. - Да, Халлорсен - мужчина с большой буквы. Предполагается, что женщины должны сходить по нему с ума. Вы хорошо держались, Динни, хотя вначале глаза у вас были чересчур круглые. - А теперь и подавно. Он ведь ушел без единой царапины. - Не огорчайтесь. У вас будут другие возможности. Эдриен пригласил его на завтра в Липпингхолл. - Что? - Вам остается только стравить его с Саксенденом, и дело Хьюберта выиграно. Эдриен не сказал вам, боясь, что вы не сумеете скрыть свою радость. Профессор пожелал познакомиться с тем, что называют английской охотой. Бедняга и не подозревает, что угодит прямо в логово львицы. Ваша тетя Эм будет с ним особенно обворожительна. - Халлорсен? - задумчиво протянула Динни. - В нем должна быть скандинавская кровь. - Он говорит, что мать его из старинной семьи в Новой Англии, но брак ее был смешанный. Его родной штат - Уайоминг. Приятное слово "Уайоминг". - "Широкие бескрайние просторы". Скажите, Диана, почему выражение "мужчина с большой буквы" приводит меня в такую ярость? - Это понятно: оно слишком напоминает вам подсолнечник. Но "мужчина с большой буквы" не ограничивается широкими бескрайними просторами. Это вам не Саксенден. - В самом деле? - Конечно. Спокойной ночи, дорогая. Да не тревожит ваших сновидений "мужчина с большой буквы". Раздевшись, Динни вытащила дневник Хьюберта и перечитала отмеченное ею место. Вот что там было написано: "Чувствую себя страшно подавленным, словно жизнь покидает меня. Держусь только мыслью о Кондафорде. Интересно, что сказал бы старый Фоксхем, увидев, как я лечу мулов? От снадобья, которым я их пользую, ощетинился бы бильярдный шар, но оно помогает. Творец был явно в ударе, изобретая желудок мула. Ночью видел сон: стою в Кондафорде на опушке, фазаны летят мимо целой стаей, а я никакими силами не могу заставить себя спустить курок. Какой-то жуткий паралич! Постоянно вспоминаю старика Хэддона. "А ну-ка, мистер Берти, лезьте туда и хватайте его за башку!" Славный старый Хэддон! Вот это был характер. Дождь прекратился - в первый раз за десять дней. Высыпали звезды. Остров, корабль и луна в небесах. Редкие звезды, но как они ясны!.. Только бы уснуть!.." VIII Тот неистребимый беспорядок, который присущ любой из комнат старого английского поместья и отличает его от всех загородных домов на свете, был в Липпингхолле особенно ощутим. Каждый устраивался у себя в комнате так, словно собирался обосноваться в ней навсегда; каждый немедленно привыкал к атмосфере и обстановке, делающей ее столь непохожей на соседние. Никому даже не приходило в голову, что помещение следует оставить в том виде, в каком его застали, ибо никто не помнил, как оно выглядело. Редкая старинная мебель стояла вперемежку со случайными вещами, приобретенными ради удобства или по необходимости. Потемневшие и порыжелые портреты предков висели рядом с еще более потемневшими и порыжелыми голландскими и французскими пейзажами, среди которых были разбросаны восхитительные старинные олеографии и не лишенные очарования миниатюры. В двух комнатах возвышались красивые старинные камины, обезображенные кое-как приделанными к ним современными каминными решетками. В темных переходах вы то и дело натыкались на неожиданно возникающие лестницы. Местоположение и меблировку вашей спальни было трудно запомнить и легко забыть. В ней как будто находились бесценный старинный ореховый гардероб, кровать с балдахином, также весьма почтенного возраста, балконное кресло с подушками и несколько французских гравюр. К спальне примыкала маленькая туалетная с узкой кушеткой и ванная, порой изрядно удаленная от спальни, но непременно снабженная ароматическими солями. Один из Монтов был адмиралом. Поэтому в закоулках коридоров таились старинные морские карты, на которых изображены драконы, пенящие моря. Другой Монт, дед сэра Лоренса и седьмой баронет, увлекался скачками. Поэтому на стенах была запечатлена анатомия чистокровной лошади и костюм жокея тех лет (1860 - 1883). Шестой баронет, занимавшийся политикой, благодаря чему он и прожил дольше остальных, увековечил ранневикторианскую эпоху - жену и дочь в кринолинах, себя с бакенбардами. Внешний облик дома напоминал о Реставрации, хотя на отдельных частях здания лежал отпечаток времени Георгов и - там, где шестой баронет дал волю своим архитектурным склонностям, - даже времени Виктории. Единственной вполне современной вещью в доме был водопровод. Когда в пятницу утром Динни вышла к завтраку, - начало охоты было назначено на десять часов, - трое дам и все мужчины за исключением Халлорсена уже сидели за столом или прохаживались около буфета. Она легко опустилась на стул рядом с лордом Саксенденом, который чуть приподнялся и поздоровался: - Доброе утро! - Динни! - окликнул ее стоявший у буфета Майкл. - Кофе, какао или оршад? - Кофе и лососину, Майкл. - Лососины нет. Лорд Саксенден вскинул голову, пробурчал: - Лососины нет?" - и снова принялся за колбасу. - Трески? - спросил Майкл. - Нет, благодарю. - А вам что, тетя Уилмет? - Рис с яйцом и луком. - Этого нет. Почки, бекон, яичница, треска, ветчина, заливное из дичи. Лорд Саксенден поднялся, пробормотал: "А, ветчина!" - и направился к буфету. - Динни, выбрала? - Будь добр, Майкл, немного джема. - Крыжовник, клубника, черная смородина, мармелад? - Крыжовник. Лорд Саксенден вернулся на свое место с тарелкой ветчины и, уписывая ее, стал читать письмо. Динни не очень ясно представляла себе, как он выглядит, потому что рот у него был набит, а глаз она не видела. Но ей казалось, что она понимает, чем он заслужил свое прозвище. Лицо у Бантама было красное, короткие усики и шевелюра начинали седеть. За столом он держался необыкновенно прямо. Неожиданно он обернулся к ней и заговорил: - Извините, что читаю. Это от жены. Она, знаете ли, прикована к постели. - Как я вам сочувствую! - Ужасная история! Бедняжка! Он сунул письмо в карман, набил рот ветчиной и взглянул на Динни. Она нашла, что глаза у него голубые, а брови темнее, чем волосы, и похожи на связку рыболовных крючков. Глаза его слегка таращились, словно он собрался во всеуслышание объявить: "Вот я какой! Вот какой!" Но в эту минуту девушка заметила входящего Халлорсена. Он нерешительно, осмотрелся, увидел Динни и подошел к свободному стулу слева от нее. - Мисс Черрел, - осведомился он, кланяясь, - могу я сесть рядом с вами? - Разумеется. Если хотите есть, все в буфете. - Это кто такой? - спросил лорд Саксенден, когда Халлорсен отправился на фуражировку. - По-моему, он американец. - Профессор Халлорсен. - Вот как? Тот, что написал книгу о Боливии? Да? - Да. - Интересный малый. - Мужчина с большой буквы. Лорд Саксенден удивленно уставился на девушку: - Попробуйте ветчины. Я когда-то знавал вашего дядю. В Хэрроу, если не ошибаюсь. - Дядю Хилери? - переспросила Динни. - Да, он мне рассказывал. - Мы с ним однажды заключили пари на три порции клубничного джема, кто скорей добежит с холма до гимнастического зала. - Вы выиграли, лорд Саксенден? - Нет. И до сих пор не расплатился с вашим дядей. - Почему? - Он растянул себе связки, а я вывихнул колено. Он еще кое-как доковылял до зала, а я свалился и не встал. Мы оба проболели до конца семестра, потом я уехал. - Лорд Саксенден хихикнул. - Так я и должен ему до сих пор три порции клубничного джема. - Я думал, что у нас в Америке завтраки плотные. Но оказывается, это пустяки в сравнении с вашими, - сказал Халлорсен, усаживаясь. - Вы знакомы с лордом Саксенденом? - Лорд Саксенден? - переспросил Халлорсен и поклонился. - Как поживаете? У вас в Америке нет таких куропаток, как у нас, а? - Нет. Полагаю, что нет. Я мечтаю поохотиться на этих птиц. Дивный кофе, мисс Черрел. - Да, - подтвердила Динни. - Тетя Эм гордится своим кофе. Лорд Саксенден поплотнее устроился на стуле: - Попробуйте ветчины. Я еще не читал вашей книги. - Разрешите вам прислать? Мне будет лестно, если вы ее прочтете. Лорд Саксенден продолжал жевать. - Вам следует ее прочесть, лорд Саксенден, - вмешалась Динни. - А я пришлю вам другую книжку по тому же вопросу. Лорд Саксенден широко открыл глаза. - Очень мило с вашей стороны. Это клубничный? - спросил он и потянулся за джемом. - Мисс Черрел, - понизил голос Халлорсен, - я хотел бы, чтобы вы просмотрели мою книгу и отметили места, которые сочтете несправедливыми по отношению к вашему брату. Я был страшно зол, когда писал ее. - Не понимаю, какой мне смысл читать ее теперь? - Я мог бы, если вы пожелаете, выбросить все это во втором издании. - Вы очень добры, профессор, но зло уже совершено, - ледяным тоном отрезала Динни. Халлорсен еще больше понизил голос: - Страшно сожалею, что причинил вам неприятность. Чувство, которое можно было бы, пожалуй, приблизительно выразить словами: "Ты сожалеешь? Ах ты..." - преисполнило все существо Динни злостью, расчетливым торжеством и сарказмом. - Вы причинили зло не мне, а моему брату. - Давайте подумаем вместе, нельзя ли его исправить. - Сомневаюсь. Динни встала. Халлорсен поднялся, пропустил ее и поклонился, "Вежлив до ужаса!" - подумала девушка. Остальную часть утра она просидела над дневником в одном из уголков парка, настоящем тайнике - до того густо он зарос тисом. Здесь грело солнце, над цинниями, пенстемонами, мальвами и астрами успокоительно гудели пчелы. В этом уединении Динни снова почувствовала, как тяжело ей будет выставить переживания Хьюберта на суд толпы. Нет, в дневнике не было никакого хныканья, но, предназначенный для глаз лишь того, кем был написан, он с предельной откровенностью обнажал все раны души и тела. Издалека долетали выстрелы. Облокотясь на заросшую тисом изгородь, девушка смотрела в поле, откуда доносилась стрельба. Сзади раздался голос: - Вот ты где! Ее тетка в соломенной шляпе с такими широкими полями, что они задевали за плечи, стояла внизу на дорожке в обществе двух садовников. - Я за тобой. Босуэл и Джонсон, вы можете идти. Портулаком займемся после обеда. Леди Монт подняла голову и выглянула из-под своей огромной шляпы: - Такие носят на Майорке. Отлично защищает от солнца. - Босуэл и Джонсон, тетя? - Сначала у нас служил один Босуэл, но твой дядя не успокоился до тех пор, пока не подыскал Джонсона. Он требует, чтобы они всюду ходили вместе. Ты веришь доктору Джонсону, Динни? - Я считаю, что он слишком часто употребляет слово "сэр". - Флер унесла мои садовые ножницы. Что это у тебя, Динни? - Дневник Хьюберта. - Тяжело читать? - Да. - Я следила за профессором Халлорсеном. Е'о следовало бы кое от че'о отучить. - Прежде всего от самоуверенности, тетя Эм. - Надеюсь, наши подстрелят пару зайцев. Суп с зайчатиной был бы прекрасным добавлением к меню. Уилмет и Хенриет Бентуорт уже разошлись во мнениях. - По какому поводу? - Не знаю. Я была занята. Не то насчет премьер-министра, не то насчет портулака. Они вечно спорят. Хен, видишь ли, все'да была принята при дворе. - Это так опасно? - Хен - прелестное создание. Люблю ее, хотя она вечно кудахчет. Зачем ты привезла дневник? - Хочу показать его Майклу и посоветоваться с ним. - Не делай это'о, - сказала леди Монт. - Майкл - хороший мальчик, но ты это'о не делай. У не'о масса каких-то странных знакомых - издатели там и прочие. - Потому-то я и хочу с ним посоветоваться. - Посоветуйся лучше с Флер: она человек с головой. А у вас в Кондафорде тоже такие циннии? Знаешь, Динни, мне кажется, что Эдриен скоро сойдет с ума. - Тетя Эм! - Он ходит как во сне. Я думаю, если его уколоть булавкой, он и то не заметит. Конечно, не следовало бы говорить с тобой об этом, но он должен на ней жениться. - Согласна, тетя. - Но он это'о не сделает. - Или она не захочет. - Они оба не захотят. Словом, не понимаю, чем все это кончится. Ей уже сорок. - А дяде Эдриену? - Он еще совсем мальчик. Моложе е'о один Лайонел. Мне пятьдесят девять, - решительно объявила леди Монт. - Мне пятьдесят девять, я знаю, а твоему отцу шестьдесят. Твоя бабушка была очень чадолюбива. Она непрерывно рожала. Что ты думаешь насчет детей? Пузырек поднялся на поверхность, но Динни успела проглотить его и ответила только: - Ну, раз люди женаты, это неплохо - в меру, конечно. - У Флер будет еще один в марте. Плохой месяц - какой-то ле'комысленный. А ты, Динни, ко'да собираешься замуж? - Когда заговорят мои юные чувства, не раньше. - Весьма бла'оразумно! Не за американца, надеюсь? Динни покраснела, улыбнулась - в улыбке было что-то опасное - и ответила: - С какой стати мне выходить за американца? - Не зарекайся, - возразила леди Монт, обрывая увядшую астру. - Ко'да я выходила за Лоренса, он так за мной ухаживал! - И сейчас еще" ухаживает, тетя Эм. Замечательно, правда? - Перестань смеяться! И леди Монт так глубоко погрузилась в воспоминания, что, казалось, окончательно исчезла под шляпой - еще более необъятной, чем раньше. - Кстати, раз уж мы заговорили о браке, тетя Эм, - я хотела бы подыскать Хьюберту девушку. Ему нужно отвлечься. - Твой дядя посоветовал бы ему отвлечься с какой-нибудь танцовщицей, - заметила леди Монт. - Может быть, дядя Хилери знает что-нибудь подходящее? - Динни, ты - испорченное существо. Я все'да это говорила. По'оди, дай подумать. У меня была одна девушка; нет, она вышла замуж. - Может быть, она уже развелась. - Нет, кажется, пока только разводится, но это дол'ая история. Очаровательное создание. - Не сомневаюсь. Подумайте еще, тетя. - Это пчелы Босуэла, - ответила тетка. - Их привезли из Италии. Лоренс говорит, что они - фашистки. - Черные рубашки и никаких лишних мыслей. В самом деле, они производят впечатление очень агрессивных. - О да! Стоит их потревожить, как они налетают целым роем и начинают тебя жалить. Но ко мне они относятся хорошо. - Одна уже сидит у вас на шляпе, милая тетя. Согнать ее? - Подожди! - воскликнула леди Монт, сдвигая шляпу на затылок и слегка открыв рот. - Вспомнила одну. - Кого это "одну"? - Джин Тесбери, дочь здешнего пастора. Старинный род. Денег, разумеется, нет. - Совсем? Леди Монт покачала головой. Шляпа ее заколыхалась. - Разве у девушки с такой фамилией мо'ут быть день'и? Но она хорошенькая. Немно'о похожа на ти'рицу. - Как бы мне познакомиться с ней, тетя? Я ведь знаю, какой тип не нравится Хьюберту. - Я при'лашу ее к обеду. У них дома плохо питаются. Кто-то в нашем роду уже был женат на одной из Тесбери. Насколько я помню, это произошло при Иакове, так что они с нами в родстве, но страшно отдаленном. У нее есть еще брат. Он моряк: у них все служат во флоте. Знаешь, он не носит усов. Сейчас, по-моему, он здесь, в увольнении. - В отпуске, тетя Эм. - Да, да, я чувствовала, что это не то слово. Сними пчелу с моей шляпы. Какая прелесть! Динни обмотала носовым платком руку, сняла с огромной шляпы крохотную пчелку и поднесла к уху. - До сих пор люблю слушать, как они жужжат, - сказала она. - Я е'о тоже при'лашу, - отозвалась тетка. - Е'о зовут Ален. Славный мальчик. Леди Монт взглянула на волосы Динни: - Я назвала бы их каштановыми. Кажется, он не без перспектив, но какие они - не знаю. Во время войны взлетел на воздух. - Приземлился, надеюсь, благополучно, тетя? - Да. Даже что-то получил за это. Рассказывает, что во флоте сейчас очень стро'о. Всякие, знаешь, там азимуты, машины, запахи. Ты расспроси е'о. - Вернемся к девушке, тетя Эм. Что вы имели в виду, назвав ее тигрицей? - Понимаешь ли, она так смотрит на тебя, словно из-за у'ла вот-вот появится ее детеныш. Мать ее умерла. Она вертит всем приходом. - Хьюбертом она тоже будет вертеть? - Нет. Но справится с каждым, кто захочет им вертеть. - Это лучше. Можно мне отнести ей записку с приглашением? - Я пошлю Босуэла и Джонсона. - Леди Монт взглянула на ручные часы: Нет, они сейчас обедают. Все'да ставлю по ним часы. Сходим сами - туда все'о четверть мили. Моя шляпа не очень неприлична? - Напротив, милая тетя. - Вот и прекрасно. Выйдем прямо здесь. Они дошли до конца тисовой поросли, спустились в длинную заросшую травой аллею, миновали калитку и вскоре достигли дома пастора. Динни, полускрытая шляпой тетки, остановилась в увитой плющом подворотне. Дверь была открыта, в полутемной отделанной панелями прихожей, словно приглашая войти в нее, гостеприимно пахло ветхим деревом. Из дома донесся женский голос: - А-лен! Мужской голос ответил: - Хэл-ло! - Будешь завтракать? - Звонка нет, - сказала племяннице леди Монт. - Придется стучать. Они дружно постучали. - Какого черта! На пороге вырос молодой человек в сером спортивном костюме. Широкое загорелое лицо, темные волосы, открытый взгляд глубоких серых глаз. - О! - воскликнул он. - Леди Монт! Эй, Джин! Затем, взглянув поверх шляпы, встретился глазами с Динни и улыбнулся, как умеют улыбаться только во флоте. - Ален, не зайдете ли вместе с Джин к нам вечером пообедать? Динни, это Ален Тесбери. Нравится вам моя шляпа? - Превосходная вещь, леди Монт. Появилась девушка, крепкая, словно отлитая из одного куска, с упругой, пружинящей походкой. Руки и лицо у нее были почти того же цвета, что светло-коричневые юбка и джемпер-безрукавка. Динни поняла, что имела в виду тетка. Лицо Джин, довольно широкое в скулах, суживалось к подбородку, зеленовато-серые глаза прятались под длинными черными ресницами. Взгляд открытый и светлый, красивый нос, широкий низкий лоб, коротко подстриженные темно-каштановые волосы. "Недурна", - решила Динни и, поймав улыбку девушки, ощутила легкую дрожь. - Это Джин, - сказала ее тетка. - Моя племянница Динни Черрел. Тонкая смуглая рука крепко сжала руку Динни. - Где ваш отец? - продолжала леди Монт. - Папа уехал на какой-то церковный съезд. Я просила его взять меня с собой, но он не согласился. - Ну, он теперь в Лондоне ходит по театрам. Динни заметила, как девушка метнула яростный взгляд, потом вспомнила, что перед нею леди Монт, и улыбнулась. - Значит, вы оба придете? Обедаем в восемь пятнадцать. Динни, нам пора, иначе опоздаем к ленчу. Ласточка! - заключила леди Монт и вышла из подворотни. - В Липпингхолле гости, - объяснила Динни, увидев, что брови молодого человека недоуменно поднялись. - Тетя имела в виду фрак и белый галстук. - Ясно. Форма парадная. Джин. Брат и сестра, держась за руки, стояли в подворотне. "Красивая пара!" - подумала Динни. - Ну что? - спросила ее тетка, когда они снова выбрались на заросшую травой аллею. - Да, я тоже увидела тигрицу. Она показалась мне очень интересной. Такую надо держать на коротком поводке. - Вон стоит Босуэл-и-Джонсон! - воскликнула леди Монт, словно вместо двух садовников перед ней был всего один. - Боже милостивый, значит, уже третий час! IX После завтрака, к которому Динни и ее тетка опоздали, Эдриен и четыре молодые дамы, захватив с собой оставшиеся от охотников раскладные трости, полевой тропинкой двинулись туда, где к вечеру ожидалась самая хорошая тяга. Шли двумя группами: сзади - Эдриен с Дианой и Сесили Масхем, впереди - Динни с Флер. В последний раз родственницы виделись чуть ли не за год до этого и представление друг о друге имели, во всяком случае, весьма отдаленное. Динни изучала голову, о которой с похвалой отозвалась тетка. Голова была круглая, энергичная и под маленькой шляпкой выглядела очень изящно. Личико хорошенькое, правда, чуточку жестковатое, но неглупое, решила Динни. Фигурка подтянутая, одета превосходно, - настоящая американка. Чувствовалось, что из такого ясного источника можно кое-что почерпнуть - по крайней мере здравые мысли. - Я слышала, как читали ваш отзыв в полицейском суде, Флер. - Ах, эту бумажку! Разумеется, я написала то, о чем просил Хилери. На самом-то деле я ничего не знаю об этих девушках. К ним просто не подступиться. Конечно, есть люди, которые умеют войти в доверие к кому угодно. Я же не умею, да и не стремлюсь. А с деревенскими девушками иметь дело проще? - Там, где я живу, все так давно связаны с нашей семьей, что мы все узнаем о них раньше, чем они сами. Флер испытующе посмотрела на Динни: - У вас есть хватка, Динни. Готова поручиться за это. С вас можно бы написать замечательный портрет для фамильной галереи. Не знаю только, кто возьмется за это. Пора уже появиться художнику, владеющему ранней итальянской манерой. Прерафаэлиты ее не постигли: их картинам недостает музыки и юмора. А без этого вас писать нельзя. - Скажите, - смутившись, спросила Динни, - был Майкл в палате, когда сделали запрос насчет Хьюберта? - Да. Он вернулся совершенно взбешенный. - Боже милостивый! - Он собирался вторично поставить вопрос на обсуждение, но все случилось накануне закрытия сессии. Кроме того, какое значение имеет палата? В наше время это последнее, на что обращают внимание. - Боюсь, что мой отец обратил слишком большое внимание на запрос. - Что поделаешь! Старое поколение. Но вообще-то из всего, чем занимается парламент, публику интересует одно - бюджет. Неудивительно: в конечном счете все сводится к деньгам. - Майклу вы тоже так говорите? - Не было случая. В наше время парламент - просто налоговая машина. - Однако он еще все-таки издает законы. - Да, дорогая, но лишь после того, как событие уже совершилось. Он лишь закрепляет то, с чем давно свыклось общество или по крайней мере общественное мнение. И никогда не берет на себя инициативу. Да он к этому и не способен. Это было бы недемократично. Хотите доказательств? Взгляните, в каком положении страна. А ведь об этом в парламенте беспокоятся меньше всего. - Откуда же тогда исходит инициатива? - Откуда ветер дует? Все сквозняки возникают за кулисами. Великое место эти кулисы! С кем в парке вы хотите стоять, когда мы присоединимся к охотникам? - С лордом Саксенденом. Флер уставилась на Динни: - Надеюсь, не ради его beaux yeux [5] и beau titre [6]. А тогда зачем? - Затем, что я должна поговорить с ним о Хьюберте, а времени остается мало. - Понятно. Хочу вас предупредить, дорогая: не судите о Саксендене по внешности. Он - хитрый старый лис, и даже не такой уж старый. Если он становится на чью-либо сторону, то лишь в надежде что-то за это получить. Чем вы можете с ним расплатиться? Он потребует расчета на месте. Динни состроила гримаску: - Сделаю, что могу. Дядя Лоренс дал мне кое-какие наставления. - "Поберегись, она тебя дурачит", - пропела Флер. - Ладно, пойду к Майклу. При мне он стреляет лучше, а это ему, бедняге, так необходимо. Помещик и Барт обойдутся и без нас. Сесили, разумеется, будет с Чарлзом: у них еще не кончился медовый месяц. Значит, Диана достанется американцу. - Надеюсь, уж она-то заставит его промазать! - воскликнула Динни. - Думаю, что его ничто не заставит промазать. Я забыла Эдриена. Ему придется сесть на раскладную трость и помечтать о костях и Диане. Вот мы и пришли. Они за этой изгородью, видите? Вон Саксенден, - ему дали теплое местечко. Обойдите калитку - дальше есть перелаз - и подберитесь к лорду с тыла. Как далеко загнали Майкла! Вечно ему достается самое неудобное место. Флер рассталась с Динни и пошла по тропинке через поле. Сожалея, что не узнала у Флер ничего существенного, Динни миновала калитку, перемахнула через перелаз и осторожно подкралась к лорду Саксендену сзади. Пэр расхаживал между изгородями, отделявшими отведенный ему угол поля. Близ длинного, воткнутого в землю шеста, к которому была прикреплена белая карточка с номером, стоял молодой егерь, державший два ружья. У ног его, высунув язык, лежала охотничья собака. Жнивье и засаженный какими-то корнеплодами участок в дальнем конце тропинки довольно круто поднимались вверх, и Динни, искушенная в сельской жизни, сразу сообразила, что птицы, которых поджидали охотники, потянут стремительно и высоко. "Только бы сзади не было подлеска", - подумала она и обернулась. Подлеска сзади не было. Вокруг расстилалось широкое поросшее травой поле. До ближайших посадок было не меньше трехсот ярдов. "Интересно, - спросила себя Динни, - как он стреляет в присутствии женщины? По виду не скажешь, что у него есть нервы". Она повернулась и обнаружила, что он заметил ее. - Не помешаю, лорд Саксенден? Я не буду шуметь. Пэр поправил фуражку, с обеих сторон которой были приделаны специальные козырьки. - Н-нет! - буркнул он. - Гм! - Похоже, что помешаю. Не уйти ли мне? - Нет, нет, все в порядке. Сегодня не взял ни одной. Может