олодого человека, живущего там, нездоровый вид, и я попросил у него позволения - это было всего день или два тому назад - разделить с ним мой воздушный сад, то есть продолжить мой цветник до его окон. - Прошу всех сесть! - сказал мистер Грюджиус. - У меня действительно родилась блестящая мысль! Все повиновались, мистер Тартар с такой же готовностью, как остальные, хотя и не понимал, в чем дело; и мистер Грюджиус, сидя посередине и упершись руками в колени, так изложил свою мысль, по обыкновению деревянным голосом, как бы повторяя что-то вытверженное наизусть: - Я еще не решил, насколько при сложившихся обстоятельствах будет благоразумно, если прелестная молодая леди, здесь присутствующая, станет поддерживать открытые сношения с мисс Еленой и мистером Невилом, ибо у меня есть основания думать, что один наш клойстергэмский друг (которому я, с позволения моего преподобного друга, от всего сердца шлю проклятие) завел привычку тайком прокрадываться сюда и шпионить за ними. А когда он сам этого не делает, у него наверняка есть соглядатай - сторож, или рассыльный, или еще кто-нибудь из той публики, что постоянно толчется в Степл-Инне. С другой стороны, мисс Роза, понятно, хочет видеть свою подругу, мисс Елену, и, во всяком случае, желательно, чтобы мисс Елена, незаметным для других образом, узнала из уст мисс Розы о том, что произошло и чем ей угрожают. А затем, возможно, сообщила это своему брату. Вы согласны, в общем, с моими соображениями? - Безусловно согласен, - сказал мистер Криспаркл, который слушал с большим вниманием. - Я тоже, наверно, был бы согласен, если бы мог их понять, - сказал мистер Тартар. - Не будем торопиться, сэр, - сказал мистер Грюджиус. - В свое время мы вам все объясним. Так вот, если у нашего клойстергэмского друга есть соглядатай в Степл-Инне, можно с достаточной долей вероятия предполагать, что этому соглядатаю ведено следить только за той квартирой, которую занимает мистер Невил. Он докладывает нашему клойстергэмскому другу о том, кто в эту квартиру входит и кто из нее выходит, а наш друг, на основании имеющихся у него предварительных сведении, легко может установить личность этих посетителей. Но никто не в силах уследить за всем Степл-Инном, и я уверен поэтому, что за другими квартирами слежки нет. разве только за моей. - Я начинаю понимать, куда вы клоните, - сказал мистер Криспаркл, - и весьма одобряю вашу осторожность. - Мне незачем повторять, что я ничего не знаю о ваших делах, - сказал мистер Тартар, - но я тоже понял, куда вы клоните. И разрешите мне сразу сказать, что мои комнаты в полном вашем распоряжении. - Вот! - воскликнул мистер Грюджиус, победоносно приглаживая волосы. - Теперь вам всем ясна моя мысль. Вам она ясна, мисс Роза? - Кажется, да, - сказала Роза и покраснела, поймав на себе быстрый взгляд мистера Тартара. - Значит, так: вы отправитесь в Степл-Инн вместе с мистером Криспарклом и мистером Тартаром, - сказал мистер Грюджиус, - я же вернусь один, и буду входить и выходить один, в точности как всегда. А вы, вместе с этими господами, подниметесь в квартиру мистера Тартара и станете смотреть в садик мистера Тартара и дожидаться, пока мисс Елена тоже выглянет, или как-нибудь дадите ей знать о своем присутствии. И можете затем беседовать с ней сколько вам угодно, и ни один шпион об этом не узнает. - Боюсь, мне будет... - Что вам будет, моя дорогая? - спросил мистер Грюджиус, когда она запнулась. - Неужели страшно? - Нет, - застенчиво сказала Роза. - Мне будет совестно мешать мистеру Тартару. Мы уж очень бесцеремонно распоряжаемся его квартирой. - А я заявляю, - сказал мистер Тартар, - что эта квартира станет мне в сто раз милее, если в ней хоть однажды прозвучит ваш голос. Роза не нашлась что ответить и опустила глаза, а затем, обернувшись к мистеру Грюджиусу, смиренно спросила, не пора ли уже ей надеть шляпку? Мистер Грюджиус полностью одобрил такое намерение, и Роза ушла наверх. Мистер Криспаркл воспользовался минутами ожидания для того, чтобы вкратце описать мистеру Тартару злоключения Невила и его сестры, и он спел это сделать во всех подробностях, так как Розе почему-то понадобилось на этот раз дольше чем обычно примерять и прилаживать шляпку перед зеркалом. Мистер Тартар взял Розу под руки, а мистер Криспаркл отдельно пошел впереди. "Бедный, бедный Эдди!" - думала Роза, пока они шли. Мистер