чтобы женились на деньгах - некрасиво, но если влюбляться, отчего бы человеку не влюбиться именно в богатую? Среди богатых есть очень милые девушки, и я сказал бы, что с ними больше шансов на спокойную жизнь. Они всегда все имели и не будут честолюбивы и беспокойны. - Смотря по тому, - сказал сын, - долго ли родители девушки были богаты и успели ли обеспечить ее всем до замужества. Если нет, то она будет в этом отношении не лучше бедной. - Верно. Но сейчас скоробогачи быстро сравниваются с нами. Деньги сразу дают им положение. Я не говорю, что это плохо. Общество обычно знает, что делает и как заключить с ними сделку. Скоробогачам просто приходится очень много платить. Да, деньги сейчас - главное. В них - романтика и поэзия нашего века. Именно они прежде всего волнуют воображение. Приезжающие к нам англичане более всего интересуются новоиспеченными миллионерами и больше всего их уважают. Ну и отлично. Я не жалуюсь. - И вы бы хотели богатую невестку, а остальное не существенно? - Ну, не совсем уж так, Том, - сказал отец. - Немного юности, немного красоты, немного разума и умения держаться - против этого я не возражаю. И, пожалуй, хорошо, если родители ее в ладах с грамматикой. - У вас большие требования, сэр, - сказал сын. - Можно ли требовать грамматику от тех, кто занят исключительно коммерцией? Это чересчур строго. - Пожалуй, да. Пожалуй, ты прав. Но твоя мать как раз говорила, что у этих ее благодетелей, вот что вам встретились прошлым летом, с грамматикой обстоит неплохо. - Об отце семейства этого не скажешь. Кори-старший, который курил, полуобернувшись к сыну, сразу обернулся к нему. - Я не знал, что ты с ним встречался. - Только сегодня, - сказал Кори-младший, слегка покраснев. - Я шел по улице и посмотрел на строящийся дом, и тут увидел в окне всю семью. Оказывается, дом строит как раз мистер Лэфем. Кори-старший стряхнул пепел сигары в пепельницу, стоявшую тут же. - Чем больше я тебя знаю, Том, тем более убеждаюсь, что мы - потомки Джайлса Кори. Способность держать язык за зубами миновала меня, но полностью унаследована тобой. Не знаю, как бы ты вел себя под peine forte et dure [пыткой (фр.)], но под обычным давлением ты не проговоришься. Почему ты не рассказал об этой встрече за обедом? Тебя ведь не обвиняли в колдовстве. - Нет, - сказал молодой человек. - Но как-то не пришлось к слову. Было много других тем. - Верно. И ты сейчас тоже не упомянул бы о ней, если бы я не заговорил об этом сам. - Не знаю, сэр. Я собирался рассказать. Может быть, именно я и навел на это разговор. Отец засмеялся. - Возможно, Том, возможно. Твоя мать догадалась бы, что ты к этому вел, но я, признаюсь, нет. Ну и каково твое впечатление? - Ничего определенного. Но знаете, при всех грамматических ошибках он мне понравился. Отец внимательно посмотрел на сына, но пока юноша не высказался, он не расспрашивал; это было не в его обычае. - Вот как, - только и сказал он. - Когда находишься в новом крае, начинаешь смотреть на людей иначе, чем с точки зрения наших традиций; если бы я не провел зиму в Техасе, мне, вероятно, было бы труднее выдерживать полковника. - Ты хочешь сказать, что в Техасе бывает и похуже? - Не совсем так. Просто я увидел, что мерить его нашими мерками было бы несправедливо. - Тут ошибка, которую я часто осуждал, - сказал Кори-старший. - Я утверждаю, что бостонцу не следует отлучаться из Бостона. Здесь - и только здесь - он знает, что иные мерки, кроме наших, невозможны. Но мы ездим всюду, и это расшатывает наши убеждения. Один едет в Англию и привозит более широкие понятия о светской жизни; другой привозит из Германии жажду более активных интеллектуальных исканий; приехавший из Парижа заражен самыми нелепыми взглядами на искусство и литературу; а ты вернулся от техасских ковбоев и говоришь нам прямо в лицо, что папашу Лэфема надо судить судом равных. Право, этому следовало бы положить конец. Бостонца, уехавшего из Бостона, надо осуждать на пожизненную ссылку. Сын выслушал речь отца с терпеливой улыбкой. Когда тот спросил: - Каковы же качества папаши Лэфема, освобождающие его из-под нашей юрисдикции? - Кори-младший скрестил свои длинные ноги и охватил руками колено. - Он, понимаете, склонен к хвастовству. - Ну, хвастовство еще не освобождает от нашего суда. Я слышал, как хвастают и в Бостоне. - Но не так прямо - не деньгами. - Да, это дело другое. - Но этим, - сказал молодой человек с добросовестностью, которую в нем замечали и любили, - он скорее выражал удовольствие от возможности много тратить. - И я бы охотно выражал подобное удовольствие, будь у меня возможность. Сын снова терпеливо улыбнулся. - Если деньги доставляют ему удовольствие, отчего бы не выражать его? Это, быть может, вульгарно, но не низменно. А пожалуй, даже и не вульгарно. Может быть, успех в делах составляет романтику его жизни... Отец прервал его со смехом: - Видно, что дочь необыкновенно хороша. А как она принимала отцовское хвастовство? - Их там две, - уклончиво ответил сын. - Ах, две? А вторая тоже хороша? - Она не хорошенькая, но у нее интересное лицо. Она похожа на мать. - Хорошенькая, значит, не любимица отца? - Трудно сказать, сэр. Не думаю, - добавил молодой человек, - чтобы вы могли увидеть полковника Лэфема моими глазами. Он показался мне очень простодушным и порядочным. Устать от него, конечно, можно, как и от всех нас; и кругозор его, наверное, ограничен. Но он - сила, и сила добрая. Если он еще не опомнился от радости, что нашел лампу Аладдина... - Да, доводы в его пользу найти можно. И ты обычно знаешь, о чем говоришь. Но помни - ты из графства Эссекс и на вкус несколько тоньше, чем соль земли. Скажу прямо, что мне не нравится человек, который состязается своей минеральной краской с лучшими цветами природы в ее живописнейших уголках. Я не говорю, что нет людей и похуже. Но такой мне не по нраву, хотя совесть моя его не осуждает. - Мне думается, - сказал сын, - что в минеральной краске нет ничего постыдного. Люди занимаются самыми разными делами. Отец вынул сигару изо рта и снова взглянул сыну в лицо. - Вот оно как? - Мне кажется, - сказал сын, - что мне пора найти себе дело. Довольно я потратил времени и денег. На западе и юго-западе я видел людей много моложе меня и уже вполне самостоятельных. Для себя я не нашел там ничего подходящего, но мне было стыдно возвращаться и опять жить на ваш счет, сэр. Отец покачал головой и вздохнул иронически. - Не будет у нас подлинной аристократии, пока живет в нашей молодежи это плебейское нежелание жить за счет отца или жены. Оно подрывает корни всей феодальной системы. Право, Том, ты должен извиниться передо мной. Я полагал, ты замышляешь женитьбу на деньгах этой девицы, а у тебя, оказывается, низменное желание войти в дело к ее отцу. Кори-младший снова засмеялся, как и подобало сыну, который находит отца несколько старомодным, но питает сыновнее почтение к его остроумию. - Пока еще нет, но мне такое действительно приходило в голову. Я не знаю, как за это взяться, да и возможно ли вообще. Но признаюсь, что полковник Лэфем сразу пришелся мне по душе. Видно, что он - человек деловой, ну и я хочу стать таким. Отец в задумчивости курил. - Люди действительно берутся за всевозможные занятия, а чем одно хуже другого, если пристойно и достаточно крупно. В мое время ты вошел бы в компанию по торговле с Китаем или с Индией, хотя я этого не сделал. Несколько позже твоей судьбой - но опять-таки не моей - стал бы хлопок; а сейчас можно заниматься чем угодно. По части продажи недвижимости вакансий уже нет. Что ж, почему бы не минеральная краска, если у тебя к ней призвание? А взяться за это, я думаю, легко. Пригласим папашу Лэфема на обед и все обсудим. - О, так, пожалуй, не получится, сэр, - сказал сын, улыбаясь аристократической неопытности отца. - Не получится? Почему? - Боюсь, что так начинать не следует. Ему это покажется не по-деловому. - Не вижу, почему бы ему быть столь щепетильным, раз мы на это идем. - Так можно было бы сказать, если бы авансы делал он. - Пожалуй, ты и прав, Том. А как нужно, по-твоему? - Я еще хорошенько не знаю. Думаю, надо, чтобы какой-нибудь знакомый нам деловой человек, чье мнение он уважает, замолвил за меня слово. - Дал бы тебе рекомендацию? - Да. И конечно, я сам должен пойти к полковнику Лэфему. Мне следует и о нем навести справки и, если состояние его дел мне понравится, пойти прямо на улицу Республики и спросить, на что я могу ему пригодиться и могу ли вообще. - Это кажется мне чрезвычайно практическим, Том, хотя может быть совершенно неправильно. А когда ты едешь в Маунт-Дезерт? - Хочу завтра, сэр, - сказал молодой человек. - И там на досуге все обдумаю. Отец встал; он был несколько выше сына, но с легкой сутулостью, которой у того не было. - Что ж, - сказал он шутливо, - я восхищаюсь твоей решимостью и не отрицаю, что в ней есть необходимость. Утешительно думать, что я, проживая деньги и наслаждаясь, уготовил тебе благородное будущее труда и свершений. Рисовать ты не умеешь, но тяга к минеральной краске показывает, что ты унаследовал мое чувство цвета. Сын снова засмеялся и, дождавшись, пока отец подымется по лестнице, выключил газ и поспешил за ним; опередив его, он убедился, что в комнате отца все для него приготовлено. Затем он сказал: - Доброй ночи, сэр; отец ответил: - Доброй ночи, сын мой, - и сын ушел к себе. У старшего Кори висел над камином портрет, который он написал со своего отца; сейчас он остановился перед ним, точно пораженный чем-то новым. Должно быть, сходством своего сына со старым негоциантом, который вел торговлю с Индией сперва в Сейлеме, потом в Бостоне, когда большой город отбил ее у малого. У деда и внука был тот же римский нос, часто встречавшийся в ранние годы республики, но более редкий у потомков сенаторов; впрочем, его еще можно видеть в профиле иной бостонской дамы. Бромфилд Кори не унаследовал его и ссылался на свой прямой нос, когда старый негоциант корил его за недостаток энергии. Он говорил: "Что делать человеку, если его бессердечный отец не передал ему даже своего носа?" Это забавляло негоцианта, но не удовлетворяло. "Ты должен чем-то заняться, - говорил он. - Выбирай сам. Не нравится торговля с Индией, выбери другую фирму. Есть еще юриспруденция, медицина. Ни один Кори еще не выбирал безделье". - "Значит, пора кому-то из них начать", - говорил тогдашний юнец; теперь он был стар и глядел в суровые глаза отцовского портрета. Он не унаследовал ни носа, ни суровости; не было суровости и у его сына, хотя ему полностью достался фамильный орлиный нос. Бромфилд Кори любил своего сына Тома за деликатность, смягчавшую в нем энергию. "Что ж, пойдем на компромисс, - казалось, говорил он портрету отца. - Я буду путешествовать". - "Путешествовать? Сколько времени?" - "Неопределенное время. Не будем ставить жестких условий". Глаза отца смягчались, на лице появлялась снисходительная улыбка: негоциант не мог быть строгим к сыну, так похожему на свою покойную мать. Между ними было как будто условлено, что Бромфилд Кори, вернувшись из путешествий, войдет в какое-либо дело, но это так и не состоялось. Путешествовал он по всей Европе, не скупясь; везде вращался в хорошем обществе, бывал принят при дворах монархов - тогда это считалось честью. Он любил рисовать и с разрешения отца поселился в Риме, где изучал искусство и шлифовал наследие предков-янки, пока в нем не осталось почти ничего от их угловатости. Спустя десять лет он вернулся и написал портрет отца. Портрет получился отличный, хоть и несколько дилетантский, и он мог бы составить себе имя как портретист, если бы у него не было так много денег. А они имелись в достатке, хотя он к тому времени женился и уже обзавелся детьми. Нелепо было писать портреты за деньги и смешно писать их даром; вот он и перестал их писать. Он остался дилетантом, не совсем забросил искусство, но работал урывками и больше рассуждал об искусстве. У него была своя теория насчет манеры Тициана; время от времени какой-нибудь бостонец уговаривал его продать ему картину. Потом он перевешивал ее с видного места на все более укромное и говорил, как бы извиняясь: "Да, это Бромфилд Кори. Недурно, но, конечно, дилетантство". Денег со временем поубавилось. Многое из имущества обесценилось, а жизнь становилась дороже, потребности росли. Он много лет поговаривал о возвращении в Рим, но так и не уехал, и дети его росли как у всех. Не успел он опомниться, как сын пригласил его на выпускной вечер в Гарварде, и вот надо было содержать и сына. Тот предпринял несколько неудачных попыток найти себе дело и продолжал жить за счет отца, к общему их неудовольствию, хотя роптал больше сын. У него был и римский нос, и энергия, но не подвертывался случай; при одной из его неудачных попыток отец сказал: - Тебе бы другой нос, Том. Стал бы, как я, путешествовать. Угомонив дочерей, Лэфем продолжал разговор с женой, и речь у них шла не только о новом доме. - Говорю тебе, - сказал он, - этого бы малого ко мне в контору. Уж я бы сделал из него человека. - Сайлас Лэфем, - отвечала жена. - Ты, кажется, помешался на своей минеральной краске. Такой человек, как младший Кори, с его-то воспитанием, - да он и притронуться не захочет к минеральной краске. - Почему же нет? - надменно спросил полковник. - Ну, если не понимаешь, то и объяснить тебе невозможно. 