привели в смятение всю компанию, громкими криками вызывая кареты и затевая бурные ссоры со всевозможными безобидными людьми, стоявшими тут же; в разгар этой суматохи они усадили испуганную миссис Никльби в карету и, благополучно спровадив ее, занялись миссис Уититерли, которую они привели в состояние крайнего изумления и оцепенения, чем совершенно отвлекли ее внимание от молодой леди. Наконец экипаж, в котором она прибыла, также отъехал со своим грузом, и четыре достойных джентльмена, оставшись одни под портиком, от души расхохотались все вместе. - Ну вот! - сказал сэр Мальбери, повернувшись к своему аристократическому другу.- Не говорил ли я вам вчера вечером, что, если только нам удастся узнать через слугу, подкупленного моим лакеем, куда они едут, а затем устроиться по соседству вместе с мамашей, дом этих людей будет все равно что наш дом? Так и случилось. Дело обделано за одни сутки. - Да-а,- отозвалась жертва обмана.- Но я весь вечер был пришпилен к этой старухе. - Вы только послушайте его! - воскликнул сэр Мальбери, обращаясь к своим двум приятелям.- Послушайте недовольного ворчуна! Разве этого не достаточно, чтобы человек поклялся никогда больше не помогать ему в его интригах и затеях? Разве это не возмутительно? Пайк спросил Плака, а План спросил Пайка, не возмутительно ли это, но ни тот, ни другой не ответил. - Но разве это не правда? - возразил Фредерик Верисофт.- Разве не так было дело? - Разве не так было дело! - повторил сэр Мальберн.- А как бы вы хотели, чтобы оно было? Как могли бы мы получить сразу приглашение - приходите когда хотите, уходите когда хотите, оставайтесь сколько хотите, делайте что хотите,- если бы вы, лорд, не поухаживали за глупой хозяйкой дома? Что мне эта девица, не будь я вашим другом? Ради вас не нашептывал ли я ей похвалы вам и не терпел ли весь вечер ее прелестное раздражение и надутый вид? Из какого вещества я, по-вашему, сделан? Для каждого стал бы я так трудиться? И за это я даже благодарности не заслуживаю! - Вы чертовски славный малый! - сказал бедный молодой лорд, беря под руку друга.- Клянусь честью, вы чертовски славный малый, Хоук. - И я поступил правильно, не так ли? - настаивал сэр Мальбери. - Совершенно пра-авильно. - Как и подобает такому бедному, добродушному, глупому другу, как я, да? - Да-а, да-а, как подобает другу,- ответил тот. - В таком случае,- заявил сэр Мальбери,- я удовлетворен. А теперь пойдем и отомстим немецкому барону и французу, которые так здорово обставили вас вчера. С этими словами верный друг взял под руку своего спутника и увел его, оглянувшись при этом вполоборота и с презрительной улыбкой подмигнув мистерам Пайку и Плаку, которые, засунув носовой платок в рот в знак молчаливого восхищения происходящим, последовали на небольшом расстоянии за своим патроном и его жертвой. ГЛАВА XXVIII, Мисс Никльби, доведенная до отчаяния преследованиями сэра Мальбери Хоука и затруднениями и огорчениями, ее осаждающими, прибегает к последнему средству, взывая о помощи к своему дяде Утро следующего дня, как бывает всегда, принесло с собой размышления, но весьма различны были мысли, пробужденные им у различных особ, которые столь неожиданно оказались вместе накануне вечером благодаря деятельному участию мистеров Пайка и Плака. Мысли сэра Мальбери Хоука - если можно применить это слово к планам закоренелого н расчетливого распутника, чьи радости, сожаления, усилия и удовольствия сосредоточены были только на нем самом и который, кажется, из всех интеллектуальных способностей сохранил лишь дар марать себя и, оставаясь человеком лишь по облику, унижать человеческую природу,- мысли сэра Мальбери Хоука были устремлены к Кэт, и сущность их Заключалась в том, что она несомненно красива, что ее застенчивость может быть легко побеждена таким ловким и опытным человеком, как он, и что такая победа не преминет доставить ему славу и будет весьма полезной для его репутации в свете. Чтобы это последнее соображение, отнюдь не пустое или второстепенное для сэра Мальбери, не показалось кому-нибудь странным, напомним, что большинство людей живет в своем собственном мире, и только в этом ограниченном кругу жаждет оно отличий и похвал. Мир сэра Мальбери был населен распутниками, и он поступал соответственно. Повседневно мы сталкиваемся с несправедливостью, угнетением, тиранией и беспредельным ханжеством. Принято трубить о недоумении и изумлении, вызываемом виновниками таких дел, столь дерзко пренебрегающими мнением целого света. Но это грубейшая ошибка: такие дела совершаются именно потому, что виновники их считаются с мнением своего маленького мирка, тогда как великий мир цепенеет от изумления. Мысли миссис Никльби были по характеру своему чрезвычайно лестные для ее самолюбия; под влиянием своей весьма приятной иллюзии она немедленно уселась сочинять длинное письмо Кэт, в котором выражала полное двое одобрение превосходному выбору, сделанному дочерью, и до небес превозносила сэра Мальбери, утверждая, для наибольшего успокоения чувств своей дочери, что он именно тот человек, которого бы она (миссис Никдьби) избрала себе в зятья, хотя бы ей был представлен на выбор весь род человеческий. Далее славная леди, заметив предварительно, что нельзя же предположить, чтобы она, так долго живя в свете, не знала его обычаев, сообщала множество мудрых правил для руководства в период ухаживания и подтверждала их разумность на основании собственного опыта. Превыше всего советовала она строго блюсти девическую скромность не только как нечто само по себе похвальное, но и как нечто существенное, укрепляющее и разжигающее пыл влюбленного. "И никогда еще,- присовокупила миссис Никльби,- никогда не была я в таком восхищении, как вчера вечером, дорогая моя, видя, что тебе это уже подсказал здравый смысл". Поведав об этом чувстве и много раз упомянув о том, сколь приятно было ей узнать, что дочь счастливо унаследовала ее собственный здравый смысл и рассудительность (можно было надеяться, что со временем и при старании она будет обладать ими в полной мере), миссис Никльби закончила свое длинное и не совсем разумное письмо. Бедная Кэт едва не лишилась рассудка, получив четыре мелко исписанных вдоль и поперек страницы поздравлений как раз с тем, что всю ночь не давало ей сомкнуть глаза и заставляло плакать и бодрствовать в спальне. Еще тяжелее и еще мучительнее была необходимость угождать миссис Уититерли, которая, находясь в унынии после утомительного вечера, желала, чтобы ее компаньонка (иначе за что бы получала она жалованье и содержание?) была в наилучшем расположении духа. Что касается до мистера Уититерли, то он весь день пребывал в трепетном восторге оттого, что пожимал руку лорда и всерьез пригласил его к себе домой. Сам лорд, не будучи в сколько-нибудь неприятной мере обременен способностью мыслить, услаждал себя разговором с мистерами Пайком и Плаком, которые оттачивали свое остроумие, щедро пользуясь за его счет разнообразными дорогими возбудительными напитками. Было четыре часа дня - то есть вульгарные четыре часа по солнцу и часам,- и миссис Уититерли, по своему обыкновению, полулежала на софе в гостиной, а Кэт читала вслух новый роман в трех томах, озаглавленный "Леди Флабелла", каковой принес в то самое утро из библиотеки псевдо-Альфонс. Это произведение как раз подходило для леди, страдающей недугом миссис Уититерли, ибо в нем от начала до конца не было ни единой строки, которая могла бы вызвать хоть тень волнения у кого бы то ни было из смертных. Кэт читала: - "Шеризет,- сказала леди Флабелла, сунув свои маленькие ножки, похожие на мышек, в голубые атласные туфли, которые невзначай вызвали вчера вечером полушутливые-полусердитые пререкания между ней самой и молодым полковником Бефилером в salon de danse {Зал для танцев (франц.)} герцога Минсфенилла,Шеризет, ma chere, donnez moi de l'eau-de-Cologne, s'il vous plait, mon enfant"{Милочка, дайте мне, пожалуйста, одеколон, дитя мое (франц.)}. "Мерси, благодарю вас,- сказала леди Флабелла, когда бойкая, но преданная Шеризет щедро окропила душистой смесью mouchoir {Носовой платок (франц.)} леди Флабеллы из тончайшего батиста, обшитый драгоценными кружевами и украшенный по четырем уголкам гербом Флабеллы и гордым геральдическим девизом сей благородной семьи.- Мерси, этого достаточно". В это мгновение, когда леди Флабелла, поднеся к своему очаровательному, но мечтательно выточенному носику mouchoir, еще вдыхала восхитительный аромат, дверь будуара (искусно скрытая богатыми портьерами из шелкового Дамаска цвета тальянского неба) распахнулась, и два лакея, одетые в ливреи цвета персика с золотом, вошли бесшумной поступью в комнату в сопровождении пажа в bas de soie - шелковых чулках, который, пока они стояли поодаль, отвешивая грациознейшие поклоны, приблизился к ногам своей прелестной госпожи и опустившись на одно колено, подал на великолепном подносе чеканного золота надушенный billet {Письмо, записку (франц.)}. Леди Флабелла с волнением, которого не могла подавить. разорвала envelope {Конверт (франц.)} и сломала благоухающую печать. Это письмо было от Бефилера - молодого, cтройного, с тихим голосом.- от е_е Бефилера..." - О, очаровательно! - прервала Кэт ее покровительница, иногда проявлявшая склонность к литературе.- Настоящая поэзия. Прочтите еще раз это описание, мисс Никльби. Кэт повиновалась. - Как мило! - со вздохом сказала миссис Уититерли.- Так сладострастно, не правда ли? Так нежно? - Да, мне кажется,- тихо отозвалась Кэт.- Очень нежно. - Закройте книгу, мисс Никльби,- сказала миссис Уититерли.- Больше я не могу сегодня слушать. Я бы не хотела нарушать впечатление, произведенное этим прелестным описанием. Закройте книгу. Кэт охотно повиновалась; меж тем миссис Уититерли, подняв томной рукой лорнет, заметила, что она бледна. - Меня испугали эгот... этот шум и суматоха вчера вечером,- сказала Кэт. - Как странно! - с удивленным видом воскликнула миссис Уититерли. И действительно, если подумать, было очень странно, что компаньонку может что-нибудь взволновать,- легче вывести из строя паровую машину или другой какой-нибудь хитроумный механизм. - Каким образом вы познакомились с лордом Фредериком и этими другими очаровательными созданиями, дитя мое? - спросила миссис Уититерли, все еще созерцая Кэт в лорнетку. - Я их встретила у моего дяди,- сказала Кэт, с досадой чувствуя, что густо краснеет, но не в силах удержать потоп крови, приливавшей к ее щекам, когда она думала о том человеке. - Вы давно их знаете? - Нет,- ответила Кэт.- Не очень. - Я очень рада, что эта почтенная особа, ваша мать, дала нам возможность познакомиться с ними,- высокомерным тоном сказала миссис Уититерли.- Это тем более примечательно, что кое-кто из наших друзей как раз собирался нас познакомить. Это было сказано для того, чтобы мисс Никльби не вздумала чваниться почетным знакомством с четырьмя великими людьми (ибо Пайк и Плак были включены в число очаровательных созданий), с которыми не была знакома миссис Уититерли. Но так как это обстоятельство не произвело ни малейшего впечатления на Кэт, то она и не обратила на ее слова никакого внимания. - Они просили разрешения зайти с визитом,- продолжала миссис Уититерли.- Конечно, я разрешила. - Вы ждете их сегодня? - осмелилась спросить Кэт. Ответ миссис Уититерли был заглушен устрашающим стуком в парадную дверь, и не успел он стихнуть, как к дому подъехал изящный кабриолет, из которого выпрыгнули сэр Мальбери Хоук и его друг лорд Фредерик. - Они уже здесь! - сказала Кэт, вставая и спеша уйти. - Мисс Никльби! - крикнула миссис Уититерли, придя в ужас от попытки своей компаньонки покинуть комнату, не испросив предварительно ее разрешения.- Прошу вас, и не думайте о том, чтобы уйти. - Вы очень добры,- ответила Кэт,- но... - Ради бога, не волнуйте меня и не говорите так много,- очень резко сказала миссис Уититерли.