А никакой молодой леди не было? - осведомился слесарь, с разочарованным видом поднимая брови. - Нет. Только письмо, - отвечала вдова. - Ага, и то хорошо! - воскликнул слесарь. - А кто его принес? - Барнеби, разумеется. - Ваш Барнеби - настоящее сокровище. Мы вот считаем себя разумнее его, а между тем ему легко удается то, что у нас никак бы не вышло. Надеюсь, он не ушел опять бродить? - Слава богу, нет. Он уже в постели. Ведь всю ночь он не спал и весь день на ногах, так что совсем измучился. Ох, сосед, если бы я могла почаще удерживать его дома, обуздать его вечное беспокойство!.. - Все придет своим чередом. Угомонится и он, ласково утешил ее слесарь. - Не падайте духом, Мэри. По-моему, он с каждым днем становится разумнее. Вдова покачала головой. Все же, хотя она понимала, что слесарь вовсе этого не думает, а говорит так, чтобы ее утешить, ей было приятно услышать похвалу ее бедному безумному сыну. - Да, да, поверьте мне, из него еще выйдет человек дельный, с головой, - заключил слесарь. - Смотрите, как бы ваш Барнеби не заставил нас краснеть за себя, когда мы с вами к старости выживем из ума... Ну, а где же другой наш приятель? - добавил он, заглянув под стол и обводя глазами комнату. - Где первейший плут и хитрец из хитрецов? - У Барнеби в комнате, - ответила вдова с легкой улыбкой. - Ведь все решительно понимает! - сказал Варден, качая головой. - Я бы поостерегся говорить при нем то, что надо держать в секрете. Ого, этому хитрецу пальца в рот не клади! Ей-богу, я готов поверить, что он, если захочет, может научиться даже считать, писать и читать... Что это - кажись, кто-то скребется у двери? Уж не он ли? - Нет, это как будто с улицы стучат, - возразила вдова. - Да, вот опять! Кто-то тихонько стучит в ставень. Кто бы это мог быть? Помня, что стены и потолки в доме очень тонкие, и боясь потревожить больного, спавшего наверху, оба все время говорили очень тихо. Таким образом, человек, стоявший под окном, не мог слышать их голосов, даже если стоял у самой стены; а так как сквозь щели пробивался свет и в комнате было тихо, человек этот мог подумать, что дома только одна хозяйка. - Может, какой-нибудь озорник или вор? - предположил слесарь. - Дайте-ка мне свечку. - Нет, нет, - поспешно возразила вдова. - Такие гости никогда не пробуют вломиться в мое бедное жилье. Оставайтесь здесь. Если понадобится, я вас кликну. Я сама открою. - Да отчего же? - спросил слесарь, неохотно отдавая ей свечу, которую взял было со стола. - Оттого что... ну, я и сама не знаю отчего, но мне так хочется... Вот опять стучат! Пожалуйста, не удерживайте меня! Варден смотрел на нее с величайшим удивлением, не понимая, почему эта женщина, всегда спокойная и кроткая сейчас в таком волнении и даже раздражении из-за какой-то безделицы. Она вышла из комнаты и старательно закрыла за собой дверь. Постояла минутку в прихожей, словно в нерешимости, положив руку на засов. Снаружи опять принялись стучать, и голос под окном - слесарю он показался знакомым и смутно напомнил что-то неприятное - произнес шепотом: "Да ну же, скорее открывай!" Слова эти были сказаны тихо, но внятно, таким голосом, который легко проникает в уши спящего и заставляет его проснуться в испуге. На миг даже слесарю стало жутко, он инстинктивно отскочил от окна и настороженно прислушался. Гудевший в трубе ветер мешал ему ясно слышать, что происходит снаружи. Однако он различил в прихожей стук отворенной двери, мужские шаги по заскрипевшим половицам... Наступившую затем мгновенную тишину прорезал вдруг странный звук - не то сдавленный крик, не то стон или зов на помощь, а затем слова: "Боже мой!", произнесенные так, что у слесаря захолонуло сердце. Он кинулся в прихожую... И увидел на лице вдовы то страшное выражение, которое как будто было ему знакомо, - и все же впервые он его видел так ясно. Она стояла, как пригвожденная к месту, мертвенно бледная, с перекошенным от ужаса лицом, и застывшими глазами смотрела на вошедшего с улицы человека. Это был тот самый человек, с которым слесарь столкнулся прошлой ночью на темной дороге! Он увидел Вардена, их взгляды скрестились. Это длилось один миг, быстрый, как молния, мимолетный, как тень от дыхания на стекле, - и незнакомец выскочил за дверь. Слесарь бросился за ним. Уже он протянул руку, чтобы ухватить незнакомца за полы развевающегося плаща, но тут вдова крепко уцепилась за него и, упав на колени, преградила ему дорогу. - Не туда, - крикнула она. - В другую сторону! Он убежал в другую сторону. Вернитесь! - Нет, я видел его там, - слесарь указал рукой. Вот он мелькнул мимо фонаря. В чем тут дело? Кто это? Пустите меня! - Назад, назад! - кричала женщина, продолжая удерживать его. - Не смейте его трогать! Я не хочу, чтобы вы гнались за ним. Из-за него могут погибнуть другие. Вернитесь! - Что все это значит?! - воскликнул слесарь. - Не спрашивайте меня, не говорите, не думайте об этом. Я не хочу, чтобы его выследили и задержали. Не ходите! Удивленный слесарь смотрел во все глаза на цеплявшуюся за него женщину. Уступая ее отчаянной настойчивости, он позволил втащить себя в прихожую. Вдова с лихорадочной быстротой закрыла входную дверь на цепочку, заперла ее, дважды повернув ключ в замке, задвинула все засовы и увлекла слесаря в комнату. Только тут она подняла на него глаза с тем же застывшим выражением ужаса и; упав на стул, закрыла лицо руками. Она дрожала, как человек, которого коснулась рука смерти. ГЛАВА ШЕСТАЯ До крайности пораженный всеми этими странными происшествиями, следовавшими друг за другом так стремительно и бурно, слесарь молча смотрел на съежившуюся и дрожавшую женщину, и это продолжалось бы долго, если бы сочувствие и жалость не развязали ему язык. - Вы нездоровы, - сказал он. - Я позову кого-нибудь из соседок. - Нет, нет, и не думайте! - Она сделала отрицательный жест, все еще не поворачивая головы, чтобы он не увидел ее лица. - Достаточно уже того, что вы оказались свидетелем... - Да, более чем достаточно... А впрочем, нет, мне этого недостаточно, - промолвил Гейбриэл. - Пусть так, - отозвалась она. - Но не спрашивайте меня ни о чем, умоляю вас! - Соседка, - начал слесарь, помолчав. - Сами посудите, разумно ли это, хорошо ли, справедливо ли это с вашей стороны? Вы знаете меня так давно и всегда советовались со мной... Право, я не узнаю вас! У вас с детства был такой сильный характер, такое мужественное сердце. - Они мне понадобились в жизни, - сказала она. Но я старею телом и душой. Должно быть, годы и слишком тяжелые испытания сокрушили мои силы. Не спрашивайте, не говорите ничего! - Да как же я могу молчать после того, что видел? - возразил слесарь. - Кто этот человек и почему его приход так встревожил вас? Она не отвечала и держалась за стул, словно боялась упасть. - Я спрашиваю вас, Мэри, по праву старого друга, который всегда был к вам очень привязан и, как мог, доказывал вам это. Кто этот подозрительный человек и что может быть общего между вами? Почему он, как призрак, появляется только в темные и ненастные ночи? Откуда он вас знает и зачем бродит вокруг вашего дома, шепчется с вами, как будто вас связывает нечто такое, о чем ни вы, ни он не смеете даже говорить вслух? Кто он? - Верно вы сказали, что он призрак, который бродит вокруг этого дома, - тихо сказала вдова. - До сих пор только тень его всегда висела над моей жизнью и моим домом и в ночном мраке и при свете дня. А теперь он пришел сам, живой. - Но он не ушел бы, если бы вы не цеплялись за меня, не давая мне сделать ни шагу, - уже с досадой возразил слесарь. - Все это для меня загадка. - И должно навсегда остаться загадкой, - промолвила вдова, вставая. - Ничего больше я не решусь вам сказать. - Не решитесь? - повторил слесарь, все больше и больше недоумевая. - Да. И вы не настаивайте. Я больна, измучена, у меня уже нет сил жить... Нет, нет, не прикасайтесь ко мне! Гейбриэл сделал шаг вперед, чтобы поддержать ее, но при этом резком восклицании отступил и в безмолвном удивлении уставился на нее. - Оставьте меня одну идти своей дорогой, - сказала она тихо. - Рука честного человека не должна сегодня касаться моей руки. Она, пошатываясь, добрела до двери и, обернувшись, добавила с усилием: - То, что вы здесь видели, - тайна, и я вынуждена довериться вам. Вы - честный человек и всегда были очень добры ко мне, так не выдавайте же ее никому. Если мистер Честер из комнаты наверху слышал шум, придумайте какое-нибудь объяснение, скажите ему, что хотите, только ни звука о том, что видели! И никогда ни словом, ни взглядом не напоминайте мне о сегодняшнем. Я вам верю. Помните это! Вы и представить себе не можете, как много я сегодня доверила вам! Секунду она смотрела ему в лицо, потом ушла, оставив его одного. Не зная, что и думать, Варден долго еще стоял, устремив глаза на дверь, глубоко огорченный и растерянный. Чем больше размышлял он о случившемся, тем труднее было найти всему этому удовлетворительное объяснение. Неожиданное открытие, что вдова Радж, которая, как все полагали, столько лет вела жизнь уединенную и замкнутую, и безропотным мужеством, с каким переносила свое несчастье, завоевала себе доброе имя и уважение всех, кто ее знал, каким-то таинственным образом связана с человеком подозрительным и, хотя была сильно испугана его появлением, все-таки помогла ему скрыться, и поражало и мучило слесаря. А то, что он своим молчанием как бы дал согласие хранить все в тайне и вдова теперь на это рассчитывает, еще усиливало его душевное смятение. Надо было смелее и настойчивее потребовать от нее объяснений, не дать ей уйти, протестовать, вместо того чтобы молча согласиться на ее просьбу, - тогда ему сейчас было бы легче. - И зачем я промолчал, когда она сказала, что это тайна и она мне ее доверяет! - рассуждал сам с собой Гейбриэл, сдвинув парик, чтобы удобнее было почесать затылок, и уныло глядя на огонь в камине. - Право, находчивости у меня не больше, чем у старого Джона, Зачем я не сказал ей твердо: "Вы не вправе иметь такие тайны, и я требую, чтобы вы объяснили, что все это значит?" Да, вот что надо было сказать, а не стоять, выпучив глаз"! как идиот. Идиот и есть! Вся беда в том, что твердости у меня хватает только когда я имею дело с мужчинами, а женщины вертят мною как хотят! Придя к такому заключению, он совсем снял парик, нагрел платок у огня и принялся тереть им свою лысину с таким усердием, что она заблестела, как полированная. - А может, все это и пустяки, - сказал он вслух, прервав свое приятное и успокоительное занятие и уже снова улыбаясь. - Любой пьяный скандалист, вломившись в дом, мог испугать тихую, робкую женщину. Однако... - тут слесарь в своих размышлениях дошел до того, в чем была вся загвоздка. - Почему это оказался тот самый человек? Чем объяснить, что он имеет над ней такую власть? Почему она помогла ему убежать от меня? А главное - ведь она могла сказать, что перепугалась от неожиданности - и все, но не сказала же этого. Больно, когда в одну минуту перестаешь верить человеку, которого знаешь столько лет и когда это к тому же твоя старая любовь! Но что поделаешь... Все это очень подозрительно!.. Кто там? Ты, Барнеби? - Я! - крикнул Барнеби, появляясь на пороге, и несколько раз кивнул головой. - Конечно, я! Как вы догадались? - По твоей тени, - пояснил слесарь. - Ого! - Барнеби бросил взгляд через плечо. - Моя тень-веселая проказница и ходит со мной всегда, хоть я и дурачок. Мы с ней такие делаем прогулки! Скачем, бегаем, кувыркаемся на траве! Иногда она вытягивается до половины церковной колокольни, а иногда бывает такая маленькая, не больше карлика. То впереди бежит, то гонится за мной по пятам, крадется то с одной, то с другой стороны, - хитрая! Остановлюсь я - и она тоже останавливается, думает, что я ее не вижу, а я за ней все время зорко слежу. Ах, какая она потешная! Может, она тоже дурочка? Как по-вашему? По-моему, да. - Почему ты так думаешь? - спросил Варден. - Потому что она целыми днями меня передразнивает. И как это ей не надоест?.. А отчего вы не идете? - Куда? - Наверх. Он вас зовет. Постойте! Вот вы - разумный человек, так скажите мне: а где же его тень? - При нем, Барнеби, при нем, вероятно, - ответил слесарь. - Не угадали. - Барнеби отрицательно замотал головой. - Попробуйте еще