время занял мой дом. Мой старший сын служит в Сити в торговой фирме, ведущей дела с востоком, и преуспеет, если только у него хватит энергии и упорства. Мой второй сын - в Индии с 42-м Шотландским полком. Мой третий сын, славный уравновешенный юноша, посвятил себя изучению механики и артиллерии. Мой четвертый (это звучит совсем как в шараде), прирожденный морячок, служит гардемарином на военном корабле "Орландо", который сейчас находится на Бермудских островах; этот сделает карьеру где угодно. Остальные два в школе, причем старший из них очень умный и способный мальчик. Джорджина и Мэри ведут мое хозяйство, а Френсис Джеффри (его я должен был бы назвать третьим сыном, и поэтому обозначим его номером два с половиной) в настоящее время у меня в редакции. Теперь Вы имеете полный список нашего семейства. На причины американского конфликта я смотрю следующим образом. Рабство, в сущности, не имеет к нему ни малейшего отношения, он никак не связан с какими-либо великодушными или рыцарскими чувствами северян. Однако, постепенно захватив право издавать законы и устанавливать тарифы и с выгодой для себя самым постыдным образом обложив налогами Юг, Север по мере роста страны начал убеждаться в том, что если он не добьется проведения геометрической линии, за пределы которой рабство не должно распространяться, то Юг неизбежно восстановит свое былое политическое могущество и сможет немного наладить свои коммерческие дела. Всякий разумный человек при желании может убедиться в том, что Север ненавидит негров и что до тех нор, пока не стало выгодным притворяться, будто сочувствие неграм - причина войны, он ненавидел также и аболиционистов и поносил их на чем свет стоит. В остальном обе стороны сделаны из одного теста. И та и другая будут произносить речи, лгать и воевать до тех пор, пока не придут к компромиссу; что же касается раба, то его включат в этот компромисс или выключат из него - как придется. Насчет того, что выход из Союза равносилен мятежу, то, судя по газетам штатов, Вашингтон, по-видимому, его таковым не считает - ведь Массачусетс, который громче всех выступал против этого, сам неоднократно утверждал свое право выйти из Союза. Вы спрашиваете меня о Фехтере и его Гамлете *. Игра его превосходна; это самый ясный, последовательный и понятный Гамлет из всех, каких я когда-либо видел. Его интерпретация отличалась необычайной тонкостью и изяществом, и главное - он всячески избегал грубости и жестокости по отношению к Офелии, которые в той или иной степени присущи всем остальным Гамлетам. Его игра замечательна как своего рода tour de force {Фокус (франц.)}, настолько поразительно он овладел английским языком; но достоинства его неизмеримо выше. Разумеется, у него иностранный акцент, но неприятным этот акцент назвать нельзя. И он держался настолько легко и уверенно, что ни разу не пришлось пожалеть о том, что он иностранец. Добавьте к этому необычайно живописный и романтический грим, безжалостную расправу со всеми условностями, и Вы поймете главные достоинства его исполнения. В роли Отелло он успеха не имел. В роли Яго он очень хорош. Это замечательный актер, неизмеримо выше всех, выступавших на нашей сцене. Истинный артист и джентльмен. В прошлый четверг я снова начал выступать в Лондоне с чтением отрывков из "Копперфилда" и описания вечеринки у мистера Боба Сойера из "Пиквика" - в качестве веселой концовки. Успех "Копперфилда" поразителен. Он произвел такое впечатление, что не мне об этом говорить. Могу только заметить, что, когда я кончил, я был еле жив. Несмотря на то, что все лето, тщательно подготовляя текст, я ожидал, что он произведет сенсацию в Лондоне, и Макриди, который слышал его в Челтенхеме, предупредил меня, что успех будет велик, успех этот превзошел все мои ожидания. В будущий четверг я читаю опять, и все бешено расхватывают билеты. Сообщите об этом Таунсхенду и передайте ему привет, если увидите его прежде, чем я ему напишу; скажите ему, что публика ни за что не хотела меня отпускать, до того она была взволнована и с такою теплотой выказывала свои чувства. Я пытаюсь наметить план новой книги, но пока что дальше попыток дело не идет. Искренне Ваш. <> 129 <> У. Г. УИЛСУ Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент, воскресенье, 14 сентября 1862 г. Дорогой Уилс, Я получил Ваше послание с берегов Леты и надеюсь, что Вы вернетесь тучным и упитанным, как плевелы, растущие у тамошних вод. Мне удобно сделать два номера в четверг (конечно, при условии, что можно будет во втором поместить более удачный или подходящий материал, если таковой подвернется), и к этому времени я появлюсь с кучей гранок. Повесть Троллопа замечательно хороша, очень красочна и читается с большим интересом. Однако он испортил конец, предвосхитив все заранее, и в этом месте я его порядком переделал. Я думаю, что Левер сойдет, - во всяком случае, я уж об этом позабочусь. Подготовьте для меня все, что получилось из его повести. Быть может, для Вас будет некоторой (и даже приятной) неожиданностью узнать, что я сделал начало и конец рождественского номера и собираюсь скоро написать для него прелестный рассказ. По-моему, то, что я придумал, весьма забавно и ново. Прилагаю циркулярное письмо для участников вышеуказанного номера. После поразительного и сенсационного сообщения о том, что "Чей-то багаж" уже сделан и отделан, я даю Вам возможность перевести дух - если можете, принимая во внимание, что у Вас (безусловно) захватило его от восхищения Вашим - Всегда знаменитым <> 130 <> УИЛКИ КОЛЛИНЗУ Лондон, Стрэнд, Веллингтон-стрит, 26, суббота, 20 сентябри 1862 г. Дорогой Уилки, За один присест проглотил Ваш второй том * и нахожу его великолепным. Все нарастающая сила повествования приводит меня в восторг. Эта книга настолько же выше "Женщины в белом", насколько тот роман выше жалкого среднего уровня нынешней прозы. В образе Капитана есть мазки, которые могут принадлежать лишь кисти прирожденного (и к тому же просвещенного) писателя. А оригинальность миссис Рэгг - без всякого ущерба для ее правдоподобия - действительно большое достижение. Да и все Ваши герои замечательны; мистер Ноэль Вэнстон и экономка - оба по-своему достойны похвалы не меньшей, чем остальные; образ же Магдален обрисован необыкновенно правдиво, с настоящей силой, чувством и страстью. Не могу описать Вам необыкновенный прилив гордости, который я испытал, читая чудесные плоды Вашего упорного труда. Ибо, как Вам известно, еще со времен Бэзила * я был уверен, что Вы - именно тот писатель, который займет первое место в состязании: ведь Вы - единственный, в ком изобретательность, а также сила чувства и юмор сочетаются с неукротимым трудолюбием и глубочайшей уверенностью, что без труда нельзя создать ничего ценного - о чем не имеют ни малейшего понятия кривляки и ничтожества. Сегодня я отсылаю Вам книги по Юго-Восточной железной дороге. Я был бы счастлив еще раз приехать к Вам в Бродстэрс, но боюсь, что из этого ничего не выйдет. Я забыл, сколько времени Вы там пробудете. Пожалуйста, известите меня об этом. Двадцатого октября мы собираемся в Париж. Возможно, я буду читать в Париже, когда приеду туда, но пока это еще одни предположения. Не напишете ли Вы что-нибудь для рождественского номера? Я написал введение и заключение и вышлю их Вам, как только Типограф заставит Томаса Уилса "с ним расправиться". Они написаны от лица Официанта и, по-моему, очень забавны. Замысел допускает любое содержание и не требует никаких разъяснений. Кроме того, эта вещь высмеивает трудности составления рождественского номера и имеет неожиданную развязку. Заглавие (между нами) - "Чей-то багаж". Джорджине лучше, хотя она еще очень слаба. Она читала Вашу книгу с глубочайшим интересом и шлет Вам сердечный привет. У меня много треволнений *, о которых я расскажу Вам в ближайшие дин, когда мы увидимся. Я, конечно, надеюсь их преодолеть - справиться со мною не так-то просто, - но их становится все больше и больше. Вчера к обеду неожиданно явился Лич. Потом мы с ним и с Джорджи отправились в "Адельфи", где Бенджамен продемонстрировал на редкость несообразный и бездарный образчик своей игры в пьесе под названием "Один штрих Природы". Это - его собственноручная скверная переделка какой-то французской драмы. Вот одна из его блестящих находок: в сцене, происходящей близ Лонг-Энкр, он называет свою малолетнюю дочь "мадам". Кроме того, он все время мысленно мечется между мной, самим собой и еще каким-то французом, которого видел в этой роли. Уилс шлет Вам привет, дорогой Уилки. Искренне Ваш. <> 131 <> МИССИС ГЕНРИ ОСТИН Париж, рю дю Фобур Ст. Опоре, 27, пятница, 7 ноября 1862 г. Дорогая Летиция, Из твоего письма я вижу, что ты воспрянула духом, бодра и полна надежд. Путь твой лежит через упорный и неустанный труд. Не сомневайся в этом. Я приехал во Францию раньше Джорджины и Мэри и отправился в Булонь встречать их пароход, который должен был прибыть в воскресенье - когда был страшный шторм. Пять часов подряд я простоял на пристани в Булони (держась обеими руками за перила). Подводный телеграф сообщил, что их корабль вышел из Фолкстона - хотя встречное судно из Булони не отважилось на такую попытку - и в девять часов вечера о нем еще не было ни слуху ни духу, а он должен был прийти в шесть. Я больше всего боялся, что пароход попытается войти в Булонь, ибо при этом смыло бы волной все, находящееся на палубе. Однако в девять часов был отлив, и потому эта отчаянная попытка никак не могла удаться, и я решил, что они, по всей вероятности, ушли в Даунз и проболтаются там до утра. Поэтому я в сильном волнении отправился в гостиницу, чтобы высушить свою куртку и пообедать. Около десяти часов они прислали телеграмму из Кале, куда только что прибыли. На следующее утро я помчался к ним, опасаясь увидеть их полуживыми (ведь они чуть не утонули). Однако оказалось, что они тщательно разряжены, готовы ближайшим поездом выехать в Париж, а самое удивительное - ничуть не испуганы! Всю дорогу они болтали с молодой женщиной и ее мужем-офицером (единственными, кроме них, пассажирами первого класса). Как водится, в конце путешествия оказалось, что с ним (в сухом виде) они были хорошо знакомы еще с Чатама. Он только что женился и едет в Индию! Поэтому они устроили общее хозяйство у Дэссена в Кале (где меня хорошо знают), и у них был такой вид, словно они проводят там лето. У нас здесь славная квартирка, но страшно сказать, сколько мы за нее платим. Миссис Баунсер * (которой парижская полиция приказала надеть намордник) тоже здесь и, укрощенная подобно свирепому льву, являет поразительное зрелище на улицах. В нашем посольстве я узнал, что император только что предложил нашему правительству совместно с Францией (а также с Россией, если Россия захочет) призвать Америку прекратить жестокую войну. Ответ нашего правительства еще не получен, но я совершенно уверен, предложение будет отклонено на том основании, что "время еще не настало". Любящий. <> 132 <> У. Г. УИЛСУ Париж, вторник, 25 ноября 1862 г. Дорогой Уилс, Я предпочитаю прилагаемую верстку со следующими изменениями. Этот номер недостаточно выразителен для стихотворения Оллиера (оно сентиментально), и поэтому лучше заменить его чем-нибудь другим. Лучше всего раздобыть хорошую прозаическую вещь, вставить ее после Мэррея, а освободившееся место заполнить статьей о хлопке. В оглавлении