люди, угнанные во время войны в Германию. Сразу после "освобождения" их транспортировали обратно в Россию. Однако обещанной свободы они не получили. Эти люди считались "предателями" - ведь они были угнаны в Германию, но остались живы. Даже работали там, хотя и принудительно. Теперь они -- заключенные. И так же, как пленные немцы, работают на шахте. Сначала русские заключенные сторонятся пленных немцев. Но постепенно отчуждение уменьшается. Слово за слово -- немцы и русские вступают в беседы друг с другом. Русские вспоминают о сытой жизни в Германии. На шахте они за работу получают гроши, поэтому охотно меняются с пленными немцами кто чем может. Тео Хенн тоже меняется с русскими. Суконное пальто, которое ему удалось пронести в барак, он продает за сто пятьдесят рублей. За эти деньги он может купить пять буханок хлеба. Столько хлеба Хенн не получал за всю свою лагерную жизнь. Наконец-то он может поесть досыта. И даже поделиться с соседями по комнате. Спустя несколько дней Хенна направляют работать в цеховую кузницу. Здесь из стального прута Хенну удается сделать нож -- при побеге нож очень понадобится. Один конец прута Хенн согнул -- получилась рукоять ножа. Другой конец он расплющил молотком, заточил и отшлифовал. Пронести нож в лагерь Хенну удалось без особых трудностей. Но бежать еще рано -- за окнами барака суровая, бесконечная русская зима. Февраль 46-го. "Эй, послушайте!" В комнату, где спит Хенн, входит староста барака Франц Риттер. Пленные устало поднимают головы. Русские ввели очень жесткую систему зачетов. Ах, эта дьявольская система зачетов! К вечеру у пленных едва хватает сил, чтобы добраться до своего барака и в изнеможении лечь на нары. Староста объявляет: со следующего дня вводится стопроцентная норма выработки. Норму обязан выполнить каждый работающий. Кто вырабатывает меньше нормы, получает меньше еды. У кого выработка больше, тот и еды больше получает. До сих пор это было лишь теорией, пока пленным удается поровну распределять между собой зачеты. Процентная норма выработки лишит их последних сил. "Создается особая бригада", - продолжает Франц Риттер, - "которая должна работать в колхозе на уборке урожая". "Урожай? Зимой?!" Петер Шмиц вытирает выступившие от смеха слезы. "Да. Прошлогодний урожай. И если тебе это кажется странным, сможешь убедиться в этом сам. Я включаю тебя в спецбригаду", - обращается к Шмицу староста. "Спасибо!" - с довольным видом кивает Шмиц. Еще бы! Каждому хочется поработать в этот спецбригаде. "В бригаду зачисляются только полностью работоспособные", - говорит Риттер. -- "Работа в колхозе продлится три-четыре недели. Колхоз находится примерно в десяти километрах отсюда. Там же бригада будет жить и питаться. Добровольцы есть?" Через короткое время работать в колхозе вызывается много пленных. В их числе -- Тео Хенн. Староста отбирает восемь человек, включая Хенна. Еще семнадцать пленных отбирается из других комнат барака. "Завтра утром в половине восьмого все должны собраться у барака", - объявляет Риттер выбранным. --"Бригадиром назначается Ганс Ковальски". На следующее утро двадцать пять вялых, голодных мужчин собирается у барака No 1. Тео Хенн незнаком с Ковальски, он знает бригадира только в лицо. Высокий, светловолосый Ковальски родом из Верхней Силезии. Он бегло говорит по-русски, поэтому и назначен бригадиром. На русском языке Ковальски докладывает конвойному, что бригада собралась в полном составе. Тот приказывает пленным идти к воротам лагеря. У ворот пленных пересчитывают, проверяют по списку. Двадцать пять человек уходит на работу в колхоз. И те же двадцать пять должны вернуться обратно в лагерь. У лагерных ворот пленных ожидает сюрприз: их повезут на грузовике. Все облегченно вздыхают -- не нужно идти по колено в снегу. Грузовик американский. "Это студебеккер!" - констатирует Петер Шмиц, когда пленные забираются в кузов. "Если ехать непрерывно со скоростью шестьдесят километров в час, можно за пару дней добраться до дома!" - как бы невзначай обращается Тео Хенн к Шмицу. Он уже решил -- в колхозе при первом же удобном случае посвятит того в свои планы и попробует склонить к совместному побегу. "Шансы проскочить на таком грузовике через все контрольные посты были бы равны нулю" - в тон ему отвечает Шмиц. -- "Уж если бежать, то пешком. Это самое безопасное". "Бежим вместе!" - молниеносно реагирует Хенн. "Ну и выдумщик же ты, парень!" Шмиц смеется. Он почти на двадцать лет старше Хенна, у него сильное, тренированное тело. Оба прекращают разговор на эту тему. Однако у Тео Хенна складывается впечатление, что этот человек с интересом отнесется к его планам. В колхозе пленных ожидает еще один сюрприз. Конвойный приводит бригаду к пустующей низкой постройке, состоящей из двух комнат. Посреди первой комнаты -- мельница. На полу второй комнаты расстелена солома -- здесь пленные будут спать. "Ненамного лучше, чем в лагере", - замечает один из пленных. "Зато нет часовых и колючей проволоки!" - возражает Ковальски. Остальные прислушиваются к разговору. Да, это верно -- без колючей проволоки. И без часовых тоже? Только теперь пленные замечают, что конвойный ушел. Их и вправду никто не охраняет. Они одни! В самой глубине России. Зимой. Без денег. Без еды. Вообще безо всего. Кто хочет, может уходить отсюда. Бежать. Но куда бежать? Минут через десять конвойный возвращается. С ним бородатый мужчина, одетый в штатское. "Председатель колхоза приветствует вас", - переводит Ковальски речь бородача. -- "Он говорит -- если будете хорошо работать, то все будет хорошо". Пленные безучастно слушают переводчика. "Пустые слова", - тихо произносит стоящий рядом с Хенном Петер Шмиц. "Еду мы должны готовить сами", - продолжает Ковальски. Продукты для завтрака, обеда и ужина мы будем получать ежедневно. Каждое утро в восемь часов от председателя колхоза мы будем получать задание на текущий день. Работать в поле будем под охраной вооруженного колхозника". "Ну что же, все довольно цивилизованно", - бормочет про себя Шмиц. Последнюю часть речи председателя колхоза он слушает более внимательно. Лица пленных проясняются. Работать хотят все, и все могут хорошо работать. Главное -- они получат достаточно еды, к ним никто не будет придираться. Уже одно это -- невероятное везение. "Одно важное предупреждение", - переводит Ковальски. -- "В Советском Союзе кража -- одно из самых серьезных преступлений. Здесь все -- собственность советского общества. Преступник, посягающий на эту собственность, сурово карается. Если кто-то из вас попадется на краже, то будет немедленно возвращен в лагерь и там строго наказан". "Постараемся не попадаться", - делают вывод немцы. В первый же день двое пленных приносят в дом полный мешок картофеля. Его должно хватить на несколько дней. "Друзья!" - объявляет Байер, назначенный поваром. -- "Сегодня вечером я предлагаю вам картофель в мундире. Что может быть лучше? Белковая пища!" "Картофель нужно разделить на несколько дней", - возражает Ковальски. "Разделить? У меня другое предложение: в ближайшие недели нам предстоит тяжелая работа, поэтому..." "Кому это -- нам?" - восклицает Шмиц. -- "Тебя же назначили поваром, ты целый день будешь проводить у теплой печки!" "Думаешь -- работа повара такая уж легкая?" - взрывается Байер. -- "Я так считаю: сперва нам всем нужно набраться сил. Поэтому я предлагаю сегодня вечером поесть досыта. А что дальше будет -- посмотрим. Думаю, с голоду мы тут не умрем. Кто согласен со мной -- поднимите правую руку". Все поднимают правую руку. Помедлив секунду, Ковальски присоединяется к товарищам. Весело, с шутками пленные набрасываются на вареный картофель. В первый раз за долгое время они могут наесться до отвала. Тео Хенн тоже не отстает от других. Через непродолжительное время пленные лежат на покрытом соломой полу и корчатся от боли. Обильная, непривычная пища камнем осела в желудках. В лагере немцев кормили впроголодь. Их желудок привык к скудной, лишенной жиров пище и теперь бунтует. Хенну кажется, что его сейчас разорвет. Он готов самому себе надавать пощечин -- где же были его мозги, как же он не подумал о последствиях!... В первый рабочий день Хенна распределяют на уборку семян подсолнечника. Поле покрыто толстым слоем снега. Из половины подсолнухов семена уже высыпались. Пленные должны собрать подсолнухи, оставшиеся целыми. Председатель говорил правду -- их действительно охраняет колхозник с ружьем. Только он один! "Может, представится возможность бежать отсюда", - прикидывает Хенн. Вечером после работы он заявляет Ковальски: "Мне нужно выйти". "Не делай глупостей", - предостерегает Хенна бригадир. "Не бойся, я не убегу. Я тут кое-что приметил". Ковальски выжидающе смотрит на Хенна. "Послушай, Ганс, у тебя зубы не шатаются?" - спрашивает Тео. "Зубы?" "Да, зубы. Как при цинге. Сам знаешь, как нас в лагере кормили". "Ну и что?" Ковальски соображает медленно. "Ты заметил недалеко от колхоза небольшие бурты?" "Небольшие бурты? Да в них, наверное, только морковь. А ведь морковь -- хорошее средство от цинги". Теперь, наконец, Ковальски понимает, куда клонит Хенн. "Смотри не попадись!" - только и говорит он. Через час Хенн возвращается, ставит посреди комнаты полный мешок моркови. Пленные мгновенно опустошают мешок. Кто-то обращается к Хенну с веселой шуткой: "Награждаю тебя орденом "За заслуги" первой степени". Петер Шмиц затягивает песню: "Дойду до Кельна я пешком". Остальные дружно вторят. Давно, очень давно этим людям не было так хорошо, как сейчас. На какой- то миг пленные даже забывают о том, что до Кельна -- три тысячи километров. Незадолго до полуночи Хенн совершает вторую вылазку. Он приносит еще мешок моркови -- на следующий день. "Отчаянный парень!" - восхищается Ковальски. "Да, такого редко встретишь", - соглашается Петер Шмиц. Гансу Ковальски невдомек, что Шмиц вкладывает в свою похвалу особый смысл. Как и Хенн, Петер Шмиц уже давно размышляет о своем положении. Он прирожденный оптимист. Это помогает ему в самых безнадежных ситуациях. Однако несмотря на оптимизм и кажущуюся беззаботность, Петер -- здравомыслящий реалист. Он не строит никаких иллюзий и давно понял, что ждать официального освобождения из плена бессмысленно. И если он хочет выжить, нужно бежать. Петер, как и Тео, уже давно думает о побеге. "Наверное, можно бежать вместе с Хенном", - думает Шмиц в этот вечер. Через две недели Хенна и Шмица ждет новая работа -- их направляют на молотьбу. "Молотьба -- зимой?" - удивляется Шмиц. Удивляется не только он. Сам способ молотьбы удивляет и других пленных, направленных на эту работу. Осенью после уборки урожая пшеница была собрана в большие снопы. Теперь пленные сбрасывают снег, покрывающий снопы. Затем на тягаче подъезжают два колхозника и приводным ремнем соединяют маховик мотора тягача с молотилкой. Пленные подносят снопы к молотилке. Молотилка отбрасывает солому в левую, а мякину -- в правую сторону. Очищенные Зерна автоматически ссыпаются в большой контейнер. Наконец контейнер наполняется доверху. И тут происходит неожиданное: один из колхозников открывает низ контейнера, и все зерно соскальзывает в снег. Пленные очень удивлены, они не верят своим глазам. Контейнер наполняется второй раз, и опять происходит то же самое -- содержимое контейнера высыпается в снег. В конце концов пленные уговаривают своего бригадира спросить колхозников, в чем смысл этого метода. Без долгих объяснений колхозник указывает на сани, запряженные лошадью. Сани подъезжают к кучам сброшенного в снег зерна. Пленные выкапывают зерно из снега. Затем на санях зерно увозят в деревню и там складывают в амбары. "Как в ..." От удивления Тео Хенн не находит слов. "Как в России!" - заканчивает его мысль Петер Шмиц. Сани с зерном уезжают, и теперь пленные могут немного передохнуть. Хенн и Шмиц присаживаются у трекера рядом друг с другом. "Ты заметил, какая здесь короткая пшеница?" - обращается к товарищу Хенн. "Конечно. Да здесь вообще все другое, не такое, как у нас". "Это нужно принять в расчет". Какое-то мгновение Шмиц размышляет. Что Хенн имеет ввиду? Принять в расчет? Зачем? "Ты можешь молчать?" - вдруг тихо спрашивает Хенн. "Молчать?" Шмиц все еще не понимает, к чему клонит Тео. Короткая пауза, затем Хенн снова спрашивает: "Ты веришь, что когда-нибудь вернешься домой?" "Не знаю", - нерешительно отвечает Шмиц. "Тогда я тебе вот что скажу", - решается на откровенность Хенн. -- "Я рассчитал -- у русских больше миллиона пленных. Даже если пленных -- один миллион и поезд с немцами будет отправляться в Германию каждый день, то это продолжится тысячу дней, что составит примерно три года. А работоспособных русские отпустят в самом конце, это совершенно