седству. Вид у этой культяпки был такой, что сразу становилось ясно - далеко на ней не ускачешь. Рука покоилась на раковине: казалось, она ждет приказа открыть кран, как только настанет время для утреннего омовения. Созерцая этот ассамбляж, я понимал, почему Юбер не торопится встать с пола: он, несомненно, был занят обдумыванием головоломки, как бы половчее собрать все это богатство. Я и сам чувствовал себя так, словно барахтаюсь в болоте и погружаюсь в него все глубже. Мои планы уверенной, неспешной походкой сойти со сцены жизни и исчезнуть, пропадая из виду где-то там, в кулисах, - эти планы в отсутствие солидной, если не сказать внушительной суммы денег оказались полным фуфлом. Приходит время, когда вы полагаете, что заслужили право отбросить мысль о презренном металле. (В юности - пожалуйста, лезьте из кожи вон, чтобы заработать то, что вам полагается, ничего не имею против - если такая юность длится не слишком долго.) И право слово, мне казалось, я достиг точки, где пора уже не думать о деньгах. Ряд общих мест Может, я не прав, но мне кажется, в любой мало-мальски развитой цивилизации с каждым - или почти с каждым - случается, что его одолевают неодолимые искушения неплотского характера. Среди таковых - в порядке совершенно произвольном - написание книги. Я вполне разделяю ту точку зрения, что у каждого за душой есть книга, которую бы он мог создать. Многие, однако, достаточно милосердны, чтобы держать эту книгу при себе, она так и остается вечным арестантом, которому не выйти на солнечный свет из камеры - черепной коробки несостоявшегося автора. Речь может идти о мемуарах, романе, любовных излияниях или путеводителю по стране Зулу, но как бы там ни было, большинство заигрывает с мыслью оставить свой след в этом мире - вернее, на печатной странице. К счастью для издателей и тех, кто, подобно мне, обречен читать, чтобы заработать на хлеб насущный, лишь немногие из этих потенциальных авторов проходят весь путь до конца и таки печатают свой труд. (Есть, правда, и такие, которым удается на одной-единственной книге построить всю карьеру, регулярно перепечатывая сей великий труд под разными названиями.) Еще одна «оригинальная» идея: открыть собственный ресторанчик. Кто бы отказался от такого дохода, как получение десяти фунтов с собеседника, всякий раз, когда тот, сидя за трапезой, заводит разговор о том, что неплохо бы открыть ресторан, кафешку или какую-нибудь забегаловку? А разве нет? (x) Само предприятие кажется не так чтоб очень уж сложным. (y) Все мы любим поесть. (z) Люди, сидящие за столом, как правило, открываются нам с лучшей стороны. И третье нереализованное призвание, преследующее нас, как рецидив болезни, - ограбление банка. Обаяние идеи говорит само за себя. Почти все мы постоянно испытываем нехватку - а порой так даже болезненную нехватку - денежных средств. Это - пожизненно. Где же решение проблемы? Как правило, оно в двух шагах ходьбы от вашего дома - где-нибудь там, на углу, расположено одно из зданий, битком набитых деньгами. Вы фланирующей походкой входите внутрь, быстро выбегаете наружу, а в руках у вас - то, что нужно, дабы радикально исцелить вас от безденежья. Фортуна резко поворачивается к вам лицом. Вы можете тискать и мять эти тонкие цветные полосочки, как обнаженную любовницу, а не созерцать их через бронированное стекло, как несчастный завсегдатай пип-шоу. К вашим услугам - пара пудов десятифунтовых банкнот, несколько килограммов поясных изображений национальных знаменитостей, с которых принято делать жизнь, - портретиков, так приятно греющих карманы, и вы свободны идти по жизни, как вам заблагорассудится. И затем, среди нарушений закона, ведущих к длительной отсидке за решеткой, ограбление банка менее всего бросает тень на вашу репутацию. Денег у банков - куда больше, чем им нужно. Разве нет? Зайдите в банк - там в каждом закоулке лежат деньги. И кроме того, все ненавидят (a) банки и (b) банкиров. Поэтому ограбление банка если и выглядит преступлением, то преступлением, в котором нет пострадавших. Конечно, те, кто не грабит банки, платят проценты по кредитам и все такое, но при этом в глубине их душ живет ненависть. Более того, именно потому, что наличествует пункт (b), столь привлекательна идея: поднять волну террора, чтоб банкиров пробрало - до самых кишок. И по большей части от ограбления нас удерживает не приверженность порядку и не верность этике. Вовсе нет. Нас держит в узде почти неизбежная вероятность наказания. Кандалы страха, так сказать. Но если говорить по сути, то более всего нас жалит подозрение, что одного налета на банк недостаточно, чтобы обеспечить себя до старости лет; выгоды этого дела, каковы бы они ни были, весьма краткосрочны. Грабя банки, состояние не сколотишь. Большие деньги (и краткие сроки тюремного заключения) светят, если вы заняты мошенничеством. В этой сфере при удачном раскладе вряд ли кто и заметит, что преступление имело место. Но - мошенничество лишено прямоты и неприкрытой прелести налета на банк, увы. В самых разных (и малоприятных) жизненных коллизиях, когда бумажник мой был тощ до неприличия, искушение ограбить банк нет-нет да и возникало в моем сознании. Но теперь, воодушевленный присутствием Юбера, я был готов пригласить свой соблазн куда-нибудь в бар, пропустить по стаканчику - и пусть он расскажет мне, как это на самом деле бывает. Еще одно достоинство ограбления банка; в этой игре одна из главных ставок - я могу это. Великое банковское ограбление - может статься, тут важно чутье и внимание к чему-то, кроме самого ограбления. И ведь, кроме нужды в шуршиках, есть еще и любопытство. ...Плюс к тому я не вижу иного способа разжиться деньгами. Утром в пятницу в Монпелье нет ажиотажного спроса на рыдающих английских философов, чей индекс цитирования выражается шестизначной цифрой. Друзья и однокашники - вне пределов досягаемости, к тому же я не хотел портить дружеские отношения, обременяя их претензиями, которые ближние не в состоянии выполнить. Мне бы не хотелось, насколько возможно, вымарывать чьи-то имена из записной книжки. Элементарная истина: об ограблении Мои размышления кружили вокруг идеи ограбления, как вода в раковине - вокруг сливного отверстия. Нет ничего лучше смерти, маячащей на горизонте, чтобы все запреты поблекли и отошли на второй план. Зато остается любопытство - и оно побуждало меня познать еще не исследованные мной области бытия. Мое основное возражение против бедности - бедность скучна. Она делает вас приземленным, серым - и все. В конце концов, я уже прожил соответствующую часть жизни в этом состоянии. Быть бедным - везде одинаково. Каково быть богатым, сказать не могу. Трюк с присвоением казенных средств был лишь трамплином, который подбросил меня вверх - но не больше. Однако я хотел бы продолжить свои исследования в этой области. Терять мне нечего, кроме... Я так ничего и не смог придумать для этого «кроме». У меня не осталось совсем ничего, что еще можно терять. Я представил, сколько времени осталось у меня в запасе, и если мне суждено вскоре уйти, то напоследок хотелось бы кутнуть со вкусом. Что нами движет Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло: к моим услугам был тот компонент из джентльменского набора грабителя, достать который труднее всего, - пистолет. Оставалось только сказать: «Дай-ка пистолет, Юбер. Видать, пора прогуляться и обчистить банк». - Э-э, проф... Это тебе не хухры-мухры, знаешь ли. Демаркационная линия - приехали. Лавочка, так сказать, закрыта. Посвященные не любят профанов, возомнивших, будто они и сами с усами. - Я и не говорю, что это легко. Просто в жизни наступает момент, когда пора встать и ограбить банк. - Тебе что, денег негде взять? - Негде. У меня, понимаешь ли, ни гроша. К тому же я - в бегах. - В бегах? Делаешь ноги от Скотленд-Ярда? Ну ты, профессор, даешь! Я еще когда тебя приметил, думал: чем же ты мне так вмастил-то? А грабить тех, кто тебе в масть, - это ж одно удовольствие. Самый смак! - В возбуждении Юбер уставился на свою культяпку. Мое предложение его явно задело. - У меня с тобой, конечно, облом получился... Но, слушай, я бы все же рекомендовал тебе начать с какого-нибудь туриста. Опростоволоситься с туристом, знаешь ли, лучше, чем опростоволоситься с банком. И вообще - может, тебе куда-нибудь приладиться с твоей этой философией, а? Или с чем-нибудь вроде? Дожил же ты до седых волос... - Кончай скулеж! Философия философией, но философией сыт не будешь! Всю дорогу к банку Юбер пытался меня отговорить. (На выходе из отеля портье бросил нам в спину: «Оплата - как за двойной номер!») Он таки настоял на том, чтобы сопровождать меня, сколько я ни твердил, что его присутствие в банке, когда я буду занят ограблением, может весьма негативно сказаться на его дальнейшем пребывании на свободе. - Что бы ты сказал, проф, если бы я вот так, с бухты-барахты, заделался философом, а? - Он повторил это дважды, желая ткнуть меня носом в мою профнепригодность к ограблению. Ну что ж, право слово, у меня были некоторые сомнения насчет того, по каким признакам определить банк, наиболее приемлемый для ограбления. Было даже искушение поделиться этими сомнениями с Юбером и попросить совета, но в конце концов я пришел к выводу, что в сложившейся ситуации не стоит демонстрировать свою нерешительность. Я просто кружил по городу, присматриваясь к наличествующим в нем банкам. Юбер хранил молчание, однако всем видом выражал одобрение: не так уж я прост, раз взялся за труд провести сравнительный маркетинг. Однако вскоре я осознал: колебаться и откладывать окончательное решение можно до бесконечности. Идеальный банк в Монпелье?! Платон сказал бы: такой сущности, как идеальный банк, в этом мире просто не существует. Я мог бы выбрать банк подальше от отеля, мог бы ждать до полудня, когда в банках становится меньше клиентов, мог бы потворствовать дюжине других соображений, но сколько ни думай об ограблении банка, само ограбление легче не станет, а мне претила сама мысль о том, чтобы к ленчу остаться без ленча. Внезапно я решился: почему бы не ограбить отделение банка, где мне довелось столкнуться с самым равнодушным и презрительным отношением к клиентам - в моем лице, в, частности? Что вы делаете, если банк всячески демонстрирует, что ему на вас плевать? Именно: идете в другой банк. Где вас ждут те же процентные ставки, те же услуги - и та же грубость, от А до Я. Банкиры сговорились презирать всех клиентов, кроме тех, от кого просто разит богатством, - несомненно, так они мстят обществу за жалкую роль, которую они обречены играть в этой жизни. Когда вы беретесь за ограбление банка, первым делом надо решить, куда пристроить пистолет. Решившись, я вытряхнул из своего чемодана все книги, а на их место водрузил Юберову пушку. Символический жест, не правда ли? Затем вы оказываетесь перед проблемой выбора - эффектно ворваться в банк или мирно встать в очередь к кассе. Когда мы вошли в банк, там уже толклись трое клиентов. Вернее, клиенток: ни дать ни взять учительницы начальной школы, задавленные грузом проблем и с трудом улучившие минутку заглянуть в банк, чтобы оплатить какие-то текущие счета. Плюс к тому - женщина с целым выводком хнычущих младенцев. Она не утомляла себя присмотром за ними, так что те расползлись по всему пространству и кишмя кишели вокруг. Вид у мамаши был такой, что, глядя на нее, нельзя было заподозрить, будто она станет сильно убиваться, если вдруг, паче чаяния, недосчитается одного из своих отпрысков. Юбер тут же продемонстрировал недорослям пару трюков со своей съемной рукой. Один из младенцев с любопытством на меня уставился; возможно, он ожидал, что я проявлю к нему подобающий интерес (младенцы, еще не забывшие, как совсем недавно они были центром круглосуточного внимания материнской утробы, ждут того же от всех и каждого), а может, он никогда еще не видел философа, настолько дошедшего до ручки, что сподвигнулся на ограбление банка. Я решил дать посетителям спокойно покончить со своими делами; право слово, я не видел, почему из-за меня их день должен пойти прахом. В зале работали