- Ах, боже мой, мисс Никльби, я прошу... Бессмысленно было Кэт говорить, что она нездорова, так как шаги уже раздавались на лестнице. Она снова заняла свое место и едва успела сесть, как в комнату ворвался псевдо-Альфонс и одним духом доложил о мистере Пайке, и мистере Плаке, и лорде Фредерике Верисофте, и сэре Мальбери Хоуке. - Удивительнейшая вещь в мире,- сказал мистер Плак, с величайшей любезностью приветствуя обеих леди,- удивительнейшая вещь! Мы с Пайком постучали в тот момент, как лорд Фредерик и сэр Мальбери подъехали к двери. - В тот самый момент постучали,- сказал Пайк. - Неважно, как вы пришли, важно, что вы здесь,сказала миссис Уититерли, которая благодаря тому, что три с половиной года пролежала все на той же софе, собрала маленькую коллекцию грациозных поз и теперь приняла самую потрясающую из серии с целью поразить посетителей.- Уверяю вас, я в восторге. - А как поживает мисс Никльби? - тихо спросил сэр Мальбери Хоук, обращаясь к Кэт, впрочем не так тихо, чтобы это не коснулось слуха миссис Уититерли. - Она жалуется на нездоровье после вчерашнего испуга,- сказала эта леди.- Право же, я не удивляюсь, потому что у меня нервы растерзаны в клочья. - И, однако, ваш вид,- повернувшись, заметил сэр Мальбери,- и, однако, ваш вид... - Превосходит все! - сказал мистер Пайк, приходя на помощь своему патрону. Разумеется, мистер Плак сказал то же самое. - Боюсь, милорд, что сэр Мальбери льстец,- сказала миссис Уититерли, обращаясь к молодому лорду, который молча сосал набалдашник своей трости и таращил глаза на Кэт. - О, чертовский! - отозвался милорд. Высказав эту примечательную мысль, он вернулся к прежнему занятию. - И у мисс Никльби вид нисколько не хуже,- сказал сэр Мальбери, устремив на нее наглый взгляд.- Она всегда была красива, но, честное слово, сударыня, вы как будто еще уделили ей частицу своей красоты. Судя по румянцу, залившему после этих слов лицо бедной девушки, можно было не без оснований предположить, что миссис Уититерли уделила ей частицу того искусственного румянца, который украшал ее собственные щеки. Миссис Уититерли признала, хотя и не очень любезно, что Кэт и в самом деле миловидна. Она подумала также, что сэр Мальбери не такое уж приятное создание, каким она сначала его считала, ибо хотя ловкий льстец и является очаровательнейшим собеседником, если вы можете завладеть им всецело, однако вкус его становится весьма сомнительным, когда он начинает расточать комплименты другим. - Пайк,- сказал наблюдательный мистер Плак, заметив впечатление, произведенное похвалой по адресу мисс Никльби. - Что, Плак? - отозвался Пайк. - Нет ли каких-нибудь особ, вам известных, чей профиль напоминает вам миссис Уититерли? - таинственно спросил мистер Плак. - Напоминает профиль...- подхватил Пайк.- Конечно, есть. - Кого вы имеете в виду? - тем же таинственным тоном продолжал Плак.- Герцогиню Б.? - Графиню Б.,- ответил Пайк с легкой усмешкой, скользнувшей по лицу.Из двух сестер красавица - графиня, не герцогиня. - Правильно,- сказал Плак,- графиня Б. - Сходство изумительное. - Буквально потрясающее! - сказал мистер Пайк. Так вот как обстояло дело! Миссис Уититерли была провозглашена на основании свидетельства двух правдивых и компетентных судей точной копией графини! Вот что значило попасть в хорошее общество! Да ведь она могла двадцать лет вращаться среди ничтожных людей и ни разу об этом не услышать! Да и как было ей услышать? Что знали они о графинях? Определив по той жадности, с какою была проглочена эта маленькая приманка, до какой степени миссис Уититерли жаждет лести, оба джентльмена принялись отпускать этот товар весьма крупными дозами, предоставив таким образом сэру Мальбери Хоуку возможность докучать мисс Никльби вопросами и замечаниями, на которые та поневоле должна была что-то отвечать. Тем временем лорд Фредерик наслаждался без помех приятным вкусом золотого набалдашника, украшавшего его трость, чем и занимался бы до конца свидания, если бы не вернулся домой мистер Уититерли и не перевел разговор на любимую свою тему. - Милорд,-- сказал мистер Уйтитерли,- я восхищен, почтен, горд! Прошу вас, садитесь, милорд. Да, я горд. весьма горд. Слова мистера Уититерли вызвали скрытое раздражение у его жены, ибо, хотя она и раздувалась от гордости и высокомерия, ей хотелось дать понять знатным гостям, что их визит является событием самым обыкновенным и что не проходит дня, чтобы их не навешали лорды и баронеты. Но чувства мистера Уититерли подавить было немыслимо. - Поистине это честь! - сказал мистер Уититерли.- Джулия, душа моя, завтра ты будешь из-за этого страдать. - Страдать? - воскликнул лорд Фредерик. - Реакция, милорд, реакция,- сказал мистер Уититерли.- Когда пройдет это чрезвычайное напряжение нервной системы, милорд, что последует? Упадок, депрессия, уныние, усталость, расслабленность. Милорд, если бы сейчас сэр Тамли Снафим увидел это деликатное создание, он не дал бы вот... вот столько за ее жизнь. В пояснение своих слов мистер Уититерли взял из табакерки понюшку табаку и слегка подбросил ее, как эмблему бренности. - Вот столько!-повторил мистер Уититерли, озираясь вокруг с серьезной миной.- Сэр Тамли Снафим вот столько не дал бы за жизнь миссис Уититерли! Мистер Уититерли произнес это с видом сдержанно-торжествующим, словно иметь жену, находящуюся в столь отчаянном положении, было очень для него почетно, а миссис Уититерли вздохнула и посмотрела так, будто она понимала, какая это честь, но решила держать себя по возможности смиренно. - Миссис Уититерли,- продолжал ее супруг,- любимая пациентка сэра Тамли Снафима. Мне кажется, я имею право сказать, что миссис Уититерли была первой особой, принявшей новое лекарство, которому приписывают гибель целой семьи в Кенсингтон-Грэвл-Питс. Кажется, она была первой. Джулия, дорогая моя, если я ошибаюсь, поправь меня. - Кажется, я была первой,- слабым голосом сказала миссис Уититерли. Видя, что патрон его слегка недоумевает, как ему наилучшим образом вмешаться в этот разговор, неутомимый мистер Пайк бросился напролом и, решив сказать нечто по существу дела, осведомился - имея в виду упомянутое лекарство,- было ли оно приятно на вкус. -_ Нет, сэр, не было. Даже этого преимущества оно не имело,- ответил мистер Уититерли. - Миссис Уититерли - настоящая мученица,- с любезным поклоном заметил Пайк. - Думаю, что да,- улыбаясь, сказала миссис Уититерли. - И я так думаю, моя дорогая Джулия,- заметил ее супруг тоном, казалось, говорившим, что он не тщеславен, но тем не менее твердо намерен настаивать на своих привилегиях.- Если кто-нибудь, милорд,- добавил он, поворачиваясь к аристократу,- представит мне более великую мученицу, чем миссис Уититерли, я одно могу сказать: я буду рад увидеть эту мученицу - или мученика,- вот и все, милорд! Пайк и Плак быстро подхватили, что более справедливого замечания, разумеется, сделать нельзя, и, так как визит к тому времени чрезвычайно затянулся, они повиновались взгляду сэра Мальбери и встали. Это заставило подняться также и самого сэра Мальбери и лорда Фредерика. Обменялись многочисленными заверениями в дружбе и надеждами на будущие удовольствия, которые неизбежно должны последовать за столь счастливым знакомством, и посетители отбыли после новых заявлений, что для дома Уититерли будет честью принять их в любой день и час под своей кровлей. Они и приходили в любой день и час; сегодня они там обедали, завтра ужинали, послезавтра опять обедали и постоянно то появлялись, то снова исчезали; они отправлялись компанией в общественные места и случайно встречались на прогулке; при каждом случае мисс Никльби подвергалась упорному и неумолимому преследованию сэра Мальбери Хоука, репутация которого (он это почувствовал к тому времени) даже в глазах его двух прихлебателей зависела от успешного укрощения ее гордости, и у нее не было ни отдыха, ни покоя, за исключением тех часов, когда она могла сидеть одна в своей комнате и плакать после перенесенных за день испытаний. Все это являлось последствиями, естественно вытекавшими из хорошо обдуманных планов сэра Мальбери, искусно выполнявшихся его приспешниками Пайком и Плаком. Так шли дела в течение двух недель. Вряд ли нужно говорить, что только самые слабые и глупые люди могли не заметить на протяжении даже одной встречи, что лорд Фредерик Верисофт, хоть он и был лордом, и сэр Мальбери Хоук, хоть он и был баронетом, не принадлежали к числу завидных собеседников; по привычкам своим, манерам, вкусам и по характеру их разговоров они не были предназначены к тому, чтобы ослепительно сверкать в обществе леди. Но для миссис Уититерли было вполне достаточно двух титулов; грубость превращалась в юмор, вульгарность воспринималась как самая очаровательная эксцентричность, наглость принимала обличье легкой развязности, доступной лишь тем, кто имеет счастье общаться со знатью. Если хозяйка давала такое толкование поведению своих гостей, то что могла возразить против них компаньонка? Если они привыкли так мало сдерживать себя перед хозяйкой дома, то каковы же были те вольности, которые они могли себе позволить по отношению к подчиненной, получавшей жалованье! Но это было еще не наихудшее. По мере того как гнусный сэр Мальбери Хоук все более открыто ухаживал за Кэт, миссис Уититерли начала ревновать к превосходящей ее очарованием мисс Никльби. Если бы это чувство повлекло за собой се изгнание из гостиной, когда там собиралось высокое общество, Кэт была бы только счастлива и радовалась бы тому, что такое чувство возникло; но на свою беду она отличалась той природной грацией, подлинным изяществом и тысячей не имеющих названия достоинств, в которых главным образом и состоит прелесть женского общества. Если повсюду имеют они цену, то в особенности ценны они были там, где хозяйка дома представляла собой одушевленную куклу. В результате Кэт переносила двойное унижение: должна была неизменно присутствовать, когда приходил сэр Мальбери со своими друзьями, и именно по этой причине была не защищена от всех капризов и дурного расположения духа миссис Уититерли, когда гости уходили. Она была глубоко несчастна. Миссис Уититерли ни разу не сбрасывала маски перед сэром Мальбери и, если бывала более, чем обычно, не в духе, приписывала это обстоятельство - что иногда делают дамы - расстроенным нервам. Но, когда у этой леди зародилась и постепенно утвердилась страшная мысль, что лорд Фредерик Верисофт тоже слегка увлечен Кэт и что она, миссис Уититерли, является всего-навсего лицом второстепенным, миссис Уититерли преисполнилась в высшей степени приличным и весьма добродетельным негодованием и признала своим долгом как замужняя женщина и высоконравственный член общества безотлагательно сообщить об этом обстоятельстве "молодой особе". В результате на следующее утро миссис Уититерли нарушила молчание во время перерыва в чтении романа. - Мисс Никльби,- сказала миссис Уититерли,- я хочу поговорить с вами очень серьезно. Я сожалею, что принуждена это сделать, честное слово, очень сожалею, но другого выхода вы мне не оставили, мисс Никльби. Тут миссис Уититерли тряхнула головой - не гневно, а только добродетельно - и заметила с некоторыми признаками возбуждения, что боится, как бы у нее не возобновилось сердцебиение. - Ваше поведение, мисс Никльби,- продолжала леди,- мне отнюдь не нравится, отнюдь! Я горячо желаю, чтобы ваши дела шли хорошо, но можете быть уверены, мисс Никльби, что этого не случится, если вы будете вести себя, как теперь. - Сударыня! - гордо воскликнула Кэт. - Не волнуйте меня, говоря таким тоном, мисс Никльби, не волнуйте меня! - довольно резко сказала миссис Уититерли.- Иначе вы принудите меня позвонить в колокольчик. Кэт посмотрела на нее, но ничего не сказала. - Не воображайте, пожалуйста, мисс Никльби, что, если вы будете так на меня смотреть, это мне помешает сказать вам все, что я намерена сказать, считая это своим священным долгом. Можете не устремлять на меня ваши взгляды,- сказала миссис Уититерли с внезапным взрывом злобы,- я не сэр Мальбери, да и не лорд Фредерик Верисофт, и я не мистер Пайк и не мистер Плак. Кэт снова посмотрела на нее, но уже не с такой твердостью, и, облокотившись о стол, прикрыла глаза рукою. - Если бы подобная вещь произошла, когда я была молодой девушкой,сказала миссис Уититерли (кстати, с тех пор прошло немалое время),- не думаю, чтобы кто-нибудь этому поверил. - Да, я не думаю, что поверил бы,- прошептала Кэт.