я такой вещи не вижу, но, быть может, у вас есть какая-либо подходящая рукопись? Что-нибудь легкое и приятное - только не в стихах - весьма улучшило бы номер. По-моему, сейчас уже не стоит отсылать гранки, поэтому продолжу относящиеся к ним замечания. Вычеркните из Мэррея все "шикарные" словечки - вроде "заварухи" и тому подобного кривлянья. Полностью вычеркните последний абзац насчет его доброго коня. Сокращая статью о хлопке до требуемых размеров, не вычеркивайте ничего из первого оттиска. Ибо Манчестерская школа * заслуживает того, чтобы ее хорошенько вышколили за доведенный ею до дичайшего абсурд, догматизм спроса и предложения, а также за ослиное упрямство, с которым она утверждает, будто люди не станут воевать вопреки своим интересам. Как будто страсти и пороки людей испокон веков не противоречили их интересам! Мисс Эдвардс я сделал. "Огонь" лучше распределить и, конечно, заплатить за него. Это просто раствор - и притом весьма сухой - хорошо известной вещи из "Домашнего чтения". Если Спайсер в городе, пусть он напишет забавную вещицу, изобразит в ней самого себя, коренного лондонца, к которому приехали в гости, скажем, семеро скромных провинциалов (все они отчаянные британские ура-патриоты, по мнению которых все прочие империи и государства пребывают во мраке), и подробно расскажет о том, как всех их в течение одного дня колотили, сбивали с ног, душили, грабили и чуть было не прикончили. Или пусть что-нибудь в этом роде напишет мистер Холлидей. Чем больше я думаю о "Никогда не унывай", тем меньше этот заголовок мне нравится. В нем нет никакой солидности, и он может стать мишенью для всевозможных шуток. Лучше бы что-нибудь повыразительнее, например, "Не сдаваться". Если я правильно понимаю суть дела, гораздо больше подошло бы что-нибудь вроде "Упорный", "Верный до конца", "Вперед", "Твердый как скала", "Стойкость", "Пригвожденный к мачте", "Верный флагу". Я собираюсь приехать в пятницу днем, чтобы всю субботу провести в городе. Я хочу заняться делами Фрэнка * и кое-чем еще. Пожалуйста, передайте Джону, чтобы в пятницу к 6 часам он приготовил мне на обед рыбу и хорошую баранью отбивную, и скажите ему, что, по всей вероятности, со мной будет обедать Эдмунд Йетс, Я, разумеется, надеюсь, что Фрэнк окажет мне честь своим присутствием (пожалуйста, передайте ему это), если он не занят в другом месте. Преданный Вам. <> 133 <> ДЖОНУ ФОРСТЕРУ Ноябрь 1862 г. ...Вчера я видел мадам Виардо в роли глюковского Орфея. Это изумительное исполнение - в высшей степени трогательное и полное тончайших оттенков. Все от начала до конца неподражаемо прекрасно, и даже сейчас, когда я пишу эти строки, я не могу без волнения вспомнить первую сцену у гробницы Эвридики. Более изысканного изображения горя просто невозможно себе представить. В высшей степени благородное движение, которым Орфей берет с могилы брошенную лиру, когда боги, обнадежив его, приказали ему отправиться в потусторонний мир искать Эвридику. Когда же в руке Орфея очутилась наконец рука Эвридики и Орфей узнает ее не видя, это уже просто откровение. А когда в ответ на мольбы Эвридики Орфей оборачивается и убивает ее взглядом, отчаяние его над телом просто потрясающе. Ради одного этого стоит съездить в Париж, ибо такого искусства не увидишь больше нигде. Муж Виардо случайно наткнулся на меня и привел к ней за кулисы. Вышло весьма кстати: трудно было найти свидетельство более искреннего восхищения спектаклем, чем мое залитое слезами лицо... <> 134 <> ЧАРЛЬЗУ ФЕХТЕРУ Париж, суббота, 6 декабри 1862 г. Дорогой Фехтер, Я внимательно прочитал "Белую розу" и нахожу, что это очень хорошая пьеса. Она написана энергично, с большим знанием сцены, и в ней много интересных ситуаций. Особенно удачным, выразительным, смелым и новым я считаю конец. Однако я сомневаюсь, выгодно ли Вам начинать свою антрепризу с _какой бы та ни было_ исторической пьесы. Под выражением "историческая пьеса" я понимаю пьесу, основанную на каком-либо событии из английской истории. Наша публика привыкла связывать исторические пьесы с Шекспиром. Боюсь, что ее очень мало интересуют короли и герцоги в изображении кого-либо другого. Вам нужна пьеса, представляющая интерес более общего, бытового характера - интерес сколь Вам угодно романтический, однако при условии, что он вызовет более широкий и всеобщий отклик, чем тот, который вызывает у нынешних англичан спор о праве престолонаследия. Такой интерес достиг высшей точки при последнем Стюарте и давно уже иссяк. Вызвать интерес к Перкину Уорбеку * в наши дни нелегко. Я не сомневаюсь, что пьеса будет хорошо принята, но боюсь, что на Ваших героев будут смотреть, как на пустые абстракции, вследствие чего их примут холодно и они не завоюют Вам публику. Вот когда Вы _завоюете_ публику и приучите ее к своему театру, тогда Вы сможете поставить "Белую розу", и публика воздаст должное и автору и антрепренеру! Подождите. Нащупайте почву. Перкин Уорбек слишком далек от интересов и жизни современных людей, чтобы с него начинать. Искренне Ваш. <> 135 <> У. Ч. МАКРИДИ Редакция журнала "Круглый год", четверг, 19 февраля, 1863 г. Дорогой Макриди, Я только что вернулся из Парижа, где чтение "Копперфилда", "Домби и Сына", "Рождественской песни" и "Суда" вызвало такую сенсацию, которую скромность (моя прирожденная скромность) не дает мне возможности описать. Вы ведь знаете, как великодушна парижская публика! По отношению ко мне она выказала беспредельное великодушие. Я очень огорчился, когда Джорджи второпях сообщила мне о Нашей болезни. Но вечером, когда я вернулся домой, она показала мне письмо Кэти, и оно меня снова ободрило. У Вас превосходнейшие собеседники и сиделки, и время от времени Вы можете позволить себе болеть, наслаждаясь заботливым уходом. Однако, несмотря на все это, постарайтесь в ближайшее время больше не хворать. Репье просит передать Вам сердечный привет. Он ничуть не изменился. Париж в общем столь же безнравствен и сумасброден, как во времена Регентства. Мадам Виардо в "Орфее" великолепна. Опера "Фауст" - очень грустная и благородная интерпретация этой грустной и благородной истории. Постановка отличается замечательными и поистине поэтическими световыми эффектами. В наиболее важных ситуациях Мефистофель окружен присущим ему одному адским красным сиянием, а Маргарита - бледно-голубым траурным светом. Когда Маргарита берет драгоценности, нарочно оставленные для нее в саду, спускаются таинственные сумерки, цветы блекнут, листья на деревьях поникают, теряют свой свежий зеленый цвет, и мрачные тени сгущаются вокруг окна ее спальни, которое вначале казалось таким невинным, светлым и веселым. Я не мог этого вынести и был совершенно потрясен. Фехтер делает здесь чудеса в живописной французской драме. Мисс Кэт Терри, исполняющая в ней небольшую роль, просто обворожительна. Вы, вероятно, помните, как несколько лет назад она наделала много шуму, играя мальчика в "Лионском курьере". В этой пьесе она необыкновенно красиво и тонко исполняет роль влюбленной. Я увидел ее в этой роли около трех часов ночи накануне открытия театра. Вокруг были стружки, плотники, и (разумеется) раздавался неизбежный стук молотка, и я сказав Фехтеру: "Это наилучший образец женской нежности из всех, какие я когда-либо видел на сцене, и Вы убедитесь, что нет такой публики, которая бы этого не оценила". Приятно добавить, что мое замечание было тут же подхвачено, и о нем много говорят. Стэнфилд несколько месяцев был тяжело болен, потом вдруг выздоровел и теперь снова румян и весел. Когда он совсем пал духом, я навестил его, рассказал ему о пьесе Фехтера (ее тогда репетировали) и изобразил все в лицах - подрался на дуэли с умывальником, бросил вызов кровати и спас жизнь диванной подушке. Это настолько разожгло его былой театральный пыл, что, по-моему, он тут же пошел на поправку. С сердечным приветом миссис Макриди и Кэти, а также (молчи, о сердце) Бенвенуте, изгнаннику Джонни (надеюсь, он не слишком внимателен в школе) и незнакомому мне юному Парру, я остаюсь, дражайший Макриди, искренне Вашим. <> 136 <> У. Ф. ДЕ СЭРЖА Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент, четверг, 21 мая 1863 г. Дорогой Сэржа, Меня нисколько не удивляет, что Вам трудно привыкнуть к мысли о французском Гамлете. Уверяю Вас, что трактовка Фехтера в высшей степени замечательна и дает необыкновенно убедительное целостное представление о Гамлете. (Вы верите ему независимо от того, каким образ принца датского запечатлелся в вашем воображении.) Это - творение настоящего художника. Мне еще ни разу не приходилось видеть такой глубоко продуманной, ясной и последовательной трактовки. Кроме всего прочего, эго романтическое и красочное зрелище, что тоже весьма привлекательно и совершенно ново. Не сомневайтесь в том, что публика была права. Спектакль не мог бы держаться на одной только оригинальности, он бы очень скоро сошел со сцены. Что касается акцента, то он гораздо слабее, чем можно было ожидать. Фехтер знает английский язык настолько хорошо, что вы за него не боитесь и вам никогда не бывает за него обидно. Вы сразу чувствуете, что актер не испытывает затруднений, и потом уже больше об этом не думаете. Что касается Колензо * и Джоуитта *, то это вопрос более сложный, однако я и здесь не могу с Вами согласиться. Авторы очерков и обзоров считают, что определенные части Ветхого завета выполнили свою задачу в воспитании мира. Однако всевышний предопределил, что человечество, как н отдельная личность, должно перейти от периода детства к зрелости и что по мере его развития должны развиваться и средства его воспитания. Например: поскольку известно, что с тех пор как существуют солнце и пар, при определенных условиях должна возникать радуга, то нора бы уже признать этот неоспоримый факт. Равным образом, Иисус Навин, думая, что солнце вращается вокруг земли, мог приказать солнцу остановиться *, но каковы бы ни были его представления, он никак не мог бы изменить взаимную связь земли и солнца. Далее: считается, что наука геология - такое же откровение, как книги древнейшего и (в лучшем случае) сомнительного происхождения. Поэтому наше отношение к этим книгам должно благоразумно сообразоваться с геологией. По-моему, смысл подобных современных признаний состоит в том, что Церковь не должна отпугивать и терять наиболее вдумчивых и логически мыслящих людей, напротив, ей следует весьма деликатно и осторожно делать уступки, с тем чтобы удержать этих людей, а через их посредство сотни тысяч других. Такая позиция кажется мне - насколько я понимаю характер и тенденцию нашего времени - весьма мудрой и необходимой, независимо оттого, ведет ли она к добру или ко злу. Опасны не те люди, которые придерживаются этого мнения, а те, которые ничего не доказывают, а лишь бранятся. Я никак не возьму в толк, зачем все эти епископы и иже с ними говорят об откровении, если они считают, что откровений давным-давно не бывает. Ни одно открытие не делается без воли и помощи божией, и, по-моему, все, что человеку дано познать о господних деяниях, несомненно, есть откровение, коим люди должны руководствоваться. И, наконец, по вопросам религиозных учений и догматов эти люди (протестанты, протестующие, преемники тех, кто протестовал против устранения человеческого разума) рассуждают и пишут так, словно эти учения и догматы установлены прямым указанием свыше, а не так, как если бы они были (что нам доподлинно известно) результатом временных соглашений и компромиссов между враждующими смертными, коим столь же свойственно ошибаться, сколь и нам с Вами. Возвращаясь к домашним делам, я надеюсь, что у Джорджины теперь дело пойдет на поправку. Мэри замуж не вышла и (насколько мне известно) не собирается. Кэти со всей своей компанией последние четыре дня исступленно играет в крокет у меня под окном, доводя меня до умопомрачения. "Орландо", корабль моего юного моряка, благополучно стоит в Чатамском доке, и, пока корабельные плотники заделывают пробоину, мальчик почти все время дома. Я теперь каждую пятницу читаю в Лондоне. Огромные толпы и огромный восторг. Таунсхенд, по-моему, сегодня выехал из Лозанны. Его дом в парке закрыт и готов к его приезду. Принц и принцесса Уэльские много выезжают (что благоразумно) и имеют полную возможность завоевать большую популярность. Городской бал в их честь обещает быть необыкновенно пышным, и Мэри чрезвычайно взволнована тем обстоятельством, что ее отец приглашен и она вместе с ним. Тем временем недостойный родитель выискивает всевозможные предлоги для того, чтобы отправить ее туда одну, а самому увильнуть. Один мой очень умный друг-немец, только что прибывший из Америки, считает, что на Севере удастся провести всеобщую мобилизацию и что война затянется на неопределенное время. Я говорю "нет" и утверждаю, что, несмотря на безумие и злодейства северян, война окончится скоро, так как они не смогут набрать солдат *. Посмотрим. Чем больше они хвастают, тем меньше я в них верю... <> 137 <> У.