шь, насчет фамилии я не из-за родственников, по правде говоря, а из-за Роситы, близких родственников-то у меня почти и нету. Мама умерла, я еще не работала по этой части, про какую ты тут рассказывал, отец утонул во время плавания, а мой родной брат подался в горы лет пять назад, чтобы не идти в армию, и я все жду, когда он вернется. Так даже лучше, не знаю, как это сказать, Синчи, но ведь и Макловия я только на работе, это не настоящее мое имя, а настоящее у меня для всего остального, например для друзей. Но ты же привел меня, чтобы говорить только о том, так? Выходит, во мне вроде как бы сразу две женщины: каждая занимается своим делом и у каждой свое имя. Я уже к этому привыкла. Я вижу, не очень-то понятно объясняю. Что ты говоришь? А ясно, не буду отвлекаться. Ну так вот, про это, Синчи. Значит, до того как я поступила в Пантиляндию, я была "прачкой", как ты сказал, а потом работала у Сморчка. Некоторые думают, что "прачки" загребают кучу денег и живут припеваючи. Вранье это, Синчи. Работка не приведи Бог, и частенько все впустую, возвращаешься домой, находившись, ноги так и гудят, а несолоно хлебавши, так и не поймав клиента. И вдобавок твой покровитель тебя же и прибьет за то, что ничего не принесла. Ты спросишь, зачем тогда покровитель? А как же без него, если у тебя нет покровителя, никто тебя не уважает, всякий норовит обидеть, обобрать, и чувствуешь себя беззащитной, да и потом, Синчи, кому нравится жить одной, без мужчины? Да, опять я заговорилась, сейчас расскажу про это. Я к тому, что, когда пронесся слух, будто в Пантиляндию нанимают на твердый оклад, а в воскресенье -- выходной и даже ездят кудато, то все "прачки" просто с ума посходили. Это все равно как выиграть в лотерею, Синчи, понимаешь? Работа обеспечена, не надо бегать искать клиентов, их хоть от-бавляй, и к тому же относятся к тебе с полным уважением. Не жизнь, а мечта. Но меня выставили за дверь. Мы все сбежались, а наняли всего ничего, остальных же -- в три шеи, ой, прости. Через эту Чучупе, начальницу, никак было не пробраться. Сеньор Пантоха всегда слушался ее советов, а она выбирала тех, которые работали в ее заведении, в Нанае. Бывало, что брала и из других домов, например от Сморчка, но потом вешала на них всех собак и комиссионные драла зверские. А с "прачками" и того хуже было, мы совсем перестали надеяться, потому как она сказала сеньору Пантохе, что не любит брать с улицы, мол, это же не собачку взять, а будет набирать из приличных заведений. Значит, из Дома Чучупе, сам понимаешь. Мне эта злыдня четыре раза дорогу преграждала. Пройдет слух, что на Итайе есть места, я сразу -- туда, и каждый раз натыкаюсь, как на гору, на Чучупе. Вот и пришлось наняться к Сморчку, не в старое его заведение, а в то, которое он перекупил у Чучупе, в Нанае. Там я двух месяцев не проработала, и снова разнесся слух, что есть места в Пантиляндии, я сразу помчалась, и сеньор Пан-Пан заметил меня во время осмотра и говорит: ты принята, детка, вставай в эту сторону. Выбрал за красивое тело. Так я поступила в Пантиляндию, Синчи. Как сейчас помню, пришла я первый раз на Итайю, уже нанятая, на медосмотр. Счастливая, как в день первого причастия, клянусь тебе. Сеньор Пантоха сказал нам речь, мне и еще четверым, которых наняли вместе со мной. Говорю тебе, мы все плакали, он сказал: вы теперь не то чтораньше, вы теперь не гулящие, а рабочие единицы, вы выполняете задание, служите родине, сотрудничаете с Вооруженными силами и, уж не помню, что еще. Так красиво говорил, совсем как ты, Синчи, помню, мы с Сандрой и Лохмушкой тоже один раз плакали от твоих слов. Плыли мы на "Еве" по реке Мараньон, и вдруг ты начал говорить по радио про сироток из Дома младенца, так мы просто обревелись. Спасибо, Макловия, за то, что ты сказала о нас. Нам радостно знать, что наш голос доходит до всех уголков и что программа "ГОВОРИТ СИНЧИ" заставляет дрожать тайные струны сердец самых заскорузлых, самых огрубевших от житейских невзгод. Твои слова дороже всех наград и значат для нас гораздо больше, чем вся неблагодар-ность, с которой мы встречаемся. Итак, Макловия, ты попала в сети Халифа Пантиляндии. Что же произошло потом? Представляешь, Синчи, как я была счастлива. Целыми днями мы ездили по сельве, повидали все казармы, базы и лагеря. А раньше-то я и на самолете ни разу не летала. Первый раз, как посадили меня на "Далилу", помню, струхнула, прямо в дрожь бросает, в животе щекотно и тошнит. А потом, наоборот, так понравилось, что, как услышу: кто хочет в оперативную группу на самолет? -- так сразу кричу: я, сеньор Пантоха, возьмите меня! А вот я хочу спросить тебя, Синчи, про то, о чем была речь раньше. Ты так хорошо выступаешь по радио, такие у тебя шикарные передачи, как тогда про сироток, и никто понять не может, за что ты нападаешь на братьев, за что без конца возводишь на них напраслину и всю дорогу зря обижаешь. Это несправедливо, Синчи, мы же сами хотим, чтобы все было хорошо и чтобы Господь был доволен. Что ты говоришь? Сейчас буду про это, прости, я только сказала тебе от всего общественного мнения. Так вот, значит, стали мы ездить по казармам, и вояки принимали нас, как принцесс. Они бы и насовсем оставили нас у себя, чтобы мы помогли им коротать службу. Устраивали нам прогулки, катали на глиссере по реке, угощали жаренным на вертеле мясом. А уж такого уважения при нашем занятии, Синчи, нигде и не встретишь больше. И можешь быть спокойной, потому что работаешь по закону, не надо бояться полиции, что, того гляди, схватят тебя и за минуту вытянут все, что заработала за месяц. С военными иметь дело -- одно удовольствие, спокойно, под защитой Армии, разве не так? Кто захочет с тобой связываться? Даже сутенеры притихли, теперь они два раза подумают, прежде чем поднять на нас руку, боятся, что пожалуемся солдатикам, а те их -- за решетку. Сколько нас было? При мне -- двадцать. Но теперь-то их сорок, живут припеваючи, как в раю. И даже офицеры из кожи лезут вон, стараются угодить нам, Синчи, представь себе. Гос-поди, да какое же это было счастье, как вспомню, тоска берет, что вылетела я из Пантиляндии из-за такой глупости. Правду сказать, я сама виновата, сеньор Пантоха выбросил меня за то, что я, когда мы были в Борхе, сбежала с одним сержантом и мы поженились. Всего несколько месяцев прошло, а по мне, как будто века. Разве это грех -- жениться? Конечно, плохо, что в Роту замужних не принимают, сеньор Пантоха говорит: это, мол, несовместимо. По-моему, они тут пересолили. Скажу тебе честно, Синчи, в недобрый час надумала я идти замуж, потому как Теофило, похоже, немного тронулся. Ну да ладно, не дело говорить о нем худо, когда он за решеткой и сидеть ему еще долго. Говорят, даже могут расстрелять, и других "братьев" -- тоже. Ты думаешь -- могут? Надо же, я его, беднягу, и видела-то всего четыре или пять раз, смех, да и только, если б не слезы. Подумать страшно -- ведь это я его сделала "братом". Он-то, бедняга, и думать не думал ни о Братстве, ни о самом брате Франсиско, ни о спасении через крест, пока не встретился со мной. Это я ему рассказала про Братство и показала, что люди те хорошие и пекутся о благе ближнего, а не творят зло, как твердят дураки, а ты эти глупости повторяешь, Синчи. Поверил он в это до конца, когда сам узнал братьев, в Санта-Мариа-де-Ньеве они так помогли нам, когда мы сбежали. Накормили нас, дали денег, открыли нам свои сердца и свои дома, Синчи. И потом, когда Теофило сидел под стражей в казарме, ходили к нему, каждый день носили еду. Там ему и открылась истина. Но мне, конечно, и в голову не приходило, что он так ударится в религию. Представляешь, он выходит из карцера, я землю рою, чтобы купить билет и поехать к нему в Борху, приезжаю и вижу совсем другого человека. Я, говорит, больше до тебя не дотронусь, я, мол, теперь буду апостолом. Мол, если хочешь, можем жить вместе, но только как брат и сестра, апостолы должны быть чистыми. Так ведь это же для обоих одно страдание, лучше каждому идти своей дорогой, раз мы такие разные и он выбрал божественное. В общем, видишь, Синчи, я осталась и без Пантиляндии, и без мужа. Вернулась в Икитос и тут узнаю, что распяли дона Аревало Бенсаса -- как раз там, в Санта-Мариа-де-Ньеве, и что руководил этим делом Теофило. Ой, Синчи, как же я переживала. Я ведь знала того старичка, он был главою Братства в селении, он больше всех нам помог, а какие хорошие советы давал. Не верю я в россказни журналистов, а ты их еще повторяешь, будто Теофило заставил распять старика, чтобы самому сделаться главою Братства в Санта-Мариа-де-Ньеве. Мой муж теперь святой, Синчи, он хочет стать апостолом. Я уверена, что "братья" сказали правду, что так оно и было: старичок почувствовал, что умирает, позвал их и попросил распять его, чтобы кончиться, как Христос, и они для его удовольствия так и сделали. Бедный Теофило, я надеюсь, что его не расстреляют, а то бы я чувствовала себя виноватой, ведь я же его втянула в эти дела, Синчи. Но кто бы мог подумать, что этим кончится, что религия за-падет ему в самое сердце. Да, да, сейчас скажу и про это. Так вот, я уже говорила, сеньор Пантоха не простил мне, что я убежала с беднягой Теофило, и не пускал меня обратно в Пантиляндию, сколько я его ни просила, а теперь, думаю, после того, что я тебе рассказала, туда мне и вовсе путь закрыт. Но ведь надо же на что-то жить, Синчи? Второе, что нам строго-настрого запрещал сеньор Пан-Пан, -- это говорить о Пантиляндии. Никому, даже своим родным и друзьям, а если что спросят, отвечать, что ничего такого нету. Разве это не глупость? В Икитосе даже камни знают, что такое Пантиляндия и какие такие добрые услуги. Но что поделаешь, Синчи, каждый по-своему с ума сходит, и сеньор Пантоха -- тоже. Нет, ты неправду сказал один раз, будто он расправляется в Пантиляндии кнутом, как надсмотрщик на плантации. Надо быть справедливым. У него все до капельки организовано, он просто помешан на порядке. Мы между собой так и говорим: это не бордель, а казарма. Заставляет строиться, делает перекличку, и, когда сам говорит, надо стоять смирно и молчать. Не хватало только горна и маршировки, просто прелесть. Но это все чепуха и мелочи, мы не против, потому что вообще-то он человек справедливый и добрый. Вот только когда втрескался, когда по уши влюбился в Бразильянку, тогда пошли несправедливости, стал потакать ей во всем, например на "Еве" выделил единственную отдельную каюту. Клянусь, он у нее под каблуком. Ты что, и это хочешь вставить? Лучше не надо, не хочу связываться с Бразильянкой, она настоящая ведьма, у нее дурной глаз. Вспомни-ка, на ее совести уже две смерти. Выбрось все, что сказала про нее и про сеньора Пантоху, в конце концов, каждый христианин имеет право влюбиться и любить того, кто ему по вкусу, и каждая христианка -- тоже, разве не так? Сеньор Пантоха, наверное, простил бы мне, что я убежала с Теофило, не напиши я письма его жене, да я и не писала, я просто диктовала своей сестренке Росите, она учительница. Сунула я нос не в свое дело, Синчи, за то и схлопотала, сама себя погубила. А что ты хочешь, я совсем отчаялась, умирала с голоду и готова была сделать что угодно, лишь бы взял меня обратно сеньор Пан-Пан. И потом я хотела помочь Теофило, его морили голодом в карцере в Борхе. По правде говоря, Росита меня предупредила: "На безумное дело идешь, сестра". Но я-то не так думала. Думала, неужели не трону ее сердца, конечно, она сжалится, поговорит с мужем, и сеньор Пан-тоха примет меня обратно. Раз в жизни я его видела таким злым, чуть не убил. Я-то, дура, думала, его жена за меня вступится, он помягчает, и отправилась в Пантиляндию, уверена была, что он скажет: я тебя прощаю, мол, штраф плати, отправляйся на медосмотр и приступай. Только что револьвер не вытащил, Синчи. Уж так ругался, так ругался, это он-то, от которого, бывало, дурного слова не услышишь. Глаза кровью налились, голос срывается, на губах пена. Мол, я разрушила его семью, мол, жене всадила нож в сердце, а мать свела с ума. Помню, пробкой вылетела из Пантиляндии -- думала, прибьет. Ему тоже не сладко, Синчи. Жена, оказывается, ничего не знала, и мое письмо вывело сеньора Пан-Пана на чистую воду. Надо же такому