альда Лоудена, широко известного своими религиозными сочинениями, под названием "Тоскую по тебе". Стихи написаны Гарри Д.Керром, и трудно представить себе более изящные слова на неописуемо прекрасную музыку. Критики единогласно утверждают, что песня будет иметь потрясающий успех. Заменив старые слова гимном "Я голос услыхал Христов", мы получим прелестнейший псалом". Даже ручной труд не был обойден. Бэббит отметил остроумное предложение - как иллюстрировать воскресение господне: "Модель для учеников легко изготовить своими средствами. Гроб Господень: взять квадратную коробку с крышкой, перевернуть дном кверху. Слегка выдвинуть крышку, образуя внизу паз. Вырезать квадратное отверстие для двери и отдельно - картонный кружок, несколько больше двери. Покрыть кружок и всю гробницу толстым слоем смеси песка, муки и воды и дать высохнуть. Круг должен изображать тяжелый камень, который женщины нашли "отодвинутым" в пасхальную ночь. Этот макет войдет в нашу серию "Наглядные поучения". Объявления в "Вестниках воскресных школ" были вполне деловые. Бэббит заинтересовался препаратом для людей, ведущих малоподвижную жизнь, которая "восстанавливает истощенную нервную ткань, питая мозг и пищеварительную систему". Его просветили и насчет того, что продажа Библий является весьма оживленной отраслью торговли, с обширной конкуренцией, и ему приятно было узнать из объявления "Компании гигиенической церковной утвари", что в продажу поступила превосходная утварь, в том числе и полированный поднос красного дерева для сбора денег. "Поднос совершенно поглощает шум, легче по весу и приятнее в обращении, чем любой другой поднос, а также более соответствует обстановке церкви, чем подносы из прочих материалов". Так он перелистал всю кипу "Вестников воскресных школ". "Вот это настоящий мужской подход к делу! - подумал он. - Здорово подано! Стыдно, что я так мало уделял времени этим вопросам. Раз играешь такую значительную роль у себя в городе, - просто позор не поддержать религию, крепко, по-мужски, не организовать церковь на современный лад. Так сказать, христианство на широкую ногу. Но, конечно, подходить с благоговением... Возможно, существуют люди, которые скажут, что эти организаторы церковных школ ведут себя недостойно, забывают о духовном и так далее... Им легко! Всегда найдутся подлецы, им бы только критиковать! Браниться, издеваться и разрушать куда легче, чем строить. Нет, я отдаю должное этим "Вестникам"! Они даже старого Джорджа Ф.Бэббита завербовали в свой лагерь! Вот вам и ответ на критику! И чем ты мужественней, чем ты практичней, тем больше должен жить активной, истинно христианской жизнью. Я - за! Хватит этого попустительства, пьянства и..." - Рона! Ты где это так поздно шатаешься, черт возьми! В такое время приходить домой! Безобразие! 17 На Цветущих Холмах есть всего три или четыре старых дома, - а старым здесь считается дом, построенный до тысяча восемьсот восьмидесятого года. Самый большой из этих домов - резиденция Уильяма Вашингтона Иторна, президента Первого Государственного банка. Вилла Иторн сохранилась как память об "аристократических кварталах" Зенита, какими они были с тысяча восемьсот шестидесятого по тысяча девятисотый год. Это - махина из красного кирпича с серыми каменными наличниками и крышей из разноцветного шифера - красного, зеленого и желто-бурого. По бокам торчат две худосочные башни: одна - крытая медью, другая - увенчанная чугунной резьбой. Крыльцо похоже на открытый мавзолей; его поддерживают приземистые серые пилястры, над которыми застывшим водопадом нависает кирпичный карниз. В одной стене дома прорезана высокая оконница в виде замочной скважины, забранная разноцветным стеклом. Но весь этот дом отнюдь не вызывает усмешки. Он воплотил в себе тяжеловесное достоинство викторианских финансистов, которые владычествовали над поколением, жившим после первых поселенцев и до оборотистых дельцов-"коммерсантов"; эти финансисты создали суровую олигархию, захватив управление банками, заводами, земельной собственностью, железными дорогами, шахтами. Из десятка непохожих друг на друга Зенитов, которые все вместе и составляют настоящий, большой Зенит, самым мощным и долговечным и вместе с тем самым недоступным и незнакомым для его граждан является небольшой, тихий, суховатый, вежливый и жестокий Зенит Уильямов Иторнов. Все остальные Зениты в неведении работают на эту крохотную олигархию и в безвестности умирают за нее. Почти все замки этих своевольных викторианских тетрархов уже давно разрушились или выродились в дешевые гостиницы, но Вилла Иторн все еще стоит в своей высокомерной неприкосновенности, напоминая Лондон, Бэк-Бэй, Риттенхауз-сквер. Ежедневно моются ее мраморные ступени, почтительно начищается медная дощечка на дверях, а накрахмаленные кружевные гардины всегда чопорны и чванливы, как сам Уильям Вашингтон Иторн. Со сдержанным благоговением Бэббит и Чам Фринк пришли к Иторну на совещание по поводу воскресной школы, в неловком молчании они проследовали за горничной в форменном платье по катакомбам зал и гостиных в библиотеку. Библиотека Иторна была настолько же типичной библиотекой старого солидного банкира, как бакенбарды Иторна - типичными бакенбардами старого солидного банкира. В шкафах стояли главным образом собрания сочинений, как полагалось по традиции, - в синеватых, золотистых или светлых кожаных переплетах. Огонь в камине тоже горел, как полагалось по традиции, - спокойно, неярко и ровно, играя на полированных каминных щипцах. Бюро из старого темного дуба казалось верхом совершенства, у кресел был слегка высокомерный вид. Хотя Иторн отечески ласковым тоном осведомился о здоровье миссис Бэббит, а также мисс Бэббит и "других деток", Бэббит не знал, как ему ответить. Неприлично было бы спросить: "Ну, как, старина, поплясываем?" - как, бывало, спрашивал он у Верджила Гэнча, Фринка или Говарда Литтлфилда - у людей, которые до сих пор казались ему преуспевающими и вполне светскими. Бэббит и Фринк учтиво молчали, а Иторн с такой же учтивостью, медленно цедя слова, произнес: - Прежде чем начать совещание, джентльмены, - должно быть, вы озябли в дороге, - благодарствую за то, что посетили старика, - может быть, выпьете стаканчик грогу? Бэббит так понаторел в разговорах, которые положено вести Доброму Малому, что чуть не опозорился навеки, но вовремя удержался, чтобы не крикнуть: "А мы и не станем кочевряжиться, лишь бы у вас в мусорной корзине не прятался инспектор по сухому закону!" Он проглотил эту фразу и только поклонился торопливо и покорно. Фринк отвесил такой же поклон. Иторн позвонил горничной. Никогда наш современный, живущий в роскоши Бэббит не видел, чтобы в частном доме звонили прислуге просто так, не за обедом. Сам он часто вызывал звонком коридорных в гостинице, но дома нельзя было задевать самолюбие Матильды: надо было выйти в холл и крикнуть ей вниз. Да и никогда, со времени введения сухого закона, он не видел, чтобы человек так свободно предлагал выпить. Было даже странно отпить глоток крепкого грога и не заорать: "Ух ты! Самую середку прожгло!" И про себя, с восхищением юнца, встретившего настоящее величие, Бэббит удивлялся: "И этот старикан мог бы сделать со мной что угодно! Скажи он только моему банкиру - "закройте кредит"! И все! А сам от горшка два вершка! С виду-то какой тихий, смирный! Пожалуй, мы, Толкачи, слишком разоряемся насчет хватки и прочего..." Но он сейчас же отогнал эти мысли и с благоговением выслушал все соображения Иторна насчет улучшения воскресных школ - соображения весьма четкие и никуда не годные. Потом Бэббит почтительно изложил и свои собственные мысли: - Мне кажется, что если проанализировать все нужды нашей школы и подойти, так сказать, с той же точки зрения, как если бы перед нами была коммерческая проблема, то, конечно, главное и основное, что нам нужно, - это дальнейший рост. Считаю, что все мы согласны в одном - не успокаиваться, пока не создадим самую что ни на есть большую воскресную школу во всем штате, чтобы наша пресвитерианская церковь на Чэтем-роуд никому не уступала. Теперь насчет того, как бы подстегнуть народ, чтобы лучше посещали: уже устраивались соревнования и выдавались премии тем ребятам, которые приводили больше всего новых учеников. Но тут-то и кроется ошибка: премировали всякой чепухой и мелочью, вроде сборников стихов или Библии с картинками, вместо каких-нибудь таких вещей, ради которых живому веселому мальчишке стоило бы стараться, - дать бы, скажем, наличными деньгами или купить ему спидометр для мотоцикла. Конечно, я сам понимаю, что очень хорошо и красиво сопровождать уроки всякими картинками и рисунками на доске, но когда встает вопрос о том, чтоб завлекать клиентов, я хочу сказать - новых учащихся, то тут надо дать ребятам что-нибудь стоящее, чтоб не зря работали. Я хочу предложить два новых способа. Во-первых, надо разделить всю воскресную школу на четыре отряда по возрасту. Каждый получает в своем отряде воинское звание, смотря по тому, сколько новых членов он завербовал, а лентяи, которые всех подводят и никого не завербовывают, остаются рядовыми. Пастор и директор школы считаются генералами. И все должны отдавать честь и прочее тому подобное, как в настоящей армии, чтобы ребята чувствовали, что получить чин - дело важное! И второе мое предложение: конечно, при школе есть свой комитет по распространению информации, но, господи, неужели мы все не понимаем, что так, за здорово живешь, никто работать не будет. Надо смотреть на вещи практически, по-современному. Необходимо нанять настоящего платного агента по рекламе - какого-нибудь репортера, который нам сможет уделить хоть немного времени. - Правильно, честное слово! - сказал Чам Фринк. - Только подумайте, какие аппетитные статейки он мог бы стряпать, - соловьем заливался Бэббит. - Он мог бы писать не только о самых важных, самых выдающихся фактах, например, о том, как растет посещаемость, как увеличиваются сборы, - нет, можно было бы и пошутить и посплетничать: скажем, поиздеваться над каким-нибудь хвастуном, который не выполнил обещания и никого не завербовал, или рассказать, как девушки из группы "Святой троицы" веселились на вечеринке - ели сосиски и прочее. А попутно, если у него хватило бы времени, этот наш пресс-агент мог бы подзаняться и тематикой наших уроков, - этим он мог бы поддержать все воскресные школы в городе. Незачем нам жадничать, если только мы будем на первом месте по числу учеников. Скажем, он мог бы поместить в газете... Я, конечно, не обучался литературе, как вы, Фринк, я просто прикидываю, как можно было бы написать такую статейку. Скажем, к примеру: тема урока - история Иакова, и наш пресс-агент мог бы написать статейку с глубокой моралью, а заголовок сделать занятным, чтобы всем хотелось прочесть - ну, скажем, к примеру, так: "Яша обставил самого Старика! И девушку увел, и денежки прикарманил". Вы меня поняли? Всякий заинтересуется! Конечно, вы, мистер Иторн, человек консервативный, и, возможно, вам эти фокусы кажутся недостойными, но, честное слово, барыш от них будет большой, в этом не сомневаюсь. Иторн сложил ручки на животике и замурлыкал, как старый кот: - Разрешите мне, прежде всего, отметить, с каким удовольствием я выслушал анализ ситуации, сделанный вами, мистер Бэббит. Вы правильно сказали, что при моем положении естественны консервативные взгляды, и, разумеется, мне должно стараться поддерживать свое достоинство. Но, думаю, вы сами замечаете, что в некоторых отношениях я придерживаюсь прогрессивных взглядов. Скажу, например, что в нашем банке мы, смею сказать, применяем те же современные методы рекламы, что и в любом другом банке нашего города. Да мне кажется, вы и сами скоро обнаружите, насколько мы, старые люди, ощущаем переоценку всех духовных ценностей. Да, да, это так. И приятно отметить, что, несмотря на мою личную приверженность к более суровому пресвитерианству прошлых лет, я все же... В конце концов Бэббит понял, что Иторн не возражает. Чам Фринк предложил в качестве пресс-агента - по совместительству - некоего Кеннета Эскотта, репортера "Адвокат-таймса". Расстались они исполненные духа христианской взаимопомощи, с самыми возвышенными и дружескими чувствами. Бэббит поехал не домой, а в