Тартар все время что-то оживленно говорил, наклоняясь к ней и помахивая свободной рукой. А Роза смотрела на эту руку и думала: "Она еще не была такой сильной и загорелой, когда он спасал мистера Криспаркла. Но твердой и надежной она была всегда!" Мистер Тартар рассказал ей, что был моряком и долгие годы скитался по всем морям земного шара. - А теперь когда вы уйдете в плавание? - спросила Роза. - Никогда. Роза подумала: что сказали бы девицы, если бы видели, как она переходит через улицу, опираясь на руку этого моряка? Она думала также, что прохожим она, вероятно, кажется очень маленькой и беспомощной по сравнению с этим силачом, который мог бы подхватить ее на руки и нести милю за милей, не уставая, - унести ее прочь от всякой беды! А еще она думала: какие у него зоркие голубые глаза! Эти глаза привыкли издали замечать опасность и бестрепетно смотреть ей в лицо, когда она надвигалась все ближе и ближе. И, вскинув взгляд на него, она вдруг увидела, что он смотрит в ее личико и думает в рту минуту о ее собственных глазах. Ох, как смутился бедный Розовый Бутончик! И, может быть, поэтому она впоследствии никогда не могла толком вспомнить, как поднялась (с его помощью) в его воздушный сад и попала в магическую страну, внезапно расцветшую перед ней, как та счастливая страна за облаками, в которую можно взобраться по стеблю волшебного боба*. Да цветет она вечно! ГЛАВА XXII  Настали скучные дни Квартира мистера Тартара была самой уютной, самой чистой, самой аккуратной из всех квартир, какие есть под солнцем, луной и звездами. Полы так сияли чистотой, что можно было подумать, будто лондонская копоть получила, наконец, свободу и вся, до последней крупицы, эмигрировала за океан. Все бронзовые украшения в комнатах мистера Тартара были до того начищены и отполированы, что сверкали словно бронзовые зеркала, Ни пылинки, ни соринки, ни малейшего пятнышка нельзя было найти на ларах и пенатах * мистера Тартара, больших, средних и малых. Его гостиная походила на адмиральскую каюту, ванная комната на молочную, спальня с бесчисленными шкафчиками и ящичками по стенам на семенную лавку; и подвесная койка, туго натянутая на самой середине, чуть колыхалась, словно дышала. Всякая вещь, принадлежавшая мистеру Тартару, имела свое, раз навсегда определенное ей место: его карты и атласы имели свое место, книги свое, щетки свое, башмаки свое, костюмы свое, фляжки свое, подзорная труба и прочие инструменты - свое. И все легко было достать. Полки, вешалки, шкафчики, ящички, крючки - все было под рукой и так прилажено, что ни один дюйм пространства не пропадал зря, да еще оставалось место для какого-нибудь дополнительного фрахта, который можно было точно вдвинуть именно сюда, и никуда больше. Сверкающее столовое серебро было так расставлено на буфете, что всякая сбежавшая с поста ложечка тотчас себя изобличала; туалетные принадлежности так разложены на столике, что всякая неопрятная зубочистка немедленно рапортовала о своей провинности. То же самое со всеми диковинами, привезенными мистером Тартаром из его путешествий. Набитые паклей, крытые лаком, засушенные, заспиртованные или иным способом законсервированные, смотря по их природе; птицы, рыбы, пресмыкающиеся, оружие, одежда, раковины, водоросли, травы, куски коралловых рифов - каждая вещь красовалась на отведенном ей месте, и лучшего места для нее нельзя было придумать. Казалось, где-то в уголку, невидимо для глаз, прячется банка с краской и бутылочка с лаком, готовые мигом уничтожить случайный след пальца, если таковой будет обнаружен в комнатах мистера Тартара. Ни один военный корабль не хранили с такой заботой от пятнающих прикосновений. В этот яркий солнечный день над цветочным садом мистера Тартара был натянут тент - и натянут с таким совершенством, какое доступно лишь моряку; так что все вместе имело вполне моряцкий вид; казалось, цветник находится не на крыше, а на корме корабля, и корабль этот, с пассажирами на борту, может в любую минуту начать свой бег по волнам, стоит только мистеру Тартару поднести к губам рупор, висевший в углу, и хриплым голосом морского волка скомандовать: "Э-эй! Шевелись! Якоря поднять! Все паруса ставить!" Мистер Тартар, в роли радушного капитана этого нарядного корабля, был под стать всему окружающему. Когда у человека есть свой конек, притом безобидный, который никого не лягает