быть, при вас посчастливится. Динни уселась на свою раскладную трость, расставив ее рядом с собакой, и стала трепать пса за уши. - Этот американец три раза утер мне нос. - Какая бестактность! - Он стреляет по любой цели и, черт его подери, никогда не мажет. Попадает с предельной дистанции в каждую птицу, по которой я промахнулся. У него повадки браконьера: пропускает дичь, а потом бьет вдогонку с семидесяти ярдов. Говорит, что иначе ничего не видит, хоть они ему чуть ли не на мушку садятся. - Однако! - сказала Динни: ей захотелось быть чуточку справедливой. - Верите ли, он сегодня ни разу не промахнулся, - прибавил лорд Саксенден с обидой в голосе. - Я спросил его, где он так навострился, а он ответил: "В таких местах, где промахнуться нельзя, не то умрешь с голоду". - Начинается, милорд, - раздался голос молодого егеря. Собака повела ушами. Лорд Саксенден схватил ружье, егерь взял на изготовку второе. - Выводок слева, милорд! Динни услышала резкое хлопанье крыльев: восемь птиц ниточкой летели к тропинке. Бах-бах!.. Бах-бах!.. - Боже правый! - вскрикнул лорд Саксенден. - Черт меня побери!.. Динни увидела, как все восемь птиц перелетают через изгородь в другом конце поля. Собака издала сдавленное ворчание и задрожала. - Вам, наверно, ужасно мешает свет, - сказала девушка. - При чем тут свет? Это печень, - ответил лорд Саксенден. - Три птицы прямо на вас, милорд! Бах... Ба-бах!.. Одна из птиц дернулась, сжалась, перевернулась и упала ярдах в четырех позади девушки. У Динни перехватило дыхание. Жил комочек плоти и вдруг умер! Она часто видела, как охотятся на куропаток, но никогда еще не испытывала такого щемящего чувства. Две другие птицы скрылись вдали за изгородью. Когда они исчезли, у Динни вырвался вздох облегчения. Собака с мертвой куропаткой в зубах подошла к егерю, который отобрал у нее добычу. Пес опустился на задние лапы и, не сводя с птицы глаз, высунул язык. Динни увидела, как с языка закапала слюна, и закрыла глаза. Лорд Саксенден что-то невнятно буркнул. Потом невнятно буркнул еще раз. Динни открыла глаза: пэр поднимал ружье. - Фазанья курочка, милорд! - предупредил молодой егерь. Фазанья курочка протянула на самой умеренной высоте, словно понимая, что ее время еще не наступило, - Гм! - проворчал лорд Саксенден, опуская приклад на полусогнутое колено. - Выводок справа! Нет, слишком далеко, милорд. Прогремело несколько выстрелов, и Динни увидела, как над изгородью взлетели две птицы. Одна из них теряла перья. - Эта готова, - сказал егерь, и Динни увидела, как он прикрыл глаза рукой, наблюдая за полетом птицы. - Падает! - крикнул он. Собака задрожала и посмотрела на егеря. Выстрелы загремели слева. - Проклятье! - выругался Саксенден. - В мою сторону ни одна не тянет. - Заяц, милорд! - отрывисто бросил егерь. - Вдоль изгороди! Лорд Саксенден повернулся и поднял ружье. - Ой, не надо! - вскрикнула Динни, но голос ее потонул в грохоте выстрела. Зайцу перебило заднюю лапу. Он споткнулся, остановился, затем, жалобно крича, заковылял вперед. - Пиль! - разрешил егерь. Динни заткнула уши руками и закрыла глаза. - Попал, черт побери! - пробормотал лорд Саксенден. Даже сомкнув веки, Динни ощущала на себе его ледяной взгляд. Когда она открыла глаза, рядом с птицей лежал мертвый заяц. Он был весь какой-то неправдоподобно мягкий. Девушка вскочила, порываясь уйти, но тут же снова села. Пока охота не кончилась, уходить нельзя: угодишь под выстрелы. Динни снова закрыла глаза, Стрельба не прекращалась. - Порядочно настреляли, милорд. Лорд Саксенден передавал егерю ружье. Возле зайца лежали еще три птицы. Слегка пристыженная всем только что пережитым, Динни сложила свою трость и направилась к перелазу. Не считаясь с устарелыми условностями, перебралась через него и подождала лорда Саксендена. - Простите, что подшиб зайца, - извинился он. - У меня сегодня весь день в глазах точки мелькают. С вами такое бывает? - Нет. Искры иногда сыплются. Ужасно, когда заяц кричит, правда? - Согласен. Сам не люблю. - Однажды у нас был пикник, и я заметила зайца. Он сидел позади нас, как собака, уши у него просвечивали на солнце и были совсем розовые. С тех пор люблю зайцев. - Зайцы - это не настоящая охота, - снисходительно произнес лорд Саксенден. - Я лично предпочитаю их жареными, а не тушеными. Динни украдкой взглянула на пэра. Он был красен и, казалось, доволен собой. "Пора рискнуть", - решила Динни. - Лорд Саксенден, вы когда-нибудь говорите при американцах, что они выиграли войну? Он отчужденно взглянул на девушку: - Почему я должен им это говорить? - Но они же ее выиграли. Разве не правда? - Уж не ваш ли американец это утверждает? Нет, я от него этого не слышала, но уверена, что он думает именно так. Динни снова заметила проницательное выражение на лице пэра. - Что вам о нем известно? - Мой брат ездил с ним в экспедицию. - А, ваш брат! Лорд Саксенден произнес эти слова так, как если бы, рассуждая сам с собой, вслух сказал: "Этой девице от меня что-то нужно". Динни внезапно почувствовала, что ходит по краю пропасти. - Надеюсь, - заговорила она, - что, прочитав книгу профессора Халлорсена, вы прочтете затем и дневник моего брата. - Никогда ничего не читаю, - изрек лорд Саксенден. - Нет времени. Впрочем, теперь припоминаю. Боливия... Он кого-то застрелил - не так ли? - и растерял транспорт. - Он вынужден был застрелить человека, который покушался на его жизнь, а двоих ему пришлось наказать плетьми за жестокое обращение с мулами. Тогда все, кроме троих, сбежали и увели с собой мулов. Он был один белый на целую шайку индейцев-полукровок. И, вспомнив совет сэра Лоренса: "Смотри на него боттичеллиевским взглядом, Динни", - она пристально посмотрела в холодные, проницательные глаза Саксендена. - Не разрешите ли мне прочесть вам отрывки из дневника? - Отчего же! Если найдется время... - Когда? - Как насчет вечера? Завтра после охоты я должен уехать. - В любое время, какое вас устроит, - бесстрашно объявила Динни. - До обеда случай не представится. Я должен написать несколько срочных писем. - Я могу лечь и попозже. Динни перехватила взгляд, которым Саксенден окинул ее. - Посмотрим, - отрывисто бросил он. В этот момент к ним присоединились остальные охотники. Динни уклонилась от участия в заключительной сцене охоты и отправилась домой одна. Ей было присуще чувство юмора, и она не могла не смеяться над своим положением, хотя прекрасно понимала, насколько оно затруднительно. Было совершенно ясно, что дневник не произведет желаемого впечатления, пока лорд Саксенден не уверится, что за согласие послушать Отрывки из тетради он кое-что получит. И еще острее, чем раньше, Динни поняла, как трудно что-то дать и в то же время не дать. Стая лесных голубей, вспугнутых девушкой, поднялась левее тропинки и полетела к роще, тянувшейся вдоль реки. Свет стал неярким и ровным, вечерний шум наполнил посвежевший простор. Лучи заходящего солнца золотили жнивье; листья, чуть тронутые желтизной, потемнели; где-то внизу, за каймой деревьев, сверкала синяя лента реки. В воздухе стоял влажный, немного терпкий аромат ранней осени, к которому примешивался запах дыма, уже заклубившегося над трубами коттеджей. Мирный час, мирный вечер! Какие места из дневника следует прочитать? Динни колебалась. Перед ней стояло лицо Саксендена. Как он процедил: "А, ваш брат!" Это жестокий, расчетливый, чуждый всякой сентиментальности характер. Динни вспомнились слова сэра Лоренса: "Еще бы, дорогая!.. Ценнейшие ребята!" На днях она прочла мемуары человека, который всю войну мыслил только комбинациями и цифрами и после недолгих усилий приучил себя не думать о страданиях, стоящих за этими комбинациями и цифрами. Одушевленный одним желанием - выиграть войну, он, казалось, никогда не вспоминал о чисто человеческой ее стороне и, - Динни была в этом уверена, - не смог бы ее себе представить, даже если бы захотел. Ценнейший парень! Она не забыла, как дрожат губы Хьюберта, когда он рассказывает о "кабинетных стратегах" - о тех, кто наслаждался войной, как увлекательной игрою комбинаций и цифр, кто упивался сознанием своей осведомленности, придававшей этим людям небывалую значительность. Ценнейшие ребята! Ей вспомнилось одно место из другой недавно прочитанной ею книги. Там говорилось о тех, кто руководит так называемым прогрессом; кто сидит в банках, муниципалитетах, министерствах, играя комбинациями и цифрами и не обращая внимания на плоть и кровь людскую - за исключением своей собственной, разумеется; кто, набросав несколько строк на клочке бумаги, вызывает к жизни огромные предприятия и приказывает окружающим: "Сделайте то-то и то-то, да смотрите, черт побери, сделайте хорошо!" О людях в цилиндрах на шелковой подкладке и брюках-гольф, о людях, которые распоряжаются факториями в тропиках, копями, универсальными магазинами, строительством железных дорог, концессиями - и тут, и там, и повсюду. Ценнейшие ребята! Жизнерадостные, здоровые, упитанные, неумолимые люди с ледяными глазами. Они присутствуют на всех обедах, они всегда все знают, их никогда не заботит цена человеческих чувств и человеческой жизни. "И все же, - успокаивала себя Динни, - они, должно быть, действительно ценные люди: без них у нас не было бы ни каучука, ни угля, ни жемчуга, ни железных дорог, ни биржи, ни войн, ни побед!" Она подумала о Халлорсене. Этот по крайней мере трудится и терпит лишения ради своих идей, чего-то добивается сам, а не сидит дома, всегда все зная, поедая ветчину, стреляя зайцев и распоряжаясь Другими. Динни вошла в пределы поместья и остановилась у площадки для крокета. Как раз в эту минуту тетя Уилмет и леди Хенриет опять разошлись во мнениях. Они апеллировали к ней: - Правильно ведь, Динни? - Нет. Если шары коснулись друг друга, надо просто продолжать игру, и вы, милая тетя, не должны трогать шар леди Хенриет, когда бьете по своему. - Я же ей говорила, - вставила леди Хенриет. - Как же, как же, вы это говорили, Хен. В хорошенькое положение я попала! Но я все-таки не согласна. С этими словами тетя Уилмет вогнала шар в ворота, сдвинув на несколько дюймов шар партнерши. - Ну, не бессовестная ли женщина! - простонала леди Хенриет, и Динни немедленно оценила огромные практические преимущества, скрытые в формуле: "Но я все-таки не согласна". - Вы прямо Железный герцог, тетя, - сказала девушка. - Разве что чертыхаетесь реже. - Вовсе не реже, - возразила леди Хенриет. - У нее ужасный жаргон. - Играйте, Хен! - отозвалась польщенная тетя Уилмет. Динни рассталась с ними и пошла к дому. Переодевшись, она постучала в комнату Флер. Горничная ее тетки машинкой подстригала Флер шею, а Майкл стоял на пороге туалетной, держа на вытянутых руках свой белый галстук. Флер обернулась: - Хэлло, Динни! Входите и садитесь. Достаточно, благодарю вас, Пауэре. Иди сюда, Майкл. Горничная исчезла. Майкл приблизился к жене, чтобы та завязала ему галстук. - Готово, - бросила Флер и, взглянув на Динни, прибавила: - Вы насчет Саксендена? - Да. Вечером буду читать ему отрывки из дневника Хьюберта. Вопрос в одном: где найти место, подобающее моей юности и... - Невинности? Ну, нет, Динни: невинной вы никогда не будете. Верно, Майкл? Майкл ухмыльнулся: - Невинной - никогда, добродетельной - неизменно. Ты еще в детстве, Динни, была многоопытным ангелочком. Ты выглядела так, словно удивлена, почему у тебя нет крылышек. Вид у тебя был вдумчивый, - вот точное слово. - Вероятно, я удивлялась, зачем ты мне их оторвал. - Тебе следовало бы носить панталончики и гоняться за бабочками, как две девчурки Гейнсборо в Национальной галерее. - Довольно любезничать, - перебила мужа Флер. - Гонг уже ударил. Можете воспользоваться моей маленькой гостиной. Если стукнете в стену, Майкл выйдет к вам с ботинком в руках, как будто пугает крыс. - Отлично, - согласилась Динни, - но я уверена, что он окажется сущим ягненком. - Это еще вопрос, - возразил Майкл. - В нем есть что-то от козла. - Вот эта дверь, - сказала Флер, когда они вышли из спальни. Cabinet particulier [7]. Желаю успеха! X Динни сидела между Халлорсеном