Пиквику, что во Флите деньги играют точь-в-точь такую же роль, как и за его стенами; что они немедленно доставят ему чуть ли не все, чего бы он ни пожелал; и что если они у него имеются и он готов их истратить, - достаточно ему выразить желание, и он может получить отдельную камеру, меблированную и в полном порядке, через полчаса. После этого заинтересованные стороны расстались к обоюдному удовольствию: мистер Пиквик снова направил свои стопы в дежурную комнату, а три приятеля отбыли в столовую истратить пять шиллингов, которые духовная особа с поразительным благоразумием и предусмотрительностью позаимствовала для этой цели у мистера Пиквика. - Я так и знал, - усмехнувшись, заявил мистер Рокер, когда мистер Пиквик сообщил о цели своего вторичного прихода. - Не говорил ли я вам этого, Недди? Философический владелец универсального перочинного ножа промычал утвердительный ответ. - Я знал, что вам понадобится отдельная камера, - сказал мистер Рокер. - Но позвольте, вам нужна и мебель! Вы можете взять у меня напрокат. Это уж так заведено. - С большим удовольствием, - отвечал мистер Пиквик. - В столовом этаже есть чудесная камера, которая принадлежит канцлерскому арестанту, - сказал мистер Рокер. - Она будет стоить вам фунт в неделю. Думаю, вы против этого не возражаете? - Нимало, - отвечал мистер Пиквик. - Пойдемте-ка со мной, - сказал Рокер, с большим проворством берясь за шляпу. - Дело будет сделано в пять минут. Ах, боже мой, почему же вы сразу не сказали, что хотите устроиться со всеми удобствами? Дело было быстро улажено, как и предсказывал тюремщик. Арестант Канцлерского суда пробыл здесь так долго, что лишился друзей, состояния, семьи и счастья и получил право на отдельную камеру. Но так как он частенько нуждался в куске хлеба, то с восторгом выслушал предложение мистера Пиквика нанять помещение и с готовностью уступил ему полные и нерушимые права на него за двадцать шиллингов в неделю, из каковой суммы обязался платить за выселение всех и каждого, кто еще мог бы попасть сожителем в эту камеру. Когда заключали договор, мистер Пиквик с горестным любопытством рассматривал арестанта. Это был высокий, худой, мертвенно-бледный человек в старом пальто и туфлях, со впалыми щеками и лихорадочным взглядом. Губы у него были бескровные, а пальцы тонкие и острые. Да поможет ему бог! Железные клыки тюрьмы и нищеты медленно подтачивали его на протяжении двадцати лет. - Где же вы будете жить теперь, сэр? - спросил мистер Пикник, кладя на расшатанный стол деньги за первую неделю. Тот взял деньги дрожащей рукой и ответил, что он еще не знает, ибо должен пойти и посмотреть, куда можно перенести кровать. - Боюсь, сэр, -сказал мистер Пиквик, ласково и сочувственно положив руку ему на плечо, - боюсь, что вам придется жить в каком-нибудь шумном, густо населенном помещении. Прошу вас, считайте эту камеру своей собственной, когда вам нужен будет покой или кто-нибудь из ваших друзей придет вас навестить. - Друзья! - хриплым голосом воскликнул арестант. - Если бы я находился на дне глубочайшего колодца, лежал в завинченном и запаянном гробу, гнил в темной и грязной канаве, которая тянется под фундаментом этой тюрьмы, я бы не мог быть более заброшенным и забытым, чем здесь. Я - мертвец! Я умер для общества, не увидев того сострадания, какое даруется тем, чьи души предстали пред страшным судом. Друзья придут навестить меня! Боже мой! Я пришел сюда в расцвете сил и состарился в этой тюрьме, и нет ни одного человека, который воздел бы руку над моим ложем, когда я умру, и сказал: "Слава богу, он успокоился". Возбуждение, которое залило непривычным румянцем лицо человека, улеглось, когда он умолк; с тоской сжимая иссохшие руки и волоча ноги, он вышел из комнаты. - Как его прорвало! - с улыбкой сказал мистер Рокер. - Ах, они - как слоны. Иной раз заденет их за живое, и они приходят в бешенство. Сделав это глубоко сочувственное замечание, мистер Рокер принялся за работу с такой энергией, что скоро в камере появились ковер, шесть стульев, стол, диван, служивший кроватью, чайник и разные необходимые вещи, взятые напрокат за весьма умеренную плату - двадцать семь шиллингов шесть пенсов в неделю. - Ну, что еще можем мы для вас сделать? - осведомился мистер Рокер, с большим удовлетворением озираясь и весело позвякивая зажатыми в руке монетами - платой за первую неделю. - Погодите... - отвечал мистер Пиквик, который а чем-то сосредоточенно размышлял. - Нет ли здесь человека, которого можно было бы посылать с поручениями? - То есть посылать в город? Вы говорите о тех, кто на свободе? спросил Рокер. - Да. Я имею в виду тех, кто мог бы выходить из тюрьмы. Не арестантов. - Да, такие найдутся, - отвечал Рокер. - Есть один злополучный шут, у него друг сидит на "бедной стороне", он с радостью на это согласится. Последние два месяца он исполняет разные поручения. Послать его к вам? - Будьте так добры, - попросил мистер Пиквик. Постойте, не надо. Вы говорите - "бедная сторона"? Я бы очень хотел заглянуть туда. Я сам к нему пойду. "Бедная сторона" в долговой тюрьме, как показывает название, - место заключения самых жалких и несчастных должников. Заключенный, поступающий в отделение для бедняков, не платит ни за отдельную камеру, ни за сожительство. Его взносы при вступлении в тюрьму и при выходе из нее - самые ничтожные, и он получает только право на скудный тюремный паек; для обеспечения им заключенных некоторые благотворители оставляли по завещанию незначительные пожертвования. Еще свежо в памяти то время, когда в стену Флитской тюрьмы была вделана железная клетка, в которой помещался голодный на вид человек и, побрякивая время от времени кружкою с деньгами, заунывно восклицал: "Не забывайте нищих должников, не забывайте нищих должников!" Сбор из этой кружки, - если таковой был, - делился между нищими заключенными, и заключенные "бедной стороны" исполняли по очереди эту унизительную обязанность. Хотя этот обычай отменен и клетка убрана, но несчастные люди по-прежнему влачат жалкое, нищенское существование. Мы больше не позволяем им взывать у ворот тюрьмы к милосердию и состраданию прохожих, но, дабы заслужить уважение и восхищение грядущих веков, оставляем в нашем своде законов тот справедливый и благотворный закон, согласно которому закоренелого преступника кормят и одевают, а неимущему должнику предоставляют умирать от голода и холода. Это не выдумка. Не проходит недели, чтобы в любой из наших долговых тюрем не погиб кто-нибудь из этих людей, умирающих медленной голодной смертью, если им не придут на помощь их товарищи по тюрьме. Поднимаясь по узкой лестнице, на нижней площадке которой он расстался с Рокером, мистер Пиквик размышлял об этих предметах и постепенно довел себя до точки кипения; он был так взволнован своими размышлениями на эту тему, что ворвался в указанную ему камеру, почти забыв о месте, где находится, и о цели своего визита. Общий вид камеры тотчас же заставил его опомниться, но едва его взгляд упал на фигуру человека, мрачно сидевшего перед запыленным камином, как он уронил шляпу на пол и в изумлении остановился, неподвижный и безмолвный. Да, в лохмотьях и без куртки, в простой и изодранной желтой коленкоровой рубашке сидел мистер Альфред Джингль; волосы спускались ему на лоб, лицо изменилось от страданий и исказилось от голода; голову он подпирал рукой, его взгляд был устремлен на камни, и весь его вид говорил о нищете и унынии. Подле него, устало прислонившись к стене, стоял коренастый помещик, похлопывая старым охотничьим хлыстом по сапогу с отворотом, украшавшему его правую ногу; левая (он одевался в несколько приемов) была засунута в старую туфлю. Лошади, собаки и вино - вот что привело его сюда. На одиноком сапоге торчала заржавленная шпора, которою он изредка рассекал воздух, ловко щелкая при этом хлыстом по сапогу и бормоча слова, какими наездник понукает свою лошадь. В этот момент он воображал, будто участвует в скачках с препятствиями. Бедняга! На самой быстрой лошади из своей прекрасной конюшни он никогда не скакал с такой стремительностью, с какой промчался по дороге, обрывающейся во Флите. У противоположной стены на маленьком деревянном ящике сидел какой-то старик. Взгляд его был прикован к полу, а на лице застыло выражение глубокого и безнадежного отчаяния. Маленькая девочка - его внучка - суетилась около него, стараясь с помощью сотни детских уловок привлечь его внимание, но старик не видел и не слышал ее. Голос, когда-то звучавший для него, как музыка, и глаза, заменявшие ему свет, не пробуждали его сознания. Руки и ноги у него тряслись от недуга, и паралич сковал его душу. В камере находились еще два-три человека, которые собрались в кружок и громко разговаривали. Была здесь также женщина, худая и изможденная, - жена заключенного. Она очень заботливо поливала жалкое, засохшее, увядшее растение, которое - это было сразу видно - никогда не даст зеленых побегов; это занятие было, пожалуй, символом тех обязанностей, какие женщина выполняла здесь. Таковы были люди, представившиеся взорам мистера Пиквика, когда он с изумлением осматривался вокруг. Шаги человека, поспешно вошедшего в комнату, заставили его очнуться. Повернувшись к двери, он встретился глазами с вновь прибывшим; и в нем, несмотря на его лохмотья, грязь и нищету, он узнал знакомые черты мистера Джоба Троттера. - Мистер Пиквик! - громко воскликнул Джоб. - Как? - сказал Джингль, вскочив со стула. - Мистер... Совершенно верно - - диковинное место - - странная история - - поделом мне - - да! Мистер Джингль засунул руки в прорехи, где когда-то были карманы его брюк, и, свесив голову на грудь, снова опустился на стул. Мистер Пиквик был растроган: эти двое казались такими несчастными. Зоркий взгляд, невольно брошенный Джинглем на кусочек сырой баранины, который принес Джоб, объяснил их бедственное положение красноречивее, чем могли бы это сделать двухчасовые разговоры. Мистер Пиквик кротко посмотрел на Джингля и сказал: - Мне бы хотелось поговорить с вами наедине. Не выйдите ли вы на минутку? - Разумеется! - отвечал Джингль, поспешно вставая. - Далеко не могу пойти - - здесь не переутомишься от ходьбы - - вокруг парка колючая изгородь - - место красивое - - романтическое, но не обширное - - открыто для публики - - семья всегда в городе - - экономка весьма заботлива - - весьма! - Вы забыли надеть куртку, - сказал мистер Пиквик, когда они вышли на площадку лестницы и закрыли за собою дверь. - Как? - отозвался Джингль. - В закладе - - у дорогого родственника - дяди Тома - - ничего не поделаешь - - должен питаться - - потребность организма - - и все такое прочее... - Что вы хотите этим сказать? - Пропала, мой дорогой сэр, - - последняя куртка - - ничего не мог поделать. Питался парой башмаков - - целых две недели. Шелковый зонт - ручка из слоновой кости - - неделя - - факт - - честное слово - - Джоб свидетель. - Питались в течение трех недель парой башмаков и шелковым зонтом с ручкой из слоновой кости! - воскликнул мистер Пиквик, который слышал о том, что бывают такие случаи при кораблекрушениях, или читал о них в "Miscellanea" Констебля *. - Вот-вот, - кивнув, сказал Джингль. - Все заложено - - квитанция здесь - - ничтожная сумма - - сущие пустяки - - все мерзавцы. - О! - сказал мистер Пиквик, успокоенный таким объяснением. - Я вас понимаю: вы заложили свой гардероб. - Все - - свое и Джоба - - до последней рубашки - - неважно - экономия на стирке - - скоро ничего не останется - - лечь в постель - голодать - - умереть - - дознание - - арестант - - обычная вещь - - замять дело - - джентльмены присяжные - - тюремные поставщики - - все улажено - естественная смерть - - заключение коронера * - - похороны за счет работного дома - - поделом ему - - все кончено - - давайте занавес. Джингль подвел этот странный итог своих видов на будущее со свойственной ему стремительностью и всевозможными гримасами, имитирующими улыбку. Мистер Пиквик сразу понял, что его беспечность была напускной, и, ласково посмотрев ему в лицо, заметил у него на глазах слезы. - Добрый