6 У семьи Кори был дом в Наханте; раз или два они сдали его на летний сезон, убедились, что могут без него обходиться, и продали, по настоянию сына, который предвидел, что, если все пойдет так и дальше, им придется вообще изменить образ жизни. Они стали одними из тех, о ком говорят, что они летом надолго задерживаются в городе; а когда дамы наконец уезжали, то ненадолго, на какой-нибудь летний курорт. Отец вообще оставался дома; а сын наезжал к ним в перерывы между попытками что-то предпринять - перерывы, увы, слишком частые. В Бар-Харборе, куда он теперь поехал к ним после зимы, проведенной в Техасе, он признался матери, что там он ничего для себя не нашел. Можно пойти по стопам Лоринга Стэнтона, но ведь и Стэнтон не слишком преуспел. Потом он упомянул о новом проекте, который уже обдумывал. Она не отрицала, что в этом что-то есть, однако не знала ни одного молодого человека, который занялся подобным делом; отчего тогда не патентованные лекарства или печная политура? - По пути сюда, - сказала она, - мы видели эту его ужасную рекламу, намалеванную на рифе. Кори улыбнулся. - Что ж, если ее там не смыло, это доказывает, что краска годится для корабельного корпуса. - Мне это очень не нравится, Том, - сказала его мать, и если что-то еще имела в виду, то не высказалась прямо и только добавила: - Дело не только в том, чем ты станешь заниматься, но с какими людьми тебе придется общаться. - По-моему, они не показались тебе такими уж плохими, - сказал Кори. - Я тогда еще не повидала их дома, на Нанкин-Сквер. - Когда вернешься в город, их можно будет увидеть на набережной Бикона. И он рассказал о своей встрече с семьей Лэфем в их новом доме. Но мать сказала только: - Там теперь селится очень смешанная публика, - и больше не отговаривала его от нового замысла. Вскоре, вернувшись в Бостон, молодой человек отправился к Сайласу Лэфему. Он пришел к нему в контору, и если бы специально хлопотал о простоте своего летнего костюма, не мог бы больше понравиться практическому человеку. С его рук и шеи еще не сошел техасский загар, и вид у него был не менее деловой, чем у самого Лэфема. В общей комнате красивая девушка за пишущей машинкой подняла на него глаза. - Мистер Лэфем у себя? - спросил он; и после паузы для размышления, которой клерки любят отвечать постороннему, один из них, подняв голову над конторской книгой, кивком указал на внутреннее помещение. Лэфем узнал его по голосу и встал, весьма озадаченный, навстречу Кори, когда тот открыл дверь матового стекла. День был жаркий, и Лэфем был без пиджака. В его обращении не было и следа хвастливого радушия, с каким он несколько дней назад встретил Кори в своем доме. Он смотрел на молодого человека, ожидая, что тот объяснит, какое невообразимое дело могло привести его сюда. - Не присядете ли? Как поживаете? А меня прошу извинить, - добавил он, разумея отсутствие пиджака. - Я прямо изжарился. Кори засмеялся. - Я готов _сам_ просить разрешения снять пиджак. - _Снимайте_! - воскликнул с удовольствием полковник. Есть нечто в человеческой природе, отчего человеку, снявшему пиджак, хочется видеть всех других в том же неглиже. - Так я и сделаю, но прежде отниму у вас две минуты, - сказал непринужденно молодой человек, подвигая предложенный ему стул к бюро, за которым уселся Лэфем. - Но, может быть, у вас нет для меня этих двух минут? - Есть, - сказал полковник. - Я как раз собрался кончать работу. В вашем распоряжении двадцать минут, а потом я за пятнадцать успею на катер. - Отлично, - сказал Кори. - Я хочу, чтобы вы взяли меня в свою фирму. Полковник онемел. Он повернул к двери толстую шею, чтобы убедиться, что она закрыта. Ему не хотелось, чтобы кто-либо в конторе услышал это, но, кажется, дал бы любую сумму, чтобы слова Кори слышала сейчас его жена. - Полагаю, - продолжал молодой человек, - что мог бы просить нескольких известных вам лиц подтвердить мое трудолюбие и трезвость и рекомендовать меня за деловые качества. Но я решил не утруждать никого рекомендациями, пока не узнаю, что есть надежда или хоть тень надежды, что я вам нужен. Лэфем справился, как мог, со своим изумлением. Он еще не простил Кори заявление миссис Лэфем, что тот не снизойдет до занятия минеральной краской; и хотя был сперва ошеломлен, не собирался допустить даже предположения, будто кто-то может его краской гнушаться. - А как вы думаете, на какую должность я вас возьму? - На его фабрику требовались рабочие, и Лэфем притворился, будто Кори именно туда и нанимается. Было ли это приятно Лэфему или нет, но, спросив, он все же слегка покраснел. Кори ответил, не чувствуя обиды: - Боюсь, что мне самому это не вполне ясно; но я кое о чем справился. - Надеюсь, - прервал его Лэфем, - вы не придали значения, ну, тому, что он понаписал в "Событиях"? - Появление в печати интервью, написанного Бартли, Лэфем встретил со смешанными чувствами. Сперва он ощутил тайное удовольствие, но вместе и опасение, понравится ли жене то, что Бартли написал там о ней. Она как будто не обратила на это особого внимания, и Лэфем был благодарен ей уже за это. Потом дочери стали над ним потешаться; и он, отмахиваясь от шуток Пенелопы, с досадой заметил, что Айрин уязвлена вульгарностью статьи. Деловые знакомые встречали его понимающими улыбками, намекавшими на небескорыстный характер похвал, - улыбками людей, которые сами через это прошли и знают, что к чему. Лэфем имел сомнения насчет того, как приняли это его клерки и подчиненные; он некоторое время вел себя с ними с суровым достоинством, а в общем остался недоволен. Он предполагал, что все эту газету прочли. - Не знаю, о чем вы, - ответил Кори. - Я редко читаю "События". - Да так, пустяки. Прислали одного малого взять у меня интервью, и он там все напутал. - Кажется, это всегда так, - сказал Кори. - Нет, я не читал. Вероятно, номер вышел, когда меня еще здесь не было. - Да, вероятно. - Мысль, что я могу быть вам полезен, подсказал мне один из ваших рекламных буклетов. Этими буклетами Лэфем гордился; он считал, что они отлично составлены. - Что же там было? - Я мог бы вложить в дело небольшой капитал, - отважился Кори. - У меня найдутся кое-какие суммы, но я не думаю, что вам это нужно. - Нет, сэр, не нужно, - напрямик ответил полковник. - У меня был одно время компаньон, и с меня хватит. - Да, - согласился молодой человек, имевший свое представление о возможностях или, быть может, смутные надежды, свойственные молодым. - Я на это не претендую. Но я знаю, что вы вывозите вашу краску за границу. Тут я мог бы быть полезен вам, и себе тоже. - Как? - коротко спросил полковник. - Видите ли, я неплохо знаю два-три языка. Французский, немецкий и немного испанский. - То есть можете говорить на них? - спросил полковник со смешанными чувствами робости и пренебрежения, какие подобный человек испытывает к подобным познаниям. - Да, и написать грамотное письмо на любом из них. Лэфем потер нос. - Ну, письма мы можем давать перевести. - Кроме того, - продолжал Кори, если и обескураженный, то не показывая этого, - я знаю страны, куда вы намерены сбывать свою краску. Я там бывал. И в Германии, и во Франции, и в Южной Америке, и в Мексике; ну и конечно в Италии. Думаю, что в любой из этих стран я мог бы выгодно продавать ее. На лице Лэфема мелькнуло одобрение, но он покачал головой. - Она находит сбыт, где только есть спрос. Нам невыгодно посылать кого-то присматривать за этим. Вся прибыль уйдет на ваше жалованье и оплату ваших расходов. - Да, - храбро ответил молодой человек, - если надо платить мне жалованье и оплачивать расходы. - Не предлагаете же вы работать задаром? - Я предлагаю работать на комиссионных началах. - Полковник снова хотел покачать головой, но Кори поспешно добавил: - Я навел справки о краске прежде, чем идти к вам. Я знаю, как ее ценят все, кто в этом смыслит. Я верю в нее. Лэфем, глубоко тронутый, поднял голову и взглянул на молодого человека. - Это лучшая краска во всем божьем мире, - произнес он торжественно, точно молитву. - Это лучшая, какая есть в продаже, - сказал Кори и повторил: - Я в нее верю. - Вы в нее верите, - начал полковник и умолк. Если бы деньги обладали подобной силой, он отдал бы годовой доход, лишь бы миссис Лэфем была сейчас тут. Сердце его смягчилось по отношению к молодому человеку не только как ко всякому, кто верил в его краску; но и потому, что он чувствовал себя виноватым перед ним: выслушивал клевету на его разум и деловое чутье, терпел, когда его обвиняли совершенно напрасно. Кори встал. - Не стану отнимать у вас более условленных двадцати минут, - сказал он, вынимая часы. - Я не жду немедленного ответа. Прошу лишь обдумать мое предложение. - Не спешите, - сказал Лэфем. - Сядьте! Я хочу рассказать вам о краске, - добавил он голосом, осипшим от волнения, о котором не догадывался слушатель. - Я хочу все о ней рассказать. - Я мог бы проводить вас до катера, - предложил молодой человек. - Ничего! Могу ехать и на следующем. Вот поглядите. - Кори снова сел, а полковник открыл один из ящиков и вынул фотографию местности, где находились залежи. - Вот где мы ее добываем; на фотографии все гораздо хуже, - сказал он, словно неумелый фотограф исказил черты любимого лица. - Местность - из самых красивых во всей стране. А вот тут, - он указал толстым пальцем, - самое то место, где отец нашел краску - больше сорока лет назад. Да, сэр! Он рассказал всю историю, не опуская подробностей и позабыв о катере; клерки в общей комнате сняли холщовые рабочие пиджаки и облачились в пиджаки из фланели или дешевой ткани в полоску. Ушла и молодая особа; остался один лишь швейцар, который время от времени шумно и с явными намеками то закрывал где-то ставень, то водружал что-то на место. Полковнику пришлось прервать наслаждение, какое доставляла ему самому автобиографическая история краски. - Вот оно как было, сэр. - Очень интересно, - сказал Кори, переводя дух; оба они поднялись, и Лэфем надел пиджак. - Вот именно, - сказал полковник. - А почему бы, - добавил он, - нам не продолжить разговор? Для меня все это неожиданно, и я еще не вижу, как вы возьметесь за дело, чтобы оно окупилось. - Я готов рискнуть, - ответил Кори. - Повторяю, что я в это верю. И сперва попытался бы в Южной Америке, скажем, в Чили. - Слушайте-ка, - сказал Лэфем, держа в руке часы. - Я люблю все доводить до конца. Мы как раз поспеем на шестичасовой. Вот бы и вам со мной в Нантакет. И ночевать оставлю. Тут мы все и обговорили бы. Молодое нетерпение Кори откликнулось на страстное нетерпение старшего. - Пожалуй, я мог бы, - позволил он себе сказать. - Мне бы тоже хотелось окончательно все выяснить, особенно выяснить к общему удовольствию. - Посмотрим. Деннис! - позвал Лэфем швейцара, и тот появился. - Хотите, пошлем сказать к вам домой? - Нет. Мы с отцом приходим и уходим как хотим, не спрашиваясь. Если я сегодня не вернусь, он так и будет знать. Вот и все. - Удобно. Когда женитесь, так у вас не получится. Вы свободны, Деннис, - сказал полковник. На пристани он успел купить пару газет, прежде чем сел на катер вместе с Кори. - Как раз успели, - сказал он. - Вот это я и люблю. Не терплю торчать на борту больше чем минуту до отправки. - Одну из газет он дал Кори и вместе с ним занял сиденья в той части