и молодым Тесбери. Наискось от нее, во главе стола - ее тетка и лорд Саксенден с Джин Тесбери по правую руку. "Тигрица, конечно, но до чего ж хороша!" Смуглая кожа, удлиненное лицо и чудесные глаза девушки совершенно очаровали Динни. Они, видимо, очаровали и лорда Саксендена. Лицо его стало еще краснее и благожелательнее, чем доводилось до сих пор видеть Динни. Он был так внимателен к Джин, что леди Монт пришлось целиком посвятить себя выслушиванию резкостей Бентуорта. "Последний из помещиков" в качестве личности еще более выдающейся, чем Саксенден, настолько выдающейся, чтобы отказаться от пэрства, по праву старшинства восседал слева от хозяйки. Рядом с ним Флер занимала Халлорсена, так что Динни сразу же попала под обстрел со стороны молодого Тесбери. Он говорил непринужденно, прямо, искренне, как человек, еще не пресытившийся обществом женщин, и открыто выказывал девушке то, что Динни про себя назвала "непритворным восхищением". Это не помешало ей несколько раз устремлять взгляд на его сестру и впадать в состояние, которое он квалифицировал как мечтательность. - Ну, что вы о ней скажете? - спросил моряк. - Обворожительная. - Я, разумеется, передам ей это, но она и бровью не поведет. Сестра самая трезвая женщина на свете. Она, кажется, не без успеха обольщает своего соседа. Кто он? - Лорд Саксенден. - Ого! А кто этот Джон Буль на углу стола, поближе к нам? - Уилфрид Бентуорт, по прозвищу Помещик. - А рядом с вами - тот, что разговаривает с миссис Майкл? - Профессор Халлорсен из Америки. - Интересный парень! - Да, все говорят, - сухо отрезала Динни. - А вы не находите? - Мужчина не должен быть таким интересным. - Счастлив слышать это от вас. - Почему? - Потому что тогда у неинтересных тоже появляются шансы. - О! Часто вам удается выпускать такие торпеды? - Поверьте, я страшно рад, что наконец встретил вас. - Наконец? Еще вчера вы обо мне даже не слыхали. - Это верно. Тем не менее вы - мой идеал. - Боже правый! У вас во флоте все такие? - Да. Первое, чему нас обучают, - это мгновенно принимать решение. - Мистер Тесбери... - Ален. - Я начинаю понимать, почему у моряков жены в каждом порту. - У меня не было ни одной, - серьезно возразил молодой Тесбери. - Вы первая, на которой я хотел бы жениться. - О! Или вернее сказать - ого! - Что поделаешь! Моряку приходится быть напористым. Если увидел то, что тебе нужно, бери сразу. Ведь у нас так мало времени. Динни рассмеялась. - Сколько вам лет? - Двадцать восемь. - Значит, под Зеебрюгге не были? - Был. - Вижу. Вы привыкли швартоваться с хода. - И взлетать за это на воздух. Взгляд девушки потеплел. - Сейчас я сцеплюсь со своим врагом. - С врагом? Могу я чем-нибудь вам помочь? - Нет. Смерть его мне не нужна - пусть сначала выполнит то, чего я хочу. - Очень жаль. Он кажется мне опасным. - Займитесь миссис Чарлз Масхем, - шепнула Динни и повернулась к Халлорсену, который почтительно, словно она спустилась к нему с небес, воскликнул: - Мисс Черрел! - Я слышала, что вы потрясающе стреляете, профессор. - Что вы! Я не привык к таким птицам, как ваши, - они сами подвертываются под выстрел. Со временем, даст бог, освоюсь. Как бы то ни было, это полезный для меня опыт. - Парк вам понравился? - Еще бы! Находиться там же, где и вы, большая удача, мисс Черрел, и я ее глубоко ценю. "Обстрел с двух сторон!" - подумала Динни и в упор спросила: - Вы уже решили, как исправить зло, причиненное вами моему брату? Халлорсен понизил голос: - Я восхищен вами, мисс Черрел, и сделаю все, что вы прикажете. Если хотите, напишу в ваши газеты и возьму назад обвинения, которые выдвинул в книге. - А что вы потребуете взамен, профессор Халлорсен? - Ничего - кроме вашего расположения, разумеется. - Брат дал мне свой дневник. Он согласен опубликовать его. - Если так вам будет легче, публикуйте. - Интересно, поймете ли вы когда-нибудь друг друга? - Полагаю, что нет. - Странно. Ведь вас, белых, там было всего четверо. Могу я узнать, что именно так раздражало вас в моем брате? - Если я отвечу, вы используете это против меня же. - О нет, я умею быть справедливой. - Ну что ж, извольте. Во-первых, я нашел, что у вашего брата предвзятое мнение о слишком многих вещах и что менять его он не собирается. Мы находились в стране, которой никто из нас не знал, среди дикарейиндейцев и людей, едва тронутых цивилизацией. Но капитан хотел, чтобы все шло так, как у вас в Англии. Он придерживался определенных правил и от других требовал того же. Честное слово, дай мы ему волю, он стал бы переодеваться к обеду. - Я полагаю, вам не следует забывать, - возразила чуточку растерявшаяся Динни, - что мы, англичане, давно доказали, насколько важна внешняя форма. Мы преуспевали в любой дикой и дальней стране именно потому, что и там оставались англичанами. Читая дневник, я поняла, в чем причина неудачи брата. Он недостаточно твердолоб. - Конечно, он не из породы ваших Джонов Булей вроде лорда Саксендена или мистера Бентуорта, - Халлорсен кивком указал на конец стола. - Будь он таким, мы скорее бы нашли общий язык. Нет, он предельно сдержан и умеет скрывать свои эмоции. Они снедают его изнутри. Он похож на кровного скакуна, которого запрягли в телегу. Если не ошибаюсь, мисс Черрел, вы принадлежите к очень старому роду? - К старому, но еще не впавшему в детство. Динни увидела, как взгляд Халлорсена оторвался от нее, остановился на Эдриене, сидевшем напротив, перешел на тетю Уилмет, затем на леди Монт. - О старинных родах я с удовольствием побеседовал бы с вашим дядей, хранителем музея, - сказал американец. - Что еще не понравилось вам в моем брате? - Он дал мне почувствовать, что я здоровенный, неотесанный чурбан. Брови Динни приподнялись. - Мы попали, - продолжал Халлорсен, - в дьявольскую, - прошу прощенья! - в первобытную страну. Так вот, я и сам стал первобытным, чтобы устоять в борьбе с нею и победить. А он не захотел. - А может быть, не мог? Не кажется ли вам, что вся беда в другом: вы - американец, он - англичанин. Сознайтесь, профессор, что мы, англичане, вам не нравимся. Халлорсен рассмеялся. - Вы-то мне ужасно нравитесь. - Благодарю вас, но из каждого правила... Халлорсен насупился: - Мне, видите ли, просто не нравится, когда люди напускают на себя превосходство, в которое я не верю. - Разве мы одни это делаем? А французы? - Мисс Черрел, если бы я был орангутангом, мне было бы решительно наплевать, считает ли себя шимпанзе выше меня. - Понимаю. Родство в данном случае слишком отдаленное. Но, простите, профессор, что вы скажете о самих американцах? Разве вы не избранный народ? Разве вы сами частенько не заявляете об этом? Поменялись бы вы участью с любым другим народом? - Разумеется, нет. - Что же это, как не то самое напускное превосходство, в которое мы не верим? Халлорсен засмеялся. - Вы меня поймали. Но вопрос все-таки еще не исчерпан. В каждом человеке сидит сноб, - согласен. Но мы - народ молодой, у нас нет ни вашей древности, ни ваших традиций. В отличие от вас мы еще не свыклись с мыслью о своей предызбранности. Для этого мы слишком многочисленны, разношерстны и заняты. Кроме долларов и ванных, у нас есть много такого, чему вы могли бы позавидовать. - Чему же мы должны завидовать? Буду признательна, если вы мне объясните. - Пожалуйста, мисс Черрел. Мы знаем, что не лишены достоинств, энергии, веры в себя, что у нас большие возможности, которым вам следовало бы завидовать. Но вы этого не делаете, и нам трудно примириться с таким безнадежно устарелым высокомерием. Вы - как шестидесятилетний старик, который смотрит сверху вниз на тридцатилетнего мужчину. А уж это, извините меня, самое идиотское заблуждение, какое бывает на свете. Подавленная, Динни молча смотрела на него. - Вы, англичане, - продолжал Халлорсен, - раздражаете нас тем, что утратили всякую пытливость, а если она у вас еще осталась, вы с поразительным снобизмом умеете это скрывать. Знаю, в нас тоже масса такого, что раздражает вас. Но мы раздражаем лишь вашу эпидерму, вы же - наши нервные центры. Вот приблизительно все, что следовало сказать, мисс Черрел. - Я поняла вас, - отозвалась Динни. - Все это ужасно интересно и, смею утверждать, бесспорно. Моя тетка встает из-за стола. Поэтому мне придется удалиться вместе с моей эпидермой и дать отдых вашим нервным центрам. Девушка поднялась и через плечо с улыбкой глянула на американца. У дверей стоял молодой Тесбери. Ему она тоже улыбнулась и шепнула: - Побеседуйте с моим любезным врагом, - он стоит того. В гостиной Динни подошла к Тигрице, но разговор у них долго не клеился, потому что обе испытывали взаимное восхищение и ни одна не желала дать ему выход. Джин Тесбери был двадцать один год, но она показалась Динни старше ее самой. Ее суждения о жизни и людях отличались четкостью и категоричностью, пожалуй, даже глубиной. Какого бы вопроса ни коснулась беседа, у Джин по каждому было свое мнение. Она будет замечательным другом в трудную минуту, думала Динни. В самом отчаянном положении она не изменит своим, хотя всегда будет стремиться ими командовать. Но помимо деловитой твердости, в Джин есть, - Динни это чувствовала, - необычное, по-кошачьи вкрадчивое обаяние. Стоит ей этого пожелать, перед нею не устоит ни один мужчина. Хьюберта она покорит мгновенно! Придя к такому выводу, его сестра усомнилась, действительно ли ей, Динни, этого хочется. Перед ней именно такая девушка, какую она подыскивает для брата. Она быстро поможем ему отвлечься. Но достаточно ли силен и жизнеспособен Хьюберт для той, кто его отвлечет? Предположим, он влюбится в нее, а она его отвергнет? Или наоборот - он влюбится, а она полностью завладеет им? И потом - деньги! На что им жить, если Хьюберт уйдет в отставку и лишится жалованья? У него всего триста фунтов в год, у нее, очевидно, - вовсе ничего. Сложный переплет! Если Хьюберт снова с головой уйдет в службу, его незачем отвлекать. Если будет принужден подать в отставку, отвлечься ему необходимо, но он не сможет себе это позволить. И все-таки Джин именно та девушка, которая любым путем обеспечит карьеру человека, чьей женой станет. А пока что собеседницы разговаривали об итальянской живописи. - Кстати, - неожиданно заметила Джин, - лорд Саксенден говорит, что вам от него что-то нужно. - Да? - Что именно? Я могла бы заставить его согласиться. - Как? - улыбнулась Динни. Джин приподняла ресницы и посмотрела на Динни: - Это нетрудно. Что вы от него хотите? - Я хочу, чтобы брат вернулся в часть или - еще лучше - получил другое назначение. Его репутация опорочена в связи с боливийской экспедицией профессора Халлорсена. - Этого верзилы? Поэтому вы и пригласили его сюда? Динни показалось, что с нее срывают последние одежды. - Если говорить откровенно, - да. - Очень интересный мужчина. - То же самое находит и ваш брат. - Ален самый великодушный человек на свете. Он без ума от вас. - Это он мне сказал. - Он искренен, как ребенок. Так, серьезно, нажать мне на лорда Саксендена? - Зачем вам-то беспокоиться? - Не люблю сидеть сложа руки. Предоставьте мне свободу действий, и я поднесу вам назначение на тарелочке. - Мне достоверно известно, что лорд Саксенден не из покладистых, сказала Динни. Джин потянулась. - Ваш брат Хьюберт похож на вас? - Ни капли. Волосы у него темные, глаза карие. - Вы знаете, когда-то наши семьи были в родстве - кто-то на ком-то женился. Вы интересуетесь селекцией животных? Я вывожу эрдельтерьеров и не верю в передачу наследственности исключительно по мужской или по женской линии. Доминирующие признаки могут передаваться потомству как по той, так и по другой и в любом колене родословной. - Возможно. Однако мой отец и брат оба чрезвычайно похожи на самый ранний портрет нашего предка по мужской линии, если не считать того, что они не покрыты пожелтевшим от времени лаком. - А вот у нас в семье была одна урожденная Фицхерберт, которая вышла за Тесбери в тысяча пятьсот сорок седьмом году. Если откинуть в сторону брыжи, она - моя точная копия, даже руки у нее мои. Джин вытянула вперед две длинные смуглые ладони, слегка хрустнув при