- Не думаю, что кто-нибудь мог бы поверить, если бы не знал всего, что я обречена переносить. - Пожалуйста, не говорите мне о том, что вы обречены переносить, мисс Никльби,- сказала миссис Уититерли пронзительным голосом, совершенно неожиданным у столь великой страдалицы.- Я не желаю, чтобы мне отвечали, мисс Никльби. Я не привыкла, чтобы мне отвечали, и не допущу этого... Вы слышите? -добавила она, с явной непоследовательностью ожидая ответа. - Я вас слушаю, сударыня,- ответила Кэт,- слушаю с удивлением, с большим удивлением, чем могу выразить. - Я всегда считала вас весьма благовоспитанной молодой особой, если принять во внимание ваше общественное положение,- продолжала миссис Уититерли,- и так как ваша наружность свидетельствует о здоровье и вы аккуратно одеваетесь, то я заинтересовалась вами и продолжаю интересоваться, считая это в некотором роде моим долгом по отношению к почтенной старухе - вашей матери. По этой причине, мисс Никльби, я должна сказать вам сразу и прошу вас запомнить мои слова: я принуждена настаивать на том, чтобы вы немедленно изменили ваше весьма развязное обращение с джентльменами, посещающими этот дом. Право же, это неприлично,- сказала миссис Уититерли, закрывая при этих словах свои целомудренные глаза.- Это непристойно, просто непристойно! - О! - вскричала Кэт, подняв глаза и сжимая руки.- Разве это не верх жестокости, разре человек способен слушать это? Разве мало того, что я страдала и днем и ночью, что я почти что пала в своих собственных глазах, от одного только стыда, общаясь вопреки своему желанию с подобными людьми? И на меня еще возводят это несправедливое и ни на чем не основанное обвинение! - Будьте добры припомнить, мисс Никльби,- сказала миссис Уититерли,что, употребляя такие слова, как "несправедливое" и "неоснованное", вы, значит, упрекаете меня в том, что я говорю неправду. - Да! - со справедливым негодованием сказала Кэт.- Выдвигаете ли вы это обвинение сами или по наущению других, мне все ясно. Я говорю, что оно подло, грубо, умышленно лживо! Может ли быть,- вскричала Кэт,- чтобы особа моего же пола могла смотреть и не видеть, какие мучения причиняют мне эти люди? Может ли быть, сударыня, чтобы вы были рядом и не замечали оскорбительной вольности, которую выражает каждый их взгляд? Может ли быть, чтобы вы не видели, как эти бесчестные люди, не питая ни малейшего уважения к вам и совершенно пренебрегая правилами поведения, приличествующего джентльменам, и даже пристойностью, преследовали только одну цель, когда явились сюда, и цель эта - осуществить свой замысел, направленный против беззащитной девушки, которая и без этого унизительного признания должна была бы надеяться на женское участие и помощь той, кто гораздо старше ее? Я не верю, я не могу этому поверить! Если бы бедная Кэт хоть сколько-нибудь знала жизнь, она, конечно, не осмелилась бы, даже в том возбужденном состоянии, до которого ее довели, произнести столь неосторожные слова. Действие их мог в точности предвидеть более опытный наблюдатель. Миссис Уититерли встретила атаку на собственную правдивость с примерным спокойствием и выслушала с героической стойкостью отчет о страданиях Кэт. Но ссылка на неуважение к ней джентльменов привела ее в сильнейшее волнение, а когда за этим ударом последовало замечание касательно ее зрелого возраста, она немедленно упала на софу, испуская отчаянные вопли. - Что случилось? - вскричал мистер Уититерли, врываясь в комнату.- О небо, что я вижу? Джулия, Джулия! Открой глаза, жизнь моя, открой глаза! Но Джулия упорно не желала открыть глаза и завизжала еще громче. Тогда мистер Уититерли позвонил в колокольчик, заплясал, как сумасшедший, вокруг софы, на которой лежала миссис Уититерли, и истошно завопил, призывая сэра Тамли Снафима и упорно требуя какого-нибудь объяснения происходившей перед ним сцены. - Беги за сэром Тамли!-закричал мистер Уититерли, обоими кулаками грозя пажу.- Я это предвидел, мисс Никльби,- сказал он, оглядываясь с меланхолическим и торжествующим видом.- Это общество оказалось ей не по силам. Все в ней, знаете ли, одна душа, все... до последнего кусочка. После такого заверения мистер Уититерли поднял распростертую бренную оболочку миссис Уититерли и отнес ее на кровать. Кэт подождала, пока сэр Тамли Снафим не закончил своего визита и не явился с сообщением, что благодаря специальному вмешательству милосердного провидения (так выразился сэр Тамли) миссис Уититерли заснула. Тогда она быстро оделась, чтобы выйти из дому, и, передав, что вернется часа через два, поспешила к дому своего дяди. Для Ральфа Никльби день выдался весьма удачный, прямо-таки счастливый день. Когда он шагал взад и вперед по своему маленькому кабинету, заложив руки за спину и мысленно подсчитывая суммы, которые застряли или застрянут в его сети благодаря делам, проведенным с утра, рот его растягивался в жесткую, суровую улыбку, а твердость линий и изгибов, образовавших эту улыбку, и хитрое выражение холодных блестящих глаз как будто говорили, что, если беспощадность или хитрость могут увеличить прибыль, он не преминет прибегнуть к ним для этой цели. - Прекрасно! - сказал Ральф, несомненно намекая на какую-то операцию этого дня.- Он бросает вызов ростовщику? Хорошо, посмотрим. "Честность - наилучшая политика", вот как? Испробуем и это. Он остановился, затем снова стал шагать. - Он рад,- сказал Ральф, растягивая рот и улыбку,- рад противопоставить свою всем известную репутацию и порядочность власти денег. "Презренный металл" - так он их называет. Каким безмозглым идиотом должен быть этот человек! Презренный металл! Как бы не так! Кто там? - Я,- сказал Ньюмен Ногс.- Ваша племянница. - Ну, так что с ней? - резко спросил Ральф. - Она здесь. - Здесь? Ньюмен мотнул головой в сторону своей комнатки, давая понять, что она ждет там. - Что ей нужно? - осведомился Ральф. - Не знаю,- ответил Ньюмен.- Спросить? - быстро добавил он. - Нет,- возразил Ральф.- Впустите ее... Постойте! - Он быстро спрятал стоявшую на столе шкатулку с деньгами, снабженную висячим замком, и на ее место положил пустой кошелек.- Вот теперь она может войти! Хмуро улыбнувшись этому маневру, Ньюмен дал знак молодой леди войти и, придвинув ей стул, удалился; медленно уходя и прихрамывая, он украдкой поглядывал через плечо на Ральфа. - Ну-с,- сказал Ральф довольно грубо, но все-таки в тоне его было больше добродушия, чем мог бы он проявить по отношению к кому бы то ни было другому.- Ну-с, моя... дорогая? Что у вас там еще? Кэт подняла глаза, полные слез, и, сделав усилие, чтобы совладать со своим волнением, попыталась заговорить, но безуспешно. Снова опустив голову, она молчала. Ральфу не видно было ее лица, но он знал, что она плачет. "Я угадываю причину,- подумал Ральф, некоторое время смотревший на нее молча.- Я угадываю причину. Ну-ну! - подумал Ральф, на секунду совсем растерявшись при виде терзаний своей красивой племянницы.-Велика беда! Всего несколько слезинок, а ей это послужит превосходным уроком, превосходным уроком". - В чем дело? - спросил Ральф, придвигая стул и садясь против нее. Его слегка смутила внезапная решимость, с какой Кэт подняла глаза и ответила ему. - Дело, которое привело меня сюда, сэр, такого свойства, что вам должна кровь броситься в лицо и вам придется гореть от стыда, слушая меня, как горю я, рассказывая! Мне нанесли тяжелую обиду, мои чувства оскорблены, возмущены, ранены смертельно вашими друзьями. - Друзьями!- нахмурясь, воскликнул Ральф.- Милая моя, у меня нет друзей. - Значит, людьми, которых я встретила здесь! - воскликнула Кэт.- Если они вам не друзья и вы знали, что они за люди, о, тем стыднее вам, дядя, что вы ввели меня в их среду! Если вы подвергли меня таким испытаниям, потому что были обмануты в своем доверии или недостаточно знали ваших гостей, то и тогда вина ваша велика! Но если вы это сделали, зная их хорошо,- а теперь я думаю, что так оно и было,- то это величайшая подлость и жестокость! Ральф отпрянул, приведенный в полное изумление этими откровенными словами, и бросил на Кэт самый суровый взгляд. Но она встретила его гордо и непоколебимо, и ее лицо, хотя и очень бледное, казалось сейчас, в минуту волнения, более благородным и прекрасным, чем когда бы то ни было. - Я вижу, и в вас есть кровь этого мальчишки,сказал Ральф самым жестким своим тоном, когда вспыхнувшие ее глаза напомнили ему Николасв во время последнего их свидания. - Надеюсь, что да! - ответила Кэт.- Я должна этим гордиться. Я молода, дядя, горести и трудности моего положения заставили меня склонить голову, но дольше я, дочь вашего брата, не хочу переносить эти оскорбления! - Какие оскорбления, моя милая? - резко спросил Ральф. - Вспомните, что произошло здесь, и задайте этот вопрос себе! - густо покраснев, ответила Кэт.- Дядя, вы должны - я уверена, что вы это сделаете,- должны избавить меня от общества гнусных и подлых людей, перед которыми я теперь беззащитна. Я не хочу,- сказала Кэт, быстро подойдя к старику и положив руку ему на плечо,- я не хочу быть вспыльчивой, я прошу у вас прощения, если вам показалось, что я вспылила, дорогой дядя, но вы не знаете, конечно вы не знаете, как я страдала. Вы не можете знать сердце молодой девушки - я не имею никакого права ждать этого от вас. Но, когда я говорю вам, что я несчастна, что сердце у меня надрывается, я уверена, что вы мне поможете. Я уверена, уверена! Ральф мгновение смотрел на нее, потом отвернулся и стал нервно постукивать ногой по полу. - Я терпела день за днем,- сказала Кэт, наклоняясь к нему и робко вкладывая маленькую ручку в его руку,- надеясь, что это преследование прекратится. Я терпела день за днем и должна была притворяться веселой, когда я была так несчастна. У меня не было ни помощника, ни советчика - никого, кто бы меня защитил. Мама думает, что они люди достойные, богатые, благовоспитанные, и как могу я, как могу я раскрыть ей глаза, когда ее так радуют эти маленькие иллюзии, а других радостей у нее нет? Леди, к которой вы меня поместили, не такая особа, чтобы я могла ей довериться в столь деликатном вопросе, и вот, наконец, я пришла к вам, к единственному другу, который здесь, близко,чуть ли не единственному другу, какой есть у меня на свете,- чтобы просить и умолять вас мне помочь! - Как я могу помочь вам, дитя? - спросил Ральф, вставая со стула, и принялся шагать по комнате, снова заложив руки за спину. - Я знаю, на одного из этих людей вы имеете влияние,- решительно заявила Кэт.- Разве ваше слово не заставит их тотчас же отказаться от этого недостойного поведения? - Нет,- ответил Ральф, неожиданно повернувшись.- А если бы и заставило, я не могу сказать его. - Не можете сказать его? - Не могу,- повторил Ральф, останавливаясь как вкопанный и крепче сжимая за спиной руки.- Я не могу сказать его. Кэт отступила шага на два и посмотрела на него, словно сомневаясь, не ослышалась ли она. - Мы связаны делами,- сказал Ральф, балансируя то на носках, то на каблуках и холодно глядя в лицо племяннице,- делами, и я не могу нанести оскорбление этим людям. В конце концов что за беда? У нас у всех бывают свои испытания, и это одно из ваших. Иные девушки гордились бы, видя у своих ног таких поклонников. - Гордились! - вскричала Кэт. - Я не говорю, что вы не правы, презирая их,- продолжал Ральф, подняв указательный палец.