оту? - спросил
санитар. - Ты прямо говори.
     "Я ее у вас не просил!" - хотел сказать Кадзи, но вовремя сдержался.
     - А разве никто из больных здесь не работал? - спросил он.
     - Работали. Был  тут  один, ефрейтор, что ли...  Шум поднял. Жарко ему,
видите,  сил  нет.  Вранье,  вовсе  не  в   этом  дело.  Просто   сидел  тут
один-одинешенек  целый день, ну и дошел. Вот я и подумал, чего доброго, и ты
запоешь ту же песню.
     - Не запою.
     На толстых губах санитара появилась удовлетворенная улыбка.
     Я тебе как-нибудь бутылочку лимонада подброшу.
     - Если можно, лучше бы карандаш и бумагу...
     - Чего писать-то?
     Кадзи промолчал.  Может  быть, это будет  рукопись вроде  той,  что ему
когда-то передал Ван Тин-ли. Но кто ее станет читать?
     Мидзугами, ухмыляясь, поднял вверх мизинец.
     - Любовное послание?
     - Угадали.
     - Ладно, принесу.
     Уже в дверях санитар оглянулся:
     - Конечно, здесь жарковато, а все  же не  в  пример прохладнее, чем под
обстрелом... - И расхохотался своей шутке.
     - Куда направили мою часть? - спросил Кадзи.
     - Как водится, в 14-ском  направлении... Филиппины, Окинава  - все  это
такие местечки, что будь у тебя хоть тысяча жизней - не хватит! Так что тебе
грех обижаться.
     - Ясно...
     Кадзи  смотрел на дверь, за  которой скрылась грузная фигура  санитара.
Отныне ему, Кадзи, предстоит входить и выходить в  эту дверь. А  товарищи по
роте  как  перешагнули  за  порог  казармы, так  и конец...  И простодушному
крестьянину-переселенцу   Таноуэ,  и  любителю   соленых  словечек,  бывшему
коридорному Сасе...
     И все же кто знает, Где она - развилка на дороге судьбы? Уж после того,
как  многие погибнут, оставшиеся  в живых поймут: вот тогда-то, именно в  ту
минуту и решалось, кому жить, а кому умирать...
        5
     - Знаешь,  я  решил  раздобыть в туберкулезном  отделении мокроту...  -
радостно  прошептал Исии,  тот самый,  что набросился на  Кадзи, когда сдали
остров Сайпан. Для Исии все надежды теперь были  на  возвращение в Японию. А
единственный способ достичь желаемого состоял  в том,  чтобы достать мокроту
туберкулезного  больного и представить ее  на анализ, выдав за свою. А потом
ждать.
     Вовсе не  обязательно отправят на родину. Это он понимал. Но, во всяком
случае,  подержали бы  здесь несколько лишних месяцев. А  тем временем,  кто
знает,  могло  и  посчастливиться.  Отправка  на родину  -  предпосылка  для
увольнения из армии вчистую. Исии уже давно продумал весь этот план.
     - А  на твою  долю достать?  - шептал Исии, стараясь уловить  выражение
лица Тангэ.
     Тангэ отказался.
     - Почему? Вот чудак! Ждешь, пока отправят обратно в часть?
     - Ждать не жду, а только не надо, - отмахнулся Тангэ.
     Больше Тангэ ничего не сказал. Во-первых, даже если все сойдет, это еще
не  означает обязательной  отправки  на родину.  А во-вторых,  возвращение в
Японию само по себе вовсе не гарантирует ни свободы, ни возможности остаться
в  живых.  Скорее  наоборот. Если,  например,  здесь, на  границе,  наступит
затишье, то еще больше шансов  выжить, чем  в самой Японии. Но Тангэ не стал
говорить об этом Исии, пусть мечтает.
     Исии  предложил  Тангэ действовать заодно, опасаясь, как бы его план не
открылся. Но когда Тангэ так решительно отказался, того охватила тревога.
     -  Послушай,  смотри  не  проговорись!  -  Лицо  Исии  приняло  жалкое,
умоляющее выражение. Он не ожидал, что Тангэ откажется вот так, наотрез.
     - Болван!  -  буркнул  Тангэ. -  Зачем  тогда болтаешь  кому  придется?
Действуй в одиночку да  помалкивай. Удастся тебе попасть  на родину - что ж,
порадуюсь за тебя. Но только в
     Японии, в  деревне, к  чахоточным относятся хуже, чем к зачумленным. Ты
об этом подумал?
     Исии кивнул. Ну и пусть их  сторонятся, все лучше, чем служба в  армии.
Здесь  ему все  ненавистно.  Не  думал  он, когда  призывался,  что придется
расстаться  с армией  таким вот способом...  А  сейчас он  считает  -  лучше
чахотка, чем такие муки.
     - А  насчет  отношения...  -  сказал он, не глядя  на Тангэ. -  Мне  бы
вернуться к  себе  в деревню. Ясное дело,  забот немало. Во-первых, придется
думать, как прокормиться, во-вторых, когда узнают, что я демобилизовался  по
болезни,  так по нынешним временам, пожалуй, не  очень-то ласково  встретят.
Все это правильно... Но только будет меня и  хорошее ждать, не  одно плохое.
Есть одна живая душа, которая обрадуется  моему возвращению. Приеду,  заберу
ее, и подадимся вдвоем куда-нибудь в большой город, где никто нас не знает.
     - Жена, что ли?
     - Нет еще, покамест не  жена. Договорились только. Уедем в город, а там
хорошо бы  открыть  какую-нибудь маленькую  торговлю. Такую,  чтоб,  как  ни
повернется война, в накладе не остаться.  Я ведь, знаешь,  и работать  умею!
Мне бы только начать свое дело...
     Лицо Тангэ озарилось добрым, приветливым светом.
     - Ты смотри с этой с мокротой... Осторожно. А пуще всего берегись чужих
языков.   Сам  понимаешь,   все  норовят   попасть   в   отправку,   поэтому
выслуживаются...
     На следующий день в  обед в палату вошел Мидзугами в одной рубашке, без
кителя, а следом еще один санитар в белом халате. Мидзугами  указал на койку
Исии. При виде незнакомого санитара, у  Исии забилось сердце. Все в порядке!
Его переводят в туберкулезное отделение.
     Санитар быстрым шагом двинулся к нему.
     - Ты?
     - Так точно...
     Он  едва  успел  ответить.   Град  пощечин,  от  которых  нельзя   было
увернуться, обрушился на него.
     Санитар  схватил  его за ворот рубахи,  приподнял,  поставил на  пол  и
ударил теперь уже кулаком. Еще.
     - Какого года службы?
     - Третьего... - ответил Исии, утирая кровь из носа.
     -  Ты  что  же, скотина, воображаешь,  что здесь круглые  дураки сидят?
Морочить нас вздумал? А если не терпится чахотку заполучить, так я  тебя так
вздую, мерзавца, что ты и в самом деле начнешь харкать кровью!
     Исии  сносил   побои  покорно.  Конечно,  его  выдали  в  туберкулезном
отделении. Удары, посыпавшиеся на него, сокрушили в прах все, все надежды.
     Санитар,  знавший,  как видно, приемы дзюдо,  ухватил  Исии  за ворот и
рукав халата и пинком опрокинул на койку.
     Кадзи, застыв в дверях, молча наблюдал эту сцену.
     Первым не выдержал Тангэ.
     - Эй, ты, не  знаешь,  что  ли, как положено обращаться  с  больными? -
бросил он незнакомому санитару.
     Тот  сначала растерялся.  Но  когда увидел на  табличке  на койке Тангэ
всего-навсего: "Рядовой 1-го разряда", весь побагровел.
     -  Санитар,  конечно,  старше  по  званию,  чем рядовой, -  не  дав ему
опомниться, продолжал  Тангэ,  - а  все  же  не больно-то задавайся!  Хочешь
наказать - наказывай по уставу. Да только ничего ты с ним не сделаешь, разве
что отправишь до времени обратно в часть. Или, может, ты намерен изуродовать
человека, чтоб  он  в  строй не годился?  Что  ж, валяй, но только учти:  на
вечерней поверке вся палата против тебя покажет!
     Вмешался Мидзугами. На него было жалко смотреть. Чуть  не силой он стал
тянуть санитара из туберкулезного отделения к дверям.
     - Не знаю, в чем провинился Исии, - продолжал Тангэ, обращаясь теперь к
Мидзугами,  - но,  видно, виноват,  раз  господин санитар  так  обозлился. А
только скажи ему,  пусть он действует, как положено. Здесь больные, понятно?
И издеваться над собой мы не позволим!
     К  этому времени  сочувствие всей палаты было уже полностью на  стороне
Тангэ.
     Мидзугами кое-как удалось увести  незнакомого санитара. Кадзи подошел к
Тангэ. Тот встретил его улыбкой.
     - Такая уж натура дурацкая... Знаю, что себе же во вред действую,  а не
могу сдержаться.
     - Ты поступил замечательно! - сказал Кадзи.
     -  Какое там замечательно! Выпишут раньше срока. И меня, и этого Исии -
вот и все.
     Исии лежал, скорчившись на своей койке, обхватив голову руками.
        6
     Когда Кадзи отворял дверцы котла, подвал утопал в горячем пару.
     За  окном летний зной уже сменился осенней  прохладой. Заметно побурела
густая зелень  тополей  во  внутреннем  дворике госпиталя. Август,  а там  и
осень...  За  осенью  по  пятам  шагала  зима.  В  лучах  заходящего  солнца
серебрилась листва тополей - верный знак близкого листопада.
     Однообразную  работу Кадзи  в  дезокамере изредка скрашивало  появление
сестры Токунага. Она приходила,  чтобы сдать в  дезинфекцию одежду  больных.
Смущаясь, они перебрасывались несколькими словами, и она  исчезала. И  снова
Кадзи ждал ее прихода - он  ловил себя на этом. Когда-то всеми его помыслами
безраздельно  владела одна Митико. Он  и сейчас думает только о ней, но, как
видно, в  опустевшее  сердце  незаметно  прокралось время. Или  виной  всему
иллюзия, которая овладевает  им  всякий раз,  когда  рядом находится  сестра
Токунага? Он чувствует рядом ту же  ласку  и  нежность, которую приносила  с
собой Митико.
     - Что вы пишете? - спросила она однажды. - Письмо жене?
     Кадзи  кивнул.  Он  написал  уже  много  писем, но  все  не решался  их
отправить.  От Митико  писем не приходило.  А  ведь она, конечно,  пишет ему
каждую неделю или хотя  бы раз в десять дней. Но часть, в которой он служил,
снялась  с места  и ушла,  а может,  ее и вообще  уже не существует и письма
Митико блуждают, не находя адресата.
     Сообщать ей новый  адрес он не хотел. Сколько он здесь пробудет? О том,
что случилось до болезни, написать вообще невозможно. Внезапная весть о том,
что он в  госпитале, напугает ее. Чего  доброго, примчится к нему, как в тот
раз... Он был бы счастлив увидеть Митико, но ведь встреча - это каких-нибудь
тридцать или сорок минут, а потом снова мучительная разлука.
     - Письмо жене? - повторила  вопрос сестра Токунага. -  Простите,  что я
вмешиваюсь, но имейте в виду: запрещается сообщать, что здесь госпиталь.
     - Я знаю,  -  Кадзи  убрал начатое письмо.  -  Вообще ни  о чем  нельзя
писать.
     -  Это  вы о  цензуре? Но ведь  это  подло!  - воскликнула она, отвечая
каким-то своим  мыслям. - Раньше я  думала,  что уж  где-где,  а в  больнице
должны работать только честные и чистые люди!
     Кадзи усмехнулся:
     - А оказалось иначе?
     -  Подумайте,  ведь раненые, больные  - это же  самые несчастные  люди,
правда?  И потом, не  по  своей же воле  они попали в армию! Я  считала, что
ухаживать  за ними -  благородное,  нужное дело. Поэтому  я и пошла сюда  по
собственному желанию. Наивная я была!  Уж и не  знаю теперь, для кого вообще
устроены военные госпитали - для больных или для здоровых...
     Кадзи внимательно смотрел на нее.
     - Может быть, вы и правы, - сказал он. - Но для человека, побывавшего в
пограничной части, здесь рай, сестра Токунага. В особенности для такого, как
я. Я жил там, как еж с ощетинившимися иголками.
     - Вы хотите сказать, что здесь нет муштры?
     - Совершенно верно. И кроме  того,  здесь есть то, чего там, в казарме,
вовсе не было...
     - Что, например? - тихо спросила она.
     - Например, здесь можно разговаривать с вами.
     Сестра Токунага покраснела.
     Кадзи  и сам  не  понял, как это  у  него  вырвалось,  но  теперь  тоже
смутился.  Он  отошел к котлу. Пора  было  разгружать. Поворачивая рукоятку,
чтобы выключить пар, он оглянулся и встретил ее пристальный взгляд.
     - Отойдите немного, - сказал он. - Пар очень сильный.
     Он  открыл  дверцы  и  потянул  на  себя платформу. Камера  наполнилась
густым, удушливым паром. Сестра Токунага подошла и стала помогать  разбирать
одежду.
     - А это ничего, что вы здесь? - спросил Кадзи.
     - Не знаю, - не поворачивая головы, ответила она.
     Не только пар мешал ему  дышать полной грудью, но и какая-то внутренняя
тревога. Медицинская сестра и солдат.  В романе Хемингуэя между ними и могли
бы  возникнуть  нежны чувства.  Но здесь подобным чувствам  не  было  места.
Пройде несколько дней, в лучшем случае недель, и Кадзи покинет госпиталь.  И
вернется не домой, где его  ждет Митико, а, вернее всего, опять на  границу.
Или же попадет в часть, которая уж ждет посадки  на транспорт. На этом они и
расстанутся с сестрой Токунага. Нет, здесь не было места никаким чувствам.
     Он не сразу  понял, почему она вдруг вся оцепенела, а когда взглянул на
дверь, увидел худое, землистое лицо старшей сестры.
     - Сестра Токунага, на каком основании вы самовольно оставили палату?
     Токунага,  потупившись,  кусала губы.  Подите сюда! - С  этими  словами
старшая  сестра  сама  двинулась  к котлу.  -  Как  прикажете понимать  ваше
неприличное поведение? Тайные рандеву средь бела дня, в служебное время!
     - Рандеву? - Кадзи повернулся к начальнице. - Простите, что осмеливаюсь
возражать вам, госпожа старшая сестра, но ничего неприличного здесь не было.
И тайного свидания тоже. Сестра Токунага помогала мне по моей просьбе.