и не кусает, очень приятно смотреть, как он гарцует на этом коньке, особенно если он сам понимает юмористическую сторону своих причуд. А если он, к тому же, человек добросердечный и искренний, сохранивший свежесть чувств и душевное благородство, то привлекательные свойства его натуры в это время проявляются наиболее живо. И, конечно, Роза (даже если бы он не провел ее по своему кораблю со всем почетом, какой полагается Первой Даме Адмиралтейства или Первой Фее Морей) все равно с наслаждением смотрела бы на мистера Тартара и слушала мистера Тартара, пока он, иногда подсмеиваясь над собой, а иногда сам от души забавляясь, показывал ей все свои замечательные приспособления. И, конечно, Роза, не могла не признать, что мистер Тартар показал себя в самом выгодном свете, когда он, по окончании осмотра, деликатно удалился из своей адмиральской каюты, попросив Розу считать себя здесь Царицей и жестом руки, некогда спасшей мистера Криспаркла, предоставив свои цветники в ее полное распоряжение. - Елена! Елена Ландлес! Ты здесь? - Кто это говорит? Неужели Роза? - И среди цветов появилась другая красивая головка. - Да, милочка, это я. - Да как ты сюда попала, дорогая моя? - Я... я сама хорошенько не знаю, - пролепетала Роза, заливаясь румянцем. - Может быть, это все сон? Но отчего ей было краснеть? Они ведь были здесь одни, два цветка среди других цветов. Или в стране волшебного боба девичьи румянцы рождаются сами собой, как плоды на ветках? - Но я-то не сплю, - улыбаясь, сказала Елена. - Будь это сон, я бы так не удивилась. Как это все-таки вышло, что мы оказались вместе - или почти что вместе - и так неожиданно? Действительно, неожиданная встреча - среди закоптелых крыш и печных труб над древним обиталищем П. Б. Т. и среди цветов, восставших из морской пучины! Но Роза, пробудившись наконец, торопливо рассказала, как это случилось и что этому предшествовало. - Мистер Криспаркл тоже тут, - сказала она в заключение, - и поверишь ли - когда-то давно он спас ему жизнь! - Отчего ж не поверить? Я всегда знала, что мистер Криспаркл способен на такой поступок, - ответила Елена и вся зарделась. (Еще румянцы в стране волшебного боба!) - Да нет, совсем не мистер Криспаркл, - поспешила поправить Роза. - Тогда я не понимаю, голубка. - Это, конечно, очень мило со стороны мистера Криспаркла, что он дал себя спасти, - сказала Роза, - и он очень высоко ценит мистера Тартара, - слышала бы ты, как он о нем говорил! Но только это мистер Тартар спас мистера Криспаркла, а не наоборот. Темные глаза Елены на несколько мгновений приковались к лицу Розовою Бутончика. Потом она спросила, уже медленно и вдумчиво: - Мистер Тартар сейчас с тобой, милая? - Нет. Он уступил свои комнаты мне... то есть нам. Ах, какие у него прелестные комнаты! - Да? - Чудные! Они как каюты на каком-то очаровательном корабле. Они как... как... - Как сон? - подсказала Елена. Роза кивнула головкой и стала нюхать цветы. Посте минутного молчания, во время которого Елена, казалось, кого-то жалела (или это только померещилось Розе?), старшая из подруг продолжала: - Мой бедный Невил сейчас занимается в другой комнате потому что с этой стороны солнце слишком яркое. Пожалуй, не стоит говорить ему, что ты здесь. - Конечно, не стоит, - с готовностью согласилась Роза. - Мне кажется, - задумчиво продолжала Елена, - потом надо будет все-таки сообщить ему то, что ты мне рассказала. Но я не уверена. Посоветуйся, милочка, с мистером Криспарклом. Спроси его, могу я сказать Невилу если не все, так хоть то, что сочту нужным? Роза соскользнула с подоконника и отправилась за советом. Младший каноник выразился в том смысле, что вполне полагается на суждение Елены. - Передай ему мою благодарность, - сказала Елена, когда Роза принесла ей этот ответ, - и спроси еще как он считает что лучше - подождать еще каких-нибудь враждебных действий против Невила со стороны этого негодяя или постараться опередить его? Младший каноник нашел этот вопрос для себя слишком трудным и после нескольких тщетных попыток решить его в ту или другую сторону сказал, что следовало бы пойти и спросить мистера Грюджиуса. Получив согласие Етены, он немедленно направился через двор к обиталищу П. Б. Т. (старательно, но вполне безуспешно, детая вит будто просто гуляет для моциона) и изложил все мистеру Грюджиусу. Мистер Грюджиус ответил, что обычно