отстала от жизни. - А я и не буду больше отставать. Хочешь мне помочь? - Конечно. Там, где дело касается культуры, - я к твоим услугам! Подписано: Дж.-Ф.Бэббит! - Отлично, тогда пойдем со мной на собрание лиги "Новая Мысль", на лекцию миссис Мадж, в воскресенье днем. - Что, что? Куда? - На лекцию миссис Опал Эмерсон Мадж. Она разъездной лектор американской лиги "Новая Мысль". Она выступит на тему "Возрождение Солнечной Души" перед Лигой Высокого Посвящения в отеле "Торнлей". - Что за чушь! Перемолотые выдумки под новым соусом! "Возрождение"... Похоже на загадку: "Когда ходят на бал кони?" Нечего сказать, хорошее место для верующей пресвитерианки, нашла куда ходить, вместо того чтобы слушать дока Дрю! - Достопочтенный Дрю, конечно, ученый и хороший проповедник и все такое, но в нем не хватает внутреннего фермента, как говорит миссис Мадж, нет у него тяготения к Новой Эре Духа. А женщина ищет одухотворенности. Так что ты, пожалуйста, пойди со мной, ты же обещал! Зенитский филиал Лиги Высокого Посвящения снял под собрание малый банкетный зал отеля "Торнлей" - изысканное помещение с бледно-зелеными стенами и лепными венками из роз, изысканным паркетным полом и сверхизысканными хрупкими золочеными стульями. Всего собралось шестьдесят пять женщин и десять мужчин. Почти все мужчины сидели понуро или ерзали на месте, но их жены держались подчеркнуто чинно, и только у двух мужчин, толстяков с бычьими затылками, вид был столь же благоговейный, как у их жен. Это были недавно разбогатевшие подрядчики, которые, купив дома, автомобили, копии картин и благородное происхождение, теперь покупали изысканную философию в расфасованном виде. Они еще не решили - купить ли им Новую Мысль, Христианскую Науку или добротную, стандартную, новейшего образца веру епископального толка. Во плоти мисс Опал Эмерсон Мадж никак не походила на пророчицу. Она была коренастая, как пони, пухлая, с лицом высокомерного мопса, кнопкой вместо носика и такими короткими ручками, что, сидя в ожидании у председательского стола, она при всех самых напряженных усилиях никак не могла сложить их на животике. Ее тафтовое платье, отделанное зеленым бархатом, стеклянные бусы в три ряда и огромный лорнет на черной ленте были верхом изысканности. Председательница Лиги Высокого Посвящения, старообразная барышня в белых гетрах, с тягучим голосом и усиками, представила собранию миссис Мадж. Она сказала, что миссис Мадж изложит в доступной самому неискушенному уму форме, как культивировать в себе Солнечную Душу, и те, кто собирается этим заняться, должны внимательно и благоговейно слушать миссис Мадж, так как даже Зенит (а всякому известно, что Зенит идет в авангарде духовного прогресса и Новой Мысли) не так часто имеет возможность внимать поучениям столь вдохновенной оптимистки и метафизической провидицы, как миссис Опал Эмерсон Мадж, которая живет жизнью Верховного Предназначения посредством Углубленности, обретя в Молчании те Тайны Высшего Самоконтроля, а также Духовный Ключ, который немедленно откроет перед страждущим человечеством путь к миру, могуществу и процветанию, так что вы, друзья, позабудьте на этот драгоценный и сокровенный час всю иллюзию кажущейся действительности и, активизируя в себе потаенную Истину, вступите об руку с миссис Опал Эмерсон Мадж в Царство Высшей Красоты. Хотя миссис Мадж, при всей своей полноте, не особенно соответствовала представлению о йогах, ясновидящих, посвященных и пророках, голос у нее звучал вполне профессионально. Речь ее была культурной, жизнерадостной, необычайно спокойной, она лилась сплошным потоком, без единой запятой, так что Бэббит был совсем загипнотизирован. Любимым ее словом было "вечно" - она произносила "вэ-ээч-но". Любимым жестом - торжественное и вместе с тем по-дамски грациозное благословение двумя короткими пальчиками. Она объясняла, что такое Духовное Насыщение: - Есть лю-у-у-ди... Она произнесла это слово сладко и тягуче, как дальний нежный зов в минорной гамме. Звук этот целомудренным укором коснулся ерзавших на стульях мужчин, но в нем был и залог духовного исцеления беспокойной души. - Есть люди, коснувшиеся внешней кажущейся сущности Логоса, есть другие, кому дано было заглянуть в бездну и в экстазе овладеть какой-то частью этого Логоса, есть люди, которых затронуло, но не пронизало, не радиоактивизировало Динамическое Естество, и они мечутся, веруя в то, что вникли в Логос и Метафизику и проникнуты ими, но Слово, которое я несу вам, Понятие, которое я расширяю, учат, что эти люди не являются цельными, не являются восприемлющими и что святость в своей сущности вечно, вечно, вечно едина и что... В общем, выяснилось, что сущностью Солнечной Души является Истина, но ее Аурой и ее Эманацией - Жизнерадостность. - Всегда встречайте день рассветной улыбкой радости посвященных, постигших, что все идет на благо коловращению миров, и отвечающих на судороги Горьких Душ отрицателей радостным утверждением... В таком духе она трещала час семь минут. В конце миссис Мадж заговорила с еще большим пылом и уже со знаками препинания: - А теперь разрешите указать вам на преимущества Теософически-пантеистического Восточного Просветительного Общества, каковое я представляю. Наша цель - объединить все проявления Новой Эры в одно гармоническое целое - Новую Мысль, Христианскую