руг изо всех сил дернул за шнурок и крикнул: - Стойте! - Чего вы отрываете человеку руку? - сказал кучер, сердито посмотрев вниз. - Вон этот дом,- ответил Сквнрс.- Второй из тех четырех маленьких домиков, двухэтажный, с зелеными ставнями. На двери медная табличка с фамилией Снаули. - Не могли вы, что ли, сказать это, не отрывая человеку руку от туловища? - осведомился кучер. - Нет! - заорал мистер Сквирс.- Попробуйте сказать еще слово - и я на вас в суд подам за то, что у вас стекло разбито. Стойте! Повинуясь приказу, кучер остановил карету у двери мистера Снаули. Припомним, что мистер Снаули был тот самый елейный ханжа, который доверил двух своих пасынков отеческим заботам мистера Сквирса, о чем было рассказано в четвертой главе этой повести. Дом мистера Снаули находился на самой окраине нового поселка, примыкавшего к Сомерс-Тауну; мистер Сквирс снял у него на короткое время помещение, так как задержался в Лондоне на более долгий срок, чем обычно, а "Сарацин", зная по опыту аппетит юного Уэкфорда, соглашался принять его только на равных условиях с любым взрослым постояльцем. - Вот и мы! - сказал Сквирс, быстро вталкивая Смайка в маленькую гостиную, где мистер Снаули и его жена сидели за ужином, угощаясь омаром.Вот он, бродяга, преступник, бунтовщик, чудовище неблагодарности! - Как! Тот самый мальчишка, который сбежал! - вскричал Снаули, опустив на стол руки с торчавшими вверх ножом и вилкой и широко раскрыв глаза. - Он самый! -сказал Сквирс, поднеся кулак к носу Смайка, опустив его и со злобным видом повторив этот жест несколько раз.- Если бы здесь не присутствовала леди, я бы ему закатил такую... Не беда, за мной не пропадет. И мистер Сквирс поведал о том, как и каким путем, когда и где он поймал беглеца. - Ясно, что на то была воля провидения,- сказал мистер Снаули, со смиренным видом опустив глаза иподняв к потолку вилку с насаженным на нее куском омара. - Несомненно, провидение против него,- отозвался мистер Сквирс, почесывая нос.- Конечно! Этого следовало ожидать. Всякий мог бы догадаться. - Жестокосердие и злодейство никогда не преуспевают, сэр,- сказал мистер Снаули. - Об этом никогда никто не слышал,- подхватил Сквирс, доставая из бумажника тоненькую пачку банкйогов, дабы удостовериться, все ли они целы. - Миссис Снаули,- сказал мистер Сквирс, успокоившись относительно сего предмета,- я был благодетелем этого мальчишки, я его кормил, обучал и одевал. Я был классическим, коммерческим, математическим, философическим и тригонометрическим другом этого мальчик. Мой сын - мой единственный сын Уэкфорд - был ему братом, миссис Сквирс была ему матерью, бабушкой, теткой. Да, и могу сказать - также и дядей, всем сразу. Ни к кому она не была так привязана, кроме ваших двух прелестных и очаровательных сынков, как к этому мальчишке. А какова награда? Что сталось с моим млеком человеческой доброты? Оно свертывается и скисает, когда я смотрю на этого мальчишку. - Это и не удивительно, сэр,- сказала миссис Снаули.- О, это не удивительно! - Где он был все это время? - осведомился Снаули,- Или он жил с этим... - А, сэр! - перебил Сквирс, снова поворачиваясь к Смайку.- Вы жили с этим чертом Никльби, сэр? Но ни угрозы, ни кулаки не могли вырвать у Смайка ни единого слова в ответ на этот вопрос, потому что он решил скорее погибнуть в ужасной тюрьме, куда ему предстояло вернуться, чем произнести хоть один слог, который мог впутать в это дело его первого и истинного друга. Он уже припомнил строгий приказ хранить тайну относительно своей прошлой жизни, данный ему Николасом, когда они покидали Йоркшир, а смутное и запутанное представление, что его благодетель, уведя его с собой, совершил какое-то ужасное преступление, за которое, если оно будет открыто, его могут подвергнуть тяжелой каре, отчасти содействовало тому, что он пришел в ужас. Таковы были мысли,- если столь туманные представления, бродившие в слабом мозгу, можно назвать этим словом,- таковы были мысли, которые возникли у Смайка и сделали его нечувствительным к запугиванию и к уговорам. Убедившись, что все усилия бесполезны, мистер Сквирс отвел его в каморку наверху, где ему предстояло провести ночь. Забрав из предосторожности его обувь, куртку и жилет, а также заперев дверь снаружи из опасения, как бы он не собрался с духом и не сделал попытки бежать, достойный джентльмен оставил его наедине с его размышлениями. О чем он размышлял и как сжималось сердце бедняги, когда он думал - а разве переставал он хоть на секунду об этом думать! - о бывшем своем доме, и дорогих друзьях, и о знакомых, с которыми он был связан,- рассказать нельзя. Для того чтобы остановить умственное развитие и обречь рассудок на такой глубокий сон, надо было применять суровые и жестокие меры еще с детства. Должны были пройти годы мук и страданий, не озаренные ни единым лучом надежды; струны сердца, отзывавшиеся на нежность и ласку, должны были где-то заржаветь и порваться, чтобы уже больше не отвечать на ласковые слова любви. Да, мрачен должен быть короткий день и тусклы длинные-длинные сумерки, кото- рые предшествуют ночи, окутавшей его рассудок. Были голоса, которые заставили бы его встрепенуться даже теперь. Но их приветные звуки не могли проникнуть сюда. И он лег на кровать - вялое, несчастное, больное существо, каким впервые увидел его Николас в йоркширской школе. ГЛАВА XXXIX, в которой еще одим старый друг встречает Смайка весьма кстати и не без последствий Ночь, исполненная такой горечи для одной бедной души, уступила место ясному и безоблачному летнему утру, когда почтовая карета с севера проезжала с веселым грохотом по еще молчаливым улицам Излингтона и, бойко возвестив о своем приближении бодрыми звуками кондукторского рожка, подкатила, гремя, к остановке около почтовой конторы. Единственным наружным пассажиром был дюжий, честный на вид деревенский житель, который, впившись глазами в купол собора св. Павла, казалось, пребывал в таком восхищении и изумлении, что вовсе не замечал суеты, когда выгружали мешки и свертки, пока не опустилось с шумом одно из окон кареты, после чего он оглянулся и увидел миловидное женское личико, только что оттуда выглянувшее. - Посмотри-ка, моя девочка! - заорал деревенский житель, указывая на предмет своего восхищения.- Это церковь Павла. Ну и громадина! - Ах, боже мой, Джон! Я не думала, что она может быть даже наполовину такой большой. Вот так чудовище! - Чудовище! Это, мне кажется, вы правильно сказали, миссис Брауди,добродушно отозвался деревенский житель, медленно спускаясь вниз в своем широченном пальто.- А как ты думаешь, вот это что такое - вон там, через дорогу? Хотя бы целый год думала, все равно не угадаешь. Это всего-навсего почтовая контора! Хо-хо! Им надо брать двойную плату за письма! Почтовая контора! Ну, что ты скажешь? Ей-богу, если это почтовая контора, то хотелось бы мне посмотреть, где живет лондонский лорд-мэр! С этими словами Джон Брауди - ибо это был он - открыл дверцу кареты, заглянул в нее и, похлопав миссис Брауди, бывшую мисс Прайс, по щеке, разразился неудержимым хохотом. - Здорово! -сказал Джон.- Пусть черт поберет мои пуговицы, если она не заснула снова! - Она всю ночь спала и весь вчерашний день, только изредка просыпалась минутки на две,- ответила избранница Джона Брауди,- и я очень жалела, когда она просыпалась, потому что она такая злюка. Объектом этих замечаний была спящая фигура, так старательно закутанная в шаль и плащ, что было бы немыслимо определить ее пол, если бы не коричневая касторовая шляпка с зеленой вуалью, которая украшала ее голову и на протяжении двухсот пятидесяти миль сплющивалась в том самом углу, откуда доносился сейчас храп леди, и имела вид достаточно нелепый, чтобы растянуть и менее расположенные к смеху мышцы, чем мышцы красного лица Джона Брауди. - Эй! - крикнул Джон, дергая за кончик обвисшей вуали.- Ну-ка, просыпайтесь, живо! После нескольких попыток снова забиться в угол и досадливых восклицаний спросонок фигура с трудом приняла сидячее положение, и тогда под смятой в комок касторовой шляпкой показалось нежное личико мисс Фанни Сквирс, обведенное полукругом синих папильоток. - О Тильда, как ты меня толкала всю ночь! - воскликнула мисс Сквирс. - Вот это мне нравится! - со смехом отозвалась ее подруга.- Да ведь ты одна заняла чуть ли не всю карету! - Не спорь, Тильда,- внушительно сказала мисс Сквире,- ты толкалась, и не имеет смысла утверждать, будто ты не толкалась. Быть может, ты этого не замечала во сне, Тильда, но я всю ночь не сомкнула глаз и потому думаю, что мне можно верить. Дав такой ответ, мисс Сквирс привела в порядок шляпку и вуаль, которым ничто, кроме сверхъестествевного вмешательства и нарушения законов природы, не могло вернуть прежний фасон или форму; явно обольщаясь мыслью, что шляпка на редкость мила, она смахнула с колен крошки сандвичей и печенья и, опираясь на предложенную Джоном Брауди руку, вышла из кареты. - Эй,- сказал Джон, подозвав наемную карету я поспешно погрузив в нее обеих леди и багаж,- поезжайте в "Голову Сары"! - Куда? - вскричал кучер. - Ах, бог мой, мистер Брауди,- вмешалась мисс Сквирс.- Что за ерунда! В "Голову Сарацина". - Верно,- сказал Джон,- я знал, что это что-то вроде "Головы Сариного сына". Ты знаешь, где это? - О да! Это я знаю,- проворчал кучер, захлопнув дверцу. - Тильда, дорогая,- запротестовала мисс Сквирс,- вас примут бог знает за кого. - Пусгь принимают за кого хотят,- сказал Джон Брауди.- Мы приехали в Лондон для того, чтобы веселиться, не так ли? - Надеюсь, мистер Брауди,- ответила мисс Сквирс с удивительно мрачным видом. - Ну, а все остальное неважно,- сказал Джон.- Я всего несколько дней как женился, потому что бедный старик отец помер и пришлось это дело отложить. У нас свадебное путешествие - новобрачная, подружка и новобрачный, и когда же человеку повеселиться, если не теперь? И вот, чтобы начать веселиться сейчас же и не терять времени, мистер Брауди влепил сочный поцелуй своей жене и ухитрился сорвать поцелуй у мисс Сквирс после девического сопротивления, царапанья и борьбы со стороны этой молодой леди, продолжавшихся до тех пор, пока они не прибыли в "Голову Сарацина". Здесь компания немедленно отправилась на отдых - освежающий сон был необходим после такого длинного путешествия, и здесь они встретились снова около полудня за плотным завтраком, поданным по приказанию мистера Джона Брауди в отдельной маленькой комнатке наверху, откуда можно было беспрепятственно любоваться конюшнями. Увидеть теперь мисс Сквирс, избавившуюся от коричневой касторовой шляпки, зеленой вуали и синих папильоток и облеченную, во всей своей девственной прелести, в белое платье и жакет, надевшую белый муслиновый чепчик с пышно распустившейся искусственной алой розой, увидеть ее роскошную копну волос, уложенных локончиками, такими тугими, что немыслимым казалось, чтобы они могли как-нибудь случайно растрепаться, и шляпку, отороченную маленькими алыми розочками, которые можно было принять за многообещающие от- прыски большой розы,- увидеть все это, а также широкий алый пояс - под стать розе-родоначальнице и маленьким розочкам,- который охватывал стройную талию и благодаря счастливой изобретательности скрывал недостаточную длину жакета сзади,- узреть все это и затем уделить должное внимание коралловым браслетам (бусинок было маловато и очень заметен черный шнурок), обвившим ее запястья, и коралловому ожерелью, покоившемуся на шее, поддерживая поверх платья одинокое сердце из темно-красного халцедона - символ ее еще никому не отданной любви,- созерцать все эти немые, но выразительные соблазны, взывающие к самым чистым чувствам нашей природы, значило растопить лед старости и подбросить новое, неиссякаемое топливо в огонь юности. Официант не остался неуязвимым. Хоть он и был официантом, но человеческие чувства и страсти не были ему чужды, и он очень пристально смотрел на мисс Сквирс, подавая горячие булочки. - Вы не знаете, мой папа здесь? - с достоинством спросила мисс Сквирс. - Что прикажете, мисс? - Мой папа,- повторила мисс Сквирс,- он здесь? - Где - здесь, мисс? - Здесь, в доме! - ответила мисс Сквирс.