нала охотника, отыскивающего дорогу через незнакомый лес или поле. На Риджент-стрит зажигались огни - наступал холодный бесснежный вечер. Здесь раньше тянулась извилистая линия крыш - красивые невысокие желтые здания Квадранта. Динни вспомнила, как, едучи на крыше автобуса, она спорила с Миллисент Пол о старой Риджент-стрит. Все, все меняется на этом свете! Она закрыла глаза, и перед нею встало лицо Уилфрида с растянутыми в улыбке губами, каким она видела его в последний раз, когда столкнулась с ним в Грин-парке. Кто-то наступил ей на ногу. Открыв глаза, она извинилась: - Простите. - Пожалуйста. До чего вежливо! Люди с каждым годом становятся все вежливее! Автобус остановился. Динни поторопилась выйти. На Кондюит-стрит она прошла мимо портного, у которого одевался ее отец. Бедный, он давно здесь не был: одежда стоит недешево. Поэтому он утверждает, что терпеть не может неразношенных костюмов. Динни выбралась на Бонд-стрит. Как раз в эту минуту полисмен-регулировщик приостановил движение и вся улица превратилась в одну нескончаемую линию замерших машин. А ведь Англия разорена! Девушка свернула на Брутон-стрит и вдруг заметила впереди знакомую фигуру. Человек брел с опущенной головой. Девушка нагнала его: - Стэк! Он поднял голову, по его щекам катились слезы. Он заморгал темными, чуть выкаченными глазами и провел рукой по лицу. - Вы, мисс? А я как раз шел к вам, - сказал он и подал ей телеграмму. Она встала под тусклым фонарем, поднесла ее к глазам и прочла: "Генри Стэку Лондон Корк-стрит 50-а тчк Прискорбием извещаем что высокочтимый У илфрид Дезерт утонул время экспедиции в глубь страны тчк Тело опознано погребено на месте тчк Известие получено только что зпт сведения абсолютно достоверные тчк Соболезнуем тчк Британское консульство Бангкоке". Динни окаменела и стояла, ничего не видя. Пальцы Стэка осторожно вынули телеграмму из рук девушки. - Так, - уронила она. - Благодарю. Снесите ее мистеру Монту, Стэк. Не надо убиваться. - Ох, мисс! Динни коснулась пальцами его рукава, тихонько подтолкнула его и поспешно зашагала прочь. Не надо убиваться! Пошел мокрый снег, Динни подняла лицо и ощутила легкое покалывание - прикосновение снежинок. Для нее Уилфрид давно уже мертв. Но теперь он мертв по-настоящему! Какая даль, какая страшная даль разделяет их! Он покоится где-то на берегу реки, чьи воды поглотили его, в лесном безмолвии, куда никто никогда не придет взглянуть на его могилу. Воспоминания навалились на Динни с такой силой, что она вдруг ощутила слабость во всем теле и чуть не рухнула на заснеженный тротуар. Она схватилась затянутой в перчатку рукой за' ограду какого-то дома и с минуту постояла около нее. Вечерний почтальон замедлил шаг и посмотрел на девушку. Может быть, в глубине ее сердца еще тлел слабый огонек надежды на возвращение Уилфрида; а может быть, все дело в снеге и холоде, который пронизал ее до костей? Как бы то ни было, она чувствовала, что у нее внутри все мертвенно застыло и оцепенело. Она кое-как добралась до Маунт-стрит и вошла в дом. Здесь ее охватил внезапный ужас: вдруг она выдаст себя, пробудит к себе жалость, участие - словом, сочувствие в любой форме? Она проскользнула в свою комнату. Эта смерть не касается никого, кроме нее. И гордость так всколыхнулась в Динни, что даже сердце у нее стало холодным, как камень. Горячая ванна до некоторой степени вернула ее к жизни. Она переоделась к обеду и сошла вниз. Вечер прошел в тягостном молчании, изредка прерываемом вспышками разговора, поддерживать который было еще тягостнее. Динни совсем расхворалась. Когда она поднялась к себе с намерением лечь, к ней вошла тетя Эм: - Динни, ты похожа на привидение. - Я озябла, тетя. - Еще бы! Юристы любо'о расхолодят. Я принесла тебе глинтвейн на молоке. - Замечательно! Я давно хотела попробовать, что это за штука. - Ну вот и пей! Динни выпила и с трудом отдышалась. - Жутко крепко! - Да. Твой дядя сам при'отовлял. Звонил Майкл. Леди Монт взяла стакан, наклонилась, поцеловала Динни в щеку и объявила: - Это все. А теперь ложись, иначе заболеешь. Динни улыбнулась: - Я не заболею, тетя Эм. На другое утро, выполняя это решение, она спустилась к завтраку. Оракул изрек свой приговор: пришло отпечатанное на машинке письмо за подписями Кингсона, Кэткота и Форсайта. Оно рекомендовало леди Корвен и мистеру Круму опротестовать иск. Выполнив эту предварительную процедуру, они получат дальнейшие указания. Все, даже Динни, чье сердце и без того мертвенно застыло, ощутили тот холодок в груди, который сопровождает получение письма от юриста. Девушка вместе с отцом отправилась в Кондафорд утренним поездом, на прощанье повторив тете Эм ту же магическую формулу: "Я не заболею". XXIV Тем не менее она заболела и в течение месяца, проведенного ею в своей кондафордской келье, не раз испытывала желание умереть и уйти от всего. Оно легко могло бы осуществиться, но, к счастью, по мере того, как таяли силы Динни, ее вера в загробную жизнь не крепла, а слабела. Мысль о соединении с Уилфридом там, где нет ни скорби, ни суеты этого мира, таила в себе роковую притягательность; однако перспектива исчезновения в сонном небытии, хотя и не пугавшая девушку, нисколько не соблазняла ее и казалась тем более противоестественной, что здоровье в конце концов начало возвращаться к Динни. Внимание окружающих оказывало на нее незаметное, но непреодолимо целительное воздействие. Деревня ежедневно требовала бюллетень о состоянии ее здоровья; ее матери ежедневно звонил и писал добрый десяток знакомых. Каждую субботу Клер привозила ей цветы от Дорнфорда. Тетя Эм два раза в неделю посылала ей плоды трудов Босуэла и Джонсона, а Флер бомбардировала ее дарами Пикадилли. Эдриен без всякого предупреждения трижды наведался в Кондафорд. Хилери, как только миновал кризис, начал присылать ей смешные записочки. Тридцатого марта весна внесла к ней в комнату юго-западный ветер, первый букетик цветов, сережки вербы, веточку дрока. Динни сразу пошла на поправку и три дня спустя выбралась на воздух. Все в природе действовало на нее с давно уже не изведанной остротой. Крокусы, желтые нарциссы, набухшие почки, солнечные блики на крыльях голубей, контуры и цвет облаков, благоуханный ветер приводили ее в почти болезненное волнение. Но ей все еще хотелось никого не видеть и ничего не делать. Эта странная апатия побудила ее принять приглашение Эдриена поехать с ним за границу на время его короткого отпуска. Из Аржелеса в Пиренеях, где они прожили две недели, Динни увезла воспоминание о совместных прогулках, о цветах, которые они собирали, о пиренейских овчарках, о цветущем миндале и долгих беседах с дядей. Захватив с собой завтрак, они уходили на целый день, а поводы поговорить представлялись на каждом шагу. В горах Эдриен становился разговорчивым. Он и сейчас оставался тем же страстным альпинистом, каким был в молодости, но Динни догадывалась, что дело не только в этом: он пытался вывести ее из летаргии, в которую она погрузилась. - Когда перед войной мы с Хилери поднимались на Малого грешника в Доломитах, - сказал он однажды, - я впервые почувствовал близость бога. Это было давным-давно - девятнадцать лет назад. А когда ты чувствовала себя ближе всего к богу? Динни промолчала. - Сколько тебе сейчас лет, дорогая? Двадцать семь? - Скоро двадцать восемь. - Ты все еще на пороге. Разговор по душам, кажется, не приносит тебе облегчения? - Вам пора знать, дядя, что разговоры по душам - не в обычаях нашей семьи. - Верно, Динни! Чем нам тяжелей, тем мы молчаливей. Но не нужно слишком замыкаться в своем горе. - Теперь я понимаю женщин, которые уходят в монастырь или отдаются благотворительности, - неожиданно призналась Динни. - Раньше я объясняла это отсутствием чувства юмора. - Это может также объясняться отсутствием мужества или его избытком и фанатическим характером. - Или погубленной молодостью. Эдриен взглянул на племянницу: - Твоя еще не погублена, Динни, - надломлена, но не погублена. - Будем надеяться, дядя. Но ей пора бы уже оправиться. - Ты стала лучше выглядеть. - Да, теперь даже тетя Эмили сказала бы, что я достаточно ем. Но заниматься своей персоной ужасно скучно. - Согласен. Однако... - Не зашивайте рану иглой, милый дядя, - она со временем затянется изнутри. Эдриен улыбнулся: - Я как раз подумал о детях. - Мы пока еще не умеем делать их синтетическим путем. Я чувствую себя прекрасно и счастлива, что все сложилось именно так, как сейчас. Я рассказывала вам, что старая Бетти умерла? - Добрая душа! Когда я был маленьким, она частенько совала мне карамельку. - Она была настоящий человек, неровня нам. Мы слишком много читаем, дядя. - Безусловно. Нужно больше ходить, а читать меньше. Давай позавтракаем. Возвращаясь в Англию, они на трое суток задержались в Париже, где остановились в маленьком отеле над рестораном, недалеко от вокзала СенЛазар. Камины там топили дровами, постели были удобные. - Только французы понимают толк в настоящей постели, - заметил Эдриен. Кухня в ресторане была рассчитана на завсегдатаев скачек и вообще любителей хорошо поесть. Официанты в передниках выглядели, по выражению Эдриена, как монахи, которых заставили трудиться: они разливали вино и заправляли салаты так, словно совершали обряд. Динни и ее дядя были единственными иностранцами в отеле и почти единственными в Париже. - Замечательный город, Динни! Если не считать Эйфелевой башни и такси, сменивших фиакры, я не замечаю здесь при дневном свете никаких существенных перемен по сравнению с восемьдесят восьмым годом, когда твой дед был послом в Копенгагене "и я впервые приехал сюда. В воздухе тот же запах кофе и дров; у людей те же широкие спины и красные пуговицы; на улицах те же столики перед теми же кафе, те же афиши, те же смешные лотки букинистов, то же бешеное движение; повсюду тот же французский серый цвет, - даже небо серое, - и та же несокрушимая уверенность в том, что жить можно только в Париже. Париж - законодатель мод и в то же время самый консервативный город в мире. Известно, что этот неизменный город избрала ареной своей деятельности вся передовая литературная братия, которая считает, что мир начался самое раннее в тысяча девятьсот четырнадцатом году, выбрасывает на свалку все созданное до войны, презирает все долговечное и в большинстве своем состоит из евреев, ирландцев и поляков. То же относится к художникам, музыкантам и всем вообще экстремистам. Они съезжаются сюда, болтают и растрачивают жизнь на всякие эксперименты, а добрый старый Париж посмеивается и живет сам по себе, как всегда занятый практическими делами, чревоугодием и своим собственным прошлым. Анархия в Париже - все равно что пена на пиве. Динни сжала локоть Эдриена: - Поездка пошла мне на пользу, дядя. Должна признаться: я впервые за последние годы чувствую себя такой жизнерадостной. - Ага! Я же говорил: Париж возбуждает чувства. Зайдем внутрь кафе сидеть на улице слишком холодно. Что будешь пить - чай или абсент? - Абсент. - Он тебе не понравится. - Ладно, тогда чай с лимоном, Дожидаясь чая в неторопливой сумятице "Кафе де ла Пе", Динни смотрела на бородатое худое лицо дяди и видела, что он чувствует себя "в своей тарелке": выражение заинтересованности и довольства, появившееся у него здесь, делало Эдриена неотличимым от парижан. Но можно ли одновременно проявлять интерес к жизни и пренебрегать собой? Динни осмотрелась. Ее соседи не были ни примечательны, ни типичны, но все поголовно казались людьми, которые делают то, что им нравится, а не стремятся к какой-то цели. - Они поглощены данной минутой, верно? - неожиданно спросил Эдриен. - Да, я думала именно об этом. - Французы владеют искусством жить. Мы, англичане, либо надеемся на будущее, либо скорбим о прошлом, упуская драгоценное настоящее. - Почему они так отличны от нас? - У них меньше северной крови, больше вина и масла, головы круглее наших, тела коренастее, а глаза преимущественно карие. - Ну, этого все равно не изменишь. - Французы в основе своей - люди