катера, где, как он знал по опыту, было всего удобней. Свою газету он сразу развернул и стал бегло просматривать новости; а молодой человек смотрел, как живописно удаляется от них город, но видел одновременно и окружавших его людей, и веселую игру воды вокруг катера. Стало свежо; судов попадалось меньше; встречались большие парусники, медленно шедшие к берегу в закатном свете; островки в заливе проплывали мимо, потом таяли в отдалении, и катер оставлял их позади. - Плохо, что они опять будоражат южан, - сказал полковник сквозь газету. - Пора бы, кажется, забыть старое. - Да, - сказал молодой человек. - А о чем они сейчас? - Будоражат конфедератов в Конгрессе. Не нравится мне это. Если у нашей партии нет другого товару, лучше уж совсем закрыть лавочку. - Просматривая газету, Лэфем продолжал отрывочно высказываться о политике, а Кори терпеливо слушал и ждал, когда тот вернется к делу. Наконец полковник сложил газету и сунул ее в карман пиджака. - Одно я взял себе за правило, - сказал он, - пока я на катере, давать себе полный отдых. Чтобы и душа, и тело дышали свежим воздухом. Надо давать мозгам отдохнуть, все равно как ногам или спине. Но тут нужна сила воли. Если б я не взял себе это за правило, при такой работе вот уж десять лет, меня бы давно в живых не было. Поэтому люблю править лошадью. Тут требуется все ваше внимание, если не хотите сломать себе шею; не то - на катере; вот тут и нужна сила воли, чтоб отвлечь мысли туда, куда хотите. И у меня правило - на катере читать газету. Погодите! - прервал он свою речь, видя, что Кори собирается платить за проезд подошедшему кондуктору. - Билеты у меня. А когда прочту газету, завожу с кем-нибудь разговор или наблюдаю людей. Хотел бы я знать, откуда все они берутся. Я уже лет шесть-семь езжу этим катером, но почти никого не узнаю. Словно всякий раз набираются новые. Ну да, конечно. Летом в городе полно приезжих, едут и из сельских мест. Всем хочется побывать на пляжах, все слышали, что они освещаются электричеством, всем охота поглядеть. А возьмите их лица! Самое интересное - не то, что на них написано, а то, что скрыто. Ведь каждый мужчина, каждая женщина чего только не пережили, пока дожили до тридцати. Все должно бы на них отпечататься. Так нет! Люблю тоже наблюдать за парочками и угадывать. Какие обручены или собираются, какие женаты, каким бы уже следовало. Но большей частью не угадаешь. Конечно, когда зеленая молодежь - еще что-то видно. А тех, что постарше, никак не разобрать. Так ведь? - Вы, вероятно, правы, - сказал Кори, которому хотелось не философии, а деловой беседы; но приходилось терпеть. - Что ж, - сказал полковник, - видно, оно и лучше, чтобы мы не знали, что у каждого из нас на уме. А иначе человек сам себе не хозяин. Пока он себе хозяин, из него еще может быть толк. А если его видят насквозь - пусть даже и не видят ничего очень уж плохого, - тогда это человек конченый. Нет, сэр. Не хотел бы я видеть людей насквозь. Большую часть пассажиров катера - а он был, разумеется, полон - можно было, по-видимому, видеть насквозь не только легко, но и спокойно. Здесь не было изысканной публики - просто люди, которые ехали на пляж развлечься или отдохнуть и могли себе это позволить. Лица были будничные и если чем-то освещались, то только целеустремленностью, составляющей поэтическое начало американца. Зато все почти выражали смышленость, доброжелательность и присущую всем нам готовность к шутливому общению. Женщины были нарядны в меру своих средств и вкуса, а мужчины различались лишь разной степенью безразличия к одежде. Толпа в соломенных шляпах, увенчивающих летом каждую голову, не может выглядеть с достоинством. В отличие от англичан, поражающих причудливостью одежды, когда они отказываются от обычной, мы неспособны привлечь внимание наблюдателя. В наших соломенных шляпах и саржевых или фланелевых пальто мы не более импозантны, чем толпа мальчишек. - В один прекрасный день, - сказал Лэфем, когда катер подходил к конечной остановке, - тут случится несчастье. Смотрите, сколько их столпилось. Он говорил о людях, теснившихся на пристани; сдерживаемые запертой решеткой, они готовились ринуться на борт катера и заполнить его, прежде чем высадятся прибывшие в Нантакет. - Катера всегда перегружены, - продолжал он, говоря о возможной катастрофе так, словно его она не коснется. - Они берут вдвое больше пассажиров, чем следует, и в десять раз больше, чем сумеют спасти, если что случится. Да, сэр, случится непременно. Ага! Вон моя дочь. - Он вынул сложенную газету и помахал ею фаэтонам и ландо, стоявшим у пристани поодаль от толпы; с одного из них барышня в ответ взмахнула зонтиком. Когда он вместе со своим гостем пробрался сквозь толпу, она заговорила с отцом прежде, чем заметила Кори. - Ну, полковник, это был ваш последний шанс. Мы уже с четырех часов встречаем каждый катер - то есть сперва встречал Джерри, а я сказала маме, что поеду сама, может, _мне_ удастся; а если нет - дойдете пешком. Вы у нас совсем отбились от рук. Полковник с удовольствием выслушал этот выговор и только потом сказал, гордясь немного своим гостем и уверенный, что она не растеряется: - А я привез мистера Кори, он у нас и переночует; надо было все ему показывать по дороге, вот мы и задержались. Молодой человек, стоя возле открытого экипажа, быстро поклонился, а Пенелопа Лэфем протянула: - Здравствуйте, мистер Кори, - прежде чем полковник кончил свое объяснение. - Садитесь сюда, рядом с мисс Лэфем, - сказал он, взбираясь на сиденье подле кучера. - Нет, нет, - поспешно добавил он, когда молодой человек стал из вежливости отказываться. - Я лучшего места никому не уступаю. Джерри, дайте-ка на минуту вожжи. Он отобрал вожжи и быстрее, чем говорил это, умело развернул экипаж среди толпившихся пассажиров и помчал по дороге мимо отелей с верандами и ресторанов, выходивших прямо на песок пляжа. - Здесь очень оживленно, - сказал он, проезжая мимо и указывая на них кнутом. - Вот только отелями я сыт по горло. В этом году я решил снять коттедж. Ну, Пэн, как вы все живете? - Он полуобернулся к ней в ожидании ответа и сумел подмигнуть, выражая полное удовольствие. Не имея иных замыслов и довольный лишь своим триумфом над миссис Лэфем, полковник чувствовал себя, как бы он сказал, в полном порядке. Дочь улыбнулась мальчишескому поведению отца. - С утра особых перемен не наблюдалось. Когда ты уезжал, у Айрин уже болела голова? - Нет, - сказал полковник. - Ну тогда есть о чем доложить. - На тебе! - сказал с досадой полковник. - Сожалею, что мисс Айрин нездорова, - вежливо сказал Кори. - Верно, слишком долго гуляла по берегу. Воздух здесь такой свежий, что не чувствуешь, как палит солнце. - Вот именно, - подтвердил Кори. - Выспится, и все пройдет, - сказал полковник, не оборачиваясь. - Но вы, девочки, осторожнее с этим. - Если вы любите прогулки, - сказал Кори, - то пляж - большой соблазн. - Нет, не такой уж, - ответила девушка. - Идешь и идешь, потому что дорога прямая и гладкая. Мы здесь столько раз бывали, что все знаем наизусть - каков берег во время прилива, каков при отливе и как выглядит после шторма. Нам знакомы все крабы, все медузы, все дети, копающиеся в песке, и все люди под пляжными зонтами. Они, по-моему, всегда одни и те же. Полковник предоставил разговор молодым. Он заговорил только, чтобы сказать: - Приехали! - свернул с дороги и остановился перед коричневым коттеджем с красной крышей и клумбой герани возле скалы, стоявшей на излучине дороги. Вокруг было безлесно и голо, и слишком большой океан плескался менее чем в ста шагах. В воздухе носился гостеприимный запах ужина; на веранде появилась миссис Лэфем; вопрос по поводу опоздания мужа отражался в ее глазах, но замер на ее устах, как только она увидела Кори. 7 Торжествующий полковник легко спрыгнул с сиденья. - Я привез мистера Кори, - пояснил он небрежно. Миссис Лэфем приветствовала гостя, а полковник повел его в его комнату и убедился, что там есть все необходимое. Затем пошел мыть руки, словно не обращая внимания на нетерпение, с каким жена догнала его. - Отчего это у Айрин болит голова? - спросил он, намыливая волосатые руки. - Да ладно об Айрин, - прервала поспешно жена. - Как вышло, что он приехал? Ты, что ли, уговорил? Если да, я тебе этого не прощу, Сайлас! Полковник засмеялся, а жена схватила его за плечо, чтобы смеялся тише. - Шш! - шептала она. - Хочешь, чтоб он все слышал? Отвечай, ты уговорил? Полковник все еще смеялся. Он решил извлечь из ситуации все возможное удовольствие. - Нет, я не уговаривал. Он сам захотел. - Не верю. Где ты с ним встретился? - В конторе. - В какой? - В моей. - Чепуха! Что ему там было делать? - Да ничего особенного. - Зачем же он приходил? - Зачем? Он сказал, что хотел бы заняться минеральной краской. Миссис Лэфем опустилась на стул и смотрела, как муж ее трясется от сдерживаемого смеха. - Сайлас Лэфем, - произнесла она. - Если ты и дальше будешь меня морочить... Полковник вытирал руки полотенцем. - Он считает, что мог бы сбывать ее в Южной Америке. Я пока не знаю, что он задумал. - Ладно! - воскликнула жена. - Я еще с тобой расквитаюсь. - Я и предложил ему поехать сюда и обо всем договориться, - продолжал полковник с притворным простодушием. - Я ведь знал, что он и притронуться не захочет к минеральной краске. - Поговори мне еще! - грозно сказала жена. - Ведь я правильно сделал? В дверь постучали, и миссис Лэфем подошла к ней. Служанка объявила, что ужин готов. - Ладно, - сказала она, - идем к столу. Но ты у меня заплатишь за это, Сайлас. Пенелопа едва вошла в дом, как тотчас прошла к сестре. - Как голова, Рин? Лучше? - спросила она. - Немножко, - откликнулся голос с постели. - Но я к столу не выйду. Мне не хочется есть. Если полежу, к завтрему все пройдет. - А жаль, - сказала сестра. - Ведь он приехал вместе с отцом. - Не может быть! Кто? - вскричала Айрин, одновременно отрицая и вопрошая. - Если не может быть, так не все ли равно кто? - Ну что ты меня мучаешь! - простонала больная. - Ты о ком, Пэн? - Лучше не скажу, - ответила Пенелопа, наблюдая за ней, словно кошка, играющая с мышью. - Раз ты не выйдешь к столу, зачем мне тебя понапрасну волновать? Мышка стонала и металась на постели. - О, я бы тебя так не мучила! Кошка уселась поодаль и сказала спокойно: - Ну, а что ты сделаешь, если я скажу, что это и вправду мистер Кори? Ты говоришь, что не можешь выйти к чаю. Но он тебя извинит. Я же сказала, что у тебя болит голова. Теперь уж выйти нельзя! Слишком было бы откровенно. Но не печалься, Айрин, я постараюсь, чтобы он не скучал. - Тут кошка тихонько хихикнула, а мышка на миг вооружилась мужеством и достоинством. - Как не стыдно тебе - пришла и дразнишь меня. - Почему же ты мне не веришь? - спросила Пенелопа. - Почему бы ему не приехать сюда с отцом, если отец его пригласил? А он, наверное, так и сделал бы, если бы сообразил. Не вижу я, чем эта лягушка лучше всякой другой, ничего в ней нет особенного. Беспомощность сестры была слишком сильным искушением для любительницы дразнить; она смеялась приглушенным смехом, убеждавшим ее жертву, что это всего лишь неуместная шутка. - Я бы с тобой так не поступала, Пэн, - сказала Айрин жалобно. Пэн бросилась на кровать рядом с нею. - Бедняжка! Да _здесь_ он, _здесь_. Это непреложный факт. - Она ласкала и успокаивала сестру, продолжая давиться смехом. - Надо встать и выйти. Не знаю, что привело его сюда, но он здесь. - Поздно! - сказала горестно Айрин. И добавила в совершенном отчаянии: - Какая же я дура, что выходила гулять! - Ничего, - уговаривала сестра. - Идем, выпьешь чаю, это поможет. - Нет, нет, нельзя. А чаю вели принести сюда. - Хорошо; ты можешь увидеться с ним попозже. - Нет, я совсем не выйду. Через час Пенелопа снова вошла к сестре и застала ее перед зеркалом. - Лучше бы полежала, Рин, и к утру все прошло бы, - сказала она. - Как только мы встали из-за стола, отец сказал: "Извините нас, дамы, нам с мистером Кори надо поговорить об одном деле". И посмотрел на маму так, что ей, верно, было трудно выдержать. Слышала бы ты, как полковник распространялся за ужином. Все, что он говорил в тот раз, тебе показалось бы пустяком. Внезапно вошла миссис Лэфем. - Слушай, Пэн, - сказала она, закрыв за собой дверь. - Достаточно я сегодня вытерпела от твоего