рядом, пока она не заснула. Потом ушел на цыпочках в свою комнату, где написал Ванее следующее: Да одарит Бог господина Ванею всяческими милостями. Раб ваш ознакомился с донесениями Авенира, сына Нира, царю Саулу насчет пророка Самуила, первосвященника из Номвы Ахимелеха и Давида, отца царя Соломона. Раб ваш низкопокорнейше предлагает моему господину известить царя Соломона о содержании табличек, чтобы он решил, какие из сведений и в каком объеме могут войти в Книгу царя Давида. Возвращая таблички, раб ваш обязуется хранить тайну, покуда царь или мой господин не дадут собственноличного указания на их обнародование. С тех пор вокруг этого дела царит молчание. Ни Ванея, ни кто-либо иной не проронил о нем ни единого слова. Я же теперь знал, чьим ставленником оказался юный Давид, взятый некогда от отцовского стада, а Ванея точно знал, что я это знаю. В тот день, вернувшись с рынка, где я купил баранью лопатку и цветы для моих женщин, я увидел возле дома паланкин с золотыми планками и красной бахромой на крыше; в тени у входа скучали носильщики. В доме же стоял сладкий аромат, из комнаты доносились оживленные голоса. Сим и Селеф, мои сыновья, выскочили мне навстречу, дурачась и смеясь. Сим при этом покачивал бедрами, а Селеф заламывал руки; онм сказали, что меня поджидает Аменхотеп, главный царский евнух. Я слегка оттрепал их за уши, чтобы не смели передразнивать царских вельмож, после чего отдал сыновьям баранью лопатку и велел отнести ее на кухню. Аменхотеп восседал на моих подушках; брови у него были подведены тушью, ногти подкрашены хной, он пил вино и ел сыр. При этом Аменхотеп рассказывал моим женщинам, как велик Египет, как могущественны его боги, как красивы там мужчины, в какой роскоши живут знатные египетские дамы. Есфирь посочувствовала Аменхотепу, что судьба забросила его к такому грубому народу, как дети Израиля; он же ответил, что щедро вознагражден возможностью служить столь прекрасным госпожам, коими являются жены и наложницы мудрейшего из царей Соломона. Я заметил, что Аменхотеп глазами раздевает Лилит, и мое сердце содрогнулось от недобрых предчувствий. Евнух протянул для поцелуя руку Есфири, Олдане и Лилит, а когда они уходили, пристально посмотрел им вслед. -- Сам я уже не пахарь, но в пашне толк знаю, -- сказал он. -- Редкая женщина сочетает в себе три главных достоинства своего пола. Потому ты поступил мудро, Ефан, когда взял одну женщину для души, другую -- матерью твоим детям, третью -- для наслаждения. Да не обделит тебя Господь Своею милостью до конца твоих дней. Звуки его гортанного голоса сопровождались жеманными жестами, которые так ловко передразнивал мой сын Селеф. Но меня это нисколько не забавляло; наоборот, египетская изысканность речей и манер вселяла в меня тревогу. Поэтому я сказал: -- Смею думать, не для того господин мой дал себе труд отыскать в этом зловонном переулке на задворках Иерусалима дом раба своего, чтобы похвалить его за выбор женщин. Аменхотеп достал из складок своей одежды маленький флакон. -- Хочешь понюхать? -- предложил он. -- Получено от наилучшего поставщика прямо из Египта, из города бога солнца Ра. Я капнул из флакона на ладонь. В комнате сразу же повеяло лавандой и розовым маслом. Я вспомнил о десяти казнях, которыми Господь покарал египтян, и пожелал моему гостю хотя бы парочку из них. Он лее беззаботно продолжал болтовню, толкуя теперь, причем весьма занимательно, об искусстве приготовления соусов к салатам, о лодочных гонках по Нилу, о девяноста девяти способах соития и о том, кто древнее -- Яхве или бог солнца Ра. Неожиданно, как-то уж совсем по особенному заломив руки, Аменхотеп спросил: -- Почему это, Ефан, принцесса Мелхола вновь желает видеть тебя? -- О! А она и впрямь желает? -- Я пришел, чтобы позвать тебя. -- Остается только гадать, -- сказал я, размышляя, на кого еще, кроме царя Соломона, работает главный евнух. -- Впрочем, я историк. Мне гадать не пристало, мое дело -- факты. -- Ты пробеседовал с принцессой почти целую ночь, Ефан. Значит, располагаешь не только догадками. -- То была сказочная ночь, мой господин. Раз в году бывает у нас в Израиле такая ночь, когда сам воздух пьянит, как вино. Скажем так: принцесса грезила, а мне выпала честь услышать эти грезы. Аменхотеп отвернулся, теперь я видел профиль египтянина: косой лоб, острый нос. -- Мы, Ефан, оба чужаки в этом городе. Стало быть, мы уязвимы и оба нуждаемся в дружеской поддержке. Но ты способен любить и быть любимым, поэтому ты уязвимее меня. Вот она, угроза, -- Лилит. -- Хочу пояснить мою мысль, Ефан. Говорят, будто твой Бог создал человека по Своему образу и подобию. Однако из предусмотрительной осторожности Он не сделал человека вполне равным Себе. Люди смертны. Но человек хочет стать богоравным, стремится к вечной жизни, поэтому египетские фараоны повелевали бальзамировать себя после смерти и замуровывать в пирамидах вместе со слугами и всем необходимым для жизни. Ты же, Ефан, и другие представители твоего ремесла, вы своим словом даруете человеку бессмертие, даже через тысячелетия народы будут знать имена тех, о ком вы написали. В этом ваше могущество. Поэтому люди открывают вам свои сердца. Бот и эта старая женщина хочет напичкать тебя своими небылицами. Я же... До конца Аменхотеп не договорил. Он поднялся и встал передо мной, стройный, изящный, утонченный -- от макушки до подошв своих сандалий. -- С тех пор как мне раздавили мошонку, я не верю ни в какого бога, ни в Яхве, ни в Ра. Сказав это, он ушел. Царский гарем охватывал кольцами круглый зал, в центре которого тихонько журчал фонтан. Видимо, предусматривалось возможное расширение; по мере того как увеличивалось количество жен и наложниц Соломона, росли одно за другим и кольца пристроек. Со временем здесь просто не хватит воздуха, уже сейчас кисловатая смесь запаха пота и различных благовоний теснила грудь. Аменхотеп ушел доложить принцессе Мелхоле о моем приходе и, судя по всему, не спешил назад. У меня возникло такое чувство, будто десятки испытующих взглядов следят за мною сквозь резные стены. Я принялся разглядывать цветную мозаику. В основном это были стилизованные изображения цветов, особой чувственности не возбуждавшие. Вдруг послышались легкие шаги, шелест тканей, и предо мною возникла дева с грудью такой же высокой, как у Лилит, и ягодицами тугими, словно дыни из долины Изреельской. Кончиком восхитительного язычка она облизнула алые губы, а большие глаза ее говорили красноречивее любого платного крючкотвора, который выступает пред царем Соломоном в Судный день; она поманила меня своим розовым пальчиком. Я шепнул: -- Не навлекай на себя беду, красавица. К тому же я отец семейства, да еще книжник. Как раз в эту минуту возвратился Аменхотеп. -- Прочь отсюда! -- рявкнул он. Девица задрожала от испуга и исчезла так же внезапно, как появилась. -- Что она говорила? -- быстро спросил Аменхотеп. -- Ничего, -- ответил я, -- только поманила своим розовым пальчиком. Евнух облегченно вздохнул. Знаю ли я ее? Я не знал, поэтому он объяснил: -- Это, Ефан, самая глупая женщина в Израиле. Ее зовут Ависага. В свое время ее выбрали, чтобы она лежала с царем Давидом и согревала его, потому что он был уже стар и слаб. Не секрет, что от ее пыла ничего царю не передалось, весь ее телесный жар остался при ней и жжет ее чрево. Однако никому не позволено потушить этот огонь, ибо она возлежала с царем Давидом, а значит, вошедший к ней заявит тем самым притязания на царство Давидово и его престол, на котором ныне восседает Соломон. Только Ависага никак не желает понять своего положения и обратила взоры на старшего брата Соломона принца Адонию, у которого без того полно неприятностей. Адония соблазнился ее прелестями и без конца шлет ей записки -- то через обувщика, то через пирожника, то через прачку, то через золотаря, то через цирюльника, ей все равно через кого, мне же приходится перехватывать ее послания, и она знает, что я их перехватываю и что все это плохо кончится, однако продолжает свое дело, ну, не глупо ли? Никому не дано постичь женское сердце, сказал я; Аменхотеп мрачно согласился и проводил меня в скромные покои с низенькими столиками, мягкими коврами и подушками, после чего вновь ушел. ВТОРАЯ БЕСЕДА С ПРИНЦЕССОЙ МЕЛХОЛОЙ, СОСТОЯВШАЯСЯ В ПОКОЯХ ЦАРСКОГО ГАРЕМА И ЗАПИСАННАЯ ЕФАНОМ, СЫНОМ ГОШАЙИ Вопрос: ...Это вы придумали положить в постель деревянную статую вместо вашего мужа? О т в е т: Да, Давид не ожидал, что мой отец, царь Са- ул, решится действовать. Давид уповал на Господа, который всегда покровительствовал ему, но Ионафан известил его о намерении Авенира... Вопрос: И что тогда? Ответ: ...И тут воин, сразивший в уплату за меня сотни филистимлян, совершенно растерялся. Я обняла его, словно малого ребенка, принялась уговаривать: "Тебе надо бежать, муж мой, возлюбленный мой, ибо если не спасешь ты души твоей в эту ночь, то завтра будешь убит". Вопрос: Неужели сам он не сделал заранее никаких приготовлений к бегству? О т в е т: Его мул стоял на царской конюшне, меч остался у оружейника, дома не нашлось в дорогу даже хлеба. Царские сыщики охраняли вход, поэтому я выпустила его через окно, а на кровать положила деревянную статую и укрыла ее. В о п р о с: А вы не боялись, что вместо Давида убьют вас? Ответ: Утром, когда ищейки Авенира притащили меня к отцу, царю Саулу, я подумала, что так оно и будет. Ионафан стоял рядом с отцом, а тот кричал: "Зачем ты известил Давида, зачем предупредил его?" Ионафан ответил: "За что умерщвлять его? Что он сделал?" Тогда Саул разгневался еще больше и сказал Ионафану: "Ты сын негодный и непокорный! Разве я не знаю, что ты любишься с сыном Иессеевым на срам себе и на срам матери твоей?" Тут мой отец бросил свое копье, но промахнулся, и Ионафан в великом гневе ушел от него. Тогда отец обратился ко мне и спросил: "Для чего ты обманула меня и отпустила врага моего, чтобы он убежал?" Я ответила, что Давид грозил убить меня, если я ему не помогу. Отец вскричал: "Вот позор царю! Все вы сговорились против меня, и никто не открыл ушам моим, что мой сын связался с изменником, и нет среди вас ни одного, кого я пожалею". Горечь была в словах отца и мука в его глазах. Он раскачивал головой, будто медведь, раненный стрелою в шею; его взгляд упал на пажа, который испуганно жался к двери; отец поманил его и спросил: "Ты чей?" Тот ответил: "Я -- Фалтий, сын Лаиша из Таллина, и раб ваш". Фалтий косил одним глазом, зубы у него были кривые, и сам он весь как-то кособочился. Тут мой отец сказал: "Отдаю эту женщину Мелхолу, мою дочь, тебе в жены, чтобы она служила тебе". И Фалтий пал предо мною на колени и целовал мои ноги. До сих пор помню прикосновение его губ, горячих и дрожащих. Здесь следует упомянуть некоторые не вполне ясные сведения о пророке Самуиле, собранные мной. Во всяком случае, известно, -- и принцесса Мелхола подтвердила это, -- что Давид, спасаясь бегством от Саула, останавливался у Самуила в Раме. Однако никто не знает, что же именно произошло там и правда ли, будто парь Саул тоже побывал в этом храме, где на него якобы сошел Дух Божий, отчего "Саул снял одежды свои и пророчествовал перед Самуилом, и весь день тот и всю ту ночь лежал на земле неодетый". Я наведался к Садоку, надеясь, что он располагает какими-либо документами на сей счет. Однако Садоку мой интерес показался безрассудным -- ведь мы, дескать, занимаемся историей Давида, а не Саула. Распря с Саулом -- часть истории Давида, возразил я. Саул трижды посылал своих сыщиков в Раму схватить Давида; трижды сталкивались те на дороге с толпой юродствующих пророков во главе с Самуилом, и каждый раз на сыщиков сходил Дух Божий, отчего они тоже начинали юродствовать. Тогда, говорят, об этом донесли Саулу; он сам отправился в Раму, где и на него сошел Дух Божий; отсюда повелась поговорка: "Неулсели и Саул во пророках?" Садок улыбнулся и сказал: -- Ты же все знаешь и без меня, Ефан. Зачем спрашиваешь? Я ответил: -- Надеюсь, вы не станете всерьез утверждать, что орда чумазых юродивых, которые закатывают глаза, кривляются, пускают пену изо рта, могут произвести на царя столь сильное впечатление. Это же сумасшествие какое-то. -- А если царь к тому времени и впрямь начал сходить с ума? -- Садок вновь улыбнулся. -- Разве не безумие кидать копье в собственного сына? Разве не безумие гнать Давида, единственного, кто мог усмирить злого духа? Мне вспомнились донесения Авенира царю Саулу. Известно ли Садоку, в какие игры играл Давид со злым духом, угнетавшим царя? Я взглянул на Садока, но его лицо оставалось непроницаемым. -- Неужели такой человек, как пророк Самуил, -- продолжал я, -- влиятельный, известный священнослужитель, в прошлом высший судья Израиля и советчик народа, способен пасть до того, чтобы связаться с кучкой одержимых? Садок сложил на животе свои жирные руки. -- А разве Самуил не был одержим Духом Господа, когда изрубил в куски Агага? Тут я понял, что в безумие и впрямь впадали оба, как Саул, так и Самуил, и содрогнулся от мысли о том, сколь темные силы движут человеком. ПРОДОЛЖЕНИЕ ВТОРОЙ БЕСЕДЫ С ПРИНЦЕССОЙ МЕЛХОЛОЙ... Вопрос: ...