Науку, Теософию, Веданту, Буддизм и другие искры Единого Нового Света. Подписка - десять долларов в год, и за эту ничтожную сумму члены общества получают не только ежемесячный журнал "Перлы исцеления", но и право посылать непосредственно нашей председательнице, высокочтимой матушке Доббс, любые вопросы касательно духовного возрождения, супружеских проблем, здоровья и хорошего самочувствия, а также финансовых затруднений, каковые... Все слушали ее с благоговейным вниманием. Все лица дышали благородством. Все казались свежевыглаженными. Все вежливо покашливали, украдкой скрещивали ноги и с необычайно оптимистическим и утонченным видом сморкались в дорогие платки тонкого полотна. Только Бэббит сидел и страдал. Когда они наконец-то очутились на воздухе, когда ехали домой сквозь ветер, пахнущий снегом и солнцем, он не смел заговорить. Слишком часто у них в последние дни назревала ссора. Но миссис Бэббит сама затеяла спор: - Понравилась тебе лекция миссис Мадж? - Как сказать, я... А тебе это что-нибудь дало? - Да, начинаешь как-то задумываться. Выводит из круга будничных мыслей. - Да, уж эту Опал не назовешь будничной, но все-таки, господи боже, скажи честно, неужели ты что-нибудь поняла? - Конечно, я не искушена в метафизике и во многом не разобралась, но меня это вдохновляет. А как увлекательно она говорит! По-моему, ты-то должен был кое-что почерпнуть! - Я? Ни черта! Клянусь жизнью, я обалдел, глядя на всех этих женщин, - так и впились в нее! Какого черта им слушать всю эту муру, когда можно тратить время на другое... - Ну, знаешь, лучше уж слушать лекции, чем ездить по загородным ресторанам, курить и пить! - Не знаю, лучше это или хуже! Лично я никакой разницы не вижу! В обоих случаях это просто способ уйти от самих себя - а в наши дни всякий этого хочет! Я-то, конечно, предпочитаю поразмять ноги, потанцевать как следует, хотя бы в каком-нибудь кабаке, чем сидеть как чучело, будто на тебе слишком тугой воротник, бояться сплюнуть и слушать, как эта Опал треплет языком. - Знаю я, что ты предпочитаешь! Любишь всякие кабаки! Наверно, не вылезал из них, пока меня тут не было! - Послушай-ка, что-то в последнее время ты даешь себе слишком много воли - сплошная клевета, намеки, как будто я веду двойную жизнь и всякое такое. Надоело мне это, понимаешь? Не желаю больше слушать! К черту! - Что с тобой, Джордж Бэббит! Да ты соображаешь, что говоришь! Боже мой, Джордж, за все годы, что мы вместе, ты никогда так со мной не разговаривал! - Давно пора! - С каждым днем ты становишься все хуже и хуже, а теперь стал орать на меня, браниться! Ты бы послушал свой голос - столько злости, ненависти, я просто вся дрожу! - А, чушь! Брось преувеличивать! Ничуть я не ору и не ругаюсь! - Да ты бы себя послушал! Ты, наверно, не представляешь себе, в каком ужасном тоне ты разговариваешь! И вообще, никогда в жизни ты так со мной не говорил. У тебя просто язык не повернулся бы, если б ты так страшно не изменился. Но в нем все ожесточилось. С удивлением он понял, что вовсе и не чувствует никакой вины. Он сделал огромное усилие и заставил себя говорить мягче. - Глупости, я не хотел тебя обидеть! - Джордж, да ты понимаешь, что дальше так продолжаться не может? Мы все больше и больше отходим друг от друга, ты становишься все резче и резче. Я просто не знаю, чем это кончится! На какой-то миг ему стало жалко ее, такую растерянную, беспомощную, и он подумал, сколько глубоких и сердечных чувств пострадает, если действительно "дальше так продолжаться" не будет. Но жалость была какой-то смутной, и он тут же подумал: "А может быть, лучше, если мы... Нет, не развод со всякими неприятностями, а просто отвоевать побольше свободы..." Она умоляюще смотрела на него, а он вел машину и мрачно молчал. 31 Вдали от жены, возясь в гараже, сметая снег с подножки машины и проверяя, нет ли трещин в шланге, он раскаивался, он огорчался, не понимая, как он мог так напасть на нее, и с нежностью думал, насколько прочнее она связана с его жизнью, чем легкомысленная "компания". Он пришел к ней, бормоча извинения: "Зря я на тебя напустился", - спросил, не хочет ли она пойти в кино. Но в темноте кинозала он мрачно думал, что теперь он "навеки пришит к юбке Майры". Ему доставляло удовольствие мысленно вымещать свою досаду на Танис Джудик. Черт ее возьми, эту Танис! Надо же ей было втягивать его во всю эту историю; из-за нее он нервничает, места себе не находит, совсем свихнулся! Слишком много осложнений! Кончать надо! Ему хотелось покоя. Десять дней он не виделся с Танис, не звонил ей, и она тут же стала оказывать на него давление, которого он не выносил. Через пять дней после того, как он перестал у нее бывать, ежечасно гордясь своей решимостью и ежечасно воображая, как скучает без него Танис, мисс Мак-Гаун доложила: - Миссис Джудик у телефона. Хочет поговорить насчет ремонта. Танис говорила быстро и спокойно: - Мистер Бэббит? Джордж, это Танис. Я не видела вас столько недель... столько дней. Вы не больны? - Нет, просто дела уйма... Я... мм-мм... Я думаю, в этом году строительство развернется вовсю. Мне надо... я должен работать. - Конечно, мой дорогой! Я хочу, чтобы вы работали! Вы знаете, как я честолюбива, когда речь идет о вас, - это больше, чем личное честолюбие. Мне только не хочется, чтобы вы забывали бедную Танис! Вы мне скоро