     - С каких это пор назначенные на  работу больные имеют право привлекать
себе в помощь медсестер?  Не удивительно, что со  стороны  это выглядит  как
тайное свидание!
     - В самом деле? Странная логика! - Кадзи  повернулся к сестре Токунага.
- Я виноват перед вами, сестра. Простите, что задержал вас.
     - О нет! - сестра Токунага с решительным видом взглянула на начальницу.
- Госпожа старшая сестра, я сама зашла сюда.
     - Не желаю  слушать вашу болтовню. Убирайтесь отсюда! - старшая  сестра
указала на дверь.
     Бросив взгляд на Кадзи, сестра Токунага вышла.
     - Солдат,  - торжественным  тоном  провозгласила  старшая сестра, когда
дверь  за  девушкой  затворилась.  -  Я  не  имею  права  налагать   на  вас
дисциплинарные  взыскания,  поэтому  о случившемся будет  доложено господину
врачу, начальнику отделения!
     Она так и  сверлила его глазами,  словно ожидая, что он станет молить о
пощаде.
     - Пожалуйста,  поступайте,  как сочтете нужным,  -  пересохшими  губами
ответил Кадзи.
     -  Будь  я начальством,  я  поручал  бы  сестричкам  только  стирку  да
дезинфекцию больничных халатов!  - весело распространялся санитар Мидзугами.
Он  стоял, опираясь плечом о дверной косяк  дезокамеры. - А как  доверишь им
уход за теми, кто эти халаты носит, черт-те что получается!
     Кадзи молчал, с трудом сдерживая нарастающий гнев.
     - Ишь ты, оказывается, какой! С виду смирный, а на самом деле парень не
промах!  - продолжал  зубоскалить Мидзугами. - У этой девчонки рожица правда
так себе  из-за веснушек, зато остальное - первый сорт. Тут вокруг нее такой
кобеляж  шел, да  только все  попусту,  даже господ  врачей отшила,  а он на
тебе!..
     - Хватит, господин ефрейтор, прекратите!
     Мидзугами неправильно понял выражение лица Кадзи.
     - Ой  болван! Ну и болван!  Какой смысл влюбляться  в медсестру? Только
войдешь во вкус, а тебя цап-царап, и пожалуйте - шагом марш.
     В тот  же  день  вечером Кадзи  услышал  от Тангэ о  гибели  гарнизона,
защищавшего остров Гуам. Это случилось около недели назад.
     Койка рядом была застелена свежим бельем.
     - Исии отправили в часть, - объяснил Тангэ.
     Кадзи присел на опустевшую койку.
     "Узкая койка, соломенный  матрац..." -  напевал  кто-то  в другом  углу
палаты.
     Никому не  хотелось обратно  в часть. Даже тем, кто, попав в армию, без
труда заразился атмосферой убийства. Даже они,  стоило им вот так,  на время
оторваться от казармы, мечтали больше туда не возвращаться.
     -  Следующий  черед мой! <i>-</i> усмехнулся  Тангэ. - Врач, скотина, говорит,
что хватит, мол, прохлаждаться - выздоровел!
     - Нет,  я уйду раньше... - прошептал  Кадзи, Он вспомнил налитое злобой
лицо старшей сестры.
        7
     Первым выписали  Тангэ. Когда он заглянул  в  дезокамеру в форме, Кадзи
это сразу понял. Строчка приказа - и все.  Что вещи по накладной, что солдат
по приказу можно отправить куда угодно.
     - Мне почему-то кажется, что мы  еще  повстречаемся, - широко улыбаясь,
сказал Тангэ.
     - Не хочется говорить обычных фраз, - крепко  сжимая руку Тангэ, сказал
Кадзи.
     - Про сестру Токунага слышал? - неожиданно спросил Тангэ.
     С того самого случая в дезокамере Кадзи не видел сестры Токунага. Кадзи
считал, что раз она не приходит, значит, нельзя.
     - Мидзугами  говорил, так что, пожалуй, правда... Ее переводят в другой
госпиталь, неподалеку от меня. Вместе, вроде бы, и поедем.
     Кадзи тупо уставился на дверь. Это из-за него женщину ссылают в глушь!
     - Ну что ж, хорошо, хотя бы проводишь ее... - пробормотал он.
     Ему  хотелось броситься  к старшей  сестре,  к этой стиральной доске, и
спросить, по какому праву она распоряжается чужой судьбой.  "Не  торопитесь,
рядовой первого разряда Кадзи! - с каменным лицом  ответит она. - Вас тоже в
самое ближайшее время отправят на передовую!"
     - Слушай, - Тангэ замялся. - У тебя было что-нибудь с этой девушкой?
     - Да  уж лучше  б,  было! - с вызовом неизвестно кому ответил Кадзи.  -
Если б и вправду было, им бы это так с рук не сошло...
     Тангэ только кивнул.
     Она тоже пришла  проститься.  Кадзи как раз закрывал дверцы котла. Даже
не дав ей поздороваться, он заговорил первый.
     - Я знаю,  - сказал  он.  - Вы  столько  для меня сделали, и вот  как я
отплатил вам за добро!
     - Зачем вы  так! - Она улыбнулась.  - Какая разница, кто уедет  первым.
Пусть я. Все равно ведь пришлось бы расставаться.
     Кадзи стоял у своего  котла и молчал.  Только в смятении билось сердце.
Нужно было или разом высказать все, или не начинать.
     Женщина держалась лучше.
     - Доведется ли еще встретиться?
     - Еще  увидимся... - через силу улыбнулся он.  -  Так сказал Тангэ. И я
буду верить, что еще встречусь с теми, кого хочется встретить...
     Несколько минут  спустя  Кадзи  шагал  один  в  опустевшей  дезокамере.
Хотелось сжать кулаки  и что было  силы бить кого-то прямо по лицу. Хотелось
выбежать в коридор и громко, во всю силу кричать: подлецы, негодяи!
     Пинком ноги Кадзи  отшвырнул  деревянную  скамейку. Не  выключая  пара,
распахнул дверцы котла. Раскаленный воздух рванулся оттуда сперва прозрачной
струйкой, но мало-помалу дезокамеру  заволокло  туманом.  Туман  сгущался, и
вскоре все кругом потонуло в густом  облаке. Температура быстро поднималась,
воздух стал  влажным,  по  лицу  Кадзи  побежали струйки  пота. Сумасбродная
выходка принесла ему своеобразное удовлетворение. Он мстил всей этой  дикой,
уродливой жизни  и самому себе, бессильному противостоять ей. Мстил, отлично
понимая всю бессмысленность своей мести...
     Мидзугами  отворил дверь и  в испуге отпрянул.  Сначала  он решил,  что
взорвался  котел.  Разглядев  в  облаке  неподвижную  фигуру Кадзи, ефрейтор
все-таки решился и ринулся к котлу, Он закрыл дверцы. Потом распахнул окно.
     - Ты что, спятил, мерзавец?
     -  Так точно, спятил,  господин  ефрейтор! - отчеканил Кадзи,  провожая
взглядом  уплывавшее в  окно облако пара. -  Сообщите  в  канцелярию,  чтобы
поскорее определили часть, в которую меня назначают!
        8
     Кадзи  все не  выписывали. Ведь так всегда бывает в жизни: чего хочешь,
то не дается, чего не хочешь - на, получай!
     Кадзи,  правда,  не рвался в  часть. Солдатская жизнь  осточертела ему.
Казарма -  одно это слово внушало отвращение. Просто он стремился переменить
обстановку.  После  того  как  из  его  жизни  разом исчезли Тангэ и  сестра
Токунага, дни потянулись пустые.
     Мидзугами не стал докладывать о его выходке  и оставил Кадзи работать в
дезокамере. Рядовой - удобный подчиненный, им можно помыкать, как  угодно, -
так решил ефрейтор Мидзугами.
     От тоски  выручило  письмо Митико. Письму  пришлось  долго  блуждать по
просторам Маньчжурии,  прежде чем оно попало  к  адресату. Вскоре пришли еще
письма, одно за другим,  все с давними датами. Кадзи читал  их с жадностью и
решился наконец отправить ответ. Удивительное дело! Сердце было полно, но от
того  ли, что они  с Митико  слишком давно  расстались или  от чего другого,
только чувства  никак  не  укладывались  в  слова. Фразы  получались  сухие,
холодные.   Наконец   пришло  ответное   письмо  Митико  -   первое  письмо,
адресованное на госпиталь.
     Он не  хотел  волновать ее,  писала  она,  но  своим молчанием причинил
только больше тревоги. Неужели ему это непонятно? - упрекала она. - Разве их
клятва  делить и  страдание, и боль  - пустые слова, случайно сорвавшиеся  с
уст?
     ...Я  думала,  что  с  ума  сойду,  если  не подыщу  себе какого-нибудь
занятия, -  писала Митико. - И вот уже несколько дней, как я  устроилась  на
работу  в регистратуру местной амбулатории для рабочих. Регистрирую карточки
больных, иногда помогаю сестрам. Работа временная, не знаю, долго ли я смогу
пробыть  здесь, но ты часто  ходил в эту амбулаторию,  и многие тебя помнят.
Китайский врач, господин Сяо, оказывается, хорошо знает тебя по твоей работе
на  руднике. Он  часто говорит: "Вот так  ходил господин Кадзи,  вот  так он
разговаривал".  Он замечательно  подражает тебе, и я смеюсь от  души. Доктор
Сяо  говорит, что ты непременно  вернешься  целым и невредимым. Вот  видишь,
оказывается, не я одна жду твоего возвращения. А ведь он  хоть и родственной
нам расы, но все-таки человек совсем другой национальности, другой страны, и
к тому же вы даже не знакомы лично...
     Чем больше я думаю о тебе, тем труднее почему-то представить твое лицо.
Отчего  это?  Все  время  вспоминается только, как  мы  расставались  в  той
маленькой комнатушке  за казармой и какой ты  был  тогда - в военной форме и
такой бледный...
     Шли дни.
     Положение на фронтах становилось все  более  угрожающим. Даже  сюда,  в
крохотный  северный  поселок,  затерянный  в  глубине континента, доносились
зловещие отзвуки надвигавшейся бури.
     Потом  пришло сообщение о разгроме в Бирме. Япония терпела поражения не
только  на море, но и на суше. Недобрые  вести  неслись со всех сторон - все
предвещало  близкую  катастрофу.  Неделю  спустя  американцы  высадились  на
Моротае и еще на одном из Молуккских островов. Это была прелюдия  к сражению
за Филиппины. И действительно, вскоре эта кровопролитная битва началась.
     Стояла  поздняя  осень, с  каждым  рассветом все  сильнее чувствовалось
приближение зимы.  Тополя сбросили листья,  голые ветви топорщились,  словно
руки скелетов. Подул холодный, пронизывающий ветер.
     Кадзи все работал в дезокамере.  Если американцы, овладев Филиппинами и
Тайванем,  - зацепятся за материк  и насажают здесь  свои авиационные  базы,
Квантунская армия будет приведена  в полную боевую готовность. И он снова, в
который раз, думал,  что  рядовому  1-го  разряда  Кадзи гораздо  безопаснее
довольствоваться работой в госпитале, за тысячи миль от Филиппин, отражающих
сейчас  главный  натиск американцев, чем  попасть в  какую-нибудь  часть  на
границе. Кровь, проливаемая японскими войсками на Филиппинах, служила как бы
выкупом за радость  перечитывать письма  любимой  вдали  от военной бури  и,
поверяя чувства перу, писать ей в ответ.
     ...Не хватает всего триста граммов до прежнего веса... - писал Кадзи. -
Хорошо   чувствовать   себя  снова  здоровым   и  сильным.  Питание   вполне
удовлетворительное.  Из окна комнаты,  в которой я  сижу и  пишу тебе, видны
только верхушки тополей да серое небо. На улице, наверно, холодно, но у меня
здесь  тепло.  Пожалуй,  даже  теплее,  чем  в  других  помещениях.  Времени
подумать, поразмыслить тоже достаточно. Короче говоря, обстановка, в которой
я  сейчас живу,  как  небо  от  земли,  отличается  от того, что ты  видела.
Конечно,  здесь  многого  не хватает,  но  это  можно  возместить  с помощью
воображения.  У меня  теперь тоже  есть  возможность мечтать.  Мы  с  тобой,
кажется, здорово наловчились жить с помощью воображения...
     - Кадзи, ступай в канцелярию! - услышал он  за спиной. В  дверях  стоял
Мидзугами.  Обычно, когда  Мидзугами куда-нибудь посылал  Кадзи, он говорил:
"Будь добр,  сходи..."  "Ступай!" -  звучало  непривычно. - Пришел  приказ о
твоем переводе. Напросился!
     Кадзи  медленно  поднялся   со   скамейки.   Бессмысленная,   точно   у
слабоумного, улыбка блуждала по его  лицу.  Он стоял и  не двигался.  Только
пальцы машинально рвали в мелкие клочки начатое письмо.
        9
     Казармы  построили  за городской чертой,  в поле. По полю  гулял ветер.
Пограничный городок выглядел далеко  не так романтично,  как о том  пелось в
эстрадных песенках; грязный, насквозь продуваемый холодными ветрами, - какая
тут  поэзия. В домиках, выстроившихся  рядами, жили  японцы-переселенцы.  Не
было  здесь   ни  предприятий,  ни  торговых  заведений,  кроме   нескольких
подозрительного вида  лавчонок,  рассчитанных на  солдатские карманы.  Улицы
лежали такие пустынные, такие  мертвые, что невольно брало  недоумение:  чем
здесь, собственно говоря, живут люди, если они вообще живы?
     Казармы,  как и  все жилье  в  городе, строились  с единственной целью:
получше защититься от холода. Стены  ставили  толстые, окна - одно название.
Внутри сумрачно и угрюмо, точно на складе. И мысли не приходило, чтобы жизнь
в этих стенах могла таить в себе хоть что-нибудь светлое.
     За  три дня, которые Кадзи провел в казарме, никто не обратился к нему,
и он ни с  кем не  пытался свести знакомство. В просторном  помещении больше
половины  коек пустовало. Знакомый с  армейской  жизнью, Кадзи рассудил, что
отсутствующие, должно  быть,  посланы  в сторожевое охранение. Впрочем,  чем
меньше народу в казарме,  тем  спокойнее.  Лучше всего,  когда  на  тебя  не
обращают внимания.  Порой он ловил на  себе  неприязненные взгляды, но делал
вид, что не замечает их.