этом пальцами. - Наследственность проявляется порой через много поколений, которые, по видимости, были свободны от нее, - продолжала она. - Все это страшно интересно. Мне хочется взглянуть на вашего брата, который выглядит совсем не так, как вы. Динни улыбнулась: - Я попрошу его приехать за мной из Кондафорда. Может быть, вы даже не сочтете его достойным внимания. Дверь отворилась, и мужчины вошли в гостиную. - У них такой вид, - шепнула Динни, - словно они задают себе вопрос: "Угодно ли мне посидеть с дамами, и если да, то почему?" Все мужчины после обеда становятся ужасно смешными. Голос сэра Лоренса прервал наступившее молчание: - Саксенден, не хотите ли вы с Бентуортом сыграть в бридж? При этих словах тетя Уилмет и леди Хенриет автоматически поднялись с дивана, где вполголоса расходились во мнениях, и проследовали туда, где им предстояло заниматься тем же самым весь остаток вечера. Помещик и Саксенден двинулись за ними. Джин Тесбери скорчила гримаску: - Вы не находите, что любители бриджа как бы обрастают плесенью? - Еще один стол? - спросил сэр Лоренс. - Эдриен? Нет? Вы, профессор? - Пожалуй, нет, сэр Лоренс. - Флер, значит, вы со мной против Эм и Чарлза. Все решено. Идем. - На дяде Лоренсе плесени не видно, - тихо отпарировала Динни. - А, профессор! Вы знакомы с мисс Тесбери? Халлорсен поклонился. - Изумительный вечер! - воскликнул молодой Тесбери, подходя к Динни с другой стороны. - Не прогуляться ли нам? - Майкл, мы идем гулять, - объявила, поднимаясь, Динни. Вечер был в самом деле изумительный. Листва вязов и каменных дубов застыла в неподвижном темном воздухе. Звезды сверкали, как бриллианты, роса еще не выпала. Только нагнувшись к цветам, можно было их различить. Каждый звук - и уханье совы, доносившееся с реки, и мимолетное гуденье майского жука - казался отчетливым и одиноким. Освещенный дом смутно вырисовывался в теплом воздухе сквозь подстриженные кипарисы. Динни с моряком ушли вперед. - Только в такие вечера и постигаешь план творца, - заговорил Ален. Мой родитель - чудесный старик, но его проповеди способны убить веру в ком угодно. А у вас она еще осталась? - Вы имеете в виду веру в бога? - переспросила Динни. - Д-да. Но я его себе не представляю. - Не кажется ли вам, что о нем можно думать лишь тогда, когда ты одинок и вокруг тебя простор? - Когда-то я испытывала душевное волнение даже в церкви. - По-моему, одних эмоций человеку мало. Хочется еще охватить разумом тот беспредельный акт творения, который совершается в беспредельном молчании. Вечное движение и в то же время вечный покой! Этот американец, кажется, неплохой парень. - Вы беседовали с ним о родственной любви? - Я приберег эту тему для вас. У нас ведь еще при Анне был общий пра-пра-пра-прадед. В нашем доме висит его портрет в парике, правда ужасный. Так что родственные узы налицо. Дело за любовью, но она придет. - Придет ли? Родственные узы обычно ее исключают - и между людьми, и между народами. Они подчеркивают не столько сходство, сколько различие. - Вы намекаете на американцев? Динни утвердительно кивнула. - Что бы мне ни говорили, - возразил моряк, - одно для меня бесспорно: лучше иметь под боком американца, чем любого другого иноземца. Скажу больше - это мнение всего флота. - Не потому ли, что у нас с ними общий язык? - Нет. Но у нас общая закваска и общий взгляд на вещи. - Это распространяется только на англо-американцев? - В любом случае все зависит от того, каков сам американец, - даже когда дело идет о людях голландского или скандинавского происхождения, как этот Халлорсен. Мы ведь и сами из той же породы, что они. - А германо-американцев вы к ней не относите? - Отношу, но лишь в некоторой степени. Вспомните, какой, формы голова у немцев. По существу они центрально - или восточноевропейцы. - Вам бы лучше поговорить с моим дядей Эдриеном. - Это такой высокий с козлиной бородкой? У него симпатичное лицо. - Он чудесный, - подтвердила Динни. - Мы отбились от остальных, и роса уже падает. - Еще минутку. То, что я сказал за обедом, сказано совершенно серьезно. Вы - мой идеал, и, надеюсь, мне разрешат следовать за ним? Динни покраснела и сделала реверанс: - Юный сэр, вы мне льстите. Спешу напомнить вам, что ваше благородное ремесло... - Вы бываете когда-нибудь серьезной? - Не часто - особенно когда падает роса. Ален сжал ей руку: - Ладно. В один прекрасный день станете... И причиной этому буду я. Динни слегка ответила на его пожатие, высвободила руку и пошла дальше. - Эта аллея - словно коридор. Вам по вкусу такое сравнение? Оно многим нравится. - Прелестная родственница, я буду думать о вас день и ночь. Не утруждайте себя ответом, - сказал молодой Тесбери и распахнул перед ней балконную дверь. Сесили Масхем сидела за роялем, рядом с ней стоял Майкл. Динни подошла к нему: - Я отправляюсь в гостиную Флер, Майкл. Не покажешь ли лорду Саксендену, где она находится. Буду ждать до двенадцати, потом пойду спать. А пока что подберу отрывки, которые надо ему прочесть. - Все будет сделано, Динни. Доведу его до самого порога. Желаю успеха! Достав дневник, Динни распахнула окно маленькой гостиной и уселась выбирать отрывки. Было уже половина одиннадцатого. Ни один звук не отвлекал девушку. Она выбрала шесть довольно длинных отрывков, которые, на ее взгляд, доказывали невыполнимость задачи, стоявшей перед ее братом. Затем закурила сигарету, высунулась из окна и стала ждать. Вечер был такой же изумительный, как и раньше, но сейчас Динни воспринимала его гораздо острее. Вечное движение в вечном покое? Если бог существует, он, видимо, избегает непосредственного вмешательства в дела смертных. Да и зачем ему вмешиваться? Внял ли он крику зайца, подстреленного Саксенденом, и содрогнулся ли? Увидел ли бог, как пальцы Алена сжали ее руку? Улыбнулся ли он? Послал ли он ангела с хинином к Хьюберту, когда тот, сраженный лихорадкой, лежал в боливийских джунглях, слушая, как вопят болотные птицы? Если бы миллиарды лет тому назад вон та звезда погасла и повисла в космосе холодной черной массой, записал ли бы это бог на своей манжете? Внизу - мириады мириадов листьев и былинок, сплетающих ткань непроглядной мглы; вверху - мириады мириадов звезд, излучающих свет, который помогает глазам Динни ощущать тьму. И все это порождено бесконечным движением в бесконечном покое, все это - частица бога. Сама она, Динни; и дымок ее сигареты; и жасмин, до которого рукой подать и цвет которого неразличим; и работа ее мозга, заключающего, что этот цвет - не желтый; и собака, лающая так далеко, что звук кажется ниточкой - потяни за нее и схватишь рукой тишину, - все, все имеет свое далекое, беспредельное, всеобъемлющее, непостижимое назначение, все исходит от бога. Динни вздрогнула и отошла от окна. Села в кресло, положила дневник на колени и оглядела комнату. Чувствуется вкус Флер. Здесь все преобразилось - тон ковра выбран удачно, свет мягко затенен и, не раздражая глаз, падает на платье цвета морской волны и покоящиеся на дневнике руки Динни. Долгий день утомил девушку. Она откинула голову и сонно уставилась на лепных купидонов, украшающих карниз, которым какая-то из предшествующих леди Монт распорядилась обвести комнату. Толстенькие забавные создания. Они скованы цепью из роз и обречены вечно разглядывать спину соседа, к которому так и не могут приблизиться. Пробегают розовые миги, пробегают... Веки Динни опустились, рот приоткрылся. Девушка спала. А свет, скользя по лицу, волосам и шее уснувшей, нескромно обнаруживал их небрежную прелесть, наводящую на мысль о тех подлинно английских итальянках, которых писал Боттичелли. Густая прядка подстриженных волос сбилась на лоб, на полуоткрытых губах мелькала улыбка; тень ресниц, чуть более темных, чем брови, трепетала на щеках, казавшихся прозрачными; в такт зыбким снам морщился и вздрагивал нос, словно посмеиваясь над тем, что он немножко вздернут. Казалось, довольно самого легкого прикосновения, чтобы сорвать запрокинутую головку с белого стебелька шеи... Внезапно голова выпрямилась. Посередине комнаты, строго глядя на девушку немигающими голубыми глазами, стоял тот, кого называли Бантамский петух. - Простите, - извинился он. - Вы славно вздремнули. - Мне снились сладкие пирожки, - сказала Динни. - Очень любезно, что вы пришли, хотя сейчас уже, наверное, поздно. - Семь склянок. Надеюсь, вы не долго? Не возражаете, если закурю трубку? Пэр уселся на диван напротив Динни и стал набивать трубку. У него был вид человека, который ждет, что ему все выложат, а он возьмет и оставит свое мнение при себе. В эту минуту Динни особенно отчетливо поняла, как вершатся государственные дела. "Все ясно, - думала она. - Он оказывает услугу, не надеясь на плату. Работа Джин!" Никто - ни сама Динни, ни любая другая женщина не смогла бы определить, что испытывала сейчас девушка - то ли признательность к Тигрице за то, что та отвлекла внимание пэра на себя, то ли известную ревность по отношению к ней. Как бы то ни было, сердце Динни усиленно забилось, и она начала читать быстро и сухо. Прочла три отрывка, потом взглянула на Саксендена. Лицо его, - если не считать посасывающих трубку губ, - было похоже на раскрашенное деревянное изваяние. Глаза по-прежнему смотрели на Динни с любопытством, к которому теперь примешивалась легкая неприязнь, словно он думал: "Эта девица хочет, чтобы я расчувствовался. Слишком поздно". Испытывая все возрастающую ненависть к взятой на себя задаче, Динни поспешила продолжить чтение. Четвертый отрывок был самым душераздирающим из всех, кроме последнего, - по крайней мере для самой Динни. Когда она кончила, голос ее слегка дрожал. - Это уж он хватил! - сказал лорд Саксенден. - У мулов, знаете ли, никаких чувств не бывает. Просто бессловесная скотина. Гнев Динни нарастал. Она больше не могла смотреть на Саксендена и стала читать дальше. Теперь, излагая этот мучительный рассказ, впервые произнесенный вслух, она дала себе волю. Она кончила, задыхаясь, вся дрожа, силясь, чтобы голос не изменил ей. Подбородок лорда Саксендена опирался на ладонь. Пэр спал. Динни стояла, глядя на него так, как незадолго до того он сам смотрел на нее. Был момент, когда она чуть не выбила у него руку из-под головы. Ее спасло чувство юмора. Взирая на Саксендена, словно Венера с картины Боттичелли на Марса, девушка вырвала листок из блокнота, лежавшего на бюро Флер, написала: "Страшно сожалею, что утомила вас", - и с предельной осторожностью положила записку на колени пэру. Свернула дневник, подкралась к двери, открыла ее и оглянулась. До нее донеслись слабые звуки, которым суждено было вскоре перейти в храп. "Взываешь к его чувствам, а он спит, - подумала она. - Вот так же и войну выиграл". Динни повернулась и увидела профессора Халлорсена. XI У Динни перехватило дыхание, когда она заметила, что глаза Халлорсена устремлены поверх ее головы на спящего пэра. Что он подумает о ней, видя, как она крадучись уходит в полночь из маленькой уединенной гостиной от влиятельного человека? Американец опять строго уставился на нее. И в ужасе от мысли, что сейчас он скажет: "Простите!" - и разбудит спящего, она прижала к себе дневник, поднесла палец к губам, шепнула: "Не будите бэби!" - и скользнула в темноту коридора. У себя в комнате Динни досыта нахохоталась, затем уселась и попыталась разобраться в своих впечатлениях. Известно, какой репутацией пользуются титулованные особы в демократических странах. Халлорсен, видимо, предположил самое худшее. Но девушка полностью воздавала ему должное: что бы он ни подумал, дальше него это не пойдет. При всех своих недостатках он - человек крупный. Однако она уже представляла себе, как утром за завтраком он сурово скажет ей: "Восхищаюсь вами, мисс Черрел, вы превосходно выглядите". Динни подосадовала на себя за то, что так плохо ведет дела Хьюберта, и легла. Спала плохо, проснулась усталая и бледная и завтракала у себя наверху. Когда в поместье бывают гости, дни удивительно похожи один на другой. Мужчины надевают все те же гольфы и пестрые галстуки, едят все те же завтраки, постукивают