позвоните? - Конечно! Обязательно! Непременно! - Пожалуйста, звоните! Я больше вас тревожить не буду. Он раздумывал: "Бедная девочка! Только зачем она звонит мне в контору... Удивительное существо, сколько чуткости... честолюбива, когда речь идет обо мне. Но, черт возьми, не позволю, чтобы меня принуждали, позвоню, когда сам захочу! Черт их дери, этих женщин, вечно чего-то требуют. Нет, она меня долго не увидит... А, черт, как хочется повидать ее сегодня, крошку мою милую... Эй, друг, брось глупить! Раз ты уже вырвался, держись!" Больше она не звонила, но еще через пять дней он получил письмо: "Неужели я вас обидела? Поймите, я этого не хотела. Я так одинока, мне нужна родная душа. Почему вы не пришли вчера на чудесную вечеринку к Керри - по-моему, она вас звала. Не можете ли вы заехать ко мне завтра, в четверг, вечером? Я буду дома одна и хочу вас видеть". Его обуревали самые противоречивые мысли. "Провались я на месте, почему она не может оставить меня в покое? Почему женщины не понимают, что мужчины ненавидят, когда их волокут силком? - Вечно кричат, какие они одинокие, - разве это не насилие? Нехорошо, молодой человек, свинство так говорить! Она добрая, честная, порядочная женщина, а жизнь у нее и вправду одинокая. Почерк у нее красивый. И бумага отличная. Простая, изящная. Придется к ней зайти. Слава богу, хоть до завтрашнего вечера я от нее свободен. Милая-то она, милая, но... Нет, черт подери, меня не заставишь! Я на ней не женат. И жениться не собираюсь, честное слово! А, чччерт... Все же придется пойти". Четверг - день, назначенный Танис в письме, - был полон волнений. За столом "дебоширов", в клубе, Вердж Гэнч агитировал за Лигу Честных Граждан и нарочно (как казалось Бэббиту) не приглашал его вступить, как других. У старого Мэта Пеннимена, подручного в конторе Бэббита, были Неприятности, и он пришел жаловаться: старший сын - бездельник, жена болеет, с зятем он поссорился. У Конрада Лайта тоже накопились Неприятности, но так как Лайт был лучшим клиентом Бэббита, пришлось его выслушать. Как выяснилось, мистер Лайт страдал исключительно интересной формой невралгии, и к тому же его обманули владельцы гаража. Когда Бэббит вернулся домой, все стали рассказывать ему свои Неприятности: жена собиралась рассчитать новую прислугу - бесстыжую девку, и в то же время боялась, что та сама уйдет, а Тинка во что бы то ни стало хотела наябедничать на свою учительницу. - Ох, перестаньте шуметь! - зашумел Бэббит. - Разве я к вам пристаю со своими Неприятностями, попробовали бы вы управлять конторой по продаже недвижимости! Сегодня я обнаружил, что мисс Бенниген два дня уже не ведет счетов, прищемил себе палец ящиком, потом пришел Лайт, бестолковый, как всегда... Он был так раздражен, что после обеда, вместо того чтобы тактично улизнуть к Танис, просто буркнул жене: - Я ухожу, постараюсь вернуться часам к одиннадцати! - Ах, ты опять уходишь? - Опять? Как это - "опять"? Я всю неделю носа не высовывал из дому! - Ты... ты идешь в орден Лосей? - Нет-с. Надо кое-кого повидать. Отлично слыша свой собственный голос и понимая, что говорит резко, видя, что жена укоризненно смотрит на него большими глазами, он все-таки прошел в переднюю, схватил пальто, меховые перчатки и отправился заводить машину. Ему стало легче, когда Танис встретила его весело, без попреков, вся сияющая, в платье из коричневых кружев на золотистом чехле. - Бедненький, ехать в такую погоду! Жуткий холод! А не выпить ли вам стаканчик? - Честное слово, люблю умных женщин! Конечно, неплохо бы выпить стаканчик, если он только не слишком велик - литра три, не больше! Он поцеловал ее беззаботно и сердечно, совершенно забыв, что она "вынудила" его прийти, потом развалился в огромном кресле с блаженным ощущением, что наконец-то он попал домой. Он вдруг разболтался, он объяснил ей, какой он благородный и непонятый человек, насколько он выше Пита, Фултона Бемиса и всех других ее знакомых, а она, наклонясь к нему, подперев прелестной ручкой подбородок, весело соглашалась со всем. Но когда он заставил себя спросить: "А как ваши дела, родная?" - она приняла этот формальный вопрос всерьез, и оказалось, что у нее тоже есть Неприятности. - В общем, ничего, но я так рассердилась на Керри. Она сказала Минни, будто я ей сказала, что Минни ужасно скупая, и Минни сказала мне, что Керри ей это сказала, и, конечно, я ей сказала, что я ничего подобного не говорила, а потом Керри узнала, что Минни мне все сказала, и она просто рассвирепела оттого, что Минни мне сказала, а я, конечно, вскипела, потому что Керри сказала Минни, что я ей все рассказала, и мы все собрались у Фултона - его жена, слава богу, уехала! - ах, у них такой изумительный паркет, так чудно танцевать! - и мы все перессорились и вообще... О, я так ненавижу эти ссоры, а вы? Это так... так неблагородно, правда? А тут еще моя мама собирается приехать на целый месяц; конечно, я ее очень люблю, ко, честно говоря, она совершенно нарушит мой стиль - не может отучиться во все вмешиваться, всегда допытывается, куда я ухожу по вечерам, а если я ей совру, она начинает шпионить и выслеживать, узнает, где я бываю, а потом смотрит на меня глазами долготерпеливой мученицы, таких, знаете ли, изображают на надгробьях. Доводит меня просто до слез! Нет, я непременно должна все вам сказать... Вообще-то вы знаете, что