- Мой папа - мистер Уэкфорд Сквирс, он здесь остановился. Он дома? - Я не знаю, есть ли здесь такой джентльмен, мисс,- ответил официант.Может быть, он в кофейне. "Может быть!" Вот это недурно! Мисс Сквирс всю дорогу до самого Лондона мечтала доказать своим друзьям, что она чувствует себя здесь как дома, мечтала о том, с каким почтительным вниманием будут встречены ее имя и упоминание о родне, а ей говорят, что ее отец, может быть, здесь! - Как будто он первый встречный!- с великим негодованием заметила мисс Сквирс. - Вы бы пошли узнать,- сказал Джон Брауди.И тащите еще один пирог с голубями, слышите? Черт бы побрал этого парня,- пробормотал Джон, глядя на пустое блюдо, когда официант удалился.- И это он называет пирогом - три маленьких голубя, фарша почти не видно, и корка такая легкая, что вы не знаете, когда она у вас во рту и когда ее уже нет. Интересно, сколько пирогов полагается на завтрак? После короткого перерыва, который Джон Брауди употребил на ветчину и холодную говядину, официант вернулся с другим пирогом и с сообщением, что мистер Сквирс здесь не остановился, но что он заходит сюда ежедневно и, когда он придет, его проводят наверх. С этими словами он вышел, отсутствовал не больше двух минут, а затем вернулся с мистером Сквирсом и его многообещающим сынком. - Ну кто бы мог подумать! - сказал Сквирс, после того как приветствовал компанию и узнал домашние новости от своей дочери. - В самом деле, кто, папа? - с раздражением сказала эта молодая леди.Но, как видите. Тильда наконец-то вышла замуж. - А я устроил увеселительную поездку, осматриваю Лондон, учитель,объявил Джон, энергически атакуя пирог. - Так поступают все молодые люди, когда женятся,отозвался Сквирс,- а деньги от этого улетучиваются! Насколько было бы лучше отложить их хотя бы на обучение ребятишек! А они на вас посыплются, не успеете вы оглянуться,нравоучительным тоном продолжал мистер Сквирс.- Мои на меня посыпались. - Не хотите ли кусочек? - предложил Джон. - Я-то не хочу,- ответил Сквирс,- но если вы дадите кусок пожирнее маленькому Уэкфорду, я вам буду признателен. Суньте ему прямо в руку, а не то официант возьмет лишнюю плату, а они и без того наживаются. Если услышите, что идет официант, сэр, спрячьте кусок в карман и выгляньте из окна, слышите? - Понимаю, отец,- ответил послушный Уэкфорд. - Ну,- сказал Сквирс, обращаясь к дочери,- теперь твоя очередь выйти замуж. - О, мне не к спеху,- очень резко сказала мисс Сквирс. - Неужели, Фаини? - не без лукавства воскликнула ее старая подруга. - Да, Тильда,- ответила мисс Сквире, энергически качая головой.- Я могу подождать. - По-видимому, и молодые люди тоже могут подождать,- заметила миссис Брауди. - Уж я-то их не завлекаю, Тильда,- заявила мисс Сквирс. - Верно! - подхватила ее подруга.- Вот это сущая правда. Саркастический тон этого замечания мог вызвать довольно резкую реплику мисс Сквирс, которая, будучи от природы злобного нрава - каковой стал еще злее после путешествия и недавней тряски,- была вдобавок раздражена старыми воспоминаниями и крушением надежд, связанных с мистером Брауди. А резкая реплика могла привести к многочисленным другим резким репликам, которые могли привести бог весть к чему, если бы в этот момент сам мистер Сквирс случайно не переменил тему разговора. - Как вы думаете,- сказал этот джентльмен,- как вы полагаете, кого мы с Уэкфордом сегодня изловили? - Папа! Неужели мистера... Мисс Сквирс была не в силах закончить фразу, но миссис Брауди сделала это за нее и добавила: - Никльби? - Нет,- сказал Сквирс,- но почти что его. - Как? Вы имеете в виду Смайка? - воскликнула мисс Сквирс, захлопав в ладоши. - Вот именно! -ответил ее отец,- Ох, и здоровея его поймал. - Как! - вскричал Джон Брауди, отодвигая тарелку.- Поймали этого бедного... проклятого негодяя? Где он? - Да у меня на квартире, в задней комнате наверху,- ответил Сквирс.- Он сидит взаперти. - У тебя на квартире? Ты его держишь у себя ва квартире? Хо-хо! Школьный учитель против всей Англии! Дай руку, приятель! Будь я проклят, за это я должен пожать тебе руку! Держишь его у себя на квартире? - Да,- ответил Сквирс, покачнувшись на стуле от поздравительного удара в грудь, которым угостил его дюжий йоркширец,- благодарю вас. Больше этого не делайте. Я знаю - намерение у вас было доброе, но это немножко больно. Да, он там. Что, не так уж плохо? - Плохо! - повторил Джон Брауди.- Да этим можно сразить человека! - Я так и думал, что это вас слегка, удивит,- сказал Сквирс, потирая руки.- Это было аккуратно обделано и очень быстро. - Как было дело? - осведомился Джон, подсаживаясь к нему.- Расскажите нам все, приятель. Ну-ка поживее! Хотя мистер Сквирс и не мог угнаться за нетерпением Джона Брауди, однако он поведал о счастливой случайности, благодаря которой Смайк попался ему в руки, так живо, как только мог, и, когда его не перебивали восхищенные восклицания слушателей, не прерывал рассказа, пока не довел его до конца. - Из боязни, как бы он от меня случайно не удрал,- с хитрой миной заметил Сквирс, закончив рассказ,- я заказал на завтра, на утро, три наружных места - для Уэкфорда, для него и для себя - и договорился с агентом, поручив ему счета и новых мальчиков, понимаете? Стало быть, очень удачно вышло, что вы приехали сегодня, иначе вы бы нас не застали; и если вы не зайдете вечерком выпить со мной чаю, мы вас не увидим до отъезда. - Ни слова больше,- подхватил йоркширец, пожимая ему руку.- Мы придем, хотя бы вы жили за двадцать миль отсюда. - Да неужели придете? - отозвался мистер Сквирс, который не ждал, что его приглашение будет принято с такой готовностью, иначе он очень бы призадумался, прежде чем приглашать. Единственным ответом Джона Брауди было новое рукопожатие и заверение, что осмотр Лондона они начнут только завтра, чтобы непременно быть у мистера Снаули к шести часам. Обменявшись с йоркширцем еще несколькими словами, мистер Сквирс удалился со своим сынком. В течение целого дня мистер Брауди был в очень странном возбужденном состоянии: то и дело разражался смехом, а затем хватал свою шляпу и выбегал во двор, чтобы нахохотаться вволю. Он никак не мог усидеть на месте, все время входил и выходил, прищелкивал пальцами, выделывал какие-то па из неуклюжих деревенских танцев - короче говоря, вел себя так удивительно, что у мисс Сквирс мелькнула мысль, не помешался ли он, и, попросив свою дорогую Тильду не расстраиваться, она сообщила ей напрямик свои подозрения. Однако миссис Брауди, не обнаруживая особых признаков тревоги, заметила, что один раз она уже видела его таким и хотя он после этого почти наверно заболеет, но ничего серьезного с ним не случится, а потому лучше оставить его в покое. Последствия показали, что она была совершенно права: когда все они сидели в тот вечер в гостиной мистера Снаули, как только начало смеркаться, Джону Брауди стало вдруг так плохо и он почувствовал такое головокружение, что все присутствующие пришли в панический ужас. Его славная супруга оказалась единственной особой, сохранившей присутствие духа; она заявила, что, если бы ему разрешили полежать часок на кровати мистера Сквирса и оставили в полном одиночестве, его болезнь несомненно прошла бы так же быстро, как и приключилась с ним. Никто не отказался последовать этому разумному совету, прежде чем посылать за врачом. И вот Джона с великим трудом отвели, поддерживая, наверх (он был чудовищно тяжел, и, спотыкаясь, спускался на две ступени каждый раз, когда его втаскивали на три) и, уложив на кровать, оставили на попечение его жены, которая после недолгого отсутствия вернулась в гостиную с приятной вестью, что он крепко заснул. А в этот самый момент Джон Брауди сидел на кровати, раскрасневшись, как никогда, запихивая в рот угол подушки, чтобы не захохотать во все горло. Как только удалось ему подавить это желание, он снял башмаки, прокрался к смежной комнате, где был заключен пленник, повернул ключ, торчавший в замочной скважине, и, вбежав, зажал Смайку рот своей большущей рукой, прежде чем тот успел вскрикнуть. - Черт подери, ты меня не узнаешь, парень? - шепнул йоркширец ошеломленному мальчику.- Я - Брауди! Я тебя встретил, когда избили школьного учителя. - Да, да! - воскликнул Смайк.- О, помогите мне! - Помочь тебе? - переспросил Джон, снова зажав ему рот, как только он это сказал.- Ты бы не нуждался в помощи, если бы не был самым глупым мальчишкой, какой только есть на свете. Чего ради ты пришел сюда? - Он меня привел, о, это он меня привел!-вскричал Смайк. - Привел! - повторил Джои.- Так почему же ты не ударил его по голове, не лег на землю и не начал брыкаться, почему не позвал полицию? Я бы распра- вился с дюжиной таких, как он, когда был в твоих летах. Но ты жалкий, забитый парень,- грустно сказал Джон,- и пусть бог меня простит, что я похвалялся перед одним из его слабых созданий! Смайк раскрыл рот, собираясь что-то сказать, но Джон Брауди остановил его. - Стой смирно и ни словечка не говори, пока я тебе не разрешу,- сказал йоркширец. После такого предостережения Джон Брауди многозначительно покачал головой и, достав из кармана отвертку, очень искусно и неторопливо вывинтил дверной замок и положил его вместе с инструментом на пол. - Видишь? - сказал Джон.- Это твоих рук дело. А теперь удирай! Смайк тупо посмотрел на него, как будто не понимая. - Я тебе говорю - удирай! - быстро повторил Джон.- Ты знаешь, где живешь? Знаешь? Ладно. Это твой сюртучишко или учительский? - Мой,- ответил Смайк, когда йоркширец увлек его в соседнюю комнату и указал ему на башмаки и сюртук, лежавшие на стуле. - Одевайся! - сказал Джон, засовывая его руку не в тот рукав и обматывая ему шею полой сюртука.- Теперь ступай за мной, а когда будешь на улице, поверни направо, и они не увидят, как ты пройдешь мимо. - Но... но... он услышит, когда я буду закрывать дверь,- ответил Смайк, дрожа с головы до пят. - Так ты ее совсем не закрывай,- заявил Джон Брауди.- Черт подери, надеюсь, ты не боишься, что школьный учитель схватит простуду? - Не-ет,- сказал Смайк, у которого зуб на зуб не попадал.- Но он уже один раз привел меня обратно и опять приведет. Да, конечно, приведет... - Приведет? - нетерпеливо перебил Джон.- Нет, не приведет. Слушай! Я хочу это сделать по-добрососедски, и пусть они думают, что ты сам убежал, но если он выйдет из гостиной, когда ты будешь удирать, пусть он лучше пожалеет свои кости, потому что я их не пожалею. Если он сразу обнаружит твой побег, я его направлю по ложному следу, предупреждаю тебя. Но если ты не будешь робеть, ты доберешься до дому раньше, чем они узнают, что ты сбежал. Идем! Смайк, который понял только, что все это говорилось с целью подбодрить его, двинулся за Джоном нетвердыми шагами, а тот зашептал ему на ухо: - Ты скажешь молодому мистеру, что я сочетался браком с Тилли Прайс, и мне можно писать в "Голову Сарацина", и что я к нему не ревную. Черт возьми, я чуть не лопаюсь от смеха, когда вспоминаю о том вечере! Ей-богу, я будто сейчас вижу, как он уплетал хлеб с маслом! В данный момент это было рискованное воспоминание для Джона, так как он был на волосок от того, чтобы громко не захохотать. Однако, удержавшись с большим трудом как раз вовремя, он шмыгнул вниз по лестнице, увлекая за собой Смайка; затем, поместившись у самой двери в гостиную, чтобы встретить лицом к лицу первого, кто оттуда выйдет, он дал знак Смайку удирать. Зайдя так далеко, Смайк не нуждался в новом понуканье. Открыв потихоньку дверь и бросив на своего избавителя взгляд и благодарный и испуганный, он повернулся и как вихрь помчался в указанном направлении. Йоркширец оставался на своем посту в течение нескольких минут, но убедившись, что разговор в гостиной не смолкает, бесшумно прокрался назад и с добрый час стоял, прислушиваясь, у перил лестницы. Так как спокойствие ничем не нарушалось, он снова забрался в постель мистера Сквирса и, натянув на голову одеяло, принялся хохотать так, что чуть не эадохся. Если бы кто-нибудь мог видеть, как вздрагивает одеяло, а широкое красное лицо и большая голова йоркширца то и дело высовываются из-под простыни, напоминая некое веселое чудище, которое выбирается на поверхность подышать воздухом и опять ныряет, корчась