раз. - Так, может, она ушла гулять? - Нет. Он обменялся тенью с одной женщиной, - шепнул Барнеби на ухо слесарю, глядя на него с торжествующей миной, и проворно отскочил. - И теперь ее тень всегда при нем, а его - при ней. Здорово, правда? - Подойди ко мне, Барнеби, - сказал слесарь серьезно. - Подойди, дружок. - Знаю я, что вы хотите мне сказать. Знаю! - Говоря это, Барнеби пятился от него. - Не бойтесь, я хитер, не проболтаюсь. Это я только вам все говорю. Ну, идете? С этими словами он схватил свечу и, дико хохоча, замахал ею над головой. - Потише, потише! - сказал ему слесарь, всеми силами стараясь его успокоить и заставить замолчать. А я ведь думал, что ты спишь. - Я и спал, - отозвался Барнеби, глядя перед собой широко открытыми глазами. - Я видел какие-то большущие рожи - они проносились то у самого моего лица, то за милю от меня... И мне волей-неволей приходилось ползти за ними через какие-то пещеры и падать с высоких колоколен... Такие странные твари... Они целыми толпами прибегали и садились ко мне на кровать. Так это и называется сном? - Да, это сны, Барнеби, сны, - сказал слесарь. - Сны! - повторил Барнеби тихо, придвигаясь к нему. - Нет, это не сны. - А что же это, по-твоему? - Вот снилось мне только что, - Барнеби взял Вардена под руку и, близко заглядывая ему в лицо, заговорил шепотом. - Снилось мне, будто что-то, похожее с виду на мужчину, украдкой ходит со мной, все время не оставляет меня, но не показывается, а прячется, как кот, по темным углам, подстерегает меня... А когда оно выползло и, крадучись, пошло на меня, я... Видели вы, как я бегаю? - Ты же знаешь, что видел, и не раз. - Ну, так никогда еще я не бегал так быстро, как в этом сне. И все же оно ползком догоняло меня... И мне было жутко. Все ближе, ближе и ближе... а я бежал все быстрее... Проснулся я, вскочил с постели - и к окну! И вот внизу, на улице... Но он нас ждет. Вы идете? - А что такое было внизу на улице, Барнеби? спросил Варден, заподозрив какую-то связь между его сном и действительными событиями этого вечера. Барнеби снова заглянул ему в глаза, буркнул что-то невнятное и, захохотав, принялся размахивать свечой, потом крепче прижал к себе руку слесаря и уже молча повел его по лестнице наверх. Они вошли в убогую спаленку, скудно обставленную стульями на старомодных журавлиных ножках, которые выдавали их возраст, и другой дешевой мебелью, но чистенькую и заботливо убранную. У камина в качалке полулежал бледный, ослабевший от потери крови Эдвард Честер, тот самый молодой человек, что накануне вечером первый уехал из "Майского Древа". Он протянул слесарю руку и сердечно поздоровался с ним, называя своим спасителем и другом. - Полноте, сэр, полноте, - сказал Варден. - Я сделал бы то же самое для любого человека в такой беде, а для вас - тем более... Одна молодая леди, - добавил он осторожно, - не раз оказывала нам добрые услуги, и мы, разумеется, всегда рады... Вы не сочтете это дерзостью с моей стороны, сэр? Молодой человек с улыбкой покачал головой, но в ту же минуту беспокойно зашевелился в кресле - видимо, от сильной боли. - Ничего, ничего, - промолвил он в ответ на сочувственный взгляд слесаря. - Я просто немного ослабел от легкой раны и потери крови, да и оттого, что сижу здесь взаперти без воздуха. Присаживайтесь, мистер Варден. - Если позволите, я постою вот тут у вашего кресла, мистер Эдвард, - сказал слесарь и наклонился к молодому человеку. - Так мы сможем говорить вполголоса. Барнеби сегодня что-то беспокоен, а в таких случаях всякие разговоры на него плохо действуют. Оба посмотрели на Барнеби, который сидел по другую сторону камина и, бессмысленно улыбаясь, наматывал на пальцы бечевку из клубка, играя "в веревочку". - Прошу вас, сэр, - начал Варден, еще больше понизив голос, - расскажите, как все это случилось с вами прошлой ночью. Я спрашиваю не из пустого любопытства. Есть причины... Вы ушли из "Майского Древа" один? - Да. И пошел домой пешком, а около того места, где вы меня нашли, услышал позади топот лошади, мчавшейся галопом. - За вами? - переспросил слесарь. - Да, да, за мной. Это был одинокий всадник, он скоро догнал меня и, остановив лошадь, попросил указать дорогу в Лондон. - Вы, конечно, были начеку, сэр? Ведь по дорогам рыщут разбойники. - Знаю, но при мне была только трость, а кобуру с пистолетами я имел неосторожность оставить в гостинице у Джо. Я стал объяснять этому всаднику, куда ехать, но не успел договорить, как он вдруг бешено налетел на меня, словно хотел затоптать. Я отскочил в сторону, поскользнулся и упал. Ну, а остальное вам известно - вы подобрали меня с этой вот ножевой раной и без кошелька. Правда, денег в кошельке он найдет мало, они не вознаградят его за труды. Ну, вот, мистер Варден, заключил Эдвард, пожимая руку слесарю, - теперь вы знаете столько же, сколько и я, не знаете только, как глубоко я вам благодарен. - Да, я знаю все, - сказал слесарь, еще ниже нагибаясь к Эдварду и опасливо поглядывая на их молчаливого соседа, - за исключением того, что касается самого разбойника. Опишите мне его, сэр. И, ради бога, говорите тише. Опасаться Барнеби, конечно, нечего. Но я его видывал чаще, чем вы, и уверен - как ни странно вам это покажется, - что он сейчас внимательно прислушивается к нашему разговору. Нужно было очень доверять наблюдательности слесаря, чтобы согласиться с ним: Барнеби, казалось, был всецело занят своей игрой и ни на что больше не обращал внимания. Видно, в лице Эдварда слесарь прочел сомнение - он повторил свои слова еще более серьезным тоном и, покосившись на Барнеби, снова попросил описать наружность разбойника. - Было так темно, - сказал Эдвард, - а он был закутан до самых глаз и напал на меня так внезапно, что я не мог рассмотреть его... Кажется... _ Только не спрашивайте у него, сэр, - предостерег слесарь, увидев, что Эдвард смотрит на Барнеби. Я знаю, что он его разглядел. Но мне нужно знать, что заметили вы. - Помню только одно: когда он на всем скаку осадил лошадь, у него слетела шляпа. Он поймал ее и снова надел но я успел заметить, что голова у него повязана черным платком. И вот еще что: в гостинице одновременно со мной был какой-то чужой. Я его не рассмотрел как следует, потому что сидел в стороне, - у меня на то были свои причины, - а когда я уходил, он уже пересел в темный угол у камина, и его не было видно. Но если он и тот, кто напал на меня, - два разных человека, то голоса у них во всяком случае удивительно схожи: как только разбойник заговорил со мной на дороге, я узнал голос. "Этого я и боялся. Он же сегодня приходил сюда! - подумал слесарь, меняясь в лице. - Что за всем этим кроется?" - Эй! - крикнул вдруг у него над ухом хриплый голос. - Здорово, здорово! Гав-гав! Что тут такое? Эй! Крикун, заставивший слесаря вздрогнуть, словно он узрел выходца с того света, был большой ворон, незаметно для обоих собеседников взлетевший па спинку кресла. Он слушал весь их разговор с учтивым вниманием и с таким необычайно серьезным видом, как будто понимал каждое слово, и при этом поворачивал голову то к одному, то к другому: казалось, он призван рассудить их, и ему важно не пропустить ни единого слова. - Полюбуйтесь на него! - сказал Варден с восхищением и вместе с каким-то необъяснимым страхом перед вороном. - Есть ли на свете другой такой хитрец? Бес, а не птица! Ворон, свесив набок голову и устремив на них глаза, светившиеся, как два бриллианта, несколько секунд хранил глубокомысленное молчание, а затем прокричал хрипло и так глухо, словно голос исходил не из горла, а откуда-то из-под его пышного оперения: - Эй! Что тут такое? Веселей, не вешай носа! Кра-кра-кра! Я дьявол, я дьявол, я дьявол! Урра! И, словно радуясь своей связи с адом, принялся громко свистать. - Честное слово, я почти верю, что он и в самом деле дьявол. Ишь как смотрит на меня - будто понимает, что я говорю! - воскликнул Варден. Тут ворон, раскачиваясь всем телом, словно в каком-то торжественном танце, прокричал опять: "Я дьявол, дьявол, дьявол!" - и захлопал крыльями, точь-в-точь как человек, который, надрываясь от хохота, ударяет себя по бедрам. Глядя на него, Барнеби всплеснул руками и в приливе безудержного веселья стал кататься по полу. - Престранная пара, не правда ли, сэр? - сказал слесарь, качая головой и поглядывая то на ворона, то на его хозяина. - Право, эта птица умна за двоих. - Да, любопытный у Барнеби товарищ, - согласился Эдвард и протянул указательный палец ворону, а тот, в благодарность за внимание, немедленно ткнул его железным клювом. - Как вы думаете, он уже очень стар? - Что вы, сэр, он еще только птенец, - возразил слесарь. - Ему лет сто двадцать, не больше. Эй, Барнеби, дружок, позови его, пусть уберется с кресла. - Позвать его? - повторил Барнеби. Сидя на полу, он откинул волосы со лба и посмотрел на Вардена блуждающим взглядом. - Разве его заставишь подойти, если он не хочет? Это он зовет меня и заставляет идти с ним, куда ему вздумается. Он идет вперед, а я за ним. Он - господин, я - его слуга. Ведь верно, Грип? Ворон каркнул отрывисто и как-то благодушно, доверительно, словно говоря: "Не надо посвящать этих людей в наши тайны. Мы с тобой понимаем друг друга и этого довольно". - Мне приказывать ему? - продолжал Барнеби, кивая на ворона. - А вы знаете, он никогда не спит, ни на минуту не смыкает глаз - и ночью, когда ни взглянешь они светятся в темноте, словно искры. Да, да, каждую ночь до утра он бодр, как днем, толкует сам с собой, придумывает, что делать завтра, куда нам с ним пойти и что ему стащить, и припрятать или зарыть. Мне ему приказывать? Ха-ха-ха. После некоторого размышления ворон, видимо, решил добровольно сойти к Барнеби. Бегло обозрев позицию, бросив искоса взгляд сначала на потолок, потом на каждого из присутствующих, он слетел на пол и двинулся к Барнеби. Не прыгал и не бежал, а шагал, как щеголь в тесных башмаках, который пытается идти быстро по разбитой мостовой. Дойдя, вскочил на протянутую ему руку Барнеби, милостиво уселся на ней и разразился каскадом звуков, слегка напоминавших хлопанье пробки, вылетающей из бутылки. Откупорив таким образом восемь - десять бутылок, он снова очень громко и внятно объявил о своем родстве с нечистой силой. Слесарь только головой качал. Его, кажется, мучили сомнения, действительно ли этот ворон - не более, как птица; а, может быть, он жалел Барнеби, который, прижав к себе ворона, катался вместе с ним по полу. Отведя глаза от бедного юноши, слесарь встретился взглядом с его матерью, которая только что вошла в комнату и молча смотрела на эту картину. Она была очень бледна, даже губы ее побелели, но уже владела собой и сохраняла свое всегдашнее спокойствие. Вардену показалось, что она избегает его взгляда и что она тотчас занялась раненым только для того, чтобы не говорить с ним, Варденом. Она сказала, что мистеру Эдварду пора лечь спать, он и так просидел дольше, чем следует, целый час, а ведь утром его должны перевезти домой. Поняв намек, слесарь стал прощаться. - Да, кстати, - заметил Эдвард, пожимая ему руку и глядя то на него, то на миссис Радж. - Что это за шум был внизу? Я слышал и ваш голос. Хотел спросить об этом раньше, но мы заговорили о другом, и я забыл... Что случилось? Слесарь покосился на миссис Радж и прикусил губы. А она, облокотясь на спинку стула, стояла молча, опустив глаза. Барнеби тоже притих - он слушал. - Это был какой-то пьяный или сумасшедший, сэр, ответил, наконец, Варден, пристально глядя на вдову. Он ошибся дверью и хотел вломиться сюда. Вдова вздохнула свободнее, но стояла все так же молча и неподвижно. Когда слесарь пожелал всем доброй ночи и Барнеби схватил свечу, чтобы посветить ему на лестнице, миссис Радж отняла у сына свечу и, с непонятной торопливостью и суровостью приказав ему оставаться наверху, сама пошла проводить Вардена. Ворон отправился вслед за ними, чтобы удостовериться, все ли внизу в порядке. Когда они подошли к входной двери, он стоял уже на нижней ступени лестницы, без передышки откупоривая бутылки. Вдова дрожащими руками сняла цепочку, отодвинула засов, повернула ключ в замке... Когда она взялась за ручку двери, слесарь сказал вполголоса: - Мэри, я сегодня солгал только ради вас, по старой дружбе. Ни за что я не унизился