придерживается твердого правила: если есть возможность опередить разбойника или дикого зверя, всегда нужно это сделать; а в том, что Джон Джаспер представляет собой комбинацию разбойника и дикого зверя, у него, мистера Грюджиуса, нет никаких сомнений. Вооруженный этими разъяснениями, мистер Криспаркл вернулся и передал их Розе, а та в свою очередь передала Елене. Елена, по-прежнему сидевшая у окна в глубокой задумчивости, выслушала очень внимательно и еще глубже задумалась. - Можно рассчитывать, что мистер Тартар нам поможет? - спросила она затем Розу. О да, застенчиво пролепетала Роза. Мистер Тартар, наверно, не откажет. Да, за согласие мистера Тартара она, кажется, может поручиться. Но, может быть, спросить мистера Криспаркла? - Нет, милочка, - степенно ответила Елена, - об этом ты, я думаю, можешь судить не хуже, чем мистер Криспаркл. И незачем тебе опять исчезать из-за этого. Странно, что Елена так говорит! - Видишь ли, - продолжала Елена, еще подумав, - Невил здесь никого не знает. За все время, что он здесь, он вряд ли с кем хоть словом перемолвился. Если бы мистер Тартар почаще к нему заходил - всякий раз, как у него выберется свободная минута, хорошо бы даже ежедневно, и не тайком, а совершенно открыто, - пожалуй, из этого бы кое-что вышло. - Кое-что вышло? - повторила Роза, в полном недоумении глядя на свою красавицу подругу. - Но что же?.. - Если за Невилом в самом деле установлена слежка и цель этой слежки оторвать его от всех друзей и знакомых и постепенно сделать его жизнь невыносимой (ведь так, по-моему, надо понимать угрозы этого негодяя, которые ты от него слышала), то можно предполагать, что он постарается как-нибудь снестись с мистером Тартаром, чтобы и его настроить против Невила. А в таком случае мы, во-первых, установим самый факт слежки, а во-вторых, узнаем от мистера Тартара, что именно Джаспер ему говорил. - Понимаю! - вскричала Роза и тотчас устремилась в адмиральскую каюту. Вскоре ее хорошенькое личико, на этот раз сильно разрумянившееся, вновь показалось среди цветов, и она сказала, что говорила с мистером Криспарклом, и мистер Криспаркл позвал мистера Тартара, и мистер Тартар - "он сейчас здесь, ждет на случай, если он тебе понадобится", - добавила Роза, полуобернувшись назад и в смущении пытаясь сразу быть и в каюте и за окном, - и мистер Тартар объявил, что готов все делать, как велит Елена, и начать хоть сегодня. - Благодарю его от всего сердца, - сказала Елена. - Передай ему это, милочка. Все больше смущаясь от своих попыток быть сразу в двух местах, Роза проворно нырнула в каюту и сейчас же вынырнула обратно с новыми заверениями мистера Тартара и остановилась в замешательстве, деля себя между ним и Еленой и показывая на своем примере, что от смущения человек не всегда становится неловким и неуклюжим, но иногда являет собой даже очень приятное зрелище. - А теперь, душенька, - сказала Елена, - вспомним об осторожности, заставляющей нас скрывать это свидание, и расстанемся. Кстати, я слышу, что Невил уже встал из-за стола. Когда ты поедешь обратно? - К мисс Твинклтон? - спросила Роза. - Да. - Ах нет, туда я ни за что не вернусь. Как я могу, после того страшного разговора?.. - Куда же ты денешься, крошка моя? - Вот уж и не знаю, - сказала Роза. - Я ничего еще не решила. Но мой опекун, наверно, обо мне позаботится. Ты не беспокойся, дорогая. Уж где-нибудь я да буду. (Что было весьма вероятно.) - Значит, я смогу узнавать о моем Розовом Бутончике от мистера Тартара? - Да. наверно, так; от... - Роза смущенно оглянулась, вместо того чтобы назвать имя. - Но, Елена, милая, скажи мне одно, прежде чем мы расстанемся. Ты уверена - совсем, совсем уверена, что я ничего не могла сделать? - Что сделать, голубка? - Ну что-нибудь, - чтобы он не так обозлился и не захотел мстить. Ведь я же не могла ему уступить, правда? - Ты знаешь, как я тебя люблю, милочка, - в негодовании ответила Елена. - Но я скорей согласилась бы увидеть тебя мертвой у его ног. - Ах, это для меня большое облегчение! И ты объяснишь это своему брату, да? И скажешь, что я его помню и так ему сочувствую!.. И попросишь, чтобы он не думал обо мне с ненавистью?.. Елена грустно покачала головой, как бы желая сказать, что эта просьба излишняя, и обеими руками послала воздушный поцелуй своей подруге; и та, тоже обеими ручками, послала воздушный поцелуй Елене. А затем