боре. Он помнил, что их там было штук десять - двенадцать, ветхих и разваливающихся. Джентльмены, мой дядя был человек восторженный и впечатлительный; убедившись, что в щель плохо видно, он перелез через забор и, преспокойно усевшись на старую ось, начал задумчиво разглядывать почтовые кареты. Их было не меньше дюжины, - дядя хорошенько не помнил и никогда не называл точной цифры, ибо был он на редкость аккуратен по части цифр. Как бы там ни было, но они стояли тут, сбитые в кучу, и находились в самом жалком состоянии. Дверцы были сняты с петель и унесены; обивка содрана, лишь кое-где сохранились обрывки, державшиеся на ржавых гвоздях; фонарей не было, дышла давным-давно исчезли, железо заржавело, краска облезла; ветер свистел сквозь щели в деревянных остовах, а вода, скопившаяся на крышах, стекал внутрь, и капли падали с глухим меланхолическим стуком. Это были гниющие скелеты умерших карет, и в безлюдном месте, в ночное время, они производили тяжелое, гнетущее впечатление. Дядя опустил голову на руки и задумался о тех энергических торопившихся куда-то людях, которые в былые времена разъезжали в этих старых каретах, а теперь изменились так же, как они. Думал о тех, кому эти дряхлые, разрушающиеся экипажи привозили в течение многих лет изо дня в день, во всякую погоду ожидаемую весточку, желанный денежный перевод, сведения о здоровье и благополучии, нежданное сообщение о болезни и смерти. Купец, влюбленный, жена, вдова, мать, школьник, даже маленький ребенок, бежавший к двери на стук почтальона, - с каким нетерпением ждали они прибытия старой кареты! А где они теперь? По уверению дяди, джентльмены, он обо всем этом успел тогда подумать, но я подозреваю, что он это вычитал позднее из какой-нибудь книжки. Он сам говорил, что задремал, сидя на старой колесной оси и глядя на развалившиеся почтовые кареты, а проснулся, когда церковный колокол глухо ударил два раза. А ведь дядя всегда был тугодумом, и если б он успел обо всем поразмыслить, я не сомневаюсь, он думал бы по меньшей мере до половины третьего. Вот почему, джентльмены, я решительно придерживаюсь того мнения, что дядя задремал, ровно ни о чем не думая. Как бы там ни было, а на церковной колокольне пробило два часа. Дядя проснулся, протер глаза и в изумлении вскочил. Как только пробили часы, на этом безлюдном, тихом пустыре закипела жизнь и поднялась суматоха. Дверцы старых карет снова висели на петлях, появилась обивка, железные части блестели, как новые, краска вернулась на свое место, фонари были зажжены, подушки и плащи лежали на козлах, носильщики совали пакеты в ящики, кондуктора прятали почтовые сумки, конюхи поливали водой починенные колеса, какие-то люди суетились, прилаживая дышла к каретам; появились пассажиры, привязывали чемоданы, впрягали лошадей, короче, было совершенно ясно, что все эти почтовые кареты вот-вот тронутся в путь. Джентльмены, дядя так широко раскрыл глаза, что до последней минуты своей жизни не переставал удивляться, как ему удалось снова их закрыть. - Ну, что же вы стоите? - раздался голос, и дядя почувствовал, как чья-то рука опустилась ему на плечо. Для вас оставлено одно место внутри. Полезайте. - Для меня? - оглядываясь, воскликнул дядя. - Да, конечно. Джентльмены, дядя не нашелся что ответить - так он был изумлен. А самым диковинным было то, что хотя здесь собралась целая толпа и каждую секунду появлялись новые лица, но немыслимо было сказать, откуда они взялись. Казалось, они каким-то чудесным образом выскакивали из-под земли или возникали из воздуха и так же точно исчезали. Носильщик, положив вещи в карету и получив плату, поворачивался и скрывался из виду, и не успевал дядя поразмыслить о том, куда он делся, как уже появлялось с полдюжины носильщиков, сгибавшихся под тяжестью тюков, которые, казалось, вот-вот их раздавят. А как чудно были одеты пассажиры! В длинных широкополых кафтанах с широкими манжетами и без воротничков, и в париках, джентльмены, в настоящих больших париках с бантом на косичках. Дядя ровно ничего не понимал. - Ну, что же, вы намерены садиться? - спросил человек, который уже обращался к дяде. Он был в костюме кондуктора почтовой кареты, в парике и в кафтане с большущими манжетами. В одной руке он держал фонарь, а в другой огромный мушкет, который собирался спрятать в ящик. - Намерены вы садиться, Джек Мартин? - повторил кондуктор, поднося фонарь к лицу дяди. - Что?! - попятившись, воскликнул дядя. - Это еще что за фамильярность? - Так значится в списке пассажиров, - отвечал кондуктор. - А не значится ли там еще "мистер"? - осведомился дядя. Джентльмены, он считал, что называть его Джеком Мартином было со стороны незнакомого кондуктора дерзостью, которой не допустила бы почтовая контора, если бы она была об этом осведомлена. - Нет там мистера, - холодно отвечал кондуктор. - А за билет заплачено? - полюбопытствовал дядя. - Конечно, - ответил кондуктор. - Ах, вот оно что! - сказал дядя. - Ну, значит, в путь. Которая карета? - Вот она, - отозвался кондуктор, указывая на старомодную карету Эдинбург - Лондон со спущенной подножкой и открытой дверцей. - Постойте! Еще пассажиры! Пропустите их. Едва кондуктор выговорил эти слова, как перед самым носом дяди появился молодой джентльмен в напудренном парике и небесно-голубом кафтане с серебряными галунами и очень широкими фалдами на холщовой подкладке. Тиггин и Уэллс, джентльмены, торговали набивными тканями и жилетами, и, стало быть, мой дядя сразу разобрался во всех этих материях. На нем были короткие штаны, какие-то странные гамаши, подвернутые над шелковыми чулками, туфли с пряжками, кружевные манжеты, на голове треуголка, а сбоку длинная шпага, суживающаяся к концу. Жилет спускался ему на бедра, а концы галстука доходили до пояса. Он торжественно приблизился к дверце кареты, снял шляпу и держал ее над головой в вытянутой руке, оттопырив мизинец, как это делают иные жеманные люди, поднося к губам чашку чаю; затем он щелкнул каблуками, важно отвесил низкий поклон и протянул левую руку. Дядя хотел было шагнуть вперед и крепко пожать ее, как вдруг заметил, что эти знаки внимания относились не к нему, а к молодой леди в старомодном зеленом бархатном платье с длинной талией и корсажем, внезапно появившейся у подножки кареты. Вместо шляпы, джентльмены, ее голову покрывал черный шелковый капюшон. Собираясь сесть в карету, она на секунду оглянулась, и такого красивого личика, как у нее, дядя никогда не видывал даже на картинках. Она села в карету, придерживая одной рукой платье; и, - как говаривал мой дядя, подкрепляя свои слова ругательством, когда рассказывал эту историю, - он ни за что бы не поверил, что могут быть на свете такие прелестные ножки, если бы не видел их собственными глазами. Но когда мелькнуло передним это прекрасное лицо, дядя заметил, что молодая леди бросила на него умоляющий взгляд и казалась испуганной и огорченной. Увидел он также, что молодой человек в напудренном парике, несмотря на всю свою показную галантность, весьма утонченную и благородную, крепко схватил молодую леди за руку, когда она садилась в карету, и влез тотчас же вслед за ней. С ними отправлялся на редкость безобразный человек в прилизанном коричневом парике, в лиловом костюме, в сапогах, доходивших до бедер, и с очень большим палашом. А когда он уселся рядом с молодой леди, которая забилась в угол, подальше от него, дядя утвердился в первоначальной своей догадке, что тут происходит нечто мрачное и таинственное, или, как он сам говаривал: тут что-то развинтилось. Остается только удивляться, с какой быстротой он принял решение в случае опасности помочь молодой леди, если она будет нуждаться в помощи. - Смерть и молния! - воскликнул молодой джентльмен, хватаясь за шпагу, когда дядя влез в карету. - Кровь и гром! - заревел другой джентльмен. С этими словами он выхватил свой палаш и без лишних церемоний сделал выпад против дяди. У дяди не было при себе оружия, но он очень ловко сорвал с головы безобразного джентльмена треуголку и, насадив ее на кончик его палаша, крепко зажал руками и не отпускал. - Проколите его сзади! - крикнул безобразный джентльмен своему спутнику, пытаясь высвободить палаш. - Не советую! - отозвался дядя, грозно поднимая ногу. - Я мозги у него вышибу или голову ему проломлю, если мозгов у него нет. Понатужившись, мой дядя вырвал палаш из рук безобразного джентльмена и вышвырнул его в окно кареты, после чего джентльмен помоложе снова провозгласил: "Смерть и молния!" - я очень грозно опустил руку на эфес шпаги, однако не вытащил ее из ножен. Быть может, - как говорил с улыбкой дядя, - быть может, он боялся испугать леди. - Ну-с, джентльмены, - сказал дядя, преспокойно усаживаясь, - в присутствии леди я не хочу никакой смерти, ни с молнией, ни без нее, а крови и грома хватит с нас на одно путешествие. Поэтому, если вам угодно, будем сидеть на своих местах, как мирные путешественники. Эй, кондуктор, подайте этому джентльмену его нож! Как только дядя выговорил эти слова, кондуктор появился у окна кареты, держа в руке палаш. Он поднял фонарь, протягивая палаш, внимательно посмотрел в лицо моему дяде, а дядя при свете фонаря увидел, к большому своему удивлению, великое множество кондукторов, столпившихся у окна, - и все до единого смотрели на него очень внимательно. Он отроду не видывал такого величества бледных лиц, красных кафтанов и зорких глаз. "Такой диковинной штуки никогда еще со мной не бывало", - подумал дядя. - Разрешите вернуть вам вашу шляпу, сэр. Безобразный джентльмен молча взял свою треуголку, вопросительно посмотрел на продырявленную тулью и, наконец, водрузил ее на макушку своего парика с большой торжественностью, хотя эффект был слегка испорчен тем, что в этот момент он оглушительно чихнул, и шляпа снова слетела. - В дорогу! - крикнул кондуктор с фонарем, влезая на маленькое заднее сиденье. И они тронулись в путь. Когда они выехали со двора, дядя посмотрел в окно и увидел, что остальные кареты с кучерами, кондукторами, лошадьми и пассажирами в полном составе разъезжают по кругу со скоростью примерно пяти миль в час. Дядя пришел в бешенство, джентльмены. Как человек, занимавшийся коммерцией, он знал, что мешки с почтой - не игрушка, и решил уведомить об этом почтамт, как только прибудет в Лондон. Впрочем, в данный момент его мысли были заняты молодой леди, которая сидела в дальнем углу кареты, надвинув на лицо капюшон. Джентльмен в небесно-голубом кафтане сидел против нее, а человек в лиловом костюме рядом с ней, и оба не спускали с нее глаз. Стоило зашелестеть складкам капюшона, и дядя слышал, как безобразный человек хватается за палаш, а по громкому дыханию другого джентльмена угадывал (в темноте он не видел его лица), как тот пыжится, словно хочет ее проглотить. Это раздражало дядю все больше и больше, и будь что будет, а он решил разузнать, в чем тут дело. Он был восторженным поклонником блестящих глаз, красивых лиц и хорошеньких ножек, короче говоря - питал слабость к прекрасному полу. Это у нас в роду, джентльмены, - я и сам таков. Дядя прибегал к разным уловкам, чтобы привлечь внимание леди или хотя бы завязать разговор с таинственными джентльменами. Все было тщетно: джентльмены не желали разговаривать, а леди не осмеливалась. Он не раз высовывался из окна кареты и кричал во всю глотку, осведомляясь, почему они так медленно едут. Но он мог орать до хрипоты - никто не обращал на него ни малейшего внимания. Тогда он откинулся на спинку сиденья и задумался о красивом лице и хорошеньких ножках. Дело пошло на лад: он не замечал, как летит время, и не задавал себе вопросов, куда он едет и каким образом очутился в таком странном положении. Впрочем, это и не могло особенно его беспокоить - он был широкой натурой, бродягой, бесшабашным малым. Да, таков он был, джентльмены. Вдруг карета остановилась. - Эй! - воскликнул дядя. - Это еще что за новости? - Вылезайте здесь, - сказал кондуктор, откидывая подножку. - Здесь? - вскричал дядя. - Здесь, - подтвердил кондуктор. - Я и не подумаю вылезать, - заявил дядя. - Ладно, оставайтесь, - сказал кондуктор. - Останусь, - объявил дядя. - Дело ваше, - сказал кондуктор. Остальные пассажиры внимательно прислушивались к этому диалогу. Убедившись, что дядя решил не выходить, молодой джентльмен протиснулся мимо него, намереваясь высадить леди. В это время безобразный человек созерцал дыру в тулье своей треуголки. Проходя мимо дяди, молодая леди уронила ему на руку перчатку и, наклонившись к нему так близко, что он почувствовал на своем носу ее горячее дыхание, шепнула одно только слово: "Помогите!" Джентльмены! Дядя тотчас же выскочил из кареты с таким азартом, что она подпрыгнула на рессорах. - А, так, значит, вы передумали, - сказал кондуктор, увидев, что дядя стоит перед ним. Дядя несколько секунд смотрел на кондуктора, подумывая о том, что, пожалуй, не худо было бы вырвать у него мушкет, выстрелить в лицо человеку с большим палашом, другого ударить прикладом по голове, схватить молодую леди и, воспользовавшись суматохой, удрать. Но, поразмыслив, он отверг этот план, показавшийся ему слишком мелодраматическим, и последовал за двумя таинственными джентльменами, входившими в старый дом, перед которым остановилась карета. Шагая по обе стороны молодой леди, они свернули в коридор, и дядя пошел за ними. Такого ветхого унылого дома дядя никогда еще не видывал. Вероятно, здесь была когда-то большая гостиница, но теперь крыша во многих местах провалилась, а лестницы были крутые, со стертыми и сбитыми ступенями. В комнате, куда они вошли, находился большой камин, почерневший от дыма, но не пылал в нем яркий огонь. Зола еще лежала белыми хлопьями в очаге, но камин был холодный, а все вокруг казалось унылым и мрачным. - Недурно! - сказал дядя, озираясь по сторонам. Почтовая карета подвигается со скоростью шести с половиной миль в час и останавливается неведомо на какой срок в такой дыре. Это не по правилам. 