случиться, но разве я провидица, откуда мне было знать, что она такая невинная, что и понятия не имеет, чем ее муж зарабатывает кусок хлеба? Есть же на свете чистые люди, разве не так? Кажется, жена ушла от него и доченьку с собой в Лиму забрала. Подумать только, какая жуткая каша заварилась, и я в этом виновата. Вот я и опять, видишь, в "прачки" подалась. Сморчок не захотел взять меня, потому что я от него ушла в Пантиляндию. Он такой закон придумал, чтобы заведение не осталось без женщин: если какая уходит к сеньору Пан-Пану, дороги назад, к Сморчку, ей нет. Приходится все начинать сначала, протирать подметки на улицах, и даже нечем заплатить сутенеру. Все бы еще ничего, да вот ноги замучили, расширение вен, посмотри, Синчи, видишь, как набухли? По такой жарище приходится носить толстые чулки, чтобы незаметно было, а то клиента не подцепишь. Ну вот, не знаю, что еще рассказать тебе, Синчи, вроде как все. -- Спасибо, Макловия, большое спасибо за твою откровенность и непосредствен-ность, спасибо от имени всех радиослушателей программы "ГОВОРИТ СИНЧИ" Амазонского радио, которые, мы уверены, все понимают и сочувствуют твоей драматической судьбе. Мы очень благодарны тебе за твои мужественные признания, в ко- торых ты обличаешь постыдную деятельность Синей Бороды с берегов Итайи, хотя нам не слишком верится, будто твои бедствия начались с уходом из Пантиляндии. Нам думается, что эта темная личность, этот сеньор Пантоха, уволив тебя, сослужил тебе добрую службу, сам того не желая, ибо дал тебе возможность подняться и вернуться к честной, нормальной жизни, чего, мы надеемся, ты хочешь и в скором времени достигнешь. Еще раз спасибо, Макловия, до свидания. Короткие арпеджио. Торговая реклама, магнитофонная запись: 30 секунд. Короткие арпеджио. Последние слова несчастной женщины, чье свидетельство мы только что дали вам услышать, дорогие радиослушатели, -- я имею в виду бывшую сотрудницу Пантиляндии Макловию -- являются драматическим разоблачением отвратительной и болезненной язвы и лучше любой фотографии или цветного фильма рисуют характер персонажа, на счету которого мрачный подвиг создания в Икитосе тайно действующего в самых широ- ких масштабах по всей стране, а может, и по всей Южной Америке, дома терпимости. А ведь у этого человека, у сеньора Панталеона Пантохи, есть семья, точнее, была, но он вел двойную жизнь: с одной стороны, погружаясь в зловонную трясину торговли сексом, а с другой -- создавая видимость достойного и честного семейного очага, пользуясь неведением своих близких -- супруги и малолетней дочурки -- и скрывая от них свою истинную бурную деятельность. Но в один прекрасный день правда вышла наружу, стала известна и несчастной семье, и супруге, и неведение сменилось ужасом, стыдом и совершенно справедливым гневом. Достойно и благородно, как подобает оскорбленной матери, супруге, обманутой в самых святых чувствах, эта уважаемая дама приняла решение покинуть обесчещенный скандалом очаг. В городской аэропорт "Лейтенант Бержери", чтобы стать свидетелем ее горя и проводить достойную даму до трапа современного лайнера "Фосетт", которому предстоит унести ее из нашего любимого Икитоса, ПРИБЫЛ СИНЧИ! Короткие арпеджио, шум моторов нарастает, стихает, остается фоном. Добрый день, уважаемая сеньора. Вы сеньора Пантоха, не так ли? Счастлив приветствовать вас. Да, это я. А вы кто? Что это у вас в руке? Гладис, доченька, тихо, не терзай мне душу. Алисия, дай-ка соску, может, она замолчит. Синчи из Амазонского радио к вашим услугам, уважаемая сеньора. Позвольте похитить несколько секунд вашего драгоценного времени для интервью, всего два слова. Интервью? У меня? О чем? О вашем супруге, сеньора. Знаменитейшем и популярнейшем Панталеоне Пантохе. Вот у него и берите интервью, сеньор, я этого типа знать не желаю и не хочу больше слышать ни про его популярность, от которой меня смех разбирает, ни про этот мерзкий город, надеюсь, я его больше не увижу, даже на картинке. Прошу прощенья, отойдите, сеньор, вы так на ребенка наступите. Я разделяю ваше горе, сеньора, все слушатели разделяют его, и, знайте, наши симпатии -- на вашей стороне. Мы понимаем, что страдания вынудили вас так отозваться о жемчужине Амазонии, которая ни в чем перед вами не виновата. Наоборот, это ваш супруг причинил зло нашему краю. Прости меня, Алисия, дорогая, я знаю, ты из Лорето, но клянусь, я так настрадалась в этом городе, что теперь ненавижу его всей душой и никогда больше сюда не вернусь, так что тебе придется приезжать ко мне в Чиклайо. Надо же, опять я плачу, Алисия, на глазах у всех, стыд какой. Не плачь, Почита, дорогая моя, крепись. Ах я, дура, даже платка не захватила. Дай мне малышку, я подержу ее. Позвольте предложить вам свой платок, уважаемая сеньора. Возьмите, пожалуйста, умоляю вас. И не стыдитесь слез, слезы для дамы все равно что роса для цветов, сеньора Пантоха. Что вам еще надо? Послушай, Алисия, что это за тип к нам привязался? Я же сказала, никаких интервью о своем муже давать не стану. Не долго ему осталось быть моим мужем, клянусь тебе, Алисия, как приеду в Лиму, сразу же пойду к адвокату, потребую развода. Пусть попробуют не отдать мне Гладис после всех мерзостей, которые тут творил этот несчастный. Именно это заявление мы и надеялись услышать от вас, сеньора Пантоха, хотя бы и такое короткое. Ибо, как мы видим, вы не остались в неведении относительно того необычайного дела, которое... Уходите, уходите, не то я позову полицию. Я сыта по горло и предупреждаю, что не в настроении терпеть грубости. Лучше его не оскорблять, Почита, а то станет нападать на тебя в своих передачах, что скажут люди, еще больше разговоры пойдут. Пожалуйста, сеньор, поймите ее, она убита горем, бежит из Икитоса, и у нее нет сил рассказывать по радио о своих хождениях по мукам, Вы должны ее понять. Конечно, мы все понимаем, достойная сеньорита. Мы наслышаны о том, что сеньора Пантоха собралась уезжать и причиной тому -- малопочтенная деятельность ее мужа, которую он развил в нашем городе и которая вызвала дружное порицание со стороны нашей общественности, мы... Ах, какой стыд, Алисия, все были в курсе, все знали, одна я, дура несчастная, не догадывалась, ненавижу этого бандита, как же он мог так со мной поступить. В жизни слова с ним больше не скажу, клянусь тебе, и не дам ему видеться с малышкой, не то он и Гладис замарает. -- Успокойся, Поча, уже зовут на посадку, самолет отправляется. Как грустно, что ты уезжаешь, Почита. Но ты правильно поступаешь, детка, этот человек так отврати-тельно вел себя, он тебя не стоит. Гладис, крошка, солнышко мое, поцелуй тетю Алисию, ну, поцелуй скорее. -- Я тебе напишу, как приеду, Алисия. Огромное тебе спасибо за все, не знаю, что бы я без тебя делала, в эти ужасные недели только ты мне облегчала сердце. Как мы договорились -- часа два-три ни слова ни Панте, ни сеньоре Леонор, а то еще сообщат по радио и вернут самолет. Чао, Алисия, чао, дорогая. -- Счастливого пути, сеньора Пантоха. Наши слушатели шлют вам наилучшие пожелания, мы вас прекрасно понимаем, это трагедия не только ваша, в определенном смысле это и наша трагедия, это трагедия и нашего любимого города. Короткие арпеджио. Торговая реклама, магнитофонная запись: 30 секунд. Короткие арпеджио. На часах нашей студии 18.30, мы заканчиваем передачу этим потрясающим радиодокументом, в котором рассказали, как во время своей черной одиссеи сеньор Пантоха не колеблясь разрушил собственную семью, принеся ей горе, как он продолжает свое грязное дело на нашей земле, чье единственное преступление состояло в том, что она гостеприимно приняла его. До свиданья, дорогие друзья, вы слушали программу Первые такты вальса "Контаманина" звучат громче, стихают и остаются фоном. "ГОВОРИТ СИНЧИ"! Первые такты вальса "Контаманина" звучат громче, стихают и остаются фоном. Полчаса комментариев, критических высказываний, анекдотов, информации во имя правды и справедливости. Голос, несущий в эфир народные чаяния всей Амазонии. Живая и поистине гуманная программа составлена и ведется известным журналистом Германом Лаудано Росалесом, СИНЧИ, ежедневно, кроме воскресений, с 6 до 6.30 вечера по Амазонскому радио, первый канал Восточноперуанского вещания. Начальные такты вальса "Контаманина" звучат громче, стихают, обрываются. В ночь с 13 на 14 февраля 1958 года Звучит гонг, эхо дрожит в воздухе, и Панталеон Пантоха думает: "Она ушла, она тебя бросила и увела с собой дочь". Он стоит на командном пункте, опершись на перила, застывший и мрачный. Он старается забыть Почиту и Гладис, силится не заплакать. Его охватывает ужас. Снова звучит гонг, и он думает: "Опять этот проклятый парад двойников, опять". Он потеет, дрожит, и сердце его тоскует по тому далекому времени, когда он мог прибежать и уткнуться лицом в юбку сеньоры Леонор. Он думает: "Тебя бросили, ты не увидишь, как будет расти твоя дочь, они никогда не вернутся". Но, скрепя ушедшее в пятки сердце, все же сосредоточивается на том, что происходит перед ним. На первый взгляд тревожиться нечего. Двор интендантского центра вполне может служить ареной или стадионом, он только увеличился в размерах, а в остальном такой же, как был: вот они, высокие перегородки, украшенные плакатами и лозунгами, пословицами и инструкциями, вот они, балки, выкрашенные в символические цвета -- красный и зеленый, гамаки и шкафчики сотрудниц, белая ширма медпункта и обе деревянные двери с опущенными засовами. Никого нет. Но вид знакомого и обезлюдевшего пейзажа не успокаивает Панталеона Пантоху. Его опасения растут, а в уши вползает настырное жужжание. Выпрямившись, он застывает в ожидании и страхе и твердит: "Бедная Почита, бедная крошка Гладис, бедный Пантосик". Тягучий и вязкий звук гонга заставляет его подскочить: пора начинать. Он призывает на помощь всю свою волю, весь свой юмор, а еще, потихоньку, святую Розу Лимскую и младенца-мученика из Моронакочи, чтобы не броситься вниз по лестнице и не вылететь опрометью из интен-дантского центра, как душа, которую уносит дьявол. Но вот мягко открывается калитка, ведущая к причалу, и Панталеон Пантоха различает неясные фигуры, застывшие в ожидании приказа вступить в интендантский центр. "Двойники, двойники",-- думает он, и волосы у него встают дыбом, а по телу от ног к голове бегут мурашки: по ступням, по щиколоткам, по коленям. Но парад уже начался, и, кажется, ужас его был напрасным. Их всего пятеро, солдат, они гуськом движутся от калитки к командному пункту, и у каждого в руке -- цепь, на которой скачет, подпрыгивает, вертится -- что? Сгорая от любопытства -- ладони намокают, зубы стучат,-- Панталеон Пантоха вытягивает голову, напрягает зрение, жадно всматривается: да это же собачки. Вздох облегчения вырывается из груди: сердце встало на место. Нечего больше бояться, опасения не подтвердились, это вовсе не двойники, просто различные представители лучшего друга человека. Нижние чины подошли ближе, но они все еще довольно далеко от командного пункта. Теперь Панталеон Пантоха лучше различает их: между солдатами просветы в несколько метров, а собачонки, все пять, как на подбор, прибраны, будто на выставку. Сразу видно, их помыли, подстригли, расчесали и надушили. У каждой на шее, кроме ошейника, красно-зеленые ленты, кокетливо завязанные бантом. Нижние чины шагают, серьезные, глядя прямо перед собой, не спеша и не отставая, и на некотором расстоянии от каждого -- послушно идет собака. Все они разного цвета, вида и размера: такса, датский дог, сторожевая, чиуауа*, овчарка.