Елена увидела, что среди цветов появилась еще третья рука (очень загорелая) и помогла подруге сойти. Закуска, которую мистер Тартар сервировал в адмиральской каюте простым нажатием на пружинку и поворотом ручки, выдвинувшей вперед скрытую в стене полку, была ослепительным и волшебным пиршеством. Дивные миндальные пирожные, сверкающие ликеры, магически-законсервированные восточные сладости, цукаты из божественных тропических фруктов появились как по мановению ока и в неисчерпаемом изобилии. Но даже мистер Тартар не в силах был остановить время; и бессердечное время так быстро побежало своей легкой стопой, что Розе пришлось в конце концов спуститься из страны волшебного боба * на землю, а точнее в контору мистера Грюджиуса. - Ну-с, дорогая моя, - сказал мистер Грюджиус, - теперь надо решить, что нам делать дальше? Или, если выразить туже мысль в иной форме, что нам делать с вами? - У Розы стал виноватый вид - бедняжка понимала, какая она для всех обуза, даже для самой себя. Но никакого плана она не могла предложить - разве только ей храниться до конца жизни, в полной безопасности от пожара, на верху многоступенчатой лестницы в гостинице Фернивал. - Вот что мне пришло в голову, - сказал мистер Грюджиус. - Как известно, эта достойная дама, Твинклтон, на каникулах проводит часть времени в Лондоне в целях расширения своей клиентуры, а также для удобства переговоров с живущими в столице родителями. Так нельзя ли, пока мы осмотримся и что-нибудь придумаем, пригласить ее приехать и пожить месяц с вами? - А где мы будем жить, сэр? - Я имел в виду, - пояснил мистер Грюджиус, - снять в городе меблированную квартиру и просить мисс Твинклтон взять на себя заботы о вас на это время. - А потом? - спросила Роза. - А потом мы будем не в худшем положении, чем сейчас. - Да, - согласилась Роза. - Это, пожалуй, выход. - Так пойдемте, - сказал мистер Грюджиус, вставая, - поищем меблированную квартиру. Вчерашний вечер и ваше милое присутствие за моим чайным столом было для меня таким счастьем, что я ничего лучшего не желал бы, как повторения этого счастья во все остальные вечера моей жизни. Но здесь неподходящая обстановка для молодой леди. Так что отправимся на поиски приключений и меблированной квартиры. А тем временем мистер Криспаркл, вернувшись домой, что, как я понимаю, он намерен сделать сегодня же, не откажется, вероятно, повидаться с мисс Твинклтон и уговорить ее принять участие в наших планах. Мистер Криспаркл охотно согласился выполнить это поручение и, простившись, отбыл; а мистер Грюджиус и его подопечная отправились на поиски. Представления мистера Грюджиуса о том, как надо искать квартиру, состояли в следующем: завидев в окне билетик о сдаче комнат, он сперва, с противоположного тротуара, тщательно осматривал передний фасад дома: затем, пробравшись окольными путями на зады этого дома, он столь же внимательно осматривал дом с задней стороны: затем устремлялся к другому дому с билетиком в окне и повторял тот же осмотр с тем же результатом. Поэтому дело у них шло не быстро. Наконец мистер Грюджиус вспомнил о некоей вдове, по фамилии Билликин, двоюродной, а может быть, троюродной или четвероюродной сестре мистера Баззарда, которая проживала на Саутхемптон-стрит, возле Блумсбери-сквера, и когда-то обращалась к мистеру Грюджиусу с просьбой порекомендовать ей жильцов. Мистер Грюджиус с Розой без труда нашли ее дом: на украшавшей парадную дверь медной дощечке значилось "БИЛЛИКИН" - крупными и четкими заглавными буквами, но без указания пола и гражданского состояния. Слабость здоровья и неудержимая правдивость были отличительными чертами миссис Билликин. Она выплыла из своей маленькой гостиной, находившейся в задней части дома, с таким томным видом, как будто ее только что откачали после многократных обмороков. - Надеюсь, вы здоровы, сэр? - сказала миссис Билликин, узнав своего посетителя и склоняя голову в меланхолическом поклоне. - Вполне, благодарю вас, - отвечал мистер Грюджиус. - А вы, сударыня? - Я здорова, - умирающим голосом выдохнула миссис Билликин, от слабости глотая половину звуков, - насколько я мау быть здаова. - Моя подопечная и одна пожилая дама, - сказал мистер Грюджиус, - хотели бы снять приличную квартиру на месяц, а может быть, и на дольше. Есть у вас, сударыня, свободные комнаты? - Мистер Грюджиус, - сказала миссис Билликин, - я не