ясно. Значит..." "Понимаю!" Шмиц плотно сжимает губы. "На все твои вопросы я отвечу да, я могу молчать, можешь на меня положиться!" Хенн облегченно вздыхает -- Петер понял его! "Я уже думал об этом", - тихо продолжает Шмиц. -- "Ты ведь знаешь -- внешне я произвожу впечатление беспечного, даже чуточку свихнувшегося человека, которому все нипочем. Это даже хорошо, пусть меня таким считают. На самом деле я думаю только об одном: я хочу домой, хочу снова увидеть жену и родных. Поэтому я готов рискнуть. Я готов на все, только бы домой попасть!" Выговорившись, Шмиц замолкает. Хенн понимающе кивает. "Ну хорошо, Петер. У меня уже есть план. Я хотел бежать в конце мая -- ведь у нас в это время пшеница уже такая высокая, что в ней при необходимости спрятаться можно! Но я не представлял себе, что у русских не так, как у нас дома. Посмотри на эту пшеницу -- она мне едва по колено!" "Значит, ты не хочешь больше ждать конца мая. Ты собираешься бежать, как только кончится зима!" "Именно так!" "Но ведь это же -- три тысячи километров!" "Я знаю. Поэтому будет лучше, если я убегу не один, а с кем-нибудь вдвоем..." Хенн смотрит на запад -- где-то там его родина, его дом. А вокруг -- бескрайние заснеженные поля. "Три тысячи километров", - думает Хенн. -- Сто дней, если делать тридцать километров в день!..." "Когда двое решают бежать вместе", - задумчиво произносит Шмиц, - они должны полностью доверять друг другу". "Вот тебе моя рука!" Украдкой, чтобы никто не увидел, Хенн протягивает товарищу руку. "Ну хорошо!" Шмиц пожимает протянутую руку. "Но все остается между нами, никому -- ни слова! Мы сами задумали побег и будем рисковать сами, согласен?" "Согласен!" Хенн крепко сжимает руку товарища. "Нужно только маршрут продумать". "Да, конечно, мы должны все продумать", - соглашается Шмиц. -- "Самый короткий путь -- через Кавказ. По направлению к Ирану. Это восемьсот километров до границы". "Ну а дальше?" "Дальше? Главное -- выбраться из России. Тогда мы будем свободны и у нас будет время. Мы сможем добираться домой на попутных машинах, ехать поездом или еще как-нибудь". Об этом Петер Шмиц еще не думал -- слишком рано, это успеется! Сначала -- выбраться из России. Хенн, вначале согласившись с товарищем, вскоре отказался от этого маршрута. "Я думаю, что через Кавказ бежать не надо. Во-первых, Альпы по сравнению с Кавказскими горами -- детские игрушки, преодолеть Кавказские горы во много раз труднее. Во-вторых, дорог через перевал немного и все они строго охраняются. И в-третьих, что мы там будем есть?" Петер Шмиц признает свою ошибку. Конечно, Тео прав. Возможен только один путь -- на запад через Украину, к Балканам, а уж оттуда -- в Германию. "Другая дорога, конечно, значительно длиннее, но не такая опасная. Окольными путями, через поля, мимо поселков и городов -- Россия ведь велика..." "Этот путь тоже не очень-то простой", - размышляет Хенн, - "но это -- единственный шанс когда-нибудь домой вернуться!" "Ты прав, Тео. Все будет зависеть от обстоятельств. И еще от того, как мы сможем подготовиться к побегу. Нам нужна соответствующая одежда, запас продуктов, но прежде всего -- прочная и удобная обувь". "Нож я уже сделал, когда работал на шахте", - шепчет Хенн. -- "Еще нам нужно достать спички. Неплохо было бы где-нибудь и компас раздобыть". "Но самое главное, без чего наш побег не удастся -- здоровье и везение". Мотор тягача затарахтел снова. Друзья возвращаются к своей работе. Теперь она не кажется им тяжелой -- все их мысли сосредоточены на предстоящем побеге. У обоих -- одна цель: свобода! Свобода, свобода! Эта призрачная, почти недостижимая мечта... Кажется, что этой серой, холодной зиме не будет конца. Однажды вечером Ганс Ковальски сообщает товарищам, что работа в колхозе закончена. Все возвращаются в лагерь. По подсчетам Хенна, уже конец марта. От русских Хенн слышал, что весна приходит в эти края в середине апреля. Весна на Украине не такая, как на западе: внезапно наступает оттепель, снег быстро тает, день ото дня становится теплее. Значит, размышляет Хенн, нужно отсчитать три или -- самое большее -- шесть недель с момента, когда их бригада вернется из колхоза в лагерь. За э то время нужно подготовиться к побегу. Делать это нужно тайно, незаметно, не вызывая подозрений. С наголо обритой головой бежать рискованно, а пленных бреют наголо каждые четыре-шесть недель. Сразу же по возвращении в лагерь все работавшие в колхозе будут обриты. "Когда мне бреют голову, я от боли готов на стенку лезть", - жалуется Хенн старосте барака. -- "После последнего ранения в моей голове осталась куча осколков. Можешь сам в этом убедиться!" Рукой старосты Хенн проводит по своей голове. Под кожей явственно ощутимы многочисленные мелкие осколки. Эти осколки не причиняют Хенну боли, но теперь он пользуется ими в качестве предлога. "Каждый раз -- ужасная боль, я просто выдержать не могу", - продолжает жаловаться Хенн. "Ну хорошо", - равнодушно соглашается староста. "В порядке исключения можешь оставить волосы". Хенну подстригают только затылок. На голове остается щетка коротких волос. За шесть недель волосы станут еще длиннее. Правда, они все-таки будут коротковаты, но это уже не так опасно. А по наголо обритой голове каждый может догадаться, что он пленный. Следующая забота -- еда для побега. Хен и Шмиц решают: каждый день незаметно они будут понемногу запасать хлеб, Конечно, хлеба им выдают ничтожно мало, но каждый день можно откладывать по одному куску. Чтобы лучше сохранить хлеб, они сушат его. Спички они выменивают на шахте у русских рабочих. Однако всего этого еще недостаточно. "Мы не должны отличаться по внешнему виду от русских", - считает Хенн. -- "Как бы достать подходящую одежду?" "Это нетрудно сделать", - находит выход из положения Шмиц. -- "Ты помнишь -- недавно в лагере пленные, у которых полностью износилось немецкое обмундирование, получили русскую одежду". "Верно! Все получили одно и то же -- телогрейку и стеганые штаны. Сугубо русский костюм! Можно сказать, русская униформа!" "Мы будем меняться", - подхватывает Шмиц. "Мы поменяем наши добротные немецкие вещи на русское тряпье". Хенн согласен с товарищем. Он поменяет свои бриджи на простые брюки, а фуражку -- на обычную кепку. Обмен удается лучше, чем Хенн рассчитывал. Пленные охотно меняют телогрейки и стеганые штаны на форменную немецкую одежду. Шмицу достаются даже прочные ботинки на шнуровке -- их без разговора отдал ему один неработоспособный пленный. А на шахте русские рабочие обменялись с обоими немцами головными уборами. Подозрений это ни в ком не вызвало. Теперь оба товарища ждут только теплой погоды... Начало апреля. Стремительно происходит наступление весны. За какие-нибудь восемь дней глубокие сугробы осели, растаяли. Повсюду появились прогалины, еще через несколько дней -- первая свежая, сочная зелень. По вечерам, возвратившись с работы на шахте, пленные до наступления темноты небольшими группами или поодиночке прогуливаются вокруг бараков. Все рады, что можно провести вечер на воздухе, а не на кишащих насекомыми нарах. В один из таких вечеров Тео Хенн и Петер Шмиц договариваются о точной дате побега. "Вообще-то, мы можем бежать уже теперь". Хенн говорит спокойно, как о чем-то совершенно обыденном. Петер Шмиц тоже абсолютно спокоен. В его голосе нет страха. "Я уже все подготовил. Осталось только одно -- продумать, как мы выберемся из лагеря". Оба прогуливаются поблизости от лагерных ворот. Хенн кивком указывает на ворота и коротко произносит: "Так!" У ворот часовой пересчитывает группу пленных, которые тащат тележку с громадной бочкой. Каждый вечер до поздней ночи команда из восьми человек обязана опоражнивать выгребную яму и на ручной четырехколесной тележке вывозить из лагеря бочки с экскрементами. "Команда выходит из лагеря без конвойного". Шмиц говорит это скорее для себя, чем для Хенна. "Ответственность ложится на одного из наших..." "Нам придется пойти на хитрость. У меня была уже идея насчет этого!" - говорит Хенн. Он объясняет товарищу, как ему представляется начало побега. Возражений у Шмица нет. Оба больше не беспокоятся о том, что произойдет, когда их побег обнаружится. Дело касается только их и никого больше. "Ну и когда?" - спрашивает Шмиц. "В один из субботних вечеров. Только мы должны сделать это тогда, когда на следующий день нам не нужно будет работать. Иначе наше отсутствие бросится в глаза...Ассенизационная команда возит свою тележку до поздней ночи. А набирают эту команду из пленных, которые на следующее утро не должны идти на шахту". "Может, найдутся и другие, которые захотят таскать в субботу эту самую тележку, чтобы получить добавку, улучшить свой воскресный рацион", - перебивает приятеля Шмиц. "Не беспокойся, Риттер все уладит". "Ты хочешь посвятить его в наши планы? Надеюсь, он нас не выдаст". "Не бойся, Риттер свой парень". Помолчав, Хенн предлагает другой вариант. "Если мы убежим в полночь, до рассвета у нас в запасе будет часов шесть. А до этого времени русские искать нас не станут. Они подумают, что мы удрали на запад, и будут искать нас в этом направлении. Поэтому, наверное, будет лучше, если мы пойдем в другую сторону. Окольный путь безопаснее!" "Ну что ж, Тео, неплохо, совсем неплохо. А что если мы сперва двинем в противоположную сторону -- на восток?" "Как раз об этом я и думал. Сначала пару дней на восток, потом сделаем крюк в южном направлении, и только после этого -- на запад. Но главное -- из лагеря убежать, и чтобы русские нас не сцапали! Ведь если они притащат нас обратно, тут уж нам будет не до смеха..." "Да и товарищам нашим тоже достанется!" - добавляет Шмиц. Оба решают бежать не в следующую субботу, а в ту, что после нее. Точнее -- в ночь с субботы на воскресенье. В этот вечер пленных ждет сюрприз. Во время переклички русский офицер приказывает десяти пленным явиться к коменданту. Среди этих десяти -- младший врач Шолль. Остальные удивлены -- почему именно эти десять? "Это люди, родившиеся не в Германии, а заграницей", - поясняет Риттер. "Что, и Шолль тоже?" - спрашивает кто-то. "У него родители французы", - отвечает Хенн. -- "Во всяком случае, он так говорит". "Этот фокус у него не пройдет", - смеется Риттер. Вызванные пленные к понедельнику должны быть готовы к отправке. Правда, никто из них не знает, куда. Хенн и Шмиц мало верят тому, что эта отправка обещает что-то хорошее. От своего плана они не отступят. Перед раздачей ужина Хенн встречается со Шмицом. "Ну как, все ясно?" Шмиц кивает. "Да. Значит, с ассенизационной командой!" И по мальчишески улыбаясь, продолжает: "Но сегодня вечером не убежит никто, мой милый..." Хенн вопросительно смотрит на приятеля: у этого Шмица не поймешь, когда он шутит, а когда говорит серьезно. "Что это значит?" "Ты будешь удивлен. Знаешь, кто сегодня назначен ответственным в ассенизационной команде? Я!" "Тем лучше", - невозмутимо отвечает Хенн. "Да, вот еще", - хитро щурясь, шепчет Шмиц. -- "Ты не суеверный?" "А что такое?" - с серьезным видом спрашивает Хенн, не обращая внимания на тон товарища. "Я только хочу тебе напомнить, что сегодня тринадцатое! Тринадцатое апреля тысяча девятьсот сорок шестого!" "Эту дату мы должны запомнить!" В этот мягкий весенний вечер почти все пленные выходят из бараков подышать свежим воздухом. Перед ужином Хенн незаметно беседует с несколькими пленными. С этими людьми Хенн был особенно дружен. Он говорит каждому одно и то же: "Дай мне свой немецкий адрес!" "Зачем?" "Может, я попаду домой раньше тебя и смогу сказать твоим родным, что ты жив". "А как ты собираешься попасть домой раньше меня?" "Ты хочешь бежать? Ну и шутки у тебя!" "Это не шутки. Я в самом деле собираюсь бежать. Поэтому дай мне свой домашний адрес". "Да ты просто спятил!" Никто не хочет верить, что Хенн отважится на побег. Ведь три тысячи километров! "Это же невозможно!" "Невозможно? Почему?" Наконец товарищи убеждаются в серьезности намерения Тео и называют ему свои адреса. Однако никто не верит, что Хенну удастся осуществить свой замысел. Тео приходится наизусть запомнить больше двадцати адресов. Ни одного адреса он не записывает -- любая бумага может выдать его. Вечером 13 апреля 1946 года ответственным за общее руководство лагерем, в том числе и за ассенизационную команду, назначается лейтенант Вайсенберг. С наступлением темноты в половине девятого восемь пленных, входящих в команду, собираются у выгребной ямы. Лейтенант Вайсенберг дает последние наставления бригадиру -- Петеру Шмицу. "Вы знаете, что бригада выходит за территорию лагеря без конвойного. Именно поэтому в бригаде должна соблюдаться строжайшая дисциплина. Малейший проступок повлечет за собой наказание всех остальных