двое кассиров. Один - седой ветеран, почти совсем облысевший, лелеющий несколько уцелевших прядок. Его нежная забота о них привела к тому, что эти, с позволения сказать, локоны стали виться этакими кудряшками. Вот она, тщета усилий человеческих! Движения бедняги отличались нарочитым проворством, и весь он лучился деланным весельем - словно хотел убедить окружающих, что ему на редкость нравится служба в банке и на земле нет более интересного занятия, чем ублажать банковских клиентов. В окошке соседней кассы сидела женщина. Я поймал ее взгляд... Я знаю. Я жалок. Раба из себя так и не выдавил. И вообще: гол как сокол, возраст - изрядно за средний, карьера полетела в тартарары, владельцы похоронных бюро смотрят мне вслед многозначительным взглядом, и если фортуна изливает на меня свои дары, то это не золотой дождь, а поток дерьма. И тем не менее, тем не менее... Стоя в очереди к окошку кассы, я задумался о том, а не светит ли тут моему радунчику. Вместо того чтобы целиком и полностью сосредоточиться на предстоящем ограблении, я вдруг поймал себя на мысли, что меня переполняют амурные устремления. Я стоял в очереди и молился: да окажется так, что обслуживать меня выпадет «кудрявому» старцу, а не этой нимфе. Порой (весьма часто) я думаю: какое заблуждение считать голову тронным залом мысли! У мужчин этот трон расположен в районе седалища - примерно там же, где круглятся два полушария, которые еще никто не называл полушариями мозга, а рядом покачивается казна, где хранится весь наш запас драгоценных секреций. Что до головы, которую мы носим на плечах, - она служит лишь для отвода глаз. Мужчинам на заметку: вы теряете интерес к противоположному полу, только когда вы: (a) мертвы или (b) скорее мертвы, чем нет. Воистину мы обречены на абсолютную идентичность с нашей внутренней сущностью, имя которой - половая железа. Я, например, всегда знал, как безошибочно определить, болен я или нет: если мысль о молодой блондинке в неглиже не заставляла кровь радостно вскипать - пора идти ко врачу. Это правило так же надежно, как правило буравчика. Дальнейшее произошло само собой; в общем, я хотел взять барышню на абордаж, хотя и подозревал, что ограбление банка - пожалуй, не лучший способ с ней познакомиться. Как человек, привыкший руководствоваться рассудком, я чувствовал: надо заявить окружающим об ограблении, не прибегая к банальной помощи пистолета. В конце концов, в этом мире у меня и без того есть какая-никакая репутация. К тому же я заметил, что там стояла видеокамера. Юбер попытался нейтрализовать ее широкой улыбкой - прямо в объектив. Ветеран, пребывающий на волосок от облысения, занялся многодетным семейством. Я подошел к красотке. - Доброе утро, мадам, - произнес я. - Это ограбление. Я бы не удивился, если бы она ответила: «Пожалуйста, пройдите к соседнему окошку». - Ограбление? - Спокойно так, без суеты переспросила она. В голосе - ни апатии, ни визгливых ноток, разве что стоическое спокойствие. Словно я поинтересовался у нее, который час. И все тот же взгляд: вязкий, сладкий, как варенье на губах. Возраст? Уже, конечно, не тот, который принято считать самым цветением, но, знаете ли, есть женщины, которым обвести вокруг пальца время не составит особого труда. Особенно если у них взгляд - как этот. Самое прозаичное, что можно про него сказать... В общем, посмотрит на тебя такая - и понимаешь: эту безмятежность ничем не смутить. - Вы уверены? - Уверен, - отозвался я и, пристроив перед окошком мою импровизированную кобуру, открыл замки. Взору красотки предстала жаждущая денег пасть чемодана и пистолет. Не говоря ни слова, барышня принялась укладывать на дно чемодана запечатанные пачки банкнот. Спокойно так: ни нерешительности, ни суеты. Пистолет я вытащил и положил на стойку, чтобы не мешал. - Мелочь тоже брать будете? - Нет, спасибо. - Эй, оставьте же хоть что-нибудь! - услышал я раздраженный голос за спиной. - Специально утром, понимаешь, приехал, чтобы деньги снять, так на тебе! Мне за мои гроши еще и вкалывать приходится! Лысеющий живчик в соседнем окошке все еще не врубился, что происходит ограбление его банка. Он продолжал пререкаться с детообильной мамашей по поводу каких-то формальностей, связанных с переводом денег. Тем временем моя барышня, работая с равномерностью банкомата, сгрузила в чемодан всю наличку, какая только была на виду. Потом что-то нацарапала на листочке бумаги и положила его поверх денег. «Вот, возьмите. Если этой суммы недостаточно, обратитесь к моим коллегам». - Спасибо, право, не стоит их беспокоить, - пожал я плечами. Есть же граница между реальными потребностями человека и жадностью. - Большое спасибо. Приношу извинения за связанные со мной неудобства. До свидания. - До свидания, - отозвалась она уже в ожидании следующего клиента. Мы с Юбером не спеша направились к выходу. Напарник мой явно испытывал пароксизм восторга. Я просто физически ощущал, как ему хочется выговориться. Однако он сдерживался. То ли ждал, покуда мы окажемся на свежем воздухе, то ли считал выражения восторга неуместными или бросающими тень на его репутацию профессионала. Оказавшись на улице, он окинул меня вопрошающим взглядом; а теперь что? Я припомнил, что неподалеку - буквально на углу - есть весьма неплохой рыбный ресторанчик. Я уже начал двигаться в ту сторону, когда Юбер раздраженно прошептал: - Мы разве не будем делать ноги? - Нет, - пожал я плечами. Напарник мой явно не удосужился принять во внимание, что я: (a) слишком стар, (b) слишком толст, (c) слишком ленив, чтобы бегать, и если уж меня сцапает полиция, при поимке я бы хотел выглядить достойно. Полиция, однако, не очень-то торопилась. Мы уже потягивали аперитив, изучая раздел меню, посвященный закускам, когда мимо пронеслась первая полицейская машина - с того места, где стоял наш столик, из окна открывался чудесный обзор. Отношения Юбера с официантом, увы, не заладились с самого начала. Юбер не произвел на меня при встрече впечатление человека, привыкшего завтракать в дорогих ресторанах. Того же мнения придерживался и наш официант. Он был твердо уверен, что Юбера следует немедленно под белы рученьки вывести в чисто поле и, оставив там одного, полить напалмом и сжечь. - Позвольте сказать несколько слов о наших фирменных блюдах, - зачастил официант. - Катись ты со своими фирменными, - обрезал Юбер. - Тащи-ка мне зазуреллу, ясно? Или я на туриста смахиваю?! - реплику он закончил, скривив губы так, что стал похож на страшного злобного волкодава, готового броситься на вас и сожрать на месте. Возможно, поэтому, когда в дверях появилась какая-то компания, нас попросили пересесть за другой столик. Юберу подали вовсе не то, что он заказывал. Потом ему пришлось пять раз напоминать, чтобы официант принес пиво. Нас, грабителей, в грабительски дорогом ресторане обслуживали из рук вон плохо - и это при том, что ресторан был наполовину пуст; чтобы задобрить официанта, я заказал одно из фирменных блюд, и мы брали спиртное - так что в итоге сумма нашего счета была равна небольшому состоянию. Вот она, еще одна особенность мироустройства, надрывающая мне сердце: даже в самом хорошем, самом дорогом ресторане вы рано или поздно нарветесь на хамство. В завершение нашего ленча официант пролил на Юбера соус. Липкий. Цвета бычьей крови. Я думал, Юбер тут же заедет ему в ряшку. Но... Но Юбер настоял, чтобы мы оставили чаевые, равные сумме нашего счета. - Пусть знает свое место, - пояснил он мне. - Прости, не понял, - поднял я брови. - Он, понимаешь, считает меня ублюдком. А ты видел что-нибудь обидней, чем ублюдок - и при деньгах? Это же хуже, чем схлопотать в рыло. Шаря в чемодане, среди банковских пачек я наткнулся на обрывок бумаги, приложенный щедрой рукой барышни из кассового окошка. Крупным почерком - один вид этого почерка возбуждал больше, чем тысяча соответствующих картинок - на бумажке было написано имя: Жослин - и номер телефона. Я показал записку Юберу. Выяснилось, что и он тоже - того. В смысле - положил на нее глаз. - Ого! - прокомментировал он. При этом его родная рука дернулась, словно от ожога. - Та самая женщина... Которую ничем не проберешь... Выходя из ресторана, Юбер прихватил с вешалки чью-то шляпу. - Не ищи приключений на свою голову, - усмехнулся он, протягивая мне сию деталь туалета. Пожав плечами, я покорно накрыл проплешины шляпой. Полиция, как всегда, была озабочена одним: как бы скрыть недостатки в своей работе. Для этого на место преступления было стянуто множество полицейских. Присутствие их, очевидно, было мотивировано необходимостью замять тот малоприятный факт, что, когда совершался налет, во всей округе наблюдалось вопиющее отсутствие стражей порядка. Теперь же они торчали повсюду, напустив на себя серьезный вид, переговариваясь по рациям и вообще всячески изображая, что тут много с чем надо разобраться и много чего сделать. Мы провальсировали сквозь кордон, остановившись лишь раз: Юберу приспичило спросить затянутого в кожу копа на мотоцикле, что тут случилось. - Банк ограбили. - И что, поймали грабителей? Приметы-то есть? - спросил Юбер голосом-явно-предназначенным-для-окружаюших. - Далеко не уйдут, - изрек служитель закона. - Ты зачем нарываешься? - накинулся я на подельника, когда мы наконец оказались вне зоны слышимости толпящихся около банка зевак. - Так, чтобы удостовериться. В номере Юбер запустил подушкой в стену. - Слушай, ответь: ты что, гений? - воскликнул он. - Или все дело в философии? В течение одного утра ты обчищаешь банк, изобретаешь новый способ слинять с места преступления - пойти позавтракать в ресторане, и в довершение всего на тебя западает женщина, которой ничего не стоит море выпить через соломинку. Так нет же, она у тебя мечтает отсосать! Первый раз такое вижу! После налета Кто может сказать «нет» хвале, даже незаслуженной? Однако разве ограбление банка что-то изменило в моей жизни? Я чувствовал все ту же опустошенность. Налет на банк оказался просто снятием денег со счета без тягомотины с заполнением чековых книжек и т.д. Подобный оборот дела меня удивил, однако я не стал утруждать себя выяснением причин, почему все так вышло. Теперь, когда у меня были деньги, проблема заключалась в том, что не надо беспокоиться об их отсутствии. Я был избавлен от меркантильных забот, мешающих приступить к кодификации всех идей, порожденных человечеством, к тому, чтобы сбить эти идеи в одну отару, вывести универсальную формулу мышления вроде E=mc2. Написать всемирную историю, разложив все по полочкам, как это сделал Иоанн Зонарас (с его выучкой византийского бюрократа XII века сделать это было легче легкого), - его труд был из тех вещей, которые всегда вызывали у меня восхищение. Но моя история должна уложится в одно предложение. Может быть, в два (чтобы у читателей не оставалось чувства, будто они зря выложили деньги). Позор, на что я растратил жизнь, от и до! О юность моя, когда я был пытлив и пылок! Разве признаешься кому-нибудь, что, поступая в университет, я верил, будто смогу вобрать в себя все знания человечества, смогу быть самым-самым, капитаном на мостике, заправилой, главным распорядителем пиршества духа - оно же ярмарка тщеславия... Лучше забыть, что когда-то надеялся стать первым. Не выйти бы из игры - уже хорошо. Добыча равнялась сумме, которую дает жене на домашние расходы какой-нибудь управляющий банком. Однако и этих денег было достаточно, чтобы некоторое время я мог поддерживать близкие отношения с сомелье (на мой взгляд, как и какое вино вам подают - вопрос немаловажный). На глазок поделив нашу добычу (я уже миновал возраст, в котором считают деньги), половину я вручил Юберу. В конце концов, это ему принадлежал пистолет, послуживший мне пропуском за барьер, разделяющий тех, кто размазывает по лицу сопли, и тех, кто срывает банк. Плюс - Юбер оказывал мне поддержку (аморальную) в этом предприятии. - Проф, не возражаешь: я высуну нос на улицу - надо кое-чем прикупиться, - а потом вернусь, и ты расскажешь мне об этой своей философии, - объявил Юбер. Я явно вырос в его глазах. В отличие от Юбера я не был столь оптимистичен, думая о