человек! - сказал Джингль, пожимая ему руку и отворачиваясь. Неблагодарный пес - - ребячество плакать - - ничего не могу поделать - скверная лихорадка - - слаб - - болен - - голоден. Все заслужил - - но страдал много - - да. Не в силах дальше притворяться и, быть может, ослабев от этой попытки, удрученный бродячий актер сел на ступеньку лестницы и, закрыв лицо руками, разрыдался, как ребенок. - Перестаньте! Перестаньте! - сказал мистер Пиквик, явно растроганный. - Мы подумаем, что можно сделать, когда я во всем разберусь. Джоб! Где он? - Здесь, сэр, - отвечал Джоб, появляясь на лестнице. Описывая выше его наружность, мы, между прочим, упомянули, что даже в лучшие времена у него были глубоко запавшие глаза. Теперь - во дни нужды и горя - у него был такой вид, как будто они провалились бог весть куда. - Здесь, сэр! - крикнул Джоб. - Пожалуйте сюда, сэр, - сказал мистер Пиквик, стараясь принять суровый вид, в то время как четыре крупные слезы скатились на его жилет. - Получите, сэр. Получить что? Обычно после этих слов должен последовать удар. По всем правилам нужно было ждать здоровой, звонкой пощечины, ибо мистер Пиквик был одурачен, обманут и оскорблен этим жалким отщепенцем, который находился теперь всецело в его власти. Сказать ли правду? Из жилетного кармана мистера Пиквика что-то извлечено; оно звякнуло, когда перешло в руку Джоба, и это даяние почему-то зажгло свет в глазах и наполнило радостью сердце нашего превосходного старого друга, когда он поспешно удалился. Вернувшись в свою камеру, мистер Пиквик застал там Сэма, обозревавшего все сделанное для удобства его хозяина с мрачным удовлетворением, которое очень забавно было наблюдать. Решительно возражая против того, чтобы хозяин оставался здесь, мистер Уэллер, казалось, считал высоким моральным долгом не обнаруживать слишком большого удовольствия по поводу того, что делалось, говорилось, предлагалось или предполагалось. - Ну, как, Сэм? - сказал мистер Пиквик. - Ну, как, сэр? - отвечал мистер Уэллер. - Довольно комфортабельно теперь, Сэм? - Довольно хорошо, сэр, - отозвался Сэм, презрительно осматриваясь вокруг. - Видели вы мистера Тапмена и остальных наших друзей? - Да, я их видел, сэр, и они придут завтра. Они очень удивились, узнав, что сегодня им нельзя прийти, - ответил Сэм. - Вы принесли вещи, которые мне нужны? Мистер Уэллер вместо ответа указал на различные свертки, которые уложил как можно аккуратнее в углу комнаты. - Прекрасно, Сэм, - сказал мистер Пиквик после минутного колебания. Выслушайте то, что я хочу вам сказать, Сэм. - Выкладывайте, сэр, - отвечал мистер Уэллер. - С самого начала я чувствовал, Сэм, - торжественно заговорил мистер Пиквик, - что здесь не подходящее место для молодого человека. - Да и для старого, сэр, - заметил мистер Уэллер. - Вы совершенно правы, Сэм, - согласился мистер Пиквик. - Но старики могут попасть сюда вследствие своей собственной неосторожности и доверчивости, а молодых может привести сюда эгоизм тех, кому они служат. Для молодых людей во всех отношениях лучше не оставаться здесь. Вы меня понимаете, Сэм? - Нет, сэр, не понимаю, - упрямо ответил мистер Уэллер. - Постарайтесь понять, Сэм, - сказал мистер Пиквик. - Хорошо, сэр, - помолчав, начал Сэм. - Кажется, я вижу, куда вы клоните; а если я вижу, куда вы клоните, то, по моему мнению, что-то слишком закручено, как сказал кучер почтовой кареты, когда его настигла метель. - Вижу, что вы меня поняли, Сэм, - сказал мистер Пиквик. - Помимо моего нежелания, чтобы вы слонялись без дела в таком месте в течение, может быть, нескольких лет, я считаю чудовищной нелепостью со стороны должника, сидящего во Флите, держать при себе слугу, Сэм, - сказал мистер Пиквик. - Вы должны расстаться со мною на время. - На время, сэр, вот как? - саркастически заметил мистер Уэллер. - Да, на время, пока я останусь здесь, - отвечал мистер Пиквик. - Жалованье вы будете получать по-прежнему. Любой из моих друзей с радостью возьмет вас к себе, хотя бы только из уважения ко мне. А если я когда-нибудь выйду отсюда, Сэм, - добавил мистер Пиквик с притворной веселостью, - если это случится, даю вам слово, что вы немедленно вернетесь ко мне. - Ну, а теперь я вам тоже кое-что скажу, сэр, - произнес мистер Уэллер невозмутимым и торжественным тоном. - Это дело такого сорта, что оно не пройдет совсем, а стало быть, нечего и толковать. - Я говорю серьезно, я твердо решил, Сэм, - сказал мистер Пиквик. - Вы решили, сэр? - упрямо переспросил мистер Уэллер. - Очень хорошо, сэр. Я тоже решил. С этими словами мистер Уэллер старательно надел шляпу и быстро вышел из комнаты. - Сэм! - крикнул ему вслед мистер Пиквик. - Сэм! Вернитесь! Но в длинной галерее уже не отдавалось эхо его шагов. Сэм Уэллер ушел. ГЛАВА XLIII, повествующая о том, как мистер Сэмюел Уэллер попал в затруднительное положение В высокой комнате, плохо освещенной и еще хуже проветриваемой, расположенной на Портюгел-стрит, Линкольнс-Инн-Филдс, заседают почти круглый год один, два, три или - в зависимости от обстоятельств - четыре джентльмена в париках за маленькими конторками, сооруженными наподобие тех, какими пользуются во всех английских судах, но только не покрытыми французским лаком. Справа от них находятся скамьи адвокатов, слева - отгороженное место для несостоятельных должников. а прямо перед ними, пониже, - чрезвычайно грязные физиономии. Названные джентльмены - уполномоченные Суда по делам о несостоятельности, а место, где они заседают, и есть Суд по делам о несостоятельности. Замечательна судьба этого суда, который в настоящее время и с незапамятных времен считается и признан с общего согласия всех оборванцев Лондона, скрывающих свою нищету, их приютом и ежедневным пристанищем. Он всегда переполнен. Пивные и спиртные испарения постоянно поднимаются к потолку и, коснувшись его, стекают струями по стенам; старого платья увидишь здесь за один раз больше, чем выставляется на продажу на всем Хаундсдиче * в течение года, и больше немытых лиц и седеющих бород, чем могут привести в порядок все насосы и цирюльники между Тайбурном и Уайтчеплом от восхода до заката солнца. Не следует предполагать, что здесь у кого-нибудь из этих людей есть хотя бы тень какого-то дела в том месте, которое он столь неутомимо посещает. Будь это так, нечему было бы удивляться, и в этом не было бы ничего странного. Одни из них спят почти все время, пока длится заседание, другие приносят крохотный портативный обед, завернутый в носовой платок или торчащий из потертого кармана, и жуют и слушают с одинаковым удовольствием, но никогда не бывало среди них ни одного, кто был лично заинтересован в каком-нибудь деле, которое когда-либо здесь разбиралось. Однако, чем бы они ни занимались, здесь они сидят с первой минуты и до последней. В дождливую погоду они приходят промокшие насквозь, и в такие дни в зале суда пахнет плесенью. Случайный посетитель может предположить, что это место служит храмом, посвященным Духу Нищеты. Здесь нет ни одного служителя и ни одного курьера, который бы носил одежду, сшитую по мерке; ни одного более или менее свежего или здорового на вид человека во всем учреждении, если не считать маленького седовласого констебля с лицом, как яблоко, да и тот, подобно злополучной вишне, законсервированной в спирту, кажется высушенным благодаря искусственному процессу, который не имеет никакого отношения к его природе. Даже парики адвокатов плохо напудрены и букли плохо завиты. Но наиболее любопытный предмет для наблюдений - поверенные, которые сидят за большим, ничем не покрытым столом ниже места для уполномоченных. Профессиональное хозяйство самого богатого из этих джентльменов ограничивается синим мешком и мальчиком - обычно юношей иудейского вероисповедания. У них нет постоянных контор, свои юридические сделки они совершают или в трактирах, или в тюремных дворах, куда отправляются толпой и отбивают друг у друга клиентов на манер омнибусных кондукторов. Вид у них засаленный и заплесневелый, а если можно заподозрить их в каких-нибудь пороках, то, пожалуй, пьянство и мошенничество занимают самое видное место. Обычно они проживают на окраине "тюремных границ" *, не дальше мили от обелиска на Сент-Джордж-Филдс. Их внешность непривлекательна, их манеры своеобразны. Мистер Соломон Пелл, один из представителей этой ученой корпорации, был толстый, дряблый, бледный человек в сюртуке, который казался то зеленым, то коричневым, с бархатным воротником той же меняющейся окраски. Лоб у него был узкий, лицо широкое, голова большая, а нос сворочен на сторону, словно Природа, возмущенная наклонностями, подмеченными ею в момент его рождения, дала ему сердитый щелчок, от которого нос так и не оправился. Однако наделенный короткой шеей и астмой, мистер Пелл пользовался для дыхания преимущественно этим органом, который, быть может, возмещал приносимой им пользой то, чего не хватало ему как украшению. - Я уверен, что помогу ему выпутаться, - сказал мистер Пелл. - В самом деле? - отозвался человек, которому было дано такое заверение. - Совершенно уверен! - отвечал мистер Пелл. Но заметьте, если бы он обратился к какому-нибудь сомнительному ходатаю по делам, я бы не поручился за последствия. - Ну-у! - разинув рот, сказал собеседник. - Да, ни за что не поручился бы! - сказал мистер Пелл, сжал губы, нахмурился и таинственно покачал головой. Беседа эта велась в трактире, как раз против Суда по делам о несостоятельности, а человек, с которым ее вели, был не кто иной, как старший Уэллер, явившийся сюда, чтобы утешить и поддержать друга, чье прошение о признании его несостоятельным должно было сегодня слушаться и с чьим поверенным он в данный момент совещался. - А где Джордж? - осведомился старый джентльмен. Мистер Пелл мотнул головой в сторону задней комнаты, где мистер Уэллер, немедленно отправившийся туда, был тотчас же встречен самыми горячими и лестными приветствиями полудюжины своих профессиональных собратьев, выражавших удовольствие по поводу его прибытия. Несостоятельный джентльмен, заразившийся спекулятивной, но неосторожной страстью поставлять лошадей на большие перегоны, каковая страсть и довела его до беды, имел цветущий вид и успокаивал свои чувства креветками и портером. Обмен приветствиями между мистером Уэллером и его друзьями строго отвечал масонским правилам ремесла, предписывавшим выворачивать кисть правой руки и в то же время подергивать мизинцем. Мы знавали двух знаменитых кучеров (бедняги, их уже нет в живых), которые были близнецами и питали друг к другу искреннюю и преданную любовь. Ежедневно на протяжении двадцати четырех лет они встречались на Дуврской дороге, обмениваясь одним только этим приветствием; и вот когда один из них умер, другой начал чахнуть и вскоре последовал за первым. - Ну, Джордж, - сказал мистер Уэллер-старший, снимая пальто и усаживаясь с присущей ему важностью, - как дела? Все в порядке на крыше и полно внутри? - Все в порядке, старина, - отвечал джентльмен, попавший в затруднительное положение. - Передана ли кому-нибудь серая кобыла? - заботливо осведомился мистер Уэллер. Джордж кивнул утвердительно. - Ну вот и прекрасно, - сказал мистер Уэллер. О карете тоже позаботились? - Препровождена в надежное место, - отвечал Джордж, свертывая головы полудюжине креветок и проглатывая их без дальнейших церемоний. - Очень хорошо! -сказал мистер Уэллер. - Надо всегда смотреть за тормозом, когда едешь под гору. Список седоков выправлен по всем правилам? - Опись, сэр? - спросил Пелл, угадывая мысль мистера Уэллера. - Опись такова, что лучше не сделаешь пером и чернилами. Мистер Уэллер кивнул, выражая свое одобрение по поводу принятых мер, а затем, повернувшись к мистеру Пеллу, спросил, указывая на своего друга Джорджа: - И скоро вы снимете с него хомут? - Он стоит третьим в списке, - отвечал мистер Пелл, - и я бы сказал, что до него очередь дойдет через полчаса. Я распорядился, чтобы мой клерк пришел и предупредил нас вовремя. Мистер Уэллер с нескрываемым восхищением осмотрел законоведа с головы до ног и выразительно сказал: - А