обитателей лагеря. Ясно?" "Да уж яснее быть не может!" - небрежно кивает Шмиц и обращается к команде: "Вы поняли?" "Впрочем", - как бы невзначай замечает лейтенант, - "я думаю, что вряд ли кто-то захочет убежать. Такая бредовая идея никому и в голову не придет. Это было бы просто самоубийство!" Самоубийство! Это слово еще долго звучит предостережением в душе обоих приятелей. Однако ни Хенн, ни его товарищ не колеблются -- их решение твердо. Оба всеми помыслами, всем существом сосредоточены на том, к чему готовились последние недели. Но до конца подавить чувство страха им не удается. А вдруг что-то сорвется в последний момент? Вдруг их схватят и отправят в Сибирь лет на двадцать или даже больше? Или вернут в лагерь и собственные товарищи станут ненавидеть и оскорблять их... Первые три ездки ассенизационной команды проходят обычно. Каждая ездка продолжается минут сорок пять. Дорога за территорией лагеря идет через поле. Двигаться с тяжелой бочкой по непроезжей дороге чрезвычайно трудно. Каждый раз на выходе из лагеря и при возвращении туда бригадир должен докладывать охране и лейтенанту Вайсенбергу, что все в порядке -- никаких происшествий. Незадолго до полуночи, после третьей ездки, Шмиц предлагает бригаде четверть часа передохнуть. Пленные собираются разойтись по своим баракам, но Шмиц останавливает их -- он хочет что-то сообщить. "Послушайте! На поле недалеко от шахты я видел место, где лежит куча картофеля. Правда, он очень старый, перемороженный, но если его порезать на ломтики и подсушить, вкус будет -- что твое пирожное! Если вы согласны, в следующую ездку можно запастись этим картофелем!" Пленные согласно кивают. "Значит, так", - продолжает Шмиц. -- "Принесите из бараков что-нибудь, куда можно спрятать картофель". Два раза пленным повторять не нужно. Еще бы, такое предлагает не каждый бригадир! Ассенизационная бригада расходится по баракам, чтобы прихватить с собой мешки и сумки. А в это время у себя в комнате Хенн и Шмиц заканчивают последние приготовления к побегу. Их соседи по комнате спят глубоким сном. Шмиц оборачивает вокруг туловища сложенное вдвое шерстяное одеяло. На спине под телогрейкой у него спрятан плоский котелок. В котелке -- сухари и самодельный нож. Тео Хенн спрятал под рубашкой небольшой пакет с хлебом, маленькое зеркальце, компас, спички и еще одни нож. Четвертая ездка. Непроглядная ночь. Бригадир ассенизационной бригады Петер Шмиц отмечается у дежурного офицера и охраны. Восемь мужчин с большим трудом тащат через поле тележку с тяжелой бочкой. Наконец бочка опорожнена. Шмиц шепчет: "Это там! И помните -- вы должны вернуться через четверть часа, не позднее! Мы с Хенном останемся сторожить тележку, ясно?" Пленные растворяются в темноте ночи. Теперь у Петера Шмица и Тео Хенна есть четверть часа, чтобы незаметно исчезнуть. Товарищи, наверное, будут ждать их по меньшей мере полчаса, прежде чем вернуться в лагерь. Значит, это три четверти часа. За это время Хенн и Шмиц пройдут три километра. Но фактически времени у обоих приятелей еще больше. В серые предрассветные сумерки русские наверняка искать их не начнут. А это прибавит беглецам еще три часа. И потом -- русские начнут поиски в западном направлении, могут пойти на север, на юг. Пойти в восточном направлении они не додумаются. За это время оба рассчитывают пройти километров двадцать. Но хватит ли времени?... Медленно, с огромным трудом Хенн и Шмиц бредут по бездорожью. Приятели не подозревают, что первые четыре часа побега превратятся в ад. Воодушевленные успешным началом, движимые лишь одной мыслью -- оторваться от лагеря, отойти от него как можно дальше, в кромешной темноте, в полном молчании проходят беглецы первые километры. Направление они держат по компасу. Однако уже через короткое время Тео Хенн чувствует, что его ноги внезапно налились свинцовой тяжестью. Такое ощущение возникало у него раньше после многонедельного пребывания в лазарете. Вот и сейчас -- ощущение невероятной тяжести в ногах. Мускульная слабость! Сначала он пытается не обращать на это внимания. Но боль в ногах не прекращается, она становится все сильнее. Каждый шаг дается ему с трудом. Хенн идет все медленнее, часто спотыкаясь. Стиснув зубы, он идет позади Шмица. Петер старше своего товарища почти на восемнадцать лет, однако он гораздо крепче, бодрее. Шмиц шагает быстро, не давая себе передышки. Хенн не поспевает за ним. Не в силах справиться с болью в ногах, он просит: "Петер, погоди минутку!" На первую просьбу Шмиц не реагирует. Но Хенн снова и снова окликает его. Наконец Шмиц оборачивается: "Ну что там у тебя? Не отставай!" "Я больше не могу!" Хенн с трудом переводит дыхание. "Чепуха!" - резко отвечает Шмиц. -- "Мы должны идти дальше, иначе все напрасно!" "Я в самом деле больше не могу!" - стонет Хенн. От злобы и отчаяния он едва не плачет. Смелости у него хватит на троих, просто силы отказали. Он не может совладать со своей слабостью. Не оборачиваясь, Шмиц советует: "Съешь что-нибудь, вот сил и прибавится!" "Я уже пробовал", - отвечает Хенн. -- "Я и так уже почти все съел!" "Что?!" Шмиц останавливается, оборачивается к Хенну. Видит, что тому действительно плохо. Однако Шмиц не сочувствует товарищу. Наоборот, он в ярости. "Кто первый захотел бежать, а? Кто собирался пройти пешком три тысячи километров? Мы и прошли-то всего ничего, и двадцати километров не будет, а ты уже еле тащишься! Ты что, хочешь здесь остаться?" "Перестань ругаться! Ты же видишь -- я совсем без сил! Мне нужно сперва к этому приноровиться. Надо просто немного передохнуть. Мы уже далеко от лагеря, добрых двенадцать-пятнадцать километров будет! И идем мы, как и планировали -- на восток. Уж здесь-то русские искать нас не догадаются!" - взрывается Хенн. "Это ты так считаешь!" "Во всяком случае мы могли бы передохнуть полчаса. Я снова наберусь сил, и мы пойдем дальше", - упрямится Хенн. Шмиц поджимает губы: переспорить приятеля он не может. "Хотел бы я знать, что мы будем сегодня есть -- ведь ты уже съел почти весь твой запас хлеба!" - снова начинает он. "Мы же с тобой говорили об этом. Нам все равно придется просить по дороге милостыню. В конце концов, какая разница -- начать делать это сегодня или днем позже", - отвечает Хенн, в изнеможении опускаясь на землю. Быстро светает. Беглецы осматриваются. Вокруг, насколько хватает глаз -- бесконечная равнина. Всю ночь они шли вперед в кромешной темноте, не разбирая пути, по степи, по пашням и невспаханным полям. Шмиц ободряюще улыбается товарищу. "Ну вот, самое опасное позади. Теперь можно не идти напропалую, а отыскать дорогу". "Смотри!" - показывает Хенн. -- "Вон там, позади -- стог соломы. Мы могли бы часок поспать". "Хорошо", - соглашается Шмиц. Он тоже не прочь немного передохнуть. Беглецы устраиваются в стогу соломы. "Знаешь, о чем я сейчас подумал?" - спрашивает Хенн. -- "Останься я в лагере, ноги бы у меня так не болели, да и о еде я бы тоже не беспокоился..." Шмиц задумчиво смотрит на друга. "Выбрось лагерь из головы, мой милый. Представь себе на минутку, что там сейчас, после нашего побега, происходит!" Тео Хенн не отвечает. Он уже спит. Через два часа Петер Шмиц будит товарища. Солнце поднялось уже высоко. В первые минуты Хенн не может вспомнить, где он находится. Друзья готовы идти дальше. Волнение их улеглось, от раздражительности и следа не осталось. Свободны! Только теперь они до конца осознали это. После целого года неволи -- свобода! Оба не могут прийти в себя от счастья. На какое-то время они даже забывают, что все еще находятся в России, что от родного дома их отделяют три тысячи километров. Они снова полны доверия друг к другу, полны решимости преодолеть тяготы пути. Ничего, что они так далеко от дома, что им нечего есть, что в дороге их подстерегают опасности. Они свободны1 Вокруг них простирается бесконечная равнина. На горизонте -- цепь холмов. Ни одного дома. "Ну, пошли!" - командует Шмиц. Хенн уверенно шагает за товарищем. После часа пути равнина сменяется холмистой местностью. Друзья по-прежнему идут на восток. Весь этот путь им придется пройти еще раз -- назад. Но как же иначе обмануть преследователей -- ведь их наверняка ищут в западном направлении! Позади уже много часов пути. Солнце все жарче. Хенн снова чувствует боль в ногах. Но сейчас эта боль не так сильна, как ночью. Стиснув зубы, Хенн продолжает идти. Он должен выдержать! Иначе все пропало. Шут с ней, с этой болью! Хенн пытается переключиться на что-нибудь другое. . "Даже представить себе не могу, какие лица будут у моих, когда я домой заявлюсь", - мечтает он вслух. Шмиц хохочет. "Да ты, оказывается, неисправимый оптимист! У нас впереди больше трех тысяч километров!" Хенн тоже смеется. "Да хотя бы и так! Доберемся помаленьку. Времени у нас много. Парой недель раньше, парой позже -- разница невелика. Главное -- мы свободны!" В этой воскресный день друзья проходят большое расстояние. Они идут почти до самого вечера. Не видно ни жилья, ни людей. Еще два года назад на этой земле шли ожесточенные бои. А теперь, впервые за долгое время, они могут спокойно любоваться пейзажем. Но чем дальше идут друзья, тем сильнее становится чувство голода. Как и Хеннн, Петер Шмиц уже давно съел свой запас хлеба. Этот хлеб беглецы копили в течение многих недель, урезая свой и без того скудный лагерный рацион. Прошло только шесть часов, а они уже съели все свои запасы! Под вечер друзья решают немного передохнуть. "Ну", - удовлетворенно говорит Хенн, - "кажется, все идет хорошо" "Пока -- да", - отвечает Шмиц. Его внутреннее напряжение тоже исчезло. Позади первое тяжелое испытание -- побег из лагеря. Но впереди -- еще одно, И такое же тяжелое. "Хорошо бы раздобыть какой-нибудь еды". --озабоченно говорит Шмиц. Хенн вопросительно смотрит на товарища. "Интересно, как мы будем это делать?" "В самом деле, как?" Шмиц тоже не представляет, как они разрешат эту проблему. "Подождем, пока стемнеет, тогда, может, удастся стащить что- нибудь", - в раздумье говорит он. "А вдруг нас сцапают и остаток жизни мы проведем в Сибири?" - возражает Хенн. -- "Нет, мой милый, лучше мы будем просить милостыню". "Ты так считаешь? Мы должны ходить по домам и попрошайничать?" "У нас нет другого выхода. Вопрос только в том, как мы будем это делать -- вдвоем или поодиночке". "Лучше поодиночке", - после короткого раздумья говорит Шмиц. -- "Это не так бросается в глаза". Оба решают разойтись и через некоторое время встретиться у ближайшей деревни. Хенн идет в деревню. По его мнению, настоящей деревней это назвать нельзя: среди холмов ютятся несколько маленьких, низких домишек. Хенн подходит к первому дому. От волнения дыхание у него перехватывает, сердце бешено колотится. Возле дома -- ни души. Хенн осторожно стучит в дверь. Никакого ответа. Он нажимает дверную ручку и входит в дом и сразу попадает в большую комнату. У плиты стоит пожилая женщина, в углу играют несколько детей. Хенн негромко кашляет, и только после этого его замечают. "В чем дело?" - спрашивает женщина. Она смотрит на вошедшего без удивления и страха. Дети продолжают играть. Хенн замечает в комнате еще одну женщину, молодую. Вероятно, это старшая дочь хозяйки. Мужчин в доме не видно. Постепенно Хенн убеждается, что опасность ему не грозит. Если хозяева что-то и заподозрили, он сумеет убежать. Однако они выглядят совершенно спокойными. "Пожалуйста, дайте мне кусок хлеба!" - говорит Хенн по-русски. Женщина, стоящая у плиты, достает из сундука большую буханку кукурузного хлеба. Внезапно молодая спрашивает Хенна: "Ты немецкий военнопленный?" Хенна будто обухом по голове ударили. Вопрос ошеломил его. Он встревожено смотрит на женщин. Но обе не выказывают никакого волнения. "Да!" - неожиданно для самого себя отвечает Хенн. Молодая понимающе кивает. Ее мать отрезает от буханки большой кусок, протягивает Хенну. Ничего не происходит. "Наверное, где-то поблизости еще один лагерь для военнопленных", - догадывается Хенн. -- "Пленные немцы уже заходили в этот дом, чтобы попросить хлеба". Он благодарит хозяев. Медленно выходит. Первый раз в жизни он попросил милостыню. Просто удивительно, как легко это получилось! Легко и безопасно. Хенн облегченно вздыхает. В условленное время он встречается со Шмицом. Взахлеб, глотая слова, рассказывает: это было так легко, он даже не мог себе представить! И если так пойдет дальше, они будут дома раньше, чем предполагали. Петер Шмиц тоже без затруднений получил хлеб. Но никому не говорил, что он -- немецкий военнопленный. Да и Хенну на будущее он тоже советует -- на подобные вопросы отвечать отрицательно или придумывать какие-нибудь отговорки. А то ведь русским не трудно и местным властям сообщить. Хенн понимает, что