проверенной уловки. На приготовления требовался, по крайней мере, час. А так как было уже далеко за полдень, приходилось торопиться, чтобы успеть до ухода молодого человека со смены. Отмычка поспешно покинул отель. И устремился в универсальный магазин "Мэзон Бланш", расположенный на Канал-стрит. Бережно расходуя деньги, Отмычка накупил груду недорогих, но громоздких вещей - преимущественно игрушек - и попросил, чтобы каждую положили в фирменную коробку или пакет. На улицу он вышел с горой свертков, которые еле мог удержать в руках. По дороге он зашел еще в один магазин - на этот раз в цветочный, где купил цветущую азалию в горшке, после чего направился в отель. У входа с Каронделет-стрит швейцар в форме услужливо распахнул перед ним дверь. Лицо его расплылось в улыбке при виде Отмычки, которого еле видно было за горой пакетов и цветущей азалией. Войдя в вестибюль, Отмычка замешкался, как бы разглядывая рекламные стенды, а в действительности ожидая, когда наступит подходящий момент. Для этого, во-первых, требовалось, чтобы у стойки портье и там, где выдают почту, собралось несколько человек и, во-вторых, чтобы появился молоденький клерк, которого он приметил ранее. И то и другое произошло почти одновременно. Весь начеку, с учащенно бьющимся сердцем. Отмычка подошел к стойке портье. Он оказался третьим в очереди к молодому человеку со светлыми волнистыми волосами. Вскоре перед ним осталась лишь женщина средних лет - она назвала свою фамилию и получила ключ. И уже собиралась отойти, но вдруг вспомнила, что хотела спросить, как переадресовать почту на отель. Казалось, ее расспросам не будет конца, тем более что молодой клерк отвечал неуверенно. Сгорая ог нетерпения. Отмычка заметил, что очередь у стойки начинает редеть. Соседний портье освободился и выжидательно посмотрел в сторону Отмычки. Тот поспешно отвел глаза, моля бога, чтобы переговоры о переадресовании почты побыстрее окончились. Но вот женщина отошла. Молодой портье повернулся к Отмычке и невольно, как и стоявший у двери швейцар, заулыбался при виде груды пакетов, увенчанной цветком. Отмычка ледяным тоном произнес заранее приготовленную фразу: - Уверен, что у меня очень смешной вид. Однако, если вас не затруднит, я хотел бы получить ключ от девятьсот семьдесят третьего номера. Улыбка мгновенно исчезла с лица молодого человека, он покраснел. - Сию минуту, сэр. - Растерявшись от смущения, - а это-то и требовалось Отмычке, - он повернулся на своем вертящемся стуле и снял ключ с гвоздя. Отмычка заметил, как взглянул на него другой портье, когда он назвал номер. Момент был критический. Они, конечно, знали номер президентских апартаментов наизусть, и, вмешайся более опытный служащий, Отмычка был бы тут же раскрыт. Его даже в пот бросило. - Ваша фамилия, сэр? - Это что, допрос? - взорвался Отмычка. При этом он как бы невзначай уронил два пакета. Один упал на стойку, другой свалился за нее. Окончательно смутившись, молодой портье бросился поднимать тот и другой. Его более опытный сослуживец, снисходительно улыбнувшись, отвернулся. - Прошу прощения, сэр. - Ничего, ничего. - Получив пакеты и водрузив их на остальные, Отмычка протянул руку за ключом. На какое-то мгновение молодой человек замер в нерешительности. Но впечатление, на которое и рассчитывал Отмычка, а именно: что перед ним стоит уставший, вконец измотанный хождением по магазинам человек - сыграло свою роль, тем более что человек этот был сама респектабельность, о чем свидетельствовали знакомые пакеты из "Мэзон Бланш", а излишне раздражать постояльцев не следует... И портье почтительно вручил Отмычке ключ от номера 973. Пока Отмычка неторопливо шел к лифтам, у стойки портье вновь стало оживленно. Быстро брошенный назад взгляд отметил, что служащим опять подвалило работы. Тем лучше! Значит, у них будет меньше возможности обсуждать происшедшее и что-то подметить. Однако ключ все равно надо вернуть, и как можно скорее. Если его отсутствие будет замечено, возникнут вопросы и подозрения, тем более опасные, что в отеле уже поднята тревога. Отмычка велел лифтеру нажать на "девятый" - мера предосторожности на случай, если кто-нибудь слышал, как он просил ключ от номера на этом этаже. Выйдя из лифта. Отмычка помедлил, перекладывая поудобней свои пакеты, и, как только дверь лифта захлопнулась, устремился к служебной лестнице. Ему надо было спуститься всего на один этаж. На площадке между этажами стоял бак для мусора. Отмычка открыл его и запихал туда сослуживший свою службу цветок. А через несколько секунд он уже был у себя в номере. Раскрыв шкаф. Отмычка швырнул в него пакеты. Завтра он снесет их в магазин и потребует, чтобы ему вернули деньги. Конечно, их стоимостьсущая ерунда в сравнении с кушем, который он надеялся сорвать, но не брать же их с собой, да и бросать опасно - могут навести на след. Не мешкая. Отмычка расстегнул молнию на чемодане и достал оттуда небольшую, обитую кожей коробку. В ней была пачка чистых белых карточек, несколько хорошо отточенных карандашей, кронциркуль и микрометр. Выбрав одну из карточек. Отмычка положил на нее ключ от президентских апартаментов. Затем, придерживая ключ рукой, старательно обвел его карандашом. Вслед за этим, с помощью кронциркуля и микрометра, измерил толщину ключа, а также снял точные размеры каждой продольной бороздки и вертикальной риски и записал их рядом с изображением ключа на карточке. На металле стоял штамп изготовителя. Отмычка записал и его - это могло облегчить выбор подходящей заготовки. Наконец, повернув ключ к свету, он аккуратно нарисовал его в поперечном сечении. Теперь у него была отличная, подробная спецификация, по которой опытный слесарь мог сделать копию ключа. Метод, не без удовольствия частенько думал Отмычка, весьма далекий от снятия отпечатка на воске, который так любят описывать авторы детективных романов, однако куда более эффективный. Он убрал обитый кожей футляр, а карточку спрятал в карман. Через несколько минут он уже снова был в главном вестибюле. Как и прежде, он дождался момента, когда все портье были заняты. Тогда он не спеша пересек вестибюль и незаметно положил на стойку ключ от номера 973. Затем он отошел на удобное для наблюдения место. Когда у стойки схлынул народ, один из портье заметил ключ. Он небрежно взял его, взглянул на номер и повесил на место. Отмычку охватило чувство гордости за свое профессиональное мастерство. Сочетание изобретательности и опыта помогло ему обойти все ловушки и достичь намеченной для начала цели. Выбрав темно-синий галстук фирмы Скьяпарелли из нескольких висевших в его платяном шкафу, Питер задумчиво вывязывал узел. Он снова был дома - в своей маленькой квартирке, расположенной в деловой части города неподалеку от отеля, откуда он ушел час назад. Через какие-нибудь двадцать минут он должен быть на ужине у Марши Прейскотт. Интересно, кто там еще окажется. По всей вероятности, кроме друзей Марши, которые, как надеялся Питер, иного склада, чем квартет Дюмер-Диксон, - там будет еще кто-нибудь постарше, иначе зачем бы Марше приглашать его. И вот сейчас, когда времени оставалось в обрез, Питер вдруг пожалел, что принял приглашение и не может встретиться с Кристиной. Он хотел было позвонить ей перед уходом, но потом решил, что благоразумнее подождать до завтра. Он чувствовал себя сегодня неуверенно - как будто под прошлым была подведена черта, а будущее еще представлялось неясным. Столь многое в жизни Питера было неопределенно, столь многое не решено в ожидании большей ясности. Да кроме того, решалась ведь и судьба "Сент-Грегори". Удастся ли Кэртису О'Кифу взять верх в схватке за отель? По сравнению с этим все остальное казалось мелочью - даже конгресс стоматологов, руководство которого по-прежнему дебатировало, покинуть в знак протеста "Сент-Грегори" или нет. Заседание исполнительного комитета, созванное час назад пылким президентом ассоциации доктором Ингрэмом, было в полном разгаре и, судя по всем признакам, продлится еще долго - недаром старший официант сообщил Питеру, что уже несколько раз посылал своих людей в зал заседаний пополнить запасы льда и освежающих напитков. И хотя Питер просил этих негласных наблюдателей известить его, когда совещание будет подходить к концу, по мнению старшего официанта, они там будут еще спорить и спорить. Прежде чем покинуть отель, Питер попросил дежурного помощника управляющего, чтобы тот позвонил ему по телефону и немедленно информировал о том, какое врачи примут решение. До сих пор звонка не было. Чем же кончится дело, размышлял Питер: займет ли большинство участников непоколебимую позицию доктора Ингрэма или сбудутся циничные прогнозы Уоррена Трента и ничего не произойдет? Эта же неопределенность заставила Питера повременить - по крайней мере, до завтра - и не принимать никаких мер в отношении Херби Чэндлера. Питер был твердо уверен, что этого слизняка - старшего посыльного - необходимо уволить, и чем скорее, тем лучше, чтобы оздоровить атмосферу в отеле. При этом характерно, что Чэндлера уволят не за то, что он поставляет гостям девиц легкого поведения - этим промыслом, если не Чэндлер, занялся бы кто-то другой, - а за то, что он позволил алчности возобладать над здравым смыслом. Избавившись от Чэндлера, можно было бы положить конец и многим другим злоупотреблениям, но согласится ли Уоррен Трент на подобные радикальные действия, было не ясно. Однако, принимая во внимание накопившиеся факты, а также то, как Уоррен Трент печется о добром имени отеля, можно надеяться, что согласится. В любом случае, напомнил себе Питер, нужно Проследить, чтобы заявления Диксона, Дюмера и тех двоих были надежно припрятаны и сведения о них не распространялись за пределами отеля. Он дал слово и намерен его сдержать. К тому же, Питер всего лишь попугал сегодня ребят, сказав, что сообщит Марку Прейскотту, как хотели изнасиловать его дочь. И тогда и сейчас он твердо помнил просьбу Марши: "Мой отец в Риме. Прошу вас, не рассказывайте ему об этом никогда!" Мысль о Марше напомнила, что надо поторапливаться. Через несколько минут Питер выскочил на улицу и окликнул проезжавшее такси. - Вы не ошиблись? - спросил Питер шофера, когда машина остановилась. - Можете не сомневаться, - ответил тот, оценивающе оглядев своего пассажира. - Если вы, конечно, не перепутали адрес. - Адрес правильный. Питер взглянул туда, куда смотрел шофер, - на внушительный белый особняк. От одного вида великолепного фасада дух захватывало. Над живой изгородью из тиса, за стройными магнолиями поднимались изящные колонны в неоклассическом стиле, поддерживавшие крытую галерею, которую венчал выдержанный в классических пропорциях фронтон. По обеим сторонам основного здания два крыла как бы повторяли в миниатюре все его детали. Дом был в отличном состоянии: дерево выглядело прочным, свежая краска блестела. Предвечерний аромат цветущих оливковых деревьев наполнял воздух благоуханием. Расплатившись с таксистом, Питер подошел к кованым, чугунным воротам, которые легко открылись. Дорожка, мощенная старым темно-красным кирпичом, извивалась меж деревьев и лужаек. Несмотря на ранние сумерки, два высоких фонаря уже горели у дома, освещая дорожку. Питер как раз подошел к ступенькам террасы, когда щелкнул замок и двойные двери распахнулись. В широком дверном проеме стояла Марша. Она подождала, пока Питер поднимется на террасу, и шагнула ему навстречу. На Марше было белое, узкое и длинное платье, резко оттенявшее черные, как вороново крыло, волосы; Питера еще больше, чем раньше, поразила женственность этой совсем еще юной девушки. - Добро пожаловать! - весело сказала Марша. - Спасибо. - Питер сделал широкий жест рукой. - Дайте хоть чуть-чуть прийти в себя. - Все так говорят, - сказала Марша, беря его под руку. - Начнем с официального обхода владений Прейскоттов, пока не стемнело. Спустившись со ступенек террасы, они пересекли лужайку, поросшую мягкой травой. Марша шла бок о бок с Питером. Сквозь рукав пиджака он ощущал теплую упругость ее тела. Пальцы девушки слегка коснулись его запястья. Ноздри Питера щекотал аромат тонких духов, смешивавшийся с благоуханием цветущих олив. - Вот