- Сейчас... - с бледной улыбкой отозвался мистер Уинкль. - Иду. - Представление начинается, - сказал Сэм, стараясь высвободиться. - Ну, сэр, вперед! - Подождите минутку, Сэм, - задыхаясь, выговорил мистер Уинкль, нежно прильнув к мистеру Уэллеру. У меня дома есть две куртки, которые мне не нужны, Сэм. Можете их взять, Сэм. - Благодарю вас, сэр, - ответил мистер Уэллер. - Пожалуйста, не прикладывайтесь к шляпе, Сэм, - поспешно проговорил мистер Уинкль. - Не отнимайте для этого руки. Сегодня утром, Сэм, я хотел сделать вам рождественский подарок - пять шиллингов. Вы их получите вечером, Сэм. - Вы очень добры, сэр, - ответил мистер Уэллер. - Вы только подержите меня сначала, Сэм, хорошо? - сказал мистер Уинкль. - Так, отлично. Скоро дело пойдет у меня на лад, Сэм. Не так быстро. Мистер Уэллер тащил по льду мистера Уинкля, наклонившегося вперед так, что его туловище согнулось вдвое, по весьма своеобразно и совсем не по-лебединому, как вдруг мистер Пиквик невинно крикнул с другого берега: - Сэм! - Сэр? - Идите сюда, вы мне нужны. - Пустите, сэр, - сказал Сэм. - Слышите, хозяин зовет! Пустите, сэр. Сделав энергическое усилие, мистер Уэллер вырвался из рук извивавшегося пиквикиста и при этом сообщил телу несчастного мистера Уинкля сильный толчок. С меткостью, которую не могла бы обеспечить никакая степень ловкости или практика, злосчастный джентльмен ворвался в круг конькобежцев в тот самый момент, когда мистер Боб Сойер выделывал фигуру несравненной красоты. Мистер Уинкль неистово налетел на него, и оба с грохотом рухнули. Мистер Пиквик побежал к ним. Боб Сойер поднялся на ноги, но мистер Уинкль был слишком благоразумен, чтобы проделать нечто подобное на коньках. Он сидел на льду, делая судорожные усилия улыбнуться, но каждая черта его лица выражала страдание. - Вы ушиблись? - с тревогой осведомился мистер Бенджемин Эллен. - Не очень, - ответил мистер Уинкль, энергически растирая спину. - Разрешите сделать вам кровопускание! - с жаром воскликнул мистер Бенджемин. - Нет, благодарю вас! - поспешно отозвался мистер Уинкль. - Право же, лучше было бы сделать, - сказал Эллен. - Благодарю вас, - ответил мистер Уинкль. - Я предпочитаю не делать. - А вы что скажете, мистер Пиквик? - осведомился Боб Сойер. Мистер Пиквик был взволнован и возмущен. Он подозвал мистера Уэллера и строгим голосом сказал: - Снимите с него коньки. - Да ведь я только что начал, - возразил мистер Уинкль. - Снимите с него коньки! - твердо повторил мистер Пиквик. Приказание нельзя было оставить без внимания. Мистер Уинкль молча позволил Сэму его исполнить. - Поднимите его, - сказал мистер Пиквик. Сэм помог ему встать. Мистер Пиквик отошел на несколько шагов от зрителей и, поманив своего друга, устремил на него испытующий взгляд и произнес тихим голосом, но внятно и выразительно следующие знаменательные слова: - Вы хвастун, сэр. - Кто? - вздрогнув, переспросил мистер Уинкль. - Хвастун, сэр! Если вам угодно, я скажу яснее: обманщик, сэр! С этими словами мистер Пиквик медленно повернулся на каблуках и присоединился к своим друзьям. Пока мистер Пиквик выражал мнение, только что изложенное, мистер Уэллер и жирный парень, устроив общими силами дорожку-каток, упражнялись на ней с большим мастерством и блеском. Сэм Уэллер, в частности, выделывал прекрасную фигуру замысловатого скольжения по льду, которая обычно называется "стучать в дверь сапожника" и состоит в том, чтобы скользить на одной ноге и постукивать изредка на манер почтальона другой ногой. Дорожка была славная, длинная, и в этом скольжении было нечто такое, что не могло не прельстить мистера Пиквика, которому было очень холодно стоять на одном месте. - Это очень приятное, согревающее упражнение, не правда ли? - обратился он к Уордлю, когда сей джентльмен окончательно запыхался оттого, что, раздвинув ноги, как циркуль, неутомимо чертил сложные геометрические фигуры на льду. - О, несомненно! - ответил Уордль. - Вы умеете скользить по льду? - Когда-то практиковался на льду по канавам, еще в детстве, - отозвался мистер Пиквик. - Попробуйте сейчас, - предложил Уордль. - Ах, пожалуйста, мистер Пиквик! - воскликнули все леди. - Я был бы счастлив доставить вам любое развлечение, - ответил мистер Пиквик, - но я такой штуки не проделывал вот уже тридцать лет. - Ну-ну! Вздор! - воскликнул Уордль, снимая коньки с той порывистостью, какая характеризовала все его поступки. - Идем! Я вам составлю компанию, пожалуйте! И благодушный старик помчался по скользкой дорожке с быстротой, достойной чуть ли не самого мистера Уэллера и посрамляющей жирного парня. Мистер Пиквик помедлил, подумал, снял перчатки и положил их в шляпу; разбежался раз, другой и третий и столько же раз останавливался, затем разбежался еще раз и, расставив ноги на ярд с четвертью, медленно и торжественно начал скользить по дорожке под восторженные крики зрителей. - Куйте железо, пока горячо, сэр! - крикнул Сэм. И снова помчались: Уордль, за ним мистер Пиквик, за ним Сэм, за ним мистер Уинкль, за ним мистер Боб Сойер, за ним жирный парень, за ним мистер Снодграсс, - один следом за другим, с таким рвением, словно все их будущее зависело от их проворства. Было в высшей степени интересно созерцать, как мистер Пиквик исполнял свою роль в этой церемонии; наблюдать мучительную тревогу, с какой он замечал, что человек, скользящий сзади, настигает его с неминуемым риском сбить с ног; видеть, как он постепенно умеряет скорость, сообщенную движению первоначальным разбегом, и медленно поворачивается на катке лицом к тому месту, откуда начал бег; взирать на лучезарную улыбку, которая освещала его лицо, когда он добегал до конца дорожки, и на стремительность, с какою он, проделав это, поворачивал и бежал вслед за своим предшественником. Его черные гетры красиво мелькали на снегу, а глаза сквозь очки сияли радостью и весельем. А когда его сбивали с ног (что случалось в среднем через каждые два пробега на третий), было восхитительно смотреть, как он с раскрасневшейся физиономией подбирает свою шляпу, перчатки и носовой платок и опять занимает свое место в шеренге с пылом и энтузиазмом, которых, казалось, ничто не могло бы ослабить. Веселье было в разгаре; скользили все быстрее и быстрее, смеялись все громче и громче, как вдруг послышался громкий резкий треск. Все устремились к берегу, леди пронзительно взвизгнули, мистер Тапмен закричал. Большая глыба льда исчезла; вода булькала над нею. Шляпа, перчатки и носовой платок мистера Пиквика плавали на поверхности, и это было все, что осталось от мистера Пиквика. На всех лицах изобразились ужас и отчаяние, мужчины побледнели, а женщинам стало дурно; мистер Снодграсс и мистер Уинкль схватились за руки и в безумной тревоге смотрели на то место, где скрылся их учитель, в то время как мистер Тапмен, дабы оказать скорейшую помощь, а также внушить тем, кто мог находиться поблизости, ясное представление о катастрофе, мчался во всю прыть по полю, крича: "Пожар!" В тот момент, когда старый Уордль и Сэм Уэллер осторожно приближались к месту катастрофы, а мистер Бенджемин Эллен спешно совещался с мистером Бобом Сойером, не своевременно ли теперь сделать кровопускание всей компании для некоторого усовершенствования в профессиональной практике, - в этот самый момент лицо, голова и плечи вынырнули из воды, и обнаружились черты лица и очки мистера Пиквика. - Продержитесь одну секунду, одну только секунду! - вопил мистер Снодграсс. - Да, пожалуйста! Заклинаю вас - ради меня! - орал мистер Уинкль, глубоко потрясенный. Заклятье было, пожалуй, излишним, ибо можно предположить, что, не согласись мистер Пиквик продержаться ради кого-нибудь другого, у него мелькнула бы мысль, что не худо это сделать ради себя самого. - Вы нащупываете дно, старина? - спросил Уордль. - Да, конечно, - ответил мистер Пиквик, вытирая голову и лицо и ловя воздух ртом. - Я упал на спину. Сначала я не мог подняться на ноги. Глина на той части костюма мистера Пиквика, которая была видна, свидетельствовала о правдивости этих слов, и опасения зрителей в значительной мере рассеялись, когда жирный парень вдруг вспомнил, что глубина нигде не превышает пяти футов; вслед за тем были совершены чудеса храбрости, чтобы его извлечь. Плеск, треск, барахтанье - и, наконец, мистер Пиквик был благополучно избавлен от дальнейших неприятностей и снова очутился на суше. - Ах, он простудится насмерть! - сказала Эмили. - Бедняжка! - воскликнула Арабелла. - Позвольте мне закутать вас в шаль, мистер Пиквик. - И это лучшее, что вы можете сделать, - сказал Уордль. - а потом бегите поскорее домой и немедленно укладывайтесь в постель. Десяток шалей был предложен в тот же момент. Выбрали три-четыре самых толстых, завернули в них мистера Пиквика, и он тронулся в путь под присмотром мистера Уэллера, являя собою странное зрелище: пожилой джентльмен, насквозь мокрый и без шляпы, с руками, притянутыми шалью к бокам, мчался вперед без всякой видимой цели со скоростью добрых шести английских миль в час. Но в такой критический момент мистер Пиквик не заботился о приличиях и, понукаемый Сэмом Уэллером, продолжал бежать во всю прыть, пока не добежал до двери Менор Фарм, куда мистер Тапмен прибыл минут на пять раньше и напугал старую леди до сердцебиения, внушив ей непоколебимую уверенность в том, что загорелось в кухонном дымоходе, - бедствие, всегда рисовавшееся в огненных красках воображению старой леди, если кто-либо проявлял малейшие признаки волнения. Мистер Пиквик, не медля ни секунды, забрался в постель. Сэм Уэллер развел яркий огонь в камине и подал ему обед; позднее принесли чашу пунша и устроили грандиозную пирушку по случаю его спасения. Старик Уордль слышать не хотел о том, чтобы он встал, поэтому кровать превратили в председательское кресло, и мистер Пиквик председательствовал. Потребовали вторую и третью чашу. И когда мистер Пиквик проснулся на следующее утро, у него не наблюдалось ни малейших симптомов ревматизма - факт, доказывающий, как заметил весьма справедливо мистер Боб Сойер, что в таких случаях нет ничего лучше горячего пунша, а если иной раз горячий пунш оказывается недействительным, это объясняется только тем, что пациент допустил грубую ошибку, выпив. слишком мало. Веселое общество разъехалось на следующее утро. Разъезжаться по домам восхитительно в наши школьные годы, но в последующей жизни расставания бывают довольно мучительны. Смерть, эгоистические поступки, перемена фортуны ежедневно разбивают много счастливых компаний и разбрасывают их по свету; и мальчики и девочки не возвращаются назад. Мы не хотим сказать, что именно так произошло в данном случае. Нам желательно только уведомить читателя, что гости отправились восвояси, что мистер Пиквик и его друзья снова заняли места на крыше магльтонской кареты и что Арабелла Эллен уехала к месту своего назначения, где бы оно ни находилось, - мы смеем думать, что мистер Уинкль знал, где оно находится, но признаемся, что мы этого не знаем, - под охраной и присмотром своего брата Бенджемина и его весьма близкого и закадычного друга, мистера Боба Сойера. При расставании этот последний джентльмен и мистер Бенджемин Эллен с таинственным видом отвели мистера Пиквика в сторонку, и мистер Боб Сойер, ткнув указательным пальцем между ребер мистера Пиквика и тем самым проявив свою природную шутливость и в то же время знание анатомии человеческого тела, осведомился: - Послушайте, старина, где вы угнездились? Мистер Пиквик отвечал, что в настоящее время он проживает в гостинице "Джордж и Ястреб". - Я хочу, чтобы вы ко мне заглянули, - сказал Боб Сойер. - Ничто не может мне доставить большего удовольствия, - ответил мистер Пиквик. - Вот моя квартира, - сказал мистер Боб Сойер, доставая визитную карточку, - Лент-стрит, Боро; это, знаете ли, для меня удобно, близко от Гайя *. Когда вы пройдете мимо церкви Сент-Джорджа, сверните с Хай-стрит направо, первая улица. - Я найду, - отозвался мистер Пиквик. - Приходите в четверг вечером через две педели и приводите своих приятелей, - сказал мистер Боб Сойер. У меня соберется несколько товарищей медиков. Мистер Пиквик заявил, что ему доставит удовольствие встреча