поступил опрометчиво. При мысли о том, что могло произойти, его охватывает дрожь. Как он мог быть так неосторожен? Наверное, потому, что уж очень есть хотелось. Друзья снова отправляются в путь. Солнце уже не такое жаркое и идти гораздо легче. Дорога безлюдна. Ни одного человека. Они делают остановку у небольшого ручейка с кристально чистой водой. Жадно пьют, моют лицо и руки. "А теперь можно и ноги вымыть!" - говорит Хенн. Оба снимают обувь и собираются перейти ручей вброд. Внезапно Хенн шепчет: "Прячемся!" Шмиц реагирует мгновенно. Оба падают на землю, скатываются вниз по крутому склону. По тропинке, ведущей вверх от ручейка, идут люди. От тропинки до места, где прячутся беглецы, - около метра. Русские быстро приближаются, громко разговаривая. Затаив дыхание, Шмиц и Хенн прижимаются к земле. Вскакивать и бежать нельзя -- их тут же увидят. Люди подходят все ближе. Только бы они не заметили беглецов, только бы прошли мимо! Один из русских подходит так близко, что друзья из своего укрытия могут видеть его ноги. Это длится не сколько секунд. Разговаривая, русские проходят мимо. Беглецов они не заметили. Хенн и Шмиц еще долго остаются в своем укрытии. Наконец русские исчезают вдали, за маленьким холмом. Пронесло! Шмиц и Хенн медленно переходят ручей вброд. Перейдя ручей, они некоторое время молча сидят на берегу, наслаждаясь теплыми лучами заходящего солнца. Хенн прерывает молчание: "Мне очень жаль, Петер, но..." "Что? Опять ноги болят?" "Хуже!" Лицо Тео очень серьезно. "Ну, что на этот раз?" "Знаешь, я опять хочу есть. Мне кажется, я мог бы съесть полбуханки хлеба сразу!" - откровенно говорит Хенн. Шмиц удивленно смотрит на него. "Думаю, сегодня нам будет особенно везти", - пытается убедить приятеля Хенн. -- "Ведь сегодня воскресенье -- люди отдыхают, они хорошо настроены. А если у нас будет какой-то запас еды, не нужно будет попрошайничать по два-три раза в день". "Я тоже хочу есть", - помолчав, отвечает Шмиц, - Но думаю, лучше было бы собрать еды хотя бы на первые три дня. Тогда и просить не нужно. Ведь каждый раз мы страшно рискуем!" "Согласен!" - кивает Хенн. Друзья шагают дальше. И опять на пути -- маленькая деревушка. "Ну, кто пойдет просить -- я или ты?" - спрашивает Шмиц. "У меня другое предложение. Давай сделаем так: в эту деревню я. А позади -еще одна деревня. Ты можешь попытать счастья там, а потом мы снова встретимся, идет?" Какое-то мгновение Шмиц размышляет. Вторая деревня лежит в стороне от их дороги, до нее -- чуть больше километра. Но лучше сделать крюк, думает он, чем рисковать. Вместе в одной деревне появляться не стоит. "Хорошо. Видишь группу деревьев? Там мы и встретимся". Не теряя времени, Хенн идет в ближайшую деревню. Снова бедные, приземистые домишки. И каждый -- на значительном расстоянии от другого. "Это хорошо", - думает Хенн. Он стоит перед дверью первой хаты. Уже знакомая внутренняя дрожь охватывает его. Повезет ли ему на этот раз? Мгновение он медлит, затем стучит в дверь. Пожалуй, самое трудное -- постучать. Ведь пока в дверь не постучишь, можно назад повернуть. Но уж если постучал, нужно действовать дальше. На его стук никто не отзывается. "Сегодня так уже было", - думает Хенн. Может, здесь принято входить без стука? Решившись, он открывает дверь. В полутьме комнаты он различает старую женщину. Кажется, в доме никого больше нет. На русском языке Хенн просит хлеба. И не получает ответа. Может быть, женщина плохо слышит? Он повторяет свою просьбу громче. Женщина разводит руками, отрицательно качает головой. "Нет хлеба, господин, нет хлеба..." В первый момент Хенн не понимает, почему ему отказывают -- ведь он просит только кусок хлеба! Женщина смотрит на него, в ее глазах -- слезы. Она выглядит больной и изможденной. "Нет хлеба, господин", - тихо повторяет женщина. Хенн потрясен. Он не ожидал, что русским тоже знакомо чувство голода. Эта проклятая война! Сколько людей в разрушенной, разоренной Европе испытывают на себе ее последствия! Пристыженный, он тихо выходит. Минут через пять Хенн стоит у дверей следующего дома. Дом выглядит довольно запущенным, и он не уверен в успехе. Стоит ли вообще стучать сюда? Наконец он решается войти. Внутри дом выглядит гораздо приветливее. В большой кухне -- накрытый стол. За столом сидят три женщины и старик с белой окладистой бородой. Старик медленно поворачивается к Хенну, вопросительно смотрит на него. Хенн снимает шапку, повторяет обычную просьбу: "Пожалуйста, кусок хлеба!" "Входи, садись с нами за стол!" - приветливо приглашает старик. Хенн нерешительно подходит ближе, украдкой разглядывает сидящих за столом женщин. Старшая ставит на стол еду. Две остальные не обращают на него особого внимания. Никто не спрашивает, как его зовут, откуда он пришел. Посреди стола -- большая деревянная миска с толченой картошкой. Старшая женщина приносит деревянную ложку, протягивает Хенну. Старик отрезает ломоть хлеба, указывает Тео на свободное место, говорит: "На здоровье!" Все молча начинают есть. Каждый черпает своей ложкой из деревянной миски. Хенн ест медленно. Старик жестом поощряет его -- ешь, не стесняйся, бери побольше! И голодный Хенн жадно ест. "Странно", - думает он, - "почему никто не спрашивает, кто я и откуда? Догадываются ли эти люди, что я -- пленный немец? Или они помогают каждому, кто постучит в их дверь? А может, гостеприимство -- главнейшая заповедь для русских?" Хенн не знает, как благодарить гостеприимных хозяев. Пока он раздумывает, что сказать, старшая женщина отрезает еще один ломоть хлеба и дает ему -- с собой. "Большое спасибо!" Это все, что пленный немец может сказать по-русски. Старик кивает и молча показывает на дверь, ведущую в соседнюю комнату. Осторожно, но в то же время с любопытством Хенн вместе со стариком входит туда. В углу маленькой комнаты висит икона. Изумленный, Хен рассматривает икону. Старик благоговейно, истово крестится. Вслед за ним крестится и Хенн. Теперь он понимает, почему хозяева так отнеслись к нему, - постороннему человеку, постучавшему в их дверь. "Эти люди -- настоящие христиане", - думает Хенн. В годы войны он много раз видел в русских домах такие же иконы. День медленно клонится к вечеру. Хенн, сутулясь, идет к условленному месту, чтобы встретиться с товарищем. Он сыт. Ему дали с собой кусок хлеба. Встреча со стариком еще больше укрепила его собственную веру в Бога... Устало опускается Хенн на траву под деревьями. Внезапно он слышит возбужденные голоса, крик. Крик раздается со стороны деревни, в которую направился Шмиц. Еще через минуту он видит самого Шмица, который бежит, преследуемый группой громко кричащих людей. Расстояние между Шмицом и его преследователями быстро увеличивается. Ну и бежит же он, просто удивительно! А ведь почти на двадцать лет старше его, Хенна! Секунда -- Хенн вскакивает с места и тоже бежит. Еще через несколько минут он скрывается за вершиной небольшого холма. Садится на корточки -- так его не увидят. Ждет. На вершине холма появляется Шмиц, машет Хенну. Задыхаясь, подбегает к товарищу. Оба быстро прячутся за кустом. В сгущающихся сумерках они различают преследователей Шмица, остановившихся на вершине холма. Немного постояв, преследователи поворачивают назад и исчезают в темноте. Только теперь Петер Шмиц может рассказать приятелю, что произошло с ним в деревне. Подойдя к ближайшему дому, он увидел игравших перед домом детей. Без особого страха он обратился к ним и спросил, где их мать. Вдруг один из детей закричал: "Немец, немец!" Другие дети тоже начали кричать: "Немец, немец!" Двери и окна других домов сразу распахнулись. Ситуация становилась опасной. Шмиц пытался незаметно улизнуть, но из домов показались мужчины, и ему ничего другого не оставалось, как бежать. "На мое счастье", - закончил свой рассказ Шмиц, - "в деревне, похоже, только дети, женщины и старики. Да к тому же в лагере я постоянно занимался гимнастикой, иначе бы мне не убежать..." "Значит, ты голодный, верно?" Шмиц кивает. "А мне повезло больше. Меня накормили и даже дали с собой хлеб. На, ешь! А завтра мы еще добудем". Уставшие и измотанные, оба зарываются в стог соломы. Сначала своего побега в минувшую ночь друзья прошли около сорока километров в восточном направлении. Они уже дважды просили милостыню, а значит, дважды подвергались опасности быть раскрытыми. Дай Бог, чтобы удача не изменила им! На следующее утро Петер Шмиц просыпается очень рано. Еще не рассвело. Он чувствует себя свежим и отдохнувшим. Будит Хенна. Тот с трудом просыпается -- сказалось напряжение первого дня побега. Прежде чем отправиться в путь, они с аппетитом съедают остатки хлеба, который Хенн получил прошлым вечером. Солнце еще не поднялось, а друзья уже шагают дальше. На восток. Тео Хенн глубоко вдыхает свежий утренний воздух. Он чувствует себя несравненно лучше, чем прошлым днем. Ощущение свободы окрыляет его. Какое же это непередаваемое чувство! После трех лет войны, после года плена он снова свободный человек! Снова может идти, куда хочет! Над его головой- ясное голубое небо, вокруг -- бесконечная зеленая равнина. Ему хорошо. Так хорошо, что он начинает насвистывать веселую мелодию. Шмиц удивленно смотрит на товарища. "Эй, что это с тобой?" Хенн продолжает насвистывать. "Прекрати!" - требует Шмиц. "Да ну тебя!" Хенн весело смеется. "Почему бы мне и не посвистеть? Посмотри -- вокруг ни души не видно!" "Ты, наверное, забыл поговорку: рано пташечка запела, как бы кошечка не съела! Попусту свистеть -- плохая примета!" "С каких это пор ты стал таким суеверным?" - удивляется Хенн. "Это вовсе не суеверие. Как бы тебе не убедиться в этом на собственной шкуре!" Хенн немного обижен. И заботит его совсем другое: "Интересно, сколько мы еще будем на восток шагать? Ведь нам придется идти обратно столько, сколько мы уже прошли! Не пора ли повернуть?" Он вопросительно смотрит на товарища. Шмиц отвечает не сразу. "Каким же серьезным может быть этот парень!" - удивляется про себя Хенн. -- "А ведь в лагере прикидывался легкомысленным шутником!" "Мы должны пройти вперед еще несколько километров. Нужно как можно дальше отойти от лагеря. Нам нельзя рисковать!" Друзья идут еще около двух часов. Неожиданно Петер Шмиц объявляет: "Ну, все. Теперь можно сменить направление!" Он смотрит куда-то на юг. Ландшафт вокруг монотонно однообразен: невысокие холмы, бесконечная степь, поля кукурузы. И кое-где -- одинокие хатки и маленькие деревеньки. Сколько им еще шагать по этим равнинам?... Оба снова чувствуют голод. "Нужно опять просить милостыню", - констатирует Хенн. "Только без меня!" Шмиц отрицательно качает головой. "С меня достаточно вчерашнего". "А как иначе, по-твоему, мы можем добыть еду?" "Подождем еще немного!" Через некоторое время друзья подходят к кукурузному полю. Петер Шмиц замедляет шаги, жестом останавливает приятеля: "Вот и еда!" "Початки еще молодые", - говорит Хенн. "Ну, давай!" Шмиц быстро достает спрятанный под курткой котелок. Оба начинают заполнять котелок кукурузными зернами. Наконец двухлитровый котелок полон, и друзья идут дальше. Они подходят к маленькому ручейку, моют кукурузные зерна, наливают в котелок воду. "Что, будем здесь варить?" - спрашивает Хенн. "Здесь слишком опасно. Давай поищем другое место". Еще несколько сотен метров -- и друзья подходят к небольшому, поросшему кустарником оврагу. "Вот здесь и поедим", - говорит Шмиц. После короткого отдыха они идут дальше. Солнце не по-апрельскому жаркое. Внезапно за небольшим холмом появляется еще один ручей. Подойдя ближе, друзья видят -- ручей довольно широк, по меньшей мере метров пять. "Перейдем?" - спрашивает товарища Хенн. Шмиц внимательно осматривает окрестность. "Видишь, позади деревня. Наверняка там есть мост. Если мы перейдем этот ручей через мост, мы сэкономим время. А если вброд переходить, мы будем по пояс мокрые. Потом нужно будет сушить одежду". "Согласен", - кивает Хенн. Перейдя поле, оба выходят к дороге, ведущей к деревне. Ручей пересекает дорогу, делит ее на две части. Значит, как и предполагал Шмиц, недалеко должен быть мост. Через пару минут они подходят к мосту. Какая-то женщина полощет под мостом белье. Друзья непроизвольно замедляют шаги. Женщина мельком взглядывает на них и продолжает полоскать белье. Потом оборачивается и пристально смотрит на обоих. Хенн останавливается. С помощью жестов женщина спрашивает, хотят ли они переходить через мост. Тео утвердительно кивает. Женщина жестами пытается объяснить -- не ходите! Она быстро, взволнованно говорит что-то. Друзья не понимают ни слова, но догадываются -- женщина хочет предостеречь от опасности, ожидающей их на другом берегу ручья. Оба пытаются разглядеть на другой стороне что-то подозрительное. Нет, на том берегу, кажется, ничего такого не видно. "Ну, что теперь делать?" - спрашивает Хенн. "Перейдем!" - немного поколебавшись, говорит Шмиц. -- "У нас нет другого выхода". Они осторожно переходят через мост. На другой стороне -- никого. Деревенская улица пуста. Но едва беглецы дошли до первого дома, из-за стены вырастает русский солдат с автоматом через плечо. От неожиданности Шмиц и Хенн останавливаются. "Документы!" - приказывает солдат, подходя ближе. Оба немца вопросительно и растерянно смотрят на него. "Документы!" - опять говорит солдат и повторяет по-немецки: "Papiere!" Шмиц пожимает плечами. "Лучше всего прикинуться дураком!" - думает он. "Идемте со мной!" - приказывает солдат. Ганс и Тео безмолвно следуют за ним. Солдат приводит их в просторную избу. Беглецов начинают допрашивать. "Откуда вы идете? Кто вы? Есть ли у вас документы?" На все вопросы Шмиц и Хенн упрямо отвечают одно и то же: "Wir verstehen nichts!" Дежурный офицер приказывает обыскать пленников. При обыске у них отбирают все: ножи, спички, котелок, бумажники, русские деньги. "Хорошо, что я сжег солдатское удостоверение", - думает Хенн. "Отвести их к коменданту", - приказывает офицер. Солдат выводит пленников из избы и ведет обратно к мосту. Только теперь Хенн начинает понимать, что с ними случилось. Все произошло так неожиданно и быстро! Конечно, друзья боялись нарваться на русский патруль, но такого поворота событий они не ожидали. И поступили очень опрометчиво, решив перейти на другую сторону по мосту -- эта русская их предостерегала! А ведь Шмиц еще утром говорил ему: попусту свистеть -- плохая примета. Вот оно и вышло, как Петер сказал! Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела... Неужели все пропало? Неужели это конец? Они даже назад не успели повернуть! От этой мысли Хенну становится не по себе. Ну уж нет! Он сохранит обретенную свободу. Сохранит любой ценой! "Я убью его!" -шепчет он Шмицу, указывая взглядом на русского солдата. Шмиц свирепо смотрит на товарища: "Ты с ума сошел!" "Когда мы будем идти по мосту, я столкну его вниз", - не унимается Хенн. Шмиц выглядит на удивление спокойным. "Нервы у тебя никуда не годятся", - рассудительно говорит он. -- "Это нам не поможет. Терпение, Тео, терпение!" В отчаянии, полный бессильной злобы, Хенн идет за конвоиром. Сопровождаемые солдатом, пленники подходят к избе, еще большей, чем прежняя. Здесь находится комендатура. Однако коменданта на месте нет. Все трое остаются в комендатуре и ждут. Проходит время. Комендант не появляется. Хорошо, что у Петера и Тео есть время подумать -- что сказать коменданту, если он спросит, кто они и откуда. "Хочу тебя предупредить", - тихо говорит Шмиц, когда конвоир отходит немного в сторону, - "я с тобой незнаком, впервые тебя вижу. Ты можешь говорить что хочешь, но я тебя вообще не знаю". Хенн не верит своим ушам. Что это с Петером? Похоже, у него тоже сдали нервы. Он ничего не успевает спросить у Шмица -- конвоир опять подходит ближе. "Почему Шмиц хочет сказать, что не знает меня?" - спрашивает себя Хенн.- "Может, он хочет предать меня, чтобы спасти собственную шкуру?" Оценивающим взглядом Тео смотрит на товарища. Тот выглядит абсолютно невозмутимым. Как будто все, что случилось с ними, его не касается. Постепенно Хенну становится ясно: Шмиц поступает правильно! Если их спросят, кто они и откуда, оба скажут, что незнакомы друг с другом, никогда друг друга не видели и ничего друг о друге не знают. И тогда каждый может придумать свою собственную легенду. Может быть, при допросе это вызовет меньше подозрений... Однако в этот вечер беглецов не допрашивают. Через несколько часов ожидания выясняется, что допрос откладывается на следующее утро. Конвоир получает распоряжение отвести пленных в караульную и там запереть. Шмиц и Хенн в третий раз переходят мост. В душе Тео вновь зарождается надежда. "Хорошо, что сегодня нас не допрашивали", - думает он. -- "Сейчас главное -- выиграть время. До утра еще двенадцать часов. А за двенадцать часов может случиться все что угодно". Караульная, в которую привели пленников, до войны, очевидно, была конюшней. Конвоир запер снаружи дверь на задвижку. Друзья очутились в кромешной тьме. Окон в помещении нет. Другого выхода -- тоже. Постепенно глаза пленников привыкают к темноте. Оба начинают исследовать помещение -- вдруг есть какая-нибудь возможность убежать? Единственный шанс вырваться на свободу -- выломать из стены пару камней. Камни в стене неплотно прилегают друг к другу, а щели между ними замазаны глиной. Крыша тоже из каменных плит, но они очень большие и наверное очень тяжелые -- их не отодвинуть. К тому же Петер и Тео понимают -- за стеной охрана. Оба устали и голодны. Нет, для нового побега еще не время. Нужно подождать. Проходит около часа. Загремела отодвигаемая задвижка. В помещение входят два вооруженных солдата. Солдаты подходят к лежащим на полу пленникам. Один из них толкает Шмица в бок, что-то сердито кричит. От второго солдата беглецы получают пару ощутимых ударов прикладом. Шмиц и Хенн догадываются -- они должны встать. Оба медленно поднимаются. На ломаном немецком солдаты командуют: "Кругом, фрицы!" Это не обещает ничего хорошего. Петер и Тео в ужасе: конечно же, русские уверены -- эти двое убежали из лагеря для военнопленных. Несколько мгновений двое немцев и двое русских стоят друг против друга. Затем солдаты выходят, что-то недовольно ворча. Пленники слышат, как гремит закрываемая задвижка. Наконец снаружи все стихает. Петер и Тео шепотом размышляют над своим положением. "Нет сомнения", - говорит Шмиц, - "эти русские знают, что мы удрали из лагеря". "У нас остаются две возможности", - продолжает его мысль Хенн, - "или попытаться сбежать, или дать на допросе правдоподобные показания" "Сможем ли мы сбежать, - это нужно еще выяснить. Но в любом случае необходимо уточнить, что мы будем говорить на допросе". "Думаю, мы скажем, что не знаем друг друга!" "Я тоже так думаю. Мы впервые увидели друг друга, когда нас задержал патрульный, и друг с другом незнакомы". "Но мы должны найти какую-то причину, почему мы вообще оказались в этих местах!" Долгое время Хенн молча думает. "Есть, придумал!" - вдруг вырывается у него. "Выкладывай!" - торопит товарища Шмиц. "Помнишь санитара Шолля, который был в нашем лагере там, в Макеевке?" Шмиц утвердительно кивает. "Его вместе с группой других пленных освободили за неделю до нашего побега. Ты помнишь, почему? Потому что он -- иностранец!!" Хенн многозначительно замолкает. "Понимаю!" - восхищенно шепчет Шмиц. -- "Мы с тобой не немцы. Мы -- иностранцы". "Да. Мы иностранцы. И как иностранцы подлежим отправке на родину. А во время стоянки опоздали на поезд. Ну как, убедительно звучит?" "Нам надо придумать", - добавляет после короткого молчания Шмиц, - "откуда мы, из какой страны". "В конце сорок четвертого я воевал в Эльзасе. А Эльзас находится как раз на стыке трех стран: Германии, Франции и Швейцарии. Никогда не забуду: в Германии и Франции ночью -- тьма кромешная, кругом развалины, в Швейцарии все ярко освещено, порядок! Квартировали мы тогда в маленькой эльзасской деревушке. Называлась эта деревня Хюнинген. Там я познакомился с семейством Фюрстенбергер. И теперь я -- Пауль Фюрстенбергер из Хюнингена в Эльзасе. Из Франции". "Ты что, по-французски говоришь?" - спрашивает Шмиц. "Точно так же, как ты", - смеется Хенн. "Если хочешь знать -- я вырос в Германии, у моей родной тетки..." "Понимаю", - ухмыляется Шмиц. -- "теперь и мне нужно что-то придумать. Два француза -- это плохо. Но ведь я могу быть швейцарцем!" "Конечно". -- соглашается Хенн. -- "Теперь мы оба -- иностранцы. И до сегодняшнего дня в глаза друг друга не видели". "Да, надо подумать, как меня зовут. Как тебе нравится Густль? Мне кажется, Густль Берауэр -- подходящее имя". Шмиц смеется. Его смех звучит немного наигранно -- ведь Густль Берауэр и Пауль Фюрстенбергер еще не на свободе... Каждый час в караульной появляются часовые -- проверяют, на месте ли пленники. После третьей проверки Хенн делает открытие: дверь закрывается только на наружную задвижку. Ключа нет. В перерыве между проверками оба пленника пытаются расшатать несколько камней в стене возле двери. Это оказывается даже легче, чем они предполагали. Очень скоро им удается расшатать камни так, что их без особого труда можно выломать из стены. Оба ждут следующей проверки. Проверки сопровождаются пинками и ударами прикладов. Часовым не удается поспать в эту ночь, и они срывают свою досаду на пленниках. После очередной проверки часовые, как обычно, запирают дверь на задвижку. Через несколько минут после их ухода Тео Хенн отодвигает изнутри один из расшатанных камней, просовывает в образовавшуюся дыру руку и отодвигает задвижку. Дверь открывается сама собой. "Пошли!" - шепчет Тео и осторожно, согнувшись, выходит из караульной. И в ту же секунду отшатывается назад: прямо перед ним стоит часовой! С раскрытым от изумления ртом застывает в дверях Шмиц. Пленникам и в голову не приходило, что часовые караулят у дверей, а не ограничиваются частыми проверками. Неожиданный поворот событий застает врасплох и часовых. Хенн понимает: теперь счет идет на секунды, все зависит от того, кто первый опомнится. Он инстинктивно бросается на часового, сбивает его с ног и стремительно убегает в ночь. Первое мгновение часовой не понимает, что случилось. Пока он поднимается, снимает с плеча ружье и стреляет вслед убегающему Хенну, тот уже далеко. Петер Шмиц, как вкопанный, все еще стоит в проеме дверей. Он тоже совершенно не осознает случившегося. Лишь много позднее он понимает, что упустил свой шанс. Хенн бежит сломя голову -- ведь на карту поставлена его жизнь. Вслед ему гремят выстрелы. Первая пуля свистит совсем близко. Слава Богу, и другие мимо! Он бежит, спотыкаясь, не разбирая дороги -- через поля, через сады. Он пробежал уже добрую сотню метров. Но тут ноги отказывают ему. Они совершенно не слушаются его. Бежать дальше он не может. Он бессильно опускается на землю. Его тело сотрясает дрожь. Позади еще раздаются одиночные выстрелы. Потревоженные ими, громко лают деревенские псы. Звук выстрелов, лай собак будит жителей деревни -- в окнах загорается свет. Сердце Хенна бешено колотится. Позднее, размышляя о случившемся, он приходит к выводу: люди ошибаются, считая, что при экстремальной ситуации физические силы мобилизуются. Скорее наоборот -- именно в таких случаях силы изменяют... Постепенно Хенн приходит в себя. Дрожь в теле утихает, сердце бьется ровнее. Его до сих пор не нашли! Ему все еще кажется, что в любой момент кто-то из преследователей может обнаружить его. Но проходит время -- никто не появляется. С новой силой у Хенна пробуждается и крепнет желание бежать. Он с трудом поднимается и медленно бредет дальше. Через короткое время он выходит к открытому со всех сторон полю. Вот чудо, его никто не преследует! Не останавливаясь, он идет дальше. Он идет медленно -- тело будто налито свинцом. Он идет и идет. Идет десять, двадцать минут. Движения его медленны и монотонны, как у автомата. Только бы прочь от места, где русские заперли его. Хенн шагает всю ночь. Голода он не чувствует. Дальше, дальше, дальше! Н о чем дальше он идет, тем чаще перед его мысленным взором возникает растерянное лицо его товарища Петера Шмица. Что-то с ним сейчас? Досталось, наверное, из-за того, что он, Тео Хенн, убежал! А что будет с ним самим -- ведь он теперь идет один! Тысячи мыслей проносятся в голове Хенна. Ночь сменяется днем, а он все идет. Не останавливаясь, без отдыха, без пищи. Один. А ведь они с Петером продумали весь побег! И даже, как им казалось, все осложнения, которые могли появиться во время пути! Но все, что случилось с ними, произошло так быстро, так неожиданно! Кто из них мог предугадать это? Да и что вообще можно предугадать при побеге? Ближе к полудню Хенн чувствует, что страшно проголодался. "Ну, что теперь?" - рассуждает он сам с собой. -- "Снова просить милостыню? Или попытаться стащить что-нибудь съестное?" Ни на то, ни на другое Хенн не может решиться. Он подходит к кукурузному полю. Урожай уже собран, но кое-где на высохших стеблях остались початки. Кукурузные зерна дают Хенну ощущение сытости. Н о очень скоро его начинает мучить сильная жажда. К счастью, путь беглеца преграждает небольшой ручей. Измученный жаждой, обессиленный, Хенн опускается возле ручья на траву, обеими ладонями черпает воду, жадно пьет. Утолив жажду, он после короткого отдыха продолжает путь. И опять идет в южном направлении. Он идет уже около двенадцати часов, не останавливаясь. И все это время -- почти без еды. К вечеру Хенн решает -- нужно снова просить милостыню. Ему везет: в этот день в деревне пекли хлеб. Ему дают хлеб в каждом доме, куда он стучит. За деревней начинаются луга. Траву уже скосили. Смертельно уставший, Хенн зарывается в стог сена и засыпает. Третья ночь после побега из лагеря. До родного дома все так же далеко. Двое мужчин издали давно наблюдают за странным чужаком. Их удивило, что он просил хлеба у жителей деревни. Что-то здесь не так! В деревне у незнакомца ничего не спрашивали, никто не знает, кто он и откуда. И мужчины решают -- нужно все выяснить. Они незаметно идут за незнакомым человеком, видят, что тот зарылся в стог сена. Мужчины подходят ближе. В руках у них -- тяжелые деревянные дубинки. Мужчины останавливаются в трех шагах от лежащего. Один на русском языке окликает его. Но тот не отвечает. Русские повторяют то же более громко -- лежащий человек не шевелится. "Ну и спит же он!"