что вы будете пить, сэр? - Право же, вы очень... - отозвался мистер Пелл. Клянусь честью, я не имею обыкновения... Сейчас так рано, что в сущности я почти... Пожалуй, принесите мне на три пенса рому, моя милая. Прислуживающая девица, которая угадала требование раньше, чем оно было высказано, поставила перед Пеллом стакан рому и удалилась. - Джентльмены! - сказал мистер Пелл, окидывая взглядом присутствующих. - За успех вашего друга! Я не люблю хвастаться, джентльмены, у меня нет этой привычки, но я не могу не сказать, что если бы вашему другу не посчастливилось попасть в руки, которые... но я не скажу того, что собирался сказать. За ваше здоровье! Мигом осушив стакан, мистер Пелл причмокнул и самодовольно обвел глазами собравшихся кучеров, которые, очевидно, относились к нему, как к некоему божеству. - Позвольте-ка, - сказал юридический авторитет, - о чем я говорил, джентльмены? - Кажется, вы заметили, что не стали бы возражать против второго стакана, сэр, - сказал мистер Уэллер с шутливой серьезностью. - Ха-ха! - засмеялся мистер Пелл. - Недурно, недурно. Ведь вы тоже деловой человек! В такой ранний час это было бы, пожалуй, слишком... Право, не знаю, моя милая... ну, да уж повторите, будьте так добры. Кхе! Этот последний звук был важным и внушительным покашливанием, каковое мистер Пелл счел должным себе позволить, заметив неподобающую склонность к смеху у некоторых своих слушателей. - Покойный лорд-канцлер, джентльмены, очень меня любил, - сообщил мистер Пелл. - И это делает ему честь, - вставил мистер Уэллер. - Правильно! - воскликнул клиент мистера Пелла. А почему бы ему вас не любить? - В самом деле, почему? - повторил весьма краснолицый человек, который до сей поры не проронил ни слова и, казалось, вряд ли мог еще что-нибудь сказать. Почему бы нет, хотел бы я знать? Шепот, выражающий одобрение, пробежал по собранию. - Помню, джентльмены, - начал мистер Пелл, - обедал я однажды вместе с ним - нас было только двое, но все так шикарно, как будто ждали двадцать человек к обеду: государственная печать на столике справа от него, и человек в парике с кошельком и в латах охраняет жезл, сабля наголо и шелковые чулки... Так всегда делается, джентльмены, и днем и ночью... как вдруг он мне говорит: "Пелл, говорит, без ложной скромности, Пелл. Вы человек талантливый. Вы любого можете протащить через Суд по делам о несостоятельности, Пелл, и наша страна должна гордиться вами". Таковы были его подлинные слова. "Милорд, -сказал я, - вы мне льстите". - "Пелл, сказал он, - будь я проклят, если вам льщу". - Он так и сказал? - осведомился мистер Уэллер. - Так и сказал, - отвечал Пелл. - Ну, коли так, - заявил мистер Уэллер, - то парламент должен был бы приструнить его за это, и, будь он бедняком, они бы его приструнили. - Но, дорогой мой друг, - возразил мистер Пелл, - это было сказано конфиденциально. - Как? - переспросил мистер Уэллер. - Конфиденциально. - Ну, тогда... - подумав, сказал мистер Уэллер, - если он выругал самого себя конфиденциально, то, конечно, это совсем другое дело. - Конечно! - подтвердил мистер Пелл. - Разница, как вы замечаете, бросается в глаза. - Меняет все дело, - согласился мистер Уэллер. Продолжайте, сэр. - Нет, я не буду продолжать, сэр, - сказал мистер Пелл тихо и серьезно. - Вы мне напомнили, сэр, что это был частный разговор - частный и конфиденциальный, джентльмены. Джентльмены, я юрист... Быть может, как юрист я пользуюсь большим уважением; быть может, не пользуюсь. Очень многим это известно. Я уже не скажу ни слова. Здесь, в этой комнате, уже были сделаны замечания, порочащие репутацию моего благородного друга. Вы должны простить меня, джентльмены, - я был неосторожен. Я чувствую, что никакого права не имею упоминать об этом случае без его согласия. Благодарю вас, сэр. Произнося такую речь, мистер Пелл засунул руки в карманы, нахмурился, мрачно озираясь, и звякнул тремя пенсами. Только-только стало известно столь благородное решение, как в комнату неистово ворвались мальчик и синий мешок - два неразлучных товарища - и доложили (собственно говоря, доложил мальчик, ибо синий мешок не принимал никакого участия в докладе), что дело сейчас будет разбираться. Услышав это, вся компания перебежала через улицу и стала пробивать себе дорогу в суд: подготовительная церемония, которая, по расчетам, должна была занять в обычных условиях от двадцати пяти до тридцати минут. Мистер Уэллер, человек тучный, бросился сразу в толпу в отчаянной надежде пробиться в каком-нибудь удобном месте. Успех не вполне оправдал его ожидания, ибо шляпа, которую он забыл сиять, была нахлобучена ему на глаза каким-то субъектом, на чью ногу он наступил довольно тяжело. По-видимому, этот индивид немедленно раскаялся в своей горячности, ибо, пробормотав какие-то невнятные слова, выражающие изумление, он увлек старика в вестибюль и после энергической борьбы стащил с него нахлобученную шляпу. - Сэмивел! - воскликнул мистер Уэллер, когда получил возможность лицезреть своего спасителя. Сэм кивнул головой. - Ты почтительный и любящий сынок, что и говорить, - заметил мистер Уэллер. - Нахлобучиваешь шапку старику отцу! - Как я мог знать, что это вы? - возразил сын. Или вы думаете, что я должен был угадать, кто вы такой, по тяжести вашей ноги? - Пожалуй, это верно, Сэмми, - отвечал мистер Уэллер, тотчас же смягчившись. - Но что ты тут делаешь? Твой хозяин ничего тут не добьется, Сэмми. Они не вынесут такого вредика, ни за что не вынесут, Сэмми. И мистер Уэллер с торжественной- миной законоведа покачал головой. - Ну и вздорный старик! - воскликнул Сэм. - Вечно толкует о вредиках и алиби и всякой всячине. Кто вам говорил о вредике? Мистер Уэллер ни слова не ответил, но еще раз покачал головой с весьма ученым видом. - Бросьте вы трясти башкой, если не хотите, чтобы пружины лопнули, нетерпеливо сказал Сэм, - ведите себя благоразумно. Вчера вечером я таскался к "Маркизу Гренби", разыскивая вас. - А маркизу Гренби видал, Сэмми? - со вздохом осведомился мистер Уэллер. - Видал, - отвечал Сэм. - Как поживает милое создание? - Подозрительно, - сказал Сэм. - Мне кажется, она помаленьку себя разрушает, злоупотребляет этим-вот ананасным ромом и подобными сильно действующими лекарствами. - Ты это всерьез говоришь, Сэмми? - глубокомысленно осведомился старший. - О да, всерьез, - отвечал младший. Мистер Уэллер схватил сына за руку, пожал ее и выпустил. При этом физиономия его выражала не уныние или опасение, а скорее сладкую и робкую надежду. Луч примиренности и даже довольства осветил его лицо, когда он медленно проговорил: - Я не совсем уверен, Сэмми, я не говорю, что окончательно убедился ну, как придется разочароваться? - но мне кажется, мой мальчик, мне кажется, что у пастыря печень не в порядке. - Разве у него скверный вид? - полюбопытствовал Сэм. - Он на редкость бледен, - отвечал отец, - вот только нос стал краснее. Аппетит у него неважный, а ром сосет здорово. Казалось, воспоминание о роме вторглось в голову мистера Уэллера, когда он произнес эти слова, ибо он стал мрачен и задумчив, но очень быстро оправился, о чем свидетельствовала целая азбука подмигиваний, которыми он имел обыкновение услаждать себя, когда бывал особенно доволен. - Ну, а теперь поговорим о моем деле, - начал Сэм. - Навострите уши и молчите до тех пор, пока я не кончу. После такого краткого предисловия Сэм передал, по возможности сжато, последний знаменательный разговор с мистером Пиквиком. - Остался там один, бедняга! - воскликнул старший мистер Уэллер. - И никто за него не заступится, Сэмивел! Этак не годится. - Конечно, не годится, - согласился Сэм. - Я это знал раньше, чем пришел сюда. - Да ведь они его живьем съедят, Сэмми! - возопил мистер Уэллер. Сэм кивнул в знак того, что разделяет эту точку зрения. - Он вошел туда совсем сырой, Сэмми, - сказал мистер Уэллер, выражаясь метафорически, - а там его так поджарят, что самые близкие друзья не узнают. Жареный голубь - ничто по сравнению с этим, Сэмми! Сэм Уэллер еще раз кивнул. - Этого не должно быть, Сэмивел, - торжественно сказал мистер Уэллер. - Этого не будет, - сказал Сэм. - Разумеется, - подтвердил мистер Уэллер. - Ну, ладно! - сказал Сэм. - Напророчествовали вы очень хорошо, совсем как красноносый Никсон * в шестипенсовых книжках с его портретом. - А кто он такой, Сэмми? - полюбопытствовал мистер Уэллер. - Не все ли вам равно? - отрезал Сэм. - Хватит с вас того, что он не был кучером. - Я знал одного конюха с такой фамилией, - задумчиво сказал мистер Уэллер. - Не тот, - возразил Сэм. - Мой джентльмен был пророк. - Какой пророк? - осведомился мистер Уэллер, строго взглянув на сына. - Человек, который предсказывает, что случится, - объяснил Сэм. - Хотел бы я познакомиться с ним, Сэмми, -сказал мистер Уэллер. - Может быть, он бросил бы луч света на ту самую болезнь, о которой мы только что говорили. Ну, что поделать, а если он умер и никому не передал своей лавочки, стало быть и толковать не о чем. Продолжай, Сэмми, - со вздохом добавил мистер Уэллер. - Так вот, вы тут пророчествовали, что случится с хозяином, если он там останется, - продолжал Сэм. - Не придумаете ли вы какого-нибудь этакого-подходящего способа о нем позаботиться? - Нет, не придумаю, Сэмми, - с глубокомысленным видом ответил мистер Уэллер. - Так-таки ни единого способа? - осведомился Сэм. - Ни единого, - отвечал мистер Уэллер, - вот разве... - И луч прозрения осветил его физиономию, когда он понизил голос до шепота и приложил губы к уху сына. - Вот разве вынести его в складной кровати потихоньку от тюремщиков, Сэмми, или нарядить старухой под зеленой вуалью. Сэм Уэллер неожиданно принял с презрением оба предложения и повторил свой вопрос. - Нет! - сказал старый джентльмен. - Если он не хочет, чтобы ты там остался, я никакого выхода не вижу. Нет проезда, Сэмми, нет проезда. - Ну, так я вам скажу, как проехать, - объявил Сэм. - Я вас попрошу ссудить мне двадцать пять фунтов. - А какой от этого будет прок? - полюбопытствовал мистер Уэллер. - Что будет, то будет, - отозвался Сэм. - Может быть, вы их потребуете обратно через пять минут; может быть, я скажу, что не хочу отдавать, и выругаюсь. Не придет ли вам в голову арестовать родного сына из-за этих-вот денег и отправить его во Флит? Что скажете, бессердечный бродяга? После ответа Сэма отец и сын обменялись полным телеграфическим кодом кивков и знаков, а затем старший мистер Уэллер сел. на каменную ступеньку и принялся хохотать так, что побагровел. - Что за старая образина! -воскликнул Сэм, возмущенный такой потерей времени. - Ну, ради чего вы сидите здесь и превращаете свою физиономию в дверной молоток, когда впереди столько дела? Где у вас деньги? - Под козлами, Сэмми, под козлами, - отвечал мистер Уэллер, расправляя морщины. - Подержи мою шляпу, Сэмми. Освободившись от этого бремени, мистер Уэллер резко вывернул туловище на одну сторону и, ловко изогнувшись, ухитрился запустить правую руку в чрезвычайно поместительный карман, откуда после долгих усилий и пыхтенья извлек бумажник in octavo *, перетянутый широким ремешком. Из этого хранилища он вытащил пару ремешков для кнута, три-четыре пряжки, мешочек с образчиками овса и, наконец, небольшую пачку очень грязных банковых билетов, из которой отсчитал требуемую сумму и вручил ее Сэму. - А теперь, Сэмми, - сказал старый джентльмен, когда ремешки, пряжки и образчики снова были спрятаны и бумажник опущен в недра того же кармана, - а теперь, Сэмми, я тут знаю одного джентльмена, который обделает для нас это дело в одну секунду, - блюститель закона, Сэмми, а мозги у него, как у лягушки, разбросаны по всему телу до самых кончиков пальцев; друг лорд-канцлера, Сэмивел, так что стоит ему только сказать, чего он хочет, и тот посадит тебя под замок на всю жизнь. - Ну нет, этого ничего не нужно, - сказал Сэм. - Чего не нужно? - осведомился мистер Уэллер. - Ничего такого против конституции, - отрезал Сэм. - После перпетум мобиле - хабис корпус - самая расчудесная выдумка. Я частенько читал об этом в газетах. - Да какое же она имеет отношение