бы до лжи, если бы дело касалось меня. Дай бог, чтобы эта ложь никому не причинила вреда и не привела к беде. Скажу вам прямо, вы вызвали в моей душе невольные подозрения, и я очень неохотно оставляю здесь мистера Эдварда. Смотрите, чтобы с ним не случилось ничего худого! Я теперь уже не уверен, что он здесь в безопасности. Хорошо, что он завтра уедет. Ну, выпустите меня. Вдова закрыла лицо руками и заплакала. Видно было, что ей очень хочется что-то ответить, но, пересилив себя, она молча открыла дверь - ровно настолько, чтобы слесарь мог протиснуться, - и жестом попросила его уйти. Едва он переступил порог, как она захлопнула дверь и заперла ее, а ворон, словно одобряя такую осторожность, залаял, как дворовый пес. "Якшается с каким-то висельником... он бродит около ее дома, подслушивает... И Барнеби почему-то вчера ночью первым оказался на месте нападения... Неужели же она, которую люди всегда так уважали, могла втайне заниматься всякими темными делами? - рассуждал про себя слесарь. - Да простит мне бог, если я ее виню напрасно... Но она бедна, а искушения сильны... Каждый день приходится слышать и не такие вещи... Каркай, каркай, приятель! Если тут творится что-то недоброе, так я готов поклясться, что этому ворону все известно". ГЛАВА СЕДЬМАЯ Миссис Варден была, как говорится, женщина изменчивого нрава - это значит, что она с довольно стойкой неизменностью по мере сил портила всем жизнь. Так, например, когда другим бывало весело, миссис Варден непременно хмурилась, а когда другие грустили, миссис Варден проявляла неумеренную веселость. Словом, эта достойная женщина была настолько капризна, что с легкостью, которой позавидовал бы Макбет*, способна была в одну минуту переходить от мудрой рассудительности к нежеланию что-либо понять, от бешенства к сдержанности, от сочувствия к равнодушию. Мало того - иногда она умудрялась, меняя последовательность своих настроений в ту и другую сторону, за какие-нибудь четверть часа проходить через всю шкалу этих взлетов и падений, пуская в ход арсенал женского оружия с искусством и быстротой, поражавшими зрителя. Эта славная женщина (не лишенная привлекательности, полная и цветущая, но, как и ее прелестная дочь, невысокого роста) становилась тем капризнее, чем лучше ей жилось, и замечавшие это друзья семейства Варден - как мужчины, так и почтенные матроны - брали на себя смелость утверждать, что, если бы она скатилась пониже на каких-нибудь полдюжины ступеней социальной лестницы - ну, например, если бы лопнул банк, куда ее супруг поместил свои деньги, или случилась другая неприятность в таком роде, миссис Варден стала бы другим человеком и наверняка - одной из самых кротких жен на свете. Правы они были или нет, одно несомненно: чересчур хорошая жизнь часто портит характер, так же как чересчур обильная еда портит желудок, и в этих случаях как тело, так и душу с успехом исцеляют лекарства не только неприятные, но даже противные на вкус. Правой рукой миссис Вардсн, главной потатчицей ее капризам, а в то же время и главной ее жертвой, козлом отпущения, на котором она вымещала свой гнев, была ее единственная служанка, мисс Миггс, которую в доме звали просто "Миггс", в силу предрассудков нашего общества, разрешающих отрубать у бедных прислужниц вежливую приставку к фамилии. Эта Миггс была рослая, худая девица, сварливая, с лицом, хотя и не безобразным, но довольно неприятным, так как оно всегда имело сердитое и кислое выражение; дома она ходила в патенах*. Миггс всех мужчин, как правило, считала презренным полом, совершенно недостойным ее внимания. Они, по ее глубокому убеждению, были коварны, лживы, пьяницы и подлецы, способны на самое ужасное вероломство - словом, народ отпетый. В минуты особенно сильного ожесточения против них (злые языки виновником этого ожесточения называли Сима Тэппертита, который явно пренебрегал ею) она с большой пылкостью высказывала пожелание, чтобы все женщины умерли, ибо только тогда мужчины поймут, какие сокровища были им ниспосланы, и пожалеют, что так мало ими дорожили. Сочувствие Миггс к представительницам ее пола доходило до того, что она порой выражала готовность с величайшей радостью повеситься, утопиться, зарезаться или отравиться назло мужчинам, если только ей будет гарантировано, что солидное, кругленькое число - ну, хотя бы десять тысяч - молодых девиц последуют ее примеру. Эта-то Миггс приветствовала слесаря, когда он постучал в дверь своего дома, пронзительным криком: "Кто там?" - Я, я, - отозвался он. - Как, сэр, уже вернулись? - делая удивленное лицо, сказала Миггс, когда отперла ему дверь. - А мы с хозяйкой только что надели ночные чепчики и собирались вас дожидаться. Ах, ей было так плохо! Миггс сказала это с трогательным простодушием и участием, но, так как дверь в гостиную была открыта, Гейбрирл отлично понял, для чьих ушей предназначались эти слова, и, смерив Миггс далеко не одобрительным взглядом, прошел в комнаты. - Хозяин вернулся, мэм, - воскликнула Миггс, забежав вперед. - Вы ошибались, мэм, а я была права. Я так и знала, что он не захочет и вторую ночь заставлять вас ждать допоздна. Настолько-то хозяин всегда внимателен к вам. Я так рада за вас, мэм!.. Да и меня тоже, - с жеманной улыбкой добавила Миггс, - немножечко клонит ко сну. Теперь я вам признаюсь в этом, хотя прежде уверяла, что совсем не хочу спать. Ну, да это, разумеется, никого не интересует. - А коли клонит ко сну, так и шла бы ты спать, сказал слесарь, от души сожалея, что здесь нет ворона Барнеби и он не может вцепиться в лодыжки этой девы. - Покорно благодарю, сэр, - отпарировала Миггс. Я не смогу спокойно помолиться и потом уснуть, если не уложу сначала мою хозяйку. По правде сказать, ей давно пора быть в постели. - Уж больно вы разговорчивы стали, мисс, - заметил Варден, косо взглянув на нее и снимая кафтан. - Я поняла ваш намек, сэр, и покорнейше благодарю за него, - воскликнула Миггс, вся вспыхнув. - Но позволю себе заметить, что, если даже кого-нибудь здесь задевает моя забота о хозяйке, я не стану просить прощения и с радостью готова терпеть все неприятности и даже пострадать за это. Тут миссис Варден (во время всего этого разговора она сидела, склонив голову в огромном ночном чепце, скрывавшем ее лицо, и, казалось, была всецело погружена в чтение "Наставлений протестантам") подняла глаза и отблагодарила Миггс за ревностную защиту лишь при казанием "придержать язык". Все жилы на шее Миггс напряглись от обуревавшей ее дикой злобы, но она ответила только: - Слушаю, мэм, придержу. - Ну, как ты себя чувствуешь, мой друг? - спросил слесарь, садясь подле жены, которая снова углубилась в чтение, и энергично потирая колени. - А тебя это очень интересует? - отрезала миссис Варден, не поднимая глаз от страницы. - На целый день оставил меня одну! Если бы я и умирала, ты и тогда бы не пришел. - Что ты, Марта, милая!.. - начал слесарь. Но супруга перевернула страницу, затем снова заглянула на предыдущую, - вероятно, чтобы освежить в памяти последние строки, - и продолжала сосредоточенно, с живым интересом изучать текст "Наставлений". - Ну, Марта, милая, - повторил слесарь, - как ты можешь говорить такую ересь! Ведь ты же отлично знаешь, что это не так. С чего бы тебе умирать? Да если бы ты была серьезно больна, я не отходил бы от тебя днем и ночью. - Да, в этом я не сомневаюсь! - воскликнула миссис Варден, рыдая. - Разумеется, ты кружил бы надо мной, как стервятник, ожидая, чтобы я испустила дух и чтобы тебе можно было жениться на другой. Миггс стоном выразила сочувствие хозяйке, но тот час замаскировала этот стон кашлем, как бы говоря: "Что делать, я не могла удержаться при виде такой убийственной жестокости этого чудовища, моего хозяина". - Да, не сегодня-завтра ты меня в гроб вгонишь, продолжала миссис Варден, уже менее воинственно. И тогда мы оба будем счастливы. Мне только хочется увидеть Долли хорошо пристроенной, а потом ты, как только пожелаешь, можешь от меня избавиться. - Ax! - снова простонала Миггс и тотчас снова закашлялась. Бедный слесарь больше рта не раскрывал и только теребил свой парик. Прошло довольно много времени, прежде чем он осмелился кротко спросить: - А Долли уже легла? - Хозяин спрашивает вас, - сказала миссис Варден, строго поглядев через плечо на свою наперсницу. - Нет, мой друг, я обращался к тебе, - возразил слесарь. - Вы слышали, что я сказала, Миггс? - крикнула его упрямая супруга, топнув ногой. - Вы тоже меня уже ни в грош не ставите? Еще бы, когда перед глазами такой пример! Услышав столь жестокий упрек, Миггс, у которой слезы всегда были наготове и могли изливаться большими или малыми порциями при первой надобности и без малейших затруднений, разразилась бурными рыданиями, крепко прижав обе руки к сердцу, словно только так можно было помешать ему разбиться на мелкие кусочки. А миссис Варден, обладавшая не менее усовершенствованной способностью проливать слезы, зарыдала тоже, соревнуясь со своей служанкой, да так успешно, что через некоторое время Миггс сдалась, уступив хозяйке поле сражения, и только время от времени всхлипывала, словно угрожая снова дать волю своим чувствам. Видя, что превосходство ее безусловно признано, миссис Варден скоро успокоилась и впала в тихую меланхолию. Облегчение, испытанное при этом мистером Варденом было так велико, а передряги прошлой ночи так его утомили, что он уже клевал носом и, наверное, проспал бы в кресле до утра, если бы голос супруги минут через пять не заставил его вздрогнуть и очнуться. - Когда мне случается быть в хорошем настроении, - заговорила миссис Варден не сварливо, но тоном зудяшим, полным упрека, - когда я весела и расположена побеседовать - вот какое я встречаю к себе отношение! - А уж как вы были веселы полчаса назад, мэм! воскликнула Миггс. - Никогда еще я не видела вас в таком приятном настроении. - Я никому на дороге не становлюсь и никогда ни во что не вмешиваюсь, - продолжала миссис Варден. Я не спрашиваю, куда кое-кто беспрестанно уходит и откуда приходит, мои мысли заняты одним - как бы поэкономнее вести хозяйство, я в этом доме работаю, как вол, - и вот награда! Вот как меня здесь мучают! - Помилуй, Марта, - взмолился слесарь, всеми силами стараясь показать, что он ни минуты не дремал и совершенно бодр, - чем ты недовольна? Право же, я пришел домой с самыми лучшими намерениями и от всей души хотел, чтобы все было хорошо. Ну, поверь мне! - Чем я недовольна? Удивительно приятно, когда муж дуется и, как только пришел домой, тотчас засыпает! Когда он замораживает в тебе все чувства, выливает на тебя ушат холодной воды! Я знаю, что он ходил по делу, которое интересует меня больше, чем кого бы то ни было, и, естественно, ожидала, что он расскажет мне обо всем без всяких просьб с моей стороны. Я вас спрашиваю естественно такое желание или нет? - Прости, Марта, - миролюбиво сказал слесарь. По правде говоря, я боялся, что ты не расположена сейчас к дружеской беседе. Я с удовольствием расскажу тебе все, моя милая. - Нет, спасибо, Варден, - возразила его супруга, с достоинством поднимаясь с места. - Я не ребенок, которого можно наказать, а через минуту приласкать, для этого я, пожалуй, уже старовата, Варден! Возьми свечу, Миггс, и проводи меня. Ты-то по крайней мере можешь быть весела и счастлива. Миггс, до этой минуты из сочувствия хозяйке пребывавшая в глубочайшей меланхолии, вдруг необычайно оживилась, энергично мотнула головой, бросив взгляд на Гейбриэла, схватила свечу и удалилась вместе с хозяйкой. "И кто бы поверил, что эта женщина бывает мила и приветлива? - сказал себе Варден, пожав плечами и при двинув кресло поближе к огню. - А между тем это так. Ну, что поделаешь, у каждого свои слабости. Не мне осуждать ее за них - ведь мы так давно женаты". Он скоро задремал опять, так же безмятежно - этого здорового духом человека трудно было вывести из равновесия. Сидя с закрытыми глазами, он не мог видеть, как приоткрылась дверь с лестницы и кто-то просунул голову в комнату, но, увидев его, поспешно ретировался. - Хотел бы я, чтобы кто-нибудь женился на Миггс, пробормотал слесарь себе под нос, проснувшись от стука двери и обводя взглядом комнату. - Да, хорошо бы! Но это невозможно. Едва ли найдется на свете сумасшедший, который решится