нают, где находится Нью-роуд. Нельзя сказать, чтобы они притязали быть на равной ноге с аристократами Бельгрев-сквера и Гровенор-Плейс, но по отношению к ним они занимают приблизительно то же положение, что незаконные дети знати, которые довольствуются тем, что хвастают своей родней, хотя она от них отрекается. Подражая по мере сил виду и манерам знатных особ, обитатели Кэдоген-Плейс принадлежат к среднему классу. Кэдоген-Плейс-проводник, передающий электрическую искру гордыни, рожденной происхождением и званием, населению других районов,- искру, ему не принадлежащую, но заимствованную из чужого источника: или же, подобно связке, соединяющей сиамских близнецов*, он содержит частицу жизненной сущности обоих тел, но не принадлежит ни тому, ни другому. В этом сомнительном районе проживала миссис Уититерли, и в дверь миссис Уититерли постучала дрожащей рукой Кэт Никльби. Дверь открыл дюжий лакей с головой, посыпанной мукой или мелом, а может быть выкрашенной (похоже на то, что напудренной она не была), и дюжий лакей, взяв визитную карточку, передал ее маленькому пажу - такому маленькому, что на нем не могли поместиться в должном порядке пуговицы, необходимые для костюма пажа, и поэтому они были пришиты в четыре ряда. Сей юный джентльмен понес карточку на подносе наверх, а в ожидании его возвращения Кэт и ее мать были проведены в столовую, довольно неопрятную и запущенную и так удобно устроенную, что она годилась для любых занятий, кроме принятия пищи. Как полагается и согласно всем достоверным описаниям светской жизни, которые мы находим в книгах, миссис Уититерли надлежало быть в своем будуаре, но возможно, что в то время в будуаре брился мистер Уититерли. Как бы там ни было, несомненно одно: миссис Уититерли дала аудиенцию в гостиной, где было все, что требуется и что необходимо, включая занавески и обивку розового цвета - дабы придавать мягкий оттенок лицу миссис Уититерли, а также маленькую собачку - чтобы хватать посетителей за ноги для развлечения миссис Уититерли, и упомянутого выше пажа - чтобы подавать шоколад для услаждения миссис Уититерли. У леди вид был нежный и томный, а лицо отличалось интересной бледностью; было что-то увядшее и в ней, и в мебели, и в самом доме. Она полулежала на диване в такой естественной позе, что ее можно было принять за актрису, совсем готовую для первой сцены в балете и ожидавшую только поднятия занавеса. - Подайте стулья. Паж подал. - Выйдите, Альфонс. Альфонс вышел; но если у какого-нибудь Альфонса было ясно написано на лице "Билл", то именно таким мальчуганом был этот паж. - Увидев ваше объявление, я взяла на себя смелость зайти к вам, сударыня,- сказала Кэт после нескольких секунд неловкого молчания. - Да,- отозвалась миссис Уититерли,- кто-то из моих людей поместил его в газете... Да. - Я подумала,- скромно продолжала Кэт,- быть может, если вы еще не приняли окончательного решения, вы простите, что я вас потревожила своей просьбой... - Да-а-а,- снова протянула миссис Уититерли. - Если вы уже сделали выбор.., - Ах, боже мой, нет! - перебила леди.- Меня не так легко удовлетворить. Право, не знаю, что вам сказать. Вы еще никогда не занимали места компаньонки? Миссис Никльби, нетерпеливо подстерегавшая удобный случай, ловко вмешалась, прежде чем Кэт успела ответить. - У чужих людей никогда, сударыня,- сказала славная леди,- но моей компаньонкой она была в течение нескольких лет. Я - ее мать, сударыня. - О! - сказала миссис Уититерли.- Я вас понимаю. - Уверяю вас, сударыня,- продолжала миссис Никльби,- было время, когда я и не помышляла о том, что моей дочери придется идти в услужение, так как ее бедный дорогой папа был джентльменом с независимыми средствами и оставался бы им и теперь, если бы он только вовремя внял моим неустанным мольбам и... - Милая мама,- тихо сказала Кэт. - Милая моя Кэт,- возразила миссис Никльби,- если ты позволишь мне говорить, я возьму на себя смелость объяснить этой леди... - Мне кажется, мама, в этом нет необходимости. И несмотря на сдвинутые брови и подмигивания, коими миссис Никльби давала понять, что имеет сообщить нечто, долженствующее немедленно решить дело, Кэт, бросив на нее выразительный взгляд, настояла на своем. И на сей раз миссис Никльби должна была остановиться на пороге торжественной речи. - Что вы умеете делать? - закрыв глаза, спросила миссис Уититерли. Кэт, краснея, начала перечислять основные свои таланты, а миссис Никльби отсчитывала их один за другим по пальцам, заранее подведя итог. К счастью, оба вычисления совпали, так что у миссис Никльби не оказалось повода заговорить. - У вас хороший характер? - спросила миссис Уититерли, приоткрыв на секунду глаза и снова их закрыв. - Надеюсь,- ответила Кэт. - И у вас есть вполне респектабельная рекомендация, подтверждающая все, что вы говорите? Кэт ответила утвердительно и положила на стол визитную карточку своего дяди. - Будьте добры, придвиньте свой стул поближе и дайте мне посмотреть на вас,- сказала миссис Уитятерли.- Я так близорука, что плохо различаю черты вашего лица. Кэт, хотя и не без смущения, исполнила эту просьбу, и миссис Уититерли принялась томно рассматривать ее лицо, что продолжалось минуты две или три. - Ваша наружность мне нравится,- сказала она, позвонив в маленький колокольчик.- Альфонс, попросите сюда вашего хозяина. Паж вышел исполнить поручение и после короткого промежутка, в течение которого обе стороны не обмолвились ни словом, распахнул двери перед напыщенным джентльменом лет тридцати восьми, с простоватой физиономией и очень скудной растительностью на голове, который на минуту наклонился к миссис Уититерли и заговорил с ней шепотом. - О! - сказал он, затем обернувшись: - Да! Это чрезвычайно важно. Миссис Уититерли - натура очень чувствительная, очень деликатная, очень хрупкая: оранжерейное растение, экзотическое растение... - О Генри, дорогой мой! - перебила миссис Уититерли. - Это так, любовь моя, ты знаешь, что это так. Одно дуновение,- сказал мистер Уититерли, сдувая воображаемую пушинку,- пфу! - и тебя нет. Леди вздохнула. - Душа твоя слишком велика для твоего тела,- продолжал мистер Уититерли.Твой ум изнуряет тебя - Это утверждают все медики; как тебе известно, нет ни одного врача, который не гордился бы тем, что его приглашают к тебе. Каково их единодушное заявление? "Дорогой мой доктор,сказал я сэру Тамли Снафиму в этой самой комнате, когда он недавно был здесь,- дорогой мой доктор, каким недугом страдает моя жена? Скажите мне все. Я могу это вынести. Нервы?" - "Дорогой мой,- сказал он,- гордитесь этой женщиной, лелейте ее: для лучшего общества и для вас она служит украшением. Ее недуг - душа. Она растет, расцветает, ширится, кровь закипает, ускоряется пульс, усиливается возбуждение... Фью!" Тут мистер Уититерли, который, увлекшись своим описанием, размахивал правой рукой на расстоянии меньше одного дюйма от шляпки миссис Никльби, поспешно отдернул руку и высморкался столь энергически, как будто это было проделано какой-нибудь мощной машиной. - Ты изображаешь меня хуже, чем я на самом деле. Генри,- со слабой улыбкой сказала миссис Уититерли. - Нет, Джулия, нет! - возразил мистер Уититерли.- Общество, в котором ты вращаешься - вращаешься по необходимости, в силу своего положения, связей и достоинств,- представляет собой водоворот и вихрь, действующий страшно возбуждающе. Силы небесные! Могу ли я когда-нибудь забыть тот вечер, когда ты танцевала с племянником баронета на балу избирателей в Эксетере! Это было потрясающе. - Я всегда расплачиваюсь за такие триумфы,- сказала миссис Уититерли. - И по этой-то причине,- отозвался ее супруг,- ты должна иметь компаньонку, которая была бы очень кротка, очень отзывчива, отличалась бы мягкостью характера и полным спокойствием. Тут и мистер и миссис Уититерли, обращавшиеся скорее к обеим Никльби, чем друг к другу, прервали разговор и посмотрели на своих слушательниц с таким видом, будто хотели сказать: "Что вы обо всем этом думаете?" - Знакомства с миссис Уититерли,- сказал ее супруг, адресуясь к миссис Никльби,- ищут и добиваются в высшем свете и в ослепительных кругах. На нее действует возбуждающе опера, драма, изящные искусства и... и... и... - Аристократическое общество, дорогой мой,- вставила миссис Уититерли. - Да, вот именно, аристократическое общество,- сказал мистер Уититерли.- И военные. Она составляет и высказывает множество разнообразнейших мнений о множестве разнообразнейших предметов. Если бы некоторые великосветские особы знали подлинное мнение о них миссис Уититерли, пожалуй, они так бы не задирали нос, как задирают сейчас. - Полно, Генри,- сказала леди,- нехорошо так говорить. - Я не называю имен, Джулия,- возразил мистер Уититерли,- и никто не будет в обиде. Я упоминаю об этом обстоятельстве лишь с целью показать, что ты - особа незаурядная, что между твоим духом и плотью происходят постоянные столкновения и что тебя нужно покоить и лелеять. А теперь я выслушаю беспристрастно и хладнокровно, какими качествами обладает молодая леди, претендующая на это место. В результате его просьбы были снова перечислены все достоинства Кэт, причем мистер Уититерди часто перебивал и переспрашивал. В конце концов было решено, что наведут справки и не позже чем через два дня мисс Никльби будет дан окончательный ответ на адрес ее дяди. Когда эти условия были приняты, паж проводил их до окна на лестнице, а дюжий лакей, сменив здесь караул, довел их в целости и сохранности до двери на улицу. - Очевидно, это люди из лучшего общества,- сказала миссис Никльби, взяв под руку дочь.- Какая выдающаяся особа миссис Уититерли! - Вы так думаете, мама? - вот все, что ответила Кэт. - Да разве можно думать иначе, милая моя Кэт? - возразила ее мать.- Она очень бледна и кажется изнуренной. Надеюсь, она не доведет себя до полного истощения, но я этого сильно опасаюсь. Эти мысли привели дальновидную леди к вычислениям, сколько может продлиться жизнь миссис Уититерли и велики ли шансы, что безутешный вдовец предложит свою руку ее дочери. Еще не дойдя до дому, она освободила душу миссис Уититерли от всех телесных уз, с большой помпой выдала замуж Кэт в церкви Сент Джордж на Ганновер-сквере и оставила нерешенным только менее важный вопрос: где поставить предназначавшуюся ей самой великолепную кровать красного дерева, крытую французским лаком,- в задней ли половине дома на Кэдоген-Плейс, во втором этаже, или же в третьем, окнами на улицу. Преимущества каждого из этих помещений она не могла как следует взвесить, а посему покончила с этим вопросом, решив предложить его на рассмотрение своему зятю. Справки были наведены. Ответ - нельзя сказать, чтобы к большой радости Кэт,- оказался благоприятным, и к концу недели она перебралась со всем своим движимым имуществом и драгоценностями в дом миссис Уититерли, где мы и оставим ее на время. ГЛАВА XXII, Николас в сопровождении Смайка отправляется на поиски счастья. Он встречает мистера Винсента Крамльса, а кто он такой - здесь объясняется Весь капитал, находившийся в распоряжении Николаса - на руках, по праву наследования и в перспективе - после уплаты за квартиру и расчета с маклером, у которого он брал напрокат жалкую мебель, превышал не больше чем на несколько полупенсов сумму в двадцать шиллингов. И все-таки Николас с легким сердцем приветствовал рассвет того дня, когда решил покинуть Лондон, и вскочил с постели с тою бодростью, какая, по счастью, является уделом молодежи, а иначе и мире не было бы стариков. Была ранняя весна - холодное, сухое, туманное утро. Несколько тощих теней сновало по мглистым улицам, и изредка вырисовывались сквозь густой пар грубые очертания какой-нибудь возвращающейся домой наемной кареты, которая, медленно приближаясь, дребезжала и, проезжая мимо, сбрасывала тонкий слой инея с побелевшей крыши и вскоре снова скрывалась в дымке. Иногда слышались шарканье стоптанных башмаков и зябкий шаг бедного трубочиста, пробиравшегося к месту утренней своей работы, тяжелые шаги ночного сторожа, медленно маршировавшего взад и вперед и проклинавшего томительные часы, которые еще отделяли его ото сна, грохот тяжелых повозок и подвод, стук более легких экипажей, доставлявших на различные рынки покупателей и торговцев, удары в дверь, не доносившиеся до тех кто крепко спал. Все эти звуки время от времени касались слуха, но все казались приглушенными туманом и почти такими же расплывчатыми, каким был каждый предмет для глаза. С наступлением дня ленивая мгла сгущалась, и те, у кого хватило мужества встать, и из-за оконной занавески посмотреть на сумрачную улицу, забирались обратно в постель и свертывались клубочком, чтобы снова заснуть. Еще до появления в суетливом Лондоне этих предвестников приближающегося утра Николас отправился один в Сити и остановился под окнами дома, где жила его мать. Дом был хмурый и невзрачный, но для него в нем были свет и жизнь, потому что в этих старых стенах билось по крайней мере одно сердце, в котором от оскорблений и унижения закипала та же кровь, какая текла и в его жилах. Он перешел через дорогу и поднял глаза на окно комнаты, где, как он знал, спала его сестра. Темное окно было закрыто. "Бедная девушка! - подумал Николас.