- Будь по-вашему... -- Затем по-волчьи, всем корпусом, развернулся к судье и еще раз махнул рукой. -- Все, судья, заканчивайте! Судья недоуменно вытаращил глаза. -- Ну, что вы на меня уставились?! -- разъярился мэр. -- Все, я сказал! Суд закончен! Часть VI Факты, изложенные новоорлеанским полицейским, были просты и неопровержимы. Вчера около полудня в шестнадцати верстах от столицы штата Луизиана был обнаружен мумифицированный труп охотника за беглыми рабами Уильяма Дженкинса. Причем опытного, необычайно крепкого телом охотника убили и мумифицировали вместе с его двенадцатью свирепыми псами и выставили на перекрестке дорог. Вывод напрашивался сам собой: в действительности языческая секта ни в коей мере не обезврежена. Далее... Тщательно изучив личные бумаги Дженкинса, лейтенант Фергюсон совершенно точно установил: ровно за сутки до своей трагической гибели охотник за беглецами вышел на след некоей Джудит Вашингтон -- почти белой, сероглазой и рыжеволосой мулатки, принадлежащей семейству Лоуренс. И это была, возможно, самая важная улика, поскольку самый первый случай мумификации человека -- в борделе мадам Аньяни -- также был связан с изобличением и попыткой поимки этой беглой рабыни. Понятно, что эта черная действовала не одна, и у нее наверняка есть как минимум один помощник-мужчина. Но также было понятно, что это совсем не Джонатан Лоуренс. Охотник за беглецами Уильям Дженкинс был слишком известен в кругах крупных землевладельцев, и шум, поднявшийся по всей Луизиане, не давал полиции ни малейшего шанса оставить это жуткое убийство без должного внимания. А значит, не пройдет и двух дней, как весь штат Миссисипи будет знать, что суд приговорил и казнил невиновного. Что это будет означать лично для него, мэр Торрес понимал, как никто другой. Засыпавшие его просьбами о пересмотре дела их собрата Джонатана Лоуренса землевладельцы перекроют ему путь на следующие выборы раз и навсегда. -- Все, я сказал, суд закончен! -- уже теряя терпение, крикнул мэр Торрес судье. Толпа непонимающе загудела, пришла в движение, но мэр только потому и удерживался на этом месте вот уже одиннадцатый год, что умел принимать решения быстро. -- Сеймур! -- повернулся он к исполняющему обязанности шерифа полицейскому. -- Позаботьтесь о безопасности сэра Джонатана... и прочих. -- Так суд же еще не завершился, -- растерянно хлопнул тот длинными ресницами. -- Считайте, что уже завершился, -- обреченно махнул рукой Торрес. -- Но я ведь все показания собрал, -- упорно не желал поверить в такой поворот Сеймур. -- Я же все сделал. -- Не теряйте времени, болван! -- заорал мэр. -- Вы что, не видите, что происходит? Сеймур хмуро кивнул, кинулся отдавать приказания, а мэр взял Фергюсона под локоть. -- Ну, не дай бог, если вы меня подвели, лейтенант. -- Я и сам на Лоуренса поначалу думал, -- печально посмотрел Фергюсон в сторону недоуменно вращающего головой юноши, -- но улики слишком ясны и определенны. Этот малыш невиновен. Когда ей пришлось оставить полученные от мадам Аньяни документы в руках первого же встречного полисмена и сломя голову бежать из Нового Орлеана, Джудит подумала, что ей вот-вот конец. Но время шло, а расплата за побег все не наступала. Джудит была слишком похожа на белую, а потому ее охотно принимали на работу, иногда на немыслимо роскошных условиях, и весь остаток зимы она проработала в пекарне, а весной, когда ею заинтересовался местный констебль, переместилась чуть дальше на север и всю посевную нянчила сынишку недавно овдовевшего небогатого фермера. Пожалуй, это было самое лучшее время за весь прошедший год, да и за всю ее четырнадцатилетнюю жизнь. Фермер оказался настолько приличным человеком, что ни разу не попытался затащить Джудит в постель. Более того, присмотревшись, как ловко она управляется с ребенком, не гнушаясь и никакой иной домашней работой, уже осенью предложил ей руку и сердце. Это и стало началом конца. Понимая, что без документов не обойтись, Джудит тянула с ответом, сколько могла, а когда просьбы вдовца внести ясность в их отношения стали особенно настойчивы, она, проплакав полночи, к утру собрала узелок и решила эту проблему единственно возможным способом. И тогда наступили дурные времена. Джудит успела еще поработать на сахарном заводе, на табачной плантации, но каждый раз наступал момент, когда вставал вопрос о документах или заходил местный полисмен, и ей приходилось бежать дальше. Последние две недели и вовсе стали полным кошмаром. Переработка урожая окончательно завершилась, и Джудит не могла найти работы и крова нигде, даже в самой глухой деревне и на самых простых условиях. Джудит нет-нет да и спала то в лесу, то в соломе, окончательно истрепала украденную в борделе одежду и стала вызывать в фермерах настороженность и даже враждебность. Лишь с огромным трудом она устроилась работать помощницей кухарки в крупном, богатом поместье, и вот тогда появился этот охотник. Джудит понятия не имела, как он ее опознал, но одно видела ясно -- ни белая кожа, ни рыжие волосы и веснушки, ни прекрасные серые глаза его не обманули. Охотник тут же позвал управляющего и прямо спросил, есть ли у этой мулатки документы, и Джудит, наблюдавшая из окна кухни за тем, как мгновенно побледнел управляющий, метнулась к дверям и помчалась в сторону подступающей к поместью рощи. Точь-в-точь как на всякий случай учила ее бабушка, Джудит петляла и переходила ручьи, не останавливаясь ни на секунду, в один присест отмахала что-то около двадцати миль, попала в камышовые заросли у неведомой реки и все-таки услышала этот жуткий, медленно, но верно приближающийся лай собак. Джудит мгновенно собралась в комок, безжалостно оборвала когда-то широкие и прекрасные, а теперь обтрепанные и забрызганные грязью мокрые юбки и побежала еще быстрее. Она помнила эти рваные шрамы на ногах, на руках и даже на шее бабушки и доставаться охотничьим собакам не хотела. Переплыла мелкую речушку, нырнула в темный, сырой овраг и сразу же увязла в мокром снегу. А лай все приближался... И вот здесь она совершила ошибку. Вместо того чтобы вернуться и пойти верхом, она принялась рваться через сугробы вперед, надеясь, что и собаки будут вязнуть здесь так же, как она. И меньше чем через час услышала неподалеку яростный хрип почуявших ее собак, а затем и веселый посвист над своей головой. -- Что, думала уйти? Джудит подняла голову. Охотник сидел на корточках на самом краю оврага и смотрел на нее сверху вниз. -- Давай наверх, пока собак не спустил. Джудит, судорожно дыша, огляделась по сторонам, переступила дрожащими от напряжения ногами и поняла, что ей уже не уйти. Сбежавший от Леонарда де Вилля полтора года назад Луи Фернье, "двадцати двух лет, довольно высокий, умеющий читать и писать, столь же белый, как наиболее белые мужчины, с прямыми белыми волосами и синими глазами", не ушел на Север только потому, что совершенно не желал упустить гораздо более важной для него вещи. Только поэтому Луи все полтора года так и слонялся из города в город, промышляя мошенничеством и мелким воровством, рискуя попасться в руки полиции и закончить жизнь в кандалах. Впрочем, Луи прекрасно адаптировался к своей новой жизни, привык, поддерживая компанию, в голос поносить "это ленивое черное отродье" и уж тем более чертовых аболиционистов, заодно очищая кошельки собутыльников и сейфы держателей провинциальных гостиниц. Но ждал только одного -- своего главного шанса. И когда мокрый, измотанный и злой величайший охотник за беглыми рабами Уильям Дженкинс вошел в дверь гостиницы с гремящей кандалами рыжеволосой и сероглазой женщиной за спиной и потребовал открыть ему сарай, сердце Луи дернулось и замерло -- вот оно! Луи Фернье проводил Дженкинса равнодушным, ленивым взглядом, поднялся по скрипучей деревянной лестнице в свой номер и подошел к окну. Шатающуюся из стороны в сторону, практически белую -- не отличить! -- женщину подвели к двери дощатого сарая, втолкнули внутрь, и вскоре охотник вышел, завел туда же свору рвущихся с поводков собак и, удовлетворенно пыхнув в усы, направился в сторону гостиницы. -- Вот это удача! -- счастливо улыбнулся Луи. -- Наконец-то! Тем же вечером, встретившись с Уильямом Дженкинсом за одним столом, Луи с невозмутимостью истинного джентльмена и несуетной доброжелательностью настоящего южанина отметил несомненное и высочайшее мастерство охотника за рабами и с горечью указал на то, что общество даже не понимает, что лишь на таких, как Дженкинс, и держится его благополучие. Охотник за рабами изумленно замер. За много лет работы он уже притерпелся к тому, что люди относятся к его профессии так, словно он проститутка, -- услугами пользуются, но в гости не зовут. -- Вы и вправду так считаете? -- А разве это не так? -- вопросом на вопрос отозвался Луи. -- Да не будь вас, рабы побежали бы на Север, как тараканы! -- И вас не смущает жестокость этого дела? -- все никак не мог поверить, что нашел единомышленника, Дженкинс. -- Вынужденная жестокость, -- поправил его Луи. -- Разве врач не причиняет боли? А вы врачуете не одного пациента, а все общество в целом. Дженкинс нерешительно улыбнулся и вдруг расцвел. -- Сэр, позвольте мне угостить вас! Право слово, так редко встречаешь действительно приличного человека! Луи позволил, но уже через полчаса сам угощал своего нового знакомого, почти друга, а к ночи, когда пошатывающийся от выпитого Дженкинс отправился в свой номер, Луи знал о нем практически все. Но главное -- думая об этом, Луи не мог удержаться от искреннего смеха -- охотник сам же и настоял на том, чтобы до Нового Орлеана они ехали вместе, в одном экипаже. -- И мне веселее, и вам экономия выйдет, -- хлопал по плечу этого приятного юношу Дженкинс. -- Да и безопаснее вдвоем в наши-то времена. Это была очень изящная победа. Эту ночь Джудит провела почти без сна. Привязанные в двух шагах от нее собаки долго скалили зубы, но и потом, даже когда почти все они улеглись, одна или две моментально реагировали на каждое движение и каждый шорох и начинали тут же рваться с поводков, угрожая порвать нарушительницу тишины в клочья. А рано-рано утром, еще на рассвете, продрогшую, невыносимо уставшую, падающую с ног Джудит вывели из дверей сарая, загнали в экипаж и посадили на пол, для верности пристегнув цепи к особому кольцу возле козел. -- Вы не поверите, Луи, -- брякнув кольцом, повернулся охотник в сторону молодого белого джентльмена. -- У меня один ниггер точно такое же кольцо с мясом выдернул! Прямо в клочья древесину разнес! Джентльмен понимающе улыбнулся. Охотник с наслаждением втянул воздух затрепетавшими ноздрями и отправился за собаками. Притащил всю свору, усадил рядом с Джудит на пол, запрыгнул сам и ткнул кучера в спину: -- Поехали! Экипаж тронулся, запрыгал по кочкам, и Джудит, качаясь и поминутно тыкаясь лицом в колени охотника, стиснула зубы, чтобы не разрыдаться. С каждой кочкой, с каждым поворотом она становилась все ближе к неизбежной расплате -- наказанию и пожизненной ссылке на плантацию. Луи ждал недолго. Едва они отъехали на пять-шесть миль, он попросил кучера остановиться, мотнул головой в сторону ближайших кустов и подмигнул Дженкинсу: -- Не желаете? Дженкинс наметанным глазом быстро оценил надежность крепления своей главной ценности и кивнул: -- Что ж, дорога длинная... можно. Они спрыгнули, перешучиваясь по поводу вчерашнего вечера, отошли на несколько шагов, и Луи, прикинув расстояние до экипажа, незаметно вытащил из рукава узкий и острый, как бритва, нож. -- Что это у вас на воротнике? -- А? -- повернулся Дженкинс и в следующий миг уже стоял на коленях, простуженно хрипя и недоуменно наблюдая бьющую в землю откуда-то из-под его воротника алую струю. -- Луи... -- в последний раз прохрипел он, покачнулся, но, поддерживаемый за голову, не упал. "Спасибо тебе, Великий Мбоа! -- мысленно произнес Луи. -- Так все и должно быть!" Д<>жудит ждала недолго. Белый молодой джентльмен вернулся к экипажу, легко вспрыгнул наверх, приобнял кучера со спины, и в следующий миг тот захрипел и рухнул с козел на землю. И тогда джентльмен сунул руку в карман, достал жестяную коробочку из-под чая, открыл, вынул щепотку