Вы упомянули, моя госпожа, что вас отдали в жены Фалтию, сыну Лаиша. Ответ: Ах, Фалтий. Он так трогательно заботился обо мне, купал в жару и согревал в холода, а в по- стели ложился у моих ног. Фалтий был ужасно не- ловок, однако помогал мне поддерживать связь с Давидом -- ведь за мной следили, а на Фалтия ни- кто не обращал никакого внимания. Вопрос: Стало быть, вы что-то знали о Давиде? Ответ: Лишь то, что он был жив и скрывался. Вопрос: Где? Ответ: Сначала у священников Рамы, потом у священников Номвы. Оттуда он бежал в пустыню юж- ной Иуды и жил в пещерах. Вопрос: Ваш отец, преследуя Давида, посещал Раму? Ответ: Нет. Вопрос: Это точно? Ответ: Рама была слишком уж связана с именем Самуила; отец ни за что не поехал бы туда. Зато он воспользовался своей царской властью и вызвал к себе во дворец священников из Номвы. Вопрос: Вы были на том суде? Ответ: Отец судил их пред всем народом. Помню ряды священников в льняных ефодах, впереди стоял первосвященник Ахимелех в белых одеждах. Отец мой, царь Саул, сказал слугам своим, окружавшим его: "Послушайте, неужели Давид, сын Иессея, даст вам поля и виноградники и поставит тысяченачальниками и сотниками? Неужели никто из вас не выйдет вперед, чтобы свидетельствовать против изменника?" Вопрос: И кто-нибудь вышел? Ответ: Да, коренастый толстяк добродушного вида, похожий на кормилицу. Он назвался идумеянином Доиком и сказал, что видел, как Давид, сын Иессея, приходил в Номву к Ахимелеху, сыну Ахитува. Тот, дескать, вопросил о Давиде через оракула Господа, дал ему продовольствия и меч. Вопрос: Больше свидетелей не было? Ответ: Отцу хватило Дойка. Саул спросил Ахиме-леха: "Послушай, для чего вы сговорились против меня, ты и сын Иессея, для чего ты дал ему хлебы и меч и вопросил о нем Господа? Ты хотел, чтобы Давид восстал против меня и строил мне ковы?" Ахимелех поднял руку и поклялся, что невиновен. Давид сказал, мол, царь поручил ему тайное дело и такое спешное, что он не успел взять с собою ни меча, ни другого оружия. Я подумал, продолжал Ахимелех: "Кто из рабов царя верен ему, как Давид? Он и зять царя, и исполнитель повелений его, и почтен в доме его; поэтому я дал Давиду все, чего он хотел. Но Бога я о нем не вопрошал, напрасно это ставится мне в вину". Тут все священники подняли руки и поклялись, что они невиновны, и шум их голосов разнесся до стен городских. Слава Богу, не схвачен супруг мой Давид, подумала я, и в то же время сердце мое болело из-за отца, царя Саула. Вопрос: Затем последовала казнь? Ответ: Отец встал, опершись на копье, и сказал: "Ты должен умереть, Ахимелех, ты и весь дом отца твоего". Он велел телохранителям, бывшим при нем: "Ступайте, умертвите все священническое отродье, ибо и их рука с Давидом и они знали, что он убежал, и не открыли мне". Но никто не хотел поднимать руки своей на священников. Тогда отец сказал: "Чего же вы боитесь? Не святые они и нет от них никому пользы. Они, словно черви на падали, жиреют от того, что народ жертвует Богу". Тут поднялся ропот, все ждали, что злой дух сойдет на царя и начнет его душить и корчить, однако отец стоял спокойно. Он подал знак идумеянину Дойку, приказал: "Ступай ты и умертви священников!" И пошел Доик-идумеянин, и напал на священников, и умертвил в тот день восемьдесят пять мужей, носивших льняной ефод. Все мои восковые дощечки были уже исписаны. В круглой комнате сгустилась духота, но принцесса меня не отпускала. Она сидела на подушках, выпрямив спину и положив иссохшие руки на колени; ее глаза были устремлены куда-то вдаль. Словно очнувшись, она вдруг спросила: -- Каким ты представляешь себе Давида? Странный вопрос редактору Единственно истинной и авторитетной, исторически достоверной и официально одобренной Книги об удивительной судьбе и т. д. Я взглянул на резные стены, через отверстия в которых нас наверняка подслушивал Аменхотеп. -- Давид -- отец царя Соломона, -- ответил я. Принцесса презрительно улыбнулась. -- Стало быть, это царь Соломон должен решать, каким ты представишь себе человека, который для меня дважды был супругом, для моего брата Ионафана -- возлюбленным, а для моего отца Саула -- блудодеем? Я опустил голову. Мелхола же лишь махнула рукой и проговорила: -- У него было множество лиц. Признаюсь, и впрямь нелегко разобраться, каков он на самом деле. Мы часто говорили об этом с Ионафаном. Те дни очень сблизили меня с братом. Обычно мы выезжали вместе из царского дворца в Гиве, добирались до Красной скалы и всматривались в даль -- не появится ли от Давида какого-либо знака, не закурится ли дымок в горах. Но не было нам никакого знака, лишь стервятники кружили по небу. Ионафан рассказал мне однажды о клятвенном союзе, который он заключил с Давидом, ибо любил его, как собственную душу. А еще Ионафан сказал, что Давид -- избранник Божий и что Давид обещал не отнимать милости от дома Ионафанова вовеки ради их великой дружбы и союза. Но как же с престолом, спросила я, разве не ты будешь царем, брат мой? Принцесса встала, прошлась по комнате. Ее ноги в открытых сандалиях оказались удивительно красивы. -- Ионафан объяснил мне тогда: "Чтобы властвовать, нужно иметь пред собою единственную цель -- власть. Никого нельзя любить владыке, кроме самого себя. Даже Бог должен стать твоим собственным Богом, готовым освятить Своим Именем любое твое преступление ". Принцесса остановилась, посмотрела на меня. -- Учти, Ефан: Ионафан понимал это, однако продолжал любить Давида. А стервятники все кружили по небу... Вдруг один из них прянул камнем вниз. Я спросила Ионафана: "Ты знаешь, где скрывается Давид?" Он ответил: "В Адолламской пещере; туда пришла вся его семья, и все притесненные собрались к нему, и все должники, и все огорченные душою; их там около четырехсот человек". Я представила себе, как Давид, супруг мой, собирает свою шайку в Адолламской пещере, увидела его смуглое лицо, гибкую фигуру и сказала Ионафану: "Будь Давид хоть скотокрад, хоть разбойник с большой дороги, но я люблю его и хочу быть с ним". Он ответил: "Потерпи, люди Авенира, царские ищейки, следят за тобой. Они схватят тебя и убьют". И я набралась терпения; прошла пора дождей, началась весна, бедный Фалтий, сын Лаиша, заботился обо мне, а от Давида -- ни единого словечка через Фалтия или Ионафана. Потом опять зарядили дожди, и тут до меня долетел слух, что Давид взял в жены Авигею, жену некоего Навала, богатого овцевода из Моны. Помню, я рыдала, раздирала свои одежды, а затем сидела в тоске, ничего не ела и не пила, пока Фалтий не заставил меня выпить вина; он умастил меня маслом, ласкал меня, и я уступила ему, оставаясь совершенно бесчувственной. Я не поднимал глаз на принцессу. Она засмеялась, тихо-тихо, и сказала изменившимся голосом: -- Все это было так давно. Тут вновь появился Аменхотеп, который объявил с поклоном: -- Ужин накрыт. Госпожу ждут. Принцесса ушла, поступь ее была тяжеловата, но осанка оставалась царственной -- в ее-то годы. У двери она обернулась ко мне и заговорщицки кивнула: -- Ты сумеешь верно представить его себе, я знаю. Благословенно будь имя Господа Бога нашего, который открывает истину поэтам и прозорливцам чрез их сновидения, прочих же побуждает к тщательным поискам и кропотливым исследованиям. Для скрывающегося предводителя шайки разбойников и головорезов важно замести следы, отнюдь не в его интересах оставлять глиняные таблички с записью своих подвигов или перечнем добычи. Он старается избегать стычек с блюстителями закона, так что и из этого источника сведения поневоле скудны и малодостоверны. Кое-что можно почерпнуть из преданий или песен, сложенных во славу лихого главаря разбойной шайки, но лучше всего отыскать живого свидетеля тех набегов -- скажем, одного из разбойников или пострадавших. Авигея мертва. Вопросы, которые мне хотелось бы задать именно ей, навсегда останутся без ответа. Она умерла в Хевроне, где Давид царствовал над Иудой; умерла, родив ему сына, названного Далуей -- бедного дурачка с изуродованной от рождения головой. По всему, что о ней известно, Авигея была женщиной незаурядной и имела значительное влияние на Давида в ту пору, когда он, будучи изгоем, предводительствовал шайкой разбойников, и потом, когда он стал царьком в Хевроне. Об Авигее мне рассказала некая Дебора. Эта бойкая старуха содержит постоялый двор для мастеров из Сидона и Тира, нанятых для строительства Храма. Дебора была одной из пяти служанок, которых Авигея, став женой Давида, взяла с собой в царский двор. Таким образом, Дебора видела и слышала многое из того, что происходило между ее госпожой и Давидом. Кроме того, люди Ваней привели ко мне некоего Мивсама, сына Мишмы; этот Мивсам побирался у городских ворот. Он уверял меня, будто потерял ногу, когда скрывался в пустыне вместе с Давидом. Он, дескать, возглавлял отряд из десятка молодцов, которых Давид послал к Навалу, первому мужу Авигеи, чтобы предложить ему мир и попросить подаяния от щедрот его. Вел я беседы и с другими, нашлись кое-какие документы; благодаря всему этому удалось камешек за камешком сложить, хоть и не полностью, мозаику событий того времени. Свидетельство Мадманы, сына Иерахмеила, выборного старейшины из рода Халева: НАВАЛ -- ЧЕЛОВЕК ИЗ НАШЕГО РОДА ЖИВЕТ В МОНЕ НО ИМЕНИЕ ЕГО НА КАРМИЛЕ ОВЕЦ У НЕГО --ТРИ ТЫСЯЧИ КОЗ ТЫСЯЧА А вот что рассказал мне Мивсам, сын Мишмы: -- Чтобы Давид стал скотокрадом? Да ни Боже мой! Он ведь ушлый был. Слушайте, ребята, говаривал он, ежели я поймаю кого из вас, кто тронет у пастуха хоть овечий хвост, берегись. Пусть сделает со мною Бог то и то и еще больше сделает, если я не велю выпороть того негодяя, чтоб на всю жизнь запомнил. Ну, украдем мы овец, дальше что? Пастухи начнут от нас носы воротить, попрячут свои стада, а не то -- соберутся вместе и зададут нам жару. Ведь меткий пастух с пращой любого вояку за пояс заткнет. Небось, про мою схватку с Голиафом все слыхали? Или, чего доброго, пошлют пастухи весточку царю Саулу, тот выделит сюда от своего войска тысячу-другую, что тогда? Нет, ребята, в пустыне эдак не проживешь. Однажды Давид говорит, мол, явился ему во сне Господь и сказал: "За то, что ты, Давид, блюдешь закон, который Я дал праотцам твоим, укажу Я тебе верный путь, как достичь благополучия тебе и твоим молодцам. Дело надо делать с умом. Не забижайте пастухов, не нападайте на них, лучше водите с ними дружбу и оберегайте от разбойников, которые охотятся за их скотом. А когда настанет пора и пастухи погонят стада к хозяевам на стрижку, когда начнутся праздники, и пиршества, и веселье, ступайте туда и просите себе долю от даров Божьих за то, что охраняли пастухов и стада их". Вот что присоветовал мне Господь, так мы и поступим, тогда будет нам во все времена звонкая монета и всякое богатство, мясо и сушеное зерно, вино и другое добро, и весь Израиль будет славить нас и доброжелательствовать нам. Если же вдруг какой хозяин заупрямится -- мол, знать вас не знаю и никого не просил защищать мое имущество, -- вы ему на это скажите: "Ах ты, чертов сын! Пусть то и то сделает с нами Бог и еще больше сделает, если Давид оставит в живых из твоей семьи хоть одного мочащегося к стене..." Мивсам, сын Мишмы, почесал зудящую культю, которая покраснела и воспалилась; в глазах его засветился отблеск былой Давидовой славы, и он продолжил: -- У этого Навала были тысячи голов