с медиками, и, после того как мистер Боб Сойер уведомил его, что он намерен очень приятно провести время и что его друг Бен тоже придет, они пожали друг другу руки и расстались. Мы чувствуем, что в этом месте нам могут задать вопрос, нашептывал ли что-нибудь мистер Уинкль Арабелле Эллен во время этого краткого разговора, и если да, то что он сказал, и далее, беседовал ли мистер Снодграсс конфиденциально с Эмили Уордль, и если да, то что сказал он. На это мы отвечаем, что, о чем бы они ни говорили с леди, они ровно ничего не сказали мистеру Пиквику или мистеру Тапмену на протяжении двадцати восьми миль и что они часто вздыхали, отказывались от эля и бренди и вид у них был мрачный. Если наши наблюдательные читательницы могут вывести какие-либо заключения из этих фактов, мы просим их сделать эти выводы во что бы то ни стало. ГЛАВА XXXI которая целиком посвящена юриспруденции и различным великим знатокам, ее изучившим В разных углах и закоулках Темпля разбросаны темные и грязные комнаты, где во время судебных вакаций можно видеть в течение целого утра, - а во время сессий также и до вечера, - почти непрерывный поток адвокатских клерков, входящих и выходящих со связками бумаг, торчащими под мышкой и из карманов. Есть несколько рангов адвокатских клерков. Есть клерк-учащийся, который платит за ученье и сам станет когда-нибудь поверенным, который имеет открытый счет у портного, получает приглашения на вечеринки, знаком с одним семейством на Гауэр-стрит и с другим на Тэвисток-сквер; который уезжает из города на каникулы повидаться с отцом, имеющим всегда наготове лошадей; этот клерк является, короче говоря, аристократом среди клерков. Есть клерк на жалованье, - живущий или приходящий, как случится, - который тратит большую часть своих тридцати шиллингов в неделю на свои прихоти, ходит за полцены в театр Эдельфи * по крайней мере три раза в неделю, величественно развлекается после этого в погребках, где торгуют сидром, и является скверной карикатурой на моду, выдохшуюся полгода назад. Есть клерк-писец средних лет с большой семьей, всегда оборванный и часто пьяный. И есть конторские мальчики, впервые надевшие сюртуки, которые питают надлежащее презрение, к школьникам и, расходясь вечером по домам, угощаются в складчину копченой колбасой и портером, полагая, что это и есть "жизнь". Есть другие разновидности, слишком многочисленные, чтобы их перечислять, но, как бы многочисленны они ни были, всех этих клерков можно увидеть в определенные служебные часы, когда они торопливо входят в только что упомянутые места или покидают их. В этих изолированных уголках помещаются официальные конторы адвокатов, где выдают судебные приказы, заверяют судебные решения, подшивают жалобы истцов и приводят в действие многие другие хитроумные приспособления, изобретенные для мук и терзаний подданных его величества и для утешения и обогащения служителей закона. В большинстве случаев это низкие, затхлые комнаты, где бесчисленные свитки пергамента, которые прели под спудом в течение прошлого века, распространяют приятный аромат, смешивающийся в дневное время с запахом тления, а в ночное - с различными испарениями, какие исходят от сырых плащей, мокрых зонтов и дрянных сальных свечей. Вечером, около половины восьмого, дней через десять или недели через две после возвращения мистера Пиквика и его друзей в Лондон, в одну из этих контор торопливо вошел человек в коричневом сюртуке с медными пуговицами. Концы его длинных волос были старательно закручены вверх и цеплялись за края потертой шляпы, а запачканные темно-серые панталоны так туго натянуты на блюхеровские башмаки, что колени его грозили каждый момент вырваться наружу. Он извлек из кармана сюртука длинную и узкую полосу пергамента, на которой дежурный чиновник поставил неразборчивый черный штемпель. Потом он вытащил четыре листка бумаги того же размера, составлявшие печатные копии пергамента с пробелами для фамилий, и, заполнив пробелы, спрятал все пять документов в карман и торопливо вышел. Человек в коричневом сюртуке с каббалистическими документами в кармане был не кто иной, как наш старый знакомый - мистер Джексон из конторы Додсона и Фогга, Фрименс-Корт, Корнхилл. Однако, вместо того чтобы вернуться в контору, откуда он пришел, он направил свои стопы к Сан-Корту и, войдя в гостиницу "Джордж и Ястреб", пожелал узнать, дома ли некий мистер Пиквик. - Позовите слугу мистера Пиквика, Том, - сказала буфетчица "Джорджа и Ястреба". - Не трудитесь, - сказал мистер Джексон, - я пришел по делу. Если вы мне покажете комнату мистера Пиквика, я и один дойду. - Ваша фамилия, сэр? - спросил лакей. - Джексон, - ответил клерк. Лакей поднялся наверх, чтобы доложить о мистере Джексоне, но мистер Джексон избавил его от труда, последовав за ним по пятам и войдя в комнату раньше, чем тот успел издать членораздельный звук. В этот день мистер Пиквик пригласил своих трех друзей к обеду. Все сидели у камина и пили вино, когда мистер Джексон появился, как было описано выше. - Здравствуйте, сэр, - сказал мистер Джексон, кивая мистеру Пиквику. Сей джентльмен поклонился и казался слегка изумленным, ибо физиономии мистера Джексона он не помнил. - Я от Додсона и Фогга, - сказал мистер Джексон в виде пояснения. Мистер Пиквик встрепенулся при этом имени. - Обратитесь к моему поверенному, сэр, мистеру Перкеру в Грейз-Инне, сказал он. - Проводите этого джентльмена, - обратился он к лакею. - Прошу прощенья, мистер Пиквик, - сказал Джексон, спокойно кладя шляпу на пол и доставая из кармана кусок пергамента, - но в таких случаях вручение через клерка или агента... вы понимаете, мистер Пиквик?.. Простая предосторожность, сэр, в соблюдении юридических форм. - Тут мистер Джексон бросил взгляд на пергамент и, положив руки на стол и озираясь с приятной и вкрадчивой улыбкой, сказал: - Послушайте, не будем спорить из-за такого пустяка. Джентльмены, кто из вас Снодграсс? При этом вопросе мистер Снодграсс вздрогнул так заметно, что другого ответа не потребовалось. - А-а-а... я так и думал, - сказал Джексон еще любезнее. - Мне придется слегка обеспокоить вас, сэр. - Меня?! - воскликнул мистер Снодграсс. - Это только повестка по делу Бардл против Пиквика со стороны истицы, ответил Джексон, выбирая один из листков бумаги и доставая из жилетного кармана шиллинг. - Дело будет слушаться в самом начале сессии, четырнадцатого февраля, по нашему предположению. Мы признали это дело подлежащим специальному жюри *, и в списке значится только десять присяжных. Это вам, мистер Снодграсс. С этими словами Джексон показал пергамент мистеру Снодграссу и сунул ему в руку бумажку и шиллинг. Мистер Тапмен следил за этой процедурой в безмолвном удивлении, как вдруг Джексон повернулся к нему и сказал: - Если я не ошибаюсь, ваша фамилия Тапмен? Мистер Тапмен взглянул на мистера Пиквика, но, не усмотрев в широко раскрытых глазах сего джентльмена совета отречься от своего имени, ответил: - Да, моя фамилия Тапмен, сэр. - Полагаю, вот этот другой джентльмен - мистер Уинкль? - сказал Джексон. Мистер Уинкль пробормотал утвердительный ответ, и оба джентльмена немедленно получили от проворного мистера Джексона по листу бумаги и по шиллингу. - Боюсь, - сказал Джексон, - что вы меня сочтете довольно надоедливым, но мне нужен еще кое-кто. У меня здесь значится имя Сэмюела Уэллера, мистер Пиквик. - Пошлите сюда моего слугу, - сказал мистер Пиквик лакею. Лакей удалился, чрезвычайно удивленный, а мистер Пиквик предложил Джексону присесть. Наступило тягостное молчание, которое в конце концов было нарушено ни в чем не повинным ответчиком. - Полагаю, сэр, - сказал мистер Пиквик с негодованием, возраставшим по мере того, как он говорил, - полагаю, сэр, что намерения ваших патронов заключаются в том, чтобы попытаться меня обвинить на основании показаний моих же собственных друзей? Мистер Джексон несколько раз похлопал указательным пальцем по левой стороне своего носа, давая понять, что здесь он находится не для того, чтобы открывать тайны тюремного двора, и шутливо ответил: - Не знаю. Не могу сказать. - Для чего же, сэр, - продолжал мистер Пиквик, - если не для этой цели, были вручены им эти повестки? - Прекрасная уловка, мистер Пиквик, - отозвался Джексон, медленно покачивая головой, - но она ни к чему не приведет. Попытайтесь, беды в этом нет, но из меня мало удастся вытянуть. Тут мистер Джексон снова улыбнулся присутствующим и, приставив большой палец левой руки к кончику носа, правой рукой привел в движение воображаемую кофейную мельницу, показав таким образом изящную пантомиму (в те времена очень популярную, но теперь, к сожалению, устаревшую), смысл коей был таков: "Меня не надуешь". - Нет, мистер Пиквик, - сказал в заключение Джексон, - пусть у Перкера поломают головы над тем, для чего мы вручили эти повестки. Если не угадают, пусть подождут суда и тогда узнают. Мистер Пиквик бросил на непрошеного гостя взгляд, выражавший крайнее омерзение, и, можно думать, обрушил бы страшные проклятья на голову мистеров Додсона и Фогга, если бы в этот момент его не остановило появление Сэма. - Сэмюел Уэллер? - вопросительным тоном сказал мистер Джексон. - Самые правдивые слова, какие вы произнесли за много лет, - ответил Сэм с величайшим спокойствием. - Вот вам повестка, мистер Уэллер, - сказал Джексон. - Что это значит? - осведомился Сэм. - Вот оригинал, - продолжал Джексон, уклоняясь от требуемого объяснения. - Где? - спросил Сэм. - Вот! - ответил Джексон, потрясая пергаментом. - О, так это оригинал? - сказал Сэм. - Ну, я очень рад, что видел оригинал, потому что это очень приятное зрелище, которое веселит душу человека. - А вот шиллинг, - продолжал Джексон. - Это от Додсона и Фогга. - Как мило со стороны Додсона и Фогга, которые так мало меня знают, а преподносят подарок! - сказал Сэм. - Иначе не могу рассматривать как большую любезность, сэр. Очень похвально, что они умеют вознаграждать добродетель, где бы ее ни повстречали. И вдобавок от этого можно растрогаться. С этими словами мистер Уэллер слегка потер рукавом куртки веко правого глаза, следуя весьма похвальной манере актеров, изображающих семейные патетические сцены. Мистер Джексон был как будто сбит с толку поведением Сэма, но так как повестку он вручил и больше ничего не имел сказать, то сделал вид, будто надевает единственную перчатку, которую обычно носил в руке ради соблюдения приличий, и вернулся в контору доложить о ходе дела. В ту ночь мистер Пиквик спал плохо. Ему все время вспоминалось весьма неприятное дело миссис Бардл. На следующее, утро он позавтракал очень рано и, предложив Сэму сопровождать его, отправился к Грейз-Иннсквер. - Сэм, - оглядываясь, сказал мистер Пиквик, когда они дошли до конца Чипсайда. - Сэр? - отозвался Сэм, подходя к своему хозяину. - Куда идти? - По Ньюгет-стрит. Мистер Пиквик продолжал путь не сразу - он в течение нескольких секунд смотрел рассеянно в лицо Сэму и испустил глубокий вздох. - Что случилось, сэр? - осведомился Сэм. - Сэм, полагают, что это дело будет разбираться четырнадцатого числа будущего месяца, - произнес мистер Пиквик. - Замечательное совпадение, сэр, - отозвался Сэм. - Чем оно замечательно, Сэм? - полюбопытствовал мистер Пиквик. - Валентинов день *, сэр, - отвечал Сэм. - Весьма . удачный день, день разбора дела о нарушении брачного обещания. Улыбка мистера Уэллера не вызвала проблеска веселья на физиономии его хозяина. Мистер Пиквик круто повернул и продолжал путь молча. Они прошли несколько десятков шагов. Мистер Пиквик трусил впереди, погруженный в глубокие размышления, а сзади, изображая на своей физиономии самое завидное и непринужденное пренебрежение ко всем и ко всему, следовал Сэм, как вдруг этот последний, всегда стремясь поделиться с своим хозяином исключительными познаниями, ускорял шаг, пока не очутился за спиной мистера Пиквика, и, указывая на дом, мимо которого они проходили, сказал: - Очень недурная колбасная, сэр. - Да, кажется, - отозвался мистер Пиквик. - Знаменитая фабрика сосисок, - добавил Сэм. - Вот как? - сказал мистер Пиквик. - Вот как! - с некоторым негодованием повторил Сэм. - Ну еще бы не так! Да благословит