я никогда о себе не говорю, я ненавижу людей, которые вечно говорят о себе, а вы? Но сегодня я такая глупая, наверно, вам скучно все это слушать, но я... Скажите, как мне быть с мамой? По-мужски легко он разрешил все ее сомнения. Приезд мамы отложить. Керри послать к чертям. Она поблагодарила его за эти драгоценные советы, и они стали привычно сплетничать про "компанию". Про то, какая Керри сентиментальная дура. Про то, какой Пит ленивый мальчишка. Про то, каким славным может быть Фултон Бемис - "конечно, после первой встречи многие считают его старым ворчуном только потому, что он не начинает сразу гоготать над их шутками, но стоит узнать его поближе, и всякий скажет, что он прелесть!". Но после того как они всех обсудили подробнейшим образом, разговор не клеился. Бэббит попытался было завести интеллигентную беседу на мировые темы. Он высказал несколько глубоко продуманных суждений о разоружении, свободомыслии и терпимости, но ему показалось, что мировые вопросы интересовали Танис лишь постольку, поскольку они касались Пита, Керри или их самих. Наступило тягостное для Бэббита молчание. Он попытался заставить ее разговориться, но молчание серым призраком встало между ними. - А... ммм-ммм... - выдавил он из себя, - я... мне кажется, что безработица уменьшается. - Может быть, Питу удастся получить приличное место. Молчание. Он сделал отчаянную попытку: - В чем дело, дружочек? Бы сегодня какая-то грустная. - Разве? Нет, ничего. А вам... не все ли равно, грущу я или нет? - Мне? Как это все равно? Конечно, нет! - Правда? - Она бросилась к нему, примостилась на ручке его кресла. Ему ужасно не хотелось принуждать себя к нежности по отношению к ней. Он погладил ее руку, натянуто улыбнулся и снова развалился в кресле. - Джордж, я все думаю - ты меня любишь или нет? - Конечно, люблю, дурочка! - Правда, солнышко? Правда, любишь хоть капельку? - Ясно, люблю. Иначе разве я торчал бы тут целый вечер? - Ого, молодой человек! Что за тон! Не смейте говорить со мной так сердито! - Нет, я не хотел... - И почти по-детски обиженно он пожаловался: - Господи боже, просто надоело, говоришь обыкновенным голосом, а все тебя попрекают, что ты сердишься. Петь мне, что ли? - Кто это "все"? Каких еще дам вы утешали? - Слушай, что это за намеки? В ее голосе звучало смирение: - Знаю, милый. Я просто тебя дразнила. Маленький и не думал сердиться. Маленький просто устал. Прости гадкую Танис! Скажи, что любишь, скажи! - Люблю... Ну да, люблю. - Да, по-своему! - вызывающе сказала она, и тут же спохватилась: - О милый, прости меня, я не хотела тебя обидеть. Но... но я так одинока! Я чувствую себя такой бесполезной. Никому я не нужна, ничего не могу сделать для других. И знаешь, милый, я такой энергичный человек - было бы только, что делать! И я еще молода, не правда ли? Я не старуха! Правда, я не глупая старуха? Ему пришлось разуверять ее. Она гладила его волосы, и он старался сделать довольное лицо, хотя в этом мягком прикосновении он чувствовал настойчивую властность. Ему становилось невтерпеж. Хотелось уйти, убежать в суровый, надежный мужской мир, без всяких сантиментов. Может быть, ее ласковые пальцы вдруг ощутили его брезгливую неприязнь. Она перестала гладить его и, придвинув скамеечку, села у ног Бэббита, умоляюще глядя на него. Но часто бывает, что собачья преданность или внезапный детский страх вызывает у мужчины не жалость к женщине, а лишь какое-то раздражение и невольную жестокость. Так и ее самоунижение только злило его. И он видел, что она уже не молода, что она скоро совсем постареет. Он ненавидел себя за эти мысли, но не мог от них избавиться. "Стареет! - с тоской подумал он. - Стареет!" Он заметил, как кожа под ее подбородком, у глаз, у кистей рук собирается тонкими складками. На шее виднелась шершавая кожа, словно крошки от ластика на бумаге. Стареет! Годами она моложе его, но тошно смотреть, как она мечтательно подымает свои большие, круглые глаза, "как будто, - с дрожью отвращения подумал он, - тебе объясняется в любви твоя собственная тетушка!". Внутри у него все переворачивалось: "Надо кончать эту идиотскую канитель. Надо с ней порвать. Она чертовски милая, хорошая женщина, и я ее не могу обижать, но ей будет гораздо легче, если порвать сразу, как ножом отрезать, - чисто хирургическая операция". Он вскочил на ноги. Он заговорил настойчиво, решительно. Чтобы сохранить чувство собственного достоинства, он во что бы то ни стало хотел ей доказать, что виновата во всем она сама. - Может быть, я сегодня не в своей тарелке, но, честно говоря, дружочек, я не приходил, потому что запустил работу и надо было разобраться, что к чему. Надо быть умницей и ждать, пока я сам приду! Неужто ты не понимаешь, дорогая, что, заставив меня прийти, ты тем самым вызвала во мне - уж такой я упрямый осел! - только одно сопротивление! А сейчас, милая, мне надо уходить... - О нет, любимый, погоди! Нет! - Да! Я ухожу. А там посмотрим, как будет дальше. - Не понимаю, милый, что значит "дальше"? Разве я сделала тебе что-нибудь плохое? О, это ужасно, прости меня! Он решительно заложил руки за спину: - Ничего плохого ты не сделала, господь с тобой! Лучше тебя я никого не знаю. Но дело-то в том... черт возьми, неужели ты не понимаешь, что у меня есть обязанности, работа? Мне надо вести дело, и хотя ты можешь мне