центр города. Ему хотелось побыть одному и еще раз пережить восторг дружеского общения с самим Уильямом Вашингтоном Иторном. Снежный вечер, звонкие мостовые, яркие уличные фонари. Золотые отблески автомобильных фар на сугробах вдоль шоссе. Скромные огоньки домишек. Пламя, изрыгаемое дальней плавильней, стирает с неба колючие звезды. Освещенные окна кафе, где весело беседуют друзья после удачного рабочего дня. Зеленый фонарь полицейского участка и ярко-зеленый отблеск его на снегу. Драматическое появление полицейской кареты: словно испуганное сердце, колотится гонг, фары опаляют кристальный снег, за рулем, вместо шофера - важный полисмен в форме, второй полисмен с опасностью для жизни висит на подножке, в окне мелькает лицо преступника. Кто он - убийца, грабитель, фальшивомонетчик, попавший в засаду? Огромная каменная церковь с высоким шпилем; мерцание в окнах, веселый гул спевки. Дрожащий ртутно-зеленый свет в ателье фотографа. И сразу - стремительные огни центра, машины на стоянках с рубиновыми стоп-сигналами, белые арки подъездов кинотеатров, похожие на заиндевевшие пасти пещер; электрические рекламы-змеи, пляшущие человечки, розовые абажуры, накаленная добела джазовая музыка в дешевых танцклассах над ресторанами, фонари китайских харчевен, расписанные цветущими вишнями и пагодами, на черных с золотом лакированных панелях. Скупой грязный свет скудных грязных лавчонок. Шикарные магазины с обильным и спокойным освещением, - свет играет в подвесках хрустальных люстр, на богатых мехах, на глади полированного дерева, на тяжелых плюшевых занавесях элегантных витрин. В высоком доме, среди темных окон - выхваченный светом квадрат: это окно конторы, где кто-то работает так поздно, неизвестно по какой, ко, по-видимому, важной причине. Кто он - будущий банкрот, настойчивый юнец или спекулянт, внезапно разбогатевший на нефти? Бодрящий воздух, глубокий снег, заваливший глухие переулки. Бэббит представил себе, какие огромные сугробы намело за городом, в дубовых рощах, над скованной льдом извилистой речкой. Сейчас он любил свой город восторженно и нежно. Куда девалась усталость, деловые заботы, бурное красноречие! Он снова чувствовал себя молодым и сильным. Впереди - высокая цель. Мало быть каким-нибудь Верджилом Гэнчем или Орвилем Джонсом. Нет, - люди они превосходные, милые, но нет в них тонкости, такта. Нет! Он станет таким, как Иторн: утонченно-суровым, сдержанно-властным - "таким, как надо": железный кулак в бархатной перчатке. Никому не давать спуску. "Что-то я в последнее время распустил язык. Вульгаризмы. Шуточки. Надо прекратить. В университете я был первым по риторике. Помню, на одну тему... словом, неплохо говорил. Хватит этих дурацких острот и фамильярничаний. Да я... А почему мне не стать когда-нибудь банкиром? И Тед будет моим наследником!" Счастливый, он приехал домой и разговаривал с миссис Бэббит точь-в-точь как Уильям Вашингтон Иторн, хотя она этого и не заметила. Молодой Кеннет Эскотт, репортер "Адвокат-таймса", был приглашен на должность пресс-агента пресвитерианской воскресной школы на Чэтем-роуд. Он отдавал этому делу шесть часов в неделю. У него были друзья и в "Бюллетене" и в "Вестнике", но официально никто не знал, что он является пресс-агентом, рекламирующим воскресную школу. Он всюду подсовывал многозначительные заметки о Библии и добрососедских отношениях, о школьных вечеринках, веселых и вместе с тем душеспасительных, о влиянии благочестивой жизни на финансовые успехи. В воскресной школе была принята военная система Бэббита. Это духовное обновление резко повысило посещаемость. Правда, школа не стала самой большой в Зените - Центральная методистская школа удерживала первое место такими способами, которые доктор Дрю заклеймил как "нечестные, недостойные, неамериканские, неблагородные и нехристианские"; - но школа на Чэтем-роуд вышла с четвертого на второе место, и на небесах возликовали (по крайней мере, в той части небес, которая ведала приходом доктора Дрю), а Бэббита окружили похвалами и доброй славой. Он получил звание полковника генерального штаба школы. Он пыжился от удовольствия, когда его на улице приветствовали незнакомые мальчуганы, уши у него горели от восторга при слове "полковник", и если он посещал воскресную школу не только ради этих почестей, то, во всяком случае, заранее предвкушал их по дороге туда. Особенно он привечал Кеннета Эскотта - молодого журналиста. Он брал его завтракать в Спортивный клуб и даже пригласил к себе пообедать. Подобно многим самоуверенным юнцам, которые с самодовольным видом рыщут по городу и на высокомерном жаргоне высказывают цинические взгляды на жизнь, Кеннет Эскотт был по натуре застенчив и жил одиноко. За обедом на его остром личике заморыша расплылась счастливая улыбка, и он со всей искренностью выпалил: - Честное благородное, мистер Бэббит, до чего приятно покушать по-домашнему! Эскотт и Верона понравились друг другу. Весь вечер они вели "идейный разговор". Оба оказались радикалами. Правда, радикалами вполне благоразумными. Они согласились, что все коммунисты - преступники, что vers libre [свободный стих (франц.)] - чепуха и что хотя необходимо всеобщее разоружение, но, конечно, Соединенным Штатам и Великобритании ради порабощенных малых наций надо содержать флот, равный по тоннажу флотам всех остальных держав. Однако их революционность зашла так далеко, что они предсказывали, к великому возмущению Бэббита, что когда-нибудь появится третья партия, которая задаст жару и республиканцам и демократам. На прощание Эскотт три раза потряс руку Бэббита. Бэббит вскользь упомянул, как он любит Иторна. Через неделю в трех газетах был помещен отчет о блистательной деятельности Бэббита в области распространения религии, и во всех отчетах тактично упоминалось, что Уильям Вашингтон Иторн сотрудничает с ним в этой области. Эти статьи неизмеримо подняли престиж Бэббита в глазах его собратьев по ордену Лосей, Спортивному клубу и клубу Толкачей. Друзья всегда поздравляли его с успехами на ораторском поприще, но в их похвалах звучало сомнение: хотя в своих речах Бэббит главным образом превозносил родной город, все же в этом было что-то чересчур интеллигентное, даже упадочное, как в писании стихов. Но теперь Орвиль Джонс орал на весь Спортивный клуб: "Вон идет новый директор банка!" Гровер Баттербау, крупный торговец санитарным оборудованием, посмеивался: "И как это вы еще не брезгуете простыми людьми, раз вы с самим Иторном ходите под ручку!" А Эмиль Венгерт, ювелир, наконец раскачался и начал с Бэббитом переговоры о покупке дома в Дорчестере. Когда кампания в пользу воскресной школы наконец закончилась, Бэббит предложил Кеннету Эскотту: - А как насчет того, чтобы поддержать в печати самого доктора Дрю? Эскотт ухмыльнулся: - Он и сам не дурак поддержать себя, мистер Бэббит! Недели не проходит, чтоб он не позвонил в редакцию и не попросил прислать к нему репортера: он, мол, даст блестящий материал по своей будущей проповеди насчет вреда коротких юбок или того, как было написано Пятикнижие. Вы о нем не беспокойтесь. В нашем городе только один человек умеет лучше него устраивать себе саморекламу - это Дора Гибсон Такер, та, которая ведает Обществом защиты детей и Лигой американизации, да и то она только тем берет верх над Дрю, что у нее есть хоть какие-то мозги в голове. - Слушайте, Кеннет, не следовало бы вам так говорить о докторе Дрю. Духовный пастырь должен соблюдать свои интересы. Как это там сказано в Библии - помните, насчет служения богу или еще как-то... - Ну, ладно, так и быть, помещу что-нибудь, раз вам этого хочется, мистер Бэббит, но придется переждать, пока уедет главный редактор, а заведующего городским отделом я уж как-нибудь обработаю. В результате этого разговора в воскресном выпуске "Адвокат-таймса", под портретом доктора Дрю, где он был изображен с наисерьезнейшим лицом, горящими глазами, гранитной челюстью и небрежно откинутыми кудрями, появилась подпись - недолговечный памятник, обеспечивающий односуточное бессмертие: "Достопочтенный д-р Джон Дженнисон Дрю, Б.-И., пастор красивейшей пресвитерианской церкви на прелестных Цветущие Холмах, словно волшебством привлекает заблудшие души. Он побил местный рекорд по обращению грешников. За время его пастырства в среднем ежегодно около ста человек, устав от грехов, решили начать новую жизнь и обрели тихую пристань и покой. В Чэтемской пресвитерианской церкви все делается с огоньком. Вспомогательные организации при церкви поставлены по-деловому, на широкую ногу. Особенно доктор Дрю любит хорошее хоровое пение. Каждый день там звучат веселые, радостные гимны, а во время церковной службы специальный хор привлекает любителей музыки и профессионалов со всех концов города. И на открытых трибунах, и на церковной кафедре доктор Дрю - настоящий художник слова, и в течение года он получает буквально десятки просьб выступить перед различными аудиториями как в нашем городе, так и за его пределами". Бэббит дал понять доктору Дрю, что статейку подсказал он. Доктор Дрю назвал его "брат мой" и долго тряс ему руку. На собрании комитета содействия воскресной школе Бэббит намекнул, что был бы счастлив видеть у себя Иторна, а тот пробормотал в ответ: "Весьма благодарен - стар стал - никуда не выхожу..." Но не мог же Иторн отказать своему духовному пастырю. И Бэббит шутливым тоном сказал Дрю: - Послушайте-ка, доктор, теперь, когда мы всю эту штуку провернули, не пора ли нашему пастырю сварганить обедик для нас троих? - Идет! Заметано! Очень рад! - воскликнул Дрю мужественным грубоватым голосом. (Кто-то убедил его, что он разговаривает, как покойный президент Теодор Рузвельт.) - М-мм... И еще вот что, доктор, непременно постарайтесь, чтобы пришел мистер Иторн. Вредно ему безвыходно сидеть дома. Иторн явился на обед. Обед прошел в дружеской атмосфере. Бэббит благожелательно распространялся о том, какое воспитательное и стабилизирующее влияние банкиры оказывают на общество. Они, как он выразился, являются пастырями коммерческой паствы. Иторн впервые отвлекся от воскресных школ и расспросил Бэббита о его делах. Бэббит отвечал скромно, с сыновней почтительностью. Через несколько месяцев Бэббиту представился случай принять участие в одной важнейшей сделке с Транспортной компанией, и ему не хотелось обращаться за деньгами в свой банк. Сделка была не совсем гласной, и если бы о пей узнали обыватели, они могли бы истолковать это неправильно. Бэббит пошел к своему другу мистеру Иторну, был встречен весьма приветливо и получил заем частным образом. Обоим эти новые взаимоотношения принесли удовольствие и пользу. После этого Бэббит стал регулярно посещать церковь, кроме весенних воскресных дней, явно предназначенных для автомобильных прогулок. Он так и говорил Теду: - Запомни, мой мальчик, нет крепче оплота для здорового консерватизма, чем пресвитерианская церковь, и нет лучшего места, чем церковь твоего прихода, для знакомства с людьми, которые могут помочь тебе занять достойное место в обществе. 