все по тому же барометру, курят все те же трубки и стреляют все тех же птиц. Собаки виляют все теми же хвостами, делают все ту же стойку в тех же неожиданных местах, заливаются тем же сдавленным лаем и гоняют тех же голубей на тех же лужайках. Дамы все так же завтракают в постели или за общим столом, сыплют те же соли в те же ванны, бродят по тому же парку, болтают о тех же знакомых с той же привычной недоброжелательностью, хотя каждая, разумеется, страшно их любит, сосредоточенно склоняются над теми же грядками с тем же неизменным пристрастием к портулаку, играют в тот же крокет или теннис с тем же писком, пишут те же письма, чтобы опровергнуть те же слухи или заказать ту же старинную мебель, расходятся в тех же мнениях и соглашаются с теми же расхождениями. Слуги все так же остаются невидимыми за исключением все тех же определенных моментов жизни. В доме стоит все тот же смешанный запах цветов, табака, книг и диванных подушек. Динни написала брату письмо, где, ни словом не упомянув о Халлорсене, Саксендене и Тесбери, весело болтала о тете Эм, Босуэле-и-Джонсоне, дяде Эдриене, леди Хенриет и просила Хьюберта приехать за ней на машине. В полдень явилась трать в теннис Тесбери; поэтому до конца охоты Динни не видела ни лорда Саксендена, ни американца. Однако за чаем, восседая на углу стола, тот, кого прозвали Бантамским петухом, окинул ее таким долгим и странным взглядом, что девушка поняла: он ей не простил. Она постаралась сделать вид, что ничего не заметила, но сердце у нее упало. Пока что, видимо, она принесла Хьюберту только вред. "Напущу-ка на него Джин", - подумала она и пошла разыскивать Тигрицу. По дороге наткнулась на Халлорсена, немедленно решила вернуть утраченные позиции и заговорила: - Появись вы вчера чуточку раньше, профессор Халлорсен, вы бы услышали, как я читала отрывки из дневника моего брага лорду Саксендену. Вам это было бы полезней, чем ему. Лицо Халлорсена прояснилось. - Вот оно что! - воскликнул он. - А я-то удивлялся, какое снотворное вы подсунули бедному лорду! - Я подготавливала его к вашей книге. Пошлете ему экземпляр? - По-моему, не стоит, мисс Черрел. Я ведь не так уж сильно заинтересован в его здоровье. По мне, пусть совсем не спит. Меня не устраивает человек, который способен заснуть, слушая вас. Чем вообще занимается этот ваш лорд? - Чем он занимается? Он из тех, кого у вас как будто называют "важными шишками". Не знаю, в какой именно области, но мой отец утверждает, что с Саксенденом считаются. Надеюсь, вы сегодня снова утерли ему нос? Чем основательнее вы это проделаете, тем больше у брата шансов вернуть себе положение, которое он утратил из-за вашей экспедиции. - В самом деле? Разве личные отношения влияют у вас на такие дела? - А у вас разве нет? - Увы, да. Но я предполагал, что в старых странах для этого слишком прочные традиции. - Ну, мы-то, конечно, никогда не сознаемся, что личные отношения могут влиять на дела. Халлорсен улыбнулся: - Удивительно, почему весь мир устроен на один манер. Америка понравилась бы вам, мисс Черрел. Я был бы счастлив показать ее вам. Он говорил так, словно Америка была антикварной вещью, лежащей у него в чемодане, и Динни заколебалась, как истолковать его последнюю реплику - то ли придать ей невероятно огромное значение, то ли никакого. Затем, взглянув Халлорсену в лицо, поняла, что он имел в виду первое, и, выпустив коготки, отпарировала: - Благодарю, однако вы все еще мой враг. Халлорсен протянул ей руку, но Динни отступила. - Мисс Черрел, я сделаю все возможное, чтобы опровергнуть то отрицательное мнение, которое сложилось у вас обо мне. Я ваш самый покорный слуга и надеюсь, что мне еще посчастливится стать для вас чем-то большим. Он выглядел страшно высоким, красивым, здоровым, и это возмущало Динни. - Профессор, не следует ничего воспринимать слишком серьезно: это приводит к разочарованиям. А теперь простите, - я должна разыскать мисс Тесбери. С этими словами она ускользнула. Смешно! Трогательно! Лестно! Отвратительно! Это какое-то безумие! Что бы человек ни задумал, все идет вкривь и вкось, безнадежно запутывается. В конце концов, разумнее всего положиться на случай. Джин Тесбери, только что закончив партию с Сесили Масхем, снимала с волос сетку. - Идем пить чай, - объявила Динни. - Лорд Саксенден тоскует по вас. Однако в дверях комнаты, где был сервирован чай, ее задержал сэр Лоренс, который сказал, что за эти дни еще ни разу не поговорил с ней, и позвал к себе в кабинет взглянуть на миниатюры. - Моя коллекция национальных типов. Все женщины мира, как видишь: француженка, немка, итальянка, голландка, американка, испанка, русская. Не хватает только тебя. Не согласишься ли попозировать одному молодому человеку? - Я? - Ты. - Почему я? - Потому что, - ответил сэр Лоренс, рассматривая племянницу через монокль, - твой тип - ключ к разгадке английской леди, а я коллекционирую такие, которые выявляют различие между национальными культурами. - Это звучит страшно интригующе. - Взгляни-ка на эту. Вот французская культура в чистом виде: быстрота восприятия, остроумие, трудолюбие, эстетизм, но не эмоциональный, а интеллектуальный, отсутствие юмора, условная, чисто внешняя сентиментальность, склонность к стяжательству, - обрати внимание на глаза, чувство формы, неоригинальность, четкое, но узкое мировоззрение, никакой мечтательности, темперамент пылкий, но легко подавляемый. Весь облик гармоничный, с отчетливыми гранями. А вот редкий тип американки, первоклассный образец национальной культуры. Заметь, какой взгляд - словно у нее во рту лакомый кусочек и она об этом знает. В глазах запрятана целая батарея. Она ее пускает в ход, но непременно с соблюдением приличий. Прекрасно сохранится до глубокой старости. Хороший вкус, знаний порядочно, системы мало. Теперь взгляни на эту немку. Эмоционально менее сдержанна, чем предыдущие, чувства формы тоже меньше, но совестлива, старательна, обладает острым чувством долга. Вкуса мало. Не лишена довольно неуклюжего юмора. Если не примет мер - растолстеет. Полна сентиментальности и в то же время здравого смысла. Во всех отношениях восприимчивее двух первых. Может быть, это и не самый типичный образец. Другого достать не удалось. А вот итальянка, моя любимая. Интересная, не правда ли? Великолепная отделка снаружи, а внутри что-то дикое, вернее сказать - естественное. Словом, с изяществом носит красивую маску, которая легко с нее спадает. Знает, чего хочет, - пожалуй, слишком ясно знает. Если может, добивается этого сама; если не может, добивается того, чего хочет кто-то другой. Поэтична лишь там, где задеты ее переживания. Чувствует остро - ив семейных делах, и во всех прочих. Не закрывает глаза на опасность, смела до безрассудства, но легко теряет равновесие. Вкус имеет тонкий, но способна на крупные промахи. Любовью к природе не отличается. В интеллектуальном плане решительна, но не предприимчива и не любознательна. А здесь, - сказал сэр Лоренс, неожиданно оборачиваясь к Динни, я повешу милый моему сердцу образец англичанки. Хочешь послушать - какой? - Караул! - Не бойся. Личностей касаться не буду. Здесь налицо застенчивость, развитая и подавленная до такой степени, что превратилась в беззастенчивость. Для этой леди собственная личность - самый назойливый и непрошеный гость. Мы наблюдаем в ней чувство не лишенного остроты юмора, которое ориентирует и несколько стерилизует все остальные. Нас поражает облик, свидетельствующий о призвании не к семейной жизни, а, я бы сказал, к общественной, социальной деятельности, - особенность, не свойственная вышерассмотренным типам. Мы обнаруживаем в нем некоторую прозрачность, словно воздух и туман попали в организм. Мы приходим к выводу, что данному типу недостает целенаправленности - целенаправленности в образовании, деятельности, мышлении, суждениях, хотя решимость наличествует в полной мере. Чувства развиты не слишком сильно; на эстетические эмоции гораздо энергичнее воздействуют естественные, чем искусственные возбудители. Отсутствуют - восприимчивость немки, определенность француженки, индивидуальное своеобразие и двойственность итальянки, дисциплинированное обаяние американки. Зато есть нечто особое, - слово, моя дорогая, подбери сама, - за что я страшно хочу включить тебя в мою коллекцию образцов национальных культур. - Но я же нисколько не культурна, дядя Лоренс! - Я употребляю это дьявольское слово лишь за неимением лучшего. Под культурой я подразумеваю не образованность, но тот отпечаток, который налагают на нас происхождение плюс воспитание, если оба эти фактора рассматривать совокупно. Получи эта француженка твое воспитание, Динни, она все-таки не была бы похожа на тебя, равно как и ты, получив ее воспитание, не была бы похожа на нее. Теперь погляди на эту русскую довоенных лет. Тип более расплывчатый и неопределенный, чем у всех остальных. Я отыскал ее на Каледонском рынке. Эта женщина, по всей видимости, стремилась глубоко входить во все и никогда ничему не отдавалась надолго. Держу пари, что она не шла, а бежала по жизни, да и теперь еще бежит, если уцелела, причем это отнимает у нее гораздо меньше сил, чем отняло бы у тебя. Судя по ее лицу, она изведала больше эмоций и была ими опустошена меньше, чем остальные. А вот моя испанка, может быть, самый интересный экземпляр коллекции. Это женщина, воспитанная вдали от мужчин. Подозреваю, что такой тип встречается все реже. В ней есть свежесть отпечаток монастыря, мало любопытства и энергии, масса гордости, почти никакого тщеславия; она сокрушительна в своих страстях, - ты не находишь? - и столковаться с ней трудно. Ну, Динни, будешь позировать моему молодому человеку? - Разумеется, если вам этого в самом деле хочется. - В самом деле. Коллекция - моя слабость. Я все устрою. Он может приехать к вам в Кондафорд. А теперь мне пора обратно. Нужно проводить Бантама. Ты уже сделала ему предложение? - Вчера я вогнала его в сон, читая ему дневник Хьюберта. Он меня просто ненавидит. Не смею ни о чем его просить. Дядя Лоренс, он действительно важная шишка? Сэр Лоренс с таинственным видом кивнул и сказал: - Бантам - идеальный общественный деятель. Практически не способен ни к каким чувствам: все, что он чувствует, неизменно связано с Бантамом. Такого нельзя раздавить: он всегда выскользнет и окажется наверху. Не человек, а резина. Притом он нужен государству. Кто же воссядет в сонме сильных, если мы все окажемся тонкокожими? Эти же люди - непробиваемые, Динни. У них не только лбы - все медное. Значит, ты даром потратила время? - Думаю, что теперь у меня есть в запасе другой выход. - Вот и прекрасно. Халлорсен тоже уезжает. Этот парень мне нравится. Типичный американец, но крепок как дуб. Сэр Лоренс расстался с племянницей, и Динни, не испытывая желания встречаться ни с "резиной", ни с "дубом", ушла в свою комнату. На следующий день в десять часов утра Липпингхолл опустел с той быстротой, с какою всегда происходит разъезд гостей из загородного дома. Флер и Майкл увезли в своей машине в Лондон Эдриена и Диану. Масхемы уехали поездом. Помещик и леди Хенриет отбыли на автомобиле в свою Нортгемптонскую резиденцию. Остались лишь Динии и тетя Уилмет, но Тесбери обещали прийти к завтраку и привести с собой отца. - Он милый, Динни, - сказала леди Монт. - Старая школа. Очень изысканный. Вы'оваривает слова так протяжно: "Нико'да-a, все'да-a". Жаль, что они бедны. Джин - изумительна. Ты не находишь? - Джин чуточку пугает меня, тетя Эм, - она чересчур хорошо знает, чего хочет. - Очень забавно ко'o-нибудь сватать, - отозвалась тетка. - Я так давно нико'о не сватала. Интересно, что мне скажут Кон и твоя мать. Теперь буду плохо спать по ночам. - Сперва уговорите Хьюберта, тетя; - Я все'да любила Хьюберта, - лицом он настоящий Черрел. А ты нет, Динни. Не понимаю, откуда у тебя такая кожа. И потом, он такой интересный, ко'да сидит на лошади. У ко'о он заказывает себе бриджи? - По-моему, он донашивает последнюю военную пару, тетя. - И у не'о все'да такие приятные длинные жилеты. Теперь