     Как-то раз после полудня, когда в помещении почти никого не осталось, в
казарму явился младший унтер-офицер  и,  расположившись  за столом  рядом  с
Кадзи,  принялся  что-то  писать. Он  то  и дело  вскакивал,  выходил, опять
возвращался. При этом он непрерывно напевал себе под нос: "Прощай, Рабаул, я
скоро вернусь... И слезы разлуки туманят взор..."
     Кадзи не знал  ни песни, ни того, оставила ли японская армия отрезанный
от  всего  мира  обессилевший  Рабаул  или  еще  держит. Хотя  если  удалось
подобру-поздорову унести  ноги, то  петь следовало  не о слезах разлуки, а о
слезах радости...
     - Ты что, из госпиталя? - поинтересовался унтер.
     - Так точно.
     - Повезло!  -  Унтер засмеялся. - А часть  твою тем временем  угнали на
фронт?
     - Так точно.
     - "Прощай, Рабаул, я скоро вернусь..." А я ведаю здесь спецподготовкой,
-  сообщил   унтер.  -   Обучаю  солдат  основам  противотанковой  защиты...
Ля-ля-ля... "И слезы разлуки туманят взор..." На зимние учения прикатил?
     - Не знаю.
     - Попадешь на учения - сможешь продвинуться в звании.
     Кадзи промолчал.
     - Или, может, хочешь схлопотать должность полегче?
     - Мне все равно.
     - Чего?..  Все  равно,  говоришь?  Это верно,  пока на своей  шкуре  не
испробуешь,  не угадаешь, где  лучше...  - Он снова  запел:  - "Так будь  же
мужчиной,  сказала она..."  С виду  ты  слабосильный.  Впрочем,  по нынешним
временам оно,  пожалуй,  даже  выгоднее.  По  крайней  мере  не  попадешь  в
инструкторы  по  противотанковой  обороне...  -  Унтер-офицер  засмеялся.  -
Хочешь, поговорю со старшим писарем? Устроит тебя на нестроевую, а? Новичку,
да к тому же только из госпиталя, в строю не сладко придется, а?
     К этим последним словам Кадзи отнесся серьезно. Унтер говорил  правду -
чужак,  приблудный, прибывший в часть из госпиталя,  не мог  рассчитывать на
снисходительное отношение.
     Неизвестно,  что  этот  унтер,  повинуясь минутному капризу,  наговорил
писарю, может, и вовсе  ничего  не  говорил, но  спустя несколько дней Кадзи
действительно вызвали к дежурному по роте.
     - С завтрашнего дня заступишь денщиком к поручику  Кадокуре.  Явишься к
нему на квартиру в девять ноль-ноль, ясно?
        10
     В денщики назначали солдат смирных, болезненных, в строю нерасторопных.
Смирным Кадзи  считаться  не мог,  да и  вся  его предыдущая биография  мало
подходила для  этой должности, но, согласно принятым в армии представлениям,
солдат,  только  что  возвратившийся из  госпиталя,  еще  не солдат, а  так,
отброс. Видимо, поэтому  ротный писарь и решил сплавить  новичка  в денщики,
благо прежнего пора было возвращать в строй.
     Кадзи  принял  новое назначение  без особых переживаний.  Может, оно  и
лучше, сказал он себе, чем попасть, например, в конюшню.
     Прежний денщик поручика Кадокуры встретил  его  неприветливо,  держался
недружелюбно,  ничего  толком   не  объяснил   но   работе.  Потом  все-таки
разговорился. Кадзи слушал и  запоминал разные мелочи,  касающиеся его новых
обязанностей. Денщик злился на него за то, что по милости Кадзи ему придется
участвовать в  зимних маневрах.  Что ж, это можно было  понять.  Когда мороз
пробирает до  костей,  никого  не  обрадует  перспектива  провести почти три
недели в открытом поле.
     Под конец прежний денщик все же, как видно, смирился  с  неизбежным  и,
уже прощаясь, отозвал Кадзи на задний двор.
     - У здешней хозяйки характер ужас до  чего подозрительный, - шепнул он.
- Если что-нибудь пропадет, все готова свалить на денщика, так что держи ухо
востро. Сестра поручика  - красотка  на загляденье. Но капризная -  сил нет.
Сам черт не разберет, что у нее на уме. А если бы не нрав этот поганый, так,
кажется, рад бы ножки ей целовать...
     - А сам?
     -  Поручик?.. Известное  дело,  офицер. -  "Сам  не знаешь,  что ли?" -
звучало в этих  словах. - Чтобы тебя, денщика, офицер за человека считал, об
этом ты и мечтать забудь. Денщик, брат, это еще похуже прислуги.
     Кадзи усмехнулся.
     - А все же здесь лучше, чем на зимних учениях?
     - Ну... Это уж и говорить нечего...
     Первое  замечание от  супруги господина поручика Кадзи получил в тот же
день. Проступок состоял в том, что он  израсходовал  для ванны слишком много
дров. Уголь оказался мелким,  одна пыль, и, чтобы растопить поскорее,  Кадзи
подложил    побольше   поленьев.   По    мнению   госпожи   Кадокура,    это
свидетельствовало о том, что Кадзи "не  понимает, какие трудности переживает
страна".
     - Если будешь так  относиться  к службе, не  бывать  тебе ефрейтором! -
заявила она.
     Оторвав  взгляд  от  огня,  Кадзи  посмотрел  на  белое  лицо   с  чуть
тяжеловатым  для  женщины подбородком.  Совсем еще молодая, немногим  больше
двадцати лет. Свежая, холеная женщина.
     - Впредь буду экономить, госпожа.
     - Да, но имей в виду,  я не допущу отговорок, будто из-за экономии дров
вода  медленно  нагревается.  Солдаты вечно норовят отлынивать от работы.  В
моем доме это не пройдет!
     С этого дня от Кадзи трудно было услышать что-нибудь,  кроме "слушаюсь"
и  "попятно".  Внешне  он  казался  усердным,  работал  "исправно", так  что
замечаний получать больше не приходилось. Но трудился он так прилежно с утра
до вечера вовсе не для того,  чтобы доказать свою "преданность" и "усердие",
которого требовала супруга  поручика.  Просто  он  понял, что  во  избежание
выговоров и замечаний надо проявлять инициативу и находить себе занятия одно
за другим, не дожидаясь напоминаний.
     - Молчаливый, угрюмый, но работает хорошо, - признала госпожа Кадокура.
Казалось, она довольна старательным денщиком.
     Но  Какуко,  сестра  поручика,  с  сомнением  покачала  своей  красивой
головкой.
     - С виду он смирный, а что у него на душе - не поймешь...
     - А  что?  - поручик  взглянул на сестру.  -  Мне  говорили,  он был на
подозрении в той части, где служил раньше. Ты тоже что-нибудь заметила?
     -  Нет, ничего определенного. Но мне почему-то кажется, что  в душе  он
нас презирает... Даже интересно иметь такого денщика!
     - Что  ж  тут интересного? - Поручик  строго посмотрел на нее. - Денщик
осмеливается презирать семью офицера... Это тебе интересно, что ли?
     - А что? Он  же не слуга, которого мы нанимаем за свои деньги. Вы тоже,
братец,   когда  получаете  приказ  от  командира  батальона   или   другого
начальника, тоже, наверно, думаете в душе: "Чтоб тебя черт побрал, болван!"
     - Никогда в жизни так не думал! Приказ есть приказ.
     - Нет, думаете! - девушка  весело рассмеялась. - Знаете,  что нельзя, а
думаете!
     - Послушай, что я скажу, и хорошенько заруби  себе на носу!  Я понимаю,
тебе здесь скучно. Но это не означает, что тебе позволено забывать о чести и
достоинстве офицерской семьи. Никаких фамильярностей с денщиком, слышишь?
     -  Очень нужно! Просто  я  сказала, что  такого  денщика даже интересно
иметь  в  услужении.  "Слушаюсь, госпожа!",  "Понял,  барышня!" А сам небось
злится в душе.
     Денщик -  тот же лакей, это Кадзи понял. И слова императорского эдикта:
"Приказ  командира  да будет для  вас моим  приказом!"- тоже.  А вот то, что
денщик обязан выполнять не только личные поручения офицера,  но и  полностью
обслуживать членов его семьи,  - это уже выходит даже  за рамки  высочайшего
эдикта   -   нерушимой   заповеди   армейской   жизни.   Человеку,  ставшему
профессиональным  военным  и получающему  за  это жалованье  от государства,
должен прислуживать без какого-либо вознаграждения другой человек,  которому
то же государство силой  навязывает только одно - воинскую повинность! Кадзи
возмущался.  Кто   они  такие,   офицеры?  В   чем  их  доблесть?  Дармоеды,
паразитирующие за счет казны! Так думал он. И если Какуко сумела уловить его
настроение, это говорило о том, что девушка неглупа.
     Госпожа  Кадокура называла  его "денщик". Без злобы, просто с сознанием
собственного  превосходства. Привычное,  казенное обращение.  Странное дело,
думал Кадзи,  стоит  женщине, проделав  положенные  формальности, заделаться
офицерской женой, как она становится неизмеримо выше солдата и принимает это
как должное. В  свою  очередь  супруга господина поручика пикнуть  не  смеет
перед женой командира батальона - и тоже воспринимает это как должное.
     Сестра  поручика была  несколько  иной. Но  в том, что  солдата  нельзя
считать за равного, они сходились,
     Как-то раз,  когда Кадзи колол  дрова  на заднем  дворе,  его  окликнул
соседский денщик.
     - Слышь, мой  рассказывал  утром - не мне, конечно, - что на Филиппинах
дела  плохи, так  что  после Нового  года  нашу  часть  тоже,  чего доброго,
перебросят на фронт.
     Кадзи попалось  суковатое  полено. Он  замучился с ним.  Наконец с маху
расколол его надвое.
     - Никуда нас не перебросят.
     - Твой поручик сказал?
     - Нет, это я сам так думаю.
     - Чего-о? Ты-ы? - собеседник выглядел озадаченным.
     Кадзи засмеялся.
     - Моего мнения, выходит, и слушать не стоит?
     - Я не в том смысле...
     -  Вот  ты говоришь,  перебросят на Филиппины... А  как,  спрашивается?
Пешком или по  железной  дороге? Не  доберешься, нет туда дороги. А на  море
полностью  господствует  противник,   и  все  наши  транспорты  отправляются
прямиком к Будда. На такую глупость, думаю, не пойдут. Это во-первых...
     Собеседник с понимающим видом кивал.
     -  Пока  переправят нас  отсюда,  с  крайнего севера, из Маньчжурии, на
Южный фронт, там, пожалуй, и бои закончатся. Это во-вторых.
     - А в-третьих?
     Колеблясь с  ответом,  Кадзи поставил еще одно полено и снова  взмахнул
топором.
     - Я и так уж лишнего тебе наболтал... Тебе газеты удается читать?
     - Иногда. Тайком от хозяйки, бывает, смотрю. А что?
     -  Читал на  днях?  Сталин будто сказал, что  рассматривает  Японию как
агрессивное государство...
     - Нет, не читал... А как это понимать?
     - А так, что сейчас между СССР и Японией имеется договор о ненападении.
Не называют агрессором, если отношения нормальные, правда?
     Сосед снова понимающе закивал.
     -  А  тогда, брат, не  до  Филиппин  будет.  Того и  гляди,  здесь каша
заварится...
     - Значит, надо так понимать, что и здесь у нас тоже бои начнутся?
     - Я только говорю, что  сейчас отсюда  войска не  снимут. Разве что  на
Тихоокеанском театре произойдет что-нибудь совсем невероятное... А вообще-то
в любом случае дело - дрянь. Если на юге станет туго, так и  на севере легче
не будет. Как ни верти, все крышка!
     - Ну, ты это... - сосед-денщик испуганно замотал головой. - А не выйдет
ли  приказа  денщикам сопровождать офицерские  семьи  на родину? А там бы  и
демобилизоваться, а?
     Кадзи расхохотался.
     - Денщик! - позвали его с веранды. - Денщик, туфли подай!
     Туфли, начищенные с утра, стояли на полке для обуви в прихожей.
     "Рук у тебя нет, что ли!" - чуть не сорвалось у Кадзи.
     Какуко, озорно прищурившись, внимательно следила  за ним.  Чувствуя  на
себе этот взгляд, Кадзи с размаху вогнал топор в полено и пошел в прихожую.
     Она ждала его на пороге. Совсем рядом, на полке, красовались  ее туфли.
Кадзи взял их и аккуратно поставил перед ней, носками вперед.
     - Зашнуруй! - приказала девушка.
     Нагнувшись, Кадзи стал  завязывать  шнурки.  У нее были  стройные ноги,
Кадзи  почти касался  их. Именно то, что  они были красивые, стройные, злило
Кадзи.
     - Отвори! - Кивком головы девушка показала на дверь.
     Он распахнул дверь. Девушка засмеялась.
     - В первый раз, поди, приходится завязывать шнурки женщине?
     Кадзи ответил, как всегда, ровным, бесстрастным тоном:
     - Других приказаний не будет?
     - Будут! - Голос девушки звучал все более вызывающе. - Я оставила чулки
в ванной, постирай!
     Кадзи посмотрел на нее.
     - Армейские  звания - шелуха,  барышня! Скоро,  очень  скоро  вдребезги
разлетится весь этот порядок, при  котором вы так удобно устроились наверху.
Останутся просто люди, люди без погон! Что сохранится  тогда от вас? Чем  вы
сможете похвалиться?
     Девушка  внезапно   нахмурилась,  глаза  сердито  блеснули.  Она  резко
повернулась и вышла.
     В  этот  день  ему так  и не  удалось  наколоть дров. Минут через  пять
позвала хозяйка.
     Кадзи поспешил на кухню.
     - Послушай, ты убирал здесь утром? - спросила она.
     - Так точно.
     - Здесь на полке лежали деньги, пять иен. Где они?
     - Не знаю. Я денег не видел.
     - Не видел? Странно! Я твердо помню, что положила  их вот сюда.  Утром,
когда  я  расплачивалась с  торговцем, не  нашлось под рукой мелких денег, я
пошла за мелочью в комнаты, а крупные положила сюда. Сейчас вспомнила - а их
уже нет! Кроме тебя, тут никого не было!
     - Может быть, барышня видела?
     - Она не могла  взять без спроса. -  Кадзи прочел подозрение во взгляде
женщины. -  Просто руки  опускаются...  Всякий раз,  как  меняются  денщики,
обязательно что-нибудь пропадает...
     - Вы хотите сказать,  что эти деньги  взял я? - спросил Кадзи, стараясь
говорить как можно спокойнее.
