ая  сила --  безудержное  желание взорвать
все.
     Елена прошла по коридору  мимо  комнаты, где  были заперты телефоны,  к
стеклянной двери в сад -- вот тут она стояла, когда они обменялись с Фрэнком
долгим  взглядом в тот  вечер, во время ареста  Райана. Именно в этот момент
она  и  поняла. Интересно, с ним тоже такое случилось? В его глазах тогда не
было заметно волнения, но Елена с чисто женской интуицией почувствовала, что
именно в ту минуту между ними все и началось.
     Больше всего  на  свете ей хотелось  увидеть его сейчас и  спросить  об
этом.
     Она достала из кармана мобильник. Фрэнк принес его, когда  они виделись
во второй раз и он покинул ее, чтобы сообщить Селин о смерти ее мужа, своего
друга комиссара. Елена  подумала о том, как Фрэнк постоянно  занят  и как ей
приятно хранить, словно драгоценный секрет, эту  простую  и  столь привычную
для всех остальных людей вещь.
     Она  попробовала позвонить Фрэнку  на  мобильник по  номеру, который он
записал в память телефона. Автомат ответил, что телефон абонента  выключен и
посоветовал позвонить позже.
     <i>Нет, прошу тебя, Фрэнк,  не ускользай  от меня именно сейчас. Не  знаю,
сколько времени  мне  остается.  Я умираю при  мысли,  что  не  смогу больше
увидеть тебя, или хотя бы поговорить с тобой...</i>
     Она  нажала другую кнопку -- номер полицейского управления. Ей ответила
телефонистка.
     -- Служба безопасности, бонжур.
     -- Вы говорите по-английски? -- спросила Елена с тревогой.
     -- Конечно, мадам. Чем могу помочь вам?
     Ответ  прозвучал  по-английски,  но  слово  "мадам",  было  произнесено
по-французски. <i>Noblesse</i>  oblige</i>[84]. Елена  облегченно  вздохнула. Во всяком
случае  хоть  не  нужно ломать  голову над языком, в котором  она не сильна.
Вторая жена ее отца была в ужасе от французского языка, считала его наречием
гомосексуалистов.
     -- Я хотела бы поговорить с агентом Фрэнком Оттобре, будьте добры...
     -- Минутку, мадам, как вас представить?
     -- Елена Паркер, спасибо.
     -- Подождите.
     Телефонистка  поставила  ее  на  ожидание, и  через  несколько секунд в
трубке раздался голос Фрэнка.
     -- Елена, где ты?
     Елена  почувствовала,   как   вспыхнула,   и   только   поэтому   вдруг
обрадовалась, что него  нет рядом с ней  в эту минуту. Ей показалось,  будто
она перенеслась в  далекое прошлое -- к  робкому  и неумелому  поцелую Андре
Жефферо.  Она  поняла,  что Фрэнк  обладает волшебной  властью  -- он  может
вернуть  ей невинность. И обнаружив это, Елена  окончательно убедилась,  как
сильно</i> любит его.
     -- Я дома. Отец  ушел  с  Райаном и Стюартом, и я одна.  Мосс убрал под
замок все телефоны. Звоню по мобильнику, который ты мне оставил.
     -- Вот ублюдок...
     Елена  не знала, прослушивает ли телефонная  станция  полиции разговоры
Фрэнка Оттобре.  Он говорил ей о своем подозрении, что мобильник  и домашний
телефон, там, в "Парк Сен-Ромен", под контролем. Может, это и было  причиной
его резкого тона.
     Елена не хотела  говорить ничего такого, что могло бы повредить ему или
поставить в неловкое положение, но чувствовала, что не удержится.
     -- Есть одна вещь, которую я должна сказать тебе.
     <i>Сейчас</i>, велела она себе, скажи сейчас, или никогда больше не скажешь!</i>
     -- Я люблю тебя, Фрэнк!
     Елена подумала, что  впервые в жизни произнесла такие слова.  И впервые
испытывала страх, которого не боялась.
     В  трубке  наступила тишина.  Прошло лишь несколько мгновений. Но Елене
показалось,  что  за время, пока она  ждала  ответа, можно  было посадить  и
вырастить  финиковую пальму, и собрать с  нее  урожай. Наконец  голос Фрэнка
прозвучал в трубке.
     -- Я тоже люблю тебя, Елена.
     Так  просто, как и  должно  было быть. От его слов веяло покоем,  каким
исполнены  подлинные  шедевры.  Теперь  Елена  Паркер  уже  ни   в   чем  не
сомневалась.
     -- Да благословит тебя Господь, Фрэнк Оттобре.
     Сказать что-то еще времени не осталось. Елена услышала, как  в комнате,
где находился Фрэнк, хлопнула дверь.
     -- Извини, я сейчас, -- услышала она внезапно холодные слова.
     Услышала  другой  неразборчивый  голос.  Потом  раздался громкий  стук,
ругательство, и грокий возглас Фрэнка:
     -- Нет, господи! Опять он, проклятый сукин сын...
     И дальше ей в трубку:
     -- Извини,  Елена. Одному богу  известно, как</i>  я  не  хотел  бы  сейчас
прерывать разговор, но я должен бежать...
     -- Что случилось? Можешь сказать?
     -- Конечно, тем  более,  что  завтра прочтешь в газетах. Никто убил еще
одного человека!
     Фрэнк прервал  связь.  Елена  растерянно  смотрела  на дисплей, пытаясь
сообразить,  как  выключить аппарат.  Она была  так счастлива, что  даже  не
обратила  внимание  на  то,  что первое в ее  жизни  признание в любви  было
прервано сообщением об убийстве.

        54

     Фрэнк  и Морелли так неслись по лестнице вниз, словно от этого зависели
судьбы мира. Сколько еще раз  повторится  эта кошмарная гонкаРазговаривая по
телефону с Еленой, Фрэнк будто попал на несколько секунд на спокойный остров
посреди бурного моря, но тут влетел Клод и прервал это сновидение наяву.
     Никто опять совершил убийство. И хуже всего -- с особым, издевательским
цинизмом.
     <i>Святой боже, да когда же кончится эта  бойня? Что это за  человек, если
умудряется творить такое?</i>
     Выскочив на улицу, они увидели полицейских, столпившихся возле какой-то
машины.  Улица была перекрыта для проезда и прохода как с рю Сюффрен Раймон,
так и с противоположной стороны до самой середины рю Нотари.
     Увидев Фрэнка  и Морелли, агенты  расступились,  пропуская их. Напротив
центрального  подъезда, немного правее, на последней  парковочной  разметке,
предназначенной  для  полицейских машин, стоял  "мерседес" Жан-Лу  Вердье  с
открытым багажником.
     Там лежал  труп. Это походило на плохую копию  убийства  Аллена Йосиды,
нечто   вроде   неудачной  генеральной  репетиции.  В  багажнике  помещалось
скрюченное  тело  мужчины.   На  нем  были  синие  брюки  и  белая  рубашка,
испачканная  кровью.  На  груди,  возле  сердца, рубашка  была  разрезана  и
пропитана кровью. Но как всегда, больше всего было изуродовано лицо. Труп со
снятым  скальпелем  и  ужасным  оскалом лица,  казалось, уставился в  стенку
багажника. На  голом черепе запеклась кровь, и остался, словно  в  насмешку,
клочок волос, видимо, на сей раз раз работа велась довольно поспешно.
     Фрэнк осмотрелся. Агенты держались спокойно.
     <i>Ко всему привыкаешь, и к худшему, и к лучшему</i>.
     Но это была не привычка, это было проклятье, и должен ведь существовать
какой-то способ прекратить все это. И Фрэнк должен найти его во что бы то ни
стало,  если не  хочет снова оказаться на деревянной скамейке в саду клиники
для  душевнобольных больных и  смотреть,  невидящими глазами,  как  садовник
сажает дерево.
     Он  вспомнил разговор с отцом Кеннетом. Окажись он  сейчас здесь, Фрэнк
мог бы  сказать ему, что изменил свои  убеждения -- по крайней мере отчасти.
Пока еще ему не удалось поверить в бога, но он начинал верить в дьявола...
     -- Как это было? -- спросил он, не обращаясь ни к кому в отдельности.
     Подошел один из  полицейских.  Фрэнк не знал,  как  его  зовут.  Помнил
только, что тот однажды дежурил у  дома Жан-Лу, к счастью для него, не в тот
день, когда выяснилось, кто такой Никто.
     -- Сегодня утром я заметил припаркованную  машину  на  запрещенном  для
стоянки месте. Обычно мы очень строги и заставляем немедленно убрать машину,
но в эти дни, при том, что творится кругом...
     Фрэнк  прекрасно  понимал  агента.  Тот имел  в  виду  их  нескончаемые
дежурства,  срочные выезды по  любым  звонкам... Это было  неизбежно в такой
ситуации. Казалось,  все мифоманы на свете с  цепи  сорвались.  Никто видели
повсюду,  и  там, и сям, приходилось  проверять все сообщения,  конечно, без
результата.
     Да, он прекрасно знал ситуацию. И велел агенту продолжать.
     --  Когда я  немного  спустя  увидел,  что машина по-прежнему  тут,  то
подумал, может, это кто-то из местных. Иногда  нам досаждают, бросая вот так
машину... Я  подошел  проверить, вызвал эвакуаторов и  мне вдруг показалось,
что я знаю этот номерной знак. Я ведь был там наверху, в Босолей, в доме...
     -- Да, знаю, -- коротко прервал его Фрэнк. -- Что дальше?
     -- Ну, когда я подошел, то увидел на заднем капоте, возле ручки красное
пятно, похожее на кровь. Я позвал Морелли, и мы попытались открыть. И внутри
было это...
     Агент указал на тело.
     <i>Да, "было это". И "это", как  ты говоришь,  уже невозможно даже назвать
человеческим существом, верно?</i>
     Подталкивая  крышку багажника  шариковой  ручкой,  чтобы  не  оставлять
отпечатков, агент приподнял ее выше, пока не стало видно все внутри.
     -- И еще вот это...
     Фрэнк уже знал, что еще он увидит. На металлическом листе была кровавая
надпись, все та же издевательская надпись, поясняющая новый подвиг.
     <i>Я убиваю...</i>
     Фрэнк закусил щеку до нестерпимой боли. Ощутил во рту сладковатый  вкус
крови. Вот, что пообещал  ему  Жан-Лу  в коротком разговоре  накануне  днем.
Теперь  не  будет  больше  никаких указаний, а будут  только  трупы.  И  это
несчастное  существо   в   багажнике   служило  подтверждением,   что  война
продолжается и очередное сражение проиграно.
     Припарковав  машину  со  своим  мрачным  грузом  именно  тут,  напротив
главного входа в полицейское управление,  убийца еще раз посмеялся над всеми
их усилиями. Фрэнк вспомнил голос Жан-Лу, звучавший на фоне городского шума,
на этот раз  без искажений, наконец-то естественно.  Он  звонил  с  дешевого
мобильника,  купленного на какой-нибудь  распродаже в  магазине электроники.
Потом оставил его на скамейке, а проходивший мимо мальчик нашел его. И когда
стал звонить старшему брату, сообщая о находке, его и задержали. Он не видел
человека, оставившего  мобильник  на  скамейке, и  на  аппарате,  кроме  его
отпечатков, никаких других не было.
     Фрэнк  снова  посмотрел  на тело в багажнике. При  всем желании он не в
силах был представить реакцию  журналистов. Вряд ли кто-нибудь спрособен был
подобрать верные слова для описания этого нового убийства.
     На  то,  как  отреагируют Ронкай  и  Дюран,  ему,  честно  говоря, было
наплевать. И на их судьбу тоже. Ему хотелось  только одного -- чтобы его  не
отстранили от расследования раньше, чем он сможет взять Никто.
     -- Известно, кто этот несчастный?
     Морелли, стоявший  по другую  стороны  машины,  обошел ее и остановился
рядом.
     --  Нет, Фрэнк. У него не было с собой  никаких  документов. Совершенно
ничего неизвестно.
     -- Боюсь, что вскоре выяснится. Судя по коже, он молод. Если этот сукин
сын  действовал  по   своей   обычной  схеме,  то   наверняка   какая-нибудь
знаменитость. Лет  тридцати  -- тридцати  пяти,  привлекательной наружности.
Вина бедняги  лишь в том, что он оказался не  в том месте и не в то время. И
не с  тем  человеком, да  разразит  его небо. Вскоре примчится  какая-нибудь
важная шишка и заявит о его исчезновении,  тогда и узнаем,  кто он. Но лучше
бы сделать это раньше.
     Подошел другой агент.
     -- Инспектор...
     -- Что, Бертран?
     -- Есть одна мысль, может, глупая, но...
     -- Да, слушаю.
     -- Туфли, инспектор.
     -- Причем тут туфли?
     Агент пожал плечами.
     -- Ну, это же парусиновые туфли для яхты. Я сам ношу такие.
     -- Да их полно кругом, и не думаю...
     Фрэнк, начав, похоже, догадываться, куда клонит агент, прервал Морелли.
     -- Пусть договорит, Клод. Слушаем тебя, Бертран.
     -- Так я вот и говорю, что  на этих туфлях, кроме  марки производителя,
есть еще  торговая марка  сигарет. Может, имя  спонсора. А поскольку  сейчас
тут...
     Фрэнк вспомнил о регате. Он положил руки на плечи агента.
     --  Поскольку  сейчас  тут  проходит "Гран-Мистраль",  или  как  он там
называется, то этот  человек может  быть связан с парусным спортом. Молодец,
парень, отличная работа!
     Фрэнк высказал  свою  оценку  достаточно громко, чтобы слышали и другие
агенты.  Бертран  отошел  к  ним  с видом  моряка  с  Колумбовой  каравеллы,
закричавшего "Земля, земля!"
     Фрэнк отвел Морелли в сторону.
     -- Клод, мне кажется, Бертран рассуждает вполне разумно. К  тому же это
единственный след, какой у нас есть. Давай начнем поиски в этом направлении.
Все, что могли, мы уже проиграли. Больше терять нечего.
     Синий  фургон  криминалистов  вывернул  с  рю  Сюффрен  Раймон.   Агент
отодвинул заграждение и пропустил его.
     Фрэнк кивнул на фургон.
     --  Думаю,  нет  нужды  повторять, но  напомни криминалистам,  что  нам
немедленно нужны отпечатки убитого. Он так  изуродован,  что  иначе  его  не
опознать. Вряд ли его дантист сейчас доступен.
