ид качает головой. Сильно сердится, когда ему перечат. А когда сердятся (словно это его открытие), потом сами же и жалеют, по себе знаю. Энид (улыбается). А вы разве когда-нибудь сердитесь, Фрост? Фрост. А как же, мэм? Сержусь, и иногда сильно. Энид. Вот ни разу не видела. Фрост (ровно). Конечно, мэм. Но это так. Энид то и дело порывается подойти к двери. (С чувством.) Я ведь около мистера Энтони, мэм, с пятнадцати лет. Каково мне видеть, как ему перечат в его-то возрасте? Осмелился я сказать об этом мистеру Уэнклину (понижая голос.). Кажется, самый разумный из джентльменов. А он говорит: "Все это так, Фрост, но забастовка - вещь серьезная". "Конечно, серьезная, сэр. Для обеих сторон серьезная - говорю я. - Но, может как-нибудь ублажить его? Ведь вот, скажем, наткнулся человек на стенку, он же головой не станет биться - перелезет". "Да, - говорит, - скажи-ка лучше это своему хозяину" (Фрост смотрит себе на ногти). Вот в чем штука-то мэм. Утром я подхожу к мистеру Энтони. "А нужно ли все это?" - спрашиваю. А он мне: "Черт побери, Фрост! Не лезь не в свои дела или через месяц бери расчет!" Простите за бранное слово, мэм. Энид (подходит к двери, прислушиваясь). Вы знаете этого Робертса, Фрост? Фрост. Да, мэм... То есть не то чтобы я с ним знаком, но в лицо знаю. А на такого посмотришь - насквозь видно... Энид (прерывая его). Ну и что? Фрост. Видно, он не такой, как эти безобидные социалисты. Он горячий, будто огонь в нем. До всего ему дело. Вот как я понимаю: что у человека на душе, - бог с ним! Но когда ему до всего дело, он может много неприятностей причинить! Энид. Отец, наверное, то же самое думает о нем. Фрост. Еще бы, мэм! Ведь мистер Энтони ох как его не любит! Энид кидает сердитый взгляд, но, видя, что Фрост говорит искренне, сдерживается, покусывая губы, и снова смотрит на дверь. Сцепились в открытую двое, и все тут! И куда только этот Робертc лезет! Наслышан я о нем - обыкновенный рабочий, как все на заводе, ничуть не лучше. Ну, изобрел он что-то. Значит, не хуже ему, чем остальным. Взять моего брата, например, он новое устройство для подачи закусок придумал. Ему вот ничего не заплатили, а поглядеть - всюду поставили такие штуки. Энид подходит поближе к дверям. Что и говорить, есть такие, которые никак простить людям не могут, что не родились джентльменами. А ведь настоящий джентльмен не станет свысока смотреть на людей, если они ниже его стоят, да и если выше - тоже! Энид (нетерпеливо). Да-да, Фрост, конечно. Пожалуйста, пойдите туда и спросите, не хотят ли они чаю. Скажите, что я вас послала. Фрост. Слушаю, мэм! Он тихонько отворяет дверь и скрывается в столовой. Оттуда слышны возбужденные голоса. Уайлдер. Я не согласен с вами. Уэнклин. Мы обсуждали это раз десять, не меньше. Эдгар (нетерпеливо). Ну так что вы предлагаете? Скэнтлбери. Да, а что говорит ваш отец? Что, чаю? Нет-нет, не хочу. Уэнклин. Как я понимаю, председатель сказал, что... Фрост возвращается и закрывает за собой дверь. Энид (отходит от двери). Значит, они не хотят чаю? Она останавливается у столика и задумчиво смотрит на распашонку. Из холла входит горничная. Горничная. Там пришла мисс Томас, мэм. Энид (поднимая голову). Мисс Томас? Какая мисс Томас? Ты хочешь сказать... Горничная. Да, мэм. Энид (растерянно). Боже мой! И где же она? Горничная. У крыльца. Энид. Я не желаю... (Колеблется.) Фрост. Я скажу, чтобы она уходила, мэм? Энид. Постойте, я выйду. Впрочем, нет, пригласите ее сюда, Эллен. Горничная и Фрост выходят. Энид, поджав губы, усаживается у столика, берет шитье. Горничная вводит Мэдж Томас и уходит. Мэдж стоит на пороге. Энид. Проходите. Я вас слушаю. У вас есть дело ко мне? Мэдж. Меня послала миссис Робертc. Энид. Что она просила передать? Мэдж. Чтобы вы присмотрели за ее