     - Молчать! Это еще что? - взвизгнула она. - А глядит  как,  скажите  на
милость! Я просто спрашиваю, не видел ли ты, вот и все!
     - Я ответил госпоже, что не видел.
     - Странно!  Кто  же  мог взять  эти  деньги,  кроме  тебя?  Ну  хорошо,
довольно. Ступай работай. Не  хочется  рассказывать о таких  вещах мужу, но,
если в доме начинают пропадать деньги, придется, как видно, сказать!
     Кадзи почувствовал,  что бледнеет.  Он хотел сдержаться,  но  было  уже
поздно.
     - Ваша воля подозревать меня, - сказал он. - Я солдат и получаю в месяц
всего пятнадцать иен жалованья,  но  в ваших бумажках не нуждаюсь,  будь это
десять  или  даже  пятьдесят  иен! Фирма,  в которой  я  служил  до призыва,
выплачивает моей семье пособие больше,  чем  жалованье господина поручика! Я
просил бы вас впредь помнить об этом!
     Кадзи повернулся и вышел.
     Когда ледяной ветер охладил  его разгоряченное  лицо,  он  подумал, что
говорил,  пожалуй,  слишком  резко. И все-таки  гнев душил  его.  Чтобы баба
издевалась  над ним, как там, в казарме,  старослужащие, - это уж слишком!..
Поручик  напишет  на него,  это ясно.  А  что,  если набраться  решимости  и
высказать ему откровенно все, что он думает о нем и его супруге?
     Складывая  дрова  в  поленницу,  Кадзи  кренился,  старался  крепиться.
Сначала госпиталь, теперь это... Он бессильно плывет по  течению. А раз так,
нечего бояться, пора избавиться от вечного унизительного страха.
        11
     -  И  ты выслушала  все  это молча? -  поручик Кадокура,  нахмурившись,
взглянул на  жену. Стоявшая  перед  ним бутылка сакэ - его  обычная вечерняя
порция - была уже наполовину пустой.
     - Но у меня ведь  не было прямых доказательств... - она досадливо сжала
губы. - Я подумала: а вдруг и вправду деньги взяла Какуко?
     - Понятно. Речь сейчас не об этом. - Поручик наклонил бутылку и вылил в
чашку остатки.
     - Денщик! - крикнул он. - Подай-ка бутылку!
     Сегодня бури не миновать - понял Кадзи.
     - Можешь не греть, неси живо!
     Кадзи  взял бутылку и,  не входя  в комнату, протянул ее  через  порог.
Подносить мужу сакэ - обязанность жены.
     Она  протянула назад руку,  взяла у  Кадзи  бутылку  и,  чуть  повернув
голову, процедила:
     - Можешь идти!
     Кадзи еще расслышал, как поручик сказал:
     - Не брал он у  тебя этих денег. Ты ее-то  спрашивала?.. Что ж, хорошо,
если так. Остальное можно не слушать.
     Кадзи занялся уборкой.
     - Никогда ты ничего не умеешь, - продолжал поручик. - Вот и получается,
что тебе даже  денщик дерзит. А это  подрывает мой авторитет! Пойми ты, дело
вовсе  не в этих  деньгах, а в том, что солдат говорит с тобой как с равной,
больше того - тоном превосходства!
     Супруга поручика  молчала.  Поручик  прихлебывал  сакэ. В  доме  царила
тишина.
     Вернулась  Какуко,  и Кадзи  слышал, как  поручик  позвал  ее,  как  ее
спросили, не видела ли она пяти иен, оставленных на кухне.
     - Ах, те  пять иен!  -  она рассмеялась. - Ну да, я воспользовалась ими
заимообразно.  Представить  господину  поручику объяснительную  записку?  Ну
хорошо, хорошо, так и быть, согласна просить прощения. Извините...
     -  Ну нет, на  этот раз извинениями  тебе не отделаться! -  возмутилась
супруга поручика.
     - Да что случилось?
     А  то, что солдат оскорбил  жену офицера!  Дескать, жалованье  у твоего
мужа мизерное, ну и помалкивай!
     Какуко не столько возмутилась таким  неожиданным оборотом дела, сколько
загорелась  нескрываемым любопытством.  Поручик, словно  он  подавал команду
перед строем, гаркнул:
     - Денщик!
     Кадзи понял, что заблуждался, считая утренний инцидент исчерпанным. Как
видно, ему все-таки предстоит нахлобучка.
     - Войди! - приказал поручик.
     Кадзи вошел и опустился на пол у порога.
     - Ну-ка, повтори, как ты обругал госпожу. Любопытно послушать!
     - Я не ругал госпожу, - ответил Кадзи.
     - Обмолвился неосторожным словом, так?
     Кадзи  видел, как Какуко  вся насторожилась, даже  подалась  вперед  от
любопытства,  как  ребенок,   впервые  столкнувшийся  с   чем-то   странным,
невиданным.
     - Это  меня оскорбили, обвинив в поступке,  которого  я не совершал,  -
сказал Кадзи.
     - Если старший по званию требует от солдата ответа в связи с  возникшим
подозрением, это не оскорбление! - заявил поручик.
     - Старший по  званию?  Это  госпожа  поручица, что  ли? Кадзи  невольно
улыбнулся, поняв весь комизм ситуации.
     - Правда, что у местного  населения в  ходу такие прозвища для  младших
офицеров, как "попрошайка" и "голытьба"? - спросил вдруг поручик.
     Самые распространенные выражения, - подумал Кадзи.
     - Не слыхал, господин поручик.
     - Врешь. Сам, наверно, считаешь нашего брата голытьбой, у которой денег
на обед не хватает! Я знаю! Мечтаешь небось вернуться на гражданку, огребать
свое жалованье и  посмеиваться над офицерами!  Это у тебя на  уме? Болван! -
Поручик  поставил  стаканчик на  стол и  уставился  на Кадзи.  -  Или  ты не
понимаешь, что примечание о твоей  политической  неблагонадежности пойдет за
тобой повсюду, где бы ты  ни служил? Какой же ты красный? Ты просто-напросто
пустой, жалкий интеллигентишка, вот ты кто! Красные использовали  тебя, пока
ты был  им нужен, а потом бросили на  произвол судьбы, вот и все. Но клеймо,
которое ты заработал, останется на тебе на всю жизнь!  Можешь ты понять, что
будет,  если  такой субъект  оскорбит  офицера - или  будет  считаться,  что
оскорбил, это одно и то же, - можешь ты это понять или нет?
     Кадзи промолчал. Что толку говорить, когда тебя не считают за человека,
за равного.
     - Случись это в доме у какого-нибудь  другого офицера,  ты бы уже давно
был наказан, - продолжал поручик.  - А ведь на улице ох как холодно!.. Но  я
этого   делать  не  стану.  Я  не  настолько   мелочен,  чтобы  пользоваться
старшинством в звании.  Вот  видишь, офицер, которого ты презираешь, тебя же
оберегает! А? Что ты на это скажешь?
     - Он поблагодарит, если у него есть совесть, - вставила жена поручика.
     - Можешь не благодарить! Да и не  захочешь, наверно. В конце концов, ты
ведь тоже  мужчина.  Но я еще  раз напоминаю,  что  выгораживаю тебя не  как
человека, а как  денщика,  находящегося в моей власти.  На гражданке  можешь
быть кем угодно - директором, важной персоной, а сейчас ты всего-навсего мой
денщик!  Работаешь ты как будто  исправно,  в  этом  отношении у меня к тебе
претензий нет. Срок службы денщика согласно уставу знаешь?
     -  Устав внутренней службы гласит: "Солдата разрешается использовать на
должности денщика не более трех месяцев..."
     -   Правильно.   Только   имей    в   виду,   что   я   тебя,   денщика
поручика-"попрошайки", могу и до истечения срока со свету сжить, заруби себе
это на носу!
     Не хочет отправлять  его,  опасаясь, как  бы  не подумали,  что поручик
Кадокура не сумел  приструнить собственного денщика, соображал Кадзи. Или же
боится, что Кадзи пошлют к другому  офицеру и пойдут сплетни о том, что жена
поручика Кадокура - подозрительная, глупая, жадная... А может, этот любитель
нравоучений  рассчитывает  таким  способом  одержать  моральную  победу  над
человеком,  питающим  к  нему враждебные  чувства?  Если так, то  понапрасну
старается!  Для  Кадзи  служба  в денщиках  только  средство  избавиться  от
казармы.
     - Так помни же  свое  место  и впредь попридержи  язык!  - торжественно
закончил поручик. - Больше тебе спуску не будет! Можешь идти.
        12
     Закончились  бои  на  острове  Лейте, центральном  участке  сражения за
Филиппины. Правда,  в  приказе  командующего  японскими  войсками,  генерала
Томофуми Ямаситы, говорилось, что "японские  вооруженные силы будут и впредь
осуществлять в  этом районе тактику перманентной обороны, создавая тем самым
предпосылки   для   будущего   контрнаступления".   На   деле,   преодолевая
разрозненное  сопротивление  японцев,   американцы  продвигались  к  Маниле.
Сражение  за Филиппины было  по сути проиграно.  Зона военных действий разом
приближалась к Японии.
     В Маньчжурии, где  тот же Томофуми  Ямасита  еще  год назад  командовал
Пятой полевой армией, царила жестокая зима. Вторая военная зима для рядового
1-го разряда Кадзи, второй год его солдатской службы.
     Пограничные  части  Квантунской  армии не знали  тревог, кроме учебных.
Кадзи все еще служил денщиком,  когда после мощной  артподготовки американцы
высадили семидесятитысячный десант на  острове Лусон. Снова  - уже в который
раз! - превосходящее материальное обеспечение американской  армии развеяло в
прах упования  японцев, построенные на  детской вере  в легенды.  И все-таки
главная  ставка продолжала  военные  действия,  ибо  не  только армия, но  и
гражданское  население  слепо  верило, что  где-то, у какой-то  определенной
черты  американцев   остановят  и  отбросят  назад.  И  мало  кто  при  этом
задумывался, что затягивание войны только наращивает масштабы трагедии.
     И если в то утро, когда поступило  сообщение  о  высадке американцев на
Лусоне,  сердце  поручика  Кадокуры  впервые  сжалось  от  мрачной  мысли  о
возможном  поражении -  впервые в то утро,  - то  объяснялось это молодостью
поручика, слепой  верой в силу  японского  оружия...  И все-таки он одним из
первых задумался над  возможностью поражения, во всяком случае раньше многих
своих сослуживцев.
     Что  думает  о  положении  на  фронте  его  превосходительство  генерал
Тэраути? Эта мысль не давала за  завтраком покоя  поручику Кадокуре.  Задать
такой  вопрос  начальству  он  не  смел,  да  и   что   те  могли  ответить?
Начальство... Кто из  офицеров,  служивших на советско-маньчжурской границе,
мог сказать, почему в самый  разгар  боев за остров  Лейте генерал-полковник
Тэраути перенес  штаб своей армии  из  Манилы в Сайгон, хотя действовал  при
этом  вопреки  указаниям ставки? Откуда  им было  знать,  какая  неразбериха
царила  в отношениях  между командованием частей,  штабом армии и  верховной
ставкой!
     -  Если в  ближайшее время не начнется мощное наступление,  потом может
быть слишком поздно... - пробормотал поручик.
     Супруга поручика раз и навсегда  взяла себе за правило не вмешиваться в
обсуждение  вопросов  политики  и войны.  Она  молча  прислуживала  мужу  за
завтраком. Но у бойкой Какуко на все имелись собственные суждения.
     - А может быть, уже и сейчас поздно! - бросила она. - Хорошо, что у нас
здесь, в Маньчжурии, нет войны. Правда, братец?
     - Если бы здесь начались военные действия, они проходили бы не так, как
на  Филиппинах. Квантунская армия - самая сильная и непобедимая  в  мире,  -
сказал поручик.
     - Это ты так внушаешь солдатам?
     - Разумеется.
     - А как же Халхин-Гол?
     Он не в ответе за горькую  чашу Халхин-Гола. Хотя нет никаких гарантий,
что это не повторится здесь в будущем, и сознавать это неприятно.
     -  Не  болтай  глупостей!  Мы  вовсе не терпели  там  поражения.  Армия
собиралась  перейти  в грандиозное  контрнаступление,  когда  заключили  это
перемирие! И  вообще чего ты суешь нос не в  свои дела! Что ты понимаешь? Ты
знаешь, насколько возросла мощь  Квантунской армии после "Особых  маневров"?
Неужели ты не понимаешь, что именно поэтому Советы и сунуться к нам  боятся!
А тебе  я вот что скажу:  чем день-деньской бить  баклуши и попусту  вертеть
задом, о женихе подумала бы, подцепила бы какого-нибудь офицера.
     -  Ну уж  нет, мне  вовсе не хочется оставаться  вдовой!  - рассмеялась
Какуко, но внезапно посерьезнела. -  Непобедимая Квантунская  армия... Ну, и
до  какой  степени  на   нее  можно  полагаться?  Сможет  она  действительно
обеспечить безопасность всем нам, гражданским?
     Поручику  Кадокуре  хотелось знать,  что сказал бы  на это  командующий
Квантунской армией  генерал Отодзо Ямада. Поручика  все утро  мучило желание
обратиться с таким вопросом к начальству.
     -  Я  офицер  боевой части, - отрывисто произнес он. - Под перекрестным
огнем противника мне недосуг думать о всяких обывателях, пуще всего боящихся
потерять свое барахло!
     Слова поручика можно было  понимать  как  угодно  -  как  свидетельство
героизма или  безответственности, но они вполне отвечали  духу армии. Армия,
созданная  для агрессии, не может служить  защитой народу,  даже если  волей
обстоятельств  вынуждена  из захватнической превращаться  в  оборонительную.
Восемь месяцев спустя Квантунская армия полностью подтвердила это.
     Для себя супруга господина поручика  стирала сама. Вся остальная стирка
входила  в обязанности денщика. Кадзи стирал чуть не каждый день. Со стороны
могло  показаться, что  он усердствует,  но это  только  со  стороны... Свое
собственное белье он стирал всегда в первую очередь, хозяйское - мял ногами.
Очень скоро  с  ног Кадзи совершенно сошли мозоли  и грязь, въевшаяся в кожу
чуть не с первых дней армейской службы.