- Нет, в этом вы проявили здравый смысл, как я и предвидел с самого начала. Ну что ж, прекрасно. Во всех других отношениях вы хорошо устроены. С вашим положением не так уж трудно мириться. Если этот молодой лорд ходит за вами по пятам и нашептывает вам на ухо бессмысленный вздор, что за беда? Страсть эта безнравственна? Пусть так: долго она не продлится. В один из ближайших дней появится что-нибудь новенькое, и вы будете свободны. А пока... - А пока,- перебила Кэт со справедливым чувством гордости и негодования,- я должна быть позором для моего пола и игрушкой для другого, навлекать на себя заслуженное осуждение всех порядочных женщин и презрение всех честных и достойных мужчин, терять уважение к себе и быть униженной в глазах всех, кто на меня смотрит! Нет, этого не будет, хотя бы мне пришлось трудиться, стирая пальцы до кости, хотя бы я должна была взяться за самую грязную и тяжелую работу! Не поймите меня превратно. Я не опорочу вашей рекомендации. Я останусь в этом доме, куда вы меня поместили, пока не буду вправе покинуть его по условиям моего соглашения, но помните: тех людей я больше не увижу! Когда я оттуда уйду, я спрячусь от них и от вас, и, принявшись за тяжелый труд, чтобы содержать мать, я буду по крайней мере жить спокойно и верить, что бог мне поможет! С этими словами она махнула рукой и вышла из комнаты, оставив Ральфа Никльби застывшим, как статуя. Закрыв дверь, Кэт едва не вскрикнула от удивления, обнаружив Ньюмена Ногса, стоявшего в маленькой нише в стене, словно воронье пугало или Гай Фокс*, спрятанный на зиму в чулан. Но у нее хватило присутствия духа сдержать себя, так как Ньюмен приложил палец к губам. - Не надо,- сказал Ньюмен, выскользнув из своего тайника и провожая ее через холл.- Не плачьте, не плачьте. А в это время две крупные слезы катились по щекам Ньюмена. - Я знаю, каково вам! - сказал бедный Ногс, вытаскивая из кармана нечто похожее на старую пыльную тряпку и вытирая ею глаза Кэт с такою нежностью, словно она была малюткой.- Сейчас вы ослабели. Да, да, очень хорошо. Это правильно, мне это нравится. Правильно, что не ослабели перед ним. Да, да. Ха-ха-ха! О да! Бедняжка! С такими бессвязными восклицаниями Ньюмен вытер и себе глаза упомянутой пыльной тряпкой и, проковыляв к входной двери, открыл ее, чтобы выпустить Кэт. - Не плачьте больше,- прошептал Ньюмен.- Скоро я вас увижу. Ха-ха-ха! И еще кто-то вас увидит. Да, да. Хо-хо! - Да благословит вас бог,- сказала Кэт, быстро уходя.- Да благословит вас бог! - И вас также! - подхватил Ньюмен, снова приоткрыв немного дверь, чтобы сказать эти слова.- Ха-ха-ха! Хо-хо-хо! И Ньюмен Ногс еще раз открыл дверь, чтобы весело кивнуть и засмеяться, и закрыл ее, чтобы горестно покачать головой и заплакать. Ральф оставался в прежней позе, пока не услышал стука захлопнувшейся двери, после чего пожал плечами и, пройдясь несколько раз по комнате,сначала быстро, потом, по мере того как приходил в себя замедляя шаги,- сел к столу. Вот одна из тех загадок человеческой природы, которые могут быть поставлены, но не разрешены. Хотя в тот момент Ральф нисколько не раскаивался в своем поведении по отношению к невинной, чистосердечной девушке, хотя его распутные клиенты поступили именно так, как он рассчитывал - именно так, как он больше всего желал, именно так, как было ему наиболее выгодно,- однако он всей душой ненавидел их за то, что они так поступили. - Уф! - сказал Ральф, хмурясь и грозя кулаком, когда в его воображении возникли лица двух распутников.- Вы за это заплатите. О, вы за это заплатите! Ростовщик в поисках утешения обратился к своим книгам и бумагам, а за дверью его делового кабинета шел спектакль, который привел бы его в немалое изумление, если бы он каким-то образом мог взглянуть на него. Ньюмен Ногс был единственным актером. Он стоял в нескольких шагах от двери, повернувшись к ней лицом, и, засучив рукава, занимался тем, что осыпал по всем правилам искусства самыми энергическими ударами пустое пространство. На первый взгляд это могло показаться лишь мудрой мерой предосторожности человека, ведущего сидячий образ жизни,- мерой, принимаемой для расширения грудной клетки и развития ручных мышц. Но напряжение и радость на лице Ньюмена Ногса, которое было залито потом, изумительное упорство, с каким он направлял непрерывный поток ударов в сторону дверной филенки, примерно в пяти футах девяти дюймах от пола, и неутомимость, с какой он действовал,- все это в достаточной мере объяснило бы зоркому наблюдателю, что Ньюмен Ногс в воображении своем избивает до полусмерти своего весьма деятельного хозяина, мистера Ральфа Никльби. ГЛАВА XXIX, О делах Николаса, и о разладе в труппе мистера Винсента Крамльса Неожиданный успех и благоволение, с которым был принят первый опыт Николаса в Портсмуте, побудили мистера Крамльса затянуть пребывание в этом городе на две недели дольше срока, назначенного им первоначально для своего визита, и за это время Николас сыграл множество разнообразнейших ролей с неизменным успехом и привлек в театр столь многих зрителей, раньше никогда там не бывавших, что бенефис показался директору многообещающей затеей. Так как Николас согласился на предложенные условия, бенефис был назначен, и благодаря ему он выручил ни больше ни меньше как двадцать фунтов. Оказавшись неожиданным обладателем такого богатства, Николас первым делом отправил по почте славному Джону Брауди сумму, равную его дружеской ссуде; посылку денег он сопроводил изъявлениями благодарности и уважения и сердечными пожеланиями счастья в супружеской жизни. Ньюмену Ногсу он послал половину полученных денег, умоляя его найти случай вручить деньги Кэт потихоньку и передать ей горячие заверения в его любви и привязанности. Он ни словом не упомянул о том, какое нашел себе занятие, только уведомил Ньюмена, что письмо, адресованное ему на вымышленную его фамилию в Портсмут, Почтамт, всегда дойдет до него, и умолял достойного друга написать подробно о положении матери и сестры и дать отчет обо всех великих благодеяниях, какие оказал им Ральф Никльби со времени его отъезда из Лондона. - Вам не по себе,- сказал Смайк в тот вечер, когда было отправлено письмо. - Ничуть не бывало,- возразил Николас с напускной веселостью, чтобы не сделать юношу несчастным на весь вечер.- Я думал о моей сестре, Смайк. - О сестре? - Да. - Она похожа на вас? - осведомился Смайк. - Говорят, что похожа,- смеясь, ответил Николас,- только гораздо красивее. - Значит, она очень красива,- слазил Смайк, после того как некоторое время молча размышлял, сложив руки и не спуская глаз со своего друга. - Каждый, кто не знает вас так, как знаю я, сказал бы, что вы - настоящий кавалер,- заявил Николас. - А я даже не понимаю, что это значит,- покачивая головой, заметил Смайк.- Увижу я когда-нибудь вашу сестру? - Конечно!- воскликнул Николас.- Скоро мы будем жить все вместе... когда мы разбогатеем, Смайк. - Как это случилось, что у вас, такого ласкового и доброго ко мне, нет никого, кто был бы добр к вам? - спросил Смайк.- Я не могу понять. - Ну, это длинная история,- ответил Николас,- и боюсь, что ее вам нелегко будет понять. У меня есть враг - вы знаете, что значит иметь врага? - О да, это я знаю,- сказал Смайк. - Так вот, он тому причина,- продолжал Николае.- Он богат, и его не так легко наказать, как вашего старого врага мистера Сквирса. Он мой дядя, но он негодяй и причинил мне зло. - Это правда? - спросил Смайк, с волнением наклоняясь вперед.- Как его зовут? Скажите мне его имя. - Ральф, Ральф Никльби. - Ральф Никльби,- повторил Смайк.- Ральф. Это имя я заучу наизусть. Он пробормотал его себе под нос раз двадцать, но тут громкий стук в дверь отвлек его от этого занятия. Не успел он ее открыть, как мистер Фолер, пантомимист, просунул голову в комнату. Голова мистера Фолера обычно была украшена круглой шляпой с необычно высокой тульей и круто загнутыми полями. На этот раз он надел ее совсем набекрень и задом наперед, так как сзади она меньше порыжела; шею он обмотал огненно-красным шерстяным шарфом, выбившиеся концы которого выглядывали из-под поношенного ньюмаркетского пальто*, очень узкого и застегнутого сверху донизу. В руке он держал одну, очень грязную, перчатку и дешевую тросточку со стеклянной ручкой. Короче говоря, вид у него был ослепительный и свидетельствовал о том, что он уделил своему туалету значительно больше внимания, чем обычно. - Добрый вечер, сэр,- сказал мистер Фолер, снимая шляпу с высокой тульей и расчесывая волосы пальцами.- Я пришел к вам с поручением. Гм! - От кого и в чем дело? - осведомился Николас.- У вас сегодня необычайно таинственный вид. - Холодный, быть может,- возразил мистер Фолер,- быть может, холодный. Тому виной мое положение - вина не моя, мистер Джонсон. Этого требует мое положение, сэр, как общего друга. Мистер Фолер умолк с весьма внушительным видом и, запустив руку в упомянутую шляпу, извлек оттуда кусок бурой бумаги, затейливо сложенный, из коей вынул записку, которая благодаря этой бумаге осталась чистой и, протянув ее Николасу, сказал: - Будьте добры прочесть это, сэр. Николас с величайшим изумлением взял записку и сломал печать, поглядывая при этом на мистера Фолера, который, с большим достоинством сдвинув брови и поджав губы, сидел и упорно смотрел в потолок. Она была адресована Джонсону, эсквайру, через посредство Огастеса Фолера, эсквайра, и изумление Николаев отнюдь не уменьшилось, когда он обнаружил, что она составлена в следующих лаконических выражениях: "Мистер Ленвил свидетельствует свое глубокое уважение мистеру Джонсону и будет признателен, если он уведомит его, в котором часу завтра утром будет ему наиболее удобно встретиться с мистером Л. в театре с тою целью, чтобы мистер Л. дернул его за нос в присутствии труппы. Мистер Ленвил просит мистера Джонсона не преминуть назначить ему свидание, так как он пригласил двух-трех друзей, актеров, быть свидетелями церемонии и ни в коем случае не может обмануть их ожидания. Портсмут, вторник вечером". Было что-то столь восхитительно нелепое в этом письменном вызове, что Николас хотя и возмутился подобной наглостью, однако принужден был закусить губу и раза три перечитать записку, прежде чем ему удалось в достаточной мере вооружиться серьезностью и строгостью, чтобы обратиться к вражескому посланцу, который не отрывал глаз от потолка и совершенно не изменил выражения своей физиономии. - Вам известно содержание этой записки, сэр? - спросил он наконец. - Да,- ответил мистер Фолер, на секунду оглядываясь и тотчас же снова вперив взгляд в потолок. - А как вы осмелились принести ее сюда, сэр? - осведомился Николас, разорвав ее на мельчайшие кусочки и швырнув в лицо посланцу.- Вы не подумали, что вас пинком спустят с лестницы, сэр? Мистер Фолер повернул к Николасу голову, украшенную сейчас несколькими обрывками записки, и все так же невозмутимо, с достоинством ответил коротко: - Нет. - В таком случае,- сказал Николас, взяв шляпу с высокой тульей и швырнув ее к двери,- советую вам последовать за этой принадлежностью вашего туалета, сэр, иначе вы будете весьма неприятно разочарованы,- и не позже, как через десять секунд... - Послушайте, Джонсон,- запротестовал мистер Фолер, внезапно потеряв все свое достоинство,- этого, знаете ли, не нужно. Никаких шуток с гардеробом джентльмена! - Убирайтесь вон! - крикнул Николас.- Негодяй! Как хватило у вас дерзости явиться сюда с таким поручением? - Фу-фу! - сказал мистер Фолер, разматывая шерстяной шарф и постепенно освобождаясь от него.- Ну, довольно! - Довольно? - вскричал Николас, приближаясь к нему.- Вон, сэр! - Фу-фу! Говорю же вам,- возразил мистер Фолер, помахивая рукой, чтобы предупредить новую вспышку гнева,- это было не всерьез. Я просто пошутил. - Вы бы лучше не забавлялись впредь такими шутками! - сказал Николас._ А не то вам придется убедиться, что тот, над кем вы насмехаетесь, первый приведет угрозу в исполнение и дернет вас за нос! Скажите, пожалуйста, это было написано также в шутку? - Нет! -_ объявил актер.- Самым серьезнейшим образом, клянусь честью. Николас не мог не улыбнуться при виде странной фигуры, которая всегда должна была вызывать скорее смех, чем гнев, а в данном случае казалась особенно смешной: мистер Фолер, опустившись на одно колено, начал крутить надетую на руку шляпу, словно его терзали мучительнейшие опасения, как бы ее не лишили ворса - украшения, которым она уже много месяцев не могла похвастать. - Послушайте, сэр,- сказал Николас, поневоле рассмеявшись,- будьте добры объясниться. - Я вам изложу, как было дело,- сказал мистер Фолер, с большим хладнокровием усаживаясь на стул.- С тех пор как вы сюда приехали, у Ленвила ничего не осталось, кроме второстепенных ролей, и вместо приема каждый вечер, как бывало раньше, публика к его выходу относится так, словно он - никто. - Что вы называете приемом? - осведомился Николас. - О боги! - воскликнул мистер Фолер.