бог вашу невинную голову, сэр: ведь здесь четыре года назад произошло таинственное исчезновение почтенного торговца. - Неужели вы хотите сказать, что с ним расправились по способу Берка? * - воскликнул мистер Пиквик, поспешно оглядываясь. - Нет, не хочу, сэр, - ответил мистер Уэллер. Хотя это было бы лучше. Но тут дело посерьезнее. Он был хозяином этой вот лавки, сэр, и изобрел патентованную паровую машину для непрерывного изготовления сосисок. Ну так вот, эта самая машина проглотила бы и булыжник, положи вы его близко, и перемолола бы в сосиски, как нежного младенца. Натурально, он гордился машиной и, бывало, простаивал в погребе, глядя на нее, когда она работала, пока не впадал от радости в меланхолию. Очень счастливым человеком был бы он, сэр, имея эту вот машину да еще двух милых малюток в придачу, не будь у него жены, самой злющей ведьмы. Она всегда ходила за ним по пятам и жужжала ему в уши, пока, наконец, он не выбился из сил. "Я тебе вот что скажу, моя милая, - говорит он, - если ты будешь упорствовать в этом вот развлечении, будь я проклят, если не уеду в Америку, и конец делу". - "Ты лентяй, говорит она, - поздравляю американцев с такой находкой". После этого она ругается еще с полчаса, а потом бежит в маленькую комнату позади лавки, принимается визжать, говорит, что он ее в гроб вгонит, и устраивает припадок, который продолжается добрых три часа, и все эти три часа она визжит и брыкается. Ну, а на следующее утро муж пропал. Ничего из кассы он не взял и даже пальто не надел - стало быть, ясно, что не в Америку поехал. Не вернулся на следующий день, не вернулся через неделю. Хозяйка напечатала объявление - если, говорит, вернется, она все простит (и очень это было великодушно, потому что он ничего плохого не сделал). Обыскали все каналы, и с тех пор в течение двух месяцев, как только окажется где мертвое тело, регулярно тащат его прямехонько в колбасную лавку. Но ни одно не подошло. Тогда распустили слух, что он сбежал, и она стала сама вести дело. Как-то в субботний вечер входит в лавку маленький худенький старый джентльмен в большом волнении и говорит ей: "Вы хозяйка этой лавки?" - "Да, говорит, я". - "Так вот, сударыня, - говорит он, - я пришел сказать, что ни я, ни моя семья не желаем подавиться ни с того ни с сего. И это, говорит, еще не все, сударыня: разрешите мне сказать, что поскольку вы для производства сосисок не пользуетесь мясом первого сорта, то, думаю, вы согласитесь, что оно должно обходиться вам почти так же дешево, как и пуговицы". "Какие пуговицы, сэр?" - говорит она. "Пуговицы, сударыня, - говорит маленький старый джентльмен, развертывая клочок бумаги и показывая два-три десятка пуговичных обломков. - Славная приправа к сосискам - брючные пуговицы, сударыня!" "Это пуговицы моего мужа!" - говорит вдова, собираясь лишиться чувств. "Как!" - взвизгивает маленький старый джентльмен, сильно побледнев. "Теперь я все понимаю, - говорит вдова. - В припадке временного умопомешательства он сгоряча превратил себя в сосиски". Так оно и было, сэр, - добавил мистер Уэллер, глядя пристально в лицо устрашенному мистеру Пиквику, - а может быть, его втянуло в машину; но так или иначе, а маленький старый Джентльмен, который всю жизнь питал удивительное пристрастие к сосискам, выбежал из лавки, как сумасшедший, и с той поры никто о нем не слышал. Конец рассказа о трогательном происшествии в семейной жизни застал хозяина и слугу у двери мистера Перкера. - Лаутен, приоткрыв дверь, беседовал с жалким на вид человеком в порыжевшем костюме, в продранных башмаках и перчатках. Нужда и страдания - чуть ли не отчаяние - оставили следы на его худой и изможденной физиономии. Он стыдился своей бедности, ибо, когда подошел мистер Пиквик, отступил в темный угол. - Очень печально, - со вздохом сказал незнакомец. - Очень, - отозвался Лаутен, нацарапав свою фамилию пером на дверном косяке и стирая ее другим концом пера. - Может быть, передать ему что-нибудь? - Как вы думаете, когда он вернется? - осведомился незнакомец. - Понятия не имею, - ответил Лаутен, подмигнув мистеру Пиквику, когда незнакомец опустил глаза. - Вы не думаете, что имело бы смысл его подождать? - спросил незнакомец, задумчиво заглядывая в контору. - О нет, конечно нет! - отозвался клерк, слегка заслонив собой дверь. Он, разумеется, не вернется на этой неделе, и неизвестно, вернется ли на будущей, ибо, если Перкер уезжает из города, он никогда не торопится вернуться. - Уехал из города! - воскликнул мистер Пиквик. Боже мой, какая неудача! - Не уходите, мистер Пиквик, - сказал Лаутен. У меня есть письмо для вас. Незнакомец, по-видимому, не знал, что делать. Он снова опустил глаза, а клерк хитро подмигнул мистеру Пиквику, словно давая понять, что происходит нечто весьма забавное, хотя в чем тут дело - мистер Пиквик не мог угадать ни за какие блага. - Войдите, мистер Пиквик, - сказал Лаутен. - Ну-с, мистер Уотти, вы передадите мне все, что имеете сказать, или зайдете еще раз? - Попросите его - может быть, он будет так любезен и сообщит, что предпринято по моему делу, - сказал тот. - Ради бога, не забудьте, мистер Лаутен. - Нет, нет, я не забуду, - отозвался клерк. - Пожалуйте, мистер Пиквик. До свиданья, мистер Уотти. Славный день для прогулки, не правда ли? Он предложил Сэму Уэллеру войти вслед за своим хозяином и, видя, что незнакомец все еще мешкает, захлопнул дверь у него перед носом. - Такого назойливого банкрота не было с сотворения мира, в этом я уверен! - воскликнул Лаутен, с видом оскорбленного человека швыряя свое перо. - Не прошло и четырех лет, как его дело поступило в Канцлерский суд, но будь я проклят, если он не приходит надоедать нам два раза в неделю! Пожалуйте сюда, мистер Пиквик, - Перкер здесь; я знаю, что он вас примет. Чертовски холодно, - добавил он раздражительно, - стоять у двери и терять время на таких жалких бродяг. Энергически помешав маленькой кочергой угли в большом камине, клерк отправился в кабинет своего принципала и доложил о мистере Пиквике. - А, уважаемый сэр! - сказал маленький мистер Перкер, вставая с кресла. - Ну-с, уважаемый сэр, какие новости касательно вашего дела? Еще что-нибудь о наших приятелях из Фрименс-Корта? Они не дремали, мне это известно. Очень ловкие ребята, очень ловкие! В заключение маленький джентльмен взял внушительную понюшку табаку, воздавая должное ловкости мистеров Додсона и Фогга. - Они - величайшие негодяи, - сказал мистер Пиквик. - Да, - сказал маленький человек, - это, знаете ли, зависит от точки зрения, и мы не будем спорить о словах, ибо, разумеется, нельзя, ожидать, чтобы вы судили об этих вещах с профессиональной точки зрения. Ну-с, нами сделано все, что нужно. Я пригласил королевского юрисконсульта * Снаббина. .. - Хороший ли он человек? - осведомился мистер Пиквик. - Хороший ли он человек! - воскликнул мистер Перкер. - Ах, боже мой! Снаббин - украшение своей профессии. Практика у него втрое больше, чем у кого бы то ни было в суде, - занят в каждом процессе. Пусть это останется между нами, но мы говорим, что королевский юрисконсульт Снаббин вертит судом как хочет. Сделав такое сообщение, маленький человек взял вторую понюшку табаку и таинственно кивнул мистеру Пиквику. - Они вручили моим трем друзьям повестки, - сказал мистер Пиквик. - А! Ну конечно! - ответил мистер Перкер. - Важные свидетели: видели вас в щекотливом положении. - Но она упала в обморок по собственному желанию, - сказал мистер Пиквик. - Она сама бросилась мне в объятия. - Очень возможно, уважаемый сэр, - отозвался Перкер. - Очень возможно и весьма натурально! Иначе и быть не может, уважаемый сэр. Но как это доказать? - Они вручили повестку также моему слуге, - сказал мистер Пиквик, меняя тему, ибо вопрос мистера Перкера слегка ошеломил его. - Сэму? - спросил Перкер. Мистер Пиквик отвечал утвердительно. - Разумеется, уважаемый сэр, разумеется. Я знал, что они так поступят. Я бы мог сказать это вам месяц назад. Видите ли, уважаемый сэр, если вы берете ведение дела в собственные руки, после того как доверили его своему адвокату, вы должны отвечать и за последствия. Тут мистер Перкер выпрямился с чувством собственного достоинства и смахнул с жабо несколько крошек табаку. - А зачем им понадобились его показания? - спросил мистер Пиквик после минутного молчания. - Затем, что вы посылали его к истице с предложением некоторого компромисса, так я полагаю, - отозвался Перкер. - Впрочем, большого значения это не имеет: не думаю, чтобы какой-нибудь адвокат многого добился от него. - Я тоже так думаю, - сказал мистер Пиквик, улыбаясь, несмотря на свою досаду, при мысли о Сэме в роли свидетеля. - Какой же план действия мы изберем? - Нам остается только один план, уважаемый сэр, - ответил Перкер, подвергнуть свидетелей перекрестному допросу, довериться красноречию Снаббина, пустить пыль в глаза судье, надеяться на присяжных. - А что, если решение будет не в мою пользу? - осведомился мистер Пиквик. Мистер Перкер улыбнулся, взял понюшку табаку, помешал угли в камине, пожал плечами и выразительно промолчал. - Вы хотите сказать, что в таком случае я должен платить возмещение убытков? - спросил мистер Пиквик, следивший с некоторой строгостью за этим мимическим ответом. Перкер еще раз помешал угли, что было совершенно излишне, и ответил: - Боюсь, что так. - В таком случае я заявляю вам о своем непоколебимом решении не платить ничего, - весьма внушительно произнес мистер Пиквик. - Ничего, Перкер! Ни один фунт, ни один пенни из моих денег не перейдет в карманы Додсона и Фогга. Это мое непреложное и обдуманное решение! Мистер Пиквик с силой ударил по столу, подтверждая непреложность своего намерения. - Прекрасно, уважаемый сэр, прекрасно, - сказал Перкер. - Конечно, вам лучше знать. - Разумеется, - поспешно отозвался мистер Пиквик. - Где живет королевский юрисконсульт Снаббин? - Линкольнс-Инн, Олд-сквер, - ответил Перкер. - Я бы хотел его повидать, - сказал мистер Пиквик. - Повидать королевского юрисконсульта Снаббина, уважаемый сэр! - с крайним изумлением воскликнул Перкер. -Нет, нет, уважаемый сэр, невозможно! Повидать Снаббина! Бог с вами, уважаемый сэр, слыханное ли это дело, если предварительно не внесена плата за консультацию и не назначен час консультации! Это никак невозможно, уважаемый сэр! Однако мистер Пиквик заявил, что это не только возможно, но и необходимо, и в результате через десять минут после того, как он выслушал заверение, что это сделать невозможно, поверенный ввел его в контору великого Снаббина. Это была довольно просторная комната без ковра, с большим письменным столом, придвинутым к камину. Сукно, покрывавшее стол, давно отказалось от всяких претензий на свой первоначальный зеленый цвет и постепенно посерело от пыли и времени, за исключением тех мест, где все следы его натурального цвета были уничтожены чернильными пятнами. На столе лежали многочисленные пачки бумаг, перевязанные красной тесьмой, а за столом сидел пожилой клерк, чей прилизанный вид и массивная золотая цепочка от часов служили внушительным показателем большой и прибыльной практики королевского юрисконсульта Снаббина. - Королевский юрисконсульт у себя в кабинете, мистер Моллерд? - осведомился Перкер, с величайшей учтивостью предлагая свою табакерку. - Да, он у себя, но очень занят, - последовал ответ. - Посмотрите-ка сюда: еще не дано ни одного заключения по всем этим делам, а гонорар за каждое уплачен. При этом клерк улыбнулся и втянул понюшку табаку с увлечением, которое, казалось, вызвано было как любовью к табаку, так и пристрастием к гонорарам. - Вот это называется практикой! - сказал Перкер. - Да, - отозвался адвокатский клерк, доставая собственную табакерку и предлагая ее с величайшей любезностью. - А лучше всего то, что никто на свете, кроме меня, не разбирает почерка королевского юрисконсульта, и, следовательно, все должны ждать заключения, которое он уже дал, до тех пор, пока я не перепишу. Ха-ха-ха! - И от этого выигрывает... Мы знаем, кто выигрывает, кроме королевского юрисконсульта... И таким способом вытягивает из клиентов еще кое-что, а? добавил Перкер. - Ха-ха-ха! Тут клерк королевского