- Она и не подозревает, кто стоит под этим окном". Снова он поднял глаза и на секунду почувствовал чуть ли не досаду, что нет, здесь Кэт,-чтобы обменяться с ней хоть словом на прощанье. "Боже мой,подумал он, вдруг опомнившись.- Какой я еще мальчик!" - Так лучше, как сейчас,- сказал -Николас, пройдя несколько шагов и вернувшись на прежнее место, - Когда я в первый раз их покинул - и мог бы тысячу раз с ними попрощаться, если бы захотел,- я их избавил от муки расставанья. Почему не поступить так же и теперь? В эту минуту ему почудилось, будто шевельнулась занавеска; он почти поверил, что Кэт стоит у окна, и под влиянием странных противоречивых чувств, свойственных всем нам, невольно спрятался в каком-то подъезде, чтобы она его не заметила. Затем он улыбнулся своей слабости, сказал: "Да благословит их бог",- и удалился более легкими шагами. Смайк нетерпеливо поджидал его, когда он вернулся в свое старое жилище; поджидал его и Ньюмен, который истратил дневной заработок на кружку рома и молока, чтобы приготовить их к путешествию. Они связали вещи в узел, Смайк взвалил его на плечо, и они тронулись в путь в сопровождении Ньюмена Ногса, который настоял накануне, что проводит их как можно дальше. - Куда? - озабоченно спросил Ньюмен. - Сначала в Кингстон,- ответил Николас. - А потом куда? - спросил Ньюмен.- Почему вы не хотите мне сказать? - Потому что вряд ли я и сам знаю, мой друг,- отозвался Николас, кладя руку ему на плечо.- А если бы и знал, то у меня нет еще ни планов, ни проектов, и я могу сто раз перебраться в другое место, прежде чем вы успеете прислать мне весть. - Боюсь, что у вас какая-то хитрая затея на уме,- недоверчиво сказал Ньюмен. - Такая хитрая, что даже я ее не понимаю,- ответил его молодой друг.На что бы я ни решился, будьте уверены, что я вам скоро напишу. - Вы не забудете? - спросил Ньюмен. - Вряд ли это может случиться,- возразил Николас.- У меня не так много друзей, чтобы я их перепутал и забыл самого лучшего. Занимаясь такими разговорами, они шли часа два и могли бы идти и два дня, если бы Николас не уселся на придорожный камень и не заявил решительно о своем намерении не трогаться с места, пока Ньюмен Ногс не повернет обратно. После безуспешных попыток добиться позволения пройти еще хоть полмили, еще хоть четверть мили Ныомен поневоле подчинился и пошел по направлению к Гольдн-скверу, предварительно обменявшись на прощанье многочисленными сердечными пожеланиями и все оглядываясь, чтобы помахать шляпой двум путникам даже тогда, когда те стали крохотными точками в пространстве. - Теперь слушайте меня, Смайк,- сказал Николас, когда они скрепя сердце побрели дальше.- Мы идем в Портсмут. Смайк кивнул головой и улыбнулся, но больше никаких эмоций не выразил, ибо шли они в Портсмут или в Порт-Рояль - было ему безразлично, раз они шли вдвоем. - В этих делах я мало понимаю,- продолжал Николае,- но Портсмут - морской порт, и если никакого другого места не удастся получить, я думаю, мы можем устроиться на борту какого-нибудь судна. Я молод,энергичен и во многих отношениях могу быть полезен. И вы также. - Да, надеюсь,- ответил Смайк.- Когда я был... вы знаете, где... - Да, знаю,- сказал Николас.- Вам незачем называть это место. - Так вот, когда я был там,- продолжал Смайк, у которого глаза загорелись при мысли о возможности проявить свои способности,- я не хуже всякого другого мог доить корову и ходить за лошадью. - Гм!..-сказал Николас.- Боюсь, что не много таких животных держат на борту судна, Смайк, а если у них и есть лошади, то вряд ли там особенно заботятся о том, чтобы их чистить, но вы можете научиться делать что-нибудь другое. Была бы охота, а выход найдется. - А охоты у меня очень много,- сказал Смайк, снова просияв. - Богу известно, что это так,- отозвался Николае.- А если ничего у вас не выйдет, нам будет нелегко, но я могу работать за двоих. - Мы доберемся сегодня до места? - спросил Смайк после недолгого молчания. - Это было бы слишком суровым испытанием, как бы охотно ни шагали ваши ноги,- с добродушной улыбкой сказал Николас.- Нет. Годэльминг находится в тридцати с чем-то милях от Лондона,- я посмотрел по карте, которую мне дали на время. Там я думаю отдохнуть. Завтра мы должны идти дальше, потому что мы не настолько богаты, чтобы мешкать. Дайте я возьму у вас этот узел, давайте! - Нет, нет! - возразил Смайк, отступив на несколько шагов.- Не просите меня, я не отдам. - Почему? - спросил Николас. - Позвольте мне хоть что-нибудь для вас сделать,- сказал Смайк.- Вы никогда не позволяете мне служить вам так, как нужно. Вы никогда не узнаете, что я день и ночь думаю о том, как бы вам угодить. - Глупый вы мальчик, если говорите такие вещи, ведь я это прекрасно знаю и вижу, иначе я был бы слепым и бесчувственным животным,- заявил Николас.- Ответьте-ка мне на один вопрос, раз я об этом сейчас подумал и с нами никого нет,- добавил он, пристально глядя ему в лицо,- у вас хорошая память? - Не знаю,- сказал Смайк, горестно покачивая головой.- Я думаю, когда-то была хорошая, но теперь совсем пропала, совсем пропала. - Почему вы думаете, что когда-то была хорошая? - спросил Николас, быстро поворачиваясь к нему, словно этот ответ как-то удовлетворил его. - Потому что я мог припомнить многое, когда был ребенком,- сказал Смайк,- но это было очень-очень давно, или по крайней мере мне так кажется. Всегда у меня голова кружилась и мысли путались в том месте, откуда вы меня взяли, я никогда не помнил, а иногда даже не понимал, что они мне говорили. Я... постойте-ка... постойте! - Вы не бредите? - сказал Николас, тронув его за руку. - Нет,- ответил его спутник, дико озираясь.Я только думал о том, как...- При этих словах он невольно задрожал. - Не думайте больше о том месте, потому что с ним покончено,- сказал Николас, глядя прямо в глаза своему спутнику, на лице которого появилось бессмысленное, тупое выражение, когда-то ему свойственное и все еще временами возвращавшееся.- Вы помните первый день, когда вы попали в Йоркшир? - А? - воскликнул юноша. - Вы знаете, это было до той поры, когда вы начали терять память,спокойно продолжал Николас.- Погода была теплая или холодная? - Сырая,- ответил Смайк,- очень сырая. Я всегда говорил, когда шел сильный дождь, что так было в вечер моего приезда. А они, бывало, толпились вокруг меня и смеялись, видя, как я плачу, когда льет дождь. Они говорили, что я - как ребенок, и тогда я стал больше об этом думать. Иной раз я весь холодел, потому что видел себя таким, каким был тогда, когда входил в ту самую дверь. - Каким был тогда,- с притворной небрежностью повторил Николас.- Каким же? - Таким маленьким,- сказал Смайк,- что, вспомнив об этом, они могли бы сжалиться и пощадить меня. - Ведь вы же пришли туда не один,- заметил Николас. - Нет, о нет! - отозвался Смайк. - Кто был с вами? - Мужчина, смуглый худой мужчина. Я слышал - так говорили в школе, да и я раньше это помнил. Я рад был расстаться с ним: я его боялся; но их я стал бояться еще больше, и обращались они со мной хуже. - Посмотрите на меня.- сказал Николас, желая сосредоточить на себе его внимание.- Вот так, не отворачивайтесь. Не помните ли вы женщины, доброй женщины, которая когда-то склонялась над вами, целовала вас и называла своим ребенком? - Нет,- сказал бедняга, покачав головой,- нет, никогда этого не было. - И никакого дома не помните, кроме того дома и Йоркшире? - Нет,- с грустным видом ответил мальчик.- Комнату помню. Я спал в комнате, в большой пустой комнате под самой крышей, и там был люк в потолке. Часто я закрывался с головой, чтобы не видеть его, потому что он меня пугал: маленький ребенок ночью, совсем один. И я себя спрашивал, что может быть по ту сторону люка. Были там еще часы, старые часы в углу. Это я помню. Я никогда не забывал этой комнаты, потому что, когда мне снятся страшные сны, она появляется точь-в-точь такой, как была. Я вижу в ней людей и вещи, которых никогда там не видел, но комната остается точь-в-точь такой, как прежде: она никогда не меняется. - Теперь вы дадите мне понести узел? - спросил Николас, резко переменив тему. - Нет,- сказал Смайк,- нет! Ну, пойдемте дальше. С этими словами он ускорил шаги, находясь, видимо, под впечатлением, будто они стояли неподвижно в продолжение всего предшествующего диалога. Николас внимательно присматривался к нему, и каждое слово, произнесенное во время этой беседы, запечатлелось в его памяти. Было одиннадцать часов утра, и хотя густая мгла все еще окутывала покинутый ими город, словно дыхание деловых людей нависло над их проектами, связанными с наживой и прибылью, и предпочитало оставаться там, не поднимаясь в спокойные верхние слои атмосферы,- в открытой сельской местности было светло и ясно. Изредка в ложбинах они видели клочья тумана, которых еще не выгнало солнце из их твердыни, но вскоре они их миновали, а когда поднялись на холмы, приятно было смотреть вниз и наблюдать, как тяжелая клубящаяся масса медленно отступала перед благодатным днем. Большое, прекрасное солнце озаряло зеленые пастбища и тронутую рябью воду, напоминая о лете, но не лишая путешественников бодрящей свежести этой ранней поры года. Земля казалась упругой под их стопами, звон овечьих колокольчиков ласкал их слух, как музыка, и, оживленные ходьбой и возбужденные надеждой, они шли вперед, неутомимые, как львы. День клонился к вечеру, яркие краски угасли и приняли более тусклый оттенок, подобно тому как юные надежды укрощаются временем, а юношеские черты постепенно обретают спокойствие и безмятежность старости. Но в своем медленном угасании они были вряд ли менее прекрасны, чем во всем блеске, ибо каждому часу и каждой поре года природа дарит свою особую красоту, и от рассвета до заката, так же как с колыбели до могилы, перемены следуют одна за другой столь мягко и легко, что мы едва их замечаем. Наконец пришли они в Годэльминг. Здесь они заплатили за две скромные постели и крепко заснули. Утром они встали, хотя и не так рано, как солнце, и продолжали путь пешком, если и не со вчерашней бодростью, то все же с надеждой и мужеством, достаточными, чтобы весело идти вперед. Путешествие оказалось тяжелее, чем накануне, потому что здесь дорога долго и утомительно шла в гору, а в путешествиях, как и в жизни, гораздо легче спускаться, чем подниматься. Однако они шли с неумолимой настойчивостью, а нет еще на свете такого холма, вершины которого настойчивость в конце концов не достигнет. Они шли по краю Пуншевой Чаши Дьявола, и Смайк с жадным любопытством слушал, как Николас читал надпись на камне, который воздвигнут в этом пустынном месте, вещая об убийстве, совершенном в ночи. Трава, на которой они стояли, была когда-то окрашена кровью, и кровь убитого стекала капля за каплей в пропасть, от которой это место получило свое название. "В Чаше Дьявола,- подумал Николас, наклоняясь над бездной,- никогда не было более подходящего напитка". С твердой решимостью продолжали они путь и очутились, наконец, среди широко раскинувшихся открытых возвышенностей, зеленеющую поверхность которых разнообразили холмики и ложбины. Здесь вздымалась почти перпендикулярно к небу вершина, такая крутая, что вряд ли она была доступна кому бы то ни было, кроме овец и коз, которые паслись на склонах, а там поднимался зеленый холм, выраставший так незаметно и сливавшийся с равниной так мягко, что едва можно было определить его границы. Холмы, поднимавшиеся один выше другого, волнистые возвышенности, красиво очерченные или бесформенные, приглаженные или суровые, изящные или неуклюжие, брошенные небрежно бок о бок, заслоняли горизонт со всех сторон. Часто с неожиданным шумом взмывала над землей стая ворон, которые, каркая и кружа над ближними холмами, словно ища пути, вдруг скользили вниз, со скоростью света, к открывающейся перед ними вытянутой долине. Постепенно кругозор расширился с обеих сторон, и если прежде от них были скрыты широкие пространства, то теперь они снова вышли на открытую равнину. Сознание, что они приближаются к цели своего путешествия, придало им новые силы. Но дорога была тяжелая, они замешкались в пути, и Смайк устал. Сумерки уже сгустились, когда они свернули с тропинки к двери придорожной гостиницы, не дойдя двенадцати миль до Портсмута. - Двенадцать миль,- сказал Николас, опираясь обеими руками на палку и нерешительно глядя на Смайка. - Двенадцать длинных миль,- повторил хозяин гостиницы. - Дорога хорошая? - осведомился Николас. - Очень плохая,- ответил хозяин гостиницы. Конечно, так и должен был он ответить, будучи хозяином. - Мне нужно идти дальше,- колеблясь, сказал Николас.