к делу? - спросил мистер Уэллер. - А такое, - сказал Сэм, - что я буду стоять горой за это изобретение и соответственно поступать. Нечего там шептать лорд-канцлеру, мне это не нравится! А вдруг это повредит делу, когда нужно будет выйти из тюрьмы! Уступив по этому пункту желаниям своего сына, мистер Уэллер тотчас же отыскал высокоученого Соломона Пелла и сообщил ему о своем намерении немедленно получить приказ о взыскании двадцати пяти фунтов и судебных издержек, с тем чтобы приказ был направлен против "личности" некоего Сэмюела Уэллера. Связанные с этим расходы выплачиваются Соломону Пеллу авансом. Поверенный был в прекраснейшем расположении духа, ибо попавший в беду поставщик лошадей был освобожден от ответственности по приговору суда. Он весьма одобрил привязанность Сэма к своему хозяину, заявил, что она очень напоминает ему его собственное чувство преданности к его другу канцлеру, и немедленно повел старшего мистера Уэллера в Темпль скрепить присягой показание о долге, которое мальчик с помощью синего мешка написал тут же на месте. Тем временем Сэм, будучи официально представлен обеленному джентльмену и его друзьям как отпрыск мистера Уэллера из "Прекрасной Дикарки", был встречен с подчеркнутым уважением и любезно приглашен участвовать в пирушке в ознаменование упомянутого события, каковое приглашение он не замедлил принять. Увеселения джентльменов этой профессии обычно носят торжественный и мирный характер, но в. данном случае празднество было из ряда вон выходящее, и они соответственно этому дали себе волю. После довольно бурных тостов в честь главного уполномоченного и мистера Соломона Пелла, который проявил в тот день такие несравненные способности, джентльмен с пятнистым лицом и в синем шарфе предложил кому-нибудь спеть. Сам собой напрашивался вывод, что пятнистый джентльмен, жаждавший пения, должен сам спеть, но пятнистый джентльмен упрямо и слегка обиженно уклонился; за этим, как бывает нередко в подобных случаях, последовали довольно сердитые препирательства. - Джентльмены, - сказал, наконец, поставщик лошадей, - чтобы не нарушать гармонии этого чудесного празднества, быть может, мистер Сэмюел Уэллер согласится усладить общество? - Право же, джентльмены, у меня нет привычки петь без инструмента, отвечал Сэм, - но все за спокойную жизнь, как сказал человек, заняв место смотрителя на маяке. После такой прелюдии мистер Сэмюел Уэллер сразу запел следующую неистовую и прекрасную песню, которую мы позволяем себе привести, предполагая, что она не всем известна. Мы попросили бы обратить особое внимание на междометия в конце вторых и четвертых строк, которые не только дают возможность певцу перевести дух в этом месте, но я чрезвычайно благоприятствуют размеру. РОМАНС Наш Терпин * вскачь по Хаунсло-Хит * Погнал кобылу Бесе - эх! Вдруг видит он - епископ мчит Ему наперерез - эх! Он догоняет лошадей, В карету он глядит. "Ведь это Терпин, ей-ясе-ей!" Епископ говорит. Хор "Ведь это Терпин, ей-ясе-ей!" Епископ говорит. А Терпин: "Свой лихой привет Ты с соусом глотай-ай!" И прямо в глотку-пистолет, И отправляет в рай-ай! А кучер был не очень рад, Погнал что было сил. Но Дик, влепив в башку заряд, Его остановил. Хор (саркастически) Но Дик, влепив в башку заряд, Его остановил. - Я утверждаю, что эта песня задевает профессию, - перебил пятнистый джентльмен. - Я спрашиваю: как звали кучера? - Никто не знает, - отвечал Сэм. - У него не было визитной карточки в кармане. - Я возражаю против политики, - продолжал пятнистый джентльмен. - Я заявляю, что в нашем обществе эта песня - политическая и, что почти то же самое, лживая! Я заявляю, что тот кучер не удрал, он умер храбро - храбро, как герой, и я не потерплю никаких возражений! Так как пятнистый джентльмен говорил с большой энергией и решимостью и так как мнения по этому вопросу, казалось, разделились, то грозили возникнуть новые препирательства, но тут весьма кстати появились мистер Уэллер и мистер Пелл. - Все в порядке, Сэмми! - сказал мистер Уэллер. - Исполнитель придет сюда в четыре часа, - добавил мистер Пелл. - полагаю, вы за это время не убежите, а? Ха-ха! - Может быть, мой жестокий папаша к тому времени смягчится, - улыбаясь во весь рот, сказал Сэм. - Э, нет! - возразил мистер Уэллер-старший. - Прошу вас! - настаивал Сэм. - Ни за что на свете! - заявил неумолимый кредитор. - Я дам расписки на эту сумму, по шести пенсов в месяц, - сказал Сэм. - Я их не возьму, - ответил мистер Уэллер. - Ха-ха-ха! Прекрасно, прекрасно! - одобрил мистер Соломон Пелл, выписывая свой счетец. - Очень забавный случай! Бенджемин, перепишите. И мистер Пелл, улыбаясь, показал итог мистеру Уэллеру. - Благодарю вас, - продолжал джентльмен юрист, принимая засаленные банковые билеты, извлеченные мистером Уэллером из бумажника. - Три фунта десять шиллингов и один фунт десять шиллингов - итого пять фунтов. Очень вам признателен, мистер Уэллер. Ваш сын - достойный молодой человек, весьма достойный, сэр. Это очень приятная черта в характере молодого человека, весьма приятная, - добавил мистер Пелл, озираясь с любезной улыбкой и пряча деньги. - Вот так потеха! - усмехнувшись, сказал старший мистер Уэллер. - Регулярно, блудящий сын! - Блудный, блудный сын, сэр, - мягко подсказал мистер Пелл. - Не беспокойтесь, сэр, - с достоинством возразил мистер Уэллер. - Я знаю, который час, сэр. Когда не буду знать, спрошу вас, сэр. К приходу исполнителя Сэм завоевал такую популярность, что присутствующие джентльмены решили проводить его всей компанией в тюрьму. Они тронулись в путь в таком порядке: истец и ответчик шли рука об руку; исполнитель впереди, а восемь дюжих кучеров замыкали шествие. У кофейни Сарджентс-Инна все остановились, чтобы освежиться, и когда было покончено с юридическими формальностями, процессия двинулась дальше. Затея восьми джентльменов, продолжавших идти по четыре человека в ряд, вызвала на Флит-стрит легкое смятение; затем пришлось покинуть пятнистого джентльмена, вступившего в драку с носильщиком. Было условлено, что его друзья зайдут за ним на обратном пути. Кроме этих маленьких инцидентов, ничего не случилось в пути. Дойдя до ворот Флита, компания по знаку истца трижды прокричала оглушительно "ура" в честь ответчика и, обменявшись рукопожатиями, рассталась с ним. Когда Сэм был официально доставлен в дежурную комнату, - к крайнему изумлению Рокера и явному недоумению самого флегматического Недди, - и тотчас же отведен в тюрьму, он направился прямо к камере своего хозяина и постучался к нему в дверь. - Войдите, -отозвался мистер Пиквик. Сэм вошел, снял шляпу и улыбнулся. - А, это вы, милый Сэм! - воскликнул мистер Пиквик, явно обрадовавшись при виде своего скромного друга. - Вчера я отнюдь не хотел оскорбить ваши чувства, мой верный друг. Положите шляпу, Сэм, и я вам подробно растолкую, что я имел в виду. - Нельзя ли немного позже, сэр? - спросил Сэм. - Конечно, - сказал мистер Пиквик, - но почему не сейчас? - Лучше бы потом, сэр, - отвечал Сэм. - Почему? - осведомился мистер Пиквик. - Потому что... - запинаясь, начал Сэм. - Потому что... - повторил мистер Пиквик, встревоженный поведением своего слуги. - Потому что, - продолжал Сэм, - есть у меня одно дельце, с которым я бы хотел покончить. - Какое дело? - полюбопытствовал мистер Пиквик, удивленный смущенным видом Сэма. - Так, ничего особенного, сэр, - отвечал Сэм. - Ну, если ничего особенного, то сначала вы можете поговорить со мной, - улыбаясь, сказал мистер Пиквик. - Пожалуй, следовало бы мне позаботиться об этом сейчас же, - отозвался Сэм, все еще колеблясь. Мистер Пиквик был удивлен, но ничего не сказал. - Дело в том... - начал Сэм и запнулся. - Ну, - воскликнул мистер Пиквик, -говорите, Сэм! - Дело в том, - сказал Сэм, выжимая из себя слова, - что, пожалуй, следовало бы мне прежде всего позаботиться о своей постели. - О постели? - с изумлением воскликнул мистер Пиквик. - Да, о моей постели, сэр, - отвечал Сэм. - Я арестант. Сегодня после полудня меня арестовали за долги. - Вы арестованы за долги? - вскричал мистер Пиквик, откидываясь на спинку кресла. - Да, за долги, сэр, - подтвердил Сэм. - А человек, который меня засадил, ни за что меня отсюда не выпустит, пока вы сами не выйдете. - Боже мой! - воскликнул мистер Пиквик. - Что вы хотите этим сказать? - То, что я говорю, сэр, - ответил Сэм. - Я буду сидеть хоть сорок лет, и очень этому рад, и будь это Ньюгет, было бы то же самое. Ну, черт возьми, секрет раскрыт, и конец делу! С этими словами, которые он повторил очень энергически и выразительно, Сэм Уэллер, находясь в необычайно возбужденном состоянии, швырнул шляпу на пол, а затем, скрестив руки, посмотрел решительно и твердо в лицо своему хозяину. ГЛАВА XLIV повествует о разных мелких событиях, происшедших во Флите, и о таинственном поведении мистера Уинкля и рассказывает о том, как бедный арестант Канцлерского суда был, наконец, освобожден Мистер Пиквик был так глубоко растроган горячей привязанностью Сэма, что не проявил никаких признаков гнева или неудовольствия по поводу той стремительности, с какой Сэм добровольно попал в долговую тюрьму на неопределенный срок. Единственным пунктом, по которому он упорно требовал объяснения, была фамилия кредитора, но ее мистер Уэллер не менее упорно скрывал. - От нее никакого толку не будет, сэр, - снова и снова повторял Сэм. Это существо злобное, недоброжелательное, неуступчивое, коварное и мстительное, с жестоким сердцем, которого ничем не смягчить, как заметил добродетельный священник об одном старом джентльмене, страдавшем водянкой, когда тот сказал, что, поразмыслив, он предпочитает оставить деньги своей жене, а не на сооружение церкви. - Но подумайте, Сэм, - убеждал мистер Пиквик, - сумма так невелика, что ее легко можно уплатить; а теперь, когда я решил оставить вас у себя, не забывайте, что вы гораздо больше принесете пользы, имея возможность выходить из тюрьмы. - Очень вам признателен, сэр, - серьезно ответил мистер Уэллер, - но мне бы не хотелось. - Чего не хотелось бы, Сэм? - Не хотелось бы унижаться и просить милости у такого бессовестного врага. - Но вы никакой милости не просите, отдавая ему его деньги, Сэм, доказывал мистер Пиквик. - Прошу прощенья, сэр, - возразил Сэм, - но это была бы очень большая милость - заплатить ему деньги, а он ее не заслуживает. Вот в чем тут дело, сэр. Заметив, что мистер Пиквик с некоторым раздражением потирает нос, мистер Уэллер счел благоразумным переменить тему разговора. - Я принимаю свое решение из принципа, сэр, - заметил Сэм, - так же, как вы принимаете свое, и тут мне приходит на ум человек, который покончил с собой из принципа. О нем вы, конечно, слыхали, сэр. Мистер Уэллер умолк и искоса бросил лукавый взгляд на своего хозяина. - Никакого "конечно" тут быть не может, Сэм, - сказал мистер Пиквик, начиная улыбаться, несмотря на тревогу, вызванную упрямством Сэма. - Молва о вышеупомянутом джентльмене не дошла до моих ушей. - Неужели, сэр? - воскликнул мистер Уэллер. - Вы меня удивляете, сэр. Он был государственный чиновник. - Вот как? - сказал мистер Пиквик. - Да, сэр, - подтвердил мистер Уэллер, - и был очень приятный джентльмен - один из тех точных и аккуратных людей, которые засовывают ноги в маленькие пожарные ведра из резины, если погода дождливая, и прижимают к сердцу только одного друга - нагрудник из заячьих шкурок; он копил деньги из принципа, менял сорочку каждый день из принципа; никогда не разговаривал с родственниками из принципа, опасаясь, как бы они не попросили у него взаймы, и вообще был на редкость приятный тип. Он стригся из принципа раз в две недели и договорился покупать костюмы из экономического принципа - три костюма в год, с тем чтобы старые принимали назад. Как очень регулярный джентльмен, он обедал всегда в одном и том же месте, где брали шиллинг девять пенсов с человека, и, бывало, съедал на добрый шиллинг девять пенсов, как частенько замечал хозяин, заливаясь слезами, не говоря уже о том, что он раздувал зимой огонь в камине, а это обходилось ровно в четыре с половиной пенса ежедневно, и