матерью. Энид. Ничего не понимаю. Мэдж (угрюмо). Она просила это передать. Энид. Но... но в чем дело? Говорите же... Мэдж. Анни Робертc умерла. Энид (потрясенная). Что? Я же видела ее час назад. Мэдж. Умерла от голода. Энид (поднимаясь). Это неправда! У нее было слабое сердце. Бедняжка Анни... Что вы так уставились на меня? Я ведь хотела помочь ей. Мэдж (сдерживая ярость). Я подумала, что вам полезно знать об этом. Энид (с пылом). Как это несправедливо! Вы же видите, что я хочу помочь всем вам. Mэдж. Я никому не причиню зла, если меня первую не обидят. Энид (холодно). Какое зло я вам причинила? Почему вы разговариваете со мной таким тоном? Мэдж (давая волю своей ярости). Вы приходите из своего богатого дома и шпионите за нами. Поголодали бы с недельку! Энид (защищаясь). Не говорите глупости! Mэдж. Я видела, как она отходила. Руки у нее были синие от холода. Энид (с жестом сострадания). Боже, почему она не позволила помочь ей? Какая неуместная гордость! Мэдж. Хоть гордостью согреться! Энид (горячо). Я не хочу с вами разговаривать. Откуда вам знать, что я чувствую? Не моя вина, если у меня состоятельные родители. Мэдж. Нам не нужны ваши деньги. Энид. Вы ничего не понимаете и не хотите понять. Уходите, прошу вас. Мэдж (зловеще). Это вы убили ее, хоть и красиво говорите, вы и ваш отец... Энид (возмущенно.). Это низко! Отец и сам мучается из-за этой ужасной забастовки. Мэдж (с мрачным торжеством). Так вот передайте ему, что миссис Робертc умерла! Может быть, ему полегчает. Энид. Уходите. Мэдж. Когда нас обидят, мы сумеем отплатить. Внезапно она делает быстрое движение к столику и впивается взглядом в лежащую на нем распашонку. Энид хватает распашонку, словно это ребенок, которого она хочет уберечь. Они стоят и пристально смотрят в лицо друг другу. Мэдж (показывает рукой на распашонку, усмехаясь). А, вы почувствовали! Хорошо, что вам придется заботиться о ее матери, а не о детях, правда? Старушка не долго будет причинять вам хлопоты. Энид. Уходите! Мэдж. Я передала, что меня просили. Она поворачивается и выходит в холл. Энид, застыв, глядит ей вслед, затем бессильно опускается на диван и наклоняет голову, прижимая к груди распашонку. Отворяются двери из столовой, и выходит побагровевший Энтони; он проходит мимо дочери и садится в кресло. Энид (скрывая смятение, с тревогой). Что случилось, папа? Энтони молча делает неопределенный жест рукой. Кто посмел? Энтони не отвечает. Энид идет к дверям и сталкивается с входящим Эдгаром. Они говорят, понизив голос. Что случилось, Тэд? Эдгар. Этот тип Уайлдер перешел на личности. Ведет себя просто оскорбительно. Энид. Что он сказал? Эдгар. Сказал, что отец слишком стар и не соображает, что делает! Да отец десятка стоит таких, как он. Энид. Само собой разумеется. Они посматривают на Энтони. Дверь распахивается, появляются Уэнклин и Скэнтлбери. Скэнтлбери (вполголоса). Некрасиво как вышло! Уэнклин (подходя к Энтони). Послушайте, председатель, Уайлдер приносит свои извинения. Чего же вы еще хотите? Входит Уайлдер, за ним - Тенч. Уайлдер (угрюмо). Я беру назад свои слова, сэр. Весьма сожалею. Энид. Вы не пришли ни к какому соглашению, мистер Уэнклин? Уэнклин качает головой. Уэнклин. Все в сборе, председатель. Как вы думаете, продолжим здесь или вернемся в ту комнату? Скэнтлбери. Да-да, давайте продолжим. Нужно, наконец, до чего-нибудь договориться. Он отставляет стул и, облегченно вздохнув, с удобством устраивается в самом большом кресле. Уайлдер и Уэнклин тоже садятся. Тенч пододвигает к председателю стул с прямой спинкой и пристраивается на краешке с блокнотом и вечным пером в руке. Энид (шепчет). Можно тебя на минутку, Тэд? Мне нужно поговорить с тобой. Они выходят в столовую. Уэнклин. В самом деле, председатель, не стоит убаюкивать