овец, все как на подбор жирные да толстые, и коз тысячи голов, тоже самонаилучших; у нас аж слюнки текли, стоило лишь подумать про то времечко, когда настанет пора стрижки. Наконец, позвал меня Давид и сказал: "Слушай, Мивсам, парень ты неглупый, и язык у тебя хорошо подвешен. Возьми-ка себе девятерых молодцов, здоровяков, вроде тебя, и скачи к Навалу, передай от меня привет, мир, мол, тебе, Навал, мир дому твоему и все такое, а потом напомни, только вежливо, что живет он в достатке, а мы тут с седла не слазим, в пустыне обретаемся, добро его стережем; но теперь, скажи, настал добрый день и ждет Давид благоволения; дай, мол, другу твоему Давиду, сыну Иессееву, что найдет рука твоя". А Навал, доложу тебе, жирен был -- дальше некуда, пузо до колен, зоб -- мешком; разозлился он и заорал: "Кто таков этот Давид? Что еще за сын Иессеев? Много ныне развелось рабов беглых, что прячутся от господ. Неужто я отдам им хлебы мои, и воду мою, и мясо, приготовленные для стригалей? Неужто отдам мои кровные деньги бродягам, про которых не знаю, кто они и откуда?" Я подумал, что его удар хватит, до того он побагровел, а потом сделался сизым, будто слива; но я твердо помнил наказ Давида "будь вежлив, Мивсам", потому спокойно сказал Навалу: "Остынь, хозяин; а о сыне Иессееве ты еще услышишь, попомнит он тебе твою щедрость..." Мивсам, сын Мишмы, почесал под мышкой, нащупал там что-то, прикусил, сплюнул, потом проговорил: -- А та женщина все время прислушивалась к нашему разговору. Собой она была пригожа и наряжена по-господски -- на пальцах кольца, на руках и ногах браслеты. Я сразу приметил, как она на меня зыркает, так ведь я был плечистый да стройный и в седле сидел ловко; хотел уж я назад поскакать от Навала, но она подошла ко мне и спрашивает: "А что предводитель твой, Давид, сын Иессеев, похож на тебя?" Я говорю: "Коли я тебе по вкусу, красавица, то супротив Давида тебе и вовсе не устоять, ибо он стоит дюжины таких, как я ". А ты сама кем будешь, спрашиваю. Меня зовут Авигеей, говорит, я жена Навала; по голосу сразу слыхать, что нужен ей этот муж, как прыщ на заднице. Дух от Господа шепнул мне, что мы с Авигеей еще увидимся, потому шибанул я своего мула промеж ушей, и полетел он птицей. Прискакали мы на место, * которое нам указал Давид, а он нас там уже дожидается. Передал я ему слова Навала, вот тут-то Давид и сказал: "Опояшьтесь каждый мечом своим". И сам Давид опоясался мечом своим и зарекся: "До рассвета утреннего из всего, что принадлежит Навалу, не оставлю мочащегося к стене". Мне же он велел: "Мивсам, останься с двумя сотнями при обозе, охраняйте его, потому что я поскачу быстро, обоз за мной не поспеет". Сам он взял четыре сотни и умчался, а что случилось потом, не знаю, только утром Давид привез много всякого добра и вид у него был довольный, как у лягушонка, который муху заглотал... Среди оставшихся после смерти Авигеи, жены Давида и вдовы Навала, вещей, которые хранились на складе царского гарема, отыскалось несколько глиняных табличек; Аменхотеп, главный царский евнух, переслал их мне со своим рабом. На одной из табличек оказался составленный неловкой женской рукой список. Привожу его, сохраняя все многочисленные ошибки: ДАДЕНО ДАВИДУ, СЫНУ ИЕССЕЕВУ: ХЛЕБОВ -- 2 СОТНИ ВИНАНАИЛУЧЕГО -- 2 МЕХА АВЕЦ ЖАРЕНЫХ -- 5 ГАЛОВ ЗЕРЕН СУШЕНЫХ --5 МЕР УЗЮМУ -- 100 СВЯЗОК СМОКВЫ -- 200 СВЯЗОК АСЛОВВЮЧНЫХ -- 8ГАЛОВ Дебора, служанка Авигеи, рассказывала мне следующее: -- Отведай-ка моего винца, господин хороший. Пусть Бог то и то со мной сделает, ежели оно похоже на пойло, каким я потчую постояльцев; тем хоть уксусу подай, хоть козьей мочи, вылакают и не заметят. Мое-то винцо почище царского с виноградников Ваал-Гамона, оно все эти годы в сем сосуде хранилось. То вино из особых погребов Навала, первого супруга моей госпожи, который от удара помер. Госпожа моя, да упокоит Господь ее душу, сказала, даря мне вино: "Сбереги его, Дебора, на тот день, когда встретишь мужчину, который пленит тебя так, как меня Давид; распечатай тогда сей сосуд и выпей с тем мужчиной этого вина". Был у меня мужчина, господин хороший, и другой был, и третий, а я все не могла понять, пленил ли он меня так, как Давид мою госпожу, или нет. Мужчины приходили и уходили, я старела и порой говаривала себе: "Видно, жизнь твоя, Дебора, подобна сему запечатанному сосуду -- самого сладкого вина так и не попробуешь". Потому, господин хороший, давай-ка выпьем его и помянем мою госпожу Авигею. Не за то, конечно, помянем, что так скоро с Давидом сошлась. Но ведь и не овечкой юной она была, когда встретила сына Иессеева, не девочкой; она была старше его лет на шесть, если не на все восемь, однако телом еще свежа, груди торчком, что тараны стенобитные. Она и домом заправляла, и слугами командовала, и хозяйство вела, а ее супруг Навал лишь пьянствовал да обжорствовал, пока не разбух, вроде кишки с требухой, от такого любая отвернется. Ходили слухи, будто госпожа то погонщика ослов приголубит, то бродячего гончара, то скотника, то сказителя-песенника, но только женщина она была воистину добродетельная, а предпочитала своих прислужниц, я и была одною из тех пяти девиц, мы ее ласкали и нежили, обнимали и целовали, а она сладко вздыхала, и глаза у нее от истомы чуть на лоб не лезли. . . . . Ну, не вино, а прямо-таки солнышко текучее, да благословит его Господь! Словом, когда госпожа Авигея увидела молодца, которого Давид прислал к Навалу, когда она услышала, как Навал обругал его, то сказала мне: "Если Давид, сын Иессеев, так ли пригож, будет дело. Возьми-ка список, который я составила, собери все, что указано там, вели погрузить на ослов и поспешай с погонщиками вперед, а я вас догоню". Только ни слова Навалу, прибавила, не то этот чертов сын все испортит. Когда она нагнала нас на своем осле, я приметила, что глаза у нее подкрашены, щеки нарумянены, а губы пылают, что мякоть граната, и пахнет она, как целый сад цветочный. Лишь въехали мы в тень от горы, тут же поднялся шум и гам -- Давид кинулся к нам со своим отрядом, но Авигея обогнала нас и поскакала ему навстречу. До чего винцо славное! Может, еще немножко выпьешь, господин хороший? Если ты и впрямь собираешься писать о моей госпоже, так слушай теперь в оба уха, потому что дошел черед до ее встречи с Давидом. Вот сидит он в седле своем, кудри рыжие, лицо смуглое, глаза так и блестят; госпожа моя вмиг соскочила с осла и пала ниц перед Давидом. Он спрашивает: "Кто эта женщина? " Тут я выхожу вперед и отвечаю: "Это госпожа моя Авигея, супруга Навала, что живет в Моне, а имения его на Кармиле". Тогда Давид слезает с седла и говорит ей громко, чтобы все слыхали: "Жаль мне тебя, красавица; охранял я в пустыне имущество Навала, и ничего не пропало из принадлежащего ему, а он платит мне злом за добро ". Тут Авигея, госпожа моя, выпрямилась, чтобы Давид разглядел ее, а у самой груди торчком, что тараны стенобитные. "На мне грех, господин мой. Прошу тебя, не гневайся на Навала, он глуп. Обрати лучше очи на рабу твою, у которой сердце трепещет от радости пред лицом твоим, ибо войны Господа ведет господин мой, и зло не найдется в тебе во всю жизнь твою. Прими дары от рабы твоей, хлебов две сотни и вина два меха, пять овец приготовленных и пять мер зерен сушеных, сотню связок изюма и две сотни связок смоквы, раздай их своим молодцам. А когда Господь облагодетельствует господина моего, вспомни рабу твою". А винцо-то в голову бьет! Старое так и встает перед глазами, вижу госпожу мою Авигею как живую и Давида, сына Иессеева. Вот он подымает ее с колен, поддерживает ласково. "Благословен Господь, Бог Израилев, -- говорит он ей, -- и благословенна ты за то, что не допустила меня пролить кровь. Жив Господь, Бог Израилев, если бы ты не поспешила и не пришла навстречу мне, то до рассвета утреннего я не оставил бы Навалу ни одного мочащегося к стене". Давид поклонился ей, и оба пошли в сторонку, а когда вернулись, госпожа моя несла голову высоко и словно помолодела лет на десять. Давид же сказал ей на прощание: "Иди с миром в дом твой, ибо я послушался тебя и все будет по-твоему". Отчего не пьешь, господин хороший? За меня не беспокойся, через эту старую глотку протекло столько вина, что и тысячи козьих мехов не хватит. Так вот вернулась моя госпожа Авигея к своему супругу Навалу, а тот валяется вдрызг пьяный, в блевотине, потому что кутил все это время: так она и не сказала ему ни слова до самого утра. Когда же он на другой день очнулся с охами да ахами, вонючий, точно целая свинарня, не чующий ни рук своих, ни ног, Авигея подошла к нему, свежая, будто росинка, и говорит: "Ах ты, туша мясная, пьяница беспробудный, немочь мужская. Я тебе жизнь спасла тем, что поспешила навстречу Давиду, сыну Иессееву, чтобы откупиться от него малой толикой твоих богатств, хлебами и вином, мясом и сушеным зерном, изюмом и смоквой, не то Давид всех бы здесь к утру поубивал". Тут Навал подскочил, словно блоха, воздел руки к Господу и завопил: "Боже мой, слышал ли Ты, что говорит эта ведьма, сука чертова? Погибель она моя, разорение мое! Отдать овец, и сушеные зерна, и смокву! Да пусть у нее груди отсохнут, пусть чрево ее сгниет! Ты ведь, Господи, справедлив, так покарай же ее страшною карою!" Он принялся звать управителя и рабов, разбушевался, побагровел, у него сделались сизыми губы, потом все лицо; вдруг он упал на спину и стал как камень. Управитель сказал, что надо пустить кровь, рабы бросились было за лекарем, однако госпожа Авигея велела: "Молитесь Богу сколько угодно, но крови господина вашего не троньте, ибо Господь ее сгустил и не дает течь по жилам, так пускай исполнится Его воля". Десять дней молились рабы, а лекарь ждал, и госпожа моя сидела у постели Навала, своего супруга, который лежал как камень; на десятый день поразил Господь Навала, и он умер. Сильное было сердце у госпожи моей, выпьем за нее, где бы душа ее сейчас ни обреталась. Просидеть десять суток с собственным мужем, ожидая, когда он умрет, и беспокоясь, как бы не выжил, тут воистину нужен характер. После похорон Авигея сказала мне: "Вели, Дебора, седлать осла и езжай к Давиду; передай ему, мол, благословен Господь, воздавший за посрамление, нанесенное ему Навалом, и сохранивший его от зла; Господь, дескать, обратил злобу Навала на его же голову". В пустыне меня встретили Давидовы молодцы, они отвели меня к нему, и я передала слова моей госпожи. Давид меня щедро наградил. Подарил мне серебряный браслет и десять локтей тонкого полотна в три локтя шириной и послал со мной своих слуг. Когда те пришли к Авигее на Кармил, то сказали: "Давид послал нас к тебе, чтобы взять тебя ему в жены". На губах у моей госпожи промелькнула победная улыбка, но она тут же сдержала себя, поклонилась лицом до земли и ответила: "Раба его готова быть служанкою, чтобы омывать ноги слуг господина моего". Она поспешно собралась, села на осла, мы, пять служанок, поехали с ней за послами Давида, и сделалась она его женою. ПЛАЧЕВНАЯ ПЕСНЬ, ВОСПЕТАЯ ДАВИДОМ ГОСПОДУ Да прекратится злоба нечестивых, а праведника подкрепи; ибо Ты испытуешь сердца и утробы, праведный Боже! Щит мой в Боге, спасающем праведных сердцем. Бог -- судия праведный, но и Бог всякий день строго взыскует. Если кто не обращается, Он изощряет свой меч, напрягает лук Свой и направляет его. Приготовляет для него оружие смертельное, стрелы Свои делает палящими. Вот нечестивый зачал неправду, был чреват злобою и родил себе ложь, рыл ров, и выкопал его, и упал в яму, которую приготовил. РЕЧЬ ЕФАНА, СЫНА ГОШАЙИ, ПЕРЕД ЧЛЕНАМИ ЦАРСКОЙ КОМИССИИ ПО СОСТАВЛЕНИЮ ЕДИНСТВЕННО ИСТИННОЙ И АВТОРИТЕТНОЙ, ИСТОРИЧЕСКИ ДОСТОВЕРНОЙ И ОФИЦИАЛЬНО ОДОБРЕННОЙ КНИГИ ОБ УДИВИТЕЛЬНОЙ СУДЬБЕ, БОГОБОЯЗНЕННОЙ ЖИЗНИ, А ТАКЖЕ О ГЕРОИЧЕСКИХ ПОДВИГАХ И ЧУДЕСНЫХ ДЕЯНИЯХ ЦАРЯ ДАВИДА, СЫНА ИЕССЕЕВА, КОТОРЫЙ ЦАРСТВОВАЛ НАД ИУДОЮ СЕМЬ ЛЕТ И НАД ВСЕМ ИЗРАИЛЕМ И ИУДОЮ ТРИДЦАТЬ ТРИ ГОДА, ИЗБРАННИКА БОЖЬЕГО И ОТЦА ЦАРЯ СОЛОМОНА, СОКРАЩЕННО -- КНИГИ ЦАРЯ ДАВИДА; РЕЧЬ ПРОИЗНЕСЕНА НА ЗАСЕДАНИИ, ПОСВЯЩЕННОМ ОБСУЖДЕНИЮ ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ В ХОДЕ РАСПРИ МЕЖДУ ЦАРЕМ САУЛОМ И ДАВИДОМ, СЫНОМ ИЕССЕЕВЫМ Высокочтимые господа! Прошу извинить меня за то, что я ограничусь лишь походом, точнее -- походами царя Саула против Давида, ибо, будучи всего-навсего редактором, не берусь судить о столь запутанном вопросе, как боевые действия Давида в ту пору, когда он состоял на службе у филистимлян. Далее, мне хотелось бы выразить глубочайшую признательность господину дееписателю Иосафату, сыну Ахилуда, за предоставленные записи бесед царя Давида, а также господину главнокомандующему Ванее, сыну Иодая, за передачу материалов из архивов Авенира, равно как и господам писцам же голову". В пустыне меня встретили Давидовы молодцы, они отвели меня к нему, и я передала слова моей госпожи. Давид меня щедро наградил. Подарил мне серебряный браслет и десять локтей тонкого полотна в три локтя шириной и послал со мной своих слуг. Когда те пришли к Авигее на Кармил, то сказали: "Давид послал нас к тебе, чтобы взять тебя ему в жены". На губах у моей госпожи промелькнула победная улыбка, но она тут же сдержала себя, поклонилась лицом до земли и ответила: "Раба его готова быть служанкою, чтобы омывать ноги слуг господина моего". Она поспешно собралась, села на осла, мы, пять служанок, поехали с ней за послами Давида, и сделалась она его женою. ПЛАЧЕВНАЯ ПЕСНЬ, ВОСПЕТАЯ ДАВИДОМ ГОСПОДУ Да прекратится злоба нечестивых, а праведника подкрепи; ибо Ты испытуешь сердца и утробы, праведный Боже! Щит мой в Боге, спасающем праведных сердцем. Бог -- судия праведный, но и Бог всякий день строго взыскует. Если кто не обращается, Он изощряет свой меч, напрягает лук Свой и направляет его. Приготовляет для него оружие смертельное, стрелы Свои делает палящими. Вот нечестивый зачал неправду, был чреват злобою и родил себе ложь, рыл ров, и выкопал его, и упал в яму, которую приготовил. РЕЧЬ ЕФАНА, СЫНА ГОШАЙИ, ПЕРЕД ЧЛЕНАМИ ЦАРСКОЙ КОМИССИИ ПО СОСТАВЛЕНИЮ ЕДИНСТВЕННО ИСТИННОЙ И АВТОРИТЕТНОЙ, ИСТОРИЧЕСКИ ДОСТОВЕРНОЙ И ОФИЦИАЛЬНО ОДОБРЕННОЙ КНИГИ ОБ УДИВИТЕЛЬНОЙ СУДЬБЕ, БОГОБОЯЗНЕННОЙ ЖИЗНИ, А ТАКЖЕ О ГЕРОИЧЕСКИХ ПОДВИГАХ И ЧУДЕСНЫХ ДЕЯНИЯХ ЦАРЯ ДАВИДА, СЫНА ИЕССЕЕВА, КОТОРЫЙ ЦАРСТВОВАЛ НАД ИУДОЮ СЕМЬ ЛЕТ И НАД ВСЕМ ИЗРАИЛЕМ И ИУДОЮ ТРИДЦАТЬ ТРИ ГОДА, ИЗБРАННИКА БОЖЬЕГО И ОТЦА ЦАРЯ СОЛОМОНА, СОКРАЩЕННО -- КНИГИ ЦАРЯ ДАВИДА; РЕЧЬ ПРОИЗНЕСЕНА НА ЗАСЕДАНИИ, ПОСВЯЩЕННОМ ОБСУЖДЕНИЮ ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ В ХОДЕ РАСПРИ МЕЖДУ ЦАРЕМ САУЛОМ И ДАВИДОМ, СЫНОМ ИЕССЕЕВЫМ Высокочтимые господа! Прошу извинить меня за то, что я ограничусь лишь походом, точнее -- походами царя Саула против Давида, ибо, будучи всего-навсего редактором, не берусь судить о столь запутанном вопросе, как боевые действия Давида в ту пору, когда он состоял на службе у филистимлян. Далее, мне хотелось бы выразить глубочайшую признательность господину дееписателю Иосафату, сыну Ахилуда, за предоставленные записи бесед царя Давида, а также господину главнокомандующему Ванее, сыну Иодая, за передачу материалов из архивов Авенира, равно как и господам писцам Елихорефу и Ахии, сыновьям Сивы, за их многотрудные розыски в царских архивах, оставшиеся, к сожалению, безуспешными. Имеющиеся в нашем распоряжении документы и свидетельства столь разноречивы, что трудно даже установить, сколько же походов предпринял царь Саул против Давида. С известной определенностью можно говорить только о трех: первый поход в пустыни Зиф и Маон пришлось прервать из-за вторжения филистимлян на земли Израиля; второй поход в пещеры и ущелье Эн-Гадди, а также третий -- вновь в пустыню Зиф -- закончились двумя личными, причем весьма трогательными, встречами Давида с Саулом. В обоих случаях Давиду и нескольким его сподвижникам удавалось незаметно пробраться к Саулу: в Эн-Гадди местом такой встречи послужила пещера, куда Саул зашел по нужде, а в Зифе -- лес, где Саул расположился на ночлег в своем шатре. Оба раза сподвижники Давида подговаривали его убить Саула: дескать, подобной возможности упускать нельзя, ибо Бог сам предает врага твоего в руки твои. Однако Давид всякий раз возражает; разве останется безнаказанным поднявший руку на помазанника Божия? -- вполне понятный ход мысли для человека, который мнит себя будущим царем. Но если в пещере Эд-Гадди Давид лишь потихоньку отрезает край одежды Саула, то в Зифе он забирает сосуд с водою и копье, что были у изголовья царя. Затем Давид в обоих случаях, отойдя на безопасное удаление, окликает Саула, называет свое имя и предъявляет вещественные доказательства своего милосердия, на что царь говорит: "Безумно поступал я и очень много погрешал, и я не буду больше делать тебе зла, потому что душа моя была дорога ныне в глазах твоих; и теперь я знаю, что ты непременно будешь царствовать и царство Израилево будет твердо в руке твоей". Высокочтимые господа! Эти воистину пророческие, исполненные благородства слова, сошедшие с уст царя Саула, имеют особое значение, ибо дают дополнительное обоснование правам Давида на престол Израильский. А главное, речь в данном случае идет не о молве, которая выдумывается народом и всячески им приукрашается; нет, царь Давид самолично поведал об этих событиях дееписателю Иосафату, который и записал все доподлинно с его слов. Правда, есть тут небольшое затруднение: ни в царских архивах, ни в архивах Авенира, начальствовавшего при царе Сауле над войском, не нашлось подтверждений второму походу -- в пещеры Эн-Гадди и третьему походу -- в пустыню Зиф. Авенир сообщает лишь об одном походе, а именно о том, который был прерван известием о вторжении филистимлян. От Авенира же мы узнаем, что Давид, который прежде ограничивался небольшими набегами из своих укрытий в пустыне, решил наконец прочно обосноваться в городе Кеиль. Этот город часто страдал от нашествий филистимлян. Давид изгнал их в надежде, что тем самым расположит к себе жителей Кеиля. Однако теперь, когда Давид покинул дикую пустыню, его передвижения трудно скрыть, поэтому Саул вскоре узнает о местонахождении Давида. Саул ликует: "Бог предал его в руки мои; ибо он запер себя, вошедши в город с воротами и запорами". Та же мысль беспокоит и Давида. Вопросив оракула, он покидает Кеиль и его жителей, которые оказались ненадежными союзниками, чтобы уйти в пустыню Зиф. Но сюда же прибывает Саул с отрядом из трех тысяч отборных воинов. Тогда Давид перебирается из пустыни Зиф в пустыню Маон; Саул гонится за ним, и вот уже Саул идет по одной стороне горы, а Давид со своими людьми -- по другой. Благодаря стремительному броску отряд Саула окружает Давида, которому вряд ли удалось бы спастись, если бы в стан Саула не прибыл вестник со словами: "Поспешай и приходи, ибо филистимляне напали на землю". Досточтимые господа! Обо всем этом я толкую отнюдь не для того, чтобы посеять какие-либо сомнения, да и кто позволит себе усомниться, когда речь идет о царе Давиде в свидетельствах такого очевидца, как Авенир. Я лишь пытаюсь пролить немного света на довольно темный период жизни сына Иессеева, дабы обозначить кое-какие сложности редакционного характера. Ни в малейшей степени не пренебрегаю я и данным мне на прошлом заседании комиссии мудрым советом относительно высокой ценности легенды по сравнению с низкой истиной. Короче говоря, несмотря на видимые противоречия, я приложу все усилия, чтобы возвысить благородный образ избранника Божия, подтвердить законность его притязаний на царский престол и способствовать достижению тех целей, ради коих мудрейший из царей Соломон и поручил нам составить Книгу царя Давида. Что же касается перехода царя Давида на службу к врагам Израиля филистимлянам, то, как уже указывалось выше, этот вопрос слишком сложен, чтобы оставлять его на благоусмотрение раба вашего, а потому низкопокорнейше жду от господ членов комиссии их решения на сей счет. СЛОВОПРЕНИЯ ЧЛЕНОВ ЦАРСКОЙ КОМИССИИ ПО СОСТАВЛЕНИЮ КНИГИ ОБ УДИВИТЕЛЬНОЙ -СУДЬБЕ И Т. Д. ОТНОСИТЕЛЬНО ВКЛЮЧЕНИЯ ИЛИ НЕВКЛЮЧЕНИЯ В ИСТОРИЧЕСКИЙ ТРУД НЕЖЕЛАТЕЛЬНЫХ ФАКТОВ, А ТАКЖЕ О ВОЗМОЖНЫХ СПОСОБАХ ИХ ОТОБРАЖЕНИЯ; ЗАПИСАНО ЕФАНОМ, СЫНОМ ГОШАЙИ Иосафат: Господа члены комиссии, вы заслушали сообщение Ефана, нашего редактора. Есть ли у кого-либо возражения? Замечания? То есть все согласны с включением разноречивых свидетельств в Книгу царя Давида? Ахия: Согласны. Иосафат: Тогда переходим к следующему вопросу. Слова просит господин Садок? Са до к: Как насчет ужина? Иосафат: Вечером во дворце состоится прием в честь египетского посланника, будут напитки и барашек на вертеле. Разве господин Садок не получил приглашения? Садок: Когда, наконец, жена избавится от проклятой привычки наводить порядок на моем рабочем столе, хотел бы я знать... Иосафат: У нас еще осталось немного времени до начала приема. Полагаю, суть дела членам комиссии известна. С шестью сотнями сподвижников Давид перешел к царю гефскому Анхусу, одному из пяти царей филистимского союза. Некоторое время Давид жил в Гефе, сам и люди его, каждый с семейством своим, затем Анхус поселил его в Секелаге. За получение Секелага Давид обязался исполнять для филистимлян военную службу, о чем сам объявил народу. Садок: Учитывая щекотливость этого шага, хотелось бы знать, как Давид объяснял его. Ванея: Ход мысли Давида вполне понятен. Рано или поздно я попаду в руки Саула. Так не лучше ли перебежать к филистимлянам? Садок: Все верно, однако простолюдин скажет: "Достоин ли такой поступок благонравного человека, вождя Израиля, помазанника Божия? Допустимо ли вступать в сговор с врагом против собственного народа?" Что на это ответишь? Надо заткнуть рот болтунам. Может, написать, что такова была воля Господа? Не намекал ли Давид как-либо на подобное повеление Господне? Иосафат: Царь Давид редко говорил об этом шаге, а если и говорил, то было не похоже, чтобы он им тяготился. Нафан: А чем тут тяготиться? Первый долг помазанника Божия -- сохранить собственную жизнь. Разве иначе смог бы Давид исполнить волю Господа? Разве иначе он смог бы стать царем Израиля и отцом царя Соломона? Садок: Тебе это понятно, и мне понятно, но поймет ли народ? Не лучше ли... вообще не упоминать сего факта? Кстати, сколько времени провел Давид на службе у филистимлян? Иосафат: Год и четыре месяца. Садок: С тех пор как Ной причалил к вершине горы, прошло два тысячелетия. Что значит для Истории один-единственный год? Нафан: В отличие от моего друга Садока я не кормлюсь от пожертвований. И с Богом я общаюсь напрямую. Поэтому считаю, что мы должны быть последовательны. Раз Давид -- избранник Божий, а сомнений в этом ни у кого из нас нет, то все его деяния служат благу и славе Израиля. Но поскольку факты сами по себе могут привести к опасным умозаключениям, нужно преподнести факты так, чтобы направить умозаключения в верное русло. Садок: Кто только не пытался делать это с тех пор, как Господь сообщил кое-что Адаму. И всегда находится змий, способный извратить любое, самое благонамеренное слово. Ванея: Интересно, как это господин Нафан собирается изложить ту историю так, будто она служила благу и славе Израиля? Ведь у Давида и его людей, пока они сидели в Секелаге, не было иного способа добывать себе пропитание, кроме грабежа. Грабить-то поблизости некого, только собственных соплеменников из колена Иуды. Вот и приходилось убивать в каждой деревне всех до единого -- и мужчин, и женщин, и детей, ибо если хоть кто-нибудь останется в живых, то он раз несет дурную молву о Давиде по всей стране. Именно на это гефский царь Анхус и рассчитывал. Недаром он говорил: "Опротивел Давид народу своему Израилеву и будет слугою моим навек". Нафан: Если бы я не слышал голоса господина Ваней, то подумал бы, что это говорит клеветник, желающий опорочить Давида, отца царя Соломона. Ванея: Я лишь последователен, как желает того господин Нафан. Господь наш знал, что делает, когда поставил Давида, сына Иессеева, царствовать над Израилем. А раз так, то и царь Саул, и сын Саула Ионафан устранены по воле Господа. Значит, правильно поступил Давид, предавшись Анхусу и отправившись с отрядом сражаться за филистимлян в битве при Афеке, где войско Израиля было разбито, а Саул и Ионафан погибли. Если же путь, коим Бог повел своего избранника к цели, кажется вам чересчур извилистым, то наш друг Ефан сумеет подправить его для Книги царя Давида. Садок: Возможно, путь Давида не совсем прям, но он никогда не был путем бесчестья. Ванея: "Путь бесчестья"! Я сражался