18 Хотя Бэббит видел своих детей дважды в день, хотя он до мелочен вникал во все их денежные расходы, он, в сущности, замечал детей не больше, чем пуговки на манжетах пиджака. На Верону он обратил внимание, когда за ней стал ухаживать Кеннет Эскотт. Верона работала секретаршей у мистера Грюнсберга, директора кожевенной торговли Грюнсберг и Кo. Работала она добросовестно, с тщательностью человека, который выполняет мелочи, не вникая в суть дела, но вместе с тем она была из тех девушек, которые, кажется, вот-вот выкинут что-нибудь отчаянное - бросят работу или мужа, хотя она была на это совершенно неспособна. Бэббит возлагал такие надежды на робкую страсть Эскотта, что у него появился игриво-отеческий тон. Возвращаясь из клуба, он лукаво заглядывал в гостиную и мурлыкал: "А наш Кении приходил сегодня?" Он не придавал значения протестам Вероны: "О, мы с Кеном просто добрые друзья, и разговоры у нас чисто идейные. Не нужна мне вся эта сентиментальная чушь, она только испортит нашу дружбу". Главным образом Бэббита беспокоил Тед. Он перешел в последний класс ист-сайдской средней школы, с переэкзаменовками по латыни и по английской литературе, но зато с блестящими успехами по ручному труду, баскетболу и организации танцевальных вечеров. В домашних делах он принимал участие, только когда его просили исправить какие-нибудь неполадки в машине. Он постоянно повторял недовольному отцу, что не желает идти ни в колледж, ни на юридический факультет, и Бэббита эта "неприкаянность" беспокоила не меньше, чем взаимоотношения Теда с соседской дочкой Юнис Литтлфилд. Несмотря на то, что Юнис была дочерью Говарда Литтлфилда, этого чугунолитейного штамповщика фактов, унылейшего проповедника частной собственности, девочка была веселая, как мотылек в солнечный день. Впорхнув в дом, она прыгала на колени к Бэббиту, когда он читал, мяла его газету, заливалась смехом, когда он уверял ее, что смятая газета для него ненавистней нарушенного контракта. Юнис недавно исполнилось семнадцать лет. Она мечтала стать киноактрисой. Она не только смотрела все "боевики", но и запоем читала киножурналы, эти своеобразные выразители Века Деляг - еженедельники и ежемесячники с роскошными фотографиями молодых особ, которые еще недавно были маникюршами - и довольно скверными, - да и теперь не могли бы даже участвовать в пасхальном представлении Центральной методистской церкви, если бы каждая их поза не была разучена с режиссером. Журналы эти с необычайной серьезностью печатали "интервью" с приторно красивыми, даже подозрительно красивыми молодыми людьми, и в этих "интервью", разукрашенных фотографиями бриджей для верховой езды и калифорнийских бунгало, молодые люди высказывали свои взгляды на скульптуру и международные отношения; там же излагалось содержание фильмов о невинных проститутках и добрых грабителях и приводились указания, как чистильщику сапог стать за один день знаменитым сценаристом. Юнис серьезно изучала эти журналы. Она могла точно сказать - и часто говорила, - что именно в декабре 1905 года знаменитый Мэк Харкер, киноковбой и кинозлодей, начал свою сценическую карьеру, выступив в обозрении "Ах ты, гадкая девчонка!". Отец Юнис сказал Бэббиту, что у нее в комнате висит двадцать одна фотография киноактеров. Но портрет самого очаровательного киногероя с автографом она носила на своей девической груди. Бэббит никак не мог привыкнуть к этому преклонению перед новыми кумирами и, кроме того, подозревал, что Юнис курит сигареты. Бэббит чуял их назойливый липучий запах, слышал хихиканье Юнис, сидевшей с Тедом наверху. Но он ни о чем не спрашивал. Этот милый ребенок совсем сбивал его с толку. Худенькое прелестное личико казалось еще тоньше от мальчишеской стрижки, из-под коротких платьев виднелись подвернутые чулки, а когда она летела за Тедом по лестнице и над прильнувшим к ноге шелком мелькали круглые коленки, Бэббиту становилось не по себе от грустной мысли, что Юнис, наверно, считает его стариком. Иногда, в глубоком сне, когда навстречу ему летела юная волшебница, она принимала облик Юнис Литтлфилд. Тед был помешан на машинах, как Юнис - на кино. Несмотря на тысячи оскорбительных отказов, он продолжал настойчиво добиваться собственной машины. И как ни ленив он был, когда дело касалось раннего вставания или просодии Вергилия, в технике он был неутомим. Вместе с тремя другими мальчиками он купил ревматическое шасси от старого фордика, сконструировал невероятный гоночный корпус из жести и фанеры, носился на этой опасной игрушке по всему городу и продал ее с прибылью. Бэббит подарил ему мотоцикл, и по субботам, захватив семь сандвичей и бутылку кока-колы, он усаживал Юнис на шаткое седло и с грохотом гонял по окрестностям. Казалось, у них с Юнис были простые товарищеские отношения, и они ссорились, как все здоровые ребята, грубо и без всякого стеснения, но иногда, после танцев, разгоряченные душной близостью, они вдруг притихали, переглядываясь украдкой, и Бэббита это очень беспокоило. Бэббит был обыкновенным родителем - порой нежным, порой грозным, очень пристрастным, очень невежественным и, в общем, довольно заботливым. Как большинство отцов, он, словно в игре, выжидал, пока жертва не наделает серьезных ошибок, а потом донимал ее добродетельными поучениями. В свое оправдание он только ворчал: "А как быть, если мать так балует Теда? Должен же кто-нибудь ему вдолбить, что к чему, и конечно, я у них - козел отпущения. Изо всех сил стараюсь вырастить из него настоящего, порядочного, сознательного человека, и меня же все ругают ворчуном!" И все же, при вечной и неизменной человеческой способности добиваться самыми глупыми и нелепыми способами сравнительно терпимых результатов, Бэббит любил сына, радовался его обществу и был бы готов пожертвовать для него всем на свете - если бы только верил, что ему за это будут благодарны. Тед затеял вечеринку для своих школьных друзей. Бэббиту тоже хотелось и помочь и повеселиться. Припоминая, чем развлекались в его годы школьники Катобы, он предлагал самые приятные игры: "Море волнуется", шарады с надеванием на голову кастрюлек вместо шлемов или игру в слова, когда каждый выбирает себе "качество или свойство". Он совсем вошел в раж и вдруг заметил, что его не слушают и не перебивают только из вежливости. А план вечеринки наметили заранее, по трафарету, как любой вечер в клубе Юнион. Сначала - танцы в гостиной, потом - изысканный ужин в столовой, а в холле - два карточных столика для тех, кого Тед назвал "несчастные тупицы, которых больше чем полвечера не заставишь танцевать". За каждым завтраком только и разговоров было, что о предстоящей вечеринке. Никто не слушал предсказаний Бэббита насчет погоды в феврале, никто не обращал внимания на выразительное покашливание, которым сопровождались комментарии по поводу газетных заголовков. Он сердился: - Может быть, разрешите прервать ваши частные разговоры - вы слышали, что я сказал? - Ах, пожалуйста, не ребячься! Мы с Тедом имеем такое же право разговаривать, как и ты! - вспыхивала миссис Бэббит. В день вечеринки Бэббиту разрешили смотреть на танцы, когда не нужно было помогать Матильде разносить мороженое от Веккии и печенье. Он был серьезно обеспокоен. Восемь лет назад, когда устраивали вечеринку для школьных друзей Вероны, все ее гости казались ему одинаковыми младенцами. А эти школьники были взрослыми людьми, и к тому же весьма высокомерными. Мальчики снисходили до Бэббита, все они были во фраках и надменно угощали друг друга сигаретами из серебряных портсигаров. Бэббит слышал, как в Спортивном клубе говорили о том, "что делается" на школьных вечеринках, о девушках, тайком снимающих корсеты в гардеробной, обо всяких "тисканиях" и "вольностях" - словом, о росте так называемой "распущенности". И в этот вечер он всему поверил. Эти дети казались ему удивительно наглыми и хладнокровными. На девочках были платья из дымчатого шифона, кораллового бархата или золотистой парчи, в пышных стриженых локонах - блестящие украшения. После настойчивых и тайных расследований он убедился, что никаких "корсетов" наверху они не прятали, но было ясно, что эти легкие тела ничем не скованы. У всех девочек - тончайшие шелковые чулки, дорогие туфли на неестественно высоких каблуках, накрашенные губы и подведенные брови. Они танцевали щека к щеке с мальчиками, и на душе у Бэббита было нехорошо от подозрений и бессознательной зависти. Хуже всех вела себя Юнис Литтлфилд, и больше всех бесился Тед. Юнис летала, как чертенок. Она мелькала то тут, то там, поводя стройными плечиками и быстро, как прядильщик челноком, перебирая ловкими ножками, она хохотала без умолку и даже заставила Бэббита танцевать с ней. Тогда же он обнаружил, чем они дополнительно развлекаются. Мальчики и девочки то и дело куда-то исчезали, и он вспомнил, что ходят слухи, будто они тайком пьют виски из карманных фляжек. Он на цыпочках вышел из дому и в каждой из десяти машин, стоявших на улице, увидел огоньки сигарет, из каждой доносился возбужденный смех. Ему хотелось накрыть их, но было неловко стоять на снегу, выглядывая из-за темного угла, - и он не решился. Он старался быть тактичным. Вернувшись в дом, он заискивающе сказал мальчикам: - Слушайте, если вам хочется выпить, там есть неплохое имбирное пиво! - О-оо, благодарствуйте! - снисходительно цедили они. Он отыскал жену в буфетной, и тут его прорвало: - Я готов вышвырнуть этих щенков из дому! Разговаривают со мной, как будто я дворецкий! Я бы их... - Да, ты прав, - вздохнула миссис Бэббит. - Но все говорят, - по крайней мере, все матери мне говорили, - что если ты начнешь ругать ребят за то, что они прячутся в машины и там выпивают, они больше к нам не придут, а разве приятно, если Теда перестанут принимать в компанию? Он объявил, что будет в восторге, если Теда перестанут принимать в такую компанию, и тут же побежал подлизываться к гостям, чтобы Теда не перестали принимать в их компанию. Но он решил - если обнаружится, что мальчики пьют, он... словом, он "так с ними поговорит, что они рты разинут"! И, стараясь быть как можно любезней с широкоплечими молодыми нахалами, он всерьез принюхивался - чем от них пахнет. Дважды он почувствовал запах запретного виски, но в конце концов это было всего лишь дважды... Тут послышались тяжелые шаги доктора Говарда Литтлфилда. Он зашел, чтобы покровительственно, по-отцовски, посмотреть на молодежь. Тед танцевал с Юнис, точно слившись в одно тело. Литтлфилд ахнул. Он подозвал Юнис. Он что-то сказал ей шепотом, она возразила, но Литтлфилд тут же объяснил Бэббиту, что у матери Юнис болит голова и девочке немедленно надо идти домой. Юнис убежала вся в слезах. Бэббит сердито посмотрел ей вслед: - Ах ты, дьяволенок! Так подвести Теда! А Литтлфилд, старое трепло, считает себя выше всех, вообразил, что Тед на нее дурно влияет! Но позже он учуял, что и от Теда пахнет виски. После того как вежливо проводили гостей, разразился страшнейший скандал, настоящая семейная сцена, бурная и безудержная, как потоп. Бэббит гремел, миссис Бэббит плакала. Тед возражал неубедительно, но вызывающе, а Верона так растерялась, что не знала - на чью сторону стать. Несколько месяцев подряд между Бэббитами и Литтлфилдами чувствовался холодок, и каждая семья защищала своего ягненка от соседского волчонка. Бэббит и Литтлфилд по-прежнему обменивались внушительными суждениями о машинах и сенате, но ни одним словом не упоминали о детях. Каждый раз, как Юнис появлялась в доме, она доверчиво и весело сообщала, что ей запрещено сюда ходить, и Бэббит безуспешно пытался разговаривать с ней отечески наставительным тоном. - Елки-палки! - жалобно говорил Тед, сидя с Юнис среди мозаичной роскоши кафе "Ройял" и поглощая огромное количество горячего шоколада, нуги и засахаренных орехов. - Ума не приложу, почему отец нагоняет такую скучищу! По целым вечерам сидит дома, сонный, а стоит мне или Роне попросить его: "Давай пойдем куда-нибудь!" - он даже и слушать не хочет! Только зевает и говорит: "Мне и тут неплохо!" Понятия не имеет, что значит веселиться! Может быть, он умеет думать не хуже нас с тобой, но по нему этого не видно, честное слово! Он только и знает, что свою контору и дурацкий гольф по субботам, и больше ничего - ему бы только сидеть дома по вечерам, никуда не ходить, ничего не делать, - думает, что мы все сумасшедшие, а сам сидит, сидит - о господи! Если распущенность Теда пугала Бэббита, то Верона давала ему слишком мало поводов для беспокойства. Она была чересчур добродетельна. Жила она в ограниченном, аккуратном мирке своих мыслей. Вечно они с Кеннетом Эскоттом вертелись под ногами. Когда они сидели дома, их осторожный, хотя и прогрессивный флирт заключался в просматривании длинных статистических таблиц, а если они уходили, то непременно на лекции каких-нибудь писателей, индусских философов или шведских лейтенантов. - Господи! - жаловался Бэббит жене, когда они возвращались пешком после партии бриджа у Фогарти. - Ума не приложу, почему Рона и ее кавалер нагоняют такую скучищу! Сидят дома по целым вечерам, когда он не на работе, и понятия не имеют, что есть на свете веселье. Только и знают, что говорить, спорить - о боже! Им бы только сидеть и сидеть, из вечера в вечер, никуда не ходить, ничего не делать; думают, что я - сумасшедший, оттого что мне иногда хочется пойти в гости, сыграть в картишки, а они все сидят, сидят - о господи!.. Но в эти дни бедного пловца, который старался выплыть из семейного водоворота, захлестнули новые волны. Тесть и теща Бэббита - мистер и миссис Генри Т.