черного порошка и сыпанул в сторону собак. Те завизжали так, словно их режут, бросились вон из экипажа и, пристегнутые к тому же кольцу, что и Джудит, придушенно хрипя и едва доставая лапами до земли, повисли на поводках. -- Сиди смирно и останешься цела, -- бросил джентльмен оторопевшей рабыне, тут же сбросил пиджак, развязал шейный платок и снял дорогую шелковую рубашку. Джудит непонимающе заморгала. Его белые, как молоко, запястья были вкруговую изрезаны старыми желтыми шрамами. Такие она видела только у самых старых, так и не прирученных господами рабов. -- Да-да, милочка, я такой же, как ты, -- усмехнулся джентльмен, сверкнул узким лезвием ножа, спрыгнул вниз, к собакам, и быстро, словно овец, перерезал их всех до единой. Затем он забрался на козлы, отогнал экипаж в рощу, так, чтобы его не было видно с дороги, привязал лошадей и, порывшись в багаже охотника за рабами, достал новенькое пушистое одеяло. -- Укройся, -- швырнул он одеяло почти теряющей сознание от ужаса Джудит. -- Это надолго, может, на весь день. И веди себя тихо, что бы ни случилось. Иначе сама за собаками отправишься. Джудит усиленно закивала. Сейчас она была готова на все. Луи был доволен. Кровь истекала из подвешенного за ноги охотника за рабами ровно так, как учил Аристотель Дюбуа. Он проверил все еще свисающих с борта экипажа собак, отцепил связку поводков, напрягся и перетащил их поближе к хозяину. Затем вернулся на дорогу за кучером, но далеко его тащить не стал, а присыпал черными прошлогодними листьями в ближайшем овраге. Кучер ему был не нужен. Собственно, единственной причиной, почему Луи Фернье не отбыл на Север в первый же день побега, была та, что он понимал -- от Мбоа уйти невозможно. Но до сегодняшнего дня Великому Черному Богу служил Платон Абрахам Блэкхилл вкупе с этим белым выскочкой Лоуренсом, и место главного жреца было надежно занято, а ничего другого Луи никогда и не хотел. И только вчера, когда он увидел Джудит, все изменилось -- раз и навсегда! То, что именно эта женщина -- ключ ко всей длинной цепи, ведущей к месту единственного представителя Великого Мбоа на земле, ему стало совершенно ясно с первого же взгляда, еще там, в гостинице. Она была так же неотличима от своего единокровного брата Джонатана Лоуренса, как неразличимы две фасолины из одного стручка. Черт! Как же долго Луи не мог до него дотянуться! Неизвестно зачем, но Мбоа довольно долго поддерживал этого белого. Сначала Луи столкнулся с невозможностью проникнуть в огромный дом Лоуренсов -- куда ни сунешься, везде Платон! Затем он осознал, что и на прогулке Джонатана не взять. Этот белый практически не слезал с лошади и нигде не останавливался дольше чем на две-три минуты. А потом еще и этот шериф... Луи до сих пор помнил, как сидел в липкой от сладкого сока копне сахарного тростника с ножом наготове, думая, что шериф повернет направо, к нему. Но тот повернул влево, в результате нечаянно убил спавшего в соседней копне белого бродягу-ирландца и сохранил жизнь самому себе. С тех пор Луи часто задумывался, почему так происходит, но еще и еще раз признавал -- пути Великого Мбоа неисповедимы. Он давал и отнимал, когда этого хотел. Он позволил белому человеку подняться над черным, но взамен посеял раздор в стане самих белых и заставил Север восстать против Юга, пусть и только на словах. Он смешал в одном котле несколько десятков разноязыких черных племен и взамен получил одно -- говорящее на языке белого человека, безликое и покорное снаружи и бурлящее, напряженно ждущее своего часа внутри. Он действительно был всесилен и теперь давал своему верному слуге отчетливый знак -- пришло и его время! Луи сходил к экипажу проверить, хорошо ли укрыта девчонка, и усмехнулся. Та все еще сидела на полу. -- На сиденье! -- жестко распорядился он, дождался, когда она переберется, поправил цепи, подоткнул одеяло и взял с пола саквояж с инструментами. -- Ты ведь меня им не отдашь? -- отважилась-таки спросить она. -- Нет, крошка, не отдам, -- спокойно отозвался он. -- Но пока посиди в цепях, для твоей же пользы. Если арестуют, ты, по крайней мере, ничего не видела. "По крайней мере..." -- с уважением повторила про себя Джудит. Она такого умного мулата еще никогда не видела. Луи выпотрошил охотника и его собак по всем правилам -- через промежность. Разжег небольшой костер, растворил в принесенной из ближайшей лужи воде сухое крошево загодя приготовленного "рассола", разогрел его на огне и до самой ночи аккуратно вводил стремительно застывающую жидкость -- сначала в вены, а затем и в пустоты черепа. Затем нарубил мелких молодых веток, пропитал их горячим "рассолом", плотно нафаршировал охотника и собак и задумался. В принципе это не было обязательным, но его здорово позабавили описанные в местной печати эти проделки Джонатана с "живыми фигурами". Луи усмехнулся и волоком потащил практически застывший труп охотника к дороге. Аккуратно придал ему позу устремленного вперед в поисках добычи фанатика, а затем сходил в рощу и перетащил к дороге всех собак. Расставил их в самых причудливых позах и не без удовольствия окинул взглядом то, что получилось. Первый шаг был сделан. Мбоа не мог этого не оценить. Джонатана привезли домой под защитой конного отряда полиции из тридцати человек. Впрочем, как только они выехали за городскую черту, стало ясно, что здесь юный Лоуренс в безопасности. -- С возвращением! -- радостно орали из карет обгоняющие отряд соседи. -- Мы всегда верили, что ты невиновен! -- Спасибо, -- кивал в ответ Джонатан. -- Спасибо, друзья. -- Встречный иск не думаете подавать? -- до<->-гнал его самый ушлый адвокат города. -- Судебные перспективы есть; можно и мэра к ногтю прижать, и полицию. -- Спасибо, я подумаю, -- не отвергал помощи Джонатан, с усмешкой поглядывая на мрачные неприступные лица сопровождающей его охраны. А потом они въехали во двор, но Джонатан отказался ложиться в постель до тех пор, пока не привезли всех остальных: Цинтию, Сесилию, Абрахама, юного Сэма, Платона и этих двух... чьих имен Джонатан так и не запомнил. А вообще то, что мэр с перепугу отпустил даже явных убийц, выпотрошивших черного ребенка, говорило о многом. Это была полная капитуляция формальной власти перед властью реальной, перед теми, на чьих плечах только и держалось все благосостояние края. Джонатан встретил каждого своего раба, лично распорядился дать им возможность отдыхать и лечиться целую неделю, отправил детоубийц вместе с полицией обратно и повернулся к застывшему за его спиной Платону: -- Вот так, Платон. Все кончилось. -- Нет, масса Джонатан, -- покачал кудлатой седой головой раб. -- Все только начинается. -- Почему? -- Потому что Мбоа благословил на охоту Второго. -- Кого-кого? -- не понял Джонатан. -- Когда вас едва не казнили, кое-кто захотел занять ваше место главного служителя Великого Мбоа, -- подавленно признался негр. -- И он очень опасен... очень. Луи снял с девчонки цепи, только когда они отъехали от замершего на дороге со сворой собак на натянутых поводках охотника миль восемь-десять. Швырнул их в придорожные кусты и похлопал по сиденью козел: -- Садись. Джудит перебралась к нему и замерла. Даже не видя того, что он делал с охотником там, позади экипажа, она догадывалась -- что-то невероятно жуткое. И теперь она очень боялась этого странного мулата. -- Слушай меня, девочка, -- громко, стараясь пересилить топот копыт, произнес он. -- Платье-то я тебе куплю, но тебя выдает не одежда. -- А что? -- сипло выдохнула Джудит. -- Ты ведешь себя как черная. А на этой земле свободным может быть только белый. Джудит понурилась. Она и сама это знала. Луи улыбнулся и приобнял ее за исхудавшую спину. -- Но не бойся. Этому я тебя еще научу. -- А что взамен? -- отважилась глянуть ему в глаза Джудит и сразу же пожалела об этом. Глаза оказались холодные и жестокие, как сердце белого человека. -- Ты что, сразу подумала про постель? -- усмехнулся он. -- Нет, девочка, нет... Это я и купить могу. Нет, мне нужно взамен только то, что не купишь, такое же большое, как свобода, которую я тебе даю. Сердце Джудит тоскливо сжалось. Теперь она даже не знала, что хуже. Быть рядом с этим... "джентльменом" или снова попасть на плантацию. Прямо сейчас она плантации боялась куда как меньше, чем его. Через три дня после возвращения Джонатана домой его дядя сэр Теренс Лоуренс и глава дома Мидлтон сэр Чарльз объявили о помолвке Джонатана Лоуренса и Энн Мидлтон. Гостей было много -- почитай, все знавшие Джонатана и Энни с пеленок соседи. Счастливое избавление бледного, но все так же благородно держащего голову жениха от неправедного суда и страшной казни, придавшее ему ореол мученика, только добавили празднеству острый и пряный привкус счастья. -- Ты не беспокойся, Джонатан, в следующие выборы этого Торреса здесь и духу не будет! -- торопились выразить главному герою дня свою лояльность мужчины. -- Господи, какая же ты счастливая, Энни, -- окружали юную невесту соседки. -- Какой парень! И Джонатан, и Энни улыбались, принимали поздравления и искоса, немного стыдясь этого внимания, поглядывали друг на друга. -- Вы очаровательны, -- только и сумел выдавить из себя Джонатан. -- Вы очень любезны, -- покраснела Энни. А уже ночью, когда все закончилось, и Джонатан вернулся в свой кабинет, в двери постучали. -- Войдите, -- разрешил Джонатан. -- Это я, хозяин, -- протиснулся в приоткрытую дверь старый Платон. -- Что на этот раз? -- холодно полюбопытствовал Джонатан. -- Я говорил с Аристотелем, -- тихо произнес раб. -- Он сказал, что Второй идет по следам вашей крови. -- И что это значит? -- нахмурился Джонатан. -- Я не знаю, -- виновато пожал плечами негр. -- Но это очень серьезно... очень. Джонатан вздохнул и откинулся в кресле. Если честно, после всего пережитого он хотел небольшого отдыха, кто бы и что ему ни говорил, даже если это сказал Платон. -- Хорошо, Платон, я все понял, -- кивнул он. -- Можешь идти. Луи купил для Джудит не только новое платье, но и все остальное: личные вещи, два саквояжа -- большой и маленький, но главное -- документы. Самые настоящие. -- Смотри, -- протянул он ей бумаги. -- Теперь ты Джейн Уайтрауб. Родилась в Канзасе в 1833 году. Вот свидетельство о смерти мужа. Вот имена родителей, братьев и сестер. Выучи это наизусть. -- А они... не узнают? -- испугалась Джудит. -- Откуда? -- усмехнулся Луи. -- Она неграмотная была, уж писем им она точно не писала. -- А что потом? -- дрожащими руками взяла документы Джудит. -- Я тебе работу нашел. На ферме семьи Ле Паж. За детьми будешь смотреть. Ты ведь это умеешь? Джудит напряженно кивнула. -- Но пока я не скажу, с фермы ни ногой. Это для тебя все еще опасно. -- А вы?.. -- А у меня дела, -- усмехнулся Луи. -- Уж на ферме я точно работать не буду. В феврале, когда весна стала быстро вступать в свои права, Джонатан впервые после ареста выбрался в город, и это оказалось вовсе не так просто, как он думал поначалу. Да, сила духа вся была при нем, но тело, слабое человечье тело отчаянно боялось. Оно затряслось от ужаса, едва он выехал на центральную улицу, оно покрылось холодным липким потом, когда он миновал здание полицейского управления, а когда экипаж выехал на площадь, Джонатана стало рвать. Весь ужас почти состоявшейся над ним казни снова стоял прямо перед его глазами. Сидящий на козлах Платон тут же повернул обратно. И некоторое время Джонатан приходил в себя, старательно продышался, а затем упрямо мотнул головой: -- Давай к театру. Я должен его осмотреть. Платон тяжело вздохнул и подчинился. Но едва они выехали на площадь, молодого хозяина стало снова буквально выворачивать наизнанку. И только когда Платон догадался, что к театру можно проехать с задов, Джонатану сразу полегчало. Площадь была совсем неподалеку, но отсюда, со стороны маленькой узкой улочки, ее видно не было. Джонатан торопливо прошел к высоким резным дверям, нырнул в полутьму и вскоре понял, что имел в виду дядюшка Теренс, когда говорил о необходимости ремонта. Со стен обваливалась штукатурка, на лепных потолках виднелись темные влажные пятна, дощатые стены местами просели, а идущая по всему периметру выходящей на площадь