досадно было смотреть на него при этом. А держал он себя на редкость важно! "Дайте Пост, когда прочтет этот джентльмен, - покрикивал он ежедневно, входя в комнату. - Позаботьтесь о Таймсе, Томас, дайте мне посмотреть Морнинг Геральд, когда он освободится, не забудьте занять очередь на Кроникл и принесите-ка Адвертайзер". А потом он сидел, не сводя глаз с часов, и выбегал ровно за четверть минуты, чтобы подкараулить мальчика, приносившего вечернюю газету, которую он читал с таким интересом и упорством, что все прочие посетители доходили до отчаяния и сумасшествия, в особенности один раздражительный старый джентльмен; в таких случаях лакею всегда приходилось за джентльменом присматривать, чтобы он не поддался искушению и не пустил в дело нож для разрезания жаркого. Ну-с, так вот, сэр, приходил он сюда и занимал лучшее место в течение трех часов, и после обеда никогда ничего не пил, а только спал, и потом шел в кофейню на одной из ближайших улиц и выпивал маленький кофейник кофе с четырьмя сдобными пышками, после этого он шел домой в Кенсингтон *и ложился спать. Как-то вечером он очень заболел; посылает за доктором. Доктор приезжает в зеленой карете с приставной лестницей на манер изделий Робинзона Крузо, которую он сам мог опускать, вылезая из кареты, убирать за собой, чтобы кучеру не нужно было слезать с козел; таким образом, кучер дурачил публику, показывал ей только свою ливрею, а штаны на нем были не под стать ей. "В чем дело?" спрашивает доктор. "Очень болен", - говорит пациент. "Что вы сегодня ели?" спрашивает доктор. "Жареную телятину", - отвечает пациент. "А самое последнее что вы съели?" -говорит доктор. "Сдобные пышки", - говорит пациент. "А, вот оно что! - говорит доктор. -Я вам сейчас же пришлю коробку пилюль, и больше вы к ним никогда, говорит, не прикасайтесь". - "К чему не прикасаться? - спрашивает пациент. - К пилюлям?" - "Нет, к сдобным пышкам", - говорит доктор. "Как! - говорит пациент, подпрыгнув в постели. - Каждый вечер в течение пятнадцати лет я съедал из принципа четыре сдобных пышки!" "Ну, так вы откажитесь от них из принципа", - говорит доктор. "Сдобные пышки очень полезны, сэр", - говорит пациент. "Сдобные пышки очень вредны, сэр", сердито говорит доктор. "Но они так дешевы, - говорит пациент, сбавляя тон, - и очень сытны, если принять во внимание цену". - "Вам они обойдутся во всяком случае слишком дорого, даже если вам будут платить за то, чтобы вы их ели, - говорит доктор. - Четыре пышки каждый вечер убьют, говорит, вас в полгода". Пациент смотрит ему прямо в лицо, долго думает и, наконец, говорит: "Вы уверены в этом, сэр?" - "Могу поставить на карту свою репутацию врача", - говорит доктор. "Как вы думаете, сколько сдобных пышек прикончили бы меня сразу?" - спрашивает пациент. "Не знаю", - говорит доктор. "Как вы думаете, если купить на полкроны, этого хватит?" - спрашивает пациент. "Пожалуй, хватит", - говорит доктор. "А на три шиллинга наверняка хватит?" говорит пациент. "Несомненно", - говорит доктор. "Очень хорошо, - говорит пациент, - спокойной ночи". Утром он встает, растапливает камин, велит принести на три шиллинга пышек, поджаривает их, съедает все и пускает себе пулю в лоб. - Зачем же он это сделал? - быстро спросил мистер Пиквик, ибо был весьма потрясен трагической развязкой этой истории. - Зачем он это сделал? - повторил Сэм. - Да хотел подкрепить свой великий принцип, будто пышки полезны, и доказать, что он никому не позволит вмешиваться в его дела! Такого рода уловками и увертками отвечал мистер Уэллер на вопросы своего хозяина в тот вечер, когда водворился во Флите. Убедившись, наконец, что все уговоры бесполезны, мистер Пиквик скрепя сердце разрешил ему снять угол у лысого сапожника, который арендовал маленькую камеру в одной из верхних галерей. В это скромное помещение мистер Уэллер перенес тюфяк и подушку, взятые напрокат у мистера Рокера, и, расположившись здесь на ночь, почувствовал себя, как дома, словно родился в тюрьме и вся его семья прозябала в ней на протяжении трех поколений. - Вы всегда курите перед сном, старый петух? - осведомился мистер Уэллер у своего квартирохозяина, когда они оба расположились на ночь. - Да, курю, молодой бентамский петушок *, -ответил сапожник. - Разрешите полюбопытствовать, почему вы стелете себе постель под этим-вот еловым столом? - спросил Сэм. - Потому что я привык к кровати с четырьмя столбиками для балдахина раньше, чем попал сюда, а потом убедился, что ножки стола ничуть не хуже, ответил сапожник. - У вас чудной характер, сэр, - сказал Сэм. - Такого добра у меня нет, - возразил сапожник, покачав головой, - и если вам оно понадобилось, боюсь, что вы не так-то легко найдете себе что-нибудь в здешней канцелярии. Вышеприведенный короткий диалог начался, когда мистер Уэллер лежал, растянувшись, на своем тюфяке в одном конце камеры, а сапожник - на своем в другом конце. Камера освещалась тростниковой свечой и трубкой сапожника, которая вспыхивала под столом, как раскаленный уголек. Разговор, как ни был он краток, чрезвычайно расположил мистера Уэллера в пользу квартирохозяина, и, приподнявшись на локте, он начал внимательно его разглядывать, на что у него до сей поры не было ни времени, ни охоты. Это был человек с землистым цветом лица, как у всех сапожников, и с жесткой взъерошенной бородой, тоже как у всех сапожников. Его лицо странная, добродушная, уродливая маска - украшалось парой глаз, должно быть очень веселых в прежние времена, ибо они все еще блестели. Ему было шестьдесят лет, и одному богу известно, на сколько лет он состарился от пребывания в тюрьме, а потому странным казалось, что вид у него довольный и лицо почти веселое. Он был маленького роста, и теперь, скрючившись в постели, производил такое впечатление, будто у него нет ног. Во рту у него торчала большая красная трубка; он курил и смотрел на свечу с завидным благодушием. - Давно вы здесь? - спросил Сэм, нарушая молчание, длившееся довольно долго. - Двенадцать лет, - ответил сапожник, покусывая конец трубки. - Неуважение к суду? - осведомился Сэм. Сапожник кивнул головой. - Ну, так зачем же вы продолжаете упрямиться, - сказал Сэм сурово, - и губите свою драгоценную жизнь в этом-вот загоне для скота? Почему не уступите и не попросите прощения у лорд-канцлера, что из-за вас его суд покрыл себя позором, не скажете ему, что вы теперь очень раскаиваетесь и больше не будете так делать? Сапожник засунул трубку в угол рта, улыбнулся, опять передвинул ее на старое место, но ничего не сказал. - Почему вы так не поступите? - настойчиво повторил Сэм. - Что? - откликнулся сапожник. - Вы плохо понимаете эти дела. Ну что, по-вашему, меня погубило? - По-моему, - сказал Сэм, снимая нагар со свечи, - началось с того, что вы залезли в долги, да? - Никогда не был должен ни единого фартинга, - отозвался сапожник. Придумайте еще что-нибудь. - Ну, может быть, - сказал Сэм, - вы скупали дома, что, выражаясь деликатно, значит свихнуться, или вздумали их строить, что, выражаясь по-медицинскому, значит потерять надежду на выздоровление. Сапожник покачал головой и сказал: - Придумайте еще что-нибудь. - Надеюсь, вы не затевали тяжбы? - подозрительно спросил Сэм. - Никогда в жизни, - отвечал сапожник. - Дело в том, что меня погубили деньги, оставленные мне по завещанию. - Бросьте! - сказал Сэм. - Кто этому поверит! Хотел бы я, чтобы какой-нибудь богатый враг вздумал погубить меня этим-вот способом. Я бы ему не помешал. - О, я вижу, вы мне не верите, - сказал сапожник, мирно покуривая трубку. - На вашем месте я бы и сам не поверил. А все-таки это правда. - Как это случилось? - спросил Сэм, склоняясь к тому, чтобы поверить, такое сильное впечатление произвел на него сапожник. - А вот как, - отвечал сапожник. - С одним старым джентльменом - я на него работал в провинции и был женат на его бедной родственнице (она умерла, да благословит ее бог, и возблагодарим его за это) - случился удар, и он отошел. - Куда? - осведомился Сэм, которого клонило ко сну после многочисленных событий этого дня. - Как я могу знать куда? - возразил сапожник, который, наслаждаясь своей трубкой, говорил в нос. - Отошел к усопшим. - А, понимаю! - сказал Сэм. -Что же дальше? - Ну, так вот, - продолжал сапожник, - он оставил пять тысяч фунтов. - Очень благородно с его стороны, - вставил Сэм. - Одну из них, - сообщил сапожник, - он оставил мне, потому что я был, понимаете ли, женат на его родственнице. - Очень хорошо, - пробормотал Сэм. - А так как он был окружен множеством племянниц и племянников, которые вечно ссорились и дрались между собой из-за денег, то меня он назначил своим душеприказчиком и оставил мне остальные тысячи по доверию, чтобы разделить между ними, как сказано в завещании. - Что значит - по доверию? - осведомился Сэм, очнувшись от дремоты. Если это не наличные, то какой от них прок? - Это юридический термин, вот и все, - пояснил сапожник. - Не думаю, - сказал Сэм, покачав головой. - Какое уж там доверие в этой лавочке? А впрочем, продолжайте. - Так вот, - сказал сапожник, - когда я хотел утвердить завещание, племянницы и племянники, которые были ужасно огорчены, что не все деньги достались им, вошли с caveat *. - Что такое? - переспросил Сэм. - Юридическая штука - все равно что сказать: "Стоп!", - ответил сапожник. - Понимаю, - сказал Сэм, - зять хабис корпус. Ну? - Но, убедившись, что они не могут между собой договориться, продолжал сапожник, - и, стало быть, не могут оспорить завещание, они взяли назад свое caveat, и я распределил наследство. Едва я успел это сделать, как один племянник возбуждает дело об отмене завещания. Спустя несколько месяцев дело разбирается у старого, глупого джентльмена в задней комнате где-то в переулке собора св. Павла; четыре адвоката взяли себе каждый по одному дню, чтобы надоедать ему по очереди, а потом он недели две размышляет и читает показания в шести томах и, наконец, выносит решение, что завещатель был не в своем уме и, стало быть, я должен вернуть все деньги и уплатить издержки. Я обжаловал решение; дело переходит к трем или четырем очень сонным джентльменам, которые уже слушали его в первом суде, при котором они состоят законниками, но определенной работы у них нет, - разница только в том, что там их называли докторами, а здесь - делегатами, - не знаю, понятно ли вам это; и они очень вежливо утвердили решение старого джентльмена. После этого мы перешли в Канцлерский суд, где дело находится и по сей день и где навсегда останется. Вся моя тысяча фунтов давным-давно перешла к моим адвокатам, а имущество, как они это называют, и издержки оцениваются в десять тысяч фунтов, и вот из-за них я здесь сижу и буду сидеть до самой смерти и чинить сапоги. Кое-кто из джентльменов поговаривал о том; чтобы поднять вопрос в парламенте, и, вероятно, так бы они и сделали, да только у них не было времени приходить ко мне, а я не мог идти к ним; мои длинные письма им надоели, и они бросили это дело. Вот вам святая истина, без всяких недомолвок или преувеличений, и ее прекрасно знают пятьдесят человек как в этой тюрьме, так и за ее стенами. Сапожник приостановился, чтобы удостовериться, какое впечатление произвел его рассказ на Сэма, но убедившись, что тот погрузился в сон, вытряхнул пепел из трубки, вздохнул, положил трубку, натянул на голову одеяло и заснул. На следующее утро мистер Пиквик в одиночестве сидел за завтраком (Сэм в комнате сапожника усердно занимался приведением в порядок башмаков и черных гетр своего хозяина), когда раздался стук в дверь, и не успел мистер Пиквик крикнуть: "Войдите!" - как появилась голова, украшенная шевелюрой и вельветовой шапочкой, каковые головные уборы мистер Пиквик без труда признал личной собственностью мистера Сменгля. - Как поживаете? - осведомилась эта достойная личность, сопровождая вопрос несколькими десятками кивков. - Послушайте, вы никого не ждете сегодня утром? Трое каких-то дьявольски элегантных джентльменов спрашивали вас внизу и стучались во все двери нижнего этажа. За это им чертовски влетело от