- говорит другой. -- "Ну-ка, тряхни его!" Мужчина подходит к спящему, трясет его за плечо. Его товарищ стоит чуть поодаль, держа на всякий случай свою дубинку наготове. Наконец незнакомец медленно просыпается. Открывает глаза, растерянно смотрит на обоих. В первый момент он вообще не осознает, где он и кто эти люди. Но в следующее мгновение его словно молнией пронзает: русские! О бегстве нечего и думать, он слишком устал за двадцать часов непрерывной ходьбы. "Документы!" - требует тот, кто разбудил его. Незнакомец непонимающе смотрит на русского. "Документы!" - повторяет другой мужчина. Человек отрицательно качает головой. "Ньет", - на ломаном русском бормочет он. "Нет документов?" - неприязненно спрашивает русский. -- "Тогда пойдем к председателю колхоза!" Незнакомец послушно идет с русскими в деревню. Через несколько минут они подходят к какому-то дому. Входят в комнату с большой печью. Сидящий за столом человек вопросительно смотрит на вошедших. Наверное, это и есть председатель. Мужчины рассказывают -- этого незнакомца они задержали недалеко от деревни. Человек за столом коротко кивает. Попрощавшись, мужчины уходят. "Кто вы и куда идете?" - приветливо обращается председатель к задержанному. Кажется, тот понимает, о чем его спрашивают. И отвечает, мешая русские слова с немецкими: он -- пленный, гражданин Франции, зовут его Пауль Фюрстенбергер. Ехал в поезде с группой иностранцев, подлежащих отправке на родину. Во время стоянки вышел из вагона, чтобы купить еды, и опоздал на поезд. И теперь пешком хочет добраться до следующей станции. Председатель внимательно слушает. Он, кажется, верит незнакомцу. Ему известно, что сейчас пленных иностранцев в специальных поездах отправляют на родину. "Хотите есть?" - спрашивает он. Не дожидаясь ответа, жена председателя ставит на стол миску с картошкой в мундире и солеными огурцами. Эта простая пища кажется Хенну королевским угощением. Наконец Хенн кончил есть. Председатель жестом показывает на деревянную скамью -- Тео может переночевать в этом доме! Хозяин предупреждает его -- все попытки бежать бесполезны, дом крепко заперт. Но это предупреждение излишне -- Хенн безумно устал. Бежать он и не думает. Он ложится на скамью. И засыпает успокоенный -- похоже, председатель поверил выдуманной им истории. На следующее утро двое молодых мужчин приводят Хенна в другую деревню. Дорога идет по пустынной местности, вокруг -- ни души. Однако бежать Хенн не пытается -- его конвоиры вооружены. Вначале Тео довольно спокоен. Но постепенно беспокойство все больше овладевает им: его ведут куда-то в северном направлении. Если они и дальше так будут идти, то выйдут к деревне, из которой он убежал. А вдруг его русские конвоиры все знают? Наконец около полудня они приходят в большую деревню. Нет, это не та деревня, из которой он бежал накануне. Хенна приводят в отделение милиции. Здесь его будут допрашивать. "Спокойно!" - говорит себе Хенн. Да, теперь он гораздо спокойнее. Он уже не так боится, как в первые дни после побега. Да и чего, собственно, бояться? Он больше не немецкий военнопленный Тео Хенн. Теперь он французский гражданин Пауль Фюрстенбергер, родившийся в деревне Хюнинген, в Эльзасе. Слушая историю Пауля Фюрстенбергера, русский офицер недоверчиво качает головой. Но Хенн попрежнему спокоен -- кто может это проверить? Вопросы следуют один за другим: Не состояли ли вы в национал- социалистической партии? Владеете ли на родине недвижимостью, имеете ли состояние? Где вас взяли в плен? Ответить на все эти вопросы нетрудно. Последнее время он, Пауль Фюрстенбергер, в качестве иностранного рабочего находился в Берлине и там был интернирован оккупационными властями. "В каком лагере для военнопленных вы были?" - неожиданно спрашивает офицер. Фюрстенбергер напряженно думает. Пожалуй, именно это русские могут проверить. "Нет, я не был в лагере", - медленно говорит он, всем своим видом показывая, как будто старается что-то вспомнить. "Я был в колхозе. И с пленными там хорошо обращались, очень хорошо!" "Где находится этот колхоз?" Точное местонахождение колхоза Фюрстенбергер не знает. "Мы добирались туда поездом около четырех дней", - объясняет он. "Дайте мне карту!" - приказывает офицер другому сотруднику. Он внимательно изучает карту, что-то прикидывая. "Сейчас я назову несколько населенных мест. Среди них наверняка есть место, где вы работали". От этого вопроса Фюрстенбергеру становится немного не по себе. Однако он согласно кивает. И говорит "нет", когда офицер называет первое место. При слове "Новороссийск" Фюрстенбергер изображает радостное удивление: "Да, Ново... Это там!" "Новороссийск?" - переспрашивает офицер. "Да, да", - кивает Фюрстенбергер. "Ну что ж, похоже на правду", - соглашается офицер. Хенн не может понять, что имеет ввиду этот русский -- то ли название места, то ли его ответы. "Вы один сошли на стоянке поезда?" "Нет, нас было по меньшей мере пятнадцать человек" "И где же остальные?" "Не знаю!" - пожимает плечами Фюрстенбергер. Офицер снова качает головой. Этот жест может одновременно означать и недоверие к словам задержанного, и готовность поверить ему. В этот момент дверь открывается. В комнату вводят еще одного человека. Фюрстенбергер не оборачивается. Внезапная догадка молнией пронзает его: это Петер Шмиц! Он еще не видит вошедшего, но твердо знает, что это его товарищ. Прошло больше суток с тех пор, как он в последний раз видел Шмица. Фюрстенбергер медленно поворачивает голову, смотрит Шмицу в глаза. Никто из русских не догадывается, что этот взгляд означает: мы не знаем друг друга... Офицер начинает допрашивать Шмица. Тео Хенн с безучастным видом сидит на скамье в глубине комнаты. В действительности он, затаив дыхание, прислушивается к показаниям своего товарища по побегу. "Берауэр, Густль Берауэр", - называет свое имя второй задержанный. И добавляет, что он -- гражданин Швейцарии. "Молодец, Петер!" - думает Хенн, слушая ответы товарища. Шмиц рассказывает офицеру ту же историю -- мол, как иностранец он подлежал отправке на родину, во время стоянки сошел с поезда и опоздал к отправке. Хенн видит -- офицер слушает показания Шмица уже не так скептически, как перед этим слушал его ответы. В его душе снова пробуждается надежда. И действительно -- офицер приходит к заключению, что показания обоих иностранцев правдивы -- оба были задержаны в разных местах и не могли сговориться. Может быть, они даже знакомы. Он спрашивает Шмица -- знает ли тот сидящего на скамье человека. Шмиц отрицательно качает головой: "Нет, никогда не видел!" После допроса Шмиц садится на скамью рядом с Хенном. Оба несколько секунд смотрят друг на друга, затем с равнодушным видом отводят глаза. Наконец долгое ожидание закончено. Офицер сообщает задержанным, что до выяснения обстоятельств их отправляют в находящийся недалеко лагерь для перемещенных лиц. Через три часа пути они приходят в лагерь. Лагерь расположен рядом с кирпичным заводом. На территории лагеря всего один длинный кирпичный барак. Вокруг лагеря -- высокий забор из колючей проволоки. В первой комнате барака Хенн и Шмиц получают места рядом с дверью. Обычных нар здесь нет. Вместо них -- два бревна в голове и в ногах, на которые положены несколько досок. Боясь, что кто-нибудь наблюдает за ними, Хенн и Шмиц продолжают делать вид, будто незнакомы друг с другом. Поодиночке они обходят территорию лагеря. Сведения, полученные обоими во время этой прогулки, малоутешительны. В лагере -- карантин в связи с эпидемией тифа, поэтому никто не работает. Из двухсот обитателей лагеря в течение нескольких недель умерли уже около восьмисот человек. Поэтому в лагере много свободных мест. Все обитатели лагеря -- или этнические немцы из Австрии, Венгрии, Югославии и Румынии, или так называемые "граждане Германской империи" - немцы из западной и восточной Пруссии. Среди них -- шесть девушек из Венгрии. Они работают в лагерной прачечной. Мужчины до эпидемии тифа работали на кирпичном заводе и получали достаточное питание. С начала эпидемии рацион сильно сокращен. Неработающие получают всего по триста грамм хлеба в день. В макеевском лагере военнопленные получали вдвое больше! Поэтому оба -- и Хенн, и Шмиц -- одержимы одной мыслью: вырваться из этого лагеря как можно быстрее. Вечером, когда приятели уже улеглись, они отваживаются шепотом поговорить друг с другом. "Я просто оцепенел от страха, когда тебя привели на допрос", - признается Тео. -- "Ведь если бы тебя сопровождал часовой из деревни, откуда я удрал, он наверняка узнал бы меня". "На твое счастье, меня конвоировал другой солдат. Ты даже представить не можешь, что мне пришлось перенести после того, как ты сбежал". "Это все -- из-за твоей нерешительности! Я-то думал, ты побежишь вместе со мной!" "Когда я увидел возле двери часового, меня словно парализовало, я просто с места не мог сдвинуться. А когда один русский бросился вслед за тобой, второй сначала держал меня под прицелом. Потом вдруг говорит: "Беги!" Я ему не поверил, - чувствовал, что тут какой-то подвох кроется. А потом увидел -- первый на меня ружье нацелил. Если бы я побежал, они бы меня убили. Для русских это было выходом из положения -- застрелен при попытке к бегству! Как я испугался! Объяснил часовым -- у меня дома жена и дети. Наверное, это как-то их разжалобило. Они на какое-то мгновение даже растерялись. А потом оба на меня набросились и избили. Но это было уже не так страшно. Главное -- они не убили меня". Несколько минут Петер Шмиц молчит. Кажется, собственный рассказ сильно взволновал его. "Но самое замечательное" - продолжает он, - "произошло потом. Утром часовой должен был доложить начальству о ночном происшествии. Когда он сказал, что одному пленному удалось убежать, комендант избил его". "В самом деле?" - удивляется Хенн. "Да, избил, и даже сильнее, чем сам часовой перед этим избил меня! Для меня было настоящим удовольствием это видеть". "Месть сладка!" - смеется Хенн. Потом вкратце рассказывает, как задержали его самого. Теперь в мыслях обоих только одно -- новый побег. "Убежать отсюда несложно", - рассуждает Хенн. -- "Забор из колючей проволоки -- не помеха. Часовой обходит территорию только раз в час. Думаю, мы должны исчезнуть отсюда как можно быстрее, тем более что кормежка здесь -- ниже всякой критики!" "Ты прав", - соглашается Шмиц. -- "Но все же давай подождем до Пасхи!" "До Пасхи?" "Ну да, еще два дня! Сегодня же страстная пятница!" Некоторое время оба молчат. "На Пасху должны дать добавку к дневному рациону", - говорит Шмиц. -- "Мы бы взяли ее с собой! Мне тут говорили люди -- уже несколько недель как рацион урезали. Наверное, на праздники приберегают!" "Хорошо, останемся ненадолго", - соглашается Хенн. -- Вдруг на Пасху случится чудо -- каждому дадут яйцо! И двойную порцию хлеба. Ведь недаром же люди говорили! Для русских христиан Пасха всегда была самым большим церковным праздником -- праздником Воскресения Господня. Может, в их душах сохранилась хоть какая-то вера..." Год 1946. Пасха. Над плодородными полями Украины сияет солнце. Весь христианский мир отмечает праздник Воскресения. Для миллионов этот день стал праздником лишь символически -- никогда еще столько людей не находилось в таком жалком, нищенском состоянии. Полные ожидания, обитатели лагеря входят в помещение столовой. Пасхальное утро. Все ждут желанной праздничной добавки. Однако ожидания напрасны. Как всегда, одна буханка хлеба на двенадцать мужчин. Каждый кусок взвешивается на весах. Двенадцать пар глаз ревниво наблюдают за этим -- каждый должен получить норму, ни крошки больше. Никому предпочтения, всем поровну. Как всегда, каждому куску присваивается номер. Карточки с номерами кладут в старую шапку. И как всегда, каждый вытаскивает карточку из шапки и получает кусок, соответствующий номеру. Только обычная пайка