за Давида, когда против него восстал его собственный сын Авессалом, сражался и после; я видел Давида в деле, когда ему приходилось принимать мужественное решение. Он прекрасно понимал, что значит взять власть и что значит удержать ее. Если же слово Господа не вполне отвечало тому, что, по мнению Давида, надлежало предпринять в данном случае, то он обращался к Богу, беседовал с ним и слово Божье сообразовывал с обстоятельствами. Иосафат: Вижу, господа члены комиссии приумолкли. Тогда пускай Ефан доложит о своих выводах из наших словопрений и расскажет, как будет редактировать соответствующий раздел Книги. Едва я раскрыл рот, чтобы обратиться к членам комиссии, как послышался шум, двери распахнулись, вошел слуга и возвестил о приближении царя Соломона. Дееписатель Иосафат глубоко поклонился, остальные пали ниц, а в следующую минуту слуги внесли в зал царя, сидевшего промеж двух херувимов искусной работы. Царь велел нам подняться. Он еще больше обрюзг, но настроение у него было великолепное. -- Замечательный день для Израиля, -- сказал он, -- ибо комиссия в полном сборе и трудится во славу Господа, а кроме того, сегодня прибыло египетское посольство, дабы предложить мне в жены дочь фараона. По сему случаю будет пир с барашком на вертеле и бодрящими напитками. Последовала пауза, приличествующая тому, что великий муж высказал значительную мысль. Затем Иосафат спросил, не желает ли царь осведомиться о работе комиссии; Соломон ответил, что желает; тогда Иосафат вкратце изложил суть словопрений, а в заключение сказал: -- Теперь же, о мудрейший из царей, мы хотели бы заслушать нашего редактора Ефана, сына Гошайи. Царь захлопал в ладоши и воскликнул: -- Чудесно, недаром говорят, будто никого нет мудрее Ефана во всем Израиле от Дана до Вирсавии. Я склонил голову. -- По сравнению с великой мудростью моего господина скудный разум мой ничтожнее мыши по сравнению с громадным слоном, что водится в царстве Савском. Царь погладил драгоценные каменья на крыльях херувима. -- Ладно, послушаем, что ты скажешь, Ефан, о том, как подаются в исторических трудах неприятные факты и стоит ли их вообще упоминать. Вначале я выразил свою глубочайшую признательность членам комиссии за высказанные ими суждения, которые позволили четко обозначить проблему. По итогам словопрений, пояснил я далее, мне удалось составить перечень возможных способов подачи неприятных фактов, а именно: 1) полное изложение, 2) частичное изложение, 3) полное замалчивание. Полное изложение (способ 1) представляется неразумным, ибо народ склонен к поспешным и ложным выводам, что грозит ущербом для репутации персон, заслуживающих особого почтения. Полное замалчивание (способ 3) также неразумно, ибо молва живуча и люди все равно рано или поздно узнают то, чего им не полагалось бы знать. Что касается частичного, точнее говоря -- тактичного изложения, то его ни в коем случае нельзя отождествлять с обманом. Да и разве стал бы мудрейший из царей Соломон потворствовать обману в Книге о своем отце, паре Давиде? Такт же -- это правда в поводьях мудрости. -- С высочайшего дозволения и согласия господ членов комиссии, -- сказал я, -- попытаюсь обрисовать, каким образом можно было бы с необходимым тактом поведать о непростом пути избранника Божьего. Возьмем, к примеру, вышеупомянутые набеги, совершавшиеся из Секелага. Утверждают, будто Давид на вопрос царя Анхуса, где, мол, ты разбойничал сегодня, отвечал: "На юге Иуды". Но что значит подобный ответ в устах человека, оказавшегося в таком положении, как Давид? Не уловка ли это? Ведь неизвестно, правду он сказал Анхусу или обманул, свидетелей все равно нет, ибо все до единого жители разграбленной деревни убиты. Так почему бы не намекнуть в нашей Книге, что Давид совершал свои набеги не против собственного народа Иуды, а против вражеских племен гессурян, гирзеян и амаликетян? Теперь об участии Давида в сражении при Афеке против Саула и народа Израиля. Да, по долгу перед своим сюзереном, гефским царем Анхусом, Давид был в Афеке. Но участвовал ли он в сражении? Разве не естественно предположить, что между филистимскими князьями началась смута, из-за чего они обратились к своему царю Анхусу примерно с такими словами: "Не тот ли это Давид, которому пели в хороводах: Саул поразил тысячи, а Давид -- десятки тысяч? Отпусти ты этого человека, пусть он сидит в своем месте, которое ты ему назначил, чтобы он не шел с нами на войну и не сделался противником нашим на войне. Единокровника тянет к единокровникам, и если он хочет помириться со своим царем Саулом, то чем он может умилостивить своего господина, как не головами наших воинов?.." Ясно одно: в последние часы битвы, когда войско Израиля было рассеяно по Гелвуе, а тела Саула и Ионафана оказались прибитыми гвоздями к городской стене Беф-Сана, отряд Давида поспешил в Секелаг, на который напали полчища амаликитян. Давид и его люди настигли разбойников, истребили их, спасли своих жен, в том числе Авигею, и взяли столь богатую добычу, что Давид смог разослать подарки старейшинам Иуды; при этом он велел говорить: "Вот вам подарок из добычи, взятой у врагов Господних". Царь Соломон смерил меня пристальным взглядом, сдержанно усмехнулся и сказал: -- Вижу, ты достаточно владеешь словом, Ефан, чтобы направить людские мысли в нужное русло; пожалуй, я не ошибся в выборе, назначив именно тебя редактором Книги о моем отце, царе Давиде. Про себя я подумал: если Давид был великим убийцей, то сын его -- всего лишь дешевый головорез. Вслух же я сказал: -- Таковы предложения раба вашего, являющегося не более чем пометом мушиным, прахом, ничтожеством пред лицом мудрейшего из царей. Соломон поднял свой короткий толстый палец: -- Да воздается каждому по заслугам его. Буду рад видеть тебя на сегодняшнем приеме. Он милостиво подал знак носильщикам, и те подхватили его. Я вернулся в дом No 54 по переулку Царицы Савской, где Лилит омыла мне ноги, Олдана подровняла бороду, а Есфирь выслушала мой рассказ о том, при каких обстоятельствах я удостоился от царя чести быть приглашенным на прием. -- Хорошенько обдумывай каждый свой шаг, -- сказала она, а когда я надел свой новый зеленый наряд и собрался уходить, Есфирь подняла на прощание руку, как бы благословляя. Многочисленные музыканты играли перед зваными гостями на гуслях и флейтах, барабанах и арфах, плясуны прыгали, вертелись волчком, кланялись во все стороны, певцы -- каждый в меру своей одаренности -- славили Господа, воздавали хвалы мудрейшему из царей Соломону и египетскому фараону, произведшему на свет прекраснейшую принцессу Ельанкамен, чьи глаза светились подобно черным жемчужинам, а бедра были стройны, как колонны храма бога солнца Ра. Аменхотеп сиял от самодовольства; отведав вина из царского виноградника в Ваал-Гамоне, он сказал мне: -- Превосходно, не правда ли? Теперь принцесса станет женой Соломона, а Египет получит за это право на беспрепятственный провоз товаров через Израиль. Я поднял чашу за здоровье Аменхотепа. -- Даже не знаю, -- пошутил я, -- что вам удается лучше: споспешествовать бракам или содействовать развитию торговли. -- Ах, Ефан, -- отозвался он. -- Пожалуй, я мог бы считать себя знатоком и в той и в другой области, но важнее, что я считаю тебя своим другом. Ведь мы здесь оба чужаки и оба -- неглупые люди. -- Тут он подтолкнул меня локтем в бок. -- Видишь обжору, который ест курдючное сало? Указанный человек был багроволиц, в коротко остриженных волосах его поблескивала седина; он был бы недурен собой, если бы не скошенный обезьяний подбородок. -- Это принц Адония, едва не ставший нашим царем, -- шепнул Аменхотеп. -- Поговаривают, что верхней половиной лица он вылитый отец, царь Давид, зато губами и подбородком подозрительно смахивает на того начальника лучников, к которому некогда воспылала страстью его мать Агифа. Заметив Аменхотепа, Адония -- с куском мяса в одной руке и чашей вина в другой -- бросился к нему. -- Как поживает прекраснейшая из красавиц, госпожа Ависага Сунамитянка? -- воскликнул он. -- Нету ли от нее весточки для меня? Аменхотеп отвесил поклон: -- Госпожа Ависага поживает хорошо, как и все остальные дамы царского гарема. -- Передай ей мои приветы и восторги. Скажи, что Адония, раб ее, ждет от нее если не ласкового словечка, то любого другого знака или залога ее нежных чувств, как то локон или же ладанка, которую она носит меж своих прелестных персей. Мне вспомнилось, что ладанку меж грудей стала носить и Лилит, с тех пор как мы поселились в Иерусалиме. Вдруг я заметил, что лицо Адонии напряглось, Аменхотеп вновь низко склонился, по залу пронесся шепот и шорох -- в зал вошел царь Соломон, сопровождаемый свитой, среди которой вышагивали дееписатель Иосафат, пророк Нафан, священник Садок и главный военачальник Ванея. Весь в золоте и серебре, царь был поистине великолепен, его перстни ослепительно сверкали драгоценными камнями. Обратившись к своему брату Адонии, он сказал: -- Вижу, мой господин беседует с Ефаном, сыном Гошайи, который уступает мудростью лишь мне и которого я назначил редактором Книги об удивительной судьбе и т. д. моего отца, царя Давида? Адония, до сих пор почти не замечавший меня, остановил на мне пристальный взгляд; его большие серые глаза блестели, как некогда у его отца Давида. Отерев краем одежды сальные губы, он проговорил: -- Любопытно, как он истолкует вопрос престолонаследия? Вздрогнув, Соломон помрачнел, а я потупился и сказал: -- Раб ваш готов заверить, что мудрейший из царей Соломон не найдет в этой Книге ничего иного, кроме истины. -- Тогда она станет величайшей книгой всех времен и народов. -- Так оно и будет! -- воскликнул Соломон и, повернувшись ко мне, добавил: -- От твоего друга Аменхотепа, Ефан, я прослышал, будто твоя наложница Лилит пригожа лицом, хороша собой и искусна в любви. Надеюсь, он прав? Страх пронизал все мое нутро, я ответил: -- Раб ваш -- лишь червь у ваших ног, а все, что принадлежит мне, недостойно вашего внимания, ибо это песчинка в сравнении с богатствами вашими. -- Скромность угодна Господу, -- сказал Соломон. -- Но я желаю отличить тебя за глубокомыслие, с коим ты трудишься над историей отца моего, царя Давида, а потому размышляю, чем мне почтить тебя? Возьму-ка твою Лилит наперсницей для принцессы Ельанкамен, дочери фараона, которая станет моей женой, если я разрешу свободный пропуск египетских товаров через Израиль. Я взглянул на евнуха, по-египетски жеманно заломившего руки, и подумал, что если бы ему в свое время не раздавили мошонку, я сделал бы это собственнолично; такая честь слишком велика для меня, ответил я царю с поклоном, хватит с меня назначения редактором Книги об удивительной судьбе и т. д. Царь, однако, поднял свою толстую руку и произнес: -- Ладно, посмотрим. После чего повернулся и удалился со своею свитой. Принц Адония, брат царя, великодушно угостил меня куском курдючного сала; я вежливо отказался. - Однажды ночью, когда я спал рядом с Лилит, явился мне во сне ангел Божий о двух головах. Один лик был добр, другой -- внушал ужас, и чело его обвивали змеи. Головы принялись спорить. Добрая сказала: оставь его в покое, довольно ты мучил его. Другая отозвалась: нет, то были лишь щипки да шлепки, зато теперь я возьмусь за плеть, чтобы копал глубже, добирался до самого корня. Тогда первая голова улыбнулась и спросила: разве дано человеку добраться до самого корня? Нет конечно, ответила страшная голова и добавила: но он должен пытаться. После этих слов обе головы расплылись и слились в единый лик, исполненный такого равнодушия, которое и бывает только у ангелов. Этот единый лик промолвил: Ефан, сын Гошайи, отправляйся в Аэндор, разыщи там волшебницу и спроси ее о царе Сауле. Я проснулся весь в поту. Лилит потянулась и сказала заспанным голосом: -- Ты что-то говорил во сне, любимый, только я не разобрала слов. -- А ты уверена, что это были мои слова? Она села на постели, с тревогой взглянула на меня. Я успокоил ее: -- Ну конечно же, то были мои слова. Ведь наши сны -- это мы сами, ищущие своего пути.. Лилит стерла мне пот со лба. -- Моя мать, упокой, Господи, ее душу, -- сказала она, -- говаривала, будто в наших снах живут прежние Боги, которых больше нет, потому что Господь