золотой середины. У них в высшей степени развито чувство равновесия. Их интеллект и чувства умеряют и дополняют друг друга. - Зато французы легко толстеют, дядя. - Да, но равномерно: у них ничто не выходит из нормы, и они отлично сохраняются. Я, конечно, предпочитаю быть англичанином, но, не будь я им, я хотел бы родиться французом. - А разве не стоит стремиться к чему-то лучшему, нежели то, чем уже обладаешь? - А ты замечала, Динни, что там, где мы говорим: "Ведите себя хорошо", - они говорят: "Soyez sage" [11]. В этом есть глубокий смысл. Я не раз слышал, как французы объясняли нашу замкнутость пуританскими традициями. Но это значит - ошибочно принимать следствие за причину, кажимость за сущность. Допускаю, что в нас живет тоска по земле обетованной, но пуританство было только таким же элементом этой тоски, как наша страсть к путешествиям и колонизаторские способности, протестантизм, скандинавская кровь, море и климат. Ни один из этих элементов не способствует овладению искусством жить. Посмотри на наш индустриализм, на наших старых дев, оригиналов, филантропов, поэзию! Мы выходим из нормы во всех отношениях. У нас, правда, есть несколько в высшей степени уравнительных институтов - закрытые школы, крикет во всех его формах, но в целом мы народ крайностей. Для среднего британца всегда характерна исключительность, и он втайне гордится ею, хотя панически боится ее обнаружить. Где еще на земле найдешь народ с более разнообразным строением скелета и большими странностями, чем англичане? Мы изо всех сил стараемся быть средними людьми, но, видит бог, вечно выходим из нормы. - Вы изрекаете откровения, дядя. - А ты оглянись вокруг, когда приедем домой. - Оглянусь, - обещала Динни. На другой день они успешно перебрались через канал, и Эдриен доставил девушку на Маунт-стрит. Целуя его на прощание, она сжала ему мизинец: - Вы сделали для меня бесконечно много, дядя. За последние полтора месяца Динни почти не думала о злоключениях Клер; поэтому она немедленно потребовала сводку последних известий. Выяснилось, что иск уже опротестован со всеми вытекающими отсюда последствиями и что дело, видимо, будет назначено к слушанию в ближайшее время. - Я не видел ни Клер, ни юного Крума, - сообщил сэр Лоренс, - но Дорнфорд рассказывал мне, что у них все по-прежнему. "Очень молодой" Роджер все так же твердит, что Клер должна рассказать о своей семейной жизни. - Очевидно, юристы считают, что суд - это исповедальня, где люди исповедуются в грехах своих врагов. - А разве это не так? - Вот что. Клер не желает и не будет говорить. Принуждать ее к этому - большая ошибка. Что слышно о Джерри? - Наверно, уже выехал, если только хочет поспеть на суд. - Что будет с Тони Крумом, если они, предположим, проиграют? - Поставь себя на его место, Динни. Как бы ни повернулось дело, судья, видимо, будет против него. На то, чтобы истец простил его, он тоже не согласится. Просто не представляю себе, что с ним сделают, если он не сможет заплатить. Наверняка что-нибудь скверное. А тут еще встает вопрос, как отнесется к этому Джек Масхем. Он ведь человек со странностями. - Да, - тихо согласилась Динни. Сэр Лоренс выронил монокль: - По мнению твоей тетки, юному Круму следует уехать на золотые прииски, разбогатеть, вернуться и жениться на Клер. - Об этом надо спросить Клер. - Разве она его не любит? Динни покачала головой: - Нет, но может полюбить, если его разорят. - Гм! Ну, а как ты-то себя чувствуешь, дорогая? Оправилась? - О да! - Майкл хочет тебя видеть. - Завтра заеду к ним. Кроме этих скупых, хотя и многозначительных фраз, о событии, повлекшем за собой болезнь девушки, не было сказано ни слова. XXV На следующее утро Динни сделала над собой усилие и отправилась на Саут-сквер. С тех пор как Уилфрид уехал в Сиам, она была здесь один раз вместе с Клер в день ее приезда с Цейлона. - Он у себя в кабинете, мисс. - Благодарю вас, Кокер, я пройду наверх. Майкл не услышал, как она вошла, и девушка немного постояла, рассматривая карикатуры, которыми были увешаны стены. Ее всегда поражало, почему Майкл, склонный переоценивать человеческие достоинства, окружает себя работами тех, кто посвятил жизнь преувеличению человеческих недостатков. - Не помешала, Майкл? - Динни? Ты чудно выглядишь! И задала же ты нам страху, старушка! Садись. А я тут как раз занимался картофелем. Статистика - страшно путаная штука. Они немного поговорили и вскоре умолкли: оба понимали, зачем она пришла. - Ты хотел мне что-то передать или сказать, Майкл? Он выдвинул один из ящиков стола и вынул оттуда сверточек. Динни положила его на колени и развернула. Там было письмо, маленькая фотография и орденская ленточка. - Вот его карточка для паспорта и ленточка ордена "За боевые заслуги". В письме есть кое-что о тебе, вернее, оно целиком касается тебя. Словом, все это - тебе. Извини, мне нужно поговорить с Флер, пока она не ушла. Динни сидела не шевелясь и глядя на снимок. Пожелтевшая от жары и сырости карточка отличалась тем неприкрашенным сходством с оригиналом, которое характерно для паспортных фотографий. Поперек нее шла надпись: "Уилфрид Дезерт", и он в упор смотрел со снимка на девушку. Перевернув фотографию лицом вниз, она долго разглаживала измятую и перепачканную орденскую ленточку. Потом собралась с силами и развернула письмо. Оттуда выпал сложенный листок. Она отодвинула его в сторону. Письмо было адресовано Майклу. "Первый день Нового года. Дорогой старина М. М. Поздравляю тебя и Флер и желаю вам долгих лет счастья. Я забрался сейчас в самую северную и дикую часть страны с намерением, - осуществимым или нет, не знаю, - отыскать поселения одного племени, несомненно досиамского и не относящегося к монгольской расе. Оно очень заинтересовало бы Эдриена Черрела. Я уже не раз порывался сообщить вам о себе, но как только доходило до писания, бросал перо - отчасти потому, что описывать эти края тому, кто их не знает, бесполезно; отчасти потому, что не верю в свою способность увлечь кого-нибудь этими описаниями. Я и сейчас пишу с одной целью: хочу попросить тебя передать Динни, что я наконец в мире с самим собой. Не знаю, в чем здесь дело - то ли в отдаленности и мощи здешних мест, то ли в передавшемся мне от жителей Востока убеждении, что каждый живет сам по себе, что человек - микрокосм, что он одинок от рождения до смерти и делит свое одиночество лишь с одним верным и древним другом - вселенной. Мир, который низошел на меня, так странно безмятежен, что я порой удивляюсь, чего ради я страдал и терзался. Думаю, что Динни будет рада узнать об этом, равно как и я был бы рад узнать, что она тоже обрела мир. Я снова начал писать и, если вернусь из экспедиции, попробую издать отчет о ней. Через три дня мы выйдем к реке, переправимся через нее и по одному из ее притоков поднимемся на запад, к Гималаям. Слабые отзвуки кризиса, который ударил по вам, просочились даже сюда. Бедная старая Англия! Не хотел бы увидеть ее еще раз: она все-таки славная мужественная старуха, и я не в силах смотреть, как ее добивают, тем более что она могла бы еще жить и здравствовать - нужно только правильно ее реорганизовать. Будь здоров, старина! Привет вам обоим и особый - Динни. Уилфрид". Мир! Покой! А она? Динни снова завернула ленточку, снимок и письмо и спрятала сверток в сумочку. Бесшумно открыла дверь, спустилась по лестнице и вышла на залитую солнцем мостовую. Выйдя к реке, она остановилась под еще нагим платаном, развернула листок, вынутый из письма, и прочла стихи: УСНУТЬ! То солнце, что несет земле Жизнь и распад, расцвет и тленье, Лишь огонек в небесной мгле, Горящий краткое мгновенье; Кружок, который нанесла Рука творца на план вселенной; Прокол, которым нет числа В покрове ночи довременной. И пусть предопределено Им все мое существованье, Жить, как v, мне, лишь миг дано Ему, песчинке мирозданья. Но не стихает в сердце боль: Ведь каждая моя частица Сыграть, как я, как солнце, роль На сцене вечности стремится, Хотя придет конец нам всем И ждет нас бездна ледяная... А если я спрошу: "Зачем?" Ответит бог: "Усни. Не знаю". Уснуть! Набережная была почти пуста - ни людей, ни машин. Динни пошла пешком, пересекая главные городские артерии, и добралась наконец до Кенсингтонского сада. У Круглого пруда, по которому плавали игрушечные кораблики, теснились увлеченные игрою дети. Светловолосый мальчуган, похожий на Кита Монта, подталкивал свой кораблик палкой, снова и снова пытаясь пустить его по ветру через пруд. Какое блаженное неведение! Не в нем ли залог счастья? Жить минутой, отрешиться от себя, уподобиться ребенку! Малыш вскрикнул: - Смотри, плывет! Паруса надулись, кораблик отошел от берега. Мальчуган подбоченился, метнул взгляд на Динни и объявил: - Ну, я побежал. Динни смотрела, как он бежит то останавливаясь, то опять пускаясь вперед и, видимо, соображая, где пристанет его кораблик. Не так ли и человек бежит через жизнь, ловя каждую возможность пристать к берегу, а в конце концов все равно уснет? Он - словно птицы, которые поют, ловят червяков, чистят перья, беспричинно, от полноты жизни, летают взад и вперед, спариваются, вьют гнезда, выкармливают птенцов и, отжив свой срок, превращаются в окоченевший комочек перьев, разлагаются и становятся прахом. Динни медленно обогнула пруд, вновь увидела мальчика, толкавшего лодку палкой, и спросила: - Что у тебя за кораблик? - Катер. Раньше была шхуна, но наша собака съела снасти. - Да, - заметила Динни, - собаки очень любят снасти - они вкусные. - Как что? - Как спаржа. - Мне не дают спаржи, - она слишком дорого стоит. - А ты ее пробовал? - Да, Смотрите, ветер опять его погнал! Кораблик уплыл, и светловолосый мальчуган убежал. Динни вспомнила слова Эдриена: "Я как раз подумал о детях". Она дошла до места, которое в прежнее время носило бы название лужайки. Земля была усеяна крокусами - желтыми, лиловыми, белыми - и нарциссами; деревья, на которых заливались черные дрозды, тянулись к солнцу каждой своей набухшей почками веткой. Девушка шла и думала: "Мир? Покой? Их нет. Есть жизнь и есть смерть!" Те, кто встречался ей, думали: "Красивая девушка! ", "Как изящны эти маленькие шляпки! ", "Интересно, куда это она идет, задрав голову?" или просто: "Ого, какая!" Она пересекла аллею и подошла к памятнику Гудзону. Хотя считается, что это изваяние - приют птиц, их там не оказалось, если не считать нескольких воробьев и одного жирного голубя. И смотрели на них тоже только три человека. Она бывала здесь с Уилфридом; поэтому сейчас только взглянула на памятник и пошла дальше. "Бедный Гудзон! Бедная Рома!" - сказал он когда-то. Она спустилась к Серпентайну и пошла вдоль берега. Вода сверкала в лучах солнца, весенняя трава на другой стороне была сухая. Газеты уже предсказывают засуху. Звуки, потоками врывавшиеся сюда с севера, юга и запада, сливались в негромкий непрерывный гул. А там, где покоится Уилфрид, наверно, царит безмолвие; только диковинные птицы да зверьки навещают его могилу и деревья роняют на нее свои причудливые листья. Ей вспомнился фильм, виденный в Аржелесе, - пасторальные сцены из жизни нормандской деревушки, родины Бриана. "Жаль, что мы расстаемся со всем этим", - сказала она, посмотрев картину. В воздухе разнеслось гудение, - высоко над головой шел на север маленький серебряный шумный аэроплан, Уилфрид ненавидел самолеты еще с войны. "Они возмущают покой богов!" Отважный новый век! Нет больше бога на небесах! Девушка взяла к северу, чтобы обойти то место, где она обычно ожидала Уилфрида. В открытой ротонде возле Мраморной арки не было ни души. Динни покинула парк и пошла по направлению к Мелтон-Мьюз. Все позади! Странно и еле заметно улыбаясь, она свернула на Мьюз и остановилась у дверей сестры. XXVI Она застала Клер дома. В первые минуты сестры старались не касаться пережитого; затем Динни спросила: - Ну, что хорошего? - Ничего. Я рассталась с Тони, - мои нервы истрепаны, его - тоже. - Неужели он... - Нет. Я просто сказала ему, что не в силах видеться с