     Морелли явно пал духом, ломая голову, что же делать дальше.  После всех
этих убийств  трудно  выдержать  неожиданный  удар,  не  пошатнувшись. Фрэнк
оставил  его  отдавать  распоряжения  техникам,  выходившим  из  фургона,  и
направился в здание управления. Он вспомнил лицо Елены. Вспомнил ее голос по
телефону, испуганный и в то же время такой уверенный, когда она сказала, что
любит его.
     Вот еще одно поражение.
     Всего в нескольких километрах от него находилась женщина, которая могла
стать его спасением и для которой  он тоже был надеждой. Счастье было, можно
сказать, рядом, но два человека преграждали ему дорогу.
     Никто в своем  яростном безумии,  убивающий побуждало убивать  невинных
людей, пока его не остановят. И сумасшедший генерал Паркер, готовый погубить
все человеческое на своем пути, пока его самого не уничтожат.
     И Фрэнк хотел совершить и то, и другое.
     Иных  обязанностей за собой  он  не видел. Быть полицейским в  конечном
счете означало только это.
     Дюран,  Ронкай,  государственный министр, князь, а также сам  президент
Соединенных Штатов могли думать, что угодно. Фрэнк считал себя чернорабочим,
весьма далеким от тех кабинетов, где создаются проекты.  Это  он стоял перед
стенами, которые необходимо было разрушить и восстановить,  среди  цементной
пыли и запаха известки. Он осматривал  изуродованные и оскальпированные тела
среди резких  запахов крови и пороха. Он не собирался создавать  бессмертные
творения,  он хотел  написать только рапорт, где  объяснит, как и почему  он
посадил за решетку человека, виновного в стольких убийствах.
     Потом  он подумает о Паркере. Никто  при всем своем  безумии научил его
одному -- жестоко, неумолимо  преследовать собственную цель. Именно  так  он
поведет себя в отношении генерала. С жестокостью, какой изумится сам Паркер,
мастер своего дела.
     Вернувшись  в  кабинет,  он  сел  за  стол  и  набрал  номер  Елениного
мобильника.  Тот был  выключен.  Возможно, она  теперь  не одна  и не  хочет
рисковать -- если  бы  он неожиданно зазвонил,  то  был  бы обнаружен. Фрэнк
представил Елену  дома  рядом со Стюартом, ее единственным  утешением  среди
этих тюремщиков -- Натана Паркера и Райана Мосса.
     Он  просидел так,  размышляя,  примерно четверть  часа,  откинувшись на
спинку, заложив руки на затылок  и глядя в потолок.  Куда  бы ни обращал  он
свои мысли, всюду упирался в закрытую дверь.
     И  все  же он  чувствовал, что  выход где-то рядом, совсем близко... Не
было никаких сомнений ни насчет дальнейших шагов, ни насчет сотрудников. Все
без  исключения, кто занимался расследованием,  имели  за  плечами блестящий
послужной список,  подтверждавший их  опыт. Недоставало только удачи -- она,
несмотря ни на  что, все-таки остается  важнейшим слагаемым  успеха.  И было
странно,  что  постоянная  враждебность фортуны проявлялась  именно  тут,  в
Княжестве  Монако,  где  полно больших  и  небольших  казино, где на  каждом
игорном  автомате  написано  "Winning  is  easy"  --  победить легко. Фрэнку
хотелось  бы  встать  перед одним из  них,  сунуть в  щель  деньги, и  пусть
колесики крутятся до  тех пор,  пока не  выкинут джекпот --  где  скрывается
Жан-Лу Вердье.
     Дверь   в   кабинет   внезапно   открылась.  Морелли  вошел   настолько
возбужденный, что даже забыл постучать.
     -- Фрэнк, еще один пинок в задницу.
     <i>Легок на помине. Только бы не очередная обманка.</i>
     -- Слушаю тебя.
     -- Пришли двое с заявлением. Вернее, не с заявлением, а просто выразить
обеспокоенность...
     -- И что же?
     -- Пропал один из членов экипажа "Try for the Sun"<i>,</i> яхты, участвующей в
"Гран-Мистрале".
     Фрэнк  выпрямился  в кресле, ожидая  продолжения. Морелли понимал,  что
принес важную новость.
     --  Вчера  вечером  у  него  было свидание  с девушкой, на  пристани  в
Фонтвьей.  Когда она приехала за ним, его там не было. Она подождала немного
и уехала.  Девушка довольно скандальная,  и сегодня утром вернулась на яхту,
где ночует экипаж, специально,  чтобы  высказать  молодому человеку все, что
она  о нем  думает -- с такими  женщинами,  как она, так  не поступают и так
далее и так далее...  Моряк обалдел  от такого натиска и пошел в каюту за ее
кавалером, но там никого не  оказалось. Постель заправлена -- значит,  он не
ложился.
     -- А он не мог ее заправить прежде, чем уйти рано утром?
     -- Возможно, но крайне маловероятно. Моряки  на яхте встают очень рано,
и кто-то наверняка видел  бы  его.  К  тому же на кушетке лежала  одежда,  в
которой он  был накануне  вечером, -- форменный костюм  "Try  for  the Sun".
Значит, он так или иначе возвращался на яхту...
     -- Для определенных выводов маловато, но все это непременно нужно иметь
в  виду. Сравните отпечатки  пальцев трупа с теми,  что в каюте.  Это  самый
верный способ...
     --  Я уже  распорядился. Предупредил агентов  в порту,  чтобы никого не
пускали в каюту. Эксперт-криминалист уже поехал в Фонтвьей.
     -- А ты что скажешь об этом?
     --  Пропавший  человек  вписывается  в  параметры жертвы нашего  Никто.
Тридцать три года, привлекательной внешности, довольно известен  в  парусном
спорте... Американец, его зовут Гудзон Маккормик.
     Услышав  это  имя,  Фрэнк  так  подскочил  на  стуле,  что Морелли даже
испугался, как бы не упал.
     -- Как, ты сказал, его зовут?
     -- Гудзон Маккормик. Адвокат из Нью-Йорка.
     Фрэнк вскочил на ноги.
     -- Я знаю его, Колод, отлично знаю. То есть совсем не знаю, но  это как
раз тот, о ком я тебе говорил. Тот, за кем нужно было установить слежку.
     Морелли  сунул руку  в задний карман  брюк и достал дискету, полученную
накануне от Фрэнка.
     -- Смотри, вот она, дискета. Вчера я не  успел заняться этим. Собирался
сегодня...
     Оба  подумали об одном  и  том же.  Оба прекрасно знали,  что  означала
отсрочка этого дела. Если бы накануне  днем  они  установили за  Маккормиком
слежку, <i>возможно</i>, он был бы сейчас жив, и <i>возможно</i>, Жан-Лу  Вердье уже сидел
бы за решеткой.
     Фрэнк  подумал,  что слишком уж много накапливается в этом  деле разных
"если бы" и "возможно". Каждое из них ложилось  на совесть  камнем, тяжелым,
как скала.
     -- О'кей, Клод, проверь и дай мне знать.
     Морелли бросил ненужную теперь уже дискету на стол и вышел  из комнаты.
Фрэнк взял телефонную трубку и позвонил Куперу домой, в Америку, не  обращая
внимания на разницу во времени. Ему ответил голос друга, удивительно бодрый,
несмотря на позднее время.
     -- Да.
     -- Куп, это я, Фрэнк. Разбудил?
     -- Разбудил? Я еще и не  ложился спать. Только что вошел,  успел только
пиджак скинуть. Что случилось?
     -- Черт знает что! С ума можно сойти, что  творится. Человек,  которого
мы  ищем,  наш  серийный  убийца, сегодня ночью  убил Гудзона  Маккормика  и
освежевал его, как лев антилопу.
     В трубке воцарилась тишина. Видимо, Купер не мог поверить своим ушам.
     -- Святой боже, Фрэнк, мир,  похоже, сошел с ума. У нас тут тоже полный
бардак.  Сплошные страхи  перед  терактами, и  мы постоянно начеку, ты  даже
представить  себе не  можешь. А  вчера  днем свалилась еще одна  черепица на
голову. Осмонд  Ларкин был  убит в тюрьме. На прогулке  возникла драка между
заключенными, и он погиб.
     -- Крепкий удар.
     -- Да, крепкий. И  после всех наших с тобой трудов у нас в кулаке опять
только мухи.
     -- Каждому свое, Куп. У нас тут не лучше. Сегодня утром еще один труп.
     -- И сколько же теперь всего?
     -- Держись крепче. Десять.
     Купер присвистнул,  когда узнал последний  счет  жертвам. Он  не  был в
курсе недавних событий.
     -- Блин, он что, хочет попасть в книгу рекордов Гиннеса!
     -- Пожалуй. На совести этого мерзавца десять убитых. Беда в том, что  и
я их чувствую на своей.
     -- Если хочешь знать, у меня то же самое Фрэнк. Держись!
     -- А что еще остается.
     Он  отключил  связь.  Бедный  Купер,  у  каждого  из  них   были   свои
неприятности.
     Некоторое время  Фрэнк пребывал  в растерянности.  Ожидая  официального
подтверждения  смерти Гудзона  Маккормика и  опасаясь,  что в  любую  минуту
откроется  дверь и  появится Ронкай,  вне  себя от ярости,  он  не знал, что
делать.  Возможно,  Ронкай  получает  сейчас  головомойку,  и  хотя,  обычно
сдержанный, постарается устроить такую же и своим подчиненным.
     Фрэнк включил  компьютер  и  вставил дискету.  Открыл  первую  из  двух
картинок в формате JPG.
     На экране появилась фотография. Снимок  сделан  в каком-то общественном
заведении,  очевидно,  без  ведома Маккормика.  Видимо,  в одном  из  людных
нью-йоркских  баров,  длинных и узких, со множеством зеркал,  чтобы казались
просторнее,  куда  в обеденный перерыв стекаются сотрудники соседних  офисов
наскоро  перекусить  каким-нибудь  холодным  блюдом.  А  вечером  такой  бар
превращается  в место  сбора  холостяков, подыскивающих себе  пару.  Адвокат
Гудзон Маккормик сидел  за  столиком и  разговаривал с каким-то человеком  в
плаще с поднятым воротником, который был снят со спины.
     Фрэнк  открыл второй  файл. Это  была увеличенная,  менее четкая деталь
предыдущего снимка.
     Фрэнк  рассматривал  видного  собой  американского  парня с коротко, по
нью-йоркской моде, постриженными волосами, в хорошем  синем костюме, отлично
подходившим  для  завсегдатая судов.  Таким, по всей вероятности,  было  еще
недавно   лицо  оскальпированного  покойника,   найденного  утром.  Мог   ли
предполагать  этот  парень, отправляясь в Монте-Карло для участия  в регате,
что  кончит свою  жизнь в тесном багажнике "мерседеса"? И что  последней его
одеждой окажется клеенчатый мешок для трупов?...
     Фрэнк продолжал рассматривать снимок. Внезапно в голове у него возникла
сумасшедшая мысль, словно кончик сверла показался из слишком тонкой стены.
     Но кто бы мог подумать...
     Он открыл телефонную книгу, которую нашел в компьютере Никола. Его друг
не  был  любителем  электроники,  но  список  телефонов  все  же  заложил  в
компьютерную  память. Фрэнк надеялся найти  нужный  номер. Набрал фамилию, и
соответствующий  номер тотчас  появился на  экране  вместе с  полным  именем
владельца и адресом.
     Прежде чем позвонить, Фрэнк вызвал Морелли по переговорнику.
     -- Клод, вы записали вчерашний звонок Жан-Лу?
     -- Конечно.
     -- Мне нужна копия. Срочно.
     -- Уже готова. Сейчас принесу.
     -- Спасибо.
     Молодец Морелли. Говорит мало, а делает много. Набирая номер  телефона,
Фрэнк  подумал,  как,  интересно,  складываются  его  отношения с  Барбарой,
теперь, когда он  не бывает  на  радио.  С  ней  Клод,  конечно  же,  не был
молчаливым,  а наверняка  действовал энергично.  Его  мысль прервал  голос в
трубке.
     -- Алло?
     Ему повезло -- ответил именно тот, кто ему был нужен.
     -- Привет, Гийом, говорит Фрэнк Оттобре.
     Парень нисколько  не удивился этому звонку. Он ответил  так, словно они
виделись минут десять назад.
     -- Привет, агент ФБР. Чем обязан такой чести?
     --  Мне  очень  понравилось  в последний  раз  у  тебя.  И  мне  крайне
необходимо снова обратиться к твоим услугам...
     -- Конечно, приезжай, когда хочешь.
     -- Еду немедленно.
     Фрэнк отключил  связь и  еще раз  внимательно рассмотрел фотографию  на
экране компьютера, прежде чем выключить его и вынуть  дискету. Выражение его
лица при этом было таким  же, как у неисправимого  игрока, когда тот смотрит
на шарик, крутящийся в рулетке.

        55

     Фрэнк остановил "рено" у окрашенных в зеленый цвет ворот на  улице, где
жила Елена.  Вышел  из машины и с удивлением обнаружил, что  они приоткрыты.
При мысли,  что  через  несколько секунд он  увидит женщину, которую  любит,
сердце  заколотилось. Но он увидит и генерала Натана Паркера, и от ярости  у
него тут же сжались кулаки.  Фрэнк  заставил  себя  успокоиться,  прежде чем
войти. Гнев -- плохой советчик. А в плохих советах он сейчас нуждался меньше
всего. Сам же он мог предложить генералу просто отличные рекомендации.
     Встреча  утром с  Гийомом  многое  прояснила. Приехав  к  нему накануне
вечером, он попросил его проверить две вещи. Во флигеле, где тот работал, на
этот раз царил полный хаос. Аппаратура у парня  была занята, но он  потратил
весь  вечер  и  всю ночь,  чтобы  выполнить  просьбу  Фрэнка.  Ему  пришлось
проделать настоящее сальто-мортале,  но  он сумел  приземлиться  на ноги.  И
поддержать шатающегося Фрэнка Оттобре, специального агента ФБР.
     Когда  Гийом  положил  перед  ним результат  своих  исследований, Фрэнк
остолбенел,  увидев,  что  его мудреные гипотезы  оказались верны. Они  были
всего  лишь предположениями, догадками, лишенными всякого смысла и значения.
Он сам назвал себя сумасшедшим, но...
     Ему захотелось обнять парня.  Фрэнк решил, что  хватит уже называть его
так только по причине возраста. Ведь по сути Гийом был, как говорится, мужик
с яйцами -- иными словами, настоящим мужчиной. Фрэнк окончательно убедился в
этом, покидая дом. Гийом молча  проводил его до ограды. Они шли  по  саду, и
каждый  думал о своем. Фрэнк уже открыл дверцу, садясь в машину, но взглянув
на Гийома, остановился.