06 этом будет сообщено. Я напишу в газеты. Дядя говорил довольно громко и непринужденно, желая втянуть в разговор двух незнакомцев. Но те не обращали на него внимания и только перешептывались и хмуро косились в его сторону. Леди находилась в другом конце комнаты и один раз осмелилась сделать ему знак рукой, словно взывая о помощи. Наконец, двое незнакомцев подошли к дяде, и разговор завязался всерьез. - Должно быть, любезный, вам неизвестно, что этот кабинет заказан? начал джентльмен в небесно-голубом. - Да, любезный, неизвестно, - отвечал дядя. - Но если таков отдельный кабинет, специально заказанный, то могу себе представить, сколь комфортабелен общий зал. С этими словами дядя уселся на стул с высокой спинкой и смерил глазами джентльмена так, что Тиггин и Уэллс могли бы снабдить его по этой мерке набивной материей на костюм и не ошиблись бы ни на дюйм. - Убирайтесь вон! - сказали в один голос незнакомцы, хватаясь за шпаги. - Что такое? - откликнулся дядя, притворяясь, будто ровно ничего не понимает. - Убирайтесь отсюда, пока живы! - крикнул безобразный человек, выхватывая свой огромный палаш из ножен и рассекая им воздух. - Смерть ему! - провозгласил джентльмен в небесно-голубом, также выхватывая шпагу и отступая на два-три шага. - Смерть ему! Леди громко вскрикнула. Дядя мой всегда отличался большой храбростью и присутствием духа. Притворясь равнодушным к тому, что здесь происходит, он украдкой огляделся, отыскивая какой-нибудь метательный снаряд или оружие для зашиты, и в тот самый момент, когда были обнажены шпаги, заметил в углу у камина старую рапиру в заржавленных ножнах. Одним прыжком дядя очутился возле нее, выхватил ее из ножен, молодецки взмахнул ею над головой, попросил молодую леди отойти в сторону, швырнул стул в небесно-голубого джентльмена, а ножны - в лилового и, воспользовавшись смятением, напал на обоих сразу. Джентльмены! В одном старом анекдоте - совсем не плохом, хотя и правдоподобном, юный ирландский джентльмен на вопрос, умеет ли он играть на скрипке, ответил, что нимало в этом не сомневается, но утверждать не смеет, ибо ни разу не пробовал. Это можно применить к моему дяде и его фехтованию. До сей поры он держал шпагу в руках один только раз, когда играл Ричарда Третьего в любительском спектакле, но тогда он условился с Ричмондом, что тот, даже и не пытаясь драться, даст проколоть себя сзади. А сейчас он вступил в бой с двумя опытными фехтовальщиками: рубил, парировал, колол и проявлял замечательное мужество и ловкость, хотя до сего дня даже и не подозревал, что имеет какое-то представление об этой науке. Джентльмены, это только доказывает справедливость старого правила: человек никогда не знает, на что он способен, до тех пор, пока не проверит на деле. Шум битвы был ужасный: все три бойца ругались, как кавалеристы, а шпаги скрещивались с таким звоном, словно все ножи и все стальные орудия Ньюпортского рынка ударялись друг о друга. В разгар боя леди (несомненно с целью воодушевить дядю) откинула капюшон и открыла такое ослепительно прекрасное лицо, что дядя готов был драться с пятьюдесятью противниками только бы заслужить ее улыбку, а потом умереть. Он и до этого момента совершал чудеса храбрости, а теперь начал сражаться, как взбешенный великан. В этот самый момент джентльмен в небесно-голубом оглянулся, увидел лицо молодой леди, не прикрытое капюшоном, вскрикнул от злобы и ревности и, направив оружие в ее прекрасную грудь, сделал выпад, целясь ей в сердце. Тут мой дядя испустил такой отчаянный вопль, что дом задрожал. Леди проворно отскочила в сторону, и не успел молодой человек обрести потерянное равновесие, как она уже выхватила у него оружие, оттеснила его к стене и, вонзив шпагу по самую рукоятку, пригвоздила его крепко-накрепко к стене. Это был подвиг доселе невиданный. С торжествующим криком дядя, обнаруживая непомерную силу, заставил своего противника отступить к той же стене и, вонзив старую рапиру в самый центр большого красного цветка на его жилете, пригвоздил его рядом с другом. Так они оба и стояли, джентльмены, болтая в агонии руками и ногами, словно игрушечные паяцы, которых дергают за веревочку. Впоследствии дядя говаривал, что это наивернейший способ избавиться от врага; против этого способа можно привести только одно возражение: он вводит в расходы, ибо на каждом выведенном из строя противнике теряешь по шпаге. - Карету, карету! - закричала леди, подбегая к дяде и обвивая его шею прекрасными руками. - Мы можем еще ускользнуть. - Можем? - повторил дядя. - Дорогая моя, но ведь и убивать-то больше некого! Дядя был слегка разочарован, джентльмены: он находил, что тихая любовная сцена после ратоборства была бы весьма приятна, хотя бы для разнообразия. - Мы не можем медлить ни секунды, - возразила молодая леди. - Он (она указала на молодого джентльмена в небесно-голубом) - единственный сын могущественного маркиза Филтувилля. - В таком случае, дорогая моя, боюсь, что он никогда не наследует титула, - заявил мой дядя, хладнокровно посматривая на молодого джентльмена, который, как я уже сказал, стоял пришпиленный к стене, словно майский жук. Вы пресекли этот род, моя милая. - Эти негодяи насильно увезли меня от родных и друзей, - сказала молодая леди, раскрасневшись от негодования. - Через час этот злодей женился бы на мне против моей воли. - Какая наглость! - воскликнул дядя, бросая презрительный взгляд на умирающего наследника Филтувилля. - На основании того, что вы видели, - продолжала молодая леди, - вы могли догадаться, что они сговорились меня убить, если я обращусь к кому-нибудь за помощью. Если их сообщники найдут нас здесь, мы погибли! Быть может, еще две минуты - и будет поздно. Карету! От волнения и чрезмерного усилия, которое потребовалось для пригвождения маркиза, она упала без чувств в объятия дяди. Он подхватил ее и понес к выходу. У подъезда стояла карета, запряженная четверкой вороных коней с длинными хвостами и развевающимися гривами, но не было ни кучера, ни кондуктора, ни конюха. Джентльмены! Надеюсь, я не опорочу памяти дяди, если скажу, что, хотя он был холостяком, ему и раньше случалось держать в своих объятиях леди. Я уверен даже, что у него была привычка целовать трактирных служанок, а один-два раза свидетели, достойные доверия, видели, как он, на глазах у всех, обнимал хозяйку трактира. Я упоминаю об этом факте, дабы пояснить, каким удивительным созданием была эта прекрасная молодая леди, если она произвела такое впечатление на дядю. Он говорил, что почувствовал странное волнение и ноги у него задрожали, когда ее длинные черные волосы свесились через его руку, а прекрасные темные глаза остановились на его лице, как только она очнулась. Но кто может смотреть в кроткие, нежные темные глаза и не почувствовать волнения? Я лично не могу, джентльмены. Я знаю такие глаза, в которые боюсь смотреть, и это сущая правда. - Вы меня никогда не покинете? - прошептала молодая леди. - Никогда, - сказал дядя. И говорил он искренне. - Мой милый защитник! - воскликнула молодая леди. - Мой милый, добрый, храбрый защитник! - Не говорите так, - перебил дядя. - Почему? - спросила молодая леди. - Потому что у вас такие прелестные губки, когда вы это говорите, - отвечал дядя. - Боюсь, что у меня хватит дерзости поцеловать их. Молодая леди подняла руку, словно предостерегая дядю от такого поступка, и сказала... Нет, она - ничего не сказала, она улыбнулась. Когда вы смотрите на очаровательнейшие губки в мире и видите, как они складываются в лукавую улыбку, видите их близко, и никого нет при этом, вы наилучшим образом можете доказать свое восхищение их безукоризненной формой и цветом, если тотчас же их поцелуете. Дядя так и сделал, и за это я его уважаю. - Слушайте! - встрепенувшись, воскликнула молодая леди. - Стук колес и топот лошадей! - Так и есть! - прислушиваясь, согласился мой дядя. Он привык различать стук колес и копыт, но сейчас приближалось к ним издалека такое множество лошадей и экипажей, что немыслимо было угадать их количество. Судя но грохоту, катило пятьдесят карет, запряженных каждая шестеркой превосходных коней. - Нас преследуют! - воскликнула молодая леди, заламывая руки. - Нас преследуют! Одна надежда на вас. На ее прекрасном лице отразился такой испуг, что дядя немедленно принял решение. Он посадил ее в карету, попросил ничего не бояться, еще раз прижался губами к ее губкам, а затем, посоветовав ей поднять оконную раму, так как было холодно, взобрался на козлы. - Милый, подождите! - крикнула молодая леди. - Что случилось? - осведомился дядя с козел. - Мне нужно сказать вам кое-что, - пояснила молодая леди. - Одно слово! Только одно слово, дорогой мой. - Не слезть ли мне? - спросил дядя. Молодая леди ничего не ответила, но снова улыбнулась. И как улыбнулась, джентльмены! По сравнению с этой улыбкой первая никуда не годилась. Мой дядя по мгновение ока спрыгнул со своего насеста. - В чем дело, милочка? - спросил оп, заглядывая в окно кареты. Случилось так, что в то же самое время леди наклонилась к окну, и моему дяде она показалась еще красивее, чем раньше. Они находились очень близко друг от друга, джентльмены, и, стало быть, он никак не мог ошибиться. - В чем дело, милочка? - спросил мой дядя. - Вы не будете любить никого, кроме меня, вы не женитесь на другой? спросила молодая леди. Дядя торжественно поклялся, что никогда ни на ком другом не женится. Тогда молодая леди откинулась назад и подняла окно. Дядя вскочил на козлы, расставил локти, подхватил вожжи, схватил с крыши кареты длинный бич, хлестнул переднюю лошадь, и вороные кони с длинными хвостами и развевающимися гривами помчались, покрывая пятнадцать добрых английских миль в час и увлекая за собой почтовую карету. Ого! Ну и летели же они! Грохот позади усиливался. Чем быстрее катилась старая карета, тем быстрее мчались преследователи. Люди, лошади, собаки участвовали в погоне. Шум был оглушительный, но еще громче звенел голос молодой леди, понукавшей дядю и кричавшей: "Скорей, скорей!" Они неслись мимо темных деревьев, словно перышки, подхваченные ураганом. Мимо домов, ворот, церквей, стогов сена они летели с быстротой и грохотом бурного потока, вырвавшегося на волю. Но шум погони нарастал, и дядя все еще слышал дикие вопли молодой леди: "Скорей, скорей!" Мой дядя не жалел бича, лошади