стены трещина была просто чудовищной -- с кулак! Казалось, ткни стену кулаком, и она просто рухнет. Сбоку подбежал запоздавший швейцар, предложил снять плащ, но Джонатан только отмахнулся и, как сомнамбула, тронулся вперед, в полу<>тьму огромного зала. Сцена, несколько сотен кресел -- боже! -- здесь было все, что нужно для показа сколь угодно масштабного представления! Джонатан вздрогнул. Нет, он сразу настроился отдохнуть после тюрьмы два-три месяца минимум, но какие же здесь были возможности! Он повернулся к стоящему черной молчаливой тенью за его спиной Платону. -- Ты что-то говорил о Втором. Кто он? -- Я еще не знаю, масса Джонатан, -- гулко отозвался негр. -- Он какой-то странный. И не черный, и не белый... -- Индеец, что ли? -- презрительно усмехнулся Джонатан. -- Нет. Индейцы ничего не знают о Мбоа. -- Как и белые? -- издевательски продолжил его мысль Джонатан. -- Вроде меня. Платон обиженно засопел, и Джонатан примирительно похлопал его по плечу. Конечно же, он был и должен был оставаться единственным белым, "сотрудничающим" с этой почти мифической силой. Бедный Платон даже не знал, сколь несерьезно относится его господин к этому Мбоа. Даже несмотря на то, с какой точностью Платон обычно предсказывал грядущее. -- И что ты намерен делать, чтобы оградить меня от этого Второго? -- повернулся назад к выходу Джонатан. -- Нужно дать Мбоа свежей крови, масса Джонатан, -- тихо произнес негр. -- Другого способа нет. Джонатан усмехнулся. Он никогда не был против чего-нибудь по-настоящему свежего, но еще слишком хорошо помнил все прелести американского правосудия, чтобы столь глупо рисковать. В Новом Орлеане Луи Фернье показаться не рискнул; он слишком хорошо знал, как дотошно работает тамошняя полиция, а потому отвез Джудит к знакомому фермеру по окружной дороге. Оставил Джудит, поменял рубашку и сюртук, не теряя времени, выехал снова и спустя четырнадцать часов прибыл к небольшой рощице у реки. Привязал лошадей, дождался захода солнца, закутался в широкий черный плащ и словно превратился в тень. Он двинулся прямо вдоль реки, по вытоптанной в камышовых зарослях звериной тропе. Прошел порядка четырех миль, пересек старый яблоневый сад и оказался возле старого бревенчатого дома. Оглядевшись по сторонам, скользнул к окну и замер. Его бывший хозяин Леонард де Вилль сидел в старом, вытертом и продавленном кресле и, нацепив на нос пенсне, ремонтировал башмак. Луи улыбнулся. Скупость Леонарда была достаточно известна, но чтобы самому ремонтировать обувь? Он еще раз огляделся и сунул руку в карман. Вытащил жестяную коробочку из-под чая и быстро, стараясь не потерять ни единой секунды, двинулся к собачьей будке. Почуяв чужака, старый пес угрожающе заворчал, заворочался, высунул нос наружу и тут же, получив щепотку порошка прямо в ноздри, отчаянно взвизгнул и завертелся волчком. -- Тихо-тихо, -- поймал и прижал его голову к земле Луи и достал нож. Стремительно ударил и, дождавшись, когда пес утихнет, скользнул к дверям. -- Что еще там? -- протяжно скрипнув дверью, точь-в-точь как его пес, высунул нос наружу Леонард де Вилль и ошарашенно замер. -- Как поживаешь, масса Леонард? -- широко улыбнулся Луи и рванул дверь на себя. Шагнул вперед и коротким ударом в грудь отбросил фермера внутрь. -- Чужих нет? -- Зачем ты пришел? -- хватаясь за грудь, просипел фермер. -- За тобой, Леонард, за тобой, -- ласково улыбнулся ему Луи. -- Хочешь денег, я дам, -- испуганно предложил фермер. -- Спасибо, Леонард, -- вытащил узкий, отточенный, как бритва, нож Луи. -- Деньги мне тоже не помешают. -- Не убивай! -- взмолился фермер. -- Только не убивай! Хочешь, я тебе вольную дам? Прямо сейчас! Луи отрицательно покачал головой. -- Я всегда был вольный, Леонард. Жаль, что ты этого раньше не понял. А теперь уже поздно. Пожалуй, никого Луи Фернье не убивал с таким остервенением. Он совершенно потерял разум, и, когда сумел остановиться, труп старого фермера был совершенно обезображен. -- Спо-кой-но, Луи, спо-кой-но, -- дрожащим голосом произнес он, бросил нож и вышел во двор, к большой деревянной кадке с дождевой водой. Тщательно вымыл трясущиеся руки, ополоснул потное горячее лицо, утерся подолом выбившейся из брюк забрызганной кровью рубахи, вернулся и сел на крыльцо. Достал сигару, оторвал зубами и выплюнул кончик, прикурил и оперся спиной о дверь. Удивительно чистое звездное небо обещало ему прекрасную, полную удивительных событий жизнь, как тогда, когда он, одиннадцати лет от роду, впервые осознал, что ничем -- ни умом, ни силой духа, ни судьбой -- не уступает своим "владельцам". Путь к этому был непрост. В возрасте примерно четырех лет, едва ощутив свою непохожесть на остальных рабов, Луи -- только из детского любопытства -- начал учиться простейшему: двигаться, как белый, есть и пить, как белый, и даже жестикулировать и ругаться, как белый. Поначалу это вызывало у хозяев смех. Его приставили в обучение к черному лакею, а уже через пару месяцев Луи с блеском развлекал хозяйских гостей, на бис показывая в лицах разницу между белым и черным человеком. Затем, увидев, с какой жадностью Луи рассматривает картинки на обрывках газет, хозяин разродился крамольной мыслью обучить мулата грамоте. Да, это было незаконно, но кто в наше время будет соблюдать закон? Тем более что те же сенаторы, что вводят эти ограничения для черных, сами предпочитают держать в доме исключительно грамотную прислугу. Азы грамоты Луи схватил в несколько дней, но толком ему выучиться так и не дали. Хозяин попал в очередной финансовый переплет и продал восьмилетнего мулата на первом же аукционе вместе с остальными своими рабами. И вот с этого дня для Луи началась совершенно другая жизнь. Леонарду де Виллю не нужен был ни шут, ни лакей; скупой и уже тогда немолодой фермер нуждался только в ниггере для работы. А потому все, что было в Луи "белого", начиная от мимики и жестов, выколачивалось жестоко и последовательно. Но коса нашла на камень, Луи уперся. Он отказывался ходить расслабленной походкой черного раба. Он отказывался жрать кашу руками и коверкать язык, делая вид, что не может выговорить якобы неуловимые для черного звуки. Но главное -- он не опускал глаз. Фермер взъярился, хорошенько выпорол мальчишку и подвесил его на цепях, для начала на день. Луи не сломался. Фермер добавил ему еще. И еще. А когда мулата сняли, он сбежал, как только пришел в себя. За три последующих года он будет сбегать еще восемь раз. Поначалу его поймают через несколько часов, затем только на третий день, и в конце концов он доведет искусство побега почти до совершенства. Так что в последний свой побег Луи сразу начал с главного -- ограбил белого одногодку, сняв с него все, вплоть до подштанников, и прокрался на идущий вверх по течению пароход. Но его все равно поймали и вернули, миль через триста. И вот тогда Луи впервые ударил хозяина -- кулаком в живот. Его снова подвесили на цепях, но объяснили, что это был последний раз, и если он за ночь не одумается, назавтра ему просто отрежут уши, и не от жестокости, а в строгом соответствии с законом. А той же ночью к нему пришел Аристотель. Огромный, черный, весь покрытый шрамами раб отомкнул своим ключом замок, взвалил мальчишку на плечо и отнес к берегу Миссисипи. -- Отсюда бежать некуда, -- тихо сказал он. -- Белый всегда поддержит белого, а здесь от моря до моря -- их земля. Луи не знал, что такое море. -- Поэтому ты не там ищешь свободу, -- улыбнулся негр. -- А где мне ее найти? -- серьезно спросил его Луи. -- Не где, а когда, -- поправил его негр. -- Оставь день для белых. Будь хорошим рабом, а когда придет ночь, бери у белых все, что хочешь. И тогда ты, может быть, вырастешь и станешь таким же, как я. Этой же ночью, часа через два, Аристотель специально для Луи поймал патрульного-добровольца. Тот вырывался, пытался дотянуться до оружия или хотя бы крикнуть, но все было бесполезно. Аристотель зажал патрульному рот огромной, почти деревянной от мозолей ладонью, стащил его в придорожный овраг, поставил на колени и сунул в руки Луи нож. -- Хочешь начать? Луи хотел. Наутро фермер снял измученного мальчишку с цепей, с изумлением выслушал его покаянную речь, и с тех пор у Леонарда де Вилля не было оснований жаловаться на своего раба. Целыми днями одиннадцатилетний Луи Фернье ходил, как черный, говорил, как черный, и даже жрал, как черный. А потом приходила черная ночь, и он выходил на дорогу и становился белым -- для всех, кроме поджидающего в кустах неподалеку Аристотеля. Они убили многих, очень многих, но каждый раз наблюдательный Аристотель так толково инсценировал обстоятельства убийства, что ни у одного из белых и мысли не возникло, что это дело рук обычного раба. Грешили на ирландцев, много говорили о приехавшей с севера банде, порой даже вспоминали индейцев... но на рабов не подумал ни один. Тогда Луи и узнал, кто такой Мбоа. Лейтенанта Фергюсона пригласили на осмотр тела Леонарда де Вилля сразу же, как только стала ясна связь между этим и предыдущими ритуальными убийствами. Понятно, он немедленно выехал на место, но, когда вылез из экипажа, даже присвистнул от удивления: так не походило это убийство ни на одно из предыдущих. То, что фермеру отомстили по глубочайшим личным мотивам, становилось ясно с первого взгляда. Выпотрошенное, зверски изрезанное тело было заковано в цепи и подвешено на огромном дубе у дороги -- как раз там, где обычно подвешивали рабов. Здесь вообще не было никакой идеи -- только надругательство. Фергюсон обошел тело со всех сторон, подобрал лежащий на прошлогодней листве окурок дорогой кубинской сигары, отметил про себя, что многочисленные следы от зауженных книзу высоких каблуков оставлены хорошей, совсем еще новой обувью, и повернулся к окружившим тело со всех сторон полицейским: -- Снимайте... Дождался, когда труп уложат на землю, и внимательно осмотрел. И черная смолистая жидкость в ноздрях, и "фаршировка" брюшины, произведенная снизу, через промежность, были налицо. -- Тот же почерк, лейтенант, -- подошел сбоку местный шериф. Фергюсон задумчиво кивнул и почесал темя. Какое отношение могла иметь беглая рабыня Джудит Вашингтон к этому пожилому небогатому фермеру, он просто не представлял. Да и женских следов он здесь не видел -- только мужские. -- В доме обыск делали? -- повернулся он к шерифу. -- Вас ждали, лейтенант, -- отозвался тот. -- Тогда поехали. Стараясь не испачкаться в заляпавшей все, даже потолок, крови, Фергюсон перевернул весь дом, но, лишь когда добрался до бумаг покойного фермера, что-то начало прорисовываться. Уже в бухгалтерской книге он сразу обнаружил отметки о продаже шестидесятилетнего "боя" Аристотеля Дюбуа и бегстве мулата Луи Фернье двадцати двух лет и аж присвистнул. Слишком уж хорошо лейтенант запомнил свой последний разговор с покойным Айкеном. Примерно с год назад Айкен дважды посещал этого фермера, и оба раза в связи со смертью некогда принадлежавших ему рабов. И первым был проданный Лоуренсам ниггер со странным именем Аристотель, убитый лично Джонатаном Лоуренсом в порядке самообороны, а вторым... да, точно, вторым был беглый мулат Луи Фернье, убитый лично Айкеном, и -- господи! -- тоже в порядке самообороны! Фергюсон растерянно хмыкнул и почувствовал, что даже взмок, настолько презанятная вырисовывалась картина. Все ниточки снова упорно вели в поместье Лоуренсов. Джудит бежала оттуда. Аристотель Дюбуа был куплен именно их управляющим. И даже бежавший от покойного фермера почти белый мулат Луи Фернье тоже зачем-то побежал не на Север, в Бостон, а на запад -- и снова в поместье Лоуренсов! -- Чертовщина какая-то! -- вытер лоб рукавом Фергюсон и снова погрузился в чтение толстенной, обтрепанной по краям бухгалтерской книги. Пролистал ее к самому началу и замер. На самой первой странице стояла сделанная еще отцом фермера Пьером де Виллем запись о покупке на черном аукционе двух десятилетних ниггеров -- Аристотеля Дюбуа и Платона Абрахама Блэкхилла. -- Черт! -- охнул лейтенант. -- Так вот ты где! Все стремительно встало на свои места. И ключевой фигурой во всем этом лишь на первый взгляд беспорядочном сочетании фактов был Платон -- старый