отца, и если ты сию минуту не скажешь мне, что все это значит... Что тогда будет, она предоставила им догадываться. Пенелопа ответила с обычной притворной степенностью: - Полковник, мэм, очень важничает. Но не спрашивай, что у него за дела с мистером Кори, потому что я не знаю. Знаю только, что встретила их на пристани, и они всю дорогу сюда беседовали - на литературные темы. - Чепуха! Как думаешь, что тут такое? - Если хочешь знать мое мнение, то разговоры о делах - просто ширма. Жаль, что Айрин не встала встретить его, - добавила она. Айрин бросила на мать умоляющий взгляд, но та была слишком озабочена, чтобы оказать помощь, о которой просил этот взгляд. - Отец говорит, будто он хочет к нему в контору. Теперь взгляд Айрин выразил изумление и недоумение, а Пенелопа сохраняла невозмутимость. - Что ж, он свою выгоду видит. - Не верю я этому! - вскричала миссис Лэфем. - Я так и сказала отцу. - А он как? Согласился с этим? - спросила Пенелопа. Мать не ответила. - Я одно знаю, - заявила она. - Если он не расскажет мне все, слово в слово, не спать ему сегодня. - Что ж, мэм, - сказала Пенелопа со своим особенным смешком. - Я этому не удивлюсь. - Оденься, Айрин, - приказала мать, - и приходи вместе с Пэн в гостиную. Дадим им на дела два часа, а потом мы должны принимать его все вместе. Не так уж болит у тебя голова. - Уже прошло, - сказала девушка. К концу срока, который она отвела полковнику, миссис Лэфем заглянула в столовую, где воздух был сизым от дыма. - Думаю, джентльмены, что вам теперь будет лучше в гостиной, но и мы оттуда не уйдем. - И не надо, - сказал ее муж. - Мы в общем закончили разговор. - Кори уже стоял. Поднялся и Лэфем. - Можем теперь идти к дамам. А последний пункт отложим до завтра. Обе барышни были уже в гостиной, когда туда вошел Кори вместе с их отцом; и обе явно не проявляли интереса к двум-трем книгам и множеству газет, разложенных на столе, где горела большая лампа. Но Кори, поздоровавшись с Айрин, взглянул на книгу, которая была у него перед глазами, и, не зная, что еще сказать, как бывает в такие минуты, спросил: - Вы, кажется, читаете "Мидлмарч"? Вам нравится Джордж Элиот? - Кто? - переспросила девушка. Пенелопа сказала: - Айрин, вероятно, еще не прочла ее. Я только что принесла ее из библиотеки. Об этой книге столько говорят. Лучше бы автор давал нам самим судить о его персонажах, - добавила она. Но тут вмешался отец. - У меня на книги нет времени. Тут и газеты еле успеваешь прочесть, а к вечеру я так устаю, что лучше уж пойти в театр или на лекцию, если со стереоскопом. Но мы, кажется, больше всего любим театр. Я хочу, чтобы меня рассмешили, а трагедии ни к чему. Их хватает в жизни, зачем еще представлять это на сцене? Видели "Джошуа Уиткома"? В разговор вступила вся семья, и у каждого оказалось свое мнение о пьесах и актерах. Миссис Лэфем вернула беседу к литературе. - Пенелопа у нас читает за всех. - Мама, зачем все сваливать на меня! - сказала девушка с комическим негодованием. Мать засмеялась и добавила со вздохом: - Я в девушках любила хорошую книгу, но в ту пору нам не очень-то разрешали читать романы. Моя мать считала их все враньем. И пожалуй, насчет некоторых она не так уж ошибалась. - Конечно, это вымыслы, - сказал Кори, улыбаясь. - Мы, в общем, покупаем немало книг, - сказал полковник, очевидно, имея в виду дорогие подарочные издания, которые они покупали друг другу к дням рождения и праздникам. - Мне хватает и газет. А когда девочки хотят почитать роман, пусть берут в библиотеке. Для чего же тогда библиотеки? Фу! - отмахнулся он от бесполезного разговора. - Как у вас, женщин, душно в комнатах! Едете на море или в горы ради свежего воздуха, а сами законопачиваетесь в комнате. Тут уж тебе никакого воздуха. Надевайте-ка шляпы, девочки, и покажите мистеру Кори вид со скал на отели. Кори заявил, что будет в восторге. Девушки переглянулись друг с другом и с матерью. Айрин вздернула хорошенький подбородок по адресу неисправимого отца, Пенелопа состроила смешную гримасу, но полковник оставался убежден, что ведет дело весьма тонко. - Я отправил их погулять, - сказал он, едва они ушли и прежде чем жена успела на него напуститься, - потому что с ним уже переговорил, теперь надо с тобой. Все так и есть, Персис, как я говорил. Он желает служить у меня в конторе. - Твое счастье, - сказала жена; она имела в виду, что теперь ему не достанется за попытку ее морочить. Но ей было слишком интересно, чтобы она продолжала эту тему. - Как думаешь, зачем ему это надо? - Я понял, что он после колледжа пробовал себя в разных делах и не нашел такого, где бы ему нравилось. Или где бы он нравился. Не так это легко. А сейчас ему думается, что он мог бы взяться за краску и протолкнуть ее в Южную Америку. Он знаток испанского языка, - так Лэфем пересказал скромное заявление Кори, что он немного знает этот язык, - он там побывал, знает обычаи. И он верит в мою краску, - добавил полковник. - Полагаю, он верит еще кое во что, - сказала миссис Лэфем. - Ты о чем? - Ну, Сайлас Лэфем, если ты и _сейчас_ не видишь, что он нацелился на Айрин, не знаю, _когда_ у тебя откроются глаза. Вот и все. Полковник сделал вид, что обдумывает эту мысль, словно она не приходила ему раньше в голову. - Если так, то уж больно кружной путь он выбрал. Я не говорю, что ты неправа, но если дело в Айрин, зачем бы ехать за ней в Южную Америку? А он именно это и предлагает. Думаю, Персис, что краска тут тоже замешана. Он говорит, что верит в нее, - полковник благоговейно понизил голос, - и готов сам открыть там агентство и работать за комиссионные с того, что сумеет продать. - Конечно! Он берется за дело так, чтобы не быть тебе обязанным. Слишком он для этого гордый. - Ни за что не дам ему взяться за это, если на первом месте не будет краска. А уж потом Айрин. Я не против ни того, ни другого, только незачем смешивать две разные вещи; и не хочу я, чтобы он мне втирал очки - или еще кому. Пока что краска у него на первом и на втором месте. С этим я его и возьму. У него очень стоящие задумки; раззадорили его нынешние разговоры насчет завоевания внешних рынков. Мы ведь совсем затоварились; надо все сбыть или закрыть производство, пока опять не появится спрос внутри страны. У нас уже подымалась два-три раза суматоха, но так ничем и кончилась. Говорят, мы не можем расширить нашу торговлю при нынешних высоких тарифах, потому как не идем никому навстречу - хотим, чтобы навстречу нам шли только другие, - вот англичане во всем нас и обгоняют. Не знаю, так ли это. Моей краски это не должно касаться. В общем, он хочет попытаться, и я решил - пусть себе. Не допущу, конечно, чтобы он брал весь риск на себя. Я _тоже_ верю в краску, и я его расходы оплачу. - Значит, опять берешь компаньона? - не удержалась миссис Лэфем. - Да, если это, по-твоему, называется компаньон. По-моему, нет, - сухо ответил муж. - Ну, раз ты все решил, Сай, самое время дать тебе совет, - сказала миссис Лэфем. Это полковнику понравилось. - Да, самое время. Так что же ты можешь возразить? - Должно быть, ничего. Раз ты доволен, то и я тоже. - Ну так что? - Когда он едет в Южную Америку? - Пока возьму его в контору. А поедет зимой. Должен сперва освоиться с делом. - Вот как? А столоваться будет у нас? - Ты к чему клонишь, Персис? - А ни к чему. Если и не будет столоваться, то навещать нас у него будет предлог. - Думаю, что так. - А если он и этим не сумеет воспользоваться, куда уж ему справиться с твоими делами в Южной Америке. Полковник покраснел. - Не для того я его беру. - Нет, для того. Можешь перед собой прикидываться, но меня не проведешь. Я тебя знаю. Полковник засмеялся: - Фу ты! Миссис Лэфем продолжала: - Что ж такого, если мы и надеемся, что он в нее влюбится. Но если ты вправду не хочешь смешивать два дела, советую тебе не брать мистера Кори. Хорошо, если _влюбится_; а если нет, сам знаешь, как тебе будет обидно. И я тебя знаю, Сайлас, ты станешь держать на него зло. Так что лучше не бери его, пока мы не знаем точно. Вижу ведь, как тебе хотелось бы. - Ничего мне не хотелось бы, - протестовал Лэфем. - А если не получится, это тебе будет нож в сердце, - настаивала жена. - Ну ладно, - сказал он. - Раз ты лучше меня знаешь, чего мне хочется, тебя не переспоришь. Он встал, чтобы уйти от смущавшего его разговора, и вышел на веранду. Он увидел издали молодежь на берегу, и сердце его наполнилось гордостью. Он любил повторять, что ему безразлично, из какой человек семьи, но видеть молодого Кори своим служащим, своим гостем и возможным претендентом на руку дочери было для него одним из сладчайших плодов его успеха. Он отлично знал, кто такие Кори, и всей своей простой душой ненавидел это имя как символ той высокой пробы, которая была для него недостижима, разве что ему дано будет увидеть не менее трех поколений своих потомков, позолоченных минеральной краской. Через своих деловых знакомых он знал о старом Филипсе Кори и много чего слышал о том Кори, который провел молодость за границей, тратил отцовские деньги и всю жизнь только и делал, что говорил остроумные вещи. Некоторые из них ему пересказали, но их остроумие Лэфем не сумел оценить. Однажды он даже видел его, и все в этом высоком, стройном человеке с седыми усами воплощало для Лэфема ненавистный аристократизм. Он сразу ощетинился, когда жена прошедшим летом рассказала ему, как познакомилась с этой семьей; мысль, что Кори-младший влюблен в Айрин, он сперва отбросил как нелепость. О молодом Кори он заранее составил себе мнение, но, увидев его, сразу почувствовал к нему расположение и честно это признал. Он стал разделять надежды жены, а, по ее уверению, они именно у него и зародились. События этого дня всколыхнули его неповоротливое воображение как ничто другое с тех пор, как девушка, учившая его орфографии и грамматике в ламбервильской школе, сказала, что согласна стать его женой. Силуэты на скалистом берегу задвигались и направились к дому. Он вошел в комнату, чтобы не подумали, будто он следил за ними. 8 Через неделю после того, как сын уехал от нее из Бар-Харбор, миссис Кори неожиданно приехала к мужу в Бостон. Он завтракал и встретил ее, как встречает муж, все лето живущий в городе, жену, неожиданно являющуюся с горного или морского курорта. Она на миг чувствует себя гостьей, пока зависть к его городскому комфорту не вернет ей ощущения своей власти. Миссис Кори была настоящей леди, и зависть не выразилась у нее в прямых упреках. - Наслаждаюсь, Анна, всей роскошью, среди которой ты меня оставила. А как девочки? - Девочки здоровы, - сказала миссис Кори, рассеянно оглядывая коричневый бархатный пиджак мужа, который удивительно шел к нему. Никто не старел так красиво, как он. Его темные волосы, еще не составляя живописного контраста с седыми усами, были все же немного темнее их, а если чуть поредели, то тем красивее лежали волнами. Кожа имела жемчужный оттенок, какой она принимает порою у пожилых мужчин, а черточки, оставленные на ней временем, были слишком тонкими, чтобы называть их морщинами. Своей внешностью он не тщеславился ни прежде, ни теперь. - Рад это слышать. Ну, а сын при мне, - сказал он, - то есть когда _бывает_ дома. - Так где же он сейчас? - спросила мать. - Вероятно, пирует где-нибудь в обществе Лэфема. Вчера он ходил предлагать себя в вассалы Короля Минеральной Краски, и с тех пор я его не видел. - Бромфилд! - воскликнула миссис Кори. - Почему ты не удержал его? - Видишь ли, дорогая, я вовсе не уверен, что это плохо. - Как может это быть хорошо? Это ужасно! - Я этого не думаю. Все вполне прилично. Том обнаружил - конечно, не из рекламы, всюду украшающей пейзажи... - Она отвратительна! - ...