хочу вас обманывать; не таков мой обычай. Да! У меня есть свободные комнаты. Казалось, мысленно она добавила: "Можете меня четвертовать, если хотите. Но пока я жива, я буду говорить правду!" - Ну а какие же, например, комнаты? - проговорил мистер Грюджиус тоном дружеской беседы, стараясь смягчить некоторую строгость, ощутимую в манере миссис Билликин. - Да вот хоть эта зала, где мы сейчас. Но уж как вы ее там ни называйте, мисс, - заявила миссис Билликин, вовлекая в разговор Розу, - а это просто передняя гостиная. Заднюю гостиную я оставляю для себя и ни за что с ней не расстанусь. И еще две спальни на самом верху, с газовым освещением. Не скажу, что пол в них прочный, потому он не прочный. Газовый мастер сам признался, что для прочности надо бы провести трубы под балками, да какой смысл тратиться, когда арендуешь дом на год. Трубы, сэр, проложены там поверх балок, так уж вы наперед и знайте! Роза и мистер Грюджиус испуганно переглянулись, хотя и не представляли себе ясно, какими грядущими бедствиями грозит подобная прокладка труб, а миссис Билликин приложила руку к груди, как бы сняв с души огромную тяжесть. - Но хоть потолок-то там в порядке? - спросил мистер Грюджиус, несколько оправившись. - Мистер Грюджиус, - возразила миссис Билликин, - ежели б я стала вас уверять, сэр, что не иметь ничего над головой это все равно, что иметь еще один этаж над головой, это уж было бы с моей стороны совращение истины, чего я отнюдь не желаю. Нет, сэр! На такой высоте, да в ветреную погоду черепицы будут срываться с крыши, и тут уж ничего не сделаешь! Попробуйте сами, попытайтесь, только будь вы хоть самый дока по этой части, а на месте вы их все равно не удержите. Уж за это я вам ручаюсь! - После столь отповеди мистеру Грюджиусу разгорячившаяся миссис Билликин несколько поостыла, не желая злоупотреблять одержанной над ним моральной победой. - И следственно, - - продолжала она уже мягче, но все с той же неподкупной правдивостью, - следственно, не к чему нам с вами тащиться наверх, и вам показывать на потолок, и спрашивать: "Что это за пятно, миссис Билликин, потому мне сдается, что это пятно?", а мне отвечать: "Не понимаю вас, сэр". Я не стану пускаться на такие низкие хитрости. Нет, сэр, я вас очень хорошо понимаю, не трудитесь показывать. Это сырость, сэр. То она есть, а то ее нету. Вы там можете полжизни прожить, и все будете сухой как сухарик, но придет час - и вы превратитесь в мокрую тряпку! Возможность столь плачевной метаморфозы, видимо устрашила мистера Грюджиуса. - А других комнат у вас нет, сударыня? - спросил он. - Мистер Грюджиус, - торжественно отвечала миссис Билликин, - у меня есть другие комнаты. Вы спрашиваете, есть ли у меня еще комнаты, и вот мой честный и прямой ответ: да, есть. Бельэтаж и второй свободны и комнаты там очень миленькие. - Ну, слава богу! У них-то уж наверно нет недостатков, - с облегчением сказал мистер Грюджиус. - Мистер Грюджиус, - возразила миссис Билликин, - простите меня, но там есть лестница. Если вы наперед не примиритесь с лестницей, вас неизбежно постигнет разочарование. Вы ведь не можете, мисс, - с упреком обратилась миссис Билликин к Розе, - сделать так, чтобы бельэтаж, а тем более второй этаж, был вровень с первым? Нет, мисс, вы этого не можете, это не в ваших силах, так зачем и пробовать? Миссис Билликин говорила так прочувствованно, как будто Роза уже выказала твердое намерение отстаивать, наперекор здравому смыслу, эту неосновательную теорию. - Можно посмотреть эти комнаты, сударыня? - спросил опекун Розы. - Мистер Грюджиус, - сказала миссис Билликин, - не скрою от вас: это можно. Затем миссис Билликин послала служанку за своей шалью (ибо в доме ее существовала традиция, установленная еще в незапамятно древние времена, согласно которой миссис Билликин никуда не могла выйти, не закутавшись в шаль) и, возложив на себя это одеяние с помощью той же служанки, повела своих посетителей наверх. На лестнице миссис Билликин, как и подобало столь деликатной даме, несколько раз останавливалась передохнуть, а поднявшись в верхнюю гостиную, поспешно схватилась за сердце, как будто оно уже готово было выпрыгнуть из груди и ей удалось лишь в последнюю минуту его поймать. - А второй этаж? - спросил мистер Грюджиус, найдя бельэтаж удовлетворительным. - Мистер Грюджиус, - с важностью проговорила миссис