дворецкий юного Джонатана Лоуренса. Только он мог иметь отношение ко всем фигурантам этого дела: и к Фернье, и к Леонарду де Виллю, и к выросшей на его глазах Джудит Вашингтон, и уж тем более к Джонатану. На нем смыкалось все! Эта весна обрушилась на Джонатана массой забот. Во-первых, дядюшка Теренс счел свой долг почти исполненным и прямо сказал, что, как только Джонатан женится, он передаст племяннику все дела и отбудет в Европу. И это означало, что ведение всех дел, включая бухгалтерию и надзор за управляющим, ляжет на плечи самого Джонатана. Ну и, во-вторых, следовало хорошенько подготовиться к свадьбе. Гостей ожидалось очень много. Счастливое избавление Джонатана сделало его в глазах окрестных землевладельцев чуть ли не национальным героем, и каждый был бы счастлив лично засвидетельствовать этому стойкому юноше свое уважение и пожелать юной паре долгих лет счастья и процветания. И это приподнятое настроение не испортили даже упорно ходящие слухи о скрытом аболиционизме дядюшки жениха -- сэра Теренса. Но, пожалуй, самая серьезная нагрузка легла на плечи Джонатана в связи с грядущим совместным управлением городским театром. Отец невесты с удовольствием вручил ему все чертежи огромного, но уже с полгода как пустующего здания и все бухгалтерские документы, и лишь тогда Джонатану стало окончательно ясно, в какую авантюру он втягивается, принимая за невестой это приданое. Ремонта требовало буквально все! За сорок прошедших со дня основания лет в театре прогнили не только лестницы и подмостки -- жаркий сырой климат и жуки-древоточцы привели в почти полную негодность практически все деревянные детали, вплоть до несущих конструкций. Но особенное впечатление производила окаймляющая выходящую на площадь стену по всему периметру трещина. Джонатан чувствовал, убери прогнившие опоры, и стена просто вывалится наружу, прямо на площадь, выставив на всеобщее обозрение гнилые внутренности старого театра. Не меньшего внимания к себе требовали и механизмы сцены. Джонатан полистал выписанные из Европы новые проекты и с горечью убедился, что вся поставленная в начале века механика безнадежно устарела! Ни поворотных устройств, ни даже инструментов для быстрой смены декораций. Произвести впечатление на нынешнюю избалованную зрелищами публику с помощью этого старья было в принципе невозможно. Он попытался подыскать мастеров, могущих хоть как-то отреставрировать это барахло, и с горечью признал, что даже среди белой черни подобное мастерство -- редкость, а значит, предстоит все выписывать из Европы: и тросы, и шторы, и особые зубчатые ускорители движения. Некоторое неудобство причинял и Платон. Нет, Джонатан охотно принимал все, что говорил ему старый раб, более того, он давно глядел намного дальше и уже прозревал такое, о чем этот полоумный ниггер и не догадывался. Но донести это до Платона было невозможно, и старик так и торчал за спиной Джонатана почти бесплотной тенью молчаливого укора. -- Ладно, Платон! -- взрывался порой Джонатан. -- Ты говоришь мне, что Второй опасен. Чем? -- Я не знаю, масса Джонатан, -- виновато вздыхал ниггер. -- Еще ты сказал мне, что он идет по следам моей крови. А это что за фантазия? -- Я и этого не знаю, масса Джонатан, -- чуть не плакал старик. -- Этого мне Аристотель не сказал... Джонатан криво усмехался и хлопал старого дворецкого по спине. -- Тогда иди и попытайся узнать. Узнаешь -- скажешь. А пока оставь меня в покое: у меня свадьба вот-вот. Платон почтительно склонялся и, сокрушенно вздыхая, растворялся в коридорах. А потом наступала ночь, и Джонатан стискивал зубы, стараясь отогнать от себя страстное желание выйти на охоту немедленно, прямо сейчас! И с каждым новым днем удержать это желание под контролем становилось все труднее и труднее. Лейтенант Фергюсон приехал к мэру Торресу на третий день после похорон мумифицированного Леонарда де Вилля. -- Что вам еще от меня нужно, лейтенант? -- мрачно встретил его мэр. -- Не сердитесь, Торрес, -- мягко улыбнувшись, опустился в удобное гостевое кресло Фергюсон. -- Вы правильно сделали, что послушали меня. Иначе было бы еще хуже. -- Не уверен, -- вздохнул мэр. -- Мне уже сообщили, что следующие выборы я проиграю. Они таких вещей не прощают. Фергюсон понимающе кивнул. Он знал, что такое крупные землевладельцы. Эта чванливая, избалованная публика искренне считала, что власть только для того и создана, чтобы обслуживать их нужды. -- А если в конце концов окажется, что вы оказались практически правы? -- наклонил голову лейтенант. Мэр вздрогнул, но тут же взял себя в руки и криво усмехнулся. -- Я уже проверял. Джонатан Лоуренс в тот день, когда потрошили этого вашего француза, был здесь, в городе, в гостях. Алиби -- железное. И потом, что значит "практически"? Не знаю, как там у вас в Луизиане, а у нас в штате Миссисипи ты или прав, или неправ. И если ты неправ, ты -- покойник. По крайней мере, в политике. -- Я тоже проверял, -- посерьезнел Фергюсон. -- И пришел к тому же выводу: Джонатан невиновен. Вот только... -- Что? -- застыл мэр. -- Похоже, виновен кое-кто из его ближайшего окружения. -- Белый? -- мгновенно взмок мэр. -- Нет, мэр Торрес, -- улыбнулся Фергюсон. -- Не белый. Мэр нервно облизнул губы. Он уже прочувствовал всю глубину замысла. Если виновным в этих чудовищных убийствах окажется ниггер, это устроит всех. А если при этом он еще и окажется из поместья Лоуренсов... "А Сеймура я выгоню -- за рукоприкладство и подтасовку протоколов допроса..." -- Черт! -- выдохнул он. -- Соблазнительно! А вы и правда можете мне это устроить? -- Думаю, да, -- уверенно кивнул Фергюсон. -- Да еще так, что всем станет ясно -- у вас были основания думать на Джонатана, но подставили его не вы. -- Годится, -- подал полицейскому руку мэр. -- Только, прошу вас, постарайтесь до выборов; я вас хорошо отблагодарю. Покончив с Леонардом, Луи Фернье бросил загнанных лошадей неподалеку от заставы Нового Орлеана и с почтовой каретой вернулся на ферму. Отдал хозяину несколько свертков с заказанными им городскими товарами, напрочь отказался от денег, с улыбкой принял выражения искренней благодарности, а ночью пришел в комнатку Джудит и сел на ее кровать, в ногах. -- Рассказывай. -- Что? -- побледнев, привстала Джудит. -- Все, -- дернул губой мулат. -- От начала до конца. Девчонка испуганно начала рассказывать, и Луи превратился в слух. Он знал, что просто убить своего избранника, этого белого выскочку Джонатана, Великий Мбоа ему не даст. Такую честь следовало еще заслужить, и подобраться к белому можно, только идя по следу его крови, убирая одно препятствие за другим. Именно поэтому воплощенная кровь Джонатана сидела здесь, прямо перед ним, и, шмыгая носом, рассказывала весь свой жизненный путь. Все было просто и узнаваемо. Помощь на кухне, постель не по годам сварливого сэра Джереми, изгнание на плантацию сэром Джонатаном, четырнадцать ниггеров за одну ночь, бегство, бордель мадам Аньяни, снова бегство, работа, ночевки в лесу... Виток за витком разматывала Джудит спутанную нить своей судьбы, и Луи старательно отмечал каждый оставшийся узелок. Охотника за беглыми Уильяма Дженкинса он уже уничтожил. Затем шел широко известный бордель мадам Аньяни, затем какой-то Артур -- первый и последний клиент, затем четырнадцать "полевых спин" и, наконец, сама Джудит -- последнее кровное препятствие на его пути к сэру Джонатану Лоуренсу. И тогда... тогда старому Платону -- хочешь не хочешь -- придется отойти в сторону. Или служить ему. -- Молодец, девочка, -- улыбнулся Луи. -- Надеюсь, ты ничего не забыла. О жуткой резне в борделе мадам Аньяни первым сообщил в полицию заядлый картежник и штатный агент городского управления Поль д'Артуа. -- Там словно индейцы побывали! -- задыхаясь и хватаясь за грудь, почти рыдал бывалый шулер. -- Все! До единой! -- Клиенты среди трупов есть? -- мгновенно отреагировал старый опытный шериф. -- Есть, -- кивнул д'Артуа. -- Два точно. -- Ч-черт! -- стиснул зубы шериф. -- Этого еще не хватало! Он знал, что теперь скандала не избежать. Клиентура у мадам Аньяни была приличная. -- Поднимай наряд! -- повернулся шериф к своему помощнику. -- Бордель оцепить, никого не пускать. И сразу врача, может, кто живой остался. Полицейские бросились исполнять приказание, но, прибыв на место, схватились за головы. Здесь не то что живых, здесь и мертвых не пощадили -- все восемь шлюх и оба клиента лежали вповалку, с выпущенными кишками, и все были забрызганы какой-то черной дрянью. -- Пора мне в отставку... -- мрачно признал шериф и, хватаясь за стены, вывалился наружу -- отдышаться. То, что на этот раз убийца торопился, Фергюсон понял сразу. Только поэтому он и не стал выделывать вычурные "высокохудожественные" фортели и снизил свои требования до минимального уровня. Десять человек за одну ночь обработать... здесь или целую банду надо подключать, или чем-то жертвовать, красотой уж точно. Убийца предпочел пожертвовать красотой. То, что он был один, явствовало из многочисленных кровавых следов на полу и коврах -- один размер, один рисунок отпечатков, а значит, один человек. -- Значит, так, коллега, -- повернулся Фергюсон к бледному, утирающему пот шерифу. -- Чтобы ни гу-гу: ни в газеты, ни соседям, ни собственным женам. Сможешь объяснить это своим придуркам? -- Не знаю... -- не сумел соврать потрясенный шериф, но, глянув на Фергюсона, спохватился: -- Есть, сэр! -- Всех в мертвецкую. Здесь все ясно. И покажите мне, где у нее хранились бумаги. -- Слушаюсь, сэр! К сожалению, ничего нового Фергюсон в бумагах мадам Аньяни не обнаружил. Как ничего нового не оказалось ни в комнатах, ни в способе убийства, ни в показаниях так называемых свидетелей. Вокруг стояли только магазины да склады, а сторожа, как всегда, спали, то есть на минутку прилегли, а потому ничего не видели и не слышали в течение минимум часа беспрерывной резни. Фергюсон перебрался на ту сторону реки, переговорил с предусмотрительно оплаченной агентурой в здешней полиции, но констебли ничего утешительного не рассказали. Черный раб сэра Джонатана Лоуренса Платон из дому отлучался только с хозяином и через реку на пароме совершенно точно не перебирался. Сам сэр Джонатан денно и нощно занимается ремонтом театра и подготовкой к свадьбе с прекрасной Энни Мидлтон. Собственно, чего-то подобного Фергюсон и ожидал. Он уже давно принял как факт, что простым это следствие не будет, а потому даже не расстроился. И только одно его смущало: он не понимал, как именно может быть связан убийца на этой стороне Миссисипи, в Луизиане, со всеми остальными персонажами этого беспрерывного кошмара, живущими на той стороне, и в особенности с Платоном. Фергюсон заехал в полицейское управление округа, переговорил с шерифом, под условием неразглашения взял все, что осталось по делу об "орлеанском упыре" от Айкена, и углубился в чтение. Он листал страницу за страницей и снова и снова понимал -- что-то важное и он, и Айкен упустили. Двое связанных с Платоном мужчин -- Аристотель и Фернье -- были убиты, а третий -- Джонатан, как и сам Платон, был вне подозрений. То, что ни Джонатан Лоуренс, ни Платон не перебирались на тот берег на пароме в ночь резни, было точно установленным фактом. А в то, чтобы Джудит, довольно хлипкая, судя по описанию, вырезала десять человек, в том числе двух мужчин, Фергюсон не верил. И тогда Фергюсон пошел ва-банк. Он отправился прямо в поместье Лоуренсов, добился аудиенции с Джонатаном и подробно и методично рассказал ему все, что счел нужным, попутно наблюдая за реакцией этого загадочного юноши. А она была... Джонатан брезгливо поморщился в ответ на описание "ускоренной" мумификации в борделе мадам Аньяни. Он определенно удивился тому, что неведомый убийца выместил на фермере Леонарде де Вилле что-то личное. А когда лейтенант подробно и по возможности ярко описал группу мумий "Охотник и его верные псы", по лицу Джонатана определенно пробежала тень то ли зависти, то ли ревности. "Ага", -- подумал лейтенант, но вслух произнес совсем другое: -- Кстати, этот ваш Платон, он ведь Аристотеля знал. Джонатан смешался, но, едва Фергюсон хотел достать второй козырь, кивнул: -- Да, лейтенант, он мне говорил. Платон даже специально предупредил отца перед его смертью о том, что этот Аристотель опасен. К сожалению, отец не прислушался. Фергюсон замер. На такое откровение он даже не рассчитывал. -- Могу я с этим вашим Платоном переговорить? -- Разумеется, -- легко пожал плечами Джонатан и повернулся в сторону двери. -- Платон! Иди сюда! Дверь тут же скрипнула, и в дверях появился старик. Фергюсон прекрасно помнил его, стоявшего в повозке на базарной площади и единственного державшегося на ногах после двух недель допросов. -- Расскажи, что ты знаешь об этом Аристотеле Дюбуа. Платон печально посмотрел на хозяина и в знак послушания покорно склонил голову. -- Он был очень опасный человек, масса полицейский. И очень хорошо, что масса Лоуренс его убил. Фергюсон чуть не сбогохульничал. Так ловко не сказать ничего -- это надо было уметь. -- А чем он занимался, Платон? -- Он был дерзким, -- еще ниже склонил голову старик. -- Часто убегал, ругал масса Леонарда, а один раз... -- Платон опустил голову еще ниже, -- один раз Аристотель даже ударил масса Леонарда по лицу. Фергюсон вдруг подумал, что можно бы задать вопрос и о Фернье, но тут же вспомнил, что Платона продали Лоуренсам, когда этот мулат еще не родился, и прикусил губу. Он все-таки задал еще один вопрос, потом еще и еще, и вскоре признал очередное поражение. Платон или строил из себя полного придурка, или действительно был таким -- простым черным рабом. Но он чувствовал, что эти двое определенно знали больше, чем говорили, а как заставить их говорить, он не представлял. Тем более что после проваленного суда силовые меры были исключены. Он усмехнулся, поднялся из удобного, как по нему сделанного кресла и, вроде бы глядя в окно, тихо проговорил: -- Меня только одно смущает... кольцо сжимается здесь. Лицо Джонатана исказила гримаса -- на секунду, не больше. Но и этого лейтенанту хватило. Лоуренс испугался. И не просто испугался, в эту долю секунды его пронзил такой дикий страх, какой настигает обычного человека один-два раза в жизни, не чаще. -- А теперь разрешите откланяться, -- наклонил голову Фергюсон. -- Если понадоблюсь, сообщите. На этот раз Платон был упорен и даже требователен. -- Мбоа хочет крови. Он даже не добавил обычное "масса Джонатан". -- Исключено, -- покачал головой Джонатан. -- У меня через неделю свадьба. И потом, ты же сам видел этого полицейского! Как у тебя вообще язык поворачивается такое предлагать? -- Сегодня Второй стал еще ближе, -- поджал полные губы негр. -- А что будет через неделю? Вы можете не успеть. Джонатан откинулся на спинку кресла. Ужас, который пронзил его две минуты назад, был так силен, что он даже не сумел скрыть его от Фергюсона. Рисковать сейчас, когда этот чертов лейтенант только и ждет какой-нибудь промашки... нет, Джонатан не был настолько глуп. -- Исключено, -- еще раз повторил он. -- Только не сейчас. День свадьбы был назначен на воскресенье, и это казалось так не скоро... но вся неделя пролетела для Джонатана как один день, и к воскресенью он вдруг понял, что даже не успел толком подумать, а что же будет потом. Энни была так хороша собой, а пусть старый и гнилой, но все-таки настоящий театр в качестве приданого так ему понравился, что он совершенно не задумывался о том, что просто не знает, каково это -- быть женатым человеком. Совершенно точно Джонатан знал только одно: женившись, он станет полновластным хозяином всего родового гнезда. Но это не столько радовало, сколько добавляло забот. Впрочем, что-то менять было поздно, да он и не был уверен, что хотел бы что-нибудь изменить. Все четыре раза, когда его ненадолго оставляли наедине с Энни, убеждали: девочка она хорошая и понятливая, а значит, через три-четыре года наверняка будет знать и уметь все, что должна знать и уметь хозяйка поместья Лоуренсов. Единственным, но не слишком значительным затруднением была все еще живущая в комнатенке под лестницей беременная Цинтия, но Джонатан уже присмотрел ей нового хозяина в маленьком тихом городке за рекой, и как раз сегодня управляющий должен был довести этот вопрос до конца. Все эти мысли так и крутились в голове Джонатана все то время, пока они с дядюшкой в окружении кучи родственников Мидлтонов и гостей стояли возле церкви в ожидании приезда невесты. Внутрь в такую жару никто до срока входить не хотел. А потом из-за поворота выехал разукрашенный экипаж, и Джонатан улыбнулся и двинулся навстречу. -- Тебе туда нельзя, -- впился ему в локоть дядюшка. -- Забыл, что ли? -- Ты лучше посмотри, как она хороша... -- восхищенно пробормотал Джонатан. -- Вот в церкви и рассмотришь. А сейчас не пялься; это неприлично, в конце концов! Джонатан улыбнулся, махнул Энни рукой и вытащил из кармашка жилетки швейцарский брегет. -- Так пойдемте в церковь! Все ведь на месте? -- Из наших все: ты да я... -- отходчиво рассмеялся дядюшка. -- Это у них... -- А что у них? -- встревожился Джонатан. -- Этот твой будущий шурин, говорят, опять всю ночь со шлюхами таскался, так, словно это его женят, а не тебя. Джонатан улыбнулся. Артур и впрямь был неисправим. Но едва они приготовились заходить в церковь, как зацокали по булыжнику подковы, и откуда-то сбоку из аллеи выехал экипаж с явно нетрезвым Артуром на козлах. -- Ну, вот и все, -- облегченно вздохнул дядя. -- Пошли, племянник, большой день у тебя начинается. Они тронулись -- медленно, никуда не торопясь, прошли к дверям, и только тут Джонатана что-то словно кольнуло, и он обернулся. Артур Мидлтон так и сидел на козлах, уставясь остекленевшим взглядом в пространство перед собой. -- Артур?! Джонатан рванулся к экипажу, вскочил наверх и рванул Артура на себя, но тот даже не шелохнулся и сидел так, словно был сделан из цельного куска дерева. -- Господи! -- выдохнул Джонатан. Из тонкого острого носа молодого Мидлтона капала разогретая солнцем черная смолистая жидкость. Первыми подняли крик сестры Мидлтон. За ними начали голосить и приехавшие на свадьбу гостьи, и только мужчины, может быть, впервые в своей жизни, так и стояли со сжатыми кулаками, не в силах понять, что следует делать. Не обращая внимания на вой, Джонатан быстро осмотрел экипаж и проверил карманы мертвого шурина, но никакого знака, ни единой детали, указывающей на смысл этого убийства, не обнаружил. Тот, кто сделал это, не преследовал никакой иной цели, кроме самого убийства. -- Черт! Что ты делаешь, сопляк? -- запоздало взревел отец Энни. -- Ищу себе весточку, -- сухо отозвался Джонатан. -- Потому что следующий -- я. Из-за этих нескольких слов Джонатана продержали в полицейском управлении четыре часа. -- Почему вы так уверенно сказали, что следующий -- вы? -- все домогался у него присланный из управления полиции штата взамен изгнанного с позором Сеймура Сент-Лоиса, но тоже довольно молодой шериф. -- Потому что так мне сказал лейтенант Фергюсон. -- А что вы искали в карманах? -- Какой-нибудь приметы. Лично он обязательно оставил бы адресату хоть какой-нибудь имеющий смысл знак. -- Приметы чего? -- недоумевающе захлопал ресницами шериф. -- Все эти убийства имеют какой-нибудь смысл, -- злясь на его тупость, устало проговорил Джонатан. -- Разве это не очевидно? -- Для меня нет, -- пожал плечами шериф. -- Да, кроме вас, все это знают! -- взвился Джонатан. -- Шимански убит за скупку краденого и спаивание негров! Эта шлюха из Нового Орлеана -- за разврат... -- И откуда такая осведомленность? -- с подозрением уставился на него шериф. Стоящие вокруг сержанты переглянулись, и наконец один решительно прокашлялся. -- Вас здесь не было, шериф... это тот самый парень, которого оправдали... Шериф замер. Только сейчас до него стало доходить, что тот Джонатан Лоуренс, о котором ему прожужжали все уши в первый же день приезда, и этот юный богатенький хлыщ -- одно лицо. -- Черт! -- выдохнул он и густо покраснел. -- Извините, я не знал. Джонатан понимающе кивнул, но уже через считаные минуты осознал, что допрос на этом не закончился, и молодой полисмен, вместо того чтобы искать убийцу Артура Мидлтона, начнет сейчас удовлетворять свое любопытство. -- Послушайте, шериф, -- решительно остановил он полицейского, -- самый знающий человек в этом деле -- это начальник отдела убийств из Нового Орлеана, лейтенант Фергюсон. Пригласите его, и он вам все объяснит. А у меня на сегодня была назначена свадьба. Если вы об этом еще помните. Мэр Торрес почуял, что у него появился шанс, мгновенно. Он личным письмом пригласил Фергюсона из Нового Орлеана, а когда тот приехал, встретил у парома, отвез в муниципалитет, провел его в свой кабинет и молча положил деньги на стол перед ним. -- Здесь три тысячи долларов, лейтенант. Платите агентуре, наймите охотников, займите любой кабинет муниципалитета или полицейского управления, в общем, делайте что хотите, но убийца Артура Мидлтона должен быть изобличен и предан суду. Вознаграждение за поимку отдельно. Фергюсон некоторое время размышлял о том, сумеет ли отпроситься у начальника полиции города, не подавая в отставку, но все-таки деньги со стола взял. -- Я представлю вам отчет за каждый доллар, мэр Торрес, -- кивнул он. На этот раз Джонатан Лоуренс пришел к Фергюсону сам. -- У меня есть что сказать, лейтенант, -- с трудом выдавил он. -- Говорите, -- почти равнодушно кивнул Фергюсон. Лоуренс некоторое время собирался с духом и вдруг выпалил: -- Этот мой негр... Платон... Лейтенант превратился в слух. -- Короче, этот мой негр... вы же знаете, как они склонны к разным байкам... Фергюсон ждал. -- В общем, он считает, что Втор... что этот убийца идет по следам моей крови. -- Как так? -- поднял брови лейтенант. -- Я сам не понимаю, что это значит, -- растерянно пожал плечами Джонатан. -- Да и он толком объяснить не может... но планы убийцы имеют какое-то отношение ко мне. -- Это очевидно, -- согласился лейтенант. -- Здесь почти каждое убийство имеет отношение к вам. И все-таки, что значит "идти по следам вашей крови"? Джонатан непонимающе замотал головой. -- Для меня это загадка. -- А этот ваш Платон, он что -- колдун? -- Я бы не сказал, -- вздохнул Джонатан. -- Ну, гадает немного, ну, верит, как и все здешние черные, в какого-то Мбоа, молится по-своему, но работник он хороший и очень послушный! Джонатан вдруг замер и тоскливо уставился в пространство перед собой. -- По следам вашей крови... -- задумчиво проговорил Фергюсон. -- Странно. Очень странно. И что вы собираетесь делать? -- Я не знаю, -- поджал губы Джонатан. -- Свадьба расстроилась, теперь на полгода в семье траур. Дядюшка в Европу зовет, но вы же понимаете, если я в такой момент уеду... Что подумают соседи? -- Ничего хорошего, -- понимающе кивнул Фергюсон. Снова наступила тягостная пауза, и наконец Джонатан решился задать главный вопрос: -- Лейтенант, а что собираетесь делать вы? -- Искать, -- пожал плечами лейтенант. -- И, кстати, я уже послал к вам несколько констеблей, для надежности, но не соблаговолите ли дать мне письменное разрешение находиться на ваших землях в любое удобное для меня и полиции время? Мне кажется, это было бы полезно. Джонатан на секунду ушел в себя. Полиция в доме, конечно, совсем не то, что ему нужно, но Второго он все-таки опасался больше. -- Разумеется, лейтенант, -- с немного натужным жаром отозвался он. -- Прямо сейчас написать? -- Немедленно. В эти несколько дней Луи мог подойти к Джонатану на расстояние вытянутой руки дважды -- возле церкви и неподалеку от полицейского управления. Это был хороший знак: Мбоа явно был благосклонен к своему верному слуге. Но Луи знал, что время еще не наступило, и, пока он не пройдет по следам крови семьи Лоуренс до конца, убить Джонатана не удастся. И вот здесь возникли неожиданные трудности. Совершенно внезапно в поместье Лоуренсов появился патруль из двух десятков констеблей. Они круглосуточно обходили все плантации, проверяли каждое подсобное помещение и останавливали каждого, в ком хоть немного сомневались. Практически белый Луи был бы заметен среди трех с половиной сотен черных, как месяц на ночном небе, а значит, оставалось затаиться неподалеку и ждать. Когда Джонатан вернулся от Фергюсона, Платон взял из его рук плащ и трость