     -- Что случилось?
     -- Не знаю, Фрэнк. Странное ощущение. Словно мне сняли повязку с глаз.
     Фрэнк понимал, что имеет в виду Гийом, но все равно спросил:
     -- Что ты хочешь сказать?
     -- Ну, все это. Я будто обнаружил вдруг,  что  существует еще один мир,
где  угрожают  не  только другим, но  <i>и  нам..</i>. Людей  убивают  не  только в
выпусках новостей, но и на тротуарах, когда они походят мимо тебя...
     Фрэнк молча выслушал этот крик души. Он понимал, к чему клонит Гийом.
     -- Прошу тебя, Фрэнк. Только скажи искренне. Мне не  нужны подробности,
проясни лишь одно  сомнение. То, что я сделал для тебя в  тот раз и сегодня,
поможет поймать убийцу Никола?
     Глаза у Гийома сверкали. Выглядел он  легкомысленным парнем, но это был
зрелый  человек.  Он  любил Никола  Юло, как,  несомненно,  любил и его сына
Стефана.
     Фрэнк посмотрел на Гийома с улыбкой.
     -- Рано  или поздно все  закончится. И мы с  тобой  поговорим. Не  знаю
когда, друг мой, но я во всех подробностях объясню тебе, до какой степени</i> ты
помог нам в этом деле и, в частности, мне.
     Гийом  кивнул.  Он  открыл  ворота, и  пока машина выезжала, неуверенно
помахал рукой.
     <i>Ты великолепен, Гийом</i>.
     С этой мыслью Фрэнк миновал  в ворота и въехал в сад возле  дома Елены.
Он удивился тому, что  увидел.  Все окна на  втором  этаже  и все  балконные
двери, выходящие в  сад, были распахнуты.  Внизу какая-то  женщина  в  синем
полотняном переднике включала вилку в розетку, потом отошла, и  вскоре Фрэнк
услышал гул пылесоса и  увидел, как  она двигает щеткой. Наверху, из спальни
Елены, появилась  другая  женщина в таком  же переднике,  повесила на перила
балкона плетеную циновку и принялась выколачивать ее ивовой выбивалкой.
     Фрэнк подошел к дому. Его совершенно не устраивало увиденное. Между тем
из  центральной  двери  темного  ореха  появился  какой-то мужчина.  Пожилой
человек в светлом костюме с некоторой претензией на элегантность. На  голове
у  него  была панама в  точно таком же стиле, как  и дом. Увидев Фрэнка,  он
направился к нему. Хотя выглядел тот моложаво, Фрэнк, посмотрев на его руки,
понял, что лет ему скорее семьдесят, чем шестьдесят.
     -- Здравствуйте. Что вам угодно?
     -- Здравствуйте. Меня зовут  Фрэнк Оттобре, я друг семьи Паркеров, тех,
что живут здесь...
     Человек  неожиданно  заулыбался, обнажив  ряд  белых  зубов,  стоивших,
несомненно, целое состояние.
     -- А, тоже американец. Рад познакомиться.
     Он  протянул твердую руку с пятнистой  кожей. Фрэнк подумал,  что кроме
возраста у этого типа явно что-то не в порядке с печенью.
     -- Меня зовут Тавернье. Андре Тавернье. Я владелец этой вещицы...
     Он с заговорщицкой улыбкой указал на дом.
     -- Мне очень жаль молодой человек, но ваши друзья уехали.
     -- Уехали?
     Он, похоже, был искренне огорчен, что вынужден сообщить плохую новость.
     --  Да,  уехали.  Я оформлял контракт  об аренде через агентство,  хотя
обычно   делаю  это  сам.  Приехал   сегодня  утром  с   уборщицами,   чтобы
познакомиться  с моими  жильцами,  и  встретил их  во  дворе с чемоданами  в
ожидании такси. Генерал,  вы знаете,  кого  я  имею в виду, сказал мне,  что
какие-то  непредвиденные  обстоятельства  вынуждают  его немедленно  уехать.
Просто беда, потому что он заплатил за месяц вперед. Я из вежливости сказал,
что возвращу деньги за неиспользованное время, но он и слышать не захотел...
Прекрасный человек...
     <i>Я  бы  тебе  объяснил,   нафталиновый  франт,  что  это  за  прекрасный
человек...</i>
     Фрэнку  очень  хотелось  объяснить  это  месье  Тавернье. Если  он  так
разбирается  в   людях  --пускай  в  дальнейшем  требует  оплату  вперед,  и
наличными. Но Фрэнка больше интересовало другое.
     -- Не знаете, куда они уехали?
     Месье Тавернье зашелся хриплым  кашлем --  кашлем заядлого, несмотря на
возраст,  курильщика.  Фрэнку пришлось  подождать,  пока тот  не достанет из
кармана испачканный платок и не вытрет губы.
     -- В Ниццу. В аэропорт, мне кажется. У них прямой рейс в Америку.
     -- Мать твою!
     Восклицание вырвалось у  Фрэнка столь  непроизвольно, что он  не  успел
сдержаться.
     -- Извините, месье Тавернье.
     -- Ничего. Иногда это помогает разрядить нервы.
     -- Не знаете, случайно, когда у них рейс?
     -- Нет, к сожалению. Ничем не могу вам помочь.
     На лице  Фрэнка отражалось, конечно же,  не самое  радужное настроение.
Месье Тавернье, как человек воспитанный, заметил это.
     -- <i>Cherchez</i> la</i> femme</i>[85], не так ли, молодой человек?
     -- Что вы имеете в виду?
     -- Превосходно  вас понимаю.  Я имею в виду женщину,  которая жила тут.
Ведь о ней  идет речь, не так ли?  Я тоже, если бы поднялся сюда  с надеждой
встретить  такую женщину  и  нашел  бы пустой  дом,  был бы весьма  и весьма
расстроен. Когда я был молод и жил тут, мой дом видел такое, чего хватило бы
на толстый роман.
     Фрэнк был  как на  углях.  Все,  что ему  хотелось,  это бросить  месье
Тавернье  с  его романтическим  историями и помчаться  в аэропорт  в  Ниццу.
Хозяин задержал его, взяв  за локоть. Фрэнк охотно сломал бы ему за это руку
-- он терпеть не  мог людей, навязывающих физический контакт, а уж тем более
в  такой  момент.  Он слышал,  как тикают, отлетая,  секунда за секундой,  а
голова гудит, будто колокол.
     Тавернье спасся исключительно благодаря сказанному дальше.
     -- Да, уж я порадовался  жизни,  поверьте мне на  слово.  В отличие  от
моего брата, который жил в доме рядом. Видите, вон тот, за кипарисами?
     Он с видом заговорщика понизил голос, будто сообщая нечто такое, во что
трудно поверить.
     -- Эта сумасшедшая, моя свояченица, оставила дом в наследство какому-то
мальчишке только  за  то, что он спас ее собаку.  Собачонку, стоившую меньше
куста,  возле которого она поднимала ножку,  понимаете? Не знаю, слышали  ли
вам когда-нибудь эту историю. А знаете, кто был тот парень?
     Фрэнк  знал,  прекрасно  знал.  И  не   имел  ни  желания,  ни  времени
выслушивать  еще раз. Тавернье, не  ведая,  как сильно рискует, снова тронул
Фрэнка за руку.
     -- Это был убийца, маньяк, тот, что убил  столько людей в Монте-Карло и
свежевал их,  словно  животных.  Представляете, кому моя свояченица оставила
такой дорогой дом...
     <i>Можно подумать, будто свой вы сдали благодетелю человечества... Если бы
существовала Нобелевская премия за глупость,  этот старик мог бы получать ее
ежегодно.</i>
     Не догадываясь о таких мыслях собеседника, Тавернье не мог не вздохнуть
при этих словах. И снова оказался во власти воспоминаний.
     -- Да  уж,  эта  женщина совсем в  дурака превратила моего брата.  И не
сказать, чтобы  красавица  какая... Что-то  вроде en plein</i>[86] рулетки, если
позволите такое сравнение, но и столь же опасна. Она вызывала желание играть
еще и  еще -- не знаю,  хорошо ли  я объясняю.  Мы  строили эти дома вместе,
где-то в  середине шестидесятых. Дома-близнецы, рядом,  но кончилось все вот
так. Я жил тут, а они вдвоем там.  Каждому своя  жизнь. Я  всегда думал, что
мой брат  жил,  как в  тюрьме: с оковами на  ногах.  Он только и  делал, что
выполнял капризы жены. А прихотей у  нее хватало, <i>bon</i> Dieu</i>[87], ох, хватало!
Представляете, она даже...
     Фрэнк спросил себя,  зачем он стоит тут  и  слушает  бред этого старого
волокиты с ветошью в трусах, вместо того, чтобы сесть в машину и помчаться в
аэропорт.  Странным  образом его  удерживало  ощущение,  будто  этот человек
скажет  сейчас  что-то  важное.  И  действительно,  Тавернье сказал.  В ходе
долгого и пустого разговора он неожиданно сообщил нечто такое, отчего Фрэнка
охватило лихорадочное  возбуждение и в то же  время  он испытал  неимоверное
огорчение.
     Представив себе огромный взлетающий самолет  и в иллюминаторе печальное
лице Елены Паркер, которая смотрит на исчезающую  внизу Францию,  он  закрыл
глаза и побледнел так сильно, что даже встревожил старика-джентльмена.
     -- Что с вами, вам плохо?
     Фрэнк посмотрел на него.
     -- Нет, все отлично. Напротив. Все очень хорошо.
     Тавернье изобразил  на лице  сомнение.  Фрэнк ответил ему улыбкой. Этот
старый  дурак, конечно, и представить  себе не мог,  что минуту назад открыл
Фрэнку, где скрывается Жан-Лу Вердье.
     -- Благодарю вас и приветствую, месье Тавернье.
     -- Ни пуха, ни  пера, молодой человек. Надеюсь, вы сумеете догнать... А
если не успеете, то помните, что на свете еще очень много женщин.
     Фрэнк  рассеянным  жестом согласился  с  ним и направился к ограде,  но
Таверенье окликнул его.
     -- Да, послушайте, молодой человек.
     Фрэнк  очень хотелось отправить его куда  подальше. Его  удержало  лишь
чувство благодарности за сообщенную новость.
     -- Слушаю вас, месье Тавернье.
     Старик широко улыбнулся.
     -- Если все же захотите снять красивый дом на побережье...
     Он победным жестом указал пальцем на дом за своей спиной.
     -- Вот он!
     Не ответив, Фрэнк вышел за  ограду, остановился  возле машины,  опустив
голову  и раздумывая, как же быть. Ему нужно было что-то предпринять, причем
немедленно. И он решил сделать самое разумное, во всяком случае самое первое
и необходимое. Никто ведь не говорил, что нельзя хотя бы попытаться спасти и
козу, и капусту.  Он достал  мобильник и набрал  номер  полиции Ниццы. Когда
агент  ответил  ему,  представился,  попросил  комиссара  Фробена.  И вскоре
услышал его голос.
     -- Привет, Фрэнк, как дела?
     -- Ну, в общем... А ты?
     -- В общем и я. Так в чем дело?
     -- Клод, мне нужна твоя помощь, огромная, как гора.
     -- Все что захочешь, если только это в моих силах.
     -- В аэропорту в Ницце находятся  люди, которые должны улететь. Генерал
Натан  Паркер, его дочь Елена и внук Стюарт. С ними  еще некий капитан Райан
Мосс.
     -- <i>Тот</i> Райан Мосс?
     --  Именно.  Задержи их. Не знаю, как, не знаю, под каким предлогом, но
надо помешать  им улететь до моего приезда. Они везут в Америку  тело первой
жертвы Никто  -- Эриджейн  Паркер. Может быть, это  как раз удобный предлог.
Какая-нибудь  там  бюрократическая  неувязка или еще что-нибудь. Это  вопрос
жизни или смерти, Клод. Для меня во всяком случае. Сумеешь?
     -- Ради тебя я готов на все.
     -- Спасибо, великий человек, созвонимся.
     И Фрэнк сразу же  набрал другой номер -- дирекции Службы  безопасности.
Попросил к телефону Ронкая. Его тотчас переключили.
     -- Месье, говорит Фрэнк Оттобре.
     Ронкай,  наверное  уже  два   дня  живший  при  десятибалльном  шторме,
обрушился на него, как торнадо.
     -- Фрэнк, мать вашу так, куда вы подевались?
     Сквернословие в устах руководителя полицейского управления означало  не
просто ураган, но бурю, какая случается раз в столетие.
     -- Здесь черт-те что  происходит, а вы куда-то исчезаете?  Мы назначили
вас  руководить  расследованием,  но вместо  хоть  каких-нибудь  результатов
получаем  трупов больше,  чем  воробьев  на  деревьях. Вам  известно, что от
нынешнего  штатного   расписания  Службы  безопасности   вскоре   ничего  не
останется?  Я   сам  сочту  за  удачу,  если   устроюсь  куда-нибудь  ночным
сторожем...
     --  Успокойтесь,  месье  Ронкай,  если  вы  до сих  пор еще не потеряли
работу, то уверен, так и останетесь в своем кресле. Все окончено.
     -- Как это понимать -- "все окончено"?
     -- Так и  понимать -- все окончено. Мне известно, где скрывается Жан-Лу
Вердье.
     В  трубке замолчали. Некоторое время там размышляли. Фрэнк  мог оценить
гамлетовские сомнения Ронкая. Быть или не быть, верить или не верить...
     -- Вы уверены?
     -- На девяносто девять процентов.
     -- Мало. Хочу на все сто.
     -- Сто процентов  не в этой жизни. Девяносто девять, мне кажется, более
чем приемлемо.
     -- Ну ладно. Где?
     -- Скажу, но вы сначала сделаете одну вещь.
     -- Фрэнк, не перегибайте палку.
     -- Месье Ронкай,  должен кое-что пояснить вам. Мне на мою  карьеру  уже
наплевать.  А  вам на  свою -- отнюдь. Если откажете в  моей  просьбе, кладу
трубку и  первым же самолетом из Ниццы отправляюсь к чертям  собачьим. И вы,
недвусмысленно выражаясь, можете  вешаться вместе  с вашим приятелем Дюраном
пойти и застрелиться. Я понятно объясняю?