рвались вперед и побелели от пены, а погоня все приближалась, и молодая леди кричала: "Скорей, скорей!" В этот критический момент дядя изо всех сил ударил ногой по ящику под козлами и... увидел, что настало серое утро, а он сидит во дворе колесного мастера, на козлах старой эдинбургской почтовой кареты, дрожит от холода и сырости и топает ногами, чтобы согреться. Он слез с козел и нетерпеливо заглянул в карету, отыскивая прекрасную молодую леди. Увы! У кареты не было ни дверцы, ни сиденья. Остался один остов. Конечно, дядя прекрасно понимал, что тут кроется какая-то тайна и все произошло именно так, как он рассказывал. Он остался верен великой клятве, которую дал прекрасной молодой леди, - отказался ради нее от нескольких трактирщиц, очень выгодных партий, и в конце концов умер холостяком. Он всегда вспоминал, как чудно это вышло, когда он, совершенно случайно перемахнув через забор, узнал, что призраки старых почтовых карет, лошадей, кондукторов, кучеров и пассажиров имеют обыкновение путешествовать каждую ночь. К этому он присовокупил, что, по его мнению, он был единственным живым существом, которому довелось участвовать как пассажиру в одной из таких поездок. И мне кажется, он был прав, джентльмены, - по крайней мере я ни о ком другом никогда не слышал". - Хотел бы я знать, что возят в почтовых сумках эти призраки карет? промолвил хозяин гостиницы, который с большим вниманием слушал рассказ. - Конечно, мертвые письма *, - ответил торговый агент. - Ах, вот оно что! - воскликнул хозяин. - Мне это не приходило в голову. ГЛАВА L Как мистер Пиквик отправился исполнять поручение и как он с самого начала нашел поддержку у весьма неожиданного союзника На следующее утро лошади были поданы ровно без четверти девять, мистер Пиквик и Сэм Уэллер заняли свои места - первый внутри кареты, а второй снаружи, - и форейтор получил приказание ехать к дому мистера Боба Сойера, чтобы захватить мистера Бенджемина Эллена. Когда экипаж остановился у подъезда с красным фонарем и очень четкой надписью "Сойер, преемник Нокморфа", мистер Пиквик, высунувшись из окна кареты, немало удивился, заметив, что мальчик в серой ливрее старательно закрывает ставни. Столь необычайная и отнюдь не деловая процедура в этот ранний утренний час немедленно побудила его построить две догадки: либо какой-нибудь добрый друг и пациент мистера Боба Сойера скончался, либо сам мистер Боб Сойер обанкротился. - Что случилось? - обратился мистер Пиквик к мальчику. - Ничего не случилось, сэр, - отозвался мальчик, осклабившись до ушей. - Все в порядке! - крикнул Боб Сойер, неожиданно появляясь в дверях с маленькой кожаной сумкой, грязной и тощей, в одной руке, и с теплым пальто и шалью, перекинутыми через другую. - Я тоже еду, старина. - Вы? - воскликнул мистер Пиквик. - Я, - подтвердил Боб Сойер. - Это будет настоящая экспедиция. Эй, Сэм, не зевайте! Обратив на себя внимание мистера Уэллера, мистер Боб Сойер швырнул ему кожаную сумку, которая была немедленно спрятана под сиденье Сэмом, явно восторгавшимся всей этой сценой. Покончив с сумкой, мистер Боб Сойер с помощью мальчика кое-как натянул на себя теплое пальто, которое было на несколько номеров меньше, чем следовало, а затем, подойдя к карете, просунул голову в окно и оглушительно захохотал. - Каков сюрприз! - воскликнул Боб, вытирая слезы обшлагом теплого пальто. - Мой дорогой сэр, - с некоторым замешательством промолвил мистер Пиквик, - я не подозревал, что вы будете нас сопровождать. - Ну, конечно, не подозревали, - отвечал Боб, схватив мистера Пиквика за отворот пальто. - В этом вся соль. - В этом вся соль? - переспросил мистер Пиквик. - Разумеется, - подтвердил Боб. - Это, знаете ли, и есть сюрприз, а моя практика пусть сама о себе позаботится, раз она решила не заботиться обо мне. Объяснив таким образом, почему закрыты ставни, мистер Боб Сойер указал на аптеку и снова залился неудержимым смехом. - Помилуй бог, ведь вы безумец! Как можно оставлять больных без всякой помощи? - серьезно заметил мистер Пиквик. - Что же тут такого? - возразил Боб. - Я, знаете ли, на этом заработаю. Ни один из них не платит. И вдобавок, - продолжал Боб, понизив голос до конфиденциального шепота, - они тоже не останутся в убытке. Дело в том, что мои лекарства на исходе, а денег сейчас нет, значит мне пришлось бы давать всем поголовно каломель, и кое-кому это несомненно принесло бы вред. Итак, все к лучшему. Ответ был философический и весьма разумный, и к этому мистер Пиквик оказался неподготовленным. Он помолчал, а затем сказал уже не столь решительным тоном: - Друг мой, ведь карета двухместная, а я сговорился с мистером Элленом. - Обо мне не беспокойтесь, - отвечал Боб, - я все улажу. Мы с Сэмом поместимся вдвоем на запятках. Посмотрите-ка, эта записка будет приклеена к двери: "Сойер, преемник Нокморфа. Справиться напротив, у миссис Крипс". Миссис Крипс - мать моего слуги. "Мистер Сойер очень сожалеет, - скажет миссис Крипс, - но он ничего не мог поделать: рано утром его увезли на консилиум с известнейшими хирургами... Не могли обойтись без него... Настаивали, чтобы он во что бы то ни стало приехал... Труднейшая операция". Дело в том, - прибавил в заключение Боб, - что я рассчитываю извлечь из этой поездки пользу. Если о ней напечатают в одной из местных газет, моя карьера обеспечена. А вот и Бен! Ну, полезайте! Торопливо бросив эти слова, мистер Боб Сойер отстранил форейтора, впихнул своего друга в карету, захлопнул дверцу, поднял подножку, приклеил записку к двери, запер дверь, ключ положила карман, вскочил на запятки, отдал приказ трогаться в путь, - и все это проделал с такой необычайной стремительностью, что не успел мистер Пиквик хорошенько обсудить, следует ли мистеру Бобу Сойеру ехать с ними, как они уже отправились в дорогу, и мистер Боб Сойер окончательно и бесповоротно утвердился на своем месте. Пока они ехали по улицам Бристоля, шутник Боб не снимал своих профессиональных зеленых очков и держал себя с подобающей важностью и солидностью, ограничиваясь остротами исключительно для увеселения мистера Сэмюела Уэллера. Но когда они выехали на дорогу, он спрятал зеленые очки, а вместе с ними солидность и начал выкидывать разные фокусы, рассчитанные на то, чтобы привлечь внимание прохожих и сделать экипаж и пассажиров объектами, достойными повышенного интереса. Самыми невинными из этих шуточек были весьма звучное подражание корнет-а-пистону и демонстрирование малинового шелкового носового платка, привязанного к трости, которою Боб размахивал с вызывающим видом и с сознанием собственного превосходства. - Хотел бы я знать, - сказал мистер Пиквик, прерывая спокойную беседу с Беном Элленом на тему о добродетелях его сестры и мистера Уинкля, - хотел бы я знать, почему все прохожие глазеют на нас? - Выезд очень хорош, - не без гордости отозвался Бен Эллен. - Полагаю, им не каждый день приходится видеть такую карету. - Возможно, - отвечал мистер Пиквик, - быть может, и так. Очень может быть. По всей вероятности, мистер Пиквик убедил бы себя в справедливости такого предположения, не выгляни он случайно из окна и не обрати внимания на то, что взгляды прохожих меньше всего выражают почтительное изумление и что между прохожими и кем-то, находившимся на крышке экипажа, наладились телеграфические переговоры. Тогда у него мелькнула мысль, что это может иметь некоторое отношение к проказам мистера Роберта Сойера. - Надеюсь, наш легкомысленный друг никакими глупостями не занимается там, на запятках? - осведомился мистер Пиквик. - Что вы! Конечно, нет, - успокоил его Бен Эллен. Боб - смирнейшее создание в мире, если он не навеселе. Тут послышались протяжные звуки корнет-а-пистона, а затем восторженные крики и вопли, явно вырывавшиеся из глотки и легких смирнейшего создания в мире, или, выражаясь проще, самого мистера Боба Сойера. Мистер Пиквик и мистер Бен Эллен многозначительно переглянулись, и первый джентльмен, сняв шапку и высунувшись из окна кареты так далеко, что чуть ли не весь его жилет очутился за окном, ухитрился, наконец, увидеть своего веселого друга. Мистер Боб Сойер сидел не на запятках, а на крыше кареты, широко раздвинув ноги, надев набекрень шляпу Сэмюела Уэллера и держа в одной руке огромный сандвич, а в другой - солидных размеров фляжку, к которым он прикладывался по очереди с величайшим наслаждением, и для разнообразия испускал вопли и обменивался веселыми шутками с каждым встречным. Трость с малиновым флагом была привязана вертикально к перилам заднего сиденья, на коем восседал мистер Сэмюел Уэллер, щеголявший в шляпе Боба Сойера и также уплетавший двойной сандвич, причем его оживленная физиономия явно выражала полное и безоговорочное одобрение всему происходящему. Этого было достаточно, чтобы рассердить любого джентльмена, наделенного, подобно мистеру Пиквику, чувством приличия, но положение ухудшилось еще благодаря тому, что как раз в этот момент они повстречались с пассажирской каретой, битком набитой внутри и снаружи, пассажиры которой явно выражали свое удивление. Вдобавок восторженные возгласы ирландской семьи, бежавшей за каретой мистера Пиквика и клянчившей милостыню, не отличались сдержанностью. Особенно изощрялся глава семьи, вообразивший, будто видит перед собой неотъемлемую часть политической или какой-нибудь иной торжественной процессии. - Мистер Сойер! - крикнул мистер Пиквик в крайнем возбуждении. - Мистер Сойер! Сэр! - Что? - откликнулся этот джентльмен, с величайшим хладнокровием свешиваясь с крыши кареты. - Вы с ума сошли, сэр? - вопросил мистер Пиквик. - Ничуть не бывало, - ответил Боб. - Я просто веселюсь. - Веселитесь, сэр? - воскликнул мистер Пиквик. Я прошу вас убрать этот скандальный красный платок. Я настаиваю, сэр. Сэм, уберите! Не успел Сэм вмешаться в дело, как мистер Боб Сойер грациозно сорвал свое знамя, сунул его в карман, учтиво поклонился мистеру Пиквику, вытер горлышко бутылки и начал переливать ее содержимое себе в глотку; тем самым, не тратя лишних слов, он дал ему пенять, что пьет за его счастье и благополучие. Покончив с этим делом, Боб заботливо заткнул бутылку пробкой и, бросив благосклонный взгляд на мистера Пиквика, откусил солидный кусок сандвича и улыбнулся. - Послушайте, - сказал мистер Пиквик, чей мимолетный гнев не мог устоять перед непоколебимым самообладанием Боба, - прошу вас, бросьте эти глупости. - Ладно! - согласился Боб, обменявшись шляпами. с мистером Уэллером. Мне бы это и в голову не пришло, но я так оживился от езды, что ничего не мог поделать. - Подумайте, на что это похоже, - увещевал его мистер Пиквик. Позаботьтесь о приличиях. - Согласен! - отвечал Боб. - Это ни на что не похоже. Конец делу, командир! Успокоенный такими уверениями, мистер Пиквик снова спрятал голову в карету и поднял раму; но едва он возобновил разговор, прерванный мистером Бобом Сойером, как с некоторым испугом заметил какой-то маленький продолговатый темный предмет, появившийся за одном и нетерпеливо в него постукивавший, словно он добивался, чтобы его впустили. - Что это такое? - воскликнул мистер Пиквик. - Похоже на фляжку, - заметил Бен Эллен, с любопытством разглядывая упомянутый предмет сквозь очки. - Кажется, это фляжка Боба. Догадка была совершенно правильная. Мистер Боб Сойер, привязав фляжку к концу трости, барабанил ею в окно, выражая желание, чтобы его друзья в карете отведали ее содержимое в добром согласии. - Что же нам делать? - осведомился мистер Пиквик, посматривая на фляжку. - Эта выходка еще глупее прежних. - Пожалуй, лучше всего взять фляжку в карету, - ответил мистер Бен Эллен. - Поделом ему, если мы ее возьмем и оставим здесь, не правда ли? - Пожалуй, - согласился мистер Пиквик. - Взять? - Мне кажется, это наилучший выход, - сказал Бен. Так как этот совет вполне совпадал с точкой зрения самого мистера Пиквика, он осторожно опустил раму и отвязал фляжку от трости, после чего трость исчезла и послышался громкий смех мистера Боба Сойера. - Какой веселый малый! - сказал мистер Пиквик, с фляжкой в руке оглядываясь на своего спутника. - О да! - согласился мистер Эллен. - Совершенно немыслимо сердиться на