себя иллюзиями, будто наше положение устойчиво. Если мы не покончим с забастовкой до общего собрания, то акционеры зададут нам жару. Скэнтлбери (встрепенувшись). Простите, что вы сказали? Уэнклин. Зададут жару, говорю. На этот счет можно не сомневаться. Энтони. Пусть попытаются! Уайлдер. Нас попросту скинут. Уэнклин (Энтони). Я готов принять мученический венец во имя принципов, в которые я верю. Но идти на костер за чужие убеждения не согласен. Скэнтлбери. Весьма разумно, председатель, заметьте! Энтони. Мы должны быть твердыми. Это наш долг перед другими предпринимателями. Уэнклин. Но есть же предел. Энтони. Поначалу вы были настроены очень воинственно. Скэнтлбери (у него лопается терпение, он чуть не стонет). Мы же думали, что рабочие сдадутся, а они не сдаются. Энтони. Они сдадутся. Уайлдер (поднимается и меряет шагами комнату). Кто-то хочет взять рабочих на измор, а я должен жертвовать своей деловой репутацией. (Чуть не плача.) Не могу, понимаете, не могу. Какими глазами мы будем глядеть на акционеров, когда такое творится? Скэнтлбери. Слушайте, слушайте! Уайлдер (горячась). Неужели вы думаете, что я выйду и скажу акционерам: из-за меня вы потеряли 50 тысяч фунтов и потеряете еще столько же лишь потому, что я не желаю поступиться своей гордостью? (Посмотрев на Энтони.) Это же противоестественно. Я не хочу идти против вас, сэр... Уэнклин (убедительным тоном). В самом деле, председатель, мы же не вольны в своих поступках. Мы только часть машины, и наша первейшая обязанность перед Компанией - добиваться возможно большей, без риска, прибыли. Вы упрекнете меня в беспринципности, но я напомню, что мы доверенные лица, ответственные за капитал Компании. Здравый смысл подсказывает, что если забастовка будет продолжаться, то нам не возместить убытки. Лучше согласиться на прибавку заработной платы. Да что там говорить, председатель, мы попросту обязаны прекратить забастовку на наиболее выгодных для нас условиях. Энтони. Ни за что! Смятенное молчание. Уайлдер. Это тупик. (В отчаянии уронил руки.) Так я никогда не попаду в Испанию. Уэнклин (сохраняя ироническую нотку в голосе). Вы слышите, председатель, о страшных последствиях вашей победы? Уайлдер (взрыв искреннего чувства). Моя жена очень серьезно больна! Скэнтлбери. В самом деле? Уайлдер. Если я не увезу ее от этого холода, кто будет отвечать за последствия? Из столовой выходит озабоченный Эдгар. Эдгар (отцу). Вы слышите, сэр? Миссис Робертc умерла! Все уставились на него, словно не сразу поняли всю значительность известия. Энид заходила к ней днем. В доме не было ни угля, ни еды, ничего. Довольно! Все молчат, прячут глаза, только Энтони тяжелым взглядом смотрит на сына. Скэнтлбери. Вы хотите сказать, что мы могли помочь бедной женщине? Уайлдер (в растерянности). Она была очень больна. Никто не посмеет сказать, что мы виноваты. Я, во всяком случае, не виноват. Эдгар (с жаром). Нет, именно мы виноваты. Энтони. На войне - как на войне. Эдгар. С женщинами не воюют. Уэнклин. Обычно так и случается, что больше всех страдают женщины. Эдгар. Если так, тогда мы тем более виноваты. Энтони. Такие дела не для дилетантов. Эдгар. Можете называть меня как вам угодно, сэр, но это отвратительно. Мы не имеем права идти на такие крайности. Уайлдер. Не нравится мне это, очень не нравится. Теперь этот радикальный листок раздует целое дело, как пить дать раздует. Все повернет по-своему. Состряпают историю о бедной несчастной женщине, умершей от истощения. Нет, я умываю руки. Эдгар. Не удастся, никому из нас не удастся. Скэнтлбери (стучит кулаком по ручке кресла). Я протестую! Эдгар. Можете протестовать, мистер Скэнтлбери. Но факты есть факты. Энтони. Довольно об этом. Эдгар (сердито поворачивается к председателю). Нет, сэр, позвольте мне