ним, пока все это не кончится. Встречаясь, мы избегаем говорить о процессе, но эта тема неизбежно всплывает. - Он, должно быть, страшно несчастен. - Конечно. Но ведь осталось потерпеть всего три-четыре недели. - А потом? Клер рассмеялась. Смех был невеселый. - Я серьезно спрашиваю, Клер. - Мы проиграем, а тогда уже все равно. Если Тони захочет меня, я ему уступлю. Я обязана сделать для него хоть это, - он ведь будет разорен из-за меня. - Я думаю, - с расстановкой сказала Динни, - что не дала бы исходу дела повлиять на мою жизнь. Клер, сидевшая на кушетке, посмотрела на сестру снизу вверх: - Это звучит слишком рассудочно. - Не стоит доказывать свою невиновность, раз ты не намерена держаться до конца вне зависимости от того, как повернется дело. Если выиграешь, подожди, пока не разведешься с Джерри; если проиграешь, подожди, пока он сам не разведется с тобой. Крум от ожидания не умрет, да и тебе оно полезно; выяснишь по крайней мере, что ты чувствуешь к Тони. - Джерри умен и не даст мне улик против себя, пока сам этого не захочет. - Значит, мы должны быть готовы к тому, что ты проиграешь. Но твои друзья по-прежнему будут тебе верить. - Будут ли? - Это уже моя забота, - ответила Динни. - Дорнфорд советует все рассказать Джеку Масхему до суда. Что ты скажешь? - Я должна сначала повидать Тони Крума. - За чем же остановка? Возвращайся сюда к вечеру и увидишь его. Он приезжает в город на субботу и воскресенье и в семь вечера уже торчит у меня под окнами. Как нелепо! - Напротив, вполне естественно. Что у тебя во второй половине дня? - Верховая прогулка с Дорнфордом в Ричмонд-парке. Теперь я также выезжаю с ним по утрам на Роу. Почему бы и тебе не ездить с нами? - У меня для этого нет ни туалета, ни сил. - Дорогая! - воскликнула Клер, вставая. - Мы ужасно переживали, когда ты болела. Всем нам было не по себе, а Дорнфорд прямо с ума сходил. Но теперь ты выглядишь даже лучше, чем до болезни. - Да, я стала пневматичнее. - Ото, значит, и ты читала эту книгу? Динни кивнула: - Вечером зайду. До свиданья и желаю успеха. Незадолго до семи Динни выскользнула из дома на Маунт-стрит и торопливо пошла пешком по направлению к Мьюз. Еще не стемнело, но в небе уже встала полная луна и зажглась вечерняя звезда. Динни подошла к западному углу безлюдного Мьюз и сразу же заметила Крума, стоявшего под окнами дома N 2. Выждав, пока он, наконец, не двинется дальше, девушка пробежала по Мьюз и нагнала Тони в дальнем конце переулка. - Динни? Вот замечательно! - Мне рассказали, что вас легче всего поймать, когда вы стоите под окнами королевы. - Да. Сами видите, до чего я дошел. - Могло быть хуже. - Вы теперь совсем поправились? Во всем виноват тот злосчастный день в Сити, - вы тогда, наверно, и прозябли. - Проводите меня до парка. Мне надо поговорить с вами насчет Джека Масхема. - Я боюсь сказать ему. - Я могу сделать это за вас. - Как! Динни взяла его под руку: - Мы с ним в родстве через дядю Лоренса. Кроме того, мне довелось лично познакомиться с ним. Мистер Дорнфорд совершенно прав: от того, когда и как Масхем обо всем узнает, зависит многое. Позвольте мне рассказать ему. - Я не знаю... Право, не знаю... - Словом, я поговорю с ним. Крум посмотрел на нее: - Мне просто не верится... - Честное слово! - Вы страшно любезны и, конечно, сделаете это лучше меня, но... - Ну, и довольно. Они добрались до парка и пошли вдоль решетки в сторону Маунтстрит. - Часто встречаетесь с адвокатами? - Да. Они перебрали все наши аргументы, - прямо перекрестный допрос. - Мне кажется, он не так уж страшен, если говоришь правду. - Они переворачивают каждое слово на все лады. А тон какой!.. На днях я зашел в бракоразводный суд, послушал одно дело. Дорнфорд говорил Клер, что ни за какие деньги не согласится выступать в таких процессах. Хороший он человек, Динни. - Да, - согласилась Динни, заглянув в бесхитростное лицо Тони. - По-моему, наши адвокаты не слишком интересуются этим делом. Оно не по их части. Исключение составляет только "очень молодой" Роджер: он немножко спортсмен и к тому же верит, что мы говорим правду, так как чувствует, насколько я жалею о том, что это правда. Ну, здесь вам сворачивать. А я поброжу по парку, иначе не засну. Луна-то какая! Динни пожала ему руку. Подойдя к дому, она оглянулась и увидела Крума на прежнем месте. Он приподнял шляпу - не то прощаясь с девушкой, не то здороваясь с луной... По словам сэра Лоренса, Джек Масхем собирался в город в концу недели. Сейчас он снимает квартиру на Райдер-стрит. В свое время, когда дело шло об Уилфриде, Динни, не задумываясь, помчалась к Масхему в Ройстон; теперь, когда дело идет о Тони Круме и она явится на Райдер-стрит, придется задуматься Масхему. Поэтому на другой день, во время завтрака, она позвонила в Бэртон-клуб. Голос Масхема мгновенно напомнил ей тот день, когда она в последний раз слышала его у Йорке кой колонны. - Говорит Динни Черрел. Вы не могли бы встретиться со мной сегодня? Голос медленно процедил: - Э-э... разумеется. Когда? - В любой час, который вас устроит. - Вы звоните с Маунт-стрит? - Да, но я предпочла бы заехать к вам. - Э-э... прекрасно. Приходите к чаю на Райдер-стрит. Я снимаю ту же квартиру. Номер вам известен? - Да, благодарю вас. Значит, в пять? Когда Динни подходила к дому Масхема, ей пришлось собрать все силы. В последний раз она видела его в вихре схватки с Уилфридом. К тому же он олицетворял для нее ту скалу, о которую разбилась ее любовь к Дезерту. Ненавидеть Масхема ей мешало лишь сознание того, что его вражда к Уилфриду проистекала из его своеобразного отношения к ней, Динни. Так, шагая быстро и медленно размышляя, она добралась до его квартиры. Дверь ей открыл человек, всем своим видом наводивший на мысль, что он обеспечивает свою старость, сдавая комнаты тем, у кого когда-то служил. Он провел девушку на третий этаж. - Мисс... э-э... Черрел, сэр. В довольно уютной комнате около открытого окна стоял Джек Масхем, высокий, стройный, томный и, как всегда, изысканно одетый. - Чаю, пожалуйста. Родни. Он приблизился к Динни и протянул руку. "Словно замедленный кинофильм", - подумала она. Он, видимо, был удивлен ее желанием встретиться с ним, но ничем этого не обнаруживал. - Бывали на скачках с тех пор, как мы виделись на дерби Бленхейма? - Нет. - Я помню, вы ставили на него. На моей памяти это самая большая удача новичка. Он улыбнулся, морщины на его загорелом лице стали особенно явственны, и Динни заметила, что их очень много" - Прошу садиться. Вот чай. Не откажите разлить сами. Она подала ему чашку, налила себе и спросила: - Ваши арабские матки уже прибыли, мистер Масхем? - Я жду их к концу следующего месяца. - Вы поручили надзор за ними Тони Круму? - О! Разве вы знакомы с ним? - Через сестру. - Приятный юноша. - Да, - отозвалась Динни. - Я пришла к вам по поводу него. - Вот как? "Он слишком много мне должен, чтобы отказать", - мелькнуло в голове у девушки. Она откинулась назад, положила ногу на ногу и в упор посмотрела на Масхема: - Я хочу, разумеется конфиденциально, сообщить вам, что Джерри Корвен вчинил моей сестре бракоразводный иск и привлек Тони Крума в качестве соответчика. Джек Масхем слегка повел рукой, державшей чашку. - Он ее любит, они действительно проводили время вместе, но обвинение не соответствует истине. - Понятно, - уронил Джек Масхем. - Дело будет слушаться на днях. Я убедила Тони Крума позволить мне рассказать вам обо всем этом. Ему было бы неловко говорить о себе самом. Масхем по-прежнему смотрел на нее. Лицо его было непроницаемо. - Я знаком с Джерри Корветом, - сказал он. - Но я не знал, что ваша сестра ушла от него. - Мы не предаем это огласке. - Разрыв произошел из-за Крума? - Нет. Они впервые встретились на пароходе, когда она уже возвращалась в Англию. Клер порвала с Джерри по совсем другим причинам. Конечно, они с Тони Крумом вели себя неосмотрительно, за ними следили и видели их при так называемых компрометирующих обстоятельствах. - Что вы конкретно имеете в виду? - Однажды поздно вечером они возвращались из Оксфорда. У них отказали фары, и они провели ночь в машине. Джек Масхем слегка приподнял плечи. Динни, не спуская с него глаз, наклонилась вперед: - Я уже сказала, что обвинение не соответствует истине. Это действительно так. - Но, дорогая мисс Черрел, мужчина никогда не признается, что... - Вот почему вместо Тони к вам пришла я. Моя сестра не станет мне лгать. Плечи Масхема снова слегка приподнялись. - Я, собственно, не понимаю... - начал он. - Почему это касается вас? Вот почему: я не надеюсь, что им поверят. - Вы хотите сказать, что, прочитав об этом деле в газетах, я стал бы недоброжелателем Крума? - Да. Мне кажется, вы решили бы, что он нарушил "правила игры". Динни не сумела скрыть легкой иронии в голосе. - А разве это не так? - спросил он. - По-моему, нет. Он горячо любит Клер и все же сумел держать себя в руках. А что касается любви, то от нее никто не застрахован. При этих словах воспоминания опять нахлынули на нее, и она потупилась, чтобы не видеть этого бесстрастного лица и насмешливо изогнутых губ. Затем, повинуясь внезапному наитию, объявила: - Мой зять потребовал денежного возмещения ущерба. - Вот как? - удивился Джек Масхем. - Я не знал, что так делается и в наши дни. - Он требует две тысячи, а у Тони Крума ничего нет. Он заявляет, что ему все равно, но если они проиграют, он разорен. Затем наступило молчание. Джек Масхем опять отошел к окну, сел на подоконник и спросил: - Что же я могу сделать? - Не отказывать ему от места - вот и все. - Муж на Цейлоне, а жена здесь. Знаете, это... Динни поднялась, шагнула к нему и остановилась: - Мистер Масхем, вам не кажется, что вы в долгу передо мной? Разве вы забыли, как отняли у меня возлюбленного? Знаете ли вы, что он умер там, куда бежал из-за вас? - Из-за меня? - Да. Он отказался от меня из-за вас и того, что вы защищали. А теперь я прошу вас не добивать Тони Крума, как бы ни повернулось дело. До свиданья. И, прежде чем Масхем успел открыть рот, Динни вышла. Она почти бежала по направлению к Грин-парку. Все вышло совсем не так, как она предполагала! Может быть, ее вмешательство сыграет роковую роль. Но что поделаешь - слишком уж сильно закипел в ней былой протест против глухой стены внешних форм, против незримых, но беспощадных традиций, о которые разбилась ее любовь. Иначе и быть не могло! Весь вид этого долговязого денди, звук его голоса непреодолимо вернули ее к прошлому. А, будь что будет! Ей все-таки легче: горечь, которую она так долго таила в душе, наконец излилась. На другой день утром она получила записку: "Райдер-стрит. Воскресенье. Дорогая мисс Черрел, Можете рассчитывать на меня в известном вам деле. С искренним уважением Ваш Джек Масхем". XXVII Заручившись этим обещанием" девушка на следующий день уехала в Кондафорд, где нашла атмосферу крайне напряженной и попыталась хоть немного ее разрядить. Родители Динни вели обычный образ жизни, но были явно подавлены и встревожены. Ее мать, женщина застенчивая и восприимчивая, вся сжималась при одной мысли о том, что Клер может пасть в мнении света. Ее отец, видимо, отдавал себе отчет, что независимо от исхода дела люди сочтут его дочь существом легкомысленным и лживым. Молодого Крума еще извинят, но никто не извинит женщину, которая поставила себя в такое положение. К тому же он испытывал гневное и мстительное чувство к Джерри Корвену, решив, насколько будет в его силах, помешать этому субъекту добиться своей цели. Такая чисто мужская позиция казалась Динни несколько смешной, но страдальческая наивность, с которой отец гонялся за миражем, упуская из виду существенное, не могла не вызывать в девушке известного сочувствия. Поколению ее отца развод до сих пор казался внешним и видимым проявлением внутреннего и духовного бесчестия. Для нее же самой любовь была только любовью: когда она сменяется отвращением, половая близость теряет всякое оправдание. То, что Клер уступила Джерри Корвену здесь, на своей лондонской