юрисконсульта засмеялся снова - не громким, раскатистым смехом, а тихим, внутренним смешком, который неприятно было слышать мистеру Пиквику. Когда у человека бывает внутреннее кровоизлияние, это опасно для него самого, но когда он смеется внутренним смешком, это не предвещает добра другим. - Вы не составили для меня счетика гонораров, которые я вам должен? спросил Перкер. - Нет, не составил, - ответил клерк. - Я бы вас попросил составить, - сказал Перкер. Дайте мне его, и я вам пришлю чек. Но вы, должно быть, слишком заняты получением наличных денег, чтобы думать о должниках. Ха-ха-ха! Эта шутка, казалось, польстила клерку, и он еще раз засмеялся тихим смешком. - Но, мистер Моллерд, уважаемый друг, - сказал Перкер, вдруг обретая всю свою серьезность и увлекая великого клерка великого королевского юрисконсульта за отворот сюртука в угол, - вы должны уговорить королевского юрисконсульта принять меня и моего клиента. - Что вы, что вы! - воскликнул клерк. - Вот это недурно! Увидеть королевского юрисконсульта! Нет, это слишком нелепо! Впрочем, несмотря на нелепость предложения, клерк позволил увлечь себя потихоньку в сторону от мистера Пиквика и после краткой беседы шепотом вышел неслышными шагами в темный коридорчик и скрылся в святилище юридического светила, откуда вскоре вернулся на цыпочках и уведомил мистера Перкера и мистера Пиквика, что ему удалось уговорить королевского юрисконсульта, вопреки всем установленным правилам и обычаям, принять их немедленно. Королевский юрисконсульт Снаббин был человек со впалыми щеками и желтоватым цветом лица, лет сорока пяти, или, как говорится в романах, ему могло быть и пятьдесят. У него были те тусклые, осовелые глаза, какие часто можно увидеть на лицах людей, предающихся в течение многих лет утомительным и тягостным кабинетным занятиям, и какие могли и без добавления лорнета, висевшего на широкой черной ленте, обвивавшей шею, предупредить посетителя о том, что он очень близорук. Волосы у него были тонкие и редкие, что отчасти объяснялось постоянным отсутствием досуга для ухода за ними, а отчасти ношением в течение двадцати пяти лет адвокатского парика, который в настоящее время висел перед ним на подставке. Следы пудры на воротнике фрака, плохо выстиранный и еще хуже повязанный галстук свидетельствовали о том, что у него не было времени, вернувшись из суда, произвести какие-нибудь изменения в своем туалете. Впрочем, неопрятный вид остальных принадлежностей его костюма наводил на мысль, что внешность его не улучшилась бы в значительной степени, если бы у него и было свободное время. Юридические книги, кипы бумаг и распечатанные письма валялись на столе в полном беспорядке; мебель в комнате была старая и расшатанная; дверцы книжного шкафа подгнили на петлях; при каждом шаге пыль взлетала маленькими облачками над ковром; шторы пожелтели от времени и грязи; вид всех предметов в комнате доказывал с несомненной ясностью, что королевский юрисконсульт Снаббин слишком занят своими профессиональными делами, чтобы обращать внимание на личные удобства или заботиться о них. Королевский юрисконсульт писал, когда вошли его клиенты. Он рассеянно поклонился мистеру Пиквику, представленному поверенным, а затем, предложив им сесть, заботливо опустил ручку в чернильницу, покачал левой ногой и приготовился слушать. - Мистер Пиквик - ответчик по делу Бардл и Пиквик, королевский юрисконсульт Снаббин, - сказал Перкер. - Я выступаю по этому делу? - спросил королевский юрисконсульт. - Да, сэр, - ответил Перкер. Королевский юрисконсульт кивнул и ждал продолжения. - Мистер Пиквик горячо желал повидаться с вами, королевский юрисконсульт Снаббин, - продолжал Перкер, - чтобы заявить, раньше чем вы займетесь этим процессом, что он отрицает наличие каких бы то ни было данных или основания для возбуждения иска против него; и если бы он не мог явиться в суд с чистой совестью и с полнейшей уверенностью в том, что он прав, отвергая требования истицы, он бы вовсе туда не явился. Мне кажется, я правильно излагаю ваши взгляды, не так ли, уважаемый сэр? - добавил маленький человек, обращаясь к мистеру Пиквику. - Вполне, - отвечал сей джентльмен. Королевский юрисконсульт Снаббин раскрыл лорнет, поднес его к глазам и, поглядев в течение нескольких секунд с любопытством на мистера Пиквика, повернулся к мистеру Перкеру и сказал, слегка улыбаясь при этом: - У мистера Пиквика хорошие шансы? Поверенный пожал плечами. - Намерены ли вы вызвать свидетелей? - Нет. Улыбка на лице королевского юрисконсульта обрисовалась ясней. Он с удвоенной силой качнул ногою и, откинувшись на спинку кресла, с сомненьем кашлянул. Эти признаки дурных предчувствий королевского юрисконсульта, как ни были они мимолетны, не ускользнули от мистера Пиквика. Он крепче утвердил па носу очки, сквозь которые внимательно наблюдал те проявления чувств адвоката, которые тот позволил себе обнаружить, и сказал с большой энергией и решительно пренебрегая предостерегающим подмигиванием и нахмуренными бровями мистера Перкера: - Желание нанести вам визит с такою целью, как у меня, сэр, несомненно, покажется весьма необычным джентльмену, перед глазами которого проходит столько дел подобного рода. Королевский юрисконсульт старался серьезно глядеть на огонь в камине, но улыбка снова появилась на его устах. - Джентльмены вашей профессии, сэр, - продолжал мистер Пиквик, - видят наихудшую сторону человеческой природы. Все споры, все недоброжелательство, вся злоба обнаруживаются перед вами. Вы знаете по опыту, изучив присяжных (я отнюдь не осуждаю ни вас, ни их), сколь многое зависит от "эффекта", и вы склонны приписывать другим желание воспользоваться в целях обмана, а также в целях эгоистических теми самыми средствами, характер и целесообразность коих так хорошо вам известны, ибо вы сами постоянно ими пользуетесь с совершенно честными и почтенными намерениями и с похвальным желанием сделать все возможное для своего клиента. Право же, я думаю, именно этому обстоятельству следует приписать вульгарное, но весьма распространенное мнение, что люди вашей профессии подозрительны, недоверчивы и чересчур осторожны. Хотя я и сознаю, сэр, сколь невыгодно заявлять это при данных обстоятельствах, я явился сюда, ибо хочу, чтобы вы отчетливо поняли, что, как сказал мой друг мистер Перкер, я не повинен в той лжи, в какой меня обвиняют, и, хотя я прекрасно сознаю неоценимое значение вашей помощи, сэр, я должен добавить, что, если вы мне не верите, я готов скорее лишить себя вашей высокоталантливой помощи, чем воспользоваться ею. Задолго до окончания этой речи, весьма прозаической для мистера Пиквика, - мы вынуждены это отметить, - королевский юрисконсульт снова впал в рассеянность. Впрочем, спустя несколько минут, вновь взявшись за перо, он как будто вспомнил о присутствии своих клиентов. Оторвавшись от бумаг, он сказал довольно раздражительно: - Кто со мной в этом деле? - Мистер Фанки, королевский юрисконсульт Снаббин, - ответил поверенный. - Фанки, Фанки... - повторил королевский юрисконсульт. - Никогда не слышал этой фамилии. Должно быть, очень молодой человек. - Да, он очень молод, - отозвался поверенный. - Он допущен совсем недавно. Позвольте припомнить... он не состоит при суде и восьми дет. - А, я так и думал! - сказал королевский юрисконсульт тем сострадательным тоном, каким простые смертные говорят о беспомощном младенце. - Мистер Моллерд, пошлите за мистером... мистером... - Фанки, Холборн-Корт, Грейз-Инн - вмешался Перкер (кстати, Холборн-Корт переименован теперь в Саут-сквер). - Скажите, я буду рад, если он зайдет сюда. Мистер Моллерд отправился исполнять поручение, а королевский юрисконсульт Снаббин снова впал в рассеянность, продолжавшуюся до появления мистера Фанки. Этот младенец-адвокат был вполне зрелым человеком. Он отличался большой нервозностью и мучительно запинался, когда говорил. По-видимому, это не был природный дефект, а скорее результат застенчивости, возникшей от сознания того, что его "затирают" вследствие отсутствия у него средств, или влияний, или связей, или наглости. Он был преисполнен благоговения к королевскому юрисконсульту и изысканно любезен. - Я не имел удовольствия видеть вас раньше, мистер Фанки, - сказал королевский юрисконсульт Снаббин с высокомерной снисходительностью. Мистер Фанки поклонился. Он имел удовольствие видеть королевского юрисконсульта; и он, бедняк, завидовал ему на протяжении восьми лет и трех месяцев. - Вы выступаете со мной в этом деле, насколько я понимаю? - сказал королевский юрисконсульт. Будь мистер Фанки человеком богатым, он немедленно послал бы за своим клерком, чтобы тот ему напомнил; будь он человеком ловким, он приложил бы указательный палец ко лбу и постарался вспомнить, имеется ли среди множества взятых им на себя обязательств также и это дело; но, не будучи ни богатым, ни ловким (в этом смысле, во всяком случае), он покраснел и поклонился. - Вы познакомились с документами, мистер Фанки? - осведомился королевский юрисконсульт. Опять-таки мистеру Фанки следовало притвориться, будто он забыл обо всем, что касается этого дела, но так как он читал те бумаги, какие доставлялись ему по мере развития процесса, и только об этом и думал во сне и наяву в течение двух месяцев с той поры, когда его наняли помощником мистера королевского юрисконсульта Снаббина, то он покраснел еще гуще и поклонился снова. - Вот это мистер Пиквик, - сказал королевский юрисконсульт, помахивая пером в ту сторону, где стоял сей джентльмен. Мистер Фанки поклонился мистеру Пиквику с почтением, которое всегда внушает первый клиент, и снова обратил лицо к своему руководителю. - Быть может, вы проводите мистера Пиквика, - сказал королевский юрисконсульт, - и... и... и... выслушаете все, что мистер Пиквик пожелает сообщить. Мы, конечно, устроим совещание. Намекнув таким образом на то, что у него отняли достаточно времени, мистер королевский юрисконсульт Снаббин, который постепенно делался все более и более рассеянным, приложил на секунду лорнет к глазам, слегка поклонился и снова погрузился в лежавшее перед ним дело, которое выросло из нескончаемого судебного процесса, порожденного поступком некоего субъекта, скончавшегося лет сто назад и в свое время загородившего тропинку, ведущую из какого-то места, откуда никто никогда не выходил, к какому-то месту, куда никто никогда не входил. Мистер Фанки не соглашался пройти ни в одну дверь раньше мистера Пиквика и его поверенного, так что потребовалось немало времени, прежде чем они попали на Олд-сквер. Придя туда, они стали шагать взад и вперед и устроили длительное совещание, в результате которого выяснилось, что весьма трудно сказать, каково будет решение; что никто не может предугадать исход дела; что было большой удачей предупредить противную сторону и заручиться участием королевского юрисконсульта Снаббина, - словом, ряд заключений утешительных и выражающих сомнения, обычных при таком положении дел. Затем мистер Уэллер был пробужден хозяином от сладкого сна, в который он погрузился на целый час, и, распрощавшись с Лаутеном, они вернулись в Сити. ГЛАВА XXXII описывает гораздо подробнее, чем судебный репортер, холостую вечеринку, устроенную мистером Бобом Сойером в его квартире в Боро Покой витает над Лент-стрит, в Боро, окутывая нежной меланхолией душу. На этой улице всегда сдается внаем много домов. Это пустынная улица, и ее скука успокоительна. Дом на Лент-стрит нельзя почитать первоклассной резиденцией в точном смысле этого слова, но тем не менее это завидное местечко. Если человеку захотелось извлечь себя из мира, уйти за пределы искушения, поставить себя вне всякого соблазна выглянуть из окна, он должен во что бы то ни стало отправиться на Лент-стрит. Это счастливое убежище заселяют несколько прачек, кучка поденных переплетчиков, два-три тюремных агента при Суде по делам о несостоятельности, мелкие квартирохозяева, служащие в доках, горсточка портних с приправою портных, работающих сдельно. Большинство обитателей либо направляет свою энергию на сдачу меблированных комнат, либо посвящает свои силы здоровому и полезному занятию - катанью белья. Характерные