не так плохо, не всякий зарабатывает по восемь тысяч в год, восемь тысяч честных, крепких, полновесных долларов, - честное слово, во всех Штатах едва ли наберется пять человек из ста, которые зарабатывают больше дяди Джорджа! Высоко забрался! Конечно, расходов не оберешься - семейка у меня такая, бензин тратят почем зря, одеваются как миллионеры, - да матери надо посылать восемьдесят в месяц... А тут еще эти стенографистки, коммивояжеры готовы последний цент из меня высосать". В результате столь научного планирования бюджета Бэббит почувствовал себя и колоссально богатым, и безнадежно нищим, и вдруг, посреди всех этих размышлений, он остановил машину, забежал в небольшой магазин новинок и купил ту самую электрическую зажигалку, о которой мечтал всю неделю. Чтобы заглушить совесть, он разговаривал громко и оживленно и даже крикнул приказчику: - Экономию на спичках нагоню, вот и окупится, верно? Зажигалка была очень красивая - никелированный цилиндр в оправе под серебро, прикреплявшийся к распределительной доске автомашины. Это была не только "изящная вещица, последний штрих, придающий стиль машине настоящего джентльмена", как гласила реклама, висевшая над прилавком, нет - зажигалка давала бесценную экономию времени. Не надо было останавливать машину, чтобы прикурить от спички, так что за месяц или два набегало экономии не меньше десяти минут! Бэббит вел машину и любовался зажигалкой. - Славная штучка. Давно мечтал, - сказал он задумчиво. - Для курильщика - просто клад! И тут он вспомнил, что бросает курить. "А, черт! - огорчился он. - Ну ничего, неужели иногда нельзя выкурить сигарку? А потом - другим-то как удобно! Куда легче будет по-дружески разговаривать в машине с каким-нибудь покупателем. Нет, серьезно, она тут как раз на месте! Классная вещица, честное слово! Действительно, последний штрих, сразу видно - человек со вкусом! Что ж, неужели я и этого не могу себе позволить? Неужели я один из всей семьи должен себе отказывать в удовольствии? Нет уж, извините!" И, владея этим бесценным кладом, испытав столько романтических приключений на протяжении каких-нибудь трех кварталов, он подъехал к своему клубу. В Спортивном клубе города Зенита нет ничего спортивного и почти ничего клубного, но зато - он высшее воплощение самого Зенита. Правда, там есть всегда переполненная и прокуренная бильярдная, существуют при клубе и команды - бейсбольная и футбольная, а в бассейне и гимнастическом зале один из десяти членов клуба иногда пытается похудеть. Но большинство его членов - а их насчитывается три тысячи - используют клуб как кафе, где можно завтракать, играть в карты, рассказывать анекдоты, встречаться с клиентами и угощать обедом приезжих дядюшек. Это самый большой клуб в городе, и там питают самую неудержимую ненависть к консервативному клубу Юнион, о котором всякий порядочный член Спортивного непременно скажет: "Затхлая, скучная дыра, дерут втридорога, полно снобов, ни одного настоящего, компанейского парня - меня туда ни за какие деньги не заманишь!" Однако статистика говорит, что ни один из членов Спортивного клуба еще не отказался от приглашения вступить в клуб Юнион, а шестьдесят три из ста тотчас же выходили из Спортивного и не раз потом говаривали в сонной тишине святилища клуба Юнион - его гостиной: "Нет, Спортивный, в общем, не плохой ресторанчик, будь там отбор посетителей построже". Спортивный клуб помещался в девятиэтажном здании из желтого камня с зимним садом наверху и огромными колоннами у подъезда. Холл, с пилястрами из пористого кайенского камня, сводчатым потолком и выложенным глазированными плитками полом цвета хорошо подрумяненной хлебной корочки, походил не то на соборную усыпальницу, не то на винный погребок. Члены клуба влетают в холл, как обычно вбегают в магазин за покупками, когда очень некогда. Так влетел и Бэббит, и сразу заорал компании, стоявшей у табачного прилавка: - Здорово, друзья, как дела? Чудная погода, верно? Они весело заорали в ответ - и Верджил Гэнч - торговец углем, и Сидни Финкельштейн - коммивояжер фирмы дамского готового платья Паркер и Штейн, и профессор Джозеф К.Памфри - директор коммерческого колледжа "Верный путь", преподававший там ораторское искусство, деловую корреспонденцию, сценарное мастерство и коммерческую юриспруденцию. И хотя Бэббит восхищался этим ученым мужем и отдавал должное Сидни Финкельштейну - "он, знаете, отличный делец и передовой человек", - но душа у него лежала к Верджилу Гэнчу. Мистер Гэнч был председателем клуба Толкачей, где еженедельно собирались к завтраку члены местного филиала этой общенациональной организации, чьим девизом была поддержка деловых начинаний и укрепление связей между Порядочными Людьми. Кроме того, Гэнч занимал почетное место Первого Рыцаря в Благодетельном и Покровительственном ордене Лосей, и ходили толки, что на следующих выборах его кандидатура будет выставлена на пост Великого Магистра Ордена. Он был весельчак, любил произносить речи и покровительствовать искусству. Когда в город приезжали знаменитые актеры или опереточные певцы, он вечно торчал за кулисами, угощал актеров сигарами, называл по именам, а иногда приводил их на завтраки Толкачей, чтобы "поразвлечь компанию на даровщинку". Громадный, с торчащими кверху волосами, он всегда знал самые свежие анекдоты и ловко играл в покер. Именно после вчерашнего вечера у него в гостях Бэббита весь день разъедало беспокойство. - Как дела, старый смутьян? Как чувствуешь себя после вчерашнего? - крикнул Гэнч. - Ох, и не говори! Голова трещит! Ну и задал ты нам угощение, Вердж! Не забыл, как я тебя обставил напоследок? - заорал в ответ Бэббит, хотя Гэнч стоял в трех шагах от него. - Ладно, ладно! Погоди, я тебе еще всыплю, Джорджи! Слушай, а ты прочел в газетах, как нью-йоркский муниципалитет разделался с красными? - Еще бы! Здорово, а? А погода сегодня какая! - Да, совсем весна, только ночи холодные! - И впрямь холодные! Спал нынче под двумя одеялами. Слушайте, Сид, - Бэббит обернулся к коммивояжеру Финкельштейну, - хочу с вами посоветоваться. Купил сейчас электрическую зажигалку для машины, так вот... - Правильно сделали! - сказал Сид, и даже ученый профессор Памфри, круглый человечек в сером с искрой костюме, с визгливым, как шарманка, голосом, подтвердил: - Изящная вещичка! Придает стиль машине. - Да, решил наконец купить. Последнего выпуска, так приказчик уверяет. Выложил пять долларов. Вот и думаю - не переплатил ли? Сколько они стоят в универмаге, а, Сид? Финкельштейн подтвердил, что пять долларов вовсе не дорого, особенно за такую первоклассную зажигалку, всю никелированную, с проводкой лучшего качества. - Мое мнение такое, - сказал Сид, - и верьте, я это знаю по своему долголетнему коммерческому опыту, - чем лучше вещь, тем она в конце концов обходится дешевле. Конечно, - добавил Финкельштейн, - какой-нибудь жид хватается за всякую дешевку, но в конце-то концов дешевле всего обходятся первоклассные вещи! Вот я скажу о себе: на днях я сменил на своей старой калоше кузов и всю обивку и заплатил сто двадцать шесть долларов пятьдесят центов, ну и, конечно, найдутся такие, которые скажут - дорого! Ой, если б мои папа с мамой узнали - они до сих пор живут в захолустном местечке и не могут понять городского человека, знаете, такие старозаветные евреи, - так они бы, наверно, окочурились, если б им сказали, что их Сид сразу выложил сто двадцать шесть монет. Но я считаю, что я не переплатил, Джордж, ничуть! Машина как новенькая, конечно, она и так не старая, езжу на ней всего третий год, но уж езжу вовсю! По воскресеньям меньше ста миль не делаю, ну да, о чем я? Нет, вас не надули, Джордж. В конце-то концов первоклассные вещи всегда обходятся дешевле. - Правильно! - подтвердил Верджил Гэнч. - И я так считаю. Живет человек, как говорится, деятельной жизнью, как у нас в Зените, - особенно если вращается в такой среде, как наши Толкачи и здешние одноклубники, - не мудрено, что он может замотаться от всей этой суеты и умственного напряжения; значит, ему надо поберечь нервы и пользоваться только первоклассными вещами. Бэббит кивал в такт каждому его слову под гул голосов и весь расплылся от восхищения, когда Гэнч по привычке под конец сострил: - Вот только не знаю, можешь ли ты себе позволить такой расход, Джорджи! Я слышал, что власти на тебя что-то косятся, с тех пор как ты отхватил кусок Иторнского парка и распродал его по участкам. - Ну и шутник ты, Вердж! Ты меня не дразни, не то я тебе тоже припомню, как ты украл черное мраморное крыльцо почтамта и продал по кускам вместо угля! - Бэббит в восторге хлопал Гэнча по плечу и трепал по спине. - Это еще куда ни шло, а вот хотел бы я знать, какая акула скупила у меня этот "уголек" для своих доходных домов? - Ага. Джордж, крыть нечем! - сказал Финкельштейн. - А я, знаете, что слыхал, друзья: заходит супружница Джорджа в отдел мужского белья, у Парчера, купить мужу воротнички, и не успела сказать номер, а приказчик уже подает ей тринадцатый. "Откуда вы знаете, что он носит тринадцатый номер?" - спрашивает миссис Бэббит, а тот ей говорит: "Если мужчина посылает жену покупать ему воротнички, мадам, значит, он наверняка носит тринадцатый номер!" Здорово, а? Неплохо сказано! Что, съели, Джордж? - А я... - Бэббит пытался придумать такую же безобидную колкость, но вдруг замолчал и уставился на двери. В клуб входил Поль Рислинг. Бэббит крикнул: "До скорого, друзья!" - и заторопился навстречу Полю. Теперь Бэббит был уже не капризный ребенок, как утром во сне, не домашний тиран в столовой, не матерый делец на совещании с Лайтом и Парди, не крикливый Славный Парень, шутник и душа человек из Спортивного клуба. Он сразу стал старшим братом Поля Рислинга, готовым защищать его и восторгаться им с гордой, доверчивой влюбленностью, которая была сильнее всякой другой любви. Они с Полем торжественно пожали друг другу руки; они улыбнулись с таким смущением, будто не виделись три года, а не три дня. Но говорили они так: - Ну, как, старый ворюга? - Ничего как будто. А ты, дохлая курица? - Сам старый ошметок! У меня-то все отлично! Убедившись таким образом во взаимной привязанности, Бэббит буркнул: "Хорош тип, нечего сказать! Опоздал на целых десять минут!" - на что Рислинг фыркнул: "Твое счастье, что ты вообще удостоился позавтракать с порядочным человеком!" Оба засмеялись и пошли в умывальную, похожую на термы Нерона, где над тяжелыми мраморными умывальниками склонялись ряды мужчин, словно преклоняясь перед собственными отражениями в массивных зеркалах. Густые, самодовольные, внушительные голоса отдавались от мраморных стен, гудели под потолком, выложенным молочными с палевой каемкой плитками: это хозяева города - короли страховых обществ, юриспруденции, минеральных удобрений и автомобильных шин - устанавливали законы для Зенита, возвещая, что погода сегодня теплая, да, прямо весенняя, что заработки рабочих слишком высоки, а проценты по закладным слишком низки, что Бэйб Рут, знаменитый бейсболист, - благороднейший человек и что "эти черти в театре "Водевиль" действительно актеры что надо!". И хотя обычно Бэббит гремел уверенней и внушительней всех, сейчас он молчал. В присутствии темноволосого, сдержанного Поля Рислинга он чувствовал себя неловко, и ему хотелось быть спокойным, ровным, тактичным. Холл Спортивного клуба был построен в готическом стиле, умывальная - в стиле ампир, гостиная - в испанском, а читальня представляла смесь китайщины и чиппендейла. Но жемчужиной клуба была столовая - шедевр самого популярного архитектора Зенита, Фердинанда Рейтмана, - высокая, до половины обшитая дубом, со стрельчатыми окнами в стиле Тюдоров, стеклянным фонарем, безменестрельной галереей менестрелей и гобеленами, на которых якобы изображалось пожалование Хартии Вольностей. Открытые потолочные балки были отделаны ручным способом в автомобильных мастерских Джека Оффата, задвижки и петли были фигурного чугуна, панели прикреплены деревянными, обточенными вручную болтами. В конце комнаты красовался каменный готически-геральдический камин, очень глубокий, про который в брошюре, рекламирующей клубы, было сказано, что он не только больше всех каминов во всех старинных замках Европы, но и тяга в нем несравненно более усовершенствованная. Кроме того, камин был и гораздо чище других, так как его никогда не топили. Почти все столы были чудовищных размеров, и за ними легко помещалось человек двадцать или тридцать. Обычно Бэббит садился поближе к дверям, вместе с Гэнчем, Финкельштейном, профессором Памфри, своим соседом - Говардом Литтлфилдом, поэтом и агентом по рекламе - Т.