     ...Сегодня мять белье ногами нельзя. Явилась Какуко и не  уходит, стоит
рядом и смотрит.  Она и не собиралась проверять, как он  стирает. Просто она
испытывала своеобразный интерес к этому денщику. В нем было что-то непохожее
на тех  солдат, к виду которых она привыкла  в  доме брата. Он  нисколько не
заискивал  перед ними. В прошлый раз  он вежливо  подал Какуко туфли и  даже
завязал  шнурки.  Она  готова   была  объяснить  эту   покорность  тем,  что
стосковавшийся  по женщинам солдат рад услужить красивой девушке.  Эта мысль
приятно щекотала ее самолюбие, хотя в  глубине души она и сама понимала, что
нет ему до  нее никакого дела.  Посмотрим, решила  она, как он будет при ней
стирать ее же белье, какое у него будет при этом лицо?
     Кадзи  с безразличным  видом брал из мыльной пены  одну вещь за другой,
простирывал и отбрасывал в сторону.
     Какуко засмеялась:
     - Вы для своей жены тоже стирали?
     - Нет.
     - Почему же? Ведь стираете же вы белье совсем посторонней женщины!
     Кадзи не мог понять, что ей нужно.
     - У моей жены есть руки, - бросил он.
     - То есть как это понимать? - зрачки Какуко угрожающе вспыхнули.
     - Просто - как я сказал, так и понимать.
     - Понятно! - голос звучал тихо, но напряженно. - Вы хотите сказать, что
я просто-напросто паразитка, да?
     Кадзи поднял  голову. Ну вот, теперь она  раскричится! Счастье еще, что
жена поручика ушла в гости.
     - Отвечайте  же!  -  упорствовала Какуко.  -  Дома никого  нет,  можете
говорить, что хотите. Отвечайте, если не трусите!
     - Я не намерен обсуждать ваши поступки и  вообще  высказываться  на ваш
счет. Достаточно того, что вы сами понимаете...
     - Скажите, как он высокопарно выражается! - Теперь она подошла вплотную
к Кадзи. - Вы слишком много  о себе воображаете, вот что я вам  скажу! Трус,
только болтать умеете!
     У Кадзи  скривились губы. Он сдерживал ярость. Ей, наверно, показалось,
будто   он  иронически  усмехнулся,  потому  что,  схватив  еще  не  отжатое
полотенце, она замахнулась на него. Но до лица Кадзи долетели только мыльные
брызги  -  он  перехватил  занесенную  руку и сжал  с такой силой,  что  она
побелела.
     -  Вот  так,  -  сказал он  и  отпустил  ее руку. -  А  в  остальном вы
совершенно правы. Да, я трус...
     -  У-у, медведь! Больно... - пожаловалась она, потирая запястье. -  Так
бы и поколотила тебя, честное слово!
     - Хватит! - тихо произнес Кадзи.  - Меня и  так колотили  достаточно, и
притом без  всякого  повода.  Вы-то  не военный человек,  так хоть  вы  меня
поймите. С поручиком  и его семьей  я  связан чисто случайно, наши отношения
определяются приказом, а  не  человеческими чувствами. Завтра  выйдет  новый
приказ, и мы расстанемся;  вы пойдете своей дорогой,  я - своей... И на этом
наше знакомство, извините, закончится. - Он замолчал и принялся за стирку.
     Она, тоже молча, стояла рядом.
     Кадзи снова поднял голову и добавил, на этот раз более мягко:
     - Не знаю,  что именно  вам не нравится во мне. Я учился в институте не
для того, чтобы стать денщиком, и никогда не собирался служить в солдатах...
Война до основания разрушила все человеческие порядки...
     Она слушала, широко раскрыв глаза, не мигая. А затем сказала все-таки с
вызовом в голосе, наверно, чтобы показать, что не желает сдаваться.
     - Ладно, я не скажу брату, что вы чуть не сломали мне руку.
     - Да, пожалуйста, не говорите.  И больше не мучайте денщика,  хорошо? -
улыбнулся ей Кадзи.
        13
     На следующий день, когда они снова остались одни в доме, Какуко позвала
его и приказала выгрести золу из печки.
     -  Я  могла бы сделать это сама, но зачем,  раз есть денщик? -  сказала
она.
     Кадзи промолчал.  Он  вдруг вспомнил  Митико, как она,  повязав  голову
полотенцем, вот так же выгребала  золу, и  у него защемило сердце.  Кажется,
нехитрое дело, а как много в нем смысла! Какая  огромная разница между золой
от огня, согревающего твой дом, и золой в чужом очаге!
     -  Брат ужасно  нервничает, - заговорила Какуко, наблюдая за движениями
Кадзи.  -  Он места себе не находит, с тех  пор как американцы высадились на
этом  Лусоне. На словах он по-прежнему хвастает, что Квантунская армия самая
огромная  и могучая в мире... А вдруг - разумеется, это только предположение
- вдруг Советская Армия тоже окажется сильнее нас?..
     Кадзи собрал золу  в ведро, подложил угля  и только тогда повернулся  к
девушке.
     -  Что  это,   проверка?   Господин   поручик   сообщил   вам   о  моей
неблагонадежности, и вы решили испытать меня?
     - Да  нет же! Просто мне кажется, что  вы не считаете Квантунскую армию
самой сильной. Вот я и спрашиваю...
     - Из чего вы так заключили?
     - Из того, что у вас достало храбрости совершенно спокойно заявить мне,
что между нами нет и не может быть никаких человеческих отношений.
     Разговор принимал неожиданный оборот. Что у нее на уме, у этой девушки?
     - Самая сильная армия... Такой вообще не бывает. - Кадзи встал и поднял
ведро.  - Солдаты  воюют,  как предписано полевым  уставом,  вот  и  все.  А
суждения в большем масштабе выносит его превосходительство генерал Ямада.
     - Слушайте, -  ее  лицо  неожиданно  приняло  таинственное выражение, -
признайтесь,  вы соскучились по жене?  Хочется  повидать ее? Я  к  тому, что
неизвестно ведь, что нас ждет впереди.
     Кадзи поставил ведро на пол.
     - Вот вы сказали вчера, что война разрушила все человеческие порядки...
У  меня брат  офицер, и  я  не  испытала  этого  на себе.  Но  будь  у  меня
возлюбленный в  армии, я,  наверно, рассуждала  бы  так же,  как вы.  Дома я
боялась, что  меня  заберут  на  трудовую повинность,  вот  и удрала сюда, к
брату. А  теперь думаю: случись здесь что-нибудь,  что  тогда?  Не  лучше ли
уехать обратно в Японию, к маме?..
     - Да,  лучше вам уехать. Как  бы  ни  повернулись события,  здесь чужая
страна.
     - Так вот, сделать вам  напоследок подарок от  паразитки? - Лицо Какуко
разгорелось от возбуждения. - Хотите, я вызову сюда вашу жену? У нас  в доме
вы сможете свободно встречаться.
     Лицо  Кадзи,   на  мгновение  просиявшее,  снова  обрело  непроницаемое
выражение.
     - Спасибо вам, но это лишнее. Вы хотите облагодетельствовать слугу... А
вы подумали о моей жене? Хотите, чтобы она страдала, увидев меня в денщиках?
- Он снова поднял ведро и направился  к двери. "Митико, я мечтаю о встрече с
тобой, но пусть эта встреча будет не здесь!"
     - Постойте!  - в голосе девушки  звучала обида. - Я  предложила это  из
самых лучших побуждений.
     - Я верю,  верю  в ваши добрые чувства, -  ответил  Кадзи. - Но у нас с
вами слишком разное положение и слишком разное отношение к жизни.
        14
     Если б  Кадзи и согласился, ему все равно  не  удалось бы встретиться с
Митико. Началась генеральная перегруппировка войск в Маньчжурии.
     Поставленная перед  необходимостью  укрепить оборону Японских островов,
ставка  приняла  решение  о  переформировании  частей,  расположенных  вдоль
советской   границы.  Квантунская  армия  должна  была   пополниться   вновь
сформированными дивизиями,  большая же  часть  войск, ранее находившихся  на
границе, подлежала отправке в Японию. Говорили, что в Японию перебрасывалось
около трети оружия и значительная часть командного состава.
     В подразделениях  отбирали солдат для  пополнения вновь  сформированных
дивизий.
     В тот вечер, когда  Кадзи вернулся в казарму, списки  предназначенных к
переводу были  уже  готовы, и в  сумрачном  помещении  царила  предотъездная
суета. Солдаты  в полном  обмундировании  поспешно и  молчаливо  заканчивали
сборы, и  Кадзи  тоже внутренне приготовился. Подозрительный в  политическом
отношении солдат,  да  к  тому  же "приблудный",  из госпиталя,  несомненно,
подлежал отправке в первую очередь. С точки  зрения армейских  порядков  это
было даже закономерно.
     И  действительно, его  сразу  же вызвали. В  канцелярии  зауряд-офицер,
подпрапорщик пехоты,  объявил ему об отзыве с должности денщика и о переводе
в другую часть.
     - Получи обмундирование и собирайся. Отправка в четыре утра.
     - В какой пункт следуем? - спросил Кадзи.
     - Поступишь под  команду  начальника эшелона.  Остальное  не твое дело.
Все, можешь идти.
     В вагоне  -  как в сарае. Битком набитый солдатами поезд бежал вперед -
никто не  знал куда. Привезут  в какой-нибудь порт, погрузят на  транспорт и
отправят на Южный  фронт. Или в  Японию? В первый день их везли словно бы на
юго-запад, но  потом  и этого нельзя  было  определить.  Окна были задраены,
поезд  то и дело  останавливался, поворачивал, менял направление, это мешало
ориентироваться,
     Даже толки о том, что их, возможно, везут в Японию, больше не радовали.
Куда бы ни везли, все равно война - мысль об этом омрачала сознание.
     Разговор  перешел  на  жратву, толковали  о женщинах.  Постепенно  люди
оживились.  Но чем бодрее звучали  голоса и  раскаты смеха,  тем в  сущности
бессмысленней  становилась   беседа.  Ведь,   пожалуй,  никому  не   удастся
полакомиться всей  этой жратвой, о  которой они говорили, и никакая  женщина
больше  не будет  принадлежать никому из них. И если даже  в прошлом кому-то
довелось  есть  самые  вкусные  в мире  блюда и  наслаждаться любовью первой
красавицы  поднебесной -  к  чему  все  это  сейчас?  Сейчас они  всего лишь
составная часть  материального обеспечения  армии, необходимая  для  военных
действий, которая транспортируется с одного места на другое, и все для одной
цели.
     И  опять людьми  завладела все та же неотступная, тревожная мысль: куда
их везут?
     - Хоть бы сказали куда! Все равно  сообщать об этом некому! - проворчал
кто-то рядом с Кадзи.
     -  Похоже, что  не  очень далеко... - неуверенно  ответил Кадзи. - Едем
почти двое суток, скорость вроде  небольшая, то  и  дело подолгу стоим.  Вот
только никак не пойму - на север едем или на юг...
     - Мороз, так что  одно по  крайней мере  ясно: до южных морей далеко! -
сказал другой, сидевший спиной к Кадзи.
     -  Южные моря... - послышался чей-то  мечтательный голос. - Эх, попасть
бы туда напоследок...
     - Все равно умирать, так хоть прокатиться за границу на казенный  счет,
а?  - подхватил тот,  что сидел  спиной к Кадзи.  -  Ни разу  не  доводилось
погулять  с  иностранкой... А хорошо бы  разок попробовать! На юге, говорят,
бабы горячие...
     - Да, а  тут в  самый интересный момент  припожалует в  тебя  гаубичный
снаряд...
     -  И  получится,  как  в  песне  поется:  "Ах,  он погиб,  не  вернется
наза-а-а-д..."
     Хохотали. Кадзи  сидел молча, обхватив  колени руками. Север, юг... Все
равно этот  поезд -  эшелон  смерти. Переформирование частей  означает,  что
Квантунская  армия разворачивается в боевые порядки, готовится к боям. Кадзи
уткнулся лицом  в  колени. Ему  казалось,  что сквозь стук колес  он  слышит
далекий  шепот Митико:  "Тебя пошлют на фронт,  я  знаю... Поэтому  хотелось
повидаться... Тебя пошлют на фронт..."
     Так говорила  она в то  далекое  холодное  утро в убогой  комнатушке за
казармой. Женское сердце уже тогда разгадало жестокую правду...
     Глубокой ночью эшелон прибыл в пункт назначения. Темень, мороз. Судя по
всему,  их не вывозили из Маньчжурии. Так  оно и оказалось. По прямой отсюда
было километров пятьсот до пограничного городка, где они грузились в эшелон.
     Выстроились на платформе, долго стояли, ожидая приказа.
        15
     Кадзи попал в одиннадцатую роту. В  деревянном здании казармы он провел
два совершенно свободных и тревожных дня.
     Большинство  солдат  составляли  старослужащие,  все  они   служили  по
четвертому  и пятому году, все  сплошь "будды"  и "боги", как их  называли в
пехоте,  в  основном  бывшие артиллеристы.  Но  теперь матчасть  их  бригады
вывезли в Японию для нужд обороны, а их рассортировали по пехотным частям.
     -  Ты нас  дрянью  не корми! - восседая  на  койках, недовольно ворчали
старослужащие,  когда Кадзи  с  кем-нибудь  из  таких же, как  он, "младших"
подавал им обедать. Еще недавно они надеялись, что  вместе со своими пушками
попадут в Японию. Теперь, когда эти надежды рухнули, особенно оскорбительной
была мысль, что их уравняли с этими ублюдками "пехтурой".
     Ефрейтор Акабоси при первой  же раздаче еды заявил, что Кадзи налил ему
неполную  миску, и уже замахнулся, чтобы  ударить его,  но, к счастью, Кадзи
держал в руках миску  с  супом приятеля Акабоси.  Только это  обстоятельство
спасло Кадзи. С этой минуты, куда  бы он ни пошел, его не покидало  чувство,
что квадратная физиономия Акабоси неотступно следит за ним.
     На  второй  день перед отбоем  внезапно раздалась команда  "Смирно!"  и
вошел офицер.
     - Есть здесь солдат по фамилии Кадзи? - спросил он.
     - Есть!  - Кадзи сделал шаг вперед. Он не верил глазам. Перед ним стоял
Кагэяма, его старый приятель еще со студенческих лет. Они  расстались, когда
Кадзи ехал работать на рудник в Лаохулин.
     - Здорово, Кадзи! Живой?
     Кадзи  улыбнулся и пожал плечами. "Да и тебя ничего не  берет", - хотел
он сказать.  Но ответить  так мешала разница в званиях. Удивление и  радость
первой минуты сменились чувством неловкости.