(* Мекси-канская порода собак, взрослые особи достигают 1--2 кг) Панталеон Пантоха думает: "Я потерял жену и дочь, но по крайней мере то, что сейчас случится, будет не так страшно, как раньше". Он смотрит, как подходят нижние чины, и чувствует себя униженным, грязным, отвратительным, и ему кажется, будто все его тело разъедает чесотка. Когда снова звучит гонг -- на этот раз кисло, ползуче,-- Панталеон Пантоха мучительно вздрагивает и беспокойно вертится на месте. Он думает: пригрей воронье, и тебе выклюют глаза. Он напрягается и смотрит: глаза его вылезают из орбит, а сердце колотится так отчаянно, что, того гляди, лопнет, как пластиковый пакетик. Он впивается в перила, до боли в пальцах сжимает деревянные поручни. Нижние чины уже совсем близко, и он может различить их лица, если посмотрит. Но глаз хватает только то, что спотыкается, крутится, вертится на другом конце поводка, там, где раньше были собаки, а теперь -- что-то большое, одушевленное и страшное,-- противно смотреть и в то же время нет сил отвести взгляд. Ему хочется рассмотреть их хорошенько, чтобы запали в память, прежде чем исчезнут их грубые черты, но он никак не может уловить, чем они отличаются друг от друга: взгляд скользит по ним и охватывает всех разом. Они огромны -- не то люди, не то обезьяны, -- хвосты бьют по воздуху, множество глаз, сосцы метут по земле, рога пепельного цвета, чешуя топорщится, а кривые когти скрежещут, как железная лохань по плите, волосатые хоботы, слюнявые клыки облеплены мухами. У них заячьи губы, кровавые струпья, под носами повисли сопли, ноги в заскорузлых мозолях, в подагрических шишках, ногти изъедены, а в волосах гигантские вши раскачиваются и скачут, как обезьяны в лесу. Панталеон Пантоха решает зажмуриться и бежать. Ужас с корнем выдергивает зубы, и они сыплются ему на колени, как кукурузные зерна; за руки и за ноги он привязан к перилам и не может сойти с места, пока они не пройдут перед командным пунктом. Он умоляет, чтобы кто-нибудь выстрелил, чтобы ему размозжили череп, раз и навсегда покончили с этой пыткой. Но снова звучит гонг -- звук нескончаемым эхом отзывается в каждом его нерве, -- и вот уже первый нижний чин, как в замедленной съемке, проходит перед командным пунктом. Связанный по рукам и ногам, дрожа как в лихорадке, с кляпом во рту, Панталеон Пантоха видит: это вовсе не собака и не чудище. Существо на цепи, лукаво улыбающееся ему, -- сеньора Леонор, вернее, какая-то странная помесь с Леонор Куринчилой, к худощавой фигуре первой добавлены -- "опять", глотая желчь, думает Панталеон Пантоха, -- груди, бедра, округлости, вихляющая походка Чучупе. "Ничего, что Поча ушла, сыночек, я буду о тебе заботиться", -- говорит сеньора Леонор. Раскланивается и уходит. У него нет времени одуматься, потому что перед ним уже тот, у кого лицо Синчи и его сложение, его животная развязность и микрофон в руке. Но форма и звездочки, как у генерала Тигра Кольасоса, и та же манера бить себя в грудь, почесывать усы, та же веселая, самоуверенная улыбка и нескрываемое умение повелевать. Он останавливается на миг лишь для того, чтобы поднести микрофон ко рту и прорычать: "Воспряньте духом, капитан Пантоха, Почита станет звездой Роты добрых услуг в Чиклайо. А крошка Гладис -- амулетом наших оперативных групп". Нижний чин дергает за поводок, и Синчи Кольасос скачет прочь на одной ножке. А вот перед ним лысенький, маленький, в зеленой форме генерал Чупито Скавино. Он грозит обнаженной шпагой, сверкание которой меркнет под его саркастическим взглядом. Он лает: "Вдовец, рогоносец, глупец!" И уходит легким шагом, изящно покачивая головой в ошейнике. Затем суровый и серьезный, в черной сутане, майор Бельтран холодно благословляет конфетным голосом: "От имени мученика из Молонакочи облекаю вас навсегда оставаться без жены и доченьки, сеньол Панталеон". И, путаясь в сутане, давясь от смеха, отец Порфирио уходит вслед за остальными. А вот и она, заключающая парад. Панталеон Пантоха бьется, хочет выпростать руки, чтобы попросить прощенья, хочет выплюнуть кляп, чтобы умолять, но все его потуги тщетны, а изящная фигурка с черной копною волос, золотистой кожей и пунцовыми губами -- там, внизу, окутанная бесконечной печалью. Он думает: "Я ненавижу тебя, Бразильянка". Та невесело улыбается, голос ее полон грусти: "Ты уже не узнаешь свою Почиту, Панта?" И, повернувшись, удаляется, потому что нижний чин, что есть сил дергая цепь, волочит ее за собой. А он, пьяный от одиночества, гнева и ужаса, слышит, как гонг, точно молот, стучит в ушах. 8 Вставай, сынок, уже шесть, пора. -- Сеньора Леонор стучится в дверь, сеньора Леонор входит в спальню, целует Панту в лоб. -- Ах, ты уже встал. Час назад, успел помыться и побриться, мама. -- Панта зевает, Панта жестом выражает отвращение, застегивает рубашку, наклоняется. -- Опять плохо спал, кошмары замучили. Ты мне все приготовила? Положила белья на три дня. -- Сеньора Леонор кивает, сеньора Леонор выходит, возвращается с чемоданом, показывает уложенное белье. -- Хватит? Еще останется, я дня на два, не больше. -- Панта надевает жокейскую шапочку, Панта смотрится в зеркало. -- Еду в Уальагу, к Мендосе, своему однокашнику. Вместе учились в Чорильосе. Тысячу лет не виделись. До сих пор я не придавал этому большого значения, мне не казалось это столь важным. -- Генерал Скавино читает телеграммы, генерал Скавино совещается с офицерами, изучает документы, сидит на заседаниях, сносится по радио. -- Уже несколько месяцев, как жандармы просят нашей помощи: не могут справиться с фа- натиками. Ну да, с этими "братьями". Ты получил докладные? Дело принимает скверный оборот. На этой неделе были еще две попытки распятия. В селениях Пуэрто-Америка и Второе мая. Нет, Тигр, их не поймали. Выпей молочка, Пантосик. -- Сеньора Леонор наливает молока, сеньора Леонор кладет в него сахар, бежит на кухню, приносит хлебцы. -- А греночки хочешь? Я помажу маслицем, а сверху -- повидлом. Прошу тебя, сыночек, скушай что-нибудь. Чашку кофе, и все. -- Панта не присаживается, Панта отпивает глоток, смотрит на часы, нервничает. -- Не хочется есть, мама. Так свалишься, сынок. -- Сеньора Леонор озабоченно улыбается, сеньора Леонор мягко настаивает, ведет его под руку, усаживает. -- В рот ничего не берешь, кожа да кости остались. И я вся измоталась, Панта. Просто беда, не ешь, не спишь, день-деньской на работе. Помяни мое слово, так и до чахотки недолго. Успокойся, мама, все это чепуха. -- Панта уступает, Панта выпивает залпом всю чашку, кивает головой, съедает гренок, вытирает рот. -- После тридцати лет пост -- залог здоровья. Я в полном порядке, не волнуйся. Вот тебе немного денег, мало ли что. Опять ты свистишь распу, -- затыкает уши сеньора Леонор. -- До чего же я ненавижу этот мотив. И Поча от него тоже из себя выходила. Ты не можешь насвис-тывать что-нибудь другое? А я свистел? Даже не заметил. -- Панта краснеет, Панта закашливается, идет в спальню, удрученно смотрит на фотографию, берет чемодан, возвращается в столовую. -- Кстати, если придет письмо от Почи... Не лежит у меня душа впутывать в это дело армию.-- Тигр Кольасос задумывается, Тигр Кольасос размышляет, колеблется, хочет поймать муху, но прома- хивается.-- Сражаться с ведьмами и фанатиками -- дело священников или полиции. А не солдат. Неужели все так серьезно? Ну конечно же, сохраню в неприкосновенности до твоего возвращения, обойдусь без советов. -- Сеньора Леонор сердится, сеньора Леонор опускается на колени, начищает до блеска его ботинки, чистит щеткой брюки, стряхивает что-то с рубашки, притрагивается к его лицу.-- Дай я тебя благословлю. Ступай с богом, сыночек, да поостерегись, постарайся... Знаю, знаю, не буду на них смотреть, слова им не скажу. -- Панта закрывает глаза и сжимает кулаки, лицо у Панты искажается. -- Буду отдавать им приказания в письменной форме или повернувшись к ним спиной. Я, мама, тоже без твоих советов обойдусь. Что я сделала, господи, за что мне такое наказание.-- Сеньора Леонор всхлипывает, сеньора Леонор тянет руки к потолку, раздражается, топает ногой. -- Мой сын двадцать четыре часа в сутки проводит с падшими женщинами, подумать только -- таков военный приказ. Мы посмешище всего Икитоса, на меня пальцем показывают. Успокойся, мамуля, не плачь, умоляю тебя, мне некогда. -- Панта дотрагивается до ее плеча, Панта гла-дит ее, целует в щеку. -- Прости, что я повысил голос. Немного нервничаю, не обращай на меня внимания. Будь живы твой отец и дед, они бы умерли от стыда. -- Сеньора Леонор вытирает глаза краем юбки, сеньора Леонор указывает на пожелтевшие фотографии.-- Бедняжки, наверное, в гробу переворачиваются. В их времена офицеры так низко не опускались. Восемь месяцев ты твердишь мне одно и то же с утра до ночи. -- Панта орет, Панта раскаивается, замолкает, выдавливает улыбку, объясняет. -- Я военный, я обязан выполнять приказ, и, пока мне не дадут другого задания, мой долг как можно лучше выполнять это. Я тебе уже говорил, мамуля, если хочешь, я могу отправить тебя в Лиму. Да, довольно неожиданно, мой генерал. -- Полковник Петер Касауанки роется в сумке, полковник Петер Касауанки вынимает пачку открыток и фотографий, вкладывает в пакет, запечатывает сургучом, велит отправить в Лиму. -- Во время последней проверки личных вещей мы обнаружили у половины солдат молитвы брата Франсиско или изображения младенца-мученика. Посылаю вам образчики этой продукции. Я не из тех, кто бросает семью при первых же трудностях, я не как некоторые. -- Сеньора Леонор выпрямляется, сеньора Леонор трясет указательным пальцем, принимает воинственную позу. -- Я не из тех, кто смывается потихоньку, не попрощавшись, не из тех, кто крадет у отцов дочерей. Оставь Почу в покое. -- Панта идет по коридору, Панта натыкается на цветочный горшок, чертыхается, трет щиколотку. -- У тебя это превратилось в пунктик, мама. Если бы она не украла Гладис, ты не стал бы таким,-- открывает дверь сеньора Леонор. -- Разве я не вижу, что ты извелся по малышке, Панта? Ну иди, ступай же наконец. Скорей, скорей, не могу больше. -- Пантосик взлетает по трапу "Евы", Пантосик вбегает в каюту, бросается на койку, шепчет: -- Ну, как я люблю. В шейку, в ушко. Ты просто щекочешь, а ты кусни потихоньку. Ну-ка. С большим удовольствием, Пантосик. -- Бразильянка шепчет, Бразильянка смотрит на него без всякого удовольствия, указывает в сторону причала, опускает шторы на иллюминаторе. -- Подождем хотя бы, когда "Ева" отчалит. Унтер-офицер Родригес и матросы ходят туда-сюда. Я не о себе забочусь, а о тебе, неуемный. Не могу ждать ни минуты. -- Панталеон Пантоха срывает рубашку, Панталеон Пантоха сбрасывает брюки, носки, задыхается. -- Запри дверь, иди ко мне. Ну, укуси скорее, укуси. О господи, какой ты ненасытный, Пантосик. -- Бразильянка запирает дверь на задвижку, Бразильянка раздевается, лезет на койку. -- С тобой работы больше, чем с целым полком. Как я в тебе ошиблась. Когда увидела в первый раз, подумала, что ты в жизни не изменишь своей жене. Так оно и было, а ну, замолчи. -- Пантосик задыхается, Пантосик трудится, старается, пыхтит. -- Я же сказал, что пытаюсь отвлечься. Ну, давай, в ушко. Знаешь, так ты можешь заработать чахотку. -- Бразильянка смеется, Бразильянка работает, скучает, разглядывает ногти, спохватывается, наверстывает. -- И вправду, худой стал, как доска. И все тебе мало, только распаляешься. Да, да, молчу, ладно, давай ушко. Ну вот как хорошо. -- Пантосик отдувается, Пантосик бледнеет, переводит дух, успокаивается. -- Сердце, того гляди, выскочит, и голова кружится. Еще бы, Тигр, что за радость впутывать войска в дела полиции. -- Генерал Скавино летит на самолете, генерал Скавино бороздит реки на катерах, предпринимает инспекционные поездки по селениям и лагерям, требует подробностей, шлет донесения. -- Потому-то я и терпел до сих пор. Но то, что случилось в селении Второе мая, внушает тревогу. Ты читал рапорт полковника Давилы? Сколько раз в неделю, Пантосик? -- Бразильянка встает, Бразильянка наливает воды в кувшин, моется, полощется, одевается. -- Ты перевыполняешь нормы рабочих единиц. А при отборе новых кандидаток -- считать устанешь. Как называется твое нововведение -- экзамен по специальности? Ну и свинья ты, Пантосик. -- Не ради развлечения, а ради дела. -- Панта потягивается, Панта садится на койке, взбадривается, шаркает в уборную, справляет нужду. -- Не смейся, я правду говорю. Ты сама виновата, ты подала мне идею вместо осмотра устраивать экзамен. Я бы не додумался. По-твоему, это легко? Смотря с кем. -- Бразильянка бросает простыни на пол, Бразильянка оглядывает матрац, встряхивает его, поправляет. -- Многих, гляжу, у тебя и желания нет экзаменовать. Конечно, таким я сразу от ворот поворот. -- Панталеон Пантоха моется, Панталеон Пантоха вытирается, отодвигает задвижку на двери. -- Лучший способ отобрать достойнейших. Никогда не подведет. Видно, отплываем, "Ева" заплясала. -- Бразильянка отдергивает шторку, Бразильянка возится с постелью. -- Ну-ка, отойди, я открою окно, а то задохнемся. Когда наконец ты купишь вентилятор? Вижу, опять тебя совесть терзает, Пантосик. На центральной площади селения Второе мая распяли старуху Игнасию Курдимбре Пелаес, это случилось в двенадцать ночи, все двести четырнадцать жителей селения присутствовали при этом. -- Полковник Максимо Давила диктует, полковник Максимо Давила перечитывает написанное, подписывает и отсылает рапорт.