У. СТОРН Гэдсхил, 1 августа 1863 г. ...Прилагаемые Вами стихи будут опубликованы в журнале "Круглый год", а номера его будут посланы Вам. Я несколько сомневаюсь насчет "Леди Гаррис", остальное же мне очень нравится. Сильно опасаюсь, как бы Франция не втянула нас в войну и всеобщую сумятицу *. Авантюристу, сидящему на французском троне, остается только одно: отвлекать внимание своих подданных блеском театральной славы. Оказывать ему знаки почтения, как это делало английское правительство, я считаю политикой столь же слепой, сколь и низкой... <> 138 <> МИССИС МЭРИ НИКОЛЬС Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент, среда, 5 августа 1863 г. Сударыня, Я совершенно разделяю Ваши чувства и намерения, но не могу принять Вашу статью "Ничей ребенок", ибо она всего лишь повторяет неоднократно сказанное раньше, вместо того чтобы способствовать решению вопроса, пролив на него новый свет. Кроме того, в одном важном пункте Вы грешите против фактов. О найденышах должны заботиться учрежденные согласно закону о бедных объединения тех приходов, в которых они родились или были найдены. Много лет назад я пытался улучшить воспитание таких детей, привлекая к ним симпатии публики. Годы, которые прошли с тех пор, были годами больших перемен в этой области. Что касается больницы для найденышей, то нынешние ограничения были вызваны тем, что она в свое время подверглась серьезным нареканиям. Они могут быть справедливыми или несправедливыми, но на то были причины, и об этом можно спорить. Как это ни прискорбно, но есть слишком много женщин, которые чрезвычайно жестоки по отношению к девушкам, имеющим незаконных детей. Но я уже останавливался на этом вопросе в одной из первых частей "Путешественника не по торговым делам", и к тому же не в первый раз. Искренне Ваш. <> 139 <> МИСС И. КЛЕЙТОН Гэдсхилл, вторник, 13 октября 1863 г. ...Поверьте, что я ничего не могу сделать для Вашей книги, если она сама ничего не может сделать для себя. Если бы я дочитал эту рукопись до конца, боюсь, что я бы никогда больше не смог ничего читать. Не представляю себе, что мог иметь в виду (если он не имел в виду отделаться от Вас) издатель, заявив, будто Вам необходимо кого-то "заинтересовать". Могу лишь заверить Вас в том, что моя собственная "заинтересованность" еще ни разу не помогла ни единому начинающему автору... <> 140 <> МИССИС МЭРИ НИКОЛЬС Редакция журнала "Круглый год", понедельник, 19 октября 1863 г. Сударыня, Надеюсь в ближайшее время получить сокращенную и переделанную повесть. К сожалению, по поводу прилагаемой рукописи я могу возразить лишь одно, а именно, что не вижу оснований называть ее повестью. Сюжет настолько избит и банален, что его могло бы спасти только исключительное искусство рассказчика. А этого искусства там нет. Даже если бы части, повествующие о собаке, были рассказаны просто как анекдоты о собаках, это замечание было бы приложимо к ним в равной степени. Если бы моя дочь написала эти стихи, я бы постарался убедить ее в необходимости терпеливо изощрять свой ум, свое воображение и не делать необдуманных попыток. Разумеется, в настоящем случае я не могу сказать, какие поэтические способности могут таиться в юной груди, но я не вижу проявления их в этих строках. Я нахожу слова и звуки, но не нахожу мыслей. Я слишком часто наблюдаю печальную участь тех, кто ошибся в своем призвании, и потому умоляю Вас подумать, не кажется ли Вам, что любой самый обыкновенный ребенок, болтая с Вами в течение получаса, мог бы сочинить нечто гораздо более удачное. Искренне Ваш. <> 141 <> ДЖОШУА ФЕЙЛУ Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент, 21 января 1864 г. Сэр! В ответ на Ваш вопрос имею честь сообщить Вам, что события, описанные в "Оливере Твисте" и "Барнеби Радже", вымышлены хотя и основаны на детальных наблюдениях и раздумьях. Описание ярмарки в Льюисе основано на действительных событиях, но это писал не я. В комплекте "Таймса" за тот год, когда были казнены Маннинги * (я точно не помню даты), Вы найдете письмо за моей подписью, в котором описываются ужасы публичной казни в Лондоне и собравшаяся на это зрелище грубая бесчувственная толпа. Когда Вы будете меня цитировать, очень прошу Вас делать различие между публичными казнями и смертной казнью. Я был бы рад уничтожить и то и другое, если бы знал, как поступать с цивилизованными дикарями. Поскольку я этого не знаю, то в тех случаях, когда они проливают кровь, я бы чрезвычайно торжественно избавлял от них общество, но удалил бы зрителей. Искренне Ваш. <> 142 <> УИЛКИ КОЛЛИНЗУ Гэдсхилл, понедельник, 24 января 1864 г. Дорогой Уилки, Я ужасно запоздал с ответом на Ваше долгожданное письмо, но я был так занят, у меня было так много гостей на рождество и Новый год и я столько возился с отправкой Фрэнка в Индию, что никак не мог собраться написать настоящее длинное послание, каким, я надеюсь, будет это, но каким оно в конце концов может и не оказаться. Прежде всего отвечу на Ваш вопрос о рождественском номере и о новой книге. Рождественский номер оказался самым удачным из всех, он был лучше прошлогоднего, разошелся в количестве двухсот двадцати тысяч экземпляров и быстро завоевал миссис Лиррипер * неслыханную дотоле известность по всей стране. Когда я писал о ней, я в нее очень верил, ибо она произвела на меня сильное впечатление, но она, право же, превзошла все мои надежды. (Вы, наверное, ничего о ней не знаете? Это весьма неприятное обстоятельство.) Что до новой книги, то я написал два первых выпуска и теперь начинаю третий. Книга эта представляет собою сочетание комического с романтическим; это требует больших усилий и полного отказа от всяких длиннот, но я надеюсь, что она превосходна. Короче говоря, должен признаться, что таково мое о ней мнение. Как ни странно, вначале возвращение к широкому полотну и большим мазкам меня несколько ошеломило, н даже теперь у меня такое чувство, будто я после Тэвисток-хауса играю в Сан-Карло *, чего я никак не мог ожидать от столь бывалого человека и актера. Вы, вероятно, читали о смерти бедного Теккерея - и внезапной, и в то же время не внезапной, ибо он долгое время был опасно болен. По просьбе мистера Смита и некоторых его друзей я сделал то, чего охотно бы не делал, если бы чувствовал себя вправе отказаться, - написал несколько страниц о нем для его бывшего журнала. Что касается итальянского эксперимента *, то де ла Рю верит в него больше, чем Вы. Он и его банк тесно связаны с туринскими властями, и до ла Рю с давних пор предан Кавуру; однако он дал мне всевозможные заверения (с иллюстрациями) в том, что провинции сливаются друг с другом, а мелкие взаимно противоположные характеры неуклонно превращаются в один национальный характер (последнее можно только приветствовать). Разумеется, в стране, которая была до такой степени унижена и порабощена, в начале борьбы неизбежны разочарования и разногласия, а времени прошло еще очень мало... <> 143 <> МАРКУСУ СТОУНУ Гайд-ларк, Глостер-плейс, 57, вторник, 23 февраля 1864 г. Дорогой Маркус, Эскиз обложки я считаю отличным и не сомневаюсь, что она будет превосходной. Я хочу предложить Вам кое-что изменить. Это объясняется деловыми соображениями, которыми не следует пренебрегать. Слово "Наш" в заголовке нужно поставить на свободное место, как и "Общий друг", и сделать его такого же размера, чтобы заголовок состоял из трех больших отчетливых линий. Но тогда у Вас получится слишком много рисунков внизу. Поэтому я убрал бы мусорщика и вместо него вставил композицию Вегг-Боффин (которая превосходна). Инспектор и объявление о награде за поимку убийцы мне не нужны, ибо это достаточно намечено в свободном пространстве наверху. Поэтому вместо инспектора Вы можете дать намек на мусорщика. Помните, что лицо мусорщика должно быть забавным, а не страшным. Локоть Твемлоу будет, как и сейчас, заходить за рамку, и юбки Лиззи на противоположной стороне тоже. Сделав эти изменения, продолжайте работать! Миссис Боффин, судя по эскизу, "действительно очень хороша". Мне хочется, чтобы чудаковатость Боффина расположила к себе читателей. Кукольная портниха неизмеримо лучше, чем раньше. Мне кажется, теперь она получится прекрасно. Причудливая острота не без привлекательности - вот что мне нужно. Искренне Ваш. <> 144 <> ЭДМУНДУ ОЛЛИЕРУ Редакция журнала "Круглый год", март 1864 г. ...