от приступов смеха,если бы кто-нибудь мог это видеть, тот позабавился бы не меньше, чем забавлялся сам Джон Брауди. ГЛАВА XL, в которой Николас влюбляется. Ом прибегает к посреднику, чьи старания увенчиваются неожиданным успехом, если не придавать значения одной детали Вырвавшись еще раз из когтей своего старого преследователя, Смайк не нуждался в новых поощрениях, чтобы приложить всю свою энергию и усилия, на какие только был способен. Не останавливаясь ни на секунду для размышлений о том, в какую сторону он бежит и ведет ли эта дорога к дому или прочь от него, он мчался с изумительной быстротой и упорством; он летел, словно на крыльях, какие дает только страх, понукаемый воображаемыми криками, хорошо знакомым голосом Сквирса, бежавшего - так чудилось расстроенному воображению бедняги - за -ним по пятам с толпой преследователей, которые то отставали, то быстро его нагоняли, по мере того как им овладевали по очереди страх и надежда. И, когда через некоторое время он начал убеждаться, что эти звуки порождены его возбужденным мозгом, он еще долго не замедлял шага, который вряд ли могли замедлить даже усталость и истощение. Когда мрак и тишина про- селочной дороги вернули его к действительности, а звездное небо над ним напомнило о быстром ходе времени, тогда только, покрытый пылью и задыхающийся, он остановился, чтобы прислушаться и осмотреться вокруг. Все было тихо и безмолвно. Зарево вдали, бросая на небо теплый отблеск, указывало место, где раскинулся гигантский город. Пустынные поля, разделенные живыми изгородями и канавами, через которые он пробирался и перелезал во время своего бегства, окаймляли дорогу и с той стороны, откуда он пришел, и с противоположной. Было уже поздно. Вряд ли могли они выследить его по тем тропам, какими он шел, и если мог он надеяться на возвращение домой, то, конечно, оно должно было совершиться теперь и под покровом темноты. Мало-помалу это начал понимать даже Смайк. Сначала он следовал какой-то туманной ребяческой фантазии: отойти на десять - двенадцать миль, а затем направиться домой, описав широкий круг, чтобы не пересекать Лондона,- до такой степени боялся он идти по улицам, где снова мог встретить своего грозного врага; но, уступая убеждению, внушенному новыми мыслями, он повернул назад и, со страхом и трепетом выйдя на дорогу, зашагал по направлению к Лондону почти с такою же быстротой, с какой покинул свое временное пристанище у мистера Сквирса. К тому времени, когда он вновь вошел в город с западной его окраины, большая часть магазинов была закрыта. Из людских толп, соблазнившихся выйти после жаркого дня, лишь немногие прохожие оставались на улицах, да и те брели домой. И у них он время от времени справлялся о дороге и, повторяя свои вопросы, добрался, наконец, до жилища Ньюмена Ногса. Весь вечер Ньюмен рыскал по переулкам и закоулкам, отыскивая того самого человека, который стучал сейчас в его дверь, тогда как Николас вел поиски в другой части города. Ньюмен сидел с меланхолическим видом за своим скудным ужином, когда робкий и неуверенный стук Смайка долетел до его слуха. В тревоге и ожидании жадно прислушиваясь к каждому звуку, Ньюмен сбежал вниз и, вскрикнув в радостном изумлении, потащил желанного гостя в коридор и вверх по лестнице и не проронил ни слова, пока благополучно не водворил его у себя в мансарде и не закрыл за собой дверь, после чего наполнил доверху большую кружку джином с водой и, поднеся ее ко рту Смайка, словно чашу с лекарством к губам строптивого ребенка, приказал ему выпить все до последней капли. У Ньюмена был чрезвычайно смущенный вид, когда он увидел, что Смайк только пригубил драгоценную смесь. Он уже собирался поднести кружку к своему рту со вздохом сострадания к слабости бедного друга, но Смайк,- начав рассказывать о выпавших на его долю приключениях, заставил его остановиться на на полдороге, и он застыл, слушая, с кружкой в руке. Странно было наблюдать перемену, происходившую с Ньюменом, по мере того как повествовал Смайк. Сначала он стоял, вытирая губы тыльной стороной руки, словно совершая какой-то обряд, прежде чем приступить к выпивке, затем при упоминании о Сквирсе он зажал кружку под мышкой и очень широко раскрыл глаза в крайнем изумлении. Когда Смайк перешел к избиению в наемной карете, он быстро поставил кружку на стол и, прихрамывая, зашагал по комнате в состоянии величайшего возбуждения, то и дело останавливаясь, словно для того, чтобы слушать еще внимательнее. Когда речь зашла о Джоне Брауди, он медленно и постепенно опустился на стул и, растирая руками колени,- все быстрее и быстрее по мере того как рассказ приближался к кульминационной точке,- разразился, наконец, смехом, прозвучавшим как одно громкое, раскатистое "ха-ха". Когда вырвался этот смех, физиономия его мгновенно вытянулась снова, и он осведомился с величайшим беспокойством, можно ли предположить, что у Джона Брауди и Сквирса дело дошло до драки, - Нет, не думаю,- ответил Смайк.- Думаю, что он хватился меня, когда я уже был далеко. Ньюмен почесал голову с видом весьма разочарованным и, снова подняв кружку, занялся ее содержимым, досматривая поверх ее краев на Смайка с мрачной и зловещей улыбкой. - Вы останетесь здесь,-сказал Ньюмен.- Вы устали... выбились из сил. Я сообщу им, что вы вернулись. Они чуть с ума не сошли из-за вас. Мистер Николас... - Да благословит его бог! - воскликнул Смайк. - Аминь! - сказал Ньюмен.- У него не было ни минуты отдыха и покоя, а также и у старой леди и у мисс Никльби. - Не может быть! Неужели она обо мне думала? - воскликнул Смайк.Неужели думала? Думала, да? О, не говорите мне, что она думала, если это не так! - Она думала!- крикнул Ньюмен.- Она так же великодушна, как и прекрасна. - Да, да,- подхватил Смайк.- Правильно! - Такая нежная и кроткая,- сказал Ньюмен. - Да, да!- с еще большим жаром вскричал Смайя. - И в то же время такая преданная и мужественная,- сказал Ньюмен. Он продолжал говорить, охваченный энтузиазмом, как вдруг, взглянув на своего собеседника, заметил, что тот закрыл лицо руками и слезы просачиваются между его пальцев. За секунду до этого глаза подростка сверкали необычным огнем, лицо его разгорелось от волнения, и он казался совсем иным существом. - Ну-ну! - пробормотал Ньюмен, как бы с некоторым недоумением.- Я сам не раз бывал растроган, думая о том, что на долю такой девушки выпали такие испытания; этот бедный мальчик... да, да... он тоже это чувствует... это его трогает... заставляет вспомнить о его прошлых несчастиях. Ха! Так ли это? Да, это... Гм! Отнюдь не ясно было, судя по тону этих отрывистых замечаний, считает ли Ньюмен Ногс, что они удовлетворительно разъясняют эмоции, вызвавшие их. Некоторое время он сидел в задумчивой позе, изредка бросая на Смайка тревожный и недоверчивый взгляд, ясно показывавший, что Смайк имеет близкое отношение к его мыслям. Наконец он повторил свое предложение, чтобы Смайк остался у него на ночь, тогда как он (Ногс) немедленно отправится в коттедж успокоить семью. Но так как Смайк н слышать об этом не хотел, ссылаясь на нетерпеливое желание снова увидеть своих друзей, то в конце концов они пустились в путь вместе; ночь была уже на исходе, у Смайка так сильно болели ноги, что он едва мог плестись, а потому до восхода солнца оставалось не больше часа, когда они достигли цели своего путешествия. При звуке их голосов у двери дома Николас, который провел бессонную ночь, придумывая способы отыскать своего пропавшего питомца, вскочил с постели и радостно впустил их. Столько было громких разговоров, поздравлений, негодующих восклицаний, что остальные члены семьи быстро проснулись, и Смайк был тепло и сердечно принят не только Кэт, но и миссис Никльби, которая заверила его в своей благосклонности. Она была столь любезна, что рассказала для увеселенья его и собравшегося кружка изумительнейшую историю, извлеченную из книги, названия которой она не знала, о чудесном побеге из тюрьмы - какая тюрьма и какой побег, она позабыла,совершенном одним офицером, чье имя она не могла припомнить, коего заключили в тюрьму за какое-то преступление, о котором она сохранила неясное воспоминание. Сначала Николас склонен был приписывать своему дяде долю участия в этой дерзкой (и едва не увенчавшейся успехом) попытке похитить Смайка, но по зрелом размышлении пришел к выводу, что эта честь принадлежит исключительно мистеру Сквирсу. Решив, по возможности, удостовериться через Джона Брауди, как в действительности обстояло дело, он приступил к повседневным своим занятиям и, отправившись в путь, обдумывал всевозможные способы наказать йоркширского школьного учителя. Все эти проекты были основаны на строжайшем принципе возмездия и отличались только одним недостатком - они были совершенно неосуществимы. - Чудесное утро, мистер Линкинуотер,- сказал Николас, входя в контору. - Да! - согласился Тим.- А еще толкуют о деревне! Как вам нравится такая погода в Лондоне? - За городом день светлее,- сказал Николас. - Светлее!- повторил Тим Линкинуотер.- Вы бы досмотрели из окна моей спальни! - А вы бы посмотрели из моего окна,- с улыбкой ответил Николас. - Вздор, вздор! - сказал Тим Линкинуотер.- И не говорите! Деревня! (Боу был для Тима сельской местностью.) Глупости! Что вы можете достать в деревне, кроме свежих яиц и цветов? Каждое утро перед завтраком я могу покупать свежие яйца на Леднхоллском рынке. А что касается цветов, то стоит сбегать наверх понюхать мою резеду или посмотреть со двора на махровую желтофиоль в окне мансарды в номере шестом. - В номере шестом есть махровая желтофиоль? - спросил Николас. - Да, есть,- ответил Тим.- И посажена в треснувший кувшин без носика. Этой весной там были гиацинты, цвели в... Но вы будете смеяться над этим. - Над чем? - Над тем, что они цвели в старых банках из-под ваксы. - Право же, не буду,- возразил Николас. Секунду Тим смотрел на него серьезно, как будто тон этого ответа поощрял его к дальнейшим сообщениям. Заложив за ухо перо, которое чинил, и закрыв перочинный нож, он сказал: - Мистер Никльби, это цветы одного больного, прикованного к постели горбатого мальчика, и, по-видимому, они - единственная радость в его печальной жизни. Сколько лет прошло,- призадумавшись, сказал Тим,- с тех пор как я в первый раз его заметил - совсем малютка, тащившегося на крохотных костылях? Ну-ну! Не так уж много, но хотя они показались бы пустяком, если бы я думал о других вещах, это очень долгий срок, когда я думаю о нем. Грустно видеть, как маленький ребенок-калека сидит в стороне от других детей, резвых я веселых, и следит за играми, в которых ему не дано принять участие. Я очень часто болел за него душой. - Доброй должна быть душа,- сказал Николас,- которая отвлекается от повседневных дел и замечает такие вещи. Вы говорили о том... - ...о том, что цветы принадлежат этому бедному мальчику,- сказал Тим,- вот и все. Когда погода хорошая и он может сползти с кровати, он придвигает стул к самому окну и целый день сидит и смотрит на цветы и ухаживает за ними. Сначала мы кивали друг другу, а потом стали разговаривать. Прежде, когда я окликал его по утрам и спрашивал, как он себя чувствует, он улыбался и говорил: "Лучше!" Но теперь он только качает головой н еще ниже наклоняется к своим цветам. Скучно, должно быть, смотреть в течение стольких месяцев на темные крыши и плывущие облака, но он очень терпелив. - Разве никого нет в доме, кто бы развлекал его или ухаживал за ним? - спросил Николас. - Кажется, там живет его отец,.