на это! Утомленный столь серьезными размышлениями, Гейбриэл опять уснул и спал так долго, что огонь в камине успел догореть. Проснувшись, наконец, он, как обычно, запер входную дверь и, положив ключ в карман, пошел наверх в спальню. Через несколько минут после его ухода дверь в темную теперь гостиную снова приоткрылась, и сначала в нее просунулась голова, а после этой рекогносцировки вошел Сим Тэппертит с лампой в руке. - И какого черта он торчал тут так долго? - бормотал этот джентльмен, проходя через комнату в мастерскую. Здесь он поставил лампу на горн. - Из-за него пропала добрая половина ночи! Ей-богу, только и пользы от моего проклятого ремесла, что я здесь в мастерской изготовил себе вот эту штуку! Он вытащил из правого кармана грубо сделанный большой ключ и, осторожно вставив его в замок, тихонько отпер только что запертую хозяином дверь. Затем опять спрятал в карман свое изделие и, не потушив лампы, так же бесшумно, со всякими предосторожностями заперев за собой дверь, шмыгнул на улицу. Этого никак не мог подозревать не только крепко спавший слесарь, - это не снилось даже Барнеби, чьи сны были полны самых фантастических видений. ГЛАВА ВОСЬМАЯ Выбравшись из хозяйского дома, Сим Тэппертит сразу отбросил всякую осторожность и, хорохорясь, с заносчивым и самоуверенным видом отчаянного парня, которому ничего не стоит убить человека и даже, в случае надобности, съесть его живьем, торопливо зашагал по темным улицам. То и дело приостанавливаясь, чтобы ощупать карман и убедиться, что его замечательный ключ на месте, он дошел до Барбикена и, свернув в одну из самых узеньких уличек, расходившихся отсюда, только теперь замедлил шаг и утер разгоряченное лицо - видимо, дом, куда он направлялся, был уже близко. Не очень-то подходящее это было место для ночных Прогулок - оно пользовалось более чем сомнительной репутацией, да и на вид было не из приятных. Из глухого переулка, куда свернул Сим, темный проход вел в тупик, нечто вроде немощеного и вонючего двора, где было темно, хоть глаз выколи. В эту-то мрачную яму ощупью пробрался предприимчивый подмастерье слесаря и, остановившись перед облупленным, грязным домом, на фасаде которого в качестве вывески подвешено было грубое подобие бутылки, качавшейся взад и вперед, как преступник на виселице, трижды ударил ногой по железной решетке. Не дождавшись ответа на свой сигнал, мистер Тэппертит рассердился и опять трижды стукнул по решетке. На этот раз изнутри откликнулись довольно скоро. У ног Сима Тэппертита словно разверзлась земля, и из отверстия выглянула чья-то лохматая голова. - Это вы, старшина? - спросил сиплый голос, внушавший так же мало доверия, как и голова. - Я. А кто же еще? - надменным тоном отозвался мистер Тэппертит, спускаясь вниз. - Да ведь уже так поздно, что мы и ждать вас перестали, - сказал обладатель сиплого голоса, остановившись, чтобы запереть решетку. - Опаздываете, сэр. - Ступайте вперед, - с угрюмой важностью скомандовал мистер Тэппертит. - И оставьте свои замечания при себе, пока вас не спрашивают. Вперед! Живей! Последнее приказание звучало несколько театрально и было, пожалуй, излишним, поскольку спускаться по узким, крутым и скользким ступеням нужно было очень осторожно: всякая поспешность или уклонение с проторенной дороги грозило им купаньем в зиявшем внизу огромном чане с водой. Но мистер Тэппертит подобно некоторым другим великим мужам, любил эффектные жесты и позы. Он снова крикнул "вперед!"" стараясь, чтобы голос звучал хрипло, и, скрестив на груди руки, нахмурив брови, первым сошел в подвал. Здесь в углу стояли небольшой медный котел, два-три стула, стол, скамья и низенькая кровать на колесиках, покрытая рваным лоскутным одеялом. На очаге мерцал слабый огонь. - Добро пожаловать, наш благородный старшина! приветствовал новоприбывшего какой-то долговязый и тощий субъект таким голосом, каким говорят спросонья. "Старшина" кивнул ему и, сняв верхнее платье, стоял неподвижно в величественной позе, сверля глазами своего подчиненного. - Что вового? - осведомился он, наконец, когда, казалось, уже заглянул ему в самую душу. - Ничего особенного, - ответил тот, потягиваясь. Это был такой верзила, что сейчас, когда он выпрямился во весь рост, на него даже страшно было смотреть. - Почему вы так поздно? - Это мое дело, - был единственный ответ, каким удостоил его старшина. - Что, зал готов? - Готов. - А новичок здесь? - Здесь. И еще несколько человек - слышите, как шумят? - В кегли играют! - сказал недовольно старшина. - Вот пустые головы! Нетрудно было угадать, чем именно развлекаются эти "пустые головы": под сводом душного подвала стук раздавался, как отдаленные раскаты грома. Если другие два погреба были похожи на тот, в котором происходил этот отрывистый разговор, то на первый взгляд действительно казалось странным, что люди выбрали для развлечений такое место: пол был сырой, глиняный, голые кирпичные стены и потолок испещрены следами улиток и слизней, а воздух - спертый, затхлый, тошнотворно-зловонный. Едким и острый запах, заглушавший все остальные, наводил на мысль, что в погребах этих еще недавно хранили сыры, чем и объяснялась липкая влажность воздуха; это же вызывало приятное предположение, что здесь водятся крысы. Кроме того, от естественной сырости все углы заросли не только мхом, но целыми кустами плесени. Хозяин этого восхитительного убежища и обладатель вышеупомянутой взлохмаченной головы (парик на нем был облезлый и растрепанный, как старая метла трубочиста) между тем успел спуститься вниз. Он молча стоял в стороне, то потирая руки, то поглаживая седую щетину на подбородке, и только усмехался. Глаза его были зажмурены, - да будь они даже широко открыты, по напряженно-внимательному выражению лица, болезненно бледного, как у всех, кто живет без воздуха в подвалах, и до беспокойному дрожанию век легко было угадать, что он слеп. - Даже Стэгг - и тот заснул, вас дожидаясь, - сказал долговязый, кивнув в сторону слепого. - Да, да, спал как убитый! - воскликнул тот. - Что будет пить мой благородный начальник - коньяк, ром, виски? Настойку на порохе или кипящее масло? Скажите только слово, о Львиное Сердце, и мы добудем вам все, что угодно, - даже вино из епископских погребов или расплавленное золото с Монетного двора короля Георга. - Чего-нибудь покрепче, - важно сказал мистер Тэппертит, - да неси скорее! А откуда ты его возьмешь, мне все равно. Хоть из винных погребов самого дьявола! - Сильно сказано, благородный старшина! - отозвался слепой. - Вот это речь, достойная Вождя Подмастерьев! Ха-ха! Из чертовых погребов! Славная шутка! Старшина острит. Ха-ха-ха! - Вот что, приятель, - изрек мистер Тэппертит, устремив свой "пронзительный" взор на хозяина, который, подойдя к стенному шкафу, ловко и уверенно, как зрячий, достал оттуда бутылку и стакан. - Если будешь так шуметь, то сейчас убедишься, что старшина шутить вовсе не намерен. Заруби это себе на носу! - Ох, он на меня смотрит! - воскликнул Стэгг, останавливаясь и делая вид, будто заслоняется бутылкой. Я чувствую на себе его взгляд, хотя не вижу его. Не смотрите на меня, благородный старшина! Ваши глаза сверлят, как бурав! Мистер Тэппертит мрачно усмехнулся и, еще раз метнув взгляд в сторону слепого, который прикинулся страшно испуганным, уже менее грозным тоном приказал ему подойти и впредь держать язык за зубами. - Слушаю, начальник. - Стэгг подошел к нему вплотную и наполнил стакан доверху, не пролив ни капли, так как держал мизинец на краю стакана и перестал наливать, как только жидкость смочила палец. - Пейте, благородный старшина! Смерть всем хозяевам и да здравствуют их подмастерья! Да будут любимы все красотки! Выпейте, храбрый генерал, и пусть вино разгорячит ваше мужественное сердце! Мистер Тэппертит милостиво взял стакан из его протянутой руки. Пока он пил, слепой опустился на одно колено и с видом смиренного восхищения стал осторожно гладить его икры. - Ах, если бы я был зрячий! - приговаривал он. - Если бы я мог полюбоваться на моего старшину! Ах, за чем мои глаза не могут увидеть эту пару точеных ног, угрозу семейному счастью всех мужей на свете! - Пусти! - сказал мистер Тэппертит, глянув вниз на свои обожаемые конечности. - Оставь меня в покое, слышишь, Стэгг? - Когда я после этого трогаю свои собственные, продолжал слепой, сокрушенно ударяя себя по ляжкам, я начинаю их презирать. Рядом с дивными ножками моего капитана они кажутся просто деревяшками. - Еще бы! - воскликнул мистер Тэппертит. - Вздумал сравнивать мои ноги со своими старыми зубочистками. Этого только недоставало! На, возьми стакан. А ты, Бенджамен, веди меня туда. За работу! С этими словами Сим опять скрестил руки на груди, сурово нахмурил брови и величественно проследовал за своим товарищем к низенькой двери в другом конце под вала. Оба скрылись за этой дверью, а Стэгг, оставшись один, погрузился в размышления. Помещение, куда вошли мистер Тэппертит и его спутник, представляло собой такой же слабоосвещенный погреб с усыпанным опилками полом. Он находился между передним погребом, откуда они пришли, и тем, где, судя по шуму и гомону, происходила игра в кегли. По сигналу долговязого галдеж и стук там разом сменились мертвой тишиной, и тогда этот молодой джентльмен, подойдя к небольшому шкафу, достал из него берцовую кость, которая некогда составляла, должно быть, неотъемлемую часть какого-то столь же долговязого парня. Кость эту Бенджамен вручил мистеру Тэппертиту, а тот, приняв ее, как принимают скипетр или жезл, эмблему власти, лихо заломил набекрень свою треуголку и вскочил на большой стол, на котором для него уже было заранее поставлено председательское кресло с веселенькими украшениями - двумя человеческими черепами. Как только мистер Тэппертит занял это почетное место, появился второй молодой джентльмен, который нес большую книгу с застежками, прижимая ее обеими руками к груди; с низким поклоном в сторону Тэппертита он передал книгу Бенджамену, затем приблизился к столу и, повернувшись к нему спиной, застыл в позе Атласа*. Тогда и долговязый Бенджамен влез на стол и, сев в другое кресло, пониже председательского, торжественно положил огромную книгу на спину безмолвного участника этой церемонии, раскрыл ее, действуя так уверенно, словно перед ним не чужая спина, а деревянный пюпитр, - и приготовился вносить в нее записи пером соответствующей величины. Окончив все эти приготовления, Бенджамен посмотрел на мистера Тэппертита, и тот, повертев в воздухе костью, ударил ею девять раз по одному из черепов. После девятого удара из подвала, где играли в кегли, появился третий молодой джентльмен и, низко поклонясь, остановился в ожидании. - Подмастерье! - произнес славный вождь Тэппертит. - Кто там ждет? Подмастерье доложил, что в погребе ожидает новичок, который желает вступить в тайное общество Рыцарей-Подмастерьев и приобрести ту свободу и те права и привилегии, которыми пользуются члены этого общества. Тут мистер Тэппертит опять взмахнул костью и, угостив изрядным ударом в нос второй череп, провозгласил: - Впустить его! Услышав приказ, подмастерье опять отвесил низкий поклон и удалился туда, откуда пришел. Вскоре из той же двери появились двое других, они сопровождали третьего, с завязанными глазами. На нем был парик с кошельком*, широкополый кафтан, обшитый вытертым галуном, и на боку - шпага, ибо устав предписывал наряжать новичка при вступлении в Общество в этот парадный костюм, который держали здесь для таких случаев, пересыпав его для сохранности лавандой. Один из конвоиров держал ржавый мушкетон, направив его прямо в ухо новичку, другой - старинную саблю, которой он на ходу кровожадно размахивал, кромсая с ловкостью анатома воображаемых противников. Когда эта безмолвная группа приблизилась к столу, мистер Тэппертит надвинул шляпу на самые брови, а новичок склонился перед ним, прижав руку к груди. Достаточно насладившись этими знаками смиренной покорности, старшина приказал снять с глаз новичка повязку и стал испытывать на нем силу своего магнетического взора. - Так! - глубокомысленно произнес он, наконец, после этого испытания. - Приступайте! Верзила Бенджамен прочел вслух: - Марк Джилберт, девятнадцати лет. Работает у Томаса Керзона, чулочника, на Голден-Флис, в Олдгете. Любит дочь Керзона. Любит ли она его, - не может сказать с уверенностью, но думает, что любит. На прошлой неделе во вторник Керзон надрал ему уши. - Что я слышу! - крикнул старшина, содрогаясь. - Да, с вашего позволения, сэр, - надрал мне уши за то, что я смотрел на его дочку, - подтвердил новичок. - Впишите Керзона в список осужденных, - приказал старшина. - И доставьте против его фамилии черный крест. - С вашего позволения, сэр, - это еще не самое худшее, - сказал новичок. - Он обзывает меня лодырем и, если недоволен моей работой, не дает мне пива. Меня кормит голландским сыром, а сам ест честер. Со двора отпускает не каждое воскресенье, а только раз в месяц. - Вопиющее дело! - объявил мистер Тэппертит сурово. - Отметьте Керзона не одним, а двумя черными крестами. - Хорошо бы, если бы ваше братство, - начал новичок, хилый, кривобокий, неказистый с виду парень с впалыми, близко посаженными глазами, - сожгло его дом, потому что он не застрахован, или задало ему хорошую трепку, когда он вечером возвращается из клуба домой, и помогло мне увезти его дочь и обвенчаться с ней тайно - во Флите обвенчают кого угодно, все равно, хочет она этого или нет*. Но мистер Тэппертит взмахнул своим зловещим жезлом, предупреждая этим, чтобы его не перебивали, и при казал поставить против фамилии Керзона три черных креста. - Это означает "месть страшная и неумолимая", милостиво пояснил он. - Ученик, чтишь ли ты Консти туцию?