него, - заметил мистер Пиквик. - Об этом и речи быть не может, - отвечал Бенджемин Эллен. Пока происходил этот краткий диалог, мистер Пиквик по рассеянности откупорил фляжку. - Что это? - равнодушно осведомился Бен Эллен. - Не знаю, - столь же равнодушно отозвался мистер Пиквик. - Пахнет как будто молочным пуншем. - Вот как? - сказал Бен. - Мне так кажется, - отвечал мистер Пиквик, остерегаясь уклониться от истины. - Конечно, не отведав напитка, я не берусь его определить. - А вы бы отведали, - посоветовал Бен. - Не мешает знать, что это такое. - Вы думаете? - отозвался мистер Пиквик. - Ну что ж, если вам любопытно это знать, конечно я не возражаю. Мистер Пиквик, всегда готовый жертвовать своими интересами ради друзей, тотчас же отведал напитка. - Что это? - полюбопытствовал Бен Эллен, нетерпеливо отвлекая его от такого занятия. - Странно! - причмокивая, сказал мистер Пиквик. Я еще не могу определить. О да! - присовокупил он после второй пробы. - Это пунш. Мистер Бен Эллен посмотрел на мистера Пиквика, мистер Пиквик посмотрел на мистера Бена Эллена; мистер Бей Эллен улыбнулся, мистер Пиквик был серьезен. - Поделом ему будет, - с некоторой суровостью начал сей джентльмен, поделом ему будет, если мы выпьем все до последней капли. - То же самое и я подумал! - подхватил Бен Эллен. - Неужели? - сказал мистер Пиквик. - В таком случае за его здоровье. С этими словами сей превосходный джентльмен энергически хлебнул из фляжки и передал ее Бену Эллену, который не замедлил последовать его примеру. Теперь оба улыбались, и с молочным пуншем постепенно было покончено. - В конце концов, - заметил мистер Пиквик, допив последние капли, - его проделки очень забавны. О да, очень смешны! - Ну, еще бы! - согласился мистер Бей Эллен. В доказательство того, что Боб Сойер был одним из уморительнейших ребят, он начал развлекать мистера Пиквика длинным и обстоятельным рассказом о том, как этот джентльмен однажды допился до белой горячки и ему пришлось обрить голову. Это приятное и занимательное повествование было прервано, когда карета остановилась перед гостиницей "Колокол" на Берклиевской пустоши для смены лошадей. - Послушайте, мы здесь дообедаем? - осведомился Боб, заглядывая в окно. - Пообедаем? - удивился мистер Пиквик. - Да ведь мы проехали только двенадцать миль, а нам остается еще восемьдесят семь с половиной. - Вот потому-то мы и должны закусить перед утомительным путешествием, доказывал мистер Боб Сойер. - Мыслимое ли дело - обедать в половине двенадцатого? - возразил мистер Пиквик, взглянув на часы. - Вы правы, - согласился Боб, - самое подходящее время для завтрака. Эй вы, сэр! Завтрак на троих, немедленно, а экипаж подождет четверть часа. Распорядитесь, чтобы подали все холодные закуски, какие тут есть, несколько бутылок эля и лучшей мадеры. Поспешно, но с превеликой важностью отдав этот приказ, мистер Боб Сойер тотчас же устремился в дом, дабы надзирать за приготовлениями. Пяти минут не прошло, как он уже вернулся и объявил, что все идет прекрасно. Завтрак вполне оправдал похвалу, высказанную Бобом, и не только этот последний, но и мистер Бей Эллен с мистером Пиквиком отдали ему должное. При благосклонном участии всех троих эль и мадера бистро исчезли; а когда лошади были поданы и путешественники заняли свои места, предварительно наполним фляжку наилучшим суррогатом молочного пунша, какой только можно было получить за такое короткое время, клорнет-пистон звучал, и красный флаг развевался, не вызывая ни малейшего протеста со стороны мистера Пиквика. В гостинице "Хмелевая Жердь" в Тьюксбери они остановились пообедать. По этому случаю было выпито еще некоторое количество эля, еще некоторое количество мадеры и вдобавок некоторое количество портвейна, а фляжку наполнили в четвертый раз. От совместного действия этих возбудителей мистер Пиквик и мистер Бен Эллен спали крепким сном на протяжении тридцати миль, а Боб и мистер Уэллер распевали на запятках дуэты. Было совсем темно, когда мистер Пиквик очнулся и выглянул из окна. Разбросанные вдоль дороги коттеджи, грязноватая окраска всех предметов, тяжелый воздух, тропинки, усыпанные золой и кирпичной пылью, багровое зарево доменных печей вдали, густые клубы дыма, медленно выползавшие из высоких труб и заволакивавшие окрестность, отблеск далеких огней, громоздкие возы, тащившиеся по дороге и нагруженные звенящими железными прутьями или тяжелыми тюками, - все указывало на быстрое приближение к большому фабричному городу, Бирмингему. Когда они с грохотом проезжали по узким улицам, ведущим к деловому центру, шум и суета, вызванные напряженной работой, становились все назойливее. Улицы были запружены рабочим людом. Гул, сопровождавший работу, вырывался из каждого дома, в верхних этажах все окна были освещены, а от шума колес и стука машин дрожали стены. Огни печей - их багровый отблеск был виден за много миль - ярко пылали в больших мастерских и на фабриках. Удары молота, свист пара, глухой, тяжелый грохот машин казались варварской музыкой, доносившейся из всех кварталов. Форейтор гнал лошадей по широким улицам, мимо красивых, залитых светом магазинов, расположенных по дороге к "Старой королевской гостинице", а мистер Пиквик все еще не успел обдумать весьма трудное и щекотливое поручение, которое привело его сюда. Щекотливость этого поручения и трудности, связанные с удовлетворительным его выполнением, отнюдь не уменьшались благодаря добровольной поддержке мистера Боба Сойера. По правде говоря, мистер Пиквик сознавал, что в данном случае не стал бы искать его общества, как бы ни было оно приятно. Мало того, он охотно отдал бы порядочную сумму за то, чтобы мистера Боба Сойера немедленно препроводили куда-нибудь подальше, этак миль за пятьдесят. Мистер Пиквик не был лично знаком с мистером Уинклем-старшим, но раза два обменялся с ним письмами, посылая утешительные сведения в ответ на его запросы относительно нравственности и поведения его сына. Он волновался, понимая, что первый визит в сопровождении Боба Сойера и Вена Эллена, слегка подвыпивших, отнюдь не является надежнейшим и вернейшим средством снискать расположение мистера Уинкля-старшего... "А впрочем, - размышлял мистер Пиквик, успокаивая самого себя, - я сделаю все, что в моих силах. Я должен повидаться с ним сегодня же вечером, как я твердо обещал. Если они во что бы то ни стало пожелают меня сопровождать, я по возможности сокращу свидание и буду надеяться, что они ради собственного блага постараются держать себя прилично". Пока он утешал себя такими соображениями, карета остановилась у двери "Старой королевской гостиницы". Бена Эллена, погруженного в мертвый сон, кое-как растолкал и вытащил за шиворот мистер Сэмюел Уэллер, после чего мистер Пиквик получил возможность выйти из кареты. Их ввели в комфортабельную комнату, и мистер Пиквик поспешил осведомиться у лакея, где находится резиденция мистера Уинкля. - Совсем близко, сэр, - ответил лакей, - ярдах в пятистах, не больше, сэр. Мистер Уинкль - владелец пристани на канале, сэр. А дом, где он проживает... Да что я говорю, сэр! И пятисот ярдов не будет, сэр! Лакей задул свечу и сделал вид, будто хочет снова зажечь ее, чтобы предоставить мистеру Пиквику возможность задать еще какой-нибудь вопрос, буде он того пожелает. - Не хотите ли закусить, сэр? - спросил лакей, зажигая свечу и приходя в уныние от молчания мистера Пиквика. - Чаю или кофе, сэр? Обед, сэр? - Сейчас ничего не надо. - Слушаю, сэр. Прикажете заказать ужин, сэр? - Нет, не сейчас. - Слушаю, сэр. Неслышными шагами он направился к двери, но затем остановился, оглянулся и вкрадчиво спросил: - Не прикажете ли прислать вам горничную, джентльмены? - Пришлите, если вам угодно, - отвечал мистер Пиквик. - Если вам угодно, сэр. - И принесите содовой воды, - сказал Боб Сойер. - Содовой воды, сэр? Слушаю, сэр. Получив, наконец, какое-то приказание, по-видимому снявшее с него непосильное бремя, лакей незаметно испарился. Лакеи никогда не ходят и не бегают. Они отличаются своеобразной и таинственной способностью, неведомой остальным смертным, улетучиваться из комнаты. Содовая вода пробудила легкие признаки жизни в мистере Бене Эллене, после чего, уступив уговорам, он вымыл лицо и руки и позволил Сэму почистить платье. Мистер Пиквик и Боб Сойер тоже привели себя в порядок после путешествия, и все трое, взявшись под руки, отправились к мистеру Уинклю. Боб Сойер, шагая по улице, отравлял воздух табачным дымом. На расстоянии четверти мили, в тихой, солидной на вид улице, стоял старый кирпичный дом с тремя ступеньками, ведущими к двери с медной табличкой, на которой жирным прямым шрифтом было начертано: "М-р Уинкль". Ступеньки были очень белые, кирпичи очень красные, а дом очень чистый. Мистер Пиквик, мистер Бенджемин Эллен и мистер Боб Сойер остановились перед ним, когда часы пробили десять. На стук вышла опрятная служанка и выпучила глаза, увидев трех незнакомцев. - Мистер Уинкль дома, моя милая? - осведомился мистер Пиквик. - Он собирается ужинать, сэр, - ответила девушка. - Пожалуйста, передайте ему эту карточку, - попросил мистер Пиквик. Скажите, что мне совестно беспокоить его в такой поздний час, но я во что бы то ни стало должен повидаться с ним сегодня, а я только что приехал. Девушка пугливо посмотрела на мистера Боба Сойера, который строил удивительные гримасы, выражая свое восхищение ее красотой, затем, покосившись на шляпы и пальто, висевшие в коридоре, вызвала другую девушку и попросила ее посторожить у входа, пока она сбегает наверх. Впрочем, часового быстро сменили: девушка тотчас же вернулась, попросила извинения у джентльменов, что заставила их ждать на улице, и ввела их в комнату, напоминавшую не то контору, не то гардеробную. Главными предметами обстановки, полезными и декоративными, служили: конторка, умывальник, зеркало для бритья, стойка для сапог и приспособление для снимания их, высокий табурет, четыре стула, стол и старые часы к недельным заводом. Над каминной доской виднелись дверцы несгораемого шкафа, а две висячие полки для книг, календарь и несколько пыльных регистраторов для бумаг красовались на стенах. - Простите, сэр, что я заставила вас дожидаться на крыльце, - сказала девушка, зажигая лампу и приветливо улыбаясь мистеру Пиквику. - Но я вас совсем не знала, а здесь столько бродяг шляется, которые так и норовят что-нибудь стянуть... - Никаких извинений не требуется, моя милая, - добродушно отозвался мистер Пиквик. - Решительно никаких, мое сокровище! - подхватил Боб Сойер, шутливо протягивая руки и прыгая перед дверью, словно для того, чтобы воспрепятствовать молодой леди выйти из комнаты. Молодую леди отнюдь не смягчило такое заигрывание, и она тут же высказала свое мнение, что мистер Боб Сойер - "несносный человек". А когда он начал приставать со своими любезностями, она оставила на его физиономии отпечаток хорошенькой ручки и выбежала из комнаты, красноречиво выражая слое презрение и отвращение к нему. Лишившись общества "молодой леди, мистер Боб Сойер придумал новые развлечения: заглядывал в конторку, выдвигал ящики стола, делал вид, будто взламывает несгораемый шкаф, повернул календарь лицом к стене, натягивал сапоги мистера Уинкля-старшего поверх собственных и проделывал различные забавные эксперимента с мебелью, что привело мистера Пиквика в невыразимый ужас и смятение, а мистеру Бобу Сойеру доставило наслаждение. Наконец, дверь открылась, и маленький пожилой джентльмен в костюме табачного цвета, представлявший собой точную копию мистера Уинкля-младшего, с той только разницей, что пожилой джентльмен был лыс, проворно вошел в комнату, держа в одной руке визитную карточку мистера Пиквика, а в другой серебряный подсвечник. - Мистер Пиквик, как поживаете, сэр? - осведомился Уинкль-старший, поставив подсвечник и протягивая руку. - Надеюсь, в добром здоровье, сэр? Рад вас видеть. Присаживайтесь, мистер Пиквик, прошу вас, сэр. А этот джентльмен... - Мой друг мистер Сойер, - сказал мистер Пиквик. - Друг вашего сына. - О! - сказал мистер Уинкль-старший, довольно хмуро посматривая на Боба. - Надеюсь, и вы здоровы, сэр? - В полном порядке, сэр, - отвечал