постояльцев, потрудившихся открыть дверь. - Ах, боже мой! Как глупо! - вставая, воскликнул мистер Пиквик. - Да, не сомневаюсь, что это кое-кто из моих друзей, которых я ждал вчера. - Ваши друзья! - вскричал Сменгль, схватив мистера Пиквика за руку. Больше ни слова! Будь я проклят, но с этой минуты они - мои друзья, а также друзья Майвинса. Чертовски симпатичный джентльмен эта скотина Майвинс, не правда ли? - добавил Сменгль с большим чувством. - Я так мало знаю этого джентльмена, - нерешительно начал мистер Пиквик, - что я... - Понимаю, понимаю! - перебил Сменгль, схватив мистера Пиквика за плечо. - Вы познакомитесь с ним ближе. Вы будете в восторге от него. Этот человек, сэр, - с торжественной миной присовокупил Сменгль, - наделен комическим талантом, который сделал бы честь Друрилейнскому театру *. - В самом деле? - сказал мистер Пиквик. - Ей-богу правда! - воскликнул Сменгль. - Вы бы послушали, как он изображает четырех котов в тачке - четырех котов, сэр, клянусь честью! Вы понимаете, как это чертовски остроумно? Будь я проклят, если вы не полюбите этого человека, когда узнаете его качества! У него один только недостаток, маленькая слабость, о которой я, знаете ли, уже упоминал. Так как мистер Сменгль покачал при этом головой конфиденциально и сочувственно, мистер Пиквик понял, что должен что-то сказать, и посему сказал: "А!" - и с нетерпением взглянул на дверь. - А! - подхватил мистер Сменгль, с важным видом вздохнув. - Это чудесный товарищ, вот кто он такой, сэр. Лучшего товарища не найти. Но есть у него один недостаток. Если бы явилась ему сию минуту тень его деда, сэр, он взял бы у нее деньги под вексель. - Неужели? - воскликнул мистер Пиквик. - Да, - подтвердил мистер Сменгль. - И будь в его власти вызвать ее еще раз, он бы это сделал через два месяца и три дня, чтобы переписать вексель. - Это весьма замечательные черты, - сказал мистер Пиквик, - но боюсь, что, пока мы тут беседуем, мои друзья разыскивают меня и не знают, что делать. - Я их провожу, - предложил Сменгль, направляясь к двери. - Всего хорошего. Я, знаете ли, не потревожу вас, пока они будут здесь. До свиданья... Произнеся последние два слова, Сменгль вдруг остановился, снова закрыл дверь, которую успел открыть, и, потихоньку приближаясь к мистеру Пиквику, на цыпочках подошел к нему вплотную и спросил чуть слышным шепотом: - Не могли бы вы мне ссудить полкроны до конца будущей недели? Мистер Пиквик, едва удерживаясь от улыбки, но тем не менее храня серьезный вид, достал монету и положил ее в руку мистеру Сменглю, после чего этот джентльмен с многочисленными кивками и подмигиваниями, намекающими на великую тайну, отправился на поиски трех посетителей, которых вскоре и привел. Кашлянув трижды и столько же раз кивнув, чтобы заверить мистера Пиквика в том, что не забудет заплатить, он очень любезно пожал всем руки и, наконец, удалился. - Дорогие мои друзья! - сказал мистер Пиквик, пожимая по очереди руку мистеру Танмену, мистеру Уинклю и мистеру Снодграссу, ибо это были именно они. Как я рад вас видеть! Триумвират был очень растроган. Мистер Тапмен скорбно покачал головой, мистер Снодграсс с нескрываемым волнением извлек носовой платок, а мистер Уинкль отошел к окну и громко засопел. - С добрым утром, джентльмены! - провозгласил Сэм, появляясь в этот момент с башмаками и гетрами. Долой меланхолию, как сказал малыш, когда его учительница умерла. Добро пожаловать в колледж, джентльмены! - Этот безумный человек, - сообщил мистер Пиквик, похлопывая Сэма по голове, когда тот опустился на колени, чтобы застегнуть своему хозяину гетры, - этот безумный человек, чтобы остаться со мной, заставил арестовать себя. - Что такое? - воскликнули трое друзей. - Да, джентльмены, - подтвердил Сэм, - я... пожалуйста, стойте смирно, сэр... я - арестант, джентльмены. Схватило, как сказала леди, собираясь рожать. - Арестант! - с непонятным волнением воскликнул мистер Уинкль. - Что такое, сэр! - отозвался Сэм, поднимая голову. - В чем дело, сэр? - Я надеялся, Сэм, что... ничего, ничего, - стремительно сорвалось с языка у мистера Уинкля. Было нечто столь резкое и беспокойное в манерах мистера Уинкля, что мистер Пиквик невольно взглянул на своих двух друзей, ожидая объяснения. - Мы не знаем, - ответил вслух мистер Тапмен на этот немой вопрос. Последние два дня он был очень возбужден и сам на себя не похож. Мы опасались, не случилось ли чего-нибудь, но он категорически это отрицает. - Нет, нет, - вмешался мистер Уинкль, краснея под взглядом мистера Пиквика, - право же, ничего не случилось. Уверяю вас, ничего не случилось, дорогой сэр. Мне придется уехать ненадолго из города по личному делу, и я надеялся упросить вас, чтобы вы разрешили Сэму меня сопровождать. Физиономия мистера Пиквика выразила еще большее удивление. - Я... я... думаю, - запинаясь, продолжал мистер Уинкль, - что Сэм не стал бы возражать, по теперь, конечно, это невозможно, раз он арестован. Придется ехать мне одному. Когда мистер Уинкль произнес эти слова, мистер Пиквик с некоторым изумлением почувствовал, что пальцы Сэма, застегивавшего гетры, задрожали, словно он был удивлен или испуган. Сэм посмотрел на мистера Уинкля, когда тот умолк, и хотя они обменялись только мимолетным взглядом, но, по-видимому, поняли друг друга. - Сэм, вы что-нибудь об этом знаете? - быстро спросил мистер Пиквик. - Нет, не знаю, сэр, - отозвался мистер Уэллер, начиная с большим усердием застегивать гетры. - Вы уверены, Сэм? - настаивал мистер Пиквик. - Видите ли, сэр, - отвечал мистер Уэллер, - я уверен в том, что раньше ни разу об этом не слышал. Если у меня есть какие-то догадки, - добавил Сэм, взглянув на мистера Уинкля, - я не имею никакого права о них говорить, потому что боюсь, знаете ли, ошибиться. - А я не имею никакого права вмешиваться в личные дела друга, как бы он ни был мне близок, - помолчав, сказал мистер Пиквик. - Разрешите только сказать, что я ровно ничего во всем этом не понимаю. Довольно! Больше мы к этому возвращаться не будем. Выразив таким образом свою мысль, мистер Пиквик перевел разговор на другие темы, а мистер Уинкль начал постепенно приходить в себя, хотя все еще был очень далек от полного спокойствия. Столько вопросов нужно было им обсудить, что утро пролетело быстро. В три часа, когда Сэм водрузил на маленький обеденный стол жареную баранью ногу и огромный паштет, а блюдо с овощами и кувшины с портером разместил на стульях, на диване и где придется, все почувствовали, что могут отдать должное обеду, хотя мясо было куплено и зажарено, а паштет приготовлен и испечен по соседству, в тюремной кухне. После этого выпили одну-две бутылки очень хорошего вина, за которым мистер Пиквик послал в кофейню "Кубок" близ Докторс-Коммонс. Пожалуй, вместо "одну-две" правильнее было бы сказать "полдюжины", ибо к тому времени, когда вино было выпито, а чай убран, зазвонил колокол, возвещавший, что настало время расходиться по домам. Если днем поведение мистера Уинкля казалось необъяснимым, то сейчас, когда под наплывом чувств и своей доли вина - одной из шести бутылок - он начал прощаться с другом, оно стало романтическим и торжественным. Он выждал, пока удалились мистер Тапмен и мистер Снодграсс, схватил руку мистера Пиквика и горячо пожал, выражая всей своей физиономией твердую и непреложную решимость, зловеще сочетавшуюся с глубоким унынием. - Спокойной ночи, дорогой сэр, - сквозь стиснутые зубы проговорил мистер Уинкль. - Да благословит вас бог, дорогой мой! - промолвил мягкосердечный мистер Пиквик, отвечая на рукопожатие молодого друга. - Пора! - крикнул мистер Тапмен из галереи. - Да, да, сию минуту, - отозвался мистер Уинкль. Спокойной ночи! - Спокойной ночи, - сказал мистер Пиквик. Затем последовала еще одна "спокойная ночь", и еще одна, и еще с полдюжины, а мистер Уинкль продолжал пожимать руку своему другу и с тем же странным выражением смотреть ему в лицо. - Что случилось? -спросил, наконец, мистер Пиквик, когда рука у него заныла от рукопожатий. - Ничего, - отвечал мистер Уинкль. - Ну, спокойной ночи, - сказал мистер Пиквик, пытаясь выдернуть руку. - Мой друг, мой благодетель, мой высокоуважаемый спутник! - пробормотал мистер Уинкль, уцепившись за его руку. - Не судите меня строго, не судите, когда узнаете, что я, доведенный до крайности непреодолимыми препятствиями... - Ну, что же вы! - воскликнул мистер Тапмен, появляясь в дверях. - Идите, а не то нас тут запрут! - Да, да, иду! - ответил мистер Уинкль. И, собравшись с силами, он выбежал из камеры. В то время как мистер Пиквик с немым удивлением смотрел им вслед, пока они шли по коридору, на площадке лестницы появился Сэм и шепнул что-то на ухо мистеру Уинклю. - О, разумеется, положитесь на меня! - громко ответил этот джентльмен. - Благодарю вас! Вы не забудете, сэр? - осведомился Сэм. - Конечно, не забуду, - отозвался мистер Уинкль. - Желаю вам удачи, сэр, - сказал Сэм, притронувшись к шляпе. - Мне бы очень хотелось отправиться с вами, сэр, но, конечно, хозяин - прежде всего. - Вы остаетесь, и этот поступок делает вам честь, - сказал мистер Уинкль. С этими словами они расстались внизу лестницы. - Чрезвычайно странно, - заметил мистер Пиквик, возвращаясь в камеру и задумчиво присаживаясь к столу. - Что мог затеять этот молодой человек? Он сидел, обдумывая этот вопрос, как вдруг раздался голос тюремщика Рокера, осведомлявшегося, можно ли войти. - Войдите, - отвечал мистер Пиквик. - Я вам принес подушку помягче, сэр, - сообщил Рокер, - вместо той временной, какая была у вас прошлой ночью. - Благодарю вас, - сказал мистер Пиквик. - Не хотите ли стаканчик вина? - Вы очень добры, сэр, - отвечал мистер Рокер, принимая предложенный стакан. - За ваше здоровье, сэр. - Благодарю вас, - отозвался мистер Пиквик. - С сожаленьем должен вам сообщить, сэр, что вашему квартирохозяину сделалось очень худо этой ночью, - сказал Рокер, поставил стакан и стал разглядывать подкладку своей шляпы, приготовляясь вновь ее надеть. - Как? Арестант Канцлерского суда? - воскликнул мистер Пиквик. - Ему недолго оставаться арестантом Канцлерского суда, сэр, - отвечал Рокер, поворачивая свою шляпу так, чтобы можно было прочесть имя мастера. - Вы меня пугаете! - промолвил мистер Пиквик. Что вы хотите сказать? - У него уже давно чахотка, - пояснил мистер Рокер, - а с ночи он стал задыхаться. Доктор уже полгода назад сказал, что спасти его может только перемена климата. - Ах, боже мой! - воскликнул мистер Пиквик. Неужели закон в течение полугода медленно убивал этого человека? - Насчет этого я ничего не знаю, - отвечал Рокер, обеими руками приподнимая шляпу за поля. - Вероятно, с ним случилось бы то же самое, где бы он ни был. Сегодня утром его перевели в больницу; доктор говорит, что нужно во что бы то ни стало поддерживать его силы, и начальник прислал ему со своего стола вина, бульону и всякой всячины. Начальник в этом не виноват, сэр. - Да, конечно, - поспешил согласиться мистер Пиквик. - А все-таки боюсь, что его песенка спета, - продолжал Рокер, покачивая годовой. - Я только что предлагал Недди держать пари на два шестипенсовика против одного, но он не согласился и был прав. Покорнейше благодарю, сэр. Спокойной ночи, сэр. - Постойте, - с волнением сказал мистер Пиквик. Где больница? - Как раз над вашей камерой, сэр, - отвечал Рокер. - Если хотите, я вас провожу. Мистер Пиквик, не говоря ни слова, схватил шляпу и тотчас же вышел. Тюремщик молча шел впереди; осторожно приподняв щеколду, он знаком предложил мистеру Пиквику войти. Эта была большая унылая палата с несколькими железными кроватями; на одной из них, вытянувшись, лежал человек, похожий на тень: иссохший, бледный, страшный. У изголовья его сидел старичок в сапожничьем переднике и, вооружившись роговыми очками, читал вслух библию. Это был счастливый наследник. Больной опустил руку на плечо своему товарищу, прося прекратить чтение. Тот послушно закрыл книгу и положил ее на кровать. - Откройте окно, - сказал больной. Сапожник повиновался. Стук экипажей и повозок, дребезжание колес, крики взрослых и детей - все звуки