здесь, - Марша резко повернулась. - Это самая удачная точка обзора. Отсюда всегда фотографируют. Действительно, вид, открывавшийся с края лужайки, был еще более впечатляющий. - Дом построил один французский аристократ, любивший повеселиться, - пояснила Марша. - Это было в сороковых годах прошлого века. Ему нравилось, чтобы архитектура была похожа на греческую, чтобы вокруг бегали веселые беззаботные рабы и любовница была под рукой - для этого к дому было пристроено крыло. Второе уже пристроил мой отец. Он во всем предпочитает гармонию - будь то банковские счета или архитектура. - Вы весьма оригинальный гид - не только сообщаете факты, но еще и философствуете! - О, я по уши напичкана и тем и другим. Вам интересны факты? Тогда посмотрите на крышу. - Оба одновременно подняли вверх глаза. - Как видите, она нависает над верхней галереей. Это местная, луизианская, интерпретация греческого стиля. Большинство здешних старинных зданий так построено - и неспроста: в условиях жаркого климата такая крыша дает тень и прохладу. А галерея большую часть времени - самая жилая часть дома. Там протекает жизнь семьи, там люди беседуют, общаются друг с другом. - "Семья и домашний очаг - удел добродетельных, и дается им в форме абсолютной и самодовлеющей". - Кто это сказал? - Аристотель. Марша кивнула. - Он бы одобрил галереи. - Помолчала и добавила: - Отец многое здесь реставрировал. Сейчас дом куда лучше, чем прежде, чего нельзя сказать о том, как мы им пользуемся. - Должно быть, вы очень любите свой дом, - проговорил Питер. - Я ненавижу его, - сказала Марша. - И ненавидела всегда, сколько себя помню. Питер с любопытством взглянул на девушку. - Конечно, - продолжала Марша, - совсем другое дело прийти просто посмотреть на него, ведь приходят же сюда люди и платят пятьдесят центов за осмотр, когда дом открывают на время Весенней фиесты. Будь я на их месте, я тоже восхищалась бы им, хотя бы из любви к старине. Но совсем другое дело - жить здесь постоянно, особенно тоскливо бываете наступлением сумерек, да еще когда ты одна. - Кстати, уже почти стемнело, - заметил Питер. - Да, вижу, - ответила Марша. - Но сейчас совсем другое дело. Потому что вы рядом. Они пошли назад к дому. Впервые Питер подумал о том, что вокруг слишком уж тихо. - А другие гости без вас не соскучились? - Какие другие гости? - Марша искоса лукаво посмотрела на него. - Вы же мне говорили... - Я говорила, что будет званый ужин. Он и будет. В вашу честь. Если вас волнует отсутствие третьего лица, то у нас есть Анна. Беседуя, они вошли в дом. В высоких комнатах было темно и прохладно. Откуда-то из глубин дома появилась маленькая пожилая женщина в черном и закивала, улыбаясь. - Я рассказала Анне о вас, - сказала Марша, - и она одобряет мою затею. Отец доверяет ей безгранично, так что все в порядке. А кроме того. Бей тоже дома. Слуга-негр, неслышно ступая, вошел вслед за ними в небольшой, уставленный книгами кабинет. Он взял с одной из полок поднос с графином и рюмками для хереса. Марша отрицательно покачала головой. А Питер взял рюмочку хереса и теперь задумчиво потягивал вино. Марша жестом предложила Питеру сесть рядом с ней на диванчик. - Вам часто приходится оставаться одной? - спросил Питер, подсаживаясь к девушке. - Отец бывает здесь в перерывах между разъездами. Все дело в том, что поездки его становятся все длиннее, а перерывы все короче. Я бы скорее согласилась переехать в уродливое современное бунгало, лишь бы это было живое место. - По правде говоря, сомневаюсь. - Уверена, что переехала бы, - твердо сказала Марша. - Если, конечно, я жила бы там с действительно дорогим мне человеком. Впрочем, отель бы тоже сошел. Разве у управляющих нет своих номеров - на верхнем этаже отеля, где они работают? Питер в изумлении взглянул на Маршу - девушка улыбалась. Через какую-нибудь минуту слуга-негр тихо объявил, что ужин подан. В соседней комнате маленький круглый стол был накрыт на двоих. Огоньки свечей, поблескивая, отражались в столовых приборах и деревянных панелях. Над каминной доской из черного мрамора висел портрет сурового старца - он смотрел вниз, и Питеру показалось, что предок критически разглядывает его. - Пусть вас не смущает прадедушка, - сказала Марша, когда они уселись за стол. - Это он на меня хмурится. Дело в том, что он однажды написал в дневнике, что хотел бы основать династию, а видите, что получилось: его надежда погибнет со мной. По мере того как шел ужин и слуга незаметно менял блюда, беседа между ними становилась все непринужденнее. А какая великолепная была еда! На горячее подали отлично приготовленное жаркое из дичи с рисом, а затем душистое крем-брюле. Питер вдруг понял, что получает от всего этого подлинное удовольствие, хотя ехал сюда не без опасений. С каждой минутой Марша становилась все оживленнее и очаровательнее, а он чувствовал себя все менее скованно. Впрочем, подумал он, этому особенно нечего удивляться, поскольку разница в их возрасте не такая уж и большая. К тому же, в этой комнате, освещенной теплым светом свечей. Марша была особенно хороша. Интересно, подумал Питер, аристократ-француз, построивший этот великолепный дом много лет назад, тоже ужинал здесь со своей возлюбленной. Или эта мысль - лишь плод воображения, рожденный обстановкой, в которой он оказался? - Кофе будем пить на галерее, - сказала Марша, когда ужин был окончен. Она быстро встала из-за стола - Питер любезно отодвинул ее стул - и инстинктивно снова взяла своего гостя под руку. Не испытывая на этот раз неловкости, Питер вышел вместе с девушкой в холл, откуда они поднялись вверх по широкой изогнутой лестнице. Там просторный коридор, расписанный с трудом различимыми в полумраке фресками, вывел их на открытую галерею, которую они видели, когда рассматривали дом из сада, теперь уже погруженного в темноту. На плетеном столике стоял серебряный кофейный сервиз и маленькие чашечки. Сверху падал неровный свет газового фонаря. Захватив с собой кофе. Питерец Марша уселись на мягко качнувшиеся, выложенные подушками балконные качели. В ночном прохладном воздухе чувствовалось легкое дуновение бриза с залива. Снизу, из сада, долетало мерное жужжание насекомых, а со стороны авеню Сент-Чарльз, находившейся в двух кварталах отсюда, доносился приглушенный рокот уличного движения. Питер остро ощущал присутствие Марши, молча сидевшей рядом. - Вы вдруг что-то притихли, - нарушил молчание Питер. - Да так. Все ломаю голову, не знаю, как сказать. - А вы скажите, как есть. Иногда так лучше получается. - Хорошо. - Голос Марши прерывался от волнения. - Я решила, что хочу стать Башен женой. На какие-то секунды, показавшиеся Питеру бесконечно долгими, он остолбенел, даже качели замерли в воздухе. Затем он осторожно поставил чашку с кофе. Марша закашлялась, потом разразилась приступом нервного смеха. - Если хотите сбежать, лестница вон там. - Нет, бежать не собираюсь, - сказал Питер. - Хотя бы потому, что, сбежав, никогда не узнаю, почему вы решились сказать такое. - Я и сама до конца не понимаю. - Марша сидела, слегка отвернувшись, и смотрела прямо перед собой - в ночь. Питер почувствовал, что она дрожит. - Просто мне внезапно захотелось это сказать. И я ничуть не жалею. Питер понимал, что многое будет зависеть от того, насколько мягко и тактично он ответит этой импульсивной девушке. А тут еще, как назло, нервный спазм перехватил ему горло. И почему-то вспомнились слова, сказанные утром Кристиной: "Маленькая мисс Прейскотт так же похожа на ребенка, как котенок на тигра. Но думаю, едва ли найдется мужчина, который устоял бы перед соблазном быть съеденным ею, если она пожелает". Конечно, сказано это было несправедливо, пожалуй, даже чересчур резко. Но Марша, безусловно, не ребенок, а следовательно, к ней надо так и подходить. - Марша, вы ведь едва знаете меня, там же мак и я вас. - А вы не верите в чутье? - Верю до известных пределов. - Так вот, с вами чутье у меня сразу сработало. В первую же минуту. - Если вначале голос у Марши дрожал и прерывался, то теперь она овладела собой. - Как правило, чутье не подводит меня. - А как же насчет Стэнли Диксона и Лаила Дюмера? - мягко напомнил ей Питер. - Меня и тогда чутье не обмануло. Просто я его не послушалась. А сейчас слушаюсь. - Но чутье ведь может и подвести. - Всегда можно ошибиться, даже если ждать очень долго. - Марша повернулась к Питеру и посмотрела ему в глаза. Взгляд ее выражал такую решимость, какой прежде Питер за ней не замечал. - Мои родители знали друг друга пятнадцать лет, до того как поженились. Мать однажды призналась мне, что все знакомые предсказывали им счастливый союз, а на деле все обернулось ужасно. Я-то знаю, я ведь была между ними. Питер молчал в растерянности. - Их пример кое-чему меня научил. Да и не только он. Вы видели сегодня Анну? - Да. - Так вот, в семнадцать лет ее насильно выдали замуж за человека, которого она видела лишь один раз мельком. Так уж решили их семьи, в те дни такое часто случалось. - Ну-ну, продолжайте, - сказал Питер, не спуская глаз с лица Марши. - Накануне свадьбы Анна проплакала всю ночь напролет, но что толку: ее все равно выдали замуж, и она прожила с этим человеком сорок шесть лет. Муж Анны умер в прошлом году: они жили здесь, у нас. Это был самый добрый, самый очаровательный человек, какого я когда-либо встречала. И если на свете бывают идеальные супружеские пары, то это можно сказать о них. - Однако, - поколебавшись, заметил он, хоть и не хотел показывать свое преимущество в споре, - Анне, как видите, пришлось поступить вопреки своему чутью. А если бы она им руководствовалась, то не вышла бы замуж за этого человека. - Верно. Но я лишь хочу сказать, что в том и в другом случае нет никакой гарантии, так что можно следовать и чутью. - Последовала пауза, затем Марша сказала: - Я уверена, что могла бы со временем заставить вас полюбить меня. Как ни глупо, на Питера вдруг нахлынула волна бессмысленной радости. Сама идея, рожденная романтическим воображением юной девушки, была нелепа. И уж кому, как не Питеру, достаточно настрадавшемуся из-за своих романтических устремлений, было этого не знать. Но так ли? Разве все подобные ситуации стереотипны и каждая новая является повторением предыдущей? И так ли уж фантастично предложение Марши? Питера вдруг охватило ни на чем не основанное убеждение, что Марша права. Интересно, какова будет реакция отсутствующего Марка Прейскотта. - Если вы думаете о моем отце... - словно читая мысли Питера, сказала Марша. - Как вы догадались? - спросил Питер, даже вздрогнув от удивления. - Просто я начинаю узнавать вас. Питер жадно вдохнул воздух, словно вдруг очутился в разряженной атмосфере. - Так что же насчет вашего отца? - Думаю, что поначалу такое известие взволнует его и он, очевидно, поспешит домой. Так вот, я буду совсем не против, - улыбаясь проговорила Марша. - Человек он разумный, и я уверена, что смогу убедить его. А кроме того, вы ему понравитесь. Уж я-то знаю, какого рода люди больше всего ему по душе, и вы как раз такой человек. - Ну что ж, - сказал Питер, не зная, в шутку это воспринимать или всерьез, - по крайней мере, хоть это облегчение. - Нужно учесть и еще кое-что. Для меня это безразлично, но важно для отца. Понимаете, я убеждена - да и отец очень быстро это почувствуете - что в один прекрасный день вы станете крупной фигурой в гостиничном бизнесе и, вполне вероятно, будете иметь собственный отель. Мне-то это совершенно безразлично. Мне нужны вы, - одним духом произнесла Марша. - Марша, - мягко сказал Питер, - я... я просто не знаю, что вам ответить. В наступившем молчании Питер почувствовал, что прежняя уверенность начинает покидать девушку. Словно запас воли, питавший ее смелость, был исчерпан, а с ним исчезла и уверенность в себе. - Вы считаете, что я глупо себя веду, - елеслышно, прерывающимся голосом проговорила Марша. - Так и скажите, и забудем об этом. - Я вовсе этого не считаю, - заверил ее Питер. - Если бы больше людей, включая меня самого, могли быть столь же честными... - Значит, вам все это не противно? - Напротив, я глубоко тронут и потрясен. - Если так, то больше ни слова! - Марша резко поднялась