     Молчание.  Передышка,  чтобы  не  умереть.  Потом  снова голос  Ронкая,
исполненный сдерживаемого гнева.
     -- Говорите, что вам нужно.
     -- Мне нужно ваше слово чести, что комиссар Никола Юло будет  считаться
погибшим  при выполнении служебного  задания, и  его вдова  получит  пенсию,
какая полагается вдове героя.
     Снова  передышка.  Более важная.  Когда  пересчитываются  яйца. Услышав
ответ Ронкая, Фрэнк был рад, что тот досчитал до двух.
     -- Хорошо, согласен. Договорились. Даю слово чести. Теперь ваш черед.
     -- Отправляйте людей и  скажите инспектору Морелли,  чтобы позвонил мне
на мобильник. И почистите мундир к пресс-конференции.
     -- Куда отправлять людей?
     Наконец  Фрэнк  произнес   слова,  за  которые  Ронкай  заплатил  своим
обещанием.
     -- Босолей.
     -- Босолей? -- с недоверием переспросил директор.
     -- Именно. Все это время сукин сын Жан-Лу не выходил из своего дома.

        56

     Пьеро  взял  пластиковый  стаканчик   с  кока-колой,   который  Барбара
протянула ему, и стал пить, как бы стесняясь людей.
     -- Хочешь еще?
     Пьеро покачал головой.  Протянул  ей пустой  стаканчик и, весь красный,
отвернулся к столу,  на котором  складывал  в стопку компакт-диски.  Барбара
нравилась ему и в то же время немного пугала. Мальчик был влюблен в нее, это
видно было  по его взглядам  украдкой, молчанию и бегству при  ее появлении.
Стоило ей обратиться к нему, как он тут же густо краснел.
     Девушка давно  заметила, что Пьеро неравнодушен к ней. Это была типично
детская  влюбленность,  вполне отвечавшая его внутреннему возрасу, и к  ней,
как к любому чувству, следовало относиться с уважением.  Барбара знала,  как
велика  была  потребность любить в  душе этого странного  мальчика, который,
казалось,  был  раз  и навсегда напуган миром: в  нем  сохранились чистота и
искренность, свойственные только детям и собакам -- тем, кто не нуждается ни
в каком вознаграждении.
     Однажды она нашла маргаритку на микшере. Когда поняла, что таинственным
дарителем простого цветка был он, чуть не умерла от прилива нежности.
     -- Хочешь еще бутерброд? -- спросила она, глядя ему в спину.
     Мальчик снова покачал головой, не оборачиваясь. Было обеденное время, и
они  заказали  в  "Старз-энд-барз"  бар  блюдо булочек и бутербродов.  После
истории с  Жан-Лу помещения  "Радио Монте-Карло", казалось,  превратились  в
царство тишины, если не считать музыки и голосов, доносившихся из динамиков.
Люди  бродили,   похожие  на   призраков.  Здание,   словно  Форт-Аламо   --
мексиканцы[88], все время  осаждали  журналисты. Каждого штатного сотрудника
они преследовали, за каждым  следили, наблюдали. Каждому совали микрофон под
нос, тыкали в лицо телекамеру, репортеры караулили дома, у подъезда. Впрочем
последние события оправдывали упорство и настойчивость журналистов.
     Жан-Лу  Вердье,  главная  фигура  на "Радио  Монте-Карло",  оказавшийся
убийцей-психопатом,  все еще  где-то скрывался, мрачным призраком  витая над
Княжеством. Когда  об  этом стало известно, число слушателей радиостанции --
из-за присущего людям болезненного любопытства -- едва ли не удвоилось.
     Роберт   Бикжало,   прежний   Роберт   Бикжало,   сделал   бы   тройной
сальто-мортале  с поворотом,  узнав как  фантастически выросла аудитория. Но
теперь он  выполнял  свою работу машинально, курил как  турок, и  изъяснялся
односложными словами, как впрочем и все остальные. Ракель отвечала на звонки
механическим голосом телефонного секретаря. Барбара, стоило ей оторваться от
работы и задуматься, тут же начинала плакать.
     Сам президент звонил только при крайней необходимости.
     Удручающее  душевное   состояние  стало  еще  более  обострилось  после
известия о трагической  смерти Лорана, случившейся два дня назад,  когда его
пытались  ограбить. Это было, что  называется,  последним ударом.  Атмосфера
окончательно сделалась гнетущей, и люди, и без того почти  бесплотные, стали
совсем угасать.
     Но больше всех страдал Пьеро.
     Он замкнулся в  тягостном  молчании и отвечал на вопросы, когда  к нему
обращались,  только  утвердительным  или  отрицательным  кивком. На радио он
присутствовал  теперь безмолвно, выполняя  свою работу так, словно  его и не
было  вовсе. Он часами сидел в архиве, и Барбара, тревожась, даже спускалась
к нему  посмотреть, все ли в  порядке. А дома убивалась его мать.  Пьеро все
время  слушал  музыку  в  наушниках,   они  словно  помогали  ему  полностью
отгородиться от окружающего мира.
     Он перестал улыбаться. И больше не включал радио.
     Мать  была  в   отчаянии.  Работа   на  "Радио  Монте-Карло",  ощущение
причастности к общему делу, деньги, которые  Пьеро зарабатывал (мать никогда
не забывала подчеркнуть, сколь они  необходимы в домашнем хозяйстве)  -- все
это открыло ему дверь в мир.
     Дружба  с Жан-Лу, на  грани  обожания, прямо-таки распахнула эту дверь.
Теперь  она  постепенно  закрывалась,   и  женщина  опасалась,  что  однажды
закроется навсегда.
     Трудно было понять, о чем думает Пьеро.
     Но все  до  единого открыли бы  от изумления рот, узнай они,  о  чем же
именно. Окружающие  объясняли его  печаль  и молчание  тем, что  друг  Пьеро
неожиданно оказался <i>плохим человеком</i>, как называл  он того, кто звонил время
от  времени на радио дьявольским голосом. Видимо, его чистая душа мучительно
страдала  оттого,  что  он <i>вынужден</i>  был  признать --  он доверял  человеку,
который этого не заслуживал.
     Однако  на  самом деле  вера Пьеро в Жан-Лу и  его дружбу нисколько  не
поколебалась из-за последних событий и всего,  что бы ни говорили эти люди о
его кумире.
     Пьеро  ведь  хорошо  знал Жан-Лу, бывал  у  него дома, они  вместе  ели
блинчики  с  шоколадно-ореховой  пастой  "Нутелла", и  Жан-Лу  даже дал  ему
попробовать отличнейшего итальянского  вина, которое называлось мускат.  Оно
было сладким и прохладным, и  у Пьеро слегка закружилась голова. Они слушали
музыку,  и Жан-Лу одолжил  ему пластинки, черные,  виниловые, драгоценные --
чтобы  слушать их  дома. Он скопировал ему на диск любимые  записи Пьеро  --
Jefferson</i> Airplane</i> и <i>Джефф Бек</i> с  гитарой на автомобильном мосту и последние
два диска Nirvana</i>.
     Всякий  раз, когда они  бывали вместе, Пьеро  ни разу  не слышал, чтобы
Жан-Лу говорил дьявольским голосом, наоборот...
     Он рассказывал ему всякие забавные вещи своим красивым теплым  голосом,
точно таким же, какой звучал по радио, и иногда возил его в Ниццу на машине,
и  они  ели там огромное  мороженое --  огромное,  как гора,  и  заходили  в
магазины, где  продают  животных,  и стояли у  витрин,  рассматривая  щенят,
выставленных там в загородках.
     Жан-Лу   <i>всегда</i>   говорил,  что  они   закадычные  друзья  и  <i>неизменно</i>
подтверждал свои слова  делом.  И если Жан-Лу всегда говорил ему правду, это
означало только одно: лгали другие.
     Все спрашивали Пьеро, что с ним, и пытались поговорить. Он же никому не
хотел признаваться, даже матери, что главная причина его  печали  в том, что
после всех этих  событий он больше не  видел  Жан-Лу. И не  знал, как помочь
ему. Может  быть,  в этот  момент  он где-то скрывается и  голоден  и некому
принести ему поесть, хотя бы только хлеба и "Нутеллы".
     Пьеро знал, что  полицейские ищут Жан-Лу, и если найдут, то  отправят в
тюрьму. Пьеро плохо  представлял себе,  что такое  тюрьма. Знал только,  что
туда помещают людей,  сделавших что-то нехорошее,  и больше  не выпускают, а
раз так, выходит, он больше никогда не увидит Жан-Лу.
     Может  быть, полицейским  разрешалось  входить  и смотреть  на тех, кто
находился  в  тюрьме.  Когда-то   он   тоже  был   полицейским  --  почетным
полицейским. Ему сказал об  этом  комиссар, тот,  такой славный, которого он
больше не встречал, и кто-то говорил, что он умер. Но теперь после всех этих
событий, Пьеро, наверное, больше не почетный  полицейский, вообще никакой не
полицейский, и его не пустят в тюрьму, чтобы навестить Жан-Лу.
     Пьеро  увидел, что Барбара  направляется  в режиссерскую аппаратную. Ее
темно-рыжие волосы разметались, будто  в танце, по черному  платью. Он любил
Барбару.  Не так, как Жан-Лу,  по-другому: когда его друг разговаривал с ним
или приобнимал за плечи,  он не  чувствовал  жара,  поднимавшегося откуда-то
изнутри, словно он выпил залпом целую чашку горячего чаю.
     С Барбарой было иначе, он не понимал, что это такое, но знал, что любит
ее.  Однажды он положил ей на  пульт  цветок,  чтобы сказать об этом. Сорвал
маргаритку на  газоне  и  положил на микшер,  когда  никто не видел. Он даже
надеялся какое-то время, что Жан-Лу и Барбара поженятся, и тогда он, навещая
Жан-Лу, сможет видеть их обоих.
     Пьеро взял стопку дисков и направился к  двери. Ракель открыла ее,  как
делала всегда, если видела, что у  него заняты руки. Пьеро вышел на площадку
и запустил лифт, нажав на кнопку носом. Он никогда никому не  показывал этот
свой способ вызывать лифт. Конечно, над ним  посмеялись  бы, если бы видели,
-- но ведь нос ничего не делает, а руки заняты, так почему же не...
     Пьеро  толкнул  локтем раздвижную дверь лифта и точно так же закрыл ее.
Внутри нос  был  бесполезен,  потому  что  кнопки  располагались иначе.  Ему
пришлось  применить чудеса акробатики,  придерживая диски подбородком, чтобы
нажать пальцем кнопку нижнего этажа.
     Лифт поехал  вниз. Пьеро уже давно  принял  это решение,  следуя  своей
особой, прямолинейной логике. Решение окончательное.
     Жан-Лу не может прийти к нему? Тогда, он сам пойдет к Жан-Лу.
     Он не раз бывал у него дома, и его друг показал ему секретное место, --
о нем  знали  только они  двое  --  где спрятан  запасной  ключ от  дома. Он
приклеен  силиконом  под почтовым ящиком, по ту  сторону  ограды.  Пьеро  не
ведал,  что такое силикон, но прекрасно знал, что такое почтовый ящик. У них
с мамой тоже был почтовый  ящик, в их доме в Ментоне, не таком красивом, как
у Жан-Лу.
     Внизу,  в <i>комнате</i>, у Пьеро имелся небольшой рюкзак, который ему подарил
сам Жан-Лу. Он положил туда немного хлеба и баночку "Нутеллы", взяв  сегодня
утром дома  из стенного шкафчика на кухне. У него не было вина мускат, но он
взял банку кока-колы и швепса --  тоже,  наверное, будет  неплохо.  Если его
друг прячется где-то у себя дома, то услышит, как Пьеро зовет его, и выйдет.
С другой стороны, кто еще мог навестить Жан-Лу? Только  они двое  знают, где
лежит секретный ключ.
     Они встретятся, побудут вместе,  поедят шоколад  и попьют коку,  и если
ему удастся, то на этот раз  <i>он</i> расскажет Жан-Лу что-нибудь забавное, хотя и
не сможет повезти его в Ниццу -- посмотреть на щенят, играющих в витрине.
     Ну, а если Жан-Лу  дома  нет, Пьеро  позаботится о  его пластинках -- о
черных, виниловых.  Их  надо будет очистить  от  пыли, последить,  чтобы  не
отсырели конверты, поставить в ряд, ровно, чтобы не упали и не  раскололись.
Иначе, когда  Жан-Лу вернется, пластинки будут  испорчены. Именно он, Пьеро,
должен позаботиться о вещах Жан-Лу, иначе какой же он ему друг?
     Когда лифт спустился на первый этаж, Пьеро улыбался.
     Бессон, механик из фирмы морских двигателей, находившейся  этажом  ниже
радио,  ожидавший лифт,  открыл  дверь  и обнаружил  парня  перед  собой  --
лохматая голова торчала над стопкой дисков.
     Увидев его улыбку, Бессон тоже заулыбался.
     -- Эй, Пьеро,  похоже, ты  самый занятой  человек в  Монте-Карло.  Я на
твоем месте попросил бы увеличить оклад.
     Мальчик понятия  не имел, что значит "увеличить оклад".  В любом случае
механик  со  своим вопросом  был  за  тысячу  километров  от  главного,  что
волновало Пьеро.
     -- Да, завтра я так и сделаю, -- уклончиво ответил он.
     Бессон, прежде чем войти в лиф, открыл ему дверь в архив.
     -- Осторожно на лестнице, -- заметил он, включая свет.
     Пьеро  кивнул, как всегда,  и  стал спускаться  по ступеням. У  двери в
<i>комнату</i>  он  толкнул створку ногой,  потому  что  она  оставалась  открытой.
Поставил  свой груз на стол у стены,  напротив стеллажей  с компакт-дисками.
Впервые с тех пор, как Пьеро работал на "Радио Монте-Карло", он не расставил
принесенные сверху диски по местам.
     Он  взял  свой  рюкзачок  и надел его  на плечи одним легким движением,
которому  его  научил друг Жан-Лу. Погасил свет и запер  дверь на  ключ, как
делал каждый вечер, уходя домой.
     Только  теперь  он  отправился не  домой. Он  поднялся  по  лестнице  и
оказался  в  широком  коридоре,  ведущем  к  стеклянным входным  дверям,  за
прозрачными створками которых находились порт, город, весь мир. И где-то там
прятался его друг, нуждавшийся в нем.
     Впервые  в  жизни  Пьеро  сделал то, чего не делал никогда. Он  толкнул
дверь, шагнул вперед и отправился навстречу этому миру.