Чамондли Фринком и Орвилем Джонсом, чья прачечная по всем статьям занимала первое место в Зените. Эта компания была чем-то вроде клуба внутри клуба, и ее члены игриво окрестили себя "дебоширами". И сегодня, когда Бэббит проходил мимо стола, "дебоширы" орали ему вслед: "Давай сюда! Садись с нами! Что-то вы с Полем носы задрали! Брезгуете нами, бедняками! Боишься, Джорджи, - вдруг нагреют на бутылку минеральной! Задаетесь, братцы, нехорошо. Избегаете нас, что ли?" - Еще бы! - загремел в ответ Бэббит. - Нам наша репутация дорога - еще увидят, что сидим с вами, скупердяями! - И он решительно направился с Полем к одному из маленьких столиков под галереей менестрелей. Он чувствовал себя виноватым. В зенитском Спортивном клубе уединяться от компании считалось весьма дурным тоном. Но ему хотелось побыть с Полем наедине. Сегодня утром он ратовал за легкие завтраки и потому заказал себе только баранью котлетку по-английски, редиску, горошек, яблочный пирожок, сыр и кофе со сливками и, помявшись, добавил, как всегда: "М-ммм... пожалуй... дайте-ка мне еще порцию жареного картофеля!" Когда подали котлету, он основательно посолил и поперчил ее - он всегда, не пробуя, клал в мясо много соли и перцу. Поговорили о том, что весна уже похожа на весну, о преимуществах электрических зажигалок, о действиях нью-йоркского муниципалитета. И только когда Бэббит, до отвала наевшись жирной баранины, погрустнел, он стал изливать душу: - Обтяпал сегодня неплохое дельце с Конрадом Лайтом, положил в карман пятьсот кругленьких - казалось бы, все хорошо, все отлично. Да вот - сам не знаю, что со мной творится! То ли весенняя лихорадка, то ли поздно засиделся вчера у Верджила Гэнча, а может, просто измотался за зиму, не знаю, но только весь день меня тоска грызет. Конечно, "дебоширам" за тем столом я не стал бы жаловаться, но тебе... С тобой так бывало, Поль? Что-то на меня находит, делаю я все, что требуется: содержу семью, имею хороший дом, машину с шестью цилиндрами, неплохо поставил дело, никаким излишествам не предаюсь, разве что люблю покурить, да и то, кстати говоря, я уже почти бросил. И в церковь хожу, и в гольф играю, чтобы не толстеть, и дружу только с честными, порядочными людьми. И все-таки - никакого удовлетворения! Он говорил медленно: то его перебивали выкрики с соседних столов, то он машинально заигрывал с официанткой или тяжело отдувался после кофе, от которого у него шумело в голове и подпирало под ложечкой. Слова его звучали виновато и неуверенно, но высокий голос Поля сразу рассеял эту муть: - Черт побери, Джордж, неужели ты думаешь, будто я не знаю, как мы всю жизнь мотаемся, думаем, что достигли бог знает чего, а на самом деле все это зря... У тебя такой вид, будто я сейчас донесу, какой ты крамольник! Сам знаешь, что у меня за жизнь! - Знаю, старик, знаю! - Мечтал стать скрипачом, а торгую толем! А Зилла... нет, я не жалуюсь, ты не хуже меня знаешь, какая у меня возвышенная супруга... К примеру: пошли мы вчера вечером в кино. У кассы - огромная очередь, стоим в хвосте. И вот она начинает проталкиваться вперед с этаким видом: "Сэр, как вы смеете!.." Честное слово, иногда смотрю на нее - намазанная, накрашенная, духами от нее несет, и вечно скандалит, вечно визжит: "Не смейте! Я дама, черт вас дери!" Ей-богу, я готов ее убить. Прет напролом, а я за ней, весь горю от стыда, и мы почти добираемся до входа - вот-вот впустят. А впереди нас стоит скромный такой человечек, видно, ждет уже с полчаса, я им просто залюбовался: повернулся он к Зилле и вежливо так говорит: "Сударыня, почему вы меня отталкиваете?" А она как заорет на него - мне просто стыдно стало: "Вы не джентльмен! - и тут же меня впутала: - Поль! - кричит, - этот тип оскорбляет меня!" Этот несчастный, наверно, решил - сейчас я его побью! А я притворился, что ничего не слышу, - да не тут-то было: орет, как паровозный гудок! Я уставился вверх - могу тебе точно описать каждую плитку на потолке, там была одна, в коричневых пятнах, прямо какая-то дьявольская физиономия, - а люди набились, как сельди в бочке, и кругом отпускают по нашему адресу всякие словечки, а Зилла никак не уймется, вопит про этого человека, что "таких, как он, и впускать нельзя туда, где бывают порядочные леди и джентльмены", и пристает ко мне: "Поль, будь добр, сию же минуту вызови администратора, я должна пожаловаться на эту грязную крысу!" Уф, до чего я был рад войти в зал и спрятаться в темноте! Неужели ты думаешь, что после двадцати четырех лет такой жизни я с пеной у рта накинусь на тебя за один твой намек, что наша прекрасная, чистая, респектабельная, высоконравственная жизнь совсем не то, что кажется! Ни с кем, кроме тебя, я говорить об этом не желаю, пусть не думают, что я тряпка. А может, так оно и есть. Плевать... Да, нажаловался я тебе, Джордж, досталось тебе нынче... Ну, это в первый и последний раз. - Ерунда, Поль, никогда ты не жалуешься. Бывает со всеми - вот я вечно хвастаю перед Майрой, что я великий делец, а сам втихомолку думаю - уж не такой я Пирпонт Морган, как воображаю. Но если я немножко помогаю тебе развеселиться, Полибус, так, может, святой Петр хоть за это впустит меня в рай! - Ты молодец, Джорджи, старый ты греховодник! Но когда я тебя вижу, у меня и вправду настроение подымается. - Почему не разведешься с Зиллой? - Почему? Если бы я только смог! Если б она согласилась! Нет, ее силком не заставишь развестись со мной или бросить меня. Слишком она любит свои три кусочка шоколаду с орехами да еще три фунта конфет в придачу. Если бы она хоть, что называется, изменила мне! Джордж, я не подлец, честное слово. Когда я был студентом, я бы сказал, что за такие слова человека расстрелять не жалко! Но клянусь честью, я был бы на седьмом небе, если б она по-настоящему с кем-нибудь спуталась! Как же, держи карман шире! Конечно, она флиртует с кем попало, знаешь ее манеру хохотать, когда ей жмут ручку, - ох, этот смех, отвратительный, визгливый! - и пищать: "Ах вы, шалун, не смейте, у меня муж - силач, он вам задаст!" А этот тип презрительно косится на меня и думает: "Катись-ка ты, цыпленок, подальше, не то я тебе покажу!" А она ему позволяет бог знает что, лишь бы нервы себе пощекотать, а потом вдруг начинает разыгрывать оскорбленную невинность, ей, видите ли, приятно стонать: "Ах, я никогда не думала, что вы такой!" Вот в книжках пишут про всяких demi-vierges... [полудев (франц.)] - Чего, чего? - ...а оказывается, эти прожженные, опытные, затянутые в корсет замужние женщины, вроде Зиллы, в тысячу раз хуже какой-нибудь стриженой девчонки, которая очертя голову бросается в так называемые житейские бури, а сама прячет зонтик под мышкой! В общем, к черту, ты сам знаешь, что такое Зилла. Знаешь, как она меня пилит, пилит, пилит без конца, как вечно требует, чтоб я ей покупал все, что можно и чего нельзя, знаешь ее полнейшую безответственность, а когда я пытаюсь ей что-нибудь втолковать, она начинает разыгрывать такую королеву, что даже меня сбивает с толку, и я одно долблю без конца: "зачем ты так говоришь?" и "я не то хотел сказать". И еще, Джорджи: ты знаешь, я непривередлив, во всяком случае, в еде. Конечно, ты всегда меня попрекаешь, что я люблю дорогие сигары, а не эти "Флер-де-Капустос", которые ты куришь... - Ладно, ладно! Вполне приличные сигарки. Кстати, я тебе говорил, что бросаю ку... - Да, да, говорил... Понимаешь, если меня плохо кормят, я готов терпеть. Могу съесть и пережаренный бифштекс, и консервированный компот с покупным пирогом - дивный десерт, правда? Но чего я не могу - это сочувствовать Зилле, что из-за ее паршивого характера у нас ни одна кухарка не живет, а самой ей готовить некогда: еще бы, все утро занята, валяется в грязном кружевном капоте и запоем читает про красавцев с Дикого Запада. Вот ты всегда говоришь насчет нравственности и, очевидно, подразумеваешь единобрачие. Для меня ты всегда был непоколебимой скалой, но на самом деле ты простак. Ты любишь... - Эй, эй, милый, что это еще за "простак"? Ты поосторожней! Я тебе вот что скажу... - ...любишь делать серьезное лицо и объявлять во всеуслышание, что "долг всякого порядочного гражданина - быть строго нравственным и подавать тем самым пример всему обществу". Ей-богу, ты так серьезно защищаешь нравственные устои, Джорджи, старина, что мне даже неприятно думать, до чего ты, наверно, сам в душе безнравственный человек. Ну что ж, проповедуй... - Погоди, погоди! Как это ты... - ...проповедуй всякие добродетели, милый друг, но поверь мне, если бы не твоя дружба и не вечера, когда я могу поиграть на скрипке с Террилом О'Фаррелом, под его виолончель, и если бы не те славные девчушки, которые помогают мне забыть это гнусное издевательство, называемое "респектабельной жизнью", я бы давно повесился! А мои дела! Торговать толем! Крыть коровники! Нет, я не говорю, что мне совсем не доставляет удовольствия вести игру, обставлять, скажем, профсоюзы, получать большие деньги, расширять дело. Но что пользы? Ты понимаешь, что мое дело, в сущности, не торговать. И у тебя то же самое. Основное наше занятие - перервать глотку сопернику и заставить покупателей платить за это! - Перестань, Поль! Ей-богу, эти разговоры попахивают социализмом! - Нет, конечно, я не то хочу сказать... Ясно: здоровая конкуренция, побеждает лучший, естественный отбор - и все-таки... Все-таки знаешь что: возьми всех наших знакомых, хотя бы тех, кто сейчас тут, в клубе, все они с виду вполне довольны своей семейной жизнью и своим делом, до небес превозносят Зенит и Торговую палату и проповедуют рост населения до миллиона! Но я готов душу прозакладывать, что, если б можно было прочитать их мысли, стало бы видно, что треть из них вполне довольна и женами, и детьми, и конторами, и приятелями, другая треть - чем-то недовольна, но даже себе не признается, а остальные просто-напросто несчастные люди и знают это сами. Они ненавидят все это рвачество, суету, гонку, им надоели жены, детей они считают болванами - во всяком случае, к сорока - сорока пяти годам им все надоедает, они ненавидят свое дело и с удовольствием бросили бы все. Ты думал когда-нибудь, откуда столько "таинственных" самоубийств? Думал, почему Солидные Граждане удирали на войну? По-твоему, из одного патриотизма, что ли? Бэббит презрительно хмыкнул: - А ты чего ждал? Что ж, по-твоему, нам жизнь дана, чтоб развлекаться и, как это говорится, "на ложе лени возлежать"? По-твоему, человек создан только для счастья? - А разве нет? Впрочем, мне еще не попадался мудрец, который бы знал, на кой черт создан человек. - По-моему, это общеизвестно - и не только из Библии, просто здравый смысл подсказывает: кто не трудится, не выполняет свой долг, даже если его иногда и берет тоска, тот просто слюнтяй! Баба он, вот что! А ты, в сущности, из-за чего копья ломаешь? Говори прямо! Неужели ты серьезно считаешь, что, если человеку надоела жена, он имеет право ее бросить и удрать или удавиться? - О господи, да почем я знаю, на что человек "имеет право"? Почем я знаю, как избавиться от тоски? Если б я знал, я был бы единственным философом, способным врачевать человеческие души. Знаю только, что из десяти человек лишь один откровенно признается, что жизнь - скука, и к тому же бессмысленная. И еще знаю, что, если бы мы не сдерживались и хоть изредка откровенно об этом говорили, вместо того чтобы быть тихими, терпеливыми и верными до шестидесяти лет, а потом быть тихими, терпеливыми и мертвыми до скончания века, жизнь, может быть, стала бы веселее. И они пошли философствовать. Бэббит неуклюже спорил. Рислинг был полон дерзаний, хотя и сам не представлял себе, по какому это поводу он "дерзает". Иногда Бэббит неожиданно соглашался с Полем, противореча всем своим доводам в защиту долга и христианского долготерпения, и каждый раз при этом испытывал непонятную безудержную радость. В конце концов он сказал: - Слушай, Поль, старина, вот ты вечно разглагольствуешь, что