- ответил Тим,- и еще какие-то люди, но как будто никто хорошенько не заботится о бедном калеке. Я часто спрашивал его, не могу ли я что-нибудь для него сделать. Он неизменно отвечал: "Ничего". За последнее время голос у него ослабел, но я вижу, что он дает все тот же ответ. Теперь он уже не может встать с кровати, поэтому ее придвигают к окну, и там он и лежит целый день - смотрит то на небо, то на свои цветы, которые все еще ухитряется подрезать и поливать своими худыми руками. По вечерам, когда он видит мою свечу, он отодвигает занавеску и ие задергивает ее, пока я не лягу в постель. Он как будто не так одинок, зная, что я тут, и я часто просиживаю у окна часом дольше, чтобы он мог видеть, что я не сплю. А ночью я иногда встаю посмотреть на тусклый печальный свет в его комнате и спрашиваю себя, спит он или бодрствует. Скоро настанет ночь,продолжал Тим,когда он заснет и больше никогда уже не проснется на земле. Ни разу в жизни мы не пожали друг другу руку, но мне будет не хватать его, как старого друга. Как вы думаете, есть ли такие полевые цветы, которые могли бы заинтересовать меня так, как эти? Или вы полагаете, что, если бы увяли сотни видов наилучших цветов с труднейшими латинскими названиями, я бы испытал такую боль, какую почувствую, когда эти кружки и банки будут выброшены как хлам? Деревня! - презрительно воскликнул Тим.- Разве вы не знаете, что нигде не может быть у меня такого двора под окном спальни, нигде, кроме Лондона? Задав такой вопрос, Тим повернулся спиной и, притворившись, будто погружен в свои счета, воспользовался случаем поспешно вытереть глаза, когда, по его предположениям, Николас смотрел в другую сторону. Оказались ли в то утро счета Тима более запутанными, чем обычно, или же привычное его спокойствие было слегка нарушено этими воспоминаниями, но случилось так, что, когда Николас, исполнив какое-то поручение, вернулся и спросил, один ли у себя в кабинете мистер Чарльз Чирибл, Тим быстро и без малейших колебаний ответил утвердительно, хотя всего десять минут назад кто-то вошел в кабинет, а Тим с особой виушительностью запрещал вторгаться к обоим братьям, если они были заняты с каким-нибудь посетителем. - В таком случае я сейчас же отнесу ему это письмо,- сказал Николас. И с этими словами он подошел к двери и постучал. Никакого ответа. Снова стук, и опять никакого ответа. "Его там нет,- подумал Николас.- Положу письмо ему на стол". Николас, открыв дверь, вошел и очень быстро повернулся снова к двери, когда увидел, к великому своему изумлению и смущению, молодую леди на коленях перед мистером Чириблом и мистера Чирибла, умоляющего ее встать и заклинающего третью особу, которая, по-видимому, была служанкой леди, присоединиться к нему и уговорить ее подняться. Николас пробормотал неловкое извинение и бросился к двери, когда молодая леди слегка повернула голову, и он узнал черты той прелестной девушки, которую видел очень давно, во время своего первого визита в контору по найму. Переведя взгляд с нее на ее спутницу, ои признал в ней ту самую неуклюжую служанку, которая сопровождала ее в тот раз. Восторг, вызванный красотой молодой леди, смятение и изумление при этой неожиданной встрече привели к тому, что он остановился как вкопанный, в таком смущении и недоумении, что на секунду потерял способность говорить или двигаться. - Сударыня, дорогая моя... моя дорогая юная леди,- в сильном волнении восклицал брат Чарльз,- пожалуйста, не надо... ни слова больше, прошу и умоляю вас! Заклинаю вас... пожалуйста... встаньте. Мы... мы... не одни. С этими словами он поднял молодую леди, которая, пошатнувшись, опустилась на стул и лишилась чувств. - С ней обморок, сэр! - сказал Николас, рванувшись вперед. - Бедняжка, бедняжка! - воскликнул брат Чарльз.- Где мой брат Нэд? Дорогой мой брат, прошу тебя, пойди сюда! - Брат Чарльз, дорогой мой,- отозвался его брат, вбегая в комнату,- что это?.. Ах!.. что... - Тише, тише! Ради бога, ни слова, брат Нэд! - воскликнул тот.- Позвони экономке, дорогой брат... позови Тима Линкинуотера! Сюда, Тим Линкинуотер, сэр...Мистер Никльби, дорогой мой, сэр, уйдите отсюда, прошу и умоляю вас. - Мне кажется, ей лучше,- сказал Николас, который с таким рвением следил за больной, что не расслышал этой просьбы. - Бедная птичка!- воскликнул брат Чарльз, нежно взяв ее за руку и прислонив ее голову к своему плечу. Брат Нэд, дорогой мой, ты удивлеи, я знаю, увидев это в рабочие часы, но... Тут он снова вспомнил о Николасе и, пожимая ему руку, убедительно попросил его выйти из комнаты и, не медля ни секунды, прислать Тима Линкинуотера. Николас тотчас же удалился и по дороге в контору встретил и старую экономку и Тима Линкинуотера, со всех ног спешивших по коридору на место происшествия. Не слушая Николаса, Тим Линкинуотер ворвался в комнату, и вскоре Николас услышал, что дверь захлопнули и заперли на ключ. У него было немало времени поразмыслить о своем открытии, так как Тим Линкинуотер отсутствовал почти час, в течение коего Николас думал только о молодой леди, и о ее поразительной красоте, и о том, что могло привести ее сюда и почему из этого делали такую тайну. Чем больше он обо всем этом думал, тем в большее приходил недоумение и тем сильнее хотелось ему знать, кто она. "Я узнал бы ее из десяти тысяч",- думал Николас. В таком состоянии он шагал взад и вперед по комнате и, вызывая в памяти ее лицо и фигуру (о которых у него осталось очень живое воспоминание), отметал все другие мысли и думал только об одном. Наконец вернулся Тим Линкинуотер - раздражающе хладнокровный, с бумагами в руке и с пером во рту, словно ничего не случилось. - Она совсем оправилась? - порывисто спросил Николас. - Кто? - отозвался Тим Линкинуотер. - Кто? - повторил Николас.- Молодая леди. - Сколько у вас получится, мистер Никльби,- сказал Тим, вынимая перо изо рта,- сколько у вас получится четыреста двадцать семь умножить на три тысячи двесчи тридцать восемь? - Сначала какой у вас ответ получится на мой вопрос? Я вас спросил... - О молодой леди,- сказал Тим Линкинуотер, надевая очки.- Совершенно верно. О! Она совсем здорова. - Совсем здорова? - переспросил Николас. - Да, совсем здорова,- важно ответил мистер Линкянуотер. - Она в состоянии будет вернуться сегодня домой? - осведомился Николас. - Она ушла,- сказал Тим. - Ушла? - Да. - Надеюсь, ей недалеко идти? - сказал Николас, испытующе глядя на него. - Да,- отозвался невозмутимый Тия.- Надеюсь, недалеко. Николас рискнул сделать еще два-три замечания, но было ясно, что у Тима Линкинуотера имеются основания уклоняться от этого разговора и что он решил не сообщать больше никаких сведений о прекрасной незнакомке, которая пробудила такой горячий интерес в сердце его молодого друга. Не устрашенный этим отпором, Николас возобновил атаку на следующий день, набравшись храбрости благодаря тому, что мистер Линкинуотер был в очень разговорчивом и общительном расположении духа; но стоило ему затронуть эту тему, как Тим погрузился в самое раздражающее молчание, отвечал односложно, а затем и вовсе перестал давать ответы, предоставляя истолковывать как угодно торжественные кивки и пожиманье плечами, чем только разжигал в Николасе жажду что-нибудь узнать, н без того непомерно великую. Потерпев неудачу, он поневоле удовольствовался тем, что стал поджидать следующего визита молодой леди, но и тут его подстерегало разочарование. День проходил за днем, а она не появлялась. Он жадно просматривал адреса на всех записках и письмах, но не было среди них ни одного, который, по его мнению, мог быть написан ее рукой. Раза два или три ему поручали дела, которые отрывали его от конторы и прежде выполнялись Тимом Линкинуотером. Николас невольно заподозрил, что по той или иной причине его отсылали умышленно и что молодая леди приходила в его отсутствие. Однако ничто не оправдывало таких подозрений, а от Тима нельзя былв добиться хитростью признания, которое бы их укрепило. Таинственность и разочарование не безусловно необходимы для расцвета любви, но очень часто они бывают ее могущественными пособниками. "С глаз долой-из сердца вон" - эта пословица применима к дружбе, хотя разлука не всегда опустошает даже сердца друзей, и истину и честность, подобно драгоценным камням, пожалуй, легче имитировать на расстоянии, когда подделка часто может сойти за настоящую драгоценность. Любви, однако, весьма существенно помогает пылкое и живое воображение, которое отличается хорошей памятью и может долгое время питаться очень легкой и скудной пищей. Вот почему она часто достигает самого пышного расцвета в разлуке и при обстоятельствах чрезвычайно затруднительных; вот почему Николас, день за днем и час за часом не думая ни о чем, кроме незнакомой молодой леди, начал, наконец, убеждаться, что он безумно влюблен в нее и что не бывало еще на свете такого злосчастного и гонимого влюбленного, как он. Но хотя он любил и томился по всем правилам установившейся традиции и даже подумывал сделать своей поверенной Кэт, если бы его не останавливало такое пустячное соображение, что за всю жизнь он ни разу не говорил с предметом своей любви и видел ее только два раза, когда она мелькнула и исчезла, как молния (так выражался Николас в бесконечных разговорах с самим собой), словно образ юности и красоты, слишком ослепительный, чтобы помедлить здесь,- его пыл и преданность, несмотря на это, оставались невознагражденными. Молодая леди больше не появлялась. Таким образом, очень много любви было растрачено зря (по нынешним временам ею можно было бы прилично снабдить с полдюжины молодых джентльменов), и никто ничего от этого не выиграл - даже сам Николас, который, напротив, с каждым днем все больше тосковал и становился все более сентиментальным и томным. Таково было положение дел, когда банкротство одного из корреспондентов фирмы "Чирибл, братья" в Германии вызвало необходимость для Тима Линкинуотера и Николаса просмотреть очень длинные и запутанные счета, охватывавшие значительный промежуток времени. Желая как можно скорее проверить их, Тим Линкинуотер предложил оставаться в конторе в течение ближайшей недели до десяти часов вечера; на это Николас согласился с великой охотой, так как ничто, не исключая его романтической любви, не могло охладить пыл, с каким он служил своим добрым патронам. В первый же вечер, ровно в девять часов, пришла не сама молодая леди, а ее служанка, которая, проведя некоторое время с глазу на глаз с братом Чарльзом, ушла и вернулась на следующий вечер в том же часу, и на следующий, и еще на следующий. Эти повторные визиты разожгли любопытство Николаса до величайшего напряжения. Терзаемый муками Тантала и нестерпимым возбуждением, лишенный возможности проникнуть в тайну, не пренебрегая своими обязанностями, он открыл секрет Ньюмену Ногсу, умоляя его провести следующий вечер на страже, проследить девушку до дому, собрать все сведения касательно фамилии, положения и истории ее хозяйки, какие только удастся ему получить, не вызывая подозрений, и сообщить ему о результатах без промедления. Гордясь свыше меры этим поручением, Ньюмен Ногс расположился на следующий вечер на своем посту в сквере за час до положенного времени и, поместившись позади насоса и надвинув на глаза шляпу, принялся караулить с чрезвычайно таинственным видом, превосходно рассчитанным на то, чтобы вызвать подозрения у всех прохожих. И в самом деле, служанки, пришедшие за водой, и несколько мальчуганов, остановившихся здесь, чтобы напиться из ковша, испугались до полусмерти при виде Ньюмена Ногса, который выглянул украдкой из-за насоса, причем показалось только его лицо, выражением своим напоминавшее физиономию задумавшегося людоеда. Минута в минуту вестница явилась и после свидания, затянувшегося дольше, чем обычно, ушла. Ньюмен Ногс сговорился с Николасом о двух встречах: первая была назначена на завтра в зависимости от его успеха, вторая - которая должна была состояться при любых обстоятельствах - через день вечером. В первый вечер он не явился на место свидания (в некую таверну на полдороге между Сити и Гольдн-сквером), но на второй вечер пришел раньше Николаса и встретил его с распростертыми объятиями. - Все в порядке,- прошептал Ньюмен.- Садитесь. Садитесь, мой славный молодой человек, и сейчас я расскажу вам все. Николас не нуждался во вторичном приглашении и нетерпеливо осведомился, какие у него новости. - Новостей очень много,- сказал Ньюмен, крайне возбужденный.- Все в порядке. Не волнуйтесь. Не знаю, с чего начать. Неважно. Не падайте духом. Все в порядке. - Ну? _ нетерпеливо сказал Николас.- Да? - Да,- ответил Ньюмен.- Так. - Что так? - воскликнул Николас.- Как фамилия, как фамилия, дорогой мой? - Фамилия Бобстер,- ответил Ньюмен. - Бобстер! - с негодованием повторил Николас. - Да, такая фамилия,- сказал Ньюмен.- Я ее запомнил по ассоциации с "лобстер"{Лобстер - омар (англ.)