Томпсон - сдали свой старый дом в районе Бельвю и переехали в отель "Хэттон" - роскошный пансион, полный вдов, красной плюшевой мебели и звона льда в графинах. Они там очень скучали, и вся семья Бэббитов должна была регулярно через воскресенье обедать у них, есть жареных цыплят с увядшим салатом и крахмалистое мороженое, а потом, сидя в зале, вежливо и чопорно слушать, как молодая скрипачка играет немецкие мелодии, попавшие сюда через бродвейские театры. А тут еще родная мать Бэббита приехала из Катобы на целых три недели. Она была женщина добрая, но до святости наивная. Она поздравила эмансипированную Верону с тем, что она "такая домоседка, такая смирная, без всяких этих идей, которыми у современных девушек забита голова". А когда Тед заливал масло в картер, из чистой любви к технике и грязи, она радовалась, что он "такой умелый и так помогает папе по дому, вместо того чтобы гулять с девчонками и разыгрывать светского шалопая". Бэббит любил мать, иногда ему с ней бывало даже приятно, но его изводило ее "христианское терпение" и бросало в дрожь от рассказов о мифическом герое, именуемом "твой папа". - Ты все, наверно, позабыл, Джорджи, ты был тогда совсем крошкой - как сейчас помню, какой ты был хорошенький в тот день: весь кудрявый, волосики золотистые, кружевной воротничок, ты всегда был очень чистенький мальчик, правда, немножко хилый, болезненный, и ты так любил красивые вещи, особенно тебе нравились красные помпончики на твоих башмачках, - да, так вот, твой папа ехал с нами в церковь, и вдруг его останавливает какой-то человек и говорит ему: "Майор!" - очень многие соседи звали твоего папу "майор", хотя во время войны он был рядовым, но все знали, что просто его капитан из зависти не давал ему ходу, он должен бы был иметь большой чин, у него был врожденный талант командира, а это так редко случается, - значит, этот человек выходит на дорогу, подымает руку, останавливает нашу бричку и говорит: "Майор, - говорит, - многие из здешних жителей решили поддержать кандидатуру полковника Скеннела в конгресс, и мы хотим, чтобы вы к нам присоединились. У вас в магазине бывает столько народу, вы нам очень можете помочь!" И тут твой папа только посмотрел на него и сказал: "Ни в коем случае! Мне его политические убеждения не нравятся", - говорит. А этот человек - его называли капитан Смит, один бог знает, на каком основании, потому что он ни малейшего права не имел зваться "капитаном" или как-нибудь еще! - и этот "капитан" Смит заявляет: "Вам плохо придется, если вы не поддержите своих друзей, майор!" Но ты знаешь, что за человек был твой папа, и этот Смит тоже знал, он знал, что твой папа - настоящий мужчина и, кроме того, понимает всю политику насквозь, и этому Смиту надо бы сообразить, что на такого человека повлиять невозможно, но он все говорил, и угрожал, и пытался уговорить твоего папу, и тогда твой папа вдруг сказал: "Капитан Смит, - сказал он, - в наших краях я известен всем как человек, который сам отлично понимает, что ему делать, так что попрошу вас в мои дела не вмешиваться!" - и тут же поехал прочь, а этот Смит остался торчать посреди дороги, как сучок на бревне! Но особенно Бэббит расстраивался, когда мать рассказывала его детям, каким он был в детстве. По ее словам, он "обожал постный сахар", носил "чудный розовый бантик в локончиках" и вместо "Джорджи" называл себя "Зези". Бэббит слышал, вернее, тайком подслушал, как Тед строго выговаривал Тинке: - Скорее, детка! Завяжи себе локончики розовым бантиком и беги завтракать, не то "Зези" тебе голову откусит! Потом из Катобы приехал на два дня сводный брат Бэббита Мартин с женой и младшим ребенком. Мартин разводил коров и содержал плохонькую лавку. Он гордился тем, что он свободный и независимый американец, настоящий янки доброй старой породы, гордился тем, что он честен, откровенен, некрасив и грубоват. Любимая его фраза была: "Сколько ты за это заплатил?" Он считал, что книжки Вероны, серебряный карандаш Бэббита, цветы на столе - все это городские штучки, зряшные траты, и прямо так и говорил. Бэббит не ссорился с ним только ради его долговязой супруги и младенца, с которым Бэббит играл, тыча в него пальцем и приговаривая: "Ах ты, бродяга, вот ты кто, да, сэр, бродяга, видали бродягу? Да, сэр, да, вот он кто, бродяга; да, да, да, просто бродяжка, старый бродяга, вот он кто - старый бродяга!" А между тем Верона и Кеннет Эскотт без конца изучали эпистемиологию, Тед, впавши в немилость, бунтовал, и даже одиннадцатилетняя Тинка требовала, чтобы ее пускали в кино три раза в неделю, "как всех девочек". Бэббит рвал и метал: - Надоело мне все! Три поколения содержу! Все сидят на моей шее! Матери посылай, старого Томпсона слушай, ворчание Майры слушай, Мартину слова поперек не скажи, да еще обзывают старым ворчуном за то, что хочу помочь детям! Все от меня зависят, и все меня же ругают, нет того, чтобы хоть кто-нибудь поблагодарил! Ни помощи, ни поддержки, ни благодарности! Господи, сколько же мне еще тянуть эту лямку? Он был рад, когда в феврале вдруг заболел. Он был в восторге, видя, как они все перепугались, что он, их оплот, вдруг пошатнулся. Заболел он от несвежих устриц. Два дня он лежал томный, капризный, придирчивый. Ему все было позволено, и даже когда он рычал: "Оставьте меня в покое!" - ему и это сходило с рук. Лежа на закрытой веранде, он смотрел, как зимнее солнце скользит по туго натянутым шторам, превращая их грубый сероватый цвет в нежно-розовый. Тень от шнура лежала черной полосой на колышущейся парусине. Ему нравилось следить, как она колышется, и он вздохнул, когда погасли последние лучи заката. Он думал о жизни, и ему было немного грустно. Оттого что тут не было никаких Верджилов Гэнчей, перед которыми приходилось делать решительно-оптимистическое лицо, он сам себе признался, что жизнь у него идет как заведенная. В конторе как заводной, продаешь скверные дома, в церкви как заводной, слушаешь сухие, скучные проповеди, оторванные от настоящей жизни, от улицы, и вся его религия - жесткая, сухая, нечеловечески респектабельная, словно шелковый цилиндр. Как заводной, играешь в гольф, ходишь в гости обедать, садишься за бридж, разговариваешь. Кроме Поля Рислинга, со всеми даже дружишь, как заводной, - одинаково хлопаешь всех по плечу, одинаково шутишь, никогда не решаешься испытать дружбу молчанием. Он беспокойно ворочался в постели. Он видел, как идут годы, как проходят в пустом притворстве ясные зимние дни и теплые летние вечера, когда надо бы лежать на лесной лужайке. Он думал о телефонных звонках, о том, как приходится уговаривать ненавистных ему клиентов или ходить по делам, ожидать в грязных приемных со шляпой на коленях и зевать в кулак, разглядывая засиженные мухами календари и вежливо разговаривая с клерками. "Как не хочется идти в контору! - тоскливо думал он. - Мне бы сейчас... Мне бы... сам не знаю, чего мне нужно!" Но на следующий день он уже был на работе, деловитый, хотя и в очень плохом настроении. 19 Зенитская Компания городского транспорта собиралась выстроить вагоноремонтные мастерские в предместье Дорчестер, но когда дело дошло до покупки земли, выяснилось, что право продажи закреплено за фирмой "Бэббит - Томпсон". Агент по закупке участков, вице-президент и даже сам президент Транспортной компании, возражали против цен, назначенных фирмой Бэббита. Они говорили о своем долге перед акционерами, грозили обратиться в суд, хотя в суд они так и не обратились, и сочли за благо сговориться с Бэббитом. Копии всех их писем хранятся в архивах Компании, где их может проверить любая общественная комиссия. После этой сделки Бэббит положил на свой текущий счет три тысячи долларов, агент Транспортной компании по закупке участков приобрел машину за пять тысяч, вице-президент Компании выстроил виллу в Девонском лесу, а президент был назначен послом в одно из иностранных государств. Бэббиту стоило большого труда закрепить за собой право на продажу и откупить участок одного владельца так, чтобы об этом не знал его сосед. Пришлось пустить слухи о постройке гаражей и магазинов, делать вид, что больше он участков на комиссию не берет, или со скучающим видом, как при игре в покер, выжидать, когда не удавалось заполучить нужный участок, что грозило сорвать все планы. Ко всему прочему его изводили ссоры с тайными сообщниками. Те хотели, чтобы Бэббит и Томпсон участвовали в сделке только как маклеры. Бэббит с этим почти соглашался: "Существует деловая этика - посредник должен только представлять своих клиентов и ни в коем случае в покупке сам не участвовать", - объяснял он Томпсону. - Пес с ней, с этикой! Думаешь, я буду смотреть, как эти ханжи и хапуги загребают деньги, и сидеть сложа ручки? - рычал старый Генри. - Не нравятся мне эти махинации. Один другого хочет перехитрить. - Не один другого, а двое - третьего! Мы публику перехитрили. Ну, ладно, отвели душу, поговорили об этике, теперь надо решить, где бы нам взять ссуду, чтобы и самим втихомолку закупить кое-какие участки. В наш банк за этим не сунешься. Может выплыть наружу. - Пожалуй, повидаю старика Иторна. Он - могила. - Вот это дело! Иторн с удовольствием, как он сказал, "поддержал достойного человека" и дал ссуду Бэббиту, не занося ее в банковские гроссбухи. Таким образом, часть комиссионных Бэббит и Томпсон получили за участки, которыми они владели сами, хотя и под чужим именем. И в ходе этой блестящей сделки, которая поддерживала коммерцию и повышала доверие публики к процветающей фирме по продаже недвижимого имущества, Бэббит с ужасом обнаружил, что один из его служащих - нечестный человек. Нечестным оказался Стэнли Грэф, разъездной агент. Бэббита уже давно беспокоил этот Грэф. Он то и дело нарушал слово, данное съемщикам квартир. Часто, сдавая дом, он обещал, что будет сделан ремонт, не имея на то согласия домохозяина. Появилось подозрение, что он подделывает инвентарные списки меблированных домов так, что съемщик, выезжая из дома, должен платить за предметы, которых никогда и в помине не было, и эти деньги Граф кладет себе в карман. Бэббит никак не мог доказать справедливость этих подозрений, и хотя он почти решил уволить Грэфа, но все руки не доходили. И вдруг как-то в кабинет Бэббита ворвался красный от волнения человек и, задыхаясь, крикнул: - Слушайте! Если вы не уволите этого типа, я такой скандал устрою, что небу станет жарко! - Да что такое... Не волнуйтесь, дружище! Что случилось? - Что? Фу-уу! Да я... да я... - Сядьте, успокойтесь! Вас по всему зданию слышно! - Я снял дом через этого вашего Грэфа. Вчера я пошел, подписал контракт, все как следует, ему только оставалось дать контракт владельцу на подпись и выслать мне по почте. Он и выслал. А сегодня утром Спускаюсь я к завтраку, а прислуга говорит - приходил какой-то человек, сразу после почтальона, и попросил отдать конверт - послал, говорит, сюда по ошибке, большой такой, длинный конверт и в углу - марка фирмы: "Бэббит - Томпсон". Конверт, конечно, пришел, она и отдала его. Описала она мне этого малого, я сразу понял - ваш Грэф! Звоню ему, а он, дурак, прямо так и сознался! Говорит, что получил подпись хозяина дома, выслал контракт, а тут ему сделали более выгодное предложение, и он забрал у меня контракт. Что вы на это скажете? - Ваша фамилия? - Уильям Варни - У.-К.