что краска в самом деле хороша; и у него явились _идеи_, как распространить ее в дальних странах. - Но почему бы не заняться чем-нибудь другим? - сокрушалась мать. - Он перепробовал, кажется, почти все другое и все бросал. Возможно, бросит и это. Но, не имея предложить ему ничего лучшего, я предпочел не вмешиваться. К чему было говорить ему, что минеральная краска - гадость. Думаю, ты уже ему это говорила. - Да! - И как видишь, не помогло, хотя твоим мнением он дорожит втрое больше, чем моим. Может быть, ты и приехала затем, чтобы повторить ему, что это гадость. - Меня это просто убивает. Неужели это достойное для него занятие? Я хотела бы помешать этому, если возможно. Отец покачал головой. - Если уж не помешал сам Лэфем, думаю, что теперь поздно. Остается только надеяться на отказ Лэфема. Но я не считаю, что занятие недостойно Тома. Он, несомненно, один из лучших юношей в мире. У него масса энергии и того, что называется житейским здравым смыслом. Но блестящим его не назовешь, нет. Не думаю, чтобы он преуспел в какой-либо из свободных профессий, и он инстинктивно за них не брался. Но надо же ему что-то делать. А что? Он говорит: минеральная краска. Почему бы нет? Если деньги зарабатываются честным трудом, к чему притворяться, будто нам не все равно каким? Ведь на самом деле нам все равно. Этот предрассудок себя изжил. - Ах, дело не только в краске, - сказала миссис Кори, но осеклась и переменила тему. - Хорошо бы ему жениться. - На богатой? - подсказал ее муж. - Я иногда пытался соблазнить этим Тома, но он против, и мне это как раз нравится. Я сам женился по любви, - сказал Кори, взглянув на жену. Она ответила милостивым взглядом, но сочла нужным сказать: - Чепуха! - К тому же, - продолжал ее муж, - если речь о деньгах, то есть принцесса минеральной краски. У нее их будет много. - Ах, это хуже всего, - вздохнула мать. - С краской я бы еще примирилась... - Но не с принцессой? Ты, кажется, говорила, что это очень хорошенькая и скромная девушка? - Да, очень хорошенькая и скромная; но она - ничто. Пресная и скучная. - Но Тому она как будто не показалась пресной? - Не знаю. Мы оказались им обязаны очень многим, и я, разумеется, хотела быть с ними учтивой. Я и его об этом попросила. - И он был чересчур учтив? - Не сказала бы. Но девочка действительно необычайно хороша собой. - Том говорил, что их две. Может быть, они нейтрализуют одна другую? - Да, есть еще одна дочь, - подтвердила миссис Кори. - Но как ты можешь шутить над этим, Бромфилд? - добавила она. - Я и сам не пойму, дорогая. Сам удивлен, как я на это решаюсь. Мой сын вынужден зарабатывать на жизнь из-за обесценения ценностей. Странно, - продолжал Кори, - что некоторые ценности имеют это свойство: рента, акции, недвижимость - все возмутительно обесценивается. Может быть, надо вкладывать все свои ценности в картины? Моих картин у меня немало. - Тому нет нужды зарабатывать на жизнь, - сказала миссис Кори, игнорируя шутки мужа. - У нас еще хватает на всех. - Именно это я иногда внушал Тому. Я доказал ему, что, живя экономно и разумно, он может ничего не делать до конца своей жизни. Конечно, он будет немного стеснен, и все мы тоже; но жизнь слагается из жертв и компромиссов. Он со мной не согласился, и его ничуть не убедил пример европейских аристократов, который я привел в защиту праздной жизни. Он явно хочет что-то делать сам. Боюсь, что он эгоист. Миссис Кори улыбнулась бледной улыбкой. Тридцать лет назад она вышла в Риме за богатого молодого художника, который гораздо лучше говорил, чем писал картины; говорил прелестные вещи, именно то, что могло понравиться девушке, склонной смотреть на жизнь немного слишком серьезно и практично. Она увидела его в ином свете, когда привезла домой, в Бостон; но он продолжал говорить прелестные вещи и мало что делал кроме этого. Он осуществил решение своей молодости. К счастью, он лишь проживал деньги, но не проматывал их; вкусы его были просты, как у итальянца, дорогостоящих привычек у него не было. Жизнь он стал вести все более уединенную. Его трудно было куда-либо выманить, хотя бы пообедать в гостях. Он был трогательно терпелив, когда средств у них убавилось, и она чувствовала это тем сильнее, чем большее бремя жизни ложилось на нее. Ужасно, что дети, их образование и их удовольствия стоили так дорого. Она знала к тому же, что, если бы не они, она вернулась бы с мужем в Рим и жила там роскошно, расходуя меньше, чем приходилось тратить в Бостоне на жизнь хотя бы приличную. - Том не советовался со мной, - продолжал отец, - но с другими посоветовался. И пришел к выводу, что минеральной краской стоит заняться. Он все выяснил и о краске, и об основателе дела. Он очень внушительно об этом говорит. И если уж непременно хочет чего-то для себя добиться, почему бы его эгоизму не принять именно эту форму? В сочетании с принцессой краски оно, конечно, менее приятно. Но это лишь отдаленная вероятность и скорее всего рождена твоей материнской тревогой. Но если б это даже стало неизбежным, что ты можешь поделать? Главное утешение, какое остается в этих делах американским родителям, это - что ничего не поделаешь. Будь мы в Европе, даже в Англии, мы были бы в курсе любовных дел наших детей и в известной мере могли указывать юной страсти, куда пускать ростки. А у нас принято игнорировать их, а когда ростки укореняются, они игнорируют нас. Мы слишком деликатны, чтобы устраивать браки наших детей; а когда они устраивают их сами, мы боимся сказать слово, чтобы не было еще хуже. Самое правильное - это научиться безразличию. Это именно то, что приходится делать молодым в других странах, и это логический результат нашей позиции здесь. Смешно принимать к сердцу то, во что мы не вмешиваемся. - Люди очень часто вмешиваются в браки своих детей, - сказала миссис Кори. - Да, но вяло и нерешительно и так, чтобы не иметь неприятностей, если браки все же состоятся, как оно обычно и бывает. Мне, вероятно, следовало бы не давать Тому ни гроша. Это было бы просто и экономно. Но ты ни за что не согласишься, а Тому будет безразлично. - Я считаю неправильным наше поведение в таких делах, - сказала миссис Кори. - Очень возможно. Но на нем основана вся наша цивилизация. Кто решится первым изменить его? Кому из знакомых отцов семейств стану я предлагать Тома в качестве жениха для его дочери? Я бы чувствовал себя ослом. А ты разве станешь просить какую-либо мать, чтобы она женила сыновей на наших дочерях? Ты бы чувствовала себя гусыней. Нет, единственный наш лозунг - это Руки Прочь. - Я непременно поговорю с Томом, когда придет время, - сказала миссис Кори. - А я, дорогая, попрошу разрешения не присутствовать при твоем фиаско, - ответил ей муж. Сын пришел домой в тот же день и удивился, застав мать в Бостоне. Он так откровенно ей обрадовался, что она не решилась признаться, почему приехала, и придумала какой-то предлог. - Знаешь, мама, - сказал он, - я договорился с мистером Лэфемом. - Вот как? - спросила она упавшим голосом. - Да. Сейчас мне будет поручена его иностранная корреспонденция, и если я увижу в ней возможности, на какие надеюсь, то поведу его дело в Южной Америке и в Мексике. Условия он предложил очень хорошие. Говорит, что если это окажется в общих наших интересах, то он будет, сверх комиссионных, платить мне также и жалованье. Я говорил с дядей Джимом; он считает, что у меня хорошие возможности. - Так сказал дядя Джим? - в изумлении спросила миссис Кори. - Да, я все время с ним советовался и следовал его советам. Это показалось ей необъяснимым предательством со стороны брата. - Я думал, что и ты хотела бы для меня того же советчика. Да и кто подходит для этого лучше? Мать промолчала. Как ни огорчала ее минеральная краска, ее сейчас вытеснила еще большая тревога. Она стала осторожно подбираться к этому предмету. - И ты весь вечер обсуждал свое дело с мистером Лэфемом? - Да, почти, - ответил сын вполне невинно. - Я пошел к нему вчера после обстоятельного разговора с дядей Джимом, потом мистер Лэфем пригласил меня к себе, чтобы договориться окончательно. - К себе? - переспросила миссис Кори. - Да, в Нантакет. Он снимает там коттедж. - В Нантакете? - миссис Кори наморщила лоб. - Что же представляет собой коттедж в Нантакете? - Почти то же, что коттедж в любом другом месте. Обычная красная крыша и веранда. И как положено - скалы на берегу моря; а примерно в миле дальше по пляжу - большие отели; их по вечерам освещают электричеством и фейерверком. У нас в Наханте этого нет. - Да, - согласилась мать. - А как поживает миссис Лэфем? И ее дочь? - Хорошо, - сказал молодой человек. - Барышни после обеда, разумеется, водили меня на скалы, а потом я до полуночи говорил с мистером Лэфемом о краске. И докончил разговор только нынче утром на катере. - Какова же эта семья у себя дома? - Какова? Я, признаться, не разглядел. - Миссис Кори готова была облегченно вздохнуть; а сын чему-то засмеялся. - Они как раз читали "Мидлмарч". Говорят, что много слышали об этой книге. Мне кажется, это очень хорошие люди. И очень дружная семья. - "Мидлмарч", наверное, читает некрасивая сестра? - Некрасивая? Разве она некрасива? - спросил молодой человек, добросовестно стараясь вспомнить. - Да, читает больше старшая. Но и та не переутомляется. Они больше любят говорить. Этим они напомнили мне южан. - Молодой человек улыбнулся каким-то своим воспоминаниям о Лэфемах. - Угощение - как говорят в деревне - было отличное. Полковник - ведь он имеет чин полковника - говорил о кофе своей жены, точно она его собственноручно сварила, хотя, по-моему, только руководила его приготовлением. В доме есть все, что только можно достать за деньги. Но и у денег есть пределы. Этот последний факт с недавнего времени все больше огорчал миссис Кори; однако в применении к Лэфемам он ее даже несколько утешил. - Да, иногда требуется также и хороший вкус, - сказала она. - Они словно извинялись передо мной, что у них мало книг, - сказал Кори. - Не знаю, зачем. Полковник сказал, что они, в общем, покупают много книг. Но, очевидно, не возят с собой на курорт. - Полагаю, они никогда не покупают _новых_ книг. Я теперь встречаю кое-кого из этих богачей; они тратят деньги на предметы роскоши, а книги берут в библиотеке или покупают дешевые, в бумажных обложках. - Так, вероятно, делают и Лэфемы, - сказал, улыбаясь, молодой человек. - Но люди они очень хорошие. У старшей дочери хорошее чувство юмора. - Юмора? - Миссис Кори недоуменно наморщила лоб. - Вроде миссис Сэйр? - назвала она имя, которое приходит на ум каждому бостонцу, когда говорят о юморе. - О нет, ничего похожего. Она не произносит афоризмов, никаких блесток и всплесков, ничего литературного. У нее забавная манера смотреть на вещи, или они ей видятся с забавной стороны. Не знаю. Она рассказывает о том, что видела, иногда кого-нибудь изображает. - Вот как? - холодно сказала миссис Кори. - А мисс Айрин все так же хороша? - У нее изумительный цвет лица, - ответил сын, но это ее не удовлетворило. - Мне хотелось бы видеть, как встретятся отец и полковник Лэфем, - добавил он, улыбаясь. - Да, да, отец! - сказала мать тем тоном сочувствия и вместе осуждения, каким матери говорят детям об их отце. - Думаешь, это будет ему неприятно? - быстро спросил молодой человек. - Нет, нет, не думаю. Признаюсь, однако. Том, что предпочла бы какую-нибудь другую фирму. - Но почему же, мама? Сейчас главным считается размер капитала; а я готов скорее голодать, чем взять в руки доллар, добытый нечестным путем. - Конечно, мой мальчик, - с гордостью сказала мать. - Но не возражаю, если на нем будет немного минеральной краски. Я употреблю свое влияние на полковника Лэфема - если оно у меня когда-либо будет, - чтобы эту краску соскребли с пейзажей. - Ты, должно быть, не начнешь работать до осени? - Нет, начну, - сказал сын, смеясь над деловым неведением матери. - Завтра же с утра. - Завтра с утра! - Да, мне уже отвели конторку, и я сяду за нее в девять утра. - Том! - вскричала мать. - Почему мистер Лэфем так охотно тебя взял? Я всегда слышала, что молодым людям страшно трудно устроиться. - Ты думаешь, так уж охотно? Мы беседовали часов двенадцать. - Тебе не кажется, что тут могли быть какие-то личные мотивы? - Я не совсем тебя понимаю, мама. Думаю, я просто ему понравился. Миссис Кори не могла говорить яснее. Она ответила довольно неудачно: - Да. Ведь ты не хотел бы, чтобы это было одолжением? - Я считаю, что он - человек деловой и свои интересы помнит. Но я не против, чтобы сперва вызвать его симпатию. Я сам буду виноват, если не стану ему необходим. - Да, - сказала миссис Кори. - Ну-с, - спросил муж после ее разговора с сыном. - Что же ты сказала Тому? - В сущности, ничего. Он уже все решил твердо и только огорчился бы, если бы я стала его отговаривать. - Именно это я и говорил тебе, дорогая. - К тому же он обо всем переговорил с Джеймсом и последовал его совету. Вот Джеймса