}. - Бобстер! - повторил Николас еще более выразительно, чем раньше.Должно быть, это фамилия служанки. - Нет, не служанки,- возразил Ньюмен, решительно покачав головой.- Мисс Сесилия Бобстер. - Сесилия? - переспросил Николас, повторяя на все лады имя и фамилию, чтобы убедиться, как они звучат.- Ну что ж, Сесилия - красивое имя. - Очень. И она сама - красивое создание,- сказал Ньюмен. - Кто? - спросил Николас. - Мисс Бобстер. - Где вы ее видели? - осведомился Николас. - Неважно, мой дорогой мальчик,- ответил Ньюмен, похлопывая его по плечу.- Я видел ее. Вы увидите ее. Я все устроил. - Дорогой мой Ньюмен, вн не шутите? - вскричал Николас, схватив его за руку. - Не шучу,- ответил Ньюмен.- Говорю серьезно. От начала до конца. Вы ее увидите завтра вечером. Она согласна выслушать то, что вы хотите ей сказать. Я ее уговорил. Она - воплощение любезности, кротости и красоты. - Я это знаю, знаю, что она должна быть такой, Ньюмен! - сказал Николас, пожимая ему руку. - Вы правы,- ответил Ньюмен. - Где она живет? - воскликнул Николас.- Что вы о ней узнали? Есть у нее отец, мать, братья, сестры? Что она сказала? Как вам удалось ее увидеть? Она не очень была удивлена? Вы ей сказали, как страстно желал я поговорить с ней? Вы ей сказали, где я ее видел? Вы ей сказали, как, когда, и где, и как давно, и как часто я думал об этом милом лице, которое являлось мне в мияуты самой горькой печали, точно видение иного, лучшего мира,- вы ей сказали, Ньюмен, сказали? Бедный Ньюмен буквально захлебнулся, когда на него обрушился этот поток вопросов, и судорожно корчился на стуле при каждом новом восклицании, и таращил при этом глаза с видом весьма нелепым и недоумевающим. - Нет,- ответил Ньюмен,- этого я ей не сказал. - Чего вы ей не сказали? - осведомился Николас. - О видении из лучшего мира,- ответил Ньюмен.- И я не сказал ей, кто вы и где вы ее видели. Я сказал, что вы любите ее до безумия. - Это правда, Ньюмен! - продолжал Николас со свойственной ему горячностью.- Небу известно, что это правда! - Еще я сказал, что вы давно восхищались ею втайне,- сообщил Ньюмен. - Да, да! А она что? - спросил Николас. - Покраснела,- ответил Ньюмен. - Ну, конечно. Разумеется, она покраснела,-- одобрительно заметил Николас. Далее Ньюмен сообщил, что молодая леди единственная дочь, что мать ее умерла, что она живет с отцом и что она согласилась на тайное свидание со своим поклонником благодаря вмешательству служанки, которая имеет на нее большое влияние. Затем он рассказал о том, сколько понадобилось усилий и красноречия, чтобы склонить молодую леди к этой уступке; как было дано понять, что она только предоставляет Николасу возможность объясниться в любви и отнюдь не берет на себя обязательства принять благосклонно его ухаживание. Тайна ее визитов к "Чирибл, братья" осталась нераэъясненной, ибо Ньюмен не упоминал о них ни в предварительном разговоре со служанкой, ни при последовавшем за ним свидании с госпожой, заявив только, что ему было поручено проследить девушку до дому и защищать дело его молодого друга, и не сказав, долго ли он за ней следил и начиная с какого места. Ньюмен, судя по словам, вырвавшимся у наперсницы, склонен был заподозрить, что молодая леди вела очень печальную и несчастливую жизнь под суровым надзором родителя, отличавшегося вспыльчивым и жестоким нравом,- обстоятельство, которым, по его мнению, объяснялось до известной степени ее обращение к покровительству братьев, а также и тот факт, что она позволила себя уговорить и согласилась на свидание. Последнее он считал весьма логичным выводом из своих посылок, ибо вполне естественно было предположить, что молодая леди, чье настоящее положение было столь незавидно, чрезвычайно стремилась изменить его. Выяснилось путем дальнейших расспросов,- так как только благодаря долгим и тяжким усилиям удалось вытянуть все это из Ньюмена Ногса,- что Ньюмен, объясняя, почему у него такой обтрепанный костюм, настаивал на том, что это переодевание вызвано необходимыми мерами предосторожности, связанными с этой интригой. На вопрос, каким образом он превысил свои полномочия и добился свидания, Ньюмен заявил, что раз леди, видимо, склонялась к этому, долг и галантность побудили его воспользоваться таким превосходным способом, дававшим Никодасу возможность продолжать ухаживание. После всевозможных вопросов и ответов, повторенных раз двадцать, они расстались, сговорившись встретиться на следующий вечер в половине одиннадцатого, чтобы отправиться на свидание, которое было назначено на одиннадцать часов. "Дело складывается очень странно,- размышлял Николае, возвращаясь домой.- Мне это и в голову не приходило, я не мечтал о такой возможности. Знать что-нибудь о жизни той, которой я так интересуюсь, видеть ее на улице, проходить мимо дома, где она живет, встречать ее иногда на прогулке, мечтать, что настанет день, когда я буду в состоянии сказать ей о моей любви,это был предел моих надежд. Тогда как теперь... Но я был бы дураком, если бы досадовал на свою удачу". Однако Николас не был удовлетворен, и это недовольство не было беспричинным. Он сердился на молодую леди за то, что она так легко уступила, "потому что,- рассуждал Николас,- она ведь не знала, что это я, это мог быть кто угодно", а сие, разумеется, было неприятно. Через секунду он уже сердился на себя за такие мысли, говорил, что ничто, кроме доброты, ие может обитать в подобном храме и что поведение братьев в достаточной мере свидетельствует о том, с каким уважением они к ней относятся. "Дело в том, что вся она - тайна",- сказал Николас. Это доставило ему не больше удовлетворения, чем прежние его мысли, и он погрузился в новую пучину догадок, где метался и барахтался, охваченный душевной тревогой, пока не пробило десять и не приблизился час свидания. Николас очень тщательно занялся своим туалетом, и даже Ньюмен Ногс приоделся: на костюме его красовались - что было редким явлением - по две пуговицы подряд и дополнительные булавки были вколоты через сравнительно правильные промежутки. И шляпу он надел на новый лад - засунув в тулью носовой платок, измятый конец которого торчал сзади, как хвостик; впрочем, Ньюмен вряд ли мог предъявить права изобретателя на это последнее украшение, так как не имел о нем понятия, находясь в нервическом и возбужденном состоянии, которое делало его совершенно бесчувственным ко всему, кроме великой цели их экспедиции. Они шли по улицам в глубоком молчании и, пройдя быстрым шагом порядочное расстояние, свернули в хмурую и очень редко посещаемую улицу около Эджуэр-роуд. - Номер двенадцатый,- сказал Ньюмен. - Вот как! - отозвался Николас, озираясь. - Хорошая улица? - осведомился Ньюмен. ..- Да,-сказал Николас.- Немного скучная. Ньюмен не дал никакого ответа на это замечание, но, внезапно остановившись, поместил Николаса спиной к перилам нижнего дворика и внушил ему, что он должен ждать здесь, не шевеля ни рукой, ни ногой, пока не будет твердо установлено, что путь свободен. После этого Ногс с большим проворством заковылял прочь, каждую секунду оглядываясь через плечо, дабы удостовериться, что Николас исполняет его указания. Миновав примерно пять-шесть домов, он поднялся по ступенькам подъезда и вошел в дом. Вскоре он появился снова и, заковыляв назад, остановился на полпути и поманил Николаса, предлагая следовать за ним. - Ну, как? - спросил Николас, подходя к нему на цыпочках. - Все в порядке,- с Восторгом ответил Ньюмен. - Все готово. Дома никого нет. Лучше и быть не может. Ха-ха! С таким успокоительным заверением он прокрался мимо парадной двери, на которой Николас мельком увидел медную табличку с начертанной очень крупными буквами фамилией "Бобстер", и, остановившись у дверцы, которая вела в нижний дворик и подвал, знаком предложил своему молодому другу спуститься по ступенькам. - Черт возьми! - воскликнул Николас, попятившись.- Неужели мы должны пробираться в кухню, словно пришли красть вилки? - Тише! - ответил Ньюмен.- Старик Бобстер - лютый турок. Он их всех убьет... надает пощечин молодой леди... Он это часто делает... - Как! - вскричал Николас вне себя от гнева.Неужели вы серьезно говорите, неужели кто-то осмеливается давать пощечины такой... В ту минуту он не успел допеть хвалу своей владычице, ибо Ньюмен подтолкнул его так "осторожно", что он чуть не слетел с лестницы. Правильно оценив этот намек, Николас спустился без дальнейших рассуждений, но с физиономией, выражавшей что угодно, только не надежду и восторг страстно влюбленного. Ньюмен последовал за ним - он последовал бы головой вперед, если бы не своевременная поддержка Николаса - и, взяв его за руку, повел по каменным плитам совершенно темного коридора в заднюю кухню или погреб, погруженный в самый черный и непроглядный мрак, где они и остановились. - Ну? - недовольным шепотом спросил Николас.- Конечно, это еще не все, а? - Нет, нет,- ответил Ньюмен,- сейчас они будут Здесь. Все в порядке. - Рад это слышать,- сказал Николас.- Признаюсь, я бы этого не подумал. Больше они не обменялись ни одним словом, и Николас стоял, прислушиваясь к громкому сопению Ньюмена Ногса, и представлял себе, что нос у него должен светиться, как раскаленный уголь, в окутывавшей их темноте. Вдруг ухо его уловило осторожные шаги, и сейчас же вслед за этим женский голос осведомился, здесь ли джентльмен. - Да,- отозвался Николас, поворачиваясь к тому углу, откуда доносился голос.- Кто там? - Это только я, сэр,- ответил голос.- Теперь пожалуйте, сударыня. Слабый свет проник в подвал, и вскоре появилась служанка со свечой и вслед за ней ее молодая госпожа, которая казалась подавленной стыдом и смущением. При виде молодой леди Николас вздрогнул и изменился в лице; сердце его неистово забилось, и он стоял как пригвожденный к месту. В эту минуту и почти одновременно с появлением леди и свечи послышался громкий и яростный стук в дверь, заставивший Ньюмена Ногса спрыгнуть с бочки, на которую он уселся верхом, и воскликнуть отрывисто, причем его физиономия стала землисто-серой. - Бобстер, клянусь богом! Молодая леди взвизгнула, служанка начала ломать руки, Николас в остолбенении переводил взгляд с одной на другую, а Ньюмен метался, засовывая руки во все свои карманы по очереди и в полной растерянности выворачивая их наизнанку. Все это продолжалось не больше мгновения, но в течение этого одного мгновения смятение было невообразимое. - Ради бога, уходите! Мы поступили нехорошо, мы Это заслужили! - воскликнула молодая леди.- Уходите, иначе я погибла навеки! - Выслушайте одно только слово! - вскричал Николас.- Только одно. Я не буду вас удерживать. Выслушайте одно только слово в объяснение этого недоразумения. Но Николас мог с таким же успехом бросать слова на ветер, потому что молодая леди с безумным видом бросилась вверх по лестнице. Он хотел последовать за яей, но Ньюмен, схватив его за шиворот, потащил к коридору, которым они вошли. - Отпустите меня, Ньюмен, черт возьми! - крикнул Николас.- Я должен поговорить с ней... Должен! Без этого я не уйду отсюда. - Репутация... доброе имя... насилие... подумайте,- бормотал Ньюмен, обхватывая его обеими руками и увлекая прочь.- Пусть они откроют двери. Мы уйдем так же, как и пришли, как только захлопнется дверь. Идите! Сюда! Здесь! Побежденный доводами Ньюмена, слезами и просьбами служанки и оглушительным стуком наверху, который не стихал, Николас дал увлечь себя, и как раз в тот момент, когда мистер Бобстер вошел с улицы, он и Ногс вышли из подвала. Быстро пробежали они несколько улиц, не останавливаясь и не разговаривая. Наконец они приостановились и повернулись друг к другу с растерянными и печальными лицами. - Не беда! - сказал Ньюмен, ловя воздух ртом.- Не падайте духом. Все в порядке. Посчастливится в следующий раз. Невозможно было предотвратить. Я свое дело сделал. - Превосходно! - согласился Николас, взяв его за руку.- Превосходно сделали, как преданный и ревностный друг. Но только,- помните, я не огорчен, Ньюмен, я признательность моя ничуть не меньше,- только это не та леди. - Как? - вскричал Ньюмен Ногс.- Служанка меня обманула? - Ньюмен, Ньюмен! - сказал Николас, положив руку ему на плечо.