-- Двоих жандармов, которые пытались удержать "братьев", избили. Как утверждают свидетели, старуха находилась в агонии до рассвета. Самое худшее было потом, мой генерал. Люди кропили лица и тела ее кровью, говорят, даже пили кровь. А теперь они почитают жертву. Уже появились изображения святой Игнасии. А ведь я таким не был. -- Панталеон Пантоха садится на койке, Панталеон Пантоха хватается за голову, вспоминает, сетует. -- Я ведь не был таким, будь она проклята, моя судьба, не был я таким. Ты никогда не наставлял рогов своей верной супруге и вообще быть мужчиной отваживался раз в две недели. -- Бразильянка встряхивает простыни, Бразильянка их стирает, выжимает, развешивает. -- Наизусть выучила, Панта. А потом попал сюда и распустился. Здорово распустился, -- можно сказать: бросился в другую крайность. Сначала я во всем винил климат. -- Панталеон Пантоха надевает трусы, Панталеон Пантоха надевает рубашку, носки, обувается. -- Думал, жара и влажность влияют. А потом обнаружил странную вещь. Оказывается, все от моей работы. Хочешь сказать, слишком близко от искушения? -- Бразильянка ощупывает свои бедра, оглядывает грудь, Бразильянку распирает тщеславие. -- Хочешь сказать, что со мной ты таким шустрым стал? Надо же, какой комплимент. Ты этого не поймешь, да и я сам не понимаю. -- Панта смотрится в зеркало, Панта приглаживает брови, причесывается. -- Просто загадка, такого никогда и ни с кем не бывало. Нездоровое чувство долга, все равно как болезнь. Потому что оно не морального, а биологического, плотского свойства. Видишь, Тигр, во что нам обходятся фанатики.-- Генерал Скавино садится в джип, генерал Скавино пробирается через топи, присутствует на похоронах, утешает пострадавших, наставляет офицеров, говорит по телефону.-- Это не отдельные группки. Их тысячи. Вчера вечером я проезжал мимо креста младенца-мученика в Моронакоче и поразился. Море народу. Даже солдаты в форме. Ты хочешь сказать, что способен заниматься этим с утра до ночи из чувства долга? -- Бразильянка застывает, пораженная, Бразильянка открывает рот от изумления, хохочет. -- Послушай, Панта, я знала многих мужчин, в этих вещах опыта у меня больше. И уверяю, нет на свете мужчины, которому бы чувство долга помогло в постели. Но и такого, как я, на свете нет, в этом мое проклятье, у меня все не как у людей. -- Панталеон Пантоха роняет расческу, Панталеон Пантоха задумывается, размышляет вслух. -- Мальчишкой я плохо ел, совсем аппетита не было. Но как только получил первое назначение-- следить за питанием полка, во мне сразу проснулся зверский аппетит. Целыми днями ел не переставая, изучал рецепты, научился стряпать. Перевели на другую должность, и -- прощай еда, я заинтересовался портновским ремеслом, одеждой, модами, начальник даже подумал, что я педик. А все потому, что мне поручили ведать обмундированием, теперь понимаю. Надеюсь, тебе не поручат сумасшедший дом, Панта, а то первым делом ты бы свихнулся.-- Бразильянка кивнула на иллюминатор. -- Смотри, эти бандитки под-глядывают. Убирайтесь отсюда, Сандра, Вирука! -- Панталеон Пантоха бросается к двери, Панталеон Пантоха отпирает дверь, рычит, действует. -- Пятьдесят солей штрафа с каждой, Чупито! -- Для чего же тогда священники, за что мы платим капелланам? -- Тигр Кольасос мерит шагами кабинет, Тигр Кольасос изучает отчеты, складывает, вычитает, возмущается. -- Чтобы они бездельничали, брюхо чесали? Как получилось, что гарнизоны Амазонии наводнены "братьями", Скавино? Не высовывайся, Пантосик. -- Бразильянка берет его за плечи, тащит назад в каюту, Бразильянка запирает дверь. -- Ты же полуголый, забыл? Забыл тебя?! -- Капитан Альберто Мендоса расталкивает матросов и солдат, капитан Альберто Мендоса прыгает через борт на палубу, раскрывает объятья. -- Как тебе могло прийти в голову такое, братец? Иди сюда, дай пожать твою руку. Сколько лет, сколько зим, Панта! Как я рад, Альберто. -- Капитан Пантоха хлопает его по плечу, капитан Пантоха ступает на землю, пожимает руки офицерам, отвечает на приветствия унтерофицеров и солдат. -- Какой был, такой и остался, ничуть не изменился с годами. Пойдем пропустим по глоточку в офицерской столовой. -- Капитан Мендоса берет его под руку, капитан Мендоса ведет его по лагерю, толкает дверь с металлической сеткой, выбирает столик у самого вентилятора. -- А за мероприятие не волнуйся. Все готово и будет разыграно как по нотам. Младший лейтенант, поручаю все вам, когда праздник кончится, известите нас. Пока нижние чины развлекаются, мы побалуемся пивком. Как я рад тебя видеть, Панта. Слушай, Альберто, чуть не забыл. -- Капитан Пантоха смотрит в окно, как сотрудницы расходятся по палаткам, капитан Пантоха видит, как солдаты встают в очередь, как контролеры занимают свои места. -- Ты, конечно, знаешь, что одной рабочей единице, которую зовут, ну... Бразильянка, конечно, знаю, ей -- не больше десяти, думаешь, я не читаю твоих инструкций? -- Капитан Мендоса шутливо ударяет его кулаком, капитан Мендоса отдает приказания, открывает бутылки, наливает пиво, поднимает стакан. -- Тебе тоже пиво? Два, похолоднее. Какая глупость, Панта. Если женщина тебе по вкусу и ты не хочешь, чтобы ее трогали, почему не снимешь ее с работы? Начальник ты или нет? -- Этого я не могу. -- Капитан Пантоха кашляет, капитан Пантоха краснеет, заикается, пьет пиво. -- Чувство долга не позволяет. И потом, уверяю тебя, мы с этой сотрудницей на самом деле... Все офицеры знают об этом, и нам нравится, что у тебя есть возлюбленная. -- Капитан Мендоса всасывает осевшую на усах пену, капитан Мендоса закуривает сигарету, пьет, просит еще пива. -- Но никто не понимает твоих принципов. Все ясно, ты не испытываешь радости оттого, что солдаты употребляют твою любовницу. Но к чему этот смешной формализм? Какая разница, братец, десять раз или сто. Десять ей полагается по уставу. -- Капитан Пантоха видит, как из палаток выходят солдаты, как входят другие, а за ними третьи, капитан Пантоха глотает слюну. -- Как я могу нарушить собственный приказ? Конечно, ты такой, твои электронные мозги тебе не позволяют. -- Капитан Мендоса откидывает голову назад, капитан Мендоса прикрывает глаза, задумчиво улыбается. -- Помню, в Чорильосе ты был единственным кадетом, который перед маневрами, когда грязь по колено, начищал ботинки до блеска. По правде говоря, после того как священник Бельтран подал в отставку, Корпус армейских капелланов оставляет желать лучшего. -- Генерал Скавино выслушивает жалобы, генерал Скавино прислушивается к советам, посещает богослужения, скачет верхом, играет в кегли. -- В конце концов, Тигр, это общая беда всей Амазонии, и казармы тоже не удалось уберечь от заразы. Но как бы то ни было, не стоит так волноваться. Мы заняли жесткую позицию. За картинку с младенцем-мучеником или святой Игнасией -- тридцать дней карцера, за фотографию брата Франсиско -- сорок пять. В Лагунас меня привело чрезвычайное происшествие, случившееся на прошлой неделе. -- Капитан Пантоха видит, как выходят четвертые и входят пятые, капитан Пантоха видит, как входят шестые. -- Читал твой рапорт, конечно. Дело показалось мне достаточно серьезным, вот я и приехал, чтобы осмотреть место происшествия. Не стоило труда. -- Капитан Мендоса распускает ремень на брюках, капитан Мендоса просит сандвич с сыром, ест, пьет. -- Все очень просто. Когда в нашу глушь прибывает оперативная группа, все просто как одержимые. При вести об этих курочках у всех петухов в округе одно на уме. Вот и совершают глупости. Проникнуть на территорию военного лагеря, пожалуй, самая большая глупость. -- Капитан Пантоха смотрит, как Чупито отбирает картинки и брошюрки у нижних чинов. -- А что, не был выставлен караул? Усиленный, как сегодня. Когда прибывает оперативная группа, всегда выставляем усиленный караул. -- Капитан Мендоса тащит его на улицу, капитан Мендоса показывает вооруженных часовых, ограду и гроздья штатских на ней. -- Пошли, сам посмотришь. Видишь? Со всей округи живчики сбежались. Теперь понимаешь? Все деревья облепили, все глаза проглядели. Ничего не попишешь, дело житейское. Уж если с тобой так получи- лось, а кто бы мог подумать... А не замешаны тут эти ненормальные "братья"? -- Капитан Пантоха видит, как выходят седьмые, капитан Пантоха видит, как входят восьмые, девятые, десятые, и шепчет: -- Не пересказывай мне рапорта, Альберто, расскажи, как было на самом деле. Восемь человек из Лагунаса пробрались в лагерь и намеревались похитить пару сотрудниц, -- крушит рацию генерал Скавино. -- Нет, на этот раз я не о "братьях", на этот раз о Роте добрых услуг, другой язве здешних мест. Ты понимаешь, к чему это может привести? Чем все может кончиться, Тигр? Такого больше не повторится, брат. -- Капитан Мендоса расплачивается, капитан Мендоса надевает фуражку, темные очки, пропускает в дверях Панту. -- Теперь я накануне, с вечера, удваиваю караул и выставляю часовых вокруг лагеря. Перевожу лагерь на военное положение, чтобы нижние чины могли спокойно забавляться с девками, ну не смех ли? Успокойся да говори потише. -- Тигр Кольасос сопоставляет донесения, Тигр Кольасос приказывает допросить свидетелей, перечитывает письма. -- Не устраивай истерики, Скавино. Я все знаю, рапорт Мендосы передо мной. Войска отбили женщин, и дело с концом. Ладно, не стреляться же из-за этого. Обыкновенное ЧП. "Братья" творят дела похуже, так ведь? Это не первый случай, Альберто. -- Капитан Пантоха видит, как из палатки выходит Бразильянка, капитан Пантоха смотрит, как она под свист солдат идет по лагерю, поднимается на "Еву". -- Штатские повсюду не дают покоя. С прибытием оперативной группы во всех селениях черт знает что начинается. Из-за этих женщин солдаты со штатскими устроили страшную свалку. -- Генерал Скавино отвечает на телефонные звонки, генерал Скавино идет в тюрьму, лично допрашивает арестованных, мучится бессонницей, принимает успокоительное, пишет, звонит по телефону.