не верить, у меня есть жена, есть семья, которую я очень люблю! - И, совершая это убийство, он вдруг почувствовал себя благородным и добродетельным. - Я хочу, чтобы мы были друзьями, но, черт возьми, не могу я так жить, не могу чувствовать, что обязан бегать сюда каждую минуту... - Ах, милый, милый, да я же тебе всегда твердила, что ты совершенно свободен! Я только хотела, чтобы ты приходил сюда, когда устанешь и захочешь отдохнуть, поговорить со мной или повеселиться на наших вечеринках... Она рассуждала так разумно, она была так права, так мила! Целый час он потратил на то, чтобы уйти, ни о чем не договорившись, но, в сущности, договорившись до конца. И, выйдя на волю, в пустоту, под холодный северный ветер, он вздохнул: - Слава богу, все кончено! Бедная Танис! Бедная, милая, славная Танис! Но все кончено! Навсегда! Я свободен. 32 Жена не спала, когда он пришел домой. - Ну, как, весело было? - бросила она. - Нет, не весело! Очень скучно! Что-нибудь еще объяснить? - Джордж, как ты можешь разговаривать в таком тоне? Боже мой, что это на тебя напало! - Ничего на меня не напало, черт подери! Зачем ты все время ко мне цепляешься? Мысленно он одернул себя: "Тише! Перестань хамить! Конечно, она обиделась - бросил ее одну на весь вечер". Но он тут же забыл всякую сдержанность, когда она завела свое: - Зачем же тогда ходить по чужим людям? Или, может быть, ты опять скажешь, что был на заседании комитета? - Нет, не скажу. Я был в гостях у женщины. Сидели у камина и дразнили друг друга, веселились вовсю, если хочешь знать! - Но... ты так это говоришь, как будто я виновата, что ты гам был. Я тебя к ней послала, да? - Да, ты! - Ну, знаешь, это слишком... - Ты ненавидишь "чужих", как ты говоришь. Дай только тебе волю, ты из меня сделаешь такого же старикашку домоседа, как Говард Литтлфилд. Никогда не позовешь в дом интересных людей, тебе бы только сидеть со старыми чучелами и молоть про погоду. Ты все делаешь, чтобы я стал стариком. Так вот, имей в виду, я этого не позволю... Эти неслыханные обвинения так на нее подействовали, что она огорченно залепетала: - Что ты, милый, с чего ты взял? Я не хочу, чтобы ты стал стариком, неправда! Может быть, в чем-то ты и прав! Может быть, я не умею заводить новые знакомства. Но вспомни, как мы иногда уютно и мило проводим время, вспомни наши обеды, кино и все такое... С истинно мужской хитростью он не только убедил себя, что она его обидела, - голос его звучал так резко и он так напал на жену, что сумел и ее убедить, будто она перед ним виновата, и довел ее до того, что она стала извиняться перед ним за вечер, который он провел у Танис. Он лег спать довольный, чувствуя себя не только хозяином, но и мучеником в собственном доме. Правда, когда он ложился, у него мелькнула неприятная мысль, что он, возможно, был не совсем справедлив. "Стыдно, что я так на нее набросился! Она по-своему права. Может быть, и ей не так уж весело живется. Впрочем, ерунда! Ей полезно немного встряхнуться! А я должен быть свободен! И от нее, и от Танис, и от клубной братии - от всех! Я сам себе хозяин!" В таком настроении он пошел в клуб Толкачей и на завтраке, который состоялся на следующий день, держал себя особенно вызывающе. Перед собравшимися выступал некий член конгресса, который только что вернулся в Америку после исчерпывающего трехмесячного изучения финансов, этнологии, политического строя, лингвистических особенностей, минеральных ресурсов и земледелия Германии, Франции, Великобритании, Италии, Австрии, Чехословакии, Югославии и Болгарии. Он подробно осветил все эти вопросы и рассказал три анекдота о том, как в Европе неправильно представляют себе Америку, а также с воодушевлением высказался о необходимости не впускать этих невежественных иностранцев в Соединенные Штаты. - Да, очень содержательная беседа. Крепко, по-мужски! - сказал Сидни Финкельштейн. Но Бэббит был недоволен: - Жульничество! Пустая болтовня! И чем ему не угодили иммигранты? Чушь, будто все они невежды, да и сдается мне, что сами мы - потомки этих иммигрантов! - Ох, не морочьте мне голову! - сказал мистер Финкельштейн. Бэббит заметил, что доктор А.-И.Диллинг, насупившись, прислушивается к его словам через стол. Доктор Диллинг был одним из самых влиятельных членов клуба Толкачей. Он был не терапевтом, а хирургом - специальность гораздо более романтическая и видная. Это был огромный, внушительный человек, с копной черных волос и густыми черными усами. В газетах часто писали о его операциях. Он был профессором на кафедре хирургии в университете штата, обедал в самых знатных домах Зенита на Ройял-ридже, и ходили слухи, что у него несколько сот тысяч долларов. Бэббит не мог вынести, что такая выдающаяся личность неприязненно косится на него. Он торопливо стал расхваливать остроумие члена конгресса, обращаясь к Сидни Финкельштейну, но так, чтобы слышал доктор Диллинг. К концу этого же дня три человека явились в кабинет Бэббита, как являлся Комитет Бдительности в далекие времена Гражданской войны. Все это были видные, деятельные люди, важные шишки в зенитском обществе: доктор Диллинг - хирург, Чарльз Мак-Келви - подрядчик и, что неприятнее всего, седобородый полковник Резерфорд Сноу - владелец "Адвокат-таймса". Их присутствие подавляло Бэббита, и он сразу почувствовал себя ничтожным и маленьким. - А-а, очень