- И служанка не та. У Ньюмена отвисла челюсть, и он впился в Николаса здоровым глазом, застывшим и неподвижным. - Не огорчайтесь,-сказал Николас.- Это не имеет никакого значения. Вы видите, меня это не волнует. Вы пошли не за той служанкой, вот и все! Действительно, это было все. Либо Ньюмен Ногс, склонив голову набок, так долго выглядывал из-за насоса, что зрение его от этого пострадало, либо, улучив свободную минутку, он проглотил несколько капель напитка более крепкого, чем поставляемый насосом,- как бы там ни было, но он ошибся. И Николас отправился домой размышлять об этом и мечтать о прелести неизвестной молодой леди, такой же недоступной сейчас, как я раньше. ГЛАВА XLI, содержащая несколько романических эпизодов, имеющих отношение к миссис Никльби и к соседу - джентльмену в коротких штанах Начиная с последнего памятного разговора с сыном миссис Никльби стала особенно принаряжаться, постепенно добавляя к тому скромному наряду, приличествующему матроне, какой был повседневным ее костюмом, всевозможные украшения, которые, быть может, сами по себе и были несущественны, но в совокупности своей и в связи ео сделанным ею открытием приобретали немалое значение. Даже ее черное платье имело какой-то траурно-жизнерадостный вид благодаря той веселой манере, с какой она его носила. А так как оно утратило прежнюю свежесть, то искусная рука разместила там и сям девические украшения, очень мало или ровно ничего не стоившие, почему они и спаслись при всеобщем крушении; им было разрешено мирно почивать в разных уголках старого комода и шкатулок, куда редко проникал дневной свет, а теперь траурные одежды благодаря им приобрели совсем иной вид. Прежде эти одежды выражали почтение к умершему и скорбь о нем, а теперь свидетельствовали о самых убийственных и смертоносных замыслах, направленных против живых. Может быть, к ним приводило миссис Никльби высокое сознание долга и побуждения бесспорно превосходные. Может быть, она начала к тому времени постигать греховность длительного пребывания в бесплодной печали и необходимость служить примером изящества и благопристойности для своей расцветающей дочери. Если оставить в стороне соображения, продиктованные долгом и чувством ответственности, перемена могла быть вызвана чистейшим и бескорыстнейшим чувством милосердия. Джентльмен из соседнего дома был унижен Николасом, грубо заклеймен как безмозглый идиот, и за эти нападки на его здравый смысл несла в какой-то мере ответственность миссис Никльби. Может быть, она почувствовала, что добрая христианка должна была опровергнуть мнение, будто обиженный джентльмен выжил из ума или от рождения был идиотом. А какие лучшие средства могла она применить для достижения столь добродетельной и похвальной цели, как не доказать всем, что его страсть была в высшей степени здравой и являлась как раз тем самым результатом, какой могли предугадать благоразумные и мыслящие люди и который вытекал из того, что она по неосторожности выставляла напоказ свою зрелую красоту, так сказать, перед самыми глазами пылкого и слишком чувствительного человека. - Ax! - сказала миссис Никльби, серьезно покачивая головой.- Если бы Николас знал, как страдал его бедный папа, когда я делала вид, что ненавижу его, прежде чем мы обручились, он бы проявил больше понимания! Разве забуду я когда-нибудь то утро, когда он предложил понести мой зонтик, и я посмотрела на него с презрением? Или тот вечер, когда я бросила на него хмурый взгляд? Счастье, что он не уехал в дальние страны. Я чуть было не довела его до этого. Не лучше ли было бы покойному, если бы он уехал в дальние страны в дни своей холостой жизни - на этом вопросе его вдова не остановилась, так как в эту минуту раздумья в комнату вошла Кэт с рабочей шкатулкой, а значительно менее серьезная помеха или даже отсутствие всякой помехи могли в любое время направить мысли миссис Никльби по новому руслу. - Кэт, дорогая моя,- сказала миссис Никльби,- не знаю почему это, но такой чудный теплый летний день, как сегодня, когда птицы поют со всех сторон, всегда напоминает о жареном поросенке с шалфейным и луковым соусом и подливкой. - Странная ассоциация идей, не правда ли, мама? - Честное слово, не знаю, дорогая моя,- отозвалась миссис Никльби.Жареный поросенок... Позволька... Через пять недель после того, как тебя крестили, у нас был жареный... нет, это не мог быть поросенок, потому что, я припоминаю, разрезать пришлось две штуки, а твоему бедному папе и мне не пришло бы в голову заказать на обед двух поросят... должно быть, это были куропатки. Жареный поросенок... Теперь я припоминаю - вряд ли у нас вообще мог быть когда-нибудь поросенок, потому что твой папа видеть их не мог в лавках и, бывало, говорил, что они ему напоминают крохотных младенцев, только у поросят цвет лица гораздо лучше, а младенцы приводили его в ужас, потому что он никак не мог себе позволить прибавление семейства, и питал к ним вполне естественное отвращение. Как странно, почему мне это пришло в голову? Помню, мы однажды обедали у миссис Бивен на той широкой улице за углом, рядом с каретным мастером, где пьяница провалился в отдушину погреба в пустом доме почти за неделю до конца квартала, и его нашли только тогда, когда въехал новый жилец... И там мы ели жареного поросенка. Я думаю, вот это-то и напоминает мне о нем, тем более что там в комнате была маленькая птичка, которая все время пела за обедом... Впрочем, птичка не маленькая, потому что это был попугай, и он, собственно, не пел, а разговаривал и ужасно ругался, но я думаю, что должно быть так. Да, я уверена, что так. А как ты думаешь, дорогая моя? - Я бы сказала, что никаких сомнений быть не может, мама,- с веселой улыбкой отозвалась Кэт. - Но ты действительно так думаешь, Кэт? - осведомилась миссис Никльби с большой серьезностью, как будто речь шла о чрезвычайно важном и животрепещу- щем предмете.- Если не думаешь, то ты так сразу и скажи, потому что следует избегать ошибок в вопросах такого рода, очень любопытных, которые стоит разрешить, если уж начнешь о них думать. - Кэт, смеясь, ответила, что она в этом совершенно убеждена, а так как ее матушка все еще как будто колебалась, не является ли абсолютной необходимостью продолжить этот разговор, Кэт предложила пойти с рукоделием в беседку и насладиться чудесным днем. Миссис Никльби охотно согласилась, и они без дальнейших рассуждений отправились в беседку. - Право же, я должна сказать, что не бывало еще на свете такого доброго создания, как Смайк,- заметила миссис Никльби, усаживаясь на свое место.Честное слово, труды, какие он прилагает, чтобы содержать в порядке эту маленькую беседку и разводить прелестные цветы вокруг, превосходят все, что я могла бы... но мне бы хотелось, чтобы он не сгребал весь песок к твоей стороне, Кэт, дорогая моя, а мне вставлял одну землю. - Милая мама,- быстро отозвалась Кэт,- пересядьте сюда... пожалуйста... доставьте мне удовольствие, мама. - Нет, нет, дорогая моя. Я останусь на своем месте,- сказала миссис Никльби.- Ах, что это? Кэт вопросительно посмотрела на нее. - Да ведь он достал где-то два-три черенка тех цветов, о которых я на днях сказала, что очень люблю их, и спросила, любишь ли ты,- нет, это ты сказала на днях, что очень их любишь и спросила меня, люблю ли я, - это одно и то же. Честное слово, я нахожу, что это очень любезно и внимательно с его стороны. Я не вижу,- добавила миссис Никльби, зорко осматриваясь вокруг,этих цветов с моей стороны, но, должно быть, они лучше растут около песка. Можешь быть уверена, что это так, Кэт, и вот почему они посажены около тебя, а песком он посыпал там, потому что это солнечная сторона. Честное слово, это очень умно! Мне самой никогда не пришло бы это в голову! - Мама! - сказала Кэт, так низко наклоняясь над рукоделием, что лица ее почти не было видно.- До вашего замужества... - Ах, боже мой, Кэт! - перебила миссис Никльби.- Объясни мне, ради господа бога, почему ты перескакиваешь к тому, что было до моего замужества, когда я говорю о его заботливости я внимании ко мне? Ты как будто ничуть не интересуешься садом. - О мама, вы знаете, что интересуюсь! - сказала Кэт, снова подняв голову. - В таком случае почему же ты никогда его не похвалишь за то, что он содержит сад в таком порядке? - сказала миссис Никльби.- Какая ты странная, Кэт? - Я хвалю, мама,- кротко отозвалась Кэт.- Бедняга! - Редко приходится слышать это от тебя, дорогая моя,- возразила миссис Никльби,- вот все, что я могу сказать. Славная леди достаточно времени уделила этому предмету, а посему тотчас попала в маленькую ловушку, расставленную ее дочерью,- если это была ловушка,- и осведомилась, о чем та начала говорить. - О чем, мама? - спросила Кэт, которая, по-видимому, совершенно забыла свой вопрос, уводящий в сторону. - Ах, Кэт, дорогая моя,- сказала ее мать.- Ты спишь или поглупела! О том, что было до моего замужества. - Ах, да! - подхватила Кэт.- Помню. Я хотела спросить, мама, много ли у вас было поклонников до замужества. - Поклонников, дорогая моя! - воскликнула миссие Никльби с удивительно самодовольной улыбкой.- В общем, Кэт, у меня их было не меньше дюжины. - Мама! - запротестовала Кэт. - Да, не меньше, дорогая моя,- сказала миссис Никльби,- не считая твоего бедного папы и того молодого джентльмена, который, бывало, ходил в тотже танцевальный класс и непременно хотел посылать нам домой золотые часы и браслеты в бумаге с золотым обрезом (их всегда отсылали обратно) и который потом имел несчастье отправиться к берегам Ботани-Бей* на кадетском судне, то есть я хочу сказать - на каторжном, и скрылся в зарослях кустарника, и убивал овец (не знаю, как они туда попали), и его собирались повесить, только он сам случайно удавился, и правительство его помиловало. Затем был еще молодой Лакин,- сказала миссис Никльби, начав с большого пальца левой руки и отсчитывая имена по пальцам,- Могли, Типсларк, Кеббери, Смифсер... Добравшись до мизинца, миссис Никльби хотела перенести счет на другую руку, как вдруг громкое "гм!", прозвучавшее как будто у самого основания садовой стены, заставило и ее и дочь сильно вздрогнуть. - Мама, что это? - тихо спросила Кэт. - Честное слово, дорогая моя,- отозвалась миссис Никльби, испугавшись не на шутку,- если это не джентльмен из соседнего дома, я не знаю, что бы это могло быть... - Э-хм! - раздался тот же голос, и это было не обычное откашливание, но нечто вроде рева, который разбудил эхо в округе и звучал так долго, что несомненно заставил почернеть невидимого ревуна. - Теперь я понимаю,- сказала миссис Никльби, положив руку на руку Кэт.- Не пугайся, милочка, это относится не к тебе, у него и в помыслах нет кого-нибудь пугать... Будем справедливы ко всем, Кэт, я считаю, что это необходимо. С этими словами миссис Никльби закивала головой, несколько раз погладила руку дочери и приняла такой вид, как будто могла бы сказать нечто весьма важное, если бы захотела, но ей, слава богу, ведомо самоотречение и она ничего не скажет. - О чем вы говорите, мама? - с нескрываемым изумлением спросила Кэт. - Не волнуйся, дорогая моя,- ответила миссис Никльби, посматривая на садовую стену,- ты видишь, я не волнуюсь, а уж если кому-нибудь простительно было бы волноваться, то, разумеется, принимая во внимание все обстоятельства, это было бы простительно мне, но я не волнуюсь, Кэт... ничуть... - Этим звуком как будто хотели привлечь наше внимание, мама,- сказала Кэт. - Да, хотели привлечь наше внимание, дорогая моя,- ответила миссис Никльби, выпрямившись и еще ласковее поглаживая руку дочери,- во всяком случае, привлечь внимание одной из нас. Гм! У тебя решительно нет оснований беспокоиться, дорогая моя. Кэт была в полном недоумении и, видимо, собиралась обратиться за новыми объяснениями, когда послышались с той же стороны крик и шарканье, словно какой-то пожилой джентльмен весьма энергически кашлял и елозил ногами по рыхлому песку. А когда эти звуки утихли, большой огурец со скоростью ракеты взлетел к небу, откуда опустился, вращаясь, и упал к ногам миссис Ннкльби. За этим поразительным феноменом последовал второй, точь-в-точь такой же, затем взмыла в воздух прекрасная тыква грандиозных размеров и плюхнулась вниз; затем взлетели одновременно несколько огурцов; наконец небо потемнело от града луковиц, редисок и других мелких овощей, которые падали, раскатываясь, подпрыгивая и рассыпаясь во все стороны. Когда Кэт в тревоге встала и схватила за руку мать, чтобы бежать с ней в дом, она почувствовала, что мать не только этого не хочет, но даже удерживает ее; проследив за взглядом миссис Никльби, она была устрашена появлением старой черной бархатной шапки, которая медленно, словно ее владелец взбирался по приставной лестнице, поднялась над стеной, отделявшей их сад от сада при соседнем коттедже (стоявшем, как и их коттедж, особняком), а за нею последовала очень большая голова и очень старое лицо с поразительными серыми глазами - глаза были дикие, широко раскрытые и вращались в орбитах, томно подмигивая, что отвратительно было наблюдать. - Мама! - закричала Кэт, придя на сей раз в ужас.