большого города, возвещавшие о жизни и деятельности, сливаясь в глухой шум, ворвались в комнату. Из этого хриплого гула выделялся время от времени неудержимый смех или обрывок какой-то звонкой песни, распеваемой кем-то в беспокойной толпе, на секунду задевал слух, а потом тонул в реве голосов и топоте ног, - разбивались волны бурного житейского моря, тяжело катившего свои воды за окном. Печальны эти звуки для задумчивого слушателя в любое время. Какими же печальными кажутся они тому, кто бодрствует у смертного одра! - Здесь нет воздуха, - прошептал больной. - Эти стены отравляют его. За ними, когда я бродил там много лет назад, воздух был свежий; проникая в тюрьму, он делается горячим и тяжелым. Я не могу им дышать. - Мы оба дышали им долгие годы, - сказал старик. - Ободритесь! Наступило короткое молчание, и оба посетителя приблизились к кровати. Больной притянул к себе руку старого товарища по тюрьме и, ласково сжав ее обеими руками, не выпускал. - Надеюсь, - прошептал он немного спустя так тихо, что они должны были наклониться к кровати, чтобы расслышать невнятные звуки, срывавшиеся с его бледных губ, - надеюсь, милосердный судья вспомнит о моем тяжелом наказании на земле. Двадцать лет, мой друг, двадцать лет в этой отвратительной могиле! У меня разрывалось сердце, когда умер мой ребенок, а я не мог даже поцеловать его в гробике. С тех пор среди этого шума и разгула мое одиночество стало ужасным. Да простит меня бог! Он видел мою одинокую, томительную смерть. Он сложил руки и, прошептав еще что-то, чего никто не расслышал, погрузился в сон - сперва это был только сон, потому что они видели, как он улыбался. Они разговаривали шепотом, потом тюремщик, наклонившись к подушке, отшатнулся. - Клянусь богом, он получил свободу! - воскликнул тюремщик. Да, получил. Но при жизни он стал так похож на мертвеца, что они не заметили, когда он умер. ГЛАВА XLV, повествующая о свидании мистера Сэмюела Уэллера со своим семейством. Мистер Пиквик совершает осмотр маленького мира, в котором обитает, и принимает решение как можно меньше соприкасаться с ним в будущем Как-то утром, спустя несколько дней после своего заточения, мистер Сэмюел Уэллер с величайшей заботливостью привел в порядок камеру хозяина и, убедившись, что он комфортабельно расположился со своими книгами и бумагами, удалился, чтобы провести час-другой с наибольшей приятностью. Утро было прекрасное, и Сэмюелу пришло в голову, что пинта портера на свежем воздухе поможет скоротать ему ближайшие четверть часа не хуже, чем всякое другое развлечение, какое он мог себе позволить. Придя к такому выводу, он отправился в буфетную. Купив пиво и получив вдобавок газету трехдневной давности, он пошел к кегельбану и, сев на скамью, начал развлекаться очень степенно и методически. Прежде всего он освежился глотком пива, а потом поднял взор к окну и платонически подмигнул молодой леди, которая чистила там картофель, Затем он развернул газету, сложил ее так, чтобы судебная хроника была сверху, а поскольку это дело очень трудное и раздражающее, если дует хотя бы легкий ветерок, то Сэм, покончив с ним, снова хлебнул пива. Затем он прочел две строки и оторвался от газеты, чтобы взглянуть на двух субъектов, игравших тут же партию в мяч, по окончании которой он одобрительно крикнул: "Очень хорошо!" - и окинул взглядом зрителей, чтобы узнать, согласны ли они с ним. Это повлекло за собой необходимость взглянуть также и на окно; а так как молодая леди все еще была там, то простая вежливость требовала подмигнуть снова и, прибегнув к пантомиме, выпить за ее здоровье еще глоток пива, что Сэм и проделал. Состроив свирепую гримасу мальчугану, который, широко раскрыв глаза, следил за этой процедурой, он положил ногу на ногу и, держа обеими руками газету, начал читать всерьез. Едва успел он сосредоточиться в надлежащей степени, как вдруг ему почудилось, что где-то в коридоре выкрикивают его имя. И он не ошибся, ибо оно быстро передавалось из уст в уста, и вскоре воздух огласился криками: "Уэллер!" - Здесь! - громовым голосом гаркнул Сэм. - В чем дело? Кто его спрашивает? Или прислали нарочного сказать, что его дача горит? - Кто-то спрашивает вас в прихожей, - объяснил стоявший поблизости человек. - Пожалуйста, присмотрите, старина, за этой-вот газетой и кружкой, попросил Сэм. - Я сейчас приду. Ей-богу, если бы меня вызывали в суд, так и то не могли бы поднять больше шума! Сопровождая эти слова деликатным щелчком по голове вышеупомянутого молодого джентльмена, который, не подозревая о своем близком соседстве с разыскиваемой особой, вопил во всю глотку: "Уэллер!" - Сэм поспешно прошел по двору и взбежал по ступеням в прихожую. Здесь первое, что он увидел, был его возлюбленный родитель, сидящий со шляпой в руке на нижней ступеньке внутренней лестницы и через каждые полминуты оравший во все горло: "Веллер!" - Ну, чего вы орете? - быстро спросил Сэм, когда старый джентльмен испустил еще один вопль. - Раскраснелся так, что смахивает на сердитого стеклодува. В чем дело? - Ага! А то я уже начал побаиваться, Сэмми, - отозвался старый джентльмен, - не отправился ли ты на прогулку в Ридженси-парк. - Бросьте, - сказал Сэм, - нечего поддразнивать жертву скупости, слезайте-ка со ступеньки. Чего вы тут расселись? Я здесь не живу. - Я тебе покажу такую потеху, Сэмми, - начал старший мистер Уэллер, вставая. - Постойте минутку, - перебил Сэм, - вы весь белый сзади. - Правильно, Сэмми, сотри это, - сказал мистер Уэллер, когда сын стал его чистить. - Здесь могут принять за личное оскорбление, если человек будет разгуливать обеленным, а, Сэмми? Тут мистер Уэллер проявил столь недвусмысленные симптомы сдавленного смеха, что Сэм поспешил положить этому конец. - Да успокойтесь! - сказал Сэм. - Отроду не видывал такого старого чудака. Ну, чего вы надрываетесь? - Сэмми, - сказал мистер Уэллер, вытирая лоб, - боюсь, как бы мне не дохохотаться до апоплексического удара, мой мальчик. - Ну, так для чего же вы это делаете? - полюбопытствовал Сэм. - Что вы можете на это ответить? - Как ты думаешь, Сэмивел, кто приехал сюда вместе со мной? - спросил мистер Уэллер, отступая шага на два, сжимая губы и поднимая брови. - Пелл? - предположил Сэм. Мистер Уэллер покачал головой, и его румяные щеки раздулись от смеха, который пытался вырваться на велю. - Может быть, человек с пятнистым лицом? - высказал догадку Сэм. Снова мистер Уэллер покачал головой. - Ну так кто же? - спросил Сэм. - Твоя мачеха! - сказал мистер Уэллер, и хорошо, что он это сказал, иначе щеки неизбежно лопнули бы от неестественного растяжения. - Твоя мачеха, Сэмми! - повторил мистер Уэллер. И красноносый, сын мой, и красноносый! Хо-хо-хо! Тут с мистером Уэллером начались конвульсии от смеха. Сэм созерцал его с широкой улыбкой, постепенно расплывшейся по всей физиономии. - Они пришли серьезно потолковать с тобой, Сэмми, - сообщил мистер Уэллер, вытирая глаза. - Ни слова не говори им о бессердечном кредиторе, Сэмми. - Как, разве они не знают, кто он такой? - осведомился Сэм. - Понятия не имеют, - отвечал отец. - Где они? - спросил Сэм, на чьей физиономии отражались все гримасы старого джентльмена. - В уютном местечке, - сообщил мистер Уэллер. Попробуй залучить красноносого в такое место, где нет спиртного! Не удастся, Сэмивел, не удастся! Мы сегодня очень приятно прокатились сюда от "Маркиза", Сэмми, - продолжал мистер Уэллер, когда почувствовал себя способным изъясняться членораздельно. Я запряг старую пегую в эту повозку, что осталась от первого муженька твоей мачехи, поставили кресло для пастыря, и будь я проклят, - с глубоким презрением добавил мистер Уэллер, - и будь я проклят, если не вынесли на дорогу перед нашей дверью лесенку, чтобы по ней взобраться. - Да вы шутите! - воскликнул Сэм. - Я не шучу, Сэмми, - возразил отец, - жаль, что ты не видел, как он цеплялся за край экипажа, словно боялся рухнуть с высоты шести футов и разбиться на миллион частиц. Наконец, все-таки вскарабкался, и мы поехали, и мне сдается, - я повторяю: мне сдается, Сэмми, - что его малость потряхивало на поворотах. - А не налетали вы случайно разок-другой на столбы? - предположил Сэм. - Боюсь, Сэмми, - отвечал мистер Уэллер, подмигивая с наслаждением, боюсь, что я разок-другой за них зацепил; он всю дорогу вылетал из кресла. Тут старый джентльмен покачал головой и испустил хриплое, сдавленное бурчание, сопровождавшееся сильным распуханием физиономии и растяжением всех черт лица, каковые симптомы не на шутку встревожили его сына. - Не пугайся, Сэмми, не пугайся, - сказал старый джентльмен, когда после многих усилий и судорожного топанья ногой вновь обрел голос. - Это я стараюсь смеяться потише. - Ну, если так, - отвечал Сэм, - то лучше не старайтесь. Сами увидите, что это довольно опасная штука. - Тебе не нравится, Сэмми? - полюбопытствовал старый джентльмен. - Совсем не нравится, - отвечал Сэм. - А все-таки эта штука, - сказал мистер Уэллер, а слезы все еще струились у него по щекам, - была бы очень большим подспорьем для меня, если бы я к ней привык, а иной раз сберегла бы немало слов для твоей мачехи н для меня, но боюсь, что ты прав, Сэмми: она слишком сильно клонит к апоплексии, слишком сильно, Сэмивел. Этот разговор привел их к двери "уютного местечка", куда Сэм, приостановившись на секунду, чтобы бросить лукавый взгляд на почтенного родителя, который все еще хихикал за его спиной, вошел сразу. - Мачеха, - сказал Сэм, вежливо приветствуя сию леди, - очень вам благодарен за это посещение. Пастырь, как поживаете? - О Сэмюел! - возопила миссис Уэллер. - Это ужасно! - Ничуть не бывало, мамаша, - отвечал Сэм. - Не правда ли, пастырь? Мистер Стиггинс воздел руки и возвел очи горе, показывая одни белки вернее, желтки, - но не дал никакого словесного ответа. - Не страдает ли этот-вот джентльмен каким-нибудь мучительным недугом? - спросил Сэм, обращаясь за объяснением к мачехе. - Добрый человек скорбит, видя вас здесь, Сэмюел, - пояснила миссис Уэллер. - О, вот оно что! - отозвался Сэм. - А я боялся, на него глядя, не забыл ли он поперчить последний съеденный им огурец. Садитесь, сэр, посидите - мы этого ни в коем случае не поставим вам в упрек, как заметил король, когда разгонял своих министров. - Молодой человек, - торжественно произнес мистер Стиггинс, - боюсь, что вас не смягчило заключение. - Прошу прощенья, сэр, - откликнулся Сэм. - Что вы изволили заметить? - Я опасаюсь, молодой человек, что ваша натура нисколько не смягчилась от этого наказания, - повысив голос, сказал Стиггинс. - Сэр, - отвечал Сэм, - вы очень любезны. Надеюсь, моя натура не из мягких, сэр. Очень вам признателен за доброе мнение, сэр. Тут какой-то звук, до неприличия напоминающий смех, донесся с того места, где восседал мистер Уэллер-старший, в ответ на что миссис Уэллер, быстро взвесив все обстоятельства дела, сочла своим непреложным долгом обнаружить склонность к истерике. - Уэллер, - сказала миссис Уэллер (старый джентльмен сидел в углу), -Уэллер! А ну-ка поди сюда! - Очень тебе благодарен, моя милая, - отвечал мистер Уэллер, - но мне и здесь хорошо. Миссис Уэллер залилась слезами. - Что случилось, мамаша? - осведомился Сэм. - О Сэмюел, - отвечала миссис Уэллер, - ваш отец приводит меня в отчаяние. Неужели ничто не пойдет ему на пользу? - Вы слышите? - спросил Сэм. - Леди желает знать, неужели ничто не пойдет вам на пользу? - Очень признателен миссис Уэллер за ее заботливость, Сэмми, - отвечал старый джентльмен. - Я думаю, что трубка очень пошла бы мне на пользу. Нельзя ли это как-нибудь наладить, Сэмми? Миссис Уэллер уронила еще несколько слезинок, а мистер Стиггинс застонал. - Эх! Этот злополучный джентльмен опять расхворался, - оглянувшись, сказал Сэм. - Что у вас болит, сэр? - Все то же, молодой человек, - отвечал мистер Стиггинс. - Все то же. - Что бы оно могло быть, сэр? - с величайшим простодушием осведомился Сэм. - Боль у меня в груди, молодой человек, - пояснил мистер Стиггинс, прижимая зонтик к жилету. Услыхав такой чувствительный ответ, миссис Уэллер, будучи не в силах подавить