лучше для всех... Женщина знает, о чем идет речь? Вопрос был обращен к Бамблу, но его супруга предупредила ответ, объявив, что суть дела ей хорошо известна. - Он правду сказал, что вы находились с той ведьмой в ночь, когда она умерла, и она сообщила вам что-то?.. - О матери того мальчика, про которого вы говорили? - перебила его надзирательница. - Да. - Первый вопрос заключается в том, какого характера было ее сообщение, - сказал Монкс. - Это второй вопрос, - очень рассудительно заметила женщина. - Первый заключается в том, сколько стоит это сообщение. - А кто, черт возьми, на это ответит, не узнав, каково оно? - спросил Монкс. - Лучше вас - никто, я в этом уверена, - заявила миссис Бамбл, у которой не было недостатка в храбрости, что с полным правом мог засвидетельствовать спутник ее жизни. - Гм!.. - многозначительно произнес Монкс тоном, выражавшим живейшее любопытство. - Значит, из него можно извлечь деньги? - Все может быть, - последовал сдержанный ответ. - У нее что-то взяли, - сказал Монкс. - Какую-то вещь, которая была на ней. Какую-то вещь... - Вы бы лучше назначили цену, - перебила миссис Бамбл. - Я уже слышала достаточно и убедилась, что вы как раз тот, с кем мне нужно потолковать. Мистер Бамбл, которому лучшая его половина до сих пор еще не открыла больше того, что он когда-то узнал, прислушивался к этому диалогу, вытянув шею и выпучив глаза, переводя взгляд с жены на Монкса и не скрывая изумления, пожалуй еще усилившегося, когда сей последний сердито спросил, сколько они потребуют у него за раскрытие тайны. - Какую цену она имеет для вас? - спросила женщина так же спокойно, как и раньше. - Быть может, никакой, а может быть, двадцать фунтов, - ответил Монкс. - Говорите и предоставьте мне решать. - Прибавьте еще пять фунтов к названной вами сумме. Дайте мне двадцать пять фунтов золотом, - сказала женщина, - и я расскажу вам все, что знаю. Только тогда и расскажу. - Двадцать пять фунтов! - воскликнул Монкс, откинувшись на спинку стула. - Я вам ясно сказала, - ответила миссис Бамбл. - Сумма небольшая. - Вполне достаточно за жалкую тайну, которая может оказаться ничего не стоящей, - нетерпеливо крикнул Монкс. - И погребена она уже двенадцать лет, если не больше. - Такие вещи хорошо сохраняются, а пройдет время - стоимость их часто удваивается, как это бывает с добрым вином, - ответила надзирательница, по-прежнему сохраняя рассудительный и равнодушный вид. - Что до погребения, то, кто знает, бывают такие вещи, которые могут пролежать двенадцать тысяч или двенадцать миллионов лет и в конце концов порассказать странные истории. - А если я зря отдам деньги? - колеблясь, спросил Монкс. - Вы можете легко их отобрать: я только женщина, я здесь одна и без защиты. - Не одна, дорогая моя, и не без защиты, - почтительно вставил мистер Бамбл голосам, прерывающимся от страха. - Здесь я, дорогая моя. А кроме того, - продолжал мистер Бамбл, щелкая при этом зубами, - мистер Монкс - джентльмен и не станет совершать насилие над приходскими чиновниками. Мистеру Монксу известно, дорогая моя, что я уже не молод и, если можно так выразиться, немножко отцвел, но он слыхал - я не сомневаюсь, дорогая моя, мистер Монкс слыхал, что я особа очень решительная и отличаюсь незаурядной силой, если меня расшевелить. Меня нужно только немножко расшевелить, вот и все. С этими словами мистер Бамбл попытался с грозной решимостью схватить фонарь, но по его испуганной физиономии было ясно видно, что его и в самом деле надо расшевелить, и расшевелить хорошенько, прежде чем он приступит к каким-либо воинственным действиям; конечно, если они не направлены против бедняков или особ, выдрессированных для этой цели. - Ты - дурак, - сказала миссис Бамбл, - и лучше бы ты держал язык за зубами! - Лучше бы он его отрезал, прежде чем идти сюда, если не умеет говорить потише! - мрачно сказал Монкс. - Так, значит, он ваш муж? - Он - мой муж, - хихикнув, подтвердила надзирательница. - Я так и подумал, когда вы вошли, - отозвался Монкс, отметив злобный взгляд, который леди метнула при этих словах на своего супруга. - Тем лучше. Я охотнее веду дела с мужем и женой, когда вижу, что они действуют заодно. Я говорю серьезно. Смотрите! Он сунул руку в боковой карман и, достав парусиновый мешочек, отсчитал на стол двадцать пять соверенов и подвинул их к женщине. - А теперь, - сказал он, - берите их. И когда утихнут эти проклятые удары грома, которые, я чувствую, вот-вот прокатятся над крышей, послушаем ваш рассказ. Когда затих гром, грохотавший, казалось, где-то еще ближе, почти совсем над ними, Монкс, приподняв голову, наклонился вперед, готовясь выслушать рассказ женщины. Лица всех троих почти соприкасались, когда двое мужчин в нетерпении переглянулись через маленький столик, а женщина тоже наклонилась вперед, чтобы они слышали ее шепот. Тусклые лучи фонаря, падавшие прямо на них, еще усиливали тревожную бледность лиц, и, окруженные густым сумраком и тьмою, они казались призрачными. - Когда умирала эта женщина, которую мы звали старой Салли, - начала надзирательница, - мы с ней были вдвоем. - Больше никого при этом не было? - таким же глухим шепотом спросил Монкс. - Ни одной больной старухи или идиотки на соседней кровати? Никого, кто мог бы услышать, а может быть, и понять, о чем идет речь? - Ни души, - ответила женщина, - мы были одни. Я одна была возле нее, когда пришла смерть. - Хорошо, - сказал Монкс, пристально в нее всматриваясь. - Дальше. - Она говорила об одной молодой женщине, - продолжала надзирательница, - которая родила когда-то ребенка не только в той самой комнате, но даже на той самой кровати, на которой она теперь умирала. - Неужто? - дрожащими губами проговорил Монкс, оглянувшись через плечо. - Проклятье! Какие бывают совпадения! - Это был тот самый ребенок, о котором он говорил вам вчера вечером, - продолжала надзирательница, небрежно кивнув в сторону своего супруга. - Сиделка обокрала его мать. - Живую? - спросил Монкс. - Мертвую, - слегка вздрогнув, ответила женщина. - Она сняла с еще не остывшего тела ту вещь, которую женщина, умирая, просила сберечь для младенца. - Она продала ее? - воскликнул Монкс вне себя от волнения. - Она ее продала? Где? Когда? Кому? Давно ли? - С великим трудом рассказав мне, что она сделала, - продолжала надзирательница, - она откинулась на спину и умерла. - И ни слова больше не сказала? - воскликнул Монкс голосом, казавшимся еще более злобным благодаря тому, что он был приглушен. - Ложь! Со мной шутки плохи. Она еще что-то сказала. Я вас обоих прикончу, но узнаю, что именно. - Она не вымолвила больше ни словечка, - сказала женщина, по-видимому ничуть не испуганная (чего отнюдь нельзя было сказать о мистере Бамбле) яростью этого странного человека. - Она изо всех сил уцепилась за мое платье, а когда я увидела, что она умерла, я разжала ее руку и нашла в ней грязный клочок бумаги. - И в нем было... - прервал Монкс, наклоняясь вперед. - Ничего в нем не было, - ответила женщина. - Это была закладная квитанция. - На какую вещь? - спросил Монкс. - Скоро узнаете, - ответила женщина. - Сначала она хранила драгоценную безделушку, надеясь, наверно, как-нибудь получше ее пристроить, а потом заложила и наскребывала деньги, из года в год выплачивая проценты ростовщику, чтобы она не ушла из ее рук. Значит, если бы что-нибудь подвернулось, ее всегда можно было выкупить. Но ничего не подвертывалось, и, как я вам уже сказала, она умерла, сжимая в руке клочок пожелтевшей бумаги. Срок истекал через два дня. Я тоже подумала, что, может быть, со временем что-нибудь подвернется, и выкупила заклад. - Где он сейчас? - быстро спросил Монкс. - З_д_е_с_ь, - ответила женщина. И, словно радуясь возможности избавиться от него, она торопливо бросила на стол маленький кошелек из лайки, где едва могли бы поместиться французские часики. Монкс схватил его и раскрыл трясущимися руками - в кошельке лежал маленький золотой медальон, а в медальоне две пряди волос и золотое обручальное кольцо. - С внутренней стороны на нем выгравировано имя "Агнес", - сказала женщина. - Потом оставлено место для фамилии, а дальше следует дата примерно за год до рождения ребенка, как я выяснила. - И это все? - спросил Монкс, жадно и пристально осмотрев содержимое маленького кошелька. - Все, - ответила женщина. Мистер Бамбл перевел дух, будто радуясь, что рассказ окончен и ни слова не сказано о том, чтобы отобрать двадцать пять фунтов; теперь он набрался храбрости и вытер капли пота, обильно стекавшие по его носу во время всего диалога. - Я ничего не знаю об этой истории, кроме того, о чем могу догадываться, - после короткого молчания сказала его жена, обращаясь к Монксу, - да и знать ничего не хочу, так будет безопаснее. Но не могу ли я задать вам два вопроса? - Можете, задавайте, - не без удивления сказал Монкс, - впрочем, отвечу ли я на них, или нет - это уж другой вопрос. - Итого будет три, - заметил мистер Бамбл, пытаясь сострить. - Вы получили от меня то, на что рассчитывали? - спросила надзирательница. - Да, - ответил Монкс. - Второй вопрос? - Что вы намерены с этим делать? Не обернется ли это против меня? - Никогда, - сказал Монкс, - ни против вас, ни против меня. Смотрите сюда. Но ни шагу вперед, а не то за вашу жизнь и соломинки не дашь. С этими словами он неожиданно отодвинул стол и, дернув за железное кольцо в полу, откинул крышку большого люка, оказавшегося у самых ног мистера Бамбла, с величайшей поспешностью отступившего на несколько шагов. - Загляните вниз, - сказал Монкс, опуская фонарь в отверстие. - Не бойтесь. Будь это в моих интересах, я преспокойно отправил бы вас туда, когда вы сидели над люком. Ободренная этими словами, надзирательница подошла к краю люка, и даже сам мистер Бамбл, снедаемый любопытством, осмелился сделать то же самое. Бурлящая река, вздувшаяся после ливня, быстро катила внизу свои воды, и все другие звуки тонули в том грохоте, с каким они набегали и разбивались о зеленые сваи, покрытые тиной. Когда-то здесь была водяная мельница: поток, ленясь и крутясь вокруг подгнивших столбов и уцелевших обломков машин, казалось, с новой силой устремлялся вперед, когда избавлялся от препятствий, тщетно пытавшихся остановить его бешеное течение. - Если бросить туда труп человека, где очутится он завтра утром? - спросил Монкс, раскачивая фонарь в темном колодце. - За двенадцать миль отсюда вниз по течению, и вдобавок он будет растерзан в клочья, - ответил мистер Бамбл, съежившись при этой мысли. Монкс вынул маленький кошелек из-за пазухи, куда второпях засунул его, и, привязав кошелек к свинцовому грузу, когда-то служившему частью какого-то блока и валявшемуся на полу, бросил его в поток. Кошелек упал тяжело, как игральная кость, с едва уловимым плеском рассек воду и исчез. Трое, посмотрев друг на друга, казалось, облегченно вздохнули. - Готово, - сказал Монкс, опуская крышку люка, которая со стуком упала на прежнее место. - Если море и отдаст когда-нибудь своих мертвецов, как говорится в книгах, то золото свое и серебро, а также и эту дребедень оно оставит себе. Говорить нам больше не о чем, можно положить конец этому приятному свиданию. - Совершенно верно, - быстро отозвался мистер Бамбл. - Язык держите за зубами, слышите? - с угрожающим видом сказал Монкс. - За вашу жену я не боюсь. - Можете положиться и на меня, молодой человек, - весьма учтиво ответил мистер Бамбл, с поклоном пятясь к лестнице. - Ради всех нас, молодой человек, и ради меня самого, понимаете ли, мистер Монкс? - Слышу и рад за вас, - сказал Монкс. - Уберите свой фонарь и убирайтесь как можно скорее! Хорошо, что разговор оборвался на этом месте, иначе мистер Бамбл, который, продолжая отвешивать поклоны, находился в шести дюймах от лестницы, неизбежно полетел бы в комнату нижнего этажа. Он зажег свой фонарь от того фонаря, который Монкс отвязал от веревки я держал в руке, и, не делая никаких попыток продолжать беседу, стал молча спускаться по лестнице, а за ним его жена. Монкс замыкал шествие, предварительно задержавшись на ступеньке и удостоверившись, что не слышно никаких других звуков, кроме шума дождя и стремительно несущегося потока. Они миновали