том, что будет, если набрать номер Жослин. Быть арестованным - полбеды, но быть схваченным полицией за яйца... Кому охота сносить насмешки от полицейских? Перед моим взором роились видения: суд, покатывающийся от хохота при сообщении, что я звонил мадам X, надеясь с ней перепихнуться, а полиция ждала меня у нее на квартире. Но тут я представил, как выглядят зоны, к которым был бы не прочь припасть губами, - и рука моя сама потянулась к телефонной трубке. Никто не отвечает. Может, Жослин еще на работе или все еще дает показания в полиции... А не по фигу ли? Хорошо, я записываю все, как есть. Когда вы вышли из-под контроля, вы вышли из-под контроля. Трубку наконец подняли. Когда я последний раз так волновался, набирая чужой номер? Десять лет назад? Двадцать? - Алло. Одно слово. Проба голоса. Но тут тебе и отрава, и доверие, и неспешность; один-единственный выдох, вбирающий в себя всю сущность говорящего. - Надеюсь, вы меня помните, - пробормотал я: голос на другом конце провода был весьма эмоционален - и это был голос, ответивший на множество звонков, уставший голос. Я просто почувствовал необходимость внести ясность, представившись, чтобы не было никаких сомнений, поэтому добавил: - Я ограбил сегодня ваш банк. Ответ был все так же неспешен: - Ах да. Помню. Сегодня у нас был только один налет. - Я бы хотел извиниться за беспокойство. - Я так и думала, что вы позвоните. Похоже, у вас выдался свободный вечер? Мы договорились встретиться в лучшем (и самом дорогом, насколько я знал) ресторане. - Вы уверены? - уточнила собеседница. - Там очень дорого, право слово, чтобы так роскошествовать, вы сегодня не заработали. Я еще успевал купить кое-какую одежку на вечер. Последнее время я как-то не очень заботился о своем облике. Одно из немногих преимуществ сверкающей, как церковный купол, лысины состоит в том, что ее владельцу (x) не надо мыть голову, (y) причесываться, (z) беспокоиться, соответствует ли ваша прическа последней моде. Гладкая, как бильярдный шар, голова сэкономит вам несколько часов в неделю, несколько недель в году, а в течение жизни - несколько лет (если только вам удастся продержаться достаточно долго). А экономия на стрижке и шампунях? Может статься, провидение собственной рукой подстригло меня под ноль, чтобы я не растрачивал отпущенное мне время на всякую чушь и сосредоточился исключительно на том, что ношу в голове, а не на ней, чтобы время мое шло исключительно на вынашивание идей. Не вышло-с. О рефлексии 1.1 Желая удостовериться, что способность размышлять мне покуда не изменила, я выстроил логическую цепочку: зрелый средний возраст (иные еще называют его подступающей старостью) имеет свои преимущества, хотя они - увы - немногочисленны. Например, вы твердо знаете: не в вашей власти существенно подправить свой облик, имея на то лишь несколько часов (даже для того, чтобы совсем слегка подретушировать некоторые несообразности фигуры, надо не меньше недели сидеть на диете); единственное утешение для располневшего философа - столкнуться на улице с каким-нибудь траченным жизнью поклонником философии. Памятное пиршество, или Пиршество памяти 1.1 Я явился с опозданием, резонно решив, что, если полиция поджидает меня в ресторане, я могу позволить себе невинное удовольствие и немного поизводить их ожиданием (хотя по пути уже и идея отсидки в тюрьме начала казаться мне соблазнительной: пребывание в одиночной камере могло бы подвигнуть меня взяться за книгу - глядишь, все же удалось бы оставить какой-никакой след в философии). Она уже сидела за столиком - и мандраж мой тут же ретировался, сделав ручкой. Вечер начинался весьма многообещающе. - Эдди, - представился я. Воспоминания о памятных пиршествах Она сидела напротив, и перед моим взором предстала (так зеркало отражает отражение в зеркале) вереница одинаковых пар - обедающих, тонущих в бесконечности перспективы. Внезапно я осознал: (x) сколько денег я извел в ресторанах на женщин, (y) сколь мало радости мне это принесло, (z) сколь я стар и измочален, чтобы рассчитывать на что-нибудь в этой игре. Но здесь не было ничего похожего на холостые реплики, которыми обмениваются, ведя социальную разведку боем, когда боишься ляпнуть что-нибудь такое, что оттолкнет партнера. - Скучное место, - произнесла она, сопровождая свои слова взглядом сержанта секс-армии. - Я редко сажусь на выдаче. Я - помощник управляющего. Но я рада, что сегодня оно вышло так. Нечасто познакомишься с интересными людьми. Компания Правда состоит в том, что даже самым общительным у нас нелегко найти кого-то, к кому и впрямь можно прикипеть. Это нелегко даже в юности, когда мы выжимаем из нашей общительности максимальные обороты, несемся со скоростью бог знает сколько чел/час (человек в час). Что уж говорить о тех, кто разменял n-й десяток? Вы не только изучили рецепты мудрости: время съежилось, часы тикают слишком быстро (или это только кажется нам, тоскующим по истинной жизни, как наркоман по игле? Чтобы получить тот же эффект, что в молодости, мы должны увеличивать и увеличивать дозу времени, отданную общению), многие точки соприкосновения с ближними уже потеряли чувствительность: школьные воспоминания, университетская вольница, первая любовь, первый купленный вами дом, первый переезд. У каждой дружбы - свои периоды расцвета и увядания, и тут уж ничего не попишешь. А к прорези вашего автомата подходит только эта монетка. На автобусной остановке в Тайпее я стоял рядом с еще одним европейцем. Брезгливая гримаса на его физиономии говорила о том, что мы бы смеялись над одним и тем же, одно и то же вызывало бы в нас негодование, заговори мы - нам показалось бы, что у нас за плечами пять лет знакомства. Не уверен, что могу сказать «мы стали бы настоящими друзьями», - это отдает трагедией или идиотизмом. Автобус унес его прочь. Памятное пиршество, или Пиршество памяти 1.2 - Ограбление банков - ваше основное занятие? - спросила она. Ответ ее не очень-то заботил. - Так, время от времени. Вообще-то я философ. - И что - этим зарабатывают только крутые? Или с этого не проживешь? Вам понадобились деньги, чтобы приобрести парочку свежих идей? Или к нам вас привела простая жадность? - Жадность - род нищенства. Полиция, кстати, не очень-то торопилась. - Очевидно, я так разволновалась, что забыла нажать кнопку тревоги. Ваша физиономия или моя? Пока я поносил философию, ругал работу с девяти до пяти, из-за которой гениальные мысли обречены втуне гнить в моей голове, я неотвязно думал: что там под платьем у моей собеседницы. (К моему возрасту обычно приобретаешь трезвое представление об этом предмете, но любопытство неистребимо.) Пусть моя жизнеспособность под вопросом, в чем-то маститый философ недалеко ушел от прыщавого студента, прочитавшего популярную брошюру о Зеноне: я постулировал желание испить с лона ее. Идею попробовать это дело на практике я тут же уволил за профнепригодность: кто бы пригласил меня домой? (Не настолько же она очарована философами-досократиками). Жослин нравятся нетривиальные разговоры за обедом, только и всего. Предложения не требуется Но всегда наступает момент, когда желание прорывает покровы светской любезности. - В какой гостинице вы остановились? - спросила она, когда я провожал ее к машине. - Я живу довольно далеко за городом... Вам не кажется, мы уже и так ждали довольно долго? Этой фразы вы жаждете в двадцать, томитесь по ней в тридцать, но вы не ожидаете услышать ничего подобного, стоя на автостоянке в Монпелье, когда вам перевалило за полвека, животик выразительно выпирает, вы изрядно побиты жизнью, а полиция двух стран наступает вам на пятки. Почувствовав ее рукопожатие, я также почувствовал, что брюки почему-то мне жмут. (В очередной раз я поймал себя на мысли: Ницше не всегда прав. То, что делает тебя сильнее, может тебя же убить.) Мораль: перевалите за средний возраст, загробьте карьеру, присвойте казенные средства в крупных размерах, отправьтесь в другую страну, чтобы умереть там, впивая жизнь полной чашей, ограбьте банк - и ваша личная жизнь начнет налаживаться. Честно говоря, я всегда поражался, как женщины умеют мимоходом подвести дело к постели. Даже когда я лучше котировался на рынке и не скрывался от полиции - даже тогда это их «Почему бы нам не?..» настигало меня как хук в челюсть снизу. Но женщина - вместилище милосердия... О любви - распивочно и навынос 1.1 Разрывая отношения со старушкой Англией, я почти не испытывал сожалений. О чем? Последние проблески тепла, выпавшие на мою долю на родной земле, - даже им я обязан секретарше-француженке, работавшей в Сити. Иногда по выходным она садилась в поезд, дабы навестить мои кембриджские пенаты. Появившись на пороге, она часами могла разоряться, понося английскую погоду, английскую кухню, английский народ и английские дома, под крышей которых ей выпало поселиться (и у меня при этом не было ни повода, ни возможности ей что-нибудь возразить), прежде чем мы наконец переходили к поискам оптимального метода улучшения мироустройства. Честно говоря, у меня сложилось впечатление, что главной движущей силой ее визитов была элементарная потребность в аудитории. На что это похоже? Подумайте - и приведите примеры из вашей жизни. Жослин. Краткий перечень фактов 1. 35. 2. Дважды разведена. 3. Смертельно опасна для философов с патологически увеличенной печенью. Входя в отель, я обратил внимание на двух хлыщей, отиравшихся у подъезда, и с трудом подавил желание призвать их на помощь, ибо побаивался, что поиск оптимального метода улучшения мироздания в компании Жослин может стоить мне жизни. Грамотная смерть - это не только венец, это - половина успеха вашей карьеры. Не кривя душой, зададимся вопросом: разве имя Сократа украшало бы обложки бесчисленных монографий, умри он от отравления несвежими устрицами или банального простудифилиса? Бруно - тот вообще вошел в историю благодаря тому, что в его случае кремация предшествовала смерти, а не наоборот. Или - Сенека. Сенека с его острым, проницательным умом просто вовремя позаботился о спасении своей репутации в глазах потомков - и вскрыл в ванной вены. Раздевание Жослин: ни нерешительности, ни суеты. И как бы ни поднаторел ты в распутстве - даже если ты распутник-ветеран, убеленный сединами, - момент, когда будет удален последний предмет женского туалета и обнажится рабочая поверхность, вызывает в твоей душе особые чувства. Жослин сняла трусики, подхватила их одним пальцем - и, подняв руку, другой оттянула резинку, так что они превратились в рогатку. Снайперский выстрел, произведенный через всю комнату, поразил меня точно в лоб (о котором кто-то из моих приятелей сказал, что он отвоевал себе все жизненное пространство, вплоть до затылка). За моей спиной стояли десятилетия, отданные риторике, интеллектуальной полемике, критике идей. И что с того? Все, на что меня хватило в данной ситуации, - восторженно раззявить пасть, как какой-нибудь зеброосел в зоопарке, и проквакать, как лягушка, раздувшаяся до размеров Джагернаута, - догадайтесь что... «Да!!! Да!!!» О любви - распивочно и навынос 1.2 Мне на самом деле не очень-то везло с женщинами. Недостатки и преимущества холостяцкого статуса можно оценивать по-разному, но факт остается фактом: покуда вы холостяк, вы желанны для женщин, женщины вас вываживают, как опытный рыбак - клюнувшую рыбу. С каждым разом вы - как ловчий сокол - все точнее примечаете, стоит взвиваться за добычей или не стоит, обломится вам здесь или нет. Но часто этим чутьем вы готовы пожертвовать, а все потому, что вас снедает отчаянное желание получить от жизни хоть толику радости - сколь бы эфемерной, сколь бы несообразной ни была эта самая радость. Мне не очень-то везло раньше в Монпелье - даже несколько десятков лет назад, когда я выглядел не так уж плохо (при выгодном освещении, конечно). Причина, по которой неудача в Монпелье мне столь запомнилась: то был не просто провал, а - истинное падение, головой вниз, со свистом. Иные воспоминания оставляют во рту привкус горечи. Но горечь может быть и горечью вина. А эта - горечь мочи. Вечеринка уже вошла в заключительную стадию. Я: двадцати двух лет от роду, естественно, единственный оставшийся без пары и, конечно же, единственный представитель мужского пола, еще стоящий на ногах - и никем не прибранный к рукам. Стратегема соблазнения, которой я пользуюсь до сих пор: пить, - пить, повышая градус, но пить так, чтобы все же стоять на ногах. Ибо женщины, даже всерьез задумываясь, а не понизить ли им свои моральные стандарты, могут упустить из поля зрения тех претендентов на соучастие в сем захватывающем процессе, которые валяются под ногами, пьяные в дым. Я уже и не помню, что за околесицу нес я в тот вечер, но, право слово, вряд ли это было что-нибудь более глубокомысленное, чем: «Простите, вы не передадите мне эту рюмку водки, если никто на нее не претендует?» И мне бы насторожиться, обнаружив, что вокруг меня кругами ходит некая юная леди: ведь чтобы увидеть в этих банальных репликах остроту ума, надо было обладать могучим воображением. При этом девица была чертовски привлекательна. По Платону, подобное притягивается подобным. Так вот, я не считал - и не считаю - себя красавцем, скорее даже наоборот. Но толстым философам раз в жизни выпадает показаться неотразимым какой-нибудь красавице (если, конечно, этот философ достаточно долго продержался на ногах на достаточно многих вечеринках). В комнате было нечем дышать: атмосфера молодежной вольницы подогревалась не только возлияниями, но и воскурениями. Многие из участников пиршества к этому времени уже предпочли перейти в горизонтальное положение и предаться созерцанию внутренних пространств своего дремлющего духа. - Пошли-ка на улицу, там прохладнее, - заявила девица, одним грациозным движением выпорхнув из джинсов и вспорхнув на карниз за окном. Представшие моему взору окорочка были достойны самых пылких восхвалений. Я бы и на эшафоте сказал, что провел накануне весьма недурную ночку, если бы этой ночкой я был занят поджариванием таких вот окорочков на моем вертелке. Уподобившись стреле крана, высунувшейся из окна, я увидел, как она метнулась по карнизу и, подпрыгнув, повисла на флагштоке, торчащем из стены соседнего здания, где, видимо, располагался муниципалитет или что-то подобное. Краткий обмен репликами позволил установить, что девица - страстная поклонница альпинизма во всех его видах. Ее тело, прикрытое лишь белым топиком (который особо выигрышно оттенял черные как смоль волосы моей красотки), раскачивалось в воздухе - такое одинокое, такое неласканное! В этот момент девица наптоминила одновременно акробата на трапеции и государственный флаг. - Ну же, Эдуард, сюда! Люби меня! С тех пор я с опаской отношусь к женщинам, называющим меня Эдуардом. Годы не прошли бесследно. Прожитая жизнь, прежде чем скрыться за поворотом, обычно бросает милостыню. Вы, так сказать, удостаиваетесь просветления. Теперь-то я точно знаю, что сработает, а что - нет. Теперь, умудренный опытом, я бы постарался обратить внимание моей пассии на то, что флагштоки казенных зданий - не самое удачное место для поисков оптимального метода улучшения мироздания, я бы попытался лестью и мольбой вернуть барышню с небес на землю. Но... Но она была слишком красива для неопытного философа моего калибра. И у меня за спиной еще не было печального опыта с флагштоками муниципальных зданий, к тому же я был здорово пьян и находился в том возрасте, когда большинство представителей сильного пола готовы стоически претерпеть все во имя тех, на кого у них стоит. Черт с ним, что часы показывали три утра, от мостовой внизу меня отделяло пять метров, а кличку орангутанг я заработал от однокашников отнюдь не за ловкость и грациозность! Я изобразил деланый энтузиазм и устремился к цели. Тому, как я раскачивался, повиснув на этом чертовом флагштоке, позавидовал бы любой обезьян. Так продолжалось секунд шесть. Флагшток все это выдержал. Не выдержала моя хватка. Девица уже обвила меня ногами, и некое краткое мгновение - воистину, паря между небом и землей - я мог смаковать теплоту и благоухание ее кожи. Но, увы, я оказался не способен пожать плоды сих эротических трудов, сознание предательски сосредоточилось на ощущениях в кистях рук - напряжение и усталость нарастали там с поистине удивительной скоростью. Я просто не мог с должным жаром ответить на горячечные проявления любви, заложником которых я оказался. Меня еще хватило на то, чтобы, скользя вниз, какое-то мгновение испытывать трепетное восхищение перед мускулатурой моей красотки, и еще более короткое мгновение осознать, что это - последнее видение, которое я унесу с собой в вечность. У меня еще даже остался миг-другой, чтобы усмехнуться мысли о том, в какую же обезьяну (в моем случае дважды карикатурную) могут превратить человека необузданные желания, и ужаснуться тому, что вся моя жизнь прошла в таком вот обезьянопоклонничестве. Участвуй в этом низвержении во тьму внешнюю моя свободная воля или пытайся я оттянуть момент грядущего грехопадения, я бы точно преизрядно покалечился - если не сломал себе шею. Однако воля моя в падении не участвовала - и единение с перстью земною обернулось для меня едва ли не чудом. Гирей оторвавшись от красотки, я приземлился с кошачьей грацией (если вы способны представить разжиревшего, пьяного, неуклюжего кота с головой гладкой, как взлетно-посадочная полоса). Подумав, моя воздушная пассия подачей опытной теннисистки отправила вслед за мной мои брюки. Ковыляя, я вернулся на вечеринку, но момент - момент начала небесного романа - был упущен; остались лишь две воображаемые борозды, пропаханные моими ладонями на ночном черноземе неба. ????????????????????????? Мы предавались хитросплетениям любви, когда на пороге появился Юбер. Жослин с любопытством уставилась на него - словно взору ее вдруг был явлен тайный прием, к которому я прибегаю в постели. - Прошу прощения, - пробормотал Юбер. - Я только пистолет взять... Я-то думал, что вижу Юбера в последний раз, но он исчез лишь до утра. Когда он вернулся, я как раз пытался поудобнее устроиться в кровати буквой «зю», Жослин одевалась, собираясь идти на работу. Юбер ввалился без стука - ему явно никогда не рассказывали, что, перед тем как войти, принято стучать. Собственно, чего вы хотите, ночуя в паршивом отеле в конце паршивого тысячелетия. - Грабить ваш банк было истинным удовольствием, - заметил Юбер, распаковывая принесенный сверток с оружием. Жослин тем временем как раз упаковывала сумочку. - Рада, что вам у нас понравилось, - ответила Жослин. От ее голоса веяло загробным холодом (интересно, предназначалась ли холодность Юберу или то была маленькая тренировка перед началом рабочего дня?). - Вы, я вижу, все в делах. В общем, как меня найти, знаете. Женщина - последнее творение Господа. Его шедевр. Юбер пребывал в состояние нервического возбуждения. Юбер, не я. Он извлек из свертка круглую обойму с патронами. - Было полнолуние, - объяснил он. - Ну, я и решил навестить того парня, который оружием занимается. Патроны купить, еще кой-чего... Но пока шел, подумал: а зачем покупать? Просто зашел к нему и взял все, что нужно. Он меня тогда послал куда подальше. Ну, и я его тоже... - А я думал, этот твой торговец, промышляя тем, что вооружает налетчиков, - он вроде должен бы от таких наездов подстраховаться... Разве нет? - Ну, в общем, да. Этот Фредерик - тот еще говнюк. Мне просто пришлось дождаться, пока он перестанет пялить на меня зенки, - и всего делов. - И как тебе удалось его выключить, что ты успел столько прихватить? - Две бутылки ликера. Обрушил ему их на голову - и делов. Юбер провальсировал в обнимку с оружейным свертком по комнате. - Да, еще - я снял квартиру. Напарник хотел сказать мне, что (как обнаружилось несколько позже) он не счел за труд захапать и использовать по собственному усмотрению остатки моих денег, лежавших в чемоданчике. Когда я встал, бросая вызов мирозданию, я обнаружил, что в кармане у меня - ровно четыре франка (пусть другие четыре франка, а не те, которые лежали там накануне). Итак, навар, который я поимел с ограбления банка, - две приличные трапезы и наличие на ближайшее время крыши над головой. Что за чертовщина со мною творится? - Полнолуние, - пояснил Юбер, загоняя барабан с патронами, один вид которых внушал опасение, в столь же внушительный револьвер. - Луна толкает вора на грабеж. Все еще Монпелье Я никогда не мог взять в толк, почему Платон так превозносит созерцательную жизнь. Жизнь, которую невозможно созерцать без слез, не стоит того, чтобы жить, - но сейчас я говорю не о том. Однако это верно по отношению к любой жизни. Что вы обнаружите, приглядевшись к той, которая выпала вам? Навозную кучу. Теплую, исходящую паром навозную кучу. Нет ничего легче, чем осознать: вашему существованию - грош цена (а вернее - и того меньше). Вы пробовали вложить персты в глубины своей души? Смрадные, илистые глубины вашего духа? А теперь вложите персты в глотку и предайтесь процессу мелиорации... Превратить любое пиршество в отходы вашей жизнедеятельности - проще простого, однако попробуйте-ка из этих отходов сделать конфетку... Или взять Дельфийский оракул: познай самого себя. Только что делать, если вы не из тех людей, с которыми хочется познакомиться поближе? Подойти к зеркалу и засветить себе промеж глаз видом собственной рожи? Не лучший способ найти родственную душу. Как бы то ни было, мы обречены вариться в собственном соку. Что с того, отличаем мы все оттенки в аромате этого варева или нет? Подозреваю, кстати, что в собственном соку мы варимся куда чаще, чем принято считать. В одну реку нельзя войти дважды? Мы до конца наших дней обречены полоскаться во все той же грязной ванне! Беспризорный образ Мы бредем по колено в вопросах и ответах, как в болоте. Вопросы, ответы, ответы, вопросы. Они уже затопили весь мир. Их слишком много. Так много, что если вам удалось выступить в роли сводни и отправить парочку-другую миловаться всласть где-нибудь подальше отсюда, это уже достижение. И - до горечи муторная работа. Все еще Монпелье Утро не задалось. Козий сыр, заставлявший Юбера клокотать от негодования и вызывавший во мне сладостное предвкушение завтрака, пошел псу под хвост - вернее, под хвосты изрядно потрудившихся над ним крыс. Юберова берлога находилась в старой части города. Тронутые благородной, как патина, плесенью обои, узор которых перемежался инкрустациями ржавчины, явно были свидетелями жизни и смерти не одного поколения. Безрадостной жизни и бесславной смерти в обнимку с нищетой. Один вид этих обоев наводил уныние, которое не способны вызвать даже голые стены. Юбер все пытался завести разговор о философии - совсем как мои студенты. И почти как в годы моего преподавания, я менее всего был расположен говорить на эти темы. Еще он пытался подвигнуть меня на новое дело. - Надо поддержать репутацию. Неуловимые налетчики за работой... Я вяло думал: (x) стоит ли протестовать, (y) как бы позавтракать, (z) чего ради заставлять Юбера терять время, убеждая меня. Похоже, ограбление банков вызывает привыкание. Можно было, конечно, отойти от дома чуть подальше, но стрелки часов близились к одиннадцати, мысль о том, чтобы заняться поисками банка потучнее, посягая тем самым на привычное время завтрака, была мне отвратительна, а на углу располагалось местное отделение какой-то финансовой империи. - И каким философским методом мы воспользуемся? - не унимался Юбер. - Ты это всерьез? - вырвалось у меня, когда я увидел, что он извлекает из кармана блокнот. Я прикинул: до банка оставалось метров десять. Какие же знания успею я передать ему за это время? - Хорошо. Обратимся к школе, отстаивающей преимущества здравого смысла. К этой недооцененной по достоинству плеяде мыслителей. Их просто-напросто обшипели. То, что они делали, могло на корню подорвать дело их конкурентов. Так вот: Джон Локк, 1632-1704. Он умел это, как никто. Назовем работу Томаса Рида «Исследование человеческого разума на принципах здравого смысла». Ее логику один в один воспроизвел Мендельсон в разделе «Солидарность» в своих «Утренних часах...». Право, я мог бы развивать эту тему и дальше... Но здравый смысл велит войти в банк с пистолетом