волнение, громко разрыдалась и высказала уверенность, что красноносый - святой человек, в ответ на что мистер Уэллер-старший осмелился намекнуть вполголоса, что, должно быть, он представитель двух приходов, снаружи - святого Симона, а внутри - святого Враля *. - Боюсь, мамаша, - сказал Сэм, - что у этого джентльмена потому такая кривая физиономия, что он чувствует жажду при виде печального зрелища. Верно, мамаша? Достойная леди вопросительно посмотрела на мистера Стиггинса. Сей джентльмен закатил глаза, сжал себе горло правой рукой и силился что-то проглотить, давая понять, что его томит жажда. - Боюсь, Сэмюел, что на него подействовало волнение, - горестно заметила миссис Уэллер. - Какой напиток вы предпочитаете, сэр? - спросил Сэм. - О мой милый молодой друг, - отвечал мистер Стиггинс, - все напитки суета сует! - Святая истина, святая истина, - изрекла миссис Уэллер, подавляя стон и одобрительно покачивая головой. - Пожалуй, это верно, сэр, - отвечал Сэм, - но какую суету вы предпочитаете? Какая суета вам больше пришлась по вкусу, сэр? - О мой молодой друг! - отозвался мистер Стиггинс. - Я презираю их все. Если есть среди них одна менее ненавистная, чем все остальные, то это напиток, именуемый ромом. Горячий ром, мой милый молодой друг, и три кусочка сахару на стакан. - Очень печально, сэр, - сказал Сэм, - но как раз эту суету не разрешают продавать в этом учреждении. - О, жестокосердие этих черствых людей! - возопил мистер Стиггинс. - О, нечестивая жестокость бесчеловечных гонителей! С этими словами мистер Стиггинс снова закатил глаза и ударил себя в грудь зонтом; и нужно отдать справедливость преподобному джентльмену - его негодование казалось очень искренним и непритворным. Когда миссис Уэллер и красноносый джентльмен выразили самое резкое осуждение этому бесчеловечному правилу и осыпали множеством благочестивых проклятий того, кто его придумал, красноносый высказался в пользу бутылки портвейна, подогретого с небольшим количеством воды, пряностями и сахаром как средства, благотворного для желудка и менее суетного, чем многие другие смеси. Соответствующее распоряжение было дано. Пока шли приготовления, красноносый и миссис Уэллер смотрели на Уэллера-старшего и стонали. - Ну, Сэмми, - сказал этот джентльмен, - надеюсь, ты приободришься после такого веселенького визита. Очень живой и назидательный разговор, правда, Сэмми? - Вы закоснели в грехе, - отвечал Сэм, - и я бы хотел, чтобы вы больше не обращались ко мне с такими неподобающими замечаниями. Отнюдь не умудренный этой уместной отповедью, мистер Уэллер тотчас же расплылся в широкую улыбку, а так как это возмутительное поведение заставило и леди и мистера Стиггинса смежить веки и в смятении раскачиваться, сидя на стульях, то он позволил себе еще несколько мимических жестов, выражающих желание поколотить упомянутого Стиггинса и дернуть его за нос, каковая пантомима, казалось, принесла ему великое облегчение. При этом старый джентльмен едва не попался, ибо мистер Стиггинс встрепенулся, когда принесли вино, и коснулся головой кулака, которым мистер Уэллер в течение нескольких минут изображал в воздухе фейерверк на расстоянии двух дюймов от его уха. - Что это вы набрасываетесь на стаканы? - воскликнул Сэм, проявляя удивительную сообразительность. Вы не видите, что ударили джентльмена? - Я это сделал нечаянно, Сэмми, - сказал мистер Уэллер, слегка смущенный таким неожиданным инцидентом. - Попробуйте принять лекарство внутрь, сэр, - посоветовал Сэм красноносому джентльмену, который мрачно потирал голову. - Как вы находите эту горячую суету, сэр? Мистер Стиггинс не дал словесного ответа, но его поведение говорило само за себя. Он отведал содержимое стакана, который подал ему Сэм, положил зонт на пол, отведал еще раз, благодушно поглаживая рукой живот, затем выпил все залпом, причмокнул и протянул стакан за новой порцией. Да и миссис Уэллер не замедлила воздать должное смеси. Сначала славная леди заявила, что не может проглотить ни капли, потом проглотила маленькую капельку, потом большую каплю, потом великое множество капель: а так как ее чувства отличались свойством тех веществ, на которые сильно действует спирт, то каждую каплю горячего вина она провожала слезой и таяла до тех пор, пока не прибыла, наконец, в юдоль печали и плача. Мистер Уэллер-старший наблюдал эти признаки и симптомы с явным неудовольствием, а когда после второго кувшина того же напитка мистер Стиггинс начал печально вздыхать, мистер Уэллер дал знать о своем недоброжелательном отношении ко всему происходящему, сердито забормотав невнятные фразы, в которых можно было разобрать одно только слова "кривляние", повторявшееся несколько раз. - Я тебе скажу, в чем тут дело, Сэмивел, мой мальчик, - прошептал на ухо своему сыну старый джентльмен после долгого и упорного созерцания своей супруги и мистера Стиггинса. - Мне кажется, у твоей мачехи во внутренностях что-то неладно, да и у красноносого также. - Что вы хотите сказать? - спросил Сэм. - А вот что, Сэмми, - отвечал старый джентльмен, - они пьют, а это не дает им питания, и все превращается в теплую воду и вытекает у них из глаз. Можешь поверить мне на слово, Сэмми, в нутре у них неладно. Мистер Уэллер подкрепил эту научную теорию многочисленными кивками и хмурыми взглядами, которые заметила миссис Уэллер и, заключив, что они выражают порицание ей самой, или мистеру Стиггинсу, или им обоим, уже собралась почувствовать себя еще хуже, как вдруг мистер Стиггинс, кое-как поднявшись со стула, начал произносить поучительную речь в назидание присутствующим и в особенности мистеру Сэмюелу, коего он в трогательных выражениях заклинал быть на страже в этом вертепе, куда он брошен, воздерживаться от лицемерия и гордыни сердца и строго следовать во всем его (Стиггинса) примеру. В таком случае он может рано или поздно прийти к утешительному заключению, что, подобно мистеру Стиггинсу, он будет самым почтенным и безупречным человеком, а все его знакомые и друзья останутся безнадежно заблудшими и распутными негодяями, каковая мысль, добавил мистер Стиггинс, не может не доставить ему живейшего удовлетворения. Далее он заклинал его избегать прежде всего пьянства, и сей порок сравнил с мерзкими привычками свиньи и с пристрастьем к тем ядовитым снадобьям, о которых говорят, что они, будучи съедены, отбивают память. В этом месте своей речи преподобный и красноносый джентльмен начал выражаться на редкость бессвязно и, возбужденный собственным красноречием, пошатнулся и рад был ухватиться за спинку стула, чтобы сохранить вертикальное положение. Мистер Стиггинс не предостерегал своих слушателей против тех лжепророков и жалких плутов от религии, которые, не обладая ни умом, чтобы излагать первоначальные доктрины, ни сердцем, чтобы их почувствовать, являются более опасными членами общества, чем заурядные преступники, ибо, конечно, они влияют на самых слабых и несведущих, вызывают гневное презрение к тому, что должно считаться самым священным, и до известной степени дискредитируют множество добродетельных и почтенных людей, возглавляющих многие превосходные секты. Но так как мистер Стиггинс долго стоял, перегнувшись через спинку стула, и, закрыв один глаз, упорно подмигивал другим, то следует предположить, что он обо всем этом думал, но хранил про себя. Во время этой речи миссис Уэллер всхлипывала и проливала слезы после каждой фразы, а Сэм, усевшись верхом на стул и облокотившись о верхнюю перекладину спинки, очень учтиво и любезно взирал на оратора, изредка бросая многозначительный взгляд на старого джентльмена, который сначала был в восторге, но на середине речи заснул. - Браво, очень мило! - воскликнул Сэм, когда красноносый, закончив речь, натянул рваные перчатки, причем так далеко просунул пальцы в дыры, что показались суставы. - Очень мило! - Надеюсь, это принесет вам пользу, Сэмюел, - торжественно произнесла миссис Уэллер. - Думаю, что принесет, мамаша, - отвечал Сэм. - О, если бы я могла надеяться, что это принесет пользу вашему отцу! промолвила миссис Уэллер. - Благодарю тебя, моя дорогая, - отозвался мистер Уэллер-старший. - А как ты себя чувствуешь, моя милая? - Зубоскал! - воскликнула миссис Уэллер. - Во мраке пребывающий, - добавил преподобный мистер Стиггинс. - Достойное создание! - сказал мистер Уэллер-старший. - Если я не увижу другого света, кроме ночного мрака этой-вот болтовни, то похоже, что я так и останусь ночной каретой, пока окончательно не уберусь с дороги. Ну-с, миссис Уэллер, если пегий долго будет стоять на извозчичьем дворе, он на обратном пути ни за что не остановится, и как бы это кресло с пастырем в придачу не перелетело через изгородь. Услышав о такой возможности, преподобный мистер Стиггинс с нескрываемым ужасом подхватил свою шляпу и зонт и предложил отправиться в путь немедленно, на что миссис Уэллер дала согласие. Сэм проводил их до ворот и почтительно распрощался. - Адью, Сэмивел, - сказал старый джентльмен. - Что это за адью? - осведомился Сэмми. - Ну, тогда до свиданья, - сказал старый джентльмен. - А, так вот вы куда целитесь! - сообразил Сэм. Ну, до свиданья. - Сэмми! - прошептал мистер Уэллер, осторожно озираясь. - Поклон твоему хозяину, и скажи ему, чтобы он дал мне знать, если что-нибудь затеет насчет этого-вот дела. Мы с одним хорошим столяром придумали план, как его отсюда вытащить. Пьяно, Сэмивел, пьяно! - добавил мистер Уэллер, хлопнув сына в грудь и отступая шага на два. - Что это значит? - спросил Сэм. - Фортепьяно, Сэмивел! - отвечал мистер Уэллер с сугубой таинственностью. - Его можно взять напрокат, по играть на нем нельзя будет, Сэмми. - А какой же тогда прок от него? - полюбопытствовал Сэм. - Пусть он пошлет за моим приятелем столяром, чтобы тот взял его обратно, Сэмми, - отвечал мистер Уэллер. - Теперь смекаешь? - Нет, - сказал Сэм. - В нем нет никакой машины, - зашептал отец. Он там свободно поместится и в шляпе и в башмаках, а дышать будет через ножки, они внутри выдолбленные. Нужно запастись билетами в Америку. Американское правительство ни за что не выдаст его, когда узнает, что он при деньгах, Сэмми. Пусть хозяин живет там, пока не помрет миссис Бардл иди пока не повесят Додсона и Фогга (мне кажется, Сэмми, что это случится раньше), а тогда пусть возвращается и пишет книгу про американцев. Это окупит все расходы с излишком, если он им хорошенько всыплет! Мистер Уэллер с большим возбуждением изложил шепотом суть заговора, затем, словно из боязни ослабить дальнейшими речами эффект потрясающего сообщения, по-кучерски отсалютовал и скрылся. Сэм едва успел обрести свое обычное спокойствие, которое было в значительной мере нарушено секретным сообщением почтенного родителя, как к нему обратился мистер Пиквик. - Сэм! - сказал сей джентльмен. - Сэр? - откликнулся мистер Уэллер. - Я собираюсь прогуляться по тюрьме и хочу, чтобы вы меня сопровождали. А вон идет сюда арестант, которого мы знаем, Сэм, - добавил мистер Пиквик. - Который, сэр? - осведомился мистер Уэллер. Джентльмен с копной волос на голове или чудной узник в чулках? - Ни тот, ни другой, - отвечал мистер Пиквик. Это один из ваших более старых друзей, Сэм. - Моих, сэр? - воскликнул мистер Уэллер. - Думаю, что вы прекрасно помните этого джентльмена, Сэм, - отозвался мистер Пиквик, - если память на старых знакомых у вас не хуже, чем я предполагал. Тише! Ни слова, Сэм, ни звука. Вот он. Во время этого разговора подошел Джингль. В поношенном костюме, выкупленном с помощью мистера Пиквика у ростовщика, он казался не таким жалким, как раньше. Мистер Джингль надел чистое белье и подстриг волосы. Однако он был очень бледен и худ, а когда медленно плелся, опираясь на палку, легко было заметить, что он жестоко пострадал от болезни и нищеты и до сих пор еще не набрался сил. Джингль снял шляпу, когда мистер Пиквик с ним поздоровался, и казался очень смущенным и взволнованным при виде Сэма Уэллера. За ним по пятам шел мистер Джоб Троттер, в списке пороков которого во всяком случае не значилось отсутствие верности и дружеской привязанности. Он был по-п