Боб Сойер. - А другой джентльмен, - продолжал мистер Пиквик, - как вы узнаете из письма, которое мне поручено передать вам, - очень близкий родственник или, пожалуй, следовало бы сказать - очень близкий друг вашего сына. Его фамилия Эллен. - Вой тот джентльмен? - спросил мистер Уинкль, указывая визитной карточкой на Бена Эллена, который заснул в такой позе, что видны были только его спина и воротник пальто. Мистер Пиквик хотел было ответить на этот вопрос, назвать полностью имя и фамилию мистера Бенджемина Эллена и распространиться на тему о его похвальных качествах, но в этот момент резвый Боб Сойер, дабы вернуть своего приятеля к жизни, неожиданно ущипнул его за руку, после чего тот с воплем вскочил. Сообразив, что находится в присутствии незнакомого человека, мистер Бей Эллен приблизился к мистеру Уинклю и, минут пять горячо пожимая ему обе руки, бормотал какие-то невнятные фразы, выражая восторг по случаю знакомства с ним и гостеприимно осведомляясь, не желает ли он подкрепиться после прогулки или предпочитает подождать "до обеденного часа", после чего сел, глупо озираясь по сторонам, словно не имел понятия о том, где находится, - да так оно и было в действительности. Все это весьма смущало мистера Пиквика, тем более что мистер Уинкль-старший был явно поражен эксцентрическим - чтобы не сказать чудовищным - поведением его спутника. Желая поскорее покончить с этим, он вынул письмо из кармана и, протягивая его мистеру Уинклю-старшему, сказал: - Сэр, это письмо от вашего сына. Ознакомившись с его содержанием, вы узнаете, что на вашем благосклонном и отеческом отношении зиждется все его счастье и благополучие. Сделайте одолжение, прочтите, его спокойно и хладнокровно, а затем обсудите этот вопрос со мной в том духе и в тех выражениях, в каких надлежит его обсуждать. Сколь важно ваше решение для вашего сына и как он волнуется, дожидаясь его, вы можете судить по тому, что я явился к вам без предупреждения в такой поздний час и, - добавил мистер Пиквик, покосившись на своих спутников, - при таких неблагоприятных обстоятельствах. После этой прелюдии мистер Пиквик вручил потрясенному мистеру Уинклю-старшему покаянное письмо на превосходнейшей веленевой бумаге четыре страницы, исписанные мелким почерком. Затем, снова усевшись на стул, он стал следить за выражением лица мистера Уинкля, - по правде говоря, с некоторой тревогой, но в то же время с чистой совестью сознавая, что ему не в чем себя винить или упрекать. Пожилой владелец пристани повертел письмо в руках, посмотрел на него спереди, сзади и сбоку, тщательно исследовал пухлого мальчугана на печати, бросил взгляд на мистера Пиквика, а затем, взобравшись на высокий табурет и придвинув к себе лампу, сломал печать, развернул послание и, приблизив его к лампе, приготовился читать. Как раз в этот момент мистер Боб Сойер, чей острый ум был в течение нескольких минут погружен в спячку, состроил гримасу, подражая покойному мистеру Гримальди * в роли клоуна, как он изображен на портрете. Случилось так, что мистер Уинкль-старший, который, вопреки предположениям мистера Боба Сойера, еще не успел погрузиться в чтение, посмотрел поверх письма не на кого иного, как на самого мистера Боба Сойера. Справедливо заключив, что вышеупомянутая гримаса адресована ему с целью высмеять его собственную особу, он устремил строгий взгляд на Боба, а на лице покойного мистера Гримальди появилось весьма приятное выражение робости и замешательства. - Вы что-то сказали, сэр? - осведомился мистер Уинкль-старший, нарушая зловещее молчание. - Нет, сэр, - отвечал Боб, в котором ничего не осталось от клоуна, кроме чрезвычайно яркого румянца на щеках. - Вы в этом уверены, сэр? - допытываются мистер Уинкль-старший. - Ах, боже мой, конечно, сэр, совершение уверен! - отвечал Боб. - Мне послышалось, будто вы что-то сказали, сэр, - негодующим тоном продолжал старый джентльмен. - Быть мoжeт, вы смотрели на меня, сэр? - О нет, сэр, и не думал смотреть, - весьма учтиво отвечал Боб. - Очень рад это слышать, сэр, -сказал мистер Уинкль-старший. Величественно бросив хмурый взгляд на посрамленного Боба, старый джентльмен снова поднес письмо к свету и на этот раз действительно начал читать. Мистер Пиквик внимательно следил за ним, когда он переводил взгляд с последней строки первой страницы на верхнюю строку второй, с последней строки второй на верхнюю третьей и с последней строки третьей на верхнюю четвертой, но по его неподвижному лицу нельзя было угадать, как он принял сообщение о женитьбе сына, хотя мистеру Пиквику было известно, что оно заключалось в первых же нескольких строках. Он прочел письмо до конца, сложил его со всей заботливостью и аккуратностью, свойственной деловому человеку, и как раз в тот момент, когда мистер Пиквик ждал сильного выражения чувств, обмакнул перо в чернила и сказал с таким спокойствием, словно обсуждал самый простой бухгалтерский вопрос: - Вы знаете адрес Натэниела, мистер Пиквик? - В настоящее время - гостиница "Джордж и Ястреб", - ответил сей джентльмен. - "Джордж и Ястреб". Где это? - Джордж-ярд, Ломберд-стрит. - В Сити? - Да. Старый джентльмен старательно записал адрес на обратной стороне письма, затем спрятал письмо в конторку, запер на ключ, встал с табурета и сказал, пряча в карман связку ключей: - Полагаю, больше нам обсуждать нечего, сэр? - Нечего, дорогой сэр? - с удивлением и негодованием воскликнул сей мягкосердечный человек. - Нечего? Неужели вы не выскажете своего мнения о столь знаменательном событии в жизни нашего молодого друга? Неужели не поручите мне заверить его от вашего имени в вашей неизменной любви к нему и заботливом отношении? Неужели не скажете ничего, что могло бы воодушевить и успокоить и его и пребывающую в волнении молодую женщину, которая ищет у него утешения и поддержки? Подумайте, мой дорогой сэр! - Я подумаю, - ответил старый джентльмен. В данный, момент я ничего сказать не могу. Мистер Пиквик, я - человек деловой. Ни за какие дела я не принимаюсь второпях, а что касается этого дела, то мне оно отнюдь не нравится. Тысяча фунтов - небольшая сумма, мистер Пиквик. - Вы совершенно правы, сэр, - вмешался Бон Эллен, сквозь сон припоминая, что свою тысячу он спустил без малейших затруднений. - Вот умный человек! Боб, это очень смышленый малый. - Очень рад, что именно вы отдаете мне должное, сэр, - сказал мистер Уинкль-старший, презрительно взглянув- на мистера Бена Эллена, который глубокомысленно покачивал головой. - Мистер Пиквик, дело вот в чем: разрешив моему сыну год побродяжничать, повидать белый свет (что он и сделал под вашим руководством), чтобы в жизнь он вступил не беспомощным школьником, я отнюдь не ждал таких результатов. Ему это очень хорошо известно, и если я лишу его теперь своей поддержки, у него нет никаких оснований удивляться. Я его извещу, мистер Пиквик. Спокойной ночи, сэр. Маргарет, откройте дверь. Тем временем Боб Сойер подталкивал мистера Бона Эллена, понукая его сказать что-нибудь в защиту, и Бен без всяких предупреждений разразился краткой, но сильной речью. - Сэр! - сказал мистер Бен Эллен, глядя на старого джентльмена очень тусклыми и томными глазами и энергически размахивая правой рукой. - Вы... вы бы постыдились самого себя. - Как брат молодой леди, вы несомненно являетесь судьей в этом деле, отрезал мистер Уинкль-старший. Довольно! Пожалуйста, ни слова больше, мистер Пиквик. Спокойной ночи, джентльмены. С этими словами старик взял свечу и, открыв дверь, вежливо указал по направлению к выходу. - Вы пожалеете об этом, сэр, - произнес мистер Пиквик, стискивая зубы, чтобы сдержать раздражение, ибо понимал, насколько важными могут оказаться последствия этого раздражения для его молодого друга. - В настоящий момент я придерживаюсь другого мнения, - спокойно отозвался мистер Уинкль-старший. Джентльмены, позвольте еще раз пожелать вам спокойной ночи. Мистер Пиквик в гневе вышел на улицу. Мистер Боб Сойер, совершенно обескураженный решительными мерами старого джентльмена, последовал его примеру. Немедленно вслед за этим шляпа мистера Бена Эллена скатилась по ступенькам лестницы, а ее примеру последовал и сам мистер Бон Эллен. По дороге все трое молчали и, не поужинав, улеглись в постель. Засыпая, мистер Пиквик размышлял о том, что, знай он, какой кремень мистер Уинкль-старший, вряд ли он рискнул бы отправиться к нему с таким поручением. ГЛАВА LI, в которой мистер Пиквик встречает старого знакомого, и этому счастливому обстоятельству читатель обязан интереснейшими фактами, здесь изложенными, о двух великих общественных деятелях, облеченных властью Утро, приветствовавшее мистера Пиквика ровно в восемь часов, отнюдь не могло улучшить его расположение духа или развеять уныние, вызванное непредвиденными результатами его миссии. Небо было темное и хмурое, воздух сырой и холодный, улицы мокрые и грязные. Дым лениво стлался над трубами, словно у него не хватало мужества подняться, а дождь моросил медленно и вяло, точно ему лень было лить по-настоящему. Бойцовый петух во дворе, утратив последние проблески привычного оживления, мрачно балансировал на одной ноге; осел, понурив голову, хандрил под навесом и, судя по его задумчивому и жалкому виду, размышлял о самоубийстве. На улице ничего не видно было, кроме зонтов, и ничего не слышно, кроме стука патен и журчания дождя. За завтраком разговаривали очень мало. Даже Боб Сойер ощущал влияние погоды и треволнений вчерашнего дня. Пользуясь его собственным образным выражением, он был "пришиблен". То же можно сказать и о мистере Бене Эллене. То же самое - и о мистере Пиквике. Томительно выжидая, когда погода прояснится, они читали и перечитывали последний вечерний номер лондонской газеты с тем напряженным интересом, какой можно наблюдать только в часы беспредельной скуки; с такою же настойчивостью истоптали каждый дюйм ковра; так часто выглядывали на улицу, что давали основание к обложению окон добавочными налогами; перебрали и истощили все темы разговора; наконец, когда полдень не принес никакой перемены к лучшему, мистер Пиквик решительно позвонил в колокольчик и заказал карету. Хотя дороги были грязные, а дождь моросил все упорнее и хотя комья грязи и брызги залетали в открытые окна кареты, причиняя внутренним пассажирам чуть ли не такое же беспокойство, как и пассажирам наружным, - все-таки ехать и ощущать какое-то движение было бесконечно приятнее, чем сидеть безвыходно в скучной комнате и смотреть, как скучный дождь поливает скучную улицу, а потому, едва тронувшись в путь, все в один голос признали, что произошла перемена к лучшему, и недоумевали, как могли они так долго откладывать свой отъезд. Когда они остановились в Ковентри *, от лошадей валил такой густой пар, что конюх был совершенно невидим и слышался только его голос, когда он из тумана заявил о своих надеждах получить при следующей раздаче наград первую золотую медаль от Филантропического общества за то, что снял с форейтора шляпу. По словам невидимого джентльмена, он (форейтор) неизбежно утонул бы в воде, стекающей с полей шляпы, если бы конюх, проявив удивительное присутствие духа, не сорвал ее с его головы и не вытер лицо захлебывающегося человека пучком сена. - Приятно! - заметил Боб Сойер, поднимая воротник пальто и прикрывая рот, чтобы концентрировать пары только что выпитого стаканчика бренди. - Очень, - безмятежно отозвался Сэм. - А вам как будто все равно? - спросил Боб. - А что толку, сэр, если бы мне и не было все равно? - изрек Сэм. - Это неоспоримый довод, - согласился Боб. - Вот именно, сэр, - подтвердил мистер Уэллер. Все к лучшему, как заметил кротко один молодой аристократ, когда ему дали пенсию за то, что дед жены дяди его матери подал королю трут, чтобы раскурить трубку. - Мысль недурна, Сэм, - одобрил мистер Боб Сойер. - То же самое говорил до конца своей жизни молодой аристократ в дни выдачи пенсии, - сообщил мистер Уэллер. - Случалось ли вам, - помолчав, продолжал Сэм, посматривая на форейтора и говоря таинственным шепотом, - случалось ли вам, когда вы учились у костоправов, навещать больного форейтора? - Что-то не припоминаю, - ответил