- Не зняю, что делать. - Не хочу вас уговаривать,- заметил хозяин гостиницы,- но, будь я на вашем месте, я бы не пошел. - Не пошли бы? - все так же неуверенно переспросил Николас. - Не пошел бы, если бы знал, где мне будет хорошо,- сказал хозяин. С этими словами он подвернул передник, засунул руки в карманы и, шагнув за дверь, посмотрел на темную дорогу якобы с величайшим равнодушием. Взгляд на измученное лицо Смайка положил конец колебаниям Николаса, и без дальнейших размышлений он решил остаться. Хозяин повел их в кухню и, так как здесь ярко пылал огонь, заметил, что погода очень холодная. Если бы огонь угасал, он сказал бы, что погода очень теплая. - Что вы нам дадите на ужин? - был естественный вопрос Николасв. - А чего бы вы хотели? - был не менее естественный вопрос хозяина. Николас заговорил о холодной говядине, но холодной говядины не было; о вареных яйцах, но яиц не было; о бараньих котлетах, но бараньих котлет не было и за три мили отсюда, хотя на прошлой неделе их было столько, что не знали, куда их девать, и послезавтра их будет получено чрезвычайно много. - В таком случае,- сказал Николас,- предоставляю решать вам, что я хотел сделать с самого начала, если бы вы мне позволили. - Так вот что я вам скажу,- отозвался хозяин,- в гостиной сидит джентльмен, который заказал к девяти часам горячий мясной пудинг и картофель. Приготовлено больше, чем он может съесть, и я почти не сомневаюсь, что, если я попрошу у него разрешения, вы можете поужинать вместе с ним. Я это устрою в одну минуту. - Нет,- возразил Николас, удерживая его.- Мне бы не хотелось. Я... по крайней мере... э, да почему бы мне не сказать прямо? Так вот, вы видите, что я путешествую очень скромно и сюда пришел пешком. Мне кажется более чем вероятным, что джентльмен не останется доволен такой компанией, и хотя я, как видите, весь в пыли, но я слишком горд, чтобы навязывать ему свою особу. - Господь с вами! - сказал трактирщик.- Ведь это только мистер Крамльс, уж он-то непривередлив. - Непривередлив? - переспросил Николас, на которого, по правде сказать, произвело некоторое впечатление упоминание о вкусном пудинге. - Конечно, нет! - ответил хозяин.- Я знаю, ему понравится ваша манера вести разговор. Но мы скоро все это выясним. Вы только минуту подождите. Хозяин поспешил в гостиную, не дожидаясь разрешения Николасв, а тот не пытался его задержать, мудро рассудив, что при данных обстоятельствах ужин - дело слишком серьезное, чтобы этим шутить. Очень скоро хозяин вернулся в чрезвычайном возбуждении. - Готово! - сказал он тихим голосом.- Я знал, что он согласится. Вы там увидите такое, на что стоит посмотреть. Ей-богу, здорово они это проделывают! Некогда было осведомляться, к чему относилось это замечание, сделанное восторженным тоном, так как он уже распахнул дверь комнаты, куда и направился Николас в сопровождении Смайка с узлом на плече (он таскал его с таким тщанием, словно это был мешок золота). Николас приготовился увидеть нечто странное, однако же не столь странное, как зрелище, представившееся его глазам. В дальнем конце комнаты два подростка, один весьма рослый, а другой малорослый, оба одетые матросами - или по крайней мере театральными матросами, с поясами, пряжками, косицами и пистолетами,- были погружены в занятие, которое на афишах называется страшным поединком: они орудовали двумя короткими палашами, какими обычно пользуются в наших второстепенных театрах. Малорослый одерживал верх над рослым, который очутился в смертельной опасности, и за обоими наблюдал большой грузный мужчина, примостившийся на углу стола; мужчина энергически заклинал их выбивать побольше искр из палашей, и тогда они на первом же представлении не преминут потрясти весь зал. - Мистер Винсент Крамльс,- с величайшим почтением сказал хозяин гостиницы,- вот этот молодой джентльмен. Мистер Винсент Крамльс поздоровался с Николасом легким кивком - это было нечто среднее между приветствием римского императора и кивком собутыльника - и предложил хозяину закрыть дверь и удалиться. - Вот это картина! - сказал мистер Крамльс, жестом предлагая Николаса не приближаться и не портить се.- Маленький его загнал. Если большой не поразит его через три секунды, ему конец! Повторите-ка это, ребята! Двое сражающихся снова принялись за работу и рубились, пока не высекли из палашей сноп искр, к великому удовольствию мистера Крамльса, который, по-видимому, считал это очень важным достижением. Схватка началась примерно с двухсот ударов палашом, наносимых то малорослым, то рослым матросом без каких-либо решительных результатов, пока малорослый не опустился под ударом на одно колено; но для него это были пустяки, ибо и на одном колене он продолжал обороняться, пустив в ход левую руку, и дрался отчаянно, пока рослый матрос не выбил у него из рук палаша. Казалось, малорослый, доведенный до крайности, немедленно сдастся и запросит пощады; но вместо этого он внезапно выхватил из-за пояса большущий пистолет и приставил его ко лбу рослого матроса, который был этим так ошарашен (от неожиданности), что дал время малорослому поднять палаш и начать сначала. Битва возобновилась, и обеими сторонами были нанесены всевозможные и невероятные удары, как то - удары левой рукой, и из-под колена, и через правое плечо, и через левое; когда же малорослый матрос энергически полоснул по ногам рослого,- причем ноги были бы начисто сбриты, если бы удар возымел действие,- рослый перепрыгнул через палаш малорослого, а затем, чтобы сравнять шансы и честно вести игру, нанес малорослому матросу такой же удар по ногам, а малорослый перепрыгнул через его палаш. После этого долго занимались ложными выпадами и подтягиванием "невыразимых",- вследствие отсутствия подтяжек,- а затем малорослый (который несомненно был добродетельным персонажем, ибо всегда одерживал верх) начал неистовое наступление и сошелся с рослым грудь с грудью, а рослый после безуспешного сопротивления упал и в страшных мучениях испустил дух, в то время как малорослый поставил ногу ему на грудь и просверлил в нем дыру насквозь. - Вас будут не один раз вызывачь на бис, если вы, ребята, постараетесь,- сказал мистер Крамльс.- А теперь отдышитесь и переоденьтесь. Обратившись с такими словами к участникам поединка, он приветствовал затем Николаса, который обнаружил, что лицо у мистера Крамльса вполне отвечало размерам его тела, что у него очень толстая нижняя губа, хриплый голос, словно он имел привычку очень много кричать, и очень короткие черные волосы, обритые почти до самой макушки,- для того (как узнал он впоследствии), чтобы легче было надевать характерные парики любой формы и фасона. - Что вы об этом скажете, сэр? - осведомился мистер Крамльс. - Очень хорошо, превосходно! - ответил Николас. - Верно, вы не часто видите таких ребят, как эти,сказал мистер Крамльс. Николас согласился, добавив, что если бы они были больше под пару... - Под пару? - воскликнул мистер Крамльс. - Я хочу сказать - если бы они были приблизительно одного роста,пояснил Николас. - Одного роста! - повторил мистер Крамльс.- Да ведь вся суть поединка в том, чтобы разница между ними была один-два фута! Как можете вы без надувательства завоевать симпатию зрителей, если малорослый не сражается против верзилы или - еще лучше - если не сражается один против пятерых? Но для этого у нас в нашей труппе не хватает людей! - Понимаю,- ответил Николас.- Прошу прощения. Признаюсь, мне это не пришло в голову. - В этом все дело,- сказал мистер Крамльс.- Послезавтра я начинаю выступать в Портсмуте. Если вы направляетесь туда, загляните в театр и посмотрите, как идут дела. Николас обещал это исполнить в случае возможности и, придвинув стул поближе к очагу, тотчас завязал разговор с директором. Тот был очень разговорчив и общителен, быть может не только по природным наклонностям, но и под влиянием больших глотков виски с водой и больших понюшек табаку, который он доставал из бурого бумажного пакета, находившегося в жилетном кармане. Он без всяких умолчаний поведал о своих делах и пространно сообщил о достоинствах своей труппы и о талантах своей семьи: оба подростка с палашами являлись почтенными членами той и другой. По-видимому, разные леди и джентльмены должны были собраться завтра в Портсмуте, куда направлялись и отец с сыновьями (не на весь сезон, но как бродячая труппа), с величайшим успехом закончив выступления в Гильдфорде. - Вы держите путь туда же? - спросил директор. - Д-да,- сказал Николас.- Да. туда же. - Вы хоть немного знаете город? - осведомился директор, который как будто полагал, что имеет право требовать такого же доверия, какое он сам оказывал. - Нет,- ответил Николас. - Никогда не бывали там? - Никогда. Мистер Винсент Крамльс отрывисто, сухо кашлянул, как бы желая сказать: "Не хотите говорить откровенно, не говорите",- и взял из бумажного пакетика столько понюшек табаку, одну за другой, что Николас подивился, где они все поместились. Занимаясь эчим делом, мистер Крамльс время от времени посматривал с величайшим интересом на Смайка, который как будто с первой же минуты произвел на него сильное впечатление. Сейчас Смайк задремал и клевал носом, сидя на стуле. - Простите, пожалуйста,- сказал директор, наклоняясь к Николасу и понижая голос,- но какое замечательное лицо у вашего друга! - Бедняга! - слабо улыбнувшись, сказал Николас.- Хотел бы я, чтобы оно было немножко полнее и не такое измученное. - Полнее?! - с неподдельным ужасом воскликнул директор.- Вы бы его навеки испортили! - Вы так думаете? - Думаю ли я так, сэр! - вскричал директор, энергически хлопнув себя по колену.- Да ведь таков, как он есть, без всяких толщинок на теле и разве что с одним мазком краски на лице, он был бы таким актером на роли умирающих с голоду, каких у нас в стране еще не видывали! Наденьте на него костюм аптекаря в "Ромео и Джульетте", положите чуть-чуть красной краски на кончик носа, и его непременно встретят тремя овациями, как только он просунет голову в дверь против суфлерской будки. - Вы на него смотрите с профессиональной точки зрения,- смеясь, сказал Николас. - Ну еще бы! - отозвался директор.