все надо снести к черту, а сам ничего не делаешь. А почему? - Никто ничего не делает. Слишком в нас это въелось, вошло в привычку. Впрочем, знаешь, Джорджи, хочется мне выкинуть одну штуку, - да не пугайся ты, защитник брачных устоев! Все в высшей степени благоприлично! Кажется, уже решено - хотя Зилла и точит меня, чтобы разориться на отдых в Нью-Йорке и Атлантик-Сити, ей, видите ли, нужны "огни столицы", запрещенные коктейли и всякие фертики для танцев, - кажется, мы решили, что Бэббиты с Рислингами поедут на озеро Санасквем, правильно? Почему бы нам с тобой под каким-нибудь предлогом - скажем, дела в Нью-Йорке - не поехать вперед, побыть в Мэне дней пять-шесть без семьи, одним, ни черта не делать, курить, ругаться сколько влезет - словом, отдохнуть как следует! - Вот это здорово! Замечательная мысль! - Бэббит был в восторге. Ни разу за последние четырнадцать лет он не отдыхал без жены, да Поль и сам не верил, что они решатся на такую выходку. Многие члены Спортивного клуба ездили отдыхать без жен, но те официально занимались охотой и рыбной ловлей, тогда как Бэббит и Поль Рислинг неизменно и свято блюли верность гольфу, езде на автомобилях и бриджу. А если бы игроки в гольф или рыболовы изменили своим привычкам, они нарушили бы свои собственные традиции и привели в ужас всех здравомыслящих и добропорядочных граждан. Бэббит заволновался: - Давай решительно скажем: мы едем раньше, и никаких разговоров! Ничего преступного тут нет. Скажи Зилле напрямик... - Да разве Зилле что-нибудь скажешь напрямик? Нет, Джорджи, она любит читать мораль ничуть не меньше, чем ты, и скажи я ей чистейшую правду, она все равно решит, что мы с тобой едем в Нью-Йорк кутить с женщинами. И даже твоя Майра - хоть она и не пилит тебя, как Зилла, но и она расстроится. Обязательно скажет: "Неужели тебе неприятно ехать со мной? Конечно, я и не подумаю навязываться, если ты не хочешь!" - и тут ты сразу сдашься, лишь бы ее не обидеть. А ну их всех к черту! Давай-ка сыграем в настольные кегли! Пока они играли в эту безобидную игру - разновидность настоящих кеглей, Поль все время молчал. Они вышли из клуба - Бэббит опаздывал всего на полчаса против того срока, который он так сурово назначил мисс Мак-Гаун, и Поль со вздохом сказал: - Слушай, старик, напрасно я так говорил про Зиллу... - Глупости, старик, надо же облегчить душу! - Знаю, знаю. Я тут целый час издевался перед тобой над всякими условностями, а я и сам такой: теперь мне неловко, что я выложил тебе все мои дурацкие неприятности, чтоб не подохнуть с тоски. - Поль, дружище, у тебя нервы ни к черту. Я тебя увезу. Все устрою. Скажу, что у меня важное дело в Нью-Йорке, а ты... ну конечно, мне нужен твой совет насчет кровли в одном новом доме! Дело, разумеется, лопнет, и нам с тобой ничего другого не останется, как только уехать в Мэн. А я - честно говоря, Поль, мне все равно, взбунтуешься ты или нет. Конечно, мне приятно, что у меня репутация порядочного человека, но если я тебе понадоблюсь, я все брошу и встану за тебя горой. Я не говорю, что ты... я не хочу сказать, что ты способен выкинуть такую штуку, которая все устои перевернет вверх тормашками, но... в общем, ты меня понимаешь? Человек я медлительный, неповоротливый, мне не обойтись без твоей горячей южной души. Мы с тобой... о черт! Да что это я разболтался! Работать пора! Ну, всего доброго! Не давай себя водить за нос, Полибус! Всего лучшего! 6 Он позабыл о Поле Рислинге - день прошел в довольно приятных делах. Заехав в контору, где без него все шло кое-как, он повез "возможного" покупателя в Линтон - показать ему четырехквартирный домик. Ему нравилось, что покупатель так восхищается новой зажигалкой. Три раза он сам пробовал, как она работает, и три раза выбрасывал недокуренную сигарету, сокрушаясь вслух: - А, черт, нельзя мне столько курить! Пространное обсуждение зажигалки во всех подробностях навело их на разговор об электрических утюгах и грелках. Бэббит с виноватым видом признался, что пользуется по старинке простой резиновой грелкой, и объявил, что немедленно проведет электричество на веранду. Он с беспредельным, вдохновенным восхищением относился ко всякой технике в быту, хотя разбирался в ней довольно плохо. Но для него она была символом истины и красоты. Про любой новый сложный механизм, будь то токарный станок, двухкамерный карбюратор, пулемет, аппарат для автогенной сварки, он вызубривал какую-нибудь звучную техническую фразу и любил повторять ее, чувствуя себя знатоком всех тонкостей. Клиент; тоже благоговейно говорил о технике, и они в отличном настроении подъехали к дому, где осмотрели все - от шиферной крыши и двустворчатых дверей до безукоризненного паркета, после чего начались дипломатические переговоры с притворными обидами, удивленными возгласами и готовностью дать себя уговорить на то, что уже давно решено и что в один прекрасный день должно завершиться продажей дома. На обратном пути Бэббит заехал за своим компаньоном и тестем, Генри Т.Томпсоном, на его завод хозяйственного оборудования, и они вместе поехали через Южный Зенит - самый пестрый, шумный, интересный район города, мимо новых заводов из пустотелой плитки, с гигантскими стеклянными окнами за металлической обрешеткой, мимо угрюмых фабричных построек из закопченного красного кирпича, мимо высоких водонапорных башен, мимо огромных, как паровозы, красных грузовиков и сплетения подъездных путей, где стоял неугомонный грохот товарных поездов дальнего следования и по всем магистралям шли грузы: из яблоневых садов - по Нью-Йоркской Центральной, с пшеничных полей - по Большой Северной, с апельсиновых плантаций - по Тихоокеанской железной дороге. Они заехали поговорить с уполномоченным зенитского чугунолитейного завода о заказе художественной литой решетки для кладбища "Долина лип". Потом подъехали к конторе автозавода Зико и расспросили коммерческого директора Ноэля Райленда, можно ли получить скидку на машину его фирмы для Генри Томпсона. Бэббит и Райленд оба принадлежали к клубу Толкачей, а каждый из них считал себя в обиде, если не добивался скидки, покупая что-нибудь у сочленов по клубу. Но Генри Томпсон проворчал: "Да ну их к чертям! Стану я подлизываться из-за какой-то скидки!" В этом и была разница между Томпсоном - настоящим старозаветным поджарым янки, типичным грубоватым дельцом старой закалки, каких выводят в пьесах, и Бэббитом, упитанным, вежливым, деловитым, точным - словом, во всех отношениях современным бизнесменом. Когда Томпсон тянул в нос: "Вытряхивай мошну, дело на мази!" - Бэббита эти устарелые провинциализмы забавляли, как забавляет коренного англичанина речь любого американца. Бэббит считал себя гораздо культурнее и интеллигентнее Томпсона. Недаром он окончил университет, играл в гольф, часто курил сигареты вместо сигар, а когда ездил в Чикаго, брал номер с отдельной ванной. "Все дело в том, - объяснял он Полю Рислингу, - что этим старым бобрам не хватает тонкости, а без нее в наше время не обойтись!" "Правда, и цивилизация хороша в меру", - подумал Бэббит. Ноэль Райленд, коммерческий директор Зико, был выпускником легкомысленного Принстона, тогда как сам Бэббит был доброкачественным и стандартным продуктом из гигантского универмага, именуемого университетом штата. Райленд щеголял в гетрах, сочинял пространные письма о планировании городов, о хоровых кружках, и ходил слух, что, несмотря на свою принадлежность к клубу Толкачей, он носит в кармане томики стихов на иностранных языках. Это уж было слишком. Одной крайностью был Генри Томпсон, прикованный к земле, другой - Ноэль Райленд, витавший в облаках. А между ними, как столпы государства, защитники евангелической церкви, домашнего очага и процветающего бизнеса, стояли Бэббит и его друзья. Дав себе мысленно такую оценку - и, кстати, выторговав скидку на машину для Томпсона, - Бэббит с триумфом вернулся в свою контору. Но, проходя по коридорам Ривс-Билдинга, он вздохнул: "Эх, бедняга Поль! Надо бы мне... К черту Ноэля Райленда! К черту Чарли Мак-Келви! Воображают себя бог знает кем оттого, что делают дела больше, чем я. Да меня живым не затащишь в их клуб Юнион, там задохнуться можно. Я им... Ох, как не хочется сегодня работать! Что поделаешь..." Он ответил на телефонные звонки, просмотрел четырехчасовую почту, поговорил с квартиронанимателем о ремонте, разругался со Стэнли Грэфом. Молодой Грэф, разъездной агент конторы, постоянно намекал, что заслуживает повышения комиссионных, и сегодня тоже стал жаловаться: "Право, мне следует премия, если удастся продать дом Гайлера. Гоняю без передышки, каждый вечер занят, ей-богу!" Бэббит часто объяснял жене, что "лучше подмазывать своих помощников, пусть будут довольны, чем наседать на них, гнать в три шеи, хорошим отношением из них больше выжмешь", - но беспримерная неблагодарность Грэфа задела его за живое, и он рассердился: - Слушайте, Стэн, давайте потолкуем начистоту. Вам взбрело в голову, что все сделки заключаете вы. Откуда вы это взяли? Чего бы вы добились, если бы за вами не стоял наш капитал, наши списки, если бы мы не находили для вас объекты? Ваше дело маленькое - заключать сделки по нашим указаниям, и все. Ночной сторож и то сумел бы продать участки по спискам Бэббита - Томпсона. Говорите, у вас есть невеста, а все вечера приходится гонять за покупателями? А что же вам делать? Что вам нужно? Сидеть и держать ее за ручку? Так я вам вот что скажу, Стэн: если девушка стоящая, она сама будет рада, что вы стараетесь, зарабатываете деньги на гнездышко, вместо того чтобы любезничать с ней. Кому неохота поработать сверхурочно, кто предпочитает по вечерам зачитываться всякой дрянью, крутить романы, забивать головы девчонкам, тот не настоящий человек, энергичный, с Будущим, Прозорливый, - а нам только такие и нужны! А вы? Есть у вас Идеал? Хотите стать богатым, занять свое место в обществе или предпочитаете лентяйничать, жить без стремлений, без всякой цели? Но в этот день на Грэфа что-то не действовали разговоры об Идеале и Прозорливости. - Конечно, для меня самое важное - заработать! Поэтому я и заговорил о премии! Честное слово, мистер Бэббит, не хочу вам прекословить, но хуже гайлеровского дома я в жизни ничего не видел! Никто на него не позарится. Полы прогнили, стены трескаются. - Об этом-то я и говорю! Такие трудности только подстегивают комиссионера, который любит свою профессию. А кроме того, Стэн... в общем, мы с Томпсоном принципиально против премиальных. Вы нам нравитесь, мы с удовольствием поможем вам поскорее жениться, но не можем же мы обойти других наших работников. Начни мы давать вам премии, Лейлок и Пеннимен обидятся, скажут, что это несправедливо. Что правильно, то правильно, и никакого неравенства мы у себя в конторе не допустим, это нечестно! Вы только не воображайте, Стэн, что и сейчас, как во время войны, трудно найти комиссионеров, - нет, сейчас безработными хоть пруд пруди, сколько способных молодых людей согласились бы пойти на ваше место, радовались бы тем возможностям, которые мы вам даем, а не вели бы себя так, будто мы с Томпсоном - вам враги и на нас можно работать только за премиальные. Поняли вы меня, а? Поняли? - Да... Как будто понял... Ну что ж... - вздохнул Грэф и попятился к дверям. Бэббит не так уж часто ссорился со своими служащими. Он любил, чтобы его любили окружающие, он огорчался, когда к нему относились плохо. Но стоило им посягнуть на его священный кошелек, как с испугу он приходил в ярость, но потом, будучи прирожденным оратором и человеком высокой принципиальности, увлекался собственным красноречием и пылом добродетели. Сегодня он с таким вдохновением доказывал свою правоту, что вдруг подумал - а был ли он достаточно справедлив по отношению к Стэну. "В конце концов Стэн не мальчишка. Не стоило так его честить. А, черт, иногда не мешает как следует пробрать человека - ему же на пользу. Неприятная обязанность - да что поделаешь. Интересно, обиделся Стэн или нет? Воображаю, что он там говорит этой Мак-Гаун!" Но когда он вышел из кабинета в контору, оттуда на него пахнуло такой холодной ненавистью, что все удовольствие привычного вечернего ухода домой было испорчено. Бэббит был расстроен, не чувствуя того одобрения служащих, от которого так зависит всякий хозяин. Обычно