и только потом произнес: -- Второй уже здесь. У Джонатана подкосились ноги. -- Где?! -- Недавно вокруг дома прошел, затем в деревню наведался, а сейчас, наверное, в камышах. -- Откуда знаешь? -- Вот... -- Платон сунул руку в карман и вытащил горсть мелких разноцветных предметов. -- Что это? -- Унгу... что-то вроде вашего креста. Это его защищает. Джонатан наклонился над розовой ладонью Платона и вгляделся: связанные в пучки цветастые птичьи перышки, три аккуратно просверленных камушка, надетых на тонкую, видимо, тоже птичью кость, пропитанная кровью тряпица... -- А это не дети оставили? Платон поджал губы. -- Нет, масса Джонатан. Это не дети. И если вы будете так же прятаться, вы потеряете все: и жизнь, и душу. Вы должны принять вызов и дать Мбоа крови. Джонатан похолодел. Он и сам это уже чувствовал, а главное, откуда-то он совершенно точно знал: теперь полиция ему не защита. -- Ладно, -- тихо произнес он. -- Сегодня вечером провожу дядюшку, и начнем. Все равно свадьба не состоялась. Тем же вечером, проводив дядюшку на пароход и переговорив с новым управляющим, Джонатан надел высокие отцовские сапоги, подпоясался отцовским ремнем, сунул за пояс два заряженных пистолета, выбрал мушкет, повесил на шею бинокль и вместе с Платоном вышел к уже приготовленным лошадям. -- Далеко собрались, сэр Джонатан? -- поинтересовался не отходящий от дома констебль. -- А что мне, ждать, пока меня здесь зарежут как барана? -- отрезал он. Констебль недовольно крякнул. -- Я, конечно, запретить вам этого не могу, но, может быть, не стоит? Все-таки в доме вы под охраной, послушайте меня, я не первый год в полиции... Джонатан окинул констебля суровым взглядом, но ничего на это не ответил. Сам он прекрасно знал, что у него нет выбора, и этого было вполне достаточно, чтобы отодвинуть в сторону все продиктованные здравым смыслом предложения. Мбоа снова хотел крови, и ничего с этим поделать было нельзя. Они проехали вдоль поймы Миссисипи порядка десяти миль, когда Джонатан заметил в бинокль первых двух кандидатов для Мбоа. Это была парочка: щуплый ниггер лет семнадцати и его подруга -- симпатичная пухленькая девица. -- У тебя все готово? -- повернулся он к Платону. -- Конечно, масса Джонатан, -- кивнул тот. -- Но вы же помните, что из ружья нельзя? Джонатан усмехнулся. Он помнил, да он и не стал бы никого убивать из ружья -- совсем не те ощущения. В конце концов, не только Мбоа соскучился по свежей крови. Они спрыгнули с лошадей, привязали их в ближайшей ложбинке и где бегом, пригибаясь, а где и ползком преодолели три сотни футов, отделявшие их от парочки. Те резвились, как котята. -- Ну подожди! -- хохотала толстушка, притворно отбиваясь от парня. -- Ты меня еще не попросил! -- Что ты говоришь, Джесси? Как не попросил? -- возмущался парень. -- Я вот у этой щечки спрашивал, нравится ли ей, и что мне щечка ответила? -- Нра-авится... -- хихикала толстушка. -- А потом я у этой грудки спрашивал, нравится ли ей... и что мне грудка ответила? -- Нравится! -- заходилась хохотом девчонка. У Джонатана перехватило дыхание, а сердце буквально заходилось от сладостного предвкушения. -- А потом я у ножек спрашивал, нравится ли им врозь... Джонатан повернулся к Платону и решительно кивнул: -- Давай! Словно две черные тени, они выскочили из темноты, и Платон оттащил за ноги парня, а Джонатан ухватил взвизгнувшую толстушку за талию и повернул животом вниз, чтобы не перепачкаться. -- Мамочка! -- завизжала она, но визг почти мгновенно перешел в стон, а затем и в хрип. Джонатан встал на ноги, приподнял толстушкин зад повыше, чтобы голова болталась внизу, и слушал, как толчками выходят и бьются о землю струи молодой, горячей крови. В этот миг он позабыл все свои высокоумные планы и проекты и знал только одно -- именно сейчас к нему возвращается его настоящая жизнь. "А Энни все-таки хороша..." -- мелькнуло в голове, но Джонатан стремительно отогнал эту никчемную мысль, повернулся к Платону и захохотал. Тот стоял точно в такой же позе: ноги расставлены в стороны, негритенок подтянут к поясу задом вверх, и выглядело это чрезвычайно комично. -- Красивые фигуры делать будете? -- поинтересовался Платон. -- А как же иначе?! -- возбужденно хохотнул Джонатан. -- Обязательно будем. Только знаешь, Платон, жалко мне с ними со всеми расставаться... -- прочувственно, чуть ли не со слезой в голосе добавил он и, взяв девицу за копну курчавых волос, приподнял безжизненную голову. -- Ты посмотри, какая красота! Лейтенант Фергюсон взялся за дело основательно. С прямого указания мэра к нему в кабинет стекались не только все донесения; он детально заносил в добрый десяток папок все, о чем вообще болтали люди -- хоть черные, хоть белые. И результат был. Спустя неделю он знал о здешних преступниках больше, чем любой местный констебль, а про великого Мбоа -- больше, чем любой из негров. Он совершенно точно, хотя и с некоторым удивлением, выяснил, что беглая Джудит Вашингтон лицом вылитая Лоуренс, и это несколько меняло общую картину событий. Кроме того, он не один раз сидел вечерами с очевидцами целого ряда событий и, в частности, выяснил, что у констеблей, видевших труп Луи Фернье, были сомнения в том, что это именно он. Тем более что документы при нем были настоящими. Фергюсон сделал запрос в архив и установил, что Оскар Мак-Кой, чьими документами якобы воспользовался мулат, незадолго до того задерживался полицией за нарушение общественного порядка, а после этого словно испарился в воздухе. И даты пропажи бродяги и смерти беглого мулата от рук шерифа Айкена были весьма близки. И вот тогда Фергюсон отчетливо почуял запах следа. Он прошел через весь город, нашел двух бездомных пьяниц, видевших Оскара незадолго до исчезновения, расспросил их, чем конкретно обладал их друг, сравнил полученный список с перечнем предметов, изъятых полицией при обыске трупа и шалаша мулата, и затаил дыхание. Списки были одинаковы! Вплоть до котелка, чайника и количества мелких наличных денег -- именно столько Оскар выиграл в кости перед тем, как исчезнуть. Выходило так, что тесно связанный с Аристотелем беглый мулат по имени Луи Фернье мог быть жив! Фергюсон тут же вспомнил, что сделал неведомый убийца с телом пожилого фермера Леонарда де Вилля, и даже взмок от ясности и точности вырисовывающейся картины. Все становилось на свои места. Теперь лейтенант почти не сомневался, что Платон -- фигура достаточно вторичная, и все убийства до единого -- дело рук Луи Фернье, выбравшего в качестве конечного пункта поместье Лоуренсов. Но вот что касается конечной цели Фернье, здесь лейтенант терялся. По одной версии, цель Фернье -- семья Лоуренс. Это хоть как-то объясняло жуткую смерть отца Джонатана, и именно на этом настаивал Платон, когда говорил о том, что некто идет "по следам крови Лоуренсов". Но, с другой стороны, семейство Лоуренс с мулатом Луи Фернье не связывало ровным счетом ничего, а вот Платон когда-то имел к ферме Леонарда де Вилля самое прямое отношение. И могло быть так, что старый ниггер просто прикрывался хозяином, чтобы выжить самому. Почему так? А бог его знает! Может быть, этого мулата науськал на месть Платону давно уже покойный Аристотель Дюбуа. В любом случае центральной фигурой дела теперь становился Луи Фернье. К огромному сожалению, смысла в "промежуточных" убийствах, вроде жуткой резни в борделе, Фергюсон пока не видел, и тут снова приходилось притягивать за уши версию о роли Джудит Вашингтон, кстати, тоже принадлежащей к дому Лоуренсов... и все возвращалось на круги своя, а лейтенант Фергюсон чувствовал, что еще немного подобной бессмыслицы, и он просто-напросто свихнется. За две недели Джонатан и Платон принесли в жертву Мбоа одиннадцать человек, в том числе двух белых -- почтальона и бродячего ремесленника. И никогда еще Джонатан не ощущал себя таким сильным и целеустремленным. Он словно опять обрел яркое, красочное восприятие мира -- точь-в-точь как в детстве. Но сила в нем уже бродила настоящая, мужская. Более взрослым становилось и отношение к делу. Джонатан более не стремился любой ценой поразить воображение трех-четырех случайных прохожих. Теперь, вместо того чтобы немедленно выставлять свои жертвы на всеобщее обозрение, он аккуратно обрабатывал новых кукол, подчеркивая характерные черты каждой, а затем припрятывал их по ночам в стогах старого сена, в заброшенных сараях, в недоступном для мышей и собак месте, где-нибудь под стропилами, а то и под мостами и даже на деревьях. Он верил, что придет срок, и каждая кукла обязательно отыграет предписанную ей роль. Но, что было самым интересным, совершенно не веря в мифического Мбоа, Джонатан остро ощущал, как с каждой новой куклой меняется и его судьба, становясь все яснее и определеннее, а давным-давно поставленные цели обретают реализм и выглядят теперь вполне достижимыми. Джонатан чувствовал, что, если не спешить и тщательно все подготовить, общество получит такой мощный урок, после которого лгать самим себе станет попросту невозможно. Луи ждал долго. Очень долго. Но Мбоа снова как отвернулся от него. Расставленные вокруг поместья полицейские становились все опаснее и не пропускали без досмотра и допроса ни одной души -- ни черной, ни белой. Луи дождался, когда Платон и Джонатан в очередной раз вернутся в поместье, не приближаясь и на полмили, тщательно проследил за ними и вскоре все понял. Каждый божий день эти двое приносили Мбоа одну, а то и две новые жертвы, и сила их росла и крепла день ото дня, а для Луи внимания Мбоа просто не оставалось. Некоторое время он терпеливо ждал поворота судьбы, а потом понял, что дальше тянуть нельзя. Фергюсон так увлекся распутыванием комбинации Аристотель -- Фернье -- Платон -- Джудит, то прибавляя к ней Джонатана Лоуренса, то отнимая, что даже не сразу понял, что упускает нечто куда более существенное. И только однажды, взглянув на представленный ему список побегов черных, ахнул. В последние две недели сбежало столько же, сколько за десять предыдущих лет! -- А есть уверенность, что они именно сбежали? -- спросил он доставившего бумаги сержанта. -- Нет, лейтенант, -- замотал головой тот. -- У моих соседей вот так вот парочка ниггеров сбежала. Она еще ничего, проворная девчонка, а парень вообще ни к чему не пригодный, такой не то что сбежать, он и до ворот без приключений добраться никогда не мог. -- И мертвыми их не находили? Сержант пожал плечами. -- Я не слышал. И это... лейтенант... здесь еще не все. Мне специально сказали вам передать -- сегодня утром еще четырнадцати штук недосчитались. -- Как так? -- непонимающе мотнул головой Фергюсон. -- Массовый побег, что ли? -- Ага, -- кивнул сержант. -- Из поместья Лоуренсов. Но вы не беспокойтесь, шериф уже охотников подключил. Скоро всех возьмут. Фергюсон медленно достал из кармана платок и вытер взмокший лоб. Он уже чувствовал, что происходит на самом деле. -- Значит, так, сержант. Быстро к Лоуренсам! Подключи всех, кто там на дежурстве, и скажи, пусть прочешут все! Я сейчас подъеду. -- Вы что, думаете, они тоже?.. -- выпучил глаза сержант. -- Выполняйте! -- заорал Фергюсон. -- Бегом! Фергюсон отыскал все четырнадцать трупов прямо посреди тростникового поля, и увиденная картина мгновенно напомнила ему резню в борделе. Та же торопливость, та же неряшливость и та же немыслимая жестокость. -- А куда надсмотрщики смотрели? -- мрачно поинтересовался он. -- Так это... -- обиженно шмыгнул носом стоящий сбоку старший надсмотрщик. -- У сэра Джонатана ниггеры всегда послушными были, никто никуда... мы даже не подумали... -- Отдыхали, значит, -- язвительно констатировал Фергюсон. Надсмотрщик смущенно прокашлялся. -- А где сэр Лоуренс? -- повернулся Фергюсон к старшему наряда. -- Отдыхают, господин лейтенант, -- настороженно отозвался тот. -- Как вчера с охоты приехали, так еще не поднимались. -- Так бегом к нему! -- взорвался Фергюсон. -- Живо! Вы что, так и не поняли, что он уже здесь?! -- Кто? -- оторопел полицейский. -- Луи Фернье! Слава Всевышнему, Джонатан был еще жив. Лейтенант ворвался к нему прямо в спальню и упал в первое попавшееся кресло. -- Значит, так, Лоуренс, из поместья ни ногой! Ни