сказать. Глупо делать вид, будто мы не знаем, как тяжело рабочим. А если мужчинам тяжело, то женщинам вдвойне тяжелее - это же очевидно! А уж о детях и говорить не приходится. Нет, это просто чудовищно. Скэнтлбери поднимается с кресла. Я не хочу сказать, что мы намеренно это сделали, по жестокости. Ничего подобного! Но закрывать глаза на факты - преступление. Это наши рабочие, от этого никуда не денешься. Я даже не столько о рабочих забочусь. Но обрекать женщин на голод я не могу. Я скорее выйду из состава правления. Все, кроме Энтони, повскакали с мест. Энтони крепко ухватился за подлокотники кресла и не сводит глаз с сына. Скэнтлбери. Мне решительно не нравятся ваши речи, молодой человек. Уэнклин. Ну, это вы уж чересчур, Уайлдер. Куда хватили! Эдгар (теряя самообладание). Бесполезно закрывать глаза на случившееся. Вы, может быть, не боитесь принять смерть на душу, а я не желаю. Скэнтлбери. Спокойнее, спокойнее, молодой человек! Уайлдер. Ну нет, я лично ни за что не намерен отвечать! Эдгар. Нас пятеро членов правления. Если четверо были против, почему же мы не попытались предотвратить несчастье? И вы знаете, почему. Мы надеялись взять рабочих измором. А добились только того, что от голода умерла женщина! Скэнтлбери (кричит чуть ли не истерически). Я протестую, решительно протестую! Я не какой-нибудь зверь. Мы гуманные люди! Эдгар (презрительно). Гуманные, гуманные... Значит, мы не отдавали себе отчета в последствиях. Уайлдер. Глупости. Не знаю, как вы, а я отдаю себе отчет в своих поступках. Эдгар. Значит, не всегда! Уайлдер. Но я все предвидел. Эдгар. Почему же вы молчали? Уайлдер. А что бы изменилось? Выразительно смотрит на Энтони. Эдгар. Если бы вы, я и каждый из нас, кто утверждает, что отдавал себе отчет в последствиях... Скэнтлбери (обеспокоенно). Я ничего не говорил. Эдгар (не обращая на него внимания). ...Если бы мы все с самого начала заняли твердую позицию, эта бедная женщина была бы сейчас жива. Мы тут разговариваем, а там другие женщины, может быть, умирают от голода. Скэнтлбери. Ради бога, сэр, не говорите этого слова... на заседании правления... Это чудовищно! Эдгар. Да-да, умирают от голода, мистер Скэнтлбери. Скэнтлбери. Я не желаю этого слышать! Не желаю! Мне неприятно. Он затыкает уши. Уэнклин. Мы все хотели достигнуть соглашения - кроме вашего отца. Эдгар. Я убежден, что если бы акционеры знали... Уэнклин. Не думаю, чтобы они оказались дальновиднее, чем мы с вами. Только потому, что у женщины слабое сердце... Эдгар. В такой схватке у каждого сразу обнаруживаются свои слабые места. Это вам любой ребенок скажет. Если бы не та жестокая линия, которую мы взяли, эта женщина была бы жива. И не было бы столько горя. Бесчестно закрывать на это глаза. На протяжении всей сцены Энтони не сводил глаз с сына. Сейчас он делает движение, словно собирается встать, но Эдгар снова начинает говорить, и он остается на месте. Я не защищаю ни рабочих, ни нас - никого! Уэнклин. Как знать? Может быть, придется защищаться. Представьте: к расследованию привлекаются люди, симпатизирующие рабочим, и они показывают всякие неприятные для нас вещи. Мы должны помнить о нашем положении. Скэнтлбери (не отнимая рук от ушей). Расследование? Неужели будет расследование? Эдгар. Мне надоели эти увертки, эта трусость! Уэнклин. Трусость - пренеприятное слово, мистер Эдгар Энтони. И в самом деле будет похоже на трусость, если мы после этого случая сразу же удовлетворим требования рабочих. Нам нужно быть чрезвычайно осторожными! Уайлдер. Да-да, осторожность прежде всего! А мы даже об этой смерти знаем только по слухам. Самое целесообразное - поручить Харнессу все уладить. Давно пора это сделать. Скэнтлбери (с чувством собственного достоинства). Вот именно. (Повернувшись к Эдгару.) А