он уходил из конторы в веселой суете, хлопотливо повторяя тысячу раз, что завтра трудный день и лучше бы мисс Бенниген и мисс Мак-Гаун пришли пораньше, а как только он сам придет, пусть ради всех святых ему напомнят позвонить Конраду Лайту. Сегодня он попрощался со всеми притворно бодрым и вместе с тем виноватым-тоном. Он боялся этих застывших физиономий, этих пристальных взглядов. Мисс Мак-Гаун подняла на него глаза от машинки, мисс Бенниген косилась исподлобья, Мэт Пеннимен вытянул шею из своего темного угла, у Стэнли Грэфа вид был замкнутый, мрачный, и Бэббит боялся их, как выскочка боится холодной чопорности своего дворецкого. Бэббиту до смерти не хотелось услышать за спиной их смех, и, пытаясь напустить на себя небрежную веселость, он что-то бормотал, развязно шутил и в конце концов с жалким видом протиснулся в двери. Но все огорчения как рукой сняло, когда уже со Смит-стрит перед ним открылась вся прелесть Цветущих Холмов: крытые красной черепицей и зеленоватым шифером дома, сверкающие стекла новых террас, ослепительно чистые стены. Он остановился у дома Говарда Литтлфилда, своего ученого соседа, и сообщил ему, что, несмотря на по-весеннему теплый день, вечер, вероятно, будет холодный. Входя в дом, он крикнул жене: "Где ты там?" - не испытывая, впрочем, особого желания знать, где именно она находится. Он осмотрел лужайку, проверяя, хорошо ли подчистил ее дворник. С некоторым удовлетворением, и после всестороннего обсуждения данного вопроса с миссис Бэббит, Тедом и Говардом Литтлфилдом, он пришел к выводу, что дворник подчистил лужайку очень плохо. Он сам срезал два пучка сорной травы большими портняжными ножницами жены, заявил Теду, что глупо держать дворника: "Такой верзила, как ты, сам мог бы делать всю работу по дому", - а про себя подумал: приятно, когда соседи знают, что благодаря его богатству сыну ничего делать по дому не приходится. Выйдя на террасу, он занялся дневной зарядкой: руки в стороны - две минуты, руки вверх - две минуты, бормоча при этом: "Надо бы больше гимнастики, подтягивает". Потом подошел к зеркалу проверить - нужно ли менять воротничок к обеду или сойдет и так. Как всегда, сошло и так. Служанка, мощная женщина, наполовину латышка, наполовину хорватка, ударила в обеденный гонг. Ростбиф, жареный картофель, фасоль - все оказалось в этот вечер превосходным, и после пространных рассуждений о погоде, о заработанных четырехстах пятидесяти долларах, о завтраке с Полем Рислингом и несомненных достоинствах новой зажигалки Бэббит снизошел до благодушного замечания: - Подумываю, не купить ли новую машину! Не знаю, как в этом году, но, может, и купим. Верона, старшая дочь, обрадовалась: - Знаешь, папа, уж если покупать, так закрытую! Это такая прелесть! Закрытая машина куда удобней открытой. - Ну, не скажи. Я вот люблю открытую, больше дышишь свежим воздухом. - Еще чего! Просто ты никогда в закрытой не ездил! Давай купим закрытую. Классная штука! - сказал Тед. "Да, в закрытой не так пылится платье", - вставила и миссис Бэббит. "И волосы не разлетаются", - добавила Верона. "И куда шикарней!" - подтвердил Тед, а Тинка, младшая, пропищала: "Давайте купим закрытую! Папа Мэри Элен уже купил закрытую!" Тед подвел итог: "У всех закрытые машины, кроме нас". Бэббит выдержал натиск: - Не понимаю, к чему эти разговоры! Во всяком случае, машину я завел не для того, чтобы вы, дети, разыгрывали из себя миллионеров. А я люблю открытую машину, чтобы летом можно было откинуть верх, прокатиться вечерком, подышать как следует свежим воздухом. Да и, кроме того, закрытая машина куда дороже! - Ну-у, вот еще! Если уж эти Доппелбрау могут купить закрытую, неужели мы хуже их! - подзадоривал Тед отца. - М-да... Я-то зарабатываю в год тысяч восемь, а он всего семь... Но я денег на ветер не бросаю, не расшвыриваю, как он, не трачу попусту! И вообще я считаю, что нельзя вдруг выбросить столько денег, лишь бы пустить пыль в глаза, и кроме того... Тут пошло горячее и подробное обсуждение обтекаемых корпусов, мощности, качества шин, хромированной стали, систем зажигания и окраски автомобилей. Речь шла не просто о способе передвижения - речь шла о завоевании рыцарского герба. В городе Зените, среди варваров двадцатого века, автомобиль определял социальное положение семьи, так же как звание пэра определяло знатность английских семейств, определял, пожалуй, даже более точно, если припомнить, с каким презрением старинная английская знать относилась к новоиспеченным баронам-пивоварам и виконтам-суконщикам. Правда, никаких местнических законов в Зените официально не существовало. Не было придворного этикета, который указал бы - должен ли младший сын лимузина пирс-эрроу садиться за обедом выше старшего сына закрытого бьюика, но уж в их относительной социальной значимости никто не сомневался, и если мечтой Бэббита в ранней молодости был пост президента, то мечтой его сына, Теда, был двенадцатицилиндровый паккард и прочное положение среди автомобильной знати. Но благосклонное отношение семьи, которое Бэббит завоевал разговором о новой машине, сразу улетучилось, когда они поняли, что в этом году никакой машины не будет. - Фу, безобразие! - огорчился Тед. - У нашей старой калоши такой вид, будто ее заели блохи и она так чесалась, что соскребла всю краску. На это миссис Бэббит рассеянно заметила: "Так с отцом не разговаривают", - а Бэббит рассердился; "Если ты такой безукоризненный джентльмен и вращаешься во всяком там бонтоне и прочее, так не бери вечером старую машину - и все!" - Да нет, я вовсе не к тому... - оправдывался Тед, и весь обед прошел в обычных семейных "радостях", пока Бэббит не сказал: - Ну, хватит, не сидеть же тут весь вечер! Дайте прислуге убрать со стола. Разговоры расстроили его: "Ну и семейка! И почему мы вечно цапаемся? Хорошо бы уехать куда-нибудь подальше, посидеть, подумать... С Полем... В Мэн... Надеть старые штаны, валяться на траве, душу отвести..." Жене он осторожно сказал! - Мне тут один человек писал из Нью-Йорка, хочет повидать меня насчет одной сделки. Возможно, придется отложить до лета. Лишь бы только это дело не заварилось как раз тогда, когда мы с Рислингами соберемся ехать в Мэн. Жалко будет, если не сможем поехать вместе. Впрочем, это еще не скоро... Верона убежала сразу после обеда, и никто ее не остановил, хотя Бэббит машинально бросил: "Посидела бы дома!" В гостиной на диване Тед пристроился учить уроки: планиметрия, Цицерон, мучительный разбор мильтоновских метафор в "Комусе". - Не понимаю, на кой черт нас заставляют учить эту старую рухлядь, всяких там Мильтонов, Шекспиров, Вордсвортов и как их там! - пожаловался он. - Ну, я еще согласился бы посмотреть Шекспира на экране, в хорошей постановке, со всякими трюками, но вот так, здорово живешь, сесть и _читать_ его... Нет, до чего только эти учителя додумываются, ужас! Миссис Бэббит, штопая носки, тоже высказалась: - Да, я сама не понимаю, зачем учить Шекспира. Конечно, я не стала бы спорить с профессорами, указывать им, но у Шекспира есть такие места, - правда, не скажу, что я сама его читала, но когда я была молодая, мне подруги показывали такие строчки, такие... ну, словом, совершенно неподходящие вещи. Бэббит сердито поднял глаза от юмористического приложения к газете "Вечерний адвокат". Это было его любимое чтение - комиксы, в которых мистер Джефф бомбардирует мистера Мэтта тухлыми яйцами, а мамаша учит папашу уму-разуму при помощи кухонной скалки. С благоговейным выражением лица, тяжело посапывая и полуоткрыв рот, он ежевечерне внимательнейшим образом изучал каждую картинку и терпеть не мог, когда прерывали этот торжественный ритуал. Кроме того, он сознавал, что по части Шекспира он не авторитет. Ни в "Адвокат-таймсе", ни в "Вечернем адвокате", ни в "Известиях зенитской Торговой палаты" еще ни разу не было передовицы о Шекспире, а пока один из этих органов не высказался, Бэббиту было трудно составить собственное мнение. Но и с риском утонуть в незнакомом болоте он не мог не ввязаться в спор. - Я тебе объясню, зачем учить Шекспира и прочих. Затем, что это требуется для поступления в университет! Лично я не вижу, зачем их надо было включать в программу нашей современной школы. Было бы гораздо лучше, если б ты проходил коммерческую корреспонденцию и учился составлять объявления или писать деловые письма, такие, что сразу действуют. Но программы существуют, и тут спорить, рассуждать и возражать не приходится. Беда твоя, Тед, в том, что ты сам не знаешь, чего тебе хочется. Но если ты поступишь на юридический факультет, - а ты туда непременно поступишь, мне самому не пришлось, но тебя-то я непременно отдам на юридический, - там тебе и английская литература, и латынь еще как понадобятся! - А, ерунда! Не понимаю, на черта мне юридический, и даже школу мне кончать незачем. Не хочется мне в университет! Ей-богу, сколько людей кончили университеты, а зарабатывают во сто раз меньше, чем те, кто сразу занялся делом. Старый Шимми Питере, наш учитель латыни, - он кандидат чего-то там по Колумбийскому университету, - ночи напролет читает какие-то трепаные книжки и вечно бубнит про "значение лингвистики", а сам, бедняга, еле-еле выколачивает тысячу восемьсот в год. Да за такие деньги ни один агент разъезжать не станет! Нет, я знаю, чего мне хочется! Я бы хотел стать летчиком или владельцем шикарного гаража, а еще я бы хотел - мне вчера про это один парень рассказывал, - я бы хотел стать одним из тех, кого "Стандарт Ойл" посылает в Китай, живешь там в особняке, делать нечего, можешь свет посмотреть, всякие там пагоды, море и все такое! А еще я мог бы учиться заочно. Вот это дело! Не надо отвечать какому-нибудь старому чучелу, которому только и дела, что выслуживаться перед директором, а учиться можно чему угодно! Вот послушай! Я собрал замечательные вырезки насчет всяких курсов. Он вытащил из учебника геометрии с полсотни реклам заочных курсов - вклад в педагогическую науку, внесенный энергичными и дальновидными коммерсантами Америки. На первой из них был изображен молодой человек с высоким лбом, железной челюстью и словно отлакированными волосами, в шелковых носках; держа одну руку в кармане, он вытянул указующий перст другой и явно очаровывал аудиторию, состоящую из господ с седыми бородами, внушительными животами, лысинами и всеми другими признаками мудрости и богатства. Над картиной был изображен вдохновляющий символ знания - не устарелая лампада, или факел, или сова Минервы, а ряд долларовых знаков. Текст гласил: "ОРАТОРСКОЕ ИСКУССТВО НЕСЕТ ВЛАСТЬ И БОГАТСТВО РАССКАЗ ЧЛЕНА НАШЕГО КЛУБА Как вы думаете, кого я встретил вчера в ресторане "Люкс"? Нашего старого приятеля, Фредди Дэрки, который был скромнейшим клерком в нашей конторе, - "мистера Мышь", как мы в шутку звали этого славного парня. Тогда он был настолько застенчив, что боялся директора как огня, и никто не мог оценить его отличную работу. И вдруг он - в ресторане "Люкс"! Преспокойно заказывает шикарнейший обед, со всеми "онерами" от сельдерея до орехов на десерт! И не только не стесняется официантов, как бывало в захудалом ресторанчике, где мы завтракали в добрые старые времена, а наоборот, распоряжается, словно миллионер! Я робко спросил его, чем он сейчас занимается. Фредди рассмеялся и ответил: "Слушай, старик, ты, наверно, не понимаешь, что со мной сталось! Могу тебе сообщить приятную новость: я теперь помощник директора нашей старой конторы, вступил на путь к настоящей Власти и Богатству, собираюсь купить двенадцатицилиндровую машину, жена моя блистает в свете, а ребята учатся в первоклассной школе. Вот как это вышло. Однажды я прочел о заочном курсе обучения: любого из нас предлагалось научить, как легко и непринужденно беседовать, отвечать на вопросы, вносить предложения начальству, добиваться ссуды в банке, как очаровывать публику шутками, анекдотами, рассказами и так далее. Объявление было составлено профессором ораторского искусства Уолдо Ф.