черты мертвой природы на этой улице: зеленые ставни, билетики о сдаче комнат, медные дощечки на дверях и ручки колокольчиков; главные образчики одушевленной природы: мальчишка из портерной, юноша, торгующий пытками, и мужчина, продающий печеный картофель. Население здесь кочевое, обычно исчезающее накануне взноса квартирной платы за квартал, и притом всегда в ночные часы. Доходы его величества редко пополняются в этой счастливой юдоли; арендная плата ненадежна, и водопровод часто бывает закрыт. В тот вечер, на который был приглашен мистер Пиквик, мистер Боб Сойер украшал своей особой один угол у камина в комнате второго этажа, выходящей окнами на улицу, а мистер Бен Эллен - другой. Приготовление к приему гостей, видимо, закончилось. Зонты в коридоре были свалены в угол за дверью задней комнаты, шляпа и платок служанки убраны с перил лестницы, не больше двух пар патен * оставалось на циновке у парадной двери, и кухонная свеча с очень длинным нагаром весело горела на подоконнике лестничного окна. Мистер Боб Сойер самолично купил спиртные напитки в винном погребке на Хай-стрит и вернулся домой, шествуя впереди того, кто их нес, дабы их не доставили по ошибке в другое место. Пунш был приготовлен в красной кастрюле и стоял в спальне; столик, покрытый зеленой байкой, был взят на время из гостиной и приготовлен для игры в карты; стаканы, имевшиеся в квартире, и стаканы, позаимствованные ради такого случая в трактире, выстроились на подносе, поставленном на площадке за дверью. Несмотря на весьма удовлетворительный характер всех этих приготовлений, темное облако омрачало физиономию мистера Боба Сойера, сидевшего у камина. Лицо мистера Вена Эллена, пристально смотревшего на угли, выражало сожаление, и в его голосе звучали меланхолические ноты, когда он после долгого молчания произнес: - Да, действительно, какая неудача, что ей взбрело в голову скиснуть как раз в такой день! Могла бы подождать по крайней мере до завтра. - Это ее зловредная натура, зловредная натура! - с жаром отозвался мистер Боб Сойер. - Она говорит, что если у меня есть деньги на вечеринку, значит они должны у меня быть и на уплату по ее проклятому "счетику". - А много там набежало? - осведомился мистер Бен Эллен. Кстати сказать, счет - самый необыкновенный локомотив, какой был изобретен человеческим гением. Он не переставая бежит в течение самой долгой человеческой жизни, никогда не останавливаясь по собственному почину. - Месяца четыре всего-навсего, - ответил мистер Боб Сойер. Бен Эллен безнадежно закашлялся и устремил испытующий взгляд на верхние прутья камина. - Будет чертовски неприятно, если ей взбредет в голову расшуметься, когда все соберутся, не правда ли? - сказал, наконец, мистер Бен Эллен. - Ужасно, - отозвался Боб Сойер, - ужасно! Послышался тихий стук в дверь. Мистер Боб Сойер выразительно посмотрел на друга и попросил стучавшего войти; вслед за тем грязная, неряшливо одетая девушка в черных бумажных чулках, которую можно было принять за нелюбимую дочь престарелого мусорщика, находящегося в бедственном положении, просунула голову в дверь и сказала: - С вашего позволения, мистер Сойер, миссис Редль хочет поговорить с вами. Не успел Боб Сойер дать какой-нибудь ответ, как девушка вдруг исчезла, словно кто-то сильно дернул ее сзади. Едва совершилось это таинственное исчезновение, как раздался снова стук в дверь - резкий, отчетливый стук, казалось, говоривший: "Я здесь, и я войду". Мистер Боб Сойер бросил на своего друга взгляд, выражавший смертельный страх, и крикнул: - Войдите! В разрешении не было никакой необходимости, ибо, раньше чем мистер Боб Сойер произнес это слово, в комнату ворвалась маленькая свирепая женщина, дрожащая от негодования и бледная от бешенства. - Ну-с, мистер Сойер, - сказала маленькая свирепая женщина, стараясь казаться очень спокойной, - если вы будете так добры и уплатите мне по этому счетику, я буду вам благодарна, потому что я должна платить сегодня за квартиру, и хозяин ждет сейчас внизу. Маленькая женщина потерла руки и пристально посмотрела поверх головы Боба Сойера на стену за его спиной. - Мне очень жаль, что я причиняю вам беспокойство, миссис Редль, - почтительно начал Боб Сойер, - но... - О, тут нет никакого беспокойства, - отозвалась маленькая женщина, пронзительно захихикав. - Особой нужды в этих деньгах у меня не было до сегодняшнего дня. Во всяком случае, пока мне не нужно было платить их домохозяину, все равно, у кого они были - у вас или у меня. Вы обещали мне, мистер Сойер, заплатить сегодня, и все джентльмены, которые здесь жили, всегда держали свое слово, как и полагается, конечно, всякому, кто называет себя джентльменом. Миссис Редль качнула головой, закусила губы, крепче потерла руки и воззрилась на стену еще пристальнее. Было совершенно ясно, как выразился впоследствии мистер Боб Сойер, в стиле восточной аллегории, что она "разводила пары". - Я очень сожалею, миссис Редль, - начал Боб Сойер с крайним смирением, - но факт тот, что сегодня в Сити я обманулся в своих надеждах! Замечательное место это Сити. Поразительное количество людей всегда обманывается там в своих надеждах. - Пусть так, мистер Сойер, - сказала миссис Редль, прочно укрепляясь на пурпурной цветной капусте кидерминстерского ковра *, - а мне какое до этого дело, сэр? - Я... я... не сомневаюсь, миссис Редль, - сказал Боб Сойер, увиливая от последнего вопроса, - что в начале будущей недели нам удастся уладить все наши счеты и в дальнейшем завести другой порядок. Этого-то и добивалась миссис Редль. Она ворвалась в апартаменты злополучного Боба Сойера с таким страстным желанием устроить сцену, что, по всей вероятности, была бы разочарована в случае уплаты денег. Она была прекрасно подготовлена к такого рода маленькому развлечению, ибо только что обменялась в кухне несколькими предварительными любезностями с мистером Редлем. - Вы полагаете, мистер Сойер, - сказала миссис Редль, повышая голос в назидание соседям, - вы полагаете, что я буду по-прежнему держать в своей квартире человека, который и не помышляет платить за комнату, не платит даже за свежее масло и колотый сахар к завтраку и даже за молоко, которое подвозят к дверям? Вы полагаете, что работящей и трудолюбивой женщине, которая живет на этой улице вот уже двадцать лет (десять лет в доме напротив и девять лет и девять месяцев в этом самом доме), только и дела, что работать до изнеможения на шайку ленивых бездельников, которые вечно курят, и пьют, и шляются, вместо того чтобы приняться за какую-нибудь работу и оплатить счета? Вы полагаете... - Милая моя! - начал мистер Бенджемин Эллен умиротворяющим тоном. - Будьте добры, оставьте свои замечания при себе, сэр, прошу вас, сказала миссис Редль, вдруг обрывая стремительный поток слов и обращаясь с внушительной важностью и медлительностью к посреднику. Я не уверена, сэр, что вы имеете право вмешиваться в разговор. Мне кажется, я сдаю эти комнаты не вам, сэр. - Правильно. Не мне, - сказал мистер Бенджемин Эллен. - Очень хорошо, сэр! - ответствовала миссис Редль с высокомерной вежливостью. - Тогда, сэр, вы, может быть, ограничитесь тем, что будете ломать руки и ноги бедным людям в больницах, и придержите свой язык, иначе здесь найдется кто-нибудь, кто заставит вас это сделать, сэр! - Но вы такая непонятливая женщина, - увещевал мистер Бенджемин Эллен. - Прошу прощения, молодой человек! - сказала миссис Редль, от злости покрываясь холодным потом. Не будете ли вы столь добры назвать меня так еще раз? - Я употребил это выражение совсем не в обидном смысле, сударыня, отозвался мистер Бенджемин Эллен, начиная опасаться уже за себя. - Прошу прощения, молодой человек, - повторила миссис Редль еще громче и еще повелительнее, - но кого вы назвали женщиной? Вы обратились с этим замечанием ко мне, сэр? - Господи помилуй! - воскликнул мистер Бенджемин Эллен. - Я вас спрашиваю, сэр: это выражение относилось ко мне? - с бешенством прервала миссис Редль, распахивая дверь настежь. - Ну да, конечно, - ответил мистер Бенджемин Эллен. - Да, конечно! - подхватила миссис Редль, постепенно пятясь к двери и повышая голос до крайнего предела специально для мистера Редля, находившегося в кухне. - Да, конечно. И все знают, что меня можно оскорблять безнаказанно в моем собственном доме, а мой муж дрыхнет внизу, а на меня обращает внимания не больше, чем на бездомную собаку. Как он не постыдится самого себя! (Тут миссис Редль всхлипнула.) Он допускает, чтобы его жену обижала шайка молодцов, которые режут и кромсают тела живых людей и позорят мой дом (снова всхлипывание), а он оставляет ее беззащитной лицом к лицу с обидчиками! Низкий, трусливый, жалкий негодяй, который боится родниться наверх и расправиться с грубиянами!.. Боится... боится подняться! Миссис Редль приостановилась, чтобы послушать, разбудил ли этот повторный вызов ее лучшую половину. Убедившись, что он не возымел успеха, она начала с бесконечными всхлипываниями спускаться по лестнице, как вдруг у входной двери раздался громкий двойной стук; в ответ на него миссис Редль впала в истерику, сопровождающуюся горестными стонами, которая не прерывалась до тех пор, пока стук не повторился шесть раз; тогда, в припадке душевной муки, она швырнула вниз все зонты и скрылась в задней комнате, с оглушительным шумом захлопнув за собой дверь. - Здесь живет мистер Сойер? - спросил мистер Пиквик, когда дверь была открыта. - Да, - сказала служанка, - во втором этаже. Дверь прямо перед вами, когда вы подниметесь по лестнице. Дав сие наставление, девушка, которая была воспитана среди аборигенов Саутуорка, скрылась, унося свечу вниз, в кухню, совершенно уверенная в том, что она удовлетворила всем требованиям, какие можно было ей предъявить при данных обстоятельствах. Мистер Снодграсс, который вошел последним, после многих неудачных попыток заложить засов запер, наконец, парадную дверь, и друзья, спотыкаясь, поднялись наверх, где были встречены мистером Бобом Сойером, который не спускался вниз, опасаясь быть перехваченным миссис Редль. - Здравствуйте! - сказал расстроенный студент. Рад вас видеть. Осторожнее - здесь стаканы. Это предостережение предназначалось для мистера Пиквика, который положил свою шляпу на поднос. - Ах, боже мой! - сказал мистер Пиквик. - Простите! - Не стоит об этом говорить, - отозвался Боб Сойер. - Я здесь живу тесновато, но с этим вы должны примириться, раз пришли в гости к молодому холостяку. Входите. С этим джентльменом вы, кажется, уже встречались? Мистер Пиквик пожал руку мистеру Бенджемину Эллену, и друзья последовали его примеру. Едва они успели усесться, как снова раздался двойной стук в дверь. - Надеюсь, это Джек Хопкинс! - воскликнул мистер Боб Сойер. - Те... Да, это он. Входите, Джек, входите! На лестнице послышались тяжелые шаги, и появился Джек Хопкинс. На нем был черный бархатный жилет с ослепительными пуговицами и синяя полосатая рубашка с пристегнутым воротничком. - Что так поздно, Джек? - спросил Бенджемин Эллен. - Задержался в больнице Барта *, - ответил Хопкинс. - Что-нибудь новенькое? - Нет, ничего особенного. Довольно интересный пациент в палате несчастных случаев. - А в чем дело, сэр? - полюбопытствовал мистер Пиквик. - Да знаете ли, человек вывалился из окна четвертого этажа, но очень удачно... очень удачно. - Вы хотите сказать, что больной находится на пути к выздоровлению? осведомился мистер Пиквик. - О нет! - беспечно отозвался Хопкинс. - Я скорее сказал бы обратное. Впрочем, на завтра назначена замечательная операция... великолепное зрелище, если оперировать будет Слешер. - Вы считаете мистера Слешера хорошим хирургом? - поинтересовался мистер Пиквик. - Лучшим в мире! - ответил Хопкинс. -На прошлой неделе он ампутировал ногу у мальчика... мальчик съел пять яблок и имбирный пряник... Ровно через две минуты, когда все было кончено, мальчик сказал, что не желает больше тут лежать, чтобы над ним потешались, и пожалуется матери, если они не приступят к делу. - Да неужели?! - воскликнул пораженный мистер Пиквик. - Ну, это пустяки, - сказал Джек Хопкинс. - Не так ли, Боб? - Разумеется, пустяки, - ответил мистер Боб