изгнал их в шеол и приковал там тяжелыми цепями: бога грома и бога леса, бога бушующего моря и бога пустынного ветра, который сжигает человеку грудь, богиню плодородия с набухшим чревом и богиню воды, струящейся с гор, а также духов, бесов и демонов, блуждающих в ночи, и самого Велиара, непотребного сына огня и тьмы бездонной -- всех их изгнал Господь, но они возвращаются к нам, чтобы жить в наших снах. Я вспомнил о двуглавом ангеле, о волшебнице из Аэндора, про которую народ говорил со страхом, и о царе Сауле, приказавшем волшебнице вызвать к нему дух пророка Самуила, но из ужаса, пронизавшего меня насквозь, родилась неутолимая жажда жизни и плотское желание, плоть моя распалилась страс-тью, и вошел я к наложнице моей Лилит. Узнав о моем желании поехать в Аэндор для выяснения обстоятельств кончины царя Саула, члены царской комиссии по составлению Единственно истинной и авторитетной, исторически достоверной и официально одобренной Книги об удивительной судьбе и т. д. закачали головами, выражая удивление. Священник Садок проворчал, что ничего хорошего из этого не выйдет; мудрый человек не станет будить спящих собак, заметил пророк Нафан; дееписатель Иосафат сказал, что средства казны ограниченны и она не может тратить денег на ведьмовство и заклинание духов, а потому дорожные расходы будут удержаны из моего жалованья; зато Ванея предложил мне для сопровождения небольшой конный отряд. Я поблагодарил за предложение, но намекнул, что люди при виде солдат испугаются, а испуганный человек вряд ли способен восполнить своими рассказами пробелы наших знаний. Ванея задумчиво прикусил губу, потом сказал: -- Помни, Ефан, в этой стране око закона следит за тобою всюду, где бы ты ни был. И вот, едва рассвело, Сим и Селеф, мои сыновья, заседлали мне серого ослика, нанятого для поездки; помолившись и поцеловав Есфирь, Олдану и Лилит, я тронулся через северные ворота в путь по направлению к Силому, что находится в земле колена Ефремова. Ничто так не успокаивает душу, как неспешный шаг ослика по дорогам Израиля. Остались позади шум и суета Иерусалима. Мимо величаво проплывают холмы, покрывшиеся в эту пору лилиями и фиалками; ягнята выглядывают из-под сосков своих маток; грациозно ступают деревенские женщины, неся на голове корзину или кувшин. Купцы везут свои товары, браня и торопя погонщиков, к ближайшему святилищу бредут паломники со своими убогими приношениями; время от времени протопает военный отряд под яростную ругань сотника на пегом коне. На обочине примостились нищие; они тянут руку за милостыней, жалуясь на свои злосчастия; сказители заманивают слушателей; крестьяне предлагают усталым путникам жареные зерна и кислое козье молоко. А постоялые дворы, набитые потными людьми, провонявшими чесноком и сыром! Свободную комнату? Постель? Может, по-твоему, это дворец мудрейшего из царей Соломона, где у каждого бездельника, чертова сына, есть отдельная комната с коврами, подушками и всяческой языческой роскошью? Заходи погляди сам, люди на полу лежат, понапихались тут, как рыбины в корзинку, плюнуть некуда. Ночь, говоришь, настает? Дороги небезопасны? Дорога, чудак, небезопасна с тех пор, как праотец наш Авраам ушел по ней из Ура халдейского, а ночь следует за днем с тех пор, как Господь отделил свет от тьмы, все это никому не ново, сам знаешь, ты ведь, судя по тебе, достаточно пожил на белом свете. Что, что? О, да осыплет Господь Своими милостями и тебя, и жен твоих, и чад твоих, рожденных или нерожденных! Да продлятся дни твои! Чего ж ты сразу не достал кошелек из-за пояса? Я-то принял тебя за голодранца, который день-деньской гнет хребтину, чтоб заработать себе на кусок хлеба, только и корка у него не всегда бывает. Сейчас растолкаю этот сброд, освобожу местечко, вот тут -- уютный уголок. На пятна по стенке не обращай внимания, всех клопов уже передавили. Зато вечерком сюда заглянут танцовщицы-моавитяночки, груди во! -- двумя руками не обхватишь, а задницы круглые да крепкие, и все это поигрывает; бывает, силач так могутен, что кулаком быка свалит, а увидит эдакие прелести и сам в обморок падает от чувств. После танцев выбирай себе любую по вкусу, пригласишь ее выпить, так она даст тебе убедиться, что все в ее прелестях без обмана, без подделки, как Господом создано. А серого ставь за дом, в хлев. Сено входит в плату за ночлег только уж денежки вперед пожалуй, господин хороший. Слава Богу, на пятый день путешествия я прибыл в Аэндор, а по пути помолился на могиле Иосифа в земле Манассийской, побывал в Ен-Ганниме земли Иссахаровой, пересек долину Изреель, при этом двигался все время навстречу солнцу, оставляя Гелвуйские горы по правую руку; последнюю ночь я провел в Сунаме, откуда родом красавица Ависага, которая ходила за Давидом, когда он состарился и никак не мог согреться. Денек выдался ясный, на небе ни облачка, над полями носятся стрижи, в кустах воркуют голуби. Женщины Аэндора собрались у колодца посудачить; на ведре, которое опускают в колодец, ослепительно вспыхивают капельки воды. Ядреная толстушка с ямочками на щеках окликает меня: -- Эй, чего уставился? Может, ты купец и торгуешь благовониями? А может, хочешь всучить нам блошиный сок, чтобы красить в пурпур холстину? Или просто под подолы заглядываешь, когда мы воду черпаем? -- Ни то, ни другое, ни третье, -- отвечаю. -- Пред тобой, голубушка, всего лишь бедный странник, ищущий по свету мудрости. -- Все вы так врете, -- встряла другая женщина, -- а сами-то под юбкой искать норовите. -- Ну, уж у тебя-то там вряд ли есть что особенное, -- усмехнулся я. -- Волшебницу я ищу, прорицательницу. Вероятно, она очень стара, если вообще еще жива. Тут толстушка с ямочками говорит: -- А я та самая волшебница и есть. Дар прорицания я унаследовала от матери и от матери ее матери. -- Правду сказать, красавица, -- удивляюсь я, -- не видать у тебя ни морщин, ни гнилых зубов, ни седых косм, ни бородавок на носу, как это полагается ведьмам. -- Духам, которых я вызываю, это не помеха. Неужто тебе помешало? -- она дерзко вскидывает голову, берет ведро, переливает воду в свой кувшин и удаляется прочь. Здесь остальные женщины захихикали, принялись показывать на меня пальцами, поэтому мне стало довольно-таки неловко и я поневоле задался вопросом, правильно ли я понял двуглавого ангела и не напрасно ли затеял эту дальнюю поездку в Аэндор. Я продолжал сидеть на ослике, не зная, куда его поворотить; тут ко мне подошел старик с клюкой. Назвавшись старейшиной Аэндора, Шупимом, сыном Хупима, он поинтересовался, кто я и зачем пожаловал. Я представился, рассказал про ангела, который явился мне во сне и велел: ступай в Аэндор, разыщи там волшебницу и расспроси ее. О чем расспросить, я умолчал, как, впрочем, умолчал и о том, что ангел был двуглавым. Шупим, сын Хупима, прищелкнул языком. С тех пор как царь Саул выгнал из страны всех волшебников и гадателей, сказал он, нету тут таковых. Этот указ царя Саула, заметил я, а также указы царя Давида мне известны, однако путь от царского дворца до бедняцкой хижины долог, начальственные же распоряжения походят на пригоршни воды, которую плещут на горячий песок пустыни; к тому же разве царь Саул собственной персоной не побывал в Аэндоре, чтобы испросить волшебницу, ибо до этого он вопрошал Господа, но Господь не отвечал ему ни чрез сновидения, ни чрез урим и тумим, ни чрез пророков. Подумав минутку, Шупим, сын Хупима, лукаво прищурился и проговорил: -- Судя по твоим речам, ты, Ефан, сын Гошайи, человек очень мудрый. Видишь, хижины наши покосились, поля не возделаны, скот отощал. Сам знаешь, мудрейший из царей Соломон берет сильных молодых мужчин всех подряд -- кого в войско, кого на строительные работы, однако сборщики налогов требуют с нас царскую десятину. Потому мы, старейшины Аэндора, держали совет, на котором решили: Господь Бог помогает тому, кто сам умеет себе помочь. Не придумать ли нам что-нибудь такое, чтобы чужаки, коих много бывает в наших краях, оставляли тут свои денежки? Ничто другое не тянет к себе столько народу, как прорицательница. Положим ей рабочее время с восхода луны до первых петухов, а в уплату пусть берет по два шекеля за каждый вопрос, и никаких скидок. Так я стал гостем Шупима, который пригласил меня домой, преломил со мною хлеб, попотчевал кислым вином, а когда настала ночь, взял свою клюку и захромал со мною к глинобитной лачуге, где аэндорская ведьма занималась своим ремеслом. В лачуге же я увидел мою толстушку с ямочками, которая приветливо улыбнулась, открыв белейшие зубки, и сказала: -- Пришел-таки! Ну, садись на подушки, сейчас займусь тобой. Шупим молча примостился в уголке, положив клюку рядом. Ведьма подбросила в огонь овечьего помета, от дыма защипало в глазах. Она принялась мешать в котле какое-то варево, добавляя туда то разные травы, то порошки; вскоре варево закипело, с тихим треском начали лопаться пузыри, а ведьма продолжала бормотать что-то, похоже, полную бессмыслицу; время от времени она взывала к духам. Пусть Бог то и то со мною сделает, подумал я, но эдакой чепухой можно произ- вести впечатление только на темную деревенщину, царь же Саул был слишком умен, чтобы позволить себя одурачить. Толстушка все помешивала свое варево, одаряя меня порою широкой улыбкой; правду сказать, для ведьмы она была очень даже недурна собою. Вскоре огонь почти погас, остались только язычки пламени, которые отбрасывали на стены огромные тени. Наконец ведьма опустила в котел черпак, переложила немного варева в миску, протянула ее мне и приказала: -- На, разжуй хорошенько! Я спросил: -- А что это такое? -- Кашица, -- ответила она. -- Ее варивала моя мать, а до нее мать моей матери; называется она гашиш. -- И она вызывает духов? -- Она не то еще вызывает, -- усмехнулась толстушка и повернулась, отчего бедро ее округлилось в последних отблесках света. -- Жуй, не заставляй меня ждать. Я взял из миски кашицы, попробовал; вкус был странноват, что-то похожее на орех; только более пряное и пахнет пригорелым. Я начал жевать, потек обильный пьянящий сок, я глотал его. -- Доедай все! -- приказала ведьма. Я послушался и вскоре почувствовал, как тяжесть мира спадает с моих плеч, силы мои становятся беспредельны, потому я сам могу велеть духам бездны выйти из шеола. -- Ты и есть ангел из моего сна, -- сказал я ведьме. -- Только где твоя вторая голова? Смех ее был бесовским, но моему слуху он был приятен; лукаво взглянув на меня, ведьма спросила: -- Кого вызывать? Я сказал: -- Царя Саула! Тут она побледнела и проговорила: -- Ой, не хочется. Он такой страшный, гораздо страшнее всех других теней. Пришел мой черед посмеяться над ней: -- Собственного ремесла испугалась? А я вот теней не боюсь и вызываю их каждодневно, за исключением субботы, причем безо всякого гашиша. Тогда ведьма повернулась к огню, пламя вспыхнуло, она подняла руки, ее одеяние соскользнуло наземь, и в желтом отсвете огня забрезжило голое женское тело; вдруг ведьма громко вскрикнула. -- Что там? -- спросил я. -- Боги выходят из земли, я вижу их, -- сказала она, корчась, будто от боли. -- А Саула видишь? Каков он собой? -- Высокий, -- хрипло проговорила она, -- выше всех, тело его окровавленное, пробито длинными гвоздями, а голову свою он держит под мышкой. Тут мне почудилось, будто я и сам вижу, как от толпы теней отделилась огромная фигура -- убитый царь, чью голову филистимляне возили по всей стране, чтобы возвестить о его смерти в капищах идолов своих, и чье тело они пригвоздили к городской стене Беф-Сана. Переодетый царь приходил сюда перед своей последней битвой, вспомнил я. "Поворожи мне и выведи мне Самуила", -- велел он ведьме; явился дух Самуила, худого старика в длинной одежде, и спросил Саула: "Для чего ты тревожишь меня, чтобы я вышел?" И отвечал Саул: "Тяжело мне очень; филистимляне воюют против меня, а Бог отступил от меня и более не отвечает мне ни чрез пророков, ни во сне ". Тогда глухой голос Самуила промолвил: "Господь сделает то, что говорил чрез меня; отнимет Господь царство из рук твоих и отдаст его ближнему твоему, Давиду; завтра ты и сыны твои будете со мною; и стан израильский предаст Господь в руки филистимлян". Я крикнул ведьме: -- Вызови мне Самуила? Откуда-то издалека