Питом. Да, я тоже сразу не поверил, но все же написал (достаточно открытки с указанием адреса и фамилии) издателю и попросил выслать мне лекции без всяких обязательств (деньги возвращаются, если результат окажется неудовлетворительным). Мне прислали восемь лекций, написанных простым и ясным языком, понятным каждому, и я изучал их по вечерам в свободные часы, а потом стал практиковаться перед своей женой. Вскоре я увидел, что могу запросто разговаривать с самим директором. Я добился хорошей оценки моей добросовестной работы. Меня стали ценить, и я начал быстро продвигаться по службе. Знаешь, старый черт, сколько мне теперь платят? Шесть с половиной тысяч в год! И представь себе, я понял, что могу овладеть вниманием любой аудитории и заставить слушать мое выступление на любую тему. Как друг, советую и тебе, старина, выписать циркуляр (никаких обязательств!), а также ценную репродукцию художественной картины (прилагается бесплатно) по следующему адресу: Издательство кратких курсов самообразования. Почтовый ящик В.-А.Сэндпит, Айова". ЧЕМУ ВЫ НАУЧИТЕСЬ У НАС Как произносить речи в клубе. Как провозглашать тосты. Как рассказывать анекдоты. Как делать предложение руки и сердца. Как вести себя на банкетах. Как убеждать покупателей. Как расширить запас слов. Как производить впечатление на людей. Как стать глубоким, точным и оригинальным мыслителем. Как стать ХОЗЯИНОМ ЖИЗНИ. Проф. У.-Ф.ПИТ - автор ускоренного курса ораторского искусства, безусловно, является выдающимся ученым в области литературы, психологии и красноречия. Обладатель ученых степеней лучших наших университетов, лектор, неутомимый путешественник, автор множества книг, стихов и проч. Настоящий ВЛАСТИТЕЛЬ ДУМ. Готов передать вам все тайны своей культуры и непреодолимой власти над людьми в нескольких общедоступных лекциях, которые не помешают остальным вашим занятиям. СТОПРОЦЕНТНЫЙ ВЫ ЧЕЛОВЕК ИЛИ ТОЛЬКО ДЕСЯТИПРОЦЕНТНЫЙ?" Бэббит опять не знал, чем руководствоваться для авторитетных высказываний. Ни при вождении машины, ни при продаже недвижимости он никогда не сталкивался с вопросами - как солидный гражданин и настоящий человек должен относиться к передаче культурных достижений по почте. Он заговорил нерешительно: - Что ж, как будто тут обо всем сказано. Конечно, ораторское искусство - дело хорошее. Иногда мне казалось, что у меня самого есть какой-то талант, да, кроме того, я отлично понимаю, что, скажем, такой старый жулик, как Чэн Мотт, чего-то добивается в своем деле только потому, что умеет заговорить клиента, хотя сказать ему, в сущности, нечего. Конечно, все эти заочные курсы по всяким предметам ловко придуманы. И все-таки я тебе скажу вот что: не стоит зря переводить деньги на эти курсы, когда ты можешь получить блестящие знания и до ораторскому искусству, и по английскому языку в своей собственной школе - в самой большой школе штата! - Верно, верно! - с довольным видом подтвердила и миссис Бэббит, но Тед огорченно сказал: - Мало ли что, папа! Учат-то нас всякой чепухе, от которой никому пользы нет, - ну, я не говорю о ручном труде, машинописи, - да еще о баскетболе, танцах, а вот на заочных курсах учат таким вещам, которые каждую минуту могут пригодиться. Только послушай: "А ты - НАСТОЯЩИЙ МУЖЧИНА? Представь себе, что ты гуляешь с матерью, сестрой или любимой девушкой, и вдруг кто-то отпустит на их счет обидное замечание или непристойное слово. Неужели тебе не будет стыдно, если ты не сможешь за них заступиться? А сможешь ли ты, - вот вопрос! Мы учим боксу и самообороне заочно. Многие наши ученики сообщали, что после нескольких уроков они побеждали гораздо более сильных противников. Уроки начинаются с простейших движений, которые можно разучить перед зеркалом, - вытягивать руку или разворачивать плечи, как при плавании брассом и так далее. И незаметно ты выучишься профессионально нападать и обороняться, уклоняясь от удара и делая ложные выпады, как будто перед тобой настоящий противник". - Вот бы мне так! - мечтательно протянул Тед. - Я бы им показал! Есть у нас в школе один такой, треплет языком, так что деваться некуда, попался бы он мне в уголке, черт возьми... - Глупости! Ерунда! Глупей ничего не мог выдумать! - сердито оборвал его Бэббит. - Да ты только представь себе, вдруг я иду с мамой или Роной, а кто-нибудь отпускает на их счет обидное замечание или непристойное слово. Что я буду делать? - Ты? Наверно, побьешь рекорд по скоростному бегу! - Неправда! Я покажу этому мерзавцу, как отпускать обидные замечания насчет моей сестры, я ему всю морду... - Слушай, ты, недопеченный Демпси! Если я когда-нибудь услышу, что ты дерешься, я из тебя дух вышибу, хоть я и не практиковался перед зеркалом, как вытягивать руку! - Нехорошо, Тед, голубчик! - ласково сказала миссис Бэббит. - Разве можно драться! - Господи, ничего вы не понимаете! А вдруг мы с тобой гуляем, мама, а кто-нибудь отпустит на твой счет обидное замечание? - Никто никаких замечаний отпускать не будет, - внушительно сказал Бэббит, - лишь бы все сидели дома, учили геометрию и занимались делом, а не шлялись по бильярдным и кафе и по всяким злачным местам, куда вообще ходить нечего! - Ну, папа, ты тоже скажешь! А вдруг все-таки кто-нибудь посмеет... - А если посмеют, - пропищала миссис Бэббит, - я не обращу ни малейшего внимания - много чести! И вообще этого не бывает. Вечно слышишь про то, как к женщинам пристают, как их оскорбляют, а я в это не верю, тут сами женщины виноваты, пусть не строят глазки кому попало! Во всяком случае, ко мне еще никто не приставал... - Да ну, мама, неужели ты не можешь вообразить, что к тебе пристали? Понимаешь - вообразить! Неужели ты не можешь представить себе, что так случилось? Неужели у тебя не хватает воображения? - Как это я не могу себе представить? Конечно, могу! - Конечно, мама сумеет представить себе что угодно! - вступился Бэббит. - Уж не думаешь ли ты, что из всей семьи только у тебя одного есть воображение? Впрочем, какой смысл воображать? Воображение не доведет до добра. Глупо воображать, когда есть столько фактов, из которых можно сделать вывод... - Слушай, папа! Вообрази на минуту - понимаешь, вообрази, что в твою контору входит какой-нибудь твой конкурент, другой маклер... - Не маклер, а посредник! - Ну, посредник, которого ты ненавидишь... - Чего ради я буду ненавидеть других посредников? - Да ты только вообрази, понимаешь, ну представь себе! - Не желаю воображать всякую чушь! Да, есть люди моей профессий, которые опускаются до того, что ненавидят своих конкурентов, но был бы ты постарше и разбирался в делах, вместо того чтобы шляться в кино и бегать за девчонками в платьях выше коленок, за дурами, которые красятся и мажутся, как будто они хористки или бог знает кто, - тогда бы ты понимал и ясно представлял себе, что для меня самое главное, чтобы у нас, в коммерческих кругах Зенита, всегда говорили друг о друге в самых дружественных тонах, чтобы меж нами царил дух братства, сотрудничества! Вот почему я не могу вообразить, не могу себе представить, чтобы я вдруг возненавидел кого-нибудь из посредников по продаже недвижимого имущества, даже такого гнусного жулика и втирушу, как Сесиль Раунтри! - Ну, а вдруг! - Никаких "вдруг" тут не может быть! Но уж если бы мне нужно было кого-нибудь проучить, разве я стал бы прыгать перед зеркалом, вертеться и крутиться - зачем мне эти фигли-мигли? Представь себе, что ты где-то сидишь и тебя вдруг кто-то обругает. Что же, ты будешь боксировать и прыгать вокруг него, как учитель танцев, что ли? Ты просто уложишь его одним ударом (во всяком случае, надеюсь, что мой сын на это способен!), а потом оботрешь руки и забудешь о нем, вот и все - и нечего заниматься всякими заочными боксами! - Нет, все-таки... Понимаешь, я только хотел тебе показать - каким замечательным вещам можно научиться заочно, вместо всей этой жвачки, которой нас пичкают в школе. - Но, по-моему, вас учат боксу на уроках гимнастики! - Это не то! Поставят с каким-нибудь верзилой, он тебя и молотит кулаками в свое удовольствие, разве тут успеешь чему-нибудь научиться? Нет, спасибо! Ищите дураков! А ты послушай, тут у меня еще есть! Это были не объявления, а сплошная филантропия. Одно из них было украшено кричащим заголовком: "Деньги! Деньги! Деньги!" В другом рассказывалось, как "мистер П.Р., зарабатывавший всего восемнадцать долларов в неделю в своей парикмахерской, теперь, пройдя курс нашего обучения, получает не меньше пяти тысяч в год, сделавшись врачом остеопатом-виталистом". Третье объявление повествовало о том, как "мисс Д.Л., служившая упаковщицей в магазине, теперь получает десять долларов чистоганом в день, обучая по нашей индусской системе Правильному Вибрационному Дыханию и Психическому Самоконтролю". Тед собрал пятьдесят или шестьдесят таких вырезок из всяких ежегодников, воскресных приложений, художественных журналов и газет. Один благодетель умолял: "Не будьте в тени! Станьте популярным в обществе, зарабатывайте кучу денег! Вы можете завоевать сердца людей игрой на гитаре или пением! Наш тайный, недавно открытый метод обучения музыке дает возможность каждому ребенку или взрослому, без утомительных упражнений, специальных уроков, долгих занятий, без затраты денег, времени и сил, научиться играть по нотам на рояле, банджо, корнете, кларнете, саксофоне, скрипке и барабане, а также петь с листа!" Другой благодетель, под призывным заголовком "НУЖНЫ ДАКТИЛОСКОПИСТЫ - ОГРОМНЫЙ ЗАРАБОТОК!" доверительно сообщал: "ДЛЯ ВАС - люди с горячей кровью! - нашлась ПРОФЕССИЯ, которую вы так долго искали! ОГРОМНЫЕ ДЕНЬГИ - масса ВЫГОД, постоянные разъезды, неослабевающий интерес, увлекательные и захватывающие приключения, которых так жаждет ваш живой ум и мятежная душа. Подумайте, как заманчиво стать главным действующим лицом и сыграть решающую роль в разоблачении таинственных происшествий и загадочных преступлений. Занимаясь этой необычайной профессией, вы на равных встретитесь с влиятельнейшими лицами и вам часто придется путешествовать, иногда по отдаленным и неизведанным краям, причем все расходы оплачиваются! НИКАКОГО СПЕЦИАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ НЕ ТРЕБУЕТСЯ!" - Здорово, а? Все отдай - и то мало! Вот бы мне так попутешествовать, поймать какого-нибудь знаменитого преступника! - воскликнул Тед. - Ничего хорошего тут нет! Еще ранят, чего доброго! Вот уроки музыки - это как будто дело. Если можно поднять производительность труда на фабриках, так почему бы специалистам по музыке не придумать какой-нибудь способ, чтобы человеку не надо было возиться со всякими там гаммами и экзерсисами! - Бэббит явно был под впечатлением этой рекламы и, кроме того, испытывал приятнейшее родительское чувство, оттого что они с Тедом, так сказать, мужчины в семье, отлично понимающие друг друга. Сын стал читать ему рекламы заочных университетов, обучавших, как писать рассказы, укреплять память, как стать киноактером, развить силу воли, как научиться банковскому делу, испанскому языку, хироподии и фотографии, электротехнике и оформлению витрин, птицеводству и химии. - Да, ничего не скажешь... - Бэббит не знал, как выразить свое восхищение. - Черт меня подери! Я слыхал, что заочное обучение - дело выгодное; ей-богу, рядом с ним наша контора по продаже участков - грошовое предприятие! Но я никогда не думал, что такое дело вырастет в настоящую отрасль промышленности! Не хуже универмагов и кино, честное слово! Я так и думал, что найдется человек с головой, который поймет, что нельзя возлагать дело обучения на всяких книжных червей, непрактичных теоретиков, тут нужны широкие масштабы. Да, я теперь понимаю, почему эти курсы тебя заинтересовали. Надо будет спросить своих в клубе, не знает ли кто-нибудь об этом. Но вместе с тем, Тед, ты понимаешь, что в объявлениях - я хочу сказать, в некоторых объявлениях - все преувеличивается! Не знаю, смогут ли они так молниеносно вдолбить человеку то, что они рекламируют. - Еще бы, папа! Конечно, смогут! - Тед чувствовал себя бесконечно счастливым и вполне взрослым оттого, что старшие так внимательно его слушают. Бэббит был счастлив, что испытывал такое чувство к сыну. - Да, я и сам вижу, какое влияние эти курсы могут оказать на всю систему просвещения. Конечно, в обществе я об этом никогда не скажу, - если человек окончил университет штата, как я, он из патриотизма, из чувства приличия должен всюду превозносить свою альма-матер, но, по правде сказать, и в университете теряешь черт знает сколько драгоценного времени - учишь всякую там поэзию, французский, словом, предметы, на которых