-- Хорошо слышишь? Сол-да-ты со штат-ски-ми. Похитителям удалось вытащить женщин из лагеря, и драка шла в селении. Четверо ранены. Из-за этой проклятой Роты в любой момент могут быть серьезные неприятности, Тигр. И мало того, братец. -- Капитан Мендоса указывает на зевак, капитан Мендоса кивает на женщин, которые под вооруженной охраной возвращаются на пристань. -- Местным дикарям, которые даже Икитоса не видели, эти женщины представляются едва ли не ангелами, посланными с небес. Солдаты сами виноваты. Ходят по селению, рассказывают, других разжигают. Запретили им, а они все равно рассказывают. И надо же такому случиться именно в тот момент, когда я готовился поднять дело на новую высоту, какая досада. -- Капитан Пантоха сует руки в карманы, капитан Пантоха шагает, опустив голову и поддавая носком камешки. -- Лелеял гордый замысел, столько дней обдумывал, столько расчетов сделал. Мой проект решил бы проблему штатских живчиков. Но проблему священников и новой секты, которая так досаждает Скавино, эту проблему мы только осложнили бы, капитан. -- Тигр Кольасос зовет ординарца, Тигр Кольасос посылает его за сигаретами, дает на чай, просит огня. -- Нет, это слишком. Пятьдесят рабочих единиц вполне достаточно. Больше набирать мы не можем, во всяком случае сейчас. Если у меня будет оперативный штат в сто рабочих единиц и три судна, непрерывно курсирующих в бассейне Амазонки, -- капитан Пантоха наблюдает за под- готовкой к отплытию "Евы", -- то никто не сможет угадать точно прибытие оперативной группы в потребительский центр. Он свихнулся. -- Генерал Викториа хватает зажигалку и подносит к лицу Тигра Кольасоса. -- Сухопутным войскам придется отказаться от покупки оружия ради того, чтобы нанять новых шлюх. Никакой бюджет не выдержит его неуемной фантазии. Изучите план, который я вам послал, мой генерал. -- Капитан Пантоха стучит на машинке двумя пальцами, капитан Пантоха делает вычисления, чертит графики, не спит ночами, вычеркивает написанное, дописывает, упорствует. -- Мы смогли бы создать "особую систему обеспечения по скользящему графику". Неожиданное прибытие оперативных групп исключило бы возможность инцидентов. Дата прибытия была бы известна лишь командирам подразделений. Подумать только, какого труда стоило убедить его в необходимости создания Роты. -- Полковник Лопес Лопес идет по кабинету за пепельницей и ставит ее перед Тигром Кольасосом. -- А теперь будто он всю жизнь с одними шлюхами и имел дело. Как рыба в воде. Это правда, только с воздуха возможен эффективный контроль. -- Капитан Пантоха составляет докладные, капитан Пантоха наливает кофе в термос, умножает, делит, скребет затылок, отправляет приложение. -- Нужен еще самолет. И по крайней мере еще один офицер Интендантской службы. Достаточно младшего лейтенанта, мой генерал. У него, без сомнения, не все дома. -- Генерал Скавино читает "Эль Ориенте", генерал Скавино слушает программу "Говорит Синчи", получает анонимки, опаздывает в кино и уходит, не досмотрев фильм до конца. -- Если ты и на этот раз доставишь ему удовольствие и одобришь проект, предупреждаю, я подам в отставку, как Бельтран. Эта его Рота вместе с фанатиками "братьями" вгонят меня в гроб. Я, Тигр, держусь только на валерьянке. Очень сожалею, но я с дурными новостями, мой генерал. -- Полковник Аугусто Вальдес отправляется на место, полковник Аугусто Вальдес входит в опустевшее селение, матерится, помогает снять тело с креста, приказывает возвращаться форсированным маршем. -- Позавчера вечером в селении Фрайлесильос, в двух часах ходьбы от моего гарнизона, распяли унтер-офицера Авелино Миранду. Он был в увольнении, одет в штатское, и они, наверное, не знали, что он военный. Нет, еще не умер, но врачи говорят, это вопрос нескольких часов. Да, все скрылись в горах, было их человек сорок. Не волнуйся, Скавино, все не так страшно. -- Генерал Викториа слушает, что говорят, генерал Викториа в военном казино сам отпускает шутки по адресу Роты, успокаивает свою мать, встревоженную новыми жертвоприношениями в сельве. -- Неужели девицы капитана Пантохи и в самом деле так возбуждают мирных жителей? Возбуждают, мой генерал? -- Генерал Скавино щупает пульс, генерал Скавино разглядывает свой язык, рисует крестики на промокашке. -- Сегодня утром ко мне явился епископ со своим генеральным штабом священников и монахов. С тяжелым чувством я должен заявить вам, что, если так называемая Рота добрых услуг не прекратит своего существования, я отлучу от церкви всех, кто состоит в этой Роте, и всех, кто пользуется ее услугами. -- Епископ входит в кабинет, епископ еле кланяется, не улыбается, не садится, протирает свой перстень, протягивает руку. -- Перейдены все границы элементарных правил приличия и пристойности, генерал Скавино. Ко мне, вся в слезах, пришла мать самого капитана Пантохи, бедная женщина переживает истинную трагедию. Я полностью с вами согласен, и Ваше преосвященство знает это. -- Генерал Скавино встает, генерал Скавино опускается на колени, целует перстень, говорит мягко, предлагает минеральной воды, провожает посетителей до двери на улицу. -- Если бы зависело от меня, этой Роты вообще бы на свете не было. Прошу вас, немного терпения. А что касается Пантохи, даже имени этого при мне не упоминайте. Какая там трагедия! Сыночек этой сеньоры, которая ходит вся в слезах, больше всех повинен в происходящем. Наладил бы дело так себе, как водится, ни шатко ни валко. Но нет -- этот идиот превратил Роту добрых услуг в самое совершенное учреждение во всей армии. Что говорить, Панта. -- Капитан Мендоса поднимается на борт, капитан Мендоса разглядывает с любопытством капитанский мостик, компас, крутит руль. -- Ты Эйнштейн постельного дела. Да, разумеется, я выслал несколько групп в погоню за фанатиками. -- Полковник Аугусто Вальдес идет в лазарет, полковник Аугусто Вальдес подбадривает пострадав-шего, метит карту флажками на булавках, инструктирует, желает удачи отправляющимся на задание офицерам. -- И приказал доставить мне всех до единого жителей, мы с ними сквитаемся. В этом не было необходимости, мой генерал. Мои люди возмущены, унтер- офицера Авелино Миранду в полку очень любили. Рано или поздно Тигр примет мой план. -- Капитан Пантоха показывает капитану Мендосе каюты на "Еве", трюм и машинное отделение, капитан Пантоха сплевывает и растирает плевок. -- Роту неизбежно придется пополнять. С тремя судами, двумя самоле- тами, оперативным штатом в сто рабочих единиц и двумя унтер-офицерами я буду творить чудеса, Альберто. Мы в Чорильосе всегда говорили, что тебе не военным быть, а счетной машиной. -- Капитан Мендоса спускается по трапу, капитан Мендоса под руку с Пантой возвращается в лагерь, спрашивает: вы приготовили мне статистический отчет, младший лейтенант? -- Но вижу, мы ошибались. Твоя мечта -- стать Великим сводником Перу. Ты ошибаешься, всю жизнь с рождения я хотел быть только солдатом, но солдатом-администратором, это не менее важно, чем артиллерист или пехотинец. Армия у меня вот тут. -- Капитан Пантоха разглядывает незамысловатый кабинет, капитан Пантоха осматривает керосиновую лампу, москитные сетки, траву, про-бивающуюся в полу меж досок, прикладывает руку к груди. -- Вот ты смеешься, и Бакакорсо смеется. А я говорю: в один прекрасный день вы глазам своим не поверите. Мы развернемся на всей территории страны, у нас будет своя флотилия, свои поезда и сотни рабочих единиц. Во главе поисковых групп я поставил самых энергичных офицеров. -- Полковник Аугусто Вальдес следит за продвижением экспедиций, полковник Аугусто Вальдес руководит поисками по радио, перемещает флажки на карте, разговаривает с врачами. -- Солдаты так распалились, приходится сдерживать. Как бы не линчевали фанатиков. А унтер-офицер Миранда, кажется, выкарабкивается, мой генерал. Это -- да, без руки останется и хромой. Придется, наверное, вводить в армии новый род войск. -- Капитан Мендоса берет статистический отчет, капитан Мендоса перечитывает его, правит. -- Артиллерия, пехота, кавалерия, инженерные войска, интендантская служба, постельная служба? Или лучше -- походные бордели? Лучше, наверное, держаться поскромнее. -- Капитан Пантоха смеется, капитан Пантоха видит сквозь металлическую сетку горниста, играющего сигнал на ужин, солдат, входящих под деревянный навес. -- Да зачем скромничать, может, когда-нибудь и введут. Ну вот, праздник окончен, твои курочки уже поют распу. -- Капитан Мендоса кивает в сторону "Евы", капитан Мендоса показывает на сотрудниц, толпящихся на палубе, на пароходную сирену, на унтер-офицера Родригеса, стоящего на капитанском мостике. -- Каждый раз, когда слышу их гимн, подыхаю с хохоту. Ты прямо в Икитос? Прямо сейчас. -- Капитан Пантоха обнимает Мендосу, капитан Пантоха в два скачка подымается на "Еву", запирается в каюте, бросается на койку. -- В ушко, в шейку, в грудку. Царапни, скорее, ущипни, как я люблю, укуси. Ой, Панта, какой ты зануда. -- Бразильянка упирается, Бразильянка топает ножкой, опускает занавеску, вздыхает, уставившись в потолок, со злостью швыряет одежду на пол. -- Не видишь, я устала после работы? А потом еще сцену ревности устроишь, я тебя знаю. Молчок, молчок, закрой клювик, повыше, повыше, знаешь, куда. -- Панта сжимается, Панта распластывается, переворачивается, стонет. -- Вот так, ох, хорошо. Я должна сказать тебе одну вещь, Панта. -- Бразильянка лезет на койку, Бразильянка сворачивается в клубочек, выпрямляется, прижимается, отстраняется. -- Не хочу я больше терять из-за тебя деньги, из-за твоей прихоти ограничивать себя десятью услугами. Пффф. -- Панта потеет, Панта хватает воздух ртом. -- Хоть бы в такой момент помолчала. Из-за тебя я теряю в заработке, а мне надо и о себе позаботиться. -- Бразильянка отстраняется, Бразильянка моется, одевается, открывает иллюминатор, высовывается, вдыхает чистый воздух. -- Все, что тебе так нравится, с годами уходит. А что потом? У всех сегодня по двадцать, в два раза больше, чем у меня. Черт подери, будто эта Рота уже не обходится нам дорого. -- Полковник Лопес Лопес получает телеграмму, полковник Лопес Лопес читает ее, размахивает ею в воздухе. -- Знаете, чего теперь хочет Пантоха, мой генерал? Хочет, чтобы изучили возможность, как оградить от риска оперативные группы. Они, видите ли, боятся фанатиков. Но ты получаешь двойной процент по сравнению с ними, это покрывает разницу, я тебя опробовал и оценил по высшей ставке. -- Панталеон Пантоха выходит на палубу, Панталеон Пантоха видит Вируку и Сандру, накладывающих крем на лицо, Чупито, спящего в качалке. -- Как я устал, даже перебои в сердце. Ты что, потеряла диаграмму, которую я тебе вычертил? Забыла, что, кроме всего прочего, я каждый месяц отдаю тебе пятнадцать процентов своего оклада? Это я все знаю, Панта. -- Бразильянка опирается о борт, Бразильянка разглядывает деревья на берегу, мутную воду, пенный хвост за кормой, розовеющие облака. -- Только оклад твой слова доброго не стоит. Не сердись, я правду говорю. И потом, из-за твоих заскоков все меня ненавидят. У меня даже подруг нет. Чучупе и та, стоит тебе отвернуться, обзывает меня привилегированной. Ты -- великий позор всей моей жизни. -- Сеньор Пантоха расхаживает по палубе, сеньор Пантоха спрашивает: "Засветло приедем в Икитос?" -- слышит, как унтер-офицер Родригес отвечает: "Конечно". -- Не ной, ты не права. Это мне надо жаловаться. По твоей вине я нарушил принцип, который уважал всегда, с тех пор как стал жить своим умом. Ну вот. Начал. -- Бразильянка улыбается Лохмушке, которая слушает радио под навесом на корме, Бразильянка улыбается матросу, который убирает концы. -- Почему ты вместо рассуждений о принципах не хочешь откровенно признаться, что просто-напросто ревнуешь к тем десяти солдатикам из Лагунаса. Думаешь, их стало меньше? Ничего подобного, Тигр, они разрастаются, как лесной пожар. -- Генерал Скавино переодевается в штатское, генерал Скавино снует в толпе, слышит запах лука и ладана, видит сыплющие искрами лампады, вдыхает тяжелый воздух подношений. -- Ты не представляешь, что было в годовщину младенца-мученика. Я такой процессии никогда в Икитосе не видел. Все берега Моронакочи были усыпаны людьми, лагуна битком набита лодками, барками -- яблоку негде упасть. Я никогда не пренебрегал своим долгом, будь я проклят. -- Панталеон Пантоха говорит "привет" Печуге и Рите, которые на солнышке играют в карты, Панталеон Пантоха устраивается на спасательном круге, смотрит на заходящее солнце. -- Я всегда был прямым, справедливым человеком. Пока тебя не было, даже этот разлагающий климат не мог разрушить моих принципов. Если ты оскорбляешь меня из-за несчастных десяти солдатиков, я готова терпеть. -- Бразильянка смотрит на часы, Бразильянка строит гримаску, говорит: -- Ну вот, завелся, опять за свое. Но если ты будешь разглагольствовать о своих принципах, катись к такой-то матери, а я пойду в каюту отдохну. Ты и эта работа меня погубили. -- Панталеон Пантоха меняется в лице, Панталеон Пантоха не отвечает на приветствие матроса, беседующего с Пичусой, косится на реку, заводит глаза к темнеющему небу. -- Если бы не вы, я не потерял бы своей жены, своей дочурки. Какой ты зануда, Панта. -- Бразильянка берет его под руку, Бразильянка ведет его в каюту, дает ему бутерброды, наливает кока-колу, чистит апельсин, выбрасывает шкурки в реку, зажигает свет. -- Теперь начнешь лить слезы по своей жене и дочурке? Всякий раз, как ты со мной, потом тебя мучит совесть, не знаю, кто бы это вынес. Ладно, не будь дураком. Мне их не хватает, я страшно по ним скучаю. -- Панта ест, пьет, надевает пижаму, ложится, у Панты дрожит голос. -- Без Почи и малышки Гладис дом опустел. Никак не могу привыкнуть. Ну ладно, ладно, глупенький, кончай кукситься. -- Бразильянка остается в нижней юбке, Бразильянка ложится рядом с Пантой, гасит свет, обнимает его. -- Просто ты ревнуешь к солдатикам. Иди сюда, ложись поудобней, давай почешу головку. Прошел