рад, садитесь, пожалуйста, чем могу служить? - забормотал он. Но они не сели, не заговорили о погоде. - Бэббит, - начал полковник Сноу, - мы пришли от Лиги Честных Граждан. Мы решили, что вам надо вступить: Верджил Гэнч говорил, что вы не хотите, но я, кажется, могу вам дать некоторые разъяснения. Лига намерена объединиться с Торговой палатой в борьбе за свободный наем рабочих, так что вам пора к нам примкнуть. Бэббит так растерялся, что не сразу вспомнил, по каким причинам он не хотел вступить в Лигу, если только он вообще когда-нибудь ясно представлял себе, из-за чего он отказывался, но он определенно чувствовал, что вступать в Лигу ему не хочется, и при мысли, что они желают его принудить, он испытывал злобу даже по отношению к этим королям коммерции. - Простите, полковник, мне еще надо подумать! - пробормотал он. Мак-Келви вспылил. - Значит, не желаешь вступать, Джордж? - крикнул он. Что-то темное, незнакомое, злое заговорило в Бэббите. - Слушай-ка, Чарли! Провались я на месте, если дам себя насильно затащить куда бы то ни было. Даже вам, воротилам, меня не запугать! - Никого мы запугивать не собираемся! - заговорил было доктор Диллинг. Но полковник Сноу перебил его: - Нет, собираемся! Мы, если нужно, можем и припугнуть! Слушайте, Бэббит, в ЛЧГ давно идут разговоры о вас. Все считают вас неглупым, честным, надежным и порядочным человеком, таким вы были всегда, но в последнее время, один бог знает почему, мне из самых разнообразных источников стало известно, что вы якшаетесь с какой-то распутной компанией и, что гораздо хуже, защищаете и поддерживаете самые опасные элементы в городе, вроде этого Доуна. - Полковник, по-моему, это мое личное дело! - Возможно, но мы хотим с вами договориться. Вы и ваш тесть всегда защищали интересы самых влиятельных, самых передовых кругов города, как, скажем, моих друзей из Транспортной компании, и, разумеется, моя газета всегда хвалила вас. Но вы не можете надеяться, что порядочные люди будут и впредь помогать вам, если вы примкнете именно к тем элементам, которые пытаются подорвать основы нашей жизни! Бэббит здорово струхнул, но его мучило сознание, что, если он сейчас пойдет на уступку, ему придется уступать во всем. И он стал возражать: - Вы преувеличиваете, полковник! Хотя я считаю, что надо проявлять терпимость, свободу мысли, но, разумеется, я, как и вы, против всяких смутьянов, болтунов, рабочих союзов и всего прочего. Но я уже принадлежу к такому количеству организаций, что не могу уделять достаточно внимания даже им, поэтому мне и хочется сначала все обдумать, а потом решить - вступлю я в ЛЧГ или нет. Полковник Сноу снизошел до ответа: - О нет, я вовсе не преувеличиваю! Спросите доктора, он сам слышал, как вы не далее как сегодня порочили одного из самых выдающихся членов конгресса от республиканской партии! И вы напрасно полагаете, будто у вас есть возможность "обдумать" - вступать вам в Лигу или нет. Мы не просим вас вступить - мы разрешаем вам! И я не уверен, мой милый, как бы потом не было поздно, если вы вздумаете откладывать! Я не уверен, что мы вас тогда примем. Решайте-ка поскорей, слышите, поскорей! Все трое "бдительных", величественные и грозные от сознания своей правоты, смотрели на него в напряженном молчании. Бэббит выжидал. Он ни о чем не думал, а в голове у него гудело и звенело: "Не хочу вступать, не хочу!" - Ну что ж. Мне вас жаль! - сказал полковник Сноу, и все трое резко повернули к нему широкие спины. Выходя из конторы к своей машине, Бэббит увидел на улице Верджила Гэнча. Бэббит приветственно поднял руку, но Гэнч не ответил и перешел на другую сторону. Гэнч, несомненно, его видел. Домой Бэббит ехал в отвратительном настроении. Жена сразу набросилась на него: - Джорджи, миленький, у меня была Мюриель Фринк, она сказала, что Чам сказал ей, будто президиум Лиги Честных Граждан специально просил тебя вступить в Лигу, а ты отказался. Не лучше ли тебе передумать? Понимаешь, все порядочное общество - в Лиге, и ее цель... - Знаю я ее цель! Ее цель - запретить свободу слова и свободу мысли и все такое! Не позволю, чтобы меня запугивали и насильно тащили куда бы то ни было! И вопрос вовсе не в том, хороша эта Лига или плоха, и на кой черт она вообще нужна, а в том, что я отказываюсь подчиняться насилию... - Но, милый, если ты не вступишь, тебя будут осуждать! - Ну и пусть осуждают! - Я имею в виду _порядочных_ людей. - А ну их к... И вообще, на эту Лигу просто пошла мода. Сколько таких организаций возникало с шумом, с треском - весь мир хотели перевернуть, а потом они рассыпались, словно их и не было! - Но если сейчас _все_ вступают, то и тебе следует... - Ничего не следует! Прошу тебя, Майра, перестань меня пилить! Надоела мне эта проклятая Лига! Честное слово, лучше бы я вступил в нее с самого начала, когда Вердж мне предлагал, и делу конец. Да я бы и сегодня согласился, если бы этот их комитет не пытался меня застращать, и клянусь честью, пока я еще свободный, независимый американский гражд... - Джордж! Ты разговариваешь как наш немец-истопник! - Ах, так! Тогда я совсем с тобой не желаю говорить! Вечером ему до смерти захотелось повидать Танис Джудик, найти в ней сочувствие и поддержку. После того как вся семья ушла наверх, он даже попытался позвонить ей, но так волновался, что, когда швейцар подошел, он