- Какой же вы наивный пастушок, Джонсон! Ну, разумеется, аплодисменты публики при первом выходе! И вот он выходил вечер за вечером, не получая ни одного хлопка, тогда как вас приветствовали рукоплесканиями по крайней мере два, а иногда и три раза, так что, наконец, он впал в отчаяние и вчера вечером совсем было уже решился играть Тибальда с настоящей шпагой и проколоть вас - не опасно, а только... чтобы уложить вас месяца на два. - Очень деликатно с его стороны,- заметил Николае. - Да, я тоже так думаю, если принять во внимание обстоятельства: на карту была поставлена его репутация актера,- очень серьезно сказал мистер Фолер.- Но мужество ему изменило, и он стал придумывать какой-нибудь другой способ досадить вам и в то же время завоевать себе популярность, ибо в этом суть. Громкая молва! Вот что ему нужно. Ах, боже мой, если бы он вас проколол,- сказал мистер Фолер, _ приостановившись, чтобы произвести в уме вычисления,- это бы ему принесло-ax!-это бы ему принесло восемь или десять шиллингов в неделю. Весь город пошел бы смотреть актера, который случайно чуть не убил человека. Я бы не удивился, если бы это доставило ему ангажемент в Лондоне. Однако он принужден был испробовать какое-нибудь другое средство стать популярным, и вот это и пришло ему в голову. Право же, идея недурна! Если бы вы струсили и позволили ему дернуть вас за нос, он постарался бы, чтобы это попало в газету; если бы вы поклялись изувечить его, об этом тоже напечатали бы, и о нем говорили бы столько же, сколько и о вас, понимаете? - О, разумеется! - отозвался Николас.- А что, если бы я смешал ему все карты и дернул его за нос, чго тогда? Принесло бы это ему удачу? - Ну, не думаю,- ответил мистер Фолер, почесывая голову,- потому что в этом не было бы ничего романтического и такая известность не пошла бы ему на пользу. Но, сказать вам по правде, этого он почти не принимал в расчет: вы всегда так ласковы и любезны и пользуетесь такой любовью наших дам, что мы не допускали мысли о вашем сопротивлении. Впрочем, если бы это и случилось, у него есть средство выпутаться благополучно, будьте уверены. - Вот как? - отозвался Николас.- Завтра утром мы это проверим. А пока вы можете дать какой вам вздумается отчет о нашем свидании. Спокойной ночи. Так как мистер Фолер был хорошо известен среди собратьев-актеров как любитель сеять раздор и отнюдь не отличался щепетильностью, Николас нисколько не сомневался в том, что он тайком подстрекнул трагика к такому образу действий. Мало того, он выполнил бы свое поручение чрезвычайно высокомерно, если бы не был сбит с толку весьма неожиданным протестом, который оно вызвало. Однако не имело смысла относиться к нему серьезно, и Николас выпроводил пантомимиста, деликатно намекнув, что в случае нового оскорбления ему грозит опасность остаться с проломанной головой. Мистер Фолер, весьма добродушно выслушав предостережение, удалился, чтобы побеседовать со своим другом и дать о своей миссии такой отчет, какой, по его мнению, наиболее способствовал бы исполнению намеченного плана. Несомненно, он доложил, что Николас вне себя от страха, ибо на следующее утро, когда сей молодой джентльмен спокойно отправился в обычный час в театр, он застал всю труппу в явном ожидании, а мистер Ленвил, состроив самую свирепую трагическую мину, величественно восседал на столе и вызывающе посвистывал. Леди были на стороне Николаса, а джентльмены (будучи ревнивы) оказались на стороне разочарованного трагика; поэтому последние образовали маленькую группу вокруг грозного мистера Ленвила, а первые наблюдали издали не без трепета и волнения. Когда Николас остановился, чтобы поздороваться с ними, мистер Ленвил презрительно захохотал и высказал общие замечания о природе щенят. - А! - сказал Николас, спокойно оглянувшись.- Вы здесь? - Раб! - ответствовал мистер Ленвил, помахивая правой рукой и приближаясь к Николасу театральным шагом. Но почему-то в этот момент он казался слегка удивленным, словно у Николаса был не такой уж испуганный вид, как он ожидал, и вдруг неуклюже остановился, причем собравшиеся леди разразились визгливым смехом. - Предмет моей злобы и ненависти! - сказал мистер Ленвил.- Я питаю презрение к вам! Николас рассмеялся, наслаждаясь этим совершенно неожиданным представлением, а леди в виде поощрения засмеялись еще громче, тогда как мистер Ленвил воспользовался самой горькой из своих улыбок и назвал их "фаворитками". - Но они вас не защитят! - сказал трагик, окидывая Николаса взглядом снизу вверх, начиная с его башмаков и кончая макушкой, а затем сверху вниз, начиная с макушки и кончая башмаками (эти два взгляда, как всем известно, выражают на сцене вызов).- Они вас не защитят, мальчишка! При этих словах мистер Ленвил скрестил руки и угостил Николаса той миной, с какой в мелодраматических ролях он имел обыкновение взирать на королей-тиранов, когда те говорили: "Бросьте его в самую глубокую темницу под рвом замка", и которая, как известно, производила в свое время при слабом бряцании цепей чрезвычайно сильное впечатление. То ли из-за отсутствия цепей, то ли по какой-нибудь другой причине, но на противника мистера Ленвила это возымело не очень сильное действие и скорее способствовало веселому расположению духа, отразившемуся на его физиономии. В этой стадии поединка два-три джентльмена, пришедшие специально с целью быть свидетелями, как Николаса дернут за нос, проявили признаки нетерпения, пробормотав, что если уж вообще это делать, то лучше сделать сразу, и что если мистер Ленвил не намерен это делать, то пусть он так и скажет и не заставляет их ждать. Таким образом понукаемый, трагик поправил обшлаг правого рукава для произведения вышеупомянутой операции и величественной поступью направился к Николасу, который дал ему подойти на требуемую дистанцию, а затем, сохраняя полнейшее спокойствие, сбил с ног одним ударом. Не успел поверженный трагик оторвать голову от пола, как миссис Ленвил (которая, как было упомянуто выше, находилась в интересном положении) выбежала из задней шеренги дам и, испустив пронзительный вопль, упала на его тело. - Вы это видите, чудовище! Видите вы это? - вскричал мистер Ленвил, садясь и указывая на свою распростертую леди, которая крепко обхватила его за талию. - Полно! - сказал Николас, кивая головой.- Принесите извинения за дерзкую записку, которую вы мне вчера прислали, и не тратьте времени на болтовню! - Никогда!- крикнул мистер Ленвил. - Извинись, извинись!- застонала его жена.- Ради меня, ради меня, Ленвил, откажись от всех условностей, иначе увидишь меня бездыханным трупом у своих ног! - Это трогательно! - сказал мистер Ленвил, озираясь и проводя тыльной стороной руки по глазам.- Узы природы сильны. Слабый супруг и отец - будущий отец - смягчается. Я приношу извинения. - Смиренно и покорно? - спросил Николас. - Смиренно и покорно,-подтвердил трагик, хмуро поднимая глаза.- Но только чтобы спасти ее, ибо настанет день... - Прекрасно,- сказал Николас,- надеюсь, для миссис Ленвил он будет счастливым, а когда он настанет и вы будете отцом, вы возьмете назад свои извинения, если у вас хватит храбрости. В следующий раз, сэр, подумайте о том, до чего вас может довести ваша зависть. И подумайте также о том, что нужно удостовериться, каков характер у вашего противника, прежде чем заходить слишком далеко. С этим прощальным советом Николас поднял ясеневую трость мистера Ленвила, которую тот уронил и, сломав ее пополам, швырнул ему обломки и удалился. С глубочайшим уважением относились все в тот вечер к Николасу. Те, кому утром не терпелось, чтобы его дернули за нос, ловили случай отвести его в сторонку и поведать, сколь они довольны, что он надлежащим образом проучил Ленвила, несноснейшего человека, которого все они, по замечательному совпадению, намеревались подвергнуть рано или поздно заслуженному наказанию, от чего их удерживали только соображения, продиктованные милосердием. Право же, если судить по неизменному окончанию всех этих рассказов, не бывало еще на свете таких сострадательных и добрых людей, как представители мужского пола в труппе мистера Крамльса. Николас принял свой триумф так же, как и свой успех в маленьком театральном мирке: с величайшей сдержанностью и добродушием. Павший духом мистер Ленвил сделал жалкую попытку отомстить, послав какого-то юнца свистеть на галерку, но тот пал жертвой народного негодования и был быстро изгнан, не получив денег обратно. - Ну что, Смайк? - спросил Николас, когда была сыграна первая пьеса и он кончал переодеваться, чтобы идти домой.- Нет ли письма? - Есть,- ответил Смайк.- Вот что я принес с почты. - От Ньюмена Ногса,- сказал Николас, взглянув на неразборчиво написанный адрес.- Нелегкое дело разобрать его писания. Посмотрим, посмотрим. После получасового внимательного изучения письма он ухитрился овладеть его содержанием, которое, разумеется, было не таково, чтобы его успокоить. Ньюмен взял на себя ответственность отослать ему обратно десять фунтов, сообщая, что, как он установил, ни миссис Никльби, ни Кэт в настоящее время не испытывают нужды в деньгах и что скоро может настать день, когда они больше понадобятся самому Николасу. Он умолял его не беспокоиться по поводу того, что он пишет ему дальше: никаких дурных новостей нет - они в добром здоровье,- но он полагает, что для Кэт может оказаться совершенно необходимым воспользоваться защитой брата; и буде это случится, писал Ньюмен, он даст ему тотчас же знать. Николас много раз перечитал это место, и чем больше он о нем думал, тем сильнее начинал опасаться какого-нибудь вероломства со стороны Ральфа. Раза два он почувствовал соблазн поехать на авось в Лондон, не медля ни часа, но недолгие размышления убедили его в том, что в случае необходимости такого шага Ньюмен был бы откровенен и сейчас же написал бы ему об этом. - Как бы там ни было, я должен предупредить их здесь о возможности моего внезапного отъезда,- сказал Николас.- Нужно это сделать не теряя времени. Как только эта мысль пришла ему в голову, он взял шляпу и поспешил в фойе для актеров. - Итак, мистер Джонсон,- сказала миссис Крамльс, которая сидела там в полном королевском уборе, держа в материнских объятиях феномена в костюме девы,- на будущей неделе в Райд, затем в Уинчестер, затем... - У меня есть основания опасаться,- перебил Николае,- что, прежде чем вы отсюда уедете, моя карьера у вас будет закончена. - Закончена? - вскричала миссис Крамльс, в изумлении воздев руки. - Закончена? - вскричала облаченная в трико мисс Сневелличчи, так сильно задрожав, что даже вынуждена была опереться о плечо директрисы. - Уж не хочет ли он сказать, что уезжает? - воскликнула миссис Граден, приближаясь к миссис Крамльс.- Вздор! Глупости! Феномен, будучи по природе своей привязчив и вдобавок легко возбудим, издал громкий вопль, а мисс Бельвони и мисс Бравасса по-настоящему прослезились. Даже мужской персонал труппы оборвал беседу и повторил слово "уезжает!", хотя некоторые актеры (а они-то громче всех поздравляли его в тот день) перемигнулись, словно им не жаль было потерять столь удачливого соперника,- мнение, которое честный мистер Фолер, уже переодетый дикарем, откровенно высказал в нескольких словах демону, с коим распивал кружку портера. Николас коротко сказал, что такие опасения у него есть, хотя говорить с уверенностью он еще не может, и, постаравшись поскорее уйти, отправился домой перечитывать письмо Ньюмена и заново его обдумывать. Каким ничтожным казалось ему в эту бессонную ночь все, что в течение многих недель занимало его время и мысли, и как упорно и настойчиво представлялось его воображению, что, может быть, в эту самую минуту Кэт, окруженная какими-то опасностями, в отчаянии призывает его - и призывает тщетно! ГЛАВА XXX, Празднества в честь Николаса, который внезапно покидает мистера Винсента Крамльса и своих театральных приятелей Едва узнав о том, что Николас публично заявил о возможности выхода из труппы в ближайшее время, мистер Винсент Крамльс обнаружил все признаки скорби и ужаса и в порыве отчаяния дал даже некоторые туманные обещания повысить незамедлительно не только постоянное его жалованье, но и случайное вознаграждение за авторство. Убедившись, что Николас твердо намерен покинуть труппу (ибо теперь он решил, что, даже если не будет больше известий от Ньюмена, он для своего успокоения на всякий случай отправится в Лондон и удостоверится, каково в действительности положение его сестры), мистер Крамльс поневоле должен был довольствоваться подсчитыванием шансов на его возвращение и принятием быстрых и энергических мер для извлечения наибольшей выгоды из него, пока он не уехал. - Позвольте-ка,- сказал мистер Крамльс, снимая свой парик изгнанника, дабы со свежей головой обдумать создавшуюся ситуацию,- позвольте-ка: сегодня у нас среда, вечер. Утром мы первым делом развесим афиши, объявляющие категорически о вашем последнем выступлении завтра. - Но, возможно, это будет не последнее мое выступление,- сказал Николас.