- С той поры, как я занялся этой профессией, мне не доводилось видеть молодого человека, который бы так подходил для этой роли. А я играл толстых детей, когда мне было полтора года. Мясной пудинг, появившийся одновременно с младшими Крамльсами, перевел разговор на другие темы и, собственно говоря, совсем прервал его на время. Эти два молодых джентльмена орудовали ножами и вилками едва ли с меньшей ловкостью, чем палашами, и так как у всей компании аппетит оказался не менее острым, чем любой вид оружия, для разговоров не было времени, пока не покончили с ужином. Не успели младшие Крамльсы проглотить последний оставшийся на столе кусок, как обнаружили приглушеными зевками и потягиваньем явное желание отойти ко сну, каковое желание Смайк проявлял еще более энергически: за ужином он несколько раз засыпал в процессе еды. Поэтому Николас предложил немедленно разойтись, но директор и слышать об этом не хотел, клянясь, что он предвкушал удовольствие предложить своему новому знакомому разделить с ним чашу пунша, и, если тот откажется, он будет это рассматривать как весьма неблаговидный поступок. - Пусть они уходят,- сказал мистер Винсент Крамльс,- а мы с вами уютно и приятно посидим вдвоем у камелька. Николаса не особенно клонило ко сну,- по правде говоря, он был слишком озабочен,- поэтому, помявшись сначала, он принял предложение и обменялся рукопожатием с юными Крамльсами; и когда директор, со своей стороны, отпустил, сердечно благословив, Смайка, Николас уселся против этого джентльмена у камина, чтобы помочь осушить чашу, которая вскоре появилась, дымясь так, что было радостно ее созерцать, и распространила чрезвычайно приятный и соблазнительный аромат. Но, несмотря на пунш и на директора, который рассказывал разнообразнейшие истории, курил трубку и нюхал табак в невероятном количестве, Николас был рассеян и угнетен. Мысли его вращались вокруг родного дома, а когда они сосредоточивались на теперешнем его положении, неуверенность в завтрашнем дне приводила его в уныние, которое он не мог побороть, несмотря на все свои усилия. Внимание его было отвлечено: он слышал голос директора, но был глух к тому, что тот говорил. И когда мистер Винсент Крамльс закончил длинный рассказ о каком-то приключении громким смехом и вопросом, что бы при таких обстоятельствах сделал Николае, тот принужден был принести искреннее извинение и признаться в полном своем неведении, о чем шла речь. - Да, я это заметил,- сказал мистер Крамльс.- У вас есть что-то на душе. В чем дело? Николас невольно улыбнулся, услышав столь прямой вопрос, но, не считая нужным уклоняться от ответа, признался, что у него есть опасения, достигнет ли он цели, какая привела его в эти края. - Что это за цель? - спросил директор. - Получить какую-нибудь работу, которая обеспечила бы мне и моему бедному спутнику самое необходимое для жизни,- ответил Николас.- Вот вам вся правда. Конечно, вы давно уже ее угадали, но все же я могу льстить себе мыслью, что любезно открыл вам ее. - А что вы можете найти в Портсмуте скорее, чем в другом месте? - осведомился мистер Винсент Крамльс, растапливая в огне свечи сургуч на мундштуке своей трубки и разминая его мизинцем. - Я думаю, из порта выходит много судов,- ответил Николас.- Я попытаюсь получить место на каком-нибудь корабле. Во всяком случае, там будет что есть и пить. - Солонина и разбавленный ром, гороховое пюре и сухари из мякины,сказал директор, затянувшись трубкой, чтобы она не потухла, и снова принимаясь украшать ее. - Бывает и хуже,- сказал Николас.- Думаю, я могу все это перенести так же, как и другие юноши моих лет и в моем положении. - Придется переносить, если вы попадете на борт судна,- сказал директор.- Но только вы никаким образом не попадете. - Почему? - Потому что нет такого шкипера иди штурмана, который нашел бы, что вы стоите полагающейся вам соли, если он может нанять опытного парня вместо вас. А их там столько же, сколько устриц продается на улицах. - Что вы хотите сказать? - осведомился Николае, встревоженный этим предсказанием и уверенным тоном, которым оно было произнесено.- Люди не рождаются опытными моряками. Я думаю, их нужно обучать? Мистер Винсент Крамльс кивнул головой. - Нужно, но не в вашем возрасте и не таких джентльменов, как вы. Наступило молчание. У Николаса вытянулась физиономия, и он мрачно смотрел на огонь. - Вам не приходило на ум никакой другой профессии, которой легко мог бы заняться молодой человек с нашей наружностью и манерами, и при этом посмотреть мир с большими удобствами? - осведомился директор. - Нет,- ответил Николас, покачав головой. - В таком случае, я вам назову одну,- вытряхивая пепел из трубки в камин, громко сказал мистер Крамльс.- Сцена! - Сцена?! - воскликнул Николас едва ли не так же громко. - Театральная профессия! - сказал мистер Винсент Крамльс.- Я сам занимаюсь театральной профессией, моя жена занимается театральной профессией, мои дети занимаются театральной профессией. У меня была собака, которая, вступив на это поприще щенком, жила и умерла на этой работе. Мой пони выступает в "Тимуре Татарине". Я вас выведу в люди, а также и вашего друга. Скажите только слово. Мне нужна новинка. - Я в этом ничего не понимаю,- ответил Николас, у которого дух захватило от неожиданного предложения.- Ни разу в жизни я не играл на сцене, разве что в школе. - Есть нечто от благородной комедии в вашей походке и манерах, нечто от юношеской трагедии в вашем взгляде и нечто от животрепещущего фарса в вашем смехе,- сказал мистер Винсент Крамльс.- Вы будете преуспевать не хуже, чем если бы с первого дня рождения не мечтали ни о чем, кроме рампы. Николас подумал о скудном запасе мелкой монеты. какой останется у него в кармане после уплаты по трактирному счету, и начал колебаться. - Вы можете быть нам полезны,- продолжал мистер Крамльс.- Подумайте, какие великолепные афиши на все лады может сочинять человек с вашим образованием. - С этим делом я, пожалуй, могу справиться.- сказал Николас. - Конечно, можете,- подтвердил мистер Крамльс.- Подробности в программах - в каждую из них мы можем вместить с полкнижки. А затем пьесы: вы могли бы написать пьесу, когда она понадобится, чтобы показать труппу во всем блеске. - В этом я не так уверен,- возразил Николас,- но, пожалуй, иногда я бы мог набросать что-нибудь для вас подходящее. - Мы немедленно поставим новый великолепный спектакль,- сказал директор.- Позвольте-ка припомнить... только в нашем театре... новые превосходные декорации... Вам придется как-нибудь ввести настоящий насос и две лохани для стирки. - В пьесу? - осведомился Николас. - Да,- ответил директор.- Я их купил на днях по дешевке с торгов, и они произведут прекрасное впечатление. Это по примеру Лондона. Там достают костюм, обстановку и заказывают пьесу, которая бы подходила к этим вещам. Большинство театров держит для этой цели автора. - Неужели? - воскликнул Николас. - Да, да,- подтвердил директор.- Самое обычное дело. Это будет иметь превосходный вид на афишах, oтдельными строчками: "Настоящий насос! Великолепные лохани! Замечательный аттракцион!" Быть может, вы немножко художник, а? - Этого таланта у меня нет,- ответил Николас. - Ну, в таком случае ничего не поделаешь,- сказал директор.- А то бы мы могли сделать для афиши большую гравюру, изображающую всю сцену в последнем акте, с насосом и лоханями посредине. Но раз вы не художник, значит ничего не поделаешь. - Сколько я мог бы получать за все это? - спросил Николас, несколько секунд подумав.- На это можно было бы жить? - Жить! - воскликнул директор.- Как принц! С вашим жалованьем, с жалованьем вашего друга и вашими писаньями вы могли бы зарабатывать... да, вы могли бы зарабатывать фунт в неделю. - Вы шутите? - Нисколько. А если у нас будут хорошие сборы, то почти вдвое больше. Николас пожал плечами; но впереди он видел буквально нищету, и если бы у него даже хватило силы духа переносить величайшие лишения и тяжкий труд, то стоило ли ему спасать своего беспомощного спутника только ради того, чтобы Смайку выпала такая же суровая доля, от какой он его избавил? Легко считать семьдесят миль пустяком, когда ты находишься в одном городе с человеком, столь жестоко с тобою поступившим и пробудившим у него самые горькие мысли, но теперь это расстояние казалось немалым. Что же будет, если он отправится в плаванье, а за это время умрет его мать или Кэт? Без долгих размышлений он поспешил заявить, что сделка заключена, и скрепил ее, подав руку мистеру Винсенту Крамльсу. ГЛАВА XXIII, повествует о труппе мистера, Винсента Крамльса и о его делах, домашних и театральных* Так как у мистера Крамльса стояло в конюшне гостиницы странное четвероногое животное, которое он называл пони, и экипаж неведомого образца, каковой он удостаивал наименования четырехколесного фаэтона, то на следующее утро Николас отправился в путь с большими удобствами, чем ожидал: директор и сам он занимали переднее сиденье, а юные Крамльсы и Смайк ютились в обществе плетеной корзинки, защищенной от сырости прочной клеенкой, в каковой корзинке находились палаши, пистолеты, косички, матросские костюмы и прочие необходимые профессиональные принадлежности упомянутых молодых джентльменов. В дороге пони действовал не спеша и - быть может, вследствие своего театрального воспитания - то и дело обнаруживал явную наклонность лечь. Впрочем, мистер Винсент Крамльс неплохо удерживал его в стоячем положении, дергая вожжами и пуская в ход кнут, а когда эти средства не достигали цели и животное останавливалось, старший сын Крамльса вылезал и давал ему пинка. Благодаря таким поощрениям пони время от времени соглашался двигаться дальше, и они трусили к вящему удовольствию всех заинтересованных сторон (как справедливо заметил мистер Крамльс). - По существу своему он хороший пони,- сказал мистер Крамльс, повернувшись к Николасу. Он мог быть таким по существу, но уж никак не по виду, ибо шкура у него была самая грубая и безобразная. Поэтому Николас заметил только, что его это не удивляет. - Много и много турне совершил этот пони,- сказал мистер Крамльс, ловко хлестнув его по глазу в знак старого знакомства.- Он все равно что один из членов нашей труппы. Его мать выступала на сцене. - Вот как! - отозвался Николас. - Свыше четырнадцати лет она ела в цирке яблочный пирог,- сообщил директор,- стреляла из пистолета, ложилась спать в ночном чепце - короче говоря, вела весь водевиль. А отец его был танцором. - Он как-нибудь отличился? - Не сказал бы,- ответил директор.- Он был довольно вульгарным пони. Дело в том, что поначалу его брали напрокат поденно, и он так до конца и не отвык от старых привычек. Он был хорош в мелодраме, но слишком груб, слишком груб. Когда умерла мать, он перешел на портвейн. - На портвейн? - воскликнул Николас. - Распивал портвейн с клоуном,- пояснил директор.- Но он был жаден и однажды вечером разгрыз стеклянную чашу и подавился; таким образом его вульгарность в конце концов привела его к гибели. Потомок этого злополучного животного по мере выполнения своей дневной работы требовал удвоенного внимания со стороны мистера Крамльса, а потому у джентльмена оставалось мало времени для разговоров. Таким образом, Николас мог на досуге развлекаться собственными мыслями, пока они не подъехали к подъемному мосту в Портсмуте, где мистер Крамльс остановил пони. - Мы здесь вылезем,- сказал директор,- а мальчики отведут его в конюшню и принесут багаж к нам на квартиру. Пусть и ваши вещи отнесут пока туда. Поблагодарив мистера Винсента Крамльса за его любезное предложение, Николас выпрыгнул из экипажа и, подав руку Смайку, отправился в сопровождении директора по Хай-стрит к театру, чувствуя себя немного взволнованным и смущенным перспективой немедленно вступить в столь новый для него мир. Они прошли мимо великого множества афиш, расклеенных на стенах и выставленных в окнах (на афишах имена мистера Винсента Крамльса, миссис Винсент Крамльс, Крамльса 2-го, Крамльса 3-го и мисс Крамльс были напечатаны очень крупными буквами, а все остальные очень мелкими), и, свернув, наконец, в подъезд, где сильно пахло апельсинными корками и лампадным маслом и примешивался запах опилок, ощупью пробрались темным коридором, а затем, спустившись с двух-трех ступенек, вступили в маленький лабиринт холщовых экранов и горшков с краской и очутились на сцене портсмутского театра. - Вот и пришли,- сказал мистер Крамльс. Было довольно темно, но Николас мог разглядеть, что стоит на грязных подмостках у первой кулисы со стороны будки суфлера, среди голых стен, пыльных декораций, заплесневевших облаков и густо размалеванных драпировок. Он осмотрелся вокруг: потолок, партер, ложи, галерея, место для оркестра и всевозможные украшения - все казалось грубым, холодным, мрачным и жалким. - Неужели это театр? - с изумлением прошептал Смайк.