что касается вас, молодой человек, то я буквально не нахожу слов, чтобы выразить... э... свое неудовольствие вашим легкомысленным отношением к такому серьезному делу. Вам следовало бы взять назад свои заявления. Вы отлично знаете наше мнение, а распространяетесь о голоде и трусости. Ведь за исключением вашего собственного отца все мы стоим за политику... э... доброй воли. Ваше поведение неправильно, неприлично, и мне больно... все, что я могу сказать... Он прикладывает руку к обширной груди. Эдгар (упрямо). Я не возьму назад ни слова. Он хочет сказать что-то еще, но Скэнтлбери снова затыкает уши. Тенч что-то торопливо пишет в протоколе, и, чувствуя, что происходит нечто необычное, члены правления один за другим рассаживаются на свои места. Только Эдгар остается стоять. Уайлдер (словно решив положить конец перебранке). Я не придаю никакого значения словам мистера Энтони-младшего. Расследование - да мыслимое ли это дело? Я... я вношу поправку к предложению председателя: разрешение конфликта поручить мистеру Саймону Харнессу в согласии с условиями, предложенными им нынешним утром. Кто-либо желает поддержать мою поправку? Тенч лихорадочно пишет. Уэнклин. Поддерживаю. Уайлдер. Отлично! Я прошу председателя внести поправку на рассмотрение правления. Энтони (глубоко вздохнув, медленно). Мы оказались объектом нападок. (Посмотрев на Уайлдера и Скэнтлбери с презрительной усмешкой.) Готов отразить их один. Мне семьдесят шесть лет. Я являюсь бессменным председателем Компании с момента ее основания - тридцать два года назад. На моих глазах Компания переживала всякое - и удачные годы и тяжелые времена. Я начал трудиться на благо Компании в тот год, когда родился этот молодой человек. Эдгар склоняет голову. Энтони, крепко схватившись за ручки кресла, продолжает. На протяжении пятидесяти лет мне приходится иметь дело с рабочими. Я всегда принимал бой и ни разу не проиграл. Четыре раза я вел схватку с рабочими Компании, и каждый раз я брал верх. Здесь говорили, что я уже не тот, каким был прежде. (Посмотрев на Уайлдера.) Как бы то ни было, у меня еще достаточно сил, чтобы не отступать от своих убеждений. Голос его крепнет. Открываются двойные двери, в комнату проскальзывает Энид, следом - пытающийся удержать ее Андервуд. С рабочими обращались справедливо, им прилично платят. Мы всегда были готовы выслушать их жалобы. Здесь говорили, что времена меняются. Может быть. Но я остался прежним. И останусь таким. Говорили, что хозяева и рабочие равны. Чепуха! В доме должен быть один хозяин. Когда сталкиваются двое, повелевать будет достойнейший. Говорили, что у капиталистов и трудящихся одинаковые интересы. Чепуха! Их интересы далеки, как полюсы. Говорили, что правление - только часть машины. Говорили, что правление - только мускулы. Мы правим всем, мы решаем, что нужно делать, и мы должны это делать без страха и колебаний. Бояться рабочих, акционеров, бояться даже собственной тени - да никогда в жизни! Он замолкает на мгновение, но, встретив взгляд Эдгара, продолжает. Есть единственно верный способ обращаться с рабочими - держать их в железном кулаке. Все беспорядки, свалившиеся нам на голову, - из-за половинчатости и нерешительности нынешнего поколения. Из-за сентиментов, из-за мягкотелости, из-за того, что этот молодой человек назвал бы политикой классового сотрудничества. Лес рубят - щепки летят! Все эти теорийки, что в моде у средних классов, этот социализм - или как это там называется - все это вредный вздор! Хозяева останутся хозяевами, а рабочие рабочими! Удовлетворите хоть одно их требование, и они сразу выдвинут еще десяток. Они ведь, как... (мрачно усмехаясь) как Оливер Твист, который просил еще немножко. Будь я на их месте, я поступал бы точно так же. Но я, слава богу, на своем