Сойер. - Кстати, Боб, - сказал Хопкинс, украдкой бросив взгляд на мистера Пиквика, слушавшего весьма внимательно, - вчера вечером у нас был любопытный случай. Привели ребенка, который проглотил бусы. - Что он проглотил, сэр? - перебил мистер Пиквик. - Бусы, - ответил Джек Хопкинс. - Не все сразу, знаете ли, это было бы уже слишком; даже вы не могли бы этого проглотить, не говоря о ребенке... Не так ли, мистер Пиквик? Ха-ха-ха! Мистер Хопкинс, казалось, был весьма доволен собственной шуткой и продолжал: - Послушайте, как было дело. Родители ребенка - бедные люди, живут в переулочке. Старшая сестра купила бусы, дешевые бусы из больших черных деревянных бусин. Ребенок прельстился игрушкой, утащил бусы, спрятал их, забавлялся ими, перерезал шнурок и проглотил бусину. Ему это показалось ужасно забавным. На следующий день он проглотил еще одну бусину. - Помилуй бог! - воскликнул мистер Пиквик. - Какая ужасная история! Прошу прощения, сэр. Продолжайте. - На следующий день ребенок проглотил две бусины; еще через день угостился тремя и так далее и, наконец, через неделю покончил с бусами, всего было двадцать пять бусин. Сестра, которая была работящей девушкой и редко покупала какие-нибудь украшения, глаза себе выплакала, потеряв бусы, искала их повсюду, но, разумеется, не нашла. Спустя несколько дней семья сидела за обедом - жареная баранья лопатка и картофель; ребенок, который не был голоден, играл тут же в комнате, как вдруг раздался чертовский стук, словно посыпался град. "Не делай этого, мой мальчик", - сказал отец. "Я ничего не делаю", - ответил ребенок. "Ну, хорошо, только больше этого не делай", - сказал отец. Наступила тишина, а затем снова раздался стук, еще громче. "Если ты меня не будешь слушать, то и пикнуть не успеешь, как очутиться в постели!" Он хорошенько встряхнул ребенка, чтобы научить его послушанию, и тут так затарахтело, что поистине никто ничего подобного не слыхивал. "Ах, черт подери, да ведь это у него внутри! - воскликнул отец. У него крупозный кашель, только не в надлежащем месте!" - "У меня нет никакого крупозного кашля, отец, - сказал ребенок, расплакавшись. - Это бусы, я их проглотил". Отец схватил ребенка на руки и побежал с ним в больницу. Бусины в желудке у мальчика тарахтели всю дорогу от тряски, и люди смотрели на небо и заглядывали в погреба, чтобы узнать, откуда доносятся эти необыкновенные звуки. Теперь ребенок в больнице и такой поднимает шум, когда двигается, что пришлось завернуть его в куртку сторожа, чтобы он не будил больных! - Это самый удивительный случай, о котором мне когда-либо приходилось слышать, - заявил мистер Пиквик, выразительно ударив кулаком по столу. - О, это пустяки! - сказал Джек Хопкинс. - Не так ли, Боб? - Конечно, пустяки, - ответил мистер Боб Сойер. - Очень странные вещи случаются в нашей профессии, уверяю вас, сэр, сказал Хопкинс. - Охотно верю, - ответил мистер Пиквик. Стук в дверь возвестил о прибытии большеголового молодого человека в черном парике, который привел с собой цинготного юношу, украшенного широким жестким галстуком. Следующим гостем был джентльмен в рубашке, разукрашенной розовыми якорями, а немедленно вслед за ним явился бледный юноша с часовой цепочкой из накладного золота. По прибытии жеманного субъекта в безукоризненном белье и прюнелевых ботинках общество оказалось в полном составе. Столик, покрытый зеленой байкой, был выдвинут, первая порция пунша в белом кувшине подана, и последующие три часа посвящены игре в vingt-et-un по шесть пенсов за дюжину фишек, прерванной только один раз легким спором между цинготным юношей и джентльменом с розовыми якорями, когда цинготный юноша изъявил пламенное желание дернуть за нос джентльмена с эмблемами надежды, в ответ на что этот последний выразил решительное нежелание принимать какие бы то ни было "угощения" безвозмездно как от вспыльчивого молодого джентльмена с цинготной физиономией, так и от любого индивида, украшенного головой. Когда были открыты последние "натуральные" * и подсчитаны ко всеобщему удовольствию все выигранные и проигранные фишки и шестипенсовики, мистер Боб Сойер позвонил, чтобы подавали ужин, и, пока шли приготовления к нему, гости толпились по углам комнаты. Подать ужин было не так легко, как можно предположить. Прежде всего пришлось разбудить служанку, которая крепко заснула, уронив голову на кухонный стол; это заняло некоторое время, а когда, наконец, она явилась на звонок, еще четверть часа ушло на бесплодные попытки раздуть в ней слабую и тусклую искру разума. Торговца, которому заказали устрицы, не предупредили, чтобы он их открыл. Открыть устрицу обыкновенным ножом или вилкой о двух зубцах - дело нелегкое, и устриц съедено было немного. Мало было подано мяса, а также и ветчины (взятой вместе с мясом в немецком колбасном магазине за углом). Зато портеру в оловянном сосуде было много; большое внимание уделили сыру, благо он оказался острым. В общем, ужин вышел не хуже, чем бывают обычно такие ужины. После ужина на стол был подан второй кувшин пунша вместе с пачкой сигар и двумя бутылками спиртного. Затем наступил мучительный перерыв; этот мучительный перерыв был вызван весьма обычным обстоятельством в такого рода обстановке, но тем не менее он был очень стеснителен. Дело в том, что служанка мыла стаканы. В доме их было четыре; мы отнюдь не считаем это унизительным для миссис Редль, но не существует еще таких меблированных комнат, где бы хватало стаканов. Хозяйские стаканы были маленькие, из тонкого стекла, а позаимствованные в трактире - большие, раздутые и распухшие стопы на толстых подагрических ножках. Этот факт сам по себе мог открыть обществу истинное положение дел; но молодая служанка предупредила возможность возникновения по этому поводу ложных представлений в уме кого-нибудь из джентльменов, насильно выхватив у каждого стакан задолго до того, как был выпит портер, и заявив во всеуслышание, несмотря на подмигивания и предостережения мистера Боба Сойера, что их следует отнести вниз и немедленно вымыть. Только очень дурной ветер никому не приносит добра. Жеманный джентльмен в прюнелевых ботинках, который безуспешно пытался острить во время игры, увидел, что ему представляется удобный случай, и воспользовался им. В тот момент, когда исчезли стаканы, он начал длинный рассказ о великом политическом деятеле, чье имя он позабыл, давшем исключительно удачный ответ другому выдающемуся и знаменитому индивиду, чью личность он никогда не мог установить. Он распространялся довольно долго и с большой добросовестностью о различных побочных обстоятельствах, имеющих некоторое отношение к данному анекдоту, но ни за какие блага в мире не мог припомнить именно в этот момент, в чем соль анекдота, хотя он и имел обыкновение рассказывать его с весьма большим успехом в течение последних десяти дет. - Ах, боже мой! - сказал жеманный джентльмен в прюнелевых ботинках. Какой поразительный случай! - Жаль, что вы забыли, - заметил мистер Боб Сойер, нетерпеливо посматривая на дверь, ибо ему послышался звон стаканов. - Очень жаль! - Мне тоже жаль, - отвечал жеманный джентльмен, - потому что я знаю, как бы это всех позабавило. Ну, ничего, надеюсь, мне удастся припомнить этак через полчаса. Жеманный джентльмен пришел к такому выводу в момент появления стаканов, а мистер Боб Сойер, который все время напряженно прислушивался, заявил, что ему очень хотелось бы услышать конец рассказа, ибо, если судить по тому, что было сказано, это наилучший анекдот, какой он когда-либо слышал. Вид стаканов вернул Бобу Сойеру то душевное равновесие, которое он утратил после свидания со своей квартирной хозяйкой. Его лицо просияло, и он готов был окончательно развеселиться. - А теперь, Бетси... - весьма учтиво сказал мистер Боб Сойер, распределяя в то же время шумную маленькую группу стаканов, которые девушка поместила в центре стола, - а теперь, Бетси, горячей воды, будьте добры, поскорее. - Никакой горячей воды вы не получите, - ответила Бетси. - Не получим? - воскликнул мистер Боб Сойер. - Да! - сказала девушка, покачав головой, что свидетельствовало об отказе более решительном, чем может выразить самый красноречивый язык. Миссис Редль не велела давать вам никакой воды. Изумление, написанное на лицах гостей, вдохнуло новое мужество в хозяина. - Сейчас же принесите горячей воды, сейчас же! - с отчаянием приказал мистер Боб Сойер. - Не могу, - ответила девушка. - Миссис Редль выгребла угли из печки перед тем как лечь спать и заперла котелок. - О, неважно, неважно! Пожалуйста, не волнуйтесь из-за такого пустяка, - сказал мистер Пиквик, наблюдая борьбу противоречивых чувств, отражавшихся на физиономии Боба Сойера. - Мы прекрасно обойдемся холодной водой. - О, превосходно! - подхватил мистер Бенджемин Эллен. - Моя квартирная хозяйка подвержена легким припадкам умственного расстройства, - заметил Боб Сойер с бледной улыбкой. - Боюсь, что придется заявить ей об отказе от помещения. - Ну, нет! К чему же! - возразил Бен Эллен. - Боюсь, что придется! - сказал Боб с героической решимостью. - Я ей заплачу то, что должен, и завтра же утром предупрежу. Бедный малый! Как страстно желал он это сделать! Мучительные условия мистера Боба Сойера оправиться от этого последнего удара подействовали угнетающе на гостей, большая часть которых с целью поднятия духа проявила чрезмерное пристрастие к холодному грогу, первое заметное действие коего сказалось в возобновлении вражды между цинготным юношей и джентльменом в рубашке. Сначала воюющие стороны выражали взаимное презрение хмурыми взглядами и сопением, пока, наконец, цинготный юноша не счел нужным перейти к более ясным объяснениям, и тогда произошел следующий вразумительный разговор: - Сойер! - громко сказал цинготный юноша. - В чем дело, Нодди? - отозвался мистер Боб Сойер. - Мне бы очень не хотелось, Сойер, - сказал мистер Нодди, - говорить неприятные вещи за столом у кого-либо из друзей, и в особенности за вашим столом, Сойер, но я должен воспользоваться случаем и сообщить мистеру Гантеру, что он не джентльмен. - А мне бы очень не хотелось, Сойер, устраивать беспорядок на улице, где вы живете, - сказал мистер Гантер, - но, боюсь, я буду вынужден потревожить соседей и вышвырнуть из окна субъекта, который только что говорил. - Что вы хотите этим сказать, сэр? - осведомился мистер Нодди. - То, что я сказал, сэр, - ответил мистер Гантер. - Хотел бы я посмотреть, как бы вы это сделали, сэр, - заметил мистер Нодди. - Вы почувствуете, как я это сделаю, через полминуты, сэр, - отозвался мистер Гантер. - Я требую, чтобы вы дали мне вашу визитную карточку, сэр, - сказал мистер Нодди. - Я этого не сделаю, сэр, - возразил мистер Гантер. - Почему, сэр? - осведомился мистер Нодди. - Потому что вы поставите ее на камине и будете вводить в заблуждение своих гостей, которые подумают, что у вас был с визитом, джентльмен, сэр, ответил мистер Гантер. - Сэр, один из моих друзей навестит вас завтра утром, - сказал мистер Нодди. - Сэр, я весьма признателен вам за предупреждение, и мною будет отдано специальное распоряжение прислуге спрятать под замок ложки. В этот момент вмешались остальные гости и стали доказывать обеим сторонам неприличие их поведения, после чего мистер Нодди попросил запомнить, что его отец был такой же почтенный человек, как и отец мистера Гантера; мистер Гантер ответил, что его отец был такой же почтенный человек, как отец мистера Нодди, и что в любой день недели сын его отца был не хуже мистера Нодди. Так как это заявление, казалось, предвещало возобновление спора, последовало новое вмешательство остальных гостей; со всех сторон послышались возгласы и крики, после чего мистер Нодди постепенно уступил наплыву чувств и признался, что он всегда питал горячую привязанность к мистеру Гантеру. На это мистер Гантер ответил, что, в общем, для него мистер Нодди дороже родного брата; услышав такое признание, мистер Нодди великодушно поднялся со стула и протянул руку мистеру Гантеру. Мистер Гантер пожал ее с трогательной горячностью, и присутствующие единодушно заявили, что весь спор был проведен обеими сторонами в благороднейшем стиле. - А теперь, - сказал Джек