послышался голос Шупима: -- За двойную плату. Вновь вспыхнуло пламя, и опять лицо ведьмы исказила боль, она скорчилась и задрожала; тьма позади пламени как бы раздвоилась, и старческий голос пробормотал: -- Для чего ты тревожишь меня, чтобы я -- Ты -- дух Самуила? -- спросил я, силясь разглядеть облик пророка среди колеблющихся теней. Что-то, видно, получилось не так, ибо ведьма встрепенулась от ужаса, кинулась ко мне, крепко прижалась. Я почувствовал, что среди нас появился кто-то еще, и понял: то Давид, сын Иессеев, восстал из мертвых. И дух Давида сказал духу Самуила: -- Наконец-то нашел я тебя, мой старший друг. Почему ты бежишь от меня? Я искал тебя в семи безднах шеола, побывал в семижды семи преисподнях, и всюду мне говорили: он только что ушел отсюда. Закрыв глаза руками, будто защищаясь от ужасного видения, дух Самуила сказал: -- О, сын Иессеев, видишь ли ты Саула с телом, пробитым длинными гвоздями, И С ГОЛОВОЮ ПОД МЫШКОЙ? -- Вижу, -- ответил дух Давида, -- столь же отчетливо, как и тебя. -- Разве не был он помазанником Божьим? А ты подослал к нему амалкитянина лишить его жизни! -- Ты запамятовал, мой старший друг, -- возразил дух Давида, -- что я тоже побывал перед битвой у волшебницы аэндорской и попросил ее вызвать тебя из шеола, а ты пришел и сказал мне то же самое, что напророчествовал Саулу. Мне осталось лишь позаботиться, чтобы твое пророчество сбылось. Дух Самуила воскликнул: -- Неужели тебе мало слова Божьего? Неужели надо нанимать убийцу, чтобы кровь помазанника Божьего пала на мою и на твою голову? -- Воистину велика твоя добродетель, мой старший друг, -- отозвался дух Давида. -- Но раз Господь решил, чтобы царство у Саула отняли и отдали мне, то убийца, которого я нанял, был лишь орудием Божьим, и мой найм исполнил волю Божью. Что же до кончины царя Саула, то спроси обо всем его сам. Вот он стоит с телом, пробитым длинными гвоздями, и с головою под мышкой. Но дух царя Саула лишь молча указал на голову, словно давая понять, что отрубленная голова говорить не может. Вновь закрыв лицо руками, дух Самуила страдальчески вздохнул, а дух Давида беззвучно рассмеялся, будто все это было невероятно забавной, одному ему понятной шуткой. Женщину, прижавшуюся ко мне, заколотил озноб, и тут прокричал петух. Я очнулся. Тусклый свет пробивался сквозь узкое оконце и прорехи соломенной кровли. Аэндорская ведьма лежала голой в моих объятиях; с трудом поднявшись, Шупим, сын Хупима, приковылял из своего угла, протянул ладонь и сказал: -- За особые услуги наценка. С тебя тридцать четыре шекеля. Тайна кончины царя Саула и причастности к ней Давида мучает меня все сильнее. Однажды Есфирь спросила: -- Что томит тебя, Ефан? После возвращения из Аэндора вид у тебя, когда ты говоришь со мной, какой-то отсутствующий, а на Олдану ты покрикиваешь, и Лилит ходит по дому заплаканная. Я помедлил. Но так много несуразных мыслей роилось в бедной моей голове, что я не выдержал и в конце концов поведал Есфири услышанное от аэндорской волшебницы, после чего сказал: -- Не будет мне, видно, покоя, если я не отвечу себе на вопросы: кто подослал амалкитянина, чтобы убить Саула и Ионафана, с которым Давид заключил союз? Неужели убийца исполнял приказание Давида? Ведь тогда ко всей крови на руках Давида прибавится кровь Саула, а также кровь Ионафана, на смерть которого Давид написал: Скорблю о тебе, брат мой Ионафан: ты был очень дорог для меня; любовь твоя была для меня превыше любви женской... -- Допустим, ответы найдутся, -- сказала Есфирь. -- Но что толку? Ведь ты не сумеешь занести их ни в Книгу царя Давида, ни в какую-либо другую. -- Да, вряд ли. Но сам я должен знать правду. Должен знать, каким был Давид. Просто хищником, который убивает не задумываясь? Или он был из тех, кто преследует свою цель, чего бы это ни стоило? А может, любые устремления тщетны, и даже самый великий человек служит лишь игрушкой стихий, словно песчинка, гонимая вихрями своего времени? -- Бедняга, -- сказала Есфирь. -- Кто, Давид? -- Нет, ты. И она поцеловала мои глаза. Я отправился к дееписателю Иосафату, сыну Ахилуда, дом которого находился в верхнем городе, неподалеку от строящегося Храма, и попросил принять меня. Слуга проводил меня в покои, где Иосафат сказал, что рад видеть меня, и поинтересовался результатами поездки в Аэндор. -- О мой господин, -- ответил я, -- исторические разыскания похожи на исход детей Израиля через пустыню: одолеваешь один бархан, а за ним появляется следующий. -- Тем не менее сей исход закончился благополучно, ибо с вершины горы Нево вождю нашему Моисею открылась земля обетованная с реками и полями, виноградниками и деревнями. -- Слова моего господина целительнее бальзама, но мне часто кажется, что мы ходим по кругу. Лицо Иосафата помрачнело: -- Ты мечешься из стороны в сторону, Ефан, оттого и получается хождение по кругу, разве не так? -- Я мечусь из стороны в сторону, мой господин, потому что замкнуты уста, которые могли бы подсказать мне верное направление. Впрочем, царь Давид был человеком разносторонним, стало быть и разыскания должны быть таковыми. -- У царя Давида было единственное устремление, -- отрезал Иосафат. -- Все те годы, которые я знал его, он служил Богу, создавая царство Израильское. Поклонившись, я сказал, что именно эта мысль станет основой Книги царя Давида; есть, однако, кое-какие сомнения и неясности, способные бросить тень на великий образ, необходимо их рассеять, чтобы впоследствии не возникло недоразумений. -- Сомнения и неясности? -- Иосафат прищурился. -- Что ты имеешь в виду? -- Кончину царя Саула и ту роль, которую сыграл в ней Давид. Мне вспомнилось немало людей, которые за куда менее опрометчивые речи поплатились головой, подумал я и о моих домочадцах, которые могут лишиться кормильца. Иосафат улыбнулся: -- И что же это за сомнения? -- Возможно, у моего господина никаких сомнений и нет; ведь он все видел собственными глазами, слышал собственными ушами, ему не приходится полагаться на чужие слова. -- Не забудь, Ефан, что царским советником я стал лишь многие годы спустя после смерти Саула. -- Но ведь остались живые свидетели, которых можно пригласить в комиссию по составлению Единственно истинной и авторитетной, исторически достоверной и официально одобренной Книги об удивительной судьбе и т. д. для дачи показаний, как это сделали с Иорайем, Иааканом и Мешуламом, сказителями, имеющими патент на публичные выступления. -- Один свидетель, пожалуй, есть, -- согласился Иосафат. -- Это Иоав, сын Давидовой сестры Саруи, который был у Давида главным военачальником. Только, боюсь, проку от него будет мало, ибо он напуган до смерти, совсем выжил из ума от страха и несет всякую околесицу. -- А если мне пойти к Иоаву и переговорить с глазу на глаз? -- Не советую, -- Иосафат пожал плечами. -- Этого не стоит делать без ведома Ваней, тем более что он глаз не спускает с Иоава. Пожалуй, разумней порыться в документах, которые остались от Сераии, писца Давидова, они сейчас хранятся в царском архиве. Поблагодарив дееписателя Иосафата за добрый совет и долготерпение, я сказал, что мне, презренному псу, обласканному милостью хозяина, негоже задерживать его и пора убираться восвояси. Утром я отправился на царскую конюшню, где теперь помещался архив царя Соломона. Там я застал писцов Елихорефа и Ахию, они сидели за столом и играли в кости. Перед Ахией лежала кучка монет, несколько колец, браслет, пара изящных сандалий из египетской кожи, одеяние из дорогого полотна -- Елихореф проигрался до исподней рубахи. Он с жаром бормотал: -- О двоюродные братцы оракулов урима и тумима, косточек святых! За что вы бросаете меня в беде? Взгляните на Ахию, ангелочки мои, на сокровища, которые заграбастал себе этот негодяй, изверг рода человеческого, тунеядец, разжиревший на царских хлебах! Почему вы не падаете так, как угодно Господу? Зачем слушаетесь бесовских наущений? Ну же, голубчики, не подведите! Пусть мне хоть разок повезет! Не губите меня, подобно Каину, который погубил Авеля, докажите свою истинную натуру защитников бедного и опоры униженного. Я же вверился вам, поставил исподнюю рубаху, последнее, что у меня осталось. Не идти же мне по Иерусалиму голым на посмешище девицам, на поругание старухам. Даруйте мне удачу! Пусть выпадет тройка, или семерка, или дюжина! После столь горячих заклинаний Елихореф взял кости, встряхнул их сложенными горстями, воздев при этом очи к Господу, Создателю мира и всего, что в нем ни на есть. Выпали двойка и четверка. Елихореф забарабанил кулаками по своей голове. Он проклял солнце, дарующее дневной свет, проклял родного отца, даровавшего ему жизнь, проклял барана, из рога которого вырезаны кости; брат же его Ахия даже бровью не повел, он протянул руку и потребовал: -- Рубаху! Сердце мое сжалилось над Елихорефом. Я сообщил Ахии, что прибыл по совету дееписателя Иосафата, чтобы разыскать кое-какие документы и записи, для чего мне понадобится помощь его и брата, который вряд ли сможет приступить к работе в голом виде. Ахия швырнул брату рубаху и сандалии. Покачав головой, он сказал, что удивляется Иосафату. Неужели тому не известно, какая сейчас тут неразбериха? Здесь вообще ничего не найдешь! Ахия безнадежно махнул рукой на стойла, где валялись груды глиняных табличек или пергаментов, и все это действительно пребывало в жутком беспорядке. -- Это еще ладно, -- добавил он. -- Посмотрел бы ты на сарай, куда ветром то песок задувает, то дождь; там все попортилось. Я заподозрил, что Иосафат послал меня сюда, просто чтобы избавиться таким образом от назойливого посетителя, поэтому спросил Елихорефа и Ахию, не слыхали ли они об архиве некоего Сераии, писца Давидова, а если слыхали, то где этот архив находится. Братья ответствовали, что про архив слыхали; по мнению Елихорефа, он находится в третьем стойле первого ряда с левой стороны конюшни, Ахие же помнилось шестнадцатое стойло третьего ряда справа; разгорелся спор. Я спросил: -- Неужели у вас нет описи, где и что хранится? Братья сказали, что такая опись весьма бы им пригодилась, а Ахие вроде бы даже говорили, будто опись сделают после того, как архив займет постоянное место в Храме, строящемся мудрейшим из царей Соломоном, на что Елихореф возразил -- дескать, человек предполагает, а Господь располагает; вот поступит новая партия лошадей из Египта, тогда поглядим, чем вообще все это кончится; тут начался новый спор. Я предложил поискать все-таки архив Сераии, писца Давидова; Елихореф и Ахия, согласившись помочь, последовали за мной, причем Елихореф выбрал первый ряд стойл по левую сторону конюшни. Ахия -- третий ряд по правую сторону, а я взял на себя второй ряд посередине. Мы принялись рыться в глиняных табличках и пергаментах, отчего пыль поднялась столбом, похожим на тот столп, который вел детей Израиля во дни их долгого исхода из Египта через пустыню. Однако если детям Израиля после множества злоключений посчастливилось-таки увидеть землю, обетованную Господом, то ни Елихорефу, ни Ахии, ни мне не удалось отыскать архива Сераии. Когда у нас заломило руки и ноги, когда мы покрылись потом и паутиной, все поиски сами собой прекратились, а Елихореф, с трудом прокашлявшись, даже сказал: -- Пусть Бог то и то со мною сделает, если я тут еще хоть раз трону пергамент или табличку. Ахия набожно добавил: -- Аминь! -- Да простят господа писцы мою дерзость, -- сказал я, -- но осмелюсь возразить: утомился и изгваздался я не меньше вашего, добавьте к сему заботы о двух женах и наложнице, коих мне надо ублажать, однако, когда речь идет о службе мудрейшему из царей Соломону, мне неведомы ни усталость, ни уныние, поэтому с вашего милостивого позволения я вернусь сюда завтра, прихватив двух рабов, сведущих в грамоте и умеющих разбирать различные письмена. Ахия пробормотал: -- Заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет. А Елихореф добавил: -- Только не слишком затягивай поиски, Ефан, ибо вскоре, может статься, выселят нас отсюда под открытое небо и сделаются все эти царские архивы добычей птиц, мышей да красных мурашей. Я вернулся в дом No54 по переулку Царицы Савской, где Лилит выкупала и помассировала меня, а Есфирь разделила со мною скромную трапезу из хлеба, маслин