Бо6 Сойер. - А когда вы появились (так говорится о привидениях) в больнице, вам никогда не случалось видеть там форейтора? - Нет, - отвечал Боб, - не случалось. - И никогда не бывали на таком кладбище, где бы стоял памятник форейтору, и мертвого форейтора вы никогда не видели? - допытывался Сэм. - Никогда, -заявил Боб. - Правильно! - в торжеством воскликнул Сэм. - И никогда не увидите. И еще кое-чего никто и никогда не увидит - мертвого осла. Ни один человек не видел мертвого осла *, кроме джентльмена в коротких черных шелковых штанах, знакомого молодой женщины, которая пасла козу; но то был французский осел и, стало быть, не регулярной породы. - Какое же это имеет отношение к форейторам? - полюбопытствовал Боб Сойер. - А вот послушайте, - отвечал Сэм. - Кое-кто из очень умных людей утверждает, что и форейторы и ослы бессмертны, но я так далеко не пойду, а скажу вот что: как только они почувствуют, что подходит старость и работа им не под силу, они все вместе куда-то отправляются, обычным порядком, по одному форейтору на пару ослов. Что с ними затем происходит - никто не ведает, но, по всей вероятности, они забавляются в каком-нибудь другом мире, потому что ни одному человеку не доводилось видеть, чтобы осел или форейтор забавлялись на этом свете! Излагая эту изумительную научную теорию и подкрепляя ее любопытными статистическими и иными данными, Сэм Уэллер коротал время, пока не доехали до Данчерча, где получили сухого форейтора и свежих лошадей. Следующая остановка была в Девентри, а затем в Таустере, и в конце каждого перегона дождь лил сильнее, чем вначале. - Послушайте, - взмолился Боб Сойер, заглядывая в окно кареты, когда они остановились у гостиницы "Голова Сарацина" в Таустере, - этак, знаете ли, продолжаться не может. - Ах, боже мой! - воскликнул мистер Пиквик, очнувшись от дремоты. - Боюсь, как бы вы не промокли. - Как бы я не промок? - повторил Боб. - Пожалуй, это уже случилось. Кажется, я отсырел. Боб действительно отсырел: вода струилась у неге с шеи, локтей, обшлагов и колен, и весь его костюм так блестел от воды, что можно было принять его за клеенчатый. - Я немножко промок, - продолжал Боб, отряхиваясь и разбрызгивая воду, словно ньюфаундлендская собака, только что выбравшаяся на сушу. - Мне кажется, сегодня немыслимо ехать дальше, - вмешался Бен. - Об этом и речи быть не может, сэр, - заявил Сэм Уэллер, решив принять участие в совещании. - Было бы жестоко принуждать к этому лошадей, сэр. Здесь есть постели, сэр, - Продолжал Сэм, обращаясь к своему хозяину, - чистота и комфорт. В полчаса приготовят прекрасный обед, сэр: куры и телячьи котлеты, сэр; французские бобы, картофель, торт и полный порядок. Разрешите вам посоветовать, сэр, - оставайтесь-ка вы здесь. Следуйте моим предписаниям, как сказал доктор. В этот момент, весьма кстати, подоспел хозяин "Головы Сарацина", дабы подтвердить слова мистера Уэллера касательно удобств этой гостиницы и подкрепить его мольбы мрачными предположениями о состоянии дорог я об отсутствии свежих лошадей на следующей станции, а также непоколебимой уверенностью в том, что дождь будет лить всю ночь, а к утру погода прояснится, и другими заманчивыми доводами, известными содержателям гостиниц. - Все это верно, - сказал мистер Пиквик, - но я должен как-нибудь отправить в Лондон письмо, чтобы оно было доставлено завтра рано утром, иначе придется во что бы то ни стало рискнуть и ехать дальше. Хозяин просиял от восторга. Ничего не может быть легче, стоит только джентльмену завернуть письмо в оберточную бумагу и отправить его либо с почтовой, либо с пассажирской ночной каретой из Бирмингема. Если джентльмен желает, чтобы письмо было доставлено как можно скорее, ему стоит только написать на обертке: "доставить немедленно" - это верный способ, - или "уплатить подателю сего лишних полкроны за немедленную доставку" - этот способ еще вернее. - Прекрасно, - сказал мистер Пиквик, - в таком случае мы остановимся здесь. - Джон! - крикнул хозяин. - Зажгите свечи в "Солнце", разведите огонь в камине, джентльмены промокли! Пожалуйте сюда, джентльмены. Не беспокойтесь о форейторе, сэр, я его пришлю, когда вы позвоните. Джон, свечи! Свечи были принесены, огонь разведен и дрова подброшены. Спустя десять минут лакей накрывал на стол, занавески были спущены, огонь ярко пылал, и все вокруг имело такой вид (как всегда бывает во всех приличных английских гостиницах), словно путешественников ждали и заблаговременно позаботились об их комфорте. Мистер Пиквик уселся за отдельный столик и поспешно написал записку мистеру Уинклю, сообщая, что задержался по случаю плохой погоды, по завтра несомненно прибудет в Лондон. Эта записка была быстро завернута в бумагу и вручена мистеру Сэмюелу Уэллеру для передачи в буфетную. Сэм оставил ее у хозяйки гостиницы и, обсушившись возле кухонного очага, возвращался, чтобы снять башмаки со своего хозяина, как вдруг, заглянув в приоткрытую дверь, увидел рыжеватого джентльмена, сидевшего за столом над кипой газет и с такой саркастической улыбкой читавшего передовую статью в одной из них, что нос у него искривился, а лицо дышало величественным презрением. - Эге! - сказал Сэм. - Это лицо мне как будто знакомо, а также очки и широкополая шляпа! Будь я проклят, если тут не пахнет Итенсуиллом. Сэм отчаянно закашлялся, чтобы привлечь внимание джентльмена. Джентльмен вздрогнул, поднял голову и очки, и Сэм увидел глубокомысленную и вдумчивую физиономию мистера Потта, редактора "Итенсуиллской газеты". - Прошу прощенья, сэр, - сказал Сэм, приближаясь к нему с поклоном, мой хозяин здесь, мистер Потт. - Тише! Тише! - крикнул Потт и, втащив Сэма в комнату, закрыл за ним дверь, всей своей физиономией неведомо почему выражая испуг. - Что случилось, сэр? - осведомился Сэм, с недоумением озираясь вокруг. - Даже шепотом не произносите моего имени! - отвечал Потт. - Это Желтый округ. Если раздраженное население узнает, что я здесь, меня разорвут в клочья! - Да неужели, сэр? - удивился Сэм. - Я паду жертвой их бешенства, - ответствовал Потт. - Ну-с, молодой человек, что скажете о вашем хозяине? - Он с двумя приятелями остановился здесь на ночь по дороге в Лондон, сообщил Сэм. - И мистер Уинкль с ним? - насупившись, спросил Потт. - Нет, сэр. Мистер Уинкль остался дома, - ответил Сэм. - Он женился. - Женился! - с жаром воскликнул Потт. Он помолчал, мрачно улыбнулся и добавил глухим зловещим голосом: - Поделом ему! Выразив таким образом свою смертельную ненависть и холодное торжество над поверженным врагом, мистер Потт осведомился, принадлежат ли друзья мистера Пиквика к сторонникам Синих. Получив весьма удовлетворительный ответ от Сэма, который знал об этом не больше, чем сам Потт, он согласился последовать за ним в комнату мистера Пиквика, где его ждал сердечный прием. Тотчас же было выдвинуто и принято предложение пообедать всем вместе. - Как идут дела в Итенсуилле? - полюбопытствовал мистер Пиквик, когда Потт подсел к камину и все сняли мокрые сапоги и надели сухие туфли. "Независимый" еще существует? - "Независимый", сэр, - отвечал Потт, - все еще влачит свое жалкое, ничтожное существование. Ненавидимый и презираемый даже теми немногими, которые знают о его презренном и гнусном прозябании, захлебываясь потоками грязи, какие сам же изливает, оглушенный и ослепленный испарениями своей же собственной гнили, непристойный орган печати, не подозревая о своем падении, быстро погружается в предательскую трясину, которая как будто служит ему твердой опорой среди низких классов общества, но тем не менее смыкается над его головой и скоро поглотит его навеки. Выразительно отчеканив этот приговор (заимствованный из его последней передовой статьи), редактор остановился, чтобы передохнуть, и устремил величественный взор на Боба Сойера. - Вы еще молоды, - сказал Потт. Мистер Боб Сойер кивнул головой. - И вы также, сэр, - сказал Потт, обращаясь к Вену Эллену. Бон признал справедливость этого обвинения. - И, надеюсь, вы оба впитали те Синие принципы, какие я обязался перед народом Соединенного королевства защищать и проводить до конца жизни, - продолжал Потт. - Видите ли, я, собственно говоря, в этом не разбираюсь, - отозвался Боб Сойер. - Я... - Уж не Желтый ли он, мистер Пиквик? - перебил Потт, отодвигая стул. Ваш друг не Желтый, сэр? - Нисколько! - возразил Боб. - В настоящее время я похож на шотландскую материю -, смесь всех цветов. - Колеблющийся, - торжественно определил Потт, - колеблющийся! Сэр, я бы хотел показать вам восемь передовых статей, появившихся в "Итенсуиллской газете". Мне кажется, я вправе утверждать, что вы не замедлите после этого обосновать свои мнения на твердом н незыблемом Синем фундаменте, сэр. - Пожалуй, я совсем посинею задолго до того, как дочитаю их до конца, отвечал Боб. Мистер Потт подозрительно посмотрел на Боба Сойера ж, повернувшись к мистеру Пиквику, сказал: - Вы читали литературные статьи, которые появляясь за последние три месяца в "Итенсуиллской газете" вызвали всеобщее восхищение? Я бы осмелился сказать - всеобщее изумление и восхищение? - Видите ли, - отозвался мистер Пиквик, слегка смущенный таким вопросом, - я был очень занят другими делами и буквально не имел возможности их прочесть. - А следовало бы это сделать, сэр, - с сердитой гримасой сказал Потт. - Я прочту, - обещал мистер Пиквик. - Они написаны в форме пространного отзыва о книге, трактующей о китайской метафизике, сэр, - сообщил Потт. - О! - отозвался мистер Пиквик. - Произведение вашего пера? - Одного из моих сотрудников, сэр, - с достоинством ответил Потт. - Трудный предмет, сказал бы я, - заметил мистер Пиквик. - Чрезвычайно трудный, сэр! - с глубокомысленным видом изрек Почт. Для этого он "натаскивался", пользуясь техническим, но выразительным термином. По моему совету он читал Британскую энциклопедию. - В самом деде? - сказал мистер Пиквик. - Я и не подозревал, что этот ценный труд содержит какие-нибудь сведения о китайской метафизике. - Сэр! - продолжал Потт, положив руку на колено мистера Пиквика и улыбаясь с сознанием собственного умственного превосходства. - Сэр, о метафизике он прочел под буквой "М", а о Китае - под буквой "К" и затем совокупил полученные сведения. Физиономия мистера Потта выражала такое необычайное величие при воспоминании о сокровищах науки, вошедших в упомянутые статьи, что мистер Пиквик не сразу осмелился возобновить разговор. Наконец, когда лицо редактора постепенно разгладилось и обрело свойственное ему высокомерное выражение морального превосходства, мистер Пиквик рискнул продолжить беседу и задал вопрос: - Могу ли я осведомиться, какая великая цель увела вас так далеко от родного города? - Та цель, которая побуждает и вдохновляет меня во всех моих гигантских трудах, сэр, - с кроткой улыбкой ответил Потт, - благо моей родины! - Вероятно, какая-нибудь общественная миссия, - заметил мистер Пиквик. - Да, сэр, - подтвердил Потт, - вы правы. - И, наклонившись к мистеру Пиквику, глухо прошептал: - Завтра вечером будет Желтый бал в Бирмингеме. - Ах, боже мой! - воскликнул мистер Пиквик. - Да, сэр, и ужин, - добавил Потт. - Да что вы говорите! - удивился мистер Пиквик. Потт торжественно кивнул головой. Хотя мистер Пиквик и сделал вид, будто потрясен этим сообщением, но он был столь мало сведущ в местной политике, что не мог в полной мере уразуметь все значение упомянутого гнусного заговора. Заметив это, мистер Потт извлек последний номер "Итенсуиллской газеты" и прочел следующую заметку: "ТАЙНЫЕ КОЗНИ ЖЕЛТЫХ" Наш подлый противник не так давно изрыгнул свой черный яд в тщетной и безнадежной попытке загрязнить славное имя нашего знаменитого и достойного представителя, почтенного мистера Сламки - того Сламки, которому мы задолго до того, как он занял свой теперешний ответственный и высокий пост, предсказывали, что настанет день - и этот день настал, - когда страна будет чествовать его и гордиться им, ее доблестным защитником и украшением. Наш подлый противник, - говорим мы, - вздумал посмеяться над превосходным луженым ведром для угля, которое было преподнесено этому великому человеку его восторженными