квартире, шокировало Динни гораздо больше, чем бегство сестры от мужа с Цейлона. Те бракоразводные процессы, с которыми она время от времени знакомилась по газетам, отнюдь не укрепляли ее веру в то, что браки заключаются на небесах. Но она считалась с переживаниями людей, воспитанных в старых понятиях, и старалась не усугублять растерянность и тревогу родителей. Она избрала другую, более практическую линию. Так или иначе, - по-видимому, иначе, - но дело скоро кончится. А люди в наши дни обращают мало внимания на чужие дела. - Как! - сардонически возразил генерал. - "Ночь в машине" - броский газетный заголовок. Прочтешь такой и сразу же начинаешь думать, как ты сам повел бы себя в подобных обстоятельствах. - Люди мало что замечают, дорогой. Они все валят в одну кучу - и разводы, и министра внутренних дел, и декана собора святого Павла, и принцессу Елизавету, - немногословно ответила Динни. Когда ей сказали, что на пасху в Кондафорд приглашен Дорнфорд, она почувствовала смущение. - Надеюсь, ты не возражаешь, Динни? Мы ведь не знали, успеешь ты вернуться или нет. - Даже тебе, мама, я не скажу, что мне это очень приятно. - Но, дорогая, пора уже и тебе снова выйти на поле боя. Динни прикусила губы и промолчала. Эти слова тем сильнее растревожили ее, что в них заключалась доля правды. Они жалили особенно больно потому, что были сказаны ее матерью, оказавшейся такой нечуткой, несмотря на всю свою деликатность. Бой! Да, жизнь - это война. Она сбивает человека с ног, загоняет его в госпиталь, а потом опять возвращает в строй. Ее родители больше всего на свете боятся потерять ее, но им хочется, чтобы она покинула их, выйдя замуж. И это в тот момент, когда Клер неизбежно ждет поражение! Пасха принесла с собой ветер "от умеренного до сильного". В субботу с утренним поездом прибыла Клер, под вечер на машине приехал Дорнфорд. Он поздоровался с Динни так, словно сомневался, рада ли она его приезду. Он наконец присмотрел себе новое жилище. Дом был расположен на Кемпден-хилл. Ему страшно хотелось выслушать мнение Клер, и в прошлое воскресенье она потратила целый вечер на осмотр резиденции своего патрона. - На редкость удачно, Динни, - рассказывала она. - Фасад выходит на юг, есть гараж, конюшня на два стойла, хороший сад, службы, центральное отопление, - словом, все что надо. Он собирается переехать в конце мая. Крыша - старая, черепичная; поэтому я посоветовала ему выкрасить ставни в светло-серый цвет. Дом в самом деле очень удобный и просторный. - Послушать тебя, так он просто сказочный. Надеюсь, теперь ты будешь ездить на службу туда, а не в Темпл? - Да. Дорнфорд решил перебраться не то в Пемпкорт, не то в Брик Билдингс, - не помню точно. Знаешь, Динни, я просто удивляюсь; как это его не объявили моим соответчиком. Я вижусь с ним гораздо чаще, чем с Тони. Больше о "деле" речь не заходила. Оно, вероятно, должно было слушаться одним из первых, сразу после неопротестованных исков, и в Конда форде царило затишье перед бурей. К этой теме вернулись лишь в воскресенье, после завтрака, когда Дорнфорд спросил: - Вы будете в суде на слушании дела вашей сестры, Динни? - Я должна быть. - Боюсь, что вы придете в ярость. Обвинение поддерживает Брок, а он, если захочет, доймет кого угодно, особенно когда сталкивался с явным запирательством, как в данном случае. Потому его и выбрали. Клер придется крепко взять себя в руки. Динни вспомнила, как "очень молодой" Роджер говорил ей, что предпочел бы видеть на месте Клер ее. - Надеюсь, вы ей это внушите? - Я предварительно выслушаю ее показания и устрою репетицию перекрестного допроса. Но угадать, как Броу повернет дело, - невозможно. - А вы сами придете на суд? - Если смогу. Но шансов мало, - вероятно, буду занят. - Долго протянется разбирательство? - Боюсь, что несколько дней. Динни вздохнула. - Бедный отец! А у Клер надежный защитник? - Да. Инстон. Но ему сильно помешает ее нежелание рассказать о том, что произошло на Цейлоне. - Вы же знаете, решение Клер окончательно. Она об этом не скажет. - Разделяю ее чувства, но боюсь, что это все погубит. - И пускай, - возразила Динни. - Я хочу, чтобы она стала свободной. А больше всего мне жаль Тони Крума. - Почему? - Он - единственный из трех, который любит. - Понятно, - отозвался Дорнфорд и умолк. Динни стало жаль его. - Вы не прочь прогуляться? - С восторгом! - Мы пойдем лесом, и я покажу вам место, где Черрел убил вепря и завоевал наследницу де Канфоров, как гласит наш геральдический герб. А у вас в Шропшире тоже есть фамильные легенды? - Конечно, есть, но ведь поместье ушло от нас. Его продали после смерти моего отца: нас было шестеро, а денег - ни пенса. - Ох, как это ужасно, когда семья лишается своих корней! - вздохнула Динни. Дорнфорд улыбнулся: - "Живой осел лучше мертвого льва". Они шли через рощу, и он описывал ей свой новый дом, ловко выспрашивая девушку о ее вкусах. Наконец они выбрались на осевшую дорогу, которая вела к холму, заросшему боярышником. - Вот это место. Здесь тогда, наверно, был дремучий лес. В детстве мы устраивали тут пикники. Дорнфорд глубоко втянул в себя воздух. - Настоящий английский пейзаж - ничто не бросается в глаза и все бесконечно прекрасно. - Чарующий вид! - Верно сказано. Он расстелил свой дождевик на склоне холма: - Садитесь и покурим. Динни села: - Вы сами тоже садитесь рядом, - земля еще сырая. Он сидел подле нее, обхватив руками колени и тихо попыхивая трубкой, а девушка думала: "Если не считать дяди Эдриена, впервые вижу такого сдержанного и деликатного человека". - Было бы совсем замечательно, если бы еще выскочил вепрь, - сказал Дорнфорд. - "Член парламента убивает вепря у подножья Чилтернских холмов", поддразнила его Динни, но воздержалась прибавить: "И завоевывает сердце дамы". - Как ветер клонит дрок! Еще три недели, и все здесь зазеленеет. Сейчас самое лучшее время года. Впрочем, нет, - бабье лето, наверно, еще лучше. А вам какая пора по душе, Динни? - Когда все цветет. - Гм... И еще жатва. Бескрайние хлеба, должно быть, - великолепное зрелище. - Они как раз поспели, когда разразилась война. За два дня до ее начала мы устроили здесь пикник и смотрели, как всходит луна. Как вы думаете, мистер Дорнфорд, многие ли из тех, кто воевал, действительно сражались за Англию? - Практически - все. Кто за тот или иной уголок страны, кто просто за улицы, автобусы и запах жареной рыбы. Я лично дрался за Шрусбери и Оксфорд. Кстати, меня зовут Юстейс. - Запомню. А теперь, пожалуй, пойдем, а то опоздаем к чаю. Всю дорогу домой их разговор сводился к певчим птицам и названиям растений. - Благодарю за прогулку, - сказал Дорнфорд. - Я тоже прошлась с удовольствием. Эта прогулка как-то очень успокоительно подействовала на Динни. Выходит, с ним можно говорить и не касаясь любовной темы. В понедельник на пасху ветер дул с юго-запада. Дорнфорд целый час мирно репетировал с Клер ее роль на суде, а затем, невзирая на дождь, отправился с ней кататься верхом. Динни потратила утро, подготовляя дом к весенней уборке и чистке мебели на то время, когда семья будет в городе. Ее родители собирались остановиться на Маунт-стрит, она сама с Клер - у Флер. После завтрака она совершила с генералом обход нового свинарника, постройка которого затягивалась, так как местный подрядчик не торопил своих рабочих, стремясь занять их здесь как можно дольше. Только после чая Динни осталась наедине с Дорнфордом. - Ну, - объявил он, - думаю, что ваша сестра справится, если, конечно, сумеет сохранить самообладание. - Клер бывает подчас очень резкой. - Плохо. Адвокаты не любят, когда их срезает непосвященный, да еще в присутствии их же коллег. Судьи тоже не любят. - Да, но ее не заставишь плясать под чужую дудку. - Восставать против освященных веками институтов - неразумно: они слишком хорошо защищены. - Да, - со вздохом согласилась Динни. - Все в руках богов. - А они у них чертовски скользкие. Не подарите ли мне вашу фотографию? Лучше такую, где вы сняты девочкой. - Надо посмотреть, что у нас сохранилось. Боюсь, одни любительские снимки. Впрочем, кажется, есть один, на котором мой нос не слишком вздернут. Она подошла к комоду, вытащила один из ящиков и поставила его на бильярдный стол: - Семейная фототека. Выбирайте! Он встал рядом с ней, и они начали пересматривать снимки. - Я лазила сюда много раз, поэтому моих карточек осталось мало. - Это ваш брат? - Да. А вот это он снялся, когда уходил на фронт. Это Клер за неделю до свадьбы. А вот я - видите, с распущенными волосами. Меня снял отец в первую послевоенную весну, когда вернулся домой. - Вам тогда было тринадцать? - Почти четырнадцать. Предполагается, что я здесь похожа на Жанну д'Арк, внимающую неземным голосам. - Очаровательная фотография! Я отдам ее увеличить. Дорнфорд поднес карточку к свету. Динни была снята на ней в три четверти, с лицом, повернутым к ветвям цветущего фруктового дерева. Снимок дышал жизнью: солнечный свет заливал цветы и волосы Динни, распущенные и доходящие ей до талии. - Посмотрите, какой у меня восхищенный вид, - сказала девушка. - На дереве, наверно, сидела кошка. Дорнфорд положил карточку в карман и опять нагнулся над столом. - А эту? - осведомился он. - Можно мне взять обе? На втором снимке Динни была уже постарше, но все еще с косами и круглым личиком; руки ее были сложены, голова чуть-чуть опущена, а глаза подняты кверху. - К сожалению, нельзя. Я не знала, что она здесь. Это была точно такая же карточка, какую она в свое время послала Уилфриду. Дорнфорд кивнул, и девушка почувствовала, что он интуитивно догадался о причине отказа. Она смутилась и сказала: - Впрочем, почему бы нет? Берите. Теперь это не имеет значения. И вложила карточку ему в руку. Когда во вторник утром Дорнфорд и Клер уехали, Динни посидела над картой, вывела автомобиль и отправилась в Беблок-хайт. Водить машину она не любила, но ее тревожила мысль о Тони Круме, которому в прошлую субботу не удалось, как обычно, взглянуть на Клер. На двадцать пять миль у нее ушло больше часа. Она оставила машину у гостиницы, где ей сообщили, что мистер Крум, видимо, у себя в коттедже, и пошла пешком. Тони, в одной рубашке, красил деревянные стены своей низкой гостиной. Еще с порога Динни заметила, как заходила у него в зубах трубка. - Что-нибудь с Клер? - выпалил он. - Ничего. Просто мне захотелось взглянуть, как вы устроились. - Очень мило с вашей стороны! А я все тружусь. - Вижу. - Клер любит зеленоватый цвет, как у утиных яиц. Эта окраска - ' самая близкая к нему, какую я смог достать. - Она как раз в тон потолочинам. Крум, глядя мимо нее, сказал: - Не верю, что Клер когда-нибудь поселится здесь со мной, но не могу не мечтать об этом, иначе жизнь теряет и цель, и смысл. Динни дотронулась до его рукава: - От места вам не откажут. Я говорила с Джеком Масхемом. - Уже? Да вы прямо волшебница. Я сейчас. Вымоюсь, оденусь и все вам покажу. Динни подождала его у порога, на который ложилась полоса солнечного света. Дом Крума представлял собой не один, а два соединенных вместе коттеджа, сохранивших свои глицинии, вьющиеся розы и соломенные крыши. Со временем здесь будет очень хорошо. - Сейчас, - рассказывал Крум, - стойла уже готовы, в загоны подведена вода. Остановка лишь за лошадьми, но их привезут только в мае. Масхем не хочет рисковать. Меня это тоже устраивает, - пусть процесс закончится до их прибытия. Вы прямо из Кондафорда? - Да. Клер сегодня утром вернулась в город. Она, конечно, велела бы передать вам привет, но я не сказала ей, что поеду. - А почему вы приехали? - в упор спросил Крум. - Из товарищеских чувств. Он стиснул ей руку. - Ах да, простите... Вам не кажется, - неожиданно спросил он, - что когда думаешь о страданиях ближнего, то самому становится легче? - Не слишком. - Конечно, вы правы. Сильное желание - все равно что зубная боль или нарыв в ухе. От этого никуда не уйдешь. Динни кивнула. - А тут еще весна! - усмехнулся Крум. - Словом, между "нравился" и "люблю" - большая разница. Я в отчаянии, Динни. Я