месте. Попомните мои слова: уступите раз, уступите другой, и в один прекрасный день вы обнаружите, что почва ушла у вас из-под ног и вас затягивает трясина кризиса, а рядом барахтаются те самые рабочие, которым вы сделали уступки. Меня обвиняли в том, что я властолюбивый деспот, заботящийся только о своем достоинстве. Нет, я думаю о будущем страны, которую захлестывают черные волны смятения, которой угрожает власть толпы, то, чего даже представить себе немыслимо. И если хоть одним своим поступком я приблизил тот страшный день, мне стыдно смотреть в глаза ближним. Энтони уставился прямо перед собой невидящим взором. Полнейшее молчание Из холла входит Фрост. Все выжидающе смотрят на него. Фрост (своему хозяину). Рабочие пришли, сэр. Провести их сюда, сэр? Энтони (с отстраняющим жестом). Пусть подождут! Фрост уходит. Энтони поворачивается к Эдгару. Перехожу к нападкам, которым я тут подвергся. Эдгар, который стоит неподвижно, потупясь, протестующе вытягивает руку. Умерла женщина. Говорят, что я виноват в ее смерти. Говорят, что я виноват в том, что мучаются и голодают другие женщины и их дети. Эдгар. Я сказал: "мы виноваты", сэр. Энтони. Это одно и то же. (Голос его становится все громче и громче, волнение все более и более очевидно.) Разве я виноват в том, что в равной схватке, которую начал отнюдь не я, мой противник пострадал? Если меня сшибут с ног - а это может случиться, - я не стану жаловаться и звать на помощь. Я сам постараюсь встать. Так и он пусть не жалуется. Это честный бой. В другой раз подумают, прежде чем затевать ссору! Эдгар (тихо). Разве это честный бой, отец? Посмотри на них и на нас. У них это - единственное оружие! Энтони (угрюмо). А вы слишком малодушны, чтобы учить их, как пользоваться этим оружием! Нынче, кажется, пошла мода брать сторону противника. Я этому искусству не обучен. А в разногласиях между ними и профсоюзом я тоже виноват? Эдгар. Существует такое понятие, как милосердие. Энтони. Но превыше всего - справедливость. Эдгар. Что справедливо по отношению к одному, сэр, несправедливо по отношению к другому. Энтони (еле сдерживаясь). Вы обвиняете меня в несправедливости... это все равно, что обвинить в бесчеловечности... в жестокости... Эдгар испуганно поднимает руку, остальные тоже задвигались. Уэнклин. Успокойтесь, председатель! Энтони (печально). И это говорит мой собственный сын! Это голос поколения, которое я не понимаю, - поколения мягкотелых. Общий ропот. С громадным усилием Энтони берет себя в руки. Эдгар (негромко). Отец, все, что я говорил, относится и ко мне. Они обмениваются долгим взглядом, потом Энтони отмахивается, словно бы говоря, что дело не в личностях, и, покачиваясь, как от головокружения, прикладывает руку ко лбу. Присутствующие бросились было к нему, ко он жестом останавливает их. Энтони. Прежде чем ставить эту поправку на голосование, мне хочется сказать еще кое-что. (Он обводит всех глазами.) Если поправка будет принята, это будет означать, что мы не добьемся того, к чему стремились. Не выполним свой долг перед капиталом. Не выполним свой долг перед самими собой. Это будет означать, что мы окажемся безоружными, на нас будут постоянно наседать, и нам придется постоянно отступать. Не питайте никаких иллюзий на этот счет. Если мы сейчас покинем поле боя, нам никогда не вернуть прежних позиций! Нам придется бежать от собственных рабочих, как собачонкам под ударами хлыста. Если вы не хотите такой участи, то вы не примете эту поправку, джентльмены. Он снова медленно обводит всех глазами, задерживая взгляд на Эдгаре. Члены правления уставились в пол. Энтони делает знак, и Тенч подает ему книгу. Энтони (читает). Предложено мистером Уайлдером и поддержано мистером Уэнклином: разрешение конфликта незамедлительно поручить