повнушительнее - и забрать деньги. О совершении правильных ошибок Случившееся во время второго ограбления менее всего укладывается в рамки здравого смысла. В банке нас поджидала небольшая очередь. Мы уже подходили к окошку, когда какой-то мужчина нагло втиснулся перед нами: - Простите, я спешу. Менее всего это напоминало извинение или даже намек на извинение; новоявленный клиент отвернулся столь стремительно, что по сравнению с этим любая грубость показалась бы заискивающей лестью. - Куда? - возмутился Юбер, хватая этого типа за рукав. Мужчина отличался на редкость внушительными габаритами. В нем с лихвой хватило бы материала на двух Юберов и осталось бы еще, чтобы в придачу слепить Юбера в возрасте восьми лет. Мужчина взглянул на Юбера сверху вниз. Не только физически сверху вниз, но - морально. Одет он был в превосходный костюм, за километр выдававший принадлежность своего владельца к высоким финансовым сферам, тогда как наряд Юбера просто кричал о детстве, проведенном в работном доме. - Повторяю: я спешу, - прорычал он, глядя на Юбера с таким отвращением, словно у того из ноздрей выглядывали скорпионы, и, обращаясь к старой ведьме, сидевшей в окошке, произнес: - Я пришел за долларами, мадам Робер. - Разрешите вам кое-что показать, - произнес мой напарник. Влезший без очереди бугай все еще пытался стряхнуть со своего рукава его пальцы, словно то были дождевые капельки. Юбер стоял спокойно, тогда как ухваченный им за рукав жлоб раздражался все больше. Это было похоже на современный танец (в постановке одной из тех трупп, что обманом выкачивают деньги из общественных фондов - без всякого риска угодить из-за этого за решетку). Было нечто весьма забавное в том, как бугай грозился вызвать полицию, когда Юбер, резко ткнув его коленом в пах, заставил эту гору мяса сложиться пополам, словно садовый шезлонг. - Разрешите мне кое-что вам показать, - повторил Юбер, доставая пистолет. - Видишь эту штуку? У тебя такая есть? Нет? Тогда тебе сегодня не повезло. Мы забрали у него доллары и костюм. - Вы когда нажали кнопку тревоги? - приступил Юбер к опросу мымры в окошке, которую трясло так, словно она проглотила будильник. - Да не тряситесь вы, я просто хочу засечь время, когда же явится полиция. Мы не спеша выбрались наружу - налетчики, гордые своей принадлежностью к Аристотелевой школе, грабители, излучающие благорасположение к окружающей нас действительности. Срезав путь и пройдя через двор жилого дома, мы стали ждать, когда же раздастся полицейская сирена. - Десять минут! - воскликнул Юбер. - Безобразие! Черт-те что! Все-таки недаром я отказываюсь платить налоги! Юбер отправился за очередными покупками, я же - звонить Жослин. Научились ли вы чему-нибудь в этой жизни? Среди немногочисленных полезных данных, которые мне удалось собрать за время моего пребывания в заточении в теле Эдди Гроббса - любая женщина, даже если у нее взгляд, от которого тысяча мужчин кончает на раз, не может устоять перед: (w) цветами, (x) приглашениями в роскошный ресторан, (y) игрой в я-зацелую-тебя-до-смерти, (z) телефонными звонками, спровоцированными страстью. Все еще Монпелье Причастившись домашней кухни, я вернулся домой на следующий день. Размышления мои вращались вокруг того, сколь много супружеских пар двадцать первого века лишь личный кулинарный опыт удерживает от развода. Юпп настойчиво рекомендовал мне попробовать овечьего сыра, который он приобрел взамен погибшего. Открыв дверцу холодильника, я обнаружил крысу, занятую поеданием нового Юберова приобретения. Мое общение с грызунами, как и вообще с теми, к кому прилип ярлык паразитов, весьма и весьма ограниченно. Но, коль речь идет о паразитах, мне приходилось иметь дело с таким подвидом, как начальники. Отвратительные твари, возомнившие себя надзирателями за всякой Божьей тварью. Только и делают, что, как Адам, направо и налево раздают клички, всему приклеивают ярлыки да строчат приказы, которые потом спускают по инстанциям - якобы затем, чтобы указать всем и каждому дорогу к неведомому нам благу. Крыса, лоснящаяся и вальяжная, словно буддистский монах, восседала, завернувшись в мантию из оберточной бумаги, и, проигнорировав мое вторжение, продолжала трапезу. Я уставился на эту тварь, ожидая, когда же она бросится наутек, но она явно не испытывала никакого страха перед несостоявшимися философами. Я вынужден был воззвать к Юппу, ибо тут явно требовалась вооруженная поддержка. Заслышав мой вопль, крыса наконец соизволила среагировать. Только реакция ее напоминала действия Юбера во время вчерашнего ограбления, когда он начал приставать к кассирше с вопросом, давно ли она вызвала полицию: крыса неспешно отряхнула усы и степенно направилась к щели в задней стенке холодильника, чтобы исчезнуть как раз к тому моменту, когда Юбер доковылял до места и разразился громами и молниями из-за потери второй головки сыра. Остаток дня Юпп провел, ворочая мебель, простукивая и выслушивая стены - для чего использовал, за неимением стетоскопа, обычный стакан, - отдирая половицы, и даже, навернув глушитель, выпустил несколько обойм в просветы, зиявшие в кирпичной кладке - на редкость небрежной. Однако тут подошло время, когда я должен был сделать выбор: заняться ли мне выслушиванием проблем и диагностикой болезней нашей цивилизации или пойти куда-нибудь пропустить стаканчик. Выбор не занял у меня много времени. Юбер предложил отправиться в его излюбленный пивняк, где, уверял он меня, я смогу найти Blanche de Garonne. К вопросу о пьянстве Говорят, алкоголик может завязать; отвечу: тот, кто может завязать, - не алкоголик. Можно растянуть время от одной выпивки до другой, но и угодив в тюрьму, можно утешаться тем, что тебе досталась камера попросторнее. Собственно, какая разница - все равно ты за решеткой. Узы, соединяющие с бутылкой, нерасторжимы, как церковный брак. В отчаяние меня приводит не то, что я горький пьяница (у деградации - свои градации: быть пьяницей еще не самое худшее в этой жизни, и лучше уж умереть от алкоголизма, чем утонуть в ванне в расцвете лет), - в отчаяние меня приводит то, что я ничего не могу с этим поделать. Чувствуя, что терять мне уже нечего, я даже посетил некое собрание. Участники оного, сочувственно глядя мне в глаза, просили рассказать, чем так привлекает меня пьянство. Должно быть, в тот вечер я был в ударе: обсуждение проблемы мы закончили в пабе. Все еще Монпелье Заведение, куда меня затащил Юбер, оказалось именно тем, чего я и ожидал: покосившиеся стены, скрюченные болезнью придурковатые старики, вцепившиеся в стакан, который был их единственной наградой за прожитый день. - Меня здесь каждая собака знает, - с гордостью сообщил Юбер. Чувствуя, что это не тот случай, когда надо лезть в чужой монастырь со своим уставом, я прошелся по пиву. После нескольких выпитых кружек меня охватили угрызения совести: я опять не устоял - и чтобы было не так тошно, мне пришлось добавить. Заведение располагало запасами монастырского пива, которому чуть-чуть не хватало крепости, чтобы с ходу садануть вас головой об стенку, но зато вы могли быть уверены, что уже после первой порции почти наверняка достигнете состояния отрешенности, которое необходимо для размышления о тщете всего сущего. К чести Юппа - он не преувеличивал степень своей известности в этой дыре. Стоило ему выйти из туалета, как перед ним возникли четверо здоровенных детин, ненавязчиво прижавших его к стене, приподнявших за лацканы пиджака в воздух и отработанным жестом ощупавших карманы. - Просекаешь фишку, а, Юбер? - поинтересовался самый здоровый из этих громил. - Фредерик хочет обратно то, что ты у него взял. А дальше - на выбор: отдаешь все добро и деньги - мы тоже будем хорошими, сломаем тебе ногу, и гуляй с миром. Не отдаешь - переломаем все кости и, сам понимаешь... Вцепившись в Юберову культяпку, он рванул ее на себя - и удовлетворенно отбросил отделившийся протез в сторону. - Тебя же обломать, Юбер, - ничего не стоит: дунь - и рассыплешься, а?! Потасовки у стойки Не сказал бы, что мне всерьез доводилось в них участвовать. Насколько я понимаю, слово «потасовка» подразумевает, что вы отчасти раздаете удары (или хотя бы пытаетесь кому-то вдарить), а не только получаете по физиономии; мне же удалось испытать на себе лишь последнее. В Лондоне (как и везде) есть ряд заведений, где, заказывая себе выпивку, посетитель заведомо нарывается на мордобой. В силу каких-то неведомых бюрократических упущений эти заведения не обозначены на карте специальными значками, так что, куда ты попал, понимаешь, лишь корчась на засранном полу в куче бычков, озабоченный одной мыслью: как бы не ударить в грязь лицом перед партнером, тыкающим тебя ботинком под ребра, хотя при каждом его пинке душа твоя обливается кровью... Помню, как однажды в Кратфорде, лежа на мостовой (где полиция бросила меня, чуть отволочив от дверей паба, где я перед этим пил), я созерцал танец рождественских снежинок и думал - как же они прекрасны и какое счастье, что я пьян, ибо, будь я трезв, боль и унижение ни за что не дали бы мне насладиться этим прекрасным зрелищем. Один-единственный раз я пытался принять участие в потасовке (в роли советника) - когда увидел, как душат Зака, повалив его на игральный автомат. Зак был одним из тех американцев, которые никак не могут вернуться на родину. Он служил во Вьетнаме (и надо же, чтоб именно в это время вся его семья погибла в автокатастрофе!), трижды сбрасывался в тыл врага, а армейскую карьеру закончил в должности инструктора по рукопашному бою. Конечно же, его противник не имел ни малейшего представления о том, что Зака учили убивать голыми руками, иначе вряд ли бы полез перекрывать парню кислород. Я сидел за столиком в стороне, с живым интересом наблюдая за происходящим - в Кембридже такого не увидишь. При этом меня снедало нетерпение - когда же Зак наконец поставит наглеца на место. Прошло какое-то время, пока лицо Зака наливалось синюшным цветом, прежде чем меня осенило, что Заковские навыки самозащиты могли как раз сегодня взять выходной и, видимо, мне необходимо срочно что-то предпринять. Я похлопал душителя по плечу: «Думаю, с моей стороны было бы не совсем честно, если бы я не предупредил вас: мой друг - специалист по рукопашному бою». Несомненно, тот просто-напросто не осознал, что мое вмешательство продиктовано исключительно стремлением предостеречь его от необдуманного поступка. Неожиданный удар в лицо позволил мне прочувствовать, каково это - сломать нос. Однако, переключившись на меня, душитель не довел свое дело до конца, дав Заку шанс позаботиться о его госпитализации, проведенной в нарушение всех правил спортивного бокса. Все еще Монпелье - Предупреждаю, - прошипел Юбер - лацканы пиджака лезли ему в рот, мешая говорить внятно, - вы об этом пожалеете! Вся четверка прыснула со смеху. Парни смеялись искренне и от души. Очевидно, эту шутку им приходилось слышать не раз. Я почувствовал, как меня распирает от филантропических устремлений: выпитое пиво давало о себе знать. Убеждение, что сейчас я способен кого угодно уговорить подсесть за наш столик и насладиться братской любовью, крепло во мне с каждой минутой. Взять того же верзилу - он же совсем не плохой человек. Возможно, у него есть семья. И то, что он сейчас делает, ему вовсе не нравится. Он вовсе не в восторге от того, что ему приходится вечера напролет выслеживать людей, угрожать им, отрывать у них искусственные руки-ноги, избивать их, наконец. Он бы куда охотнее сидел сейчас дома перед телевизором или помогал детишкам готовить уроки. Я поднялся из-за столика. Пора было подойти и положить этому конец. Однако мои ноги вдруг стали выписывать кренделя. Путь к дверям туалета занял у меня куда больше времени, чем я предполагал, а оказавшись на месте, я не смог принять подобающе-внушительную позу. - Право, не нужно этого делать, - посоветовал я парням, слегка покачиваясь - и постаравшись вложить в голос всю убедительность, на какую только способен. - Мужики, мы, похоже, влипли, - осклабился верзила. - Сейчас нас отсюда вышибут. Я сделал попытку легко и непринужденно довести