хлеба, ни грамма больше. А о повидле и яйце нечего и мечтать. Они ждут обеда. Но снова -- разочарование. И сегодня, в праздник Пасхи, - лишь три четверти литра жидкого супа и ложка каши. Теперь остается одна надежда -- может, к ужину дадут что-нибудь сверх обычной нормы. Однако ни Тео Хенн, ни Петер Шмиц больше не надеются на праздничную добавку. Теперь они надеются только на себя. Они решили бежать уже сегодня вечером. Прогуливаясь после обеда по территории лагеря, они обнаруживают в заборе место, где колючая проволока проржавела. Вот отсюда-то оба и убегут. Правда, одно обстоятельство может помешать побегу. Уже на второй день пребывания в лагере они заметили, что за ними внимательно наблюдает паренек лет девятнадцати, этнический немец из Венгрии. Он следит за каждым их шагом. "Ему поручили шпионить за нами", - догадывается Шмиц, когда после обеда друзья обсуждают план побега. -- "Это ясно как дважды два. Русские не доверяют нам!" "Этого типа нужно вывести из игры!" - решает Хенн. Перед ужином в помещении столовой неожиданно появляется комендант лагеря. Всех ожидает праздничный сюрприз -- чайная ложка повидла... Поужинав, Петер Шмиц и Тео Хенн первыми покидают столовую. Паренек тоже поднимается и идет за ними. Этот высокий, худой мальчик едва ли понимает, зачем его заставляют следить за новичками. У выхода из столовой Хенн оборачивает, смотрит на мальчишку: "Что тебе от нас нужно?" Тот притворяется непонимающим. "Не прикидывайся дурачком! Я знаю, что тебе поручили шпионить за нами", - говорит Хенн. Паренек отводит глаза. "Верно я говорю?" - не унимается Хенн. Мальчик молча, беспомощно кивает. "Это ты напрасно делаешь", - резюмирует Тео. Теперь у него нет другого выхода: точным боксерским ударом в подбородок он опрокидывает паренька на землю. Через секунду он уже у забора, у того самого места, которое они с Петером обнаружили после обеда. Два сильных удара ногой -- и в заборе образуется дыра. Оба приятеля бросаются в темноту ночи. Внезапно из-за облака показывается полная луна, ярко освещая все вокруг. Беглецы едва успели отбежать от забора около двухсот метров. Вслед им гремят выстрелы. Похоже, мальчишка очнулся и поднял тревогу. Петер и Тео несутся дальше. Отчаяние придает им силы. За спиной они слышат шум мотора. Оба, как по команде, бегут к полю, бросаются ничком на землю. Они видят, как к полю приближается грузовик с включенными фарами. На грузовике -- русские солдаты с ружьями наизготовку. Однако вместо того, чтобы спрыгнуть с грузовика и прочесать местность, солдаты остаются в кузове. Грузовик медленно проезжает мимо лежащих в темноте беглецов. Наконец шум мотора затихает вдали. Оба поднимаются и осторожно идут дальше. Сгорбившись, с трудом переводя дыхание, они уходят -- подальше от опасного места. И все время останавливаются, прислушиваясь -- нет ли за ними погони. Между тем небо опять затянуло. Компаса у беглецов больше нет, поэтому ориентироваться им тяжело. Они определяют направление по звездам, изредка показывающимся в просветах между облаками. Оба идут на запад. От лагеря в Макеевке они уже далеко -- преследования оттуда друзья больше не боятся, но все же идут, не останавливаясь, всю ночь. К утру голод вновь дает о себе знать. "Нам опять нужно просить милостыню", - настаивает Хенн. "Я боюсь", - колеблется Шмиц. Он устал, голоден и почти потерял надежду. "В любом случае нам нужно разделиться", - убеждает товарища Хенн. -- "Может, было бы вообще лучше, если бы днем мы шли поодиночке, а вечером встречались в определенном месте". Шмиц молчит. "Знаешь, я кое-что придумал", - пытается подбодрить товарища Хенн. -- "Ты, например, говоришь -- у тебя какое-нибудь задание, а свою машину ты оставил недалеко от въезда в деревню. В таких забытых Богом местах слово "машина" имеет особый вес. Вдруг русские женщины подумают -- ты и впрямь какая-нибудь шишка". Шмиц смеется. Похоже, от шутки товарища ему полегчало. Теперь оба действуют поодиночке. Каждый пытается выпросить какую-нибудь еду. Иногда им везет -- они получают миску каши. Однако часто, войдя в дом, беглецы замечают -- никакой еды здесь нет, а хозяйка со слезами на глазах отвечает на просьбу -- "нема хлеба!" Оба невольно вспоминают, как их кормили в лагере -- только шестьсот грамм хлеба да миска пустого супа. А что у этих людей? Неужели у них еще меньше, чем получали пленные? Каждый вечер друзья высчитывают, сколько километров они уже прошли. Как мало, как ужасно мало по сравнению с тем путем, который еще предстоит пройти! Мысли об этом приводят их в отчаяние. С каждым днем Шмиц становится все более нетерпеливым. Здравый смысл начинает изменять этому прежде хладнокровному, рассудительному человеку. "Не приведет ли это к срыву?" - опасается Хенн. Его опасения оказываются ненапрасными. На пятый день после побега из лагеря для перемещенных лиц погода резко меняется. С утра по небу ползут тяжелые черные тучи. Солнца как будто и не было. Мрачно и холодно. "При такой погоде бессмысленно идти дальше", - говорит Хенн. Однако Петер Шмиц, сжав губы, упрямо продолжает шагать. Ветер усиливается. Проходит немного времени, и начинается дождь. Посреди поля, через которое идут друзья, Хенн замечает примитивное укрытие -- навес на четырех деревянных подпорках. Укрытие невелико -- около четырех квадратных метров, метра полтора в высоту. Согнувшись, беглецы забираются под навес. Дождь усиливается. Друзья надеются, что дождь скоро прекратится. Но небо обложило тучами, льет как из ведра. За сплошной стеной дождя почти ничего не видно. Холодно и сыро. Не в силах пошевелиться, продрогшие беглецы, съежившись, сидят под низким навесом. "Проклятый дождь!" - дрожа от холода и сырости, бормочет Шмиц. Хенн молчит. Бесконечно долго тянется время. Друзья уже потеряли ему счет -- может, прошел час, а может, больше. "Надо идти дальше!" - выдавливает из себя Шмиц. Хенн думает -- это очередная шутка его товарища. "Я хочу домой", - уже нетерпеливо продолжает Шмиц. -- "Я всерьез говорю -- мы должны идти дальше! Немедленно!" "Я тоже хочу домой", - медленно произносит Хенн, - "но хочу идти домой сухим". "Не говори глупостей!" - раздражается Шмиц. Теперь уже Хенн теряет терпение: "Ты м впрямь не в своем уме! Как же мы пойдем дальше под таким дождем? Мы же потеряем направление! А наши стеганки впитают в себя столько влаги, что мы под их тяжестью вовсе двинуться не сможем. Да еще в нашей никудышней обуви! По этой грязи нам и шагу не ступить!" Петер Шмиц не отвечает. Остановившимися, полубезумными глазами он вглядывается в дождь. Так проходит некоторое время. "Нет, это меня с ума сведет!" - вдруг вырывается у Шмица. -- "Я пойду! А ты можешь оставаться здесь, пока не сдохнешь". Хенн тяжело вздыхает. "Ладно", - наконец говорит он. - "Ты старший. Я поступлю, как ты считаешь правильным". Несколько секунд друзья смотрят друг на друга. Затем Шмиц торопливо выходит из-под навеса -- в этот нескончаемый дождь, в эту непролазную грязь. Хенн двигается следом. Он с трудом шагает по размытой дождем земле, ставшей скользкой, как натертый паркет. Вдобавок на обуви остаются комья налипшей грязи. Беглецы поминутно останавливаются, чтобы счистить грязь. Их стеганая одежда постепенно пропитывается влагой, становится тяжелой, как свинец. Петер Шмиц беспомощно, с отчаянием вглядывается в дождь, в темноту -- а вдруг они идут по кругу, возвращаются назад? Неужели нет никакого выхода? Только чудо может теперь спасти их. И чудо происходит. Внезапно из темноты перед беглецами возникает стог сена. Отклонись друзья несколько метров в сторону, они прошли бы мимо! Какое счастье, что они наткнулись на этот стог! Без этого чуда -- небольшого стога сена -- они, наверное, не пережили бы эту ночь. Никогда до э того отчаяние не охватывало их с такой силой. Они бы просто не выдержали. Но теперь самообладание и трезвость мыслей снова возвращаются к беглецам. Они разгребают руками сено, обессилено, не снимая промокших стеганок, зарываются в стог. Через минуту оба спят глубоким сном. Как хочется есть! Чувство голода становится почти невыносимым. "Надо снова просить милостыню. Но осторожнее. Гораздо осторожнее, чем раньше", - рассуждает Шмиц. "Ты прав", - соглашается с товарищем Хенн. -- "Но лучше всего нам снова разойтись и просить поодиночке". Друзья расходятся. "До вечера!" Больше они не увидятся. Но оба пока не знают этого. Друзья договариваются встретиться вечером в овраге за маленькой деревушкой. Вечером Хенн первым приходит в условленное место. Просить милостыню было небезопасно: он несколько раз прятался от проезжавших мимо грузовиков с русскими солдатами и офицерами. Хенн терпеливо ждет товарища. Снова и снова выглядывает он из своего укрытия, смотрит, - не идет ли Шмиц. Но тот не появляется. Проходит время. Хенн становится все беспокойнее. Через пару часов Хенном овладевает тревожное чувство: с Петером что-то стряслось. Неужели его опять задержали русские? Внезапно он замечает, что с противоположной стороны к нему приближаются двое. Наверное, они видели, как Хенн спрятался в овраге, как он выглядывает оттуда. Тео понимает -- дальше ждать бессмысленно. Осторожно, стараясь не попасться в поле зрения русских, он выходит из своего укрытия. И продолжает путь уже один. В этот день темнота наступает как-то особенно быстро. Хенн снова идет всю ночь, не останавливаясь: ночью меньше вероятность, что его обнаружат. Вновь и вновь он мысленно задает себе одни и те же вопросы. И не может ответить ни на один из них. Что с Петером? Его снова задержали? Может, он ранен? Его мучают? Не выдаст ли он меня? И стоит ли одному идти дальше? В последнее время оба ходили поодиночке , но когда вечером встречались, могли обменяться опытом, дать друг другу несколько полезных советов. Теперь он должен рассчитывать только на себя. Хенн не знает, далеко ли еще до румынской границы. Он не знает, где может достать еду, не знает, найдет ли безопасное место для ночлега. Только бы не сбиться с пути, идти в правильном направлении! В эту ночь Хенн может ориентироваться по звездам -- в ночном небе легко отыскать Полярную звезду и Большую медведицу. Время от времени он сверяет путь, всматриваясь в небо. Но чем дальше он идет, тем больше овладевают им ощущение одиночества и тоски. Под этим высоким ночным небом, на этой бескрайней украинской равнине он кажется себе таким маленьким и беспомощным! Хенн шагает автоматически, с трудом передвигая ноги. И наконец чувствует -- он не в состоянии идти дальше. Напрасно высматривает он хоть какой-нибудь стожок, где можно переночевать. Ничего! Только степь, бескрайняя степь вокруг. Ему остается лишь одно -- просто лечь на землю. Прямо здесь, посреди степи. Укрыться Хенну нечем. Но тут он вспоминает, как вместе с другими пленными ехал в товарном вагоне сюда, на Украину. Тогда он убедился в том, что не следует ложиться в верхней одежде -- это не спасает от холода. Лучше всего эту одежду снять и ею укрыться. Тогда можно согреться за счет тепла, выделяемого собственным телом. Так Хенн и поступает. Он снимает стеганку и расстилает ее по земле. Затем ложится на один край стеганки, высоко, почти к подбородку подтягивает колени и укрывается другим краем стеганки. И действительно -- холода Хенн не чувствует, ему тепло. Но лежать скрючившись ужасно неудобно -- болят ноги, болит спина, болит шея. Он не может уснуть. Не выдержав, он вытягивает ноги. Ноги тут же становятся ледяными, и он снова подтягивает их. Однако усталость оказывается сильнее боли и холода. Хенн засыпает. Когда он, проснувшись, открывает глаза, уже светает. На западной стороне неба еще видны неяркие звезды. Хенн хочет встать, но с ужасом чувствует, что не может подняться. Закоченевшие, согнутые в непривычном положении ноги не подчиняются ему. Каждый мускул, каждый сустав пронизывает резкая боль. Какое-то время он массирует лодыжки, икры, колени. Боль медленно, постепенно стихает. Хенн с трудом вытягивает, распрямляет ноги - раз, другой, третий. Наконец ему удается встать. Но стоять трудно -- ноги как деревянные. Собравшись с силами, Хенн заставляет себя идти: раннее утро -- самое безопасное время. Первые шаги мучительны. Он едва переставляет ноги. Но у него есть цель: он хочет домой. Ради этого он одолеет все трудности, все невзгоды. И он идет дальше. Целый день Хен шагает, шагает, шагает. Один. Курс -- на запад. У него нет денег, чтобы купить еду. Он не знает языка этой страны -- только несколько слов, выученных в лагере. Из осторожности он избегает встреч с мужчинами и просит хлеб тогда, когда видит, что в деревенских избах -- только женщины. В один из последних апрельских дней Хенн приходит в маленькую деревушку. Он стучится в первую избу. В избе, как