Варни. - Помню, помню. Дом Гаррисона. - Бэббит нажал звонок. Когда мисс Мак-Гаун вошла, он спросил: - Грэф здесь? - Нет, сэр. - Пожалуйста, посмотрите у него в столе - есть ли там контракт на имя мистера Варни, дом Гаррисона? - И, обращаясь к Варни, добавил: - Не знаю, как у вас просить прощения. Само собой понятно, я уволю Грэфа, как только он появится. И, конечно, ваш контракт действителен. Но мне хотелось бы сделать для вас еще кое-что. Я попрошу владельца дома не платить нам комиссионные, а взять их в счет вашей квартирной платы. Нет! Нет! Я настаиваю! Откровенно говоря, меня эта история просто потрясла! Я сам человек практический, деловой. Бывало, конечно, что я тоже в свое время мог, при случае, пофантазировать, если надо было прошибить какого-нибудь тупоголового клиента. Но я впервые слышу, что кто-то из моих служащих поступил нечестно! У нас в конторе этого не бывало, даже марки и то редко пропадали! Честное слово, мне будет неприятно извлечь из этого хоть какую-то выгоду! Значит, вы разрешите комиссионные вручить вам? Отлично! Он прошелся по февральским улицам, где грузовики подымали фонтаны грязи, а небо мрачно висело над мрачными кирпичными зданиями. В контору он вернулся в ужасном настроении. Ему ли, столь уважавшему закон, пристало скрывать государственные преступления - перехват почты? Но не мог же он допустить, чтобы Грэфа посадили в тюрьму и жена его пострадала. И что хуже всего - теперь ему надо уволить Грэфа, а в своих деловых отношениях он больше всего боялся именно этой процедуры. Он так хорошо относился к людям, так хотел, чтобы и к нему относились хорошо, что не мог вынести, когда приходилось кого-то обижать. Мисс Мак-Гаун возбужденно влетела в кабинет, предчувствуя скандал: - Пришел! - Мистер Грэф пришел? Попросите его ко мне! Бэббит тяжело развалился в кресле, стараясь казаться как можно спокойнее и придать своему взгляду равнодушное выражение. Грэф вошел - франтоватый человек лет тридцати пяти, в очках, с фатовскими усиками. - Звали? - спросил Грэф. - Да. Садитесь! Но Грэф не сел и сердито заговорил: - Наверно, этот старый псих, Варни, приходил жаловаться. Я вам все объясню. Скупердяй он, каких свет не видал, над каждым центом трясется, он мне фактически наврал, что может платить такую сумму, и я только потом все узнал, уже когда подписали контракт. А тут нашелся другой, предложил взять дом на более выгодных условиях, я и решил, что мой долг по отношению к фирме развязаться с Варни, и я так беспокоился, что пролез к ним в дом и забрал контракт. Честное слово, мистер Бэббит, никакого жульничества тут не было, хотелось, чтобы фирма получила комиссионные... - Погодите, Стэн! Может быть, все это и правда, но мне на вас не в первый раз жалуются. Может быть, вы ничего плохого и не замышляли, и я думаю, что этот урок заставит вас одуматься, и из вас еще выйдет отличный агент по недвижимости. Но я не представляю, как я могу оставить вас у себя. Грэф прислонился к картотеке, засунул руки в карманы и расхохотался. - Значит, увольняете! Эх вы, с вашими Идеалами и Прозорливостью! Интересно получается! Только не думайте, что вам удастся и дальше разыгрывать святошу! Конечно, бывало, что и сплутуешь - не так чтобы очень, - но разве тут у вас в конторе без этого можно? - Да как вы смеете, молодой человек! - Тише, тише! Воли себе не давайте и орать не надо, не то там, в конторе, вас услышат! Они небось и так подслушивают! Да, Бэббит, друг мой драгоценный, во-первых, вы сами - старый плут, а во-вторых, скряга, каких мало. Платили бы вы мне приличное жалованье, я бы не стал воровать у слепого последний грош, чтобы жена не голодала. Мы всего-то пять месяцев как женаты, и жена у меня - дай бог каждому, а вы нас держите впроголодь, старый вор, будьте вы прокляты, все только деньги копите для вашего безмозглого сынка и дуры дочки! Нет, молчите! Выслушайте все, не то такой крик подыму, что вся контора услышит, ей-богу! Да, вы сами плут! Черт, если бы рассказать прокурору все, что я знаю про последнее мошенничество с Транспортной компанией, мы бы с вами оба сели в тюрьму, вместе со всеми святыми и безгрешными заправилами из этой самой Компании! - Слушайте, Стэн, мы, кажется, переходим на личности. Ничего в этой сделке такого... ничего в ней нечестного не было. Никакого прогресса мы не добьемся, если делами не будут ворочать крупные дельцы, а их надо как-то вознаградить за это... - О черт, да не разыгрывайте вы передо мною святую невинность! Выгнали меня! Ладно. Мне это на пользу. Но если вы на меня насплетничаете другим фирмам, я раззвоню все, что знаю - и про вас, и про Генри Т., и про все ваши грязные подхалимские махинации! Про все, что вы, деловые заправилы, вытворяете в пользу более крупных и более умных жуликов, и вас обоих выгонят из города! А я... да, Бэббит, вы правы, я жульничал, но теперь я пойду по честному пути и первым делом поступлю в контору, где хозяин не болтает об Идеалах. Тем хуже для вас, дорогой мой, и катитесь вы со своей конторой... сами знаете куда! Бэббит долго не мог успокоиться: то он вспыхивал: "Я его засажу в тюрьму!" - то в тоске думал: "Неужели... нет, не может быть, я делал только то, что двигает Прогресс и Процветание!" На следующий же день он нанял на место Грэфа Фрица Вейлингера, агента своих злейших соперников, "Восточной компании по застройке и аренде участков", и тем самым одновременно насолил своему конкуренту и приобрел отличного работника. Фриц был кудряв, молод, жизнерадостен, отлично играл в теннис. Клиенты охотно имели с ним дело. Бэббит относился к нему, как к родному сыпу, и находил в нем настоящее утешение. На окраине Чикаго продавался с аукциона заброшенный ипподром - отличное место для постройки завода, и Джек Оффат попросил Бэббита обделать для него это дельце. Бэббит так переволновался во время сделок с Транспортной компанией и так огорчился из-за Стэнли Грэфа, что ему трудно было сосредоточиться, сидя в конторе. Он заявил своему семейству: - Слушайте, друзья! Угадайте, кто поскачет в Чикаго на денек-другой - точнее, на конец недели, чтобы не пропускать школу, - угадайте, кто поедет со знаменитым представителем деловых кругов Джорджем Ф.Бэббитом? Сам мистер Теодор Рузвельт Бэббит! - Уррра! - закричал Тед. - Ну, держись, Чикаго-городок! Зададут там жару господа Бэббиты! Вдали от привычной домашней обстановки они держались как равные, как мужчина с мужчиной. Молодость Теда проявлялась только в его желании непременно казаться старше, а единственное, в чем Бэббит проявил себя более зрелым и опытным человеком, были тонкости торговли недвижимостью и политические взгляды. Когда все остальные мудрецы ушли из курительного отделения пульмановского вагона и отец с сыном остались вдвоем, Бэббит, не переходя на тот игривый и, в общем, оскорбительный тон, каким обычно разговаривают с детьми, продолжал разговор гудящим внушительным голосом, каким говорил с чужими, и Тед пытался подделать под него свой звонкий тенорок: - А здорово ты, папа, обрезал этого болвана, когда он расхамился насчет Лиги наций! - Беда, что они сами не понимают, о чем речь, а туда же, берутся судить... Фактов не признают... Скажи, какого мы мнения о Кене Эскотте? - Я тебе вот что скажу, папа: по-моему, Кен - славный парень, ничего в нем плохого нет, вот только курит как паровоз. Но канительщик он, не дай бог! Честное слово, если его не подтолкнуть, он никогда в жизни не раскачается, не сделает предложения Роне. Да и она такая же. Канительщица. - Верно, верно. Оба они тянут канитель. Нет у них нашей с тобой хватки. - Правильно. Канительщики они оба. Клянусь честью, отец, не понимаю, откуда в нашей семье взялась такая мямля, как Рона. Ты сам наверняка был не таким уж праведником, ручаюсь! - Да, мямлей я никогда не был! - Я думаю! Наверно, знал, что к чему. - Конечно, когда доводилось ухаживать за барышнями, я им не все время рассказывал про забастовки в вязальных цехах. Оба захохотали, оба закурили сигары. - Так что же нам с ними делать? - спросил Бэббит. - Сам не знаю, черт подери! Клянусь, мне иногда хочется отвести Кена в сторонку, тряхнуть его как следует и сказать: "Слушай, друг сердечный, женишься ты на моей сестрице или просто заговоришь ее до смерти? Тебе скоро тридцать стукнет, а ты до сих пор зарабатываешь не то двадцать, не то двадцать пять монет в неделю. Когда ты наконец возьмешься за ум и добьешься прибавки? Если Джордж Ф. или я можем тебе чем-нибудь помочь, так и скажи, только не канителься ты, бога ради!" - Что ж, может быть, и неплохо бы тебе или мне с ним поговорить, только боюсь, не поймет он нас. Он из этих, из высоколобых. Не умеет смотреть в корень, выкладывать карты на стол и говорить напрямик, как мы с тобой. - Верно, верно, все они такие, эти высоколобые. - Правильно, и он такой, как все. - Факт! Оба вздохнули и замолчали, счастливые и довольные. Вошел проводник. Он как-то заходил в контору Бэббита насчет аренды дома. - Здравствуйте, мистер Бэббит! Едете с нами до самого Чикаго? Ваш паренек? - Да, это мой сын, Тед. - Скажите на милость! А я-то был уверен, что вы еще совсем молодой, сорока нет, и вдруг - такой сынище! - Что ты, братец, как это - сорока нет. Да мне уже все сорок пять стукнуло! - Неужели? Никогда бы не подумал! - Да, сударь мой, сразу видно, что ты - старик, когда с тобой такой вот молодец! - Верно! - Проводник обратился к Теду: - Вы, наверно, уже в университете? Тед, гордо: - Нет, поступлю не раньше осени. Пока что выбираю - какой колледж лучше! Проводник пошел дальше, заботливо оглядывая пассажиров и позвякивая огромной цепочкой для часов, болтавшейся на его синей тужурке, а Бэббит и Тед всерьез заговорили о колледжах. В Чикаго они приехали поздно вечером и утром долго лежали в постели, радуясь: "А хорошо, что не надо вставать и торопиться к завтраку!" Остановились они в скромном отеле "Иден", потому что дельцы из Зенита всегда останавливались в "Идене", но зато обедали в золотом и хрустальном зале ресторана "Версаль", при отеле "Принц-регент". Бэббит заказал устрицы с Блю-Пойнта под винным соусом, гигантский бифштекс с гигантской порцией жареного картофеля, две чашки кофе, яблочный торт с мороженым для обоих и порцию сладкого пирога специально для Теда. - Вот это харч! Да, братец, поели! - восхищенно сказал Тед. - Еще бы! Ты только держись за меня, старичина, не прогадаешь! Они пошли в музыкальную комедию и подталкивали друг друга локтем при особо рискованных шутках насчет жен и сухого закона. Рука об руку они гуляли по фойе в антрактах, и Тед, радуясь, что исчезло стеснение, которое так отчуждает отцов и сыновей, сказал, посмеиваясь? - Папа, слыхал анекдот про трех модисточек и судью? Но на другой день Тед уехал в Зенит, и Бэббита охватило одиночество. Так как ему приходилось налаживать сотрудничество между Джеком Оффатом и некими посредниками в Милуоки, которые тоже были заинтересованы в покупке ипподрома, он все время ждал телефонных звонков. Он подолгу сидел на краю кровати, держа на коленях переносный аппарат, и устало повторял: "Мистер Сеген пришел? А он не просил мне что-нибудь передать? Хорошо, я жду". В ожидании он рассматривал пятно на стенке, в двадцатый раз с тоской замечая, что оно похоже на башмак. Потом закуривал сигарету и, не смея отойти от телефона, сидел без пепельницы, размышлял, куда девать горящий окурок, и боясь, как бы что-нибудь не загорелось, пытался зашвырнуть его на кафельный пол ванной. Наконец зазвонил телефон. "Ничего? Хорошо, я позвоню еще раз". Однажды днем он забрел на заснеженные улицы, о которых никогда раньше и не слыхал, на улицы, застроенные небольшими зданиями, двухквартирными домами и заброшенными особнячками. И вдруг он понял, что ему нечего делать, что ему ничего и не хочется делать. Одиночество давило его и вечером, когда он обедал один в отеле "Принц-регент". Потом он сидел в холле, на плюшевом кресле с вытканным гербом принцев Саксен-Кобургских, закуривая сигару и глазами отыскивая кого-нибудь, кто развеселил бы его, помог уйти от унылых мыслей. В соседнем кресле (уже с литовским гербом) сидел какой-то смутно знакомый человек, толстый, краснолицый, с глазами навыкате и жидкими желтыми усами. С виду он был человек добрый, смирный и такой же одинокий, как Бэббит. На нем был твидовый костюм и отвратительный оранжевый галстук. И вдруг Бэббита точно динамитом подбросило. Меланхолический незнакомец - сам сэр Джеральд Доук! Бэббит невольно вскочил с места, забормотал: - Здравствуйте, сэр Джеральд! Помните, мы встречались в Зените, нас познакомил Чарли Мак-Келви? Бэббит моя фамилия, - недвижимое имущество. - Оу! Как поживаете? - И сэр Джеральд вяло пожал ему руку. Бэббит стоял смущенный, не зная, как бы ему ретироваться, и бормотал: - Вы, должно быть, отлично попутешествовали после нашего Зенита. - М-да. Британская Колумбия, Калифорния, везде, - сказал тот вяло, глядя на Бэббита тусклыми глазами. - Как деловая жизнь в Британской Колумбии? Впрочем, вы, вероятно, этим не интересовались. Больше по части спорта, природы и все такое? - Природы? О, природа великолепная! Но дела... Знаете, мистер Бэббит, там почти такая же безработица, как у нас. - Сэр Джеральд несколько оживился. - Вот как? Значит, дела там неважные? - Да, дела там много хуже, чем я предполагал. - Скверно, а? - Да-а, можно сказать, скверно. - Жаль, черт побери. Ну-с... вы, вероятно, кого-нибудь ждете, собираетесь пойти на какое-нибудь пиршество? - Пиршество? Ах, да, пиршество... Нет, по правде сказать, я сидел и думал - какого черта я сегодня буду делать весь вечер? Ни души знакомых в Тшикаго. Скажите, вы случайно не знаете - есть в этом городе хороший театр? - Хороший театр? О да, у них тут великолепная опера! Я уверен, вам понравится! - Как? Как вы сказали? О, я был в опере, в Лондоне. В Ковент-Гардене как будто! Ужас! Нет, я спрашиваю, нет ли здесь хороших кинотеатров - кино! Бэббит сразу сел, пододвинул свое кресло к сэру Джеральду. - Кино? - крикнул он. - Слушайте, сэр Джеральд, я-то думал, что вас ждет целый выводок дам, чтобы потащить вас на какое-нибудь суарэ... [soiree - вечеринка (франц.)] - Упаси бог! - ...