носят короткие полосатые. Они превращают мужчину в како'о-то коротышку. Я пошлю е'о вместе с Джин осматривать грядки. Портулак - самый удобный предлог, ко'да нужно свести людей. А-а! Вон Босуэл-и-Джонсон. Он мне нужен. Хьюберт приехал в первом часу и чуть ли не сразу же объявил: - Я раздумал публиковать дневник, Динни. Выставлять свои раны напоказ - это слишком мерзко. Радуясь, что не успела предпринять никаких шагов, Динни мягко ответила: - Вот и хорошо, мой дорогой. - Я все взвесил. Если не получу назначения здесь, переведусь в один из суданских полков или в индийскую полицию, - там, я слышал, нужны люди. Буду лишь рад снова уехать из Англии. Кто здесь сейчас? - Только дядя Лоренс, тетя Эм и тетя Уилмет. К завтраку придет местный пастор с детьми. Это Тесбери, наши дальние родственники. - Вот как? - угрюмо буркнул Хьюберт. Динни ожидала прихода Тесбери чуть ли не с раздражением. Однако сразу же выяснилось, что Хьюберт и молодой Тесбери служили по соседству - один в Месопотамии, другой на Персидском заливе. Они обменивались воспоминаниями, когда Хьюберт увидел Джин. Динни заметила, как он бросил на девушку взгляд пристальный и вопросительный - взгляд человека, который подстерег птицу незнакомой породы; затем он отвел глаза, заговорил, засмеялся и опять посмотрел на Джин. Тетя Эм подала голос: - Хьюберт похудел. Пастор вытянул руки, словно желая привлечь всеобщее внимание к своим ныне столь изысканно округлым формам: - Сударыня, в его годы мне была свойственна еще большая худоба-а. - Мне тоже, - вздохнула леди Монт. - Я была такая же тоненькая, как ты, Динни. - Никто из нас не избегнет этого... э-э... незаслуженного приращения объема-а. Взгляните на Джин. Без преувеличения - она гибкая как змея. А через сорок лет... Впрочем, может быть, нынешняя молодежь никогда-а не потолстеет. Они ведь принимают... э-э... меры. Во время завтрака за уже сдвинутым столом обе пожилые дамы сидели справа и слева от пастора. Напротив него - сэр Лоренс, напротив Хьюберта - Ален, напротив Джин - Динни. - От всего сердца возблагодарим господа, в милости своей ниспославшего нам все эти благословенные дары. - Странная милость! - шепнул молодой Тесбери на ухо Динни. - Выходит, убийство тоже благословенно? - Сейчас подадут зайца, - сказала девушка. - Я видела, как его подшибли. Он кричал. - Лучше уж собачина, чем заяц! Динни бросила ему признательный взгляд: - Не хотите ли вы с сестрой навестить нас в Кондафорде? - Почту за счастье! - Когда вам обратно на корабль? - У меня еще месяц. - Мне кажется, вы любите вашу профессию? - Да, - просто ответил он. - Это в крови. У нас а семье все моряки. - А у нас все военные. - Ваш брат чертовски умен. Страшно рад, что познакомился с ним. - Благодарю вас, Блор, не надо, - бросила Динни дворецкому. - Дайте лучше холодную куропатку. Мистер Тесбери тоже съест что-нибудь холодное. - Говядины, сэр? Телятины? Куропатку? - Куропатку. Благодарю вас. - Я однажды видела, как заяц мыл уши, - вставила девушка. - Когда у вас такой вид, - сказал молодой Тесбери, - я просто... - Какой такой? - Ну, словно вас нет. - Весьма признательна. - Динни, - спросил сэр Лоренс, - кто это сказал, что мир похож на устрицу? А по-моему - на улитку. Как ты считаешь? - Я не очень разбираюсь в моллюсках, дядя Лоренс. - Твое счастье. Эта брюхокогая пародия на чувство собственного достоинства - единственное осязаемое воплощение американского идеализма. Американцы так стараются ей подражать, что готовы даже употреблять ее в пищу. Стоит американцам от этого отказаться, как они станут реалистами и вступят в Лигу наций. Тогда нам конец. Но Динни не слушала, - она наблюдала за лицом Хьюберта. Взгляд его больше не светился тоской, глаза были прикованы к глубоким манящим глазам Джин. Динни вздохнула. - Совершенно верно, - подхватил сэр Лоренс. - Мы, к сожалению, не доживем до того дня, когда американцы перестанут подражать улитке и вступят в Лигу наций. В конце концов, - продолжал он, прищурив левый глаз, она создана американцем и представляет собой единственное разумное начинание нашей эпохи. Тем не менее она вызывает непреодолимое отвращение у почитателей другого американца по имени Монро, который умер в тысяча восемьсот тридцать первом году и о котором люди типа СаксенДена никогда не вспоминают без насмешки. Выпад, глумленье и грубый пинок. Редкие фразы, но как они злобны!.. Читала ты эту вещь Элроя Флеккера? - Да, - ответила пораженная Динни. - Хьюберт цитирует его в дневнике. Я прочла это место лорду Саксендену. Как раз на нем он заснул. - Похоже на него. Но не забывай, Динни: Бантам дьявольски хитер и великолепно знает мир, в котором живет. Допускаю, что ты предпочтешь умереть, чем жить в таком мире, но ведь в нем и без того недавно умерло десять миллионов более или менее молодых людей. Не помню, - задумчиво заключил сэр Лоренс, - когда еще за собственным столом меня кормили лучше, чем в последние дни. На твою тетку что-то нашло. После завтрака, затеяв партию в крокет - она сама с Аденом Тесбери против его отца и тети Уилмет, Динни стала свидетельницей того, как Джин с Хьюбертом отправились осматривать грядки портулака. Последние тянулись от заброшенного огорода до старого фруктового сада, за которым простирались луга и начинался подъем. "Они не ограничатся портулаком", - решила она. В самом деле, закончилась уже вторая партия, когда Динни снова увидела их. Они возвращались другой дорогой и были поглощены разговором. "Вот самая быстрая победа, которая когда-либо одержана на свете!" - подумала она, изо всех сил ударив по шару священника. - Боже милостивый! - простонал совершенно уничтоженный церковнослужитель. Тетя Уилмет, прямая, как гренадер, громогласно изрекла: - Черт побери, Динни, ты просто невозможна!.. Вечером Динни ехала рядом с братом в их открытой машине и молчала, приучая себя к мысли о втором месте, на которое ей, видимо, придется теперь отступить. Она добилась того, на что надеялась, и, несмотря на это, была удручена. До сих пор она занимала в жизни Хьюберта первое место. Девушке потребовалось все ее философское спокойствие, чтобы примириться с улыбкой, то и дело мелькавшей на губах брата. - Ну, какого ты мнения о наших родственниках? - Он славный парень. По-моему, неравнодушен к тебе. - В самом деле? Когда им лучше приехать к нам, как ты считаешь? - В любое время. - На будущей неделе? - Прекрасно. Видя, что Хьюберт не склонен к разговорам, Динни отдалась созерцанию красоты медленно угасавшего дня. Возвышенность Уэнтедж и дорога на Фарингдон были озарены ровным сиянием заката. Впереди громоздились Уиттенхемские холмы, и тень их скрывала от глаз подъем дороги. Хьюберт взял вправо, машина выехала на мост. На середине его девушка тронула брата за руку: - Вон тут мы видели с тобой зимородков. Помнишь, Хьюберт? Хьюберт остановил машину. Они смотрели на тихую безлюдную реку, у которой так привольно живется веселым птицам. Брызги меркнущего света, пробиваясь сквозь ветви ив, падали на южный берег. Темза кажется здесь самой мирной, самой покорной прихотям человека рекой на свете и в то же время, спокойно, но безостановочно струясь по светлым полям мимо деревьев, склонившихся к ее невозмутимо чистым водам, живет своей жизнью, обособленной и прекрасной. - Три тысячи лет назад, - внезапно сказал Хьюберт, - эта древняя река текла по непроходимой чаще и была таким же хаотическим потоком, какие я видел в джунглях. Он повел машину дальше. Теперь солнце светило им в спину, и казалось, что они въезжают в какой-то неестественный, нарочно нарисованный для них простор. Так они ехали до тех пор, пока в небе не угас пожар заката и одинокие вечерние птицы не взмыли над потемневшими сжатыми полями. У ворот Кондафорда Динни вылезла и, напевая сквозь зубы: "Она была пастушкой, ах, какой прекрасной!" - посмотрела брату в лицо. Но он возился с машиной и не уловил связи между словами и взглядом. XII Характер человека, относящегося к молчаливой разновидности молодых англичан, трудно поддается определению. Если же человек относится к их разговорчивой разновидности, сделать это довольно просто. Его манеры и привычки бросаются в глаза, хотя отнюдь не показательны для национального типа. Шумный, склонный все критиковать и все высмеивать, знающий все на свете и признающий только себе подобных, он напоминает ту радужную пленку на поверхности болота, под которой залегает торф. Он неизменно блистает умением говорить и ничего не сказать; те же, чья жизнь посвящена практическому применению заложенной в них энергии, не становятся менее энергичными оттого, что их никто не слышит. Непрестанно декларируемые чувства перестают быть чувствами, а чувствам, которые никогда не заявляют о себе, молчаливость придает особую глубину. Хьюберт не казался энергичным, но не был и флегматичным. У него отсутствовали даже внешние приметы молчаливой разновидности англичанина. Воспитанный, восприимчивый и неглупый, он судил о людях и событиях трезво и с такой меткостью, которая поразила бы его разговорчивых соотечественников, если бы он не так упорно избегал высказывать свои суждения вслух. К тому же до последнего времени у него не было для этого ни досуга, ни удобного случая. Однако, встретив его в курительной, или за обеденным столом, или в любом другом месте, где можно блеснуть красноречием, вы сразу же догадывались, что ни досуг, ни удобный случай не сделают его разговорчивым. Он рано ушел на войну, стал профессиональным военным и не испытал воздействия университета и Лондона, которое так расширяет горизонт. Восемь лет в Месопотамии, Египте, Индии, год болезни и экспедиция Халлорсена придали ему замкнутый, настороженный и несколько желчный вид. Он был наделен темпераментом, который снедает человека, если тот обречен на праздность. Он еще кое-как выносил ее, когда мог разъезжать верхом и бродить с ружьем и собакой, но без этих вспомогательных, отвлекающих средств просто погибал. Дня через три после возвращения в Кондафорд он вышел на террасу к Динни с номером "Тайме" в руках: - На, взгляни. Динни прочла: "Сэр, Льщу себя надеждой, что вы простите мою назойливость. Мне стало известно, что некоторые места из моей книги "Боливия к ее тайны", опубликованной в июле прошлого года, доставили прискорбные неприятности моему помощнику капитану Хьюберту Черрелу, кавалеру ордена "За боевые заслуги", который во время нашей экспедиции ведал транспортом. Перечитав эти места, я пришел к выводу, что, обескураженный частичной неудачей экспедиции и крайне утомленный, я подверг поведение капитана Черрела незаслуженной критике. Хочу еще до выхода второго, исправленного издания книги, которое, надеюсь, не замедлит появиться, воспользоваться возможностью публично, через вашу широко известную газету взять обратно выдвинутые мной обвинения. Считаю приятным долгом принести капитану Черрелу, как человеку и представителю британской армии, мои искренние извинения по поводу тех огорчений, которые я ему причинил и о которых сожалею. Ваш покорный слуга Эдуард Халлорсен, профессор. Отель "Пьемонт". Лондон. - Очень мило! - объявила Динни, незаметно вздрогнув. - Халлорсен в Лондоне! Какого черта он все это затеял ни с того ни с сего? Динни обрывала пожелтевшие лепестки африканской лилии. Только теперь ей стало понятно, насколько опасно устраивать чужие дела. - Все это очень похоже на раскаяние, мой дорогой. - Что? Этот тип раскаялся? Ну нет! За этим что-то стоит. - Да. Стою я. - Ты? Динни скрыла испуг улыбкой. - Я встретила Халлорсена у Дианы в Лондоне. В Липпингхолле он тоже был. Словом, я... м-м... взялась за него. Желтоватое лицо Хьюберта побагровело. - Ты его просила... клянчила... - Что ты! Нет! - Тогда как же? - Похоже, что он увлекся мной. Странно, конечно, но что я могла поделать? - Он это сделал, чтобы завоевать твое расположение? - Я вижу, ты взял тон мужчины и старшего брата. - Динни! Теперь, скрывая злость под улыбкой, вспыхнула и Динни: - Я его не поощряла. Вылила на него немало холодной воды, хотя не могла отучить от этого крайне неблагоразумного