- Если меня не вызовут, я бы не хотел поставить вас в затруднительное положение, уйдя до конца недели. - Тем лучше,- сказал мистер Крамльс.- У вас может быть безусловно самое последнее выступление в четверг, ангажемент на один вечер в пятницу и, уступая желанию многочисленных влиятельных патронов, которым не удалось достать места,- в субботу. Это должно дать три весьма приличных сбора. - Значит, у меня будет три последних выступления? - улыбаясь, спросил Николас. - Вот именно,- отозвался директор, с огорченным видом почесывая голову.- Трех недостаточно, и по всем правилам полагается устроить еще несколько, но раз ничего нельзя поделать, значит ничего не поделаешь, а стало быть, и говорить об этом не стоит. Что-нибудь новенькое было бы очень желательно. Вы не могли бы спеть комическую песенку верхом на пони? - Нет, не могу,- ответил Николас. - Прежде это приносило деньги,- с разочарованным видом сказал мистер Крамльс.- Что вы скажете по поводу ослепительного фейерверка? - Это обошлось бы довольно дорого,- сухо отозвался Николас. - Хватило бы восемнадцати пенсов,- сказал мистер Крамльс.- Вы с феноменом на возвышении в две ступени в живой картине: сзади на транспаранте - "Счастливого пути", и девять человек вдоль кулис с петардами в обеих руках - все полторы дюжины взрываются сразу. Это было бы грандиозно! Зрелище устрашающее, просто устрашающее! Так как Николас как будто вовсе не почувствовал величия предполагаемого зрелища, но, наоборот, принял предложение крайне непочтительно и от души посмеялся над ним, мистер Крамльс отказался от проекта в момент его зарождения и хмуро заметил, что они должны дать наилучшую программу с поединками и матросскими танцами и, таким образом, не отступать от узаконенного порядка. С целью немедленно привести этот план в исполнение директор тотчас отправился в маленькую соседнюю уборную, где миссис Крамльс занималась переделкой одеяния мелодраматической императрицы в обычное платье матроны девятнадцатого века. И с помощью этой леди и талантливой миссис Граден (которая была подлинным гением по составлению афиш, мастерски разбрасывала восклицательные знаки и благодаря многолетнему опыту знала в точности, где именно надлежит быть самым крупным прописным буквам) он приступил к сочинению афиши. - Уф! - вздохнул Николас, бросаясь в суфлерское кресло, после того как дал необходимые указания Смайку, который играл в интермедии тощего портного в сюртуке с одной полой, с маленьким носовым платком, украшенным большой дыркой, в шерстяном ночном колпаке, с красным носом и прочими отличительными признаками, свойственными портным на сцене.- Уф! Хотел бы я, чтобы со всем этим было уже покончено! - Покончено, мистер Джонсон? - с каким-то жалобным удивлением повторил за его спиной женский голос. - Вы правы, это было не галантное восклицание,- сказал Николас, подняв голову, чтобы посмотреть, кто говорит, и узнав мисс Сневелличчи.- Я бы его не обронил, если бы предполагал, что вы можете услышать. - Какой славный этот мистер Дигби! - сказала мисс Сневелличчи, когда портной по окончании пьесы покинул сцену при громких рукоплесканиях. (Дигби был театральный псевдоним Смайка.) - Я сейчас же передам ваши слова, чтобы доставить ему удовольствие,заявил Николас. - Ах, какой вы нехороший! - воскликнула мисс Сневелличчи.- А впрочем, не думаю, чтобы для меня имело значение, если он узнает мое мнение о нем; разумеется, кое с кем другим это могло быть... Тут мисс Сневелличчи запнулась, словно дожидаясь вопроса, но никаких вопросов не последовало, так как Николас размышлял о более серьезных вещах. - Как мило с вашей стороны,- продолжала мисс Сневелличчи после недолгого молчания,- сидеть здесь и ждать его вечер за вечером, вечер за вечером, каким бы усталым вы себя ни чувствовали, и столько сил тратить на него, и делать все это с такой радостью и охотой, как будто это вам оплачивается золотой монетой! - Он всецело заслуживает той доброты, с какой я к нему отношусь, и даже гораздо большего,- сказал Николас.- Он - самое благодарное, чистосердечное, самое любящее существо в мире. - Но он такой странный, не правда ли? - заметила мисс Сневелличчи. - Да поможет бог ему и тем, кто сделал его таким! Он и в самом деле странный,- покачивая головой, отозвался Николас. - Он чертовски скрытный парень,- сказал мистер Фолер, который подошел незадолго до этого и теперь вмешался в разговор.- Из него никто ничего не может вытянуть. - А что хотели бы из него вытянуть? - спросил Николае, резко повернувшись. - Черт возьми! Как вы запальчивы, Джонсон! - отозвался мистер Фолер, подтягивая задник своей балетной туфли.- Я говорил только о вполне натуральном любопытстве людей здесь, у нас, которые хотели бы знать, чем он занимался всю свою жизнь. - Бедняга! Мне кажется, совершенно ясно, что он был неспособен заниматься чем-нибудь, представляющим интерес для кого бы то ни было,сказал Николас. - Совершенно верно! - подхватил актер, созерцая свое отражение в рефлекторе лампы.- Но, знаете ли, в этом-то весь вопрос и заключается. - Какой вопрос? - осведомился Николас. - Ну как же? Кто он и что он такое, и как вы двое, такие разные люди, стали такими близкими друзьями,- ответил мистер Фолер, радуясь случаю сказать что-нибудь неприятное.- Это у всех на язьгке. - Вероятно, "у всех" в театре? - презрительно сказал Николас. - И в театре и не только в театре,- отозвался актер.- Вы знаете, Ленвил говорит... - Я думал, что заставил его замолчать,- покраснев, перебил Николас. - Возможно,- подхватил невозмутимый мистер Фолер.- В таком случае он это сказал до того, как его заставили замолчать. Ленвил говорит, что вы настоящий актер и что только тайна, вас окружающая, заставила вас поступить в эту труппу, а Крамльс хранит ее в своих интересах, хотя Ленвил не думает, чтобы тут было что-нибудь серьезное, разве что вы попали в какую-нибудь историю и после какой-то выходки должны были откуда-то бежать. - О! - сказал Николас, пытаясь улыбнуться. - Вот часть того, что он говорит,- добавил мистер Фолер.- Я упоминаю об этом как друг обеих сторон и строго конфиденциально. Я лично, знаете ли, с ним не согласен. Он говорил, что считает Дигби скорее мошенником, чем дураком, а старик Флягерс, который, знаете ли, на черной работе у нас, так тот говорит, что, когда он в позапрошлом сезоне был рассыльным в Ковент-Гардене, там, бывало, вертелся около стоянки кэбов карманный воришка - вылитый Дигби, хотя, как он справедливо замечает, это мог быть и не Дигби, а только его брат или близкий родственник. - О! - снова воскликнул Николас. - Вот-вот! - сказал мистер Фолер с невозмутимым спокойствием.- Вот что они говорят. Я решил сообщить вам, потому что, право же, вам следует знать. О, наконец-то и благословенный феномен! Уф, маленькая мошенница, хотелось бы мне... Я готов, моя милочка-притворщица... Дайте звонок, миссис Граден, и пусть любимица публики расшевелит ее! Произнося громким голосом те из последних замечаний, какие были лестны ничего не подозревающему феномену, и сообщая остальное конфиденциально, "в сторону", Николасу, мистер Фолер следил глазами за поднятием занавеса; он наблюдал с усмешкой прием, оказанный мисс Крамльс в роли девы, затем, отступив шага на два, чтобы появиться с наибольшим эффектом, испустил предварительно вопль и "выступил" в роли дикаря-индейца, щелкая зубами и размахивая жестяным томагавком. "Так вот какие о нас выдумывают истории и распускают слухи! - подумал Николас.- Если человек задумал непростительно оскорбить общество - пусть добьется успеха! Общество - все равно какое, большое или маленькое,- любое преступление ему простит, только не успех". - Вы, конечно, не обращаете внимания на то, что говорит это злобное существо, мистер Джонсон? - самым обаятельным своим тоном заметила мисс Сневелличчи. - О да! - ответил Николас.- Если бы я намерен был здесь остаться, может быть, я бы и нашел нужным затеять ссору, ну, а теперь пусть говорят, пока не охрипнут. Но вот,- прибавил Николас, когда подошел Смайк,- вот идет тот, кому они уделили частицу своего доброго отношения, и мы с ним вместе пожелаем вам, с вашего разрешения, спокойной ночи. - Нет, ни тому, ни другому я этого не разрешу,- возразила мисс Сневелличчи.- Вы должны пойти ко мне познакомиться с мамой, которая только сегодня приехала в Портсмут и умирает от желания увидеть вас. Лед, дорогая моя, уговорите мистера Джонсона! - О, я уверена,- отозвалась мисс Ледрук с необычайной живостью,- что если вы не можете его уговорить... Мисс Ледрук больше ничего не сказала, но с мастерской шутливостью дала понять, что если мисс Сневелличчи не могла убедить его, то никто не сможет. - Мистер и миссис Лиливик сняли квартиру у нас в доме и временно пользуются нашей гостиной,- сказала мисс Сневелличчи.- Может быть, это побудит вас прийти? - Уверяю вас, кроме вашего приглашения, никакие побудительные причины мне не нужны,- сказал Николас. - О, я знаю, что это не так! - воскликнула мисс Сневелличчи. А мисс Ледрук сказала: - Вот оно что! Потом мисс Сневелличчи сказала, что мисс Ледрук - ветреница, а мисс Ледрук сказала, что мисс Сневелличчи незачем так краснеть, а мисс Сневелличчи шлепнула мисс Ледрук, а мисс Ледрук шлепнула мисс Сневелличчи. - Пойдемте,- сказала мисс Ледрук,- нам давно пора быть там, иначе бедная миссис Сневелличчи подумает, что вы сбежали с ее дочерью, мистер Джонсон, поднимется суматоха. - Дорогая моя Лед,- запротестовала мисс Сневелличчи,- можно ли так говорить? Мисс Ледрук не дала никакого ответа, но, взяв под руку Смайка, предоставила своей подруге и Николасу следовать за ними, когда им будет угодно. Им было угодно,- или, вернее, угодно Николасу, который, принимая во внимание обстоятельства, не особенно стремился к tete-a-tete {Свиданию наедине (франц.)