до их сведения, насколько нет необходимости делать то, чем они сейчас заняты, покуда верзила, твердо убежденный в необходимости соответствующих действий, гасил сигарету о мою лысину. - Трое твоих дружков не уберегут твои зубы! - пригрозил Юбер, все еще вися между небом и землей. Верзила счел это замечание чрезвычайно забавным, отодвинул своих прихвостней плечом и, делая вид, что хочет пощекотать Юбера, ткнул его кулаком под ребра. - И что же ты будешь делать, недомерок? Харкать на меня кровью? - Верзила произнес это так, словно ему не хватало воздуха, - интонация, знакомая каждому, кто в беседах с собутыльниками доходил до той точки, когда в сознании со стопроцентной ясностью вспыхивает мысль: сейчас бить будут! Юбер перехватил опасливый взгляд бармена. - Извини, Жан! - произнес мой напарник. Громилы допустили ошибку. У Юбера, лишенного протеза, была еще одна рука. Юпп действовал невероятно стремительно. Молниеносным движением он схватил с цинковой стойки бутылку и опустил ее себе на голову. Движение было столь внезапным, что Юберу явно не составляло никакого труда огреть бутылкой верзилу, однако он почему-то огрел себя самого. Я, как и все присутствующие, решил, что это - ошибка неопытного бойца, неудачно проведенный прием. Бутылка разлетелась вдребезги, а на макушке Юппа возник кроваво-красный осьминог. Его щупальца распускались прямо на глазах, захватив лоб, брови, сползая все дальше вниз... - Бра-во! - хрюкнул верзила, не обращая никакого внимания на то, что, стоя столь близко к Юберу, он рискует перепачкаться в крови. - Как насчет того, чтобы на бис сломать себе ногу? - Слышали о такой херовине - страшно модная штука? Смертельно опасная и передается через кровь? Могу поделиться! - объявил Юбер. Он выдержал искусную паузу, чтобы смысл сказанного лучше дошел до собеседников. Затем, резко дернувшись, ударил верзилу головой. Удар был достоин чемпиона мира по головному бою: раздался характерный звук сминаемого лица - звук, за которым следует потеря одним из противников ориентации и сознания. Чудесная дань должным образом примененной силе ума, если этот ум защищен толстой лобовой костью. Остальные громилы замешкались. Расслабились, не иначе, - другого объяснения я предложить не могу. Они были дюжими молодцами, так что ударь они Юбера разок-другой, от него осталось бы мокрое место. Но они этого не сделали. Один из них, правда, засветил мне по физиономии кулаком, но я был счастлив получать тычки, пока Юбер давал прикурить двум другим. Один, истошно завывая, осел, когда Юбер на пробу ткнул его в бедро перочинным ножом и случайно перебил артерию (они даже не удосужились толком его обыскать!). Второй получил два пальца в глаза. Пальцы проникли значительно дальше цинновой связки [она же - ресничный поясок (анат.)], чем это рекомендуется окулистами. Плюс зубы Юбера впились бедняге в шею. Что касается моего противника, то после того, как был сломан его нос, он вместе со своими ничего не помнящими от боли компаньонами подвергся терпеливому внушению со стороны Юппа. Внушение осуществлялось посредством Юпповых ботинок и на какое-то время должно было заставить этих громил держаться от Монпелье подальше. - Зарубите себе на носу: я сидел с теми, кто схлопотал пожизненное! - приговаривал Юпп. Жаль, его напоминания обречены были пропасть втуне. Даже в лучшие моменты своей жизни Юбер выглядел не лучшим образом. Но сейчас - сейчас он был похож на призрак: на лице - следы кровавой бани, грудь клокочет от ярости. Он мог бы служить наглядным примером того, что в боях без правил побеждает тот, кто зашел дальше по пути берсерка. Он помог мне подняться на ноги. Бармен в это время, вытянув в нашу сторону руку, картинным жестом представлял победителя. Взглянув на свое отражение в зеркале, я обратил внимание на то, что у меня вовсе нет синяка под глазом. Синяком было мое лицо в целом. Стоял я, согнувшись пополам: выпрямиться я просто не мог. А пол - он выглядел столь призывно! - Я же предупреждал их! - кипятился Юбер. - Он надул меня! Вот почему все так вышло. Проданный им пистолет?! Он был сломан! Он сам мне об этом сказал, когда я пришел покупать патроны. - Заметив, что бармен стоит все в той же позе, Юбер бросил ему мятую пачку денег. Бить и получать удары - весьма утомительная работа. Поэтому мы покинули заведение, оставив прочих посетителей выяснять, следы чьей именно крови заляпали пол в том или ином месте. ????????????????????????? - Расскажи мне лишь самое главное, - просил Юбер вновь и вновь. Утверждается, что на овладение философией уходят годы и эти годы необходимо провести под сенью университета, - как бы иначе наша братия зарабатывала себе на жизнь? Однако разве все, что утверждается, - правда? Право слово, если вы и впрямь нечто знаете, вы должны уметь изложить это знание на листке размером с ценник на распродаже так, что это станет доступно пониманию младенца. С гуманной точки зрения данное деяние можно охарактеризовать как: основные положения философии под редакцией Эдди; наставления Эдди; жемчужины мысли для беглого ознакомления. С негуманной точки зрения это: рождественская благотворительная раздача печенья, кормление дебилов с ложки, изготовление интеллектуального кича в компактном исполнении. Мне вдруг пришло в голову, что, учитывая современные требования к досугу, издание «Горячей десятки философских афоризмов» могло бы быть весьма прибыльным начинанием. Я сел и нацарапал несколько наиболее ярких постулатов: 1. «Hoc Zenon dixit»: tu quid? [«Сие сказал Зенон». А что сказал ты?] (Сенека). 2. On ne saurait rien imaginer de si étrange et si peu croyable, qu'il n'ait été dit par quelqu'un des philosophes [Что бы странное или невероятное ни предложило нам воображение, это уже было сказано кем-нибудь из философов] (Декарт). 3. ...kai pant einai alhqh [...и все - истинно] (Протагор). 4. Stupid bin ich immer geweßen [Я всегда был глуп] (Гаман). 5. Skeptomai [Я сомневаюсь] (Секст Эмпирик). 6. В зените славы Фемистокл проехал по Афинской агоре на квадриге, влекомой четырьмя шлюхами. 7. Wenn ich nicht das Alchemisten-Kunststück erfinde, auch aus diesem - Kothe Gold zu machen, so bin ich verloren [Если я не изобретаю алхимический трюк, позволяющий делать золото даже из этого дерьма, - я проиграл] (Ницше). 8. Я обедаю, играю в триктрак, беседую с друзьями и радуюсь их обществу; а когда через три-четыре часа от развлечений я возвращаюсь к моим размышлениям, они кажутся столь холодными, вымученными и нелепыми, что я не способен найти в своем сердце желания продолжать их дальше (Хьюм). 9. Infirmi animi est pati non posse divitias [Слабый духом не способен вынести богатства] (Сенека). 10. Поступки, совершенные нами в прошлом, - о многих ли из них сохранили мы память? (Хьюм). 11. Господь всесведущ (Ибн Халдан). 12. Secundum naturam vivere [Жить в соответствии с природой] (Сенека). 13. Si fallor, sum [Если я ошибаюсь - я есмь] (Бл. Августин). 14. La lecture de tous les bons livres est comme une conversation avec les plus honnêtes gens des siècles passés. [Чтение хороших книг подобно беседе с самыми достойными людьми минувших столетий] (Декарт). 15. Impera et dic, quod memoriae tradatur [Приказывай и говори то, что останется в памяти] (Сенека). Вот моя подборка. Лишнее я отсеял. Забавно, как часто мелькает в моем списке имя Сенеки. Как мыслитель, он был равен нулю - потерпел полное фиаско, когда Схватка Умов развернулась на новом фронте, - но ведь нельзя не признать: как комментатору и торговцу идеями, ему нет равных. 1. Данный афоризм, бесспорно, должен занимать первое место. Это - максима максим. «Это сказано Зеноном? Но что сказано тобой?» Вы можете долго и дотошно выяснять, которого из Зенонов Сенека имел в виду, но поставленный им вопрос, несомненно, схватывает самую суть нашего дела. В философии, как в спорте, важна не эрудиция, а участие в забеге мыслителей. Все эти древние тяжеловесы мысли, выжимавшие неподъемный груз, - нам следует не восхищаться ими, а пытаться повторить их рекорд, на их достижениях попробовать собственные мозговые силенки. Иначе от афоризмов великих людей проку не больше, чем от гантелей, которые купили и задвинули под кровать. 4. Я есть сама глупость: обязательный комплекс упражнений по Сократу, на манеже Гаман (перед нами еще и напоминание о том, что никакой интеллект и образование не защитят вас от глупости); если только вам не выпало счастье стать разносчиком высокомерного вздора и ежедневных банальностей, искусно возвеличенных Бл. Августином (см. пункт 13: И если я сплю с бегемотихой, я существую); позже старик Рене [Декарт: Cogito ergo sum. - Я мыслю, следовательно - существую (лат.)] сжал это высказывание до еще более изящной формулы, которая стала одним из самых популярных одностиший. Одностишие - это именно то, что надо. Потомство будет читать лишь то, что способно уместиться на подставке для пива. Необходимы хлесткие фразы. Даешь лозунги для футболок! 12. Жить в соответствии с природой. Вечный хит. Вы слышите его повсюду. Проблема заключается в одном - выяснить, что такое природа. Попросите кого-нибудь просветить вас на этот счет - только не забудьте ему заплатить. К вашим услугам - огромный массив высказываний на все случаи жизни, авторство принадлежит множеству лиц, от великих людей до мошенников, всех национальностей. Заметим, что Сенека, как то свойственно всем древним, склонен прописывать в качестве лекарства панацею. В одном флаконе вам предлагают все разом: сделать из вас настоящего человека; заставить забыть о том, что жизнь - страдание; и вернуть вкус к этой самой жизни. Сколь противоположно это подходу старины Людвига [Людвиг Витгенштейн], когда понимание - не что иное, как результат прояснения значения. 11. Господь всесведущ. Этот лозунг никогда не теряет расхожей популярности. Употребленный к месту, позволяет избежать сожжения на костре, побиения камнями, расстрела из автоматического оружия - если только вам не выпало жить в обществе, где клирики заняты исключительно социальными проблемами. Это высказывание должно бы цитироваться в паре с другим: «Audacter deum roga» [Смело проси Бога] - Сенека. Беззастенчивый призыв к Богу - ход, отнюдь не запретный для моих собратьев по цеху, по сути - это наше последнее убежище. В нашем деле забавно то, что, несмотря на власть рационализма, всю эту шумиху вокруг необходимости опытного доказательства чего бы то ни было и браваду разума, стоит обратиться к истории философии, как тут же на каждом шагу вы столкнетесь с мистицизмом, диаграммами иерархий умопостигаемых сущностей и блеющими ссылками на авторитет неба, сопровождающими почти всякую попытку как-то прояснить головоломную загадку нашего мироздания. 