Я хотел бы, чтобы статья "Клубы для рабочих" была связана с "Бедняком и его пивом" в Э 1 и основывалась на том же принципе, что и последняя. Далее, необходимо подчеркнуть, что в основе всех общественных учреждений лежит доверие и что доверять человеку, как представителю группы людей, - значит поставить его в рамки здоровых ограничений общественного мнения, а это гораздо лучше, чем превращать его в младенца. Далее, следует указать, что отказ от пива в одном клубе, от табака в другом, от танцев и еще чего-нибудь в третьем свидетельствует о том, что клубы эти основаны на простых капризах, и потому не могут ни апеллировать к человеческой природе вообще, ни рассчитывать на продолжительное существование. Далее, нужно настаивать на том, что попечительство - проклятие и бич всех подобных начинаний, и внушать рабочим, что они должны учреждать клубы и управлять ими самостоятельно. Следует задать им вопрос, не могут ли они выказать свое отвращение к пьянству и решимость искоренить его каким-либо более действенным способом, нежели бессмысленным исключением пьяниц из числа членов клуба. Далее, необходимо, чтобы они заявили самим себе и своим товарищам-рабочим, что им и их семьям нужно отдыхать и развлекаться совместно, что клубы преследуют эту похвальную и необходимую цель и не нуждаются в пышной рекламе и претензиях на образовательные цели. Пусть они не боятся и не стыдятся того, что хотят приятно и весело проводить время... <> 145 <> ДЖОНУ ФОРСТЕРУ Гайд-парк-гарденс, Глостер-плейс, 57, вторник, 29 марта 1864 г. Дорогой Форстер, Я собирался написать Вам вчера вечером, но, чтобы освободить Уилса, мне пришлось перед сном прочитать книгу Фицджеральда *. В противном случае я не мог бы решить, принять ли его предложение. Милый друг, среда 6-го - день обеда в пользу пенсионного общества типографов. А разве несчастный председатель может позволить себе личную радость в день столь мрачной церемонии?! Но давайте назначим другой день - у Вас или у меня. Хотя бы у меня. Я посоветуюсь с Мэри и с Джорджиной (а также с Гольдсмидом и с Лондонским университетом - это вдруг пришло мне в голову), и кто-нибудь из них сегодня вечером напишет миссис Форстер письмо, предложив ей на выбор один из ближайших дней. Что касается книги об Элиоте *, то, как я Вам говорил, я прочитал ее с необыкновенным интересом и величайшим восхищением. Я считаю ее самой честной, одухотворенной, внимательной, достоверной и блестящей из всех существующих биографий. Она написана с поразительной тщательностью, законченностью и мастерством, и в ней особенно заметно, что благородство человека и благородство книги, рассказывающей об этом человеке, все время оттеняют и дополняют друг друга. Именно это качество всегда восхищало меня в биографии Гольдсмита, но здесь оно бросается в глаза еще больше. Качество это требует сочувствия к предмету изображения, осведомленности и трактовки предмета в его же собственном духе. Ваша книга дает возможность проникнуться духом времени и понять его, что уже само по себе интересно. Кроме того, она, по моему глубочайшему убеждению, делает честь литературе. Она заставляет забыть о множестве достойных сожаления событий и вновь внушает человеку бодрость. Восторг Бульвера меня ничуть не удивляет. Я был совершенно уверен в успехе книги уже после прочтения первого тома и с такой же уверенностью и душевным подъемом закончил второй. Написать подобную книгу мог лишь человек не менее искренний, чем сам Элиот, и я беру на себя смелость утверждать, что этого никогда бы не смог сделать никто, кроме человека, который, подобно Элиоту, самой природой был предназначен для выполнения своего труда. Я должен отказаться от субботы в Гастингсе. Я колебался и раздумывал, раздумывал и колебался, но, если я устрою себе такие каникулы, я должен иметь в запасе один день, а в эту критическую минуту у меня его нет. Потерять хотя бы одну страницу из тех пяти номеров, которые я решил подготовить ко дню выпуска, значило бы не выполнить намеченного. Я теперь редко бываю доволен, я пишу очень медленно, и у меня так много тем для размышления - кроме литературы, - о которых _нужно_ размышлять, когда я этого не хочу, что я вынужден прилагать гораздо больше стараний, чем раньше. Искренне Ваш. Как можно скорее уезжайте из города. Здесь в это время отвратительно. Море - вот что Вам нужно. Вчера (я долго бродил, задыхаясь от пыли) выдался денек, каких следует избегать. В высшей степени гнусный и вредный для здоровья. <> 146 <> ПЕРСИ ФИДЖЕРАЛЬДУ Редакция журнала "Круглый год" и т. д. и т. п, среда, 27 июля 1864 г. Дорогой Фицджеральд, Во-первых, разрешите уверить Вас, что нам доставило истинное наслаждение видеть Вас и Вашу сестру в Гэдсхилле, и мы надеемся, что Вы оба приедете провести с вами несколько дней, когда вновь посетите Англию. Далее позвольте сообщить Вам, что я решил печатать "Мисс Мануэль", всецело полагаясь на Вашу уверенность в высоких качествах этой повести. Обо всех деловых вопросах Вас известит Уилс. Я хочу начать ее публикацию в нашем первом сентябрьском номере, и поэтому времени терять нельзя. Единственное замечание по поводу рукописи (и той ее части, которая уже печатается): образ капитана Фермера необходимо смягчить. Это очень неприятный персонал; (таким Вы его и задумали), и, если бы произведение принадлежало мне, я бы постарался, чтоб он не набил оскомину читателю. Как ни странно, но если Вы не будете чрезвычайно осторожно обращаться с неприятным персонажем, публика непременно сочтет неприятной всю повесть, а не одно лишь это вымышленное лицо. Как Вам нравится заглавие: <> НЕЗАБВЕННЫЙ <> Оно хорошо само по себе, выражает стремления старшей сестры и будет держать в напряжении читателя. Я предложил бы добавить еще одну строчку: <> СОЧИНЕНИЕ АВТОРА "БЕЛЛА ДОННЫ" <> Сообщите мне свое мнение об этом заглавии. Излишне было бы уверять Вас, что в нашем журнале Вы будете окружены величайшим вниманием и что мы сделаем все возможное, чтобы Вы пользовались как можно более широкой известностью. Искренне Ваш. <> 147 <> ДЖОНУ БЕЙНБРИДЖУ Гэдсхил, 6 сентября 1864 г. Скажу Вам откровенно, по-моему, лучший памятник Шекспиру - в его трудах, и воздвигать ему памятник среди лондонских статуй было бы весьма слабой данью его памяти и гению. Я думал так (хотя и не настаивал на этом из уважения к весьма многочисленному, как мне казалось, большинству) и в то время, когда в связи с трехсотлетием публике был впервые представлен проект большого национального памятника Шекспиру. Начавшаяся с тех пор спекуляция его великим именем потерпела крах, и я теперь искренне желал бы, чтобы это славное имя оставили в покое. Поэтому я не могу доставить себе удовольствия открыть подписной лист лондонских рабочих, хотя и считаю эту Вашу просьбу большой для себя честью. При всем своем безграничном уважении к рабочим и их намерениям я не согласен и никогда не был согласен с ними по этому вопросу... <> 148 <> У. Г. УИЛСУ Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент, воскресенье, 29 января 1865 г. Дорогой Уилс, Бэрглс поступил слишком бесцеремонно, прислав корректуры. Отправить их мне в воскресенье утром, когда Вы хотите, чтобы их отослали обратно в воскресенье вечером и когда наша почта уходит в полдень, весьма смахивает па наглость. Не говоря о том, что нас занесло снегом. Я сильно сомневаюсь насчет "Иллюминаций в Вокс-холле". Они опять такие же длинные. Хоть эти священники и достойны всяческого уважения, нам ни в коем случае не следует все время перечислять их поступки. Я уверен, что интересуюсь такими деяниями не меньше всякого другого, но я устал от подобных сочинений. Без конца одно и то же, без конца одно и то же. С тех пор как мы напечатали "Что может сделать лондонский приходский священник, если он захочет", продолжается все та же бесконечная унылая жвачка, причем без всякого следа оригинальности первоначального варианта. Пожалуйста, отложите это сочинение и напомните Морли, что у нас уже было множество подобных. Скажите ему, что если они все же будут повторяться, в них должно быть больше изящества и меньше упоминаний о денежных суммах, доходах в различные периоды времени, а также о том, что требуется для церковной колокольни и сколько было получено от того или иного общества содействия церкви. Все это напоминает душеспасительные брошюры, "Сэтердей мэгезин" и речи в Эксетер-холле, лавки церковных принадлежностей на Саутгемптон-стрит и миссис Браун. Если у Вас до такой степени туго с материалом, что Вам до зарезу необходима эта статья, пожалуйста, перечитайте ее, имея в виду мои возражения, и уместите всю вторую часть и половину третьей в один столбец. Я закажу обед во вторник к пяти часам. В жизни не видывал ничего похожего на эту вырезку из шеффилдской газеты! Всегда Ваш. <> 149 <> У. Ч. МАКРИДИ Редакция журнала "Круглый год", среда, 1 марта 1865 г. Дорогой мой Макриди, Если бы я не свалился здесь с обмороженной ногой (следствие длительной прогулки по снегу), я написал бы Вам гораздо раньше. Мой ответ профессору Агассизу краток, но окончателен. Изо дня в день наблюдая, сколь неподобающе обращаются у нас с конфиденциальными письмами, делая их для чего-то достоянием широкой публики, ни малейшего отношения к ним не имеющей, я в один прекрасный день развел у себя на лужайке в Гэдсхилле большой костер и сжег на нем всю свою корреспонденцию. С тех пор я уничтожаю каждое полученное мною письмо, за исключением чисто деловых, и моя совесть в этом отношении спокойна. Письма бедняги Фелтона были развеяны по ветру вместе со всеми остальными, иначе я с удовольствием передал бы их его высокочтимому представителю. В день рождения старого П. * мы неизменно пьем его здоровье и с любовью вспоминаем тысячи мелочей, связанных с ним. Передайте мой сердечный привет миссис Макриди и Кэти. Остаюсь, мой милый Макриди, Вашим нежно любящим другом. <> 150 <> МИТТОНУ Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент, вторник, 13 июня 1865 г. Дорогой Миттон, Я написал бы Вам еще вчера или позавчера, если бы был в состояния это сделать. Я оказался в том единственном вагоне, который не свалился в реку. На повороте он зацепился за ферму моста и каким-то чудом повис в воздухе. Со мной в купе ехали пожилая дама и молодая девушка. Вот как это произошло. Постараюсь дать Вам представление о том, что мы пережили. Вагон вдруг сошел с рельсов и начал биться о полотно, подобно корзине воздушного шара, волочащейся по земле. "Господи! Что это?!" - вскрикнула дама, а девушка завизжала от страха. Я подхватил их обеих (дама сидела напротив, а девушка слева от меня) и сказал: "Единственное, что нам остается, - сохранять спокойствие. Ради бога, перестаньте кричать!" Пожилая дама сразу же пришла в себя: "Вы правы. Я буду спокойна, даю вам слово". Тут нас отбросило в угол купе, и все замерло. "Худшее уже позади. Опасность миновала, - сказал я. - Пожалуйста, не двигайтесь, пока я не вылезу через окно". Обе с готовностью согласились, и я вылез, не имея ни малейшего представления о том, что случилось. К счастью, я действовал с величайшей осторожностью и, оказавшись снаружи, замер на подножке. Взглянув вниз, я увидел, что мост исчез, а подо мной не было ничего, кроме повисших в воздухе рельсов. Пассажиры двух других купе делали отчаянные попытки выбраться через окна, не подозревая, что внизу, на расстоянии пятнадцати футов, болото! На уцелевшем конце моста метались два кондуктора (у одного было сильно порезано лицо). Я крикнул: "Послушайте! Остановитесь же наконец и посмотрите на меня! Вы меня узнаете?" - "Конечно, мистер Диккенс", - ответил один. "В таком случае, уважаемый, дайте поскорее Ваш ключ от вагона и пошлите сюда одного из тех людей, которые работают в поле. Я хочу выпустить пассажиров". Подставив две доски, мы без осложнений освободили людей. Только после этого я осмотрелся и увидел, что сталось со всем поездом, за исключением нашего и двух багажных вагонов. Быстро вернувшись в купе и захватив фляжку с бренди и, за неимением кружки, свою шляпу, я сполз по кирпичной ферме моста и зачерпнул в шляпу воды. Сначала мне попался шатающийся, залитый кровью мужчина (думаю, что его выбросило из вагона), на голове его зияла такая ужасная рана, что страшно было смотреть. Я смыл с его лица кровь, дал ему воды и заставил выпить несколько глотков бренди. Когда я уложил его на траву, он прошептал: "Все кончено", - и умер. Затем я наткнулся на женщину, лежащую у деревца. Кровь так и струилась ручьями по ее посеревшему лицу. Я спросил, в состоянии ли она глотнуть немного бренди, она лишь кивнула головой. После этого я продолжал поиски. Когда я вторично проходил мимо этого места, женщина уже была мертва. Потом ко мне подбежал мужчина, который давал вчера показания на следствии (по-моему, он даже не мог вспомнить, что