и протянула ему руки. Питер тоже поднялся, их руки встретились и пальцы крепко сплелись. Питер почувствовал, что эта девушка обладает способностью быстро отбрасывать сомнения, даже если они рассеяны лишь часткчно. - А теперь отправляйтесь домой, - сказала ему Марша, - и думайте! Думайте, думайте, думайте! Особенно обо мне! - Трудно будет не думать о вас, - совершенно искренне ответил Питер. Марша приподняла лицо для поцелуя, и Питер нагнулся к ней. Он хотел лишь слегка коснуться ее щеки, но внезапно почувствовал на своих губах вкус ее губ, и в ту же секунду она крепко прижалась к нему. Где-то далеко в его затуманенном сознании прозвенел сигнал тревоги. Марша всем телом прижалась к нему, ощущение близости током пронизало их. Она была такая тоненькая, такая хрупкая, что дух захватывало. Ноздри Питера заполнил аромат ее духов. Перед ним была женщина - иначе воспринимать ее было невозможно. Питер почувствовал, как кровь стучит у него в висках и ощущение реальности куда-то уходит. Сигнал тревоги умолк. В голове промелькнуло лишь: "Маленькая мисс Прейскотт... едва ли найдется мужчина... который устоял бы перед соблазном быть съеденным ею, если она пожелает". Питер решительно отстранился. - Мне пора, - сказал он, мягко беря Маршу за руку. Она спустилась вместе с ним на террасу. Пальцы Питера ласкали волосы Марши. - Питер, любимый, - прошептала девушка. Едва чувствуя под собой ноги, Питер сошел со ступенек террасы. В половине одиннадцатого вечера Огилви, тяжело ступая, прошагал по туннелю, соединяющему подвальные помещения "Сент-Грегори" с примыкающим к отелю гаражом. Огилви не случайно шел туда именно в этот час и этим путем, хотя в гараж можно было попасть и по коридору первого этажа: он хотел пройти так, чтобы его никто не видел. К половине одиннадцатого постояльцы, отправляющиеся куда-нибудь провести вечер, уже разъезжались, а возвращались в такой час лишь немногие. Новые же гости в такое время в отель обычно не приезжают, в особенности на машинах. Первоначальный план Огилви выехать на Север в час ночи на "ягуаре" Кройдонов - а до этого времени оставалось меньше трех часов - не изменился. Однако до выезда толстяку предстояло проделать еще коекакую работу, и так, чтобы никто его не видел. Все необходимое для этой операции лежало в бумажном пакете, который он нес с собой. Это было то, что упустила из виду герцогиня Кройдонская, тщательно разрабатывая план спасения. Огилви же сразу подумал об этом, но предпочитал помалкивать. Когда машина в ночь на понедельник налетела на женщину с ребенком, у "ягуара" разбилась одна фара. Вдобавок из-за утери обода, находившегося теперь в руках полиции, расшатался патрон. Чтобы вести машину в темноте, как было намечено, требовалось поменять фару и хотя бы временно укрепить ее в гнезде. Однако делать ремонт в любом из городских гаражей было опасно, да и местному механику невозможно поручить. Накануне, выбрав время, когда в гараже было тихо, Огилви осмотрел машину, стоявшую в укромном месте за колонной. В результате осмотра он решил, что если достанет фару подходящей конструкции, то сможет сам временно поставить ее. Взвесив риск, связанный с покупкой новой фары у единственного в Новом Орлеане торговца запасными частями для "ягуаров", он отверг эту идею. Хотя полиция, насколько известно Огилви, пока и не знает, какой марки автомобиль следует разыскивать, через день-другой, когда закончат исследование найденных осколков, это уже не будет для них загадкой. Следовательно, если купить фару для "ягуара", этот факт запомнится, и следователи в два счета доберутся до него. Поэтому Огилви решил пойти на компромисс и приобрел стандартную американскую фару с двойной нитью накала в автомагазине самообслуживания. На глаз это было то, что нужно. Теперь ему оставалось лишь приступить к делу. Приобретение лампы было, лишь одной из многочисленных забот, свалившихся на начальника охраны в этот трудный день, в итоге которого он чувствовал удовлетворение и в то же время ему было не по себе. К тому же, он устал, что уж вообще было ни к чему, учитывая предстоящее длительное путешествие на Север. Он то и дело вспоминалсебе в утешение - о двадцати пяти тысячах долларов, десять из которых, согласно уговору, получил сегодня от герцогини Кройдонской. Атмосфера была напряженная, насыщенная взаимной отчужденностью: герцогиня, поджав губы, держалась холодно-официально, Огилви же, плюнув на это обстоятельство, получил деньги и жадно запихал пачки в портфель. Рядом, нетвердо покачиваясь, стоял герцог - судя по затуманенным алкоголем глазам, он едва ли соображал, что происходит. Воспоминание о деньгах согрело душу толстяка. Они были надежно спрятаны - Огилви оставил при себе лишь двести долларов на всякий случай: в дороге всякое ведь может произойти. Не по себе же ему было по двум причинам. Во-первых, он знал, что его ждет, если ему не удастся вывести "ягуар" за пределы Нового Орлеана и затем пересечь Луизиану, Миссисипи, Теннесси и Кентукки. Во-вторых, он помнил о словах Питера Макдермотта, настоятельно требовавшего, чтобы Огилви не отлучался далеко от отеля. Надо же было, чтобы именно сейчас в "Сент-Грегори" произошло ограбление и возникли подозрения, что в отеле орудует профессиональный вор. Огилви сделал все, что было в его силах. Он связался с городской полицией, после чего присланные оттуда детективы опросили ограбленного. Проинструктировал всех служащих отеля, включая охрану, а ближайшему своему помощнику дал указание, что делать в разных ситуациях, которые могут возникнуть. И тем не менее Огилви прекрасно понимал, что ему следует быть на месте и лично руководить ходом операции. Когда Макдермотт узнает, что его нет, - а он узнает об этом не позже чем завтра, - разразится грандиозный скандал. В общем-то особого значения это не имеет, так как Макдермотт и все прочие уходят А приходят, в Огилви, в силу причин, известных лишь ему и Уоррену Тренту, всегда будет на своем посту. Но в результате скандала к его передвижениям в ближайшие несколько дней будет привлечено внимание, а этого Огилви хотелось меньше всего. В одном отношении ограбление и вызванная им сумятица оказались, правда, полезными Огилви. У него появилась веская причина для еще одного визита в управление полиции, где он как бы невзначай поинтересовался и розысками владельцев автомобиля, сбивших мать и ребенка. Он выяснил, что полиция по-прежнему занимается этим делом и все силы брошены на расследование. В вечернем выпуске "Стейтс-Айтем" полиция как раз вновь обращалась к читателям с просьбой сообщить в управление, если кто-нибудь увидит машину с поврежденной решеткой радиатора или разбитой фарой. Знать все это было, конечно, нужно, одилко Огилви понимал, что незаметно вывести "ягуар" из города будет теперь еще труднее. При мысли об этом его даже слегка бросило в пот. Наконец туннель кончился, и Огилви очутился в подземном гараже. В залитом холодным светом помещении было тихо. Огилви помедлил, не зная, стоит ли идти прямо к машине Кройдонов, которая стояла несколькими этджами выше, или же зайти к ночному дежурному. Осторожности ради Огилви решил сначала заглянуть в его будку. Отдуваясь и потея, он одолел два пролета металлической лестницы. Пожилой услужливый человек по имени Калгмер, который выполнял сегодня обязанности дежурного, сидел один в своей ярко освещенной будке, близ выезда на улицу. При виде начальника охраны он отложил в сторону вечернюю газету. - Хочу предупредить вас, - сказал Огилви. - Мне тут надо взять на время машину герцога Кройдонского. Она стоит в боксе триста семьдесят один. Герцог просил оказать ему одну услугу. Калгмер насупился. - Не знаю, могу ли я дать вам ее, мистер О., без соответствующего разрешения. Огилви достал записку, которую герцогиня написала по его просьбе утром. - Надеюсь, это разрешение вас устроит. Ночной дежурный внимательно прочитал написанное, перевернул бумажку. - Как будто да. Толстая руна полицейского протянулась за запиской. Калгмер отрицательно покачал головой. - Я должен оставить ее у себя. На всякий случай. Толстяк пожал плечами. Конечно, он предпочел бы иметь записку при себе, но настаивать - значило лишь заострять внимание на этом пустяке, который в противном случае скоро забудется. Огилви кивнул на пакет, который нес в руке. - Только вот поднимусь, заброшу это. А машину я возьму часа через два. - Действуйте, как вам удобнее, мистер О. - Дежурный кивнул и вновь занялся своей газетой. Через несколько минут, подойдя к боксу 371, Огилви как бы невзначай осмотрелся по сторонам. Бетонная площадка под низким сводом, наполовину заставленная машинами, казалась вымершей. Никого поблизости не было. Ночные механики, видимо, отдыхали в своей дежурке на первом этаже, где, пользуясь затишьем, играли в карты или дремали. И тем не менее нельзя было терять ни минуты. Пройдя в дальний угол, за "ягуар" и частично скрывавшую его колонну, Огилви вынул из пакета фару, отвертку, плоскогубцы, проволоку и черную изоляционную ленту. Несмотря на кажущуюся неуклюжесть толстяка, пальцы его двигались удивительно умело. Огилви надел перчатки, чтобы не поранить руки, и извлек осколки разбитой фары. Тут он сразу понял, что новая фара подойдет к "ягуару", а вот электрические контакты - нет. Он это предвидел. При помощи плоскогубцев, проволоки и изоляционной ленты Огилви быстро, но надежно соединил новую лампу с патроном фары. Опять-таки с помощью ленты он прочно прикрепил патрон с лампой к гнезду, а в зазор, образовавшийся на месте пропавшего обода, вогнал картон, лежавший у него в кармане. Поверх картона он наклеил черную изоляционную ленту, концы которой протащил внутрь и закрепил там. Конечно, сделано это было на скорую руку и при дневном свете нашлепка бросалась в глаза, но в темноте могло сойти. На всю операцию у Огилви ушло меньше пятнадцати минут. Затем он открыл дверцу машины со стороны водителя и нажал кнопку "свет". Обе фары работали. Огилви даже хрюкнул от облегчения. Но в ту же секунду снизу послышался резкий гудок и гул набирающего обороты двигателя. Огилви замер. Рев мотора, умножаемый бетонными стенами и низким потолком, все приближался. Внезапно мимо пронеслись слепящие фары, и машина исчезла на подъеме, ведущем на верхний этаж. Скрипнули тормоза, мотор затих, и кто-то резко хлопнул дверцей. У Огилви отлегло от сердца. Дежурный механик, конечно же, спустится вниз на лифте. Дождавшись, когда шаги стихли, он сложил инструменты и запасные части в бумажный пакет; туда же он сунул и несколько крупных осколков от старой фары. Затем поставил пакет в сторонке, чтобы потом вернуться за ним. Поднимаясь наверх, Огилви заметил этажом ниже кладовку уборщиков. И сейчас он пешком направился туда по скату. Как он и надеялся, в кладовке было все, что нужно. Огилви взял ведро, метлу и совок. Налил в ведро немного теплой воды и прихватил тряпку. Напряженно вслушиваясь в доносящиеся снизу звуки, он обождал, пока проедут две машины, а затем поспешил снова наверх, к "ягуару". Тщательно подметя пол вокруг машины, Огилви собрал мусор на совок. Надо было убрать все мало-мальски различимые осколки фары, иначе полиция может сравнить их с найденными на месте происшествия. Времени в распоряжении Огилви оставалось очень мало. Все больше машин возвращалось в гараж. Подметая пол, он дважды замирал из боязни быть обнаруженным, а один раз у него даже дух перехватило, когда какая-то машина юркнула в бокс в нескольких шагах от него. К счастью, механик, отгонявший машину, торопился и не взглянул в его сторону, но это было лишним напоминанием, что нужно поторапливаться. Если бы парень увидел Огилви и подошел к нему, то не обошлось бы без любопытства и расспросов, а потом все это он, конечно, повторил бы внизу. В такой ситуации объяснение, которое удовлетворило ночного дежурного, вряд ли прозвучало бы убедительно. Главное же: отогнать машину на Север удастся лишь в том случае, если оставить как можно меньше следов позади. Но Огилви не проделал еще одной операции. Взяв ведро с теплой водой и тряпку, он тщательно протер поврежденную решетку радиатора и часть крыла. Когда стал выжимать тряпку, вода в ведре