     -  Вольно!  -  привычно,  по-офицерски  скомандовал  Кагэяма,   оглядев
остальных. - Я подпоручик Кагэяма. Назначен в вашу  роту. Буду  обучать вас.
Человек я рассеянный,  могу что-нибудь и забыть. Так что рассчитываю на вашу
добросовестность и усердие... Кадзи, ступай за мной.
     Кадзи вышел следом.
     - Ну, как жил, рассказывай, - приветливо,  дружески улыбаясь, обратился
к нему Кагэяма, но Кадзи продолжал  молчать.  Неопределенная усмешка бродила
по его лицу. - Сегодня утром приехал, стал просматривать списки и вдруг вижу
твою фамилию! Вот удивился! Выходит, гоняют тебя из одной части в другую?
     Кадзи кивнул.
     - А как поживает Митико? Вы поженились?
     - Да, - Кадзи наконец-то обрел дар речи. - Тогда же и поженились.
     - Поздравляю! - Кагэяма внимательно рассматривал Кадзи с  минуту, потом
засмеялся. - А я вот офицер, странно?
     - По правде говоря, есть немножко!
     - А ты почему не пошел в училище?
     -  Каждому  свое. -  Наконец-то Кадзи  овладел  собой.  -  Не  хотелось
поступать против совести.
     - Ну и как, удалось остаться в ладу?
     Кадзи улыбнулся.
     - Я не смею сравнивать себя с господином подпоручиком. - "Но, - подумал
он, - можешь поверить,  мне  тоже пришлось  выдержать  нелегкую  борьбу.  Не
захотел больше быть овчаркой, стерегущей отару... Теперь вот сам  попробовал
стать овцой... Но только похоже, что гонят-то  нас  вроде  бы на бойню..." -
Ну, а ты как живешь? - спросил он.
     - Я? - Кагэяма откинулся на спинку  стула и закинул руки за голову. - Я
меньше  задумывался   о  моральных   проблемах,  больше   -  о   конкретных,
материальных. Передо мной  стоял выбор - или  попасть  в солдаты  и получать
зуботычины, или стать офицером, лакомой добычей для снайперов...
     - Ну, молодец, что сумел подойти к решению проблемы  с таких позиций, -
усмехнулся Кадзи.
     Ирония не ускользнула от Кагэямы, но он ответил улыбкой.
     - Я вообще,  знаешь ли, не такой уж блюститель  морали,  чтобы пытаться
сохранить душевную чистоту в помойной яме...
     В  дверь   постучали.   Вошел  вестовой   командира  роты.  -  Господин
подпоручик,  вас просит командир роты. Кагэяма кивнул. Когда вестовой вышел,
Кагэяма, одергивая китель, сказал:
     - Послушай,  почему бы тебя  не аттестовать на  ефрейтора?  В роте  нет
ефрейторов пехоты, все бывшие артиллеристы... Ну, еще поговорим.
     - Разрешите идти? - спросил Кадзи.
     - Да, ступай, спасибо за службу.
     Кадзи подчеркнуто лихо отдал честь. Он сделал это ради шутки. Но больно
укололо  сознание,  что,  будь в комнате кто-нибудь посторонний, он вынужден
был бы всерьез  вытягиваться перед Кагэямой.  Спектакль  с переодеванием  из
костюма в мундир постепенно переставал быть спектаклем.
        16
     - ...А что думает на  этот счет подпоручик Кагэяма? - У командира  роты
голос был тонкий, а интонации ласковые, мягкие, как у женщины. Призванный из
резервистов,  он был уже  немолод  -  поручику Фунаде перевалило за сорок. -
Судя  по всему, в Крыму состоялось  совещание глав  правительств СССР, США и
Англии,  -  продолжал  он.  -  В последнее  время  Советский  Союз  усиленно
перебрасывает войска на Дальний Восток. Не знаю, надо ли ставить это в связь
со  встречей в Крыму... Укрепрайон,  куда нам предстоит выступить, находится
как  раз  напротив  той  полосы,  на  которой  советские   вооруженные  силы
сосредоточиваются  особенно  интенсивно.  Весь  вопрос  упирается  теперь  в
сроки... - Поручик Фунада внезапно умолк. У него мелькнуло опасение,  как бы
собеседники  не  подумали,  будто он -  командир  роты!  - боится  советских
вооруженных сил.
     Подпоручик Кагэяма  усмехнулся.  Ирония,  мелькнувшая  в  этой усмешке,
относилась отнюдь не  к  командиру  роты, хотя,  по правде  говоря, толстяку
Фунаде куда больше  подходила бы роль доброго  отца семейства, чем  военного
стратега. Кагэяма думал о другом. Когда бы ни наступил этот срок,  о котором
говорил  начальник,  у  них  нет  другого  выбора, кроме  гибели  под  огнем
артиллерии  противника.  И нечего  тут спрашивать, что  он, Кагэяма, об этом
думает. Хватит того, что ему, в глубине души жаждущему только одного - чтобы
этот  час  никогда  не пробил, -  вменяют в обязанность воодушевлять солдат,
призывать их храбро сражаться...
     - А что говорит господин командир батальона? - спросил Кагэяма.
     - Что если, мол, американцы высадятся в Центральном Китае, то Советский
Союз не упустит случая зажать нас в клещи...
     - Американцы на Филиппинах... - задумчиво произнес Кагэяма.
     Командир  роты  вопросительно  взглянул  на  молодого  офицера,  только
сегодня прибывшего к нему в подчинение. "Ну и что?" - говорил его взгляд.
     -  Впрочем, дело не в том, за  какой именно пункт ведутся сейчас бои на
Тихом океане... Все зависит от  того,  как оценивает противник  нашу военную
мощь, то  есть  располагает ли он достаточной  информацией о том,  насколько
подорвана эта мощь... Ну и, конечно, от хода военных действий между  СССР  и
Германией. Американцы, наверно,  заинтересованы  в  том, чтобы  СССР взял на
себя  разгром  Квантунской армии. Это значительно облегчило бы  их задачу. С
другой стороны, Советский  Союз  вряд ли собирается ускорять победу  Америки
ценой новых огромных жертв со своей  стороны...  - "Что до поражения Японии,
то  этот вопрос давно предрешен..." - хотелось сказать Кагэяме, но  он этого
не сказал.
     -  Иными словами, - на лице поручика Фунада мелькнула  почти надежда, -
вы хотите сказать, что в ближайшее время военные действия в  нашем районе не
начнутся?
     - Что значит "ближайшее время"?.. - Кагэяма развел руками.
     Офицеры невесело засмеялись.
        17
     Укрепленный  район  Циньюньтай,  где  предстояло  разместиться третьему
батальону, в состав которого входила одиннадцатая  рота, представлял систему
мощных  оборонительных  сооружений.  Считалось, что  эти позиции способны  в
течение долгих месяцев противостоять любому, самому яростному натиску. Может
быть, раньше, когда доты были обеспечены достаточным количеством артиллерии,
оно так и было. Но к тому  времени, когда Кадзи прибыл в Циньюньтай, большую
часть орудий  демонтировали  и  вывезли для нужд обороны  в Японию, а на  их
месте  установили  деревянные  макеты,  размалеванные  камуфляжными узорами.
Поэтому  здесь  и  разместили пехоту.  Солдаты молча переводили  растерянный
взгляд с мощных бетонных  стен на  деревянные пушки. Не  верилось, что войну
можно вести с помощью стратегии "огородного пугала".
     "Да что же это такое?" - читалось в безмолвных взглядах; и только потом
люди начинали смеяться, точно глухонемые. Впервые стало до дрожи ясно, какая
смертельная  опасность  подстерегает  их   впереди.  Те,   кто  мало-мальски
разбирался в военном  деле, тут же поняли,  что в условиях современного  боя
продержаться на этих позициях два-три часа - уже чудо.
     Так бесславно завершалась "война во имя великих целей", провозглашенных
столь торжественно и высокопарно несколько лет назад...
     По ту  сторону  границы,  за  лощиной,  тянулись плавные линии сопок  и
бескрайние  просторы советского  Дальнего Востока. Покатая полоса "ничейной"
земли  густо  поросла деревьями и кустарником. Усилиями  разведгруппы каждый
кустик,  каждая  впадина  были  тщательно нанесены на карту. Главная  задача
состояла в  скрытном наблюдении  за противником. С заходом  солнца  высылали
наблюдателей  как можно ближе  к границе;  с  рассветом  они  возвращались в
укрепрайон.  Не  дать  противнику заметить  себя  - это  диктовалось здравым
смыслом, стремлением понапрасну не раздражать русских.
     Первый взвод одиннадцатой роты, взвод подпоручика  Кагэямы, разместился
в  Гуаншаньтяне,  в  дополнительных  дотах, подчиненных укрепрайону.  Сюда и
попал  Кадзи,  и настроение у него было  хорошее.  Во-первых,  большая часть
старых  артиллеристов,  в  том  числе и  ефрейтор  Акабоси,  с самого начала
невзлюбивший его,  осталась в Циньюньтае,  во-вторых, назначенный старшим по
казарме унтер  Судзуки оказался на редкость покладистым малым. На второй год
службы Кадзи попал в рай.
     С  наступлением  ночи  начальник караула  разводил дозорных  на  посты;
свободные от нарядов без  дела слонялись  по казарме  или,  отыскав  в  лесу
какое-нибудь диковинное дерево,  мастерили мундштуки,  трубки, кто что умел.
Другие уходили  на речку в лощине, стирали там на досуге или просто болтали.
По странной иронии судьбы, именно здесь, на  границе, где с началом  военных
действий солдат подстерегала неминуемая  смерть, они  впервые узнали радость
беззаботной жизни.
     Неожиданное происшествие  нарушило это  безмятежное  существование. Был
теплый весенний день. На солнышке у казармы Кадзи погрузился в воспоминания.
Одно за  другим  возникали  в  памяти знакомые  лица, неясные, расплывчатые,
похожие  на  фотоснимки  не в фокусе.  Они не радовали Кадзи, но сидеть так,
погрузившись в дремоту под ласковым солнцем, было приятно.
     Подошел Судзуки и протянул Кадзи сумку с патронами.
     Подпоручик зовет тебя. Идем с нами.
     Куда?
     - На инспекцию... -  Судзуки подмигнул. - Кабаны и косули перебегают на
советскую  территорию.  Надо  наказать  нарушителей.  Ты,  говорят,  здорово
стреляешь, вот и покажешь свое искусство!
     - Сегодня я в наряде по столовой...
     - Не имеет значения. Собирайся живее!
     Кадзи мигом  слетал  в казарму  и тотчас  вернулся. Они  пошли напрямик
сквозь заросли.
     - Тепло как стало! - сказал,  ни к кому не обращаясь, Кагэяма. - Совсем
как в стихах: "Весна  сияет, в государстве мир..." - И неожиданно добавил: -
Гарнизон острова Сульфур полностью уничтожен, слыхали?
     - О черт! Опять! - простонал Судзуки. - А ведь там была мощная оборона,
господин подпоручик!
     Кагэяма кивнул. Да, гарнизон там был сильный. Не чета нашему...
     Остров  Сульфур  защищали  девять  батальонов  пехоты,  танковый   полк
(двадцать  три танка), два артдивизиона (около сорока орудий),  два зенитных
дивизиона (около семидесяти  стволов), пять минометных дивизионов (около ста
десяти стволов),  семнадцать  с половиной тысяч солдат и около  шести  тысяч
морской пехоты...
     "Они дрались не на жизнь, а на смерть. Их хватило на месяц. Что же ждет
нас, когда на Гуаншаньтянь обрушится шквальный огонь  многих сотен орудий? -
подумал Кагэяма. - Они давно установлены там, по ту сторону границы".
     Кагэяма краем глаза взглянул на Кадзи. Тот молча шагал рядом.
     -  С  Окинавы   отступать  некуда...  Теперь-то   уж  придется  ударить
по-настоящему... - сказал  Судзуки, но дальше его  речь перешла в  невнятное
бормотанье.
     Только в  одном их мысли совпадали  - в том, что  потеря  Окинавы будет
означать конец войны. Поэтому Судзуки слепо верил,  что  Окинаву не отдадут.
Он просто физически не мог себе представить,  что Япония проиграет войну. Он
ни разу в  жизни не слышал, чтобы кто-нибудь высказывал такое предположение.
Кагэяма предчувствовал, что, как только Окинава капитулирует, Советский Союз
включится  в войну. Ну что ж, Кагэяма примет бой и будет сражаться храбро, с
мыслью  о  смерти  он  примирился.  Когда  он подавал прошение  в офицерское
училище, он действовал, как  игрок, рискующий ставкой. Если  ему повезет, он
попадет куда-нибудь в тыл и  сумеет выиграть время; не повезет - будет  убит
на  передовой. Не  он кидает  игральные кости.  Кто-то  другой, неизвестный,
бросает их в  неведомую минуту.  Он оказался  здесь.  Значит, такова судьба.
Пусть все идет  своим чередом. Его собственная  жизнь - не более чем брызги,
летящие  от  бешеного,  все  сметающего  потока, именуемого  войной.  К чему
сопротивляться судьбе, пусть все идет своим чередом.
     Кадзи надеялся,  что с потерей Окинавы верховное командование, несмотря
на  всю свою тупость,  все-таки признает  себя побежденным. Он жаждал этого.
Сотни тысяч людей  сохранили бы жизнь, великое множество  вновь обрело мир и
труд,  пусть в новых, неизвестных  еще условиях военного поражения... И если
ради  этого надо пожертвовать Окинавой, то Кадзи даже считал, что чем скорее
она падет, тем лучше.
     Внезапно он остановился.
     - Вот!
     На мокрой земле виднелись свежие кабаньи следы. Судзуки, а за ним Кадзи
сняли винтовки с предохранителей. Все трое замерли в напряжении.
     Кабан  ступал  по  слежавшейся   прошлогодней   листве,   петляя  между
деревьями.  Затем  след  терялся. Потом  они  увидели  его самого:  тревожно
озираясь,  кабан  пересек  дорогу  на  Циньюньтай  и  начал  взбираться   по
противоположному склону.
     - Верных триста метров.
     Кагэяма взял у Судзуки винтовку и поправил  прицел.  Кадзи хотел отдать
Судзуки свою, но тот показал: "Не надо".
     - Первый выстрел  мой! -  сказал Кагэяма. Кадзи приготовился стрелять с
колена.