не верю, что чувства Клер ко мне могут измениться. Если бы уж ей было суждено полюбить меня, то она полюбила бы именно теперь. А раз она меня не любит, я здесь не останусь. Лучше уеду в Кению или еще куда-нибудь. Она посмотрела в его доверчивые глаза, устремленные на нее в ожидании ответа, и ощутила волнение. Клер - ее сестра, но разве она знает чтонибудь о ней, о глубинах ее души? - Не стоит загадывать наперед. На вашем месте я не отчаивалась бы. Крум сжал ей локоть: - Простите, что без конца болтаю о своей навязчивой идее. Но когда день и ночь... - Знаю. - Мне придется купить двух козлов. Лошади ослов не любят, да и козлов обычно не жалуют, но я хочу, чтобы у загона был домашний, обжитой вид. Я раздобыл для конюшни двух кошек. Как вы думаете, это полезно? - Я разбираюсь только в собаках и - теоретически - в свиньях. - Пойдемте завтракать. В гостинице недурная ветчина. Больше Тони речь о Клер не заводил. Угостив Динни "недурною ветчиной", он усадил девушку в ее машину и проехал миль пять в сторону Кондарфорда, объявив, что обратно пройдется пешком. - Бесконечно признателен вам за ваш приезд, - поблагодарил он, безжалостно стиснув ей руку. - Это очень по-товарищески с вашей стороны. Привет Клер. Он повернул и пошел назад тропинкой через поле, на прощанье помахав Динни рукой. Остальную часть обратного пути Динни думала о своем. Хотя югозападный ветер все еще не улегся, солнце то выглядывало, то скрывалось, и тогда начинала сыпаться колючая, как град, крупа. Загнав машину на место, девушка позвала спаниеля Фоша и направилась к новому свинарнику. Ее отец уже был там и осматривал постройку, как настоящий генерал-лейтенант подтянутый, зоркий и немного чудаковатый. Отнюдь не уверенная, что здание когда-нибудь в самом деле наполнится свиньями, Динни взяла отца под руку: - Как идет сражение за "свинград"? - Вчера заболел один из каменщиков, а плотник повредил себе большой палец. Я говорил со стариком Беллоузом, но ведь нельзя же, черт возьми, накидываться на него за то, что он хочет занять своих людей подольше. Я симпатизирую тем, кто держится за своих рабочих, а не путается с разными там союзами. Он заверяет, что к концу следующего месяца все будет готово, но едва ли справится. - Конечно, нет, - поддержала отца Динни. - Он уже дважды давал обещание. - Где ты была? - Ездила навестить Тони Крума. - Что-нибудь новое? - Нет. Я только сообщила ему, что видела мистера Масхема и что тот не откажет ему от места. - Рад за него. Он парень с характером. Досадно, что он не военный. - Мне очень жаль его, папа: он любит по-настоящему. - На это все жалуются, - сухо отозвался генерал. - Ты видала, как ловко сбалансирован новый бюджет? Мы живем в эпоху сплошной истерии: каждое утро к завтраку тебе подают очередной европейский кризис. - Все дело в наших газетах. Во французских шрифт мельче, поэтому они и тревожат человека вдвое меньше. Я, например, читала их совершенно равнодушно. - Да, виноваты газеты и радио: все становится известно еще до того, как произойдет. А уж заголовки - те в два раза крупней самих событий. Как почитаешь речи и передовицы, так тебе и начинает казаться, что мир впервые попал в такой переплет, хотя он испокон века в какомнибудь переплете, только раньше из-за этого не поднимали шум. - Но без шума не удалось бы сбалансировать бюджет, дорогой! - Да нет, просто сейчас все так делается. Но это не по-английски. - Откуда нам знать, папа, что по-английски, а что - нет. Генерал наморщил обветренный лоб, и по его изборожденному лицу поползла улыбка. Он указал на свинарник: - Вот это по-английски. В конце концов мы всегда делаем то, что нужно, хотя и в последнюю минуту. - Ты это одобряешь? - Нет. Но еще меньше я одобряю истерику, как лекарство от всех болезней. Разве стране впервые оставаться без денег? Эдуард III был должен чуть ли не всей Европе. Стюарты не вылезали из банкротства. А после Наполеона мы пережили такие годы, с которыми нынешний кризис даже не идет в сравнение. Но эти неприятности не подавались вам ежедневно к завтраку. - Значит, неведение - благо? - Не знаю. Мне просто противна та смесь истерики с блефом, которая составляет теперь нашу жизнь. - И ты согласился бы упразднить голос, возвещающий райское блаженство? - То есть радио? "Отживает порядок ветхий и другим сменяется, а господь творит свою волю путями многими, чтобы не прельстился мир никаким новшеством единым", - процитировал генерал. - Я помню, как старик Батлер в Хэрроу сказал на этот текст одну из лучших своих проповедей. Я - не рутинер, Динни; по крайней мере, надеюсь на это. Я только думаю, что люди стали слишком много говорить. Так много, что уже ничего не чувствуют. - А я верю в нашу эпоху, папа: она сорвала все лишние покровы. Посмотри на старинные картинки в последних номерах "Тайме". От них пахнет догмой и фланелевой фуфайкой. - В наше время фланель уже не носили, - возразил генерал. - Тебе, конечно, виднее, дорогой. - Мое поколение, Динни, в сущности, было подлинно революционным. Видела ты пьесу о Браунинге? Тогда действительно было так, как ты говоришь: но все это кончилось еще до моего поступления в Сэндхерст. Мы мыслили так, как считали нужным, и поступали так, как мыслили, но не разговаривали об этом. Сейчас люди сначала говорят, потом мыслят, а уж если доходит до дела, действуют так же, как мы, если вообще действуют. Разница между сегодняшним днем и тем, что было пятьдесят лет назад, сводится к вольности в речи: теперь говорят так свободно, что это лишает предмет разговора всякой соли. - Глубокое замечание, папа. - Но не новое. Я десятки раз встречал такие же мысли в книгах. - "Не находите ли вы, сэр, что огромное влияние на людей оказала война?" - как спрашивают репортеры во всех интервью. - Война? Во-первых, ее влияние давно уже сошло на нет. Во-вторых, мое поколение было слишком устойчиво, чтобы поддаться ему, а следующее за моим - перебито или раздавлено... - Женщины остались. - Да, они побунтовали, но не всерьез. А для твоего поколения война только слово. - Благодарю, папа, - прервала Динни отца. - Все это очень поучительно, но сейчас опять пойдет крупа. Фош, за мной! Генерал поднял воротник пальто и направился к плотнику, повредившему себе большой палец. Динни увидела, как он осмотрел повязку пострадавшего. Плотник улыбнулся, а отец потрепал его по плечу. "Подчиненные, наверно, любили его, - решила она. - Он, конечно, старый ворчун, но хороший человек". XXVIII Если искусство медлительно, то правосудие еще медлительнее. Слова "Корвен против Корвен и Крума" по-прежнему не услаждали взоры тех, кто привык прилежно изучать отдел судебной хроники в "Тайме", и внимание судьи мистера Ковелла было все еще поглощено бесконечными неопротестованными исками. По приглашению Дорнфорда Динни с Клер заехали взглянуть на зал заседаний и минут пять простояли в дверях суда, словно игроки из крикетной команды, осматривающие поле накануне матча. Судья сидел так низко, что можно было разглядеть только его лицо; Динни заметила также, что над свидетельской ложей, где придется сидеть Клер, устроено нечто вроде балдахина или козырька для защиты от дождя. - Если вы будете держаться в глубине ложи. Клер, - предупредил Дорнфорд, когда она выходила, - вашего лица будет почти не видно. Но говорите громко, чтобы судье все было слышно. Он злится, когда не слышит. На другой день рассыльный доставил на Саут-сквер записку для Динни. "Бэртон-клуб, I3/IV-32. Дорогая Динни, Был бы рад встретиться с вами на несколько минут. Время и место выберите сами, а я явлюсь точно. Излишне говорить, что дело касается Клер. Искренне ваш Джералд Корвен". Майкла не было дома, но Динни посоветовалась с Флер. - Разумеется, вы должны с ним встретиться, Динни. А вдруг в последнюю минуту он взял да раскаялся? Позовите его сюда, когда Клер не будет. - На это я, пожалуй, не рискну: они могут столкнуться. Лучше повидаюсь с ним вне дома. - Тогда либо у статуи Ахилла, либо у статуи Ромы. - У Ромы, - решила Динни. - Оттуда мы куда-нибудь пройдем. Она назначила встречу на другой день в три часа и долго ломала себе голову, зачем Джерри понадобилось ее видеть. Следующий день был теплый - настоящий оазис в этом хмуром апреле. Подходя к статуе Ромы, девушка еще издали заметила Корвен а, который стоял у решетки, спиной к изваянию. Он курил сигарету, вставленную в коротенький красивый пенковый мундштучок, и, хотя ее зять выглядел точно так же, как в тот день, когда они виделись в последний раз, Динни вздрогнула, словно почувствовав толчок. Он не протянул руки. - Вы очень любезны, Динни, что пришли. Давайте пройдемся и поговорим на ходу. Он" направились к Серпентайну. - Что касается известного дела, - неожиданно начал Корвен, - то я вовсе не жажду его выиграть. - Зачем же было начинать? Ведь обвинение не соответствует истине. - По моим данным - соответствует. - В части предпосылок - может быть; в части выводов - нет. - Вернется ли ко мне Клер на любых угодных ей условиях, если я возьму иск назад? - Едва ли, хотя, конечно, я могу ее спросить. Я, например, не вернулась бы. - Какое безжалостное семейство! Динни промолчала. - Она влюблена в этого Крума? - Если у них даже есть чувство друг к другу, я не вправе его обсуждать. - Почему бы нам не говорить откровенно, Динни? Ведь нас же никто не слышит, кроме вон этих уток. - Вы потребовали возмещения ущерба, и это не подогрело в нас нежные чувства к вам. - Ах, вот в чем дело! Но я возьму назад все свои претензии, лишь бы она вернулась, пусть даже наделав глупостей. - Иными словами, - спросила Динни, не глядя на него, - дело, затеянное вами, представляет собой нечто вроде шантажа? Я как будто правильно выбрала термин? Он посмотрел на нее прищуренными глазами: - Остроумная мысль! Мне она в голову не приходила. Нет, я знаю Клер лучше разных адвокатов и детективов и потому отнюдь не убежден, что улики на самом деле так вески, как кажутся. - Благодарю. - Да, но я уже предупредил вас или Клер, - Что все равно, - что не могу и не хочу уехать отсюда, пока не приведу все в ясность. Если Клер вернется, я просто поставлю на случившемся точку. Если нет, дам делу идти своим ходом. Такая позиция лишена смысла и на шантаж не похожа. - А если она, предположим, выиграет, вы ее опять будете преследовать? - Нет, не буду. - Вы же могли освободить и ее и себя, - стоило только захотеть. - Да, мог, но такой ценой, которая меня не устраивает. И потом, то, что вы говорите, сильно смахивает, - извините за резкость, - на предложение вступить в сделку. Динни остановилась: - Что ж, я поняла, чего вы хотите. Спрошу Клер. А сейчас расстанемся. Дальнейшие разговоры ни к чему хорошему не поведут, Джерри тоже остановился, глядя на нее, и лицо зятя взволновало девушку. Из-под маски его жестких смуглых черт проступили боль и растерянность. - Мне очень жаль, что все так сложилось, - порывисто сказала она. - Человеческая натура - дьявольская штука, Динни, и вырваться изпод ее власти невозможно. До свиданья. Желаю счастья! Она подала ему руку. Он стиснул ее, повернулся и ушел. Подавленная, Динни постояла под молодой березкой, чьи набухшие почками ветки, казалось, трепетали и тянулись к солнцу. Странное положение! Ей жалко всех - и Джерри, и Клер, и Крума, и никому из них она не в силах помочь. Она вернулась на Саут-сквер со всей возможной для нее быстротой. Флер встретил ее вопросом: - Ну что? - Мне очень неприятно, но говорить об этом я вправе только с Клер. - Он, наверно, предложил взять иск обратно при условии, что Клер вернется. И если у нее голова на плечах, она должна согласиться. Динни решительно сжала губы. Она дождалась ночи и лишь тогда зашла в комнату Клер. Сестра только что легла, и Динни, усевшись в ногах кровати, без предисловий начала: - Джерри попросил меня о встрече. Мы виделись с ним в Хайд-парке. Он обещал прекратить дело, если ты вернешься к нему на любых угодных тебе условиях. Клер села на постели и обхватила руками колени: - Так. А что ты ответила? - Что спрошу