        57

     Фрэнк сидел  в "рено", стоявшем  на грунтовой дороге поблизости от дома
Жан-Лу Вердье.  Было довольно жарко,  и он не  выключал  двигатель, чтобы  в
машине  работал  кондиционер.  Ожидая Морелли и людей Ронкая, он  то и  дело
посматривал на часы.
     Он отчетливо  представлял себе Натана Паркера и  всех улетающих с ним в
аэропорту Ниццы. Тот сидит на пластиковом стуле, сгорая от нетерпения, рядом
с  Еленой и Стюартом. Тут же Райан Мосс, получивший документы  для  посадки.
Представил,  как к старому  генералу приближается грузный Фробен или кого-то
еще и сообщает: возникли проблемы, вылет задерживается. Он даже отдаленно не
мог вообразить,  какой  предлог придумает Фробен, чтобы  отложить вылет,  но
прекрасно предвидел реакцию старика. И  невольно подумал,  что  не хотел  бы
сейчас оказаться на месте своего друга комиссара.
     Нелепость этой чисто инстинктивной мысли,  скорее даже просто привычной
фразы заставила его улыбнуться.
     На самом деле все как  раз наоборот, именно  этого Фрэнк и хотел сейчас
больше всего -- быть там, на его месте.</i>
     Сейчас  <i>он</i>  хотел  бы находиться  в  аэропорту  Ниццы,  чтобы высказать
генералу Паркеру, наконец, все,  что нужно.  Точнее говоря, он  просто <i>горел
нестерпимым желанием</i>  сделать  это.  И  не собирался  ничего  придумывать, а
только хотел прояснить кое-что...
     Но он сидит здесь  и чувствует, как летит время --  словно тает соль на
языке -- глядя  на  часы  каждые полминуты с  ощущением,  будто  минуло  уже
полчаса.
     Фрэнк постарался отогнать эти мысли. Вспомнил Ронкая. Еще одна история,
еще одна  неприятность.  Отважный  начальник,  должно быть,  не  без  малого
сомнения  в душе отправил сюда своих людей. Фрэнк говорил с  ним по телефону
весьма категорично, хотя вовсе не был так  уж уверен в своей догадке. У него
не хватало  мужества признаться даже самому себе, что все это  было если  не
блефом,  то вызовом, к тому же довольно смелым. Любой букмекер тотчас дал бы
ему, не задумываясь, тридцать  против одного. На самом деле его утверждение,
будто он знает, где скрывается Никто, строилось только на логическом выводе.
Не девяносто девять  процентов,  о которых он  заявил  начальнику полиции, а
намного меньше. Если его догадка  не подтвердится,  последует очередной, бог
знает  какой  по счету  провал. Ничего не изменится в сложившейся  ситуации.
Никто по-прежнему  останется  птицей в лесу. Только  существенно  поубавится
престиж Фрэнка Оттобре,  и  возникнут  нежелательные последствия.  Ронкай  и
Дюран получат в руки оружие,  которое он сам  же и зарядил.  Они не преминут
заметить представителю американского правительства, сколь мало  пользы от их
человека из ФБР в  расследовании, хотя, спору нет,  он и распознал серийного
убийцу. А  его публичное заявление о  заслугах комиссара  Никола  Юло  может
иметь эффект бумеранга.  Фрэнку казалось,  он так и слышит  голос Дюрана,  с
пренебрежением говорящего Дуайту Дархему, что в сущности, если Фрэнк Оттобре
и пришел к некоему результату, то это было не его личное достижение...
     И наоборот, если  он  прав, его  ждет слава. Он помчится  в аэропорт  в
Ницце   и  приведет   в  порядок   свои  личные  дела,  окруженный   ореолом
человека-легенды.  Не то чтобы  эта  слава  так  уж волновала Фрэнка, но она
сильно укрепила бы его позиции в противоборстве с Натаном Паркером.
     Наконец,  Фрэнк  увидел,   как   внизу,  под  горой,  появилась  первая
полицейская машина. На этот раз  полиция примчались без воя сирен, как Фрэнк
рекомендовал  Морелли в разговоре  по  мобильнику.  Он  заметил,  что группа
захвата  значительно  усилена  в сравнении с первым  разом, когда  поднялась
сюда,  чтобы взять  Жан-Лу.  Теперь  прибыло шесть  машин с агентами,  кроме
обычного  синего  фургона  с  темными  стеклами,  в котором  сидели  морские
пехотинцы. Когда двери  фургона открылись, оттуда вышло шестнадцать человек,
а не двенадцать. Другие агенты, видимо, заняли позиции внизу, чтобы помешать
бегству убийцы через сад по крутому спуску к берегу, с другой стороны дома.
     Машина остановилась, и двое полицейских отправилась  перекрывать дорогу
сверху. Такой же блокпост перекрыл и нижний ее участок.
     Фрэнк невольно улыбнулся. Ронкай не хотел  рисковать. Легкость, с какой
Жан-Лу расправился  с  тремя полицейскими,  наконец  открыла  ему  глаза  на
истинную опасность, исходившую от преступника.
     Почти одновременно подъехали и  две машины из ментонского комиссариата.
В них были еще семь вооруженных до зубов агентов под командованием комиссара
Робера.  Вездесущая   Служба   безопасности   Монте-Карло   сотрудничала   с
французской полицией.
     Фрэнк вышел из машины. Пока люди строились в ожидании приказа,  Робер и
Морелли направились к нему.
     --  Что происходит,  Фрэнк? Надеюсь, скажешь мне, наконец. Ронкай велел
нам нестись сюда в полной боевой готовности, но не пожелал ничего объяснить.
Однако ему явно перца на хвост насыпали...
     Фрэнк жестом остановил  его и указал на ограду и крышу дома, скрытую за
кустами  и кипарисами, поднимавшимися,  словно пальцы, над зеленой  чащей. И
отмел лишние разговоры.
     --  Он здесь, Клод. Если  я не ослеп, то девяносто девять процентов  за
то, что Жан-Лу Вердье все это время прячется в своем доме.
     Фрэнк заметил, что назвал инспектору ту же цифру, что  и  в разговоре с
Ронкаем. Он не счел нужным ничего менять.
     Морелли  почесал подбородок, как обычно,  когда  что-то весьма  смущало
его. А в данном случае -- слишком многое.
     -- Но где же, боже милостивый? Мы ведь перевернули этот дом вверх дном,
получше, чем  во время весенней генеральной уборки. Не осталось такой дырки,
куда бы мы не заглянули.
     -- Зови людей, и вели подойти ближе.
     Морелли был удивлен не совсем понятным поведением Фрэнка, но промолчал.
Роббер, стоя  в своей вялой  позе, равнодушно ожидал развития событий. Когда
все  расположились  полукругом,  Фрэнк заговорил, чеканя каждое слово, будто
опасался  излагать факты на чужом  языке,  хотя  он и говорил  по-французски
отлично,  почти  без  акцента. Он  напоминал  сейчас  тренера  баскетбольной
команды, дающего тактические указания игрокам во время перерыва.
     --  О'кей,  ребята,  слушайте  меня  внимательно.   Я  разговаривал   с
владельцем дома, который расположен вот там, чуть ниже. Точно такой  же дом,
как  этот. Здания строили два брата в середине шестидесятых. У того, что жил
здесь...
     Фрэнк показал на крышу за своей спиной.
     -- У того, что  жил здесь, в доме, который  потом перешел  Жан-Лу, жена
была, как бы это сказать, чересчур впечатлительной. Из-за Карибского кризиса
шестьдесят второго года,  когда едва не началась ядерная война, она наложила
в штаны. И  потому  заставила мужа построить  под домом атомное убежище. Вот
тут, прямо под нами, наверное...
     Фрэнк указал пальцем себе под ноги. Морелли, невольно проследив  за его
жестом, уставился в землю и тут же поспешно выпрямился.
     -- Но мы изучили планы обоих зданий. Никакого атомного убежища там нет.
     --  Не знаю,  что  тебе  ответить. Возможно,  оно  было  построено  без
разрешения и потому не отмечено в документах. При строительстве не одного, а
двух домов,  когда кругом копает  столько  экскаваторов,  ездят  взад-вперед
грузовики, подземный бункер можно выстроить без хлопот, никто и не заметит.
     В разговор вмешался Робер.
     --  Вполне возможно, что дело обстоит именно так, как говорит  Фрэнк. В
те годы  был невероятный строительный бум,  и контроль осуществлялся не  так
тщательно.
     Фрэнк продолжал.
     -- Тавернье,  тот, что живет в нижнем  доме, сказал, что вход в  бункер
находится в подсобном помещении, в стене, и закрыт стеллажом.
     Один из  морпехов поднял руку. Когда обнаружили  трупы трех агентов, он
обыскал дом сверху донизу.
     --  Там  есть  что-то вроде прачечной  в полуподвале, справа от гаража,
помещение, куда свет  попадает  из  слуховых окон со двора.  Мне кажется,  я
припоминаю, там был какой-то стеллаж.
     --  Очень  хорошо, -- ответил  Фрэнк. -- Но  найти убежище --  полдела,
главное -- накрыть того, кто там сидит. Я задам  праздный вопрос: кто-нибудь
из вас знает, как устроено  атомное убежище? Я  хочу сказать, кто знает хотя
бы немного больше того, что показывают в фильмах.
     Все  молчали,  потом  поднял  руку  лейтенант  Гавен,  командир  группы
захвата.
     -- Мне кое-что известно. Самые общие сведения...
     --  Уже хорошо. Наверняка больше, чем известно мне. Ну, и  как выманить
оттуда человека, если, конечно, он там?
     Произнося эти слова, Фрэнк отчетливо представил себе пальцы, скрещенные
в суеверном жесте.
     Робер закурил сигарету и  предложил свое решение, навеянное,  очевидно,
ее дымом.
     -- Он  ведь  там  должен  как-то  дышать.  Если  найдем  вентиляционные
отверстия, можем выгнать его с помощью слезоточивого газа.
     Гавен покачал головой.
     -- Не думаю, что получится. Можно  попробовать, но если Фрэнк  прав,  а
наш  друг  сохранил  бункер в хорошем  состоянии, это не  поможет. Не  будем
гадать, модернизировал он  его или нет. Современные атомные убежища оснащены
системой  очистки воздуха с помощью фильтров на основе активированного угля,
который действует  как  адсорбент.  Этот  уголь  используется  не  только  в
фильтрах   противогазов,  но   и   в  вентиляционных  системах  на   опасном
производстве, например, на атомных станциях.  Подобные фильтры устанавливают
в танках и на военных самолетах. Они  способны удерживать цианистоводородную
кислоту,  хлорпикрин, арсины и  фосфористый водород. Что уж тут  говорить  о
простом слезоточивом газе.
     Фрэнк с  немалым уважением  посмотрел на  лейтенанта Гавена.  Если  это
называется "кое-что", каковы же тогда его познания  в той области, в которой
он <i>действительно</i> специалист.
     Фрэнк развел руками, мирясь с самим собой.
     -- О'кей, попробуем подступиться  с другой стороны. Иногда какая-нибудь
глупость помогает  найти ответ. Я скажу глупость первым. Лейтенант, можно ли
вскрыть бункер с помощью взрыва?
     Гавен  пожал  плечами,  как  человек,  который  огорчен, что  не  может
сообщить ничего утешительного.
     --  Гм...  это  может  быть   и  вариант.  Я  не  взрывник,  но  логика
подсказывает, что подобное убежище должно выдержать попадание атомной бомбы.
Думаю, тут нужен очень мощный взрыв. Будем учитывать -- и это в нашу пользу,
-- что речь идет о  бункере,  построенном более тридцати лет  тому назад, он
наверное не  такой прочный, как  современные  убежища.  Я  бы сказал, что за
неимением других решений, такой путь наиболее приемлем.
     -- Если решим взрывать, сколько времени может понадобиться?
     --  Немного,  -- с  удовлетворением  ответил  лейтенант. -- У  нас есть
пиротехник,  бригадир  Гашо.  Если   немедленно  вызвать  его  команду,   то
потребуется только  время  на  дорогу, если прихватить пластита  или  что-то
вроде.
     -- Хорошо. В таком случае надо действовать, -- согласился Фрэнк.
     Гавен обратился к подчиненному, стоявшему рядом.
     --  Звони начальству, пусть пришлют Гашо. Объясни,  в  чем  дело, и дай
адрес. Чтобы через пятнадцать минут были здесь.
     Морпех умчался, даже забыв об обязательном "Слушаюсь, месье".
     Фрэнк посмотрел на каждого из окружавших его людей.
     -- Еще есть предложения?
     Подождал, не  захочет ли кто-нибудь высказаться, и окончательно развеял
все сомнения.
     -- Значит,  дело обстоит  так.  Наш  человек,  если  он  там,  не может
скрыться. Для начала найдем это проклятое убежище, а потом будем действовать
по обстоятельствам. За дело!
     Получив  конкретную  задачу,  группа захвата  почувствовала  себя  куда
увереннее, чем в разговорах. Они  сорвали печать  с ограды, бегом спустились
вниз по пандусу, ведущему во двор к гаражу, и мгновенно заняли дом по хорошо
отработанной в ходе учений схеме.
     Морпехи были безмолвны, стремительны, опасны.
     Прежде Фрэнк счел бы вызов такой  большой группы захвата  не иначе  как
пустой  перестраховкой.  Но  теперь, после  десяти смертей  он  понимал, что
необходимы любые предосторожности.
     Морпех, сказавший,  что  вроде бы знает,  где находится  вход в бункер,
провел  их  по двору.  Он поднял  металлическую  гофрированную  дверь, и они
попали  в  пустой гараж  с белыми стенами. Справа на подставке  висел горный
велосипед, а  в углу  стояло приспособление для перевозки  лыж,  по размерам
машины Жан-Лу. Сбоку пара карвинговых лыж с палками, заделанными в пластик.
     Никто не стал комментировать спортивные пристрастия хозяина. Все знали,
что этажом  выше  имеется  прекрасно  оснащенный  гимнастический  зал.  Этот
человек на деле  продемонстрировал,  что не зря  тратил  время на физические
упражнения.
     Из  двери  в  глубине гаража вышли  в коридор, сворачивавший под прямым
углом  направо.  Открытая  дверь  вела  в небольшую подсобную  комнату.  Все
выстроились  цепочкой.  Морпех   шел  впереди   с  автоматической  винтовкой
наготове.
     Фрэнк, Гавен и  Морелли достали пистолеты и держали  их стволами вверх.