мистеру Саймону Харнессу в согласии с условиями, предложенными им нынешним утром. (Неожиданно громким голосом.) Кто "за", прошу поднять руку! Некоторое время никто не шевельнется. Но едва только Энтони хочет заговорить, как поспешно поднимают руки Уайлдер и Уэнклин, затем Скэнтлбери и, наконец, не глядя, Эдгар. Кто "против"? Поднимает руку. (Отчетливо.) Принято. Я подаю в отставку. Энид охнула, остальные молчат. Энтони сидит неподвижно, медленно опуская голову, потом внезапно, словно собрав все силы, выпрямляется. Пятьдесят лет! Вы опозорили меня, джентльмены. Пригласите рабочих. Он неподвижно смотрит перед собой. Члены правления торопливо жмутся друг к другу. Тенч с испуганным видом открывает дверь в холл. Андервуд почти силой уводит Энид из комнаты. Уайлдер (растерянно). Им ведь надо что-то сказать? Где же этот Харнесс? Может быть, нам не следует до его прихода даже разговаривать с рабочими? Я, право, и не знаю... Тенч. Проходите, прошу вас. Входят Томас, Грин, Балджин и Раус и становятся в ряд по одну сторону маленького столика. Тенч садится и что-то пишет. Все смотрят на Энтони, но тот молчит. Уэнклин (подходит к столику, нервничая). Ну как будем решать, Томас? Чем кончился ваш митинг? Раус. Сейчас придет Сим Харнесс и изложит наше решение. Мы вот ждем его. Он все скажет. Уэнклин. Так вы договорились, Томас? Томас. Робертc не придет. У него умерла жена. Скэнтлбери. Да-да, мы слышали. Бедная женщина! Форст (входит из холла). Мистер Харнесс, сэр! Пропустив Харнесса, он уходит. У Харнесса в руках лист бумаги. Он кланяется членам правления, небрежно кивает рабочим и останавливается у столика как раз посередине комнаты. Харнесс. Добрый вечер, джентльмены! Тенч берет листок бумаги, на котором писал, и подходит к Харнессу. Они переговариваются вполголоса. Уайлдер. Мы ждали вас, Харнесс. Надеюсь, мы придем к какому-нибудь... Из холла входит Фрост. Фрост. Пришел Робертc. Уходит. Быстро входит Робертc и останавливается, пристально глядя на Энтони. Лицо его осунулось и как-то постарело. Робертc. Мистер Энтони, я немного опоздал. Я пришел бы вовремя, но вынужден был по некоторым причинам задержаться. (Рабочим.) Тут что-нибудь говорили? Томас. Нет. Но ты-то зачем пришел? Робертc. Джентльмены, утром вы предложили нам уйти и подумать. Мы подумали. И вот мы здесь, чтобы передать вам ответ рабочих. (Энтони.) Уезжайте обратно в Лондон. Вы ничего от нас не дождетесь. Мы ни на йоту не отступились от своих требований и не отступимся, пока они не будут полностью удовлетворены. Энтони молча смотрит на него. Движение среди рабочих. Xарнесс. Робертc! Робертc (кинув на него яростный взгляд, снова обращается к Энтони). Вот так: коротко и ясно! Вы напрасно надеялись, что рабочие сдадутся. Вы можете причинить нам физические муки, но дух наш сломить не удастся. Уезжайте в Лондон, ничего от нас не добьетесь, понятно? Чувствуя неладное, он замолкает недоуменно и делает шаг в сторону Энтони, который застыл в неподвижности. Эдгар. Мы все очень сочувствуем вам, Робертc, но... Робертc. Оставьте свое сочувствие при себе, молодой человек. Пусть ваш отец говорит! Xарнесс (стоит у стола с листом бумаги в руках). Робертc! Робертc (с жаром). Почему вы молчите? Xарнесс. Робертc, послушайте! Робертc (резко оборачиваясь). В чем дело? Xарнесс (серьезно). Вы опоздали! Он кивает Тенчу; секретарь делает знак членам правления, и те быстро подписывают соглашение. Посмотрите сюда (он протягивает Робсртсу лист бумаги). Требования удовлетворены, за исключением пунктов, которые касаются механиков и нагревальщиков. Достигнуты следующие соглашения: двойная оплата за сверхурочные по субботам, ночные смены по-прежнему. Завтра все выходят на работу. Забастовка окончена. Робертc (читает соглашение, потом поворачивается