комнату нижнего этажа медленно и осторожно, потому что Монкс вздрагивал при виде каждой тени, а мистер Бамбл, держа свой фонарь на фут от пола, шел не только с исключительной осмотрительностью, но и удивительно легкой поступью для такого дородного джентльмена, нервически осматриваясь вокруг, нет ли где потайных люков. Монкс бесшумно отпер и распахнул дверь, и супруги, обменявшись кивком со своим таинственным знакомым, очутились под дождем во мраке. Как только они ушли, Монкс, казалось, питавший непреодолимое отвращение к одиночеству, позвал мальчика, который был спрятан где-то внизу. Приказав ему идти впереди и светить, он вернулся в комнату, откуда только что вышел. ГЛАВА XXXIX выводит на сцену несколько респектабельных особ, с которыми читатель уже знаком, и повествует о том, как совещались между собой достойный Монкс и достойный еврей На следующий день после того, как три достойные особы, упомянутые в предшествующей главе, покончили со своим маленьким дельцем, мистер Уильям Сайкс, очнувшись вечером от дремоты, сонным и ворчливым голосом спросил, который час. Этот вопрос был задан мистером Сайксом уже не в той комнате, какую он занимал до экспедиции в Чертей, хотя находилась она в том же районе, неподалеку от его прежнего жилища. Несомненно, это было менее завидное жилье, чем его старая квартира, - жалкая, плохо меблированная комната, совсем маленькая, освещавшаяся только одним крохотным оконцем в покатой крыше, выходившим в тесный, грязный переулок. Не было здесь недостатка и в других признаках, указывающих на то, что славному джентльмену за последнее время не везет, ибо весьма скудная обстановка и полное отсутствие комфорта, а также исчезновение такого мелкого движимого имущества, как запасная одежда и белье, свидетельствовали о крайней бедности; к тому же тощий и изможденный вид самого мистера Сайкса мог бы вполне удостоверить эти факты, если бы они нуждались в подтверждении. Грабитель лежал на кровати, закутавшись вместо халата в свое белое пальто и отнюдь не похорошевший от мертвенного цвета лица, вызванного болезнью, равно как и от грязного ночного колпака и колючей черной бороды, неделю не бритой. Собака сидела около кровати, то задумчиво посматривая на хозяина, то настораживая уши и глухо ворча, если ее внимание привлекал какой-нибудь шум на улице или в нижнем этаже дома. У окна, углубившись в починку старого жилета, который служил частью повседневного костюма грабителя, сидела женщина, такая бледная и исхудавшая от лишений и ухода за больным, что большого труда стоило признать в ней ту самую Нэнси, которая уже появлялась в этом повествовании, если бы не голос, каким она ответили на вопрос мистера Сайкса. - Начало восьмого, - сказала девушка. - Как ты себя чувствуешь, Билл? - Слаб, как чистая вода, - ответил мистер Сайкс, проклиная свои глаза, руки и ноги. - Дай руку и помоги мне как-нибудь сползти с этой проклятой кровати. Нрав мистера Сайкса не улучшился от болезни: когда девушка помогала ему подняться и повела его к столу, он всячески ругал ее за неловкость, а потом ударил. - Скулишь? - спросил Сайкс. - Хватит! Нечего стоять и хныкать! Если ты только на это и способна, проваливай! Слышишь? - Слышу, - ответила девушка, отворачиваясь и пытаясь рассмеяться. - Что это еще взбрело тебе в голову? - Э, так ты, стало быть, одумалась? - проворчал Сайкс, заметив слезы, навернувшиеся ей на глаза. - Тем лучше для тебя. - Но ведь не хочешь же ты сказать, Билл, что и сегодня будешь жесток со мной, - произнесла девушка, положив руку ему на плечо. - А почему бы и нет? - воскликнул мистер Сайкс, - Почему?.. - Столько ночей, - сказала девушка с еле заметной женственной нежностью, от которой даже в ее голосе послышались ласковые нотки, - столько ночей я терпеливо ухаживала за тобой, заботилась о тебе, как о ребенке, а сегодня я впервые вижу, что ты пришел в себя. Ведь не будешь же ты обращаться со мной как только что, правда ведь? Ну, скажи, что не будешь. - Ладно, - отозвался мистер Сайкс, - не буду. Ах, черт подери, девчонка опять хнычет! - Это пустяки, - сказала девушка, бросаясь на стул. - Не обращай на меня внимания. Скоро пройдет. - Что - пройдет? - злобно спросил мистер Сайкс. - Какую еще дурь ты на себя напустила? Вставай, занимайся делом и не лезь ко мне со всякой бабьей чепухой! В другое время это внушение и тон, каким оно было сделано, возымели бы желаемое действие, но девушка, действительно ослабевшая от истощения, откинула голову на спинку стула и лишилась чувств, прежде чем мистер Сайкс успел изрыгнуть несколько приличествующих случаю проклятий, которыми при подобных обстоятельствах имел обыкновение приправлять свои угрозы. Хорошенько не зная, что делать при столь исключительных обстоятельствах, - ибо у мисс Нэнси истерики обычно отличались тем бурным характером, который позволял больной справляться с ними без посторонней помощи, - мистер Сайкс попытался пустить в ход несколько ругательств и, убедившись, что такой способ лечения совершенно недейственен, позвал на помощь. - Что случилось, мой милый? - спросил Феджин, заглядывая в комнату. - Помогите-ка девчонке, - нетерпеливо откликнулся Сайкс. - Нечего тут бормотать, и ухмыляться, и пялить на меня глаза. Вскрикнув от удивления, Феджин поспешил на помощь к девушке, а мистер Джек Даукинс (иными словами - Ловкий Плут), вошедший в комнату вслед за своим почтенным другом, мигом положил на пол узел, который тащил, и, выхватив бутылку из рук юного Чарльза Бейтса, шедшего за ним по пятам, мгновенно вытащил пробку зубами и влил часть содержимого бутылки в рот больной, предварительно отведав его сам, во избежание ошибки. - Возьми-ка мехи, Чарльз, и дай ей глотнуть свежего воздуха, - сказал мистер Даукинс, - а вы похлопайте ее по рукам, Феджин, пока Билл развязывает юбки. Все эти меры, совместно принятые и примененные с большой энергией - особенно те из них, которые были поручены юному Бейтсу, явно считавшему свою долю участия в процедуре беспримерной забавой, - не замедлили привести к желаемым результатам. Девушка постепенно пришла в себя, шатаясь, добралась до стула у кровати и зарылась лицом в подушку, предоставив встречать новых посетителей мистеру Сайксу, несколько удивленному их неожиданным появлением. - Какой чертов ветер принес вас сюда? - спросил он Феджина. - Вовсе не чертов ветер, мой милый. Чертов ветер никому не приносит добра. А я захватил кое-что хорошее, что вам понравится... Плут, мой милый, развяжи узел и передай Биллу те пустяки, на которые мы сегодня утром истратили все деньги. Исполняя распоряжение мистера Феджина, Ловкий Плут достал сверток не малых размеров, завязанный в старую скатерть, и начал передавать один за другим находившиеся в нем предметы Чарли Бейтсу, который раскладывал их на столе, расхваливая на все лады их редкие и превосходные качества. - Ах, какой паштет из кроликов, Билл! - воскликнул сей молодой джентльмен, доставая огромный паштет. - Такое нежное создание, с такими хрупкими лапками, Билл, что даже косточки тают во рту и незачем их выбирать. Полфунта зеленого чаю, семь шиллингов шесть пенсов, такого крепкого, что, если засыпать его в кипяток, с чайника слетит крышка; полтора фунта сахару, чуть мокроватого, над которым негры здорово потрудились, пока он не достиг такого совершенства. Две двухфунтовые булки; фунт хорошего свежего масла; кусок жирного глостерского сыра наилучшего сорта, какого вы никогда и не нюхали. Произнеся этот панегирик, юный Бейтс извлек из своего просторного кармана большую, тщательно закупоренную бутылку вина и в то же самое время налил из прежней бутылки полную рюмку чистого спирта, которую больной без всяких колебаний опрокинул себе в рот. - Э, - воскликнул Феджин, с довольным видом потирая руки. - Вы не пропадете, Билл, теперь вы не пропадете. - Не пропаду! - повторил мистер Сайкс. - Да я бы двадцать раз мог пропасть, прежде чем вы пришли ко мне на помощь. Как же это вы, лживая скотина, на три с лишним недели бросили человека на произвол судьбы когда он в таком состоянии? - Вы только послушайте его, ребята! - пожимая плечами, сказал Феджин. - А мы-то принесли ему все эти чудесные вещи. - Вещи в своем роде не плохи, - заметил мистер Сайкс, слегка смягчившись после того, как окинул взглядом стол, - но что вы можете сказать в свое оправдание? Почему вы бросили меня здесь, голодного, больного, без денег и вообще без всего и черт знает сколько времени обращали на меня не больше внимания, чем на эту вот собаку?.. Прогони ее, Чарли! - Никогда еще я не видел такой потешной собаки! - воскликнул юный Бейтс, исполняя его просьбу. - Чует съестное не хуже, чем старая леди, идущая на рынок. Эта собака могла бы сколотить себе состояние на сцене и вдобавок оживить представление. - А ну, молчи!.. - крикнул Сайкс, когда собака, не переставая рычать, уползла под кровать. - Так что же вы скажете в свое оправдание, тощий, старый кровопийца? - Меня больше недели не было в Лондоне. Дела были разные, - ответил еврей. - А другие две недели? - спросил Сайкс. - Другие две недели, когда я валялся здесь, как больная крыса в норе? - Я ничего не мог поделать, Билл. Нельзя пускаться на людях в длинные объяснения... Я ничего не мог поделать, клянусь честью. - Чем это вы клянетесь? - с величайшим презрением проворчал Сайкс. - Эй, вы, мальчишки, пусть кто-нибудь из вас отрежет мне кусок паштета, чтобы отбить этот вкус во рту, иначе я совсем задохнусь. - Не раздражайтесь, мой милый, - смиренно уговаривал Феджин. - Я никогда не забывал вас, Билл, никогда. - Да, я готов биться об заклад, что не забывали, - с горькой усмешкой отозвался Сайкс. - Все время, пока я лежал здесь в жару и лихорадке, вы замышляли всякие планы и козни: Билл сделает то, Билл сделает это, и Билл сделает все за чертовски низкую плату, как только поправится - он достаточно беден, чтобы работать на вас. Если бы не эта девушка, я отправился бы на тот свет. - Полно, Билл, - возразил Феджин, жадно ухватившись за эти слова. - "Если бы не эта девушка"! Кто, как не бедный старый Феджин, помог вам обзавестись такой ловкой девушкой? - Это он правду говорит, - сказала Нэнси, быстро шагнув вперед. - Оставь его, оставь в покое. Вмешательство Нэнси изменило характер беседы, так как мальчики, подметив хитрое подмигивание осторожного старого еврея, начали угощать ее спиртным, - впрочем, пила она очень умеренно, а Феджин, обнаружив несвойственную ему веселость, постепенно привел мистера Сайкса в лучшее расположение духа, притворившись, будто считает его угрозы милыми шуточками, и вдобавок они от души посмеялись над теми двумя-тремя грубыми остротами, до которых снизошел Сайкс, предварительно приложившись несколько раз к бутылке со спиртом. - Все это прекрасно, - сказал мистер Сайкс, - но сегодня я должен получить от вас наличные. - При мне нет ни единой монеты, - ответил еврей. - Но дома их у вас груды, - возразил Сайкс. - И из них я должен кое-что получить. - Груды! - вскричал Феджин, воздевая руки. - Да мне не хватило бы даже на... - Не знаю, сколько их у вас накопилось, да и сами-то вы не знаете, потому что долгонько пришлось бы их считать, - сказал Сайкс. - Но деньги мне нужны сегодня - коротко и ясно! - Хорошо, хорошо! - со вздохом сказал Феджин. - Я пришлю с Ловким Плутом. - Этого вы не сделаете, - возразил мистер Сайкс. - Ловкий Плут слишком ловок - он позабудет прийти, или собьется с дороги, или будет увиливать от ищеек и не придет, или еще что-нибудь придумает в оправдание, если вы дадите ему такой наказ. Пусть Нэнси идет в вашу берлогу и принесет деньги, чтобы все было в порядке, а пока ее не будет, я лягу всхрапну. После долгого торга и пререканий Феджин снизил требуемую ссуду с пяти фунтов до трех фунтов четырех шиллингов и шести пенсов, клятвенно заверяя, что теперь у него останется только восемнадцать пенсов на хозяйство. Мистер Сайкс хмуро заметил, что придется ему удовлетвориться и этим, если на большее рассчитывать не приходится. Затем Нэнси собралась провожать Феджина, а Плут и мистер Бейтс спрятали еду в буфет. Распрощавшись со своим любезным другом, еврей отправился домой в сопровождении Нэнси и мальчиков; тем временем мистер Сайкс