Робер  замыкал группу, двигаясь своей  ленивой развинченной походкой, словно
кот. Он  не  стал  доставить  пистолет, а только расстегнул на всякий случай
пиджак.
     Подсобное  помещение было  царством уборщицы.  Стиральная, сушильная  и
гладильная машины. Высокий белый лакированный шкаф  во  всю  стену  слева. В
углу у двери -- лестница наверх. По ней  как раз спускался другой морпех.  У
стены напротив двери -- деревянный стеллаж с полками.
     --  Наверное здесь, -- шепотом сказал морпех, указывая на него  стволом
винтовки.
     Фрэнк  молча кивнул и  убрал  пистолет. Подошел к стеллажу, внимательно
осмотрел его боковую поверхность с одной стороны, а Морелли -- с другой.
     Гавен и его люди стояли рядом с оружием наготове, словно ожидая в любую
минуту  опасности  из-за  стеллажа.  Теперь  и  Робер  достал  свою  грозную
"беретту", которая в его тощих руках выглядела еще крупнее.
     Фрэнк взялся за полку  и попробовал потянуть ее  на себя или сдвинуть в
сторону. Ничего  не получилось. Пошарил по  боковой стенке,  и опять ничего.
Посмотрел на  самый верх стеллажа, тот  был сантиметров  на  тридцать повыше
Фрэнка.  Огляделся и  подвинул к стеллажу  металлический  стул с сиденьем из
пластика. Встал на него и отметил, что наверху нет ни пылинки. Потом заметил
в   углублении   небольшой   металлический  рычаг,  который,   похоже,   мог
поворачиваться на  шарнире.  Механизм  был  хорошо  смазан,  никаких  следов
ржавчины -- в отличном состоянии.
     -- Нашел, -- сказал Фрэнк.
     Морелли обернулся к нему.
     -- Клод, а с твоего места виден шарнир?
     -- Нет, отсюда ничего не видно.
     Фрэнк посмотрел на  пол. На  серой керамической плитке не заметно было,
чтобы двигали что-нибудь  тяжелое. Дверь  могла открываться  наружу. Если же
вовнутрь, то, открывая  ее, Фрэнк мог  упасть со стула.  Невольно  подумав о
Никола Юло и всех других жертвах  Никто, он решил, что это минимальный риск,
и повернулся к людям, стоявшим перед стеллажом с оружием наготове.
     -- Внимание. Иду.
     Все заняли боевую  позицию  -- слегка присели, широко расставив  ноги и
вытянув вперед руки с нацеленными на стеллаж пистолетами. Фрэнк отжал рычаг.
Послышался  сухой   щелчок,  и  стеллаж,  бесшумно  повернувшись  на  хорошо
смазанных петлях, сдвинулся с места.
     Они увидели глухую бетонную стену и в ней массивную металлическую дверь
без всяких петель. Она была вставлена  так плотно, что стык створки и косяка
был  практически  невидим. Справа  на  двери  находился штурвал  поворотного
механизма, какие бывают на подводных лодках.
     Оцепенев от неожиданности,  все  смотрели словно  зачарованные  на  эту
темную  металлическую  стену.  Каждый  по-своему  представлял,  что или  <i>кто</i>
скрывается за ней.
     Фрэнк  слез  со стула,  взялся  за  штурвал и  повернул.  Дверь,  как и
следовало  ожидать,  не открылась. Он попробовал  покрутить колесо в  разные
стороны, но быстро убедился, что ничего не получится.
     -- Не работает. Наверное заблокировано изнутри.
     Остальные, опустив  оружие,  приблизились  к двери. Тем  временем Фрэнк
раздумывал над  нелепостью ситуации, глядя на металл, так напряженно, словно
хотел расплавить его взглядом.
     <i>Ты ведь здесь, за этой дверь, верно? Я</i> знаю<i>, что ты здесь. Стоишь  там,
приложив ухо к этой металлической двери, и слушаешь наши голоса шум от наших
движений. Может, спрашиваешь себя, как  мы  станем извлекать тебя  из твоего
логова. Нелепо, но мы задаем себе точно такой же вопрос. Нам придется немало
постараться, а кто-то,  возможно, положит свою жизнь, лишь  бы вытащить тебя
из  одной тюрьмы  и  поместить  в  другую --  до той  поры,  пока смерть  не
освободит тебя...</i>
     Фрэнк вдруг  отчетливо представил  себе  лицо Жан-Лу  и вспомнил, какое
хорошее впечатление произвел на него диджей при первом знакомстве. Вспомнил,
какое у него было убитое лицо, как он уронил голову на руки, сидя за столом,
как  вздрагивал от рыданий  после  одного  из звонков. Вспомнив, как  Жан-Лу
плакал,  Фрэнк подумал,  что  теперь  этот плач  кажется  ему издевательским
смехом  злого духа. А он, Фрэнк, еще  так  по-дружески  разговаривал с  ним,
когда убеждал не прерывать передачу, и не подозревая  в этот момент, что сам
же толкает его к продолжению проклятой цепи убийств.
     Фрэнку показалось,  будто он  ощутил,  сквозь  закрытую  дверь знакомый
запах  одеколона  Жан-Лу  -- легкий свежий  аромат,  отдававший бергамотом и
лимоном.  Подумал, что если приложить сейчас ухо к холодному металлу, можно,
наверное, услышать  голос Жан-Лу, теплый, проникновенный, который, преодолев
толщу  двери, снова  произнесет слова,  огненным клеймом запечатленные в его
сознании.
     <i>Я убиваю...</i>
     При  воспоминании о жертвах Жан-Лу, Никто или как его еще  там, Фрэнком
овладела неимоверная злость. Злость настолько  лютая, что теперь -- Фрэнк не
сомневался -- он разломает эту металлическую дверь  голыми руками и вцепится
в горло человека, скрывающегося за ней...
     Легкий  шум вернул его к реальности. Лейтенант Гавен постукивал кулаком
по металлу в разных местах и прислушивался.  Потом повернулся, и на лице его
опять появилось далеко не радостное выражение.
     -- Месье,  думаю, мой Гашо едет сюда с  пластитом напрасно. Не хотелось
бы вас огорчать, но я  все-таки сперва поискал бы  возможность  пообщаться с
нашим  человеком, если,  конечно,  он  там.  Нужно  объяснить  ему,  что  он
обнаружен и у него нет другого выхода. Сожалею, но должен предупредить: если
он все же не захочет выйти по доброй  воле, то сделать это с  помощью взрыва
будет непросто. Взрывчатки понадобится столько, что половина горы взлетит на
воздух.

     ОДИННАДЦАТЫЙ КАРНАВАЛ

     Он  находится  в своем  надежном укрытии, в  той  коробке из  бетона  и
металла,  которую кто-то когда-то соорудил под землей из страха  перед так и
не состоявшимся событием.
     С  тех  пор как  он случайно узнал о существовании укрытия  и,  впервые
войдя сюда, понял, что это такое и чему  служит, он содержал его в идеальном
состоянии.  Кладовая заполнена консервами и  бутылками  с минеральной водой.
Простая,  но  эффективная  система  рециркуляции   жидкостей  позволяет  при
необходимости фильтровать и пить даже собственную мочу. То же самое касается
и  воздуха  --  он  очищается в  замкнутой  системе  с  помощью  фильтров  и
химических реагентов, которые не нужно доставлять  снаружи. Запасы продуктов
и воды таковы, что он может спокойно оставаться здесь больше года.
     Теперь он выходит отсюда лишь глубокой ночью,  с  единственной целью --
подышать  чистым  воздухом и  ощутить летние ароматы ночи -- только ночью он
чувствует  себя  спокойно.  В  саду  растет  огромный куст  розмарина, и его
сильный запах почему-то напоминает ему аромат лаванды.  Они так непохожи,  и
все  же  достаточно этой мелочи, чтобы в памяти тотчас всплыли воспоминания,
--  словно  неслышно  опускается  игла  на   пластинку,  вынутую  из  стопки
механической рукой. Сочетание ночного мрака и этого аромата возбуждает.
     В полнейшей темноте он движется  по этому  дому, который изучил во всех
деталях, так бесшумно, как умеет только он. Иногда он  выходит на террасу  и
стоит  в тени, прислонившись к стене. Закинув  голову, смотрит на звезды. Он
не пытается  угадать по  ним будущее, просто любуется их ярким мерцанием. Он
не задается  в  этот краткий миг вопросом, что будет с ним,  с ними.  Это не
безответственность  или  беспечность,  а всего  лишь понимание, что подобные
вопросы ни к чему.
     Он не казнит себя за допущенную ошибку. С самого начала было ясно: рано
или  поздно  он  в чем-то ошибется. Таков закон  случайности применительно к
эфемерной  жизни человеческих существ, и кто-то очень давно научил  его, что
за  ошибки  надо  платить.  Нет,  не  совсем  так.  Заставил его  понять  на
собственной шкуре, что за ошибки платят.
     И  он  -- они оба -- расплачивались  за  свои  ошибки.  С  каждым разом
наказание становилось все более суровым. По мере того  как они росли,  право
на  ошибку  все  уменьшалось,  пока  не  исчезло  совсем.  Тот  человек  был
несгибаем, но в своей самоуверенности  он забыл, что  сам тоже всего-навсего
человек. И эта ошибка стоила ему жизни.
     Он выжил, а тот человек -- нет.
     После недолгого пребывания на  воздухе он возвращается в свое подземное
укрытие и ждет. Темный  металл, которым  одеты  стены, создает иллюзию ночи,
будто мрак проникает в  дверь всякий раз, когда он открывает ее, и заполняет
все  вокруг. Это лишь один из  множества тайников,  где прячется ночь, чтобы
выжить при появлении света.
     В своей изоляции он не ощущает тягот ни ожидания, ни одиночества.
     У него есть музыка и общество Пасо. Этого ему достаточно.
     <i>Да, Вибо и Пасо</i>.
     Он  уже не помнит того момента,  когда  утратились  их настоящие имена,
откуда взялись  эти бессмысленные прозвища. Может, за этим  что-то стояло, а
может,  и нет. Всплеск детской  фантазии,  которая не нуждается  ни в  каком
логическом побуждении. Подобно вере -- она либо есть, либо ее нет, и все.
     Сейчас он  снова,  в  миллионный  раз  слушает <i>Stairvay to Heaven</i>[89] в
исполнении  "Led Zeppelin", редкая  концертная запись. Он сидит в кресле  на
колесиках, слегка покачиваясь в ритме этой мелодии,  и ему кажется, будто он
медленно, с трудом возносится -- ступенька за ступенькой -- к небу.
     Лестница существует, а рая, наверное, нет.
     В другой комнате  все так  же покоится в стеклянном  гробу тело, словно
ожидающее пробуждения  в конце  пути,  но конца этого не будет никогда. Тот,
другой, быть  может,  тоже  слушает музыку вместе  с  ним но,  должно  быть,
невнимательно, он целиком занят  любованием своего нового лица, которое  он,
живой, добыл для  удовлетворения вполне понятного  тщеславия. Вскоре и  этот
искусственный образ испортится, как все  другие. Тогда придется позаботиться
о  новом,  но сейчас,  хоть он уже и засыпает, пусть звучит из колонок голос
Роберта Планта[90].
     Отрывок завершается.
     Он  опирается на  деревянную столешницу и  тянется к  кнопке "стоп". Он
больше ничего  не  хочет слушать  на этом диске. Сейчас ему  достаточно этой
единственной песни. Он  хочет включить радио и послушать  немного  голоса из
внешнего мира.
     В  ошеломляющей тишине, какая всегда настает после музыки, ему кажется,
будто  где-то  раздаются далекие ритмичные удары,  словно  кто-то  колотит в
дверь.
     Он поднимается с кресла и  подходит к  двери. Прикладывает к ней ухо  и
ощущает холод металла.  Удары повторяются. Он различает  сквозь  толщу двери
какой-то  голос,  тот что-то  кричит. Какие-то  непонятные  слова  доносятся
откуда-то очень  издалека, но он прекрасно знает, что они адресованы ему. Он
их не понимает, но догадывается об  их  смысле. Голос, разумеется, призывает
его открыть дверь убежища и выйти, сдаться, прежде чем...
     Он с улыбкой  отстраняется от двери.  Он слишком опытен, чтобы не знать
-- их угрозы  пусты. Он знает -- они  мало что могут сделать, чтобы  извлечь
его отсюда, но понимает также -- они непременно сделают все, что в их силах.
Только им не взять его. Живым, во всяком случае.
     Никакие доводы на свете не убедят его доставить им такую радость.
     Он возвращается  в комнату, где привычно  неподвижное тело в прозрачном
гробу  словно  обрело  напряжение  жизни.  Некое  подобие  влаги от  дыхания
выступило на  бесстрастной  маске,  закрывающей лицо.  Он  думает, что такое
выражение возникало, когда лицо принадлежало другому человеку. Теперь же это
всего лишь иллюзия и ничего больше. Чувства  навсегда растворились в воздухе
вместе с последним вздохом.
     Долгое  задумчивое  молчание.  Он тоже молчит  и  ожидает. У мертвых  в
распоряжении  вечность,  поэтому  несколько  минут  для  них  длятся  меньше
мгновения.  Для живых  эти  минуты могут  казаться иногда долгими, как целая
жизнь.
     Голос в его сознании снова задает вопрос, который он боялся услышать.
     <i>Что со мной будет, Вибо?</i>
     Он  представляет  кладбище в  Кассисе, высокий  кипарис, могилы  людей,
которые так  никогда  и не стали для  них  с Вибо семьей,  а были  только их
кошмаром. На могильных плитах нет фотографий, но лица лежащих под ними людей
подобны портретам на стенах его памяти.
     -- Думаю, вернешься домой. И я тоже...
     <i>Ох...</i>
     Тихий вздох,  коротенькое слово, вмещающее все надежды  мира.  Призыв к
свободе, к солнечному свету, к волнению моря, куда можно броситься  взрослым
и  вынырнуть  ребенком.  Слезы легко льются из  его глаз, стекают по  лицу и
капают на стекло,  о которое он  опирается.  Это скупые и светлые слезы,  не
возвышенные, но такого же цвета, как те волны.
     Любовь, сияющая в его  глазах,  совершенна и безгранична. Он  последний
раз смотрит на тело своего брата. На его лицо надет скальп другого человека,
но  он видит  его прежним, каким тот должен  был быть:  точно таким, как его
собственное отражение в зеркале.
     Он отступает от гроба и не сразу поворачивается к нему спиной. Уходит в
другую комнату и  некоторое  время  стоит  у  полок,  заполненных  различной
аппаратурой, записывающими устройствами и прочей техникой, рождающей музыку.