- Я думал - он весь сверкает огнями и роскошью. - Да, это верно,- ответил Николас, едва ли меньше удивленный,- но не днем, Смайк, не днем. Голос директора помешал ему более тщательно осмотреть помещение, его отозвали в другой конец авансцены, где за овальным красного дерева столиком на тонких ножках сидела тучная, осанистая женщина, по-видимому в возрасте от сорока до пятидесяти лет, в потускневшем шелковом плаще - шляпка ее болталась на лентах на руке, а волосы (их было очень много) были уложены крупными фестонами на обоих висках. - Мистер Джонсон,- сказал директор (Николас назвался именем, которым наделил его Ньюмен Ногс в разговоре с миссис Кенуигс),- позвольте вас познакомить с миссис Винсент Крамльс. - Рада вас видеть, сэр,- замогильным голосом сказала миссис Крамльс.Очень рада вас видеть и еще более счастлива приветствовать вас как многообещающего члена нашей корпорации. Обращаясь в таких выражениях к Николасу, леди пожала ему руку. Он заметил, что рука большая, но все-таки не ждал такого сильного пожатия, каким она его удостоила. - А это,- сказала леди, шествуя к Смайку, как шествуют трагические актрисы, исполняя указания режиссера,- а это второй. Приветствую и вас, сэр. - Мне кажется, он подойдет, моя дорогая? - спросил директор, беря понюшку табаку. - Он великолепен,- ответила леди.- Просто находка. Когда миссис Винсент Крамльс прошествовала обратно к столу, на сцену из какого-то таинственного закоулка выпрыгнула девочка в грязной белой юбке в складках, доходящей до колен, в коротких панталончиках, в сандалиях, белой жакетке, розовом газовом чепце, зеленой вуали и папильотках, которая сделала пируэт, два антраша, еще один пируэт, затем, взглянув на противоположные кулисы, взвизгнула, прыгнула вперед, остановившись в шести дюймах от рампы, и упала в красивой позе, выражающей ужас, когда появился, проделав энергическое глиссе, оборванный джентльмен в старых туфлях из буйволовой кожи и, скрежеща зубами, стал свирепо размахивать тростью. - Они репетируют "Дикаря-индейца и девушку",- сказала миссис Крамльс. - О! Маленький балет-интермедия,- сказал директор.- Прекрасно, продолжайте. Пожалуйста, подвиньтесь немного, мистер Джонсон. Вот так. Ну-с! Директор хлопнул в ладоши, давая сигнал приступить, и дикарь, рассвирепев, сделал глиссе в сторону девушки, но девушка ускользнула от него при помощи шести пируэтов и в конце последнего замерла на самых кончиках пальцев. Это как будто произвело некоторое впечатление на дикаря, потому что, побесновавшись еще немного и погоняв девушку из угла в угол, он начал смягчаться и несколько раз погладил себя по лицу всеми пятью пальцами правой руки, давая этим понять, что приведен и восторг ее красотой. Действуя под влиянием страсти, он (дикарь) принялся колотить себя кулаком в грудь и об наруживать другие признаки отчаянной влюбленности, но эта процедура, будучи довольно прозаической, по всей вероятности, привела к тому, что девушка заснула. Это ли послужило причиной, или что другое, но она заснула крепко, как сурок, на отлогом склоне насыпи, а дикарь, заметив это, прижал левую ладонь к левому уху и покивал головой, давая понять всем, кого это могло касаться, что она действительно спит, а не притворяется. Предоставленный самому себе, дикарь один-одинешенек исполнил танец. Не успел он кончить, как девушка проснулась, протерла глаза, поднялась с насыпи и тоже исполнила танец одна-одинешенька - такой танец, что дикарь все время смотрел на нее в экстазе, а по окончании его сорвал с ближайшего дерева какую-то ботаническую диковинку, похожую на маленький кочан кислой капусты, и поднес ее девушке, которая сначала не хотела брать, но при виде проливающего слезы дикаря смягчилась. Потом дикарь подпрыгнул от радости; потом девушка подпрыгнула от восторга, вдыхая сладкий аромат кислой капусты. Потом дикарь и девушка исполнили вдвоем бешеный танец, и, наконец, дикарь упал на одно колено, а девушка стала одной ногой на другое его колено, закончив таким образом балет и оставив зрителей в состоянии приятной неуверенности, выйдет ли она замуж за дикаря, или вернется к своим друзьям. - Очень хорошо,- сказал Крамльс.- Браво! - Браво! - крикнул Николас, решив видеть все в наилучшем свете.Превосходно! - Сэр,- сказал мистер Винсент Крамльс, выдвигая вперед девушку,- это дитя-феномен - мисс Нинетта Крамльс. - Ваша дочь? - осведомился Николас. - Моя дочь, моя дочь,- подтвердил мистер Винсент Крамльс,- идол всех мест, какие мы посещаем, сэр. Об этой девочке, сэр, мы получили лестные письменные отзывы от знати и дворянства чуть ли не всех городов Англии. - Меня это не удивляет,- сказал Николас.- Должно быть, она настоящий прирожденный гений. - Настоящий, э...- Мистер Крамльс запнулся: не было слов, достаточно сильных для изображения дитяти-феномена.- Я вам вот что скажу, сэр,продолжал он.- талант этого ребенка вообразить немыслимо. Ее нужно видеть, сэр, видеть, чтобы хоть в слабой степени оценить. Ну, иди к маме, дорогая моя. - Могу ли я спросить, сколько ей лет? - осведомился Николас. - Можете, сэр,- ответил мистер Крамльс, в упор глядя в лицо собеседника, как смотрят иные люди, когда сомневаются, будет ли безоговорочно принято на веру то, что они намерены сказать.- Ей десять лет, сэр. - Не больше? - Ни на один день. - Боже мой! - сказал Николас.- Это поразительно. Да, поразительно, ибо у дитяти-феномена, несмотря на маленький рост, лицо было довольно старообразное. и дитя оставалось все в том же возрасте - если и не на памяти старейших из зрителей, то во всяком случае добрых лет пять. Но девочку заставляли поздно ложиться спать и с младенческих лет отпускали ей в неограниченном количестве джин с водой, чтобы воспрепятствовать росту; быть может, такая система воспитания породила у дитяти-феномена эти добавочные феноменальные явления. Пока происходил этот короткий диалог, джентльмен, игравший дикаря, подошел, обутый в башмаки и с туфлями в руке, и остановился в нескольких шагах, как бы желая принять участие в разговоре. Найдя момент благоприятным, он вставил слово. - Вот это талант, сэр! - сказал дикарь, кивая в сторону мисс Крамльс. Николас с этим согласился. - Ax!-сказал актер, сжимая зубы и со свистом втягивая воздух.- Ей нельзя оставаться в провинции. Нельзя! - Что вы хотите этим сказать? - спросил директор. - Хочу сказать.- с жаром ответил тот,- что она слишком хороша для провинциальной сцены и что она должна быть в одном из больших театров в Лондоне или нигде! И я вам больше скажу, напрямик: если бы не ревность и не зависть со стороны особ, вам известных, она была бы уже там. Может быть, вы меня представите, мистер Крамльс? - Мистер Фолер,- сказал директор, представляя его Николасу. - Счастлив познакомиться с вами, сэр.- Мистер Фолер прикоснулся указательным пальцем к полям шляпы, а затем пожал Николасу руку.- Новый коллега, сэр, насколько я понимаю? - Недостойный этого звания,- ответил Николас. - Видали вы когда-нибудь такую приманку? - прошептал актер, отводя в сторону Николасв, когда директор отошел от них, чтобы поговорить с женой. - Какую именно? Мистер Фолер скорчил забавную гримасу из своей пантомимной коллекции и указал через плечо. - Неужели вы имеете в виду феноменального ребенка? - Обман, а не феномен! - заявил мистер Фолер.- Любая приютская девочка с самыми заурядными способностями сыграла бы лучше, чем эта. Она может поблагодарить свою счастливую звезду, что родилась дочерью директора. - Вы как будто принимаете это близко к сердцу,- с улыбкой заметил Николас. - Да, клянусь богом! Еще бы не принимать! - сказал мистер Фолер, беря его под руку и прогуливаясь с ним взад и вперед по сцене.- Есть от чего человеку раздражаться, если он видит, как эта неуклюжая девчонка каждый вечер выступает в лучших ролях и буквально лишает театр сборов, потому что ею насильно пичкают пубяяку, а других актеров обходят. Не удивительно ли, что проклятое семейное тщеславие ослепляет человека до такой степени, что он жертвует собственными интересами? Мне точно известно, что в прошлом месяце в Саутгемптоне явилось однажды вечером зрителей на пятнадцать шиллингов шесть пенсов, чтобы посмотреть, как я исполняю шотландский танец, а каковы были последствия? С тех пор меня ни разу - ни единого разу! - не выпускали с этим танцем, а дитя-феномен каждый вечер сквозь букеты искусственных цветов ухмылялось пяти взрослым и одному младенцу в партере и двум мальчишкам на галерке: - Поскольку я могу судить на основании того, что видел,- сказал Николас.- вы являетесь достойным членом труппы. - О! - отозвался мистер Фолер, похлопывая одной туфлей о другую, чтобы выколотить из них пыль.- Я недурно справляюсь - пожалуй, лучше всех в моем жанре,- но при таком отношении, как здесь, это все равно что подвешивать свинец к подошвам, вместо того чтобы натирать их мелом, и танцевать в кандалах без всякой от того прибыли. Алло, старина, как поживаете? Джентльмен, к которому относились эти последние слова, был человек со смуглым, почти желтым лицом, с длинными густыми черными волосами и явными намеком (хотя он был гладко выбрит) на такую же темную жесткую бороду и бакенбарды. На вид ему было не больше тридцати лет, хотя в первый момент многие сочли бы его значительно старше, так как лицо у него было очень бледное от постоянного применения грима. На нем была рубашка в клетку, старый зеленый фрак с новыми позолоченными пуговицами, галстук с широкими красными и зелеными полосами и просторные синие брюки; к тому же при нем была простая ясеневая трость, служившая скорее для парада, чем для полезного употребления, так как он размахивал ею, держа рукоятью вниз, за исключением тех случаев, когда поднимал ее на несколько секунд и, став в позицию, делал два-три выпада в кулисы или в какой-нибудь иной предмет, одушевленный или неодушевленный, представлявший в тот момент удобную мишень. - Ну, Томми, что нового? - сказал этот джентльмен, делая выпад тростью, который его друг ловко парировал туфлей. - Новое лицо, вот и все,- ответил мистер Фолер, смотря на Николаса. - Познакомьте же, Томми, познакомьте,- сказал другой джентльмен, укоризненно похлопывая его тростью по тулье шляпы. - Это мистер Ленвил, наш первый трагик, мистер Джонсон,- сказал пантомимист. - За исключением тех случаев, когда старому кирпичу приходит в голову самому быть трагиком, могли бы вы добавить, Томми,- заметил мистер Ленвил.- Полагаю, вам известно, сэр, кто такой кирпич? - Нет, право же, нет,- ответил Николас. - Так мы называем Крамльса, потому что у него манера игры тяжеловесная и грузная,- пояснил мистер Ленвил.