он и предполагал -- только старуха. Как обычно, на своем ломаном русском языке он просит хлеба. В ответ на его просьбу старая женщина отрицательно качает головой -- хлеба нет! Ну что ж, ему это не впервые. Но когда он уже готов выйти из избы, происходит неожиданное. Откуда-то из угла его окликает по-немецки мужской голос: "Эй, фриц, куда бежишь?" Хенн застывает на месте. Фриц! Так русские называют всех немцев. Он осторожно оборачивается и в полутьме избы замечает молодого мужчину. Хенн готов ко всему. Его пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки. Заметив это, мужчина говорит: "Не бойся, я тебя не выдам!" Хенн с интересом разглядывает его: парень производит приятное впечатление! Однако осторожность не помешает. "Я работал в Германии", - доверительно продолжает русский, - "у одного крестьянина в Эберсвальде. Мне там было очень хорошо. Я хотел написать ему, но это не разрешается". Парень приветливо смотрит на Хенна. "Я был военнопленным, но там мне было лучше, чем сейчас. В Германии каждое воскресенье у меня был свободный день. Да и еды тоже хватало. А здесь я должен работать всю неделю без выходных. И с едой тоже плохо". Хенн молча слушает. Его удивляет, что русский так открыто выражает свое недовольство. "Понимаешь", - продолжает свой рассказ русский, - "в нашей деревне, как и в других деревнях, организовали колхоз. После сбора урожая мы получаем определенное количество зерна, которого должно хватить до следующей жатвы. Остальное зерно мы должны сдать. Свое зерно мы разделили, чтобы до нового. А теперь от нас требуют -- сдайте в колхоз и от вашей доли!..." Только позже Хенн поймет, почему власти выжимают из колхозников все соки: в порту Николаева он увидит, как русское зерно грузят на иностранные суда. Русское правительство продает зерно за границу, а собственный народ голодает. "Теперь ты понимаешь", - извиняющимся тоном продолжает русский, - "почему моя мать не дала тебе хлеба. Моя мать -- немка. Ее предки переселились на Украину несколько столетий назад, основали на побережье Черного моря немецкие поселения. Сталин выселил немцев из обжитых мест и принудительно расселил по всей России. Мой отец должен работать в четырех сотнях километров отсюда. А мать по-немецки уже не говорит. Вот так в Советском Союзе все и уравнивается". Хенн внимательно слушает молодого мужчину. По тону русского он чувствует -- перед ним честный человек. Честный и ожесточенный. Хенн доверяет этому парню. "Мне еще повезло", - снова говорит русский. -- "Если бы меня не отпустили из-за туберкулеза, я оставался бы на Урале или сидел бы где-нибудь в другом лагере для бывших русских военнопленных. А знаешь, как они это делали? Когда советские войска "освободили" русских военнопленных, домой нас не отпустили. Наоборот, с нами обращались как с преступниками из-за того, что мы попали в плен. Нас отправили в трудовой лагерь, где мы должны были искупить свою "вину"... Хенн знал это. С людьми, побывавшими в немецком плену, он познакомился, когда работал на шахте в Макеевке. По советским законам все эти люди были осуждены на несколько лет и отправлены для "исправления" на принудительные работы. Пленные немцы сначала не хотели верить этому. А сейчас Хенн услышал то же самое из уст русского -- бывшего военнопленного. Он молчит, потрясенный рассказом. Молодой мужчина тоже молчит. Его мать тихо сидит в глубине комнаты, испуганно глядя на сына -- наверное, боится, что тот слишком откровенен. "Меня зовут Николай", - говорит русский. "А тебя как зовут?" Хенн называет свое настоящее имя, говорит, что он родом из Рейнланда и что бежал из лагеря для немецких военнопленных, который находится в Макеевке. "А где Рейнланд? Далеко от Эберсвальда?" - допытывается русский. "Около пятисот километров", - отвечает Хенн. "Пятьсот километров?" - удивленно переспрашивает Николай.- "А как ты думаешь добраться домой?" Хенн задумчиво смотри на него, тихо говорит: "С Божьей помощью, Николай". Несколько минут они молчат, о чем-то размышляя. Вдруг Николай говорит шепотом, хотя поблизости нет никого, кто мог бы его услышать: "Хочу дать тебе полезный совет". Тео Хенн удивлен. Еще час назад он не ожидал ничего подобного. "Когда в другой раз будешь просить хлеб, притворись немым!" "Немым?" "Да. Это очень просто: ты показываешь на свой рот, как будто хочешь есть и пить, а потом ладонью похлопываешь себя по животу". Николай сопровождает свое объяснение соответствующими жестами и мимикой. - "Так всякий тебя поймет. И кроме того, нет опасности, что тебя разоблачат. Каждый тебе поверит и отнесется с сочувствием". Поначалу совет Николая немного смущает Хенна, но потом кажется ему очень убедительным. "Ладно, я попробую", - с улыбкой говорит он. И прежде чем уйти, просит: "Николай, я хотел бы сбрить бороду, если можно. Я не брился с Пасхи". "Конечно можно! Я сам тебя побрею!" - предлагает Николай. Он намыливает отросшую щетину Хенна, потом осторожно соскребает ее длинным ножом. Нож не очень острый, и кожа на лице Хенна начинает гореть. Но Николай успешно справляется со своей работой. На прощание молодой русский достает большую буханку хлеба, отрезает краюшку, протягивает Хенну: "Это тебе в дорогу". Его мать смущенно смотрит на Тео -- ведь она вначале сказала, что хлеба нет. Хенн протягивает женщине руку, благодарит. Николай провожает Хенна до дверей, объясняет, как идти дальше. И со слезами на глазах прощается: "Передавай привет крестьянам в Эберсвальде!" Тео тоже растроган.Он всегда с опаской заходил в дома русских, боялся просить милостыню. А этому случайно встреченному русскому парню доверился сразу. И теперь приходится расставаться... В полдень Хенн решается попросить милостыню, выдав себя за немого. Деревня, к которой он подходит, похожа на другие украинские деревни: избы маленькие, приземистые, далеко отстоящие одна от другой. Хенн выбирает старую, покосившуюся избу. Постучав, открывает дверь. В большой комнате -- три женщины и пятеро ребятишек. Мужчин не видно, и это успокаивает Хенна. С простодушным видом он показывает рукой сначала на свой рот, потом на живот -- мол, хочу есть, у меня пустой желудок. Одна из женщин сразу понимает его, всплескивает руками: "А, фронтовик!" Хенн утвердительно кивает. Кажется, он понял правильно: эта женщина думает, что он утратил речь на фронте. Другая женщина пододвигает ему стул и предлагает сесть. Хенн робко принимает приглашение. Женщина ставит перед ним миску с кашей и кружку с молоком. Хенн радуется -- комедия удалась! Как благодарен он Николаю за ценный совет! Получилось! С первого раза получилось! Поев, Хенн низким поклоном благодарит хозяек. Он изображает немого как заправский артист. Теперь он русский солдат, потерявший речь на фронте. И никто не сможет задавать ему неприятные вопросы, когда он попросит милостыню. Однако в следующий раз Хенн не последует совету Николая. Под вечер, в другой деревне, он опять собирается просить милостыню. И опять -- как немой. Дом, в который он стучит, стоит в стороне от других домов деревни. Как обычно, он входит в дом, не дожидаясь ответа. Ища хозяев, он окидывает комнату мимолетным взглядом. И застывает от изумления: он видит молодую женщину, которая, сидя на скамейке, кормит грудью ребенка. Хенн быстро отворачивается и уже хочет выйти из дома. Но женщина окликает его: "В чем дело?" Мгновение Хенн стоит в нерешительности. Кроме женщины и ребенка, в доме никого нет. И ему не надо изображать немого. К тому же на вопрос женщины он реагирует неожиданно для самого себя. Не глядя на молодую мать, он говорит по- русски: "Не найдется ли у вас немного хлеба?" Хенн смущен: может, женщина стесняется того, что кормит ребенка при постороннем. И сейчас ему как-то неловко просить хлеба. Однако молодая мать совершенно не стыдится. Она кладет ребенка на скамью, не прикрыв грудь, подходит к шкафу, вынимает буханку хлеба, отрезает от нее большой кусок и подает незнакомцу. Не поднимая глаз, Хенн берет хлеб из рук женщины. Она спокойно стоит перед ним и возвращается к своему ребенку только тогда, когда тот начинает кричать. Хенн выходит из дома, изумленный и восхищенный одновременно. Идут дни, похожие один на другой. Теплое весеннее солнце живительным светом освещает бескрайние плодородные поля Украины. "Сегодня, должно быть, уже первое мая", - думает Хенн. Он прошел уже около четырехсот километров. Хенн установил себе норму: каждый день -- тридцать километров. Если, конечно, ничего не случится ничего непредвиденного. Но непредвиденное может случиться в любой день. В любой день может появиться угроза новой опасности. И все же каждый наступивший день отличается от предыдущего. В этот день Хенн в пути уже несколько часов. К полудню он подходит к большому селу. Он колеблется -- может, обойти это место стороной? Последний кусок хлеба он съел еще утром, поэтому решает войти в село и опять попросить милостыню. Село поражает его своими размерами. Через все село проходит прямая, немощеная и сильно разбитая проезжавшим по ней транспортом улица. По обеим ее сторонам тесно выстроились ряды домов. Выхода у Хенна нет -- он шагает по улице на глазах у прохожих. Улица быстро заполняется людьми. Мимо Хенна проходят группы молодых людей -- юношей и девушек. Все нарядно одеты. "Сегодня же первое мая!" - вспоминает Хенн. -- "У русских это праздник весны и труда". По-видимому, молодежь направляется к деревенской площади. Хенн замечает, что прохожие все чаще обращают на него внимание. Ситуация становится тревожной. Однако бежать ни в коем случае нельзя -- это привлекло бы к нему еще больше внимания. Недолго думая, он входит в ближайший дом. Лишь бы уйти с улицы! Однако против обыкновения, в доме не только женщины. Тут есть и мужчины! Хенну нужно быть предельно осторожным. Стараясь не показать охватившего его страха, внешне спокойный, Хенн просит есть, притворившись немым. Кажется, это ни у кого не вызывает подозрений. Одна из женщин приносит ему кусок хлеба и какое-то питье в кружке. Сидящие в комнате люди слушают чье-то выступление, транслирующееся по громкоговорителю. Громкий, победоносный голос заполняет все помещение. Очевидно, выступление посвящено майскому празднику. Хенн ест медленно, небольшими кусками. Хлебнув из кружки, он обнаруживает, что в ней вино. Он беспокойно озирается. "Пожалуй, в этом доме тоже небезопасно", - думает он и торопливо прощается. И снова Хенн на улице. Он видит -- все больше людей направляется к центру деревни. В руках у многих красные флажки и знамена. Прохожие с явным удивлением разглядывают странного человека, одетого в потрепанную стеганку и старые калоши - Хенн еще утром обвязал их куском рубашки, чтобы они не развалились окончательно. Его охватывает безумный страх -- в любой момент кто-нибудь может заговорить с ним, начнет расспрашивать... Он с отчаянием оглядывается по сторонам -- куда бы спрятаться от любопытных глаз? Но по обе стороны улицы сплошной стеной стоят дома. Скрыться Хенну негде -- ни тупичка, ни переулка. Отчаявшись, он входит в следующий дом. В душе он проклинает себя -- как же он раньше не сообразил, что первое мая -- праздник, что в этот день он должен быть особенно осторожен! В большой комнате -- четверо: две женщины, два старика. Волнение Хенна, его внутренне напряжение настолько велико, что он больше не чувствует ни голода, ни жажды. Однако он повторяет заученный жест -- дайте напиться, хочу пить. Одна из женщин подает ему стакан чая. Внезапно его осеняет -- сейчас важно выиграть время. Выпив чай, он вдруг закатывает глаза и с громким стоном падает на пол. Сидящие в комнате люди испуганно смотрят на стонущего, корчащегося от боли незнакомца. Хенн громко стонет, с перекошенным, будто от боли, лицом показывает на свой живот. Хозяева осторожно поднимают его, укладывают на скамью, кладут под голову подушку. Не меняя выражения лица, Хенн благодарно кивает и устало закрывает глаза. Внутренне Хенн собран и внимательно следит за развитием событий. Ему хочется подняться и уйти, но нельзя -- эти четверо по-прежнему сидят в комнате. Из комнатного репродуктора слышен победоносный голос оратора. Через несколько минут выступление заканчивается. Комнату наполняют звуки бравурного марша. "Совсем как при наци", - думает Хенн. На ум ему приходит сравнение -- до чего же обе системы схожи между собой!... Примерно через полчаса на улице, по мнению Хенна, должно стать спокойнее. Он как бы с трудом поднимается, жестами показывая, что должен идти дальше. Как и в прошлый раз, одна из женщин подносит ему стакан с вином -- наверное, по случаю праздника. Выйдя из дома, Хенн осторожно оглядывается по сторонам. И с облегчением видит -- главная улица совершенно пуста. Похоже, все теперь