     За  поворотом  дороги  трусцой  ехал в  сопровождении пешего  ординарца
командир батальона  майор  Усидзима.  Он умышленно  не предупредил никого  о
своем приезде.  Майора  непрерывно терзали  подозрения  о неподготовленности
вновь  сформированных  подразделений   к  задаче,  на  них   возложенной:  к
исполнению  священного долга по  охране  государственной  границы. Майор  не
смыкал   глаз  и   того   же   требовал   от  своих   подчиненных.  От   его
распорядительности зависит безопасность государства.
     Он  вовсе  не стремился  к  подобной  ответственности.  Но  раз уж  так
случилось,  он  лицом в  грязь не  ударит.  По  натуре  майор  не  отличался
воинственностью  и в свое время, не обнаружив в себе необходимых для военной
карьеры качеств, уволился в запас. Но гражданская жизнь пришлась ему по душе
еще меньше, чем военная: пока он служил, гораздо более молодые обогнали его,
успев занять довольно  приличное положение в  обществе,  и  майор,  которому
пришлось   начинать   все   сначала,   чувствовал,    что    его   затирают.
Профессиональный  военный может  держать голову  высоко,  только  пока он  в
армии, в гражданской жизни погонам оказывают почтение лишь для вида, а стоит
повернуться спиной, как они  становятся объектом насмешек.  Слова  "господин
майор"  не имеют никакого  веса в гражданской жизни.  Проходят  дни, месяцы,
неудовлетворенность все сильнее бередит душу. Хочется  жить более привольно,
смело, более обеспеченно, наконец! Ему уже за сорок, разве это жизнь? А ведь
он  командовал воинской частью,  пусть  не ахти  как...  Потом  майора снова
призвали. Империя оценила его по справедливости, в соответствии со  званием.
Как рыба, вновь попавшая в воду, майор Усидзима ощутил прилив новой энергии.
В армии происходило переформирование, и во вновь созданном батальоне, где не
было  ни  одного офицера  с  большей, чем у него,  выслугой лет, он, бывалый
майор, мог занять достойное положение.
     Вот  только с местом службы  не повезло  - граница,  прямо под носом  у
мощного  противника;  он,  майор  Усидзима,  в  ответе  за  все,  что  здесь
происходит, от Циньюньтая до  Гуаншаньтяня. И время тоже  не из  удачных.  С
Тихого океана поступают  безотрадные вести; даже странно,  что здесь, в этом
районе,  по-прежнему  все  спокойно.  Но  нет,  шалишь,  эти  мирные  сопки,
озаренные весенним солнцем, не введут майора в заблуждение. Оп обязан учуять
запах опасности...
     Сегодня  он   намеревался   нагрянуть  на   позиции,  находившиеся  под
командованием вновь назначенного подпоручика.
     Лошадь трусцой  донесла его до поворота горной дороги. Сзади,  одолевая
подъем, спешил ординарец.
     Внезапно  совсем рядом  грохнул  винтовочный  выстрел.  Над  самым ухом
майора разрезая прозрачный воздух, просвистела пуля, за ней  вторая... Майор
скатился с  седла и опрометью  кинулся в заросли.  Снайпер, за  ним охотится
снайпер! Стреляли  с  близкого расстояния  -  это  он сразу понял. Советский
снайпер!
     Ползком  командир  батальона карабкался  вверх,  стараясь добраться  до
спасительного  кустарника. Ординарец бросился обратно, вниз по дороге, то ли
за испуганной лошадью, скакавшей во весь опор, то ли просто со страху.
     Командир батальона оказался без охраны. Нестерпимо страшно было лежать,
притаившись,  в  пределах  досягаемости снайперского огня.  Вытащив саблю из
ножен, майор поднялся  во весь  рост и что было духу помчался под прикрытием
кустарника к казармам Гуаньшаньтяня.
     Бледный, с искаженным лицом, волоча по земле саблю, командир батальона,
спотыкаясь, ворвался в ворота и хрипло крикнул:
     - Тревога!
     Вконец  растерявшийся  часовой,  повернувшись  к  казармам,  машинально
повторил:
     - Тревога-а!
     Начальник караула, унтер-офицер Хиронака, с посеревшим от страха  лицом
бросился к караульной будке.
     - Караульный состав, на преследование!  Вот сюда, в этом направлении! -
задыхаясь, совсем не по-военному выкрикивал командир батальона.  - Обнаружен
вражеский снайпер! Численность противника неизвестна...
     - Горн! - закричал Хиронака. - Горнист! Сигнал тревоги!
     Горнист приложил к губам горн.
     К этому времени командир батальона пришел в себя.
     -   Отставить!   Начальник   караула,  возьмите   пять  человек  -   на
преследование!  В  случае тревоги подайте сигнал троекратным  выстрелом. Где
командир взвода?
     - Отбыл на инспектирование.
     - Действуйте!
     Шесть человек двинулись ускоренным  шагом. Командир батальона с усилием
ловил воздух -  у него пересохло в  горле. Он все еще не замечал, как нелепо
он выглядит с обнаженной наголо саблей.
     Унтер-офицер Хиронака и пять его подчиненных впервые изведали леденящий
душу страх, знакомый только  разведчикам, вступающим  в  зону  смерти, когда
приходится  полагаться только  на  собственные  глаза  и  уши,  а  секундное
замешательство стоит жизни.
     Отряд осторожно  продвигался вперед, настороженно  вглядываясь в лесную
чащу,  в  поисках невидимого противника.  Там они  и  наткнулись на  команду
Кагэямы.
     Когда  недоразумение выяснилось, дружный смех девяти человек  раскатами
огласил лес.
     Кагэяма задыхался от смеха.
     - Однако промахнуться на таком  расстоянии... -  Он покачал  головой. -
Вряд ли ему  так повезло бы,  окажись здесь настоящий  советский снайпер, а,
Кадзи?
     Кадзи, уложивший кабана, только усмехнулся.
     - Господин командир батальона крайне возбужден, - становясь  серьезным,
сказал  низенький  унтер   Хиронака.   -   И  если  не   будет  каких-нибудь
оправданий...
     Кадзи наблюдал за Кагэямой. Стрельба  здесь была строжайше запрещена во
избежание всяких поводов для пограничных конфликтов.
     - Ладно, улажу как-нибудь! - все еще улыбаясь, ответил Кагэяма. - А вот
кабанчика  этого  придется, увы, отослать в Циньюньтай.  Тут  уж  ничего  не
попишешь!
     -  Подпоручик Кагэяма проверял посты, - бодро отрапортовал он командиру
батальона. - По пути подстрелили кабана.
     -  Унтер-офицер Судзуки!  Выделите двух  человек для  доставки кабана в
Циньюньтай и еще четверых для сопровождения господина майора.
     Майор  все  понял.  Ему  хотелось  наказать  дерзкого  подпоручика,  но
собственный испуг, растерзанный вид и эта сабля наголо стесняли его.
     - Подпоручик небрежен  в отношении стрельбы! - стараясь принять обычную
торжественную осанку, резко  заметил он. - Обо  всякой охоте и тому подобных
вылазках впредь докладывать заместителю командира батальона!
     -  Слушаюсь! -  Кагэяма  откозырял. На солдатском жаргоне  такая манера
отдавать честь называлась "любовной". Рука взлетает вверх слишком уж  четко,
жест аффектирован настолько, что граничит с издевательством. И хотя это всем
ясно, придраться не к чему.
     Кадзи это отметил с удовольствием.
     Через пять  минут  Кагэяма  совершенно забыл  о  всей  этой комедии.  В
глубине  души  он  посмеивался  над  майором,  но не  придавал  случившемуся
никакого значения. Он и не  заметил, что,  слушая его рапорт,  майор из кожи
лез, стараясь отыскать у него в расположении какие-нибудь непорядки. Изъянов
в несении  караульной  службы на участке подпоручика Кагэямы  не  нашлось. И
все-таки спустя два дня он был  отозван в Циньюньтай. На его место назначили
другого подпоручика.
     Этот не походил на Кагэяму - все  сразу заметили. Больше нельзя было ни
вырезывать  трубки  на   солнышке,  ни  стирать  у  речки.  Новый  взводный,
подпоручик Нонака, был уже немолод. Он всячески старался показать обширность
своих  познаний  и  каждый  день  читал  солдатам  наставления.  Поводы  для
наставлений  в  изобилии  давала  сама  жизнь,  так  что  нехватки  в  темах
подпоручик  Нонака  не  испытывал.  Американцы  начали  высадку  десанта  на
Окинаве,  Советский  Союз  денонсировал  пакт  о  нейтралитете  с   Японией,
приближалась развязка.
     Согласно наставлениям подпоручика Нонаки, отказ от пакта с Японией  был
со  стороны  СССР "крайне произвольным" и поистине "неджентльменским" актом.
Солдатам   надлежало   поэтому  "преисполниться  боевым  духом  и  волей   к
решительному контрудару". О чем не говорил подпоручик? О том, что с тех пор,
как  четыре  года  назад,  на  печально  известном  совещании в  присутствии
императора было  принято решение "силой  разрешить  северную  проблему",  то
есть, попросту  говоря, начать войну против СССР (конечно, если  война между
СССР  и Германией  будет развиваться в желательном для Японии  направлении),
командование  Квантунской  армии  только  и  выжидало  удобного  случая  для
нападения; о том, что  пакт о  нейтралитете еще оставался в силе, а  Япония,
обманывая своего  договорного партнера, в  полном  соответствии  с  кодексом
самурайской  морали, тайно поставляла Германии  секретную  информацию...  Об
этом  подпоручик Нонака  не  говорил.  "Опасность войны  исходит  от СССР, -
внушал  подпоручик.  -  Солдаты  должны храбро  и  стойко защищать  северные
границы  великой Восточной Азии!"  И только наиболее скептически настроенные
из  них ухмылялись, начиная понимать, что кодекс самурайской морали - плохой
камуфляж для агрессии  и  что в создавшемся  кризисе  повинны те, кто  начал
войну,  они  сами,  и  никто  теперь  не  властен  остановить  надвигающуюся
катастрофу...
        18
     Весенний ветерок шелестел в майской листве. В полночь повеяло холодом и
тревогой.
     Кругом темным-темно,  в небе ни звездочки.  В двух шагах спит  граница.
Сама  история  проложила  этот рубеж.  Чтобы охранять его,  люди  не спят по
ночам. Бессмысленное, томительное и опасное занятие. Кажется, ну  что  стоит
пройти  эти несколько  шагов, какое  это имеет значение? Хорошо  бы положить
винтовку и, не торопясь, спокойно пойти вперед. И вот уже незаметно пройдена
невидимая  линия.  Там,  на той  стороне, повстречается  незнакомый человек,
такой же часовой... "Здорово, приятель"! - "Привет"!
     ...Почему нельзя так  сказать? Поболтать, поделиться табаком. Крохотное
пламя зажженной спички на секунду озарит два лица, несхожие чертами и цветом
кожи.
     "Потеплело-то  как, а?"  - "Да, лучшее  время  наступает.  Скоро  здесь
зацветут цветы". - "Семья у тебя есть? Ты женат?" - "Женат. Заждалась, поди.
А  ты?" - "Я тоже. Уже полтора года, как не  виделись.  Ох и соскучился!"  -
"Давай-ка обменяемся  какими-нибудь  памятными  подарками для наших жен".  -
"Это ты  хорошо  придумал. В  следующий  раз, когда встретимся,  обязательно
обменяемся..." - "Ну, до встречи. Бывай здоров!" - "Спокойной ночи!"
     ...Почему нельзя поговорить так?
     Кадзи шагал взад  и вперед,  ступал осторожно. Несбыточные мечты! Может
быть,  поэтому они так радуют душу. "Здорово, приятель!" А  в  ответ  грянет
выстрел. Кадзи  вздрогнул.  <i>А</i> что, если  сейчас появится  кто-нибудь оттуда?
Разве  Кадзи но  вскинет  винтовку?  "Стой,  кто идет?!"  Это окрик  солдата
Квантунской армии, а не голос посланца мира...
     Почему  человек  ищет дружбы, а должен в одно мгновение  превратиться в
убийцу?
     Кадзи  остановился  и  прислушался. Земля  содрогалась.  Очевидно,  там
перебрасывали тягачи или танки. В  последнее время этот  грохот слышен почти
каждую  ночь.  Если  это  действительно  артиллерия,   то   слова  "здорово,
приятель", пожалуй, и вправду не к месту.
     Кадзи печально усмехнулся. Полевая артиллерия и танки, чтобы ударить по
таким,  как Кадзи.  А  он  размечтался: "Здорово, приятель!"  Нет, из  этого
ничего  не выйдет!  А  может, лучше  бросить  винтовку, поднять руки и пойти
прямиком  туда, где рядами  расположились их "катюши"? Сдаться, не сражаясь?
"Советские товарищи, я  бросаю  оружие!"  Гримаса  исказила  лицо  Кадзи. Он
отчетливо увидел себя в эту минуту. Светловолосый человек, подталкивая Кадзи
в спину автоматом, будет командовать: "Вперед! Направо! Налево!" Потом Кадзи
очутится перед большим  столом; по ту сторону стола,  весело улыбаясь, сядет
офицер,  такой же светловолосый... "Что, испугался нашей превосходящей силы?
Правильно я угадал?" - "Нет, неправильно.  Я пришел  потому, что никогда  не
хотел  воевать против вашей  страны и теперь не  хочу... Пришел  потому, что
ради  мира на земле мне как человеку ничего другого  не остается". -  "Но ты
избрал неверный путь", -  иронически усмехнется светловолосый офицер.  -  Ты
должен был  бороться за  мир  в  своей  повседневной жизни.  Много  ли стоит
сознательность,  которая проявляется только  в  форме  капитуляции, так  или
иначе неизбежной!"  -  "Может  быть, вы и  правы. Но  раньше я колебался,  а
теперь  наконец  решился. Пусть поздно, пусть это уже  ничему не поможет, но
ведь это  лучше, чем никогда?" - "Ну  что ж,  пожалуй, ты прав...  -  Офицер
кивает, и  лицо  ого  становится серьезным.  -  Тогда  вот  что...  Расскажи
подробно о составе, вооружении и дислокации  твоей части. Мы разгромим армию
агрессора. И  тогда  на твоей родине снова воцарится  мир, о котором  ты так
мечтаешь. Ты  больше  не солдат Квантунской  армии.  Рассказывай  же!" Кадзи
мысленно представляет себе позиции Гуаншаньтяня, которые он сейчас охраняет,
потом весь укрепрайон  Циньюньтай, где находится Кагэяма, сумевший, несмотря
на  свои погоны, остаться человеком... "Я  отказываюсь!" -  "Почему?"  -  "Я
рядовой солдат, прибыл  сюда недавно.  Я ничего не знаю. Не знаю, пожалуй, и
сотой доли того, что известно вашей разведке". - "Ладно!" Офицер делает знак
рукой, и в спину Кадзи вновь упирается автомат. - "Налево! Направо!" Тянется
время, никчемное, как пустота. Но  вот  гремит  канонада,  раздается скрежет
танковых гусениц. Циньюньтай не продержится  и трех часов. Кадзи ждет, он во
власти  какого-то странного отупения. Звонит полевой  телефон. Светловолосый
офицер  берет  трубку   и,   выслушав   донесение,  обращается  к   Кадзи  с
удовлетворенной   улыбкой:   "Позиции,   которые   обороняла   твоя   часть,
уничтожены".