*. На это новичок, согласно наставлениям своих "поручителей", отвечал: - Чту. - Чтишь ли Церковь, Государство и все, что у нас в Англии установлено законом, - за исключением хозяев? И снова новичок ответил: - Чту. Дав такой ответ, он покорно выслушал речь старшины, приготовленную заранее для таких случаев. Мистер Тэппертит объяснил ему, что в силу этой самой Конституции (которая хранится где-то в железном сундуке - где именно, так и не удалось выяснить, иначе он сумел бы раздобыть себе копию) подмастерьям в былые времена жилось привольно: им очень часто предоставлялись свободные дни, они разбивали головы десяткам людей, не повиновались хозяевам и даже совершили несколько знаменитых убийств на улицах. Но постепенно все эти привилегии у них отняли, и теперь они ограничены в своих благородных стремлениях. Столь позорное и унизительное ограничение их прав несомненно - следствие новых веяний, и вот они объединились для борьбы против всяких новшеств и перемен, за восстановление добрых старых обычаев и будут бороться, чтобы победить или умереть. Целесообразность такого движения вспять старшина доказывал ссылками на мудрых крабов и на довольно обычную тактику мулов и ослов. Затем он изложил новообращенному основные цели их братства, которые в немногих словах можно формулировать так: мщение тиранам-хозяевам (в их жестоком, нестерпимом деспотизме ни минуты не сомневается ни один подмастерье) и восстановление всех прежних прав подмастерьев. К выполнению этой миссии братство их еще не готово, ибо состоит пока только из двадцати смельчаков, но они дали клятву во что бы то ни стало добиться своей цели - хотя бы огнем и мечом, если это понадобится. Затем мистер Тэппертит изложил текст присяги*, которую обязан был дать каждый член их небольшой группы, жалкого остатка доблестной старой корпорации: эта внушительная и грозная присяга обязывала членов общества по первому требованию оказывать сопротивление лорд-мэру, меченосцу, капеллану и шерифу, ни во что не ставить Совет олдерменов, но, когда придет время всеобщего восстания подмастерьев, ни в коем случае не причинять вреда Тэмпл-Бару, ибо это - оплот Конституции* и к нему должно относиться с полным уважением. Изложив все эти пункты с большим жаром и красноречием и не преминув сообщить новичку, что мысль создать такое братство возникла в его, мистера Тэппертита, плодовитом мозгу под влиянием все нараставшего чувства ненависти ко всякой несправедливости я угнетению, старшина спросил новичка, хватит ли у него мужества принести такую присягу, или он предпочитает, пока не поздно, отказаться от вступления в братство. Тот объявил, что готов дать требуемую клятву, чем бы это ему ни грозило, и церемония была проделана с соблюдением всех жутких подробностей, среди которых прежде всего следует отметить освещение обоих черепов при помощи вставленных внутрь огарков и беспрестанные манипуляции берцовой костью, не говоря уже о довольно-таки устрашающих упражнениях мушкетом и саблей и доносившихся откуда-то жутких завываниях невидимых подмастерьев. Когда, наконец, был совершен весь таинственный и зловещий ритуал, стол отодвинули к стене, кресло сняли, скипетр старшины убрали и положили на место, шкаф заперли на замок, а двери между всеми тремя погребами раскрыли настежь, и "Рыцари-Подмастерья" предались веселью. Но мистер Тэппертит был выше этого жалкого стада, и сознание собственного достоинства редко позволяло ему веселиться вместе с другими. Он развалился на скамье с видом человека, изнемогающего под бременем своего величия, и равнодушно наблюдал за игрой в кегли, карты и кости, всецело занятый мыслями о дочке слесаря и о печальной участи того, кому выпало на долю жить в такие гнусные времена. - А наш благородный старшина ни во что не играет, не поет и не танцует! - промолвил хозяин погреба, подсев к мистеру Тэппертиту. - Так выпейте хотя бы, мой храбрый генерал! Мистер Тэппертит осушил до дна поданный ему бокал и, заложив руки в карманы, с мрачным видом стал расхаживать по кегельбану, а его соратники (таково влияние гения на толпу) задерживали катившиеся шары, с немым почтением оберегая его тощие голени. "Эх, мне бы родиться пиратом, корсаром, рыцарем больших дорог или патриотом, это ведь одно и то же, думал мистер Тэппертит, бродя между кеглями. - То-то было бы славно! А влачить такое презренное существование в полной неизвестности... Ну, да ничего!.. Терпение! Я еще прославлюсь. Какой-то внутренний голос шепчет мне постоянно, что я буду велик. Не сегодня-завтра я сорвусь с цепи, и тогда какая сила меня удержит? При этой мысли вся кровь бросается мне в голову..." - Налей-ка еще! А где же наш новичок? - осведомился затем мистер Тэппертит не то чтобы громовым голосом (ибо, по правде говоря, голос у него был надтреснутый и довольно визгливый), но весьма внушительно. - Здесь он, старшина! - отозвался Стэгг. - Я чувствую, что около меня стоит кто-то чужой. - А что, - спросил мистер Тэппертит, устремив взгляд на стоявшего поблизости человека, который действительно оказался новоиспеченным "рыцарем", успевшим уже переодеться в свой обычный костюм. - Есть у тебя восковой слепок ключа от хозяйского дома? Додговязнй Бенджамен предупредил ответ новичка, достав с полки слепок. - Отлично, - сказал мистер Тэппертит, внимательно осматривая его при глубоком молчании окружающих (по таким слепкам он изготовлял секретные ключи для всех членов Общества и, быть может, этим ничтожным обстоятельством отчасти объяснялся его высокий авторитет (вот от каких пустых случайностей зависит иногда судьба великих мужей!).*- По этому слепку сделать ключ легко. Подойди сюда, приятель. Положив слепок в карман, он знаком отозвал новичка в сторону и все так же без слов, жестом предложил ему пройтись вместе по залу. - Итак, значит, ты любишь хозяйскую дочь? - спросил он, сделав несколько рейсов из конца в конец погреба. - Люблю, - ответил новичок. - Честное слово, люблю. Стану я врать, что ли! - А скажи, - продолжал мистер Тэппертит, хватая его за руку и впиваясь в него взором, который мог бы отразить всю силу смертельной злобы, если бы Симу не помешала неожиданная икота. - Есть у тебя соперник? - Насколько я знаю, нет, - ответил подмастерье. - А если бы был, что бы ты... гм.." Вместо ответа парень свирепо сжал кулаки, - Довольно! - с живостью воскликнул мистер Тэппертит. - Мы понимаем друг друга. За нами наблюдают... Благодарю! С этими словами он отпустил парня и уже один быстро прошелся несколько раз взад и вперед. Затеяв подозвав долговязого Бенджамена, велел ему немедленно написать и наклеить на стену приказ, которым некий Джозеф Уиллет (известный под именем Джо) из Чигуэлла объявлялся вне закона, и всем Рыцарям-Подмастерьям, под страхом исключения из Общества, запрещалось оказывать ему какую бы то ни было помощь и поддержку и даже общаться с ним, а также предписывалось всячески досаждать и вредить этому Джозефу, задевать и оскорблять его, затевать с ним ссоры, где бы и когда бы они его ни встретили. Облегчив душу этой решительной мерой, мистер Тэппертит соблаговолил подойти к столу, за которым пировали Рыцари, и, постепенно оттаяв, согласился председательствовать. В конце концов он даже порадовал компанию, спев песенку. Он простер свою любезностъ до того, что проплясал под скрипку (на которой играл один талантливый член Общества) матросский танец так лихо, с такой необычайной живостью и блеском, что зрители просто не знали, как выразить свой восторг, а слепой Стэгг со слезами на глазах объявил, что никогда еще он так не сожалел о своей слепоте. Но, удалившись на время от общества, - вероятно, для того, чтобы наедине оплакивать свое несчастье, - хозяин скоро вернулся и объявил, что до рассвета остался какой-нибудь час, не больше, и петухи Барбикена уже кричат во все горло, как будто их режут. Услышав это, Рыцари поспешно встали из-за стола и гуськом, один за другим поднявшись наверх, разбрелись в разные стороны. Их вождь вышел последним. - Покойной ночи, старшина, - шепотом сказал слепой, выпустив его. - Прощайте, храбрый генерал! Пора вам бай-бай, знаменитый вождь... Счастливого пути тебе, пустая башка, чванный осел, хвастун, коротконогий идиот! После этого последнего напутствия, которое он прехладнокровно произнес вслух, прислушиваясь к удалявшимся шагам старшины, слепой запер решетку и сошел вниз. Здесь он развел огонь под котелком и без всякой посторонней помощи принялся за свое дневное занятие: он продавал наверху, во дворе, суп, бульон и вкусный пудинг по одному пенни за порцию, стряпая все это из разных объедков, которые к вечеру можно было за гроши купить оптом на Флитском рынке. Сбывал он свою стряпню главным образом по знакомству, так как место было глухое и далеко не такого сорта, чтобы привлекать много гуляющих. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Летописцы пользуются привилегией проникать, куда хотят, входить и выходить сквозь замочные скважины, летать на крыльях ветра повсюду, не зная преград. Время, расстояние, место - им не помеха. Да будет трижды благословенно это последнее обстоятельство, ибо оно дает нам возможность последовать за негодующей Миггс в святилище ее спальни и находиться в столь приятном обществе в течение многих часов ее томительного ночного бдения. Мисс Миггс, "рассупонив" (как она мысленно выражалась) свою госпожу (это означало, что она помогла ей раздеться) и поудобнее уложив ее в постель в задней комнате на втором этаже, ушла к себе в мансарду. Вопреки ее заявлению в присутствии хозяина, ей вовсе не хотелось спать; поставив на стол свечу, она отдернула занавеску и, задумавшись, смотрела на темное, грозно хмурившееся небо. Быть может, она гадала, на какую из этих звезд суждено ей перенестись, когда окончится ее краткое земное существование, или мысленно искала среди сверкающих небесных тел то, под которым родился мистер Тэппертит. Быть может, задавала себе вопрос, как эти светила могут взирать сверху на вероломство мужчин и до сих пор от омерзения еще не стали зеленее, чем фонари над входом в аптеки;* а может, она ни о чем не думала. Во всяком случае, она не ложилась и сидела у окна, как вдруг ее внимание, чуткое ко всему, что касалось коварного и обольстительного подмастерья, привлек какой-то шум в соседней комнате, его комнате, где он спал и, быть может, иногда грезил о ней. Однако сейчас он, очевидно, не спал, а если спал, то ходил во сне, как лунатик: из комнаты доносилось шуршание, словно кто-то усердно тер выбеленную стену; затем тихонько скрипнула дверь и на площадке послышались чьи-то едва уловимые крадущиеся шаги. Тут мисс Миггс побледнела, затрепетала под влиянием страшного подозрения и несколько раз чуть слышно прошептала: "О, какое счастье, что у меня дверь на запоре". Впрочем, она ошибалась (наверное, у