- Почему вы стоите, почему медлите? Мама, прошу вас, бежим в дом! - Кэт, дорогая моя,- возразила мать, все еще упираясь,- можно ли так глупить? Мне стыдно за тебя. Как ты думаешь, можешь ты прожить жизнь, если будешь такой трусихой? Что вам угодно, сэр? - сказала миссис Никльби, с притворным неудовольствием обращаясь к непрошенному гостю.- Как вы смеете заглядывать в этот сад? - Королева души моей,- ответил незнакомец, складывая руки,- отпейте из этого кубка! - Глупости, сэр! - сказала миссис Никльби.- Кэт, милочка, пожалуйста, успокойся. - Вы не хотите отпить из кубка? - настаивал незнакомец, умоляюще склонив голову к плечу и прижав правую руку к груди.- Отпейте из этого кубка! - Никогда я не соглашусь сделать что-нибудь в этом роде, сэр,- сказала миссис Никльби.- Пожалуйста, уйдите. - Почему? - вопросил старый джентльмен, поднимаясь еще на одну перекладину и облокачиваясь на стену с такой непринужденностью, словно выглядывал из окна.- Почему красота всегда упряма, даже если восхищение так благородно и почтительно, как мое? - Тут он улыбнулся, послал воздушный поцелуй и отвесил несколько низких поклонов.- Или виной тому пчелы, которые, когда проходит пора медосбора и их якобы убивают серой, на самом деле улетают в страну варваров и убаюкивают пленных мавров своими снотворными песнями? Или...- прибавил он, понизив голос почти до шепота,- или это находится в связи с тем, что не так давно видели, как статуя с Чаринг-Кросса прогуливалась на Бирже в полночь рука об руку с насосом из Олдгет в костюме для верховой езды? - Мама,- прошептала Кэт,- вы слышите? - Тише, дорогая моя,- так же шепотом ответила миссис Никльби,- он очень учтив, и я думаю, что эго цитата из поэтов. Пожалуйста, не приставай ко мне, ты мне исщиплешь руку до синяков... Уйдите, сэр! - Совсем уйти? - сказал джентльмен, бросая томный взгляд.- О! Уйти совсем? - Да,- подтвердила миссис Никльби,- разумеется. Вам здесь нечего делать. Это частное владение, сэр. Вам бы следовало это знать. - Я знаю,- сказал старый джентльмен, приложив палец к носу с фамильярностью, в высшей степени предосудительной,- я знаю, что это священное и волшебное место, где божественнейшие чары (тут он снова послал воздушный поцелуй и поклонился) источают сладость на соседские сады и вызывают преждевременное произрастание плодов и овощей. Этот факт мне известен. Но разрешите ли вы мне, прелестнейшее создание, задать вам один вопрос в отсутствие планеты Венеры, которая пошла по делу в штаб Конной гвардии, а в противном случае, ревнуя к превосходству ваших чар, помешала бы нам? - Кэт,- промолвила миссис Никльби, повернувшись к дочери,- право же, мне очень неловко. Я просто не знаю, что сказать этому джентльмену. Нужно, знаешь ли, быть вежливой. - Милая мама,- отозвалась Кэт,- не говорите ему ни слова. Лучше убежим поскорее и запремся в доме, пока не вернется Николас. Миссис Никльби приняла величественный, чтобы не сказать высокомерный, вид, услыхав это смиренное предложение, и, повернувшись к старому джентльмену, который с напряженным вниманием следил за ними, пока они перешептывались, сказала: - Если вы будете держать себя, сэр, как подобает джентльмену, каким я склонна вас считать, судя по вашим речам... и... наружности (копия твоего дедушки, Кэт, дорогая моя, в лучшие его дни), и зададите ваш вопрос, изъясняясь простыми словами, я отвечу на него. Если превосходный папаша миссис Никльби имел в лучшие свои дни сходство с соседом, выглядывавшим сейчас из-за стены, то, должно быть, во цвете лет он был дряхлым джентльменом весьма странного вида, чтобы не сказать больше. Быть может, эта мысль мелькнула у Кэт, ибо она рискнула посмотреть с некоторым вниманием на вылитый его портрет, который снял свою черную бархатную шапку и, обнаружив совершенно лысую голову, отвесил длинную серию поклонов, сопровождая каждый новым воздушным поцелуем. Явно истощив все силы в этих утомительных упражнениях, он снова накрыл голову шапкой, очень старательно натянув ее на кончики ушей, и, приняв прежнюю позу, сказал: - Вопрос заключается в том... Тут он оборвал фразу, чтобы осмотреться по сторож нам и окончательно удостовериться, что никто не подслушивает. Убедившись, что никого нет, он несколько раз постучал себя по носу, сопровождая этот жест лукавым взглядом, словно хваля себя за осторожность, и, вытянув шею, сказал громким шепотом: - Вы принцесса? - Вы смеетесь надо мной, сэр? - отозвалась миссис Никльби, делая вид, будто отступает к дому. - Нет, но вы принцесса? - повторил старый джентльмен. - Вы знаете, что нет, сэр,- ответила миссис Никльби. - В таком случае, не в родстве ли вы с архиепископом Кентерберийским? - е величайшим беспокойством осведомился старый джентльмен.- Или с папой римским? Или со спикером палаты общин? Простите меня, если я ошибаюсь, но мне говорили, что вы племянница Уполномоченных по замощению улиц и невестка лорд-мэра и Суда Общих Тяжб, чем и объясняется ваше родство со всеми тремя. - Тот, кто распустил такие слухи, сэр,- с жаром возразила миссис Никльби,- позволил себе величайшую вольность, которой ни секунды не потерпел бы мой сын Николас, если бы он о ней знал. Вот выдумки! - приосанившись, сказала миссис Никльби.- Племянница Уполномоченных по замощению улиц! - Прошу вас, мама, уйдем! - прошептала Кэт. - "Прошу вас, мама!" Глупости, Кэт! - сердито отозвалась миссис Никльби.- Вот всегда так! Даже если бы про меня сказали, что я племянница писклявого снегиря, тебе было бы безразлично. Нет, я не вижу сочувствия,захныкала миссис Никльби,- да и не жду его. - Слезы! - вскричал старый джентльмен, столь энергически подпрыгнув, что опустился на две-три перекладины и оцарапал подбородок о стену.- Ловите прозрачные шарики! Собирайте их в бутылку! Закупорьте их плотно! Припечатайте сверху сургучом! Положите печать Купидона! Наклейте этикетку "Высшее качество"! Спрячьте в четырнадцатый ящик с железным засовом сверху, чтобы отвести громовой удар! Отдавая такие приказы, как будто дюжина слуг ревностно занималась их исполнением, он вывернул наизнанку свою бархатную шапку, с великим достоинством надел ее так, чтобы она закрыла правый его глаз и три четверти носа, и, подбоченившись, свирепо взирал на воробья, пока эта птица не улетела. Затем он с весьма удовлетворенным видом спрятал в карман шапку и с почтительной миной обратился к миссис Никльби. - Прекрасная госпожа,- таковы были его слова,- если я допустил какую-нибудь ошибку касательно вашей семьи или родни, я смиренно прошу простить меня. Если я предположил, что вы связаны с иностранными властями или национальными департаментами, то лишь потому, что - простите мне эти слова - такими манерами, осанкой и достоинством обладаете только вы (может быть, единственное исключение - та трагическая муза, которая импровизирует на шарманке перед Ост-Индской компанией). Я, сударыня, как видите, не юноша, и, хотя такие создания, как вы, никогда не могут состариться, я смею надеяться, что мы созданы друг для друга. - Ах, право же, Кэт, моя милая! - сказала миссис Никльби слабым голосом и глядя в сторону. - У меня есть поместья, судярыня! - сказал старый джентльмен, небрежно помахивая правой рукой, как будто он очень легкомысленно относится к таким вещам. И быстро продолжал: - У меня есть драгоценные камни, маяки, заповедные пруды, собственные китобойни в Северном море и много устричных отмелей, приносящих большие барыши, в Тихом океане. Если вы будете столь любезны, пойдете на Королевскую биржу и снимете треуголку с головы самого толстого швейцара, вы найдете в подкладке тульи мою визитную карточку, завернутую в синюю бумагу. Можно увидеть также и мою трость, если обратиться к капеллану палаты общин, которому строжайше запрещено показывать ее за плату. Я окружен врагами, сударыня,- он посмотрел в сторону своего дома и заговорил очень тихо,- которые при каждом удобном случае нападают на меня и хотят завладеть моим имуществом. Если вы осчастливите меня вашей рукой и сердцем, вы можете обратиться к лордуканцлеру или в случае необходимости вызвать военные силы - достаточно будет послать мою зубочистку главнокомандующему - и таким образом очистить от них дом перед совершением обряда. А затем - любовь, блаженство и восторг! Восторг, любовь и блаженство! Будьте моей, будьте моей! Повторив эти последние слова с величайшим восхищением и энтузиазмом, старый джентльмен снова надел свою черную бархатную шапку и сказал, устремив взгляд в небо, нечто не совсем вразумительное, имеющее отношение к воздушному шару, которого он ждет и который слегка запоздал. - Будьте моей, будьте моей! - снова завопил старый джентльмен. - Кэт, дорогая моя,- сказала миссис Никльби,- у меня почти нет сил говорить, но для счастья всех заинтересованных сторон необходимо, чтобы с этим делом было покончено раз навсегда. - Право же, мама, нет никакой необходимости, чтобы вы хоть слово проронили! - убеждала Кэт. - Будь добра, дорогая моя, разреши мне судить об этом самой,- сказала миссис Никльби. - Будьте моей, будьге моей! - возопил старый джентльмен. - Вряд ли можно ожидать, сэр,- произнесла миссис Никльби, скромно потупившись,- чтобы я сказала незнакомому человеку, польщена ли я и благодарна ли за такое предложение, или нет. Несомненно, оно сделано при весьма странных обстоятельствах; однако в то же время постольку-поскольку и до известных пределов (обычный оборот речи миссис Никльби) оно должно быть лестно и приятно. - Будьте моей, будьте моей! - закричал старый джентльмен.- Гог и Магог, Гог и Магог!* Будьте моей, будьте моей! - Достаточно будет мне сказать, сэр,- продолжала миссис Никльби с полной серьезностью,- и, я уверена, вы поймете необходимость принять этот ответ и удалиться,- что я решила остаться вдовой и посвятить себя моим детям. Быть может, вам не пришло бы в голову, что я мать двух детей,действительно, многие в этом сомневались и говорили, что ни за что на свеге не могли бы этому поверить,- но это правда, и оба они взрослые. Мы будем очень рады принимать вас как соседа,- очень рады, в восторге, уверяю вас,но в любой другой роли это совершенно невозможно, совершенно! Что же касается того, что я еще досдаточно молода, чтобы снова выйти замуж, то, может быть, это так, а может быть, и не так, но я ни на секунду не могу об этом подумать, ни под каким видом. Я сказала, что не выйду,- и не выйду! Очень мучительно отклонять предложения, и я бы предпочла, чтобы их совсем не делали. Тем не менее я давно уже решила дать такой ответ, и так я буду отвечать всегда. Эти замечания были обращены отчасти к старому джентльмену, отчасти к Кэт, а отчасти к себе самой. К концу их поклонник стал проявлять к ним весьма непочтительное невнимание, и едва миссис Никльби умолкла, как, к великому ужасу и этой леди и ее дочери, он сорвал с себя сюртук и, вспрыгнув на стену, принял позу, выставившую напоказ в наивыгоднейшем свете короткие штаны и серые шерстяные чулки, а в заключение застыл на одной ноге и с особенным рвением испустил свой излюбленный рев. Пока он еще тянул последнюю ноту, украшая ее длинной фиоритурой, показалась грязная рука, которая украдкой и быстро скользнула по верху стены, как бы преследуя муху, и затем очень ловко ухватила одну из лодыжек старого джентльмена. Когда это было сделано, появилась вторая рука и ухватила другую лодыжку. Попав в такое затруднительное положение, старый джентльмен раза два неловко приподнял ноги, словно они были очень неуклюжей и несовершенной частью какого-то механизма, а затем, бросив взгляд на свой участок за стеной, громко расхохотался. - Это вы? - осведомился старый джентльмен. - Да, это я.