бросился на постель, намереваясь спать вплоть до возвращения молодой леди. Без всяких задержек они прибыли в обиталище Феджина, где застали Тоби Крекита и мистера Читлинга, увлеченных пятнадцатой партией криббеджа, причем вряд ли нужно говорить, что сей последний джентльмен эту партию проиграл, а вместе с нею пятнадцатый и последний шестипенсовик, к великой потехе своих молодых друзей. Мистер Крекит, явно пристыженный тем, что его застали за игрой с джентльменом, столь ниже его по общественному положению и умственным способностям, зевнул и, осведомившись о Сайксе, взял шляпу, собираясь уйти. - Никто не приходил, Тоби? - спросил Феджин. - Ни одной живой души, - ответил мистер Крекит, поднимая воротник. - От скуки я чуть не скис, как дрянное пиво. За вами хорошая выпивка, Феджин, в награду мне за то, что я так долго сторожил дом. Черт побери! Я отупел, как присяжный, и заснул бы так же крепко, как Ньюгетская тюрьма, если бы по доброте своей не вздумал позабавить этого юнца. Чертовская скука, будь я проклят, если не так! С этими словами мистер Тоби Крекит забрал выигранные деньги и сунул в жилетный карман с высокомерным видом, словно мелкие серебряные деньги совершенно недостойны внимания такой особы, как он; покончив с этим, он важно вышел из комнаты элегантной и благородной поступью, после чего мистер Читлинг, бросавший восхищенные взгляды на его ноги и сапоги, пока они не скрылись из виду, объявил всей компании, что знакомство с ним обходится каких-нибудь пятнадцать шестипенсовиков за свидание, а такой проигрыш он ценит не дороже щелчка. - Ну и чудак же вы, Том, - сказал мистер Бейтс, которого очень позабавило это заявление. - Ничуть не бывало, - отозвался мистер Читлинг. - Разве я чудак, Феджин? - Ты очень смышленый парень, мой милый, - сказал Феджин, похлопывая его по плечу и подмигивая другим ученикам. - А мистер Крекит - настоящий франт. Правда, Феджин? - спросил Том. - Без сомнения, мой милый. - И поддерживать с ним знакомство очень лестно. Правда, Феджин? - продолжал Том. - Конечно, очень лестно, мой милый. Они просто завидуют тебе, потому что с ними он не хочет водиться. - Ну! - с торжеством воскликнул Том. - Вот в чем дело! Он меня дочиста обобрал. Но ведь я могу пойти заработать еще, когда мне вздумается, - правда, Феджин? - Разумеется, можешь. Том, и чем скорее пойдешь, тем лучше. Возмести же, не мешкая, свой проигрыш и не теряй больше времени... Плут! Чарли! Пора вам отправляться на работу. Пошевеливайтесь! Скоро десять, а ничего еще не сделано. Приняв к сведению намек, мальчики кивнули Нэнси и, взяв свои шляпы, вышли из комнаты; по дороге Плут и его жизнерадостный друг развлекались, придумывая всевозможные остроты, направленные против мистера Читлинга, в чьем поведении, нужно отдать ему справедливость, не было ничего особо примечательного или странного, поскольку немало есть в столице предприимчивых молодых щеголей, которые платят значительно больше, чем мистер Читлинг, за честь быть принятыми в хорошем обществе, и немало изысканных джентльменов (составляющих упомянутое хорошее общество), которые строят свою репутацию почти на таком же фундаменте, - как и ловкач Тоби Крекит. - А теперь, - сказал Феджин, когда мальчики вышли из комнаты, - пойду принесу тебе деньги, Нэнси. Это просто ключ от шкафика, моя милая, где я храню кое-какие вещи, которые приносят мальчики. Своих денег я никогда не запираю, потому что мне и запирать нечего, моя милая... ха-ха-ха... запирать нечего. Невыгодное это ремесло, Нэнси, и неблагодарное. Но я люблю видеть вокруг себя молодые лица и все терплю, все терплю. Тише, - воскликнул он, торопливо пряча ключ за пазуху. - Кто это там? Прислушайся. Девушка, сидевшая за столом сложа руки, по-видимому, нисколько не интересовалась, пришел ли кто-нибудь, или уходит, пока до слуха ее не донесся невнятный мужской голос. Едва уловив этот звук, она с быстротой молнии сорвала с себя шляпку и шаль и сунула их под стол. Когда еврей оглянулся, она пожаловалась на жару ослабевшим голосом, удивительно противоречащим стремительности и страстности ее движений, что, однако, не было замечено Феджином, стоявшим в то время к ней спиной. - Ба! - пробормотал он, как будто раздосадованный помехой. - Это тот человек, которого я ждал раньше; он спускается по лестнице. Ни слова о деньгах, пока он здесь, Нэнси. Он недолго пробудет. Не больше десяти минут, моя милая. Приложив к губам костлявый указательный палец, еврей понес лампу к двери, когда за нею на лестнице послышались шаги. Он подошел к двери одновременно с посетителем, который, быстро войдя в комнату, очутился возле девушки, прежде чем успел ее заметить. Это был Монкс. - Всего-навсего одна из моих молоденьких учениц, - сказал Феджин, заметив, что Монкс попятился при виде незнакомого лица. - Не уходи, Нэнси. Девушка ближе придвинулась к столу и, мельком, с равнодушным видом посмотрев на Монкса, отвела взгляд; но когда Монкс перевод глаза с нее на Феджина, она искоса снова метнула на него взгляд - такой острый и испытующий, что, будь здесь какой-нибудь наблюдатель и подметь он эту перемену, он с трудом мог бы поверить, что оба эти взгляда брошены одной и той же особой. - Есть новости? - осведомился Феджин. - Очень важные. - И... и... хорошие? - нерешительно спросил Феджин, словно опасаясь раздражать собеседника чрезмерным благодушием. - Во всяком случае, неплохие, - с улыбкой ответил Монкс. - На этот раз я не терял времени. Мне нужно с вами поговорить. Девушка еще ближе придвинулась к столу и не выразила намерения покинуть комнату, хотя и могла заметить, что Монкс указывает на нее. Еврей, боясь, быть может, как бы она не заговорила вслух о деньгах, если он попробует ее выпроводить, указал наверх и увел Монкса. - Только не в ту проклятую дыру, где мы были прошлый раз, - услышала она голос посетителя, когда они поднимались по лестнице. Феджин засмеялся, ответил что-то, чего она не разобрала, и, казалось, судя по скрипу досок, повел своего собеседника на третий этаж. Еще не замерло в доме эхо, разбуженное их шагами, как девушка уже сняла башмаки, завернула на голову подол платья и, закутав в него руки, остановилась у двери, прислушиваясь с напряженным вниманием. Как только шум затих, она выскользнула из комнаты, удивительно легко и бесшумно поднялась по лестнице и скрылась во мраке наверху. Около четверти часа, если не больше, в комнате никого не было; затем девушка вернулась той же неслышной поступью, и сейчас же вслед за этим раздались шаги двух мужчин, спускавшихся по лестнице. Монкс немедленно вышел на улицу, а еврей снова поплелся наверх за деньгами. Когда он вошел, девушка надевала шаль и шляпку, якобы собираясь уходить. - Что это, Нэнси? - воскликнул еврей, поставивший свечу на стол, и отшатнулся. - Какая ты бледная! - Бледная? - повторила девушка, заслоняя глаза руками, как будто для того, чтобы пристальнее посмотреть на него. - Ужасно. Что это с тобой стряслось? - Ровно ничего. Сидела в этой душной комнате невесть сколько времени, вот и все, - небрежно ответила девушка. - Ну, будьте добреньки, отпустите же меня. Вздыхая над каждой монетой, Феджин отсчитал ей на ладонь деньги. Они расстались без дальнейших разговоров, обменявшись только пожеланием спокойной ночи. Очутившись на улице, девушка присела на ступеньку у двери и в течение нескольких секунд казалась совершенно ошеломленной и неспособной продолжать путь. Вдруг она встала и, бросившись в сторону, как раз противоположную той, где ждал ее Сайкс, ускорила шаги и шла все быстрее, пока шаг ее не превратился в стремительный бег. Окончательно выбившись из сил, она остановилась, чтобы отдышаться, но, словно опомнившись и поняв, что не сможет осуществить задуманное, в отчаянии заломила руки и разрыдалась. Может быть, слезы облегчили ее или же она поняла полную безнадежность своего положения - как бы то ни было, она повернулась и побежала в обратную сторону чуть ли не с такой же быстротой - отчасти, чтобы наверстать потерянное время, а отчасти, чтобы приноровить шаг к стремительному потоку своих мыслей, - и вскоре добралась до дома, где оставила грабителя. Если, представ перед мистером Сайксом, она и выдала чем-нибудь свое волнение, то он этого не заметил; осведомившись, принесла ли она деньги, и получив утвердительный ответ, он удовлетворенно пробурчал что-то и, снова опустив голову на подушку, погрузился в сон, прерванный ее приходом. Счастье для нее, что на следующий день наличие денег заставило Сайкса столько потрудиться над едой и питьем и к тому же возымело столь благотворное влияние на его нрав, смягчив его шероховатость, что у него не было ни времени, ни желания критиковать ее поведение и манеры. Ее рассеянность и нервозность, как у того, кто готовится совершить какой-то смелый и опасный шаг, требующий серьезной борьбы, прежде чем принято решение, не ускользнули бы от рысьих глаз Феджина, который, вероятно, немедленно забил бы тревогу. Но мистер Сайкс, не отличавшийся особой наблюдательностью и не тревожимый опасениями более тонкими, чем те, какие можно заглушить неизменной грубостью в обращении со всеми и каждым, а вдобавок, как было уже указано, находившийся в исключительно приятном расположении духа, - мистер Сайкс не видел ничего необычного в ее поведении и в сущности обращал на нее так мало внимания, что, будь даже ее волнение гораздо приметнее, оно вряд ли вызвало бы у него подозрения. К концу дня возбуждение девушки усилилось, когда же настал вечер и она, сидя возле грабителя, ждала, пока он напьется и заснет, щеки ее были так бледны, а глаза так горели, что даже Сайкс отметил это с изумлением. Мистер Сайкс, ослабевший от лихорадки, лежал на кровати, разбавляя джин горячей водой, чтобы уменьшить его возбуждающее действие, и уже в третий или четвертый раз пододвинул Нэнси стакан, чтобы та наполнила его, когда вдруг ее вид впервые поразил его. - Ах, чтоб мне сдохнуть! - воскликнул он, приподнимаясь на руках и всматриваясь в лицо девушки. - Ты похожа на ожившего мертвеца. В чем дело? - В чем дело? - повторила девушка. - Ни в чем. Чего ты так таращишь на меня глаза? - Что это еще за дурь? - спросил Сайкс, схватив ее за руку и грубо встряхнув. - Что это значит? Что у тебя на уме? О чем ты думаешь? - О многом, Билл, - ответила девушка, вздрагивая и закрывая глаза руками. - Но не все ли равно? Притворно веселый тон, каким были сказаны последние слова, казалось, произвел на Сайкса более глубокое впечатление, чем дикий, напряженный взгляд, который им предшествовал. - Вот что я тебе скажу, - начал Сайкс, - если ты не заразилась лихорадкой и не больна, так значит тут пахнет чем-то другим, особенным, да к тому же и опасным. Уж не собираешься ли ты... Нет, черт подери, этого ты бы не сделала! - Чего бы не сделала? - спросила девушка. - Нет на свете, - сказал Сайкс, не спуская с нее глаз и бормоча эти слова про себя, - нет на свете более надежной девки, не то я еще три месяца назад перерезал бы ей горло. Это у нее лихорадка начинается, вот что. Успокоив себя таким доводом, Сайкс осушил стакан до дна, а затем, ворчливо ругнувшись, потребовал свое лекарство. Девушка поспешно вскочила, стоя спиной к нему, она быстро налила лекарство и держала стакан у его губ, пока он пил. - А теперь, - сказал грабитель, - сядь возле меня и чтобы лицо у тебя было как всегда, а не то я разукрашу его так, что ты сама его не узнаешь. Девушка повиновалась. Сайкс, зажав ее руку в своей, откинулся на подушку, не спуская глаз с ее лица. Глаза закрылись, открылись снова, опять закрылись и снова открылись. Он беспокойно повернулся, несколько раз задремывал на две-три минуты и так же часто вскакивал с испуганным видом, тупо озирался вокруг и вдруг, в ту самую минуту, когда хотел приподняться, погрузился в глубокий, тяжелый сон. Пальцы его разжались, поднятая рука вяло опустилась - он лежал словно в полном беспамятстве. - Наконец-то опий подействовал, - прошептала ловушка, отходя от кровати, - но, может быть, теперь уже слишком поздно. Она проворно надела шляпку и шаль, изредка боязливо оглядываясь, словно опасаясь, как бы, несмотря на снотворный напиток, не опустилась на ее плечо тяжелая рука