нее от страха путались мысли): засов на ее двери не был задвинут. Однако слух мисс Миггс, столь же острый, как ее язычок, и неугомонный, как ее нрав, немедленно убедил ее, что мистер Тэппертит прошел мимо двери и, по-видимому, цель его ночных странствий совсем иная, ничего общего с нею не имеющая. Это открытие еще больше ужаснуло мисс Миггс, и она уже готова была поднять крик: "Караул! Воры!", от чего до этой минуты воздерживалась, но тут ей пришло в голову сперва осторожно выглянуть на лестницу и проверить, основательны ли ее подозрения. Приоткрыв дверь на площадку и вытянув шею, чтобы заглянуть через перила, она, к своему великому удивлению, увидела, что мистер Тэппертит, совсем одетый, держа в одной руке башмаки, а в другой лампу, крадучись сходит с лестницы. Не сводя с него глаз - для этого она тоже спустилась на несколько ступенек, чтобы поворот лестницы не мешал ей следить за ним, - она увидела, как Сим сунулся было в дверь столовой, но тотчас отскочил и со всей быстротой, на какую был способен, пустился в обратный путь вверх по лестнице. - Тут какая-то тайна, - сказала вслух достойная девица, когда благополучно вернулась к себе в комнату, с трудом переводя дух после быстрого отступления, - ей богу, тут что-то кроется! Возможность уличить кого-нибудь в чем-либо всегда действовала на мисс Миггс так возбуждающе, что никакое снотворное, даже белена, не помогли бы ей уснуть. Она снова услышала шаги мистера Тэппертита - она услышала бы их даже, если бы этот человек не шел на цыпочках, а летел, как пушинка. Через некоторое время, выскользнув на площадку, мисс Миггс, как и в прошлый раз, увидела внизу удалявшуюся фигуру Сима. Он снова опасливо заглянул в столовую, но теперь уже не отступил, а вошел туда и скрылся. Миггс вернулась к себе в комнату и в мгновение ока очутилась у окна. Скоро Сим вышел на улицу, старательно закрыл за собой дверь, попробовал коленом, заперта ли она, и, сунув что-то в карман, пошел прочь от дома. Наблюдая за ним, Миггс воскликнула сначала: "Господи!", затем: "Господи, помилуй!", затем: "Господи, спаси и помилуй!", после чего, схватив свечку, сошла вниз, как до нее сошел мистер Тэппертит. Войдя в мастерскую, она увидела горящую на горне лампу и все остальное в том виде, в каком его оставил Сим. - Ого! Пусть меня после смерти сволокут на кладбище без траурного катафалка с перьями, если этот мальчишка не смастерил себе второй ключ! - воскликнула Миггс. - Ах, злодей! К такому заключению она пришла не сразу, а поразмыслив и осмотрев и обшарив всю мастерскую; подозрения ее укрепились, когда она вспомнила, что, несколько раз, появляясь в мастерской неожиданно, заставала Сима за какой-то таинственной работой. А чтобы вас не удивляло, что мисс Миггс называла про себя "мальчишкой" того, кого удостоила своей благосклонности, надо вам знать, что она всех мужчин моложе тридцати лет склонна была считать детьми, молокососами, эта черта - не редкость у особ типа мисс Миггс и обычно сопутствует такой неукротимой воинствующей добродетели. Несколько минут мисс Миггс что-то соображала, глядя на входную дверь так пристально, словно не только глаза ее, но и мысли были прикованы к этой двери. Затем она достала из ящика листок бумаги и свернула его в длинную тоненькую трубочку. Наполнив эту трубочку мелкой угольной пылью из горна, она подошла к двери и, став на одно колено, принялась умело вдувать эту пыль в замочную скважину. Когда таким искусным и остроумным способом скважина была совершенно забита, мисс Миггс, тихонько хихикая, уползла наверх в свою комнату. - Ну, вот! - воскликнула она, потирая руки. - Теперь посмотрим, угодно ли вам будет обратить на меня внимание, сэр! Ха-ха-ха! Думаю, что теперь вы перестанете пялить глаза на одну только мисс Долли. В жизни не видывала ничего противнее этой пухлой кошачьей морды! Сделав такое критическое замечание, она удовлетворенно погляделась в зеркальце, словно говоря: "Слава богу этого никак нельзя сказать обо мне". Действительно, красота мисс Миггс была совершенно иного типа, того, который мистер Тэппертит характеризовал довольно метко, мысленно называя эту молодую особу "драной кошкой". - Не лягу спать сегодня ночью, пока ты не вернешься, дружок, - вслух сказала Миггс и, закутавшись в шаль, придвинула к окну два стула, на один села, на другой положила ноги. - Нет, нет, - повторила она злорадно, - не лягу ни за что, ни за сорок пять фунтов! Лицо ее выражало смесь самых разнообразных и противоречивых чувств - злорадство, хитрость, торжество, напряженное ожидание... Она напоминала людоедку из сказки, которая подстерегает в засаде молодого путника, чтобы полакомиться его мясом. Мисс Миггс терпеливо и спокойно просидела под окном всю ночь. Наконец уже перед рассветом она услышала шаги, и мистер Тэппертит подошел к дому. Ей легко было по звукам догадаться, что он делает. Он пробовал вставить ключ в замок, затем дул в него, колотил ключом о фонарный столб, чтобы выколотить из него уголь, подносил к свету и разглядывал, ковырял щепками в дверном замке, пытаясь его прочистить, прикладывался к отверстию сперва одним глазом, потом другим, опять вставлял ключ, но ключ не поворачивался и, что еще хуже, крепко застрял в замке, а Сим, пробуя его вытащить, согнул его, и после этого ключ еще упорнее не хотел вылезать обратно, и потом Сим повернул и дернул его изо всех сил, а ключ выскочил так внезапно, что Сим отлетел назад. Он исступленно колотил в дверь ногой, дергал ее и в конце концов схватился за голову и в от чаянии сел на ступеньку крыльца. Когда наступила эта критическая минута, мисс Миггс, делая вид, что обмирает от страха и цепляется за подоконник, чтобы не упасть, высунула из окна свой ночной чепец и слабым голосом спросила, кто там. Мистер Тэппертит громко прошипел "тсс!" и, отойдя на середину улицы, неистовой жестикуляцией и мимикой умолял мисс Миггс молчать и не выдавать его. - Скажите мне только одно, - пролепетала она, кто это? Воры? - Нет, нет, нет! - крикнул мистер Тэппертит. - Так, значит, - продолжала Миггс уже совсем замирающим голосом, - значит, пожар? Где горит, сэр? Я чувствую, что это где-то около моей комнаты. Мне все ясно, сэр, и я скорее умру, чем решусь спуститься по приставной лестнице. Я прошу только об одном - передайте прощальный привет от меня моей замужней сестре на площади Золотого Льва номер двадцать семь, дверь направо, второй звонок... - Миггс! - крикнул мистер Тэппертит. - Неужели вы меня не узнаете? Это Сим, вы же знаете, Сим... - Ах, что с ним? - простонала Миггс, всплеснув руками. - Он в опасности? Он погибает в огне? О боже, боже! Да здесь я! Здесь! - Мистер Тэппертит ударил себя в грудь. - Разве вы не видите? Господи, какая дура! - Здесь? - воскликнула Миггс, не обратив внимания на этот комплимент. - Как!.. Боже, что все это значит?.. Вы слышите, мэм, здесь... - Молчите, - завопил мистер Тэппертит, встав на цыпочки, как будто надеялся таким способом дотянуться с улицы до мансарды и заткнуть рот мисс Миггс. - Тише! Я уходил со двора без спроса, а тут что-то приключилось с замком. Сойдите вниз и откройте в мастерской окно, чтобы я мог попасть в дом. - Боюсь, Симмун, - воскликнула Миггс (так она выговаривала его имя), - право, боюсь! Вы отлично знаете, какая я робкая... сойти вниз поздно ночью, когда весь дом спит и везде темно... - Тут она умолкла и содрогнулась, как будто уже одна эта мысль леденила ее целомудренную девичью душу. - Ну, послушайте, Миггс, - умолял мистер Тэппертит, став под уличный фонарь, чтобы она могла видеть его глаза. - Дорогая моя Миггс... Миггс тихо пискнула. - Я вас так люблю, я только о вас и думаю... - Невозможно описать, что он при этом вытворял глазами. Сойдите же, сделайте это ради меня... - Ах, Симмун, этого я больше всего боюсь! Я знаю, что, если сойду, вы захотите еще... - Что, милочка? - Поцеловать меня, - истерически взвизгнула Миггс. -Или сделаете что-нибудь такое же ужасное. Знаю, что сделаете! - Клянусь вам! - сказал мистер Тэппертит с проникновенной серьезностью, - клянусь душой, что не трону вас. Уже совсем рассвело, и скоро проснется сторож. Ангел мой, Миггс, сойдите, впустите меня, я вам честно обещаю не трогать вас. Мольбы его так смягчили чувствительное сердце мисс Миггс, что она, не дожидаясь клятвы (ибо она знала, как сильно искушение, и боялась, что он может стать клятвопреступником), не сошла, а слетела вниз и своими нежными ручками отодвинула тяжелые оконные за движки. Впустив ветреного Сима и пролепетав: "Симмуп спасен!" - она, по обычаю слабых женщин, немедленно упала в обморок. - Я так и знал, что укрощу ее взглядом, - сказал Сим, несколько смущенный таким оборотом дела. - Конечно, я был заранее уверен, что этим кончится. Но что же мне было делать? Если бы я не пустил в ход глаза, она не сошла бы вниз... Ну, ну, Миггс, постойте минутку! Какая она скользкая, никак ее не удержишь! Ну, постойте же минутку, Миггс, слышите? Но так как Миггс оставалась глуха ко всем его мольбам, мистер Тэппертит прислонил ее к стене, как трость или зонтик, и закрыл окно. Затем он снова обхватил руками неподвижное тело и, останавливаясь на каждом шагу, с немалыми усилиями, ибо нести ее сильно мешал коротышке Симу ее высокий рост и отчасти, вероятно, уже отмеченная им особенность ее сложения, втащил Миггс наверх в ее комнату, снова поставил, как зонтик или палку, у двери и ушел. - Как бы он ни был холоден ко мне, - пробормотала мисс Миггс, очнувшись от обморока, как только ее оставили одну, - я теперь знаю его секрет, и ничего он с этим не поделает, хотя бы у него было двадцать голов вместо одной! ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Стояло утро ранней весны, какие часто бывают в эту пору года, когда природа, легкомысленная и изменчивая, как все в юности, еще не может решить, вернуться ли ей назад к зиме или устремиться навстречу лету, и в нерешимости своей склоняется то к одной, то к другому, а то и к обоим сразу, - на солнце заигрывает с летом, в тени льнет к зиме. Словом, было одно из тех весенних утр, когда погода за какой-нибудь час меняется много раз, бывает то жаркой, то холодной, то сырой, то сухой, то ясной, то пасмурной, то унылой, то веселой, то суровой, то мягкой и живительной. В такое-то утро мистер Уиллет, дремавший у медного котла, был внезапно разбужен стуком копыт и, выглянув в окно, увидел путешественника, который остановил лошадь у дверей "Майского Древа" и внешностью своей сразу пробудил в душе старого Джона самые сладкие надежды. Он ничуть не походил на тех нахальных молодчиков, которые, спросив кружку подогретого пива, располагаются в зале, как у себя дома, словно они заказали целую бочку вина, или на какого-нибудь развязного молодого шалопая из тех, кто пролезает даже за прилавок, в святая святых хозяина, и, хлопая его по плечу, начинает выспрашивать, была ли когда-нибудь в доме хоть одна хорошенькая девушка и куда он прячет своих молоденьких служанок, или сыплет другими дерзостями в таком же роде. Всадник явно был и не из тех бесцеремонных господ, которые очищают свои сапоги о таган камина и не считают нужным пользоваться плевательницами, не из тех бессовестных кутил и обжор, которые требуют каких-то необыкновенных котлет и толкуют о таких приправах, о каких здесь никто и не слыхивал. Подъехавший к двери гость был степенный, важный и приветливый джентльмен уже не первой молодости, но державшийся очень прямо и поджарый, как борзая. Он сидел на сильном гнедом жеребце, и по ловкой и грациозной посадке легко было угадать опытного наездника, а сбруя, красивая и без модных тогда щегольских украшений, обличала его хороший вкус. На всаднике был костюм для верховой езды, зеленый и, пожалуй, несколько более яркого оттенка, чем подобало человеку его лет, с отделанными галуном карманами и манжетами и короткий плащ черного бархата - весь этот костюм отличался изысканным изяществом; сорочка тончайшего полотна и безупречной белизны была у шеи и рук расшита богатым узором. Судя по брызгам грязи на одежде, всадник ехал верхом от самого Лондона, тем не менее лошадь имела вид такой же свежий и приглаженный - волосок к волоску, - как седой парик ее хозяина. Оба - и всадник и лошадь, казалось, ничуть не устали, и, если бы не забрызганные