произошло), и начал умолять помочь разыскать его жену. Позднее ее нашли мертвой. Невозможно представить себе эту груду искореженного металла и дерева, эти тела, придавленные и изуродованные обломками, эти стоны раненых, валяющихся в грязной воде. Я не хотел бы давать свидетельские показания, не хочу и писать об этом. Все равно ничего уже не изменишь. О своем состоянии я предпочел бы не рассказывать. Сейчас я как-то сник. Однако, отличаясь присутствием духа, свойственным, пожалуй, только государственным мужам, я ничуть не растерялся во время катастрофы. Вспомнив, что забыл в вагоне рукопись одного из номеров, я вернулся за ней. Все же эти воспоминания удручают меня, и я должен поставить здесь точку. Искренне Ваш. <> 151 <> СЭРУ ЭДВАРДУ БУЛЬВЕР-ЛИТТОНУ Редакция журнала "Круглый год", четверг, 6 июля 1865 г. Дорогой Бульвер-Литгон, Кент, вероятно, уже сообщил Вам, что приехал сюда вчера после моего возвращения в город, а также, что я не знаком ни с кем из господ Новелло, хотя хорошо знаю Клару. Более того, я имею основания полагать (судя по тому, что я недавно узнал от одного друга из Генуи), что они будут голосовать за противоположную сторону - если будут голосовать вообще. Я искренне рад, что Вас не было в этом ужасном поезде. Кстати, могу заметить, что если бы я был одним из избирателей Милнера Гибсона, он бы в день выставления своей кандидатуры непременно услышал от меня кое-что весьма не в свою пользу. С каждым днем я все больше и больше думаю о том, как дурно управляется наша страна и до чего дошла наша политическая система. Здесь без всякого руководства выросла эта огромная железнодорожная анархия, и теперь ее злоупотребления представлены в парламенте таким мощным союзом директоров, подрядчиков, маклеров и иже с ними, что ни один министр не смеет ее затронуть. Не сомневаюсь, что Вы будете избраны, если только хартфордшнрцы не опозорятся настолько, чтобы убедить меня в обратном. Искренне Ваш. <> 152 <> ЭДМУНДУ ЙЕТСУ Отель дю Гельдер, Париж, суббота, 30 сентября 1865 г. Дорогой Эдмунд, Ваша новая повесть меня совсем доконала. Я не вижу способа из нее выпутаться. В ней не хватает свежего воздуха, и я никак не найду точки опоры, где можно было бы установить рычаг Архимеда. Не понимаю, чего добиваются Ваши персонажи, и они мне не нравятся. Митфорд с самого начала такой плохой, что Вы уже не можете сделать его хорошим. А потом он становится таким хорошим, что Вы не можете снова сделать его плохим. Полковник так часто ловил этих пони, что теперь ему, право же, пора бы заняться чем-нибудь другим, а таинственная молодая женщина слишком напоминает героиню Уилки. Игра Гаррика не стоит свеч - для публики или для кого бы то ни было, _кроме самого_ Гаррика, - и за всем этим я не вижу свободного пространства, где могла бы разразиться схватка, которая закончилась бы победой. Я совершенно сбит с толку. Решив было, что я не в своей тарелке, я попытался начать сначала. Но во второй раз мне стало еще хуже, а теперь, когда я это пишу, совсем плохо. Я уезжаю отсюда завтра и намереваюсь быть в редакции в субботу вечером. Всю следующую неделю я буду там или в Гэдсхилле, поэтому лучше всего писать на адрес редакции. По эту сторону Ла-Манша очень жарко, и в прошлый четверг у меня был небольшой солнечный удар; пришлось вызвать врача и пролежать целый день в постели, но, слава богу, я уже поправился. Человек, который продает tisane {Целебный отвар (франц.).} на бульварах, никак не может отогнать мух от своих бокалов, которые висят у него на красных бархатных тесемках. Мухи добираются до самого края бокалов, а потом пытаются вылезть оттуда и пощекотать продавца. Если бы мушиная жизнь была достаточно продолжительной, я думаю, что в конце концов им бы это удалось. В прошлый понедельник трое каменщиков в блузах явились на наш угол чинить мостовую. Они разрыли часть улицы, сели полюбоваться на свою работу и тут же уснули. Во вторник один из каменщиков поплевал на руки и, казалось, хотел начать работать, но не начал. Двое других не подавали никаких признаков жизни. Сегодня утром трудолюбивый каменщик съел каравай хлеба. Можете считать это последними известиями из французской столицы. Всегда Ваш. <> 133 <> ДЖОНУ ФОРСТЕРУ <Сентя6рь> 1865 г. ...Если широкая публика поймет Разносчика, значит, моя часть рождественского номера будет иметь успех. Это удивительно похоже на правду, но разумеется, немного утонченнее и смешнее... Я все же надеюсь, что в начале и в конце рождественского номера Вы найдете вещь, которая поразит Вас своей свежестью, силой и остротой... Устав от "Нашего общего", я стал искать какую-нибудь новую тему и был крайне угнетен, убедившись, что переутомился. Внезапно передо мной возник маленький человечек, которого Вы увидите, а также все, что к нему относится, и мне оставалось только смотреть и, не торопясь, все это описывать... <> 154 <> У. Ф. де СЭРЖА Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент, 30 ноября 1865 г. Дорогой Сэржа, Окончив свою книгу и рождественский номер и встряхнувшись после двух лет работы, шлю Вам свой ежегодный привет. Как вы себя чувствуете? Как всякий астматик, без сомнения, ответите Вы; но, как философски говаривал мой покойный отец (он тоже страдал астмой, однако при этом был самым жизнерадостным человеком на свете), "я думаю, у каждого что-нибудь должно быть не в порядке, а я люблю знать, что именно". Мы в Англии стонем под игом разбойников-мясников, которое стало уже таким тяжелым, что я предвижу сопротивление со стороны среднего класса, а в перспективе некий союз для уничтожения посредника между производителем и потребителем, как только он появляется (а это происходит всюду). Мор скота - отговорка для мясников, - несомненно, усилился. Однако, убедившись, что большая часть павших или забитых животных - коровы, а также что рост цен в мясных лавках никак не соответствует рыночным ценам, поневоле приходишь к заключению, что публика погибла. Деятельность комиссии оказалась весьма слабой и бесплодной (довольно обычное явление в Англии) и все только и делают, что пишут в "Таймс". Если американцы в скором времени не втянут нас в войну, то это будет не по их вине. Их чванство и бахвальство, их притязания на компенсацию, Ирландия и фении, Канада - все это внушает мне мрачные предчувствия. Несмотря на утвердившуюся неприязнь к французскому узурпатору, я считаю, что его всегдашнее стремление вызвать раскол в Штатах было разумно, а что мы всегда поступали неразумно и несправедливо, норовя "отдать хотел бы под надзор не смею" *. Восстание на Ямайке * тоже весьма многообещающая штука. Это возведенное в принцип сочувствие чернокожему - или туземцу, или самому дьяволу в дальних странах - и это возведенное в принцип равнодушие к нашим собственным соотечественникам в их бедственном положении среди кровопролития и жестокости приводит меня в ярость. Не далее как на днях в Манчестере состоялся митинг ослов, которые осудили губернатора Ямайки за то, как он подавлял восстание! Итак, мы терзаемся за новозеландцев и готтентотов, как будто они то же самое, что одетые в чистые рубашки жители Кэмбервелла и их можно соответственно укротить пером и чернилами. А Эксетер-холл держит нас в унизительном подчинении миссионерам, которые (разумеется, за исключением Ливингстона) до смерти всем надоели и ухитряются испортить любое место, в которое попадают. Из всех видимых доказательств скверного управления страной наиболее разительным представляется мне наша неосведомленность о том, что происходит в сфере деятельности нашего правительства. Что подумают будущие поколения о чудовищном индийском мятеже, о подготовке которого никто не подозревал, пока целые полки не восстали и не перебили своих офицеров? Неделю назад наша бюрократия полухвастливо-полунасмешливо отвергла бы даже мысль о том, будто в Дублинской тюрьме нельзя содержать политического заключенного. Если бы не чрезмерное нетерпение и поспешность чернокожих Ямайки, все белые были бы истреблены, даже не успев заподозрить неладное. Laiser-aller и британцы никогда, никогда, никогда! * Тем временем, если бы Ваша честь соизволили посетить Лондон, Вы увидели бы, как из Темзы на Миддлсекском берегу вырастает большая набережная - от Вестминстерского моста до Блэкфрайерс. Это действительно замечательное сооружение, и оно действительно подвигается вперед. И сверх того, обширная система канализации. Тоже действительно замечательное сооружение, а тоже действительно подвигается вперед. И, наконец, хаотическое нагромождение железных дорог во всех возможных и невозможных направлениях, без всякого общего клана, без всякого общественного надзора, огромная трата средств без всякой ответственности и контроля за исключением акта лорда Кэмпбелла. Подумайте о той катастрофе, в которой я чудом остался невредим. Перед поездом, который, как всем известно, мчится с бешеной скоростью, начальник партии железнодорожных рабочих велит снять рельсы. Поезд меняет свое расписание каждый день вместе с приливом и отливом, а железнодорожная компания даже не снабдила этого начальника часами! Лорд Шефтсбери * прислал мне письмо, в котором спрашивает, не думаю ли я, что следует обязать железнодорожные компании возвести крепкие стены на всех мостах и виадуках. Я, разумеется, ответил ему, что такой сильный удар вдребезги разнесет любое сооружение, и добавил: "Спросите министра, что он думает о тех членах палаты общин, которые голосуют в интересах железных дорог, и скажите ему, что он боится тронуть их пальчиком, дабы не потерять большинства". Я, кажется, ворчу, однако нахожусь в превосходном расположении духа. У меня и у наших все, слава богу, хорошо. Правда ли, что Таунсхенд последнее время живет еще более уединенно, чем обычно? Он пишет мне, что ему лучше и что у него "появился аппетит". Это мне не нравится. Вчера ночью мой садовник наткнулся в саду на какого-то человека и выстрелил. В ответ на эту любезность злоумышленник пребольно пнул его ногою в пах. Я бросился в погоню со своим огромным догом. Злоумышленника я не нашел, но с великим трудом удержал собаку, которая норовила разорвать в клочья двух полисменов. Они приближались к нам со своей профессиональной таинственностью, и я поймал собаку в ту минуту, когда она хотела вцепиться в глотку весьма почтенного констебля. Моя дочь Кэт и ее тетка Джорджина шлют Вам нежный привет. Кэти и ее муж собираются провести эту зиму в Лондоне, но я сильно сомневаюсь, выдержат ли они это (они оба очень болезненные). Здесь две недели был страшный ветер, но сегодня день совсем весенний, и возле коттеджей рабочих расцвело множество роз. Из окна, у которого я пишу эти строки, мне виден стоящий на якоре "Грейт Истерн"; вид у него довольно скучный и унылый. Мне кажется, что в густом столбе дыма, поднимающемся из трубы Чатамских верфей, где строят железные корабли, гораздо больше смысла. Неизменно преданный Вам. <> 155 <> СЭРУ ЭДВАРДУ БУЛЬВЕР - ЛИТТОНУ Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент, среда, 10 января 1866 г. Дорогой Бульвер-Литтон, Вчера я получил книгу и испытал невыразимое удовольствие, читая ее весь вечер. Когда далеко за полночь я закрыл ее, у меня в голове роилось множество очаровательных видений, а сегодня, когда я перечитал ее вновь, их стало вдвое больше. Мое ухо тотчас усвоило ритм. Когда ритм менялся, я так же легко отзывался на его