к рабочим. Те отступают, только Раус стоит на месте. С убийственным спокойствием). Итак, вы меня предали? Я держался до конца, несмотря на смерть жены. Вы, видно, только этого момента и ждали! Рабочие заговорили одновременно, перебивая друг друга. Раус. Это ложь! Томас. Никаких сил не хватает! Грин. Если бы ты послушал меня... Балджин (вполголоса). А ну, заткнись! Робертc. Нет, вы ждали этого! Xарнесс (беря экземпляр соглашения, подписанный членами правления, и отдавая свой Тенчу). Ну, хватит! (Рабочим.) А вам, приятели, лучше, пожалуй, идти! Рабочие медленно, неловко шаркая ногами, уходят. Уайлдер (нервно). Нам тут, кажется, больше нечего делать. (Идет к двери.) Попробую успеть на шестичасовой! Вы идете, Скэнтлбери? Скэнтлбери (поднимаясь за Уайлдером). Да-да, подождите меня минутку. Робертc начинает говорить, и он останавливается. Робертc (Энтони). Но вы же не подписали соглашение! Они не имеют права договариваться без вас! А вы ни за что не согласитесь на эти условия! Энтони смотрит на него и молчит. Ведь не согласитесь, правда же? Ну, ответьте ради бога! (С пылом.) Ведь я на вас рассчитывал! Харнесс (протягивая Робертсу экземпляр, подписанный членами правления). Члены правления подписали! Робертc тупо смотрит на подписи, потом швыряет бумагу и закрывает лицо руками. Скэнтлбери (прикрывая ладонью рот, Тенчу). Приглядите за председателем, Тенч. Он нездоров, очень нездоров. Даже не завтракал. Если там... э-э... устроят подписку в пользу женщин и детей, запишите меня на... на двадцать фунтов. С неуклюжей поспешностью он выходит в холл. Уэнклин стоит, устремив задумчивый взгляд на Энтони и Робертса; лицо у него дергается от волнения. Потом тоже уходит. Эдгар сидит на диване, опустив голову. Тенч подсаживается к бюро, пишет. Харнесс стоит у столика, неприязненно следя за Робертсом. Робертc. Так вы уже не председатель правления! (Разражается полубезумным смехом.) Х-ха-ха! Они предали вас, предали своего председателя! Х-ха-ха! (Внезапно с убийственным спокойствием.) Так мы с вами оба проиграли, мистер Энтони. Из столовой появляется Энид, подбегает к отцу, наклоняется над ним. Xарнесс (подходит к Робертсу, берет его за локоть). Стыдитесь, Робертc! Идите домой, успокойтесь... Робертc (вырывая руку). Домой? (Втягивая голову в плечи, шепотом.) Домой, говорите? Энид (успокаивающим голосом). Пойдем, папа. Я провожу тебя в твою комнату. Энтони с усилием встает с места и поворачивается к Робертсу, который смотрит на него. Несколько мгновений они не отводят глаз друг от друга. Энтони приподнимает руку, словно бы приветствуя, но тут же бессильно роняет ее. Враждебность, написанная на лице у Робертса, уступает место недоуменному восхищению. Они наклоняют головы в знак взаимного уважения. Потом Энтони поворачивается и медленно идет к занавешенной двери. Внезапно он покачнулся, но, удержавшись на ногах, с помощью Энид и поспешившего к нему Эдгара выходит из комнаты. Робертc долго смотрит ему вслед, затем выходит в холл. Тенч (подходя к Харнессу). Уф! Будто камень с плеч. Мистер Харнесс! Какая, однако, мучительная сцена. Он вытирает платком лоб. Харнесс, побледневший и решительный, с мрачной полуусмешкой смотрит на смятенного Тенча. Как все это грубо и жестоко! Что он хотел этим сказать: "Мы проиграли оба". Да, у него умерла жена, но кто ему дал право так разговаривать с председателем? Харнесс. Умерла женщина. Сломлены два сильных человека! Таковы потери. Входит Андервуд. Тенч (широко раскрыв глаза, будто в озарении - Харнессу). Сэр, а ведь эти условия... они те же самые, что мы... вы и я... предложили обеим сторонам перед тем, как начаться схватке. Все это... вся эта... и ради чего? Харнесс (с горечью). Вот это-то и смешно. Андервуд задумчиво качает головой. Занавес 1909 г.