Билликин, останавливаясь и поворачиваясь к нему лицом, как если бы настала минута выяснить некий щекотливый пункт и установить, наконец, полное взаимное доверие, - мистер Грюджиус, второй этаж находится над этим. - Можно и его посмотреть? - спросил мистер Грюджиус. - Да, сэр, - отвечала миссис Билликин. - Он открыт для обозрения. Второй этаж тоже оказался приемлемым, и мистер Грюджиус отошел с Розой к окну для окончательного решения. Затем он попросил перо и чернила и набросал текст договора. Миссис Билликин тем временем, усевшись в кресло, излагала своего рода резюме или краткий индекс по вопросу о квартиросъемке. - Сорок пять шиллингов в неделю в это время года, - сказала она, - это очень даже умеренная плата, не вам, ни мне не обидно. Она конечно не Бонд-стрит, и этот дом не Сент-Джеймсов дворец, так я ж его за дворец и не выдаю. Не пытаюсь даже скрывать - зачем это мне? - что сзади, за аркой, помещается извозчичий двор. Извозчичьи дворы тоже должны существовать. Касательно услуг: есть две служанки, которым от меня идет хорошее жалованье. Насчет посыльных из лавок: тут верно, бывали разноголосия, но следы грязных сапог на только что вымытом кухонном полу непоощрительны, а за комиссией на ваших заказах я не гонюсь. Уголь оплачивается либо с топки, либо по числу ведерок. - Миссис Билликин особо подчеркнула этот пункт, как бы видя в этих двух способах оплаты тонкую, но существенную разницу. - Собаки не встречают одобрения. Первое, от них грязь, второе, их крадут, и обоюдные подозрения ведут к неприятностям. - Пока она рассуждала, мистер Грюджиус написал договор и подготовил задаток. - Я подписался за обеих дам, сударыня, - сказал он, - а вы, будьте добры, подпишитесь за себя. Вот здесь, пожалуйста. Имя и фамилию. - Мистер Грюджиус, - возгласила миссис Билликин в новом припадке откровенности, - нет, сэр! Вы уж извините, но имени своего я не подпишу. Мистер Грюджиус воззрился на нее. - Дощечка на двери, - сказала миссис Билликин, - служит мне защитой и я от нее ни за что не отступлюсь. Мистер Грюджиус перевел ошалелый взгляд на Розу. - Нет, мистер Грюджиус, уж вы меня извините. Пока там, на дощечке, стоит "БИЛЛИКИН" и ничего больше, и окрестное жулье не знает где прячется этот Билликин - за парадной дверью или на черном ходу, и каков его рост и вес, до тех пор я чувствую себя в безопасности. На самой расписаться в том, что я есть не что иное, как одинокая женщина! Нет, мисс! И уж, конечно, - дрожащим от обиды голосом добавила миссис Билликин, - вы мисс, никогда сами бы не додумались, чтобы расставлять такие ловушки особе вашего пола, если б вам не был подан необдуманный и неделикатный пример! Роза густо покраснела, словно ее и в самом деле уличили в попытке перехитрить эту простодушную даму, и робко попросила мистера Грюджиуса удовлетвориться любой подписью. Таким образом, под квартирным договором появилось лаконическое "Билликин", словно подпись владетельного барона на хартии. Договорились, что переезд состоится послезавтра, - к этому времени уже можно было ожидать прибытия мисс Твинклтон, и, опираясь на руку своего опекуна, Роза вернулась в гостиницу Фернивал. Но кого же они там увидали? На панели перед входом прохаживался мистер Тартар и, завидев Розу и мистера Грюджиуса, направился к ним. - Мне пришло в голову, - сказал он, - что недурно бы совершить прогулку вверх по реке. А? Как вы думаете? Погода отличная, сейчас как раз прилив; а у меня есть собственная лодка на причале возле Тэмплских садов. - Давненько я не ездил по реке, - сказал мистер Грюджиус, соблазненный таким заманчивым предложением. - А я никогда там не бывала, - сказала Роза. Через полчаса этот пробел был восполнен: все трое поднимались вверх по реке. Приливная волна легко несла лодку, день был чудесный, лодка мистера Тартара - само совершенство. Мистер Тартар и Лобли (его подручный) сели на весла. Оказалось, что у мистера Тартара есть еще и парусная яхта, которая стояла ниже на реке, где-то возле Гринхайта, под присмотром Лобли, а теперь мистер Тартар вытребовал его в город нарочно ради этой прогулки. Лобли был веселый малый с широким красным лицом и рыжими волосами и бакенбардами - точь-в-точь изображение солнца на старинных деревянных гравюрах - и, сидя на носу лодки, он сиял как солнце: волосы и бакенбарды топорщились вокруг его лица, словно расходящиеся в стороны лучи, матросская