невнятно забормотал: "Ничего... позвоню позже", - и повесил трубку. Если Бэббит был не вполне уверен, что Верджил Гэнч его избегает, то насчет Уильяма Вашингтона Иторна никаких сомнений быть не могло. Утром, когда Бэббит ехал в контору, он обогнал машину Иторна, в которой великий банкир в расслабленном величии восседал позади своего шофера. Бэббит помахал рукой, крикнул: - С добрым утром! Иторн пристально посмотрел на него и не сразу ответил ему кивком, в котором выразил больше презрения, чем если б он демонстративно отвернулся. Компаньон и тесть Бэббита явился в десять часов. - Слушай, Джордж, говорят, ты тут устроил чистый цирк, отказался вступить в ЛЧГ, когда тебя просил сам полковник Сноу! Какого черта ты затеял - хочешь фирму погубить, что ли? Уж не думаешь ли ты, что эти заправилы потерпят, чтоб ты шел против них и трепал языком насчет своей "терпимости"? - А, ерунда, Генри Т., вы начитались бульварщины. Только в книгах расписывают всякие там заговоры против свободомыслящих людей. У нас свободная страна. Каждый может делать, что ему угодно. - Конечно, никаких заговоров нет. Кто говорит о заговорах? Но если про тебя станут думать, что ты пустельга, ненадежный малый, с тобой никто дела иметь не захочет, понятно? Стоит только пойти слухам, что у тебя мозги набекрень, и наша фирма погибнет как пить дать; никаких заговоров и выдумок не надо - такого этим писакам за целый месяц на досуге не придумать! В этот же день зашел старый знакомый, верный Конрад Лайт, веселый скупердяй, и, когда Бэббит предложил ему купить несколько участков во вновь застраивающемся районе, Дорчестер, Лайт торопливо, даже слишком торопливо сказал: - Нет, нет, не хочу, ничего нового затевать не буду! Неделю спустя Бэббит узнал через Генри Томпсона, что заправилы Транспортной компании подготовляют новую аферу с земельными участками, но проводить ее будет не фирма "Бэббит и Томпсон", а фирма "Сандерс, Торри и Уинг". - По-моему, теперь и Джек Оффат на тебя косится - очень уж плохо о тебе говорят! А Джек - прожженный, матерый делец, он и посоветовал этим транспортникам обратиться к другому посреднику. Нет, Джордж, тебе надо принять меры! - Томпсон весь трясся от волнения. Бэббит сгоряча согласился с ним. Конечно, про него болтают чепуху, но все же... Он решил вступить в Лигу Честных Граждан, как только ему снова предложат, и в свирепой решимости ждал этого. Но никто ему не предлагал. Его игнорировали. Он не мог набраться смелости и пойти попроситься в Лигу и утешался робким хвастовством, что пошел против всего города - и хоть бы что! Ему-то никто не посмеет диктовать, о чем думать и как себя вести! Но больше всего его задело, когда королева всех стенографисток, мисс Мак-Гаун, вдруг ушла от него, хотя предлог у нее был весьма благовидный - ей необходимо отдохнуть полгодика и сестра у нее хворает. Ему было очень не по себе с ее преемницей, мисс Хавстад. Имя мисс Хавстад никто в конторе так и не узнал. Казалось невероятным, что у нее есть имя, возлюбленный, пудреница, пищеварение. Она была настолько безличной, эта тонкая, белесая, старательная шведка, что самая мысль, будто она может возвращаться с работы в обыкновенный дом и есть обыкновенное рагу, казалась непристойной. Она походила на отлично смазанную, эмалированную машинку, и ее надо было бы каждый вечер протирать и прятать в стол, где лежали ее тончайшие, острейшие карандаши. Она быстро писала под диктовку, отлично печатала, но Бэббит нервничал во время работы. При ней он казался себе слишком толстым, а на его любимые каждодневные шутки она отвечала недоуменным взглядом. Он мечтал о возвращении мисс Мак-Гаун и собирался ей написать. И тут он услыхал, что мисс Мак-Гаун через неделю после ухода поступила к его злейшим соперникам - Сандерсу, Торри и Уингу. Он не только огорчился - он испугался. "Чего же она ушла? - беспокоился он. - Неужели почувствовала, что наша фирма разваливается? Узнала, что Сандерс ведет теперь дела Транспортной компании. Тонущий корабль - фу, чепуха!" Но мрачный страх преследовал его ежечасно. Бэббит следил за молодым Фрицем Вейлингером, разъездным агентом, раздумывая, не уйдет ли и этот из конторы. Везде ему мерещились обиды. Он отметил про себя, что его не пригласили выступить на ежегодном обеде Торговой палаты. А когда Орвиль Джонс устроил большой вечер с покером и не позвал Бэббита, тот окончательно понял, что его обошли. Он боялся ходить завтракать в Спортивный клуб и боялся не ходить туда. Он был уверен, что за ним шпионят, что стоит ему выйти из-за стола, как все начинают шушукаться. Везде слышал он этот шипящий шепот: в конторах клиентов, в банке, где он вносил вклад, в своей собственной конторе, у себя дома. Он без конца ломал голову, гадая, что они говорят про него. Весь день он воображал, как они удивляются: "Бэббит? Слушайте, да он настоящий анархист! Надо отдать должное его смелости - смотрите, он стал форменным вольнодумцем и теперь живет, как хочет, честное слово! Да, это опасный человек, безусловно, опасный, не мешало бы его вывести на чистую воду". Он был так издерган, что если ему случалось, завернув за угол, наткнуться на двух знакомых, которые о чем-то говорили - шушукались! - у него сердце так и подпрыгивало, и он проскальзывал мимо них, как смущенный школьник. Когда он видел вместе своих соседей - Говарда