6. Фемистокл, разъезжающий по агоре в колеснице, запряженной проститутками. Эта картинка не имеет к философии никакого отношения. Но какова мысль! Все еще Монпелье Единственный совет, который я могу дать: если, еще толком не проснувшись, вы купили газету и обнаружили на первой полосе свою фотографию, снятую весьма профессионально, а рядом - текст, описывающий вас как одного из главарей преступного мира и призывающий всех законопослушных граждан не терять бдительности и поделиться любыми касающимися вас сведениями с полицией, - единственный совет, который я могу вам дать: не бросайтесь читать этот текст под ближайшим фонарным столбом (как то было сделано мной). Не надо слишком бурно реагировать на публикации в местной печати. Я просто не мог взять в толк, где они раздобыли мою фотографию. Снимок был старым, и выглядел я на нем довольно эффектно (по моим меркам). Во взгляде этого человека еще можно было различить претензию на то, что он чего-нибудь добьется на избранном поприще. Я, казалось, еще подавал надежды. Глядя на это лицо, никому бы не пришло в голову ляпнуть: этот тип? Да он же ни на что не годится! Вскоре я сообразил: передо мной - фотография, сделанная когда-то для обложки книги. Издатели наконец с чувством глубокого удовлетворения передали ее в руки закона. ОТБРОШЕННОЕ ПРОШЛОЕ 1.1 Литературные игрища. Отрицательные стороны карьеры философа: от вас ждут публикаций; вы приравнены к стопке исписанных вами листов, вы есть то, что вами написано. Учтите: качество особо не повредит вашему тексту, но важно не оно, а толщина издания. Ваш статус растет пропорционально росту испачканных чернилами листов, которые служат вам пьедесталом. Как-то в понедельник, возвозвозвратившись (возвести в степень) из Кембриджа в Лондон, я обнаружил в почтовом ящике письмо. В письмо был вложен издательский договор на книгу, посвященную истории мысли. Несколько ошеломленный сим фактом, после ряда умозаключений я решил, что, видимо, на одной из вечеринок я произвел на кого-то неизгладимое впечатление. (В ту пору я массу времени тратил на то, что болтался по всяким вечеринкам, изрядно болтая на этих сборищах.) Деньги, часть авансом (уф-ах-уф - гримаса блаженства), - надо лишь поставить подпись. Сделка выглядела весьма соблазнительно - своего рода компенсация за то, что тебя от души поимели в этой жизни. Однако вскоре выяснилось, что от моего пера, кроме подписи, уже поставленной под договором, требуется еще и набросать сжатую панораму всех битв, развертывавшихся на протяжении многовековой истории философии. Сущая пустяковина... Аванс за книгу был неестественно щедр. Выплаченная мне сумма вызвала у моих коллег, во главе с Фелерстоуном, завистливую обиду, гревшую мне душу. Я купил ящик Château Lafite урожая 1961 года - и выпил его за два дня (ирония заключалась в том, что я вовсе не люблю Château Lafite; не уверен, что хоть кто-то его действительно любит). Я распивал его в одиночестве, сидя или лежа на полу. Я просто-напросто проссал эти деньги - большую часть их, заметим, проссал через мой лучший костюм. Ибо я был вместилищем всех скорбей мира, собранных в пределах одного тела, уже тогда весьма средних лет. О пользе пьянства Почему ты пьешь? Вопрос этот мне задавали неоднократно. Отвечу: потому что (a) мне это нравится и (b), начав пить, трудно остановиться. Если у тебя есть отдушина, подобная пьянству, тебе не приспичит среди ночи бежать в магазин на углу в надежде купить там граммов двести смысла, пакетик панацеи, банку «хеппи-энда». Наши обязательства, долги, проблемы держат нас мертвой хваткой - поди-ка ее ослабь, - зато сколько послаблений можно себе позволить, стоит лишь... Попробуйте-ка пройти сто ярдов, чтобы вам не встретилась точка, где разрешение загадки Симурга предлагают распивочно и навынос: к вашим услугам винные лавки, пабы, супермаркеты, рестораны. Все развитие нашей цивилизации - не что иное, как тончайшая отстройка связей, обеспечивающих производство и распределение спиртного. Бездонный ящик пуст Две тысячи пятьсот семьдесят девять лет - а отсчет продолжается. Весьма солидный промежуток времени - если провести его без выпивки или ожидая автобуса на остановке, но для планеты - сущая ерунда, его даже мгновением трудно назвать. Две тысячи пятьсот семьдесят девять лет - это даже не Вавилонский великий год [так называемый Вавилонский сарос - период в 3600 лет], срок, через который повторяется цикл солнечных и лунных затмений. За точку отсчета я взял 585 год до н.э., когда Фалес предсказал ионийцам затмение. Фалес, житель города Милета, что на ионийском побережье, был первым, сдававшим карты, которыми мы играем до сих пор. Он был первым из философов - людей, которые в отличие от прочих мыслят системно. Заметим - первым, насколько то известно потомкам. Естественно, свои идеи он почерпнул у кого-то еще (а как иначе можно в нашем деле воспарить и не преткнуться о землю?), однако на этот счет нет никаких свидетельств. Что бы там ни измыслили египтяне, шумеры, индусы или китайцы, к нам это попало уже через вторые руки и независимо от того, как египтяне и иже с ними относились к Фалесу - смотрели они на него сверху вниз или наоборот, но именно он изобрел ту эстафетную палочку, которую с тех пор мы передаем из рук в руки. Что до иных забытых старателей по этой части - им надо было больше заботиться о пиаре или использовании не столь подверженных разрушению носителей информации. При всем том 776 год до н.э. тоже вполне достойный кандидат, чтобы взять его за точку отсчета. Год основания Олимпийских игр. Множество городов, единый язык, борьба, конкуренция. Тосты - победителям, проигравшим - насмешки. Идеальная модель цивилизации. А крепкие бицепсы и готовность осыпать оскорблениями - ее основная движущая сила. Что видим мы в истории человечества? Соперничество - от тучных лугов Олимпии до безжизненных равнин Луны. Греки и персы. Афины и Спарта. Рим и Карфаген. Предполагается, что этому будет положен конец? Не припоминаю, будто мне доводилось слышать что-то подобное... Узы слова Издатели таки поймали меня и стали изводить вопросами о книге: как идут дела, когда она будет закончена. Я отбивался, требуя еще денег, - просто потому, что так мне было проще отговориться, ссылался на трудности с поиском пишущей машинки, а если машинка находилась, не было ленты, и так далее - в ход шел весь список отговорок, от (a) до (z), дававших возможность увиливать от работы. Не знаю, то ли я, совершенно к этому не стремясь, был неотразимо обаятелен, то ли мне попался единственный в мире издатель, готовый бросать деньги на ветер, но я получил еще один чек. Я купил десять ящиков текилы - идеальное средство для промывки мозгов. Этого количества должно было хватить на то, чтобы растворить и вымыть все живое в организме Эдди Гроббса, но случилось иначе: когорта знакомых выпивох добровольно вызвалась составить мне компанию и вместе провести уик-энд в домике под Саут Зил. Возможно, этот факт не стал достоянием широких масс - уик-энд, устроенный нами на площади три сотни квадратных футов, был весьма неординарным событием. То было межгалактическое эйфорическое братское единение навеки, длившееся несколько часов кряду. Замечу: подписание договора - штука своеобразная, у некоторых может остаться ошибочное впечатление, будто они о чем-то договорились. В ответ на официальный запрос издателей я отбрехался новым требованием денег, причем оно было выражено в куда более грубой форме, чем в первый раз. Я искренне надеялся, что общение со мной уже утомило моих партнеров. Нет, следуя установившейся традиции, они прислали чек. Что ж, в какой-то мере я сам на себя взвалил эту ношу. Я уступил - и выслал им общий план книги (набросанный по моей просьбе одним из аспирантов). В ответ на мой адрес пришел каталог издательства, где была анонсирована и моя готовящаяся к печати книга. Появление каталога стало событием года. Ничего не могу с собой поделать: порой мне нравится дарить людям бескорыстную радость, и поэтому, когда меня спрашивали, будет ли закончена книга, я отвечал «да». Этот период в жизни моих издателей можно назвать эпохой радужных надежд. Затем наступил период, когда выход очередного каталога и звонки каких-то безумных женщин, работавших в издательстве, чередовались с завидной регулярностью. Одни из этих дам плакали в трубку, другие осыпали меня угрозами с той скрытой, подавляемой ненавистью, которая предшествует серии яростных ударов хорошо наточенным кухонным ножом. Мое чувство вины разрослось до таких пределов, что после четырех лет работы над книгой я отправился в университетскую библиотеку и заполнил несколько страниц выписками из работы преподобного уж не помню кого, посвященной мыслителям средневековья и опубликованной в прошлом веке. Наконец у меня в квартире раздался звонок, и женский голос с шотландским акцентом сообщил, что меня беспокоит новый редактор книги. «Почему бы нам где-нибудь не выпить?» Эта женщина знает, как надо обращаться с раздражительными философами, подумал я. Что ж, я приехал в издательство, чтобы быть растерзанным читателями, которых может представить себе лишь автор, на семь лет задержавший сдачу рукописи, в течение всего этого срока получавший небольшие, но раздражающе оскорбительные и мешающие работе авансы. Прибытие в издательство и стакан какого-то пойла в руке - последнее внятное воспоминание, сохранившееся у меня от этого визита - призваны заполнить куда более длительный промежуток времени. Мнемотехника порой организует прошлое в несколько ином порядке, нежели происходили события. У меня весьма смутное представление, почему в самолете слишком холодно или слишком жарко, и еще более смутное ощущение испытываемого мной дискомфорта и дезориентации. Что касается холода и дискомфорта, мое тело предоставило на этот счет некую дополнительную информацию. После того как сознание ее обработало, ощущения оформились в единый образ: я лежал, пристегнутый наручниками к батарее, в какой-то лачуге. Стены ее были выкрашены в белый цвет, мебель отсутствовала. Так как кандалы - одно из тех средств, которые официальные власти охотно применяют для усмирения непокорных философов, я решил, что угодил в тюрягу в какой-то отсталой, нуждающейся стране. Вслед за этим я задумался, как отнесется к моей судьбе ближайшее британское консульство. Тут, однако, в дверях появилась юная леди, которой выпало счастье быть моим редактором. Запой - негуманная точка зрения. Среди множества иных неприятных переживаний, которыми приходится расплачиваться за склонность к запоям, присутствует и постоянное беспокойство, что тепленького тебя легко могут похитить. Запой - гуманная точка зрения. Вряд ли кто рискнет отрицать, что неумеренное потребление продуктов виноградного сока часто приводит нас туда, куда мы и не мечтали купить билет. Как-то мне довелось завтракать на вокзале в Цюрихе (пребывание там входило в мои намерения) с торговцем птицей из Глазго. Прежде чем полиция выперла нас оттуда, он успел мне поведать, что определенные сорта виски способны вызывать эффект моментальной транспортации в пространстве (перевожу): «Опасность угрожает вам, только если вы протрезвеете: перемещения не произойдет или оно будет затруднено. В этом случае дорога домой отнимет немало сил и времени. Но напейтесь - и вы попадете туда наверняка». Он совершал спуск по самой длинной реке, огибающей этот мир, - Алко. Алко течет через каждый город, какой только есть на земле, и периодически мой собеседник сходил на берег: в Осло, Танжере, Суве, Алис-Спрингс, Венеции. Запои - средство понимания между народами. В Сеуле, на какой-то вечеринке, где оказалось, что пригласившие меня сами почему-то не явились - или они просто жили совсем по другому адресу, - я был взят в оборот каким-то джентльменом, который завел меня в соседнюю квартиру и принялся демонстрировать имеющиеся у него в доме электротовары (он был владельцем множества радиоприемников, электробудильников, кассетных магнитофонов), а потом открыл свой холодильник, явив моему взору несметные запасы мяса. Жена его все это время сидела, уставившись в телевизор. Не уверен, сознавал ли он, что я не понимаю ни слова на его языке: он тоже изрядно набрался к тому времени. Не скажу вам, какой именно дискурс избрал он в тот вечер: экономический или философский, - но я был достаточно пьян, чтобы счесть эту повествовательную стратегию совершенно захватывающей. Потом мы два часа мчались на машине в другой город, где он высадил меня посреди ночи, без денег, без выпивки, без всякого намека на то, где я нахожусь, и без единого корейского слова в моем словарном запасе. Улыбка, которую он послал мне, отъезжая, навела меня на мысль, что он полагал, будто оказывает неоценимую услугу лучшему другу. Запои - способ обрастать друзьями. Однажды в Килбурне, сидя на скамейке в парке, я познакомился с человеком, получившим Нобелевскую премию. То была Нобелевская премия тысяча девятьсот двадцать какого-то года за достижения - не помню уж в области химии или физики, присужденная Зигмонди [Зигмонди, Рихард (1865-1929) - австрийский химик. Лауреат Нобелевской премии 1925 г.]; мой сосед по скамейке выиграл ее в карты. «Если после моего развода еще кто-нибудь сунется во Францию... - бормотал он, - убью!» Губы его при этом пытались поймать и зафиксировать горлышко бутылки с денатуратом, зажатой в руке. Что-нибудь гаже трудно себе представить. Ощущение было такое, будто меня сбросили без парашюта с высоты полутора километров: сделав