слух, будто сам брат Франсиско предстанет перед нами собственной персоной. -- Генерал Скавино разглядывает толпящихся вокруг креста апостолов в белом, генерал Скавино разглядывает коленопреклоненных верующих, с простертыми кверху руками, калек, слепцов, прокаженных, карликов, умирающих. -- Хорошо, что он не сделал этого. Поставил бы нас в затруднительное положение. Невозможно было арестовывать его на глазах у двадцати тысяч человек, готовых отдать за него жизнь. Где его теперь черт носит. Никаких следов этого сумасшедшего. Спи, бай-бай в своей постельке, я -- Почита, ты -- малышка. -- Бразильянка напевает, Бразильянка покачивается, смотрит на луну, ползущую за стеклом иллю- минатора и серебрящую край койки. -- Моя детка, моя мышка. Я малышку покачаю, я малышку приласкаю. Баю-бай. Вот она, у вас на голове, вот, а-а-а, улетела. -- Лейтенант Бакакорсо толкает дверь Зоологического музея и аквариума Амазонки, лейтенант Бакакорсо пропускает вперед капитана Пантоху. -- Не укусила? Похоже на осу. Пониже, потише. -- У Пантосика меняется настроение, Пантосик чувствует себя маленьким, отходит, смягчается, свертывается в клубочек. -- Спинку, спинку, шейку, ушко. Вот здесь, здесь. Хоп, убил. -- Лейтенант Бакакорсо машет руками, стоя перед рвом с морской коровой. -- Нет, не оса, черная муха. Они вредные, люди говорят, переносят проказу. У меня, наверное, кислая кровь, меня насекомые никогда не кусают. -- Капитан Пантоха идет мимо Сумасшедшего Дельфина, капитан Пантоха минует Пепельного Дельфина, Рыжего Дельфина, останавливается около Куруиского Муравья, читает: "Ночное насекомое, вредоносное, за одну ночь может разрушить целую ферму, способно совершать переходы в сотни километров, достигнув взрослого состояния, выбрасывает крылья и раздувается". -- А вот мою мать, наоборот, ужасно жрут, -- только она выйдет на улицу, сразу набрасываются. Знаете, этих муравьев здесь жарят и едят с сольцой и жареными бананами. -- Лейтенант Бакакорсо проводит пальцем по хребту сушеной игуаны, по разноцветным перышкам тукана. -- Обратите на себя внимание, вы очень похудели. За последние месяцы килограммов десять потеряли. Что с вами, мой капитан? Работа или переживания? И то и другое понемногу. -- Капитан Пантоха наклоняется и тщетно ищет восемь глаз у огромного ядовитого скачущего Паука-вдовца. -- Раз все в один голос твердят, значит, правда. Перейду на усиленное питание, чтобы набрать вес. Мне очень жаль, Тигр, но пришлось отдать распоряжение войскам помочь жандармерии в преследовании фанатиков. -- Генерал Скавино принимает петиции, ге- нерал Скавино выслушивает жалобы, доносы, расследует, колеблется, советуется, принимает решение, информирует. -- Четыре распятия за шесть месяцев более чем достаточно, эти сумасшедшие обращают Амазонию в язычество, пора принять жесткие меры. Не умеете вы снимать пенки со своей холостяцкой жизни. -- Лейтенант Бакакорсо сжимает в руке увеличительное стекло и разглядывает под ним Осу Уайранга, Осу-колокол, Осу широ-широ. -- Не радуетесь вы свободе, не веселитесь, ходите скучный, как летучая мышь. Я в холостяцкой жизни не вижу особой радости. -- Капитан Пантоха идет вперед, в угол, где собрано семейство кошачьих, капитан Пантоха дотрагивается до Черного ягуара, до Оторонго, Князя сельвы, до Оцелота, до Пумы, до Пятнистого ягуаренка. -- Я знаю, что большинству мужчин через некоторое время надоедает однообразная семейная жизнь, и они на все готовы, лишь бы отделаться от жен. Со мной такого не было. Я действительно страдаю оттого, что Поча ушла. А главное оттого, что она забрала с собой дочку. Что и говорить, по лицу видно, страдаете. -- Лейтенант Бакакорсо слышит: "Детенышами хамелеоны живут на деревьях, а взрослыми уходят в воду". -- В конце концов, жизнь есть жизнь, мой капитан. Вести от супруги имеете? Да, она пишет мне каждую неделю. Живет у сестры Чичи, в Чиклайо. -- Капитан Пантоха пересчитывает змей -- Йакумама, или Мать вод, Черный удав, Мантона, Сачамама, или Мать сельвы. -- Я на Почу не обижаюсь, я ее понимаю. Моя миссия оказалась для нее слишком тяжелой. Ни одна честная женщина такого не вынесла бы. Что вы смеетесь? Я не шучу, Бакакорсо. Простите, но все равно это звучит смешно. -- Лейтенант Бакакорсо закуривает сигарету, лейтенант Бакакорсо выдыхает дым меж прутьев, в клетку птицы Паукар, читает: "Подражает пению всех птиц, смеется и плачет, как ребенок". -- Вы такой щепетильный в вопросах морали, просто помешаны на нравственности, а слава у вас самая худая, какую только можно представить. В Икитосе все, как один, считают вас закоренелым преступником. Как же ей было не уйти, сеньора, не будьте слепой. -- Алисия отдает моток шерсти сеньоре Леонор, Алисия сматывает шерсть в клубок, вяжет. -- Матери запирают своих дочерей на ключ, стоит вашему Пантосику показаться на улице, крестятся и заклинают, как нечистую силу. Знайте же и посочувствуйте Поче. Думаете, я этого не знаю? -- Капитан Пантоха развлекается, бросая корм живописным рыбкам, капитан Пантоха смотрит, как отсвечивает и переливается красками неоновая Тетра. -- Армия этим заданием сослужила мне дурную службу. Видя, с каким пылом вы трудитесь, никому и в голову не придет, что вы переживаете. -- Лейтенант Бакакорсо разглядывает прозрачную синюю Тетру, лейте- нант Бакакорсо смотрит на чешуйчатого Мойщика стекол, на прожорливую Пиранью. -- Да, знаю, у вас высоко развито чувство долга. Первые два патруля возвратились, мой генерал. -- Полковник Петер Касауанки встречает группы у ворот казармы, полковник Петер Касауанки поздравляет их, угощает пивом, утихомиривает кричащих пленников, велит запереть их в караульном помещении. -- Захватили полдюжины фанатиков, один из них -- с приступом лихорадки. Все они присутствовали на распятии старухи в селении Второе мая. Оставить их здесь, передать полиции или отправить в Икитос? Послушайте, Бакакорсо, вы до сих пор не сказали, зачем вы назначили мне встречу в этом музее. -- Капитан Пантоха измеряет взглядом Пайче, Самую Большую Пресно-водную Рыбу из Всех Известных в Мире Рыб. Чтобы здесь, среди рептилий и членистоногих, сообщить вам плохую новость. -- Лейтенант Бакакорсо окидывает равнодушным взглядом Угря, Ската, Чарапу, или Водяную черепаху. -- Скавино желает срочно видеть вас. Ждет в штабе к десяти. Будьте осторожны, предупреждаю, он мечет громы и молнии. Только импотенты, евнухи и сексуально апатичные лица могут желать, -- Синчи завывает и смолкает, прерываемый арпеджио, Синчи декламирует, негодует, -- чтобы бесстрашные защитники Родины, которые, жертвуя собой, служат на дальних границах, жили бы в целомудрии, как вдовцы. Для меня у него всегда одни громы и молнии. -- Капитан Пантоха выходит на набережную, капитан Пантоха смотрит на реку, сверкающую под убийственным солнцем, на моторные лодки и плоты, входящие в Вифлеем.-- А из-за чего он сейчас разошелся, не знаете? Из-за проклятой вчерашней передачи "Говорит Синчи". -- Генерал Скавино не отвечает на приветствие, генерал Скавино не предлагает садиться, ставит пленку, включает магнитофон. -- Этот прощелыга говорил только о вас, одному вам посвятил получасовую программу. Вы считаете, это пустяки, Пантоха? Неужели наши мужественные солдаты должны предаваться пагубному для организма пороку? -- Синчи сомневается, Синчи пританцовывает в ритме вальса "Контаманина", ждет ответа, вопрошает снова: -- Вернуться к детскому греху самоудовлетворения? Передача "Говорит Синчи"? -- Капитан Пантоха слушает, как трещит, заикается, спотыкается пленка, капитан Пантоха смотрит, как генерал Скавино вытаскивает бобину, щелкает по ней, нажимает на все подряд кнопки. -- Неужели, мой генерал? Он снова напал на меня? Он защищал вас, он снова защищал вас. -- Генерал Скавино обнаруживает, что выскочила вилка, генерал Скавино бормочет: "Чушь какая", наклоняется, снова включает магнитофон. -- А это в тысячу раз хуже, чем если бы он на вас нападал. Не понимаете? Он выставляет на посмешище и пятнает Сухопутные войска. Я выполнил все в точности, мой генерал. -- Полковник Максимо Давила разговаривает с интендантом, полковник Максимо Давила делает ревизию продуктового склада, вместе с сержантом-поваром составляет меню. -- Однако возникла серьезная продовольственная проблема. Если я буду кормить всех пятьдесят арестованных фанатиков, то придется урезать рацион солдатам. Не знаю, что и делать, мой генерал. Я ему строго-настрого запретил даже называть мое имя. -- Капитан Пантоха видит, как загорелась желтая лампочка, как закрутились бобины, капитан Пантоха слышит металлический щелчок, отзвук, приходит в ярость. -- Я не понимаю, уверяю вас, что... Молчите и слушайте. -- Генерал Скавино приказывает, генерал Скавино скрещивает руки на груди, закидывает ногу на ногу, смотрит на магнитофон с ненави-стью. -- Мерзость, да и только. Правительству следовало бы наградить сеньора Пантоху орденом Солнца. -- Синчи разражается, Синчи рассыпает блестки между Мылом "Люкс" с Замечательной Отдушкой, Кока-колой, дарящей Свежесть и Отдых, и Помадой "Чарующая улыбка", нагнетает напряжение, требует. -- За достойный восхищения труд на поприще удовлетворения интимных потребностей Часовых Перу. Моя супруга слушала передачу, и дочерям пришлось потом приводить ее в чувство нюхательными солями. -- Генерал Скавино выключает магнитофон, генерал Скавино, заложив руки за спину, мерит шагами кабинет. -- Своими проповедями он делает из нас шутов гороховых в глазах всего Икитоса. Разве я не приказывал принять меры к тому, чтобы не трогали Роту добрых услуг? Заткнуть рот этому типу могут только деньги или пуля. -- Панталеон Пантоха слушает радио, Панталеон Пантоха видит, как рабочие единицы собирают чемоданчики, как Чучупе поднимается на "Далилу". -- Прибить его -- хлопот не оберешься, придется дать на лапу. Сходи, Чупито, скажи ему. Пусть чешет сюда, чем скорей, тем лучше. Вы хотите сказать, что часть бюджета Роты добрых услуг тратите на подкуп журналистов? -- Генерал Скавино оглядывает его с головы до ног, генерал Скавино раздувает ноздри, морщит лоб, обнажает зубы. -- Очень интересно, капитан. Они все у меня, все, кто распинал унтер-офицера Миранду. -- Полковник Аугусто Вальдес шлет во все стороны патрульные группы, полковник Аугусто Вальдес удваивает часы караульной службы, отменяет отпуска и увольнительные, изматывает, озлобляет своих людей. -- Да, он опознал большинство. Беда в том, что мы все силы бросили на "братьев" и совсем обнажили границу. Я знаю, опасности нет, но, если бы враг задумал вдруг напасть, он добрался бы до Икитоса за один переход, мой генерал. Нет, не из бюджета, бюджет -- дело святое. -- Капитан Пантоха видит, как в нескольких сантиметрах от генеральской головы по подоконнику пробегает мышонок. -- У вас есть копии всех наших счетов, можете проверить. Из собственного жалованья. Приходится ежемесячно жертвовать пятью процентами своих доходов, чтобы заставить этого шантажиста молчать. Не понимаю, почему он так поступил. Из профессиональной щепетильности, нравственного негодования, человеческой солидарности, друг Пантоха. -- Синчи входит в интендантский центр, хлопнув дверью, Синчи, как шквал, взлетает по лестнице на командный пункт, пытается обнять сеньора Пантоху, сбрасывает пиджак, садится на стол, смеется, грохочет, разглагольствует. -- Ибо не могу выносить, что есть еще у нас в этом городе, где мать произвела меня на свет, люди, которые недооценивают ваш труд и вешают на вас всех собак. Наш уговор был прост и ясен, и вы его нарушили. -- Панталеон Пантоха швыряет линейку о стену, у Панталеона Пантохи на губах выступает пена, глаза мечут искры, зубы лязгают. -- Какого черта я плачу вам пятьсот солей ежемесячно? Чтобы вы навеки забыли о моем существовании. Чтобы вы забыли, что на свете есть я и Рота добрых услуг. Я ведь тоже человек, сеньор Пантоха, я знаю свои обязанности. -- Синчи соглашается, Синчи успокаивает его, машет руками, слушает, как рокочет гидроплан, смотрит, как "Далила" бежит по реке меж двух водяных стен, как она поднимается и пропадает в небе. -- Я тоже не чужд переживаний, и мне знакомы порывы и эмоции. Куда ни приду, всюду слышу, как вас поносят, и выхожу из себя. Я не могу позволить, чтобы клеветали на такого