     ...Кадзи  вслушивался  в  тишину.  Далекий  грохот затих.  Кадзи  снова
пытается  представить себе светловолосого  офицера,  но  почему-то не может.
Вместо  него перед глазами встает Митико. Удивительно,  он и не  вспомнил  о
ней,  когда представлял  себе,  как сдается в  плен.  Сейчас она,  казалось,
упрекала его за это. "Забыл нашу клятву? Ведь ты сказал,  что  вернешься..."
Потом заплакала, как в ту ночь, в казарме: "Не уходи... Вернись!"
     Кадзи напряг зрение. Если идти, то сейчас. Будь на его месте Синдзе, он
пошел бы без колебаний. А Тангэ? Что же мне делать, Митико?
     Прохладный ночной  ветер  неожиданно донес  с той  стороны чуть слышную
мелодию...  Не  то песня,  не  то далекая музыка. Кадзи насторожился.  Звуки
постепенно  нарастали.  Вот уже  можно  различить  даже громкие,  оживленные
голоса  и смех  - или, может быть, ему  чудится  это? Кадзи  замер на месте.
Внезапно ночное небо ярко озарил фейерверк. Стреляли из ракетниц. Теперь уже
незнакомая  мелодия  слышалась отчетливо. У  них праздник?  Что за праздник,
Кадзи не  знал.  Но, видно, веселье большое. Там,  за линией границы, ночное
небо содрогалось  от  ликующих  голосов.  А здесь,  за  спиной Кадзи, угрюмо
чернели доты, погруженные в свинцовый сон.
     Сзади раздались шаги. Кадзи крепче сжал винтовку. Смена часовых.
     - Стой, кто идет!
     Шаги замерли. Раздались слова пароля.
     Кадзи назвал отзыв.
     Перед ним выросли фигуры разводящего и часового, пришедшего на смену.
     - В течение двадцати минут наблюдался грохот артиллерийских тягачей или
танков. В остальном - никаких происшествий, - докладывал Кадзи.
     - А это?.. Что это? - разводящий уставился в темноту. Оттуда доносилось
проникновенное, берущее за душу пение.
     - Да вот поют... - сказал Кадзи. - Праздник, наверно.
     - С чего бы это? - обеспокоенно прошептал разводящий.
     - Фейерверк тоже пускали...  - ответил Кадзи.  И после  небольшой паузы
спросил:   -  Может,  в   Европе  война  кончилась?  Немцы   капитулировали,
определенно!
        19
     Кадзи угадал. Правда, официального сообщения о капитуляции Германии еще
долго  не  было. При всей любви к наставлениям,  подпоручик Нонака не спешил
использовать поражение "дружественной Германии",  как материал для очередной
беседы  с  солдатами.  Подпоручик   слепо   верил  в  немецкий  блицкриг,  и
капитуляция Германии до основания потрясла  его представления о войне.  Куда
делись  мощные  моторизованные  дивизии, которым оставалось  рукой подать до
Москвы? Как  случилось,  что Гитлер, обещавший разгромить  Россию за  четыре
недели, должен был принять яд  в подземелье? Нонака  был потрясен и, видимо,
поэтому  полагал,  что  солдаты  будут  потрясены  не  меньше.  Он  запретил
унтер-офицерам сообщать солдатам о капитуляции  Германии. В очередном письме
к Митико Кадзи настоятельно советовал ей запастись продуктами...
     Вскоре  после этого Кадзи получил приказание вернуться в  Циньюньтай, в
роту.
     Кагэяма сразу же позвал его в помещение для инструкторов.
     - Будем работать вместе, Кадзи? - спросил он.
     - Как это?
     - В ближайшие дни прибывает пополнение. Обучать  будем. Помощник у меня
есть, а младшего инструктора еще не подобрали.
     Кадзи иронически усмехнулся.
     - В роте есть много старослужащих.
     -  Артиллеристы.  -  Кагэяма  махнул  рукой. - Если  они  возьмутся  за
пополнение по-своему, хлопот не оберешься. Изувечат народ...
     - Все равно этим кончится!
     ...Разве в армии бывает иначе?
     - Вот я и подумал о тебе, ты ведь обойдешься без мордобоя?
     -  Брось! - отрывисто  произнес Кадзи.  - Я же говорил тебе, что  решил
никогда больше не выступать в роли овчарки...
     -  Я уже доложил командиру батальона, что младшим инструктором назначаю
тебя,  -  сообщил Кагэяма.  - Завтра будет  приказ  о  твоем производстве  в
ефрейторы.
     -  Прибавка жалованья на  три  иены?  -  Кадзи  вызывающе  посмотрел на
подпоручика. - Неужели ты думал, что я пойду на эту приманку?
     - Нет, этого  я не думал. Но довольно, Кадзи. Твои доводы несерьезны. В
общем я тебя назначаю.
     - По праву офицера?
     - Что ж делать, раз в армии не  существует людей вне званий...  Но  как
друг прошу - помоги мне.
     Кадзи стоял мрачный. Не повторится ли то, что случилось в Лаохулине?
     - А если я откажусь?
     -  Ну  что  ж,  ничего особенного  не  случится.  Назначат  другого,  и
несколько десятков человек испытают на себе то,  что пришлось пережить нам с
тобой в первый год службы... Помнишь песню "После отбоя", а, Кадзи?
     - Помню...
     Еще  бы не  помнить! Когда  его волокли  в карцер, жандармский ефрейтор
Тонака, стуча сапогами, распевал: "Спать, солдаты,  свет гасить! Новобранцам
слезы лить..."
     -  Здесь не то,  что  в  Лаохулине,  -  сказал  Кадзи. -  Теперь я тоже
нахожусь по эту сторону колючей проволоки. Подумай  сам, ну, служи я хотя бы
четвертый год, тогда еще куда ни шло... Но ведь я всего второго года службы!
Как же я смогу защитить новобранцев от произвола  старослужащих? А нельзя их
перевести в другую казарму?
     - Подумаем.  - От Кадзи не укрылось замешательство  на лице Кагэямы.  -
Хотя осуществить это, пожалуй, будет трудновато... - без энтузиазма закончил
он.
     В это время дверь отворилась и вошел командир роты Фунада.
     Кадзи вытянулся по стойке "смирно".
     - Младший инструктор  стрелкового  взвода, -  как  ни  в  чем не бывало
доложил Кагэяма, показав на Кадзи.
     - А,  вот как! Очень ответственная должность, - тонким, женским голосом
произнес командир роты и повернул лицо к Кадзи. - Служи хорошенько!
     - О твоих соображениях поговори с унтер-офицерами,  - сказал Кагэяма. -
Все!
     Хочет, чтобы вопрос был поднят, так сказать, "снизу", решил Кадзи.
     - Слушаюсь! - ответил он.
     - В чем дело? - поинтересовался командир роты.
     -  Я доложу  вам  об этом  после,  господин  поручик,  -  уклонился  от
объяснения Кагэяма. - А ты, Кадзи, можешь быть свободен.
        20
     - Солдат второго  года  службы  -  инструктор! Ну и ну! -  посмеивались
старослужащие.   По  их  представлениям,  инструктором  мог  быть   кадровый
ефрейтор, ну солдат 1-го разряда... Поручать такую должность новоиспеченному
ефрейтору - позор для Квантунской армии!
     -  Эй, ефрейтор!  - в первый же  день услышал Кадзи. К  нему шел Масуи,
тоже из артиллеристов третьего года службы.  В этом году его опять обошли  в
звании,  не дали ефрейтора.  То  обстоятельство,  что  его обогнал  какой-то
молокосос, не давало Масуи покоя.
     Кадзи молча поднял голову и продолжал чистить винтовку.
     - Говорят, тебя назначают младшим инструктором?
     - Да.
     - Чему же будешь обучать?
     - Чему сам учился.
     - А чему ты учился?
     Кадзи промолчал.
     -  Раз  тебя  назначают инструктором,  значит,  многому учился.  Одного
только,  кажется,  не усвоил как  следует...  - Скорчив  рожу, Масуи оглядел
казарму, ища поддержки.
     Ефрейтор Акабоси, осклабив скуластую физиономию, крикнул:
     - А ты его доучи, Масуи!
     - Куда мне обучать  господина  ефрейтора... - Убедившись, что  товарищи
приняли шутку, Масуи продолжал: - Ефрейтор - важная птица, не то что простой
солдат, правда?
     Кадзи молча вставил магазинную коробку, прошелся  по  винтовке ветошью.
Видно, у Масуи чешутся руки. Он хочет кулаками доказать, что в армии ценятся
не звездочки, а срок службы. К оплеухам Кадзи привык. Он будет молчать.
     - Не очень-то задавайся, инструктор! - продолжал Масуи. - Нечего наглую
рожу корчить! Эй, ефрейтор, а сколько ты мисок супа съел за свою службу?
     Что  ж,  Кадзи, действительно, служит  на  год меньше, чем солдат  1-го
разряда  Масуи. И хотя Кадзи не помнит, чтобы он  задавался, получив  звание
ефрейтора, -  надо  молчать.  Ладно,  подождите  немного!  Скоро  всех  вас,
мерзавцы, вымету метлой из казармы!
     Кадзи выдало выражение лица. И тогда Масуи залепил ему пощечину.  Кадзи
и тут промолчал. Он взял винтовку и пошел ставить ее в пирамиду.
     Масуи не отставал.
     - Ладно, так и быть,  научу тебя, как надо  лупить по морде! Запоминай,
инструктор! - Прозвучала еще одна пощечина.
     - А ты  не  отворачивайся, -  крикнул  со своей  койки  Онодэра, солдат
пятого  года службы,  лишь недавно  произведенный в 1-й  разряд. - Тебе, как
инструктору, это полезно знать!
     Еще немного терпения! Подождите, я выгоню вас отсюда.
     -  Слышь,  Кадзи,  ныряй-ка поскорей под защиту подпоручика Кагэямы!  -
посоветовал Акабоси. - Поди  доложи ему  - никак, мол,  не могу быть младшим
инструктором, боязно очень артиллеристов!
     - Инструктор! - насмешливо произнес ефрейтор Хоси, служивший до этого в
части,   отличившейся   на  "Особых  маневрах".  -  Нечего   сказать,  хорош
инструктор!
     - Эх!  - подхватил его  товарищ.  - Ну  и  порядки пошли  в Квантуиской
армии! Гражданского дяденьку назначают инструктором!
     Кадзи молчал.  Он взял  из пирамиды  наугад чью-то  винтовку и принялся
протирать  ее.  Смех  постепенно  угас,  возбуждение  улеглось.  Но  желание
помучить  жертву осталось неудовлетворенным. Злобные  взгляды  старослужащих
подтверждали это.
        21
     Убедить младших инструкторов  пулеметного  и гранатометного  взводов  -
Кадзи   поставили  на  стрелковый  -  в  необходимости  изменить  внутренний
распорядок  в казарме оказалось  нетрудно.  Оба  служили всего второй год, и
муки новобранцев были еще свежи в их памяти. Но когда Кадзи предложил, чтобы
каждый "обработал" на этот счет своего взводного унтер-офицера, они пошли на
попятную. Пусть Кадзи сам  договорится  с  унтер-офицерами,  тогда они  тоже
выскажутся "за". Оба парня,  ссылаясь на более зрелый возраст  Кадзи, хотели
сперва  убедиться,  куда подует ветер... Кадзи перестал  рассчитывать на  их
помощь. Взяв с  них  слово не  болтать  о  его  планах,  Кадзи  приступил  к
обработке унтер-офицера Судзуки.
     - А господин подпоручик согласен? - мирно спросил Судзуки.
     - Да.  Он сказал, что,  если все взводные унтер-офицеры  поддержат  мое
предложение, он берется получить согласие командира батальона.
     - Подожди-ка минуточку.
     Судзуки  вышел  и  вскоре  вернулся  с  унтер-офицерами  пулеметного  и
гранатометного взводов.
     Кадзи насторожился. Он  собирался  действовать  в отдельности в  каждом
взводе, а вместо этого, кажется, сам попал во враждебное окружение...
     Унтер  Мацусима  из  гранатометного  был  уже  в  курсе  дела.  Судзуки
рассказал ему о проекте Кадзи.  Мацусима служил пятый  год.  В его  взгляде,
устремленном на Кадзи, отражались противоречивые чувства.
     - Боишься попасть в переплет, оттого и надумал  избавиться от стариков,
а?
     Кадзи изо всех сил старался сохранять хладнокровие.
     - Да,  отчасти и  поэтому,  -  сказал  он.  - Но это  не единств венная
причина. По слухам, в пополнении  много пожилых... Сроки обучения ускоренные
-  меньше  двух  месяцев  на всю  учебу.  Если к  этому добавить  немыслимую
обстановку в казарме, никакая наука в голову не полезет -  вот что  главное.
Там, где я служил первый год, был случай самоубийства... - добавил Кадзи.
     Судзуки  поддакивал.  Он один  проявил  к  плану  Кадзи  хоть  какой-то
интерес. Лицо Мацусимы по-прежнему было упрямым.
     - На то мы и существуем,  чтобы в армии не  было подобных безобразий! -
твердил он.
     - Одним битьем солдата не закалишь. К нам прибывают люди, не слишком-то
сильные физически, да и духовно. Если  на  них навалиться,  как  заведено  в
армии, ручаюсь, не все выдержат...
     Хиронака молчал, презрительно скривив рот. Мацусима опять сказал:
     - По твоей методе получатся маменькины сынки, а не солдаты!
     - Я  вовсе не собираюсь нянчиться  с ними.  Увидите, на  учениях я буду
строг, но в казарме хочу обращаться по-человечески.
     - Что ты понимаешь в обращении, птенец!  - оборвал его Мацусима.  - Сам
без году неделя в армии. Солдаты народ известный,  дай им волю, так потом не
подтянешь. Нет,  нужно  с  самого начала забирать покруче, чт