грязью платье и сапоги, можно было бы подумать, что этот господин, цветущий, белозубый, прекрасно одетый и безмятежно-спокойный, только что старательно и не спеша закончил свой туалет, чтобы у ворот Джона Уиллета позировать художнику для портрета верхом. Не подумайте, что старому Джону так сразу и бросились в глаза все эти подробности; нет, он их отмечал очень медленно и постепенно, одну за другой, оценивал каждую в отдельности только после долгого и весьма серьезного рассмотрения. И, разумеется, если бы его с первой же минуты отвлекли от наблюдения расспросами или приказаниями, ему понадобилось бы по меньшей мере две недели, чтобы заметить все это. Но случилось так, что приезжего чем-то сильно заинтересовал старый дом, или, быть может, жирные голуби, кружившие над ним и бродившие по двору, или высокое "майское Древо" с флюгером на верхушке, который вот уже пятнадцать лет был в неисправности и беспрерывно вертелся под аккомпанемент собственного скрипа, - и этот джентльмен некоторое время, не сходя с лошади, молча осматривался кругом. Поэтому Джону, который стоял, держа его лошадь под уздцы и не сводя с него неподвижных глаз, ничто не мешало размышлять, и ему действительно удалось подметить кое-какие мелочи и даже осмыслить их к тому моменту, когда пора было вступить в разговор. - Любопытное местечко, - промолвил приезжий голосом бархатным, как его плащ. - Вы хозяин этого постоялого двора? - Да, к вашим услугам, сэр, - отвечал Джон Уиллет. - Найдется у вас для моей лошади хорошая конюшня, а для меня обед - все равно какой, лишь бы он был опрятно сервирован и быстро подан - да приличная комната? Комнат в этом большом доме, наверное, достаточно, - сказал приезжий, снова оглядывая фасад. - Все найдется, сэр, - отозвался Джон с совершенно необычной для него живостью, - все, что будет вам угодно. - Хорошо, что я неприхотлив, - с улыбкой заметил приезжий, - иначе вам, мой друг, трудно было бы выполнить такое обещание. С этими словами он вмиг соскочил с лошади на стоявший у дверей чурбан. - Эй, Хью! - крикнул Джон во все горло, затем снова обратился к гостю: - Не прогневайтесь, сэр, что я задерживаю вас на крыльце. Мой сын уехал в город по делам, а он мне, можно сказать, неплохой помощник, без него я как без рук... Хью! Эй, Хью! Этот парень, сэр, лентяй, каких мало, целый день дрыхнет, летом на солнце, зимой в солому зароется и спит... Он, кажется, наполовину цыган... Эй, Хью! О, господи, из-за него такому почтенному гостю приходится дожидаться! Хью! Чтоб ты издох! - Возможно, что это уже с ним случилось, - заметил приезжий. - Если бы он был жив, он давно бы вас услышал. - Когда на него нападает лень, он спит, как сурок, пояснил расстроенный Джон. - Его и пушками не разбудишь. Приезжий не сделал никакого замечания по поводу этого нового способа будить и расшевеливать людей. Заложив руки за спину, он стоял на крыльце и забавлялся, наблюдая за старым Джоном, который, держа лошадь под уздцы, кажется, колебался между сильным желанием бросить ее на произвол судьбы - и поползновением отвести ее в дом и запереть в столовой на то время, пока он будет обслуживать ее хозяина. - Идет, наконец! Повесить его мало! - воскликнул вдруг Джон, когда его отчаяние уже достигло предела. Не слышал ты, что ли, как я зову тебя, мерзавец? Тот, к кому это относилось, ничего не ответил. Упершись рукой в седло, он одним прыжком очутился на лошади, повернул ее головой к конюшне и мигом ускакал. - А он довольно проворный малый, когда не спит, - заметил гость. - Проворный, сэр? - повторил Джон, уставившись на то место, где только что стояла лошадь, и как будто не совсем еще понимая, куда она девалась. - Да он на глазах тает, как пена! Вот он перед вами, а через секунду смотришь - его уж и след простыл! Закончив так внезапно биографию и характеристику своего слуги, ибо для более пространного сообщения у него не хватило слов, наш оракул повел приезжего по широкой лестнице с расшатанными ступенями наверх, в лучшие апартаменты своей гостиницы. Они вошли в очень большую комнату, занимавшую всю среднюю часть дома, с двумя громадными окнами фонарями в противоположных концах, каждое шириной в любую современную комнату; в окнах еще уцелели несколько разноцветных стекол с геральдическими знаками. Разбитые, покрытые трещинами и заплатами, они все еще держались и свидетельствовали, что прежний владелец этого дома заставлял даже дневной свет служить его возвеличению и включил солнце в число своих льстецов, вынуждая его, когда оно заглядывало в окна, освещать гербы его древнего рода и заимствовать новые краски и оттенки у этих эмблем тщеславия. Но то было в давние времена, а теперь каждый луч Солнца проникал сюда, когда хотел, и говорил только простую, неприкрашенную и горькую правду. Даже эта лучшая комната "Майского Древа" являла собой лишь картину упадка прежнего величия и была слишком велика, чтобы казаться уютной. Некогда здесь шуршала роскошная ткань драпировок, шелестели шлейфы юных красавиц и сияние женских глаз затмевало огонь восковых свечей и блеск драгоценных украшений; здесь звучала музыка, нежные голоса, легкие девичьи шаги, наполняя радостью нарядную комнату. Но все миновало, ушла и радость. То не был больше семейный дом, не рождались здесь и не росли дети, домашний очаг стал наемным, он продавался как настоящая куртизанка. Умрете ли вы, будете ли сидеть у камелька и потом покинете его, - дому до этого не было дела, дом ни по ком не скучал, никого не любил, и для всех одинаково были у него наготове тепло и улыбки. Да сохранит бог сердце человека от таких перемен, какие происходят со старым домом, когда он становится гостиницей. В этой холодной пустыне не заметно было ни малейших попыток как-нибудь украсить ее, только перед большим камином были расставлены на квадрате ковра не сколько столиков и стульев, и этот оазис был отгорожен ветхой ширмой, разрисованной какими-то уродливыми, ухмыляющимися рожами. Старый Джон собственноручно разжег сложенные в камине дрова и удалился для важного совещания с кухаркой насчет обеда для гостя. А гость, не ожидая тепла от еще не разгоревшихся дров, открыл окно в дальнем углу и пробовал погреться на бледном и холодном мартовском солнце. Время от времени он подходил к камину, чтобы поправить трещавшие поленья, или прохаживался из угла в угол, слушая гулкое эхо своих шагов. Когда же огонь хорошо разгорелся, он закрыл окно и, выбрав кресло поудобнее, передвинул его в самый теплый угол у камина. Усевшись здесь, он кликнул старого Джона. - Сэр? - сказал Джон. Гость попросил подать ему чернил, перо и бумагу. На высокой каминной полке нашелся старый, запыленный письменный прибор. Поставив его перед гостем, Джон пошел было к двери, но тот знаком вернул его. - Здесь неподалеку есть усадьба, - промолвил он, написав несколько строк, - которая, если не ошибаюсь, называется Уоррен. Он произнес это тоном человека, который знает все, а спрашивает только для проформы, поэтому Джон удовольствовался тем, что кивнул головой и кашлянул в руну, вынув ее для этого из кармана, а затем сунул ее обратно. - Эту записку, - сказал приезжий, пробежав глазами написанное и складывая листок, - нужно доставить туда как можно скорее и принести ответ. Найдется у вас кого послать? Джон с минуту соображал, потом ответил, что найдется. - Так пришлите его ко мне. Джон смутился. Так как Джо был в городе, а Хью чистил гнедого, он рассчитывал послать с этим поручением Барнеби, который только что забрел в "Майское Древо" после одной из своих прогулок. Дурачок готов идти куда угодно, если уверить его, что ему поручается важное и ответственное дело. Но как быть теперь? - Видите ли, сэр, - начал Джон после долгого молчания, - тот, кого я хочу послать, сбегает проворнее всякого другого, но он вроде как не в своем уме, это у него от рождения, сэр. На ногу он скор и надежнее самой почты, а столковаться с ним, сэр, трудненько - голова не в порядке. - Вы говорите об этом - как его - Барнеби? спросил джентльмен, подняв глаза и всматриваясь в мясистое лицо Джона. - Да, да. - Физиономия Джона выразила крайнее удивление. - Как он здесь очутился? - откинувшись на спинку кресла, продолжал спрашивать гость все тем же неизменно ровным и любезным тоном и с той же приветливой улыбкой, никогда не покидавшей его липа. - Вчера вечером я видел его в Лондоне. - Он всегда так: сегодня - здесь, завтра - там, отвечал Джон, по обыкновению не сразу, а подождав, когда вопрос дойдет до его сознания. - Иногда шагает, как люди, иногда бегом бежит. Его на наших дорогах все знают, - ну и подвезут кто на телеге или в повозке, кто подсадит сзади к себе на седло. Он ходит и в самые темные ночи, ему дождь и ветер, снег и град - все нипочем. - И часто он бывает в этом Уоррене? - небрежно спросил гость. - Вчера его мать, помнится, говорила мне что-то об этом, но я не очень-то прислушивался к словам доброй женщины. - Так точно, сэр, он там частый гость. Его отец, сэр, был убит в этом доме. - Да, да, слышал, - отозвался гость все с той же милой улыбкой, доставая из кармана золотую зубочистку. - Очень неприятно для семьи. - Очень, - подтвердил Джон с некоторым замешательством. Его, кажется, осенила смутная догадка, что слишком уж легким тоном гость говорит о столь трагическом событии. - После убийства, - продолжал между тем этот джентльмен, словно рассуждая сам с собой, - обстановка в доме бывает, должно быть, очень тяжелая... Суматоха, ни минуты покоя... все мысли и разговоры вертятся вокруг одного и того же... Люди бегают вверх и вниз по лестнице, уходят, приходят - невыносимо! Не пожелаю этакой беды ни одному из тех, к кому я хоть сколько-нибудь расположен. Право, это может испортить жизнь человеку... Вы хотели что-то сказать, мой друг? - добавил он, обращаясь к Джону. - Я хотел вам только сказать, что миссис Радж получает от владельца Уоррена небольшую пенсию, тем они с сыном и кормятся. А Барнеби в Уоррене прижился как кошка или собака, - заметил Джон. - Так послать его с вашей запиской, сэр? - Да, разумеется, пошлите! И позовите его, пожалуйста, сюда, я сам велю ему поторопиться. Если он не захочет идти, скажите, что его зовет мистер Честер. Думаю, он помнит мою фамилию. Услышав, кто его гость, Джон был до такой степени поражен, что ничем - ни словом, ни взглядом - не смог выразить своего удивления и вышел из комнаты с совершенно спокойным и невозмутимым видом. Говорят, что, сойдя вниз, он целых десять минут по часам молча смотрел на котел и все время не переставал качать головой. Такое утверждение очень похоже на правду, ибо прошло безусловно не менее десяти минут, прежде чем Джон вместе с Барнеби снова появился в комнате приезжего. - Подойди ко мне, дружок, - сказал мистер Честер. - Ты знаешь мистера Джеффри Хардейла? Барнеби засмеялся и посмотрел на хозяина, как бы говоря: "Слышите, что он спрашивает?" А Джон, крайне шокированный таким нарушением приличий, приложил палец к носу и с немым укором покачал головой. - Да, сэр, он его знает, - ответил он за Барнеби, косясь на дурачка и хмуря брови, - знает так же хорошо, как вы и я. - Я-то не имею удовольствия близко знать этого джентльмена, - возразил мистер Честер. - Так что говорите только за себя, мой друг. Сказано это было все так же спокойно и приветливо, с той же улыбкой, но Джон почувствовал, что его "осадили", и, считая, что потерпел такой афронт из-за Барнеби, дал себе слово при первом удобном случае хорошенько лягнуть его любимца-ворона. - Вот это передай мистеру Хардейлу в собственные руки, - сказал мистер Честер, запечатав тем временем письмо и знаком подзывая своего посланца. - Подожди ответа и принеси мне его сюда. Если же мистер Хардейл сейчас занят, скажешь ему... Хозяин, может он что-нибудь запомнить и передать на словах? - Может, если захочет, - ответил Джон. - А вашего поручения он не забудет. - Почему вы так в этом уверены? Джон вместо ответа только указал на Барнеби, который, вытянув шею, серьезно и пристально смотрел в лицо мистеру Честеру, энергично кивая головой. - Так вот, Барнеби, скажешь ему, что, если он сейчас занят, я охотно подожду его ответа. А если ему угодно прийти сюда, я рад буду встретиться с ним сегодня вечером в любой час... Ведь в крайнем случае у вас найдется