избирателями и по случаю покупки коего негодяй, скрывший свое имя, инсинуирует, будто сам почтенный мистер Сламки внес более трех четвертей подписной суммы через близкого друга своего дворецкого. Неужели эта рептилия не понимает, что, даже буде это правда, почтенный мистер Сламки предстает перед нами - если только сие возможно - в еще более ярком и ослепительном свете? Неужели этот Тупица не постигает, что такое любезное и трогательное желание исполнить волю избирателей должно навеки покорить сердца и души тех, которые еще не стали хуже свиней или, иначе говоря, которые не так низко пали, как этот упомянутый наш собрат? Но таковы гнусные уловки злокозненных Желтых! Этим не ограничиваются их интриги. Здесь пахнет предательством. Заявляем смело - теперь, когда мы вынуждены сделать это разоблачение, а затем искать защиты у страны и ее констеблей, заявляем смело: в настоящее время идут тайные приготовления к Желтому балу, каковой будет дан в Желтом городе в самом сердце Желтого населения, под руководством Желтого церемониймейстера; на этом балу будут присутствовать четверо Ультражелтых членов парламента, и вход будет производиться только по Желтым билетам! Не содрогается ли наш дьявольский собрат? Пусть корчится в бессильной злобе, когда мы начертаем слова: "Мы там будем". - Вот, сэр! - добавил Потт, в изнеможении складывая газету. - Таково положение дел. Так как в эту минуту хозяин гостиницы и лакей принесли обед, мистер Потт приложил палец к губам, давая понять, что его жизнь находится в руках мистера Пиквика и он рассчитывает на его осторожность. Мистеры Боб Сойер и Бенджемин Эллен, непочтительно заснувшие во время чтения заметки из "Итенсуиллской газеты", проснулись от одного магического слова "обед", произнесенного шепотом. Они сели за обед; к услугам их аппетита было хорошее пищеварение, здоровье - к услугам аппетита, и пищеварения, и лакей - к услугам всех этих трех свойств. За обедом и во время последовавшей беседы мистер Потт, снизойдя до житейских тем, сообщил мистеру Пиквику, что итенсуиллский климат оказался вреден для его супруги, и она решила побывать на различных модных курортах, чтобы восстановить здоровье и душевные силы. Этими словами он деликатно маскировал тот факт, что миссис Потт, приводя в исполнение часто повторяемую угрозу о разводе, уехала навсегда вместе с верным телохранителем и, благодаря договору, заключенному ее братом лейтенантом с мистером Поттом, обеспечила себе половину редакторского жалованья и годовой, прибыли от "Итенсуиллской газеты". Пока великий мистер Потт распространялся на эту и другие темы, время от времени, освежая беседу цитатами из своих собственных произведений, какой-то угрюмый на вид незнакомец, выглянув из окна кареты, направлявшейся. в Бирмингем и остановившейся перед гостиницей, чтобы сдать пакеты, пожелал узнать, может ли он рассчитывать, на такие удобства, как кровать и постель, если вздумает здесь переночевать. - Разумеется, сэр, - ответил хозяин гостиницы. - Могу? В самом деле? - спросил незнакомец, которому, судя по тону и манере, была свойственна подозрительность. - Несомненно, сэр, - ответил хозяин. - Хорошо, - сказал незнакомец. - Кучер, я здесь выхожу. Кондуктор, мой саквояж! Отрывисто пожелав остальным пассажирам спокойной ночи, незнакомец вылез из кареты. Это был невысокий джентльмен с очень жесткими черными волосами, остриженными под дикобраза или под сапожную щетку и стоявшими дыбом. Он держал себя сурово и величаво; манеры были повелительные, глаза, зоркие, а вся осанка свидетельствовала о безграничной самоуверенности; и сознании неизмеримого превосходства над остальными смертными. Этого джентльмена ввели в комнату, первоначально предназначенную для патриотически настроенного мистера Потта, и лакей с немым изумлением отметил странное совпадение: едва он зажег свечи, как незнакомец, запустив руку в свою шляпу, вытащил оттуда газету и начал читать ее с тем же негодующим презрением, какое час назад, отражаясь на величавой физиономии Потта, парализовало энергию лакея. Он заметил также, что презрение мистера Потта было вызвано газетой, называвшейся "Итенсуиллский независимый", тогда как возмущение этого джентльмена пробудила "Итенсуиллская газета". - Позовите хозяина! - приказал незнакомец. - Слушаю, сэр, - ответил лакей. Хозяина позвали, и он явился. - Вы хозяин? - осведомился джентльмен. - Я, сэр, - отвечал хозяин. - Вы меня знаете? - спросил джентльмен. - Не имею этого удовольствия, сэр, - ответил хозяин. - Моя фамилия Слерк, - сообщил джентльмен. Хозяин слегка поклонился. - Слерк, сэр! - высокомерно повторил джентльмен. - Теперь, любезный, вы знаете, кто я такой? Хозяин почесал в затылке, посмотрел на потолок, на незнакомца и слегка улыбнулся. - Любезный, вы знаете, кто я такой? - сердито повторил незнакомец. Хозяин тщетно напрягал память и, наконец, ответил: - Не знаю, сэр. О небо! - воскликнул незнакомец, ударяя кулаком по столу. - Вот она, слава! Хозяин попятился к двери. Незнакомец, не спуская с него глаз, продолжал: - Вот она - благодарность за годы упорного труда на благо народа! Я не вижу ликующих толп, которые стекаются, чтобы приветствовать своего вождя. Не слышу колокольного звона. И даже имя мое не вызывает ни малейшего отклика в бесчувственных сердцах! От этого могут замерзнуть чернила, - говорил мистер Слерк, шагая взад и вперед, и хочется навеки уйти от трудов. - Вы заказали грог, сэр? - робко осведомился хозяин. - Ром! - заявил мистер Слерк, грозно поворачиваясь к нему. - Топится у вас где-нибудь камин? - Можно сейчас же растопить, сэр, - сказал хозяин. - А комната, конечно, до ночи не согреется, - перебил мистер Слерк. Есть кто-нибудь в кухне? Там не было ни души. Огонь пылал. Все разошлись, и дверь была заперта на ночь. - Я буду пить ром у кухонного очага, - объявил мистер Слерк. Взяв шляпу и газету, он торжественно последовал за хозяином в это скромное помещение и, опустившись на скамью возле очага, состроил презрительную гримасу и молча, с достоинством начал читать и пить. Случилось так, что в этот самый момент над "Головой Сарацина" пролетал некий демон раздора и, посмотрев из праздного любопытства вниз, узрел Слерка, комфортабельно расположившегося у кухонного очага, - а в другой комнате - Потта, слегка возбужденного вином. Злобный демон, ворвавшись с непостижимой быстротой в упомянутую комнату, тотчас же проник в голову мистера Боба Сойера и, преследуя свои пагубные цели, побудил его сказать следующие слова: - А ведь мы позабыли о камине, и огонь потух. - Как холодно стало после дождя! - Совершенно верно, - зябко ежась, отозвался мистер Пиквик. - Не худо было бы выкурить сигару возле кухонного очага, - предложил Боб Сойер, все еще подстрекаемый вышеупомянутым демоном. - Мне кажется, это будет чрезвычайно приятно, - ответил мистер Пиквик. - А вы что скажете, мистер Потт? Мистер Потт охотно согласился, и четверо путешественников, каждый со стаканом в руке, немедленно прошествовали в кухню под предводительством Сэма Уэллера, показывавшего им дорогу. Незнакомец все еще читал. Он поднял голову и вздрогнул. Мистер Потт тоже вздрогнул. - Что случилось? - шепотом спросил мистер Пиквик. - Этот гад! - ответил Потт. - Какой гад? - спросил мистер Пиквик, пугливо озираясь, как бы не наступить на какого-нибудь гигантского таракана или чудовищного паука. - Этот гад... - прошептал Потт, хватая мистера Пиквика за рукав и указывая на незнакомца. - Этот гад... Слерк из "Независимого"! - Не лучше ли нам уйти? - шепнул мистер Пиквик. - Ни за что на свете, сэр! - возразил храбрый во хмелю Потт. - Ни за что на свете! С этими словами мистер Потт расположился на противоположной скамье и, выбрав один номер из пачки газет, начал читать, повернувшись лицом к своему врагу. Мистер Потт, конечно, читал "Независимого", а мистер Слерк, конечно, читал "Итенсуиллскую газету", и каждый джентльмен выражал свое презрение к творчеству другого горьким смехом и саркастическим фырканьем. Затем они начали высказывать свои мнения более открыто, пользуясь такими критическими замечаниями, как "нелепо", "гнусно", "возмутительно", "вздор", "мошенничество", "мерзость", "грязь", "гниль", "помои". И мистер Боб Сойер и мистер Бей Эллен наблюдали эти симптомы, показательные для соперничества и ненависти, с большим восторгом, придававшим особый смак их сигарам, которыми они энергически затягивались. Когда противники начали выдыхаться, проказник Боб Сойер весьма учтиво обратился к Слерку: - Разрешите посмотреть вашу газету, сэр, когда вы ее прочтете. - Вы найдете очень мало стоящего в этом презренном листке, сэр, - отвечал Слерк, бросая сатанинский взгляд на Потта. - Сейчас я вам передам вот эту, - сказал Потт, поднимая голову; он побледнел от бешенства, и голос у него дрожал по той же причине. - Ха-ха! Вас позабавит наглость этого субъекта. Слова "листок" и "субъект" были произнесены с резким ударением, и лица обоих редакторов раскраснелись от гнева. - Сквернословие этого презренного - человека гнусно и отвратительно, сказал Потт, якобы обращаясь к Бобу Сойеру, но устремляя грозный взгляд на Слерка. Тут мистер Слерк громко захохотал и, складывая газету так, чтобы перейти к чтению следующего столбца, заявил, что этот болван, право же, его забавляет. - Какой бесстыдный враль этот субъект! - продолжал Потт, из красного делаясь багровым. - Случалось ли вам, сэр, читать дурацкую болтовню этого человека? - осведомился Слерк у Боба Сойера. - Нет, - отвечал Боб. - А что, очень плохо? - О, ужасно, ужасно! - воскликнул Слерк. - Ах, боже мой, это просто чудовищно! - возопил в этот момент Потт, все еще делая вид, будто поглощен чтением. - Если вам удастся одолеть эти фразы, пропитанные желчью, подлостью, фальшью, обманом, предательством и ханжеством, - сказал Слерк, протягивая газету Бобу, - вы, быть может, получите некоторое удовольствие, посмеявшись над стилем этого безграмотного болтуна. - Что вы сказали, сэр? - осведомился Потт, поднимая голову и дрожа от ярости. - А вам какое дело, сэр? - отозвался Слерк. - Безграмотный болтун, не так ли, сэр? - продолжал Потт. - Да, сэр, именно так, - отвечал Слерк, - и "синяя скука", сэр, если это вам больше по вкусу. Ха-ха! Мистер Потт не ответил ни слова на эту оскорбительную остроту. Он медленно сложил номер "Независимого", бросил его на пол, придавил ногой, плюнул на него весьма торжественно и препроводил в огонь. - Вот, сэр! - сказал Потт, отступая от очага. И точно так же я проучил бы ехидну, породившую эту газету, если бы, к счастью для нее, меня не удерживали законы моей страны. - Так проучите же ее, сэр! - вскочив, крикнул Слерк. - В такого рода делах она никогда не прибегнет к защите закона. Проучите ее, сэр! - Правильно! Правильно! - провозгласил Боб Сойер. - Вызов по всем правилам, - заметил мистер Бен Эллен. - Проучите ее, сэр! - повысив голос, крикнул Слерк. Мистер Потт бросил презрительный взгляд, который мог бы испепелить якорь. - Проучите ее, сэр! - еще громче крикнул Слерк. - Не желаю, сэр! - отвечал Потт. - О, вот как, вы не желаете, сэр? - насмешливо переспросил Слерк. - Вы слышите, джентльмены? Он не желает? Он не боится, - о нет, он не желает!. Ха-ха! - Сэр! - сказал Потт, задетый этим саркастическим замечанием. - Сэр, я считаю вас ехидной. Я смотрю на вас, сэр, как на человека, который благодаря своему дерзкому, позорному и отвратительному поведению потерял свое место в обществе. Я считаю вас, сэр, как человека и политика, самой настоящей ехидной. Возмущенный "независимый" не ждал конца этой обличительной речи. Схватив свой саквояж, туго набитый движимым имуществом, он замахнулся им в тот момент, когда. Потт отвернулся, и, описав полукруг, опустил саквояж ему на голову как раз тем углом, где лежала большая щетка. Треск разнесся по всей кухне, и Потт был немедленно повержен на пол. - Джентльмены! - закричал мистер Пиквик, когда Потт, вскочив, схватил совок. - Джентльмены! Опомнитесь, ради бога!.. Сэм!.. Прошу вас, джентльмены!.. Да разнимите же их! Выкрикивая эти бессвязные слова, мистер Пиквик бросился между взбешенными бойцами как раз вовремя, чтобы получить с