побурела. Внимательно оглядев свою работу, Огилви удовлетворенно хрюкнул. Теперь, что бы ни случилось, на машине, по крайней мере, нет пятен засохшей крови. Через десять минут, устав, обливаясь потом, Огилви уже снова был в главном здании отеля. Он прошел прямо в свой кабинет, чтобы часом отдохнуть перед долгим путешествием в Чикаго. Прежде чем лечь, он посмотрел на часы. Было четверть двенадцатого. - Я ведь мог бы быть вам более полезным, - не без обиды заметил Ройял Эдвардс, - если бы кто-нибудь из вас ввел меня в курс дела. Этот вопрос был обращен к двум мужчинам, сидевшим напротив ревизора за длинным столом в бухгалтерии. Кабинет, обычно погруженный поздно вечером во тьму, был залит ярким светом, а на столе лежали раскрытые бухгалтерские книги и папки. Эдвардс включил здесь свет час назад, когда привел этих посетителей прямо из апартаментов Уоррена Трента на пятнадцатом этаже. Инструкции хозяина были предельно ясны: "Эти джентльмены хотят посмотреть наши бухгалтерские книги. Вероятно, они будут работать до завтрашнего утра. Я просил бы вас побыть с ними. Предоставьте им все, что они попросят. Ничего не утаивайте". Ройял Эвардс отметил про себя, что, когда босс отдавал эти распоряжения, выглядел Он веселее обычного. Однако приподнятое настроение Уоррена Трента не передалось ревизору, который был немало раздражен тем, что его вызвали из дому, где он сидел над своей коллекцией марок, да к тому же не посвятили в суть происходящего. Возмущало его и то, что придется работать в ночное время, так как он был из тех, кто работает строго от девяти до пяти. Разумеется, Эдвардс знал о том, что срок закладной истекает в пятницу, как и о том, что в отеле находится Кэртис О'Киф со всеми вытекающими отсюда последствиями. По-видимому, визит ночных посетителей был связан с этими двумя обстоятельствами, но каким образом - непонятно. Возможно, ключом и отгадке могли служить бирки на их чемоданах, говорившие о том, что они прилетели в Новый Орлеан из Вашингтона. Однако Эдвардс чутьем определил, что оба бухгалтера - а в их профессии сомневаться не приходилось - не были сотрудниками правительственного учреждения. Ну что же, со временем он, вероятно, получит ответы на все эти вопросы. А пока - до чего же неприятно, когда с тобой обращаются точно с младшим клерком. Поскольку на его замечание о том, что он сможет принести больше пользы, если будет посвящен в курс дела, реакции не последовало, Эдвардс повторил свою фразу. Один из приезжих, тот, что был постарше, плотный мужчина среднего возраста с невыразительным лицом, взял стоявшую рядом чашку кофе и одним глотком осушил ее. - Я всегда говорю, мистер Эдвардс, нет ничего лучше чашечки крепкого кофе. А возьмите нынешние отели - в них вам хорошего кофе никогда не подадут. Здесь же кофе хороший. Потому я и считаю, что в отеле, где варят такой кофе, дела не могут идти очень уж плохо. Что ты на это скажешь, Фрэнк? - По-моему, надо меньше болтать языком, если мы хотим управиться к утру, - пробормотал его напарник, не отрывая глаз от приходарасходной ведомости, которую он в это время тщательно изучал. - Видите, как оно, мистер Эдвардс? - и собеседник Эдвардса примирительно развел руками. - Думаю, что Франк прав - с ним это часто бывает. Потому, хоть мне и очень хотелось бы растолковать вам суть дела, пожалуй, лучше нам продолжать работу, чтобы побыстрей с ней управиться. - Хорошо, согласен, - поджав губы, ответил Эдвардс: он прекрасно понимал, что получил от ворот поворот. - Спасибо, мистер Эдвардс. А теперь мне бы хотелось познакомиться с вашей системой учета: закупки, проверка кредитных карточек, имеющиеся в наличии запасы, последний чек об оплате поставок и так далее. Да, а кофеек-то был хорош, но весь вышел. Нельзя нам еще по чашечке? - Я позвоню вниз, - сказал ревизор. Он совсем пал духом, увидев, что время близится к полуночи. Судя по всему, гости его намеревались задержаться здесь еще не на один час. ЧЕТВЕРГ Если он хочет встретить новый день во всеоружии, подумал Питер Макдермотт, надо ехать домой и хоть немного поспать. Было половина первого ночи. Очевидно, он пробродил по городу часа два, а может быть, и больше и сейчас чувствовал себя каким-то освеженным и в то же время приятно уставшим. Он любил подолгу бродить, особенно когда что-то волновало его или требовало решения, - это была давняя привычки. Расставшись с Маршей, он сначала зашел к себе домой. Однако ему не сиделось в тесных стенах и совсем не хотелось спать, а потому он решил выйти и направился к реке. Он прошел вдоль причалов у Пойдрас-стрит и Джулия-стрит, где стояли пришвартованные суда, одни - тихие, едва освещенные и словно спящие, на других же кипела работа, и ясно было, что они готовятся к отплытию. У Канал-стрит Питер сел на паром и, переправившись через Миссисипи, продолжил свою прогулку вдоль пустынных набережных, любуясь огнями города, оттененными чернотой реки. На обратном пути Питер решил заглянуть во Vieux Carre и теперь сидел, потягивая кофе с молоком на старом Французском рынке. Несколько минут тому назад, вспомнив впервые за последние несколько часов о служебных делах, он позвонил в "Сент-Грегори". "Есть ли новости в связи с угрозой руководства конгресса американских стоматологов покинуть отель?" - спросил он. "Да, - ответил ему дежуривший ночью помощник управляющего, - старший официант на этаже, отведенном для конгресса, незадолго до полуночи прислал записку. В ней сказано, что исполнительный комитет после шести часов прений так и не пришел ни к какому решению. Однако на девять тридцать утра в Салоне дофина назначено чрезвычайное собрание всех делегатов. Ожидается около трехсот человек. Собрание будет проходить "за закрытыми дверями", принимаются усиленные меры предосторожности, и отель просили помочь обеспечить секретность прений". Питер велел выполнять любые их просьбы и до утра выкинул все это из головы. Если не считать этого разговора, который занял у Питера совгем немного времени, мысли его были целиком поглощены Маршей и событиями минувшего вечера. В голове, словно рой назойливых пчел, неотступно звенели вопросы. Как выйти из создавшейся ситуации с достоинством, не задев чувств Марши? Одно было ясно Питеру Макдермотту: ее предложение принять нельзя. И однако же было бы непростительной черствостью небрежно отмахнуться от столь искреннего признания. Ведь он же сказал Марше: "Если бы все были такими же честными..." Но было во всем этом и еще кое-что - и почему этого бояться, если уж тоже быть честным? Весь сегодняшний вечер Питера тянуло к Марше - не как к юной девушке, а как к женщине. Стоило ему закрыть глаза, и ее образ вставал перед ним. Ведь такой, как она, он еще не встречал. От одной мысли о ней ударяло в голову, словно от бокала крепкого вина. Но Питеру уже пришлось познать однажды вкус крепкого вина и сладость опьянения, сменившуюся горечью похмелья; тогда он поклялся, что никогда больше не допустит ничего подобного. Да только опыт прошлого разве влияет на благоразумность решений, разве он делает мудрее мужчину, когда тот выбирает женщину? Питер в этом сомневался. И все-таки он мужчина, который живет, дышит, чувствует. Никакое добровольное отшельничество не может, да и не должно длиться вечно. Значит, вопрос стоит так: когда и как с ним покончить? Так или иначе, - что дальше? Снова увидеться с Маршей? Он полагал, что это неизбежно, - если, конечно, не порвать бесповоротно раз и навсегда. Ну, а если встретиться, то как себя вести? И к тому же: не слишком ли велика разница в возрасте? Ведь Марше только девятнадцать лет. А ему уже тридцать два. Разница явно немалая, но так ли это на самом деле? Безусловно, будь они оба на десять лет старше, роман между ними или даже брак никому не показался бы необычным. И кроме того, Питер сильно сомневался, сумеет ли Марша серьезно увлечься кем-нибудь из ровесников. Словом, вопросам не было конца. Однако оставалось все же решить, надо ли ему встречаться с Маршей и при каких обстоятельствах. Пока Питер ломал голову над всеми этими проблемами, его ни на минуту не оставляла мысль о Кристине. За последние несколько дней они очень сблизились. Питер помнил, что, отправляясь вчера вечером в дом Прейскоттов, он думал о ней. И даже сейчас жаждал видеть ее, слышать ее голос. Странная штука - жизнь, промелькнуло в голове у Питера, всего какую-нибудь неделю назад он был свободен, как ветер, а теперь разрывается между двумя женщинами! Мрачно усмехнувшись, он заплатил за кофе и поднялся, чтобы идти домой. "Сент-Грегори" находился более или менее по дороге, и Питер машинально направился туда. Когда он подошел к отелю, только что пробил час ночи. С улицы было видно, что в вестибюле конец рабочего дня еще не наступил. А на авеню Сент-Чарльз было тихо - лишь неторопливо ехало такси да шли два-три пешехода. Питер пересек улицу, чтобы обойти отель с задней стороны и немного сократить путь. Здесь было еще тише. Питер только было хотел пройти мимо выезда из гостиничного гаража, как услышал гул мотора, увидел свет фар, появившийся из глубины, и остановился. Через секунду низкая черная машина вынырнула оттуда. Автомобиль резко остановился на полном ходу, так что ночную улицу огласил визг тормозов. "Ягуар", успел заметить Питер, и, похоже, с поврежденной решеткой радиатора, да и фара, кажется, не совсем в порядке. Только бы машину не повредили из-за халатности в гараже, подумал он. Если это так, то ему об этом не замедлят сообщить. Невольно он взглянул на сидевшего за рулем. И с удивлением узнал в нем Огилви. В глазах начальника охраны при виде Питера отразилось не меньшее удивление. Но тут машина рванулась вперед и умчалась. Куда это и зачем отправился Огилви, подумал Питер, да еще на "ягуаре" вместо своего помятого "шевроле"? Но, решив, что дела служащих вне стен отеля его не касаются, Питер зашагал дальше - домой. Придя к себе, он тут же уснул. В отличие от Питера Макдермотта, Отмычка спал плохо. Успех изменил ему, когда он попытался заказать дубликат ключа от президентских апартаментов, который сумел так быстро и легко воспроизвести на бумаге во всех деталях. Люди, с которыми Отмычка установил контакт по прибытии в Новый Орлеан, оказались куда менее полезными, чем он рассчитывал. Наконец его свели со слесарем, чья мастерская находилась в трущобах неподалеку от Ирландского канала и которому, как сказали Отмычке, можно доверять; тот согласился сделать дубликат, но поворчал, что ему придется работать по спецификации, а не копировать с оригинала. Ключ, заявил слесарь, будет готов лишь в четверг днем, да и цену он заломил несусветную. Отмычка согласился ждать, так же как согласился и с ценой, понимая, что выбора нет. Но ожидание было тем более мучительным, что он сознавал, как с каждым часом увеличивалась опасность быть выслеженным и пойманным. Вечером, перед тем как лечь в кровать, он взвесил все "за" и "против" очередного рейда по отелю ранним утром. В его распоряжении были еще два ключа, которые он не успел использовать, - от номера 449, добытый в аэропорте утром во вторник, и от 803-го, который он получил у портье вместо ключа от собственного номера - 830. Однако Отмычка решил ничего не предпринимать, а сконцентрировать все внимание и силы на более крупной операции - похищении драгоценностей герцогини Кройдонской. Сам-то он, конечно, понимал, что главным аргументом в пользу такого решения был страх. Ночью, поскольку сон бежал от него, страх этот стал совсем невыносимым, - Отмычка даже и не обманывал себя на это счет. Но ай был твердо уверен, что завтра сумеет побороть страх и вновь обретет мужество и отвагу. Наконец его свалил тяжелый сон, и ему привиделось, будто массивная стальная дварь постепенно закрывается за ним, отгораживая от него солнечный свет и воздух. Он хотел выскочить, пока еще оставался какой-то просвет, но не мог найти в себе силы сдвинуться с места. Когда дверь закрылась, он зарыдал, понимая, что больше она никогда не откроется. Проснулся он в ознобе; было еще темно. По лицу его текли слезы. Уже больше семидесяти миль отделяли Огилви от Нового Орлеана, а он все еще продолжал думать о встрече с Питером Макдермоттом. В