благородного человека, тем более что мы Друзья. Я хочу сделать вам серьезное предупреждение, уважаемый подонок. -- Панталеон Пантоха берет его за ворот рубахи, Панталеон Пантоха встряхивает его как следует и, видя, как тот пугается, краснеет, дрожит, отпускает Синчи. -- Помните, что было в прошлый раз, когда вы попробовали напасть на Роту? Я еле удержал сотрудниц, они собирались выколоть вам глаза, а вас распять на Пласа-де-Армас. Помню, очень хорошо помню, друг Пантоха. -- Синчи поправляет рубашку, Синчи пытается улыбнуться, восстановить апломб, застегивает пуговицы. -- Думаете, я не знаю, что на воротах Пантиляндии они повесили мою фотографию и каждый раз, входя и выходя, плевали на нее? Ты прав, Тигр, это, действительно, проблема. -- Генералу Скавино рисуются народные волнения, генерал Скавино представляет расстрелы, убитых и раненых, окровавленных вожаков, отставки, суды, приговоры и слезы. -- За три недели нам в руки попало около пятисот фанатиков, которые прятались в сельве. Но теперь я не знаю, что с ними делать. Отправить в Икитос -- начнется скандал, пойдут демонстрации, на свободе остались тысячи "братьев". Что на этот счет думает Генеральный штаб? А теперь они в восторге от комплиментов, которые я расточаю им по радио, сеньор Пантоха. -- Синчи надевает пиджак, Синчи идет к перилам, прощально машет рукой Китайцу Порфирио, возвращается к письменному столу, трогает за плечо сеньора Пантоху, складывает пальцы крестом, клянется. -- Теперь, встретив меня на улице, они посылают мне воздушные поцелуи. Ладно, дружище Пан-Пан, не делайте из этого трагедии, я думал вам услужить. Но если вы так желаете, Синчи о вас больше словом не обмолвится. Потому что, если вы еще раз упомянете меня или Роту, я спущу на вас всех пятьдесят сотрудниц и предупреждаю, у каждой длинные ногти. -- Панталеон Пантоха открывает ящик письменного стола, Панталеон Пантоха вынимает револьвер, заряжает его и разряжает, вращает барабан, целится в грифельную доску, в телефон, в балки. -- А если они вас не прикончат, я добью сам, пущу вам пулю в лоб. Ясно? Яснее ясного, друг Пантоха, не будем тратить слова. -- Синчи отвешивает поклон за поклоном, Синчи расточает улыбки, прощается, задом пятится вниз по лестнице, пускается наутек, исчезает на тропинке к Икитосу. -- Ясно как божий день. Кто такой сеньор Пан-Пан? Знать не знаю, нет такого, слыхом не слыхал. Что такое Рота добрых услуг? Понятия не имею, что это такое, с чем ее едят. Правильно? Ну вот, мы прекрасно друг друга понимаем. Пятьсот кругленьких за этот месяц, как всегда, через Чупито? Нет, нет, только не это. -- Сеньора Леонор секретничает с Алисией, сеньора Леонор бежит к августинцам, выслушивает доверительное признание настоятеля, за- дыхаясь, возвращается домой, встречает Панту, разражается протестами. -- Явиться в церковь с одной из этих. И куда -- в церковь Святого Августина! Отец Хосе Мариа рассказал мне. -- Выслушай и постарайся понять меня, мама. -- Панта швыряет шапочку на вешалку, Панта идет на кухню, пьет сок папайи со льдом, вытирает рот. -- Я этого никогда не делаю, ни с кем из них в городе не показываюсь. Но тут особые обстоятельства. Отец Хосе Мариа видел, как вы вошли под руку, будто так и надо. -- Сеньора Леонор наполняет ванну холодной водой, сеньора Леонор срывает обертку с мыла, вешает чистые полотенца. -- В одиннадцать утра, когда в церкви все порядочные женщины Икитоса. Потому что именно в одиннадцать утра крестят младенцев, я не виноват, дай мне объяснить. -- Пантосик снимает гуайаберу, Пантосик сбрасывает брюки, рубашку, трусы, надевает халат, тапочки, входит в ванную комнату, раздевается, лезет в ванну, прикрывает глаза, бормочет: "Как прохладно". -- Печуга -- одна из самых старых и добросовестных сотрудниц, я не мог отказать ей. Мы не можем фабриковать мучеников, довольно с нас и тех, кого они сделали. -- Тигр Кольасос просматривает папки с газетными вырезками, помеченными красным карандашом, Тигр Кольасос совещается с офицерами из Службы безопасности, из сыскной полиции, предлагает план Генеральному штабу, проводит его в жизнь. -- Подержи их в казармах пару недель на хлебе и воде. Потом припугни и отпусти, кроме десяти-двенадцати заводил, их пришли нам в Лиму. Печуга! -- Сеньора Леонор мечется по спальне, сеньора Леонор мечется по гостиной, заглядывает в ванную, видит, как Панта бьет ногой по воде и брызги летят на пол. -- Посмотри, с кем ты работаешь, с кем водишься. Печуга! Это же значит -- оторва! Как могло получиться, что ты явился в церковь с падшей женщиной, у которой вдобавок такое имя. Я не знаю, какого святого молить, я уж и к младенцу-мученику ходила, на ко- ленях просила, чтобы он вытащил тебя из этого вертепа. Она попросила меня быть крестным отцом ее сынишки, и я не мог отказать ей, мама. -- Пантосик намыливает голову, лицо, тело, Пантосик плещется под душем, заворачивается в полотенце, выскакивает из ванны, вытирается, опрыскивается дезодорантом, причесывается. -- Печуга и Стомордый поступили очень мило -- дали ма- лышу мое имя. Его зовут Панталеон, я крестил его. Какая честь для нашей семьи. -- Сеньора Леонор идет на кухню, сеньора Леонор приносит щетку с тряпкой, вытирает пол в ванной, идет в спальню, подает Панте рубашку, отутюженные брюки. -- Уж если тебе приходится выполнять эту ужасную работу, выполняй по крайней мере и то, что ты мне обещал. Не ходи с ними, чтобы люди вас вместе не видели. Знаю, мамуля, не томи мне душу, оп! До потолка, оп! -- Пантосик одевается, Пантосик бросает грязное белье в корзину, улыбается, подходит к сеньоре Леонор, обнимает ее, приподымает. -- Ах, чуть не забыл показать. Смотри, письмо от Почиты. И фотографии малышки Гладис. Ну-ка, подай мне очки. -- Сеньора Леонор оправляет юбку, сеньора Леонор поправляет кофточку, отнимает у него конверт, идет к свету, к окну. -- Ой, ну что за прелесть, до чего хороша моя внучка и как поправилась. Когда же ты пошлешь мне то, что я у тебя прошу, святой Иисус Багасанский. Целыми днями простаиваю в церкви, молюсь, чтобы нас перевели отсюда, -- и никакого толку. Какой набожной ты стала в Икитосе, моя старушка, а в Чиклайо, бывало, и в церковь не заглядывала, все в карты играла. -- Панта садится в плетеную качалку, Панта листает газету, решает кроссворд, смеется. -- Молитвы, наверное, не помогают потому, что ты путаешь веру с предрассудками: младенца-мученика со святым Иисусом Багасанским, господа-чудотворца со святой Игнасией. Не забывайте, что придется бросить людей и деньги на охоту за сумасшедшими "братьями". -- Полковник Лопес Лопес садится на самолет, в джипы, на катера, полковник Лопес Лопес разъезжает по Амазонии, возвращается в Лиму, заставляет работать сверхурочно офицеров из Счетно-финансового отдела, диктует докладную, является в кабинет к Тигру Кольасосу. -- Довольно значительные расходы для Сухопутных войск. Да еще Рота добрых услуг -- чистое кровопускание, работает в убыток. Не говоря уж о других проблемах. Вот письмо от Почи, всего четыре строчки, я тебе прочитаю. -- Панта слушает музыку, Панта гуляет по Пласа-де-Армас с сеньорой Леонор, работает до полуночи у себя в кабинете, спит шесть часов, поднимается с зарей. -- На лето они поехали с Чичи в Пиментель, там пляж. И ни слова о возвращении, мама. Словно никакой Роты и не было. -- Тигр Кольасос нахлобучивает фуражку, Тигр Кольасос пропускает вперед генерала Викториа и полковника Лопес Лопеса, вслед за ними выходит из кабинета, в машине садится на переднее сиденье, велит шоферу гнать в "Росита Риос". -- Да, разумеется, это один из выходов, именно его выбрал бы Скавино. Но не слишком ли мы спешим? Не вижу причин и необходимости объявлять опыт с Ротой добрых услуг неудавшимся. Отрицательные стороны, имеющиеся в ее работе, не так уж значительны. Меня не беспокоят отрицательные стороны в ее работе, меня беспокоят положи-тельные, Тигр. -- Генерал Викториа выбирает столик на открытом воздухе, генерал Викториа садится во главе, отпускает узел галстука, внимательно изучает меню. -- И особенно ее фантастические успехи. По-моему, дело в том, что мы, сами не зная того и не ведая, запустили адский механизм. Лопес только что объехал все гарнизоны в сельве, его доклад вызывает тревогу. Считаю необходимым как можно скорее набрать еще десять рабочих единиц, -- телеграфирует капитан Пантоха. -- Не ради расширения масштабов, но во имя сохранения достигнутого уровня. Дело в том, что услуги, предоставляемые Ротой капитана Пантохи, стали главной заботой всех гарнизонов, лагерей и постов Амазонии. -- Полковник Лопес Лопес заказывает для начала жаренное на вертеле мясо с кукурузой, потом утку в маринаде с перцем. -- Я ничуть не преувеличиваю, мой генерал. И офицеры, и унтер-офицеры, и солдаты только об этом и говорят, поверьте. Даже о преступлениях "братьев" забывают, едва дело касается услуг. Причиной тому -- многочисленные патрули и поисковые группы, снаряженные в погоню за убийцами на религиозной почве, -- вскрывает суть капитан Пантоха. -- Как известно Командованию, эти отряды находятся в горах, выполняя задание первостепенной важности полицейско-гражданского характера. Этот чемодан, Тигр, полон доказательств. -- Генерал Викториа останавливается на маринованной рыбе с луком и перцем и на почках по-креольски с рисом. -- Угадай, что в нем за бумаги. Докладные о боевой готовности воздушных, наземных и речных оборонных сооружений на эквадорской, колумбийской, бразильской и боливийской границах? Холодно. Предложения и проекты улучшения наших средств обороны и нападения в районе Амазонии? Холодно. Исследования в области коммуникаций, интендантского дела, этнографии? Холодно, холодно. Рота добрых услуг полагала своей обязанностью послать оперативные группы туда, где находятся эти отряды, -- радирует капитан Пантоха. -- И мы выполнили эту задачу благодаря усилиям и энтузиазму всего без исключения персонала. Сплошные заявки на ЖРДУГЧА, мой генерал. -- Полковник Лопес Лопес на десерт берет медовую халву из арахиса и охлажденное как следует пльзеньское пиво, полковник Лопес Лопес заключает: -- Все унтер-офицеры Амазонии подписали прошение о предоставлении им возможности пользоваться услугами Роты. Вот они тут: сто семьдесят две страницы. Для них мы специально создали летучие бригады из двух-трех рабочих единиц, но такое дробление персонала лишает меня возможности полностью обеспечивать потребительские центры, -- телефонирует капитан Пантоха. -- Надеюсь, я не слишком превышаю свои полномочия, мой генерал. Опрос, проведенный Лопес Лопесом среди офицеров, дал невероятные результаты. -- Генерал Викториа управляется с едой, помогая себе корочкой хлеба, генерал Викториа запивает каждый кусок пивом, отирает лоб салфеткой. -- От капитана и ниже -- девяносто пять процентов офицеров -- тоже требуют услуг. А от капитана и выше -- пятьдесят пять. Что ты скажешь на это, Тигр? В соответствии с цифрами, которые сообщил мне полковник Лопес после проведения неофициального опроса, я должен полностью пересмотреть наш план-ми- нимум и расширить деятельность ЖРДУГЧА, мой генерал. -- Капитан Пантоха оживляется, капитан Пантоха исписывает тетрадь за тетрадью, принимает таблетки, засиживаясь до рассвета на командном посту, отправляет объемистые заказные пакеты. -- Убедительно прошу не принимать во внимание проект, который я вам направил. Сейчас день и ночь я работаю над новым графиком. Надеюсь скоро выслать его вам. Мне очень жаль, Тигр, но я должен сказать, что Пантоха хоть и псих, но при этом воплощение здравого смысла. -- Генерал Викториа набрасывается на почки, генерал Викториа шутит, что французы правы, главное -- попасть в ритм, а там можно съесть сколько угодно -- восемнадцать, двадцать блюд. -- Его аргументы неопровержимы. Ввиду возможного удвоения числа потребителей в случае включения в их число унтер-офицеров, -- капитан Пантоха совещается с Чучупе, Чупито и Китайцем Пор-фирио, капитан Пантоха производит осмотр кандидаток, отсеивает "прачек", беседует с сутенерами, подкупает сводней, -- должен сообщить вам, что, согласно минимальному плану, обеспечивающему уровень потребления ниже жизненно необходимого сексуального минимума, понадобится четыре судна того же водоизмещения, что