глоток, я выплюнул раньше, чем последние капли этой мерзости достигли моего языка. Я был сам себе отвратителен, причем отвратителен дважды: во-первых, потому что приложился к этой дряни, во-вторых, потому что не смог ее проглотить. Жизнь в академической среде, когда, если тебе необходимо выяснить, чем известен какой-нибудь Зигабен, ты ищешь сведения о нем в энциклопедии, в томе, где собраны слова на «З», сделала меня слишком изнеженным для того, чтобы пить алкоголь в чистом виде. Обладатель Нобелевки угостил меня таблеткой витамина C: «Вам надо следить за своим здоровьем». Наручники versus философия Несомненно, если мы внимательно рассмотрим ситуацию философа-прикованного-к-батарее, то заложенное в ней противоречие разрешится в пользу наручников; наручники являются крайне эффективным риторическим приемом, демонстрирующим нашу непосредственную приобщенность к материи. Опыт человека, прошедшего через похищение Если вам суждено быть похищенным, я бы настаивал на том, чтобы в роли похитительницы выступала привлекательная молодая женщина, при этом предпочтительно, чтобы она не требовала от вас написать книгу. Капканы словесности Итак, я был разлучен с выпивкой; узник жалкой лачуги, я был лишен доступа к жидкости, способной перенести меня в гиперпространство, обеспечив свободу передвижения. «Доктор Гроббс, вы ленивы... глупы... совершенно не способны совладать со своей порочной натурой... вас нельзя не презирать». Я ждал, когда же она скажет нечто такое, что позволит мне уличить ее в предвзятости, однако в ее надменной тираде не прозвучало ничего, способного вызвать мои возражения. - Вы - на острове Барра. За много километров от ближайшего винного магазина - на тот случай, если вам удастся отсюда выбраться. У вас проблема: я. У меня тоже проблема: вы. Мы можем избавиться от этих проблем. Мне нравится работать в издательстве, однако вы угрожаете моей карьере. У нас еще не было автора, который бы так тянул с написанием книги, ухитряясь при этом тянуть с нас деньги. Мне поручили выбить из вас эту чертову книгу. Я вовсе не просила о такой чести, однако вышло так, что удастся мне сохранить место или нет, зависит только от вас. Я пыталась быть с вами мягкой, пыталась быть суровой, пыталась оставить вас в покое, я пыталась приставать к вам... - Простите... Вы говорите, пытались оставить меня в покое... Что ж, может быть... Но я, убей бог, не помню, чтобы вы ко мне приставали! - Ваша память на редкость избирательна. - Поверьте, любая память избирательна, - попытался я увести разговор в сторону. - В противном случае жизнь превратилась бы в кошмар. Телефонные номера, чистка зубов, облегчение желудка, кашель по утрам, потолки в чужих комнатах, мебель, хождение по магазинам, ожидание автобуса, работа - прикажете помнить все это в подробностях?! Память и нужна, чтобы все это забыть... - Я выдохся, чувствуя во всем теле слабость и поймав себя на мысли, что всякое риторическое наступление заранее обречено на провал, если ведется из положения лежа на полу. - Я, видимо, рискую перегрузить вашу память, но позволю себе напомнить вам несколько фактов. Весьма ярких, заметим. В вашем распоряжении было семь лет - и при этом вы получили самый крупный аванс за всю историю издательства. И что мы получили? Тридцать страничек слепой машинописи, напечатанных с гигантскими интервалами - и, главное, абсолютно бессмысленных! - Господи, наймите кого-нибудь, пусть подберет иллюстрации - вот вам и объем! - Доктор Гроббс, нам - особенно мне - нужна от вас книга. Понимаете: кни-га. Нечто раза в четыре больше вашей, с позволения сказать, писульки. - Позволю себе с вами не согласиться. - Нет, доктор Гроббс. Вам придется согласиться: взять и написать книгу. Десять страниц - и я даю вам поесть. Когда вы закончите двухсотую страницу, вы сможете распрощаться с батареей. У меня есть свои недостатки (легче сказать, каких недостатков у меня нет), но, как бы там ни было, я человек спокойный и рассудительный. Лежа на холодном полу, прикованный к батарее - да просто-напросто похищенный и увезенный бог весть куда, - я ухитрялся вежливо и благожелательно поддерживать беседу. Возможно, дело в том, что все происходящее я воспринимал как бы со стороны; но неожиданно мое «я» вылезло из своей конуры и зарычало. Я озверел - и разве я был не прав?! Да знаете ли вы, кто я?! Хитрость эта довольно рискованного свойства. Прыгая с парашютом, вы должны быть уверены, что тот раскроется, иначе вы обречены с чувством стремительно нарастающей досады следить за дальнейшим развитием ситуации. Это был тот единственный раз, когда я сказал себе, что цель оправдывает средства. Порой достоинство приходится отстаивать ценой падения. Если вы готовы потерять остатки самоуважения, выглядеть до отвращения нелепо, поступиться всем, что вам присуще как личности, и жалко хныкать - лучшего места, чем хижина на острове Барра, где всем на вас наплевать, представить трудно. У всех бывают в жизни мгновения, которые хочется, замуровав в бочку с цементом, утопить в море забвения - в самом глубоком его месте. Если после смерти мне предстоит повторно смотреть свою жизнь в замедленной съемке, эпизод на Барре будет единственным фрагментом, который заставит меня сгорать со стыда (ну разве что еще один эпизод времен моей юности, тот самый, где в кадре присутствует арбуз, подаривший мне опыт, который заставил меня уверовать в богатые возможности романтических связей). Узы слова, капканы словесности Около четырех минут я бился в конвульсиях и исходил пеной. После этого у меня уже не было сил проповедовать. Я просто хмуро молчал - этого молчания хватило бы, чтобы вогнать в тоску небольшой городишко. Мое молчание продолжалось пять минут. Однако я не мог обманывать себя и дальше, я понимал, что необходимость выпить хоть что-нибудь подступает стремительно и неотвратимо - в чем, в чем, а уж в этом я был профессионалом. Я сделал попытку пойти на переговоры. Это не сработало. - Я вовсе не похищала вас, доктор Гроббс. Ну кто, скажите мне, способен поверить, будто такая хрупкая девушка, как я, могла похитить старого пирата вроде вас, знакомого с насилием отнюдь не понаслышке. У меня есть множество свидетелей, которые подтвердят, как вы рвались поехать сюда, размахивая бутылкой виски. Я не могу заставить вас писать, но предупреждаю: у меня две недели отпуска, а для человека в вашем положении это слишком долгий срок... Я взвесил все «за» и «против». Какое же из двух решений дастся мне болезненней: кипятиться, отвечать гордым отказом, стиснув зубы терпеть - или капитулировать и написать все, от и до? В конце концов, сколько великих произведений было создано под давлением обстоятельств? - Ладно, черт с ней, с едой. Лучше дайте мне выпить, - сказал я героическим голосом стоика. Мы заключили новую сделку. Я остался лежать на холодном полу. В качестве письменного стола мне был предоставлен том «Сокращенного Оксфордского словаря английского языка» (Marl - Z), а напротив, в другом углу комнаты, была поставлена бутылка виски, желанная мне, как глоток воздуха, когда вы оказались под водой на глубине десяти метров. Если писать крупным почерком, используя слова подлинней и повторы... Когда она вошла вновь, я заканчивал десятую страницу. - Это - эпоха Возрождения, - объявил я, показывая на стопку бумаги. - Бутылку, пожалуйста. Покуда я корчился от мук, она изучала исписанные мной листки. - Я не могу это прочесть, - наконец произнесла она. - Я не могу прочесть ни слова. Нет, вот одно, похоже на «герань», но при чем здесь это?! Я напомнил ей, все так же валяясь на полу и давясь очередным унижением, что она, кажется, не говорила о десяти листах большого формата. Она принесла журнальный столик и пишущую машинку. Гримаса досады перекосила мое лицо: мысль о том, что придется все перепечатывать, меня не радовала, однако настоящее раздражение я испытал, когда обнаружил, что тоже не могу прочесть ни строчки. Зарядив бумагу в машинку, я стремительно застучал по клавишам: когда что-то делаешь, не так хочется выпить. Тут мои муки усугубились тем, что до моих ноздрей дошел характерный запах, источником которого был я сам. Однако моя мучительница продолжала все так же невозмутимо читать текст. - И этим вы зарабатываете себе на жизнь?! Я приняла вас за специалиста по истории философии по ошибке? Тут последние остатки достоинства меня покинули, во мне что-то резко надломилось, как это бывает иногда с людьми, пережившими катастрофу: они больше не могут радоваться жизни. С наступлением темноты моя тюремщица принесла мне миску овсянки и банан. Ночь я провел, дрожа от холода, чувствуя себя обезьяной, подвергающейся жестокому обращению, почти смирившись с тем, что остров Барра станет местом моей смерти. Но на следующее утро, когда она появилась в дверях, неся мне несколько тостов на тарелке, она вручила мне главу. - И как вам это? - Захватывающе. - Что ж, прекрасно, - сказала она, расстегивая державшие меня наручники. - То есть я правильно поняла, что вы не будете возражать, если я напишу книгу за вас? - Я не согласен на такую подмену. Только если вы дадите мне твердые гарантии, что проценты с продаж пойдут мне. Продолжим, Монпелье К слову, обнаружив собственную физиономию, приветственно улыбающуюся с первой страницы газеты, постарайтесь убедиться, что накануне вы позаботились изменить свой облик и ваше лицо украшает здоровенный синяк всех оттенков радуги - как у меня. Подбитый глаз тому виной или полное отсутствие гражданского самосознания у соседей, но я беспрепятственно вернулся в нашу берлогу. Войдя, я увидел Юбера, подле него пустую коробку из-под патронов, разбросанные по всей комнате шматки козьего сыра, а в руке у моего напарника, несущего крысиную стражу, был зажат пистолет с навернутым на него глушителем. «Пожалуй, - мелькнуло в моем сознании, - было не совсем правильно оставлять Юбера одного...» Я молча швырнул ему газету. Приближаясь к шестому десятку, как-то полагаешь, что кроме иных мелких млекопитающих и довольно компактной группы беспозвоночных, как то: troshus zezephinos [вид улиток], taenia zaginata [бычий солитер], zaperda carchares [один из видов жуков-дровосеков], zipunkulus nudus [вид звездчатых червей] и иже с ними, - все остальное в этой жизни ты уже видел, а потому, с чем бы тебе ни пришлось столкнуться, вряд ли это вызовет у тебя недоумение, близкое к шоку. Однако прав был Солон: пока ты не ушел в раздевалку, матч продолжается. Я мог бы лет десять ломать себе голову, откуда газетчики прознали мою подноготную, так и не найдя на это ответа. - Ну что, хорошо, - вынес Юбер свой вердикт. - С фотографией, и текст на всю страницу. - Откуда они знают мое имя?! Что это за банда философов? - Так я ж им сказал... Порой просто отказываешься верить своим ушам - хотя на расстройства слуха вроде бы никогда не жаловался. - Ты сказал им? - Ну да! - Ты... им... сказал... -Ну? Это, в моем понимании, противоречило элементарным основам логики, которой должен руководствоваться налетчик, желающий остаться на свободе. Юбер действовал, руководствуясь каким-то весьма странным категорическим императивом. - Я позвонил им после твоего ухода. Начиная карьеру, важно не выпускать такие вещи из-под контроля. Если бы не я, они бы ввек не догадались, что оба налета - наших рук дело. И потом - рано или поздно не журналисты, так полиция нас как-нибудь обозвала бы. А это - только наша привилегия! - Банда философов? - Ну да. Я сказал, что консультантом у нас - выдающийся философ, он знает, как грабить банки, чтобы не завалиться на этом деле. - И ты... Ты назвал им мое имя?! - Конечно, проф. Согласись, ты это заслужил. И ты ведь сам сказал, что и так находишься в бегах... Туше. Конец сократического диалога. Юбер привел вполне убедительные доказательства. Однако я не мог отделаться от подозрения, что французские власти скорее озаботятся поимкой вооруженного грабителя, чем предоставлением убежища философу, известному своими неблагонадежными взглядами. - Ладно, кончай метать икру. - Юбер решил, что пора меня подбодрить. - Что мы, туристы какие-нибудь?! Не в силах справиться со вс