Хопкинс, - не худо было бы спеть что-нибудь, Боб, для поднятия духа. И Хопкинс, побуждаемый бурными рукоплесканиями, немедленно и громко затянул "Бог да благословит короля" на новый мотив, сложенный из двух других: "Бискайского залива" и "Лягушки" *. Хор играл существенную роль в пении, а так как каждый джентльмен пел на тот мотив, который лучше знал, эффект получался поистине потрясающий. В конце припева к первому куплету мистер Пиквик поднял руку, как бы прислушиваясь, и сказал, как только наступило молчание: - Тише! Прошу прощения. Мне почудилось, будто кто-то кричит с верхней площадки лестницы. Немедленно воцарилась глубокая тишина. Было замечено, что мистер Боб Сойер сильно побледнел. - Кажется, опять кричат, - сказал мистер Пиквик. - Будьте добры открыть дверь. Как только дверь была открыта, все сомнения по этому поводу рассеялись. - Мистер Сойер! Мистер Сойер! - визжал голос с площадки третьего этажа. - Это моя квартирная хозяйка, - сказал Боб Сойер, озираясь в великом смятении. - Слушаю, миссис Редль. - Что это значит, мистер Сойер? - продолжал голос весьма пронзительно и скоропалительно. - Мало вам того, что вы денег за квартиру не платите и вдобавок долгов не возвращаете, а ваши приятели, которые осмеливаются называть себя мужчинами, ругают меня и оскорбляют, вам надо еще весь дом перевернуть вверх дном и в два часа ночи поднимать такой шум, что вот-вот приедет пожарная команда? Гоните этих негодяев!; - Как вам не стыдно! - изрек голос мистера Редля, доносившийся, казалось, из-под одеяла. - Тебе стыдно! - подхватила миссис Редль. - Почему ты не спустишься вниз и не сбросишь их с лестницы всех до единого? Ты бы это сделал, будь ты мужчиной. - Я бы это сделал, будь я десятком мужчин, моя милая, - миролюбиво отозвался мистер Редль, - но на их стороне численный перевес, моя милая. - Тьфу, трус! - отвечала миссис Редль с величайшим презрением. Намерены вы прогнать этих негодяев, мистер Сойер, или нет? - Они уходят, миссис Редль, они уходят, - сказал несчастный Боб. Пожалуй, лучше разойтись, - сообщил мистер Боб Сойер своим друзьям. - Мне кажется, мы слишком шумели. - Это очень печально, - сказал жеманный джентльмен. - А мы как раз развеселились! У жеманного джентльмена только что мелькнул проблеск воспоминания об анекдоте, который он забыл. - С этим трудно примириться, - озираясь, сказал жеманный джентльмен. Трудно примириться, не правда ли? - Не следует мириться, - отозвался Джек Хопкинс. - Споем следующий куплет, Боб. Ну-ка! - Нет, нет, Джек, не нужно, - перебил Боб Сойер. Это чудесная песня, но лучше нам не петь второго куплета. Очень вспыльчивые люди - жильцы этого дома. - Может быть, мне подняться наверх и поколотить хозяина? - осведомился Хопкинс. - А может быть, потрезвонить в колокольчик или завыть на лестнице? Вы можете располагать мною. Боб. - Я глубоко признателен вам, Хопкинс, за вашу дружбу и доброту, сказал злополучный мистер Боб Сойер, - но, мне кажется, во избежание дальнейших споров мы должны разойтись немедленно. - Ну, что, мистер Сойер? - раздался пронзительный голос миссис Редль. Уходят эти грубияны? - Они ищут свои шляпы, миссис Редль, - ответил Боб. - Сейчас уйдут. - Уйдут? - повторила миссис Редль, выставляя из-за перил свой ночной чепец как раз в тот момент, когда мистер Пиквик в сопровождении мистера Тапмена вышел из комнаты. - Уйдут! А зачем им было приходить? - Сударыня... - начал мистер Пиквик, поднимая голову. - Проваливайте, старый бездельник! - ответила миссис Редль, поспешно сдергивая ночной чепец. - Вы ему в дедушки годитесь, несчастный! Вы хуже их всех! Мистер Пиквик убедился, что доказывать свою невиновность бессмысленно, и посему поспешно спустился с лестницы и выбежал на улицу, где к нему присоединились мистер Тапмен, мистер Уинкль и мистер Снодграсс. Мистер Бен Эллен, на которого угнетающе подействовали грог и тревога, проводил их до Лондонского моста и во время прогулки поведал мистеру Уинклю, как лицу наиболее подходящему, что он решил перерезать горло любому джентльмену, за исключением мистера Боба Сойера, который осмелится посягать на любовь его сестры Арабеллы. Высказав с подобающей твердостью свое решение исполнить сей мучительный долг брата, он расплакался, надвинул шляпу на глаза и, сделав попытку вернуться домой, стал стучать в дверь конторы рынка Боро, изредка задремывая на ступеньках, и стучал до рассвета в твердой уверенности, что он живет здесь, но позабыл свой ключ. Когда все гости ушли согласно настойчивой просьбе миссис Редль, злополучный мистер Боб Сойер остался один, чтобы поразмыслить о возможных событиях завтрашнего дня и увеселениях этого вечера. ГЛАВА XXXIII Мистер Уэллер-старший высказывает некоторые критические замечания, касающиеся литературного стиля, и с помощью своего сына Сэмюела уплачивает частицу долга преподобному джентльмену с красным носом Утро тринадцатого февраля, которое, - читатели сего правдивого повествования знают это не хуже, чем мы, - было кануном дня, назначенного для слушания дела миссис Бардл, оказалось беспокойным для мистера Сэмюела Уэллера, непрерывно путешествовавшего от "Джорджа и Ястреба" к дому мистера Перкера и обратно с девяти часов утра и до двух часов дня включительно. Нельзя сказать, чтобы это могло содействовать ходу дела, ибо консультация уже состоялась и план действия, который следовало избрать, был окончательно выработан; но мистер Пиквик, находясь в состоянии крайнего возбуждения, непрестанно посылал записочки своему поверенному, содержащие один только вопрос: "Дорогой Перкер, все ли идет хорошо?" - на что мистер Перкер неизменно отвечал: "Дорогой Пиквик, все идет хорошо, насколько это возможно". В действительности же, как мы уже намекали, идти было решительно нечему ни хорошо, ни худо, вплоть до судебного заседания, назначенного на следующее утро. Но людям, которые добровольно обращаются к правосудию или насильственно и впервые привлекаются к суду, можно простить некоторое временное раздражение и беспокойство, и Сэм с подобающим снисхождением к слабостям человеческой природы исполнял все приказания своего хозяина с невозмутимым добродушием и нерушимым спокойствием, обнаруживая тем самым поразительнейшие и приятнейшие свойства своей натуры. Сэм утешился весьма недурным обедом и ждал у буфетной стойки стакана горячей смеси, в которой мистер Пиквик посоветовал ему утопить усталость, вызванную утренними прогулками, когда юнец ростом около трех футов, в мохнатой шапке и бумазейных штанах, каковой костюм свидетельствовал о похвальном стремлении его владельца занять в будущем высокий пост конюха, вошел в коридор "Джорджа и Ястреба" и оглядел сначала лестницу, затем коридор, а затем заглянул в буфетную, словно отыскивая кого-то для передачи поручения, вслед за сим буфетчица, считая вероятным, что упомянутое поручение может коснуться чайных или столовых ложек гостиницы, обратилась к юнцу: - Эй, молодой человек, что вам здесь нужно? - Есть здесь кто-нибудь по имени Сэм? - осведомился юнец громким дискантом. - А как фамилия? - спросил Сэм Уэллер, оглянувшись. - Откуда мне знать? - живо откликнулся молодой джентльмен под мохнатой шапкой. - Вы парень смышленый, - сказал мистер Уэллер, - но, будь я на вашем месте, я бы эту самую смышленость не слишком показывал, - вдруг кто-нибудь ее утащит. Что это значит? Почему вы являетесь в отель и спрашиваете Сэма с такой вежливостью, как будто вы дикий индеец? - Потому что мне приказал старый джентльмен, - ответил мальчик. - Какой старый джентльмен? - с глубоким презрением осведомился Сэм. - Тот, который ездит с ипсуичской каретой и останавливается у нас, отозвался мальчик. - Вчера утром он мне сказал, чтобы я пошел сегодня к "Джорджу и Ястребу" и спросил Сэма. - Это мой отец, моя милая, - пояснил мистер Уэллер, обращаясь к молодой леди за буфетной стойкой. Черт побери! Пожалуй, он и в самом деле забыл мою фамилию. Ну-с, молодой барсук, что дальше? - А дальше то, - сказал юнец, - что вы должны прийти к нему в шесть часов в нашу гостиницу, потому что он хочет вас видеть, - "Синий Боров", Леднхоллский рынок. Сказать ему, что вы придете? - Рискните сообщить ему это, сэр, - ответил Сэм. Получив такие полномочия, юный джентльмен удалился и разбудил при этом все эхо во дворе "Джорджа", изобразив несколько раз, с удивительной чистотою и точностью, свист погонщика скота голосом, отличавшимся своеобразной полнотой и звучностью. Мистер Уэллер, получив отпуск у мистера Пиквика, который, находясь в возбужденном и тревожном состоянии, был отнюдь не прочь остаться один, отправился в путь задолго до назначенного часа и, имея в своем распоряжении много времени, добрел до Меншен-Хауса, где остановился и с философическим спокойствием стал созерцать многочисленных омнибусных кондукторов и кучеров, которые собираются около этого знаменитого и людного места к великому ужасу и смятению старых леди, населяющих эти края. Прослонявшись здесь около получаса, мистер Уэллер повернул и направил свои стопы к Леднхоллскому рынку, пробираясь боковыми улицами и переулками. Так как он слонялся, чтобы убить время, и разглядывал чуть ли не каждый предмет, попадавшийся ему на глаза, то ничего нет удивительного в том, что он остановился перед маленькой витриной торговца канцелярскими принадлежностями и картинками; но без дальнейших объяснений покажется странным, что едва взгляд его упал на кое-какие картинки, выставленные на продажу, как он вдруг встрепенулся, хлопнул себя очень сильно по правой ляжке и энергически воскликнул: - Не будь здесь этого, я бы так ни о чем и не вспомнил, а потом было бы слишком поздно! Картинка, с которой не спускал глаз Сэм Уэллер, произнося эти слова, была весьма красочным изображением двух человеческих сердец, скрепленных вместе стрелой и поджаривавшихся на ярком огне, в то время как чета людоедов в современных костюмах - джентльмен в синей куртке и белых брюках, а леди в темно-красной шубе, с зонтом того же цвета - приближались с голодным видом к жаркому по извилистой песчаной дорожке. Явно нескромный молодой джентльмен, одеянием которого служила только пара крыльев, был изображен в качестве надзирающего за стряпней; шпиль церкви на Ленгхем-плейс, Лондон, виднелся вдали, а все вместе было "валентинкой" *, и таких "валентинок", как гласило объявление, в лавке имелся большой выбор, причем торговец обещал продавать их своим соотечественникам по пониженной цене - полтора шиллинга за штуку. - Я бы забыл об этом! Конечно, я бы забыл об этом! - сказал Сэм; и с этими словами он немедленно вошел в лавку канцелярских принадлежностей и потребовал, чтобы ему дали лист лучшей писчей бумаги с золотым обрезом и твердо очиненное перо, с ручательством, что оно не будет брызгать. Быстро получив эти предметы, он пошел прямо к Леднхоллскому рынку энергическим ровным шагом, резко отличавшимся от его недавних медлительных шагов. Оглянувшись, он увидел вывеску, на которой талантливый живописец изобразил нечто отдаленно напоминающее небесно-голубого слона с горбатым носом вместо хобота. Правильно заключив, что это и есть "Синий Боров", он вошел и осведомился о своем родителе. - Он здесь будет не раньше, чем через три четверти часа, - сказала молодая леди, которая ведала домашним хозяйством "Синего Борова". - Отлично, моя дорогая, - ответил Сэм. - Будьте добры, мисс, дайте мне на девять пенсов тепловатого грогу и чернильницу. Когда теплый грог и чернильница были доставлены в маленькую гостиную и молодая леди старательно выровняла угли, чтобы они не пылали, и унесла кочергу, дабы нельзя было их размешивать без ведома "Синего Борова" и без предварительного его разрешения, Сэм Уэллер уселся за перегородку у печки и вынул лист писчей бумаги с золотым обрезом и остро очиненное перо. Затем, посмотрев внимательно, нет ли на пере волоска, и вытерев стол, дабы не оказалось хлебных крошек под бумагой, Сэм засучил обшлага куртки, раздвинул локти и приготовился писать. Для леди и джентльменов, которые не имеют привычки посвящать себя искусству каллиграфии, написать письмо - нелегкая задача; в таких случаях всегда признается необходимым для пишущего склонить голову к левому плечу