} ,- сделать это немедленно. Не было недостатка в темах для разговора, когда они вышли на улицу. Выяснилось, что мисс Сневелличчи должна отнести домой маленькую корзинку, а мисс Ледрук - маленькую картонку, и в той и в другой находились те мелкие принадлежности театрального туалета, какие обычно приносят и уносят актрисы каждый вечер. Николае настаивал на том, чтобы нести корзинку, а мисс Сневелличчи настаивала на том, чтобы нести ее самой, и это привело к борьбе, в которой Николас завладел корзинкой и картонкой. Затем Николас сказал, что интересно было бы познакомиться с содержимым корзинки, и попытался заглянуть в нее, а мисс Сневелличчи взвизгнула и заявила, что непременно упала бы в обморок, будь она уверена, что он действительно туда заглянул. За этим заявлением последовало такое же покушение на картонку и такие же протесты со стороны мисс Ледрук, а потом обе леди поклялись не делать ни шагу дальше, пока Николас не даст обещания больше не заглядывать. Наконец Николас дал слово не любопытствовать, и они отправились дальше: обе леди хихикали и говорили, что никогда, за всю свою жизнь, не видели они такого ужасного человека, никогда! Сокращая путь такими шутками, они и не заметили, как дошли до дома портного, а здесь собралось маленькое общество: присутствовали, кроме мистера Лиливика и миссис Лиливик, не только мамаша мисс Сневелличчи, но также и ее папаша. И на редкость интересным мужчиной был папаша мисс Сневелличчи, с орлиным носом, белым лбом, вьющимися черными волосами, выступающими скулами. Словом, лицо у него было красивое, но только слегка прыщеватое, словно от пьянства. Очень широкая грудь была у папаши мисс Сневелличчи, и ее туго обтягивал поношенный синий фрак, застегнутый на позолоченные пуговицы, и как только он увидел входившего в комнату Николасв, то засунул два пальца правой руки между двумя средними пуговицами и, грациозно подбоченившись другой рукой, как будто хотел сказать: "Я здесь, а вы, франт, что имеете мне сообщить?" В такой позе сидел и таков был папаша мисс Сневелличчи, который занимался своей профессией с той поры, как в десятилетнем возрасте начал играть чертенят в святочных пантомимах; он немножко умел петь, немножко танцевать, немножко фехтовать, немножко играть и делать все понемножку, но только понемножку, и перебывал во всех лондонских театрах - то в балете, то в хоре. Благодаря своей фигуре он всегда получал роли пришедших в гости военных и безмолвствующих аристократов, всегда носил элегантный костюм и появлялся под руку с элегантной леди в короткой юбке и всегда проделывал это с таким видом, что нередко публика в партере кричала "браво", считая его в самом деле важной особой. Таков был папаша мисс Сневелличчи; иные завистники возводили на него обвинение, будто он время от времени поколачивает мамашу мисс Сневелличчи, которая все еще была балериной с изящной фигуркой и кое-какими следами былой миловидности и которая сейчас сидела, так же как и танцевала,- будучи старовата для ослепительных огней рампы,- на заднем плане. Этим славным людям Николас был представлен с большой торжественностью. После церемонии представления папаша мисс Сневелличчи (от которого пахло ромом) сказал, что радуется знакомству со столь высокоталантливым джентльменом, и далее заметил, что такого успеха еще не бывало - да, не бывало - со времени дебюта его друга мистера Главормелли в Кобурге. - Вы его видели, сэр? - осведомился папаша мисс Сневелличчи. - Нет, никогда не видел,- ответил Николас. - Вы никогда не видели моего друга Главормелли, сэр! - воскликнул папаша мисс Сневелличчи.- Значит, вы никогда еще не видели настоящей игры. Будь он жив... - Так он умер? - перебил Николас. - Умер,- сказал мистер Сневелличчи,- но не лежит в Вестминстерском аббатстве, и это позор*. Он был... Впрочем, неважно. Он ушел в те края, откуда ни один путник не возвращается. Надеюсь, там его оценят. С такими словами папаша мисс Сневелличчи потер кончик носа сильно пожелтевшим шелковым носовым платком и дал понять обществу, что эти воспоминания его растрогали. - Мистер Лиливик,- сказал Николас,- как поживаете? - Очень хорошо, сэр,- ответил сборщик.- Нет ничего лучше супружеской жизни, сэр, можете быть уверены. - В самом деле? - смеясь, сказал Николас. - В самом деле, сэр,- торжественно ответил мистер Лиливик.- Как вы находите...- прошептал сборщик, увлекая его в сторону.- Как вы ее находите сегодня вечером? - Как всегда, прекрасна,- ответил Николас, взглянув на бывшую мисс Питоукер. - В ней есть что-то, сэр, чего я никогда ни в ком не замечал,прошептал сборщик.- Посмотрите на нее - вот она сделала движение, чтобы поставить чайник. Вот! Ну, не очаровательно ли это, сэр? - Вы счастливец,- сказал Николас. - Ха-ха-ха! - отозвался сборщик.- Нет! А вы и в самом деле так думаете? Быть может, и так, быть может, и так. Послушайте, я бы не мог сделать лучший выбор, даже если бы я был молодым человеком, не так ли? Вы сами не могли бы сделать лучший выбор, не правда ли, а? Не могли бы? Задавая эти и многие другие подобные вопросы, мистер Лиливик ткнул Николасв локтем в бок и хохотал до тех пор, пока лицо у него не побагровело от старания обуздать радость. К тому времени соединенными усилиями всех леди накрыли скатертью два стюла, составленные вместе; один был высокий и узкий, а другой широкий и низкий. В верхнем конце были устрицы, в нижнем сосиски, в центре щицпы для снимания нагара со свечей, а жареный картофель всюду, куда только можно было наиудобнейшим образом его поместить. Принесли еще два стула из спальни; мисс Сневелличчи села во главе стола, а мистер Лиливик в конце его; Николас удостоился чести не только сидеть рядом с мисс Сневелличчи, но и иметь по правую руку мамашу мисс Сневелличчи, а напротив папашу мисс Сневелличчи. Короче говоря, он был героем празднества; а когда убрали со стола и подали некий горячий напиток, папаша мисс Сневелличчи встал и предложил выпить за здоровье Николаса, произнеся спич, содержавший такие трогательные намеки на близкий его отъезд, что мисс Сневелличчи расплакалась и была принуждена удалиться в спальню. - Ничего! Не обращайте внимания,- сказала мисс Ледрук, выглянув из спальни.- Когда она вернется, скажите ей, что она переутомилась. Мисс Ледрук сопроводила эти слова столь многочисленными таинственными кивками и мрачными взглядами, прежде чем снова закрыла дверь, что глубокое молчание спустилось на всю компанию, в течение коего папаша мисс Сневелличчи смотрел очень внушительно - как смотрят только на сцене - на всех по очереди, но в особенности на Николаса, и то и дело осушал и снова наполнял свой бокал, пока леди не вернулись стайкой, и среди них мисс Сневелличчи. - Вам совсем не следует беспокоиться, мистер Сневелличчи,- сказала миссис Лиливик.- Она только немножко слаба и нервна; она чувствовала себя неважно с самого утра. - О! - сказал мистер Сневелличчи.- И это все, да? - О да, это все! Не поднимайте из-за этого шума! - хором воскликнули все леди. Но такого рода ответ не вполне соответствовал достоинству мистера Сневелличчи как мужа и отца, поэтому он приступил к злосчастной миссис Сневелличчи и спросил ее, что, черт возьми, имеет она в виду, говоря с ним таким тоном. - Ах, боже, милый мой! - сказала миссис Снсвслличчи. - Не называйте меня вашим милым, сударыня,- сказал мистер Сневелличчи,- будьте так любезны. - Пожалуйста, папа, не надо,- вмешалась мисс Сневелличчи. - Чего не надо, дитя мое? - Не надо так говорить. - А почему? - спросил мистер Сневелличчи.- Надеюсь, ты не думаешь, что кто-нибудь из присутствующих может помешать мне говорить, как я желаю? - Никто и не хочет, папа,- возразила дочь. - Никто не может, если бы и захотел,- сказал мистер Сневелличчи.- Мне нечего стыдиться. Меня зовут Сневелличчи. Когда я в Лондоне, меня можно найти в Брод-Корт на Боу-стрит. Если меня нет дома, спросите обо мне любого у двери театра. Черт возьми, полагаю, меня должны знать у двери театра?! Очень многие видели мой портрет в сигарной лавке за углом. Обо мне и раньше упоминали в газетах. Говорить! Я вам вот что скажу: если я замечу, что какой бы то ни было мужчина играет чувствами моей дочери, я говорить не буду - я его удивлю без всяких разговоров, вот я каков! С этими словами мистер Сневелличчи нанес три сильных удара кулаком по ладони левой руки, дернул большим и указательным пальцами правой руки за воображаемый нос и залпом выпил еще стаканчик. - Вот я каков! - повторил мистер Сневелличчи. У большинства выдающихся людей есть свои недостатки. Сказать по правде, мистер Сневелличчи был отчасти привержен выпивке, или если уж говорить правду, он вряд ли когда бывал трезв. Во хмелю он знал три стадии опьянения: величественную, сварливую и влюбленную. При исполнении своих профессиональных обязанностей он никогда не выходил из стадии величественной, в дружеском кругу он проходил через все три, переправляясь из одной в другую с быстротой, нередко приводившей в недоумение тех, кто не имел чести его знать. Посему, не успел мистер Сневелличчи опрокинуть еще стаканчик, как он уже улыбался всем присутствующим, блаженно позабыв о проявленных им симптомах драчливости, и с большою живостью предложил тост: "За дам. Да благословит бог их сердечки!.." - Я их люблю,- сказал мистер Сневелличчи, обводя взглядом стол,- я их всех люблю. - Не всех,- кротко возразил мистер Лиливик. - Всех! - повторил мистер Сневелличчи. - Это, знаете ли, включило бы и замужних леди,- сказал мистер Лиливик. - Их я тоже люблю, сэр,- сказал мистер Сневелличчи. Сборщик с видом глубокого изумления посмотрел на окружавшие его лица, словно говоря: "Нечего сказать, хороший человек!" - и, казалось, был слегка удивлен, что миссис Лиливик не обнаружила никаких признаков ужаса и негодования. - За добро платят добром,- сказал мистер Сневелличчи,- я их люблю, и они меня любят. И, словно мало было этого признания, выражавшего неуважение и презрение ко всем моральным обязанностям, мистер Сневелличчи подмигнул, подмигнул явно и неприкрыто, подмигнул правым глазом Генриетте Лиливик! Сборщик в крайнем изумлении откинулся на спинку стула. Если бы кто-нибудь подмигнул Генриетте Питоукер, это было бы в высшей степени непристойно, но миссис Лиливик!.. Пока он размышлял об этом, весь в холодном поту, и задавал себе вопрос, не грезит ли он, мистер Сневелличчи опять подмигнул и, показав знаками, что пьет за здоровье миссис Лиливик, осмелился послать ей воздушный поцелуй! Мистер Лиливик поднялся со стула, направился прямо к другому концу стола и мгновенно повалился на мистера Сневелличчи - буквально повалился на него. Мистер Лиливик был тяжеленек, и в результате, когда он повалился на мистера Сневелличчи, мистер Сневелличчи свалился под стол, мистер Лиливик последовал за ним, а леди завизжали. - Что такое с ними? С ума они, что ли, сошли? - вскричал Николас, ныряя под стол, силком вытаскивая сборщика и впихивая его в кресло, причем мистер Лиливик сложился вдвое, словно был набит опилками.- Что вы намеревались делать? Чего вы хотите? Что такое с вами? Пока Николас поднимал сборщика, Смайк оказал такую же услугу мистеру Сневелличчи, который взирал с пьяным изумлением на своего бывшего противника. - Смотрите, сэр,- ответил мистер Лиливик, указывая на свою изумленную жену,- вот целомудрие в сочетании с изяществом, чьи чувства были возмущены, оскорблены, сэр! - Боже, что за чепуху он болтает! - воскликнула миссис Лиливик в ответ на вопросительный взгляд Николаса.- Никто ни слова мне не сказал. - Не сказал, Генриетта! - вскричал сборщик.- Разве я не видел, как он... Мистер Лиливик не мог заставить себя произнести это слово, но изобразил подмигиванье одним глазом. - Ну так что ж? - вскричала миссис Лиливик.- Или вы думаете, что никто не должен смотреть на меня? Нечего сказать, приятно быть замужем, если таков закон! Но он не таков! - Вы ничего против этого не имели? - воскликнул сборщик. - Ничего не имела! - презрительно повторила миссис Лиливик.- Вы должны на коленях просить у всех прощенья, вот что вы должны сделать. - Прощенья, дорогая моя? - переспросил смущенный сборщик. - Да, и прежде всего у меня,- ответила миссис Лиливик.- Или, по-вашему, не я являюсь наилучшим судьей, что прилично и что неприлично? - Совершенно верно! - подхватили все леди.- Разве, по-вашему, не мы должны были заговорить первыми, если бы случилось что-нибудь такое, на что следовало обратить внимание? - Разве, по-вашему, они не знают, сэр? - сказал папаша мисс Сневелличчи, подтягивая воротничок и бормоча что-то о затрещинах и о том, что его удерживает только уважение к старости. При этом папаша мисс Сневелличчи несколько секунд смотрел пристально и сурово на мистера Лиливика, а затем, решительно встав со стула, перецеловал всех леди по кругу, начав с миссис Лиливик. Злополучный сборщик жалобно взглянул на свою жену, словно присматриваясь, не осталось ли хоть какой-нибудь черты мисс Питоукер в миссис Лиливик, и, увидев слишком ясно, что ничего не осталось, с большим смирением попросил прощения у всей компании и сел на свое место с таким сокрушенным, унылым и разочарованным видом, что, несмотря на свой эгоизм и слабоумие, поистине внушал сострадание. Папаша мисс Сневелличчи, восхищенный этим триумфом и неопровержимым доказательством своей популярности у прекрасного пола, тотчас же стал очень весел, чтобы не сказать буен. Не дожидаясь просьб, он исполнял чрезвычайно длинные песни, а в промежутках между ними угощал гостей воспоминаниями о разных ослепительных женщинах, которые якобы пылали к нему страстью; за иных из них он провозглашал тост, называя их по именам и в то же время пользуясь случаем заметить, что если бы он чуточку больше внимания уделял своим интересам, то разъезжал бы сейчас в собственном экипаже, запряженном четверкой. По-видимому, эти воспоминания не причиняли чересчур мучительной боли сердцу миссис Сневелличчи, которая была в достаточной мере занята, повествуя Николасу о разнообразных достоинствах и совершенствах своей дочери. Да и сама молодая леди отнюдь не отставала от нее, пуская в ход самые изысканные свои приманки; но они, несмотря на хитрые уловки мисс Ледрук, не возымели никакого действия и не вызвали ухаживанья со стороны Николаса, который, еще храня воспоминание об инциденте с мисс Сквирс, стойко противился всем чарам и вел себя с такой сугубой осторожностью, что, когда он распрощался, леди единогласно признали его бесчувственным чудовищем. На следующий день в надлежащее время появились афиши всех цветов радуги и буквами, страдающими всеми видами искривления позвоночника, оповестили публику о том, что мистер Джонсон будет иметь честь в последний раз появиться в этот вечер на сцене, и о том, что следует заблаговременно позаботиться о местах ввиду чрезвычайного наплыва зрителей, сопутствующего его выступлениям. В театральной истории факт замечательный, но давно установленный неоспоримо: безнадежна попытка заманить людей в театр, если не внушить сначала уверенности, что им никак не удастся туда попасть. Явившись в тот вечер в театр, Николас не знал, чем объяснить необычное смятение и возбуждение, отражавшиеся на физиономиях всех актеров, но ему недолго пришлось гадать о.