тебя. - Как по-твоему, почему он это предлагает? - Отчасти потому, что хочет примирения с тобой; отчасти потому, что не слишком верит в неопровержимость улик. - Вот как! - сухо отозвалась Клер. - Я в нее тоже не верю. Но к нему не вернусь. - Я и сказала ему, что ты едва ли вернешься. А он назвал нас "безжалостным семейством". У Клер вырвался короткий смешок. - Нет, Динни, я уже изведала всю мерзость бракоразводного дела. Я теперь как каменная, и мне безразлично, выиграем мы или проиграем. Больше того, мне кажется, что я предпочла бы проиграть. Динни через одеяло погладила сестру по ноге. Она колебалась. Рассказать ли Клер о том, что она почувствовала, увидев лицо Джерри? Клер, словно прочитав ее мысли, продолжала: - Мне всегда смешно смотреть на людей, которые воображают, будто им известно, какими должны быть взаимоотношения супругов. Флер рассказывала мне о своем отце и его первой жене. Ей, видимо, кажется, что та наделала много шуму из ничего. Скажу одно: судить о чужих отношениях - самоуверенное идиотство. Пока в спальнях не установили киносъемочные камеры, всем уликам - грош цена. Можешь поставить его в известность, Динни, что ничего уже изменить нельзя. Динни поднялась: - Хорошо. Скорей бы все кончилось! - Да, - отозвалась Клер. - Поскорей бы! Не знаю только, что будет с нами, когда все кончится. Боже, суды храни! Динни повторяла это горькое восклицание ежедневно в течение двух недель, посвященных судом разбору неопротестованных исков, под рубрикой которых могло бы пройти и дело ее сестры, не обратив на себя внимания и не вызвав никаких откликов. Она послала Корвену короткую записку с сообщением, что ее сестра не согласна. Ответа не последовало. По просьбе Дорнфорда она вместе с Клер осмотрела его новый дом на Кемпден-хилл. Зная, что он выбрал себе этот кров в надежде разделить его с нею, если она согласится, Динни чувствовала себя неловко, отмалчивалась и сказала только, что здесь все очень мило и что в саду следует поставить скворечню. Дом стоял на отшибе, в нем было просторно и много воздуху, сад располагался на южном склоне холма. Огорченная своим безразличием, она обрадовалась, когда настало время уезжать, хотя подавленное и печальное лицо Дорнфорда искренне тронуло ее при расставании. В автобусе, по дороге домой, Клер сказала: - Чем ближе я знакомлюсь с Дорнфордом, тем ясней вижу, что вы подходите друг другу. Он на редкость деликатен и с ним можно молчать. Прямо ангел, а не человек. - Не сомневаюсь. И в голове Динни, приноравливаясь к ритму покачивающегося автобуса и без конца повторяясь, зазвучала строфа: Как широка река, как берег крут! Что ждет за нею - отдых иль скитанья? Искать ли тучных пастбищ или тут, На скудной почве, длить существованье? Но лицо ее хранило то выражение отрешенности, маску которой, как знала Клер, не стоило и пытаться приподнять. Ожидание события, даже когда последнее непосредственно вас не заденет, - занятие не из приятных. Однако для Динни оно заключало в себе то преимущество, что отвлекало девушку от мыслей о собственной особе и сосредоточивало их на ее близких. В первый раз на памяти Динни над именем Черрелов нависла реальная угроза публичного позора, и девушка особенно остро ощущала, как реагирует на это ее клан. Она радовалась, что Хьюберта нет в Англии: при его нетерпеливом характере он бы страшно нервничал. Конечно, четыре года назад его личные неприятности тоже стали достоянием гласности, но тогда опасности подвергалась его жизнь, а не честь. Сколько бы люди ни уверяли, что развод в наши дни - сущая безделица, все равно в стране, гораздо менее современной, чем предполагается, с понятием развода по традиции связывается представление о клейме позора. Во всяком случае у кондафордских Черрелов была своя гордость и свои предрассудки, и они больше всего на свете ненавидели гласность. Когда в один прекрасный день Динни отправилась завтракать в приход святого Августина в Лугах, она обнаружила, что и там царит довольно натянутая атмосфера. Казалось, ее дядя и тетка объявили друг другу: "Мы примиряемся с тем, что процесс неизбежен, но не можем ни понять его, ни одобрить". Они не пытались ни высокомерно осуждать Клер, ни разыгрывать из себя оскорбленных в своей добродетели детей церкви, но всем своим видом говорили Динни, что Клер могла бы найти себе занятие получше, чем попадать в такие положения. Направляясь с Хилери на Юстенский вокзал провожать партию юношей, уезжавших в Канаду, Динни испытывала неловкость, потому что искренне любила и уважала своего дядю, задавленного работой и совсем не похожего на священника. Он наиболее полно олицетворял собой принцип бескорыстного служения долгу, в рабстве у которого пребывала вся ее семья, и хотя девушка порой думала, что люди, на чье благо он трудится, вероятно, счастливее, чем он сам, она безотчетно верила, что он живет подлинно реальной жизнью в мире, где так мало подлинно реального. Оставшись наедине с племянницей, Хилери высказался более определенно: - В истории с Клер, Динни, мне противнее всего то, что в глазах общества она опустится до уровня молодой бездельницы, у которой одна забота - копаться в своих семейных дрязгах. Честное слово, я уж предпочел бы, чтобы она серьезно влюбилась и даже перешла границы дозволенного. - Не беспокойтесь, дядя, за этим не станет, - вполголоса бросила Динни. - Дайте ей только время. Хилери улыбнулся: - Ладно, ладно! Ты же понимаешь, что я имею в виду. Глаза у общества холодные, слабые, близорукие: они всегда во всем видят самое худшее. За настоящую любовь я могу многое простить, но мне претит неразборчивость в вопросах пола. Это неопрятно. - По-моему, вы несправедливы к Клер, - со вздохом возразила Динни. У нее были веские причины для разрыва. А если за ней ухаживают, то вы же знаете, дядя, что это неизбежно, если женщина молода и привлекательна. - Ну, - проницательно заметил Хилери, - я вижу, ты могла бы коечто порассказать. Вот мы и пришли. Знай ты, с каким трудом я уговорил этих мальчиков поехать, а власти - дать согласие, ты поняла бы, почему мне порой хочется превратиться в гриб, чтобы ночью я вырастал, а утром меня съедали за завтраком. Сказав это, он вошел с Динни в здание вокзала и проследовал к ливерпульскому поезду. Здесь они увидели семерых юнцов в кепках: одни из них уже сидели в вагоне третьего класса, другие стояли возле него и подбадривали друг друга на истинно английский манер, отпуская шутки по поводу костюма товарищей и время от времени повторяя: - Что? Мы приуныли? Ну, нет! Они приветствовали Хилери возгласами: - Хэлло, викарий!.. Вот мы и на старте!.. Сигаретку, сэр? Хилери взял сигарету, и Динни, стоявшая поодаль, восхитилась тем, как быстро и легко он стал своим человеком в этой маленькой группе. - Эх, что бы вам с нами поехать! - Я не прочь бы, Джек. - Расставайтесь-ка со старой Англией! - С доброй старой Англией! - Сэр!.. - Слушаю. Томми. Динни не разобрала последних фраз: она была слегка смущена явным интересом, который проявляли к ней уезжающие. - Динни! Девушка приблизилась к вагону. - Поздоровайся с молодыми людьми. Моя племянница. Разом стало удивительно тихо. Динни семь раз пожала руку семерым юнцам, сдернувшим кепки, и семь раз пожелала им счастливого пути. Затем парни гурьбой ринулись в вагон, раздался взрыв грубоватых голосов, оборванное "ура", и поезд тронулся. Динни стояла рядом с Хилери, чувствуя, что у нее перехватывает горло, и махая рукой кепкам и лицам, высовывавшимся из окна. - Вечером у них уже начнется морская болезнь, - заметил Хилери. - Это хорошо. Она - лучшее лекарство от мыслей о будущем и прошлом. Простившись с Хилери, Динни поехала навестить Эдриена и, к своему неудовольствию, застала у него дядю Лайонела. Когда она вошла, мужчины замолчали. Затем судья спросил: - Скажи, Динни, есть ли какая-нибудь надежда примирить Клер с Джерри до начала этого неприятного дела? - Никакой, дядя. - Так. Тогда, насколько я разбираюсь в законах, Клер разумней всего не являться на суд и от защиты отказаться. Зачем ей оставаться на мертвой точке в своих отношениях с мужем, если нет надежды на то, что они опять сойдутся? - Я сама того же мнения, дядя. Но вы ведь знаете, что обвинение не соответствует истине. Судья поморщился: - Я рассуждаю с мужской точки зрения. Динни. Выиграет Клер или проиграет, огласка все равно нежелательна. Но если они с этим молодым человеком не станут защищаться, все пройдет почти незаметно. Эдриен уверяет, что Клер не примет от мужа никакой материальной поддержки. Следовательно, эта сторона вопроса тоже отпадает. В чем же тогда дело? Известны тебе ее мотивы? - Весьма относительно и притом под секретом. - Жаль! - вздохнул судья. - Если бы люди знали законы так же, как я, они не стали бы защищаться в таких обстоятельствах. - Но Джерри, помимо всего прочего, требует возмещения ущерба. - Да, Эдриен мне рассказывал. Это уж прямо какой-то средневековый пережиток. - По-вашему, дядя Лайонел, месть тоже средневековый пережиток? - Не совсем, - ответил судья с кривой усмешкой. - Но я никогда бы не предположил, что человек с положением Корвена может позволить себе такое излишество. Посадить жену на скамью подсудимых - не очень красиво! Эдриен обнял Динни за плечи: - Динни переживает это острее нас всех. - Догадываюсь, - пробормотал судья. - Корвен, конечно, положит эти деньги на имя Клер. - Клер их не возьмет. Но почему вы уверены, что она обязательно проиграет? Мне кажется, закон создан для того, чтобы защищать справедливость, дядя Лайонел. - Не люблю присяжных, - отрезал судья. Динни с любопытством посмотрела на него. Он сегодня поразительно откровенен. Судья добавил: - Передай Клер, что говорить надо громко, отвечать кратко. И пусть не острит. Право вызывать смех у публики принадлежит одному судье. С этими словами он еще раз криво усмехнулся, пожал племяннице руку и ушел. - Дядя Лайонел хороший судья? - Говорят, что он вежлив и нелицеприятен. В суде я Лайонела не слышал, но насколько я знаю его как брат, он человек добросовестный и дотошный, хотя порою бывает не в меру саркастичен. А все, что им сказано о деле Клер, совершенно бесспорно, Динни. - Я сама в этом убеждена. Все упирается в моего отца и в возмещение ущерба. - По-моему, Джерри теперь раскаивается, что потребовал денег. У него не адвокаты, а скверные крючкотворы. Им бы лишь поудить рыбу в мутной воде! - Разве это не призвание всех юристов? Эдриен засмеялся. - Вот чай! Утопим в нем наши горести и пойдем в кино. Говорят, сейчас идет замечательная немецкая картина. Подумай только, Динни, - подлинное великодушие на экране. XXIX Шорох бумаг и шарканье ног, знаменующие смену одной человеческой драмы другою, наконец прекратились, и "очень молодой" Роджер бросил: - Мы входим в святая святых закона. Динни села между сестрой и отцом; Джерри Корвена отделяли от них "очень молодой" Роджер и его соперник. - Чему же воздвигнут жертвенник в этом святая святых - правде или лжи? - прошептала она. Девушка не видела, что творится у нее за спиной, но слышала, больше того, ощущала инстинктом, как наполняется зал. Безошибочное чутье подсказывало публике, что здесь пахнет если уж не титулами, то во всяком случае серьезной схваткой. Судья, видимо, тоже что-то унюхал, так как полузакрыл лицо цветным носовым платком изрядных размеров. Динни подняла глаза: внушительный зал, в нем есть что-то готическое. Над креслом судьи высоко - выше человеческого роста - висят красные драпри. Девушка перевела взгляд на присяжных, занимавших места на обеих скамьях своей ложи. Ее внимание сразу же приковал к себе старшина: яйцеобразная голова, почти голый череп, малиновые щеки, бесцветные глаза и лицо, в котором было одновременно что-то от барана и трески, а в целом нечто, не поддающееся определению. Его черты напомнили девушке одного из джентльменов с Саут-Молтон-сквер, и она решила, что он, наверно, ювелир. На передней скамье с краю сидели три женщины, ни одна из которых не провела бы, конечно, ночь в машине. Первая была