я понять не могу. - Да ведь решение принято относительно краски, но не принцессы. Ты мудро поступила, Анна, что не стала ему перечить. Наши традиции отжили свой век. В душе нам безразлично, что за дело у человека, лишь бы оно было достаточно крупным и рекламировалось не слишком уродливо; но считается хорошим тоном выказывать отвращение. - Тебе и впрямь это безразлично, Бромфилд? - спросила озабоченно жена. - Совершенно. Среди заблуждений моей юности была мысль, будто я создан из тонкого фарфора; но какое облегчение - осознать, что я из той же глины, что и все прочие. Если разобьюсь, меня легко заменить. - Если уж Тому обязательно надо войти в такое дело, - сказала миссис Кори, - я рада, что Джеймс это одобряет. - Боюсь, что Тому безразлично, если бы и не одобрил; да, пожалуй, и мне тоже, - сказал Кори, и стало ясно, что ему за его жизнь досталось, пожалуй, слишком много советов от шурина. - Лучше посоветуйся с ним насчет женитьбы Тома на принцессе. - Пока в этом нет необходимости, - сказала с достоинством миссис Кори, но сейчас же спросила: - Ты и тут был бы так же спокоен, Бромфилд? - Это вопрос несколько более личный. - И он тебя волнует не меньше, чем меня. Конечно, мы оба достаточно долго жили и достаточно знаем жизнь, чтобы не надеяться настоять на своем. Я не сомневаюсь, что она порядочная девушка и можно устроить так, чтобы за них не краснеть. Но она все же получила не то воспитание. Я предпочла бы для Тома жену, воспитанную иначе. А теперь, когда он занялся таким делом, шансов на это мало. Вот о чем моя печаль. - Ну конечно, колодцы глубже и церковная дверь шире. Но довольно и этой. - Мне все-таки очень не хотелось бы. - Да ведь ничего еще не случилось. - Ты никогда не смотришь вперед. - Это, может быть, не раз избавляло меня от страданий. Но утешься тем, что у тебя два повода для тревоги. Я всегда нахожу в этом большое преимущество. Можно одну тревогу изгонять другой. Миссис Кори тяжко вздохнула, словно не нашла в этом утешения; и на следующий день покинула арену своего поражения, которую не отважилась сделать полем битвы. Закончив свой первый рабочий день в конторе Лэфема, сын проводил ее на пристань. Он был весел, и она увезла с собой отблески его радости. Он много ей рассказал, сидя на корме до самого отправления, а потом, используя каждую минуту, по примеру Лэфема, сбежал по сходням, которые уже убирали. С пристани он помахал ей шляпой, чтобы она не подумала, что он остался на борту, и толпа тут же заслонила его улыбающееся лицо. Все еще улыбаясь, он прошел вдоль длинной пристани, загроможденной возами, экипажами и кипами грузов; по опустевшим улицам деловой части города он решил пройти мимо склада фирмы Лэфем, где с дверных косяков глядели его фамилия и название краски черными буквами на белом прямоугольнике. Двери были еще открыты, и Кори остановился; ему захотелось подняться наверх и взять письма из-за границы, оставшиеся на его конторке, чтобы дома их обработать. Он был влюблен в свою работу, и она доставляла ему ту радость, какую может давать только работа, которую делаешь хорошо. Он считал, что наконец, после долгих поисков, нашел свое место в жизни, и с облегчением к нему приноравливался. Каждое мелкое событие ничем не примечательного дня он вспоминал с удовольствием - с минуты, когда сел за свою конторку, куда рассыльный положил ему письма из-за границы, до той, час назад, когда он из-за нее встал. Лэфем в своем кабинете был ему виден, но он никак не отметил начало его работы и даже не говорил с ним и только в середине дня вышел оттуда, неся еще несколько писем; коротко поздоровавшись, он сказал несколько слов об этих письмах и оставил их. Он опять был без пиджака, и все его грузное тело излучало мучившую его жару. Он не ушел завтракать, ленч ему принесли в кабинет, и Кори видел, как он начал есть; а после сам Кори ушел от своей конторки и уселся перед длинной стойкой ближайшего ресторана. Он заметил, что все завтракали в двенадцать, и решил тоже позавтракать на час раньше обычного. Когда он вернулся, хорошенькая девушка, все утро стучавшая на машинке, аккуратно убирала со своего столика остатки пирога и снова принималась за работу. Лэфем спал в кресле у себя в кабинете, прикрыв лицо газетой. Сейчас, когда Кори остановился внизу лестницы, эти двое спускались по ней, и Лэфем сказал: - Тогда лучше разводись. Он был красен и возбужден, а девушка при виде Кори опустила вуаль на заплаканное лицо. Она проскользнула мимо него на улицу. А Лэфем остановился, не выражая ничего кроме удивления: - Привет, Кори! Вы идете наверх? - Да, там письма, которые я не закончил. - Деннис еще не ушел, но лучше оставьте-ка их до завтра. У меня правило: что успел за день, на том и кончать. - Вероятно, вы правы, - согласился Кори. - Идемте со мной до катера. Надо еще кое-что обговорить. Это касалось подробностей работы Кори. На другой день главный бухгалтер, завтракая за длинной стойкой того же ресторана рядом с Кори, заговорил с ним о Лэфеме. Уокер явно получил свою должность не за выслугу лет; хотя высокая залысина и круглое лицо придавали ему вид пожилого человека, его можно было принять и за крупного младенца. Густые желтоватые усы не позволяли думать ни того, ни другого, а быстрые легкие движения выдавали человека не старше тридцати, это и был возраст Уокера. Он, конечно, знал, кто такой Кори, и ждал, пока человек, стоявший выше его на общественной лестнице, сделает первые шаги к знакомству несколько более близкому, чем служебное; когда они были сделаны, он охотно поделился своими соображениями о Лэфеме и его делах. - По-моему, люди различаются только тем, что одни знают, чего хотят, а другие нет. Так вот, - и Уокер стукнул по солонке, вытряхивая соль, - наш старик всегда знает, чего хочет. И обычно добивается своего. Да, сэр, обычно добивается. Но про свои дела знает только он, а мы, ей-богу, большей частью ничего не знаем. Во всяком случае, пока он сам не скажет. Возьмите мою должность. В большинстве фирм она облечена полным доверием. Главному бухгалтеру, в сущности, известно все. А мне нет, даю вам слово. Может, по вашей части он что-то и приоткрывает, но всем остальным он открывается не больше, чем устрица на горячем кирпиче. Говорят, у него был одно время компаньон, он, кажется, умер. Не хотел бы я быть его компаньоном. Краска для него прямо как собственная кровь. Никаких шуток насчет нее он не допускает. Иные пробовали посмеяться. Но им сразу стало совсем не смешно. Говоря это, Уокер подбирал со своей тарелки соус, отламывая куски от длинной французской булки и отправляя их в рот как-то безразлично, точно подбрасывал уголь в топку. - Он, вероятно, думает, - сказал Кори, - что если не скажет сам, то этого и не узнает никто. Уокер отхлебнул пива и отер пену с усов. - Он заходит слишком далеко. Это у него слабость. И так во всем. Вот, скажем, эта его машинистка. Можно подумать - принцесса, путешествующая инкогнито. Никому из нас не известно, кто она, чья она и откуда. В один прекрасный день он доставил в контору ее и машинку, устроил их за столом, вот и все, и не ваше, мол, дело. И девушке тяжело, видно, что она охотно бы поговорила с нами; а ведь если не знать нашего старика... - Уокер оборвал речь и допил пиво. Кори вспомнил слова, которые Лэфем бросил девушке. Но сказал он другое: - Она много работает. - О да, - сказал Уокер. - У нас никто не сидит без дела, начиная с самого старика. Вот я и говорю. Если он хочет все держать про себя, работы ему вдвое больше. Но он работы не боится. Это у него не отнимешь. И мисс Дьюи приходится поспевать за остальными. Но непохоже, чтобы ей это было по душе. Такой красивой девушке обычно кажется, что достаточно выглядеть как можно красивей. - Да, она красива, - сказал сдержанно Кори. - Но очень многим красивым девушкам приходится зарабатывать на жизнь. - А они этого не любят, - возразил бухгалтер. - Они считают это бедой, и я их не осуждаю. Они имеют право выйти замуж, и им надо дать эту возможность. И мисс Дьюи ведь неглупа. Очень смышленая. Думаю, что у нее что-то неладно. Я бы не очень удивился, если бы она оказалась вовсе не мисс Дьюи или не всегда ею была. Да, сэр, - продолжал бухгалтер, когда они уже возвращались вместе в контору Лэфема. - Что-то мне говорит - сам не знаю, что именно, - эта девушка побывала замужем. С другими, мистер Кори, я не стал бы так откровенничать - да и не мое это дело, но таково мое мнение. Кори, шагая рядом, ничего не ответил, и бухгалтер продолжал: - Удивительно, до чего женитьба меняет человека. Я, например, ничуть не похож на холостяка моих лет, а в чем именно разница, хоть убейте, не знаю. Так же и с женщиной. Стоит взглянуть на нее - и сразу видно, замужем она или нет. Отчего бы это? - Не знаю, - сказал Кори, пытаясь перевести все в шутку. - Судя по тому, что я читаю иной раз о людях, которые всюду трубят о своем счастье, я бы не сказал, что такие неосязаемые признаки всегда безошибочны. - О, конечно, - охотно согласился Уокер. - Бывает, они и обманчивы. А там, поглядите! Что это? - Он удержал Кори за руку, и оба остановились. На углу, в полквартале от них, в тишине летнего полудня разыгралась драма. Из поперечной улицы показались мужчина и женщина. Мужчина, по виду моряк, схватил женщину за руку, как бы удерживая. Произошла короткая борьба; женщина пыталась высвободиться, мужчина то уговаривал, то бранился. Видно было, что он пьян; но прежде чем они решили, следует ли вмешаться, женщина уперлась обеими руками в грудь мужчины и резко толкнула его. Он покачнулся и свалился в канаву. Женщина на миг задержалась, словно хотела удостовериться, сильно ли он расшибся, потом бросилась бежать. Когда Кори и бухгалтер вошли в контору, мисс Дьюи уже кончила завтракать и вставляла в машинку новый лист. Она подняла на них свои бирюзовые глаза, ее волосы были красиво уложены над низким белым лбом. Пальцы ее снова застучали по клавишам машинки. 9 У Лэфема была гордость человека, который сам пробил себе дорогу, и он не намерен был заискивать перед молодым человеком, которого принял на службу. В конторе он желал быть для всех хозяином и во время работы ничем не выделял Кори из полудюжины клерков и бухгалтеров, работавших в общей комнате. Но вообще он не собирался молчать о том, что к нему поступил сын Бромфилда Кори. "Заметили вы малого, что сидит напротив моей машинистки? Так вот, сэр, это сын Бромфилда Кори, внук старого Филипса Кори. И должен сказать, никто в конторе не работает лучше его. Он готов на любую работу. Каждое утро ровно в девять уже на месте, еще часы не пробили. Весь в своего деда. Он ведает у нас иностранной корреспонденцией. Мы экспортируем краску всюду". Он считал, что вовсе не приплетает эту новость по всякому случаю. Жена предостерегала его от этого, но надо же было воздать должное такому работнику; и он начинал с таких примеров: "Вот говорят о подготовке деловых людей; а я скажу вам - все в человеке уже заложено. Я прежде считал, что прав старый Хорэйс Грили. Он говорил, что университеты поставляют худшую породу рогатого скота. А теперь думаю иначе. Возьмите молодого Кори. Окончил Гарвард и каких только не имел возможностей. Всюду побывал, говорит на нескольких языках как по-английски. Думаю, денег у него довольно, чтобы прожить, пальцем не шевельнув. Вот как его отец; ведь это, знаете, сын Бромфилда Кори. Но нет, он прирожденный деловой человек. Были у меня и такие, что росли на улице, работали всю жизнь, а к работе никакой склонности. Ну, а Кори дело нравится. Он готов, кажется, день и ночь сидеть за конторкой. Не знаю, откуда у него это. Должно быть, от деда, от старого Филипса Кори; бывает, что передается через поколение. Вот я и говорю, с этим надо родиться; кто с этим не родился, того никакая нужда не научит; а кто родился, того и университет не отучит". Иногда Лэфем высказывал эти мысли за столом гостю, которого привозил ночевать в Нантакет. После этого жена при первой возможности жестоко высмеивала его. И не позволяла привозить в Нантакет Кори. - Ну уж нет! - говорила она. - Пусть не думают, будто мы его обхаживаем. Если ему охота видеть Айрин, он сам найдет, где с ней видеться. - Кто это хочет, чтобы он виделся с Айрин? - сердито спрашивал полковник. - Я хочу, - говорила миссис Лэфем. - Но чтобы виделся