тот момент от неожиданности его словно током пронзило. После этого потрясения Огилви больше часа сидел, вцепившись в руль, почти не замечая, как "ягуар" выехал из города, пересек дамбу через озеро Поншартрен и, наконец, оказался на автостраде N_59, ведущей на север. Он то и дело поглядывал в зеркальце заднего обзора. При появлении сзади очередной пары фар он так и ждал, что машина под нарастающий вой сирены вот-вот стремительно обгонит его. При каждом повороте он готовился к тому, что сейчас ему придется затормозить перед установленным полицией заграждением. Сначала толстяк решил, что внезапное появление Питера Макдермотта можно объяснить лишь желанием лично засвидетельствовать его, Огилви, отъезд. А вот как Макдермотту удалось проникнуть в тайну замысла герцогини, этого он понять не мог. Но очевидно, каким-то образом это Питеру удалось, и он, Огилви, попался в ловушку, словно неопытный юнец. Лишь позже, когда за стеклом машины в предрассветной мгле начал проступать уносившийся назад сельский пейзаж, у него возникла мысль: а не была ли встреча с Макдермоттом случайной? Конечно же, если бы Макдермотт стоял там с определенными намерениями, "ягуар" уже давно догнали бы или устроили на дороге полицейскую заставу. Однако ни того, ни другого не случилось, и Огилви все более склонялся к мысли, что их встреча скорее всего, даже наверняка, была случайной. После этого настроение у него улучшилось. И он с вожделением подумал о двадцати пяти тысячах долларов, ожидавших его в конце пути. И тогда он задал себе вопрос: если до сих пор все идет так гладко, стоит ли ехать дальше и подвергать себя излишнему риску? Пройдет чуть больше часа, и станет совсем светло. Первоначально Огилви намеревался свернуть в это время с дороги и дождаться темноты, а уж потом двигаться дальше. Но задержка на целый день тоже таила в себе опасность. Он проехал всего лишь половину штата Миссисипи и находился еще сравнительно недалеко от Нового Орлеана. Продолжать путь - значит рисковать, что тебя обнаружат, но так ли уж велик риск? С другой стороны, усталость, накопившаяся за предыдущий день, побуждала его остановиться. Огилви был уже на пределе, его сильно клонило в сон. Именно в этот момент все и произошло. Позади, словно по мановению волшебной палочки, появился красный мигающий свет. Властно завыла сирена. Вот уже несколько часов, как он этого ждал. Но поскольку все шло гладко, на какое-то время расслабился. Теперь же реальность подействовала на него с удвоенной силой. Правая нога его машинально вдавила в пол педаль акселератора. Словно стрела, выпущенная из лука, "ягуар" рванулся вперед. Стрелка спидометра качнулась вправо... семьдесят, восемьдесят, восемьдесят пять миль. На девяноста Огилви сбросил скорость: дорога делала поворот. Не успел он притормозить, как красная "мигалка" сразу приблизилась. Сирена, на какое-то время умолкшая, взвыла снова. Затем красный свет сдвинулся влево - водитель задней машины пошел на обгон. Огилви понимал: продолжать гонку бессмысленно. Даже если удастся оторваться от преследователей сейчас, все равно ему не миновать других полицейских патрулей, дежуривших на дороге. Смирившись с этой мыслью, он сбросил скорость. И в ту же секунду мимо пронесся силуэт шедшей сзади машины - длинный светлый корпус, слабый свет внутри и человек, склонившийся над другим человеком. "Скорая помощь" унеслась вперед, и ее красная "мигалка" растворилась во тьме. По тому, как он отреагировал на это, Огилви лишний раз понял, что очень устал. Он решил, что независимо от соображений большей безопасности надо сворачивать с дороги и проводить день в укрытии. Он только что миновал Мойкон - маленький миссисипский городишко, поначалу намеченный им как конечный этап первой, ночной, части пути. Небо начинало светлеть. Огилви съехал на обочину, чтобы посмотреть карту, затем двинулся дальше и у пересечения нескольких дорог свернул с шоссе. Вскоре дорога стала неровной и перешла в заросший сорняком проселок. Быстро рассветало. Огилви вышел из машины, внимательно осмотрел местность. Вокруг не было ни души - лишь редкие рощицы разнообразили пейзаж. До ближайшего шоссе было больше чем с милю. Совсем рядом с тем местом, где остановился Огилви, высилась небольшая роща. Пройдя немного вперед, он увидел, что проселок упирается в нее и там кончается. Толстяк в очередной раз удовлетворенно хмыкнул. Вернувшись к "ягуару", он сел за руль и аккуратно провел машину в глубь рощи, пока она не скрылась под сенью листвы. Обойдя со всех сторон машину и придирчиво проверив, хорошо ли она спрятана, Огилви остался доволен. Тогда он забрался на заднее сиденье и заснул. Проснувшись около восьми утра и лежа в кровати, Уоррен Трент никак не мог понять, почему у него такое удивительно приподнятое настроение. Лишь чуть позже он вспомнил, что сегодня утром ему предстоит завершить сделку, о которой он договорился вчера с профсоюзом поденных рабочих. Невзирая на оказанное давление, мрачные предсказания и всевозможные сложности, он спас "Сент-Грегори" - буквально за несколько часов до истечения срока - от поглощения корпорацией О'Кифа. Это дыла победа, одержанная им лично. Он старался не думать о возможных последствиях этого странного альянса с профсоюзом поденщиков, чреватого возникновением в будущем еще более сложных проблем. Об этом он еще успеет поломать голову - самое главное сейчас то, что удалось ликвидировать нависшую над отелем угрозу. Встав с кровати, Уоррен Трент подошел к окну, откуда, с пятнадцатого этажа его отеля, открывалась панорама города. За окном стоял прекрасный новый день, солнце ярко светило с почти безоблачного неба. Принимая душ, Уоррен Трент напевал. Хорошее настроение не покидало хозяина "Сент-Грегори" и потом, когда Алоисиус Ройс брил его. Рейс, видя эту необычную, нескрываемую радость своего шефа, даже приподнял брови от удивления, однако Уоррен Трент никак на это не реагировал, должно быть, считая, что время для разговоров еще не настало. Одевшись и выйдя в гостиную, Уоррен Трент сразу же позвонил Ройялу Эдвардсу. Ревизор, которого дежурная телефонистка обнаружила дома, дал понять хозяину, что не дело отрывать человека от заслуженного завтрака, после того как он проработал всю ночь. Не обращая внимания на нотки недовольства в голосе Эдвардса, Уоррен Трент постарался выяснить, к каким же выводам пришли двое приезжих бухгалтеров после проведенной за работой ночи. Ревизор сказал, что оба посетителя были явно осведомлены о нынешних финансовых затруднениях отеля, ничего нового для себя не обнаружили и остались довольны его, Эдвардса, ответами. Успокоившись, Уоррен Трент предоставил ревизору заканчивать завтрак. Вполне вероятно - промелькнуло у него в голове, - что в эту самую минуту в Вашингтон передают отчет о положении дел в "Сент-Грегори", подтверждающий обрисованную им ситуацию. Уоррен Трент надеялся, что в скором времени он получит сообщение оттуда. Тут как раз зазвонил телефон. Ройс только хотел было поставить на стол завтрак, который несколько минут назад прикатили на столике, но Уоррен Трент жестом остановил его. Телефонистка сообщила, что вызывает междугородная. Уоррен Трент назвался, и другая телефонистка попросила его обождать. Прошло довольно много времени, прежде чем в трубке вдруг раздался голос председателя профсоюза поденных рабочих: - Трент? - Да. С добрым утром! - Разве, черт возьми, я вас вчера не предупреждал, чтоб вы ничего от меня не утаивали? А у вас хватило глупости попытаться утаить. Так вот что я вам скажу: тот, кто ведет со мной грязную игру, жалеет потом, что на свет родился. Вам еще повезло, что я все узнал раньше, чем была заключена сделка. Но предупреждаю: не вздумайте повторять такое! Неожиданный оборот событий, резкий холодный голос буквально лишили Уоррена Трента дара речи. Немного придя в себя, он возразил: - Клянусь богом, я не имею ни малейшего понятия, о чем вы говорите. - Он не имеет понятия! И это после того, как в вашем чертовом отеле произошел бунт на расовой почве! После того, как об этом растрезвонили все газеты Нью-Йорка и Вашингтона! Потребовалось несколько секунд, прежде чем Трент уловил связь между этой гневной тирадой и сообщением Макдермотта накануне. - Да, вчера утром у нас был один небольшой инцидент. Но это никак нельзя назвать расовыми волнениями. К тому же, когда мы с вами вели переговоры, я ничего об этом не знал. Да если бы и знал, то не счел бы нужным упоминать. Что же до нью-йоркских газет, то я их еще не просматривал. - Зато их регулярно читают члены моего профсоюза. Если не их, таи другие, в которых к вечеру появится подробный отчет о случившемся. И вот что я вам скажу: если я помещу капитал в отель, который дает от ворот поворот неграм, то все они, вместе с недоносками-конгрессменами, которым нужны голоса цветных, поднимут такой вой, точно их режут. - Понятно. Значит, вас волнует не самый принцип. Мы можем поступать как хотим, лишь бы не было шума. - Что меня волнует, это мое дело. Особенно когда речь идет о капиталовложениях из профсоюзного фонда. - Но ведь нашу договоренность не обязательно оглашать. - Если вы серьезно верите в это, значит, вы еще глупее, чем я полдгал. Да, действительно, мрачно подумал Уоррен Трент, рано или поздно об их сделке все узнают. Он попытался подступить к профсоюзному боссу с другого бока: - То, что произошло вчера в нашем отеле, здесь не редкость. Такое и раньше случалось в отелях на Юге, будет случаться и впредь. Пройдет день-другой, и внимание переключится на что-то еще. - Может быть. Но если профсоюз поденных рабочих вложит деньги в ваш отель, то после сегодняшней шумихи внимание снова вернется к нему, и чертовски скоро. А мне такой рекламы и даром не нужно. - Тогда разрешите внести ясность. Должен ли я вас понимать так, что, несмотря на инспекцию наших дел, проведенную вашими бухгалтерами, вы отказываетесь от того, о чем мы договорились вчера? - Ваши финансовые отчеты в порядке, не в них дело, - ответил голос из Вашингтона. - Мои люди дали положительное заключение. Сделка расстраивается по другой причине. Итак, с горечью подумал Уоррен Трент, из-за вчерашнего инцидента, на который он и внимания-то не обратил - таким это казалось ему пустяком, - вместо нектара победы он вкушает теперь горечь поражения. Решив, что никакие слова уже не помогут, он язвительно проговорил в трубку: - А ведь раньше вы не проявляли такой щепетильности, когда дело касалось профсоюзных фондов. Молчание. Потом нарочито мягко председатель профсоюза поденщиков произнес: - Когда-нибудь вы еще пожалеете о своих словах. Уоррен Трент медленно опустил трубку на рычаг. На столе рядом с ним Алоисиус Ройс разложил нью-йоркские газеты, доставленные самолетом. - В основном об этом пишут здесь, - сказал Ройс, ткнув в "Геральд трибюн". - В "Нью-Йорк таймс" я ничего не обнаружил. - У них в Вашингтоне издается более поздний выпуск, - сказал Уоррен Трент. Он быстро пробежал глазами заголовок в "Геральд трибюн" и мельком взглянул на помещенный рядом снимок. На фотографии была запечатлена вчерашняя сцена в вестибюле "Сент-Грегори" с доктором Ингрэмом и доктором Николасом в центре. Потом ему, видимо, придется прочесть весь репортаж целиком. Сейчас же он был просто не в силах читать. - Прикажете подавать завтрак? Уоррен Трент покачал головой: - Я не голоден. - На мгновенье подняв глаза, он встретил испытующий взгляд молодого негра. - Вероятно, ты считаешь, что мне досталось по заслугам. - Да, пожалуй, что-то в этом роде, - помедлив, ответил Ройс. - Главное, мне кажется, в том, что вы не хотите признать, насколько все изменилось. - Если ты и прав, пусть это обстоятельство больше тебя не тревожит. Думаю, что с завтрашнего дня здесь мое мнение мало что будет весить. - Мне очень жаль, если так. - Это значит, что отель перейдет к О'Кифу. - Трент подошел к окну и молча постоял у него. Потом вдруг произнес: - Вероятно, ты уже слышал об условиях сделки - в частности, о том, что я остаюсь жить здесь. - Да. - Раз так, то мне, по-видимому, придется мириться с твоим присутствием и после того, как в будущем месяце ты окончишь свой колледж. Хотя, наверное, следовала бы дать