так, чтобы глаза находились по возможности на одном уровне с бумагой, и, поглядывая сбоку на буквы, какие он сооружает, одновременно выводить языком соответствующие воображаемые письмена. Хотя такие движения бесспорно благоприятствуют в высокой степени оригинальному творчеству, однако они в некоторой мере замедляют процесс писания; и Сэм, сам того не ведая, добрых полтора часа выписывал слова мелким почерком, стирал мизинцем неудавшиеся буквы и вписывал новые, которые нужно было обводить по нескольку раз, чтобы разглядеть их сквозь старые кляксы, как вдруг его внимание было отвлечено распахнувшейся дверью и появлением родителя. - Здорово, Сэмми! - сказал отец. - Здорово, мой лазоревый! - отозвался сын, кладя перо. - Каков последний бюллетень о мачехе? - Миссис Веллер очень хорошо провела ночь, но на редкость несговорчива и неприятна сегодня утром. Это клятвенно удостоверяет Т. Веллер - старший, эсквайр. Вот последний бюллетень, Сэмми, -ответил мистер Уэллер, разматывая шарф. - И никакого улучшения? - осведомился Сэм. - Все симптомы угрожающие, - отозвался мистер Уэллер, покачивая головой. - Ну, а ты что тут поделываешь? Туговато дается наука, Сэмми? - Я уже кончил, - сказал Сэм с легким замешательством. - Я писал. - Это я вижу, - отозвался мистер Уэллер. - Надеюсь, не молодой женщине, Сэмми? - Что толку отрицать! - сказал Сэм. - Это валентинка. - Что? - воскликнул мистер Уэллер, явно устрашенный этим словом. - Валентинка, - повторил Сэм. - Сэмивел, Сэмивел! - сказал мистер Уэллер укоризненным тоном. - Не думал я, что ты способен на это! После того, как у тебя перед глазами был пример твоего отца, отдавшегося дурным наклонностям, после всего, что я тебе говорил об этом деле, после того, как ты повидал свою собственную мачеху и побывал в ее обществе! А я-то полагал, что это такой нравственный урок, которого человек не забудет до своего смертного часа! Не думал, что ты можешь это сделать, Сэмми, не думал, что ты можешь это сделать! Такие размышления оказались не под силу доброму старику. Он поднес ко рту стакан Сэма и выпил залпом. - Что, полегчало? - спросил Сэм. - Как будто, Сэмми, - отозвался мистер Уэллер. Мучительное это будет испытание для меня в мои годы. но я довольно-таки жилист, а это единственное утешение, как заметил очень старый индюк, когда фермер сказал, как бы не пришлось его зарезать для Лондонского рынка. - Какое испытание? - полюбопытствовал Сэм. - Видеть тебя женатым, Сэмми, видеть тебя одураченной жертвой, воображающей по наивности, будто все очень хорошо, - объявил мистер Уэллер. - Это жестокое испытание для отцовских чувств, Сэмми, вот оно что. - Вздор! - сказал Сэм. - Я не намерен жениться... Не расстраивайтесь. Вы, кажется, знаток в таких делах. Потребуйте свою трубку, и я вам прочту письмо. Вот! Мы не можем сказать определенно, предвкушение ли трубки, или утешительное соображение, что фатальная склонность к женитьбе была фамильной чертой, успокоило чувства мистера Уэллера и утишило его скорбь. Мы скорее склонны предположить, что этот результат был достигнут благодаря обоим источникам утешения, ибо о втором он твердил тихим голосом, звоня тем временем в колокольчик, чтобы потребовать первый. Затем он освободился от верхней одежды и, закурив трубку и расположившись спиной к камину, чтобы пользоваться всем его теплом и в то же время прислоняться к каминной полке, повернулся к Сэму и с физиономией, значительно смягчившейся от благотворного действия табака, предложил ему "катать". Сэм окунул перо в чернила, приготовляясь вносить поправки, и начал с весьма театральным видом: - "Милое..." - Стоп! - сказал мистер Уэллер, звоня в колокольчик. - Двойной стакан, как всегда, моя милая. - Очень хорошо, сэр, - отвечала девушка, которая с удивительным проворством появилась, исчезла, вернулась и снова скрылась. - Здесь как будто знают ваши привычки, - заметил Сэм. - Да, - отозвался отец. - Я здесь бывал в свое время. Продолжай, Сэмми. - "Милое создание..." - повторил Сэм. - Уж не стихи ли это? - перебил отец. - Нет, - ответил Сэм. - Очень рад это слышать, - сказал мистер Уэллер. - Стихи ненатуральная вещь. Никто не говорит стихами, разве что приходский сторож, когда он является за святочным ящичком *, или уорреновская вакса * да ролендовское масло *, а не то какой-нибудь плаксивый парень. Никогда не опускайся до поэзии, мой мальчик! Начинай сначала, Сэмми! Мистер Уэллер взял трубку с видом критическим и глубокомысленным, а Сэм начал снова и прочитал следующее: - "Милое создание, я чувствую себя обмоченным..." - Это неприлично, - сказал мистер Уэллер, вынимая изо рта трубку. - Нет, это не "обмоченный", - заметил Сэм, поднося письмо к свечке, это "озабоченный", но тут клякса. "Я чувствую себя озабоченным". - Очень хорошо, - сказал мистер Уэллер. - Валяй дальше. - "Я чувствую себя озабоченным и совершенно одур..." Забыл, какое тут стоит слово, - сказал Сэм, почесывая голову пером и тщетно пытаясь припомнить. - Так почему же ты не посмотришь, что там написано? - полюбопытствовал мистер Уэллер. -Да я и смотрю, - ответил Сэм, - но тут еще одна клякса. Вот "о", а вот "д" и "р". - Должно быть, "одураченным", - сказал мистер Уэллер. - Нет, это не то, - сказал Сэм, - "одурманенным" - вот оно что. - Это слово не так подходит, как "одураченный", - серьезно заметил мистер Уэллер. - Вы думаете? - осведомился Сэм. - Куда уж там! - откликнулся отец. - А вам не кажется, что в нем смысла больше? - спросил Сэм. - Ну, пожалуй, оно понежней будет, - подумав, сказал мистер Уэллер. Валяй дальше, Сэмми. - "...чувствую себя озабоченным и совершенно одурманенным, обращаясь "к вам, потому что вы славная девушка, и конец делу". - Это очень красивая мысль, - сказал мистер Уэллер-старший, вынимая трубку изо рта, чтобы сделать это замечание. - Да, мне тоже кажется, что оно неплохо вышло, - заметил Сэм, весьма польщенный. - Что мне больше всего нравится в таком вот слоге, - продолжал мистер Уэллер-старший, - так это то, что тут нет никаких непристойных прозвищ, никаких Венер или чего-нибудь в этом роде. Что толку называть молодую женщину Венерой или ангелом, Сэмми? - Вот именно! - согласился Сэм. - Ты можешь называть ее грифоном, или единорогом, или уж сразу королевским гербом, потому что, как всем известно, это коллекция диковинных зверей, - добавил мистер Уэллер. - Правильно, - подтвердил Сэм. - Кати дальше, Сэмми, - сказал мистер Уэллер. Сэм исполнил просьбу и стал читать, а его отец продолжал курить с видом глубокомысленным и благодушным, что было весьма назидательно. - "Пока я вас не увидел, я думал, что все женщины одинаковы". - Так оно и есть, - заметил в скобках мистер Уэллер-старший. - "Но теперь, - продолжал Сэм, - теперь я понял, какой я был регулярно безмозглый осел, потому что никто не походит на вас, хотя вы подходите мне больше всех..." Мне хотелось выразиться тут посильнее, - сказал Сэм, поднимая голову. Мистер Уэллер кивнул одобрительно, и Сэм продолжал: - "И вот я пользуюсь привилегией этого дня, моя милая Мэри, - как сказал джентльмен по уши в долгах, выходя из дома в воскресенье, - чтобы сказать вам, что в первый и единственный раз, когда я вас видел, ваш портрет отпечатался в моем сердце куда скорее и красивее, чем делает портрет профильная машина (о которой вы, может быть, слыхали, моя милая Мэри), хотя она его заканчивает и вставляет в рамку под стеклом с готовым крючком, чтобы повесить, и все это в две с четвертью минуты". - Боюсь, что тут пахнет стихами, Сэмми, - подозрительно сказал мистер Уэллер. - Нет, не пахнет, - ответил Сэм и продолжал читать очень быстро, чтобы ускользнуть от обсуждения этого пункта: - "Возьмите меня, моя милая Мэри, своим Валентином и подумайте о том, что я сказал. Моя милая Мэри, а теперь я кончаю". Это все, - сказал Сэм. - Что-то очень уж неожиданно затормозил, а, Сэмми? - осведомился мистер Уэллер. - Ничуть не бывало, - возразил Сэм. - Тут ей и захочется, чтобы еще что-нибудь было, а это и есть большое умение писать письма. - Пожалуй, оно верно, - согласился мистер Уэллер, - и хотел бы я, чтобы твоя мачеха следовала при разговоре такому славному правилу. А разве ты не подпишешься? - Вот тут-то и загвоздка! - сказал Сэм. - Не знаю, как подписаться. - Подпишись - Веллер, - посоветовал старейший представитель этой фамилии. - Не годится, - возразил Сэм. - Никогда не подписывают валентинку своей настоящей фамилией. - Ну, тогда подпиши "Пиквик", - сказал мистер Уэллер. - Это очень хорошее имя и легко пишется. - Вот это дело, - согласился Сэм. - Я бы мог закончить стишком, как вы думаете? - Мне это не нравится, Сэм, - возразил мистер Уэллер. - Я не знавал ни одного почтенного кучера, который бы писал стихи. Вот только один написал трогательные стишки накануне того дня, когда его должны были повесить за грабеж на большой дороге; ну, да он был из Кемберуэла, так что это не в счет. Но Сэм не хотел отказаться от поэтической идеи, пришедшей ему в голову, и подписал письмо: "Полюбил вас в миг Ваш Пиквик". Сложив его весьма замысловато, ой нацарапал наискось адрес в углу: "Мэри, горничной у мистера Напкинса, мэра, Ипсуич, Саффок", запечатал облаткой и сунул его в карман, готовое для сдачи на почтамт. Когда покончено было с этим важным вопросом, мистер Уэллер-старший приступил к тому, ради чего вызвал сына. - Первое дело о твоем хозяине, Сэмми, - сказал мистер Уэллер. - Завтра его будут судить. - Будут судить, - подтвердил Сэм. - Ну, так вот, - продолжал мистер Уэллер, - я полагаю, что ему понадобится вызвать свидетелей, чтобы те потолковали о его репутации или, может быть, доказали алиби. Я это дело обмозговал, так что он может не беспокоиться, Сэмми. Есть у меня приятели, которые сделают для него и то и другое, но мой совет такой: наплевать на репутацию и держаться за алиби. Нет ничего лучше алиби, Сэмми, ничего. У мистера Уэллера был весьма глубокомысленный вид, когда он высказывал это юридическое соображение; и, погрузив нос в стакан, он подмигнул поверх него изумленному сыну. - Да вы о чем толкуете? - спросил Сэм. - Уж не думаете ли вы, что его будут судить в Олд-Бейли? - Наших обсуждений это не касается, Сэмми, - возразил мистер Уэллер. Где бы его не судили, мой мальчик, алиби - как раз такая штука, которая поможет ему выпутаться. С алиби мы выручили Тома Уайльдспарка, которого судили за смертоубийство, а длинные парики все до единого сказали, что его ничто не спасет. И вот мое мнение, Сэмми: если твой хозяин не докажет алиби, придется ему, как говорят итальянцы, регулярно влопаться, и конец делу. Так как мистер Уэллер-старший придерживался твердого и непоколебимого убеждения, что Олд-Бейли является высшей судебной инстанцией в стране и что его правила и процедура регулируют и контролируют делопроизводство всех других судов, то он решительно пренебрег уверениями и доводами сына, пытавшегося объяснить, что алиби неприемлемо, и энергически заявил, что мистера Пиквика "сделают жертвой". Убедившись, сколь бессмысленно продолжать разговор на эту тему, Сэм заговорил о другом и спросил, что это за второе дело, о котором его почтенный родитель хотел потолковать с ним. - Это уже пункт семейной политики, - сообщил мистер Уэллер. - Этот-вот Стиггинс... - Красноносый? - осведомился Сэм. - Он самый, - отвечал мистер Уэллер. - Так вот этот красноносый парень, Сэмми, навещает твою мачеху с такой любезностью и постоянством, каких я еще не видывал. Он такой друг дома, Сэмми, что когда он от нас уходит, у него на душе неспокойно, если не прихватит чего-нибудь на память о нас. - А будь я на вашем месте, я бы что-нибудь такое ему дал, чтоб оно наскипидарило и навощило ему память на десять лет, - перебил Сэм. - Подожди минутку, - продолжал мистер Уэллер. Я хотел сказать, что теперь он всегда приносит плоскую флягу, в которую вмещается пинты полторы, и наполняет ее ананасным ромом, перед тем как уйти. - И, должно быть, выпивает ее перед тем, как вернуться? - предположил Сэм. - До дна! - ответил мистер Уэллер. - Никогда не оставляет в ней ничего, кроме пробки и запаха, уж можешь на него положиться, Сэмми. Так вот эти самые ребята, мой мальчик, устраивают сегодня вечером