охоты, ни чего другого теперь не будет. Спать -- с констеблем, обедать с констеблем, по нужде -- с констеблем. -- Господи! Что случилось? -- растерялся Джонатан. -- Вы, конечно, помните Аристотеля Дюбуа? Тот, что... вашего отца... Джонатан вспомнил регулярно возвращающуюся на шкаф между бюстами Декарта и Цезаря голову и кивнул. -- Так вот, у него был товарищ, помоложе, почти белый мулат по имени Луи Фернье... -- стал торопливо объяснять Фергюсон. -- И что? -- побледнел юноша. -- Этот Луи Фернье жив, и он здесь и имеет на вас какой-то зуб. Джонатан глотнул и осел на кровать. -- Я так и чувствовал. Кого на этот раз? -- Четырнадцать ваших негров. И я не уверен, что следующим не будете вы. Слишком уж близко он подошел. -- Черт! -- только и смог сказать Джонатан. -- Постойте! Куда же вы?! -- Думать! -- зло отозвался Фергюсон. Фергюсон видел, что убийства должны иметь какой-то четко очерченный смысл, но какой именно, долго не понимал. Он дотошно допросил всех надсмотрщиков, а потом переключился на этих чертовых негров и вот тут застрял. Рабы несли всякую околесицу, все время ссылались на силу всевидящего Мбоа, и только тридцатый или сороковой ниггер вдруг сказал странное: -- Мбоа отомстил им за Джудит. -- Не понял, -- моргнул Фергюсон, -- как это отомстил? -- Я знаю этих ниггеров, -- мрачно признал раб. -- Когда масса Джонатан послал Джудит в поле, в самый первый день... они все ее... с ней... на нее залезли. Смеялись еще потом, говорили, вот сейчас мы сестренку хозяйскую... Лейтенант поперхнулся. Скупым жестом остановил негра, достал из сумки записную книгу и н<>ачал ее лихорадочно перелистывать. Бордель... сэр Артур -- клиент Джудит... эти четырнадцать... "Идти по следам крови Лоуренсов..." -- мелькнуло в его разгоряченном мозгу. -- Ч-черт! Все складывалось один к одному. Фернье убивал тех, кто имел особое отношение к Джудит Лоуренс... тьфу ты!.. то есть Вашингтон. Причем в строгой временной последовательности. Следующей ступенью должна была стать сама Джудит, а последней -- Джонатан Лоуренс, ее единокровный брат. Только теперь все разорванные нити срастались в одно целое. На поиски Джудит Вашингтон были брошены все силы. Фергюсон выпросил у Джонатана поясной портрет его отца, съездил с одним из надсмотрщиков в Новый Орлеан, отыскал "Гильдию мастеров истинного искусства" и полдня сидел рядом с художником и надсмотрщиком, добиваясь точного отображения черт беглой рабыни. И когда надсмотрщик подтвердил, что эксперимент удался, лейтенант мог только покачать головой: Джудит, Джонатан и их общий отец были -- одно лицо. Затем Фергюсон съездил в типографию, долго ждал изготовления дагерротипа, затем лично составил текст листовки и отвез его на почту и в управление полиции штата Луизиана, а затем и штата Миссисипи, и через сутки портреты Джудит Вашингтон с согласованной с Лоуренсом суммой вознаграждения в одну тысячу долларов были вывешены на каждом фонарном столбе обоих штатов. Никогда Джудит не было так хорошо, разве что в детстве, с бабушкой на кухне. Она нянчила детей, ела с хозяевами за одним столом и постепенно отвыкала вздрагивать каждый раз, когда кто-то из белых повышал голос. А вечерами, когда все трое хозяйских детей засыпали, она садилась у окна и мечтала. Она думала о том, как однажды Луи покончит со своими делами, вернется и, как обещал, шаг за шагом будет учить ее быть как белая. Ходить, как белая, говорить, как белая, думать, как белая... а потом... -- на этом месте Джудит всегда прикрывала глаза, стараясь сделать трудновообразимую картинку поярче -- а потом он возьмет ее на Север, в Бостон. Она еще в детстве слышала от кого-то, что там негры почти ничем не отличаются от белых и ходят в таких же костюмах, с тростями, зонтами и даже моноклями! Когда Джудит впервые услышала про Бостон, она не поверила и долго-долго хохотала, настолько абсурдным ей показалась эта картина: она и с зонтом -- ни дать ни взять миссис Лоуренс! -- царствие ей небесное... И только потом, когда она впервые попала в господский дом и также впервые увидела настоящее зеркало, а не эти исцарапанные кусочки, Джудит испытала невнятную тоску. Лицо, которое смотрело на нее из зеркала, было почти точной копией сына Лоуренсов Джонатана. А значит, если бы не насмерть перепуганные глаза, она могла иметь и зонт, и монокль. Затем была постель масса Джереми -- два года, ночь за ночью и по нескольку раз, дикая, почти животная ревность Джонатана, затем -- плантация, побег... поимка... ожидание справедливого, но жуткого возмездия... Только увидев рубцы на запястьях Луи, Джудит вдруг особенно остро осознала, что все возможно -- и зонтики, и монокли. Теперь, в доме обедневших фермеров Ле Паж, эта возможность медленно, но верно становилась реальностью. Вот и этим утром, проснувшись и наскоро приведя себя в порядок, Джудит кинулась одевать, умывать и кормить детей, а затем, поиграв с ними до обеда и уложив младших спать, вышла со старшим, Жаком, на крыльцо, села на прогретые солнцем ступеньки и провалилась в грезы -- прекрасные, как все невозможное... А через два часа кинулась к подъехавшему экипажу хозяина помогать разгружать привезенные из города инструменты и, если хозяйке удалось настоять на своем, платье для своей средненькой -- Жанны. Но как только она подошла, из экипажа вылез грузный, тяжелый полицейский. -- Джудит Вашингтон? -- глянул полисмен в мятый листок и широко улыбнулся. -- Ну, конечно же, это ты... Луи торопился в Луизиану изо всех сил, но невезение словно шло перед ним, оповещая всех встречных о недопустимости даже малейшей помощи этому элегантному белому джентльмену. На пароме он попал в полицейскую облаву и долго ждал своей очереди к сержанту, чтобы потом в считаные минуты исчерпать это досадное недоразумение. На том берегу, в Новом Орлеане, ему пришлось черт знает сколько ждать экипажа -- полиция и здесь устроила поголовную проверку документов. Затем у нанятой им кареты на полдороге отвалилось колесо, и он был вынужден ждать попутного экипажа, а потом еще четыре часа трясся в набитой сеном телеге и около часа шел пешком к дому семейства Ле Паж. И вот здесь его ждала новость. -- А эта-то, Джейн ваша, беглой оказалась, -- мерзко улыбнулась куда-то вбок, стараясь не смотреть ему в глаза, хозяйка. -- Вот полицейские сегодня эту преступницу и забрали, -- стараясь выглядеть суровым и патриотичным, поддержал жену хозяин. -- Кстати, и про вас интересовались, хоть вы и белый... У Луи потемнело в глазах. Он видел мельком какие-то листовки на фонарях и помнил цифру с тремя нулями -- одна тысяча долларов ровно, но подходить ближе, чтобы выяснить, кого конкретно они ищут, не стал -- слишком невероятной показалась такая сумма. -- Да, удружили вы нам, Луи, -- покачал головой хозяин и, как бы сердясь, но как бы и прощая, протянул ему руку для пожатия. -- Подкинули, так сказать, подарочек. Луи принял руку, сжал ее, а когда брови фермера болезненно поползли вверх, сунул левую руку в карман и вытащил нож. -- Деньги сюда. -- Какие деньги? -- взвыл фермер. -- Отпустите меня, Луи! Больно! Луи ткнул его ножом под ребра, аккуратно уложил захрипевшего фермера на влажную землю и повернулся к хозяйке. -- Неси эти чертовы деньги, тварь продажная! С детьми тебе все равно не убежать. Сразу после размещения объявлений о поимке Фергюсон поехал на кладбище, щедро оплатил труд могильщиков, дождался вскрытия захоронения Луи Фернье и, зажав рот и нос влажным платком, тщательно рассмотрел так толком и не сгнившую более чем за год левую руку трупа. Вылез из могилы и равнодушно махнул могильщикам: -- Закапывайте. Это не был мулат Луи Фернье; следы плохо сросшегося перелома левой руки, о котором говорили ему друзья Оскара Мак-Коя, говорили сами за себя. Выходило так, что покойный шериф Тобиас Айкен сначала убил белого человека, скорее всего с перепугу, а затем, толком не разобравшись, объявил покойника беглым мулатом. Но и это было еще полбеды. У Фергюсона не было точного описания этого Фернье. Платон его не знал, да и знать не мог, а оставшихся на плантации Леонарда де Вилля рабов, знавших Фернье лично, в отсутствие у фермера наследников мгновенно распродали с аукциона. Теперь Фергюсон остро жалел о том, что не расспросил рабов обо всем раньше, по горячим следам, а теперь... теперь лейтенант вовсе не был уверен, что успеет хоть кого-нибудь из этих рабов найти -- слишком уж стремительно развивались события. А когда к вечеру из Луизианы привезли беглую Джудит Вашингтон, все закрутилось еще быстрее. В том, что это она, Фергюсон не сомневался ни секунды; живой результат любвеобильности мужчин из клана Лоуренсов был, что называется, налицо. -- Садись, Джудит, -- сразу поставил он у стены стул, и беглянка, звякнув цепями, осторожно присела на краешек. -- Расскажи мне о своей жизни, Джудит, -- тихо попросил Фергюсон. -- Если можно, поподробнее. Джудит на секунду оторопела -- уже второго человека заинтересовала ее жизнь, -- но тут же взяла себя в руки. Она знала, что с белыми язык лучше держать за зубами -- целей останешься. -- Я выросла у господ Лоуренс, -- так же тихо начала она. -- Обращались они со мной хорошо, кормили, одевали, помогли уверовать в Господа нашего Иисуса Христа. А потом я стала дерзкой и перестала ценить... -- Брось, Джудит, -- оборвал ее Фергюсон. -- Лучше расскажи мне про этих негров на плантации. Джудит густо покраснела, до самых кончиков рыжих волос, ну совсем как белый человек. -- Нечего там рассказывать, господин полицейский, -- опустила она голову вниз. -- Я не в обиде... -- Зато Луи Фернье в обиде, -- усмехнулся Фергюсон. -- Луи?! -- вскинулась Джудит. -- Что с ним? Он у вас? Фергюсон мысленно похвалил себя за точное попадание. -- Нет, Джудит, и я очень хотел бы знать, где он теперь находится. Девчонка прикусила губу и снова опустила голову. -- Я не знаю, где он. Честно, не знаю. Фергюсон усмехнулся, встал со стула и прошелся по кабинету. -- Не буду тебе врать, Джудит. Луи виновен в смерти белых людей -- очень многих, и если ты не поможешь полиции, то попадешь в число сообщников. Знаешь, что это? Джудит побледнела. Конечно же, она знала, что за убийство белого человека для черного одна смерть -- костер. <> -- Я вправду не знаю, господин полицейский, -- дрожащим голосом произнесла она. -- Луи мне ничего не говорил. Привез на ферму и оставил. -- И все? -- не поверил Фергюсон. Джудит смутилась. -- Ну же, -- подбодрил ее Фергюсон. -- Еще он сказал, -- шмыгнула носом Джудит и вдруг в голос разрыдалась, -- что научит меня... быть как белая... Фергюсон печально улыбнулся, подошел к Джудит и успокаивающе потрепал ее по волосам. -- Он тебя обманул, девочка. Ты нужна ему лишь как инструмент. Если он тебя найдет до того, как я его поймаю, беги от него со всех ног. Повозку с клеткой, в которой привезли Джудит Вашингтон, встречал весь дом. Черные и белые, рабы и надсмотрщики -- все сбежались во двор особняка Лоуренсов посмотреть на диковинный, как у белой женщины, наряд беглянки и посудачить о том, как это ее выловили спустя столько месяцев. А потом во двор вышел сэр Джонатан, и прислуга смолкла и начала потихоньку, по возможности незаметно рассредоточиваться по своим рабочим местам. -- Здравствуйте, Лоуренс, -- подошел к хозяину дома Фергюсон и ткнул пальцем за спину. -- Это ведь ваше имущество? -- Да, -- наклонил голову Джонатан. -- Это мое. -- Тогда берегите его, Лоуренс, -- со значением улыбнулся полицейский. -- И помните, когда не станет ее, наступит ваша очередь. -- Я понимаю, лейтенант, -- поджал губы Джонатан. С Джудит сорвали господскую одежду, кинули ей обычную полотняную рубаху, а затем приковали к завинченному в столб ворот железному кольцу, тому самому, к которому приковывали дерзких ниггеров всю историю поместья Лоуренсов. Ей так же давали один стакан воды в день и так же не давали есть и спать. Но было и одно отличие: в целом с ней обошлись на удивление гуманно, а все трое суток возле Джудит с утра до вечера находились двое вооруженных надсмотрщиков. Разумеется, прислугу это изрядно удивляло, но в последнее время в доме произошло столько всего невероятного, что привыкли и к этому. И только спустя