но если вас никто не ждет, давайте-ка вместе сходим в киношку! В "Грентеме" идет фильм - пальчики оближешь! Билл Харт в роли бандита! - Превосходно! Погодите, я возьму пальто! Раздувшись от собственного величия, слегка побаиваясь, как бы благородный отпрыск ноттингемских лордов не бросил его на ближайшем перекрестке, Бэббит торжественно привел сэра Джеральда Доука в кинодворец и в молчаливом блаженстве уселся рядом с ним, стараясь не слишком проявлять свой восторг по поводу картины, чтобы знатный рыцарь, чего доброго, не начал презирать его за восхищение шестизарядными револьверами и наездниками. Но под конец сэр Джеральд пробормотал: - Отличный фильм, честное слово! Очень мило, что вы взяли меня с собой. Давно так не веселился. Все эти хозяйки там, где я гостил, ни разу меня не пустили в кино! - Да что вы мне заливаете! - Бэббит уже говорил своим прежним, естественным и добродушным тоном: куда девалась вся утонченность произношения, весь английский выговор, которому он старался подражать! - Ей-богу, я до чертиков рад, что вам нравится, сэр Джеральд! Они пробрались мимо коленок толстых дам к выходу и долго махали руками в гардеробной, помогая друг другу надеть пальто. Бэббит нерешительно спросил: - А не закусить ли нам немножко! Я знаю местечко, где подают великолепное рагу, может, удастся раздобыть рюмку-другую, - конечно, если вы это дело потребляете! - Еще бы! Но не лучше ли нам подняться ко мне в номер? У меня есть виски - очень недурная марка! - Ну, зачем же я буду вас грабить! Спасибо большое, но вам, вероятно, пора спать? Но сэра Джеральда словно подменили. Он умоляюще пробасил: - Слушайте, как вам не совестно! Я так давно не проводил вечер по-хорошему! Вечно эти танцы! Даже не поговоришь о делах, о всяком таком. Будьте другом, пойдемте ко мне! Согласны? - Я-то?! Еще бы! Я только подумал... но, честное благородное, надо же человеку посидеть спокойно, поговорить о делах после того, как он столько ходил на всякие эти балы, маскарады, банкеты, на все эти светские приемы! Я это по себе чувствую у нас, в Зените. Нет, я буду рад зайти к вам! - О, как это мило с вашей стороны! Всю дорогу они сияли. - Слушайте, старина, вы мне не можете объяснить: неужто во всех американских городах такая лихорадочная жизнь? Везде эти роскошные вечера и прочее... - Да ну, бросьте шутить! Вы-то, с вашими придворными балами, с приемами... - Да что вы, старина! Мы с хозяйкой... я хотел сказать, с леди Доук, обычно играем партию в безик и ложимся спать в десять часов. Клянусь честью, я бы долго не выдержал эту вашу светскую суету! А эти разговоры! Ваши американские дамы столько знают - про культуру и всякое такое. Эта миссис Мак-Келви - ваша приятельница... - А, да, наша Люсиль! Славная девочка! - ...так она меня спрашивает, какая галерея во Флоренции - или, кажется, она сказала "в Фиренце"? - мне понравилась больше всего. А я никогда в жизни не был в Италии! И еще - "примитивы". Люблю ли я "примитивы"? Вы-то знаете, что эта за чертовщина такая - "примитивы"? - Я? Понятия не имею! Зато я знаю, что такое кредит и дебет! - Верно! И я тоже, клянусь честью! Но примитивы! - Го-го!.. Примитивы! И они захохотали, совсем как на завтраке в клубе Толкачей. Сэр Джеральд занимал точно такой же номер, как и Джордж Ф.Бэббит, только его английские чемоданы были добротнее и тяжелее. И точно так же, как делал это мистер Бэббит, он вытащил огромную бутылку виски и, гордясь своим гостеприимством, радушно проворчал: - Скажите, когда хватит, старина! После третьего стакана сэр Джеральд провозгласил: - Но почему вы, янки, вообразили, что эта писательская братия, вроде Бертрана Шоу и этого, как его, Уэллса, представляет наш народ? Настоящая деловая Англия, то есть мы все - мы все, - мы считаем их просто перебежчиками. Конечно, и у вас, и у нас есть эта смешная старая аристократия - знаете, старинные семьи, с их поместьями, охотой и всякой такой штукой, и у нас есть профсоюзные лидеры, но и у нас, и у вас есть крепкий костяк - деловые люди, которые всем заправляют! - Верно сказано! За здоровье настоящих людей! - Согласен! За наше здоровье! После четвертого стакана сэр Джеральд робко спросил: - Как ваше мнение о закладных по Северной Дакоте? - но только после пятого Бэббит стал называть его "Джерри" и сэр Джеральд без всяких обиняков спросил: "Не возражаете, если я сниму башмаки?" - и с наслаждением вытянул свои титулованные ноги, свои бедные, усталые, натертые и распухшие ноги, на кровати. После шестого стакана Бэббит, пошатываясь, встал: - Ну, мне пора и восвояси. Джерри, вы - настоящий друг! И какого дьявола мы с вами не познакомились поближе в Зените! Слушайте-ка! А вы не можете вернуться, погостить у меня хоть немного? - Мне так жаль, но нельзя! Завтра надо ехать в Нью-Йорк. Ужасно досадно, старина! Ни разу за все пребывание у вас в Штатах я так приятно не проводил вечер. И разговор настоящий. Не то что вся эта светская чепуха. Да я бы отказался от этого дурацкого титула, если б знал, что придется болтать с женщинами про поло и примитивы. Хотя получить титул в Ноттингеме - хорошая штука. Мэр наш из себя выходит, ну а моей хозяйке, конечно, приятно! Но меня уж никто теперь не зовет "Джерри"... - он чуть не прослезился, - а тут в Штатах никто до сегодняшнего вечера мне не был таким другом, как вы! До свидания, старина, до свидания! Благодарю вас за все! За все! - Бросьте, Джерри! И не забывайте: когда бы вы ни приехали в Зенит - двери у нас нараспашку! - А вы, старина, не забывайте, если попадете в Ноттингем, мы с женой будем от всего сердца рады вам. Непременно расскажу всем приятелям в Ноттингеме о ваших мыслях насчет Прозорливости и Настоящего Человека на следующем же завтраке в Ротарианском клубе. Утром Бэббит долго лежал в постели, представляя себе, как его спросят в зенитском Спортивном клубе: "Ну, как провел время в Чикаго?" - и он ответит; "Неплохо, много бывал с сэром Джеральдом Доуком", - или воображал, что он встретит Люсиль Мак-Келви и начнет выговаривать ей: "Вообще-то вы ничего, миссис Мак, только не напускайте на себя эту интеллигентскую блажь. Мне Джеральд Доук так и говорил в Чикаго, да, Джерри - мой старый приятель, мы с женой собираемся в будущем году съездить в Англию, погостить в замке у Джерри, - значит, он мне говорил: "Джорджи, старина, нравится мне Люсиль, это верно, но мы с вами, Джорджи, должны отучить ее выкидывать всякие такие штучки!" Но в тот же вечер случилось одно происшествие, которое отравило всю его радость. У табачного киоска отеля "Принц-регент" Бэббит познакомился с комиссионером по продаже роялей, и они вместе пошли обедать. Бэббит был в превосходнейшем, благодушнейшем настроении. Он наслаждался роскошью ресторана: хрустальными канделябрами, парчовыми занавесями, портретами французских королей на золоченых дубовых панелях. Он наслаждался видом обедающих: столько хорошеньких женщин, столько славных, солидных мужчин, "широко" тратящих деньги. И вдруг он обомлел. Он вгляделся, отвернулся, потом снова стая вглядываться. За три столика от него с женщиной весьма сомнительного вида, кокетливой и вместе с тем потрепанной, сидел Поль Рислинг - а все считали, что Поль уехал в Экрон продавать толь. Женщина гладила его руку, строила ему глазки и хихикала. Бэббит почувствовал, что попал в запутанную и нехорошую историю. Поль говорил горячо и торопливо, с видом человека, который жалуется на свои невзгоды. Он не сводил глаз с увядшего лица женщины. Один раз он сжал ей руку, а потом, не обращая внимания на посетителей ресторана, вытянул губы, трубочкой, как будто собрался ее поцеловать. Бэббиту так хотелось заговорить с Полем, что он чувствовал, как все его мышцы напрягаются, даже плечи дрожат, но он в отчаянии подумал, что тут нужен дипломатический подход, и, лишь увидев, что Поль платит по счету, бросил своему соседу: "Ого, там мой приятель - простите, я на минутку, - только поздороваюсь с ним!" Он тронул Поля за плечо и крикнул: - Когда же это ты явился? Поль сердито взглянул на Бэббита, и лицо его потемнело. - А, здорово, Джордж, я думал, ты уже уехал в Зенит. - Со своей спутницей он его не познакомил. Бэббит покосился на нее - довольно хорошенькая, пухлая и кокетливая особа лет сорока двух - сорока трех, в ужасающей шляпке с цветами. Она была густо и неумело нарумянена. - Где остановился, Полибус? Женщина отвернулась, зевнула и стала разглядывать свои ногти. Очевидно, она привыкла, что ее не знакомят с друзьями. - Отель "Кэмбл", Южная сторона, - проворчал Поль. - Один? - В вопросе слышался намек. - Да! К сожалению! - Поль резко обернулся к своей даме и с нежностью, от которой Бэббиту стало тошно, проговорил: - Мэй! Разрешите вас познакомить! Миссис Арнольд, это мой старый... м-мм... знакомый, Джордж Бэббит. - Очень рад! - буркнул Бэббит, когда она заворковала: - Ах, я так счастлива познакомиться с приятелем мистера Рислинга! Бэббит не отставал: - Будешь у себя попозже вечером, Поль? Я заеду к тебе, надо повидаться. - Нет, лучше... давай лучше позавтракаем вместе! - Хорошо, но сегодня вечером я к тебе зайду, Поль! Приду в гостиницу и подожду тебя! 20 Он долго сидел и курил с продавцом роялей, ему не хотелось расставаться с теплым уютом дружеской болтовни и наконец подумать о Поле. Но чем приветливей он был с виду, тем беспокойней у него становилось на душе, тем острее он ощущал внутреннюю пустоту. Он был уверен, что Поль приехал в Чикаго без ведома Зиллы и занимается довольно опасными и не слишком нравственными делами. И когда его собеседник, зевнув, сказал, что ему надо заполнить какие-то бланки, Бэббит попрощался и вышел из отеля, внешне спокойный и беззаботный. Но в такси он сердито бросил водителю: "Отель "Кэмбл". Ему было неудобно на скользком сиденье, в прохладной полутьме, пахнущей пылью, духами и турецкими сигаретами. В волнении он не заметил ни заснеженного берега озера, ни темных перекрестков и ярко освещенных улиц незнакомой части города, к югу от Лупа. В холле отеля все было бездушное, резкое, новое, и ночной портье - в особенности. - Ну? - спросил он Бэббита. - Мистер Поль Рислинг остановился у вас? - Угу. - Он у себя? - Нет. - Тогда дайте мне, пожалуйста, его ключ, я подожду. - Нельзя, приятель. Ждите здесь, если угодно. До сих пор Бэббит говорил вежливо, как все "порядочные люди" разговаривают с портье в отеле. Но тут он заговорил отрывисто, с угрозой в голосе: - Мне, может быть, придется долго ждать. Я зять Рислинга. Я подожду у него в номере. Похож я на вора? Говорил он негромко, но в голосе звучало раздражение. С явной торопливостью портье подал ключ, оправдываясь: - Да разве я говорю, что вы похожи на вора? У нас правило такое. Но если вам угодно... По дороге к лифту Бэббит недоумевал - зачем он сюда пришел? Почему бы Полю не пообедать с респектабельной замужней дамой? Зачем он наврал, будто он зять Поля? Какое ребячество! Надо быть сдержанней, не наговорить бы Полю высокопарных глупостей. Он уселся в кресло, стараясь казаться важным и спокойным. И вдруг подумал - самоубийство! Вот чего он боялся, сам того не подозревая. Именно такой человек, как Поль, способен покончить с собой! Наверно, он совсем не в себе, иначе он не выкладывал бы душу перед такой вульгарной особой! Все эта Зияла (у-у, черт бы ее побрал, с каким