никто и цента не заработал. Не знаю, может быть, эти заочные курсы окажутся одним из самых блестящих американских изобретений. Беда в том, что большинство людей такие материалисты, - продолжал он, - не видят они духовного и умственного превосходства Америки! Они думают, что изобретения, вроде телефона, самолета и радио, - впрочем, нет, радио изобрел какой-то итальяшка, но это неважно - в общем, они считают, что эти технические усовершенствования для нас - самое главное. А на самом деле настоящий мыслитель видит, так сказать, и духовную сторону наших достижений, он понимает, что производительность труда, и ротарианские клубы, и сухой закон, и демократия - величайшие наши духовные завоевания. И, может быть, заочное образование, университет на дому, тоже принадлежит к их числу. Говорю тебе, Тед, человек должен смотреть в Будущее. - А по-моему, эти курсы на дому - мерзость! Философы остолбенели. Как это миссис Бэббит вдруг решилась нарушить их духовное общение? Одной из главных добродетелей миссис Бэббит было именно то, что, за исключением званых обедов, когда она превращалась в главу семьи и хозяйку дома, она только и знала, что хлопотать по хозяйству, и никогда не утруждала мужчин своими соображениями. Но тут она высказалась вполне решительно: - Да, я считаю, что это ужасно: уговаривать несчастных детей, что они чему-то научатся без всякой помощи... Вы-то оба, может быть, и быстро выучиваетесь, а я никогда не умела сама заниматься! Да и вам тоже... Но Бэббит остался тверд: - Чепуха! Отлично можно заниматься самостоятельно. Не думаешь ли ты, что парень легче выучится, если будет тратить отцовские денежки, заработанные с таким трудом, на то, чтобы сидеть в мягких креслах, в шикарном гарвардском общежитии, со всякими картинами, гербами, скатертями и прочей мурой? Я тебе по опыту говорю, - сам учился в университете! Правда, есть одно возражение против этих курсов. Я решительно возражаю против того, чтобы отвлекать людей от работы в парикмахерских и на заводах и делать из них квалифицированных специалистов. Их и без того как собак нерезаных! А откуда взять рабочих, если все полезут в науку? Тед курил, развалясь в кресле, и никто не делал ему замечания. В эту минуту он чувствовал себя участником высокоинтеллектуальной беседы, как будто он был Полем Рислингом или даже самим доктором наук Говардом Литтлфилдом. Он решил закинуть удочку: - Так как же ты думаешь, папа? Не поехать ли мне в Китай, а то и в какое-нибудь место почище, и уже там заочно изучить инженерное дело или еще что-нибудь? - Думаю, что не стоит, сынок, и сейчас объясню почему. Я убедился, что иногда очень приятно сказать, что ты окончил университет. Случается, какой-нибудь клиент не знает, кто ты, думает - делец, торгаш, и начнет разоряться насчет экономики, литературы, внешней торговли, а ты вдруг этак незаметно ввернешь: "Когда я был в университете - да, я получил звание бакалавра по социологии и всякой такой штуке..." Тут он сразу и заткнется! Но какой прок заявлять: "Получил звание лизателя почтовых марок в Тарарамском заочном университете!" Понимаешь, мой отец был славный старикашка, но образования ни на грош, в университете мне самому пришлось пробиваться, работал я как проклятый. И не жалею - зато теперь я принят в лучшем обществе Зенита, в самых благородных кругах, в клубах и прочее, и мне не хотелось бы, чтобы ты стал изгоем, оторвался от класса джентльменов. Да, у этих людей такая же красная кровь, как у простого народа, но в их руках сила, они цвет общества. И для меня будет большим ударом, если ты оторвешься от общества. - Понимаю, папа. Ну что ж, буду стараться. О, черт! Вот так штука! Совершенно забыл, что обещал отвезти девчонок на репетицию хора. Надо лететь! - Но ты еще не приготовил уроки! - Завтра с утра сделаю! - Ну, что ж... Шесть раз за последние шесть недель Бэббит подымал крик; "Никаких "завтра с утра"! Сию минуту садись заниматься!" - но сегодня вечером он только сказал: "Ну, беги скорей!" - и улыбнулся топ редкой и ласковой улыбкой, какой обычно улыбался только Полю Рислингу. - Тед - хороший мальчик, - сказал он миссис Бэббит. - Конечно, хороший. - Какие это девочки с ним поедут? Из приличной семьи, воспитанные? - Не знаю. Да разве Тед мне что-нибудь теперь рассказывает? Не понимаю, что сталось с нынешним поколением. Меня заставляли все решительно рассказывать папе с мамой. А наши дети вышли из-под всякого контроля. - Надеюсь, что это порядочные девицы. Ведь Тед не ребенок, и мне не хотелось бы, чтобы он... м-мм... связался с кем-нибудь неподходящим. - Знаешь, Джордж, я уже думала: не пора ли тебе поговорить с ним с глазу на глаз, рассказать ему... ну, про все! - Она покраснела и опустила глаза. - Право, не знаю. Видишь ли, Майра, по-моему, не надо наводить мысли мальчика на всякие такие вещи. Боюсь, что он и сам до всего додумается. Впрочем, не знаю... сложный это вопрос. Интересно бы узнать мнение Литтлфилда. - Конечно, мой отец с тобой согласен. Он считает, что всякие эти... ну, разъяснения... просто неприличны! - Ах вот как! Разреши тебе сказать, что у Генри Т.Томпсона такие представления - я говорю о нравственности, - что хотя этого старого пролазу... - Как тебе не стыдно! - про отца! - ...никто не перешибет, когда нужно обмозговать выгодное дело, но позволь тебе сказать, что в вопросах высшего порядка, в вопросах воспитания мы с ним держимся противоположных точек зрения. Может быть, я для тебя тоже не светоч науки, но по сравнению с Генри Т. я просто президент академии! Нет, дорогая моя, я непременно поговорю с Тедом с глазу на глаз и объясню ему, почему я веду исключительно нравственный образ жизни. - Объяснишь? А когда? - Когда, когда... Зачем ты меня ограничиваешь всякими "когда", и "где", и "как", и "почему"? Беда с этими женщинами! Из-за этого они не могут занимать ответственные посты: никакой дипломатии не понимают. Подвернется удобный случай, подходящая обстановка - я с ним и заговорю, по-дружески, и я ему скажу... господи, чего это Тинка шумит наверху? Ей давно пора спать. Он прошелся по гостиной, вышел на застекленную террасу, где стояли плетеные стулья и качалка, - семья отдыхала тут по воскресеньям. Только свет в окнах у Доппелбрау да туманные очертания высокого вяза - любимого дерева Бэббита - виднелись в мягкой тьме апрельской ночи. "Славно поговорили с мальчиком. Даже настроение стало лучше - не то что утром. А мне было здорово не по себе. Ей-богу, надо нам с Полем побыть вдвоем в Мэне... Стерва эта Зияла!.. М-да... А Тед ничего. Семья у меня вообще ничего. И дело хорошее. Много ли таких, кто может заработать четыреста пятьдесят долларов - почти полтысячи! - в один день, да еще так легко! А если мы цапаемся, так, может, я тоже виноват. Надо ворчать поменьше. Эх, жить бы мне, как жил дед, во времена первых поселенцев! Впрочем, тогда у меня не было бы такого дома. О черт, сам не знаю, чего мне надо!" Он с грустью стал вспоминать Поля Рислинга, их общую молодость, девушек, с которыми они встречались. Двадцать четыре года назад, когда Бэббит окончил университет, он хотел стать адвокатом. В университете он выделялся своим красноречием, чувствовал себя прирожденным оратором, мечтал стать губернатором штата. Но, уже учась на последнем курсе, он работал агентом по продаже недвижимости. Он копил деньги, жил в дешевых меблирашках, съедал на ужин одно яйцо с кусочком мяса. Живой, веселый Поль Рислинг (который не сомневался в том, что через неделю или через год уедет в Европу и станет учиться играть на скрипке) был его прибежищем в тяжелые минуты, пока Поля не околдовала Зилла Кольбек, хохотушка и плясунья, за которой бегали все мужчины, стоило ей только поманить их пухленьким пальчиком. Бэббит скучал по вечерам, и его единственным утешением была троюродная сестра Поля - Майра Томпсон, тоненькая, ласковая девушка, которая проявляла большую чуткость, соглашаясь с пылким молодым Бэббитом, что он непременно станет губернатором штата. И когда Зилла подтрунивала над провинциалом. Майра с негодованием говорила, что он гораздо надежнее, чем все эти молодые франты из великого города Зенита - города, которому в 1897 году исполнилось сто пять лет, где жило двести тысяч человек, царственного города, которым восхищался весь штат и который казался молодому Джорджу Бэббиту, уроженцу глухой Катобы, таким огромным, таким шумным и роскошным, что ему льстило даже знакомство с девушкой, облагороженной уже тем, что она родилась в Зените. Но о любви между ними и речи не было. Бэббит знал, что, если он хочет стать адвокатом, он еще много лет не сможет содержать жену. А Майра безусловно была девушкой из Хорошей Семьи - с такими не целуются, о таких даже не думают "в определенном смысле", если не собираются жениться. Но товарищем она была надежным. Она всегда с удовольствием ходила с ним на каток и на прогулки, с удовольствием выслушивала его тирады о великих подвигах, которые он совершит, о том, как он будет защищать обиженных бедняков от несправедливых богачей, о речах, которые он собирался произносить на банкетах, и о том, как он будет влиять на общественное сознание. Однажды вечером, когда он немножко раскис от усталости, он увидел, что она плачет. Оказывается, ее не пригласили на бал, который давала Зилла. И когда вдруг ее головка очутилась у него на плече и он стал поцелуями осушать ее слезы, она доверчиво взглянула на него и сказала: - Теперь, когда мы помолвлены, надо решить - сейчас мы поженимся или подождем? Помолвлены? Об этом он и не подумал. Вместо нежности к этому хрупкому темноволосому существу он почувствовал холод и страх, но он не мог обидеть ее, не мог обмануть ее доверие. Он пробормотал, что, конечно, надо подождать, и убежал. Целый час бродил он по улицам, пытаясь придумать, как бы ей сказать, что все это ошибка. Как часто, в течение целого месяца, он уже совсем решался сказать ей все, но так приятно было держать ее в объятиях, что с каждым днем становилось все труднее и труднее обидеть ее, огорошить признанием, что он ее не любит. Сам он в этом не сомневался. Вечер накануне свадьбы был мучением, а наутро хотелось бежать куда глаза глядят. Она стала ему, что называется, Хорошей Женой, - верной, хозяйственной, по временам даже веселой. Слабое отвращение к интимной жизни сменилось у нее какими-то проявлениями горячего чувства, но и оно вскоре перешло в скучную будничную привязанность. И все же она жила только для него, для детей и так же огорчалась, так же беспокоилась, как и он сам, когда ему пришлось бросить занятия юриспруденцией и целиком посвятить себя продаже недвижимости. "И ей, бедняжке, было не легче, чем мне, - подумал Бэббит, стоя на темной веранде. - А все-таки жаль, что я не стал юристом, не попробовал силы в политике. Интересно, чего бы я мог достичь. Что ж - зато сейчас я, наверно, зарабатываю больше". Он вернулся в гостиную, но, прежде чем усесться в кресло, ласково погладил жену по голове, и она ответила ему счастливым, хотя и несколько удивленным взглядом. 