без всякого твоего потворства. Я никому не позволю сказать, будто кому-то навязываю своих дочерей. Почему ты не приглашаешь других своих клерков? - Он не то что другие клерки. Он будет ведать целым филиалом. Это совсем другое. - Ах, вот как? - сказала ехидно жена. - Значит, все-таки _берешь_ компаньона? - Захочу - приглашу, - сказал полковник, не удостаивая ее ответом. Жена засмеялась с бесстрашием женщины, хорошо знающей своего мужа. - Если поразмыслишь, Сай, не станешь приглашать. - Тут, чувствуя его раздражение, она применила смягчающее средство. - Думаешь, и мне того же не хотелось бы? А ты ведь у меня гордый. Вот я и не хочу, чтобы ты чего сделал, а потом тебе обидно было. Пусть все идет само собою. Если нужна ему Айрин, он уж сумеет с ней видеться; а если нет - никакие уловки и штуки его не заставят. - Какие еще уловки? - сказал полковник, содрогаясь от подобной огласки надежд и честолюбивых замыслов, которые мужчина стыдливо скрывает, а женщина обсуждает свободно и спокойно, точно счет от модистки. - Конечно, _не твои_! - ликовала жена. - Я вижу, чего тебе хочется. Пригласить сюда этого малого, не то клерка, не то компаньона, и говорить с ним о делах. Ну так вот: говори с ним о делах у себя в конторе. Единственным знаком внимания, какой Лэфему удалось оказать Кори, было несколько прогулок в двухместной коляске по Мельничной Плотине. Он держал кобылу в городе и в погожие дни любил, как он выражался, пошабашить пораньше и устроить ей пробежку. Кори кое-что смыслил в лошадях, хотя страстным лошадником не был и предпочел бы говорить не о лошадях, а о деле. Но он считался со своим патроном, ибо, при всем кажущемся своеволии, американцу присуще чувство дисциплины. Кори не мог не ощущать социальных различий между Лэфемом и собою, но в его присутствии подавлял кастовое чувство и выказывал ему все уважение, какое тот мог бы требовать от любого из своих клерков. И он говорил с ним о лошадях, а когда полковнику этого хотелось, говорил о домах. Кроме себя самого и своей краски у Лэфема не было других тем для разговора; и когда надо было сделать выбор между кобылой и домом на набережной Бикон-стрит, теперь выбиралось второе. Иногда на пути туда или обратно он останавливался возле нового дома и приглашал Кори туда, раз уж нельзя было в Нантакет; и однажды молодой человек снова встретил там Айрин. Она была с матерью; когда полковник вылез из коляски и бросил якорь у тротуара, там, как и в тот раз, велись переговоры со столяром. Точнее говоря, переговоры со столяром вела миссис Лэфем, а Айрин сидела у эркера на козлах и глядела на улицу. Она увидела, как он подъезжает вместе с отцом, поклонилась и покраснела. Отец ее поднялся наверх, к матери, а Кори придвинул себе еще одни козлы, которые нашлись в комнате. Пол был временно настлан по всему дому, перегородки готовы под штукатурку, и внутренние контуры здания уже обозначились. - Вы, вероятно, часто будете сидеть у этого окна, - сказал молодой человек. - Да, это, наверное, будет очень приятно. Здесь можно увидеть на улице гораздо больше, чем у нас в сквере. - Вам, наверное, интересно смотреть, как растет дом. - Да, только он растет медленней, чем я ожидала. - Что вы! Я всякий раз поражаюсь, сколько успевает сделать столяр. Девушка потупила глаза, потом, снова подняв их, сказала робко: - А я читаю ту книжку, которая, помните, в Нантакете... - Книжку? - переспросил Кори, и она разочарованно покраснела. - Ах да, "Мидлмарч". Она вам понравилась? - Я еще не дочитала. Вот Пэн, та уже кончила. - И что она о ней думает? - Ей, кажется, понравилось. Но много она об этом не говорила. А вам нравится? - О да, и очень. Но я прочел ее уже несколько лет назад. - Я не знала, что она такая старая. В курортной библиотеке она только что появилась. - Ну, она вышла не так уж давно, - вежливо сказал Кори. - Как раз перед "Дэниелом Дерондой". Девушка снова замолчала. Кончиком зонтика она играла со стружкой на полу. - А вам нравится Розамонд Винси? - спросила она, не подымая глаз. Кори ласково улыбнулся. - У нее не предполагается много друзей. Не могу сказать, чтоб она мне нравилась. Но я не чувствую к ней такой антипатии, как ее автор. Он вообще безжалостен к своим красивым... - он едва не сказал "девушкам", но это было бы чересчур личным, и он сказал - "людям". - Да, так говорит Пэн. Она говорит, что ей не дают возможности быть хорошей. Что на месте Розамонд она была бы такой же. Молодой человек засмеялся. - Ваша сестра очень остроумна, правда? - Не знаю, - сказала Айрин, все еще занятая извивами стружки. - Она нас постоянно смешит. Папа говорит, что никто так не умеет сказать, как она. - Айрин оттолкнула стружку и положила зонтик себе на колени. Светская неопытность сестер Лэфем не распространялась на их одежду; Айрин была одета очень элегантно; она изящно держала голову и плечи. - А у нас будет наверху музыкальный салон и библиотека, - сказала она вдруг. - Вот как! - сказал Кори. - Это будет прекрасно. - Мы думали поставить там книжные шкафы, но архитектор хочет встроенные полки. От Кори, видимо, требовалось его мнение. - Так, мне кажется, будет всего лучше. Полки будут как бы частью комнаты. Можно поместить их низко, а над ними повесить картины. - Да, он тоже так говорит. - Глядя в окно, девушка добавила: - Если красивые переплеты, будет очень хорошо. - Книги больше всего украшают комнату. - Да. Там их понадобится много. - А это смотря по размеру комнаты и по числу полок. - Наверное, - задумчиво сказала Айрин, - нужен будет Гиббон. - Если захотите его прочесть, - сказал Кори, смеясь этому как шутке. - Мы его проходили в школе. И даже одну его книгу. Я свою потеряла, но у Пэн, наверное, сохранилась. Молодой человек взглянул на нее, потом сказал вполне серьезно: - Нужен будет также Грин, Мотли и Паркмен. - Да. А это что за писатели? - Они тоже историки. - Ах, да, вспоминаю, Гиббон был историк. А как правильнее: Гиббон или Гиббоне? Молодой человек решил этот вопрос с большой видимой старательностью: - Думаю, что Гиббон. - Их столько было! - весело сказала Айрин. - Я их вечно путаю и не отличаю от поэтов. А поэты тоже понадобятся? - Да, думаю, что собрание английских поэтов. - Поэзии никто из нас не любит. А вы? - Боюсь, что не слишком, - сознался Кори. - Но, конечно, было время, когда Теннисон значил для меня гораздо больше, чем сейчас. - Его мы тоже проходили. Фамилию я помню. Наверное, нужны _все_ американские поэты. - Ну, не все. Пять или шесть лучших: Лонгфелло, Брайант, Уиттьер, Холмс, Эмерсон, Лоуэлл. Девушка слушала внимательно, словно стараясь запомнить. - А еще Шекспир, - добавила она. - Вам нравятся пьесы Шекспира? - Конечно, очень. - Я была от них прямо без ума. Правда, ведь "Гамлет" просто великолепен? О Шекспире мы много учили. Вы не удивились, когда узнали, сколько у него еще других пьес? Я всегда думала, что только "Гамлет", "Ромео и Джульетта", "Макбет", "Ричард III", "Король Лир", ну еще эта - у Робсона и Крейна - да, "Комедия ошибок". - Эти чаще всего ставят, - сказал Кори. - Нужны будут также сочинения Скотта, - сказала Айрин, возвращаясь к проблеме библиотеки. - Да, конечно. - Одна наша девочка называла его _великим_. Она вечно о нем говорила. - Айрин сделала прелестную презрительную гримаску. - Но он ведь не американец? - спросила она. - Нет, - сказал Кори, - он, кажется, шотландец. Айрин провела по лбу перчаткой. - Я его вечно путаю с Купером. Да, надо, чтобы папа все это купил. Раз библиотека, должны быть книги. Пзн говорит, что нам смешно иметь библиотеку. А папа верит каждому слову архитектора. Сперва-то он с ним очень спорил. Не знаю, как это люди различают, кто поэт, кто историк, кто романист. Конечно, если мы захотим, папа купит. Но как сказать ему, кто именно нужен? - Радостный свет погас на ее лице, и она задумалась. - Если хотите, - сказал молодой человек, вынимая карандаш, - я запишу всех, о ком мы говорили. Он похлопал себя по нагрудным карманам в поисках листка бумаги. - Запишете? - воскликнула она в восторге. - Вот, возьмите карточку, - и она вынула футляр с визитными карточками. - Столяр, тот все записывает на треугольной дощечке и кладет ее в карман, и это так неудобно, что он уж не забывает. Пэн говорит, что будет класть такую дощечку папе. - Спасибо, - сказал Кори, - могу и на карточке. Он подошел и сел рядом с ней на козлы. Она смотрела, как он пишет. - Вот те, кого мы упоминали, но я, пожалуй, добавлю еще нескольких. - О, благодарю вас, - сказала она, когда карточка была исписана с обеих сторон. - И надо самые красивые переплеты. Я скажу папе, что это украсит комнату, тогда ему нечего возразить. - Она держала карточку в руках и смотрела на нее в некотором замешательстве. Кори, должно быть, угадал причину замешательства. - Это надо отдать любому книготорговцу, сказать, какие желательны переплеты, и заказ будет выполнен. - Большое вам спасибо, - сказала она и с явным облегчением спрятала карточку в футляр. Потом повернула к молодому человеку свое прелестное личико, сиявшее торжеством, какое испытывает всякая женщина, удачно выйдя из затруднения, и с прежней веселостью заговорила о другом, словно вознаграждала себя, избавясь от маловажного предмета, оказавшегося, однако, столь затруднительным. Кори не вернулся на свои козлы. А она увидела вблизи себя еще одну стружку и, вложив в нее кончик зонтика, старалась следовать ее извивам. Кори наблюдал за ней. - У вас, кажется, страсть к игре со стружками, - сказал он. - Это что - новая? - Что - новая? - Страсть. - Не знаю, - сказала она, опустив глаза и продолжая свою игру. Потом застенчиво взглянула на него сбоку. - Может, вам это не нравится? - Нет, очень нравится. Но задача, как видно, трудная. Мне так и хочется наступить на стружку и придержать ее для вас. - Наступите, - сказала девушка. - Благодарю, - сказал молодой человек. Он так и сделал, и ей удалось обвести острием зонтика все завитки. Они взглянули друг на друга и засмеялись. - Отлично! Хотите еще одну? - спросил он. - Нет, спасибо, - ответила она. - Хватит одной. Оба снова рассмеялись по неизвестному поводу или без повода; потом девушка сделалась серьезной. Для девушки все поступки молодого человека полны значения; и если он придерживает ногой стружку, пока она обводит ее зонтиком, она непременно спросит себя, что он хочет этим сказать. - Они сегодня что-то долго совещаются со столяром, - сказала Айрин, взглянув на потолок. Потом с церемонной вежливостью повернулась к Кори: - Боюсь, что вы задерживаетесь из-за них. - О нет, я задерживаюсь возле вас, - ответил он. Она вскинула голову и прикусила губку от удовольствия. - Теперь они уже скоро. А вам нравится запах дерева и известки? Он такой свежий. - Да, запах очень приятный. - Он нагнулся, поднял с пола стружку, с которой они играли, и поднес к носу. - Это как цветок. Позвольте вам преподнести, - сказал он, точно это и в самом деле был цветок. - О, спасибо, спасибо! - Она взяла стружку, заткнула за пояс, и они опять рассмеялись. На лестнице послышались шаги. Когда старшие сошли на этаж, где они сидели. Кори поднялся и распрощался. - Что это ты какая торжественная, Рин? - спросила миссис Лэфем. - Торжественная? - переспросила девушка. - _Ничуть_ я не торжественная. В тот вечер Кори обедал дома; глядя через стол на отца, он сказал: - Интересно, много ли читают малокультурные люди? - Подозреваю, - сказал старший Кори, - что и культурные читают мало. Ты и сам не очень-то много читаешь, Том. - Да, - сознался молодой человек. - Я больше прочел прошлой зимой, когда гостил у Стэнтона, чем с тех пор, как был мальчишкой. У него я читал, потому что больше нечего было делать. Не потому, что люблю читать. Все же когда я читаю, то различаю авторов и тип литературы. Думаю, что люди обычно этого не делают; я встречал людей, которые читали книги, даже не интересуясь, кто автор, тем более не пытаясь оценить качество книги. Так, вероятно, читает большинство. - Да. Если бы писатели не были по большей части отшельниками, не подозревающими, до чего они неизвестны, не знаю, каково им было бы это терпеть. Конечно, беднягам в конце концов суждено забвение; но когда воды забвения окружают их в то самое время, когда они силятся себя обессмертить, - это должно очень обескураживать. Мы, которые все же имеем привычку