и "Ева", три летательных аппарата типа "Далилы" и оперативный штаб в двести семьдесят две рабочие единицы. Почему сержантам и солдатам эти услуги предоставляются, а унтер-офицерам -- нет? -- Полковник Лопес Лопес отодвигает на край тарелки лук и косточки и в два приема приканчивает утку под маринадом, полковник Лопес Лопес улыбается, оглядывает проходящую мимо женщину, подмигивает, восклицает: -- Какая лепка! А если предоставить унтер-офицерам, то чем офицеры хуже? И так далее. Возразить нечего. Разумеется, если в сферу деятельности Роты включить офицеров, то и цифры будут другими, мой генерал. -- Капитан Пантоха идет к знахарям, капитан Пантоха принимает айауаску, и в его галлюцинациях армии женщин, распевая распу, проходят парадом по Марсову полю, капитана Пантоху рвет, он работает, ликует. -- Я провел небольшое исследование, так, на всякий случай. Придется, по-видимому, создать специальный отряд для чрезвычайных заданий. Разумеется. -- Генерал Викториа отказывается от десерта, генерал Викториа просит кофе, вынимает пузырек с сахарином, бросает две таблетки, залпом выпивает чашку, закуривает сигарету. -- И если допустить, что для биологического и психологического здоровья войск необходима Рота, то, наверное, из месяца в месяц надо увеличивать и число услуг. Потому что, ты сам прекрасно знаешь, Тигр, инструмент совершенствуется в процессе труда. И в данном случае спрос всегда будет превышать предложение. Вот именно, мой генерал. -- Полковник Лопес Лопес просит счет, полковник Лопес Лопес делает попытку вынуть бумажник, слышит: "Вы что, с ума сошли, сегодня угощает Тигр". -- Хотели заткнуть дыру, а разворотили такую брешь, что сквозь нее, как сквозь решето, уйдет весь бюджет Интендантской службы. И вся энергия наших солдат. -- Генерал Скавино отправляется с особой миссией в Лиму, генерал Скавино наносит визиты политическим деятелям, просит аудиенции, советует, интригует, хитрит, возвращается в Икитос. Эту жажду услуг, пробудившуюся в сельве, Тигр, не может остановить даже Христос. -- Генерал Викториа открывает дверцу машины, генерал Викториа выходит первым, говорит: жаль, нельзя вздремнуть после такого обеда, велит ехать обратно в министерство. -- Даже -- не будем отставать от моды -- младенец-мученик. Кстати, вы знаете, что его почитают уже и в Лиме? Вчера я у своей невестки обнаружил маленький алтарь с изображением младенца-мученика. Для начала -- отборный отряд из десяти рабочих единиц специально для офицеров, мой генерал. -- Капитан Пантоха разговаривает сам с собой на улице, капитан Пантоха засыпает за письменным столом, грезит, пугает сеньору Леонор своей худобой. -- Для гарантии качества мы, разумеется, набрали бы их в Лиме. Как, по-вашему, звучит: "Особый отряд Женской роты добрых услуг для офицеров -- ОО ЖРДУГЧА"? Высылаю вам подробный проект. Да, черт возьми, они, пожалуй, правы. -- Тигр Кольасос входит в кабинет, Тигр Кольасос думает, ломает голову, вскрывает почту, грызет ногти. -- Эта свистопляска принимает мрачный оборот. 9 ЭКСТРЕННЫЙ ВЫПУСК ГАЗЕТЫ "ЭЛЬ ОРИЕНТЕ" (Икитос, 5 января 1959 года), ПОСВЯЩЕННЫЙ ПЕЧАЛЬНЫМ СОБЫТИЯМ В НАУТЕ Специальный репортаж подготовлен всей ре- дакцией газеты "Эль Ориенте" по инициативе и под идейным руководством ее директора Хоакина Андоа с целью дать читателям де- партамента Лорето самое живое и точное опи- сание трагедии, приключившейся с Бразиль- янкой, начиная с налета в Науте и кончая погребением, состоявшимся в Икитосе, с под- робным изложением обстоятельств, приковав- ших к себе внимание общественности. Плач и сюрпризы сопровождали останки прелестной жертвы Вчера утром, ровно в одиннадцать часов, бренные останки той, что была Ольгой Арельано Росаурой, в дурном обществе известной как Бразильянка, поскольку некоторое время она прожила в городе Манаосе (см. ее биографию на с. 2--4 и 6 столбцы), были захоронены на историческом кладбище города среди скорби и печали, проявленных ее товарищами по работе и друзьями, что тронуло сердца многочисленных собравшихся на похороны жителей. Перед погребением покойной были возданы воинские почести пехотным подразделением из военного лагеря Варгас Герра, и этот жест вызвал немалое удивление даже среди тех, кто был крайне удручен трагическими обстоятельствами гибели юной и заблудшей лоретанской красавицы, которую капитан (sic!) Панталеон Пантоха в своей надгробной речи назвал "несчастной жертвой долга и людской низости и вероломства" (полный текст речи читайте на с. 3, 1 столбец). Те, кому было известно, когда состоятся похороны юной несчастливицы, спозаранку собрались около кладбища (улицы Альфонсо Угарте и Рамона Кастильи), и очень скоро толпа любопытных блокировала главный вход и подступы к монументу Павшим за Родину. Приблизительно в десять тридцать присутствующие могли видеть, как прибыл грузовик из военного лагеря Варгас Герра и из него вышло подразделение из 12 солдат в касках, в полном боевом снаряжении и с винтовками, под командой пехотного лейтенанта Луиса Бакакорсо, расставившего своих людей по обе стороны от главных кладбищенских ворот. Это вызвало жгучий интерес среди присутствующих, которые не в силах были догадаться, что привело воинское подразделение в этот час в это место и в данных обстоятельствах. Загадка разрешилась чуть позже. Видя, что скопление зевак и публики почти полностью закрыло доступ к кладбищу, лейтенант Бакакорсо приказал солдатам расчистить путь, что те и исполнили без промедления и не колеблясь. Без пятнадцати одиннадцать известный всем нам роскошный катафалк лучшего похоронного агентства Икитоса "Модус вивенди", весь в цветах, показался на улице Альфонсо Угарте, а следом за ним -- эскорт такси и частных автомобилей. Процессия медленно следовала из местечка на реке Итайа, где находится так называемая Рота добрых услуг, в просторечье более известная как Пантиляндия, -- там накануне ночью свершался обряд бдения над телом безвременно погибшей Ольги Арельано Росауры. Толпа застыла в молчании, а потом сама расступилась, пропуская процессию на кладбище. В последний путь злополучную Ольгу провожало много народу -- по мнению наблюдателей, около ста человек, большинство были в трауре, а ее подруги по работе и "прачки" Икитоса -- с выражением скорби на лицах. Эта группа женщин из печально известного заведения на реке Итайа скорбела больше всех -- что вполне объяснимо, -- заливаясь слезами под темными густыми вуалями и черными мантильями. Особую взвол- нованность и драматизм событиям придавало то обстоятельство, что среди этих женщин в первых рядах находились шестеро, вместе с усопшей Бразильянкой пережившие печальную историю в Науте, которая последней стоила жизни, а Луиса Канепа (она же Печуга), как известно нашим читателям, во время прискорбного происшествия получила довольно серьезные ранения от руки налетчиков (см. с. 4, где рассказывается в подроб- ностях о засаде, устроенной в Науте, и ее кровавом завершении). Но главный сюрприз поджидал общественность позже -- когда из похоронного экипажа в военной форме и темных очках вышел капитан Сухопутных войск, создатель и руководитель так называемой Роты добрых услуг, широкоизвестный и малоуважаемый сеньор Панталеон Пантоха, о котором до тех пор никто, во всяком случае у нас в газете, не знал, что он является офицером Перуанских вооруженных сил, что, само собой, вызвало в публике разнообразные толки. Когда гроб сняли с катафалка, то заметили, что он имеет форму креста, принятую для покойников, при жизни принадлежавших к Братству по кресту, и это чрезвычайно удивило многих, поскольку подозревали, что смерть Бразильянки была делом рук этой религиозной секты, хотя, с другой стороны, это предположение энергично отвергалось главным пророком Братства (см. "Послание добрым людям о людях злых" брата Фран- сиско, которое мы помещаем на с. 3--3 и 4 столбцы). Гроб был снят с катафалка и перенесен на кладбище самим капитаном Пантохой и его сотрудниками из пресловутой Роты добрых услуг, каковые все до одного были в глубоком трауре, а именно: Порфирио Вонгом, в Вифлеемском квартале известным под кличкой Китаец, первым унтер-фицером ПМФ Карлосом Родригесом Саравиа (который вел судно "Ева" во время нападения в Науте), унтер-офицером ПВВС Алонсо Пантинайа (он же -- Псих), в прошлом мастером высшего пилотажа, нижними чинами Синфоросо Кайгуасом и Паломино Риоальто, а также санитаром Вирхилио Пакайа. Ленты от гроба, на крышке которого красовалась одна-единственная элегантная орхидея, несли знаменитая Леонор Куринчила (она же Чучупе), девушки из злополучного заведения на реке Итайа: Сандра, Вирука, Пичуса, Лохмушка и другие, -- а также широко популярный Хуан Ривера (он же -- Чупито), весь забинтованный, со следами многочисленных ран, полученных во время нападения в Науте, когда он отбивался со свойственным лоретанину мужеством. Ленты несли еще две подавленные горем сеньоры в возрасте, скромного происхождения, которые отказались назвать свои имена и сказать, какое отношение они имеют к усопшей; по слухам, они являются близкими родственницами Ольги Арельано Росауры, но предпочли остаться неизвестными ввиду малопочтенности занятий, которым посвятила свою жизнь юная девица, варварски распятая на кресте. Когда гроб подняли и процессия двинулась, по знаку капитана Пантохи лейтенант Луис Бакакорсо по-военному отдал команду сопровождавшим его солдатам: "Клинки наголо!", которую они мгновенно выполнили, обнаружив ладную выправку и изящество. Итак, на плечах своих коллег и друзей, меж двух рядов солдат, воздавших ей воинские почести, на городское кладбище Икитоса всту- пила Бразильянка, расставшаяся с жизнью неподалеку от того места, где рождается наша широкая, как море, река. Гроб поднесли к невысокой стене у монумента Павшим за Родину, где всякого входящего встречает печальное обращение, высеченное на плите: ВОЙДИ, ПОМОЛИСЬ, С ЛЮБОВЬЮ ВЗГЛЯНИ НА ЭТОТ ПРИЮТ, МОЖЕТ, ОН БУДЕТ ТВОИМ ПОСЛЕДНИМ ПРИСТАНИЩЕМ. Там в явно дурном настроении и не- объяснимом нерасположении духа (чего не могли не заметить собравшиеся) находился бывший капеллан Сухопутных войск, а ныне священник Икитского городского кладбища, отец Годофредо Бельтран Калила. Священнослужитель с преувеличенной поспешностью выполнил погребальный обряд, не произнеся при этом проповеди, которую от него хотели услышать, и, не дождавшись окончания церемонии, удалился. По завершении церковного обряда капитан Пантоха, встав у гроба безвременно почившей Ольги Арельано Росауры, произнес речь, которую мы помещаем на другой полосе газеты (см. с. 3, 1 столбец), ставшую патетической кульминацией погребальной церемонии, тем более что она то и дело прерывалась сдерживаемыми рыданиями самого капитана Пантохи, которым скорбным эхом вторили упомянутые выше его сотрудницы и многочисленные собрав-шиеся на кладбище женщины легкого поведения. Сразу же после этого гроб снова подняли на плечи те, что внесли его на кладбище, а остальные, главным образом сотрудницы уже упоминавшегося заведения и "прачки", поочередно несли ленты: Процессия прошла через кладбище, в его южный конец, и там, в Павильоне Святого Фомы, в верхней нише No 17, были захоронены останки усопшей. Захоронение гроба и установка плиты (на которой скромно, золотыми буквами написано: Ольге Арельано Росауре, по имени Бразильянка, (1936--1959) от неутешных друзей) вызвали новые взрывы чувств и скорби по поводу ее кровавой кончины, и многие женщины разразились безудержным плачем. Затем, после того как по инициативе Леонор Куринчилы (она же Чучупе) были хором прочитаны молитвы за упокой души почившей лоретанки, собравшиеся стали расходиться. И тут, когда все уже направились к своим очагам, хлынул ливень, словно и небеса решили присоединиться к скорбевшим. Было двенадцать часов дня. ПРОЩАЛЬНОЕ СЛОВО КАПИТАНА ПАНТАЛЕОНА ПАНТОХИ ПРИ ПОГРЕБЕНИИ ПРЕКРАСНОЙ ОЛЬГИ АРЕЛЬАНО, РАБОЧЕЙ ЕДИНИЦЫ, РАСПЯ- ТОЙ В НАУТЕ Ниже мы приводим, полагая, что это пред- ставляет интерес для наших читателей, а так- же потрясает своей щемящей искренностью и удивительными откровениями, надгробную речь, которую произнес на похоронах распя- той Ольги Арельано Росауры (она же Брази- льянка) тот, кто был ее другом и начальни- ком, а именно