Сайкса; потом, тихонько наклонившись над постелью, поцеловала грабителя в губы и, бесшумно открыв дверь комнаты, выбежала на улицу. В темном переулке, который вел на главную улицу, сторож выкрикивал половину десятого. - Давно пробило? - спросила девушка. - Через четверть часа пробьет десять, - сказал сторож, поднимая фонарь к ее лицу. - А мне не добраться туда раньше, чем через час, - пробормотала девушка, проскользнув мимо него и бросившись бежать по улице. Многие лавки уже закрылись в тех глухих переулках и улицах, которыми она пробегала, направляясь из Спителфилдс к лондонскому Вест-Энду. Когда пробило десять, нетерпение ее усилилось. Она мчалась по узкому тротуару; расталкивая прохожих и проскакивая чуть ли не под самыми мордами лошадей, перебегала запруженные улицы, где кучки людей нетерпеливо ждали возможности перейти через дорогу. - Эта женщина с ума сошла, - говорили прохожие, оборачиваясь, чтобы посмотреть ей вслед, в то время как она летела дальше. Когда она добралась до более богатой части города, улицы были сравнительно пустынны, и здесь ее стремительность вызывала еще большее любопытство у редких прохожих, мимо которых она пробегала. Иные ускоряли шаг, словно хотели узнать, куда она так спешит, и те из них, кому удавалось нагнать ее, оглядывались, удивленные тем, что она мчится все с той же быстротой. Но один за другим они отставали, и она была одна, когда достигла цели своего путешествия. Это был семейный пансион в тихой, красивой улице неподалеку от Гайд-парка. Когда ослепительный свет фонаря, горевшего у двери, привел ее к этому дому, пробило одиннадцать. Сначала она замедлила шаги, словно собираясь с духом, чтобы подойти, но бой часов придал ей решимости, и она вошла в холл... Привратника не было на обычном его месте. Она неуверенно огляделась вокруг и направилась к лестнице. - Послушайте-ка, - сказала нарядная особа женского пола, выглядывая за ее спиной из-за двери, - кого вам здесь нужно? - Леди, которая остановилась в этом доме, - отозвалась девушка. - Леди? - последовал ответ, сопровождаемый презрительным взглядом. - Какую леди? - Мисс Мэйли, - сказала Нэнси. Нарядная особа, которая к тому времени обратила внимание на внешность Нэнси, ответила только взглядом, выражавшим добродетельное презрение, и призвала для переговоров с нею мужчину. Нэнси повторила ему свою просьбу. - Как о вас доложить? - спросил слуга. - Не к чему называть фамилию, - ответила Нэнси. - А по какому делу? - продолжал тот. - И об этом незачем говорить! - возразила девушка. - Мне нужно видеть леди. - Уходите! - сказал слуга, подталкивая ее к двери. - Хватит, убирайтесь! - Можете вытолкать меня отсюда, но сама я не уйду! - резко крикнула девушка. - А уж я постараюсь, чтобы вы и вдвоем со мной не сладили. Неужели нет здесь никого, - продолжала она, озираясь, - кто бы согласился исполнить просьбу такого жалкого создания, как я? Этот призыв произвел впечатление на повара, который благодушно наблюдал эту сцену вместе с другими слугами и теперь выступил вперед, чтобы вмешаться. - Доложите-ка о ней, Джо, что вам стоит, - сказала Эта персона. - Да что толку? - возразил тот. - Уж не думаете ли вы, что молодая леди пожелает принять такую, как она? Этот намек на сомнительную репутацию Нэнси вызвал бурю целомудренного гнева в груди четырех горничных, которые с великим угаром заявили, что эта тварь позорит свой пол, и решительно потребовали, чтобы ее без всякого сожаления бросили в канаву. - Делайте со мной что хотите, - сказала девушка, снова обращаясь к мужчинам, - но сначала исполните мою просьбу, а я именем господа бога прошу доложить обо мне. Мягкосердечный повар присовокупил свое ходатайство, и дело кончилось тем, что слуга, появившийся первым, взялся исполнить поручение. - Так что же передать? - спросил он, уже стоя одной ногой на нижней ступеньке. - Что одна молодая женщина убедительно просит позволения поговорить наедине с мисс Мэйли, - ответила Нэнси, - а когда леди услышит хоть одно слово из того, что та хочет ей сказать, она сама решит, выслушать ли ей до конца, или выгнать эту женщину, как обманщицу. - Ну, знаете ли, - вы что-то уж очень напористы, - сказал слуга. - Вы только передайте эти слова, - твердо сказала девушка, - и принесите мне ответ. Слуга побежал по лестнице. Нэнси, бледная, с трудом переводя дух, стояла внизу, прислушиваясь с дрожащими губами к тем громким, презрительным замечаниям, на какие не скупились целомудренные служанки; они принялись расточать их еще щедрее, когда вернулся слуга и сказал, чтобы молодая женщина шла наверх. - Что толку соблюдать благопристойность на этом свете? - сказала первая служанка. - Медь иной раз ценят дороже золота, хотя ему и огонь нипочем! - заметила вторая. Третья удовольствовалась недоуменным вопросом: "Из чего же сделаны леди?" - а четвертая положила начало квартету: "Какой срам!" - на чем и сошлись эти Дианы. Невзирая на все это - ибо на сердце у нее было бремя более тяжкое, - Нэнси, дрожа всем телом, вошла вслед за слугой в маленькую переднюю, освещенную висевшей под потолком лампой. Здесь слуга ее оставил и удалился. ГЛАВА XL Странное свидание, которое является продолжением событий, изложенных в предыдущей главе Жизнь девушки протекала на улицах, в самых гнусных притонах и вертепах Лондона, но тем не менее она еще сохранила какую-то порядочность, присущую женщине, и, когда она услыхала легкие шаги, приближающиеся к двери, находившейся против той, в какую она вошла, она подумала о резком контрасте, свидетелем которого будет через секунду эта маленькая комнатка, почувствовала всю тяжесть своего позора и съежилась, как будто ей почти непосильно было присутствие той, с кем она добивалась свидания. Но с этими лучшими чувствами боролась гордость - порок самых развращенных и униженных, равно как и возвеличенных и самоуверенных. Жалкая сообщница воров и грабителей, падшее существо, исторгнутое грязными притонами, помощница самых мерзких преступников, живущая под сенью виселицы, - даже это погрязшее в пороках создание было слишком гордым, чтобы хоть отчасти проявить чувствительность, присущую женщине, - чувствительность, которую она считала слабостью, хотя она одна еще связывала ее с человеческой природой, следы которой стерла тяжелая жизнь в пору ее детства. Она подняла глаза лишь настолько, чтобы разглядеть, что представшая перед ней девушка стройна и прекрасна, затем, потупившись, она с притворной беззаботностью тряхнула головой и сказала: - Нелегкое дело добраться до вас, сударыня. Если бы я обиделась и ушла, как сделали бы многие на моем месте, вы об этом когда-нибудь пожалели бы - и не зря. - Я очень сожалею, если с вами были грубы, - отвечала Роз. - Постарайтесь забыть об этом. Скажите мне, зачем вы хотели меня видеть. Я та, кого вы спрашивали. Ласковый тон, нежный голос, кроткая учтивость, полное отсутствие высокомерия или неудовольствия застигли девушку врасплох, и она залилась слезами. - Ах, сударыня! - воскликнула она страстно, заломив руки. - Если бы больше было таких, как вы, - меньше было бы таких, как я... меньше... меньше... - Сядьте, - настойчиво сказала Роз. - Если вы бедны или вас постигло несчастье, я от всей души и всем, чем могу, рада вам помочь. Сядьте. - Разрешите мне постоять, леди, - сказала девушка, все еще плача, - и не говорите со мной так ласково, пока вы не узнаете, кто я такая. Становится поздно. Эта... Эта дверь закрыта? - Да, - сказала Роз, отступив на несколько шагов, словно для того, чтобы к ней скорее могли прийти на помощь в случае, если понадобится. - Почему вы задаете этот вопрос? - Потому, - сказала девушка, - потому, что я собираюсь отдать в ваши руки свою жизнь и жизнь других. Я - та самая девушка, которая утащила маленького Оливера к старику Феджину в тот вечер, когда он вышел из дома в Пентонвиле. - Вы?! - воскликнула Роз Мэйли. - Да, я, сударыня, - ответила девушка. - Я та самая бесчестная женщина, о которой вы слыхали, живущая среди воров, и - да поможет мне бог! - с того времени, как я себя помню, и когда глазам моим и чувствам открылись улицы Лондона, я не знала лучшей жизни и не слышала более ласковых слов, чем те, какими она меня награждала. Не бойтесь, можете отшатнуться от меня, леди. Я моложе, чем кажусь, но я к этому привыкла. Самые бедные женщины отшатываются от меня, когда я прохожу по людной улице. - Какой ужас! - сказала Роз, невольно отступая от своей странной собеседницы. - На коленях благодарите бога, дорогая леди, - воскликнула девушка, - что у вас были друзья, которые с самого раннего детства о вас заботились и оберегали вас, и вы никогда не знали холода и голода, буйства и пьянства и... и еще кое-чего похуже, что знала я с самой колыбели. Я могу сказать это слово, потому что моей колыбелью были глухой закоулок да канава... они будут и моим смертным ложем. - Мне жаль вас, - прерывающимся голосом сказала Роз. - У меня сердце надрывается, когда я вас слушаю. - Да благословит вас бог за вашу доброту, - отозвалась девушка. - Если бы вы знали, какой я иной раз бываю, вы бы я в самом деле меня пожалели. Но ведь я тайком убежала от тех, которые, конечно, убили бы меня, знай они, что я пришла, сюда, чтобы передать подслушанное. Знаете ли вы человека по имени Монкс? - Нет, - ответила Роз. - А он вас знает, - заявила девушка, - и знает, что вы остановились здесь. Ведь я вас отыскала потому, что подслушала, как он назвал это место. - Я никогда не слыхала этой фамилии, - сказала Роз. - Значит, у нас он появляется под другим именем, - заявила девушка, - я об этом и раньше догадывалась. Несколько времени назад, вскоре после того, как Оливера просунули к вам в окошко, - когда пытались вас ограбить, я, подозревая этого человека, подслушала однажды ночью его разговор с Феджином. И я поняла, что Монкс, тот самый, о котором я вас спрашивала... - Да, - сказала Роз, - понимаю. - Вот что Монкс, - продолжала девушка, - случайно увидел Оливера с двумя из ваших мальчишек в тот день, когда мы в первый раз его потеряли, и сразу узнал в нем того самого ребенка, которого он выслеживал, - я не могла угадать, о какой целью. С Феджином был заключен договора что, если Оливера опять захватят, он получит определенную сумму и получит еще больше, если сделает из него вора, а это для чего-то очень нужно было Монксу. - Для чего? - спросила Роз. - Он заметил мою тень на стене, когда я подслушивала, надеясь разузнать, в чем тут дело, - ответила девушка, - и мало кто мог бы, кроме меня, улизнуть вовремя и не попасться. Но мне это удалось, и я его не видела до вчерашнего вечера. - А что же случилось вчера? - Сейчас я вам расскажу, леди. Вчера вечером он опять пришел. Опять они поднялись наверх, и я, закутавшись так, чтобы тень не выдала меня, опять подслушивала у двери. Первое, что я услышала, были слова Монкса: "Итак, единственные доказательства, устанавливающие личность мальчика, покоятся на дне реки, а старая карга, получившая их от его матери, гниет в своем гробу". Он и Феджин расхохотались и стали толковать о том, как посчастливилось ему все это обделать, а Монкс, заговорив о мальчике, рассвирепел и сказал, что хотя он и заполучил деньги чертенка, но лучше бы ему добиться их другим путем; вот была бы потеха, говорил он, поиздеваться над чванливым завещанием отца, протащить мальчишку через все городские тюрьмы, а потом вздернуть его на виселицу за какое-нибудь тяжкое преступление, что Феджин легко мог бы обделать, а до этого еще и подработать на нем. - Что же это такое?! - воскликнула Роз. - Сущая правда, леди, хотя это и говорю я, - ответила девушка. - Потом Монкс сказал с проклятьями, привычными для меня, но незнакомыми вам, что, если бы он мог утолить свою ненависть и лишить мальчика жизни без риска для собственной головы, он сделал бы это, но так как это невозможно, то он будет начеку, будет следить за превратностями его судьбы, и так как он знает о его происхождении и жизни - преимущество на его стороне, и, может быть, ему удастся повредить мальчику. "Короче говоря, Феджин, - сказал он, - хотя вы и еврей, но никогда еще не расставляли таких силков, какие я расставил для моего братца Оливера". - Для брата! - воскликнула Роз. - Это