- А впрочем, мне шутить некогда, у меня тут роль на двенадцати страницах, в которой я должен выступить завтра вечером, а я еще не успел заглянуть в нее. Я чертовски быстро заучиваю - это единственное утешение. Успокоив себя таким соображением, мистер Ленвил достал из кармана засаленную, измятую рукопись и, сделав еще один выпад в сторону своего друга, начал шагать взад и вперед, зазубривая роль и изредка позволяя себе принимать соогветствующие позы, какие ему подсказывало его воображение и текст. К тому времени собралась почти вся труппа. Кроме мистера Ленвила и его приятеля Томми, здесь присутствовали стройный молодой джентльмен с подслеповатыми глазами, который играл несчастных влюбленных и вел теноровые арии, и рука об руку с ним комический поселянин, человек со вздернутым носом, большим ртом, широкой физиономией и выпученными глазами. С дитятей-феноменом любезничал подвыпивший пожилой джентльмен, оборванный донельзя, который играл умиротворенных и добродетельных старцев, а за миссис Крамльс старательно ухаживал другой пожилой джентльмен, чуточку более респектабельного вида, который играл вспыльчивых старцев - тех забавных чудаков, чьи племянники служат в армии и которые вечно гоняются за ними с толстыми палками, принуждая их жениться на богатых наследницах. Затем здесь был субъект в мохнатом пальто, походивший на бродягу, который шагал взад и вперед перед рампой, размахивая тросточкой и что-то без умолку бормоча вполголоса для увеселения воображаемой аудитории. Он был уже не так молод, как в прежние времена, и фигура его, пожалуй, изменилась к худшему, но было в нем что-то преувеличенно-щегольское, свойственное герою благородной комедии. Была здесь еще небольшая группа из трех-четырех молодых людей со впалыми щеками и густыми бровями, беседовавших в углу, но они как будто не играли особой роли и смеялись и болтали, не привлекая к себе ни малейшего внимания. Леди собрались особой стайкой вокруг вышеупомянутого расшатанного стола. Здесь была мисс Сневелличчи - она могла исполнять что угодно, начиная с любого танца и кончая леди Макбет, а в свой бенефис всегда играла какую-нибудь роль в голубых шелковых штанишках до колен. Из глубин своей соломенной шляпки, похожей на ящик для угля, она посматривала на Николаса и делала вид, будто поглощена сообщением занимательной истории своей подруге мисс Ледрук, которая принесла с собой рукоделие и самым натуральным образом мастерила гофрированный воротничок. Здесь была мисс Бельвони, которая редко притязала на роль с текстом и обычно играла пажа в белых шелковых чулках: стояла, согнув одну ногу, и созерцала публику или входила и выходила вслед за мистером Крамльсом в высоких трагедиях; сейчас она подвивала локончики красавицы мисс Бравасса, чей портрет в одной из ролей, сделанный когда-то учеником гравера, выставлялся на продажу в витрине кондитера и зеленщика, а также в библиотеке и в кассе каждый раз, когда появлялись афиши, возвещавшие о ее ежегодном бенефисе. Здесь была миссис Ленвил в помятой шляпке с вуалью, как раз в том интересном положении, в каком ей, верно, хотелось быть, если она по-настоящему любила мистера Ленвила. Здесь была мисс Гейзинджи в боа из поддельного горностая, небрежно завязанном вокруг шеи, обоими концами которого она шутливо подхлестывала мистера Крамльса-младшего. И, наконец, здесь была миссис Граден в коричневом суконном пальто с пелериной и в касторовой шляпе; она помогала миссис Крамльс по хозяйству, получала деньги у входа, одевала леди, подметала театр, бралась за тетрадь суфлера, когда все прочие были заняты в последней сцене, исполняла в случае необходимости любую роль, никогда ее не разучивая, и появлялась на афишах под любой фамилией, которая, по мнению мистера Крамльса, производила впечатление. Мистер Фолер, любезно сообщивший эти сведения Николасу, покинул его, чтобы присоединиться к друзьям; церемония взаимного знакомства была завершена мистером Винсентом Крамльсом, который представил нового актера как чудо гениальности и учености. - Простите,- сказала мисс Сневелличчи, бочком прокрадываясь к Николасу,- вы никогда не играли в Кентербери? - Никогда,- ответил Николас. - Припоминаю,- продолжала мисс Сневелличчи,- в Кентербери я видела джентльмена,- правда, всего несколько секунд, потому что я уходила из труппы, когда он поступал в нее,-джентльмена, до такой степени похожего на вас, что я была почти уверена, что вы и он - одно лицо. - Я вас вижу впервые,- возразил Николас с подобающей галантностью.- Я уверен, что раньше никогда вас не видел: этого я бы не мог забыть. - О, разумеется, вы мне очень льстите,- с милостивым поклоном ответствовала мисс Сневелличчи.- Теперь, когда я смотрю на вас, я вижу, что у джентльмена в Кентербери глаза были не такие, как у вас... Я вам кажусь очень глупой, потому что обращаю внимание на такие вещи, не правда ли? - О нет! Могу ли я не быть польщенным вашим вниманием? - ответил Николас. - Ах, вы, мужчины, такие тщеславные существа! - воскликнула мисс Сневелличчи. После чего она очаровательно сконфузилась и, вынув носовой платок из выцветшего розового шелкового ридикюля с позолоченной застежкой, окликнула мисс Ледрук. - Лед, милая моя! - воскликнула мисс Сневелличчи. - Что случилось? - отозвалась мисс Ледрук. - Это не тот. - Кто не тот? - Тот, из Кентербери... вы знаете, что я хочу сказать. Идите сюда. Я хочу поговорить с вами. Но мисс Ледрук не захотела подойти к мисс Сневелличчи; поэтому мисс Сневелличчи принуждена была пойти к мисс Ледрук и поспешила к ней вприпрыжку, что было поистине очаровательно, а мисс Ледрук, по-видимому, стала подшучивать, будто Николас произвел неотразимое впечатление на мисс Сневелличчи, так как мисс Сневелличчи, весело пошептавшись с мисс Ледрук, пребольно ударила ее по рукам и отошла в приятном смущении. - Леди и джентльмены,- сказал мистер Винсент Крамльс, писавший что-то на клочке бумаги,- мы репетируем "Смертельную борьбу" завтра в десять. В процессии участвуют все. Интрига, содержание и взаимоотношения персонажей известны всем, стало быть нам нужна только одна репетиция. Все к десяти, пожалуйста. - Все к десяти,- повторила миссис Граден, озираясь вокруг. - В понедельник утром мы будем читать новую пьесу,- объявил мистер Крамльс.- Роли еще не распределены, но у каждого будет хорошая роль. Об этом позаботится мистер Джонсон. - Как? - встрепенувшись, вскричал Николас.- Я... - В понедельник утром,- повторил мистер Крамльс, дабы заглушить возражения злополучного мистера Джонсона.- Вот и все, леди и джентльмены. Леди и джентльмены не нуждались во вторичном разрешении уйти, и через несколько минут в театре не осталось никого, кроме семейства Крамльсов, Николаса и Смайка. - Уверяю вас,- сказал Николас, отводя в сторону директора,- вряд ли я могу приготовиться к понедельнику. - Вздор, вздор! - отозвался мистер Крамльс. - Но, право же, я не могу,- возразил Николас.- Моя фантазия не приучена к таким требованиям, в противном случае я, быть может... - Фантазия! Черт побери, да какое она имеет к этому отношение? - воскликнул директор. - Большое, дорогой мой сэр. - Ровно никакого, дорогой мой сэр! - с явным нетерпением отрезал директор.- Вы французский язык знаете? - Да, в совершенстве. - Очень хорошо,- сказал директор, доставая из ящика стола свернутые в трубку бумаги и протягивая их Николасу.- Вот! Вы только переведите это на английский и поставьте свою фамилию на титульном листе. Будь я проклят,- сердито продолжал мистер Крамльс,- если не говорил много раз, что не хочу держать у себя в труппе никого, кто не владеет этим языком: тогда бы они могли заучивать с оригинала и играть по-английски, а я был бы избавлен от всех этих хлопот и расходов. Николас улыбнулся и положил в карман пьесу. - Как вы полагаете устроиться с жильем? - спросил мистер Крамльс. Николас невольно подумал, что на первую неделю было бы совсем неплохо получить раскладную кровать в партере, но в ответ сказал только, что еще не обращал своих мыслей на сей предмет. - В таком случае, пойдемте со мной,- сказал мистер Крамльс,- а после обеда мои мальчики отправятся с вами и покажут вам подходящее помещение. От такого предложения нельзя было отказываться. Николас и мистер Крамльс подали руку миссис Крамльс и вышли на улицу в величественном строю. Смайк, мальчики и феномен пошли домой кратчайшей дорогой, а миссис Граден осталась, чтобы подкрепиться в билетной кассе холодной тушеной бараниной с луком и картофелем и пинтой портера. Миссис Крамльс шагала по тротуару, как будто шла на казнь, воодушевляемая сознанием своей невинности, и с той героической стойкостью, какую дарует только добродетель. Мистер Крамльс, со своей стороны, напоминал осанкой и поступью бесчувственного тирана, но оба привлекали некоторое внимание многочисленных прохожих, и, когда слышался шепот: "Мистер и миссис Крамльс!" - или какой-нибудь мальчуган забегал вперед посмотреть им в лицо, строгие их физиономии смягчались, ибо они чувствовали, что это - слава. Мистер Крамльс жил на Сент-Томас-стрит, в доме лоцмана, некоего Бульфа, который мог похвастать корабельного зеленого цвета дверью и того же цвета оконными рамами, а на каминной полке в его гостиной красовался мизинец утопленника рядом с другими диковинками моря п суши. Он мог похвастать также бронзовым дверным кольцом, бронзовой табличкой и бронзовой ручкой звонка, блестящими и сверкающими, а на заднем дворе у него была мачта с флюгером на верхушке. - Добро пожаловать,- сказала миссис Крамльс, обращаясь к Николасу, когда они вошли в комнату во втором этаже с полукруглыми окнами на улицу. Николас поклонился в знак признательности и непритворно обрадовался при виде накрытого стола. - У нас только баранья лопатка с луковым соусом,- сказала миссис Крамльс все тем же загробным голосом,- но каков бы ни был наш обед, мы просим вас откушать с нами. - Вы очень добры,- ответил Николас,- я воздам ему должное. - Винсент,- сказала миссис Крамльс,- который час? - Обеденный час пробил пять минут назад,- отозвался мистер Крамльс. Миссис Крамльс позвонила в колокольчик. - Пусть подают баранину и луковый соус. Раба, прислуживавшая жильцам мистера Бульфа, ушла и вскоре вновь появилась с пиршественными яствами. Николас и дитя-феномен сели друг против друга за раскладной стол, а Смайк и юные Крамльсы обедали на диване, служившем кроватью. - Любят здесь театр? - спросил Николас. - Нет,- ответил мистер Крамльс.- Отнюдь нет, отнюдь нет. - Я их жалею,- заметила миссис Крамльс. - Я тоже,- сказал Николас,- если они не питают никакого пристрастия к театральным увеселениям, устроенным надлежащим образом. - Не питают ни малейшего, сэр,- отозвался мистер Крамльс.- В прошлом году, в бенефис феномена, когда она сыграла три самые популярные свои роли, а также появилась во вновь созданной ею роли в "Волшебном дикобразе", билетов продали не больше, чем на четыре фунта двенадцать шиллингов. - Может ли это быть?! - вскричал Николас. - Да из них - на два фунта в кредит, папаша,сказал феномен. - Да из них - два фунта в кредит,- повторил мистер Крамльс.- Самой миссис Крамльс случалось играть перед горсточкой зрителей. - Но они всегда живо откликаются, Винсент,- сказала жена директора. - Почти все зрители откликаются, если видят хорошую игру... действительно хорошую игру... настоящую,- внушительно ответил мистер Крамльс. - Вы даете уроки, сударыня? - осведомился Николае. - Даю,- сказала миссис Крамльс. - Но, полагаю, здесь учеников нет? - Были,- сказала миссис Крамльс.- Я принимала Здесь учеников. Я обучала дочь поставщика судового провианта, но потом обнаружилось, что она была не в своем уме, когда в первый раз пришла ко мне. В высшей степени странно, что она пришла при таких обстоятельствах. Не будучи в этом столь уверен, Николас счел наилучшим промолчать. - Позвольте-ка,- сказал директор, предавшись послеобеденным размышлениям,- вы бы не хотели сыграть какую-нибудь маленькую приятную роль, имея своим партнером феномена? - Вы очень любезны,- поспешил ответить Николас,- но, мне кажется, пожалуй, лучше будет, если я сначала сыграю с кем-нибудь, кто одного роста со мной, чтобы я не показался неловким. Быть может, я бы себя чувствовал более непринужденно. - Правда,- сказал директор.- Может быть, и так. А со временем вы будете в силах играть с феноменом. - Несомненно,- ответил Николас, от всей души надеясь, что пройдет очень много времени, прежде чем он удостоится этой чести. - Теперь я вам скажу, что мы сделаем,- сказал мистер Крамльс.- Вы будете разучивать Ромео, когда кончите ту пьесу,- кстати, не забудьте ввести насос и лохани. Джульеттой будет мисс Сневелличчи, старая Граден - кормилицей. Да, так выйдет прекрасно. Вот еще Пират - вы можете заучить Пирата, раз уж вы займетесь ролями, а также Кассио и Джереми Дидлера*. Вы их без труда одолеете: одна роль очень помогает другой. Вот они - и реплики и все прочее. Торопливо дав эти общие указания, мистер Крамльс сунул в трепещущие руки Николаса несколько маленьких книжек и, приказав старшему сыну проводить его и показать, где можно снять помещение, пожал ему руку и пожелал спокойной ночи. В Портсмуте нет недостатка в комфортабельно меблированных комнатах, нетрудно найти и такие, которые доступны человеку с весьма скудными средствами; но первые были слишком хороши, а последние слишком плохи, и они обошли столько домов и ушли такими неудовлетворенными, что Николас начал всерьез подумывать, как бы не пришлось ему все-таки просить разрешения провести эту ночь в театре. Впрочем, в конце концов они наткнулись на две маленькие комнатки в третьем этаже (со второго этажа туда вела наружная лестница) у владельца табачнон лавки на Коммон-Хард, грязной улице, идущей к пристани. Их и снял Николас, радуясь, что к нему не обратились с требованием уплатить за неделю вперед. - Ну вот, кладите здесь наши вещи, Смайк,- сказал он. проводив юного Крамльса вниз.