Литтлфилда и Орвиля Джонса, - он заглядывал в их лица и скрывался в доме, чтобы они за ним не шпионили, в тягостной уверенности, что они что-то замышляют - сговариваются - шушукаются о нем. Но даже в этом страхе таился вызов. Он упорно стоял на своем. Иногда ему казалось, что он отчаянный человек, смелее самого Сенеки Доуна; иногда он собирался пойти к Доуну и рассказать ему, каким он стал революционером, но дальше сборов дело не шло. Зато гораздо чаще, слыша, как перешептываются все кругом, он стонал: "Господи, да что я такого сделал? Повеселился с компанией, высмеял Кларенса Драма, чтоб не воображал себя заправским воякой. Зато я никогда не осуждаю людей, никому своих убеждений не навязываю!" Он не мог вынести этого напряжения. Он сознался себе, что ему давно хочется вернуться в лоно правоверной жизни, только бы найти достойный и не унизительный путь к возвращению. Но он упрямо не хотел уступать насилию, он клялся, что "пятки лизать" никому не будет. Только в резких стычках с женой его страхи всплывали на поверхность. Она жаловалась, что он стал раздражительным, удивлялась, почему он не желает "забежать" вечером к Литтлфилдам. Он пытался, но никак не мог объяснить ей туманную сущность своего бунтарства и предстоящего возмездия. Он потерял Поля и Танис, и теперь ему было не с кем поговорить. "Господи, да у меня только и осталась Тинка, она мой настоящий друг!" - вздыхал он и все больше льнул к дочке, по целым вечерам играл с ней в разные игры. Он собирался навестить Поля в тюрьме, но, хотя Поль и писал ему каждую неделю сухие, короткие записочки, Бэббиту казалось, что он умер. И он по-настоящему тосковал без Танис. "Я-то думал, когда расстался с Танис: "Ах, какой я умный, какой независимый", - а оказывается, она мне нужна, нужна до зарезу! - бушевал он. - Майра ни черта не понимает! Она только одно и умеет - жить, как все, лишь бы не отличаться от других! Вот Танис, наверно, сказала бы, что я прав". Наконец он не выдержал и как-то вечером помчался к Танис. Он не надеялся застать ее, но она оказалась дома - и одна! Но это уже была не Танис. Это была учтивая, высокомерная, одетая в ледяную броню особа, внешне похожая на Танис. Она сказала ровным и равнодушным тоном: "А-а, Джордж! Так в чем же дело?" - и он уполз домой, как побитая собака. Единственно, кто его утешил, это Тед и Юнис Литтлфилд. Они вбежали в гостиную однажды вечером, когда Тед приехал из университета, и Тед весело сказал: - Что это Юни мне рассказывает, папка? Говорят, что ее отец сказал, будто ты всех взбудоражил - хвалил старого Сенеку Доуна. Елки-палки! Так им и надо! Бей их по башке! Шевели их! Наш городишко совсем закис! А Юнис прыгнула к Бэббиту на колени, расцеловала его, прижалась стриженой головкой к его подбородку и замурлыкала: - По-моему, вы во сто раз лучше Говарда. Скажите, - доверчиво спросила она, - почему Говард такой старый ворчунишка? Сердце у него доброе, и, честно говоря, он очень умен, но никак не научится поддавать газу, когда надо, хоть я его и муштрую вовсю! Как вы думаете, милейший, можно ли с ним что-нибудь сделать? - Нет, Юнис, нехорошо так говорить о своем папе! - заметил Бэббит самым внушительным тоном, как было принято на Цветущих Холмах, но впервые за много недель почувствовал себя счастливым. Он вообразил себя старым вольнодумцем, которого поддерживает любовь младшего поколения. Все втроем они пошли грабить холодильник. Бэббит снял: - Хорошо, что мамы дома нет, она бы нам задала! А Юнис захлопотала, сделала им огромную яичницу, чмокнула Бэббита в ухо и голоском заботливой аббатисы произнесла: - Сам черт не поймет, почему такие феминистки, как я, все-таки нянчатся с мужчинами! Ободренный ее поддержкой, Бэббит вызывающе встретил Шелдона Смийса, заведующего воспитательной частью ХАМЛа и руководителя хора в церкви на Чэтем-роуд. Смийс сжал потной рукой пухлую руку Бэббита и запел сладким голосом: - Что ж это, брат Бэббит, вас так давно не видно в церкви? Знаю, у вас множество чрезвычайно сложных дел, но не надо забывать ваших дорогих друзей и наш отчий дом - святую церковь. Бэббит освободил руку от нежного пожатия - Смийс обожал долго жать руки - и буркнул: - И без меня отлично обойдетесь! Простите, Смийс, бегу! Всего! Но потом он сетовал: "Если уж эта глиста имеет наглость тащить меня в церковь, значит, их святая братия, наверно, тоже про меня болтает". И снова он слышал, как они все шушукаются - доктор Джон Дженнисон Дрю, Чамондли Фринк, даже Уильям Вашингтон Иторн. И вся его независимость испарялась, он одиноко бродил по улицам, боясь их пристальных, беспощадных глаз и неумолимого шипящего перешептывания. 33 Перед сном он попытался объяснить жене, какой противный этот Шелдон Смийс, по она только сказала: - У него такой прекрасный голос, такой одухотворенный! По-моему, тебе не стоило говорить о нем так резко только потому, что ты не любишь музыки. И жена показалась ему чужой: насупившись, он смотрел на эту полную суетливую женщину с пухлыми голыми руками и удивлялся, как это она очутилась здесь. Ворочаясь с боку на бок в еще не согревшейся постели, он думал о Танис. Дурак он, что потерял ее. Ему нужен человек, с которым можно было бы поговорить откровенно. Он... он просто лопнет, если будет переживать все один, про себя! А Майра... нет, бесполезно, все равно она не поймет. Да, черт