были его слова, - сказала Нэнси, пугливо озираясь, как озиралась она почти все время, пока говорила, ибо ее преследовал образ Сайкса. - Но это не все. Когда он заговорил о вас и о той, другой леди и сказал, что, видно, бог или дьявол устроили так, чтобы, назло ему, Оливер попал в ваши руки, он расхохотался и заявил, что даже и это его радует, потому что немало тысяч и сотен фунтов отдали бы вы, если бы их имели, чтобы узнать, кто ваша двуногая собачка. - Неужели это было сказано серьезно? - сильно побледнев, спросила Роз. - Он говорил на редкость решительно и злобно, - покачивая головой, ответила девушка. - Он не шутит, когда в нем кипит ненависть. Я знаю многих, кто делает вещи похуже, но лучше мне слушать их десяток раз, чем один раз этого Монкса. Сейчас уже поздно, а я должна вернуться домой, чтобы не заподозрили, по какому делу а ходила. Мне нужно поскорее добраться до дому. - Но что же я могу сделать? - сказала Роз. - Без вас какую пользу я могу извлечь из этих сведений? Добраться до дому? Почему вам хочется вернуться к товарищам, которых вы описали такими ужасными красками? Если вы повторите это сообщение одному джентльмену, которого я сию же минуту могу вызвать из соседней комнаты, не пройдет и получаса, как вас устроят в каком-нибудь безопасном месте. - Я хочу вернуться, - сказала девушка. - Я должна вернуться, потому что... как говорить о таких вещах вам, невинной леди?.. потому что среди тех людей, о которых я вам рассказывала, есть один, самый отчаянный из всех, и его я не могу оставить, да, не могу, даже ради того, чтобы избавиться от той жизни, какую теперь веду. - Ваше прежнее заступничество за этого милого мальчика, - сказала Роз, - ваш приход сюда, чтобы, невзирая на страшную опасность, рассказать мне то, что вы слышали, ваш вид, убеждающий меня в правдивости наших слов, ваше явное раскаяние и стыд - все это заставляет меня верить, что вы еще можете исправиться. О! - складывая руки, воскликнула пылкая девушка, а слезы струились у нее по лицу, - не будьте глухи к мольбам другой женщины, которая первая - первая, я в этом уверена! - обратилась к вам со словами жалости и сострадания. Услышьте меня и дайте мне вас спасти для лучшего будущего! - Сударыня, - воскликнула девушка, падая на колени, - милая сударыня, добрая, как ангел! Да, вы первая, которая осчастливила меня такими словами, и, услышь я их несколько лет назад, они могли бы отвратить меня от пути греха и печали. Но теперь слишком поздно, слишком поздно. - Никогда не поздно, - сказала Роз, - раскаяться и искупить грехи. - Поздно! - вскричала девушка, терзаемая душевной мукой. - Теперь я не могу его оставить. Я не могу быть виновницей его смерти. - А почему вы будете виновницей? - спросила Роз. - Ничто бы его не спасло! - воскликнула девушка. - Если бы я рассказала другим то, что рассказала вам, и всех бы захватили, ему, конечно, не избежать смерти. Он самый отчаянный и был таким жестоким. - Может ли быть, - вскричала Роз, - что ради такого человека вы отказываетесь от всех надежд на будущее и от уверенности в немедленном спасении? Эго безумие! - Не знаю, что это такое, - ответила девушка. - Знаю только, что так оно есть и так бывает не со мной одной, но с сотнями других, таких же падших и ничтожных, как я. Я должна вернуться. Божья ли это кара за содеянное мною зло, но меня тянет вернуться к нему, несмотря на все муки и побои, и, верно, тянуло бы, даже знай я, что в конце концов мне придется умереть от его руки. - Что же мне делать? - сказала Роз. - Я не должна вас отпускать. - Вы должны, сударыня! И я знаю, что вы меня отпустите, - возразила девушка, поднимаясь с колен. - Вы не помешаете мне уйти, потому что я доверилась вашей доброте и не потребовала от вас никаких обещаний, хотя могла бы это сделать. - Какая же тогда польза от вашего сообщения? - сказала Роз. - Эту тайну необходимо раскрыть, иначе какое благо принесет Оливеру, которому вы хотите услужить, то, что вы мне говорили? - Среди ваших знакомых, конечно, есть какой-нибудь добрый джентльмен, который выслушает все и, сохраняя тайну, посоветует вам, что делать, - сказала девушка. - Но где же мне найти вас, если это будет необходимо? - спросила Роз. - Я вовсе не хочу знать, где живут эти ужасные люди, но не могли бы вы отныне прогуливаться где-нибудь в определенный час? - Обещаете ли вы мне, что будете крепко хранить мою тайну и придете одна или только с тем человеком, которому ее доверите? Обещаете, что меня не будут подстерегать или выслеживать? - спросила девушка. - Даю вам торжественное обещание - ответила Роз. - Каждый воскресный вечер в одиннадцать часов, - не колеблясь, сказала девушка, - если буду жива, я буду ходить по Лондонскому мосту. - Подождите еще минутку! - воскликнула Роз, когда девушка быстро направилась к двери. - Подумайте еще раз о своей собственной участи и о возможности изменить ее. Я перед вами в долгу не только потому, что вы добровольно доставили эти сведения, но и потому, что вы - женщина, погибшая почти безвозвратно. Неужели вы вернетесь к этой шайке грабителей и к этому человеку, когда одно слово может вас спасти? Что за обольщение заставляет вас вернуться и льнуть к пороку и злу? О, неужели нет ни одной струны в вашем сердце, которую я могла бы затронуть? Неужели не осталось ничего, к чему могла бы я воззвать, чтобы побороть это ужасное ослепление? - Когда леди, такие молодые, добрые и прекрасные, как вы, отдают свое сердце, - твердо ответила девушка, - любовь может завлечь их куда угодно... даже таких, как вы, у которых есть дом, друзья, поклонники, все, что делает жизнь полной. Когда такие, как я, у которых нет никакой надежной крыши, кроме крышки гроба, и ни одного друга в случае болезни или смерти, кроме больничной сиделки, отдают свое развращенное сердце какому-нибудь мужчине и позволяют ему занять место, которое никем не было занято в продолжение всей нашей злосчастной жизни, кто может надеяться излечить нас? Пожалейте нас, леди! Пожалейте нас за то, что из всех чувств, ведомых женщине, у нас осталось только одно, да и оно, по суровому приговору, доставляет не покой и гордость, а новые насилия и страдания. - Вы согласитесь, - помолчав, сказала Роз, - принять от меня немного денег, которые помогут вам жить честно, хотя бы до тех пор, пока мы снова не встретимся? - Ни одного пенни! - махнув рукой, ответила девушка. - Не замыкайте своего сердца, не сопротивляйтесь всем моим попыткам помочь вам! - сказала Роз, ласково подходя к ней. - Я ото всей души хочу оказать вам услугу. - Вы оказали бы мне самую лучшую услугу, сударыня, - ломая руки, ответила девушка, - если бы могли сразу отнять у меня жизнь, потому что сегодня я испытала больше горя, чем когда бы то ни было, все думала о том, кто я такая и что, пожалуй, лучше мне умереть не в том аду, где я жила. Да благословит вас бог, добрая леди, и да пошлет он вам столько счастья, сколько я навлекла на себя позора! С этими словами, громко рыдая, несчастная девушка ушла, а Роз Мэйли, угнетенная необычайным свиданием, которое походило скорее на мимолетный сон, чем на реальное событие, опустилась в кресло и попыталась собраться с мыслями. ГЛАВА XLI, содержащая новые открытия и показывающая, что неожиданность, как и беда, не ходит одна Ее положение было и в самом деле непривычно тяжелым и затруднительным. Охваченная непреодолимым и горячим желанием проникнуть в тайну, окутывавшую жизнь Оливера, она в то же время не могла не почитать священным секретное сообщение, какое несчастная женщина, с которой она только что беседовала, доверила ей - молодой и чистой девушке. Ее слова и вид тронули сердце мисс Мэйли; и к той любви, какую она питала к своему юному питомцу, присоединилось - такое же искреннее и горячее - стремление привести отверженную к раскаянию и надежде. Они предполагали прожить в Лондоне только три дня, а затем уехать на несколько недель в отдаленное местечко на побережье. Была полночь первого дня их пребывания в столице. На какой образ действий ей решиться, чтобы осуществить задуманное за сорок восемь часов? Или как отложить поездку, не возбуждая подозрений? С ними приехал мистер Лосберн, который должен был остаться еще на два дня; но Роз слишком хорошо знала стремительность этого превосходного джентльмена и слишком ясно предвидела ту ярость, какой он воспылает в припадке негодования против орудия вторичного похищения Оливера, чтобы доверить ему тайну, если ее доводы в защиту девушки не поддержит кто-нибудь, искушенный опытом. Были все основания соблюдать величайшую осторожность и осмотрительность, а если посвятить в это дело миссис Мэйли, первым побуждением ее неизбежно будет призвать на совет достойного доктора. Что касается юридического советчика - даже если бы она знала, как к нему обратиться, - то об этом, по тем же причинам, вряд ли можно было думать. Ей пришла в голову мысль искать помощи у Гарри, но это пробудило воспоминание об их последней встрече, и ей показалось недостойным призывать его назад; может быть, - при этой мысли на глазах у нее навернулись слезы, - он уже научился не думать о ней и чувствовать себя более счастливым вдали от нее. Волнуемая этими разнообразными соображениями, склоняясь то к одному образу действий, то к другому и снова отшатываясь от всего, по мере того как перебирала в уме все доводы. Роз провела бессонную и тревожную ночь. На следующий день, снова поразмыслив и придя в отчаяние, она решила обратиться к Гарри. "Если ему мучительно вернуться сюда, - думала она, - то как мучительно это мне! Но, возможно, он не приедет; он может написать или приехать и старательно избегать встречи со мной - он это сделал, когда уезжал. Я не думала, что он так поступит, но это было лучше для нас обоих". Тут Роз уронила перо и отвернулась, словно даже бумага, которой предстояло стать ее вестником, не должна была быть свидетельницей ее слез. Раз пятьдесят бралась она за перо и опять его откладывала, и снова и снова обдумывала первую строчку письма, не написав еще ни единого слова, как вдруг Оливер, гулявший по улицам с мистером Джайлсом вместо телохранителя, ворвался в комнату с такой стремительностью и в таком сильном возбуждении, что, казалось, это предвещало новый повод для тревоги. - Что тебя так взволновало? - спросила Роз, вставая ему навстречу. - Не знаю, что сказать... Я, кажется, сейчас задохнусь, - ответил мальчик. - Ах, боже мой! Подумать только, что наконец-то я его увижу, а у вас будет возможность убедиться, что я рассказал вам всю правду! - Я никогда в этом не сомневалась, - успокаивая его, сказала Роз. - Но что случилось? О ком ты говоришь? - Я видел того джентльмена, - ответил Оливер, с трудом внятно выговаривая слова, - того джентльмена, который был так добр ко мне! Мистера Браунлоу, о котором мы так часто говорили! - Где? - спросила Роз. - Он вышел из кареты, - ответил Оливер, плача от радости, - и вошел в дом! Я с ним не говорил, я не мог заговорить с ним, потому что он меня не заметил, а я так дрожал, что не в силах был подойти к нему. Но Джайлс, по моей просьбе, спросил, здесь ли он живет. и ему ответили утвердительно. Смотрите, - сказал Оливер, развертывая клочок бумаги, - вот здесь, здесь он живет... Я сейчас же туда пойду!.. Ах, боже мой, боже мой, что со мной будет, когда я снова увижу его и услышу его голос! Роз, чье внимание немало отвлекали бессвязные и радостные восклицания, прочла адрес - Крейвн-стрит, Стрэнде. Немедленно она приняла решение извлечь пользу из этой встречи. - Живо! - воскликнула она. - Распорядись, чтобы наняли карету. Ты поедешь со мной. Сейчас же, не теряя ни минуты, я отвезу тебя туда. Я только предупрежу тетю, что мы на час отлучимся, и буду готова в одно время с тобой. Оливера не нужно было торопить, и через пять минут они уже ехали на Крейвн-стрит. Когда они туда прибыли. Роз оставила Оливера в карете якобы для того, чтобы приготовить старого джентльмена к встрече с ним, и, послав свою визитную карточку со слугой, выразила желание повидать мистера Браунлоу по неотложному деду. Слуга вскоре вернулся и попросил ее пройти наверх; войдя вслед за ним в комнату верхнего этажа, мисс Мэйли очутилась перед пожилым