три дня, когда почти безумную от недосыпа, растрепанную и обгоревшую на солнце рабыню отправили в сарай -- плести циновки из соломы, -- к ней по одному, по двое начала подбираться черная прислуга. -- Где ты была, Джудит? -- украдкой интересовались они, делая вид, что поправляют принесенную солому. -- В Бостоне, -- мечтательно закатывала прекрасные серые глаза Джудит. -- И как там? -- сгорая от любопытства, нетерпеливо интересовались бывшие товарки. -- Шикарно, -- повторяла подслушанное в Новом Орлеане слово Джудит. -- Ниггеры там как белые. Ходят парами под руку, с тростями, в хорошей одежде и все с моноклями. -- Не бреши! -- отмахивались горничные и кухарки. -- Где ты видела, чтобы ниггер ходил с моноклем? -- В Бостоне, глупые, в Бостоне, -- с мудрой и немного усталой улыбкой много повидавшего человека отвечала им Джудит. А потом караул возле Джудит сменялся, и ушедшие с поста тщательно докладывали обо всем происшедшем и сказанном за день сначала сэру Джонатану, а затем и господину лейтенанту. А те, кто приходил им на смену, стояли, слушали и смотрели, стараясь не пропустить ни одного слова или движения и мечтая подстрелить мулата по имени Луи Фернье, за голову которого назначена совершенно немыслимая награда -- полторы тысячи долларов. Часть VII Шли дни, был уже собран второй, июньский, урожай тростника, а взбудораженное общество все не успокаивалось. Негры и беднота продолжали сочинять сказки об упырях, оборотнях и всяких-разных Мбоа, обыватели избегали вечерами выходить на улицы, а лучшие люди города засыпали мэрию и полицейское управление требованиями найти и предать проклятого "упыря" суду и заслуженной казни. А тем временем ни в мэрии, ни в полицейском управлении ничего внятного сказать о поисках преступника не могли. <>Да, следственные действия шли полным ходом, полицейские давно забыли об отдыхе, а приехавший сюда из Нового Орлеана лейтенант Фергюсон целыми днями ездил осматривать места пропаж людей, иногда со следами крови и брошенными за ненадобностью внутренностями, а по ночам выстраивал схемы, составлял списки и скрупулезно вычерчивал на карте округа маршруты передвижения неуловимого вампира. Его изрядно удивлял изменившийся характер преступлений; во всей своей полицейской практике Фергюсон не встречался с тем, чтобы преступник менял почерк. В данном же конкретном случае почерк поменялся трижды. Сначала было аккуратное, почти художественное "оформление" убитых, затем началась торопливая, беспорядочная резня, а теперь тела просто пропадали, так, словно теперь этот "упырь" заготавливал запасы на зиму. Фергюсон обыскивал каждый квадратный дюйм вокруг мест преступлений, искал хоть каких-нибудь свидетелей, подключал колоссальные полицейские силы, но так ни единого тела и не нашел, словно все они сразу после смерти поднимались вверх и растворялись в небе. Зачем это было нужно "идущему по следу крови" Джонатана Лоуренса мулату, Фергюсон категорически не понимал. Порой он даже настолько заводился от сплошной череды своих неудач, что искренне желал Джудит, а затем и юному сэру Лоуренсу скорой смерти -- просто для того, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Но и Джудит, и сэр Джонатан пребывали под надежной охраной, а платой за это были беспрерывные убийства с мгновенным последующим исчезновением искусно выпотрошенных тел. Фергюсон установил за Джонатаном круглосуточное наблюдение. Пытался отождествиться с крадущимся за ним след в след преступником. Специально стал изучать особенности этики и мировосприятия городских мулатов и с удивлением обнаружил у них собственную культуру, весьма схожую с культурой белых. Но к цели следствия это его не приблизило ни на шаг. Убийца убивал, а полиция рефлекторно щелкала челюстями и запоздало обнаруживала, что и на этот раз промахнулась. Джонатан очень торопился. Он уже чувствовал это разлитое в воздухе напряжение и прекрасно понимал, что однажды оно закончится грозой. А тем временем у него все шло просто прекрасно, и куклы выходили одна краше другой. Пожалуй, лишь постоянно висящий у него за спиной Луи Фернье да еще все чаще появляющийся возле поместья Лоуренсов лейтенант Фергюсон заставляли его время от времени приостанавливаться и переключаться на что-либо иное. И тогда он шел в театр. Мидлтоны, охотно подтвердившие свое намерение выдать Энни за Джонатана, как только закончится траур, с удовольствием наблюдали за тем, как разумно и бережно тратит Джонатан свои собственные деньги на ремонт и реставрацию обветшалого здания, и не менее охотно обещали несколько увеличить приданое Энни. То, каких затрат стоит возрождающийся театр, видели все. И только одного ни Мидлтоны, ни прочие не понимали -- зачем Джонатан при каждом удобном случае таскает с собой эту рабыню. Версии строились разные. Одни считали, что на Джонатана повлиял уехавший в Европу дядюшка-аболиционист, и теперь парень пытается как-то возместить и смягчить мулатке, фактически сестре, горечь неудобств, проистекающих из ее происхождения. Те, кто знал Джонатана ближе, с этим не соглашались, но в свою очередь всерьез опасались, что Джонатан пошел по стопам своего отца и намерен продолжить эти богопротивные кровосмесительные связи. Понятно, что помешать браку с Энни это вряд ли могло, но вот подпортить репутацию жениха -- вполне. В любом случае вечное присутствие "этой" где-то неподалеку от юного сэра Лоуренса было и непонятно, и неприятно. И только двое -- Платон и сам Джонатан -- знали истинный смысл того, что они делают. Джудит осознала свою роль не сразу. Когда масса Джонатан выезжал на охоту или в гости, ее оставляли под охраной двух крепких вооруженных парней, но, когда хозяин ехал в театр или даже просто в город, ее обязательно брали с собой, и она часами сидела в экипаже или в ложе театра и просто смотрела и ждала. Только после пятого или шестого выезда она совершенно случайно заметила, что, когда ее берут с собой в город, где-нибудь неподалеку обязательно бродят три-четыре неприметных человека -- кто с газеткой в руках, кто с тростью, а кто и просто так. Сначала Джудит даже подумала, что это охраняют ее, чтобы не сбежала. Но, заметив однажды, с каким вниманием ее тайные охранники посматривают на всех проходящих мимо людей, вдруг вспомнила слова господина полицейского и поняла -- они ждут Луи. И вот тогда Джудит испугалась. Она помнила свои чувства там, в роще у дороги, когда Луи вернулся забрызганный кровью и принялся молча смывать с рук бурые и черные пятна. Сначала водой, затем ромом, а потом снова водой. И когда Луи, сидя в ногах на ее кровати и стараясь выглядеть участливым, расспрашивал Джудит о ее жизни, страх уже настолько прочно поселился в ее сердце, что более не отпускал. Это уже потом, долгими свободными вечерами на ферме супругов Ле Паж, когда появилось время помечтать, она придумала ему десять тысяч оправданий и нашла в своем сердце десять тысяч объяснений его странностям. Но теперь Джудит вдруг стала крайне серьезно относиться к словам лейтенанта Фергюсона и с ужасом поняла, что из нее сделали наживку. Когда масса Джонатан желал отдохнуть от охоты на Луи Фернье, он уезжал охотиться на уток, но затем, натешившись, снова "подвешивал Джудит на крючок" и часами ждал настоящую добычу -- затаившегося где-то неподалеку мулата. Шел день за днем, и многосуточное напряжение начало сказываться. Джудит стала плохо спать по ночам, много плакала, но ничего изменить в своей судьбе не могла. Это решали другие. Платон Абрахам Блэкхилл не строил иллюзий. Он знал, что Фернье так же видит толкущихся вокруг Джудит переодетых полицейских, как видит их он сам. Но это его устраивало. Все то время, пока Фернье будет отвлекаться на полицейских, считая их единственным препятствием, он будет оставаться уязвимым. И потому Платон, каждый раз предварительно отпросившись у хозяина, занимал удобный и незаметный наблюдательный пункт и смотрел -- часами. Он ни разу не видел беглого мулата и не знал наверняка, как выглядит Луи Фернье, но зачитанное вслух сэром Теренсом объявление о поимке запомнил слово в слово. Льняные желтые волосы, голубые глаза, молодой, хорошо одет, ведет себя как белый. И еще почему-то Платон был уверен, что ученика Аристотеля он опознает и убьет. Потому что иначе это же с ним и его хозяином сделает Луи Фернье. То, что более ждать невозможно, мэр Торрес начал осознавать к началу июля. Приближался срок выборов, а полиция во главе с молодым -- еще молоко на губах не обсохло -- шерифом оказалась бессильна. Да и Фергюсон окончательно застрял в своих расчетах и перекрестных допросах, а тем временем обстановка все накалялась. Каждую неделю исчезали все новые и новые люди. Небогатый фермер уходил работать на свое поле и уже не возвращался. Бродяга покидал свое обычное место под мостом, а вечером его товарищи понимали, что более никогда его не увидят. Женщины исчезали по пути к дому подруги -- в двух кварталах. Мужчины словно растворялись в воздухе, выйдя из распивочной. И никто не был защищен. Ни бедный, ни богатый; ни белый, ни черный. Мэр еще раз внимательно просмотрел полицейские сводки, равнодушно швырнул их в угол и подошел к окну. На центральной площади, прямо у памятника его предшественнику, первому мэру города Джеффри Джонсону, четверо нетрезвых мужчин бурно выясняли отношения. "Если еще помедлить, полыхнет... -- внезапно осознал мэр. -- А на выборах вообще черт знает что начнется..." И тогда решение пришло само собой. Да, обычно смотр назначали один раз в год, уже после сбора урожая, когда ниггеры только и делают, что ловят и жарят опоссумов и пьют самодельный ром, сделанный из украденного у господ тростника и настоянный в зарытых в землю тыквах. Но сейчас был особый случай, и если не позволить людям сбросить напряжение... в общем, пора. Мэр поднял тяжелый бронзовый колокольчик и несколько раз брякнул. -- Да, сэр! -- мгновенно вырос в дверях секретарь. -- Начальника полиции ко мне, -- властно распорядился мэр. Паровая машина, тонкие стальные тросы, массивные шестеренки передач для механической смены декораций и вращения сцены и многое-многое другое, жизненно необходимое каждому современному театру, пришли из Нью-Йорка в один день. Шестнадцать огромных тяжелых ящиков были доставлены в Новый Орлеан из Нью-Йорка на пароходе, перевезены на пароме через Миссисипи и в четыре часа утра уже стояли на берегу, загораживая проезд снующим через реку лошадям и экипажам. Отчаянно ругались извозчики, загораживающие проход огромные ящики огибали потоки пассажиров, а Джонатан ходил вокруг, любовно оглаживая шероховатые сосновые доски и поглядывая на прибывших тем же пароходом, а теперь сидящих неподалеку механиков. -- Эй, -- подозвал он старшего. -- Как долго устанавливать будете? -- Недели три, мистер, -- даже не поднявшись и не бросив сигары, лениво отозвался тот. "Хамье..." -- недовольно покачал головой Джонатан. Эти северные манеры определенно зарождались где-нибудь в трущобах. -- А быстрее можно? -- Так в контракте записано, -- торопливо затушил сигару механик. -- Все, что сверх контракта, надо оговаривать отдельно. "Оговорим, -- улыбнулся Джонатан. -- Обязательно оговорим, особенно с тобой". -- Тогда я распоряжусь о погрузке, -- кивнул он и повернулся в поисках черных грузчиков, принадлежащих владельцу парома. Но никого не увидел. -- Джимми! -- теряя терпение, остановил Джонатан пробегавшего мимо матроса. -- Где грузчики? -- Все, сэр Джонатан! -- замахал тот руками перед собой. -- Сегодня никого уже не будет! -- Как? Почему? -- А вы что, сами не видите? -- весело ощерился матрос. -- Мэр внеочередной смотр объявил! Все ниггеры возле барака! Джонатан недоверчиво нахмурился. По традиции, смотр ниггеров проводили глубокой осенью, когда весь урожай собран, а не сейчас, посреди лета! Он кинул взгляд в сторону стоящих на берегу бараков и замер: там явно что-то происходило. -- Но мне же нужно как-то погрузить все это, -- пробормотал он и, все ускоряя ход, по-мчался вперед. Быстро, в течение нескольких минут, достиг бараков, оттолкнул загородившего вход нетрезвого бродягу... Джимми был прав, и это был самый настоящий смотр. Ниггеры стояли каждый возле