удовольствием он задушил бы эту сварливую ведьму!) - довела-таки Поля до точки! Самоубийство! Там, на озере, подо льдом, у самого берега. Бросился в воду, в смертельный холод. А вдруг... с перерезанным горлом... лежит тут, в ванной. Бэббит ворвался в ванную. Пусто. Он растерянно улыбнулся. Расстегнув душивший его воротничок, он посмотрел на часы, открыл окно, оглядел улицу, опять посмотрел на часы, попытался прочесть вечернюю газету, лежавшую на покрытом стеклом бюро, и снова посмотрел на часы. С тех пор как он взглянул на часы первый раз, прошло ровно три минуты. Так он прождал три часа. Он сидел неподвижно, словно закоченев, когда повернулась ручка двери. Поль вошел сияющий, довольный. - Здорово, - сказал Поль. - Давно ждешь? - Да, порядочно. - Ну? - Что "ну"? Зашел узнать, как у тебя прошла поездка в Экрон. - Отлично. А не все ли тебе равно? - Поль, что с тобой? Чего ты сердишься? - Зачем ты лезешь в мои дела? - Слушай, Поль, как ты со мной разговариваешь? Ни во что я не лезу. Я так обрадовался, когда увидал твою старую физию, что просто захотелось с тобой поболтать. - А я не позволю, чтобы за мной следили, указывали мне... Этого мне и дома хватает! - Да кто, к черту, тебе указывает... - Мне неприятно было, что ты так смотрел на Мэй Арнольд, неприятно, что ты задавался перед ней. - Ну, если так - хорошо! Ввязываться так уж ввязываться! Не знаю, кто она, твоя Мэй Арнольд, но в одном я могу голову прозакладывать: разговор у вас шел не о толевых крышах и не об игре на скрипке, вот что! И если ты не хочешь считаться с собственными интересами, так считайся хоть со своим положением в обществе. Разве можно сидеть у всех на виду и глазеть на женщину, как влюбленный щенок! Ну, я понимаю, человек может согрешить, но я не хочу видеть, как ты, мой лучший друг, катишься по наклонной плоскости, удираешь от жены, пусть даже такой сварливой, как твоя Зилла, и бегаешь за бабами... - Ох, ты-то примерный муженек! - Да, честное слово, примерный! Ни на одну женщину не взглянул, кроме Майры, с самого дня свадьбы - да, можно сказать, ни на одну! - и никогда не взгляну. Уверяю тебя, распутство к добру не приведет. Игра не стоит свеч. Неужто ты сам не видишь, старик, что Зилла от этого становится еще сварливей? Поль был и духом не крепче, чем телом. Он сбросил заиндевевшую шубу на пол, бессильно опустился на плетеный стул: - Ханжа ты, Джорджи, и в нравственности разбираешься хуже Тинки, но, в общем, ты хороший человек. Пойми только одно - я больше не могу! Не могу выносить Зиллу, ее грызню. Она решила, что я - сущий дьявол, и... нет, это просто инквизиция. Пытка. А ей это доставляет удовольствие. Для нее это игра - ей интересно, до чего она может меня довести. А мне остается одно - искать утешения на стороне или сделать что-нибудь похуже. Конечно, миссис Арнольд не так уж молода, но она чудесная женщина, понимает человека, и сама пережила немало. - Еще бы! Наверно, она из тех куриц, которые уверяют, что "муж меня не понимает"! - Не знаю. Возможно. Ее муж убит на войне. Бэббит тяжело поднялся с кресла, подошел к Полю, похлопал его по плечу, виновато бормоча что-то себе под нос. - Честное слово, Джордж, она хорошая женщина, и жизнь у нее была жуткая. Мы так друг друга поддерживаем. Уверяем, что лучше нас двоих никого на свете нет. Может быть, мы и сами в это не верим, но до чего хорошо, когда есть человек, с которым чувствуешь себя просто, легко, никаких ссор, объяснений. - И больше между вами ничего нет? - Нет, есть! Ну, чего же ты? Ругай меня! - Да за что тебя ругать... Не скажу, чтоб мне это очень нравилось, но... И вдруг в порыве великодушия, чувствуя, как его переполняют добрые чувства, он выпалил: - Не мое это дело, черт побери! Я для тебя на все пойду, помогу тебе, если только чем-нибудь можно помочь! - Можно. Мне сюда из Экрона переслали письма Зиллы, и, по-моему, она начинает подозревать, что я не зря так задержался. Она вполне способна напустить на меня сыщика, а потом явиться в Чикаго, ворваться со скандалом в ресторан, наброситься на меня при всех. - Я сам поговорю с Зиллой. Такого ей наплету, когда приеду в Зенит... - Не знаю, пожалуй, не стоит! Ты чудесный малый, но боюсь, что дипломат ты неважный! - И, увидя, что Бэббит сначала обиделся, а потом рассердился, Поль торопливо продолжал: - Я хочу сказать - с женщинами! Понимаешь, с женщинами! Конечно, в деловом отношении такого, как ты, поискать; но я говорю именно про женщин. Зилла может быть и груба и резка, но она совсем не дура. Она из тебя вмиг все вытянет! - Ну, ладно, - как хочешь... - Бэббиту было жалко, что ему не доверяют роль тайного агента. Поль старался его утешить: - Конечно, ты можешь ей сказать, что был в Экроне и видел меня там. - Вот это здорово! Честное слово, здорово! Да мне же непременно надо побывать в Экроне, осмотреть участок, где кондитерская! Непременно надо! Вот незадача - человеку так хочется поскорее добраться домой! Скажи, какая незадача! Ей-богу, правда! Вот уж незадача, черт подери! - Ладно, ладно! Только ради всех святых, не преувеличивай, ничего не приукрашай! Мужчины всегда врут слишком сложно, слишком искусно, и женщины сразу начинают что-то подозревать. Оно и выходит... впрочем, давай выпьем, Джорджи. У меня есть джин и вермут остался. И тот самый Поль, который обычно отказывался от второго коктейля, сейчас выпил и второй и третий. У него покраснели веки, заплетался язык. Он неловко шутил, говорил сальности. И, сидя в такси, Бэббит с удивлением почувствовал, как у него на глаза навертываются слезы. Он не открыл Полю свои планы, но действительно остановился в Экроне от поезда до поезда только ради того, чтобы послать Зилле открытку: "Заехал сюда по делу, встретил Поля". Вернувшись в Зенит, он зашел к ней. И если, появляясь на людях, Зилла слишком красилась, слишком мазалась, слишком решительно затягивалась в корсет, то домашние горести она переносила в грязном синем халате, рваных чулках и посекшихся розовых шелковых туфлях. Она очень исхудала. Бэббиту показалось, что у нее стало вдвое меньше волос, чем раньше, да и остатки эти весьма жидковаты. Она валялась в качалке, среди пустых коробок из-под конфет и бульварных журнальчиков, и в голосе ее звучала то насмешка, то горечь. Но Бэббит был оживлен, как никогда: - Привет, привет, Зил, старушка, отдыхаешь, пока муженька дома нет? Неплохо, неплохо! Ручаюсь, что Майра ни разу не встала раньше десяти, пока я был в Чикаго. Скажи, можно мне взять ваш термос - специально зашел одолжить у вас термос. Хотим покататься на санках, - надо взять с собой кофейку. А ты получила мою открытку из Экрона, где я писал, что видел Поля? - Да. А что он там делал? - То есть как это - что он там делал? - Бэббит расстегнул пальто, присел на ручку кресла. - Будто ты не знаешь, о чем я! - Она с раздражением хлопнула ладонью по страницам журнала. - Приставал, наверно, к какой-нибудь кельнерше, или маникюрше, или еще к кому-нибудь. - А, черт, вечно ты намекаешь, будто Полю только и дела, что волочиться за юбками! Во-первых, это не так, а если б и было так, то ты сама виновата: зачем вечно грызть его, вечно ему вдалбливать бог знает что. Не хотел я затевать этот разговор, по раз уж Поль в Экроне... - А он действительно в Экроне? Я знаю, что у него в Чикаго есть какая-то ужасная особа, которой он пишет... - Да я ж тебе говорю, что видел его в Экроне! Ты мне не веришь, что ли? Хочешь сказать, что я вру? - Нет, нет... Но я так беспокоюсь! - Ага, вот оно! Это-то меня и бесит! Ты так любишь Поля, а сама мучаешь его, ругаешь, как будто ты его ненавидишь! Никак не могу понять, почему это чем больше любят человека, тем больше его мучают. - Любишь же ты Теда и Рону, а сам их вечно грызешь. - Что? Ну, это совсем другое дело. А кроме того, я их вовсе не грызу. Наши отношения не назовешь грызней. Но ты только взгляни на Поля: лучше, добрее, умнее его на всем божьем свете не найдешь. И тебе должно быть стыдно так его поносить. Ты с ним разговариваешь хуже всякой прачки! Не понимаю, как можно опускаться до такой степени, Зияла! Она угрюмо уставилась на свои стиснутые пальцы. - Сама не знаю. Иногда выхожу из себя, прямо до безобразия, а потом жалею. Ах, Джорджи, ты не знаешь, до чего Поль меня доводит! Честное слово, я так старалась все эти годы обращаться с ним по-хорошему, и только из-за того, что раньше я была злая - то есть так только казалось, на самом деле я не злая, но иногда на меня находило и я говорила все, что придет в голову, - он и решил, будто я во всем виновата. Не может же быть, что всегда и во всем виновата я одна. А теперь, стоит мне только хоть немного разволноваться, он сразу умолкает, и это так страшно, - он просто молчит и даже не смотрит на меня, будто я не существую. Разве это по-человечески? И нарочно доводит меня до того, что я уже себя не помню и говорю ему бог знает что, чего и сама не думаю. А он молчит... Вы, мужчины, строите из себя праведников! А сами хуже всех! Хуже вас на свете нет! Они препирались не меньше получаса, и наконец, размазывая слезы, Зилла пообещала не давать себе воли. Поль вернулся через четыре дня, и Бэббиты вместе с Рислингами торжественно пошли в кино, а потом ели рагу в китайском ресторане. Когда они шли в ресторан мимо лавок готового платья и парикмахерских и женщины, уйдя вперед, оживленно бранили прислугу, Бэббит шепнул Полю: - Зил как будто стала гораздо спокойней! - Да, пожалуй. Она всего раза два сорвалась. Но теперь поздно. Просто я... впрочем, сейчас не хочется об этом говорить, но я просто боюсь ее. Во мне ничего не осталось. Когда-нибудь я от нее вырвусь. Непременно. 21 Международная организация Толкачей стала во всем мире символом оптимизма, крепкой шутки и делового процветания. В тридцати странах у этой организации есть свои отделения, но из тысячи таких клубов - девятьсот двадцать находится в Соединенных Штатах. И самый ревностный из них - зенитский клуб Толкачей. Второй в марте завтрак зенитских Толкачей был особенно важен, так как на нем ежегодно избирали президиум. Все очень волновались. Завтрак устраивался в банкетном зале ресторана О'Хирна. Каждый из четырехсот Толкачей при входе снимал с доски огромный целлулоидный значок, где значилась его фамилия, прозвище и профессия. За то, что собрата Толкача называли по имени, а не по прозвищу, полагался штраф в десять центов, и когда Бэббит бодро сдавал шляпу на вешалку, вокруг все звенело от веселых возгласов: "Здорово, Чэт!" - или: "Как жизнь, Коротышка?" - или: "Доброго здоровья, Мак!" За столики садились компаниями по восемь человек, причем места разыгрывались по жребию. С Бэббитом сидели Альберт Бооз - владелец магазина готового платья, Гектор Сиболт - представитель фирмы сгущенного молока "Милый Крошка", Эмиль Венгерт - ювелир, профессор Памфри - директор коммерческого училища "Верный путь", доктор Уолтер Горбут, фотограф Рой Тигартен и гравер Бен Верки. Одним из достоинств клуба Толкачей было то, что туда принимали не больше двух представителей одинаковых профессий, так что члены его одновременно знакомились с Идеалами других отраслей коммерции, а также проникались метафизическим чувством единства всех профессий - от санитарии до писания портретов, от медицины до изготовления жевательной резинки. За столом Бэббита было особенно весело: профессор Памфры недавно отпраздновал день своего рождения, и все его дразнили. - Вытянем из Пэма, сколько ему лет, - предложил Эмиль Венгерт. - Нет, лучше вытянем его палкой по спине! - сострил Бен Берки. А Бэббит вызвал аплодисменты, сказав; "Чего там из него тянуть! Он сам только и знает, что тянуть из бутылки! Говорят, он в своем колледже открыл класс домашней варки пива!" Перед каждым лежала книжечка со списком членов клуба. И хотя клуб должен был служить местом встречи добрых друзей, никто не забывал, что тут же можно и обделывать свои дела. Около каждой фамилии было указано, кто чем занимается. В книжечке немало места уделялось рекламе, а на одной из страниц было помещено напоминание; "Никто тебя не заставляет вести дела только с собратьями по клубу, но ты, друг, помни: зачем упускать добрую монету из нашей счастливой семейки?" А сегодня перед каждым лежал подарок: небольшая карточка, отпечатанная изысканным, красно-черным шрифтом: "ПРОГРЕСС И СЕРВИС Настоящий сервис прежде всего означает тончайшее проникновение в самые широкие и глубокие интересы клиента, умение использовать и учесть как воздействие постоянных факторов, так и реакцию на новшества. Я считаю, что высшая форма сервиса, наравне с самыми прогрессивными понятиями этики, включает и то понятие, которое неизменно остается самым существенным, самым лояльным нашим принципом, принципом нашего клуба Толкачей, а именно - принципом гражданской совести и порядочности во всех ее аспектах. Дед Петерсен. Рекламная контора Дедбери Петерсена. Реклама-победа только у Деда!" Все члены клуба читали глубокомысленные откровения мистера Петерсена и делали вид, что отлично их понимают. Все началось с обычных "трюков". Собрание вел председатель клуба, Верджил Гэнч, выходивший в отставку; его жесткие волосы торчали кверху, голос гремел, как медный гонг. Некоторые из членов клуба привели гостей и сейчас представляли их присутствующим. - Этот высокий рыжий дезинформатор является редактором спортивного отдела "Бюллетеня", - сообщил Виллис Иджемс, а Г.