джентльменом с благодушной физиономией, одетым в бутылочного цвета фрак. Неподалеку от него сидел другой старый джентльмен в коротких нанковых штанах и гетрах; он имел вид не особенно благодушный и сжимал руками набалдашник толстой трости, подпирая им подбородок. - Ах, боже мой! - сказал джентльмен в бутылочного цвета фраке, вставая поспешно и с величайшей учтивостью. - Прошу прощения, молодая леди... я думал, что это какая-нибудь навязчивая особа, которая... прошу извинить меня. Пожалуйста, присядьте. - Мистер Браунлоу, не так ли, сэр? - спросила Роз, переводя взгляд с другого джентльмена на того, кто говорил. - Да, это я, - сказал старый джентльмен. - А это мой друг, мистер Гримуиг... Гримуиг, не покинете ли вы нас на несколько минут? - Я не стала бы беспокоить этого джентльмена просьбой уйти, - вмешалась мисс Мэйли. - Если я правильно осведомлена, ему известно то дело, о котором я хочу говорить с Вами. Мистер Браунлоу поклонился. Мистер Гримуиг, который отвесил весьма чопорный поклон и поднялся со стула, отвесил еще один чопорный поклон и снова опустился на стул. - Несомненно, я очень удивлю вас, - начала Роз, чувствуя вполне понятное смущение, - но когда-то вы отнеслись с величайшей добротой и благосклонностью к одному моему милому маленькому другу, и я уверена, что вам любопытно будет услышать о нем снова. - Вот как! - сказал мистер Браунлоу. - Вы его знали как Оливера Твиста, - добавила Роз. Как только эти слова сорвались с ее губ, мистер Гримуиг, притворявшийся, будто внимание его всецело поглощено большущей книгой, лежавшей на столе, уронил ее с грохотом и, откинувшись на спинку стула, взглянул на девушку, причем на лице его нельзя было прочесть ничего, кроме безграничного изумления; он долго и бессмысленно таращил глаза, затем, слов- но пристыженный таким проявлением чувства, судорожно принял прежнюю позу и, глядя прямо перед собой, испустил протяжный, глухой свист, который, казалось, не рассеялся к воздухе, но замер в самых сокровенных тайниках его желудка. Мистер Браунлоу был удивлен отнюдь не меньше, хотя его изумление выражалось не таким эксцентрическим образом. Он придвинул стул ближе к мисс Мэйли и сказал: - Окажите мне милость, прелестная моя юная леди, - не касайтесь вопроса о доброте и благосклонности: об этом никто ничего не знает. Если же есть у вас возможность представить какое-нибудь доказательство, которое может изменить то неблагоприятное мнение, какое я когда-то вынужден был составить об этом бедном мальчике, то, ради бога, поделитесь им со мной. - Скверный мальчишка! Готов съесть свою голову, если это не так, - проворчал мистер Гримуиг; ни один мускул его лица не шевельнулся, словно он прибегнул к чревовещанию. - У этого мальчика благородная натура и пылкое сердце, - покраснев, сказала Роз, - и та сила, которая почла нужным обречь его на испытания не по летам, вложила ему в грудь такие чувства и такую преданность, какие сделали бы честь многим людям старше его раз в шесть. - Мне только шестьдесят один год, - сказал мистер Гримуиг все с тем же застывшим лицом. - Если сам черт не вмешался в дело, этому Оливеру никак не меньше двенадцати... И я не понимаю, кого вы имеете в виду? - Не обращайте внимания на моего друга, мисс Мэйли, - сказал мистер Браунлоу, - он не то хотел сказать. - Нет, то, - проворчал мистер Гримуиг. - Нет, не то, - сказал мистер Браунлоу, явно начиная сердиться. - Он готов съесть свою голову, если не то, - проворчал мистер Гримуиг. - В таком случае он заслуживает того, чтобы у него сняли ее с плеч, - сказал мистер Браунлоу. - Очень хотел бы он посмотреть, кто возьмется это сделать, - ответствовал мистер Гримуиг, стукнув тростью об пол. Зайдя столь далеко, оба старых джентльмена взяли несколько понюшек табаку, а затем пожали друг другу руку во исполнение неизменного своего обычая. - Итак, мисс Мэйли, - сказал мистер Браунлоу, - вернемся к предмету, который столь затронул ваше доброе сердце. Сообщите ли вы мне, какие у вас есть сведения об этом бедном мальчике? И разрешите мне сказать, что я исчерпал все средства, какие были в моей власти, чтобы отыскать его, и, с той поры как я покинул Англию, первоначальное мое мнение, будто он меня обманул и прежние сообщники уговорили его обокрасть меня, в значительной мере поколебалось. Роз, успевшая к тому времени собраться с мыслями, тотчас же поведала просто и немногословно обо всем, что случилось с Оливером с той поры, как он вышел из дома мистера Браунлоу, умолчав о сообщении Нэнси, чтобы передать его потом наедине; закончила она свой рассказ уверениями, что единственным огорчением Оливера за последние несколько месяцев была невозможность встретиться с прежним своим благодетелем и другом. - Слава богу! - воскликнул старый джентльмен. - Для меня это величайшая радость, величайшая радость! Но вы мне не сказали, мисс Мэйли, где он сейчас находится? Простите, если я осмеливаюсь упрекать вас... но почему вы не привезли его с собой? - Он ждет в карете у двери, - ответила Роз. - У двери моего дома! - воскликнул старый джентльмен. Не произнеся больше ни слова, он устремился вон из комнаты, вниз по лестнице, к подножке кареты и вскочил в карету. Когда дверь комнаты захлопнулась за ним, мистер Гримуиг приподнял голову и, превратив одну из задних ножек стула в ось вращения, трижды, не вставая с места, описал круг, помогая себе тростью и придерживаясь за стол. Совершив такое упражнение, он встал и, прихрамывая, по крайней мере раз десять прошелся по комнате со всей быстротой, на какую был способен, после чего, внезапно остановившись перед Роз, поцеловал ее без всяких предисловий. - Тише! - сказал он, когда молодая леди привстала, слегка испуганная этой странной выходкой. - Не бойтесь. Я стар и гожусь вам в деды. Вы славная девушка! Вы мне нравитесь... А вот и они! Действительно, не успел он опуститься на прежнее место, как вернулся мистер Браунлоу в сопровождении Оливера, которого мистер Гримуиг принял очень благосклонно; и если бы эта счастливая минута была единственной наградой за все беспокойство и заботы об Оливере, Роз Мэйли была бы щедро вознаграждена. - Между прочим, есть еще кое-кто, о ком не следует забывать, - сказал мистер Браунлоу, позвонив; в колокольчик. - Пожалуйста, пришлите сюда миссис Бэдуин. Старая экономка тотчас пришла на зов и, сделав у двери реверанс, ждала приказаний. - Да вы с каждым днем слепнете, Бэдуин, - с легким раздражением сказал мистер Браунлоу. - И в самом деле слепну, сэр, - отозвалась старая леди. - В моем возрасте зрение с годами не улучшается, сэр. - Я бы и сам мог вам это сказать, - заявил мистер Браунлоу, - но наденьте-ка очки да посмотрите... Не догадаетесь ли вы, зачем вас позвали. Старая леди начала шарить в кармане в поисках очков. Но терпение Оливера не выдержало этого нового испытания, и, отдаваясь первому порыву, он бросился в ее объятия. - Господи помилуй! - обнимая его, воскликнула старая леди. - Да ведь это мой невинный мальчик! - Милая моя старая няня! - вскричал Оливер. - Он вернулся - я знала, что он вернется! - воскликнула старая леди, не выпуская его из своих объятий. - А какой прекрасный у него вид, и снова он одет, как сын джентльмена! Где же ты был столько времени? Ах, это все то же милое личико, но не такое бледное, те же кроткие глаза, но не такие печальные! Никогда я не забывала ни этих глаз, ни его кроткой улыбки, каждый день видела его рядышком с моими милыми родными детками, которые умерли еще в ту пору, когда я была веселой и молодой. Говоря без умолку и то отстраняя от себя Оливера, чтобы определить, очень ли он вырос, то снова прижимая его к груди и ласково перебирая пальцами его волосы, добрая старушка и смеялась и плакала у него на плече. Предоставив ей и Оливеру делиться на досуге впечатлениями, мистер Браунлоу увел Роз в другую комнату и там выслушал подробный рассказ о ее свидании с Нэнси, который привел его в немалое изумление и замешательство. Роз объяснила также, почему она не доверилась прежде всего своему другу, мистеру Лосберну. Старый джентльмен нашел, что она поступила разумно, и охотно согласился сам открыть торжественное совещание с достойным доктором. Чтобы поскорее доставить ему возможность привести в исполнение этот план, условились, что он зайдет в гостиницу в восемь часов вечера и что к тому времени осторожно осведомят обо всем происшедшем миссис Мэйли. Когда эти предварительные меры были обсуждены, Роз с Оливером вернулись домой. Роз отнюдь не ошиблась, предвидя, как разгневается добрый доктор. Как только ему поведали историю Нэнси, он разразился градом угроз и проклятий, грозил сделать ее первой жертвой хитроумия мистеров Блетерса и Даффа и даже надел шляпу, собираясь отправиться за помощью к этим достойным особам. Несомненно, в припадке ярости он осуществил бы свое намерение, ни на секунду не задумываясь о последствиях, если бы его не сдержала вспыльчивость мистера Браунлоу, который и сам отличался горячим нравом, а также те доводы и возражения, какие казались наиболее подходящими, чтобы отговорить его от опрометчивого шага. - Черт возьми, что же в таком случае делать? - спросил неугомонный доктор, когда они вернулись к обеим леди. - Не должны ли мы изъявить благодарность всем этим бродягам мужского и женского пола и обратиться к ним с просьбой принять примерно по сотне фунтов на каждого как скромный знак нашего уважения и признательности за их доброту к Оливеру? - Не совсем так, - со смехом возразил мистер Браунлоу, - но мы должны действовать осторожно и с величайшей осмотрительностью. - Осторожность и осмотрительность! - воскликнул доктор. - Я бы их всех до единого послал к... - Неважно куда! - перебил мистер Браунлоу. - Но рассудите: можем ли мы достигнуть цели, если пошлем их куда бы то ни было? - Какой цели? - спросил доктор. - Узнать о происхождении Оливера и вернуть ему наследство, которого, если этот рассказ правдив, его лишили мошенническим путем. - Вот что! - сказал мистер Лосберн, обмахиваясь носовым платком. - Я об этом почти забыл. - Видите ли, - продолжал мистер Браунлоу, - если даже оставить в стороне эту бедную девушку и предположить, что возможно предать негодяев суду, не подвергая ее опасности, чего бы мы этим добились? - По крайней мере нескольких повесили бы, - заметил доктор, - а остальных сослали. - Прекрасно! - с улыбкой отозвался мистер Браунлоу. - Но нет никаких сомнений, что в свое время они сами до этого дойдут, а если мы вмешаемся и предупредим их, то, кажется мне, мы совершим весьма донкихотский поступок, явно противоречащий нашим интересам или во всяком случае интересам Оливера, что одно и то же. - Каким образом? - спросил доктор. - А вот каким. Совершенно ясно, что мы столкнемся с чрезвычайными трудностями, пытаясь проникнуть в тайну, если нам не удастся поставить на колени этого человека - Монкса. Этого можно добиться только хитростью, захватив его в тот момент, когда он не окружен своими сообщниками. Если допустить, что его арестуют, - у нас нет против него никаких улик. Он даже не участвовал с этой шайкой (поскольку нам известны или поскольку мы представляем себе обстоятельства дела) ни в одном из грабежей. Даже если его не оправдают, то самое большее, его приговорят к тюремному заключению за мошенничество и бродяжничество; разумеется, после этого он будет навсегда потерян для нас, и от него добьешься не больше, чем от какого-нибудь идиота, да к тому же еще глухого, немого и слепого. - В таком случае, - с жаром заговорил доктор, - я спрашиваю вас снова: полагаете ли вы, что мы связаны обещанием, которое дали девушке? Обещание было дано с самыми лучшими и добрыми намерениями, но, право же... - Прошу вас, не бойтесь, милая моя молодая леди, - сказал мистер Браунлоу, перебивая Роз, которая хотела заговорить. - Обещание не будет нарушено. Не думаю, чтобы оно явилось хотя бы ничтожной помехой в наших делах. Но прежде чем мы остановимся на каком-нибудь определенном образе действий, необходимо повидать девушку и узнать от нее, укажет ли она этого Монкса при условии, что он будет иметь дело с нами, а не с правосудием. Если же она либо не хочет, либо не может это сделать, то надо добиться, чтобы она