тебе под зад. Алоисиус Роде молчал. При обычных обстоятельствах он быстро нашелся бы и парировал бы колкостью. Но на сей раз он понимал, что это мольба одинокого, поверженного человека, который хочет, чтобы он остался. Рейса не покидала мысль о том, что он должен принять это важное для себя решение - и принять его быстро. Вот уже почти двенадцать лет он был для Уоррена Трента во многих отношениях как родной сын. Он понимал, что, если останется, его обязанности в свободное от работы в юридической фирме время сведутся к роли компаньона Трента и его доверенного лица. Такую жизнь трудно назвать неприятной. И однако же, на него влияли и другие соображения, когда он раздумывал, остаться ему или уйти. - Я еще не все обдумал, - солгал он. - А, пожалуй, пора. Да, все в его жизни, от большого до малого, меняется, и притом внезапно, подумал Уоррен Трент. У него не было ни малейшего сомнения, что Ройс скоро уйдет от него, как ушел из его рук контроль над "Сент-Грегори". Возможно, чувство одиночества, а теперь еще и сознание того, что ты не участвуешь в большом жизненном потоке, вообще характерно для человека, который живет слишком долго. Он сказал Рейсу: - Ты можешь идти, Алоисиус. Я хочу немного побыть один. Через несколько минут, решил Уоррен Трент, он позвонит О'Кифу и официально признает свое поражение. Журнал "Тайм", редакторы которого умеют выхватить из утренних газет наиболее интересное событие, мгновенно отреагировал на сообщение о скандале на расовой почве, происшедшем в "Сент-Грегори". Редакция тотчас связалась со своим новоорлеанским корреспондентом - постоянным сотрудником газеты "Стейтс-Айтем" и поручила ему собрать на месте весь материал, какой он сумеет раздобыть. А кроме того, накануне ночью, как только в Нью-Йорке вышла "Геральд трибюн" с описанием скандала, редактор позвонил в отделение журнала в Хьюстоне, и заведующий отделением вылетел первым утренним рейсом в Новый Орлеан. И вот сейчас оба сотрудника "Тайма" сидели, запершись с Херби Чэндлером, в маленькой комнатке на первом этаже отеля. Помещение это именовалось комнатой для прессы, в нем стоял стол, телефон и вешалка для шляп. Журналист из Хьюстона, как старший по рангу, сидел в единственном кресле. Чэндлер, зная, что "Тайм" славится своей щедростью по отношению к тем, кто помогает получать интересную информацию, почтительно докладывал о результатах проведенной разведки. - Я проверил насчет собрания стоматологов. Оно у них закрытое, и такие наведены строгости, что мышь не пролезет. Старшему официанту сказали, что в зал будут пускать только участников конгресса - даже жен не допустят и у входа поставят своих людей, чтобы проверять каждого входящего. Собрание будет проходить при закрытых дверях и начнется лишь после того, как вся гостиничная прислуга покинет зал. Заведующий Хьюстонским отделением, энергичный молодой человек по фамилии Кваратоне, кивнул. Он уже успел взять интервью у президента ассоциации стоматологов доктора Ингрэма, и слова старшего посыльного лишний раз подтвердили полученную информацию. "Да, у нас действительно будет чрезвычайное заседание, - сказал ему доктор Ингрэм. - Решение о нем было принято исполнительным комитетом вчера вечером, но заседание это будет закрытым. Если бы дело зависело только от меня, сынок, то пожалуйста, приходите и слушайте, и вы, и любой другой. Но кое-кто из моих коллег имеет на этот счет свое мнение. Они считают, что наши люди будут говорить свободнее, зная, что в зале нет прессы. Так что, боюсь, на сей раз придется вам посидеть в коридоре". Кваратоне, который вовсе не собирался просидеть все собрание под дверью, тем не менее вежливо поблагодарил доктора Ингрэма. Имея уже подкупленного союзника в лице Херби Чэндлера, он прежде всего подумал о том, что воспользуется старой уловкой и проникнет на собрание стоматологов, переодевшись в форму посыльного. Однако сообщение Чэндлера показывало, что этот план придется изменить. - Помещение, в котором будет проходить собрание, - спросил Кваратоне, - это что, большой зал? - Именно так, сэр, - утвердительно кивнул Чэндлер. - Салон дофина на триста мест. А больше им и не нужно. Корреспондент "Тайма" задумался. Повестка любого закрытого собрания, на котором присутствуют триста человек, перестает быть тайной, как только открываются двери. В эту минуту для него не составит труда смещаться с делегатами и, притворившись одним из них, выяснить, о чем шла речь. Но при этом у него не будет интересных деталей, связанных с поведением отдельных людей - материала, столь ценимого дирекцией "Тайма" и читателями этого журнала. - А в этом, как его там, сапуне нет балкона? - Есть маленький, но на него рассчитывать не приходится. Я уже проверил. Там будет дежурить пара их людей. И кроме того, все микрофоны сейчас отключают. - Черт бы их побрал! - выругался местный газетчик. - Шпионов они боятся, что ли? - Видно, кое-кто из них хочет высказаться, но не хочет, чтобы это было зафиксировано, - думая вслух, промолвил Кваратоне. - Эти узкие спецы никогда не занимают твердых позиций - во всяком случае, по расовым вопросам. Но деваться им некуда, уж коли встали перед дилеммой - либо единодушно покинуть отель, либо создавать видимость, так - пошуметь для отвода глаз. В этом отношении ситуация, я бы сказал, сложилась уникальная. - А если так, подумал Кваратоне, то и репортаж может получиться более острым, чем он предполагал. И он решил во что бы то ни стало придумать, как проникнуть в зал. - Мне нужен план этажа, где будет проходить заседание, а также этажа над ним, - вдруг сказал Кваратоне. - Понимаете, не просто расположение комнат, а технический план, на котором отмечено все - стены, вентиляционные ходы, потолки и прочее. И мне нужно это быстро, так как в нашем распоряжении меньше часа. - По правде говоря, я вовсе не уверен, что такой план существует, сэр. Но так или иначе... - И старший посыльный умолк при виде того, как Кваратоне вытащил из кармана пачку двадцатидолларовых банкнот и сорвал бумажную ленту. Пять банкнот Кваратоне тут же вручил Чэндлеру. - Доберитесь до кого-нибудь из ремонтной или технической службы. С помощью этих денег. Вас я тоже потом не забуду. Встретимся здесь через полчаса, если можно раньше - тем лучше. - Слушаюсь, сэр! - Физиономия Чэндлера, так похожая на острую мордочку хорька, расплылась в подобострастной улыбке. - А ты займешься местными откликами, договорились? - сказал Кваратоне репортеру из Нового Орлеана. - Возьмешь интервью в муниципалитете, у видных горожан; хорошо бы поговорить с кем-нибудь из Национальной ассоциации борьбы за права цветного населения. В общем, сам знаешь, что требуется. - Такой репортаж я и во сне сочиню. - А вот этого делать не надо. Главное, внимательно следи за реакцией людей. Кстати, хорошо бы поймать мэра в туалете - вот идея! Представляешь: дает интервью и одновременно моет руки. Весьма символично. Может быть отличным началом для репортажа. - Ну что ж, попробую спрятаться в туалете, - весело сказал репортер и с этими словами удалился: он тоже не сомневался, что за сверхурочную работу заплатят хорошо. А Кваратоне отправился коротать время в кафе отеля. Он заказал чаю со льдом и машинально, потягивая напиток, обдумывал будущий очерк. Конечно, на целый подвал не потянет, но если удастся найти острый и оригинальный ракурс, таможне получить полторы колонки в номере, выходящем на следующей неделе. А это доставит ему немалое удовольствие - ведь за последние недели больше десяти очерков, на которые он затратил столько сил и старания, были либо вообще отвергнуты нью-йоркской редакцией, либо сильно урезаны при верстке. В этом не было ничего необычного, и сотрудники объединения "Тайм-Лайф" привыкли мириться с неприятным сознанием, что пишут иной раз впустую. Но Кваратоне любил, когда его печатали и замечали, если он писал что-то стоящее. В условленное время он вернулся в комнатушку для прессы. Через несколько минут туда пришел и Херби Чэндлер в сопровождении моложавого остроносого человека в рабочем комбинезоне. Старший посыльный представил его: Чес Эллис, ремонтный рабочий. Тот почтительно поздоровался с Кваратоне за руку, затем, постучав по свертку чертежей, который он держал под мышкой, неуверенно проговорил: - Мне ведь их вернуть надо. - А они мне и нужны ненадолго. - Кваратоне помог Эллису расстелить листы с чертежами и прижать загибавшиеся кверху углы. - Ну, где у вас тут Салон дофина? - Вот здесь. - Я смазал ему про собрание, сэр, - вступил в разговор Чэндлер. - И про то, что вы хотите услышать, о чем там будут говорить, хотя сами там не будете. - Есть какие-нибудь ходы в стенах и в потолке? - спросил сотрудник "Тайма". - Стены сплошные. Есть, правда, проем между потолком и полом верхнего этажа, но чтоб залезть туда - нечего и думать. Гипс не выдержит тяжести, и вы провалитесь. - Стойте, - сказал Кваратоне, у которого был как раз такой план. - А что означают эти линии? - И он ткнул пальцем в план. - Это труба вытяжки горячего воздуха из кухни. Вы заживо изжаритесь, даже если очутитесь по соседству с ней. - А эти? Эллис нагнулся над чертежом. Потом сверился с другим листом. - Это труба подачи холодного воздуха. Она проходит над потолком Салона дофина. - Из нее есть выходы в зал? - Да. В центре зала и в обоих его концах. Они здесь отмечены на плане. - Какое сечение трубы? Рабочий немного подумал. - Примерно три квадратных фута. - Ну-ка, помогите мне добраться до этой трубы, - решительно заявил Кваратоне. - Я залезу в нее и доползу до зала, чтобы видеть и слышать то, что происходит внизу. Времени на это осуществление затеи очень мало. Эллис сначала отнекивался, но потом Чэндлер все же уговорил его добыть второй комбинезон и сумку с инструментами. Корреспондент "Тайма" быстро переоделся и взял сумку. Затем Эллис, дрожа как в лихорадке, хотя ничего и не произошло, провел его в помещение, примыкавшее к кухне на том этаже, где происходило собрание. Старший посыльный благоразумно исчез из виду. Кваратоне понятия не имел, сколько долларов из той сотни, что он дал Чэндлеру, перешло в руки Эллиса, но ему явно кое-что перепало. На кухне никто и внимания не обратил на двух заштатных ремонтных рабочих. В закутке, куда они затем пришли, высоко в стене была решетка, которую Эллис заранее снял. К отверстию, которое прикрывала эта решетка, была подставлена длинная стремянка. Кваратоне молча поднялся по ней и влез в дыру. Оказалось, что передвигаться там можно лишь ползком, на локтях. Притом тьма внутри стояла кромешная, лишь изредка прорезаемая отблесками света с кухни. Кваратоне почувствовал, как в лицо ему ударила струя холодного воздуха - давление воздуха возросло, когда тело Кваратоне заполнило всю труба. - Отсчитайте четыре вентиляционных отверстия! - прошептал сзади Эллис. - Четвертое, пятое и шестое как раз над Салоном дофина. И еще, сэр: дышите потише, иначе вас услышат. Я вернусь через полчаса. Если вас к тому времени не будет, приду еще через полчаса. Кваратоне попробовал оглянуться и не смог. Значит, вылезать будет труднее, чем ползти вперед. Он приглушенно сказал: "Есть!" и пополз вперед. Коленям и локтям, опиравшимся на металл, было жестко. Больше всего неприятностей доставляли Кваратоне сварные швы. Он даже перекосился от боли, когда острый конец шурупа порвал ему комбинезон и впился в ногу. Немного попятившись, он отцепился, затем снова пополз вперед, но уже осторожнее. Вентиляционные отверстия были заметны издали из-за пронимавшего в них снизу света. Кваратоне прополз над тремя из них, от души надеясь, что решетки надежно привинчены. Подползая к четвертому, он услышал голоса. Собрание, очевидно, уже началось. К радости Кваратоне, голоса слышны были отчетливо и, если изловчиться, он видел и часть зала внизу. Из следующего отверстия, пожалуй, видно будет еще лучше, решил он. Так и оказалось. Теперь он видел почти половину зала, заполненного людьми, а также трибуну, с которой как раз выступал президент ассоциации доктор Ингрэм. Пошарив по карманам, корреспондент "Тайма" извлек блокнот и шариковую ручку, снабженную маленьким фонариком. - ...