     Есть только один-единственный выход,  один способ снова обвести  вокруг
пальца  преследующих его  собак. Он  прислушивается, ему  кажется,  будто он
слышит как их лапы лихорадочно царапают с той стороны металлическую дверь.
     Да, он может сделать только одно, причем спешно.
     Он извлекает из проигрывателя  компакт-диск с "Led Zeppelin" и заменяет
его другим тяжелым роком.
     Диск он берет  наугад, даже не  глядя, что  это  за группа. Вставляет в
"трей" и нажимает  кнопку "старт". "Трей" с диском неслышно  уползает в свое
логово.
     Гневным жестом он выкручивает громкость до предела.
     Ему кажется, будто он  отчетливо видит,  словно  в  мультфильме,  как в
лазерном диске возникает музыкальный импульс, как он проходит через разъемы,
бежит по соединительным кабелям, попадает в колонки "Танной",  неестественно
мощные  для такого  тесного  помещения, поднимается  к динамикам  высоких  и
низких частот и...
     Тут комната  словно взрывается. Кажется,  будто гитарный ритм  и металл
неистово  рвутся  из  колонок  к  металлическим стенам, чтобы  сотрясти их и
заставить вибрировать в резонанс.
     В раскатах  грома, которым  призвана подражать музыка, не слышны больше
ничьи  голоса.  Он  опирается  руками  о  деревянный  стол  и  на  мгновение
прислушивается к биению своего сердца. Оно  стучит так сильно,  что кажется,
будто ему тоже суждено взорваться под натиском всех ватт, на какие  способны
колонки "Танной".
     Теперь осталось сделать только одно.
     Он открывает  ящик  стола и не  глядя опускает  туда  руку.  Его пальцы
сжимают пистолет.

        58

     -- Готово!
     Пиротехник  Гашо,  высокий  тучный мужчина  с  такими  темными усами  и
волосами, что они кажутся крашеными, привстал с земли поразительно ловко для
человека  такого телосложения. Форма сотрудника спецподразделения обтягивала
крепкие мускулы:  в  свободное время этот человек  давал нагрузку  не только
своим челюстям.
     Он  отошел  от металлической двери.  К замку  серебристым  скочем  была
прикреплена  коробка  с небольшой антенной -- не крупнее телефонной  трубки.
Проводки, желтый и черный, тянулись  из аппарата к отверстию, просверленному
чуть ниже колеса.
     Фрэнк посмотрел на детонатор,  ничем не примечательный, невыразительный
в своей простоте. Вспомнились разные глупости, какие бывают в фильмах, где у
взрывателя,  который  должен   привести  в  действие  атомную  бомбу,  чтобы
разрушить город и  уничтожить миллионы  жителей,  непременно имеется красный
дисплей,  и  на  нем  неумолимо  скачут  секунды обратного  отсчета.  Герой,
разумеется, успевает обезвредить  устройство  до рокового момента, но прежде
долго  мучится  вместе  со  зрителями  в  драматическом  сомнении: какой  же
проводок перерезать --  красный  или зеленый.  Эти  сцены всегда вызывали  у
Фрэнка улыбку. Красный проводок или зеленый? Жизнь миллионов людей  зависела
от того, дальтоник герой фильма или нет...
     В действительности все  не  так.  Не  было никакой  нужды в  дисплее  с
обратным  отсчетом. Он никому не  нужен  по той простой  причине,  что в тот
момент,  когда бомба должна  взорваться,  на  него  некому  смотреть. А если
кто-то и смотрит, то плевать ему уже, что там показывает таймер.
     Гашо подошел к Гавену.
     -- Я готов. Лучше бы удалить людей.
     -- На безопасное расстояние?
     -- Особых проблем не должно быть. Я поставил совсем немного пластита, а
это  очень мягкая  взрывчатка. Для наших целей, если я правильно  рассчитал,
вполне хватит. Последствия взрыва должны быть весьма ограниченные.  Но могут
полететь  свинцовые осколки  двери, если я все  же сделал заряд чуть больше,
чем надо. Думаю, лучше всех отправить в гараж.
     Фрэнк  восхитился   осторожностью  пиротехника,   умевшего  не   только
обезвреживать,  но  и  делать  бомбы. Его отличала  естественная  скромность
человека, хорошо знающего свою профессию.  Гавен  к тому же сказал, что Гашо
умнее самого дьявола.
     <i>В таком случае он умнее и того, кто заперт по ту сторону двери</i>, подумал
Фрэнк .
     -- А комната наверху?
     Гашо покачал головой.
     Никаких  проблем,  если люди  будут  держаться  подальше  от  лестницы.
Взрывная волна, повторяю, будет очень небольшая, погаснет здесь, в подсобном
помещении, и уйдет в слуховые окна.
     Гавен обратился к своим людям.
     -- Ребята, слышали? Сейчас будет фейерверк. Подождем  снаружи, но сразу
после  взрыва бегом сюда, по коридору и со второго  этажа, чтобы держать под
контролем дверь в убежище. Мы не знаем, что произойдет дальше.  Наш человек,
конечно, будет слегка оглушен взрывом, но как поведет себя, неизвестно.
     Инспектор изложил варианты, с какими они могут  столкнуться, пересчитав
их на пальцах одной руки.
     -- Первый  вариант. Он  выйдет с оружием в руках, чтобы  дорого продать
свою  шкуру. Не хочу жертв  с  нашей стороны,  даже раненых.  Поэтому,  если
увидим  его  хотя  бы  даже с перочинным  ножом, без  колебаний стреляем  на
поражение...
     Он посмотрел на каждого  в  отдельности,  стараясь  понять,  до всех ли
дошло то, что он сказал.
     -- Второй вариант. Он не выходит. Тогда выкуриваем слезоточивым  газом.
Если и это не поможет, поступаем, как в первом случае. Все понятно?
     Люди утвердительно кивнули в ответ.
     -- Хорошо, теперь делимся на две  группы. Половина  отправляется с Туро
наверх. Остальные -- со мной в гараж.
     Морпехи удалились неслышными шагами, что в общем-то уже стало их второй
натурой. Фрэнк  восхитился  прекрасной работой  Гавена  и  его  подчиненных.
Теперь, когда лейтенант был, что называется, на коне, он действовал  легко и
непринужденно.
     Когда  все  вышли,  Гавен обратился к  инспектору  Морелли и  комиссару
Роберу.
     -- Лучше разместить ваших людей снаружи,  там безопаснее. Если начнется
какое-то движение,  надо обойтись без  толкотни и не мешать  друг  другу. Не
хватает  только,  чтобы  кто-нибудь  из вас погиб  от пули, выпущенной моими
людьми, или наоборот. Кто их знает, этих <i>писарей</i>...
     -- Хорошо.
     Фрэнк улыбнулся про себя. Он догадался, что слово <i>писарь</i> Гавен придумал
для обозначения  тех, кто сидит за  письменным  столом  и отдает приказы, ни
разу не рискуя на поле боя.
     В помещении осталось трое -- Гавен, Гашо и Фрэнк.
     Пиротехник держал  в руках  пульт  управления, приборчик  чуть побольше
спичечного коробка с короткой антенной, точно  такой же, как  на детонаторе,
прикрепленном к двери.
     -- Ждем только вас. Когда прикажете, -- сказал Гавен.
     Фрэнк  немного  подумал.  Посмотрел  на  радиоприбор  в руках Гавена  и
удивился, как же  его толстые пальцы управляются с устройствами,  состоящими
из таких крохотных деталей.
     Бригадир Гашо  явился точно в срок, назначенный Гавеном. Он  приехал  с
командой  из двух человек, не считая водителя,  тоже в  синем  фургоне.  Его
ввели в курс дела.  Услышав  слова  "атомный  бункер",  хмурый здоровяк  еще
больше  помрачнел.  Его  помощники  разгрузили  оборудование  и спустились в
подсобное помещение.  Фрэнк знал, что  в одном из  этих  черных  пластиковых
чемоданов с алюминиевой окантовкой находится взрывчатка. И хотя он прекрасно
понимал,  что  без   специального   электрического   детонатора  пластит  не
взрывается,  ему  все  же  стало  не по  себе.  Возможно, взрывчатки в  этом
чемодане хватит, чтобы снести до основания весь дом с ними вместе.
     Они подошли к двери. Пиротехник  долго рассматривал ее.  Ощупал, провел
рукой  по  поверхности, как будто  уговаривал  металл расстаться  со  своими
секретами, а  затем  сделал  смешную вещь: отыскал  среди своих инструментов
фонендоскоп и  прослушал шестеренки запорного механизма, поворачивая штурвал
так и эдак.
     Фрэнк стоял рядом, сгорая от нетерпения, словно яйцо  на сковородке. Он
подумал,  что все  они похожи сейчас на  родственников  больного, ожидающих,
когда доктор сообщит, насколько тяжело болен пациент.
     Гашо несколько смягчил пессимистический настрой инспектора Гавена.
     -- Наверное, справимся.
     Прозвучавший общий  вздох облегчения  мог  бы, как  показалось  Фрэнку,
приподнять потолок комнаты по меньшей мере сантиметров на пять.
     -- Броня рассчитана для защиты от радиации и механического воздействия,
но  это отнюдь не сейф. Я хочу  сказать,  что убежище было построено не  для
хранения ценностей, а ради физической безопасности людей.  Поэтому  механизм
запорного  устройства довольно  прост, к тому же и  конструкция  устаревшая.
Единственный риск -- что замок не откроется, а наоборот, все заблокирует.
     -- И что тогда? -- спросил Гавен.
     -- Тогда будем по уши в дерьме. Придется действительно взрывать атомной
бомбой, а я, как назло, не прихватил с собой ни одной.
     Своей шуткой, прозвучавшей подобно смертному  приговору, Гашо несколько
охладил  всеобщее  возбуждение.   Он  покопался  в  чемоданах,  которые  его
помощники поднесли к двери. Извлек дрель, будто доставленную прямым ходом со
сзвездолета  "Энтерпрайз" из  "Стартрека". Помощник  вставил в нее сверло из
металла  с непроизносимым  названием,  которое,  как заверил Гашо,  способно
просверлить броню в любом сейфе Форт-Нокса.
     И действительно, сверло без  труда вошло  в дверь, по крайней  мере  на
какую-то глубину, и за ним зазмеилась металлическая стружка. Помощник кончил
сверлить и, сняв защитную  маску, уступил  место бригадиру. Тот присел перед
отверстием  и засунул  в него оптоволоконный провод, на одном конце которого
находилась микрокамера, а другой  соединялся с  экраном, походившим на маску
для подводного плавания: так Гашо проверял изнутри механизм замка.
     Наконец он открыл "страшный" чемодан.
     И  они  увидели брикеты пластита в серебристой фольге.  Гашо  развернул
один и резаком отделил кусок взрывчатки, походившей  на сероватый пластилин.
Пиротехник обращался  с  пластитом запросто, но по лицам  людей Фрэнк понял,
что все думали  примерно о том же, о чем и он, когда смотрел, как несут этот
чемодан.
     С   помощью  деревянной  палочки  Гашо  засунул  пластит  в  отверстие,
проделанное в двери, и присоединил провода  к детонатору, укрепленному рядом
с колесом.
     Теперь все было готово. И все же Фрэнк не решался отдать приказ.
     Он  опасался, что по  ту  сторону двери они найдут труп.  Тоже  решение
задачи,  но Фрэнк  хотел взять  Никто живым, чтобы навсегда  запомнить  лицо
безумца, когда его будут уводить в наручниках. Это не было его желанием</i>. Это
было необходимостью.
     -- Подождите минутку.
     Фрэнк подошел к  двери и прижался  щекой к  свинцовой поверхности.  Ему
хотелось еще раз попробовать достучаться до человека, находящегося внутри --
если, конечно, тот услышит его, -- еще раз повторить призыв выйти безоружным
с  поднятыми  руками, не вынуждая прибегать к взрывчатке. Он уже  кричал все
это через дверь в ожидании бригады пиротехников, но ответа на получил.
     Фрэнк  сильно стукнул кулаком  по металлу,  надеясь,  что глухой грохот
удара будет слышен внутри.
     -- Жан-Лу,  ты слышишь меня? Мы собираемся взорвать дверь. Не  вынуждай
нас.  Это опасно  для  тебя. Лучше  выйди. Обещаю, тебе  не  будет причинено
вреда. Даю тебе минуту, потом взрываем.
     Фрэнк отошел и поднял руку с часами. Включил секундомер.
     Секундная стрелка  двинулась по кругу, отмечая одно за другим  страшные
воспоминания.
     <i>...8, 9, 10</i>
     <i>Эриджейн  Паркер и  Йохан  Вельдер,  их  обезображенные  тела  на яхте,
врезавшейся в соседние лодки, в порту...</i>
     <i>...20</i>
     <i>Аллен Йосида,  его окровавленное лицо, оскаленные челюсти, вытаращенные
глаза в окне "бентли", на котором он отправился в свою последнюю поездку...</i>
     <i>...30</i>
     <i>Григорий Яцимин, скромное изящество  его  тела,  лежащего  на  кровати,
красный  цветок на  белой рубашке,  по контрасту  с чудовищно обезображенным
лицом...</i>
     <i>...40</i>
     <i>Роби Стриккер,  распростертый  на полу, его  вытянутый палец,  отчаянно
пытающийся написать несколько слов, прежде чем наступит смерть...</i>
     <i>...50</i>
     <i>Никола Юло в перевернутой машине, с окровавленным лицом, придавленный к
рулю, вся вина его была лишь в том, что он первым узнал имя...</i>
     <i>...60</i>
     <i>Тела трех агентов, найденных мертвыми в доме...</i>
     -- Хватит!
     Фрэнк  остановил  секундомер.  Шестьдесят  секунд  --  последний  шанс,
который он  дал убийце, показались ему минутой молчания, в память его жертв.
Голос  Фрэнка прозвучал  так  же резко, остро, как звук сверла, проделавшего
отверстие в двери.
     -- Вскрывайте!
     Все  трое  вышли из подсобного помещения в коридор и свернули к гаражу,
присоединившись к  остальным.  Люди присели  у  стены, подальше от  бункера.
Морелли  и  Робер  стояли во дворе.  Фрэнк  жестом  предложил  им  отойти  в
безопасное место.
     Гавен поднес ко рту микрофон.
     -- Ребята, начинаем.
     Инспектор кивнул Гашо. Пиротехник с невозмутимым видом слегка приподнял
пульт управления и нажал кнопку.