указала, какие притоны он посещает, и описала его особу, а мы могли бы его опознать. С нею нельзя увидеться раньше, чем в воскресенье вечером, а сегодня вторник. Я бы посоветовал успокоиться и хранить это дело в тайне даже от самого Оливера. Хотя мистер Лосберн скроил немало кислых гримас при этом предложении, требующем отсрочки на целых пять дней, ему поневоле пришлось признать, что в данный момент он не может придумать лучшего плана, а так как и Роз и миссис Мэйли весьма решительно поддержали мистера Браунлоу, то предложение этого джентльмена было принято единогласно. - Мне бы хотелось, - сказал он, - обратиться за со действием к моему другу Гримуигу. Он человек странный, но проницательный и может оказать нам существенную помощь; должен сказать, что он получил юридическое образование и с отвращением отказался от адвокатской деятельности, так как за двадцать лет ему было поручено ведение одного только дела, а служит ли это ему рекомендацией или нет - решайте сами. - Я не возражаю против того, чтобы вы обратились к вашему другу, если мне позволят обратиться к моему, - сказал доктор. - Мы должны решить это большинством голосов, - ответил мистер Браунлоу. - Кто он? - Сын этой леди... старый друг этой молодой леди, - сказал доктор, указав на миссис Мэйли, а затем бросив выразительный взгляд на ее племянницу. Роз густо покраснела, но ничего не возразила против этого предложения (быть может, она понимала, что неизбежно останется в меньшинстве), и в результате Гарри Мэйли и мистер Гримуиг вошли в комитет. - Разумеется, - сказала миссис Мэйли, - мы останемся в городе, пока есть хоть малейшая надежда на успешное продолжение этого расследования. Я не остановлюсь ни перед хлопотами, ни перед расходами ради той цели, которая так сильно интересует нас всех, и я готова жить здесь хоть целый год, если вы заверите меня, что надежда еще не потеряна. - Прекрасно! - подхватил мистер Браунлоу. - А так как по выражению лиц, меня окружающих, я угадываю желание спросить, как это случилось, что меня не оказалось на месте, чтобы подтвердить рассказ Оливера, и я так внезапно покинул страну, то разрешите поставить условие: мне не будут задавать никаких вопросов, пока я не сочту целесообразным предупредить их, рассказав мою собственную историю. Поверьте, у меня есть веские основания для такой просьбы, ибо иначе я могу породить несбыточные надежды и только умножить трудности и разочарования, и без того уже достаточно многочисленные. Пойдемте! Об ужине уже докладывали, а юный Оливер, который сидит один-одинешенек в соседней комнате, чего доброго подумает, что нам надоело его общество и мы составили какой-то черный заговор, чтобы отделаться от него. С этими словами старый джентльмен подал руку миссис Мэйли и повел ее в столовую. Мистер Лосберн, ведя Роз, последовал за ним, и заседание было закрыто. ГЛАВА XLII Старый знакомый Оливера обнаруживает явные признаки гениальности и становится видным деятелем в столице В тот вечер, когда Нэнси, усыпив мистера Сайкса, Спешила к Роз Мэйли исполнить миссию, ею самой на себя возложенную, по Большой северной дороге приближались к Лондону два человека, которым следует уделить некоторое внимание в нашем повествовании. Это были мужчина и женщина - или, может быть, вернее назвать их существом мужского и существом женского пола, ибо первый был одним из тех долговязых, кривоногих, расхлябанных, костлявых людей, чей возраст трудно установить с точностью: мальчиками они похожи на недоростков, а став мужчинами, напоминают мальчиков-переростков. Женщина была молода, но крепкого телосложения и вынослива, в чем она и нуждалась, чтобы выдержать тяжесть большого узла, привязанного у нее за спиной. Ее спутник не был обременен поклажей, так как на палке, которую он перекинул через плечо, болтался только маленький сверток, по-видимому довольно легкий, увязанный в носовой платок. Это обстоятельство, а также его ноги, отличавшиеся необыкновенной длиной, помогали ему без особых усилий держаться на несколько шагов впереди спутницы, к которой он иногда поворачивался, нетерпеливо встряхивая головой, слезно упрекая ее за медлительность и побуждая приложить больше усердия. Так плелись они по пыльной дороге, обращая внимание на окружающие их предметы лишь тогда, когда им приходилось отступать к обочине, чтобы пропустить мчавшиеся из города почтовые кареты; когда же они прошли под Хайгетской аркой, путешественник, шагавший впереди, остановился и нетерпеливо окликнул свою спутницу: - Иди же! Не можешь, что ли? Ну и лентяйка же ты, Шарлотт! - Ноша у меня тяжелая, уверяю тебя, - подходя к нему, сказала женщина, чуть дышавшая от усталости. - Тяжелая! Что ты болтаешь? А для чего же ты создана? - отозвался мужчина, перекладывая при этом свой собственный узелок на другое плечо. - Ну вот, опять решила отдохнуть! Право, не знаю, кто, кроме тебя, умеет так выводить из терпения! - Далеко еще? - спросила женщина, прислонившись к насыпи и взглянув на него; пот струился у нее по лицу. - Далеко! Да мы, можно сказать, пришли, - сказал длинноногий путник, указывая вперед. - Смотри! Вон огни Лондона. - До них добрых две мили - по меньшей мере, - уныло отозвалась женщина. - Нечего и думать о том, две мили или двадцать, - сказал Ноэ Клейпол, ибо это был он. - Вставай-ка да иди, не то я тебя пихну ногой, предупреждаю заранее! Так как нос Ноэ от гнева еще сильнее покраснел и он с этими словами перешел через дорогу, словно готовясь привести угрозу в исполнение, женщина без дальнейших рассуждении встала и побрела рядом с ним. - Где ты хочешь остановиться на ночь, Ноэ? - спросила она, когда они прошли еще несколько сот ярдов. - Откуда мне знать, - огрызнулся Ноэ, расположение духа которого значительно ухудшилось от ходьбы. - Надеюсь, где-нибудь поблизости, - сказала Шарлотт. - Нет, не поблизости, - ответил мистер Клейпол. - Слышишь? Не поблизости. Значит, нечего и думать об этом. - Почему не поблизости? - Когда я говорю тебе, что не намерен что-либо делать, этого достаточно без всяких почему и потому, - с достоинством ответил мистер Клейпол. - Зачем так сердиться? - сказала его спутница. - Хорошенькое было бы дело, если б мы остановились в каком-нибудь трактире близ самого города, чтобы Сауербери, если он пустился за нами в погоню, сунул туда свой старый нос, надел на нас наручники и отвез нас обратно в повозке, - насмешливым тоном сказал мистер Клейпол. - Нет! Я уйду и затеряюсь в самых узких улицах, какие только удастся найти, и до тех пор не остановлюсь, пока не сыщу самый жалкий трактир из всех, какие нам попадаются по дороге. Благодари свою счастливую звезду за то, что у меня есть голова на плечах: если бы я не схитрил и не пошел по другой дороге и не вернись мы через поля, вы, сударыня, уже неделю как сидели бы под крепким замком! И поделом тебе было бы, потому что ты дура! - Я знаю, что я не такая смышленая, как ты, - ответила Шарлотт, - но не сваливай всю вину на меня и не говори, что меня посадили бы под замок. Случись это со мной, тебя бы, конечно, тоже посадили. - Ты взяла деньги из кассы, сама знаешь, что ты, - сказал мистер Клейпол. - Я их взяла для тебя, милый Ноэ, - возразила Шарлотт. - А я их у себя оставил? - спросил мистер Клейпол. - Нет. Ты доверился мне и позволил их нести, потому что ты милый и славный, - сказала леди, потрепан его по подбородку и взяв под руку. Это соответствовало действительности, но так как у мистера Клейпола не было привычки слепо и безрассудно дарить кому бы то ни было свое доверие, то, воздавая должное этому джентльмену, следует заметить, что он доверился Шарлотт только для того, чтобы деньги были найдены у нее, если их поймают: это дало бы ему возможность заявить о своей непричастности к краже и весьма благоприятствовало его надежде ускользнуть. Конечно, при таком положении дел он не стал объяснять своих мотивов, и они очень мирно пошли дальше рядом. Следуя своему, благоразумному плану, мистер Клейпол шел, не останавливаясь, пока не добрался до "Ангела" в Излингтоне, где он пришел к мудрому заключению, что, судя по толпе прохожих и количеству экипажей, здесь и в самом деле начинается Лондон. Задержавшись только для того, чтобы посмотреть, какие улицы самые людные и каких, стало быть, надлежит особенно избегать, он свернул на Сент-Джон-роуд и вскоре углубился во мрак запутанных и грязных переулков между Грейс-Инн-лейном и Смитфилдом, благодаря которым эта часть города кажется одной из самых жалких и отвратительных, хоть она находится в центре Лондона и подверглась большой перестройке. Этими улицами шел Ноэ Клейпол, таща за собой Шарлотт; время от времени он сходил на мостовую, чтобы окинуть глазом какой-нибудь трактирчик, и снова шел дальше, если наружный вид заведения заставлял думать, что здесь для него слишком людно. Наконец, он остановился перед одним, на вид более жалким и грязным, чем все замеченные им раньше, перешел дорогу и, обозрев его с противоположного тротуара, милостиво объявил о своем намерении пристроиться здесь на ночь. - Давай-ка узел, - сказал Ноэ, отстегивая ремни, укреплявшие его на плечах женщины, и взваливая его себе на плечи, - и не говори ни слова, пока с тобой не заговорят. Как называется это заведение... т-р... трое кого? - Калек, - сказала Шарлотт. - Трое калек, - повторил Ноэ. - Ну что ж, прекрасная вывеска. Вперед! Не отставай от меня ни на шаг. Идем! Сделав такое внушение, он толкнул плечом скрипучую дверь и вошел в дом вместе со своей спутницей. В буфетной никого не было, кроме молодого еврея, который, опершись обоими локтями о стойку, читал грязную газету. Он очень пристально посмотрел на Ноэ, а Ноэ очень пристально посмотрел на него. Будь Ноэ в костюме приютского мальчика, у еврея могло быть какое-то основание так широко раскрывать глаза; но так как Ноэ отделался от куртки и значка и в дополнение к кожаным штанам надел короткую рабочую блузу, то, казалось, не было особых причин для того, чтобы внешний его вид привлекал к себе внимание посетителей трактира. - Это "Трое калек?" - спросил Ноэ. - Так называется это заведение, - ответил еврей. - Один джентльмен, шедший из деревни, которого мы повстречали по дороге, посоветовал нам зайти сюда, - сказал Ноэ, подталкивая локтем Шарлотт, быть может, с целью обратить ее внимание на этот чрезвычайно хитроумный способ вызвать к себе уважение, а может быть, предостерегая ее, чтобы она не выдала своего изумления. - Мы хотим здесь переночевать. - Насчет этого я не знаю, - сказал Барни, который был помощником трактирщика. - Пойду справлюсь. - Проводите нас в другую комнату и дайте холодной говядины и пива, пока будете ходить справляться, - сказал Ноэ. Барни повиновался - повел их в маленькую заднюю комнатку и поставил перед ними заказанную снедь; покончив с этим, он уведомил путешественников, что они могут устроиться здесь на ночлег, и ушел, предоставив любезной парочке подкрепляться. Эта задняя комната находилась как раз за буфетной и была расположена на несколько ступенек ниже, так что любой, кто был своим в заведении, отдернув занавеску, скрывавшую маленькое оконце в стене упомянутого помещения, на расстоянии примерно пяти футов от пола, мог не только видеть гостей в задней комнате, не подвергая себя серьезной опасности быть замеченным (оконце было в углу, между стеной и толстой вертикальной балкой, и здесь должен был поместиться наблюдатель), но и, прижавшись ухом к перегородке, установить в достаточной мере точно предмет их разговора. Хозяин Заведения минут пять не отрывал глаз от потайного окна, а Барни, передав упомянутое выше сообщение, только что вернулся, когда Феджин заглянул в бар справиться о своих юных учениках. - Тссс... - зашептал Барни. - В соседней комнате чужие. - Чужие? - шепотом повторил старик. - Да. И чудная пара, - добавил Барни. - Из провинции, но, если не ошибаюсь, вам по вкусу. Казалось, Феджин выслушал это сообщение с большим интересом. Взобравшись на табурет, он осторожно прижался глазом к стеклу и из своего укромного местечка мог видеть, как мистер Клейпол брал холодную говядину с блюда, пил пиво из кружки и выдавал гомеопатические дозы того и другого Шарлотт, которая сидела рядом и