и лука. -- Опять куда-то собрался? -- спросила она. -- К сожалению, придется навестить Иоава, бывшего при Давиде главным военачальником; надо порасспросить его насчет кончины царя Саула; правда ли, что Давид велел убить Ионафана, с которым заключил союз. Есфирь прижала руку к сердцу. -- Тебя, как всегда, соблазняет Истина, дочь Судьбы, и ты не можешь удержаться от искушения. -- Грудь очень болит? -- подавленно спросил я. -- Неужели ничем нельзя помочь? Она качнула головой. Я вышел на улицу, миновал южные ворота, сады за городской стеной и добрался до дома, сложенного из разномастного кирпича. У дверей стоял фелефей, который, опустив копье, сказал: -- На торговца вразнос ты не похож, ибо у тебя нет лотка, на крестьянина, который продает по домам овощи, яйца или виноград, -- тоже. Стало быть, говори, кто таков, да не ври, поскольку военачальник Ванея приставил меня следить за этим домом и глаз с него не спускать. -- Благослови тебя Господь, -- ответил я, -- вижу, малый ты смекалистый и сразу сообразил, что я не лоточник, торгующий вразнос, и не крестьянин, продающий съестное, однако ставлю пять шекелей против одного -- не угадаешь, кто я. -- Идет! -- ухмыльнулся фелефей. -- Ты Ефан, сын Гошайи, редактор -- или как там у вас это называется? -- Единственно истинной и авторитетной, исторически достоверной и официально одобренной Книги об удивительной судьбе и т. д. Господин Ванея приказал впустить тебя, если будешь настаивать, но обратно не выпускать. Я отдал фелефею пять монет и хотел было повернуться, чтобы поскорее унести отсюда ноги, однако внутренний голос шепнул мне: раз уж сунул голову в петлю, то пусть хоть повесят не зря. Войдя в дом, я увидел дряхлого старика с гноящимися глазами, который забился в самый темный угол; руки у него тряслись, борода свалялась, голова была покрыта коростой. -- Ты и есть Иоав, -- спросил я, -- бывший главный военачальник? Старик едва заметно шевельнулся и проговорил: --Да. Я уставился на него, не веря собственным глазам: неужели передо мною тот легендарный герой, который некогда взял штурмом Иерусалим, считавшийся столь неприступным, что его могли якобы защитить хромые и слепые, который покорил Сирию, Моав, Аммон и Амалик, царей филистимских и сервского царя Адраазара, который убил Авенира, начальствовавшего над войском при царе Сауле, и Авессалома, сына Давидова? Иоав жалобно спросил: -- Тебя послал Ванея, чтобы мучить меня? Он совсем скорчился и захныкал, как больной ребенок. -- Я Ефан, сын Гошайи, -- ответил я, -- писатель и историк; пришел сам по себе, чтобы задать несколько вопросов насчет дел, которые мне не вполне ясны. -- Почем мне знать, что ты не подослан Ванеей с целью обернуть потом мои слова против меня же самого, чтобы насадить мою голову на кол, а тело прибить к стене Иерусалима, который я взял штурмом и отдал Давиду? -- Ведь ты сам был когда-то власть предержащим, -- сказал я, -- одним из тех, кто решает, умереть человеку насильственной смертью или мирно дожить свои дни, Я же решаю, каким будет человек после смерти, в глазах потомков, предстанет он перед ними через тысячелетие слабоумным стариком, который пускает слюни и мочится в штаны, или же солдатом, который мужественно и достойно глядит в лицо судьбе. Руки Иоава перестали дрожать. Он встал, подошел ко мне, источая вонь, и сказал: -- Я всегда был солдатом и честно выполнял приказы. Но царь Давид проклял меня на смертном ложе и велел Соломону: "Поступи с Иоавом по мудрости твоей, чтобы не отпустить седины его мирно в преисподнюю". Представляешь, он проклял меня за убийство его сына Авессалома, и Авенира, сына Нира, и за другие убийства, которые я совершал по его приказу. О, сам он не поднимал руку на человека, ни капли крови не пролилось на пояс вкруг его чресел и на обувь его. Он предпочитал убивать чужими руками. -- Значит, это Давид велел убить царя Саула, а также Ионафана, с которым он заключил СОЮЗ? Иоав почесал грязную бороду. -- Суди сам. Говорю лишь то, что видел и слышал. На третий день по возвращении Давида в Секелаг туда прибыл и тот амаликитянин. Одежда разодрана, голова посыпана пеплом, вопит: "Войско Израиля побежало со сражения, и множество народа пало и умерло, и умерли и Саул и сын его Ионафан". Давид, окруженный свитой, спрашивает амаликитянина, видел ли тот собственными глазами, что Саул и Ионафан мертвы. Он отвечает: "Господин мой знает, что я верный слуга его и всем ему обязан, а потому скажу чистую правду. Я случайно пришел на гору Гелвуйскую и увидел, как Саул стоит там, опершись на копье, а вражеские колесницы и всадники уже совсем близко. Тут Саул оглянулся назад и, увидев меня, позвал меня. Он сказал мне: "Кто ты?" И я сказал ему: "Я -- амаликитянин". Тогда он говорит: "Подойди ко мне и убей меня, ибо силы покидают меня, но жизнь еще есть во мне". И я подошел к нему и убил его, ибо знал, что он не останется жив, и взял я венец, бывший на голове его, и запястье, бывшее на руке его, и принес их сюда, чтобы господин мой наградил меня за службу". -- И что же сделал Давид? -- спросил я. -- Взял венец и запястье, посокрушался о Сауле и Ионафане, а потом повернулся к амаликитянину и говорит: "Как не побоялся ты поднять руку, чтобы убить помазанника Господня?" Амаликитянин побледнел, бормочет что-то, Давид же продолжает: "Кровь их на голове твоей, ибо уста твои свидетельствовали на тебя". Он приказал охране убить амаликитянина. Меня зазнобило, я понял, что аэндорская ведьма сказала мне правду об убийстве Саула и о причастности Давида к этому убийству, поэтому я спросил Иоава: -- Похоже, Давид и впрямь повинен в смерти Саула, а? Не успел Иоав ответить, как послышались голоса и тяжелые шаги. Иоав съежился, руки его затряслись, изо рта потекли слюни. Ванея вошел и рявкнул: -- Опять за свое, Иоав, не угомонился еще? Потом он повернулся ко мне: -- Про амаликитянина рассказывал? Иоав бросился наземь, принялся целовать ноги Ваней. Тот дал ему такого пинка, что Иоав отлетел в угол. -- Гляди, -- проговорил Ванея, -- вот эта развалина некогда держала в кулаке целое царство. Так что же ты, хитроумный и двуличный Ефан, хотел выведать у него? Я поклонился, но промолчал. -- Не упрямься, -- сказал Ванея. -- Или ты хочешь, чтобы я выбил ответ из Иоава? -- Вопрос касался кончины царя Саула, а также Ионафана, с которым Давид заключил союз. -- Иоав, -- позвал Ванея. -- Поди сюда. Иоав пододвинулся ближе. -- Расскажи-ка, кто убил царя Саула и Ионафана! -- приказал Ванея. -- Ионафана, и Аминадава, и Мальхиуса, сыновей Саула, убили филистимляне, -- устало проговорил Иоав. -- И битва против Саула сделалась жестокая, и стрелки из луков поражали его, и он очень изранен был стрелками. И сказал Саул оруженосцу своему: "Обнажи твой меч, и заколи меня им, чтобы не пришли эти необрезанные, и не убили меня, и не издевались надо мною". Но оруженосец не хотел, ибо очень боялся. Тогда Саул взял меч свой и пал на него. Оруженосец его, увидев, что Саул умер, и сам пал на свой меч, и умер с ним. -- Откуда знаешь, что все именно так и было? -- спросил Ванея. -- Начальник отряда филистимских стрелков, которого я позднее взял в плен и допросил, поклялся мне всеми богами, что видел это сам; кроме того, он видел какого-то парня, который выскочил из кустов, забрал у мертвого царя венец с запястьем и скрылся, пока филистимские стрелки добрались до царя. -- Получается, -- заключил Ванея, -- что ни в крови царя Саула, ни в крови Ионафана Давид не повинен. -- Да уж, совсем не повинен, -- не удержался Иоав. Ванея размахнулся и изо всех сил ударил Иоава в лицо, тот рухнул наземь, изо рта у него брызнула кровь. Поклонившись, я. поблагодарил Ванею за щедрую помощь в поисках истины о кончине царя Саула, а также Ионафана, с которым Давид заключил завет. Банея уставился на меня своим свинцовым взглядом; я молил Бога, чтобы беду пронесло. Видно, Господь услышал мою молитву, ибо Ванея неожиданно ухмыльнулся, ткнул меня локтем в бок так, что у меня аж дух перехватило, и сказал: -- Если ты, Ефан, и впрямь знаешь столько, сколько, по-моему, знаешь, то знаешь ты, по-моему, слишком много. Благословенно будь имя Господа Бога нашего, который милостив к ищущим и порою даже слепой курице подбрасывает зернышко. На шестой день работы в царской конюшне, где находился архив, раздались радостные вопли двух помогавших мне рабов, которые, как уже говорилось выше, были сведущими в грамоте и умели разбирать различные письмена. Поспешив к ним, я увидел глиняный сосуд, уже разбитый, вокруг множество черепков и табличек; последние были отчасти повреждены. Большинство надписей были исполнены в манере иудейских писцов той поры, когда Давид царствовал в Хевроне; однако почерки на черепках и табличках оказались разными, в одном случае я узнал почерк писцов колена Ефремова, в другом -- колена Вениаминова. Вначале я не поверил, что передо мной архив Сераии, который семь лет был писцом Давида, когда тот царствовал в Хевроне, а потом еще двадцать три года, когда Давид царствовал в Иерусалиме. Кликнув Елихорефа и Ахию, я спросил их, откуда здесь взялся этот глиняный сосуд. Елихореф поднял с пола черепок и недоуменно уставился на него, а Ахия сказал, что такого сосуда не видывал отродясь, откуда он взялся -- неизвестно; пожалуй, тут не обошлось без нечистой силы. При этих словах Елихореф вздрогнул, выронил черепок, будто тот обжег ему руки, и рявкнул: -- Пусть Бог то и то со мною сделает, если этот сосуд со всем его содержимым останется здесь на ночь. Дело происходило накануне субботы, поэтому мы поспешно сложили черепки и таблички в несколько мешков, которые были перенесены обоими рабами в дом No54 по переулку Царицы Савской, куда мы вошли как раз тогда, когда солнце уже садилось за западную стену города. Есфирь благословила свет, и светильник, и дом, где стоял светильник, и всех, кто жил в этом доме; она показалась мне молодой и красивой, ибо глядел я на нее с любовью; однако сердце мое полнилось не только любовью, но и нетерпением -- хотелось, чтобы суббота поскорее миновала, тогда можно будет вскрыть мешки и заняться находкой, Я, Ефан, сын Гошайи, отобрал из архива Сераии несколько документов, наиболее важных, по-моему, с исторической точки зрения, а также интересных для понимания того, что за человек был Давид. Там, где черепок или табличка оказались повреждены, и текст, несмотря на все мои старания, не удалось восстановить, оставлен пропуск. Все пояснения, примечания, пометки и т. п. сделаны мною. Найденные документы относятся к периоду от восшествия Давида на престол в Хевроне, где он стал царем Иуды, до его сговора с Авениром, сыном Нира, против царствовавшего в Израиле и имевшего престол в Ма-ханаиме Иевосфея, единственного из еще живых на ту пору сыновей Саула. Несомненно, более поздние события запечатлевались Сераией с не меньшей тщательностью, сохранялась и вся переписка, однако эти документы либо попали в иное место, где ждут своего часа, либо, не дай Бог, уничтожены. РАЗГОВОР ДАВИДА С СЕРАИЕЙ Давид, сын Иессея, сказал мне: -- Сам видишь, сколько людей приезжаете Секелаг под разными предлогами, они бродят по улицам, высматривают, не вострит ли кто копий, не кует ли мечей. Это лазутчики гефского царя Анхуса, моего сюзерена, или какого-нибудь из филистомских князей, которые не доверяют мне. Основание на то у них есть, ибо положение у детей Израиля неопределенное, а потому чревато любыми неожиданностями. С одной стороны, они видят Авенира, который бежал от горы Гелувейской с остатками войска; он собрал эти остатки в Маханаиме, восточнее реки Иордан в долине Газовой, и поставил на царство Иевосфея, единственного живого ныне сына Саула. С другой стороны, они видят меня, Давида, сына Иес-сеева, который имеет около тысячи воинов в Секелаге. Между мною и Авениром на запад от Иордана до самого Дана нету другой силы и другого правителя; кто туда войдет, завоюет целое царство. -- С Божьей помощью, -- сказал я. -- Этот поход будет успешен. Тогда Давид велел: -- Распорядись, чтобы выбрали барашка без малейшего изъяна, и позови священника Авиафара, только передай -- пусть помоет свои грязные руки, ибо я хочу вознести жертву Господу. Исполнив повеление, я вернулся к Давиду, который тем времен