7 Он с самым серьезным видом дочитывал последний номер "Американского журнала", когда его жена вздохнула, отложила штопку и с легкой завистью начала рассматривать модели белья в женском журнале. В комнате стояла тишина. В этой комнате были соблюдены все самые высокие требования, какие предъявлялись на Цветущих Холмах. Серые стены были искусственно разбиты на панели лакированными белыми планками. Правда, Бэббиты перевезли из прежней квартиры две старинные качалки, не в меру разукрашенные резьбой, но зато все остальные кресла были новые - очень глубокие и удобные, крытые синим, в золотистую полоску бархатом. Перед камином стояла синяя бархатная кушетка, рядом - стол красного дерева и высокий торшер с золотистым абажуром. (Из каждых трех гостиных на Цветущих Холмах в двух перед камином стояла кушетка, стол красного дерева - настоящий или подделка, - торшер либо высокая настольная лампа с абажуром желтого или розового шелка.) На столе лежала вышитая золотом китайская дорожка, четыре журнала, а рядом серебряная коробочка с крошками табаку на дне и три "подарочные" книги - огромные дорогие издания сказок с иллюстрациями английских художников, никем из Бэббитов, кроме Тинки, не читанные. В углу у окон стояла большая кабинетная виктрола (в восьми из девяти гостиных на Цветущих Холмах стояли такие кабинетные граммофоны). Среди картин, развешанных строго симметрично посреди каждой серой панели, красовалась подделка под английскую гравюру, изображавшая охоту, бесцветная репродукция какой-то жанровой картинки с французской подписью, в нравственности которой Бэббит всегда сильно сомневался, и раскрашенная "от руки" фотография старинной комнаты - вязаный коврик, девушка у прялки, смирная кошечка перед белой печью. (Из двадцати домов на Цветущих Холмах в девятнадцати висела охотничья гравюра или репродукция "Madame fait la toilette" ["Дама за туалетом" (франц.)], раскрашенная фотография старинного дома в Новой Англии или пейзаж Скалистых гор, - а то и все четыре картины вместе.) Эта гостиная была настолько же лучше жилой комнаты в родительском доме Бэббита, насколько его автомобиль был лучше отцовской брички. И хотя ничего интересного в гостиной не было, она не оскорбляла глаза. Чистая, безликая, она походила на кусок искусственного льда. В камине не было ни пушистого пепла, ни потемневших кирпичей - ничто не смягчало его сверкающую новизну, медные щипцы сияли непорочным блеском, а гигантские решетки напоминали образцы, выставленные на продажу в лавке, - унылые, мертвые, никому не нужные предметы. У стены стояло пианино и еще одна высокая лампа, но в доме никто, кроме Тинки, не играл. Резкий отчетливый голос граммофона вполне удовлетворял все семейство, они с удовольствием сознавали, что такую коллекцию джазовых пластинок могли собрать только богатые и культурные люди, и все музыкальное искусство для Бэббитов сводилось к искусной установке граммофонной иглы. На книгах не было ни пятнышка, они лежали на столе аккуратными параллельными стопками, ни один угол ковра не был завернут, нигде не валялись хоккейные клюшки, потрепанные книжки с картинками, не возились шумные, веселые собаки. Дома Бэббит никогда не погружался в чтение по-настоящему. В конторе он умел сосредоточиться, но тут он сидел, скрестив ноги, часто менял позу. Когда попадался интересный рассказ, он читал жене вслух самые лучшие, то есть самые смешные места; когда чтение не увлекало его, он откашливался, почесывал то ногу, то правое ухо, засовывал большой палец в жилетный карман, позвякивал мелочью, вертел цепочку с ключами и машинкой для сигар, зевал, тер нос и часто выходил из комнаты. То он шел наверх - надеть ночные туфли, свои элегантнейшие ночные туфли из коричневой кожи, похожие на средневековые башмаки. То он спускался в подвал и выбирал из бочонка яблоко. - По яблоку на день - и доктор не надобен, - просвещая он миссис Бэббит, безусловно впервые за последние четырнадцать часов. - Это верно. - Яблоко регулирует все естественные отправления организма. - Да, да... - У женщин дурное свойство - они не умеют вырабатывать в себе хорошие навыки. - Нет, я... - Вечно что-нибудь жуют или грызут между завтраком и обедом. - Да, Джордж! - Она подняла глаза от книги. - Скажи, а ты сегодня действительно легко позавтракал, как собирался? Я очень легко. Перед таким коварным и неожиданным выпадом он спасовал: - М-мм, пожалуй, не так уж легко... Завтракал с Полем, какая уж тут диета! Не ухмыляйся, пожалуйста, как чешская кошка! Если б я не следил за тем, что вы едите... Я - единственный человек в семье, который понимает, что на завтрак полезней всего овсянка. Я... Она продолжала читать, а он, тщательно разрезая яблоко на дольки и благоговейно прожевывая их, все говорил, говорил... - Одного я добился - бросил курить. Да, с Грэфом у меня вышла стычка. Стал невозможно дерзить. Я все терплю, но надо же иногда поднять свой авторитет, вот я на него и налетел: Стэн, говорю... ну, словом, выложил ему все... - День сегодня какой-то странный. Нервничаешь... - Ну-ууууу-ааа! - самый заразительный звук на свете - последний зевок. Миссис Бэббит зевнула за компанию и с благодарностью услышала его сонное: "А не пора ли на боковую? Теда и Рону мы все равно до света не дождемся. Да, странный какой-то день, и не так чтоб уж очень жаркий... Ей-богу, мне хочется... Поеду как-нибудь на машине далеко-далеко". - Да, это нам будет полезно, - зевнула она. Он отвел глаза, чувствуя, что ему вовсе не хочется брать ее с собой. Заперев двери и проверив шпингалеты на окнах, он отрегулировал отопление так, чтобы утром из калориферов пошло тепло, и грустно вздохнул с каким-то тяжелым чувством одиночества, которое и удивило и напугало его. От рассеянности он даже не мог вспомнить, какие окна уже проверены, и в темноте, натыкаясь на стулья, снова проверил все защелки. Громко топая по лестнице, он поднялся наверх - наконец-то окончился этот знаменательный и опасный день, день его тайного бунта. Обычно перед завтраком в нем просыпались привычки деревенского парнишки, и он старался увильнуть от сложных обязанностей горожанина - от бритья, от ванны, от размышлений, можно ли еще день проносить ту же рубашку. Когда он проводил вечер дома и рано ложился спать, он перед сном старался выполнить все эти неприятные дела. Он позволял себе роскошь бриться, уютно сидя в горячей ванне. И сейчас этот толстенький, гладенький, розовый, лысоватый и пухлый человечек, без очков утративший всякое достоинство, сидел по грудь в воде, снимая пену с намыленных щек безопасной бритвой, похожей на крошечную косилку для стрижки газона, и с грустным вниманием ловил упорно ускользавшее мыло. Теплая вода ласково баюкала его. Свет озарял стенку ванны, и мелкая зеленоватая зыбь шла по гладкому белому фаянсу, когда колебалась прозрачная вода. Бэббит лениво следил за игрой воды, он заметил, что вдоль его ноги, с ярко освещенного дна подымались воздушные пузырьки и, прилипая к волоскам, образовывали причудливое сплетение, похожее на мох. Он хлопнул по воде, и отсветы лампы заиграли, запрыгали, заискрились. Ему это доставило ребяческое удовольствие. Он стал играть. Он даже сбрил кустик волос на толстой ноге. Из крана тихонечко капало, словно звенела веселая и нежная песенка: дршшети-дрип-дрип-дриббль, дрип-дрип-дрип! Бэббит радовался этим звукам. Он смотрел на огромную ванну, на красивые никелированные краны, на кафельные стены и чувствовал себя гордым обладателем всей этой роскоши. Но тут он очнулся и грубовато заворчал. "Иди сюда! Подурачились - хватит! - буркнул он мылу и сердито одернул щетку, когда она его царапнула: - Это еще что!" Намылившись, он окатился водой и с ожесточением растерся мохнатой простыней. Заметив в ней дырку, он задумчиво сунул в нее палец и вернулся к себе в спальню прежним непоколебимо суровым гражданином. И тут наступила минута полного самозабвения, волнующий миг, как бывало, когда он вел машину: вынимая чистый воротничок, он увидел, что края разлохматились, и с великолепнейшим треском разорвал его пополам. Но самым важным был момент подготовки ко сну на закрытой веранде. Неизвестно, любил ли он спать на веранде ради свежего воздуха или оттого, что порядочному человеку полагалось спать на такой веранде. Так же как он стал членом ордена Лосей, клуба Толкачей и Торговой палаты, так же как священники пресвитерианской церкви определяли все его религиозные убеждения, а сенаторы-республиканцы решали в тесных прокуренных комнатах, что ему думать о разоружении, тарифах и Германии, точно так же американские рекламные агентства определяли внешнюю сторону его жизни, все то, что он считал своей индивидуальностью. Все стандартные разрекламированные товары - зубная паста, носки, шины, фотоаппараты, калориферы, - все это было для него символом и доказательством его превосходства. Сначала они были признаком, а потом - заменой счастья, и страсти, и мудрости. Но ни один из этих разрекламированных атрибутов благосостояния и положения в обществе не играл в жизни Бэббита такой роли, как веранда над застекленной террасой. Ритуал отхода ко сну был сложен и неизменен. Надо было как следует подоткнуть одеяло в ногах (тут же пришлось выяснять с миссис Бэббит, почему этого не сделала горничная). Вязаный коврик надо было подвинуть так, чтобы утром сразу встать на него босыми ногами. Будильник надо было завести. Грелку наполнить и положить точно в двух футах от спинки кровати. Эти грандиозные задачи он преодолевал с огромной решимостью, на каждом этапе сообщая миссис Бэббит о ходе их выполнения и о победе над всеми препятствиями. Наконец его чело прояснилось, и сильным мужественным голосом он бросил: "Доброй ночи". Но ему понадобилось еще одно героическое усилие. В ту минуту как он погрузился в первый сон, в самую сладостную минуту забвения, к соседнему дому подкатила машина Доппелбрау. Бэббит подскочил со стоном: "Какого черта они не ложатся спать вовремя!" Он настолько хорошо знал, как ставят машину в гараж, что прислушивался к каждому звуку, как опытный палач, которого самого вздергивают на дыбу. Вот машина нагло и весело фыркает на дорожке. Вот с треском открываются и закрываются дверцы, скрипя, отворяется дверь гаража, и снова хлопает дверца машины. Мотор ревет на подъеме при въезде в гараж и захлебывается в последний раз перед тем, как его выключают. Последний треск закрываемой и открываемой дверцы машины. Потом тишина - жуткая тишина, пока мистер Доппелбрау неторопливо осматривает шины, перед тем как запереть гараж. И наконец для Бэббита наступает блаженное забытье. В тот же час, в том же городе Зените, Хорэйс Апдайк ухаживал за Люсиль Мак-Келви в ее лиловой гостиной на Ройял-ридж, куда они вернулись с лекции знаменитого английского писателя. Апдайк был самым закоренелым холостяком в Зените. Сорокашестилетний мужчина, с тонкой талией и высоким, как у женщины, голосом, он любил цветы, пестрые ситцы и молоденьких девушек. Миссис Мак-Келви - рыжая и белотелая особа, была не удовлетворена жизнью, всегда изящна, резка и откровенна. Апдайк испробовал свой неизменный прием - погладил ее тонкую руку. - Перестаньте дурить! - сказала она. - А вам очень неприятно? - Нет, не очень. Но это-то и есть самое неприятное! Апдайк переменил тактику. Он славился своим красноречием. Он очень неглупо заговорил о психоанализе, игре в поло на Лонг-Айленде, о китайском блюде эпохи династии Минг, которое он раскопал в Ванкувере. Люсиль обещала встретиться с ним летом в Довиле. "Хотя Довиль становится ужасно пошлым, - вздохнула она, - никого, кроме американцев и захудалых английских баронесс!" И в этот же час, в этом же Зените, продавец кокаина и проститутка пили коктейли в кабачке Хили Хэнсона на Фронт-стрит. Так как в стране царил сухой закон, а в Зените законы соблюдались особенно строго, им приходилось с невинным видом пить коктейли из чайных чашек. Дама швырнула свою чашку в голову кокаиниста. Тот выхватил револьвер из потайного кармана и небрежно уложил ее на месте. В этот же час в Зените двое ученых сидели в лаборатории. Уже вторые сутки они корпели над докладом о своих исследованиях в области синтетического каучука. В этот же час в Зените четверо профсоюзных деятелей совещались - бастовать ли двенадцати тысячам горняков в округе за сто миль от города. Из них один был похож на сердитого разбогатевшего лавочника, второй - на плотника-янки, третий - на приказчика из аптеки, а четвертый - на еврейского эмигранта-актера. Актер-эмигрант цитировал Каутского, Юджина Дебса и Авраама Линкольна. В этот же час умирал ветеран войны за освобождение негров. Прямо с полей Гражданской войны он пришел на ферму, и хотя она официально считалась в черте Зенита, но жизнь там была дикой, как в лесной глуши. Этот человек никогда не ездил в автомобиле, никогда не видел ванны, не читал ни одной книги, кроме Библии, хрестоматии Мак-Гаффи и религиозных брошюр, и верил, что земля плоская, что англичане - десятое пропавшее колено израилево, а Соединенные Штаты - демократическая страна. В этот же час на Пуллморовском тракторном заводе - в настоящем городе из стали и бетона - работала ночная смена, выполняя заказ на транспортеры для польской армии. Завод гудел, как тысячи пчел, его гигантские окна походили на огнедышащий вулкан. За высокой оградой из колючей проволоки прожектора освещали заваленные шлаком дворы, железнодорожные стрелки и вооруженную охрану. И в этот же час Майк Мондей заканчивал молитвенное собрание. Мистер Мондей, выдающийся евангелист, самый знаменитый протестантский проповедник и политический деятель в Америке, когда-то был профессиональным боксером. Но служить дьяволу оказалось невыгодным. В бытность свою боксером он ничего не приобрел, кроме разбитого носа, прославленного набора ругательств и умения держаться на подмостках. Служение господу оказалось не в пример выгодней. Он уже собирался уйти в отставку, нажив порядочное состояние. Оно досталось ему по заслугам, ибо, как писали газеты в последних отчетах о его деятельности, "преподобный мистер Мондей, пробивной пророк", показал, что он - лучший в мире продавец спасения и что благодаря деловой организации наивысшую стоимость духовного очищения можно свести до твердого минимума. Он обратил в свою веру более двухсот тысяч заблудших и погибших душ, при материальных затратах в среднем около десяти долларов на душу. Из крупных городов Штатов один только Зенит не сразу решился отдать свои пороки на суд и расправу мистеру Мондею и его отряду опытных спасателей душ. Наиболее предприимчивые организации настаивали на его приглашении - мистер Джордж Ф.