покорно то пила, то ела. - Эге, - прошептал Феджин, поворачиваясь к Барни. - Мне нравится этот парень. Он может нам пригодиться. Он уже знает, как дрессировать девушку. Притаитесь, как мышь, мой милый, и дайте мне послушать, о чем они говорят, дайте мне их послушать. Он снова приблизил лицо к стеклу и, прижавшись ухом к перегородке, стал внимательно слушать с такой хитрой миной, которая была бы под стать какому-нибудь старому злому черту. - Так вот: я хочу сделаться джентльменом, - сказал мистер Клейпол, вытягивая ноги и продолжая разговор, к началу которого Феджин опоздал. - Хватит с меня проклятых старых гробов, Шарлотт. Я желаю жить как джентльмен, а ты, если хочешь, будешь леди. - Я бы очень хотела, дорогой! - отозвалась Шарлотт. - Но не каждый день можно очищать кассы, и после этого удирать. - К черту кассы! - сказал мистер Клейпол. - И кроме касс есть что очищать. - А что у тебя на уме? - спросила его спутница. - Карманы, женские ридикюли, дома, почтовые кареты, банки, - сказал мистер Клейпол, воодушевляясь под влиянием пива. - Но ты не сумеешь делать все это, дорогой мой, - сказала Шарлотт. - Я постараюсь войти в компанию с теми, которые умеют, - ответил Ноэ. - Они-то помогут нам стать на ноги. Да ведь ты одна стоишь пятидесяти женщин; никогда еще я не видывал такого хитрого и коварного создания, как ты, когда я тебе позволяю. - Ах, боже мой, как приятно слышать это от тебя! - воскликнула Шарлотт, запечатлев поцелуй на его безобразном лице. - Ну, хватит! Нечего чересчур нежничать, а не то я рассержусь! - важно сказал Ноэ, отстраняясь от нее. - Я бы хотел быть главарем какой-нибудь шайки, держать людей в руках и шпионить за ними так, чтобы они сами этого не знали. Вот это бы мне подошло, если барыш хорош. И если бы только нам связаться с какими-нибудь джентльменами этой породы, я бы сказал, что двадцатифунтовый билет, который у тебя спрятан, недорогая плата, тем более что мы-то сами толком не знаем, как от него отделаться. Высказав такое пожелание, мистер Клейпол с видом великого мудреца заглянул в пивную кружку и, хорошенько взболтав ее содержимое, хлебнул пива, что, повидимому, очень его освежило. Он подумывал, не хлебнуть ли еще раз, но дверь внезапно распахнулась, и появление незнакомца ему помешало. Незнакомец был мистер Феджин. И казался он очень любезным; он отвесил низкий поклон, когда подошел, и, присев за ближайший столик, приказал ухмыльнувшемуся Барни подать чего-нибудь выпить. - Приятный вечер, сэр, но холодный для этой поры года, - сказал Феджин, потирая руки, - Из провинции, как вижу, сэр? - Как вы это угадали? - спросил Ноэ Клейпол. - У нас, в Лондоне, нет такой пыли, - ответил Феджин, указывая на башмаки Ноэ, затем на башмаки его спутницы и, наконец, на два узла. - Вы человек смышленый, - сказал Ноэ. - Ха-ха!.. Ты послушай только, Шарлотт! - Эх, милый мой, в этом городе приходится быть смышленым, - отозвался еврей, понизив голос до доверительного шепота. - Что правда, то правда. Феджин подкрепил это замечание, постукав себя сбоку по носу указательным пальцем - жест, который Ноэ попробовал воспроизвести, хотя и не особенно успешно, ибо его собственный нос был для этого слишком мал. Тем не менее мистер Феджин, казалось, истолковал его попытку как выражение полного согласия с высказанным мнением и весьма дружески угостил его вином, которое принес вновь появившийся Барни. - Славная штука! - заметил мистер Клейпол, причмокивая губами. - Мой милый, - сказал Феджин, - приходится очищать кассу, или карман, или женский ридикюль, или дом, или почтовую карету, или банк, если пьешь регулярно. Услыхав эту выдержку из своих собственных речей, мистер Клейпол откинулся на спинку стула и с испуганной физиономией перевел взгляд с еврея на Шарлотт. - Не обращайте на меня внимания, мой милый, - сказал Феджин, придвигая свой стул. - Ха-ха! Вам повезло, что вас слышал только я. Очень удачно вышло, что это был только я. - Я их не брал, - заикаясь, выговорил Ноэ; он уже не вытягивал ног, как подобало независимому джентльмену, а подбирал их старательно под стул, - это все ее рук дело... Они у тебя сейчас, Шарлотт, ты же знаешь, что у тебя! - Не важно, у кого они и кто это сделал, мой милый, - отозвался Феджин, бросив, однако, хищный взгляд на девушку и на два узла. - Я сам этим промышляю, поэтому вы мне нравитесь. - Чем промышляете? - спросил мистер Клейпол, слегка оправившись. - Такими делами, - ответил Феджин. - Ими занимаются и обитатели этого дома. Вы попали как раз куда нужно, и здесь вы в полной безопасности. Во всем городе не найдется более безопасного места, чем "Калеки", - впрочем, это зависит от меня. А я почувствовал симпатию к вам и к молодой женщине. Потому-то я и заговорил, и пусть у вас на душе будет спокойно. Может быть, после такого заявления у Ноэ Клейпола и стало спокойно на душе, но к телу его это отнюдь не относилось, ибо он ерзал и корчился, принимая самые нелепые позы, и взирал на своего нового друга боязливо и подозрительно. - А вам еще кое-что скажу, - продолжал Феджин после того, как успокоил девушку дружелюбными кивками и пробормотал какие-то ободряющие слова, - есть у меня приятель, который сможет исполнить ваше заветное желание и выведет вас на верную дорогу, а тогда вы изберете дельце, которое, по вашему мнению, больше всего подходит вам поначалу, и обучитесь всему остальному. - Вы как будто говорите всерьез! - сказал Ноэ. - Какая для меня польза говорить иначе? - пожимая плечами, спросил Феджин. - Знаете, я хочу сказать вам словечко в другой комнате. - К чему утруждать себя и вставать? - возразил Ноэ, постепенно снова вытягивая ноги. - Она пока отнесет вещи наверх... Шарлотт, займись узлами! Этот приказ, отданный весьма величественно, был исполнен без всяких возражений, и Шарлотт удалилась с поклажей, а Ноэ придержал дверь и посмотрел ей вслед. - Недурно я ее натаскал, правда? - вернувшись на свое место, спросил он тоном укротителя, который приручил дикого зверя. - Очень хорошо! - заявил Феджин, похлопывая его по плечу. - Вы - гений, мой милый! - Что ж, пожалуй, не будь я им, не сидел бы я сейчас здесь, - ответил Ноэ. - Но послушайте, она вернется, если вы будете мешкать. - Ну, так что ж вы об этом думаете? - спросил Феджин. - Если мой приятель вам понравится, почему бы вам к нему не пристроиться? - А дело у него хорошее? Вот что важно, - отвечал Ноэ, подмигивая одним глазом. - Самое отменное! Нанимает множество людей. С ним лучшие люди этой профессии. - Настоящие горожане? - спросил мистер Клейпол. - Ни одного провинциала. И не думаю, чтобы он вас принял, даже по моей рекомендации, не нуждайся он как раз теперь в помощниках. - Надо ему дать? - спросил Ноэ, похлопав себя по карману штанов. - Без этого никак не обойтись, - решительным тоном ответил Феджин. - Но двадцать фунтов... это куча денег. - Нет, если это банкнот, от которого вы не можете отделаться, - возразил Феджин. - Номер и год, полагаю, записаны? Выплата в банке задержана? Вот видите, он из этого банкнота тоже не много извлечет. Придется переправить за границу, ему не удастся продать его на рынке по высокой цене. - Когда я его увижу? - неуверенно спросил Ноэ. - Завтра утром. - Где? - Здесь. - Гм, - сказал Ноэ, - какое жалованье? - Будете жить как джентльмен, стол и квартира, табаку и спиртного вволю, половина вашего заработка и половина заработка молодой женщины - ваши, - ответил Феджин. Весьма сомнительно, согласился бы Ноэ Клейпол, алчность которого не знала пределов, даже на такие блестящие условия, будь он совершенно свободен в своих действиях; но так как он припомнил, что в случае отказа новый знакомый может предать его немедленно в руки правосудия (а случались вещи и более невероятные), то постепенно смягчился и сказал, что, пожалуй, это ему подойдет. - Но, знаете ли, - заметил Ноэ, - раз она может справиться с тяжелой работой, то мне бы хотелось взяться за что-нибудь полегче. - За какую-нибудь маленькую, приятную работенку? - предложил Феджин. - Вот именно, - ответил Ноэ. - Как вы думаете, что бы мне теперь подошло? Ну, скажем, дельце, не требующее больших усилий и, знаете ли, не очень опасное. Что-нибудь в этом роде. - Я слыхал, вы говорили о том, чтобы шпионить за другими, мой милый, - сказал Феджин. - Мой приятель нуждается в человеке, который бы с этим справился. - Да, об этом я упомянул и не прочь иной раз этим заняться, - медленно проговорил Ноэ, - но, знаете ли, эта работа себя не оправдывает. - Верно, - заметил еврей, размышляя или притворяясь размышляющим. - Нет, не подходит. - Так что же вы скажете? - спросил Ноэ, с беспокойством посматривая на него. - Хорошо бы красть под шумок, чтобы дело было надежное, а риска немногим больше, чем если сидишь у себя дома. - Что вы думаете о старых леди? - спросил Феджин. - Очень хороший бывает заработок, когда вырываешь у них сумки и пакеты и убегаешь за угол. - Да ведь они ужасно вопят, а иногда и царапаются, - возразил Ноэ, покачивая головой. - Не думаю, чтобы это мне подошло. Не найдется ли какого-нибудь другого занятия? - Постойте, - сказал Феджин, положив руку ему на колено. - Облапошивание птенцов. - А что это значит? - осведомился мистер Клейпол. - Птенцы, милый мой, - сказал Феджин, - это маленькие дети, которых матери посылают за покупками, давая им шестипенсовики и шиллинги. А облапошить - значит отобрать у них деньги... они их держат всегда наготове в руке... потом столкнуть их в водосточную канаву у тротуара и спокойно удалиться, будто ничего особенного не случилось, кроме того, что какой-то ребенок упал и ушибся. Ха-ха-ха! - Ха-ха! - загрохотал мистер Клейпол, в восторге дрыгая ногами. - Ей-богу, это как раз по мне! - Разумеется, - ответил Феджин. - И вы можете наметить себе места в Кемден-Тауне, Бэтл-Бридже и по соседству, куда их всегда посылают за покупками, и в каждый свой обход в любой час дня будете сбивать с ног столько птенцов, сколько вам вздумается. Ха-ха-ха! С этими словами мистер Феджин ткнул мистера Клейпола в бок, и они дружно разразились громким и долго не смолкавшим смехом. - Ну, все в порядке, - сказал Ноэ; когда в комнату вернулась Шарлотт, он уже мог говорить. - В котором часу завтра? - В десять можете? - спросил Феджин и, когда мистер Клейпол кивнул в знак согласия, добавил: - Как вас отрекомендовать моему доброму другу? - Мистер Болтер, - ответил Ноэ, заранее приготовившийся к такому вопросу. - Мистер Морис Болтер. А это миссис Болтер. - Я к вашим услугам, миссис Болтер, - сказал Феджин, раскланиваясь с комической учтивостью. - Надеюсь, в самом непродолжительном времени ближе познакомиться с вами. - Ты слышишь, что говорит джентльмен, Шарлотт? - заревел мистер Клейпол. - Да, дорогой Ноэ, - ответила миссис Болтер, протягивая руку. - Она называет меня Ноэ, это вроде ласкательного имени, - сказал Морис Болтер, бывший Клейпол, обращаясь к Феджину. - Понимаете? - О да, понимаю, прекрасно понимаю, - ответил Феджин, на сей раз говоря правду. - Спокойной ночи! После длительных прощаний и многозначительных благих пожеланий мистер Феджин отправился своей дорогой. Ноэ Клейпол, призвав к вниманию свою любезную супругу, начал рассказывать ей о заключенном им соглашении со всем высокомерием и сознанием собственного превосходства, какие приличествуют не только представителю более сильного пола, но и джентльмену, который оценил честь назначения на специальную должность облапошивателя птенцов в Лондоне и его окрестностях. ГЛАВА XLIII, в которой рассказано, как Ловкий Плут попал в беду - Так это вы и были вашим собственным другом? - спросил мистер Клейпол, иначе Болтер, когда, в силу заключенного им договора, переселился в дом Феджина. - Ей-богу, мне приходило это в голову еще вчера. - Каждый человек себе друг, милый мой, - ответил Феджин с вкрадчивой улыбкой. - И такого хорошего друга ему нигде не найти. - Бывают исключения, - возразил Морис Болтер с видом светского человека. - Иной, знаете ли, никому не враг, а только самому себе. - Не верьте этому, - сказал Феджин. - Если человек сам себе враг, то лишь потому, что он уж слишком сам себе друг, а не потому, что заботится обо всех, кроме себя. Вздор, вздор! Такого на свете не