читать и хотя бы шапочное знакомство с литературой, не представляем себе первобытное невежество основной массы людей - даже тех, у кого в доме роскошь и белье тонкое. Нам это открывается лишь изредка и случайно. Вероятно, в коттедже Лэфемов ты видел множество книжных новинок? Кори-младший засмеялся. - Я бы не сказал, что дом был ими завален. - Нет? - Думаю, что они книг вообще не покупают. Барышни берут в библиотеке романы, о которых они что-то слышат. - А они достаточно культурны, чтобы хоть стыдиться своего невежества? - Да, в некоторой степени. - Любопытная это вещь - то, что мы зовем цивилизацией, - сказал задумчиво старший. - Мы говорим о цивилизации целых эпох и народов. А все дело в отдельных людях. Один брат может быть цивилизованным человеком, а другой варваром. Мне встречалось у молодых девиц столь грубое и наглое равнодушие ко всем искусствам, составляющим цивилизацию, что им следовало бы носить звериные шкуры и ходить босиком, с дубинкой на плече. А были они из хороших семей, и их родители хотя бы уважали то, что презирали эти молодые животные. - Семья Лэфемов не совсем такова, - сказал, улыбаясь, сын. - Отец и мать как бы извинялись, что не имеют времени на чтение, а барышни отнюдь им не пренебрегают. - О, да это уже большие успехи. - В доме на Бикон-стрит у них будет библиотека. - Несчастные! Как они сумеют собрать книги? - Дело в том, сэр, - сказал сын, слегка краснея, - что они косвенно обратились за помощью ко мне. - К тебе, Том! - Отец откинулся в кресле и засмеялся. - Я посоветовал стандартный набор, - сказал сын. - Всегда знал, что ты _осмотрителен_. - Нет, в самом деле, - сказал сын, великодушно улыбаясь веселости отца, - они совсем не тупицы. Они очень сообразительны и разумны. - Не сомневаюсь, что таковы и некоторые из индейцев сиу. Это не означает, что они цивилизованны. Вся цивилизация покоится на литературе, особенно в нашей стране. К греку цивилизация приходила через ораторов и художников, в известной мере то же возможно сейчас для парижанина. Но мы, не имеющие истории и ее памятников, должны читать или оставаться варварами. В свое время нас смягчала, если и не шлифовала, религия; но подозреваю, что сейчас пасторская проповедь играет куда меньшую цивилизаторскую роль. - Они поглощают огромное количество газет и любят театр; ходят часто на лекции. Полковник предпочитает, чтобы при этом был стереоскоп. - Что-то они могут из этого получить, - сказал задумчиво старший, - особенно из газет и лекций. Наш театр как цивилизующий фактор для меня сомнителен. Он, пожалуй, не столько развращает, судя по пьесам, какие я видел, сколько отупляет. Может быть, впрочем, и это что-нибудь им дает. Том! - добавил он, подумав. - Мне надо повидаться с твоим патроном. Как по-твоему? - Если вам хочется, сэр, - сказал молодой человек. - Это вовсе не обязательно. Полковнику Лэфему не приходит в голову, чтобы мы, так сказать, познакомились домами. Ваша встреча произойдет со временем сама собой. - Я не предлагаю ничего немедленного, - сказал отец. - Летом это вообще невозможно, и я предпочел бы, чтобы руководила этим твоя мать. Но невольно приходит мысль об обеде. Мне кажется, следует дать обед. - Прошу вас, не чувствуйте себя обязанным. - Что ж, - легко согласился старший, - во всяком случае, это не к спеху. - Что мне не нравится, - сказал Лэфем в одном из своих разговоров с женой, касавшихся Кори, - чего я, во всяком случае, никак не пойму, так это поведение его отца. Я никому не желаю навязываться, но странно, что он держится в стороне. Думаю, ему следовало бы настолько интересоваться сыном, чтобы узнать про его работу. Чего он боится? - гневно вопросил Лэфем. - Думает, я невесть как обрадуюсь, если он мне подаст два пальца? Очень ошибается. _Мне_ он не нужен. - Сайлас, - сказала жена, по обычаю жен переиначивая слова мужа и отвечая скорее духу, чем букве сказанного. - Надеюсь, ты не заикнулся мистеру Кори о том, что ты на этот счет думаешь. - Я ни разу и не упомянул об его отце! - взревел полковник. - Вот что я на этот счет думаю! - Потому что это все испортило бы. Я не хочу, чтобы они подумали, будто нам сколько-нибудь важно знакомство с ними. Нам от этого лучше не станет. У нас с ними разные знакомые и разные привычки. Лэфем задохнулся от негодования. - Говорю же тебе, - крикнул он, - что знать их не хочу! Кто начал? Они ведь уж скорее твои знакомые. - Я их едва знаю, - спокойно ответила миссис Лэфем, - а молодой Кори твой клерк. По-моему, если они сделают авансы, нам надо держаться так, чтобы можно было выбрать: или пойти им навстречу, или нет. - Это меня и бесит! - вскричал ее муж. - Почему мы сами не можем это сделать? Чем они лучше нас? Моя долговая расписка сегодня ценится в десять раз дороже, чем Бромфилда Кори. И я сам заработал свои деньги. А не проболтался всю жизнь без дела. - Суть не в том, что у тебя есть, и не в том, как ты этого достиг. Суть в том, каков ты сам. - В чем разница? - Ни в чем особенном, и если не думать о ней, то не о чем и печалиться. Но он провел жизнь в обществе и знает, что сказать, как себя держать, умеет говорить обо всем, о чем говорят в обществе, а ты не умеешь. Лэфем гневно фыркнул. - Что ж, он от этого лучше? - Нет. Но это ставит его в такое положение, что он может делать авансы, не унижаясь, а ты не можешь. Слушай, Сайлас Лэфем! Ты не хуже меня понимаешь, в чем дело. Ты знаешь, что я высоко тебя ставлю; я скорее умру, чем допущу, чтобы ты унизился перед кем бы то ни было. Только не уверяй меня, что можешь встретиться с Бромфилдом Кори в его среде как равный. Не можешь. Он более образован, и если ума имеет не больше, то другого сорта. Он, и жена его, и их отцы и деды всегда занимали высокое положение, и тут ничего не поделаешь. Если хочешь знаться с ними, то первый шаг должны сделать они. А не хочешь - ну и отлично. - А ведь им, - сказал побежденный и обиженный полковник, проглотив эту пилюлю, - худо бы пришлось прошлым летом, если бы ты тогда ждала от них первого шага. - То было совсем другое дело. Я не знала, кто они такие, а то, может, и подождала бы. А сейчас я говорю: если ты взял к себе молодого Кори, чтоб через его отца попасть в общество, лучше уволь его немедленно. Таким манером я этого не хочу. - А кто хочет таким манером? - крикнул ее муж. - Никто, если не ты, - спокойно сказала миссис Лэфем. Айрин вернулась домой; стружка у нее за поясом не была замечена отцом и не вызвала вопросов у матери. Но сестра тотчас ее увидела и спросила, что это значит. - Ничего, - сказала Айрин со счастливой улыбкой, сразу ее выдававшей; она вынула стружку и бережно спрятала к себе в ящик, среди кружев и лент. - Не поставить ли ее в воду, Рин? А то завянет к утру, - сказала Пэн. - Насмешница! - воскликнула счастливая девушка. - Это ведь не цветок. - А я подумала - целый букет. От кого? - Не скажу, - дерзко ответила Айрин. - Ну и не говори. А знаешь, мистер Кори был сегодня здесь и гулял со мной по пляжу. - Ничего подобного! Он был _со мной_ в новом доме. Вот я тебя и поймала. - Неужели? - протянула Пенелопа. - А я никак не догадаюсь, кто тебе дал драгоценную стружку. - И не догадаешься! Не догадаешься! - Ее прелестные глаза просили, чтобы сестра и дальше дразнила ее, и Пенелопа длила комедию с тем терпением, какое обнаруживают в подобных случаях женщины. - Ну, что ж, не догадываюсь. Не знала, что сейчас модно преподносить стружки вместо цветов. Это даже практично. Пойдут со временем на растопку, а увядшие цветы куда годятся? Может, он будет их присылать вязанками. Айрин смеялась от удовольствия, которое доставляла ей мучительница. - Ах, Пэн, я хочу тебе рассказать, как все было. - Значит, это все-таки _он_? Нет, мне слушать неинтересно. - Нет, ты послушаешь! - Айрин догнала сестру, которая сделала вид, будто уходит из комнаты, и усадила ее на стул. - Вот! - Потом придвинула другой стул, чтобы загородить ей дорогу. - Он подошел и сел рядом со мной на козлы. - Так близко, как ты сейчас ко мне? - Бессовестная! Я тебе задам! Нет, на приличном расстоянии. А на полу лежала эта стружка, и я в нее тыкала зонтиком... - Чтобы скрыть смущение. - И ничуть я не смущалась. Совершенно была спокойна. А потом он спросил, можно ли наступить на стружку, а я все ее теребила, и я сказала, можно... - Какая смелость! Так и сказала: можете наступить? - А потом... потом... - продолжала Айрин, подняв глаза и погружаясь в блаженные воспоминания. - Да! Я спросила, нравится ли ему запах сосновых стружек. А он поднял стружку и сказал, что она пахнет как цветок. А потом спросил, можно ли ее преподнести мне, - в шутку, конечно. Ну, а я взяла ее и заткнула за пояс. И мы так смеялись! Просто не могли остановиться. Пэн, как думаешь, что он хотел этим сказать? - Она прильнула к сестре и спрятала у нее на плече пылающее лицо. - Есть, кажется, книга о языке цветов. Но о языке стружек я мало что знаю и не могу сказать точно... - Не надо, Пэн, _не надо_! - Айрин перестала смеяться и зарыдала, прижимаясь к сестре. - Что ты, Рин! - вскричала старшая. - Ты знаешь, что ничего он не хотел сказать. Я ему совсем не нравлюсь. Он терпеть меня не может! Презирает! О, что мне делать? Сестра молча ласкала девочку, и по лицу ее прошла тень, потом к ней вернулась обычная насмешливость. - А _тебе_ и не надо ничего делать. Тут единственное преимущество девушек - если только это преимущество. Я не всегда в этом уверена. Айрин вернулась от слез снова к смеху. Подняв глаза, она увидела себя в зеркале, отразившем ее красоту, сверкавшую еще ярче после пронесшегося ливня. Это, по-видимому, вселило в нее надежду. - А как ужасно, если надо что-то _делать_, - сказала она, улыбаясь своему отражению. - Не знаю, как они решаются. - Некоторые и не могут решиться - особенно перед этакой красавицей. - Ну тебя, Пэн! Ты же знаешь, что это не так. А какой у тебя хорошенький ротик, Пэн, - задумчиво сказала она, созерцая этот ротик в зеркале, потом надула собственные губки, чтобы посмотреть, что получится. - Ротик у меня полезный, - согласилась Пэн. - Вряд ли я могла бы обходиться без него - привыкла. - У него такое забавное выражение - под стать выражению твоих глаз; точно вот-вот произнесешь что-то смешное. Он так и сказал, еще когда увидел тебя в первый раз: что у тебя много чувства юмора. - Да что ты? Но, наверное, так оно и есть, раз это сказал сам Великий Могол. Что ж ты мне раньше не говорила, я бы не ходила до сих пор как будто ничего собой не представляю. Айрин смеялась, точно ей нравилось, что сестра именно так приняла его похвалу. - А у меня рот строгий, чопорный, - сказала она, опуская углы губ и тревожно вглядываясь в зеркало. - Надеюсь, ты не скорчила эту мину, когда он преподнес тебе стружку. Если да, то он тебе больше не даст ни одной щепки. Чопорный рот раскрылся в очаровательном смехе, а потом прижался к щеке Пенелопы. - Хватит, глупышка! Я тебе предложения еще не делала. Что за поцелуи! Она высвободилась из объятий сестры и побежала по комнате. Айрин стала догонять ее, вновь испытывая желание спрятать лицо на ее плече. - О Пэн! О Пэн! - кричала она. На другой день, едва оказавшись наедине со старшей дочерью, миссис Лэфем спросила, словно зная, что Пенелопе это уже известно: - Зачем это у Айрин была вчера стружка на поясе? - О, какая-то шутка мистера Кори. Он дал ее ей в новом доме. - Пенелопе не хотелось смотреть в серьезное лицо матери. - Как думаешь, что он хотел этим сказать? Пенелопа повторила рассказ Айрин, мать слушала, но, казалось, мало что извлекла из него. - Он как будто не таков, чтобы этим шутить, - сказала она наконец. Потом, помолчав: - Айрин очень хорошая девочка, ну и, конечно, красавица. Но не хотела бы я, чтобы мою дочь брали замуж за красоту. - Со мной, мама, тебе это не грозит. Миссис Лэфем печально усмехнулась. - Она ему неровня, Пэн. Я сразу так подумала, а теперь мне все яснее. По уму неровня. - Не слышала я, чтобы кто-нибудь влюбился в девушку за ее интеллект, - спокойно сказала Пенелопа. - Нет. Он вообще не влюблен в Айрин. Если б влюбился, то и на интеллект бы не посмотрел. Пенелопа не указала матери на противоречие. - А может, все же влюбился. - Нет, - сказала миссис Лэфем. - Она ему нравится, когда он ее видит. Но увидеть ее он не старается. - Ему это не удается. Ты ведь не позволяешь отцу пр