причине: не успел он о ней осведомиться, как к нему подошел мистер Крамльс и взволнованным голосом сообщил, что в ложе присутствует лондонский антрепренер. - Это феномен, будьте уверены, сэр! - сказал Крамльс, увлекая Николаса к маленькой дырочке в занавесе, чтобы он мог поглядеть на лондонского антрепренера.- Я нимало не сомневаюсь, что это слава феномена... Вот он: тот, что в пальто и без воротничка... Она будет получать десять фунтов в месяц, Джонсон, ни на фартинг меньше, иначе она не покажется на лондонских подмостках. И им не удастся подписать с ней ангажемент, если они не ангажируют также и миссис Крамльс - двадцать фунтов в неделю за пару. Или вот что я вам скаэцу: я дам в придачу самого себя и обоих мальчиков, и тогда они получат всю семью за тридцать. Более справедливых условий я предложить не могу. Они должны будут взять нас всех, если никто из нас не пойдет один. Так поступают иные лондонцы, и это всегда удается. Тридцать фунтов в неделю. Слишком дешево, Джонсон. Чертовски дешево. Николас отвечал, что это несомненно дешево, и мистер Винсент Крамльс, взяв для успокоения своих чувств несколько основательных понюшек табаку, поспешил к миссис Крамльс сообщить, что он окончательно остановился на единственно приемлемых условиях и решил не уступать ни одного фартинга. Когда все были облачены в костюмы и занавес поднялся, возбуждение, вызванное присутствием лондонского антрепренера, усилилось в тысячу раз. Каждый каким-то образом узнал, что лондонский антрепренер приехал с единственной целью - посмотреть его (или ее) игру, и все трепетали от беспокойства и ожидания. Иные из тех, кто не участвовал в первой сцене, поспешили к кулисам и там вытягивали шеи, чтобы одним глазком взглянуть на него; другие пробрались в две маленькие ложи над входом на сцену и с этой позиции наблюдали лондонского антрепренера. Видели, как один раз лондонский антрепренер улыбнулся. Он улыбнулся, когда комический поселянин делал вид, будто ловит муху, а в это время миссис Крамльс исполняла свой самый эффектный номер. - Прекрасно, милейший,- сказал мистер Крамльс, грозя кулаком комическому поселянину, когда тот ушел за кулисы,- в будущую субботу вы покинете труппу. Равным образом все, кто был на сцене, не видели никого из публики, кроме одного зрителя: все играли для лондонского антрепренера. Когда мистер Ленвил в порыве неудержимого гнева назвал императора злодеем, а затем, кусая перчатку, сказал: "Но я должен лицемерить",- он, вместо того чтобы мрачно смотреть на подмостки и, как полагается в таких случаях, ждать реплики, устремил взгляд на лондонского антрепренера. Когда мисс Бравасса пела песенку своему возлюбленному, который, согласно обычаю, стоял наготове, чтобы пожимать ей руку между куплетами, они смотрели не друг на друга, но на лондонского антрепренера. Мастер Крамльс умер, глядя на него в упор, а когда пришли два стража, чтобы унести тело после крайне мучительной агонии, оно открыло глаза и воззрилось на лондонского антрепренера. Наконец обнаружили, что лондонский антрепренер заснул, и вскоре вслед за этим - что он проснулся и ушел, после чего вся труппа с гневом обрушилась на злополучного комического поселянина, заявив, что всему виной его шутовские выходки, а мистер Крамльс сказал, что он долго с ним мирился, но дольше, право же, не в силах терпеть, а посему был бы признателен, если бы тот поискал другой ангажемент. Все это немало позабавило Николаса, который испытывал лишь искреннее удовлетворение от мысли, что великий человек удалился до его выхода. Он провел свою роль в последних двух пьесах с таким подъемом, на какой только был способен, и, заслужив чрезвычайное одобрение и беспримерные аплодисменты - так оповещали афиши на завтрашний день, отпечатанные часа за два до этого,- взял под руку Смайка и пошел домой спать. С утренней почтой пришло письмо от Ньюмена Ногса, очень замаранное чернилами, очень лаконическое, очень грязное, очень маленькое и очень таинственное, предлагавшее Николасу вернуться в Лондон немедленно, не терять ни одной секунды, быть там, если возможно, к вечеру. - Буду!- сказал Николас.-Небу известно, что я оставался здесь с благими намерениями, и, конечно, против своей воли, но, может быть, я и так уже слишком замешкался. Что могло случиться? Смайк, дружище, вот возьмите мой кошелек. Уложите вещи и заплатите наши маленькие долги... Поторопитесь, и мы еще захватим утреннюю карету. Я только предупрежу, что мы уезжаем, и сейчас же вернусь. С этими словами он схватил шляпу, бросился к дому мистера Крамльса и с таким усердием принялся стучать дверным кольцом, что разбудил этого джентльмена, который еще пребывал в постели, а лоцман, мистер Бульф, от крайнего изумления чуть не выронил изо рта первую утреннюю трубку. Когда дверь открылась, Николас без всяких церемоний побежал наверх и, ворвавшись в затемненную гостиную во втором этаже окнами на улицу, увидел, что оба юных Крамльса вскочили с кровати-софы и с большим проворством одеваются, находясь под впечатлением, что сейчас глубокая ночь и в соседнем доме пожар. Прежде чем он успел их в этом разуверить, спустился мистер Крамльс в ночном колпаке и во фланелевом халате, и ему Николас коротко объяснил, что возникли обстоятельства, требующие его немедленного отъезда в Лондон. - Итак, до свиданья! - сказал Николас.- До свиданья, до свиданья. Он уже спустился до половины лестницы, прежде чем мистер Крамльс настолько оправился от изумления, что мог забормотать что-то об афишах. - Ничего не могу поделать,- ответил Николас.- Возместите убытки тем, что я заработал за эту неделю, а если это не окупит расходов, говорите сразу, сколько нужно. Скорее! Скорее! - Будем считать, что мы квиты,- заявил Крамльс.- Но не можете ли вы остаться еще на один последний вечер? - Ни на час, ни на минуту,- нетерпеливо отозвался Николас. - Не подождете ли вы, чтобы сказать словечко миссис Крамльс? - спросил директор, спускаясь с ним к двери. - Я не мог бы ждать, даже если бы это продлило мне жизнь на двадцать лет! - воскликнул Николас.- Ну, вот моя рука и примите мою сердечную благодарность... О, зачем я даром убил здесь столько времени! Произнеся эти слова и нетерпеливо топнув ногой, ои прервал директорское рукопожатие и, стрелой помчавшись по улице, мгновенно скрылся из виду. - Боже мой, боже мой! - сказал мистер Крамльс, задумчиво глядя в ту сторону, где он исчез.- Если бы он и дальше так играл, какие бы деньги он выколачивал! Ему следовало остаться до конца этого турне. Он был бы мне очень полезен. Но он не понимает, что ему выгодно. Порывистый юноша! Молодые люди безрассудны, очень безрассудны. Предавшись нравоучительным размышлениям, мистер Крамльс, быть может, размышлял бы еще несколько минут, если бы машинально не полез в жилетный карман, где имел обыкновение хранить нюхательный табак. Отсутствие карманов в полагающихся им местах внезапно напомнило ему о том, что на нем вовсе нет жилета, а так как эта мысль побудила его заметить крайнюю небрежность своего костюма, он резко захлопнул дверь и стремительно удалился наверх. Пока Николас отсутствовал, Смайк действовал с большим проворством, и вскоре все было готово к отъезду. На ходу они слегка закусили, и не прошло и получаса, как уже явились в контору пассажирских карет, едва переводя дыхание - так они спешили, чтобы поспеть вовремя. Оставалось еще несколько минут; поэтому, обеспечив себе места, Николас забежал поблизости в лавку готового платья и купил Смайку пальто. Оно было бы широковато даже дюжему фермеру, но лавочник заверил (и не без основания), что сидит оно поразительно, а Николае в нетерпении своем купил бы его, будь оно даже вдвое шире. Когда они бежали к карете, которая уже стояла на улице, готовая к отправке, Николас немало удивился, внезапно очутившись в чьих-то тесных и пылких объятиях, которые едва не свалили его с ног; изумление его отнюдь не уменьшилось, когда он услышал восклицания мистера Крамльса: - Это он - мой друг, мой друг! - Господи помилуй! - возопил Николас, барахтаясь в руках директора.Что с вами? Директор не дал никакого ответа, но снова прижал его к своей груди, восклицая: - Счастливого пути, мой благородный юноша с львиным сердцем! Дело в том, что мистер Крамльс, никогда не упускавший случая для профессионального выступления, пришел со специальной целью - попрощаться с Николасом на людях. Чтобы сделать эту сцену более внушительной, он принялся теперь, к величайшей досаде молодого джентльмена, награждать его серией быстрых театральных поцелуев, которые, как всем известно, выражаются в том, что целующий или целующая кладет подбородок на плечо предмета своей любви и смотрит через это плечо. Мистер Крамльс проделывал это в высоком стиле мелодрамы, изрекая в то же время все самые заунывные прощальные фразы, какие мог припомнить из репертуара. Но это было еще не все, ибо старший отпрыск мистера Крамльса проделывал такую же церемонию со Смайком, а юный Перси Крамльс, в коротком подержанном плаще, театрально наброшенном на левое плечо, стоял поодаль в позе стражника, ожидающего, чтобы вести обе жертвы на эшафот. Зрители от души смеялись; раз ничего иного, как примириться с обстоятельствами, не оставалось, Николас тоже засмеялся, когда ему удалось вырваться, и, освободив пораженного Смайка, полез вслед за ним на крышу кареты, а отъезжая, послал воздушный поцелуй отсутствующей миссис Крамльс. ГЛАВА XXXI, О Ральфе Никльби и Ньюмене Ногсе и о некоторых разумных мерах предосторожности, успех или неудача коих обнаружится в дальнейшем В блаженном неведении, что племянник его приближается с быстротою четырех добрых коней к сфере его деятельности и что каждая уходящая минута сокращает расстояние между ними, Ральф Никльби занимался в то утро обычными своими делами и, однако, не мог помешать тому, что его мысли время от времени возвращались к свиданию с племянницей, которое имело место накануне. В такие промежутки Ральф, на несколько секунд рассеявшись, досадливо что-то бормотал и с удвоенным рвением принимался за лежавший перед ним гроссбух, но снова и снова те же мысли возвращались, несмотря на все его усилия отогнать их, мешая ему в его вычислениях и отвлекая внимание от цифр, над которыми он склонялся. Наконец Ральф положил перо и откинулся на спинку кресла, словно решил позволить потоку размышлений бежать своим руслом, и, чтобы от них избавиться, дал им полный простор. - Я не из тех, кого может растрогать хорошенькое личико,- сердито пробормотал Ральф.- За ним скрывается оскаленный череп, а такие люди, как я, которые смотрят вглубь, видят череп, а не изящную оболочку. И все-таки я расположен к этой девушке, или был бы расположен, если бы ее не воспитали такой гордой и щепетильной. Если бы мальчишка утонул или его повесили, а мать умерла, этот дом был бы ее домом. От всей души хотел бы я, чтобы это с ними случи