увлечения. Но если хочешь знать, Хьюберт, в нем много порядочности. - То, что ты это находишь, - в порядке вещей, - холодно заметил Хьюберт. Лицо его снова приобрело желтоватый и даже какой-то пепельный оттенок. Динни порывисто схватила брата за рукав: - Не глупи, милый! Не все ли равно, какие у него мотивы - пусть даже дурные. Он же принес публичное извинение. Что в этом плохого? - То, что в этом замешана моя сестра. Я выгляжу во всей этой истории, как... - Хьюберт стиснул голову руками. - Я взят в клещи. Каждый может щелкнуть меня по лбу, а я бессилен. К Динни вернулось ее хладнокровие. - Ты напрасно боишься, что я тебя скомпрометирую. Письмо - очень отрадная новость: оно делает всю эту историю совершенно беспочвенной. Кто посмеет раскрыть рот после такого извинения? Но Хьюберт, не взяв назад газету, уже вернулся в дом. Динни в общем была свободна от мелкого самолюбия. Чувство юмора спасало ее от переоценки собственных заслуг. Они понимала, что была обязана предвидеть и предотвратить то, что случилось, но как - не знала и сейчас. Негодование Хьюберта было вполне естественным. Будь извинения Халлорсена подсказаны ему внутренним убеждением, они бы утешили молодого человека, но, продиктованные лишь желанием угодить его сестре, вызвали еще большую озлобленность. Хьюберт так ясно дал понять, насколько ему противно, что Халлорсен увлечен ею! И все-таки налицо было письмо - открытое и прямое признание несправедливости выдвинутых обвинений. Оно все меняло. Динни немедленно углубилась в размышления о том, какую пользу можно из него извлечь. Стоит ли послать его лорду Саксендену? Стоит, раз уже дело зашло так далеко. И Динни пошла писать сопроводительную записку. "Кондафорд, 21 сентября. Дорогой лорд Саксенден, Я отваживаюсь послать Вам вырезку из сегодняшнего номера "Тайме", так как верю, что она в какой-то степени может оправдать мою дерзость в тот вечер. Я действительно не имела никакого права мучить Вас после столь утомительного дня чтением отрывков из дневника моего брата. Это было непростительно, и я не удивляюсь, что Вам пришлось искать спасения. Однако прилагаемая вырезка подтвердит, что мой брат пострадал несправедливо, и я надеюсь, что Вы простите меня. Искренне ваша Элизабет Черрел". Заклеив конверт, она справилась о лорде Саксендене во "Всеобщем биографическом словаре" и адресовала письмо, надписав на нем "Лично", в лондонскую резиденцию пэра. Потом отправилась искать Хьюберта и узнала, что тот взял машину и уехал в Лондон. Хьюберт гнал вовсю. Объяснение с Динни страшно расстроило его. Меньше чем за два часа он покрыл добрых шестьдесят миль и в час дня уже был у отеля "Пьемонт". Он не обменялся с Халлорсеном ни словом с тех пор, как простился с ним шесть месяцев назад. Молодой человек послал свою карточку и уселся в холле, плохо представляя себе, что скажет американцу. Когда вслед за мальчиком рассыльным перед ним выросла высокая фигура профессора, холод сковал все тело Хьюберта. - Капитан Черрел! - воскликнул Халлорсен и протянул руку. Отвращение к сценам возобладало в Хьюберте над первым естественным порывом. Он принял руку, но не ответил американцу даже легким пожатием пальцев. - Из "Тайме" я узнал, что вы здесь. Нельзя ли нам куда-нибудь отойти? Нужно поговорить. Халлорсен отвел Хьюберта в нишу. - Принесите коктейли, - бросил он официанту. - Благодарю, я не хочу. Закурить разрешите? - Надеюсь, это будет трубка мира, капитан? - Не знаю. Извинения, которые сделаны не по убеждению, для меня ничто. - Кто сказал, что они сделаны не по убеждению? - Моя сестра. - Ваша сестра, капитан Черрел, - редкостный человек и очаровательная юная леди. Я не хотел бы ей противоречить. - Не возражаете, если я буду говорить откровенно? - Конечно, нет! - Тогда я скажу, что предпочел бы вовсе не получать извинений, чем знать, что обязан ими симпатии, которую вы питаете к одному из членов моей семьи. - Видите ли, - помолчав, произнес Халлорсен, - я не могу снова написать в "Тайме" и заявить, что ошибался, когда приносил эти извинения. Надо думать, они этого не допустят. Я был очень раздражен, когда писал книгу. Я сказал об этом вашей сестре и это же повторяю вам. Я утратил тогда всякое чувство жалости и теперь раскаиваюсь в этом. - Мне нужна не жалость, а справедливость. Подвел я вас или не подвел? - Бесспорно одно: ваше неумение справиться с этой шайкой окончательно обрекло меня на провал. - Согласен. Но скажите, я подвел вас по своей вине или потому, что вы возложили на меня невыполнимую задачу? С минуту мужчины стояли, глядя друг другу в глаза и не произнося ни слова. Затем Халлорсен протянул руку. - Будем считать, что виноват я, - сказал он. Рука Хьюберта порывисто потянулась к нему, но на полпути остановилась. - Одну минуту. Вы так говорите, чтобы угодить моей сестре? - Нет, сэр, я так думаю. Хьюберт пожал ему руку. - Вот и великолепно! - воскликнул Халлорсен. - Мы не ладили, капитан, но с тех пор как я побывал в одном из ваших старинных поместий, я понял, почему так получилось. Я ожидал от вас того, чего вы, классический англичанин, не можете дать, - открытого выражения ваших чувств. Вижу, что вас надо переводить на наш язык. Я этого не сумел. Потому мы и ходили вслепую друг около друга. А это верный способ испортить себе кровь. - Почему - не знаю, но кровь мы друг другу попортили как следует. - Ну, ничего. Я не прочь еще раз начать все сначала. Хьюберт вздрогнул. - Я - нет. - А теперь, капитан, позавтракаем вместе, и вы расскажете мне, чем я могу вам быть полезен. Я сделаю все, что вы скажете, чтобы исправить свою ошибку. Хьюберт помолчал. Лицо его было бесстрастно, но руки слегка тряслись. - Все в порядке, - сказал он. - Это пустяки. И они вошли в ресторан. XIII Если на свете есть что-нибудь бесспорное, - в чем с полным основанием можно усомниться, - так это то, что все дела, связанные с государственными учреждениями, пойдут не так, как рассчитывает частное лицо. Более опытная и менее преданная сестра, чем Динни, просто держалась бы от греха подальше. Но опыт еще не научил девушку, что письма обычно оказывают на важных персон воздействие, прямо противоположное тому, какого ожидает пишущий. Задев amour-propre [8] лорда Саксендена, чего, сталкиваясь с государственными деятелями, следует всемерно избегать, письмо привело лишь к одному результату: пэр решил устранится от этой истории. Неужели эта молодая особа хотя бы на минуту могла предположить, что он не заметил, как американец увивался вокруг нее? Словом, - о незримая ирония, присущая всем человеческим делам! - извинения Халлорсена лишь обострили щепетильность и подозрительность властей, и за два дня до конца своего годичного отпуска Хьюберт был извещен о продлении его на неопределенный срок и о переводе на половинный оклад впредь до результатов расследования, предпринятого в связи с запросом, который был сделан в палате общин майором Мотли, членом парламента. В ответ на заявление Халлорсена этот преисполненный гражданских чувств воин опубликовал письмо, где спрашивал, следует ли понимать, что убийство человека и факт порки, упомянутые в книге, на самом деле не имели места, и если это так, то чем объясняет американский джентльмен столь разительное противоречие в своих высказываниях. Это в свою очередь вынудило Халлорсена заявить через печать, что факты были именно таковы, как изложено в книге, но что выводы из них были сделаны ошибочные, а действия капитана Черрела полностью оправдывались необходимостью. Получив извещение о том, что отпуск его продлен, Хьюберт отправился в военное министерство. Он не узнал там ничего утешительного, кроме того, что в дело "впуталось" боливийское правительство, как неофициально сообщил ему один знакомый. Эта новость не вызвала особых опасений в Кондафорде. Никто из четырех молодых людей, - Тесбери все еще гостили там, а Клер гостила в Шотландии, - не придал значения новому повороту дела, так как никто из них еще не представлял себе, до чего может дойти бюрократия, когда ее машина пущена в ход. Однако генералу все это показалось настолько зловещим, что он немедленно уехал к себе в клуб. В этот день, после чая, натирая мелом кий в бильярдной, Джин Тесбери ровным голосом спросила: - Что могут означать эти новости из Боливии, Хьюберт? - Все, что угодно. Я, как вам известно, убил боливийца. - Но ведь он покушался на вашу жизнь! - Да, покушался. Она отставила кий; ее смуглые тонкие и сильные руки сжали борт стола. Она неожиданно подошла к Хьюберту, тронула его за руку и сказала: - Поцелуй меня. Я - твоя. - Джин! - Хьюберт, довольно рыцарства и прочей чепухи. Ты не должен страдать в одиночку от всего этого свинства. Я разделю твою судьбу. Поцелуй меня. Поцелуй был дан - долгий и отрадный для обоих. Потом Хьюберт опомнился и сказал: - Джин, это немыслимо, пока мои дела не наладятся. - Конечно, они наладятся, но я тоже хочу помочь их наладить. Поженимся поскорее, Хьюберт! Отец может выделить мне сотню в год. Сколько наскребешь ты? - У меня триста в год своих и половинный оклад, но я могу его лишиться. - Итак, твердых четыреста в год. Люди женятся, имея куда меньше. К тому же это только временно. Словом, можно жениться. Где? Хьюберт задыхался, - Когда шла война, - сказала Джин, - люди женились не раздумывая. Они не ждали, пока мужчину убьют. Поцелуй меня еще. Хьюберт задохнулся еще больше. Джин обвила ему руками шею. Гак Динни и застала их. Не отнимая рук. Джин бросила: - Динни, мы решили пожениться. Как ты думаешь, где лучше? В муниципалитете? Оглашение - это слишком долго. Динни судорожно глотнула воздух. - Я не думала, что ты так быстро сделаешь предложение, Джин. - Пришлось. Хьюберт набит дурацким рыцарством. Нет, отец не согласится на гражданскую регистрацию. Почему бы нам не исхлопотать особое разрешение? Руки Хьюберта, обнимавшие плечи Джин, отстранили девушку. - Будь серьезней, Джин! - А я и так серьезна. Если получим особое разрешение, никто ничего не узнает, пока все не кончится. Значит, никто и возражать не будет. - Хорошо, - спокойно согласилась Динни. - Полагаю, что ты права. Раз уж делать, так делать быстро. Думаю, что дядя Хилери вас обвенчает. Руки Хьюберта опустились. - Вы обе рехнулись! - Повежливей! - обрезала Джин. - Мужчины - нелепый народ. Сами чего-то хотят, а когда им это предложишь, торгуются, как старушонки. Кто этот дядя Хилери? - Викарий прихода святого Августина в Лугах. Особым пристрастием к установленным порядкам не отличается. - Чудно! Хьюберт, завтра поедешь и получишь разрешение. Мы отправимся вслед за тобой. Где мы можем остановиться, Динни? - Думаю, что Диана нас приютит. - Значит, все решено. По дороге заедем в Липпингхолл. Я захвачу свои платья и повидаюсь с отцом. Начну его подстригать и выложу все. Затруднений не будет. Заберем с собой Алена - нам потребуется шафер. Динни, посовещайся с Хьюбертом. Оставшись наедине с братом, Динни сказала: - Она замечательная девушка, Хьюберт, и, честное слово, нисколько не рехнулась. Все это страшно неожиданно, но совершенно разумно. Тесбери бедны, так что в этом отношении для нее разницы не будет. - Дело не в деньгах. Предчувствие чего-то страшного, нависшего надо мной, нависнет теперь и над ней. - И нависнет еще грознее, если ты не согласишься. Право, соглашайся, мой дорогой мальчик! Отец возражать не будет. Она ему нравится, и он предпочтет, чтобы ты женился на мужественной девушке из хорошей семьи, а не на деньгах. - Тебе не кажется, что в особом разрешении есть что-то неприличное? пробормотал Хьюберт. - В нем есть романтика. К тому же оно пресечет разговоры - стоит тебе жениться или нет. Дело будет сделано, и люди примирятся с ним, как примиряются со всем на свете. - А мама? - Если хочешь, я сама ей скажу. Я уверена, уж она-то не станет жалеть, что брак не модный, что ты женишься не на хористке и так далее. Она в восхищении от Джин. Тетя Эм и дядя Лоренс - тоже. Лицо Хьюберта просияло. - Женюсь! Это так чудесно. В конце концов, я же не делаю ничего постыдного. Он бросился к Динни, порывисто обнял ее и выбежал. Оставшись о