изменения. Настолько легко, что я не могу представить себе ни один из рассказов в каком-либо ином изложении. Я говорю об этом потому, что обычно с трудом воспринимаю ритмические новшества и до сих пор вынужден отделять мысли некоторых наших друзей от формы, в которую они облечены, - совершенно отделять форму от содержания и выражать эти мысли по-своему. Необыкновенная красота, живописность и цельность "Тайного пути" так захватили меня вчера, что перед сном я вернулся к своей первой любви, а после завтрака вернулся к ней снова. Аргиопа вытеснила из моего сердца всех своих соперниц. Когда жрец вводит ее и она берет чашу, ее нельзя сравнить ни с одной из женщин на земле. Но самое повествование, четкость и яркость красок, полет фантазии и в то же время сжатость и точность - все это меня _изумляет_! Поверьте, я никогда не читал ни одного рассказа - независимо от того, в какой манере он написан, - который бы до такой степени поразил меня этими качествами, не говоря уже об его обаятельной нежности и изяществе. Я так ясно и живо представляю себе Смерь, и Сизифа за столом, как будто заглянул в окно и увидел их вместе, а последние двадцать строк этого стихотворения просто великолепны. Мне кажется, что труднее всего было рассказать повесть "Сын Орлада", ибо эта легенда в той или иной форме самая известная из всех... Жертва жены Милста и картина храма в Сидиппе - следующие две наиболее замечательные вещи из нового сонма видений, которые окружали меня вчера вечером. Однако если я буду продолжать, то никогда не кончу. Не сомневаюсь, дорогой мой друг и возлюбленный собрат по искусству, что все горячо откликнутся на Ваш труд (я называю его трудом, ибо вижу, каких бесконечных усилий он Вам стоил), на эту огромную работу. Я едва ли ошибусь, утверждая, что "Тайный путь" завоюет всеобщие симпатии и привлечет читателей остальных произведений, содержащихся в этом томе, которых Вы не смогли бы очаровать без этого торжества романтики. Чем дальше они будут продвигаться, тем сильнее Вы их покорите. Быть может, они по-своему так же верны своей первой любви, как и я, но Ваш труд увлечет их и заставит оценить поразительное разнообразие и богатство остальных произведений, содержащихся в этом томе. В противном случае определенный разряд читателей был бы не способен дать им справедливую оценку. Я не пророк, если это не "Тайный путь" для необразованных тысяч, а также для душ образованных читателей. Искренне восхищенный Вами. <> 156 <> МИССИС БРУКФИЛД * Редакции журнала "Круглый год", вторник, 20 февраля 1866 г. Милая миссис Брукфилд, Прочитав Вашу рукопись (что мне следовало сделать раньше, но я был болен), пишу Вам о ней несколько слов. Во-первых, коротко о том, что она не подходит для нашего журнала. Во-вторых, более подробно о достоинствах самого романа. Если Вы возьмете часть романа и разрежете ее (мысленно) на маленькие кусочки, на которые нам пришлось бы разделить ее только для номеров, выходящих в течение одного месяца, Вы тотчас же (я уверен) убедитесь в невозможности печатать Ваш роман еженедельными выпусками. Построение глав, способ введения действующих лиц, развитие сюжета, места, на которые придутся главные события, - все это совершенно исключает подобную операцию. Ведь после нее будет казаться, что действие никогда не начнется и нисколько не подвигается вперед. Для того чтобы преодолеть невероятные трудности, связанные с этим видом публикации, необходим специальный план. Я легко продемонстрирую Вам, насколько он труден и неблагодарен, попросив Вас перелистать любые два еженедельных выпуска "Повести о двух городах", "Больших надежд", романа Бульвера, Уилки Коллинза, Рида или "На скамье подсудимых" и обратить внимание на то, как терпеливо и скрупулезно нужно было планировать эти отрывки, чтобы впоследствии они могли слиться в единое целое. Что касается самого романа, должен честно сказать, что ценю его очень высоко. Стиль его особенно легок и приятен, бесконечно выше среднего уровня и иногда напоминает мне лучшие произведения миссис Инчболд *. Характеры обрисованы необыкновенно точно, с редкостным сочетанием тонкости и правдивости. Это особенно заметно в образах брата и сестры, а также миссис Невилл. Но меня удивляет то обстоятельство, что Вы все время торопитесь (хотя и не продвигаясь вперед), рассказывая свой роман _как-то стремительно, не переводя дыхания, от своего собственного имени, тогда как люди должны были бы говорить и действовать сами за себя_. Я всегда был убежден, что если я поставил людей разыгрывать пьесу, то это, так сказать, уже их дело, а не мое. В этом случае, если Вы действительно подготовили значительную ситуацию вроде смерти Бэзила, искусство обязывает Вас извлечь из нее как можно больше. Такая сцена сама по себе должна составить главу. Врезавшись в память читателя, она будет чрезвычайно способствовать успеху книги. Представьте себе, что Вы излагаете это печальное событие в письме к другу. Разве Вы не напишете, как Вы шли к больному по шумным многолюдным улицам? Разве не расскажете, как выглядела его комната, происходило ли это днем или ночью, было ли на небе солнце или луна и звезды? Разве вы не запомнили бы, какое сильное впечатление произвела на Вас минута, когда Вы в первый раз встретили взгляд умирающего, и какие странные контрасты поразили Вас вокруг? Я не хочу, чтобы в романе Вы рассказывали об этом _сами_, но я хочу, чтобы это в нем было. Вы извлекли из этой ситуации не больше того, что можно было сделать в каком-нибудь оглавлении или театральном либретто, в которых кратко изложено содержание трагедии. Если говорить о чисто техническом мастерстве, то, по-моему, все главы должны быть короче. Кроме того, Вам следует тщательнее отделать переходы от повествования к диалогу и обратно. Далее, Вы должны взять на себя труд припомнить главные вехи Вашей повести и сделать эти места отчетливее и рельефнее всех остальных. Но даже после этих изменений я не уверен, что роман привлечет к себе заслуженное внимание, если его напечатать хотя бы такими ежемесячными частями, какие позволяет объем "Фрэзера". Даже если роман оживить таким образом, отдельные его части, на мой взгляд, не произведут должного впечатления. По-моему, он построен так, что его нужно читать "в один присеет". Если издать Ваш роман в двух томах, он, мне кажется, вполне сможет претендовать на успех и, по всей вероятности, заслужит признание. Но я полагаю, что его следует тщательно отшлифовать, о чем я уже упомянул (и это не внешнее украшение, а нечто совершенно необходимое для настоящего произведения искусства). Постарайтесь не возненавидеть меня. Я могу позволить себе, чтобы меня ненавидели некоторые люди, но я недостаточно богат для того, чтобы предоставить эту роскошь Вам. Искренне Ваш. <> 157 <> ЭРНЕСТУ ХАРТУ * <Февраль 1860 г.> ...Ежегодная встреча, от которой я никак не могу отказаться, помешает мне присутствовать на собрании в будущую субботу и (следовательно) поддержать резолюцию. Я знаком с положением неимущих больных в работных домах не со вчерашнего дня, и я давно уже стараюсь своим пером привлечь к ним внимание и сочувствие. В Англии мало ненормальных явлений, которые казались бы мне такими же ужасными, как никем не контролируемое существование множества богаделен вместе с постоянно распространяющимся привычным недоумением по поводу того, что бедняки предпочитают заползать в углы и умирать там, нежели гнить и разлагаться в этих отвратительных притонах... Вы знаете, каковы эти заведения, и мужественно заявляли о том, каковы они, и Ваши слова пробудили не менее семерых знатных спящих *. Если будет объявлена какая-либо подписка для достижения целей нашей ассоциации, не откажите в любезности подписать меня на двадцать фунтов... <> 158 <> ДЖОНУ ФОРСТЕРУ "Февраль" 1386 г. ...Некоторое время я чувствовал себя очень плохо. Ф. Б. написал мне, что при таком пульсе, как у меня, совершенно необходимо проверить сердце. "Недостаток мышечной энергии в сердце", - сказал Б. "Всего лишь повышенная раздражимость сердца", - сказал приглашенный на консультацию доктор Бринтон с Брук-стрит. Я ничуть не огорчился, ибо заранее знал, что все это, без сомнения, вызвано одной причиной, а именно, ослаблением какой-либо функции сердца. Разумеется, я не настолько глуп, чтобы полагать, будто за всю свою работу не понесу хоть какого-либо наказания. Притом я уже некоторое время замечаю, что стал менее бодрым и жизнерадостным, другими словами - изменился мой обычный "тонус". Однако возбуждающие средства уже привели меня в норму. Поэтому я принял предложение Чеппеллов с Бонд-стрит читать "в Англии, Ирландии, Шотландии или в Париже" в течение тридцати дней по пятьдесят фунтов за вечер; причем они берут на себя всю деловую сторону и оплачивают все личные расходы - в том числе и путевые издержки - мои, Джона и осветителя сцены, и стараются извлечь из чтений все, что можно. Кажется, я начну в Ливерпуле в четверг на пасхальной неделе, после чего приеду в Лондон. Собираюсь читать в Челтенхеме (на свой собственный страх и риск) 23-го и 24-го этого месяца. Жить буду, разумеется, у Макриди. <> 139 <> УИЛКИ КОЛЛИНЗУ Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент, вторник, 10 июля 1866 г. Дорогой Уилки, Я очень внимательно прочитал пьесу *. Интрига построена превосходно, сжатость пьесы просто замечательна, а диалог на редкость выразителен, остроумен, характерен и драматичен. Однако из этой вещи никак невозможно искоренить и устранить риск. В ней рискованны почти все ситуации. Я не могу себе представить, чтобы английская публика способна была принять сцену, где мисс Гвилт в платье вдовы отрекается от Мидвинтера. А если даже эта сцена и пройдет, то все равно последнее действие в санатории не пройдет никогда. Все эти ситуации можно провести на настоящей сцене с помощью настоящих живых людей лицом к лицу с другими настоящими живыми людьми, которые будут о них судить, - все эти ситуации можно провести лишь в том случае, если Вам удастся _возбудить интерес к какому либо невинному существу, которое они ставят под угрозу, при условии, что это существо - молодая женщина_. А здесь нет никого, к кому можно было бы возбудить интерес. Кто бы ни играл Мидвинтера, он все равно не сможет вызвать этот спасительный интерес. Безнравственность всех остальных ничем не уравновешивается, и риск возрастает прямо пропорционально ее искусному нагромождению. Я не хуже Вас знаю, что это - всего лишь мнение одного человека. Однако я твердо уверен в том, что досмотреть пьесу до конца публика не сможет, и потому не был бы Вашим другом, если бы закрыл на это глаза. Я представляю себе эту вещь на сцене. Затем я меняю свою точку зрения и играю сначала Мидвинтера, а затем мисс Гвилт. В обоих случаях запутанное и двусмысленное положение приводит меня в совершеннейший ужас, и я чувствую, что сыграть эти сцены не под силу не только мне, но даже никому из ныне живущих профессиональных актеров и актрис. По поводу Ваших двух вопросов. Касательно первого у меня нет ни малейшего сомнения, что замена напечатанных страниц текстом рукописи будет бесспорным улучшением. Касательно второго я думаю, что все преимущества, которые даст непосредственное действие вместо рассказа о событиях, будут сведены на нет удлинением пьесы. В нынешней редакции пьесы рассказ о них не требует много времени, и они кажутся совершенно ясными. Кроме