призываю вас, - обращался к собравшимся доктор Ингрэм, - занять возможно более твердую позицию. Сделав паузу, он продолжал: - Мы, профессионалы, по природе своей склонны придерживаться середины и не впадать в крайности, но мы слишком долго занимались попустительством в том, что касается ущемления гражданских прав. В нашей среде нет дискриминации - по крайней мере, она проявляется крайне редко, и мы привыкли думать, что этого достаточно. Мы, как правило, не обращаем внимания на то, что происходит вокруг, какие силы там действуют. И мы оправдываем такое свое отношение тем, что посвятили жизнь медицине и у нас не остается времени ни на что другое. Ну что ж, такое оправдание удобно, в нем есть даже доля истины. Однако сейчас, хотим мы того или нет, и нас коснулась эта проблема. Маленький доктор помолчал, внимательно всматриваясь в лица собравшихся. - Всем вам, должно быть, уже известно о непростительном оскорблении, которое этот отель нанес нашему уважаемому коллеге, доктору Николасу, оскорблении, самым грубым образом нарушающем закон о гражданских правах. Как ваш президент, я предложил принять жесткие ответные меры. Мы должны отменить конгресс и все, как один, покинуть отель. В зале раздались возгласы удивления. Доктор Ингрэм продолжал: - Большинству уже известно мое предложение. Но для прибывших сегодня утром - это новость. К сведению и тех и других, предложенная мною мера повлечет за собой огорчения и неудобства - для меня в не меньшей степени, чем для всех вас, - профессионально мы от этого не выиграем, да и обществу пользы не будет. Но бывают ситуации, когда затрагиваются самые основы чести и совести, и тогда не обойтись без решительных мер. Я считаю, что это как раз такой случай. У нас есть лишь одна возможность продемонстрировать глубину нашего возмущения, а также со всей очевидностью показать, что люди нашей профессии не намерены больше равнодушно взирать на то, как нарушаются гражданские права. В зале раздались возгласы: "Правильно, правильно", - но одновременно и ропот недовольства. Откуда-то из середины зала тяжело поднялся на ноги массивный мужчина; Кваратоне, пригнувшись ближе к отверстию, увидел могучие челюсти, улыбку на мясистых губах, очки в толстой оправе. Здоровяк объявил: - Я из Канзас-Сити. В зале раздались приветственные возгласы, которые он тотчас прекратил мановением руки. - У меня только один вопрос к доктору. Это он будет объяснять моей маленькой женушке, которая, могу вас заверить, с нетерпением ожидала поездки сюда, как, думаю, и жены большинства других участииков, - почему, не успев раскрыть чемоданы, мы должны снова паковать их и отправляться домой? - Да не в этом же дело! - раздался чей-то негодующий голос. Но его заглушили насмешливые выкрики и смех. - Вот так-то, сэр, - продолжал толстяк, - я хочу, чтобы он объяснил это моей жене. - И вполне довольный собой, он уселся на место. Доктор Ингрэм вскочил, багровый от возмущения. - Господа, это же важный, серьезный вопрос. Мы и так уже бездействуем целых двадцать четыре часа, тогда как, по моему глубокому убеждению, уже полсуток назад могли бы сказать свое слово. Раздались аплодисменты - правда, в разных концах зала и довольно жидкие. Сразу заговорило несколько человек. Председатель собрания, сидевший рядом с доктором Ингрэмом, застучал молотком. Один за другим люди поднимались на возвышение, осуждали то, как обошлись в отеле с доктором Николасом, но отделывались молчанием по поводу ответных действий. Затем, словно по молчаливому уговору, все повернулись в сторону худощавого, щеголевато одетого человека, решительно вставшего в одном из первых рядов. Кваратоне не расслышал произнесенное председателем имя, уловил лишь: - ...второй заместитель президента и член нашего исполнительного совета. Он заговорил сухим, резким голосом: - Мы проводим данное собрание in camera [за закрытыми дверями (лат.)], потому что я, при поддержке нескольких коллег по исполнительному совету, потребовал этого. В результате мы можем говорить свободно, зная, что наши выступления не записываются и не могут быть ложно истолкованы за пределами этого зала. Могу также добавить, что мое предложение встретило сильное сопротивление со стороны нашего уважаемого президента, доктора Ингрэма. - А чего вы, собственно, испугались - что вас сочтут причастным к такого рода акции? - проворчал с трибуны доктор Ингрэм. Не обращая на него внимания, щеголеватый вице-президент продолжал: - Я не меньше, чем все другие, испытываю отвращение к дискриминации. Некоторые из моих лучших... - он заколебался, выбирая слово, - ...моих самых уважаемых товарищей по профессии принадлежат к другим расам и исповедуют иные вероучения. Более того, как и доктор Ингрэм, я сожалею о произошедшем вчера инциденте. Единственное, с чем мы в данный момент не согласны, касается вопроса процедуры. Доктор Ингрэм - если я могу воспользоваться его метафорой - предпочитает вырвать больной зуб. Согласно моему мнению, следует применить более умеренные формы лечения против неприятной, но локальной инфекции. - По залу прокатилась волна смеха, выступавший улыбнулся. - Я не могу поверить, что отсутствующий здесь, к нашему всеобщему сожалению, коллега, доктор Николас, хоть чуть-чуть выиграет, если наш конгресс будет отменен. Мы же в плане профессиональном многое теряем. Более того - и поскольку у нас заседание закрытое, я говорю это откровенное - мне кажется сомнительным, что широкий вопрос расовых отношений может как-либо нас касаться. - Конечно, он нас касается! Разве это не относится ко всем и к каждому? - раздался одинокий голос из задних рядов. Но над остальной частью зала царила исполненная внимания тишина. Оратор отрицательно покачал головой. - Какие бы взгляды мы ни исповедовали, мы исповедуем их как индивидуумы. Естественно, мы должны поддерживать членов нашей ассоциации, когда это требуется, и я сейчас предложу определенные меры в связи с историей, случившейся с доктором Николасом. Но вместе с тем я совершенно согласен с доктором Ингрэмом в том, что мы специалисты-медики и что у нас мало времени на дела, не относящиеся к нашей профессии. Доктор Ингрэм вскочил со своего места: - Я не говорил этого! Я лишь подчеркнул, что подобную позицию мы занимали в прошлом. И я с нею совершенно не согласен. - Тем не менее вы сами заявили об этом, - пожав плечами, парировал щеголь. - Но совсем в других целях. И я не позволю переиначивать мои слова! - Глаза маленького доктора яростно сверкнули. - Господин председатель, мы здесь изощряемся в многословии, не скупимся на выражения вроде "весьма прискорбно", "достойно сожаления". Но неужели вам непонятно, что дело не только в этом, что речь идет о соблюдении гражданских прав и о человеческом достоинстве? Если бы вы были здесь вчера и видели то, что пришлось мне увидеть - как оскорбляли нашего коллегу, друга, достойного человека... В зале раздались выкрики: "К порядку!", "К порядку!". Председатель заколотил по столу молотком, и доктор Ингрэм волей-неволей замолчал, лицо его горело. - Я могу продолжать? - вежливо осведомился щеголеватый. Председатель кивнул. - Спасибо. Господа, я вкратце изложу свои предложения. Прежде всего я предлагаю проводить наши конгрессы в будущем в таких местах, где присутствие доктора Николаса и других представителей его расы не будет вызывать никаких осложнений. Существует множество подобных мест, которые все мы, остальные, несомненно, сочтем приемлемыми. Во-вторых, я предлагаю принять резолюцию, осуждающую действия данного отеля, отказавшегося предоставить номер доктору Николасу, после чего мы продолжим работу нашего конгресса согласно первоначальному плану. Сидевший на возвышении доктор Ингрэм, не веря ушам своим, покачивал головой. Оратор взглянул на листик бумаги, который держал в руке. - Вместе с несколькими другими членами нашего исполнительного совета я тут составил проект резолюции... Кваратоне в своем закутке перестал слушать. Резолюция его уже мало интересовала. Содержание ее можно было заранее предсказать; к тому же текст можно будет достать и потом, если потребуется. Поэтому он сосредоточил все внимание на лицах сидевших внизу. Кваратоне они показались обыкновенными лицами в меру образованных людей. На них было написано облегчение. Облегчение, подумал Кваратоне, оттого, что отпала необходимость принимать те меры, к которым их призывал доктор Ингрэм, - меры непривычные, обременительные. Громкие слова, высокопарно произнесенные в псевдодемократическом стиле, открыли выход из затруднительного положения. Совесть - она успокоится, зато не будет лишних неудобств. Правда, дело не обошлось без проявления робкого протеста - один из выступавших поддержал доктора Ингрэма, - но это была лишь капля в море. Остальные же выступавшие лишь более или менее повторяли друг друга: "Я тут подготовил проект резолюции..." Корреспондент почувствовал озноб - это напоминало ему, что, помимо прочих неудобств, он почти час просидел в вентиляционной трубе. Но его затея стоила того. Он теперь напишет живой очерк, а уж пусть редакторы в Нью-Йорке переписывают его в принятом стиле. И еще Кваратоне подумал, что на этой неделе его работа не будет зряшной. Питер Макдермотт узнал о решении конгресса стоматологов продолжать свою работу почти сразу после того, как собрание in camera окончилось. Понимая всю важность результатов собрания для отеля, он велел клерку из отдела обслуживания конгрессов дежурить у Салона дофина и немедленно сообщать обо всем, что удастся узнать. Буквально минуту назад клерк позвонил и сказал, что, судя по разговорам выходивших делегатов, предложение об отмене съезда провалилось. Казалось, Питер должен был бы порадоваться за отель. Он же чувствовал себя крайне подавленным. Он представил себе, как воспринял это решение доктор Ингрэм, не получивший поддержки, несмотря на все свои доводы и всю свою прямоту. В конечном счете, не без горечи вынужден был признать Питер, сбылись вчерашние циничные предсказания Уоррена Трента. Что ж, хозяина надо поставить об этом в известность. Когда Питер вошел в приемную владельца отеля, расположенную в одной из комнат блока управления "Сент-Грегори", Кристина, оторвавшись от работы, подняла на него глаза. Теплая улыбка на ее лице напомнила Питеру, как ему хотелось поговорить с ней вчера. - Хорошая была вечеринка? - поинтересовалась Кристина. Казалось, ее занимала некоторая растерянность Питера. - Или вы уже успели все забыть? Он отрицательно покачал головой. - Все было отлично. Хотя мне недоставало вас, да и сейчас я не очень ладно себя чувствую оттого, что забыл про нашу договоренность. - Хватит об этом. Мы оба стали старше на двадцать четыре часа. - Если вы свободны, быть может, мне удалось бы загладить свою вину сегодня. - Просто отбоя нет от приглашений! - сказала Кристина. - Сегодня вечером я ужинаю с мистером Уэллсом. Брови у Питера поползли вверх. - Так, значит, он выздоровел. - Да, но не настолько, чтобы выходить на улицу. Поэтому мы ужинаем в отеле. Если задержитесь на работе, может быть, присоединитесь к нам попозже? - Если смогу, то приду. - И кивнув на закрытые двойные двери кабинета, он спросил: - У.