осанистая женщина, с добрым, простоватым лицом экономки. Вторая, некрупная и довольно тощая брюнетка, походила на писательницу. Внешность третьей наводила на мысль о простуженной птице. Остальные восемь членов коллегии, мужчины, утомляли глаз своим не укладывающимся ни в какую классификацию разнообразием. Чей-то голос объявил: - Корвен против Корвен и Крума - по иску супруга. Динни судорожно стиснула локоть Клер. - С соизволения вашей милости... Девушка уголком глаза увидела приятную физиономию с короткими бачками, которая под париком казалась чуть не темно-красной. Лицо судьи, замкнутое и отрешенное, как облик священника или головка черепахи, неожиданно высунулось вперед. Его безличный проницательный взгляд словно обволок девушку, и она почувствовала себя до странности маленькой. Затем, так же неожиданно, он втянул голову обратно. За спиной Динни неторопливый низкий голос огласил имена сторон, их общественное положение, место вступления в брак и жительства; потом сделал паузу и продолжал: - В середине ноября минувшего года, в то время как истец находился в отъезде по служебным делам, ответчица безо всякого предупреждения покинула дом и вернулась в Англию. Соответчик ехал на том же пароходе. Насколько мне известно, защита утверждает, что до этого они не встречались. Я же утверждаю, что они встречались или во всяком случае имели к тому возможность. Динни увидела, что плечи сестры презрительно приподнялись. - Как бы то ни было, - раздавался неторопливый низкий голос, - не подлежит сомнению, что на пароходе они были все время вместе, и я докажу, что перед концом рейса соответчика видели выходящим из каюты ответчицы. Голос долго разглагольствовал в том же роде и наконец заключил: - Господа присяжные, я не касаюсь результатов наблюдения, установленного за ответчицей и соответчиком: они будут изложены вам компетентными и достойными доверия свидетелями. Сэр Джералд Корвен! Не успела Динни поднять глаза, как Джерри уже стоял в ложе. Его черты показались ей еще жестче, чем она ожидала. Она видела, как лицо ее отца выразило негодование, как судья взялся за перо, как Клер стиснула лежащие на коленях руки, как прищурился "очень молодой" Роджер, как старшина приоткрыл рот, как третья женщина-присяжная еле удержалась, чтобы не чихнуть: она видела каждую мелочь - даже тот липкий бурый налет, который лежал на всем, что находилось в зале, и словно пачкал все краски человеческой жизни - розовую, голубую, серебряную, золотую и даже зеленую. Неторопливый голос перестал задавать вопросы так же внезапно, как и начал их задавать; обладатель его замолчал, словно опустил черные крылья. Сзади Динни раздался другой голос: - Вы считали, сэр, что начать процесс вас обязывает долг? - Да. - У вас не было никаких привходящих мотивов? - Никаких. - Но требование возмещения ущерба - довольно редкий случай среди порядочных людей. - Деньги будут положены на имя моей жены. - Дала ли вам ваша жена понять в той или иной форме, что ожидает от вас материальной поддержки? - Нет. - Удивит ли вас, если она откажется принять от вас хотя бы пенс независимо от того, чьи это деньги - соответчика или другого лица? Динни увидела, как под усиками Корвена заиграла кошачья усмешка. - Меня ничто не удивит. - Вас не удивило даже ее бегство? Динни перевела взгляд на адвоката, ведущего допрос. Так это и есть Инстон, про которого Дорнфорд говорил, что он любому даст очко вперед! "Человека с лицом, украшенным таким носом, действительно никому не заткнуть за пояс!" - подумала она. - Да, оно меня удивило. - Почему? Не опишите ли вы нам словами, сэр, ваше тогдашнее состояние? - Жены, как правило, не уходят от мужей без объяснения причин. - Да, кроме тех случаев, когда ввиду их очевидности нужда в объяснениях отпадает. У вас именно так и получилось? - Нет. - В чем же, по-вашему, заключалась причина? Кому, как не вам, знать об этом? - Нет, не мне. - А кому же? - Моей жене. - Но у вас же должны быть какие-то предположения. Не изложите ли их нам? - Изложил бы, если бы они у меня были. - Напоминаю, сэр, что вы принесли присягу. Скажите, не случалось ли вам дурно обращаться с женой? - Признаю, что был один прискорбный инцидент, но я за него извинился. - Какой инцидент? Динни, которая сидела между сестрой и отцом выпрямившись и всем существом чувствуя, что их и ее гордость натянута как струна, услышала за своей спиной неторопливый низкий голос: - Я полагаю, милорд, что мой коллега не уполномочен задавать подобный вопрос. - Милорд... - Я вынужден остановить вас, мистер Инстон. - Подчиняюсь, милорд... Вы вспыльчивый человек, сэр? - Нет. - И вы обычно более или менее обдумываете ваши поступки? - Смею надеяться. - Даже когда это поступки не слишком, так сказать, доброжелательные? - Да. - Понимаю. Присяжные, несомненно, тоже понимают. Теперь, сэр, с вашего позволения перейдем к другому пункту. Утверждаете ли вы, что ваша жена и мистер Крум встречались на Цейлоне? - Понятия не имею, встречались они или нет. - Известно ли вам лично, что они были там знакомы? - Нет. - Мой коллега уверил нас, что докажет факт их встреч. - Возможность их встреч, - поправил неторопливый низкий голос. - Пусть так. Были у вас, сэр, основания предполагать, что они воспользовались такой возможностью? - Не было. - Встречали вы мистера Крума на Цейлоне или хоть слышали о нем? - Нет. - Когда вам впервые стало известно о существовании этого джентльмена? - В ноябре прошлого года здесь, в Лондоне, я видел, как он выходил из дома, где остановилась моя жена, и я спросил у нее, как его зовут. - Она пыталась это скрыть? - Нет. - И больше вы с этим джентльменом не встречались? - Нет. - Почему вы сочли его именно тем человеком, который может послужить вам предлогом для развода? - Я возражаю против такой постановки вопроса. - Что ж, тогда поставим его по-другому: почему именно этот джентльмен привлек к себе ваше внимание как возможный соответчик? - Потому что я кое-что слышал о нем на пароходе, с которым возвращался в ноябре из Порт-Саида на Цейлон. Это было то же самое судно, на котором моя жена и соответчик плыли в Англию. - Что же вы слышали? - Что они проводили все время вместе. - Довольно частое явление в плавании, не так ли? - В пределах благоразумия - да. - Вам это известно по собственному опыту? - Насколько помнится, нет. - Что еще побудило вас возыметь подозрения? - Стюардесса сказала мне, что видела, как он выходил из каюты моей жены. - В какое время? Днем или ночью? - Перед самым обедом. - Вам по долгу службы, наверно, не раз приходилось совершать поездки морем? - Да, много раз. - И вы не замечали, что пассажиры частенько заходят друг к другу в каюты? - Замечал. - Это всегда наводило вас на подозрение? - Нет. - Не вправе ли я пойти дальше и заключить, что раньше у вас в таких случаях никогда не возникало подозрений? - Нет, не вправе. - Вы по природе человек подозрительный? - Не нахожу. - Или, что называется, ревнивый? - Не сказал бы. - Намного вы старше вашей жены? - На семнадцать лет. - Тем не менее вы не в таких годах, чтобы не знать, как непринужденно и почти не считаясь с разницей полов держатся друг с другом молодые люди и женщины наших дней? - Если вас интересует мой возраст, то мне сорок один. - То есть практически вы принадлежите к послевоенному поколению? - Я воевал. - Тогда вам, вероятно, известно, что многое, считавшееся до войны подозрительным, давно уже не рассматривается как таковое? - Мне известно, что теперь ко всему относятся легко и просто. - Благодарю вас. Скажите, случалось ли вам подозревать в чем-нибудь вашу жену до того, как она покинула вас? Динни подняла глаза. - Не случалось. - И тем не менее такого ничтожного обстоятельства, как то, что соответчик вышел из ее каюты, оказалось достаточно, чтобы вы установили за ней наблюдение? - Да. Кроме того, они все время на пароходе проводили вместе, и я своими глазами видел, как он выходил в Лондоне из дома, где она остановилась. - Говорили вы ей, будучи в Лондоне, что, если она не вернется к вам, все последствия лягут на нее? - Едва ли я мог употребить подобные выражения. - А какие же вы употребили? - Я сказал ей, что она имеет несчастье быть моей женой и поэтому не может вечно оставаться соломенной вдовою. - Тоже не слишком изящный оборот, правда? - Допускаю. - Итак, вы стремились воспользоваться любым предлогом и любым ее знакомством, чтобы освободиться от нее? - Нет, я стремился вернуть ее. - Невзирая на ваши подозрения? - В Лондоне у меня еще не было подозрений. - Остается предположить, что вы дурно обращались с ней и намеревались освободиться от брачного союза, унижавшего вашу гордость. Неторопливый низкий голос вставил: - Протестую, милорд. - Милорд, поскольку истец признал... - Согласен, мистер Инстон, но кто из мужей не совершает поступков, за которые потом хочется извиниться? - Как угодно вашей милости... Во всяком случае, вы распорядились установить наблюдение за вашей женой. Когда именно? - Как только вернулся на Цейлон. - Сразу же? - Почти. - Это не свидетельствует о горячем желании вернуть ее. Не правда ли? - После того что мне рассказали на пароходе, мои намерения решительно изменились. - Ах, на пароходе. А ведь выслушивать сплетни о своей жене не очень красиво. Вы не находите? - Нахожу. Но она отказалась вернуться, и я должен был внести ясность в положение вещей. - Всего спустя два месяца после ее ухода от вас! - Прошло уже больше двух месяцев. - Но меньше трех. Мне кажется, вы просто вынудили ее покинуть вас, а затем использовали первую же возможность застраховать себя от ее возвращения. - Неправда. - Хорошо, допускаю. Скажите, вы обратились в сыскное агентство до отъезда из Англии на Цейлон? - Нет. - Вы можете подтвердить это под присягой? - Да. - Как же вы вошли с ним в контакт? - Я поручил сделать это моим поверенным. - О, так, значит, до отъезда вы беседовали с вашими поверенными? - Да. - Невзирая на то, что у вас еще не было подозрений? - Когда человек уезжает так далеко, он должен побеседовать со своими поверенными. Это естественно. - Вы беседовали с ними о вашей жене? - И о ней и о других делах. - Что же вы сказали им о вашей жене? Динни опять подняла глаза. Ей было все омерзительнее видеть, как травят человека, пусть даже ее противника. - По-моему, я сказал только, что она остается здесь у своих родителей. - И это все? - Возможно, я прибавил, что наши отношения усложнились. - И это все? - Помнится, я сказал еще: "Пока что не представляю себе, чем все это кончится". - Готовы ли вы подтвердить под присягой, что не сказали: "Я, может быть, поручу вам установить за ней наблюдение". - Готов. - Готовы ли вы присягнуть, что не сказали вашим поверенным ничего, наводящего их на мысль о желательности для вас развода? - Не могу отвечать за мысли, на которые навели их мои слова. - Попрошу не отклоняться в сторону, сэр. Упомянули вы о разводе или нет? - Не помню. - Не помните? Сложилось или не сложилось у них мнение, что вы намерены начать дело? - Не знаю. Я сказал им только, что наши отношения усложнились. - Мы это уже слышали, и это не ответ на мой вопрос. Динни увидела, как судья высунул голову. - Мистер Инстон, истец показал, что не знает, какое мнение сложилось у его поверенных. Что еще вы хотите услышать? - Милорд, существо порученного мне дела, - я рад возможности кратко резюмировать его, - сводится к тому, что, как только истец так или иначе вынудил свою жену покинуть его, он решил развестись с ней и был готов схватиться за любой предлог, могущий послужить основанием для развода. - Что ж, вам предоставлено право вызвать его поверенного. - Ваша милость!.. Этот краткий возглас прозвучал так, словно адвокат собрался пожать плечами, но передумал и переложил этот жест на слова. - Хорошо, продолжайте. Динни со вздохом облегчения уловила заключительные нотки в голосе Инстона "не-заткнешь-за пояс". - Итак, хотя вы начали дело, основываясь только на сплетнях, и осложнили его, потребовав возмещения ущерба от человека, с которым не