- Странное случилось с нами происшествие, и только небу известно, чем оно кончится. Но я устал от событий этих трех дней и хочу отложить размышления до завтра, если удастся. ГЛАВА XXIV, О великолепном спектакле, заказанном для мисс Сневелличчи, и о первом появлении Николаса на сцене На следующее утро Николас встал рано; однако он едва начал одеваться, когда на лестнице послышались шаги, и вскоре его приветствовали голоса мистера Фолера, пантомимиста, и мистера Ленвила, трагика. - Вы дома?- орал мистер Фолер. - Эй! Хо! Дома? - восклицал басом мистер Ленвил. "Черт бы их побрал! - подумал Николас.- Должно быть, они пришли завтракать". - Подождите минутку, сейчас я открою дверь. - Джентльмены просили его не спешить и, чтобы скоротать время, принялись фехтовать тросточками на крохотной лестничной площадке, к невыразимому смятению всех нижних жильцов. - Входите! - сказал Николас, закончив свой туалет.- Ради всех чертей, не поднимайте такой шум за дверью. - Удивительно уютная маленькая ложа,- сказал мистер Ленвил, входя в первую комнату и предварительно сняв шляпу, дабы иметь возможность войти.- Чертовски уютная. - Для человека хоть сколько-нибудь привередливого она была бы чуточку слишком уютной,- сказал Николас.- Хотя это несомненно большое удобство - доставать, не вставая со стула, все, что угодно, с потолка, с пола и из любого угла комнаты, но такими преимуществами можно пользоваться только в помещении крайне ограниченных размеров. - Здесь вполне достаточно места для холостяка,- возразил мистер Ленвил.- Кстати, это мне напомнило... моя жена, мистер Джонсон... надеюсь, она получит хорошую роль в этой вашей пьесе. - Вчера вечером я просмотрел французский текст,- сказал Николас.- Мне кажется, роль очень хороша. - А для меня что вы думаете сделать, старина? - осведомился мистер Ленвил, потыкав тростью в разгорающийся огонь, а затем вытерев трость полой сюртука.Что-нибудь такое грубое и ворчливое? - Вы выгоняете из дому жену с ребенком,- сообщил Николас,- и в припадке бешенства и ревности закалываете в кабинете своего старшего сына. - Да неужели! - воскликнул мистер Ленвил.- Вот это здорово! - Затем,- сказал Николас,- вас терзают угрызения совести вплоть до последнего акта, и тогда вы решаете покончить с собой. Но как раз в тот момент, когда вы приставляете пистолет к голове, часы бьют... десять... - Понимаю! - закричал Ленвил.- Очень хорошо! - Вы замираете,- продолжал Николас.- Вы припоминаете, что еще в младенчестве слышали, как часы били десять. Пистолет падает из вашей руки... Вы обессилены... Вы разражаетесь рыданиями и становитесь добродетельным и примерным человеком. - Превосходно! - сказал мистер Ленвил.- Эга картина выигрышная, очень выигрышная. Опустите занавес в такой трогательный момент - и успех будет потрясающий. - А для меня есть что-нибудь хорошее? - с беспокойством спросил мистер Фолер. - Позвольте-ка припомнить...- сказал Николас.Вы играете роль верного и преданного слуги, вас выгоняют из дому вместе с вашей хозяйкой и ее ребенком. - Вечно я в паре с этим проклятым феноменом! - вздохнул мистер Фолер._ И, не правда ли, мы идем в убогое жилище, где я не хочу получать никакого жалованья и говорю чувствительные слова? - Мм... да,- ответил Николас,- так получается по ходу пьесы. - Мне, знаете ли, нужен какой-нибудь танец,- сказал мистер Фолер.- Вам все равно придется ввести танец для феномена, так что лучше вам сделать pas de deux{Танец одной пары (франц.)} и сберечь время. - Нет ничего легче,- сказал мистер Ленвил, увидев, что молодой драматург смутился. - Честное слово, я не знаю, как это сделать,- заявил Николас. - Да ведь это же ясно! - возразил мистер Ленвил.- Черт подери, разве не ясно, как это сделать! Вы меня изумляете. У вас налицо несчастная леди, маленький ребенок и преданный слуга в убогом жилище, понимаете? Так вот слушайте. Несчастная леди опускается в кресло и прячет лицо в носовой платок. "Почему ты плачешь, мама? - говорит ребенок.- Не плачь, мама, а то я тоже заплачу".- "И я!" - говорит верный слуга, растирая себе глаза рукавом. "Что нам делать, чтобы подбодрить тебя, дорогая мама?" - говорит дитя. "Да, что нам делать?" - говорит верный слуга. "О Пьер! - говорит несчастная леди.- Как бы я хотела избавиться от этих мучительных мыслей!" - "Постарайтесь, сударыня,- говорит верный слуга,- приободритесь, сударыня, отвлекитесь".- "Да,говорит леди,- да, я хочу научиться страдать мужественно. Вы помните тот танец, который в дни более счастливые вы, верный мой друг, исполняли с этим милым ангелом? Он неизменно действовал успокоительно на мою душу. О, дайте мне увидеть его еще раз, пока я жива!" Ну вот, "пока я жива" - сигнал оркестру, и они пускаются в пляс. Это как раз то, что нужно, не правда ли, Томми? - Совершенно верно.- ответил мистер Фолер.- Несчастная леди падает в обморок по окончании танца, живая картина и занавес. Извлекая пользу из этих и других уроков, являвшихся результатом личного опыта обоих актеров, Николас охотно угостил их наилучшим завтраком, какой только мог предложить, и, наконец, избавившись от них, приступил к работе, не без удовольствия убедившись, что она значительно легче, чем он предполагал. Он усердно трудился весь день и не покидал своей комнаты до самого вечера, а затем отправился в театр, куда Смайк ушел до него, чтобы "представлять" вместе с другим джентльменом всеобщее восстание. Здесь все люди так изменились, что он едва мог их узнать. Фальшивые волосы, фальшивый цвет лица, фальшивые икры, фальшивые мускулы - люди превратились в новые существа. Мистер Ленвил был полным сил воином грандиозных размеров; мистер Крамльс, с пышной черной шевелюрой, затеняющей его широкую физиономию,- шотландским изгнанником с величественной осанкой; один из старых джентльменов - тюремщиком, а другой - почтенным патриархом; комический поселянин - доблестным воином, не лишенным искры юмора; оба юных Крамльса-принцами, а несчастный влюбленный - отчаявшимся пленником. Все было уже приготовлено для роскошного банкета в третьем акте, а именно: две картонные вазы, тарелка с сухарями, черная бутылка и бутылочка из-под уксуса; короче говоря, все было готово и поистине великолепно. Николас стоял спиной к занавесу, то созерцая декорация первой сцены, изображающие готическую арку фута на два ниже мистера Крамльса, который должен был, пройдя под этой аркой, совершить свой первый выход, то прислушиваясь к двум-трем зрителям, которые щелкали орехи на галерке и рассуждали, есть ли еще кто-нибудь, кроме них, и театре, когда к нему запросто обратился сам директор. - Были сегодня в зале? - спросил мистер Крамльс. - Нет,- ответил Николас,- еще нет. Но я собираюсь смотреть представление. - Билеты шли недурно,- сказал мистер Крамльс,- четыре передних места в середине и целая ложа. - Вот как! - сказал Николас.- Должно быть, для семьи? - Да,- ответил мистер Крамльс.- Это очень трогательно. Там шестеро детей, и они приходят только в том случае, если играет феномен. Трудно было кому-нибудь - кто бы он ни был - посетить театр в тот вечер, когда бы феномен не играл, поскольку он ежевечерне исполнял по меньшей мере одну, а нередко две или три роли; но Николас, щадя отцовские чувства, не стал упоминать об этом пустячном обстоятельстве, и мистер Крамльс продолжал говорить, не встретив возражений. - Шестеро! - сказал этот джентльмен.- Папа и мама - восемь, тетка - девять, гувернантка - десять, дедушка и бабушка - двенадцать. Потом еще лакей, который стоит за дверью с мешком апельсинов и кувшином воды, настоенной на сухарях*, и бесплатно смотрит спектакль через окошечко в двери ложи. И за всех одна гинея - им выгодно брать ложу. - Удивляюсь, зачем вы пускаете столько народу,- заметил Николас. - Ничего не поделаешь,- отозвался мистер Крамльс,- так принято в провинции. Если детей шестеро, то приходят шестеро взрослых, чтобы держать их на коленях. В семейной ложе всегда помещается двойное количество. Дайте звонок оркестру, Граден. Эта незаменимая леди выполнила приказ, и вскоре можно было услышать, как настраивают три скрипки. Эта процедура растянулась на столько времени, на сколько предположительно могло хватить терпения у публики; конец ей положил второй звонок, являвшийся сигналом начинать всерьез, после чего оркестр заиграл всевозможные популярные мелодии с неожиданными вариациями. Если Николас был поражен переменой к лучшему, происшедшей с джентльменами, то превращения леди оказались еще более изумительными. Когда из уютного уголка директорской ложи он узрел мисс Сневелличчи в ослепительно-белом муслине с золотой каймой, и миссис Крамльс во всем величии жены изгнанника, и мисс Бравасса во всей прелести наперсницы мисс Сневелличчи, и мисс Бельвони в белом шелковом костюме пажа, исполнявшего свой долг всюду и клявшегося жить и умереть на службе у всех и каждого, он едва мог сдержать свой восторг, выразившийся в громких аплодисментах и глубочайшем внимании к происходящему на сцене. Сюжет пьесы был в высшей степени интересен. Неизвестно было, в каком веке, среди какого народа и в какой стране он развертывается, и, быть может, благодаря этому он был еще восхитительнее, так как, за неимением предварительных сведений, никто не мог догадаться, что из всего этого получится. Некий изгнанник что-то и где-то совершил с большим успехом и вернулся домой с триумфом, встреченный приветственными кликами и звуками скрипок, вернулся, дабы приветствовать свою жену - леди с мужским складом ума, очень много говорившую о костях своего отца, которые, по-видимому, остались непогребенными, то ли по своеобразной причуде самого старого джентльмена, то ли вследствие предосудительной небрежности его родственников - это осталось невыясненным. Жена изгнанника находилась в каких-то отношениях с патриархом, жившим очень далеко в замке, а этот патриарх был отцом многих из действующих лиц, но он хорошенько не знал, кого именно, и не был уверен, своих ли детей воспитал у себя в замке, или не своих. Он склонился к последнему и, находясь в замешательстве, развлек себя банкетом, во время коего некто в плаще сказал: "Берегись!" - но ни один человек (кроме зрителей) не знал, что этот некто и был сам изгнанник, который явился сюда по невыясненным причинам, но, может быть, с целью стащить ложки. Были также приятные маленькие сюрпризы в виде любовных диалогов между удрученным пленником и мисс Сневелличчи и между комическим воином и мисс Бравасса; кроме того, у мистера Ленвила было несколько очень трагических сцен в темноте во время его кровожадных экспедиций, потерпевших неудачу благодаря ловкости и смелости комического воина (который подслушивал все, что говорилось на протяжении всей пьесы) и неустрашимости мисс Сневелличчи, которая облачилась в трико и в таком виде отправилась в темницу к своему пленному возлюбленному, неся корзиночку с закусками и потайной фонарь. Наконец обнаружилось, что патриарх и был тем самым человеком, который так неуважительно обошелся с костями тестя изгнанника, и по этой причине жена изгнанника отправилась в замок патриарха, чтобы убить его, и пробралась в темную комнату, где после долгих блужданий в потемках все сцепились друг с другом и вдобавок принимали одного за другого, что вызвало величайшее смятение, а также пистолетные выстрелы, смертоубийство и появление факелов. После этого вперед выступил патриарх и, заметив с многозначительным видом, что теперь он знает все о своих детях и сообщит им это, когда они вернутся, заявил, что не может быть более благоприятного случая для сочетания браком молодых людей. Затем он соединил их руки, с полного согласия неутомимого пажа, который (будучи, кроме этих троих, единственным оставшимся в живых) указал своей шапочкой на облака, а правой рукой на землю, тем самым призывая благословение и давая знак опускать занавес, что и было сделано при дружных рукоплесканиях. - Ну, как по-вашему? - осведомился мистер Крамльс, когда Николас снова прошел на сцену. Мистер Крамльс был очень красен и разгорячен, потому что эти изгнанники - отчаянные люди, когда дело доходит до крика. - По-моему, великолепно,- ответил Николас.