одной стороны удар саквояжем, а с другой - удар совком. То ли представители общественного мнения Итенсуилла были ослеплены ненавистью, то ли они учли, сколь выгодно им иметь между собой третье лицо, принимающее на себя все удары, - как бы то ни было, но они не обратили ни малейшего внимания на мистера Пиквика и, с большим воодушевлением вызывая друг друга на бой, бесстрашно орудовали саквояжем и совком. Несомненно, мистер Пиквик жестоко поплатился бы за свое человеколюбивое вмешательство, если бы не мистер Уэллер, который, заслышав вопли хозяина, ворвался в кухню, схватил мешок из-под муки и положил конец драке, набросив мешок на голову могущественному Потту и крепко обхватив его за плечи. - Отнимите саквояж у другого сумасшедшего! - крикнул Сэм Бену Эллену и Бобу Сойеру, которые ровно ничего не делали и только приплясывали вокруг, вооруженные ланцетами с черепаховой ручкой и готовые пустить кровь первому, кто будет оглушен ударом. - Отдайте саквояж, негодник вы этакий, или я вас самого туда запрячу! Устрашенный этой угрозой и совсем запыхавшийся "независимый" дал себя обезоружить, а мистер Уэллер, сняв гасильник с Потта, освободил его с таким предостережением: - Сейчас же отправляйтесь спать, или я вас обоих уложу в одну постель, завяжу вам рты, деритесь сколько угодно. Я справлюсь с дюжиной таких, как вы, если они полезут в драку. А вы сэр, будьте добры, пожалуйте сюда. Обратившись с такими словами к мистеру Пиквику, Сэм взял его под руку и увел, а хозяин гостиницы под наблюдением мистера Боба Сойера и мистера Бенджемина Эллена препроводил обоих враждующих редакторов в их комнаты. Уходя, они выкрикивали свирепые угрозы и в туманных выражениях договаривались выйти завтра на смертный бой. Впрочем, поразмыслив, они пришли к тому заключению, что гораздо разумнее будет продолжать бой в печати. Поэтому они вскоре возобновили враждебные действия, и весь Итенсуилл был потрясен их храбростью - на бумаге. На следующее утро они уехали спозаранку в разных каретах, пока остальные путешественники еще спали. А так как погода прояснилась, то мистер Пиквик со своими спутниками устремился в Лондон. ГЛАВА LII, повествующая о важном событии в семействе Уэллера и о безвременном падении красноносого мистера Стиггинса Считая неделикатным представить молодой чете Боба Сойера или Бена Эллена, не предупредив ее об их прибытии, и желая щадить по мере сил чувства Арабеллы, мистер Пиквик сказал, что он с Сэмом поедет в гостиницу "Джордж и Ястреб", а молодые люди временно остановятся где-нибудь в другом месте. На это они охотно согласились, и план был приведен в исполнение: мистер Бен Эллен и мистер Боб Сойер отправились на окраину Боро в уединенный трактир, где в былые дни их имена частенько красовались за дверью буфетной, возглавляя написанные мелом длинные и запутанные вычисления. - Ах, боже мой, мистер Уэллер! - воскликнула хорошенькая горничная, встретив Сэма у двери. - Лучше бы вы сказали: "Ах, Сэмми мой", милочка, - отвечал Сэм, отставая от своего хозяина, чтобы тот не слышал их беседы. - Мэри, какая вы красотка! - Ах, мистер Уэллер, какие глупости вы говорите! - сказала Мэри. - Ах, мистер Уэллер, не надо! - Чего не надо, моя милая? - осведомился Сэм. - Вот этого, - отвечала хорошенькая горничная. Да отстаньте вы от меня! После такого увещания хорошенькая горничная оттолкнула Сэма к стене, заявив, что он измял ей чепчик и растрепал локоны. - И вдобавок помешали мне сказать то, что я хотела, - сказала Мэри. Вас уже четыре дня ждет письмо. Получаса не прошло после вашего отъезда, как оно было получено, а на обертке написано: "Спешно". - Где оно, моя милочка? - спросил Сэм. - Я его припрятала для вас, а то бы оно давным-давно пропало, - отвечала Мэри. - Вот оно, берите, хотя вы этого не заслуживаете. С этими словами, мило кокетничая и выражая сомнения и опасения, не потерялось ли письмо, Мэри извлекла его из-под изящнейшей муслиновой пелеринки и протянула Сэму, который тотчас же поцеловал его с превеликой галантностью и нежностью. - Ах, боже мой! - воскликнула Мэри, поправляя пелеринку и притворяясь ничего не понимающей. - Почему вы так его полюбили? На это Сэм ответил одним только подмигиванием, глубочайший смысл коего не поддается никаким описаниям, и, усевшись рядом с Мэри на подоконник, распечатал письмо и заглянул в его содержимое. - Вот те на! - воскликнул Сэм. - Что это значит? - Надеюсь, ничего не случилось? - осведомилась Мэри, заглядывая ему через плечо. - Да благословит бог ваши глазки! - сказал Сэм, поднимая голову.. - Забудьте о моих глазах, читайте-ка лучше письмо, - посоветовала хорошенькая горничная, и при этом глаза у нее смотрели так лукаво и чарующе, что перед ними никак нельзя было устоять. Сэм освежился поцелуем и прочел следующее: "Маркиз Грен" в Доркин середа Мой дорогой Сэмми! Мне очень жалко что имею удовольствие доставить тебе дурные новости твоя мачеха схватила простуду по случаю легкомысленово сидения слишком долго на мокрой траве под дождем слушая пастыря а тот не мог убратся до позней ночи потому как накачался грогом и не мог заткнуть глотку пока малость не очухался а на это понадобилось много времени дохтор гаварит что ежлибы она глатнула теплового грогу не доэтого а после она былаб теперь здоровехонка тотже час ей подмазали колеса и все сделали чтоб она опять покатила ваш отец надеялся что она выкрутится но заворачивая за угол сынок она попала не на ту дорогу и покатила пот гору сломя голову и хоть медицына тотже час схватилась затормас все было без толку и проехала последним заставу без двадцати шесть вчера вечером прикатиф на место гораздо раньше регулярново часу может потому как при ней было очень мало поклажы ваш отец говорит если вы прябудете и навестите меня Сэмми он будет очен рат потому как я очен одинок Сэмивел примечание он говорит нужно писать это так а я говорю нетак и потому как нужно порешить всякие дела он уверен что хазяин вас одпустит конешно одпустит потому как я его хорошо знаю, и опять же он кланяеться и я тож и остаюс Сэмивел преданный тебе Тони Веллер". - Что за бестолковое письмо! - воскликнул Сэм. Как тут разобрать, что оно значит, со всеми этими "он" да "я"! И почерк не отцовский, вот только подпись печатными буквами - это его рука. - Должно быть, он попросил кого-нибудь написать за него, а сам подписался, - предположила хорошенькая горничная. - Подождите минутку, - сказал Сэм, снова пробегая письмо и останавливаясь, чтобы обдумать некоторые места. - Вы угадали. Джентльмен, который это писал, изложил все, как полагается, о случившейся беде, а потом мой отец заглянул ему через плечо, сунул свой нос и запутал все дело. Это очень на него похоже. Вы правы, Мэри, милочка. Уяснив себе этот пункт, Сэм еще раз прочел послание от начала и до конца и, как будто только теперь уразумев его содержание, задумчиво сложил письмо и воскликнул: - Стало быть, бедняжка умерла! Мне ее жаль. Она была бы неплохой женщиной, если бы эти пастыри оставили ее в покое. Мне ее очень жаль. Мистер Уэллер с такой серьезностью произнес эти слова, что хорошенькая горничная опустила глазки и призадумалась. - А впрочем, - продолжал Сэм, со вздохом пряча письмо в карман, сделанного не переделаешь, как сказала старая леди, выйдя замуж за лакея. Теперь уж не исправишь дела, - не правда ли, Мэри? Мэри покачала головой и тоже вздохнула. - Придется попросить отпуск у командира, - сказал Сэм. Мэри еще раз вздохнула. Письмо было такое трогательное. - До свиданья, - сказал Сэм. - До свиданья, - отозвалась хорошенькая служанка и отвернулась. - Позвольте пожать вашу ручку, - сказал Сэм. Мэри протянула руку - очень маленькую, хотя это и была рука горничной, - и встала, собираясь уйти. - Я скоро вернусь, - проговорил Сэм. - Вы всегда в разъездах, - сказала Мэри, чуть заметно качнув головой. Не успеете приехать и опять уезжаете. Мистер Уэллер привлек к себе красавицу и начал ей что-то нашептывать. Через минуту она повернулась и нему и соблаговолила на него взглянуть. Когда они расстались, оказалось, что ей необходимо зайти в свою комнату и поправить чепчик и локоны, раньше чем явиться к хозяйке. Поднимаясь по лестнице, чтобы совершить эту предварительную процедуру, она кивала Сэму через перила и расточала ему улыбки. - Я вернусь не позже чем через два дня, сэр, - сказал Сэм, сообщив мистеру Пиквику о несчастье, постигшем его отца. - Оставайтесь, сколько понадобится, Сэм, - отвечал мистер Пиквик, - я вам разрешаю. Сэм поклонился. - Скажите отцу, Сэм, что, если я могу быть чем-нибудь полезен, я с величайшей готовностью сделаю для него все, что в моих силах. - Благодарю вас, сэр, - отвечал Сэм. - Я передам. И, заверив друг друга во взаимном расположении, хозяин и слуга расстались. Было ровно семь часов, когда Сэмюел Уэллер, спустившись с козел пассажирской кареты, проезжавшей через Доркинг, очутился на расстоянии нескольких сот ярдов от "Маркиза Гренби". Был холодный, пасмурный вечер, маленькая улица производила гнетущее впечатление, а красная физиономия благородного и доблестного Маркиза, качавшегося и скрипевшего на ветру, казалась еще более печальной и меланхолической, чем обычно. Шторы были опущены и ставни прикрыты. Никого не виднелось у входа, где всегда собирались гуляки. Было тихо и безлюдно. Не встретив никого, к кому бы он мог обратиться за сведениями, Сэм не спеша вошел в дом; оглянувшись, он тотчас заметил своего родителя. Вдовец сидел за круглым столиком в комнате за буфетной и курил трубку, пристально глядя на огонь. Похороны состоялись, по-видимому, сегодня, ибо к его шляпе, которую он почему-то не снял, была прикреплена лента длиной ярда в полтора, небрежно переброшенная через спинку стула и спускавшаяся до полу. Мистер Уэллер был погружен в свои мысли и настроен созерцательно, ибо, несмотря на то, что Сэм окликнул его несколько раз, он продолжал курить все так же задумчиво и спокойно и очнулся только тогда, когда сын положил руку ему на плечо. - Сэмми, - сказал мистер Уэллер, - добро пожаловать. - Я несколько раз вас окликал, а вы не слыхали, - сообщил Сэм, вешая шляпу на гвоздь. - Совершенно верно, Сэмми, - отозвался мистер Уэллер, снова устремив задумчивый взгляд на огонь, - я был в мечтательности, Сэмми. - В чем? - осведомился Сэм, подсаживаясь к камину. - В мечтательности, Сэмми, - повторил мистер Уэллер-старший. - Я думал о ней, Сэмивел. Тут мистер Уэллер мотнул головой в сторону Доркингскго кладбища, поясняя, что его слова относятся к усопшей миссис Уэллер. - Я вот о чем думал, Сэмми, - продолжал мистер Уэллер, с большой серьезностью взирая на сына поверх своей трубки, словно заверяя его, что, каким бы удивительным и невероятным ни показалось такое признание, оно тем не менее высказано спокойно и обдуманно. Я вот о чем думал, Сэмми: в общем, мне очень жаль что она померла. - Ну что ж, так оно и должно быть, - отозвался Сэм. Мистер Уэллер кивнул в знак согласия и, снова уставившись на огонь, скрылся в облаке табачного дыма и глубоко задумался. - Очень разумные слова она мне сказала, Сэмми, - произнес мистер Уэллер после долгого молчания, отгоняя дым рукой. - Какие слова? - полюбопытствовал Сэм. - Которые она говорила, когда расхворалась, - отвечал старый джентльмен. - Что же она говорила? - А вот что: "Веллер, говорит, боюсь, что я с тобою обходилась не так, как бы оно полагалось. Ты человек очень добрый, и я могла бы позаботиться о том, чтобы тебе было хорошо у себя дома. Теперь, говорит, когда уже поздно, я начинаю понимать, что, если замужняя женщина хочет быть религиозной, она прежде всего должна подумать о своих домашних обязанностях и позаботиться, чтобы вокруг нее все были довольны и счастливы. А если она ходит в церковь, в часовню или еще куда-нибудь, то пусть остерегается, чтобы не прикрывать этим лень и не потакать своим слабостям. А я, говорит, это делала и тратила время и деньги на людей, которые жили еще хуже моего. Но, надеюсь, Веллер, когда я умру, ты меня будешь поминать такой, какой я была, пока не сошлась с этими людьми, и какая я есть на самом деле". - "Сьюзен, - говорю я: она меня врасплох застала, Сэмивел, сказать по правде