Бэббит однажды даже произнес о нем хвалебную речь в клубе Толкачей. Некоторые священники епископальной и конгрегационалистской церкви, эти ренегаты, которых мистер Мондей так остроумно величал "шайкой христопродавцев, с помоями в жилах вместо крови, кучкой пискунов, которым не хватает лишь протертых коленок на штанах и волос на тощих туловищах", восстали против Мондея. Но эту оппозицию сломил секретарь Торговой палаты, сообщивший объединению фабрикантов, что в тех городах, где подвизался мистер Мондей, он отвлекал мысли рабочих от повышения зарплаты и сокращения рабочего дня и тем самым предотвращал забастовки. И Мондея немедленно пригласили в Зенит. По подписке собрали внушительную сумму в сорок тысяч долларов и на городской торговой площади соорудили молельню имени Майка Молден, вмещавшую пятнадцать тысяч человек. Там-то пророк в этот час и заключал свою проповедь: - Есть и в этом вашем городишке умники из университетских профессоров и салонных слюнтяев, которые говорят, что я - грубиян, никудышник, в истории ни шиша не смыслю. Есть еще такие длиннобородые гниды, которые воображают, что они умней самого господа бога, им ученая немчура и грязные немецкие еретики дороже святого, истинного слова божия. Есть еще много маменькиных сынков, слюнтяев, нюнь и нехристей, много писак, распухших от пива, которые любят обливать меня грязью, пищать, что Майк Мондей - пошляк и дикарь. И эти щенки смеют говорить, что я кормлюсь Евангелием, выжимаю деньгу из святой книги! Слушайте меня, братья! Я готов с ними потолковать! Пусть выйдут сюда и прямо мне в глаза скажут, что я жулик, брехун и деревенщина! Но уж если они выйдут - если только посмеют! - пусть никто тут не падает в обморок, ежели с божьей помощью какой-нибудь из этих оголтелых врунов получит хорошую крепкую затрещину от Майка и кулак мой станет карающей десницей господней! Ну, выходи, кто там есть! Кто трепал языком? Кто болтал, что Майк Мондей мошенник и болван? А? Кажется, кто-то хочет встать? Нет? То-то же! Хватит настоящим людям слушать истошный визг из-под забора! Хватит слушать всяких субчиков, которые варят, жарят и пекут безбожные мерзости, а потом блюют вам на голову! И я глаголю вам - приидите, помолимся - с треском, с перцем, со всем сердцем! - господу нашему Иисусу Христу и безграничному милосердию его-оо-ооо! В этот же час Сенека Доун - адвокат-радикал, и доктор Курт Явич - гистолог (чья работа о разрушении эпителиальных клеток под воздействием радия прославила Зенит в Мюнхене, Праге и Риме), беседовали в кабинете Доуна. - Зенит - город гигантских возможностей, - задумчиво сказал Доун, - город гигантских зданий, гигантских машин, гигантской транспортной сети... - А я ненавижу ваш город. Здесь все стандартизовано - вся красота жизни. Похоже на громадный вокзал, где все спешат взять билет на самое лучшее кладбище, - спокойно заметил доктор Явич. Доун вспыхнул: - Неправда, черт меня дери! Нет, Курт, надоели мне ваши вечные жалобы на "стандартизацию". А в других странах, по-вашему, нет стандартов? Разве найдется что-либо более стандартизованное, чем Англия, где в каждом доме в один и тот же час пьют чай с одними и теми же булочками, и все отставные генералы слушают одинаковые молитвы в одинаковых церквах серого камня с одинаковыми колокольнями, и каждый гольфист в грубошерстных штанах, напыжившись, говорит другому такому же богатому болвану: "Совершенно справедливо!" И все же я люблю Англию. А что касается стандарта - вспомните французские уличные кафе, итальянские любовные песенки! Видите ли, стандартизация per se [сама по себе (лат.)] - отличная штука. Когда я покупаю часы фирмы Ингерсолл или машину Форда, я получаю хорошую вещь по недорогой цене и точно знаю, что я купил, - и тогда у меня остается больше времени и энергии на мою личную жизнь. Да, помню, как однажды в Лондоне мне попалась реклама зубной пасты в "Сатердей ивнинг пост", и на ней картинка: американский городок, знаете, белая уличка, обсаженная тополями, новые дома, некоторые в старинном стиле или с широкими черепичными крышами, - словом, такая улица, как у нас в Зените, скажем, на Цветущих Холмах. Простор. Деревья. Газоны. И такая меня взяла тоска по родине! Нигде на свете нет таких чудесных домов. И мне наплевать, что они стандартные! Это отличнейший стандарт! Нет, я не о таком стандарте! В Зените меня возмущает стандартизация мысли и, конечно, укоренившиеся понятия о конкуренции. Настоящие злодеи в этой драме - именно те добрые, чистые, трудолюбивые отцы семейств, которые не постесняются пустить в ход любую подлость, любую жестокость - лишь бы обеспечить материальное благополучие своим отпрыскам. Самое скверное в этих людях то, что они такие хорошие и, в каждом отдельном случае, в своей отрасли такие неглупые. Их нельзя по-настоящему ненавидеть, и все же их стандартизованная мысль - вот настоящий враг... И потом - это вечное бахвальство. Правда, втайне я и сам думаю, что жить в Зените лучше, чем в Манчестере или Глазго, Лионе, Берлине, Турине... - Это неверно, я-то жил в этих городах, - пробормотал доктор Явич. - Ну, это дело вкуса. Лично я предпочитаю город с неведомыми перспективами, которые дают простор моему воображению. Но чего мне особенно хочется... - Вы, - перебил его доктор Явич, - вы умеренный либерал и не имеете ни малейшего представления о том, чего вам особенно хочется. А я, как революционер, точно знаю, чего хочу, - и сейчас я особенно хочу выпить. В этот же час Джек Оффат, местный политикан, и Генри Т.Томпсон долго совещались. Оффат внушительно говорил: - Главное - заставить этого простачка, твоего зятя, протолкнуть наше дело. Он из таких, из патриотов. Когда он для нашей бражки заграбастывает какую ни на есть недвижимость, у него так получается, будто мы смерть как любим наррррррод, а я тоже люблю, чтоб все было респектабельно, по сходной цене, конечно. Как ты думаешь, Хэнк, долго мы продержимся? Нам ничто не грозит, пока все примерные мальчики, вроде Джорджа Бэббита, и эти симпатичные и уважаемые профсоюзные лидеры думают, что мы с тобой - заядлые патриоты. Да, честному политику тут есть чем поживиться, Хэнк: целый город готов нас угощать жареными цыплятами, сигарами и коктейлями и в возмущении - да еще в каком! - встать под наше знамя, как только кто-нибудь из этих пискунов вроде Сенеки Доуна выступит против нас! Честью клянусь, Хэнк, стыдно было бы мне, такому смекалистому парню, не выдоить этих коровушек, сами просятся, мычат! Но большой аферы, как бывало, Транспортной компании сейчас не поднять. Хотел бы я знать, долго ли нам... эх, знаешь, Хэнк, вот бы выставить этого Сенеку Доуна из Зенита! Мы или он! В этот час в Зените триста сорок или триста пятьдесят тысяч Обыкновенных Людей спали - огромная, неизведанная масса. В трущобах за железной дорогой молодой человек, полгода тщетно искавший работы, открыл газ и отравился вместе с женой. В этот час Ллойд Маллэм, поэт, владелец книжной лавки "Хафиз", заканчивал рондо, где рассказывалось, как интересно было жить в феодальной Флоренции и как скучно в будничном Зените. И в этот час Джордж Ф.Бэббит тяжело повернулся на бок, повернулся в последний раз - знак того, что ему надоело ворочаться без сна, - и решил заснуть всерьез и надолго. И сразу он погрузился в волшебный сон. Он стоял среди незнакомых людей, которые смеялись над ним. Но он ускользнул от них, он помчался по дорожкам полночного сада, где у ворот ждала его юная волшебница. Ласковая спокойная рука легла на его щеку. Он сразу стал храбрым, мудрым и горячо любимым, ее теплые плечи казались белее слоновой кости, а за гибельными трясинами сверкало смелое море. 8 Главными событиями этой весны для Бэббита были, во-первых, тайная скупка земельных участков в Линтоне для некоторых дельцов из Транспортной компании еще до того, как официально сообщили о продлении линтонской линии трамвая, и во-вторых, парадный обед, который был задуман, как Бэббит со смаком внушал жене, "не только как обычный светский прием, но и как по-настоящему интересная, высококультурная встреча, где будут общаться лучшие умы города и самые изящные и веселые дамы". Бэббита это настолько захватило, что он чуть не позабыл о своем плане - удрать в Мэн с Полем Рислингом. Хотя Бэббит был родом из глухого поселка Катоба, он уже поднялся до того столичного уровня, когда принимаешь к обеду трех, а то и четырех человек, и готовишься к этому всего лишь день-другой. Но обед на двенадцать персон, с цветами из лучшего магазина и всем фамильным хрусталем, вывел из равновесия даже Бэббитов. Целых две недели они изучали, обсуждали и наконец утвердили список гостей. Бэббит был в восторге: - Конечно, мы и сами - люди современные, но ты только подумай: принимать в доме такого знаменитого поэта, как Чам Фринк, человека, который какими-нибудь стишками, какими-нибудь рекламами выколачивает свои пятнадцать тысяч монет в год! - А возьми Говарда Литтлфилда! Вчера Юнис сказала мне, что ее папа говорит на трех языках! - заметила миссис Бэббит. - Ну, это ерунда! Я сам говорю на трех - на американском, на бейсбольном и на карточном! - Мне кажется, шутить на эту тему просто неудобно! Должно быть, очень приятно разговаривать на трех языках, - и как это может пригодиться! По-моему, вовсе незачем приглашать вместе с такими людьми этих Орвилей Джонсов! - Ну, знаешь, Орвиль далеко пойдет! - Да, понимаю, но - прачечная! - Конечно, иметь прачечную - совсем не то, что писать стихи или заниматься недвижимым имуществом, не тот класс, но все же Орвиль - малый с головой. Только наведи его на разговор насчет садоводства! Да он тебе каждое дерево назовет, даже по-гречески или по-латыни! Кроме того, мы обедали у Джонсов и должны их позвать! И потом надо же нам посадить хоть кого-нибудь попроще, пусть слушают, когда такие мастера пускать пыль в глаза, как Фринк или Литтлфилд, заведут свою музыку. - Кстати, милый, я считаю, что тебе, как хозяину, лучше помолчать и послушать, дать гостям возможность тоже поговорить хоть немножко! - Ах, ты так считаешь? Значит, я все время говорю один? Конечно, кто я такой? Обыкновенный делец! Ясно, раз я не доктор философии, вроде Литтлфилда, и не поэт, так мне, по-твоему, и сказать нечего! Так вот, разреши тебе доложить, что не далее как вчера твой дорогой Чам Фринк подошел ко мне в клубе и стал расспрашивать - что я думаю про акции спрингфилдовского школьного треста. Кто ему все объяснил? Я! Будь уверена, все объяснил! Именно я, такое ничтожество! Он подошел, спросил, а я объяснил! Будь уверена! И он с удовольствием меня слушал, - а ты еще говоришь "тебе, как хозяину"... Знаю свои хозяйские обязанности не хуже тебя, и запомни, пожалуйста... Словом, Орвилей Джонсов пригласили. Утром перед званым обедом миссис Бэббит не находила себе места. - Прошу тебя, Джордж, непременно приходи сегодня пораньше. Помни, что тебе надо переодеться. - Угу. Смотри, в "Адвокате" пишут, что на пресвитерианском съезде голосовали за выход из Всемирного Совета церквей. Значит... - Джордж! Ты слышал, что я тебе сказала? Ты должен вовремя прийти домой и одеться! - Одеться? А я уже одет! Что ж, по-твоему, я хожу в контору в одних кальсонах? - Я не допущу неприличных острот при де