сказали и двух слов, вы пытаетесь внушить присяжным, что вы терпимый и благоразумный супруг, чье единственное желание - вернуть жену обратно? Динни в последний раз подняла глаза на лицо Корвена, скрытое под еще более непроницаемой, чем обычно, маской. - Я вовсе не намерен что-либо внушать присяжным. - Очень хорошо! За спиной девушки зашуршал шелк мантии. - Милорд, - произнес неторопливый звучный голос, - поскольку мой коллега придает этому такое значение, я вызову поверенного истца. "Очень молодой" Роджер, перегнувшись к Динни, шепнул: - Дорнфорд приглашает вас всех позавтракать с ним... Девушка почти ничего не ела: она испытывала нечто вроде тошноты. Такого ощущения не вызывало у нее ни дело Хьюберта, ни расследование смерти Ферза, хотя и то и другое стоили ей гораздо больших страхов и волнений. Она впервые столкнулась с той безмерной злобой, которая сопровождает тяжбу между частными лицами. Упорное стремление уличить противника в низости, злонамеренности, лживости, проявлявшееся в каждой реплике перекрестного допроса, тяжело сказывалось на ее нервах. Когда они возвращались в суд, Дорнфорд заметил: - Я знаю, каково вам сейчас. Но не забудьте, что процесс - своего рода игра: обе стороны подчиняются одинаковым правилам, а судья присматривает, чтобы они их не нарушали. Я много раз прикидывал, нельзя ли устроить все это по-другому, но так ничего и не придумал. - Посидев на таком процессе, перестаешь верить, что в мире есть что-нибудь до конца чистое. - А я вообще в этом сомневаюсь. - Здесь даже Чеширский кот разучится улыбаться, - отозвалась Динни. - Здесь не улыбаются, Динни. Эти слова следовало бы высечь над входом в суд. То ли благодаря этому краткому разговору, то ли потому, что она уже притерпелась, Динни легче перенесла дневное заседание, целиком ушедшее на простой и перекрестный допрос стюардессы и агентов частного сыска. К четырем часам допрос истца и свидетелей обвинения закончился, и "очень молодой" Роджер подмигнул Динни с таким видом, словно хотел сказать: "Сейчас суд удалится и я позволю себе взять понюшку". XXX Возвращаясь в такси на Саут-сквер, Клер долго молчала и, лишь когда машина поравнялась с Большим Бэном, вдруг заговорила: - Подумать только, Динни! Он заглянул в автомобиль, когда мы спали! А может быть, он просто приврал? - Будь это так, его показания были бы еще убедительнее. - Разумеется, я положила голову на плечо Тони. Как же иначе? Пусть попробуют сами поспать в двухместной машине. - Удивляюсь, как он не разбудил вас своим фонарем. - Вероятно, все-таки будил. Я припоминаю, что несколько раз просыпалась как от толчка. Нет, глупей всего я вела себя в тот вечер, после кино и обеда, когда пригласила Тони зайти ко мне и чего-нибудь выпить. Мы были до того наивны, что даже не подумали о возможной слежке. В зале было много публики? - Да. Завтра будет еще больше. - Ты видела Тони? - Мельком. - Напрасно я тебя не послушалась. Надо было предоставить события их течению. Эх, если бы я любила его!.. Динни промолчала. В гостиной Флер они застали тетю Эм. Она подплыла к Клер и уже открыла рот, но спохватилась, пристально взглянула на племянницу и ни с того ни с сего объявила: - Все едино! Ненавижу это выражение! От ко'о оно у меня? Динни, расскажи мне про судью. Он длинноносый? - Нет. Но сидит он очень низко и все время высовывает голову вперед. - Зачем? - Я его не спрашивала, тетя. Леди Монт повернулась к Флер: - Можно подать Клер обед в постель? Ступай, доро'ая, прими хорошую ванну, ложись и не вставай до утра. Перед таким судьей нужно выглядеть свежей. Флер тебя проводит, а я по'оворю с Динни. Когда они ушли, леди Монт подошла к камину, где горели дрова: - Утешь меня, Динни. Как в нашей семье мо'ла случиться такая история? Это не к лицу никому из Черрелов, кроме разве твое'о прадеда, но он ведь родился раньше королевы Виктории. - Вы хотите сказать, что он был беспутным от природы? - Да. И'рок. Любил удовольствия и компанию. Е'о жена мучилась с ним всю жизнь. Шотландка. Очень странно! - В этом, наверно, и заключается причина того, что мы стали добропорядочными, - отозвалась Динни. - В чем? - В комбинации. - Нет, скорее в день'ах, - возразила леди Монт. - Он их промотал. - А их было много? - Да. Е'о отец разбо'ател на хлебе. - Нечестное богатство. - Почему? Во всем виноват Наполеон. У нас было то'да шесть тысяч акров, а после твое'о прадеда осталось только тысяча сто. - И те большей частью под лесом. - Да, чтобы стрелять вальдшнепов. Успеет процесс попасть в вечерние газеты? - Разумеется. Джерри - человек на виду. - Надеюсь, туалета Клер не коснутся. Понравились тебе присяжные? Динни пожала плечами: - Я не умею читать чужие мысли по лицам. - Это все равно как щупать нос у собаки: тебе кажется, что он горячий, а на самом деле она здорова. А что с молодым человеком? - Он - единственный, кого мне по-настоящему жаль. - Да, - согласилась леди Монт. - Каждый мужчина прелюбодействует, но в своем сердце, а не в автомобилях. - Людям важно не то, что есть, а то, что кажется, тетя Эм. - По мнению Лоренса, косвенные улики доказывают, что совершилось то, чего на самом деле никто не совершал. Он полагает, что так даже лучше: все равно Клер сочтут виновной в том, в чем она не виновата. Разве это справедливо, Динни? - Нет, тетя. - Ну, мне пора домой, к твоей матери. Она ниче'о не ест, только сидит, читает и все больше бледнеет. А Кон забыл даже про свой клуб. Флер собирается увезти их и нас на своей машине в Монте-Карло, ко'да все кончится. Она говорит, что нам будет там очень хорошо и что Ригз умеет держаться правой стороны, если не забывает об этом. Динни покачала головой: - Лучше всего у себя в норе, тетя. - Не люблю ползать, - изрекла леди Монт. - Поцелуй меня и поскорей выходи замуж. Когда тетка выплыла из комнаты, Динни отошла к окну и стала смотреть на сквер. Это становится у них навязчивой идеей! Все - тетя Эм, дядя Эдриен, ее отец, мать. Флер, даже Клер - жаждут выдать ее за Дорнфорда, и поскорее! Им-то какое дело? Откуда в них инстинктивное стремление толкать людей в объятия друг друга? Раз ей нечего делать в жизни сейчас, брак ничего не изменит. Зачем он ей? "Дабы множить потомство свое", - вспомнилась ей заповедь прошлого. Жизнь должна продолжаться. Но для чего? В наши дни ее никто не называет иначе как адом. А впереди - тоже ничего, кроме "прекрасного нового мира". "Или католицизма, - мысленно добавила она. - Но я не верю ни в тот, ни в другой". Она распахнула окно и облокотилась на подоконник. Вокруг девушки, жужжа, заметалась муха. Динни отогнала ее, но та сейчас же вернулась. Мухи! У них тоже есть свое назначение в жизни. Но какое? Они если уж существуют, так существуют; если умирают, так умирают, но никогда не живут наполовину. Она снова отогнала муху, которая на этот раз не вернулась. За спиной Динни раздался голос Флер: - Вы тут не простудитесь, дорогая? Ну и весна! Впрочем, я повторяю то же самое из мая в май. Пойдем выпьем чаю. Клер сидит в ванне с чашкой в одной руке и сигаретой в другой. Выглядит совершенно прелестно. Надеюсь, завтра все кончится. - Ваш троюродный брат уверяет, что да. - Он придет к обеду. К счастью, его супруга в Дройтиче. - Почему "к счастью"? - Ну, знаете, это такая дама!.. Если ему понадобится поговорить с Клер, я отведу его к ней: она к тому времени уже вылезет из ванны. Впрочем, вы ее вполне можете заменить. Как вы думаете, Клер будет хорошо держаться во время допроса? - Разве это кому-нибудь удается? - Мой отец уверял меня, что я держалась хорошо, но он был лицеприятен. Да ведь и вас хвалил следственный судья, который вел дело Ферза, верно? - Тогда не было перекрестного допроса. Флер. А Клер к тому же нетерпелива. - Посоветуйте ей поднимать брови и считать до пяти перед каждым ответом. Это выведет Броу из себя. - У него такой голос, что с ума сойти можно, - сказала Динни. - А паузы он делает такие, словно у него впереди целый свободный день. - Обычный прием. Вся эта церемония сильно смахивает на инквизицию. Как вы находите защитника Клер? - Будь я на другой стороне, я его возненавидела бы. - Значит, хорош. Ну, Динни, какая же мораль вытекает из всей этой истории? - Не выходи замуж. - Несколько смелый вывод: мы еще не научились выращивать детей в бутылках. Вам не приходило в голову, что основа цивилизации - инстинкт материнства? - А я думала - земледелие. - Под цивилизацией я разумею все, что не сводится к применению голой силы. Динни посмотрела на свою циничную и порой чуточку болтливую родственницу. Та выглядела такой уравновешенной, нарядной и тщательно отманикюренной, что девушке стало стыдно. Неожиданно Флер объявила: - Вы - милая. Обед, который Клер подали в постель и за которым не было посторонних, кроме "очень молодого" Роджера, прошел в высшей степени оживленно. Адвокат очень занятно рассказывал о том, как его семья реагировала на повышение налогов. Его дядя Томас Форсайт поселился на Джерси, но с возмущением покинул остров, как только там пошли разговоры о местном налоге. Он написал об этом в "Тайме" под псевдонимом "Индивидуалист", реализовал все свои ценности и поместил деньги в бумаги, не подлежащие обложению, но зато дающие гораздо меньший доход, чем те, которые ему подлежат. На последних выборах он голосовал за национальное правительство, но как только оно опубликовало новый бюджет, стал думать, какой партии он отдаст свой голос на следующих выборах. Сейчас он живет в Борнмауте - Он замечательно сохранился, - заключил "очень молодой" Роджер. Флер, вы имели дело с пчелами? - Да, я однажды села на пчелу. - А вы, мисс Черрел? - Мы их разводим. - Занялись бы вы пчеловодством на моем месте? - А где вы живете? - Сразу за Хетфилдом. Там кругом большие посевы клевера. Теоретически пчелы меня привлекают: они живут цветами и клевером с чужих участков; когда вы находите рой, вы можете его присвоить. А в чем минусы пчеловодства? - Если пчелы роятся на чужом участке, вы их теряете в девяти случаях из десяти. Кроме того, всю зиму их нужно кормить. Наконец они требуют времени, ухода и жалят вас. - Последнее не страшно: заниматься ими пришлось бы моей жене, - отозвался "очень молодой" Роджер, подмигнув одним глазом. - У нее ревматизм, а я слышал, что пчелиный яд - самое лучшее лекарство. - Сперва нужно проверить, будут ли они ее кусать, - заметила Динни. Пчел не заставишь жалить тех, кого они любят. - Ну, в крайнем случае на них можно садиться, - бросила Флер. - Нет, серьезно, - настаивал "очень молодой" Роджер. - Полдюжины укусов не повредили бы ей, бедняжке. - Почему вы пошли в адвокатуру, Форсайт? - вмешался в разговор Майкл. - Во время войны я был уволен вчистую по ранению, и мне пришлось подыскать себе сидячее занятие. И потом, знаете, отчасти это ремесло мне нравится, отчасти... - Понятно, - перебил Майкл. - У вас был дядя по имени Джордж? - Старый Джордж? А как же! Когда я учился в школе, он всегда давал мне десять шиллингов и совет, на какую лошадь ставить. - И вы часто выигрывали? - Ни разу. - Вот что, скажите откровенно: кто выиграет завтра? - Говоря откровенно, - ответил адвокат, посмотрев на Дин ни, - все зависит от вашей сестры, мисс Черрел. Свидетели обвинения хорошо справились со своей задачей. К ним не подкопаешься, и показания их покамест не опровергнуты. Но если леди Корвен не потеряет самообладания, мы как-нибудь отобьемся. Если же хоть по одному из пунктов возникнет сомнение в ее правдивости, тогда... - Он пожал плечами и, как показалось Динни, разом постарел. - Среди присяжных есть несколько субъектов, которые мне не нравятся. Например, старшина. Для среднего человека жена, бросающая мужа без всякого предупреждения, - конченая личность. У меня было бы спокойней на душе, если бы ваша сестра рассказала о своей семейной жизни. Время еще есть. Динни покачала головой. - Ну что ж, тогда остается уповать на ее личное обаяние. Но вообще-то людям не нравится такое положение: нет кота дома, мыши ходят по столу. Динни легла в постель с тяжелым чувством ч