     Взрыв, отлично  дозированный,  оказался  не очень сильным.  Его ощутили
скорее как  вибрацию -- ударная  волна  погасла  в подсобном  помещении.  Не
успело еще умолкнуть эхо, как  морпехи бросились к двери, а за ними  Фрэнк и
Гавен.
     Все --  и кто  пережидал в гараже, и кто спустился с  верхнего этажа --
замерли перед металлической дверью, нацелив на нее оружие.
     В помещении не  было  заметных  повреждений. Только деревянный стеллаж,
маскировавший вход  в убежище, сорвало с  верхней  петли и теперь  он  висел
криво. Негустой  дым от взрыва утекал в  слуховые окна, распахнутые взрывной
волной.
     Дверь  в бункер  была  приоткрыта.  Взрыв  отодвинул  створку всего  на
несколько  сантиметров, как  будто кто-то протиснулся  внутрь и не полностью
прикрыл ее за собой.
     Из щели рвалась оглушительная до ужаса музыка.
     Подождали  еще немного, но ничего  не  произошло.  В  воздухе  ощущался
резкий запах взрывчатки. Гавен приказал в микрофон.
     -- Слезоточивый.
     Пехотинцы  едва  ли   не  синхронно  достали   из  рюкзаков  за  спиной
противогазы. Сняв кевларовые каски, они натянули противогазы и  снова надели
шлемы. Фрэнк  почувствовал, как кто-то тронул его за плечо. Гавен протягивал
ему противогаз.
     --  Лучше  бы надеть,  если  хотите  оставаться  тут.  Знаете,  как  им
пользоваться? -- спросил он не без иронии в голосе.
     Вместо ответа Фрэнк быстро и ловко надел противогаз.
     -- Отлично, -- остался  доволен Гавен,  --  Вижу, что в ФБР вас чему-то
учат...
     Надев свой противогаз, он жестом отдал команду пехотинцу. Тот прислонил
свою  винтовку  к стене  и прошел  к  штурвалу,  еще державшемуся  на двери,
несмотря на взрыв.
     Когда солдат взялся за него и потянул, дверь легко,  без всякого скрипа
отворилась. Ее открыли ровно  настолько, чтобы другой  солдат мог  бросить в
щель гранату со слезоточивым газом.
     Через несколько  секунд появилось облако желтоватого  дыма. Фрэнк  знал
этот  газ. Он  нестерпимо действовал на глаза  и горло.  Если кто-то  и  был
внутри убежища, то не выдержал бы такой атаки.
     Подождали  еще немного. Мгновения  показались вечностью,  но  из  двери
никто не появился. Только гремела на предельной мощности сумасшедшая музыка,
и клубились волны дыма -- как насмешка.
     Фрэнку все это не понравилось.  Даже очень не понравилось. Он обернулся
к Гавену, их взгляды встретились,  и  они поняли, что думают об одном  и том
же. Оба отлично понимали, что все это могло означать.
     Первое: в убежище никого нет.
     Второе: их человек,  видя,  что пропадает,  вместо того, чтобы сдаться,
покончил с собой.
     Третье: у этого сукиного сына тоже нашелся противогаз...  Но это уже из
области фантастики. Он готов ко всему. Если они протиснуться  в дверь  -- не
избежать новых жертв. Он был вооружен, и все знали, на что он способен.
     Гавен принял решение.
     -- Бросьте штурмовую гранату. Потом попробуем войти.
     Фрэнк хорошо понимал лейтенанта. Тот чувствовал, что выглядит смешно  в
этой ситуации, когда группа захвата в  полном боевом снаряжении готова взять
приступом дверь в пустую комнату.
     Но Гавен не хотел гибели ни одного из своих людей.
     Фрэнк  развеял  все сомнения. Он вплотную приблизил  свой противогаз  к
противогазу лейтенанта, чтобы тот мог расслышать его.
     -- После гранаты пойду я.
     -- Возражаю, -- сухо ответил Гавен.
     -- Нет никакого смысла рисковать людьми напрасно.
     Молчание и взгляд Гавена были весьма красноречивы.
     -- Я не могу принять такое предложение.
     Ответ Фрэнка не допускал возражений.
     --  Это   не  предложение,  лейтенант,  а   приказ.   Я   не  собираюсь
геройствовать.  Но  это мое  личное  дело. Операцией руковожу я,  и вы здесь
только для поддержки.
     Потом он заговорил другим тоном,  надеясь, что Гавен все же поймет  его
намерение.
     --  Если бы  этот  человек, кроме всех остальных, убил  бы и одного  из
ваших лучших друзей, вы вели бы себя точно так же, как я.
     Гавен согласно кивнул.
     Фрэнк подошел  к  двери и,  встав сбоку,  достал "глок". Махнул рукой в
знак того, что готов.
     -- Гранату, -- сухо приказал Гавен.
     Морпех, который  только  что  бросал  гранату  со  слезоточивым  газом,
выдернул чеку из другой гранаты и швырнул  ее  в  дверной  проем.  Штурмовая
граната была рассчитана не на поражение, она только оглушала людей.
     После ослепительной вспышки раздался сильный  грохот, куда громче,  чем
от  взрыва пластита.  На фоне этого  грома, густого  дыма и ярчайших вспышек
оглушительная  музыка, доносившаяся  из  укрытия,  казалось,  звучала вполне
нормально.  Солдат справа от Фрэнка, бросился вперед и приоткрыл  дверь так,
что можно было войти. Изнутри вырвался слезоточивый газ, смешанный с  дымом.
И все же  дверь была  открыта  еще не достаточно  -- не видно было, что  там
внутри. Фрэнк молнией метнулся за порог с пистолетом наготове.
     Остальные замерли в ожидании.
     Прошло минуты две.  У  каждого в душе  уже прорастали  семена вечности.
Потом  музыка   оборвалась,  и  наступившая  тишина   показалась  еще  более
оглушительной. Наконец дверь распахнулась, и на  пороге появился Фрэнк: дым,
подобно призраку, сопровождал его возвращение с того света.
     В противогазе  лица его не было видно. Руки висели плетьми,  совершенно
обессиленные.  Однако  пистолета он  не выпускал.  Не  говоря  ни слова,  он
пересек комнату как  человек, который сражался и потерпел поражение  во всех
войнах на свете. Солдаты расступились, давая ему дорогу.
     Фрэнк  вышел   в  коридор.  Гавен  последовал  за  ним,  и  они  вместе
направились в  гараж,  где только что пережидали  взрыв.  Тут  их  встретили
Морелли и Робер с красными от волнения лицами.
     Яркий солнечный свет проникал в распахнутую дверь гаража, рисуя на полу
светлый квадрат.
     Гавен снял противогаз. Волосы  у него слиплись, лицо было залито потом.
Он отер лоб синим форменным рукавом.
     Фрэнк постоял  посреди  гаража, на стыке света и тени, потом  тоже снял
противогаз, и все увидели лицо смертельно уставшего человека.
     Морелли подошел к нему.
     -- Фрэнк, что там случилось? Ты похож  на человека,  который только что
видел всех дьяволов ада.
     Фрэнк ответил  голосом  старика --  человека, который не  хочет  ничего
больше в жизни видеть.
     -- Гораздо  хуже,  Клод,  гораздо хуже. Дьяволы ада прежде,  чем  войти
туда, перекрестились бы.

        59

     Фрэнк  и Морелли  наблюдали,  как из дверей гаража  выносят носилки,  и
проводили  взглядом  людей,  помещавших  их  в  машину  "скорой помощи".  На
носилках,  накрытое  темной  тканью, лежало тело, обнаруженное в убежище, --
иссохший  труп,  на  лицо  которого  был натянут  скальп  другого  человека,
специально для этого и убитого.
     После того,  как  Фрэнк,  потрясенный, вышел  из убежища,  остальные по
очереди заходили в бункер и возвращались с выражением ужаса на лице. Зрелища
мумифицированного трупа, простертого в стеклянном гробу с окоченевшей маской
последней  жертвы  Никто, не  могли  выдержать  и  самые крепкие нервы.  Это
зрелище будет стоять у них  перед  глазами и днем, и ночью еще бог знает как
долго.
     И сейчас  Фрэнк с  трудом  верил,  что видел то, что  увидел.  И не мог
избавиться  от   болезненного   чувства,   от  желания   мыться   и  мыться,
продезинфицировать   и   тело,   и   мозг,   спастись   от   витавшего   тут
концентрированного зла. Он ощущал недомогание оттого, что всего лишь <i>подышал</i>
этим воздухом, словно зараженным вирусом безумия.
     На один только вопрос Фрэнк никак не мог найти ответа.
     <i>Зачем?</i>
     Вопрос  звучал  и  звучал в его  голове, словно  скрывая секрет вечного
движения.
     Переступив порог  убежища,  он  внимательно  осмотрел  его, продвигаясь
сквозь  дым с пистолетом  наготове. Сердце  билось так сильно, что заглушало
даже  гремевшую  на  пределе  музыку. Он вырубил ее, едва ли не  задыхаясь в
противогазе. Кроме  недвижного тела  в прозрачном  гробу, в  комнате не было
никого.
     Фрэнк  стоял и  долгую минуту смотрел, словно  загипнотизированный,  на
труп,  на его жалкую наготу, не в  силах оторвать  взгляд  от этого  зрелища
смерти,  возвышенного  больной  фантазией  -- чудовищной  и  гениальной.  Он
вглядывался  в  лицо,  покрытое своего рода посмертной маской, которую время
постепенно уподобляло телу. На  шее трупа  запекшиеся  капли крови выступили
из-под  завернувшихся  краев скальпа, говоря  о том, что  лицо это  все-таки
чужое...
     Вот, значит,  какова была  цель  этих убийств? Людей убивали только для
того, чтобы  создать иллюзию, будто  покойник жив? Что за кровавое языческое
обожание могло вдохновить Никто на подобное злодеяние? Чем объяснить -- если
вообще тут есть логика -- этот погребальный ритуал, потребовавший принести в
жертву столько ни в чем не повинных людей?
     <i>Вот это -- истинное безумие,</i> подумал Фрэнк, <i>оно  питается самим собой и
неизменно порождает новое безумие.</i>
     Заставив  себя  отвести  взгляд от этой картины,  от этого  кошмара, он
направился к выходу из бункера.
     Стук    закрывшихся   дверей   "скорой   помощи"    вернул   Фрэнка   к
действительности.  Он  увидел   тощую  фигуру  Роббера.  За  ним   виднелась
полицейская  машина с  включенным  двигателем и  открытой передней  дверцей.
Робер выглядел как человек, который побывал там, где никогда больше не хотел
бы оказаться. Как впрочем, и все Остальные.
     -- Ладно, мы уезжаем, -- произнес он потухшим голосом.
     Фрэнк и Морелли пожали ему руку и, прощаясь, обратили  внимание, что их
голоса  звучат точно так  же.  Робер избегал смотреть им в глаза. И хотя вся
эта история коснулась его  лишь по касательной, в его взгляде читалось такое
же  усталое разочарование. Он удалился  ленивой  походкой, желая вернуться к
своей обычной жизни,  к расследованиям,  связанным  с  привычной низостью  и
привычной жадностью  людей, к мужчинам и женщинам, убивавшим из ревности, из
жажды  денег, просто по случайности. Такие безумства длились мгновение и  не
отягощали их память мрачными трофеями всю  оставшуюся жизнь.  Наверное,  и у
Робера  тоже, как у всех, было лишь одно желание  -- поскорее уйти из  этого
дома и постараться забыть о его существовании.
     Глухо стукнула  дверца, взревел двигатель, и  машина умчалась  вверх по
пандусу, ведущему к дороге.
     Гавен и  его люди  давно  уехали, как  и  Гашо со  своей командой.  Они
спустились  вниз,  в  город,  в  своих  синих  фургонах, захватив  оружие  и
хитроумные  приборы,  с  банальным  чувством  поражения,  которое  неизменно
сплачивает любые арии после разгрома.
     Морелли отправил в управление большую часть своих людей и выделил двоих
полицейских, чтобы проводить "скорую помощь" до морга.
     Дорогу  разблокировали,  и длинная очередь скопившихся машин постепенно
рассасывалась. Полицейские регулировали  движение и не  позволяли любопытным
останавливаться, чтобы сунуть  свой  нос  куда не  следует.  Пробка помешала
профессиональным  любопытным -- журналистам -- быстро попасть сюда. Когда же
они появились, все было кончено, и представители СМИ ничего нового не узнали
и могли разделить с  полицией  только  разочарование. Фрэнк  поручил Морелли
поговорить с ними, и тот быстро избавился от них без особого труда.
     -- Я возвращаюсь, Фрэнк. А ты что будешь делать?
     Фрэнк посмотрел на часы. Подумал о Натане Паркере, который рвет и мечет
в Ницце. Он рассчитывал  приехать в аэропорт, завершив эту скверную историю,
с облегчением, подобным тому, с каким надевают новый костюм. Он хотел, чтобы
все закончилось, но не вышло.
     -- Поезжай, Клод, поезжай. Я тоже сейчас уеду.
     Они  посмотрели друг на  друга и попрощались  жестом, без лишних  слов,
потому что оба чувствовали  --  сказать больше нечего. Морелли ушел вверх по
пандусу к машине, ожидавшей его  на дороге. Фрэнк увидел, как он  свернул за
угол, за зеленую чащу мастичных деревьев.
     "Скорая  помощь"  дала задний  ход  и  развернулась,  выезжая со двора.
Человек, сидевший рядом с  водителем,  равнодушно взглянул в окно на Фрэнка.
На  него не произвело ни малейшего впечатления то, что лежало за его спиной.
Умер  этот  человек  час  назад, годом или  веком раньше, не имело  никакого
значения: его дело -- перевозить  трупы. Обычный рейс, как многие другие. На
приборном  щитке  лежала  сложенная  спортивная  газета. Когда белый  фургон
отъезжал, Фрэнк заметил, как рука протянулась за ней.
     Фрэнк остался один  посреди двора, на послеполуденном летнем солнце, но
не   ощущал  жары.  Его  охватила  печаль,  какая  бывает,  когда  разбирают
передвижной цирк,  и  полумрак и  яркие  огни  уже не затмевают  реальности.
Остались опилки, усыпанные  мелкими блестками  и экскрементами животных.  Не
видно акробатов, женщин  в  ярких костюмах, не  слышно музыки, аплодисментов
публики, лишь одинокий клоун мается под солнцем.
     И нет ничего печальнее клоуна,