того, я думаю, что разыграть эти события будет гораздо труднее, чем о них рассказать... По поводу "Треволнений тети Маргарет". Удивительно, насколько детали в таких вещах зависят от того, как их понимать. Мне ни на минуту не приходило в голову, что молодой человек бросает свои бумаги и обнимает Маргарет потому, что любит ее или любил ее когда-то. Я думал, он радуется, узнав, что она простила свою одинокую сестру. А ее нежность к ребенку я приписываю просто чувству облегчения и благодарности от того, что среди всех этих интриг и обмана так быстро явилось на свет невинное существо. Относительно миссис Брукфилд. Передайте нашей мудрой приятельнице, что ее роман побывал в моих руках, а теперь находиться в руках Чепмена и Холла, которые собираются его опубликовать. Но автор "Тети Маргарет" на добрых пятнадцать лет моложе миссис Брукфилд, до такой степени на нее непохож и так от нее далек, что весь свет наверняка будет теряться в самых диких догадках. Сборник пьес я пришлю Вам завтра с одним из сотрудников редакции. На будущей неделе я собираюсь быть в редакции в субботу в час дня. В десять минут третьего в указанную субботу я собираюсь приехать сюда. Не можете ли Вы поехать со мной? Искренне Ваш. <> 160 <> ЧАРЛЬЗУ ФЕXТЕРУ Гэдсхилл, вторник, 4 сентября 1866 г. Дорогой Фехтер, Сегодня утром я получил ту часть пьесы *, которая кончается сценой на телеграфе, и уже прочитал ее дважды. Я ясно вижу суть обоих возражений мистера Бусиколта *, но не считаю их вескими. Во-первых, по поводу стиля. Если бы действующие лица не выражались простым, грубоватым языком, их мысли и речи никак не соответствовали бы их платью и положению в свете и они как действующие лица много потеряли бы в глазах зрителей. Диалог именно такой, каким он должен быть. Его простота (особенно в роли мистера Бусиколта) часто очень действенна, а прямота и суровость всей пьесы напоминает настоящую жизнь и настоящих людей. Во-вторых, по поводу отсутствия комического элемента. Я, право, не вижу, как можно ввести в эту историю больше комизма, и мне кажется, что мистер Бусиколт недостаточно оценил приятное впечатление, которое производит его собственная роль. При чтении пьесы меня освежает уже самая мысль о моряке, жизнь которого проходит не среди этих двориков и улочек, который имеет дело не со скучными машинами, а с четырьмя буйными ветрами. Я совершенно убежден, что зрителям станет легко на душе, когда они увидят перед собою этого моряка, всем своим видом, поступками, одеждой и даже цветом лица так резко отличающегося от остальных людей. Я бы сделал его самым бодрым и веселым моряком на свете, ибо он помогает мне выйти из "Черной Страны" на простор. (Заметьте, что я говорю это как один из зрителей.) Хорошо бы каким-то образом выразить этот контраст в диалоге между моряком и евреем во второй сцене второго акта. Далее, роль Уиддикоума (которая прелестна и должна заставить весь зрительный зал рыдать) кажется мне весьма приятной и естественной. Это гораздо лучше, чем простой комизм. Нет надобности говорить, что пьеса написана рукою мастера. Сжатость и быстрота действия поразительны. Построение превосходно. Я твердо верю - она будет иметь большой успех, но должен сказать, что я никогда не видел пьесы, которая в критических пунктах настолько зависела бы от естественности исполнения и от того, насколько совершенно будут сыграны мелкие роли. Эти мелкие роли не могут способствовать успеху пьесы, но могут ему повредить. Я бы не позволил упасть ни единому волоску с головы кого-либо из исполнителей этих релей на премьере, но зато в мельчайших подробностях проверил бы грим каждого из них на генеральной репетиции. Вы, разумеется, можете показать это письмо мистеру Бусиколту, и я думаю, что Вы это сделаете; поэтому позвольте мне предложить вам обоим следующее. Быть может, Вам будет легче иметь дело с департаментом министра двора, и тем более со зрителями, окажись среди них патриоты Манчестера, если Вы замените "Манчестер" каким-либо вымышленным названием. Когда я писал "Тяжелые времена", я назвал место действия Коктауном. Все знали, о чем идет речь, но каждый текстильный город утверждал, что имеется в виду другой. Всегда Ваш. <> 161 <> УОЛТЕРУ ТОРНБЕРИ Редакция журнала "Круглый год", суббота, 15 сентября 1866 г. Дорогой Торнбери, По поводу Ваших _статей_ о Шекспире должен сказать Вам, что первая и третья тема нравятся мне гораздо меньше, чем исследование об Ариосто, которое обещает быть весьма интересным. Но если Вы представляете себе свою задачу такою, что решение ее кажется Вам неполным и несовершенным, если Вы не напишете всех трех статей, тогда, разумеется, пишите все три, и я с радостью их приму. В течение нескольких лет я получаю большое удовольствие, читая Вас, и поэтому могу поручиться, что, как выражаются актеры, представляю собою "хорошую публику". Мысль о том, чтобы заново пересказать старые повести, превосходна. Мне очень нравится идея этой серии. Вы, конечно, знаете статью де Квинси * об убийце с Рэтклифской дороги? Видели ли Вы иллюстрацию (она имеется у меня в Гэдсхилле), изображающую труп этого гнусного злодея, - он лежит на повозке с поленом вместо подушки, а рядом с ним кол, который должны загнать ему в сердце? Мне не _совсем_ нравится заглавие "Социальная история Лондона". Я предпочел бы что-нибудь вроде "Истории социальных изменений Лондона за столько-то лет". Такое заглавие позволяет ожидать большего и больше соответствует Вашим намерениям. Как Вы смотрите на то, чтобы сделать основным заглавием "Перемены в Лондоне"? Тогда можно было бы добавить подзаголовок "История и т. д.". Я никоим образом не собираюсь ограничить серию старых повестей, пересказанных заново. Я изложил бы основную цель в начале первой из них и продолжал до бесконечности - как потомство Банко. Постарайтесь, чтобы заглавие Вашего сочинения о Лондоне не напоминало читателям о Бокле * хотя бы даже местоположением слова "цивилизация". Это предостережение кажется смешным, но праздная часть публики (значительная ее часть!) в таких вещах склонна впадать в удивительные ошибки. Преданный Вам, <> 162 <> С. ПЕРКСУ Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент, четверг, 29 ноября 1866 г. Уважаемый сэр! Имею честь с благодарностью известить Вас о получении Вашей брошюры * и Вашего любезного письма. Мне следовало бы сделать это раньше, но я был в отъезде. Преисполненный глубочайшего уважения к филантропическим целям, которые так серьезно и (я совершенно уверен) так искренне Вами изложены, я, однако же, не настолько доверяю какому-либо парламенту, который мог бы собраться в Англии, какому-либо государственному учреждению, которое могло бы быть создано, или какому-либо министерству, которое могло бы быть назначено, чтобы возложить на них всю обширную деятельность на благо и пользу общества. Я ни в малейшей степени не верю в то, что посредством таких институтов можно искоренить мошенничество в стране. Совсем наоборот. Я также не могу считать, что деятельность подобных учреждений принесет одну лишь пользу. Равным образом совсем наоборот. Я отнюдь не претендую на знание теорий денежного обращения (ибо я их действительно не знаю). Чем больше я о них читал, тем более смутным становилось мое представление о них. Однако, подобно тому как в ведении моих собственных ограниченных дел я весьма резко возражал бы против того, чтобы какое бы то ни было правительство имело власть принудить меня принять кусок бумаги вместо соверена, я не могу по совести рекомендовать публике поддерживать платежное средство, о котором Вы такого высокого мнения. А что касается "единого росчерка пера", который должен сделать страну процветающей и добродетельной, я должен честно признаться, что мой мозг просто не способен проникнуться таким убеждением. По правде говоря, я в этом смысле настолько безнадежен, что встреча с Вами для обсуждения этих вопросов была бы лишь бесполезной тратой Вашего и моего времени. Поэтому я еще раз сердечно благодарю Вас и прошу считать меня искренне Вашим. <> 163 <> НЕИЗВЕСТНОЙ КОРРЕСПОНДЕНТКЕ Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент, четверг, 27 декабря 1866 г. Сударыня, Вы впадаете в нелепое, хотя и распространенное заблуждение, полагая, что кто-либо может помочь Вам сделаться писательницей, если Вы не можете стать ею в силу Ваших собственных способностей. Я ничего не знаю о "непреодолимых препятствиях", о "посторонних лицах" и о "заколдованном круге". Я знаю, что всякий, кто может написать нечто отвечающее требованиям, например, моего журнала, - человек, которого я всегда рад обнаружить, но увы - не очень часто нахожу. И я уверен, что это отнюдь не редкий случай в периодической печати. Я не могу давать Вам отвлеченные советы, ибо мои неизвестные корреспонденты исчисляются сотнями. Но если Вы предложите мне что-нибудь для опубликования в журнале "Круглый год", Вы можете не сомневаться, что Ваше произведение будет добросовестно прочитано и что судить о нем будут лишь по его собственным достоинствам и по его пригодности для этого журнала. Считаю, однако, своим долгом добавить, что я не думаю, будто удачные художественные произведения создаются в "часы досуга". Искренне Ваш. <> 164 <> У. Ч. МАКРИДИ 28 декабря 1866 г. Дорогой Макриди, Может быть, Вам будет интересно узнать, что после с столь удавшегося матча в крикет я устроил в Гэдсхилле 26 числа этого месяца сельский праздник и состязания в беге. Так как летом у меня не было ни одного пьяного, я разрешил хозяину "Фальстафа" открыть для гостей киоск с напитками. Все призы я выдавал деньгами. Собралась уйма народу: солдат, землекопов, работников с ферм. Но они вели себя так, что не сдвинули с места ни одного колышка, ни одной из веревок, натянутых вокруг площадки для состязаний, и не нанесли моей собственности ни малейшего ущерба. Всем пришедшим на праздник были розданы листки с правилами состязаний, со следующей припиской: "Мистер Диккенс надеется, что каждый из гостей будет считать делом чести помогать ему в поддержании порядка". За весь день не было ни одной ссоры, и, когда солнце село, все разошлись по домам, оглашая воздух веселыми криками и оставив все, до последнего флагштока, в таком же образцовом порядке, как это было в десять утра, когда перед ними открыли ворота. "Станция Мэгби" вышла вчера вечером небывалым тиражом в 250 тысяч экземпляров. <> 165 <> У. Ф. де СЭРЖА Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент, день Нового 1867 года. Дорогой Сэржа, Твердо решившись опередить "середину будущего лета", к Вам обращается Ваш полный раскаяния друг и корреспондент. Прошлой осенью большой пес укусил маленькую девочку (сестру одного из слуг), которую он знал и обязан был почитать, за что хозяин побил его и приговорил к расстрелу назавтра в семь часов утра. Пес очень бодро вышел из дому в сопровождении полдюжины мужчин, назначенных для этой цели, очевидно полагая, что они собираются лишить жизни какого-то неизвестного. Однако, увидев среди процессии пустую тачку и двуствольное ружье, он погрузился в раздумье и вперил свой взор в человека, несшего двустволку. Камень, ловко запущенный деревенским злодеем (главным плакальщиком), заставил его на секунду обернуться, и он тотчас же пал мертвый, сраженный пулей в сердце. Двое родившихся после его смерти щенят в настоящую минуту резвятся на лужайке; один из них наверняка