- В особенности мисс Сневелличчи была необычайно хороша. - Это гений! - сказал мистер Крамльс.- Эта девушка - настоящий гений! Кстати, я подумываю о том, чтобы поставить вашу пьесу в ее заказанный вечер. - Когда? - переспросил Николас. - В ее вечер, заранее заказанный. В ее бенефис, когда ее друзья и патроны заказывают спектакль,- пояснил мистер Крамльс. - А, понимаю,-отозвался Николас. - Видите ли,- сказал мистер Крамльс,- в такой день пьеса несомненно пройдет, и если даже она не будет пользоваться тем успехом, на какой мы рассчитываем, то, знаете ли, мы ничем не рискуем. - То есть вы,- поправил Николас. - Я и сказал - я,- возразил мистер Крамльс.- В понедельник на будущей неделе. Что вы на это скажете? Пьесу вы сделаете задолго до этого и, конечно, успеете разучить роль любовника. - Не могу сказать, что "задолго до этого",- ответил Николас,- но к тому времени я, пожалуй, берусь приготовиться. - Прекрасно,- продолжал мистер Крамльс.- Итак, будем считать вопрос решенным. Теперь я хочу просить вас еще кое о чем. В таких случаях проводится маленькая... как бы это выразиться... маленькая кампания по сбору голосов. - Вероятно, среди патронов? - осведомился Николае. - Среди патронов. Но у Сневелличчи было столько бенефисов в этом году, что она нуждается в приманке. У нее был бенефис, когда умерла ее свекровь, и еще бенефис, когда умер ее дядя; у миссис Крамльс и у меня были бенефисы в день рождения феномена, в годовщину нашей свадьбы и по случаю других такого же рода событий, так что, собственно говоря, хороший бенефис связан с некоторыми трудностями. Мистер Джонсон, не согласитесь ли вы помочь бедной девушке? - сказал Крамльс, присаживаясь на барабан, взяв большую понюшку табаку и пристально поглядев в лицо своему собеседнику. - Что вы имеете в виду? - спросил Николас. - Как вы думаете, не можете ли вы уделить завтра утром полчасика, чтобы зайти вместе с ней к двум-трем патронам? - вкрадчивым голосом прошептал директор. - Знаете ли...- сказал Николас с видом явно протестующим,- мне бы этого не хотелось! - Феномен будет ее сопровождать,- сказал мистер Крамльс.- Когда мне это предложили, я тотчас разрешил феномену пойти. Ровно ничего неприличного в этом нет: мисс Сневелличчи - воплощение чести, сэр. Это принесло бы существенную пользу: джентльмен из Лондона... автор новой пьесы... актер, выступающий в новой пьесе... первое появление на подмостках - это дало бы нам великолепный бенефис, мистер Джонсон! - Мне очень грустно омрачать надежды кого бы то ни было, и в особенности леди,- ответил Николас,- но право же, я бы хотел решительно отказаться от участил в кампании! - Что сказал мистер Джонсон, Винсент? - раздался голос над самым его ухом. Оглянувшись, он увидел, что за его спиной стоят миссис Крамльс и сама мисс Сневелличчи. - У него есть возражения, дорогая моя,- ответил мистер Крамльс, смотря на Николаса. - Возражения! - воскликнула миссис Крамльс.- Возможно ли это? - О, надеюсь, что нет! - вскричала мисс Сневеллпччи.- Конечно, вы не столь жестоки. О боже мой! О, я... подумать только, сколько надежд я возлагала на вас! - Мистер Джонсон не станет упорствовать, дорогая моя,- сказала миссис Крамльс.- Будьте о нем лучшего мнения и не думайте этого. Галантность, человечность, все лучшие чувства, свойственные его натуре, должны оказать поддержку этому замечательному начинанию. - Которое растрогало даже директора,- улыбаясь, сказал мистер Крамльс. - И жену директора,- добавила миссис Крамльс привычным трагическим тоном.- Полно, полно, вы смягчитесь, знаю, что смягчитесь. - Не в моей натуре,- сказал Николас, тронутый этими мольбами,противиться каким бы то ни было просьбам, разве что с ними связано что-нибудь дурное; а кроме гордости, я не нахожу ничего, что бы мешало мне это сделать! Я здесь никого не знаю, и меня никто не знает. Пусть будет по-вашему. Я сдаюсь. Мисс Сневелличчи тотчас залилась румянцем и рассыпалась в выражениях благодарности; на этот последний товар отнюдь не поскупились также и мистер и миссис Крамльс. Было условлено, что Николас зайдет к ней на квартиру завтра в одиннадцать часов утра, и вскоре после этого они расстались: он - чтобы вернуться домой к своим писаниям, мисс Сневелличчи - переодеться для следующей пьесы, а бескорыстный директор и его жена - подсчитать возможный доход от предстоящего бенефиса, так как, согласно торжественному договору, им надлежало получить две трети всей прибыли. На следующее утро в назначенный час Николас отправился на квартиру мисс Сневелличчи, находившуюся на улице, именуемой Ломберд-стрит, в доме портного. В маленьком коридорчике сильно пахло утюгом, а дочь портного, открывшая дверь, находилась в том возбужденном состоянии духа, в каком так часто пребывают семьи в день стирки белья. - Кажется, здесь живет мисс Сневелличчи? - спросил Николас, когда дверь открылась. Дочь портного ответила утвердительно. - Не будете ли вы так добрн уведомить ее, что пришел мистер Джонсон? - сказал Николас. - О, пожалуйста, поднимитесь наверх,- с улыбкой ответила дочь портного. Николас последовал за молодой леди, и его ввели в маленькую комнату во втором этаже, сообщавшуюся с задней комнатой, где, как предположил он, судя по приглушенному зову чашек и блюдец, мисс Сневелличчи в тот момент завтракала в постели. - Вам придется подождать, будьте так добры,- сказала дочь портного после недолгого отсутствия, во время которого звон прекратился и уступил место шепоту.- Она скоро выйдет. С этими словами она подняла штору и (как думала она) отвлекла таким путем внимание мистера Джонсона от комнаты и привлекла его к улице, после чего схватила какие-то вещи, сушившиеся на каминной решетке и имевшие большое сходство с чулками, и убежала. Так как за окном было не очень много предметов, представляющих интерес, то Николас осмотрел комнату с большим вниманием, чем уделил бы ей при других обстоятельствах. На диване лежала старая гитара, какие-то скомканные ноты и кучка папильоток вместе с кипой афиш и парой грязных белых атласных туфель с большими голубыми розетками. На спинке стула висел еще не дошитый муслиновый передник с карманчиками, украшенными красной лентой,- такие передники носят на сцене горничные, и, следовательно, нигде в другом месте их не увидишь. В одном углу стояли миниатюрные сапожки с отворотами; в сапожках мисс Сневелличчи обычно изображала маленького жокея, а тут же на стуле лежал сверток, имевший подозрительное сходство с короткими штанишками под стать сапожкам. Но, пожалуй, самым интересным предметом был раскрытый альбом газетных вырезок, красовавшийся среди разбросанных по столу театральных либретто в двенадцатую долю листа. В этот альбом были вклеены всевозможные критические отзывы об игре мисс Сневелличчи, извлеченные из различных провинциальных газет, а также дифирамбы в ее честь, начинавшиеся так: Пой, бог любви, и почему, ответь, Талантливая Сневелличчи снизошла на землю? Чтоб нас пленять, играть, а также петь? Пой, бог любви, и торопись, тебе я жадно внемлю!" Помимо этого излияния, здесь было множество лестных намеков, также извлеченных из газет, например: "Из объявления, помещенного на другой странице сегодняшнего номера нашей газеты, мы узнаем, что бенефис очаровательной и высокоталантливой мисс Сневелличчи назначен на среду и по этому случаю ею составлена программа, которая может зажечь восторгом даже сердце мизантропа. Пребывая в уверенности, что наши сограждане не утратили той высокой способности цениnь как дела общеполезные, так и личные достоинства, каковою способностью они издавна одарены столь изумительно, мы предсказываем этой очаровательной актрисе восторженный прием". "Ответы подписчикам. Дж. С. введен в заблуждение, если он полагает, что высокоодаренная и прекрасная мисс Сневелличчи, каждый вечер пленяющая все сердца в нашем изящном и уютном маленьком театре, не является той самой леди, которой недавно сделал честные предложения чрезвычайно богатый молодой джентльмен, проживающий в ста милях от славного города Йорка. У нас есть основания предполагать, что мисс Сневелличчи является той леди, которая играла роль в этой таинственной и романической истории и чье поведение при таких обстоятельствах делает честь ее уму и сердцу не меньше, чем театральные триумфы ее сверкающему гению". Альбом мисс Сневелличчи был заполнен богатой коллекцией таких заметок, как приведенные выше, и пространными программами бенефисов, кончавшимися призывом, напечатанным крупным шрифтом: "Приходите заблаговременно". Николас прочел множество этих вырезок и был поглощен подробным и меланхолическим отчетом о ходе событий, которые привели к тому, что мисс Сневелличчи вывихнула себе лодыжку, поскользнувшись на апельсинной корке, брошенной на сцену в Винчестере каким-то чудовищем в образе человека (так сообщала газета), когда сама молодая леди в шляпке, напоминавшей ящик для угля, и в полном выходном костюме впорхнула в комнату, принося тысячу извинений, что заставила его ждать так долго после назначенного часа. - Но уверяю вас,- сказала мисс Сневелличчи,- моя дорогая Лед, которая живет вместе со мной, так разнемоглась ночью, что я боялась, как бы она не испустила дух в моих объятиях. - Такая судьба почти достойна зависти,- заявил Николас,- но тем не менее мне очень грустно это слышать. - Как вы умеете льстить! - сказала мисс Сневелличчи, в большом смущении застегивая перчатку. - Если лестью называть восхищение вашими чарами и талантами,- возразил Николас, кладя руку на альбом вырезок,- то здесь вы имеете лучшие образцы. - О жестокое создание, как вы могли читать такие вещи! После этого мне стыдно смотреть вам в лицо, право же стыдно! - воскликнула мисс Сневелличчи, хватая книгу и пряча ее в шкаф.- Какая небрежность со стороны Лед! Как могла она поступить так нехорошо! - Я думал, вы любезно оставили ее здесь, чтобы я почитал,- сказал Николас. Это и в самом деле казалось правдоподобным. - Ни за что на свете я бы не хотела, чтобы вы ее видели,- возразила мисс Сневелличчи.- Никогда еще я не была так раздосадована, никогда! Но Лед такое небрежное существо, ей нельзя доверять. Тут разговор был прерван приходом феномена, который до сей поры скромно оставался в спальне, а теперь появился с большой грацией и легкостью, держа в руке очень маленький зеленый зонтик с широкой бахромой и без ручки. Обменявшись несколькими словами, приличествующими случаю, они вышли на улицу. Феномен оказался довольно докучливым спутником, ибо сначала у него свалилась правая сандалия, а потом левая, а когда эту беду поправили, обнаружилось, что белые панталончики с одной стороны спускаются ниже, чем с другой; помимо этих происшествий, зеленый зонтик провалился сквозь железную решетку и был выужен с большим трудом и после многих усилий. Однако немыслимо было бранить ее, так как она была дочкой директора; посему Николас принимал все это с невозмутимым добродушием и шествовал под руку с мисс Сневелличчи, в то время как надоедливое дитя шло с другой стороны. Первый дом, куда они направили свои стопы, стоял на улице респектабельного вида. В ответ на скромный стук мисс Сневелличчи вышел лакей, который, выслушав ее вопрос, дома ли миссис Кэрдль, очень широко раскрыл глаза, очень широко улыбнулся и сказал, что не знает, но справится. Затем он провел их в приемную, где заставил их ждать, пока там под каким-то предлогом не побывали две служанки, чтобы поглазеть на актеров; поделившись с ними впечатлениями в коридоре и приняв участие в долгом перешептывании и хихиканье, лакей, наконец, отправился наверх доложить о мисс Сневелличчи. Миссис Кэрдль, по признанию тех, кто был наилучшим образом осведомлен в такого рода делах, обладала поистине лондонским вкусом во всем, имеющем отношение к литературе и театру, а что до мистера Кэрдля, то он написал брошюру в шестьдесят четыре страницы в одну восьмую листа о характере покойного супруга кормилицы в "Ромео и Джульетте", разбиравшую вопрос,