для меня постель на одну ночь, Уиллет? Старый Джон, чрезвычайно польщенный этим фамильярным обращением, доказывавшим, что его имя известно знатному гостю, ответил внушительно: - Еще бы, сэр, разумеется! Он уже мысленно сочинял панегирик своей лучшей кровати, но мистер Честер прервал его размышления, отдав Барнеби письмо и наказав ему бежать во всю прыть. - Прыть! - повторил Барнеби, пряча письмо за пазуху. - Прыть! Если хотите видеть настоящую прыть, подите сюда. Вон сюда! И, к ужасу Джона Уиллета, он схватил мистера Честера за рукав тонкого сукна и, бесшумно ступая, подвел его к окну. - Глядите вниз, - сказал он тихонько. - Видите, как они шепчутся? А теперь принялись плясать и прыгать, делают вид, что забавляются. Смотрите, как они останавливаются, когда думают, что за ними никто не следит, и опять шепчутся. А потом начинают вертеться и скакать. Это они радуются, что придумали какие-то новые проказы. Ишь как взлетают и ныряют!.. А вот опять шепчутся. Им и невдомек, что я часто лежу на траве и наблюдаю за ними. Интересно, что такое они замышляют? Как вы думаете? - Да это же просто белье, - сказал мистер Честер, такое, как мы все носим. Оно сушится на веревках, а ветер качает его - вот и все. - Белье! - повторил Барнеби, близко заглянул ему в лицо и отскочил. - Ха-ха! Право, гораздо лучше быть дурачком, чем таким умником, как вы все. Вот вы не видите там того, что я. Ведь это же призраки вроде тех, что снятся по ночам! Вы не видите глаз в оконных стеклах, не видите, как духи мчатся вместе с сильным ветром, не слышите голосов в воздухе, не видите людей, что скользят тихонько в небе, - ничего! Мне живется гораздо веселее, чем вам со всем вашим умом. Нет, это вы - глупые люди, а мы - умные. Ха-ха-ха! Я бы не поменялся с вами, нет, ни за что! Прокричав это, Барнеби взмахнул шляпой над головой и стрелой вылетел из комнаты. - Странное существо! - сказал мистер Честер и, достав из кармана красивую табакерку, взял понюшку табаку. - Ему не хватает смекалки, - с расстановкой и после долгой паузы изрек мистер Уиллет. - Соображать не способен, в этом все дело. Я не раз и не два пробовал расшевелить в нем эту самую смекалку, - добавил Джон конфиденциально. - Но ничего не вышло. Такой уж он уродился. Вряд ли стоит говорить, что мистер Честер выслушал Джона с улыбкой - ведь эта приятная улыбка никогда не сходила с его лица. Но затем он решительно придвинул свое кресло поближе к огню, давая этим понять, что хотел бы остаться один. И так как у Джона не было больше никакого предлога задерживаться, он вышел из комнаты. Пока для гостя готовился обед, Джон Уиллет усиленно размышлял. И если мозг его временами работал не так четко как всегда, то это можно с полным основанием объяснить тем, что Джон в этот день очень уж часто качал головой, от чего изрядно путаются мысли. А как можно было не качать головой? То, что мистер Честер, о давнишней и закоренелой вражде которого с мистером Хардейлом знала вся округа, вдруг приехал сюда и, видимо, с единственной целью встретиться со своим врагом, что местом встречи он выбрал "Майское Древо", что он спешно послал в Уоррен нарочного - все это были такие камни преткновения, которых мозг Джона не мог одолеть. Оставалось только совещаться с котлом да с нетерпением ожидать возвращения Барнеби. А Барнеби, как назло, непозволительно задержался, чего с ним до сих пор никогда не случалось. Гостю подали обед, убрали со стола и принесли вино, выгребли из камина золу и снова развели огонь. За окнами померк дневной свет, наступили сумерки, и, наконец, совсем стемнело, а Барнеби все не возвращался. Джон Уиллет не переставал удивляться и был полон мрачных предчувствий, но его гость как ни в чем не бывало сидел себе в кресле, заложив ногу за ногу, и, по всей видимости, мысли его были в таком же порядке, как его костюм, казалось, этот спокойный, выдержанный джентльмен с непринужденными манерами ровно ни о чем не думает и занят только своей золотой зубочисткой. - Барнеби что-то запоздал, - решился заметить Джон, поставив на стол принесенные им старые потускневшие подсвечники фута в три высотой и снимая нагар со свечей. - Да, порядком задержался, - согласился гость, потягивая вино. - Ну, да, наверное, уже скоро явится. Джон откашлялся и помешал кочергой в камине. - Судя по несчастью с моим сыном, на дорогах у вас не особенно благополучно, - сказал мистер Честер. А мне вовсе не хочется, чтобы и меня съездили по черепу - это неприятно само по себе, да еще ставит человека в смешное положение перед теми, кто его случайно подберет. Так что я думаю заночевать здесь. Вы, кажется, говорили, что у вас найдется лишняя кровать? - Еще какая кровать, сэр! Такие кровати - редкость даже в дворянских домах. Она стоит здесь с незапамятных времен - говорят, ей лет двести будет. Ваш благородный сын - славный молодой человек! - последний спал на ней с полгода тому назад. - Хорошая рекомендация, клянусь честью! - заметил гость, пожимая плечами, и подкатил кресло еще ближе к огню. - Так позаботьтесь, мистер Уиллет, чтобы постель хорошенько проветрили и в спальне сейчас же жарко натопили камин. В этом доме сыровато и довольно свежо. Джон опять, больше по привычке, поправил дрова в камине и хотел уже уходить, но в эту минуту на лестнице послышались быстрые шаги и затем в комнату вбежал запыхавшийся Барнеби. - Через час будет уже в седле, - объявил он, подойдя к мистеру Честеру. - Он целый день не слезал с лошади и недавно вернулся домой. Как только поест и попьет - опять ногу в стремя и поедет на свидание со своим дорогим другом. - Это он велел тебе так сказать? - спросил мистер Честер, поднимая глаза на Барнеби, - он, казалось, не испытывал ни малейшего смущения или во всяком случае ничем его не обнаружил. - Да, все кроме последних слов, - пояснил Барнеби, - но он их подумал, я угадал это по его лицу. - Вот возьми, - пристально глядя на него, сказал мистер Честер и сунул ему в руку деньги. - Это тебе за труды, мой догадливый Барнеби. - Ого! Этого хватит для Грипа, для меня и для Хью, мы поделимся, - отозвался тот и, спрятав деньги, принялся считать на пальцах: Грип - раз, я - два, Хью - три. А еще - собака, коза, кошки - мы истратим все очень быстро, так и знайте! Эге!.. Вэгляните-ка туда! Вы и тут ничего не видите, умники-разумники? Опустившись на одно колено, он стремительно нагнулся к камину и стал жадно смотреть на дым, густыми черными клубами выходивший в трубу. Джон Уиллет, считая, по-видимому, что обращение "разумники" относится главным образом к нему, посмотрел туда же с самым глубокомысленным и важным видом. - Ну, вот скажите, куда они уходят и зачем так быстро несутся вверх? - спросил Барнеби. - Почему они всегда так спешат, что наступают друг другу на пятки? Ведь за это самое меня бранят, а я только беру пример с таких вот, как они. Ой, все новые и новые, сколько их! Ишь как хватают друг друга за полы! Одни улетают, другие быстро несутся за ними. Как весело они пляшут! Жаль, что мы с Грином не умеем так прыгать! - Что у него в этой корзинке за спиной? - спросил мистер Честер через несколько минут, наблюдая за Барнеби, который все еще, нагнувшись, пытался заглянуть в трубу и сосредоточенно смотрел на клубы дыма. - Здесь? - переспросил Барнеби, вскочив раньше, чем Джон Уиллет успел ответить. Он встряхнул корзинку и прислушался, склонив голову набок. - Вы хотите знать, кто тут внутри? Ну-ка, ответь ему!.. - Дьявол, дьявол, дьявол! - прокричал из корзины хриплый голос. - Вот деньги, Грип, - сказал Барнеби, позвенев монетами. - Деньги нам на угощение. - Урра! Урра! Урра! - откликнулся ворон. - Веселей, не трусь! Мистер Уиллет, по-видимому, сильно сомневался, может ли джентльмен в богатом камзоле и тонком белье иметь хоть малейшее представление о той неприятной компании, к которой причислил себя ворон. Он поспешил увести Барнеби, чтобы помешать дальнейшим неприличным заявлениям его любимца, и, поклонившись как можно учтивее, вышел из комнаты. ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ В этот вечер завсегдатаев "Майского Древа" ожидали великие новости: каждому из них, как только он входил и занимал свое законное место у камина, Джон с внушительной расстановкой, шепотом сообщал, что в большой комнате наверху сидит мистер Честер и ожидает прибытия мистера Джеффри Хардейла, которому через Барнеби послал письмо (наверняка угрожающее), и Барнеби уже вернулся. Для кружка курильщиков и любителей со вкусом посудачить, которым судьба редко посылала новые темы для обсуждения, такая новость была настоящей находкой, даром божьим. Еще бы! Какая-то мрачная тайна, да еще развязка произойдет под этой самой крышей, и можно будет, сидя у камелька, без малейших усилий и затруднений следить за ходом событий и подробно обсуждать их. Какой пикантный вкус это придавало напиткам, какой аромат - табаку! Каждый курил сегодня свою трубку с особенным, сосредоточенным наслаждением и поглядывал на соседей, словно безмолвно поздравляя их с удачей. Настроение было такое праздничное и торжественное, что, по предложению Соломона Дэйэи, все, включая и Джона, выложили по шести пенсов, чтобы вскладчину распить кувшин "флипа"*, превосходного напитка, который был в спешном порядке приготовлен и поставлен прямо на кирпичный пол подле собеседников, чтобы он тихонько покипел еще и настоялся у огня; поднимавшийся от него благоуханный пар смешивался с кольцами дыма из трубок и как бы завесой отделял компанию друзей от остального мира, создавая чудесную интимную атмосферу. В этот вечер даже мебель в комнате казалась новее, тона дерева - сочнее, потолок и стены блестели еще больше, занавески стали краснее, огонь в камине пылал ярче, а сверчки за печкой трещали благодушнее и веселее обычного. Только два человека в комнате не замечали и не разделяли общего приподнятого настроения. Один из них был Барнеби - он дремал в углу у камина или притворялся спящим для того, чтобы к нему не приставали с вопросами, -второй был Хью, который, растянувшись на скамье с другой стороны, крепко спал, освещенный ярким пламенем. В этом падавшем на него свете его мускулистое тело атлетического сложения видно было во всей своей красоте. То был молодой великан, здоровый и сильный, чье загорелое лицо и смуглая грудь, густо заросшая черными как смоль волосами, достойны были кисти художника. К его неряшливой одежде из самой грубой и жесткой ткани пристали клочки соломы и сена, обычно служивших ему постелью, такие же клочки запутались в нечесаных кудрях, и поза, в которой лежал Хью, была небрежна, как его одежда. Эта небрежность и что-то угрюмое, даже свирепое в выражении лица придавали ему столько своеобразия, что спящий привлекал внимание даже завсегдатаев "Майского Древа", хорошо его знавших, и долговязый Паркс сказал вслух, что Хью сегодня более, чем когда-либо похож на разбойника. - Он, наверно, дожидается здесь, чтобы отвести в конюшню лошадь мистера Хардейла, - заметил Соломон. - Угадали, сэр, - отозвался Джон Уиллет. - Сами знаете, он не часто заходит в дом. Ему с лошадьми вольготнее, чем с людьми. Он и сам, по-моему, не лучше животного. И Джон выразительно пожал плечами, как бы говоря: "Что поделаешь, не всем же быть такими, как мы", после чего, в глубоком сознании своего превосходства над обыкновенными смертными, сунул в рот трубку и закурил. - Этот парень, сэр, - начал он через некоторое время, вынув трубку изо рта и указывая чубуком на Хью, - не лишен способностей, но они у него где-то глубоко скрыты и, если можно так выразиться, закупорены... - Превосходно сказано! - вставил Паркс, кивая головой. - Очень удачное выражение, Джонни. Вы сегодня в ударе, я вижу, и кому-нибудь от вас здорово достанется. - Смотрите, как бы не досталось вам первому, сэр, отрезал мистер Уиллет, ничуть не польщенный комплиментом. - И достанется непременно, если будете перебивать меня... Так я хотел сказать, что у этого парня, хоть он не лишен способностей, глубоко скрытых и закупоренных, не больше смекалки, чем у Барнеби. А почему это так? Три друга переглянулись и покачали головами, как бы говоря: "Замечаете, какой у нашего Джона философский ум?" - Почему это так? - продолжал Джон, свободной рукой тихонько постукивая по столу. - Да потому, что способности его н