- ответил грубый голос. - Как поживает император Татарии? - спросил старый джентльмен. - О, так же, как всегда,- последовал ответ.- Не лучше и не хуже. - А молодой принц китайский,- с большим интересом продолжал старый джентльмен,- примирился ли он со своим тестем, великим продавцом картошки? - Нет,- ответил ворчливый голос,- и мало того; он говорит, что никогда не примирится. - В таком случае,- заметил старый джентльмен-пожалуй, лучше мне слезть. - Да,- сказал человек по ту сторону стены,- я думаю, так будет лучше. Когда одна рука осторожно разжалась, старый джентльмен принял сидячее положение и оглянулся, чтобы улыбнуться и поклониться миссис Никльби, после чего исчез довольно стремительно, как будто снизу его потянули за ноги. Успокоенная его исчезновением, Кэт повернулась, чтобы заговорить со своей матушкой, как снова показались грязные руки и сейчас же вслед за ними грубоватая физиономия толстого человека, поднявшегося по приставной лестнице, которую только что занимал их странный сосед. - Прошу прощения, леди,- сказало это новое лицо, ухмыльнувшись и притронувшись к шляпе,- не объяснился ли он в любви одной из вас? - Да,- ответила Кэт. - А! - сказал тот, вынув из шляпы носовой платок и вытирая лицо.- Он, знаете ли, всегда это делает. Никак его не удержишь, чтобы он не объяснялся в любви. - Бедняга не в своем уме, разумеется? - спросила Кэт. - Ну, конечно,- ответил тот, заглянув в свою шяяпу, бросил в нее носовой платок и снова надел ее.- Это сразу видно. - Давно это с ним? - спросила Кэт. - Давненько. - И нет никакой надежды? - участливо спросила Кэт. - Ни малейшей, да так ему и надо! - ответил сторож.- Без ума он куда приятней. Он был самым жестоким, злым, черствым старым кремнем, какого только можно встретить. - Неужели? - сказала Кэт. - Ей-богу! - ответил сторож, столь энергически покачав головой, что ему пришлось сдвинуть брови, чтобы ие слетела шляпа.- Никогда еще я не видывал такого негодяя, и мой помощник говорит то же самое. Разбил сердце своей бедной жены, дочерей выставил за дверь, сыновей выгнал на улицу, счастье, что он в конце концов рехнулся от злости, от жадности, от эгоизма, от обжорства и пьянства, иначе он бы многих свел с ума. Есть ли надежда у него, старого распутника? Не очень-то много на свете надежды, и готов прозакладывать крону, что та, какая есть, приберегается для более достойных, чем он. После такого исповедания веры сторож снова покачал головой, как бы желая сказать, что пока свет стоит, иначе и быть не может. Хмуро притронувшись к шляпе,- не потому, что был в дурном расположении духа, но потому, что эта тема его расстроила,- он спустился и убрал лестницу. Во время этого разговора миссис Никльби не спускала со сторожа сурового и пристального взгляда. Теперь она глубоко вздохнула и, поджав губы, покачала годовой медленно и недоверчиво. - Бедняга! - сказала Кэт. - В самом деле, бедняга! - подхватила миссис Никльби.- Позор, что допускают подобные вещи. Позор! - Что же можно поделать, мама? - грустно сказала Кэт.- Немощи человеческой природы... - Природы! - повторила миссис Никльби.- Как? Неужели ты считаешь, что тот бедный джентльмен не в своем уме? - Кто же может, увидев его, быть другого мнения, мама? - Так вот что я тебе скажу, Кэт,- возразила миссис Никльби.- Он отнюдь не сумасшедший, и меня удивляет, как ты позволила себя одурачить. Тут какой-то заговор, составленный с целью завладеть его имуществом,- разве он сам этого не сказал? Может быть, он немножко чудаковат и неуравновешен - многие из нас таковы,- но сумасшедший?.. И притом выражаться так почтительно, таким поэтическим языком и делать предложение столь обдуманно, деликатно и умно - ведь не выбегает же он на улицу и не бросается на колени перед первой встречной девчонкой, как поступил бы сумасшедший! Нет, нет, Кэт, в его безумии слишком много благоразумия, можешь в этом не сомневаться, дорогая моя. ГЛАВА XLII, подтверждающая приятную истину, что лучшим друзьям приходится иногда раставаться Мостовая Сноу-Хилла весь день поджаривалась и припекалась на солнце, и головы блиэнецов-сарацинов, охранявшие вход в гостиницу, для которой они служат и названием и вывеской, смотрели - или это только казалось усталым и с трудом волочившим ноги прохожим - более злобно, чем обычно, опаленные и обожженные зноем, когда в одной из самых маленьких столовых гостиницы, куда осязаемым облаком врывались через открытое окно испарения потных лошадей, был накрыт в примерном порядке стол для чаепития, защищенный с флангов вареным мясом, жарким, языком, пирогом с голубями, холодной птицей, большой кружкой эля и другими мелочами такого же рода, которые в наших вырождающихся городах и городишках рассматриваются скорее как принадлежность плотного завтрака, обеда для пассажиров почтовых карет или весьма основательной утренней закуски. Мистер Джон Брауди, засунув руки в карманы, беспокойно бродил вокруг этих деликатесов, время от времени останавливаясь, чтобы отогнать мух от сахарницы носовым платком жены, иди опустить чайную ложку в молочник и препроводить ее в рот, или отрезать краешек корки и кусочек мяса и проглотить их в два глотка, словно две пилюли. После каждого из таких заигрываний со съестными припасами он вынимал часы и заявлял с серьезностью, поистине патетической, что больше двух минут ему не выдержать. - Тилли! - сказал Джон своей леди, которая полудремала, развалившись на диване. - Что, Джон? - "Что, Джон!" - нетерпеливо передразнил супруг.- Ты разве не голодна, девочка? - Не очень,- сказала миссис Брауди. - "Не очень!" - повторил Джон, возведя глаза к потолку.- Вы только послушайте - ие очень! А обедали мы в три часа, а на завтрак было какое-то пирожное, которое только раздражает, а не успокаивает человека. "Не очень!" - К вам джентльмен, сэр,- сказал официант, заглянув в комнату. - Ко мне что? - воскликнул Джон так, словно решил, что речь идет о письме или пакете. - Джентльмен, сэр. - Черт побери! - вскричал Джон.- Чего ради ты мне это сообщаешь. Веди его сюда. - Вы дома, сэр? - Дома! - воскликнул Джон.- Хотел бы я быть дома! Я бы уже часа два как напился чаю. Да ведь я сказал тому, другому парню, чтобы он смотрел в оба у входной двери и предупредил его, как только он придет, что мы изнемогли от голода. Веди его сюда. Ага. Твою руку, мистер Никльби. Это счастливейший день в моей жизни, сэр. Как поживаете? Здорово! Как я рад! Забыв даже о голоде при этой дружеской встрече, Джон Брауди снова и снова пожимал руку Николасу, после каждого пожатия похлопывая его весьма энергически по ладони, чтобы сделать приветствие более теплым. - Вот и она,- сказал Джон, заметив взгляд, брошенный Николасом в сторону его жены.- Вот и она, теперь мы из-за нее не поссоримся, а? Ей-богу, когда я подумаю о том... Но ты должен чего-нибудь поесть. Приступай к делу, приятель, приступай, и за блага, которые мы получаем... Несомненно, молитва перед едой была должным образом закончена, но больше ничего не было слышно, потому что Джон уже заработал ножом и вилкой так, что его речь на время оборвалась. - Я воспользуюсь обычной привилегией, мистер Брауди,- сказал Николас, придвигая стул для новобрачной. - Пользуйся чем хочешь,- сказал Джон,- а когда воспользуешься, требуй еще. Не потрудившись дать объяснение, Николас поцеловал зарумянившуюся миссис Брауди и повел ее к столу. - Послушай,- сказал Джон, на секунду ошарашенный,- устраиваешься, как дома, так, что ли? - Можете в этом не сомневаться,- отозвался Николас,- но с одним условием. - А что это за условие? - спросил Джов, - Вы пригласите меня крестным отцом, как только явится в нем необходимость. - Вы слышите?! - воскликнул Джон, положив нож и вилку.- Крестным отцом! Ха-ха-ха! Тилди, ты слышишь - крестным отцом! Ни слова больше - лучше все равно не скажешь. Крестный отец! Ха-ха-ха! Никогда еще не потешали людей почтенные старые шутки так, как распотешила эта шутка Джона Брауди. Он клохтал, ревел, задыхался от смеха, когда большие куски мяса застревали в горле, снова ревел, при этом он ве переставал есть, лицо у него покраснело, лоб почернел, он закашлялся, закричал, оправился, снова засмеялся сдавленным смехом, опять ему стало хуже, его колотили по спине, он топал ногами, испугал жену и в конце концов, совершенно ослабев, пришел в себя; слезя катились у него из глаз, но он все еще слабым голосом восклицал: "Крестный отец, крестный отец, Тилли!" - и тон его свидетельствовал о том, что слова Николаса доставили ему величайшее наслаждение, которого не уменьшат никакие страдания. - Помните вечер нашего первого чаепития? - спросил Николас. - Да разве я его когда-нибудь забуду, приятель? - отозвался Джон Брауди. - Отчаянный он был тогда парень, не правда ли, миссис Брауди? - сказал Николас.- Просто чудовище! - Вот это вы бы могли сказать, если бы только послушали его, когда мы возвращались домой,- ответила новобрачная.- Никогда еще мне не бывало так страшно. - Полно, полно,- с широкой улыбкой сказал Джон.- Ты должна лучше знать меня, Тилли. - Я и знала,- отозвалась миссис Брауди.- Я почти что решила никогда больше с тобой не разговаривать. - Почти! - повторил Джон, улыбаясь еще шире.- Она почти решила! А всю дорогу она ко мне ласкалась и ластилась, ласкалась и ластилась. "Чего ради ты позволила этому парню ухаживать за тобой?" - говорю я. "Я не позволяла, Джон",- говорит она и жмет мне руку. "Ты не позволяла?" - говорю я. "Нет",-говорит она и опять жмется ко мне. - Боже мой, Джон! - перебила его хорошенькая жена, очень сильно покраснев.- Как можешь ты говорить такие глупости? Да мне бы это и во сне не приснилось! - Не знаю, снилось это тебе или нет, хотя заметь - я думаю, что могло бы присниться,- возразил Джон,- но ты это делала. "Ты изменчивая, непостоянная вертушка, моя девочка",- говорю я. "Нет, Джон, не изменчивая",- говорит она. "Нет, говорю, изменчивая, чертовски изменчивая! Не отпирайся после того, что было с тем парнем в доме школьного учителя",- говорю я. "Ах, он?" - как взвизгнет она. "Да, он!" - говорю я. "Ах, Джон,- говорит она, а сама подходит ближе и прижимается еще крепче,- да неужели это, по-твоему, возможно, чтобы я, когда со мной водит компанию такой мужчина, как ты, стала обращать внимание на этого жалкого хвастунишку?" Ха-ха-ха! Она так и сказала - хвастунишка. "Ладно! - говорю я.- А теперь назначай день, и делу конец". Ха-ха-ха! Николас от души посмеялся над этим рассказом, который выставлял его самого в невыгодном свете; да к тому же, он не хотел, чтобы краснела миссис Брауди, чьи протесты потонули во взрывах смеха ее супруга. Благодушие Николаса вскоре помогло ей успокоиться, и, отрицая обвинение, она так весело смеялась над ним, что Николас имел удовольствие убедиться в правдивости рассказа. - Всего только второй раз,- сказал Николас,- мы сидим с вами вместе за столом, а вижу-то я вас в третий раз, но, право, мне кажется, что я среди друзей. - Верно! - заметил йоркширец.- И я то же самое скажу. - И я,- добавила его молодая жена. - Заметьте, у меня есть все основания для такого чувства,- сказал Николас,- потому что, если бы не ваша сердечная доброта, мой славный друг, на которую у меня не было ни права, ни повода рассчитывать, я не знаю, что сталось бы со мной и в каком тяжелом положении мог бы я очутиться. - Поговорим о чем-нибудь другом,- проворчал Джон,- а об этом не стоит. - В таком случае песня будет новая, но на старый мотив,- улыбаясь, сказал Николас.- Я писал вам в письме, как я благодарен и как восхищаюсь вашим сочувствием к бедному мальчику, которого вы вызволили, хотя сами рисковали очутиться в неприятном и затруднительном положении, но мне никогда не удастся рассказать, как признательны вам он, я и те, кого вы не знаете, за то, что вы над ним сжалились. - Ого! - сказал Джон Брауди, придвига