Т. на месте? - Да, можете войти. Надеюсь только, что вы не идете к нему с разными проблемами. А то он сегодня утром что-то очень огорчен. - Я принес новости, которые могут его приободрить. Стоматологи только что проголосовали против предложения покинуть отель. - И уже более сухо Питер добавил: - Полагаю, вы читали нью-йоркские газеты. - Да. Я бы сказала, что мы получили по заслугам. Питер кивнул в знак согласия. - Я просматривала и местную печать, - сказала Кристина. - Об этом ужасном уличном происшествии: пока ничего нового. А я не могу избавиться от мысли об этом. - Я тоже, - в тон ей произнес Питер. У него перед глазами внезапно возникла картина, которую они видели три ночи тому назад: залитая светом, огражденная веревкой проезжая часть улицы и полицейские, ищущие улик, за которые можно было бы зацепиться. Интересно, удастся ли полиции напасть на след машины и водителя, сбившего людей. Вполне вероятно, что и машина и преступник давно находятся в безопасности и их не найти, хотя Питер надеялся, что это не так. Думая об этом преступлении, он невольно вспомнил и о другом. Не забыть бы спросить Огилви, есть ли какие-нибудь новости в связи с грабежом, который произошел в отеле. Кстати, удивительно, что начальник охраны до сих пор не доложил ему о ходе дела. Еще раз улыбнувшись Кристине, Питер постучал в дверь кабинета Уоррена Трента и вошел. Новость, принесенная Питером, как выяснилось, почти не произвела впечатления. Хозяин кивнул с отсутствующим видом, словно не желая отвлекаться от каких-то сугубо личных мыслей, в которые он был погружен. Он вроде бы хотел что-то сказать - совсем по другому вопросу, как почувствовал Питер, - но внезапно передумал. Обменявшись с ним двумя-тремя словами, Питер вышел из кабинета. А ведь Альберт Уэллс оказался провидцем, подумала Кристина, предсказал же он, что Питер Макдермотт предложит ей провести с ним вечер. На секунду она пожалела, что преднамеренно сделала так, чтобы быть занятой. Разговор с Питером напомнил Кристине об уловке, придуманной ею вчера, чтобы избавить Альберта Уэллса от больших затрат вечером. Она позвонила Максу - метрдотелю главного ресторанного зала. - Макс, ваши вечерние цены просто возмутительны, - сказала Кр истина. - Не я их устанавливаю, мисс Фрэнсис. Правда, иногда я об этом жалею. - В последнее время у вас что-то не особенно людно, не так ли? - В иные вечера, - ответил метрдотель, - я чувствую себя, как Ливингстон, который дожидается Стэнли на бескрайних просторах Африки. Знаете, мисс Фрэнсис, люди становятся все умнее. Они уже поняли, что в гостиницах, вроде нашей, - одна центральная кухня и что, в какой из ресторанов ни пойди, везде блюда одни и те же и приготовлены они одними и теми же поварами. Так не лучше ли посидеть в другом месте, где подешевле, даже если обслуживание там и не на высоте? - У меня есть друг, - сказала Кристина, - который любит, когда хорошо обслуживают. Это пожилой джентльмен по имени Альберт Уэллс. Я хочу, чтобы вы, Макс, проследили за счетом - пусть он будет не слишком большой, но и не слишком маленький, иначе он почувствует подвох. А разницу отнесите на мой счет. - О!.. Такую девушку я и сам не отказался бы иметь в приятельницах, - усмехнулся метрдотель. - Ну нет, Макс, - парировала Кристина, - со мной этот номер у вас не прошел бы. Ведь всем известно, что вы один из двух самых богатых людей у нас в отеле. - Кто же второй? - Не Херби ли Чэндлер? - Вы не делаете мне чести, ставя его имя рядом с моим. - Так вы позаботитесь о мистере Уэллсе? - Мисс Фрэнсис, когда мы подадим ему счет, он подумает, что ел в закусочной-автомате. Кристина смеясь положила трубку: она не сомневалась, что Макс разрешит поставленную перед ним задачу с тактом и чувством меры. Не церя глазам своим, кипя от ярости, Питер во второй раз медленно перечитал оставленную Огилви записку. Записка лежала у него на столе, когда он вернулся после короткой беседы с Уорреном Трентом. Судя по дате и времени, Огилви написал ее вчера ночью и оставил у себя в кабинете до прихода служащего, разносящего внутреннюю почту. Ясно было и то, что Огилви не случайно написал записку именно в это время и отправил ее таким способом, чтобы Питер, когда получит ее, не мог тотчас же что-либо предпринять. Записка гласила: "Мистеру Питеру Макдермотту Предмет: Отпуск за свой счет. Я, нижеподписавшийся, смею уведомить, что беру отпуск сроком на четыре дня, начиная с сегодняшнего. Эти дни я беру из семи причитающихся мне свободных дней по личным, не терпящим отлагательства причинам. У.Финеган, заместитель начальника охраны, в курсе дела об ограблении, принятых мерах и т.д. Может быть вызван и для решения всех других проблем, какие возникнут. Нижеподписавшийся приступит к исполнению служебных обязанностей в будущий понедельник. Искренне ваш Т.И.Огилви, начальник охраны отеля". Питер с возмущением подумал, что ведь и суток не прошло с тех пор, как Огилви пришел к выводу, что, по всей видимости, в "Сент-Грегори" орудует профессиональный гостиничный вор. Тогда Питер настоятельно просил начальника охраны переселиться на несколько дней в отель, но толстяк отклонил это предложение. Должно быть, Огилви в тот момент уже знал, что возьмет отгул через несколько часов, но предпочел промолчать. Почему? Вероятно, потому, что предвидел категорические возражения со стороны Питера, а у него не хватало духу спорить и, возможно, времени было в обрез. В записке сказано: "по личным, не терпящим отлагательства причинам". Ну что ж, рассуждал Питер, так оно, наверное, и есть. Но даже Огилви, несмотря на его общеизвестную близость с Уорреном Трентом, должно быть ясно, что отъезд без предупреждения в подобный момент чреват серьезной взбучкой по возвращении. Что это за личные причины? Видимо, не из тех, которые можно напрямик открыто изложить и обсудить. Иначе он бы так и поступил. Отель отелем, но, когда у сотрудника случается что-то серьезное, к нему всегда проявят сочувствие. Всегда так было. Значит, здесь что-то такое, о чем Огилви предпочитал молчать. Но даже в таком случае, подумал Питер, это его не касается, если не нарушает нормальную работу отеля. Но в данном случае отъезд Огилви создает трудности, и потому Питер чувствовал себя вправе проявлять любопытство. Он решил попытаться выяснить, куда и зачем отправился начальник охраны. Питер позвонил Флоре и, когда секретарша вошла, протянул ей записку Огилви. - Я ее прочитала, - состроив скорбную физиономию, сказала секретарша. - И сразу поняла, что вам она радости не доставит. - Если можете, - сказал ей Питер, - постарайтесь выяснить, где он сейчас находится. Позвоните ему домой, во все другие места, где он бывает. Узнайте, видел ли его кто-нибудь или, может быть, его где-нибудь ждут. Оставьте всюду записки. Если удастся обнаружить Огилви, я хотел бы лично поговорить с ним. Флора записала все распоряжения в свой блокнот. - И еще одно: позвоните в гараж. Так случилось, что прошлой ночью я проходил мимо отеля. Примерно в час ночи наш друг выехал из гаража - на "ягуаре". Возможно, он сказал кому-нибудь о том, куда направился. Когда Флора вышла, Питер послал за Финеганом, мрачным, неразговорчивым уроженцем Новой Англии, который долго думал, прежде чем ответить на очерадной нетерпеливый вопрос Питера. Нет, Финеган не имел ни малейшего представления о том, куда отправился мистер Огилви. Начальник лишь вчера вечером предупредил Финегана, что ему придется руководить охраной отеля ближайшие несколько дней. Да, прошлой ночью по всему отелю дежурили люди, однако ничего подозрительного замечено не было. И сегодня утром никаких сообщений о том, что кто-то заходил в чужой номер, тоже не было. Нет, из полицейского управления Нового Орлеана ничего не поступало. Да, Финеган будет лично поддерживать связь с полицией, как того хочет мистер Макдермотт. И уж конечно, если он, Финеган, получит известие от Огилви, то тут же сообщит мистеру Макдермотту. Питер отпустил Финегана. И хотя сама мысль об Огилви приводила его в ярость, ничего больше сделать он сейчас не мог. Он по-прежнему кипел от злости, когда через несколько минут в селекторе раздался голос Флоры: - Мисс Марша Прейскотт на проводе. - Скажите ей, что я занят, я позвоню позже, - сказал Питер, но тут же поправился: - Впрочем, так и быть, отвечу. Он поднял трубку. - А я все слышала, - раздался веселый голос Марши. - Извините, - сказал Питер, а про себя подумал с раздражением: нужно напомнить Флоре, чтобы не забывала отсоединять внешнюю линию, когда включена внутренняя связь. - Сегодня препаршивое утро, особенно в сравнении с вчерашним прекрасным вечером. - А я-то думала, что управляющие отелями первым делом учатся быстро приходить в себя. - Возможно, другим это и удается. Но я - не другие. В трубке наступила пауза. Потом Марша сказала: - Так вы довольны всем вечером? - Всем без исключения. - Ну что же, отлично! В таком случае я готова выполнить свое обещание. - Мне кажется, вы его уже выполнили. - Нет, я о другом, - сказала Марша, - я ведь обещала устроить небольшой экскурс в историю Нового Орлеана. Можем начать прямо сегодн я. Питер едва не отказался: ведь его присутствие в отеле было сейчас крайне необходимо, но внезапно он понял, что хочет поехать с Маршей. А почему бы, собственно, им и не встретиться? Ведь он так редко берет положенные ему два выходных дня в неделю, а в последнее время вообще работал сверх всяких норм. Отлучиться ненадолго вполне можно. - Что ж, - сказал Питер. - Посмотрим, сколько веков нам удастся охватить с двух до четырех. Во время двадцатиминутной молитвы, до того как в номер принесли завтрак, Кэртис О'Киф дважды ловил себя на том, что мысли его бродят где-то далеко. Это было знакомое ему проявление непоседливости, за что он наскоро извинился перед богом, не слишком на этом педалируя, поскольку инстинктивное стремление не стоять на месте было частью натуры магната и, следовательно, ниспослано свыше. А все же приятно было вспомнить, что сегодня он последний день в Новом Орлеане. Вечером он улетит в Нью-Йорк, а завтра - в Италию. Для него и Додо уже заказаны номера в "Неаполитанском О'Кифе". Помимо перемены обстановки, приятно будет побывать лишний раз в одном из принадлежащих ему отелей. Кэртис О'Киф никогда не понимал, что имеют в виду критиканы, говоря, что человек может объехать весь мир, но если он будет останавливаться в отелях О'Кифа, ему покажется, будто он и не покидал США. А вот он, несмотря на любовь к заграничным путешествиям, предпочитает видеть вокруг знакомую обстановку: американский интерьер - лишь с небольшими уступками местному колориту; американские уборные; американскую еду и большую часть времени - американцев. В заведениях О'Кифа вы все это могли найти. То, что через неделю он будет с таким же нетерпением рваться из Италии, как сейчас из Нового Орлеана, значения не имело. В пределах его империи было множество мест - таких, как "Тадж-Махалский О'Киф", "Лиссабонский О'Киф", "Аделаидский О'Киф", "Копенгагенский О'Киф" и другие, - где появление босса, хотя и не столь необходимое теперь для успешного управления системой, тем не менее благотворно сказывалось на общем ходе дел, - так возрастает престиж собора от посещения папы римского. Потом, через месяц-другой, он, конечно, снова вернется в Новый Орлеан, когда "Сент-Грегори" - к тому времени "О'Киф-Сент-Грегори" - успеют переоборудовать и подогнать под стандарт отелей О'Кифа. Его приезд на церемонию открытия будет триумфальным, с фанфарами, гражданскими почестями и репортажами в газетах, по радио и телевидению. Как обычно в подобных случаях, он притащит за собой вереницу всяких знаменитостей, в том числе и голливудских звезд, которых всегда легко соблазнить щедрой и к тому же бесплатной пирушкой. Кэртис О'Киф ждал этого с нетерпением - так ему хотелось поскорее все завершить. Его несколько раздражало то, что прошло уже два дня, а официального согласия Уоррена Трента на предложенные условия не поступало. А сегодня уже четверг, и время близилось к полудню. Оставалось меньше полутора часов до истечения установленного срока. Очевидно, владелец "Сент-Грегори" по каким-то своим соображениям намерен тянуть до последнего, прежде чем принять условия О'Кифа. О'Киф нетерпеливо ходил из угла в угол своего номера. Полчаса назад Додо отправилась по магазинам, для чего он дал ей несколько сот долларов в крупных банкнотах. Он посоветовал ей, помимо всего прочего, запастись легкой одеждой, поскольку в Неаполе будет пожарче, чем в Новом Орлеане, а в Нью-Йорке у них не будет времени на покупки. Хотя Додо, как всегда, поблагодарила его, однако, как ни странно, без того восторга, каким она буквально искрилась во время их вчерашней прогулки на пароходе вдоль порта, которая стоила всего шесть долларов. Поистине загадочные существа эти женщины, подумал О'Киф. Он стоял у окна, глядя на улицу, когда на другом конце гостиной зазвонил телефон. В два прыжка О'Киф подлетел к аппарату. - Да? Он ожидал услышать голос Уоррена Трента, но это была всего лишь телефонистка, которая сказала, что его вызывает междугородная. Через секунду в трубке раздался по-калифорнийски тягучий говор Хенка Лемницера. - Это вы, мистер О'Киф? - Да, я. - Как ни ст