-Г.Хэйзен, владелец аптеки, с пафосом изрек: - Друзья, вспомните, как вы совершали далекую прогулку на своей машине и вдруг останавливались в каком-нибудь романтическом уголке, чтобы полюбоваться живописным видом, и говорили супруге: "Вот поистине романтическое местечко!" - и у вас от восторга мурашки по спине пробегали! Так вот, мой сегодняшний гость родом именно из такого романтического уголка - из Хариерс-Ферри, штат Виргиния, с прекрасного Юга, где жива память о добром старом генерале Роберте Ли и о храбром Джоне Брауне, чья душа, как и душа всякого порядочного Толкача, стремится все вперед и вперед! Но самыми почетными гостями в этот день были ведущий актер из труппы "Райские птички", гастролировавшей на этой неделе в театре Додсворт, и сам мэр города Зенита, его честь мистер Люкас Праут. Верджил Гэнч гремел на весь зал: - Сегодня нам удалось вырвать знаменитого служителя муз из очаровательного окружения красавиц его труппы - должен вам сознаться, что я вперся прямо в его артистическую уборную и тут же доложил ему, как мы, Толкачи, ценим высокохудожественное зрелище, которым мы ему обязаны, - кстати, не забывайте, что директор Додсвортского театра тоже наш брат Толкач и будет рад нашему содействию, - словом, сегодня, когда нам, кроме того, удалось оторвать от исполнения многочисленных обязанностей его честь, нашего мэра, хозяина города, мы можем гордиться такими почетными гостями, и я сейчас попрошу мистера Праута сказать несколько слов о задачах и целях... Потом Толкачи решали открытым голосованием, кто самый красивый и кто самый безобразный из гостей, и каждому из них был вручен букет гвоздики, пожертвованный, как отметил председатель Гэнч, братом Толкачом Х.-Г.Игером, владельцем цветочного магазина на Дженнифер-авеню. Каждую неделю, по очереди, четырем Толкачам предоставлялась привилегия облагодетельствовать четырех других членов клуба, на которых падал жребий; делалось это как ради удовольствия, так и ради рекламы. Громким хохотом было встречено объявление, что на этой неделе одним из жертвователей будет Барнабас Джой - владелец похоронного бюро. Послышался шепот: - Я бы с удовольствием указал ему подходящих клиентов, пусть только похоронит их бесплатно по первому разряду! Среди всех этих развлечений Толкачи отдавали должное завтраку, состоявшему из куриных котлет с горошком и жареным картофелем и кофе с яблочным пирогом и американским сыром. Гэнч выпускал одного оратора за другим. Он предоставил слово гостю, секретарю Ротарианского клуба - организации, конкурирующей с клубом Толкачей. Этот человек выделялся среди обыкновенных смертных тем, что у него на машине был пятый номер. Секретарь ротарианцев со смехом признался, что во всем штате номер его машины вызвал сенсацию, добавив, что "хотя это и большая честь, но полисмены слишком хорошо запоминают номер, и часто хочется иметь просто какой-нибудь номер В-569876 или вроде того. Но пусть только кто-нибудь из вас, чертовых Толкачей, попытается перехватить у живого ротарианца этот пятый номер в будущем году - от вас клочья полетят! А сейчас разрешите закруглиться и поднять тост за все три клуба - Толкачей, Ротарианцев и Кивани! Бэббит со вздохом сказал профессору Памфри: - А все-таки приятно иметь на машине один из первых номеров! Всякий подумает: "Наверно, важная шишка!" Интересно, как ему это удалось? Ручаюсь, что он поил и кормил главного инспектора до отвала! Потом выступил Чам Фринк: - Может быть, некоторым из вас покажется, что не место тут затрагивать всякие высокоумные и чисто художественные темы, но я пойду напролом и попрошу вас, друзья, одобрить план насчет приглашения в наш Зенит симфонического оркестра. Все вы ошибаетесь, думая, что раз вы сами не любите классическую музыку и всякую прочую ерунду, значит, она здесь у нас не нужна. Должен сознаться, что я сам хоть и являюсь профессиональным литератором, но гроша ломаного не дам за всю эту музыку длинноволосых. Я с большим удовольствием слушаю хороший джаз, чем какую-нибудь бетховенскую штуку, в которой мелодии не больше, чем в кошачьем концерте, - ее даже под страхом смертной казни никто не сумеет насвистать! Но суть совсем не в этом. Культура стала для любого города таким же необходимым украшением и рекламой, как асфальтовые мостовые и банковские дивиденды. Только культура, в виде театров, картинных галерей и так далее, ежегодно привлекает в Нью-Йорк тысячи туристов, а у нас, откровенно говоря, несмотря на все наши блестящие достижения, не хватает культуры Чикаго, культуры Нью-Йорка или Бостона - во всяком случае, у нас нет репутации культурного центра. И кому, как не нам, настоящим дельцам, пробивным ребятам, взять культуру в свои руки, капитализировать культуру! Конечно, картины, книги - все это хорошо для тех, у кого есть время в этом копаться, но ни книги, ни картины не вынесешь на дорогу, не крикнешь: "Вот какая у нас культурна, в нашем славном городке Зените!" А симфонический оркестр сам за себя скажет! Смотрите, что за репутация у Миннеаполиса или Цинциннати! Надо и нам завести оркестр с первоклассными музикусами, с отличным дирижером, - а чтобы этот пирог у нас подрумянился как следует, мы должны нанять самого дорогого дирижера, какой есть на рынке, лишь бы он не был немчурой, - и такой оркестр заиграет, не хуже, чем в Нью-Йорке и Вашингтоне: он будет выступать в лучшем театре, перед самыми культурными и состоятельными людьми, и для города это реклама, лучше которой не сыщешь. Всякий, у кого не хватает дальновидности, чтобы поддержать это начинание, тем самым пропускает случай довести до сведения какого-нибудь нью-йоркского миллионера, что есть на свете наш славный город Зенит, а если этот миллионер услышит о нас, он, чего доброго, откроет здесь филиал своей фабрики! Я мог бы также отметить тот факт, что для наших дочерей, которые увлекаются серьезной музыкой и, может быть, захотят преподавать ее, будет большим благом, если в городе появится такой первоклассный оркестр. Но не станем отвлекаться от практической стороны вопроса: призываю вас, друзья и братья, поднять голос за Культуру с большой буквы и за симфонический оркестр мирового значения! Все зааплодировали. Потом, среди всеобщего волнения, председатель Гэнч провозгласил: - Джентльмены, переходим к перевыборам президиума. На каждый из шести официальных постов комитет выдвинул трех кандидатов. Вторым кандидатом в вице-председатели был выдвинут Бэббит. Он очень удивился. Он был смущен. Сердце у него колотилось. Еще больше он заволновался, когда подсчитали голоса и Верджил Гэнч объявил: - Рад сообщить, что теперь молоток в отсутствие председателя будет передаваться в руки Джорджи Бэббита. Не знаю другого человека, который был бы более стойким защитником здравого смысла и нашей промышленности, чем добрый старый Джордж. Давайте же крикнем ему "ура" - погромче, все разом! После собрания вокруг Бэббита столпилась добрая сотня товарищей по клубу, все хлопали его до спине, поздравляли. Никогда он не испытывал большей радости. Он вернулся в контору в каком-то чаду. В комнату он ввалился с широкой улыбкой и сразу сообщил мисс Мак-Гаун: - Можете поздравить вашего патрона! Выбрали вице-председателем клуба! Но его разочаровал ее ответ. - Вот как! - сказала она и добавила: - Да, миссис Бэббит все время добивалась вас по телефону! Зато новый агент Фриц Вейлингер сказал: - Ей-богу, шеф, это чудно! Замечательно, честное слово! Рад за вас - слов нет! Поздравляю! Бэббит позвонил домой и сразу заворковал в трубку: - Ты мне звонила, Майра! Ну, на этот раз твой Джорджи молодцом! Ты с ним теперь поосторожней! Знаешь, с кем ты разговариваешь? С вице-председателем клуба Толкачей. - О, Джорджи... - Неплохо, а? Виллис Иджемс - наш председатель, и в его отсутствие твой маленький Джорджи берет молоточек в руки, и все пляшут под его дудку, он и ораторов представляет, будь то хоть сам губернатор... - Джордж! Послушай! - ...теперь у него будут друзья посолиднее, вроде дока Диллинга и... - Джордж! Поль Рислинг... - Да, да, я сейчас же позвоню Полю, сообщу и ему! - Джорджи! Да выслушай же! Поль в тюрьме. Он стрелял в жену, стрелял в Зиллу сегодня днем. Наверно, ей не выжить! 22 По дороге в городскую тюрьму он вел машину осторожно и сворачивал на перекрестках с той необычайной осмотрительностью, с какой старушки пересаживают цветы. Это отвлекало его от мыслей о подлости судьбы. Надзиратель сказал: - Нет, сейчас заключенного видеть нельзя - свидания в половине четвертого. Было только три. Полчаса Бэббит просидел, рассматривая календарь и стенные часы на выбеленной стене. Стул попался твердый, скверный, скрипучий. Мимо проходили люди, и Бэббиту казалось, что все на него смотрят. С воинственным презрением, которое постепенно перешло в унизительный страх, думал он о неумолимой машине, что сейчас перемалывает Поля - его Поля... Ровно в три тридцать он передал Полю, что ждет... Надзиратель вскоре вернулся: - Рислинг сказал, что не желает вас видеть! - Да вы спятили! Вы, наверно, перепутали фамилию - скажите, что пришел Джордж, Джордж Бэббит. - А я не говорил, что ли? Говорил! И он ответил, что не хочет вас видеть. - Все равно, проведите меня к нему! - Не могу! Если вы не его адвокат и он вас видеть не хочет, ничего не получится! - А, ччерт! Слушайте, где начальник тюрьмы? - Занят. Ну, уйдете вы или... Но Бэббит так на него надвинулся, что надзиратель поспешно изменил тон и заискивающе предложил: - Приходите завтра, попробуйте еще раз. Наверно, он, бедняга, сейчас не в себе. Теперь Бэббит несся по улицам без всякой осторожности, прямо к Сити-Холлу, проскальзывая между грузовиками и не обращая внимания на ругань шоферов. Он резко затормозил и помчался по мраморной лестнице прямо к кабинету достопочтенного Люкаса Праута. Он подкупил секретаря долларовой бумажкой и через миг стоял перед мэром. - Вы меня помните, мистер Праут? Бэббит - вице-председатель клуба Толкачей, поддерживал вас во время избирательной кампании. Скажите, вы слыхали о несчастье с Рислингом? Прошу вас, дайте распоряжение начальнику или кто там у вас главный в городской тюрьме, пусть меня пропустят к Полю... Отлично! Спасибо! Через пятнадцать минут он уже тяжело шагал по тюремному коридору к клетке, где на койке, сгорбившись, как старый нищий, сидел Поль, скрестив ноги и покусывая стиснутый кулак. Пустыми глазами Поль смотрел, как надзиратель отпер камеру, впустил Бэббита и ушел. Потом медленно сказал: - Что ж! Читай мне мораль! Бэббит плюхнулся на койку рядом с ним. - Не собираюсь я читать тебе мораль! Я и знать не хочу, как это случилось. Мне важно одно - помочь тебе, чем только могу. А Зилле так и надо, я даже рад. Поль запротестовал: - Нет, пожалуйста, не нападай на Зиллу! Я уже думала может быть, и ей нелегко жилось. Когда я в нее выстрелил... по правде сказать, я и не собирался, но она до того меня довела, что я голову потерял, схватил старый револьвер - помнишь, из которого мы с тобой когда-то кроликов били? - и пальнул в нее. Я и сам не знаю, как это случилось... А потом, когда я пытался остановить кровь... Страшно было смотреть, что делалось с ее плечом, а кожа у нее такая нежная... Может быть, она не