унаследует свирепость отца, и, по всей вероятности, его постигнет та же участь. Фазан на рождестве был немного нездоров и утром 27 декабря тысяча восемьсот шестьдесят шестого года был найден мертвым под плющом в своей клетке. Он лежал, накрыв голову крылом. Я, владелец останков обоих усопших, упорно тружусь над "Барбоксом" и "Мальчиком из Мэгби" *, которыми я начинаю новую серию чтений в Лондоне пятнадцатого числа. Завтра утром думаю выехать в провинцию. Когда я читаю, я не пишу. Я только редактирую, и для этой цели мне посылают корректуры. Вот ответ на Ваши вопросы. Что касается вопроса о реформе, то каждый честный человек в Англии должен знать и, вероятно, знает, что более разумная часть народных масс глубоко не удовлетворена системой представительства, но чрезвычайно скромно и терпеливо ожидает, пока большинство их собратьев не станет умнее. Испытанное оскорбительное средство, заключающееся в том, чтобы нападать на них и самым наглым образом утверждать, будто они равнодушны к политике, принесло неизбежные плоды. Вечный насмешливый вопрос: "Где они?" - заставил их ответить: "Ну что ж, если Вам так уж _необходимо_ знать, то мы здесь". Вопиющая несправедливость, заключающаяся в том, что взяточников поносят перед сборищем взяткодателей, крайне обострила свойственное народу чувство справедливости. И теперь он уже не хочет того, что принял бы раньше, а того, что он твердо решил получить, он добьется. Можете не сомневаться, что положение вещей именно таково. Что до Вашего друга "Панча" *, то Вы увидите: как только он сообразит, что игра идет к проигрышу, он начнет поворачивать в другую сторону. Вы могли заметить, что он уже начинает поеживаться. Дорогой мой, я так же бессилен запретить кому-либо калечить мои книги, как и Вы. Это так же верно, как то, что каждый, кто изобретет что-нибудь на благо народа и предложит свое изобретение английскому правительству, ipso facto {Тем самым (лат.).} становится преступником и предается казни на колесе волокиты. Это так же верно, как то, что крымская история повторится, если наша страна опять вступит в войну. И, по правде говоря, я весьма невысокого мнения о том, что сделала для нас великая знать, а посему весьма философски смотрю на то, что может сделать великий плебс, ибо твердо уверен: хуже он сделать не может. Это время года - самое лучшее для театров, ибо все еще имеется множество людей, которые считают своим священным долгом смотреть рождественские пантомимы. Я пока не видел ничего, так как у меня обычный новогодний съезд гостей. У Фехтера нет ни пантомимы, ни бурлеска, он ставит новый вариант старой пьесы "Trente Ans de la Vie d'un Joueur" {"30 лет из жизни игрока" (франц.).}. Боюсь, что выгоды это ему не принесет. В целом театры - если не считать декораций и световых эффектов - достаточно скверны. Но в некоторых мелких театрах есть актеры, которые при наличии какой-либо драматической школы могли бы стать превосходными. Хуже всего то, что они не имеют ни малейшего представления о действенном и гармоничном целом и каждый или каждая заняты только собой. Мюзик-холлы привлекают массу публики, отнюдь не облагораживая общественный вкус. Однако их представления по-своему хороши и всегда отличаются живостью и четкостью. Последняя сенсация - гонки яхт в Америке. Надеюсь, что общий интерес к ним по эту сторону океана окажет благотворное влияние по ту его сторону. Поистине печален будет день, когда Джон и Джонатан вступят в состязание *. Французский император, несомненно, находится в опасности. Его популярность в Париже тает, и армия им недовольна, Я слышал из хорошо осведомленных источников, что его тайная полиция все время открывает заговоры, которые приводят его в сильнейшую тревогу. Вы знаете, как мы здесь жульничаем. Но Вы, возможно, не знаете, что мистер К, "знаменитый" подрядчик, прежде чем попал в затруднительное положение, перевел на свою жену миллион. Какой заботливый и преданный муж! У моей дочери Кэти тяжелая нервная лихорадка. 27 декабря ее смогли привезти (по старой дороге и на почтовых лошадях), и с тех пор ее состояние постепенно улучшается. Ее муж тоже здесь, и, в общем, он чувствует себя не хуже, чем всегда. Боюсь, что лучше чувствовать себя он никогда не будет. Вчера мы здесь играли в фанты и на бильярде, - после того как Вы у нас побывали, к дому пристроили бильярдную. Приезжайте сыграть со мною партию. Искренне Ваш. <> 166 <> НЕИЗВЕСТНОМУ КОРРЕСПОНДЕНТУ Редакция журнала "Круглый год", вторник, 5 февраля 1867 г. Сэр! Я прочитал большую часть первого тома Вашего романа и проследил наиболее сложные места в остальных двух томах. Вы, разумеется, должны рассматривать мое мнение как мнение писателя и любителя искусства, ни в коей мере не претендующего на непогрешимость. Мне кажется, Вы слишком честолюбивы и, кроме того, недостаточно знаете жизнь и свойства человеческой натуры, чтобы пускаться в столь опасное плаванье. Многочисленные свидетельства неопытности и неспособности справиться с ситуациями, которые Вы придумываете, встречаются почти на каждой странице. Я бы очень удивился, если бы Вы, решившись попытать счастья на этом поприще, нашли издателя для Вашего романа и если бы эта попытка принесла Вам что-либо, кроме утомления и душевной горечи. Судя по прочитанному, я не могу даже с уверенностью утверждать, что в Вас таится писательский дар. Если Вы им не обладаете, но тем не менее стремитесь заниматься делом, к которому у Вас нет призвания, Вы неизбежно станете несчастным человеком. Позвольте мне посоветовать Вам набраться терпения, а также иметь мужество отказаться от своих попыток, если Вы не сможете зарекомендовать себя вещью гораздо меньшего объема. Оглянитесь вокруг, и Вы увидите, как велик спрос на небольшие литературные произведения всех видов. Попытайтесь добиться успеха в этих скромных пределах (я в свое время занимался именно тем, к чему сейчас призываю Вас), а пока что отложите в сторону свои три тома. Искренне Ваш. <> 167 <> УИЛКИ КОЛЛИНЗУ Мост Аллана, Шотландия, среда, 20 февраля 1867 г. Дорогой Уилки, Я прочитал книгу Чарльза Рида, и вот что я, как свидетель, могу о ней сказать. Я читал ее с величайшим интересом и восхищением. Я считаю ее произведением хорошего человека и первоклассного писателя, обладающего блестящей фантазией и изысканным воображением. Я затрудняюсь назвать кого-либо из ныне живущих писателей, кто мог бы написать такую вещь хотя бы приблизительно так же хорошо. Что касается так называемого критика, который осудит подобные книги как литературу с Холивелл-стрит * и т. п., я могу только сказать, что более исчерпывающего доказательства его некомпетентности и непригодности к той должности, на которую он сам себя избрал, желать не приходится. Если бы меня подвергли перекрестному допросу, я почувствовал бы, что рискую попасть на зыбкую почву, и тогда, чтобы как-то выйти из положения, попытался бы перехитрить адвоката. Однако, если бы мне напомнили (а этого, по всей вероятности, следовало бы ожидать, если допустить, что кому-нибудь вообще разрешат давать показания), что я - редактор периодического издания с большим тиражом, издания, для которого писал истец, и если бы в суде мне прочитали сцены, в которых описывается, как пьяный Гонт явился в постель к своей жене и как был зачат последний ребенок, и спросили, пропустил ли бы я, как редактор, эти сцены (независимо от того, были они написаны истцом или кем-либо другим), я был бы вынужден ответить: нет. Если бы меня спросили почему, я бы сказал: то, что кажется нравственным художнику, может внушить безнравственные мысли менее возвышенным умам (а таких среди большой массы читателей неизбежно окажется много), и поэтому я должен был бы обратить внимание автора на возможность извращенного понимания этих отрывков в широких кругах. Если бы меня спросили, пропустил ли бы я отрывок, в котором Кэти и Мэри держат на коленях незаконного ребенка и рассматривают его тельце, я бы снова по той же причине вынужден был бы ответить: _нет_. Если бы меня спросили, мог ли бы я, как автор или редактор, допустить женитьбу Невиля на Мэрси и поставить этих четверых людей - Гонта, его жену, Мэрси и Невиля - в такие отношения друг к другу, я снова был бы вынужден ответить: нет. Если бы адвокат настаивал, я неизбежно должен был бы сказать, что считаю эти отношения в высшей степени непристойными и отталкивающими. Я собираюсь провести в этом тихом прелестном уголке полтора дня, чтобы немного отдохнуть. Завтра вечером я снова буду в Глазго, а в пятницу и в субботу - в Эдинбурге (гостиница Грэхем, Принс-стрит). Затем вернусь домой и во вторник вечером буду читать в Сент-Джемс-холле. Везде несметные толпы. Любящий. <> 168 <> МИСС МЭРИ АНДЖЕЛЕ ДИККЕНС Гостиница Шелбурн, Дублин, суббота, 16 марта 1867 г. Милая Мэйми, Надеюсь, тебе уже известно, что я неоднократно советовался в Лондоне, стоит ли вообще ехать в Ирландию, и всячески возражал против этой поездки. Поначалу я не ждал ничего хорошего, но тем не менее вчера все сошло отлично. Здесь действительно царит сильная тревога *, а кроме того, заметен значительный застой в торговле и промышленности. Завтра день св. Патрика, и поэтому ожидаются беспорядки; некоторые мрачно настроенные люди предсказывают, что они разразятся между сегодняшней ночью и ночью на понедельник. Разумеется, везде идут приготовления, везде собирают большие отряды солдат и полицейских, хотя и стараются не держать их на виду. Гуляя по улицам, никак не подумаешь, что назревают беспорядки, хотя огонь тлеет тут и там в городе и по всей стране. (Сегодня утром я получил от миссис Бернал Осборн письмо; она описывает осадное положение, которое вынуждена терпеть в своем собственном доме в графстве Типперэри.) Можешь быть совершенно уверена, что твой почтенный родитель сумеет о себе позаботиться. Если вспыхнет восстание, я немедленно перестану читать. В Белфасте ожидается огромное скопление публики. Вот и все мои новости, не считая того, что чувствую я себя превосходно. <> 169 <> МИСС ДЖОРДЖИНЕ XОГАРТ Гостиница Шелбурн, Дублин, воскресенье, 17 марта 1867 г. ...Внешне здесь все спокойно. Погода стала лучше, и днем улицы оживлены, а по ночам на редкость тихи и пустынны. Однако город тайно наводнен войсками. Говорят, завтрашняя ночь будет критической, но, судя по огромным приготовлениям, я бы поставил по крайней мере сто против одного, что никаких беспорядков не будет. Самая удивительная и - с точки зрения благоприятных условий для таких разрушительных действий, как, например, поджог домов в самых различных местах, - самая страшная новость, которую мне сообщили из авторитетных источников, заключается в том, что вся дублинская мужская прислуга - сплошь фении *. Я совершенно уверен, что худшее, чего можно ожидать от истории с фениями, еще впереди... <> 170 <> МИСС ДЖОРДЖИНЕ XОГАРТ Норич, пятница, 29 марта 1867 г. ...Вчерашним приемом в Кэмбридже поистине можно гордиться. Собрались в полном составе все колледжи - от самых главных до самых мелких - и в приветственных кликах и овациях далеко превзошли даже Манчестер. Во время чтений все собравшиеся - старики и молодежь, мужчины и женщины - принимали все с искренним восторгом, который не поддается описанию. Зал был набит битком. Такого блестящего успеха я еще не имел ни разу. Зачем мы торчим в этом старинном сонном местечке, я не знаю... <> 171 <> ДОСТОПОЧТЕННОМУ РОБЕРТУ ЛИТ