фуфайка прикрывала, или, вернее, открывала могучую грудь и плечи, разукрашенные пестрой татуировкой. Казалось, ни он, ни мистер Тартар не делают никаких усилий; однако весла гнулись как тростинки, когда они на них налегали, и лодка всякий раз прыжком устремлялась вперед. При этом мистер Тартар находил еще возможность непринужденно беседовать, словно ничем не был занят, обращаясь то к Розе, которая и в самом деле не была ничем занята, то к мистеру Грюджиусу, который занят был тем, что, сидя на корме, правил вкривь и вкось. Но какое это имело значение, если довольно было легкого нажима искусной рукой мистера Тартара или солнцеподобной ухмылки восседавшего на носу мистера Лобли, чтобы вернуть лодку на правильный курс! Весело нес их прилив по сверкающей реке, пока они не остановились пообедать в каком-то вечнозеленом саду - где именно это было, можно не уточнять, что нам за дело до такой прозы, как название местности; а затем прилив предупредительно сменился отливом, ибо стихии в этот день целиком посвятили себя единственной задаче - служить удобству наших путников; и когда лодка тихо скользила по течению среди заросших ивняком островов, Роза попробовала грести - с большим успехом, так как все ей помогали; и мистер Грюджиус тоже попробовал грести, но без успеха, так как никто ему не помогал, и он незамедлительно очутился на дне лодки головой вниз и ногами кверху, сброшенный туда непокорным веслом, сразу же нанесшим ему предательский удар в подбородок. Потом отдыхали в тени деревьев (и какой блаженный это был отдых!), и мистер Лобли отирал пот с лица и, доставая подушки и пледы, перебегал с носа на корму и с кормы на нос, словно плясун по канату, сверкая голыми пятками, как вольное дитя природы, для которого башмаки - предрассудок, а носки - рабство. Потом было сладостное возвращение в облаке аромата цветущих лип под мелодичное журчание струй; и скоро - слишком скоро! - на воду легли мрачные тени города, и темные его мосты стали отмерять сияющую гладь, как смерть отмеряет нам жизнь; и вечнозеленый сад теперь уж казался навеки утерянным, далеким и невозвратимым. "Неужели нельзя жить так, чтобы не было этих промежутков скуки и уныния?" - думала Роза на следующий день, когда город опять стал донельзя серым и скучным и все кругом словно примерло, словно застыло в ожидании чего-то, что, может быть, никогда и не наступит. Должно быть, нельзя, решила она. Теперь, когда клойстергэмские школьные дни безвозвратно ушли в прошлое, наверно так и будет: время от времени будут вклиниваться эти пустые, томительные промежутки, которые нечем наполнить и остается только ждать. Но чего было ждать Розе? Приезда мисс Твинклтон? Мисс Твинклтон своевременно прибыла. Миссис Билликин выплыла ей навстречу из своей гостиной, и с этой роковой минуты факел войны возжегся в очах миссис Билликин. Мисс Твинклтон явилась с огромным количеством багажа, так как привезла не только свои вещи, но и вещи Розы. И чувства миссис Билликин немедленно были оскорблены тем обстоятельством, что занятая своим багажом мисс Твинклтон не уделила ее особе должного внимания. Как следствие, величавая мрачность воздвигла свой трон на челе миссис Билликин. Когда же мисс Твинклтон, в волнении пересчитывая узлы и чемоданы, коих было семнадцать штук, посчитала в их числе и самое миссис Билликин под номером одиннадцатым, миссис Билликин почла своим долгом внести в это дело ясность. - Считаю необходимым немедленно же установить, - заявила она с прямотой, которая граничила уже с навязчивостью, - что хозяйка этого дома не сундук, не сверток и не саквояж. И не нищая тоже, нет, мисс Твинклтон, пока еще нет, покорнейше вас благодарю! Последнее гневное замечание было вызвано тем, что вконец захлопотавшаяся мисс Твинклтон сунула ей в руку два шиллинга шесть пенсов, предназначенные для извозчика. Получив такой отпор, мисс Твинклтон растерянно вопросила: "Которому же джентльмену надо платить?" А джентльменов на беду было двое (так как мисс Твинклтон приехала в двух кэбах), и оба, хотя и получили уже плату, стояли, простирая к мисс Твинклтон раскрытую ладонь, и с отвисшей челюстью, в немом негодовании призывая небо и землю в свидетели нанесенной им обиды. Устрашенная этим зрелищем, мисс Твинклтон положила еще по шиллингу на каждую ладонь, одновременно восклицая трепещущим голосом, что будет искать защиты в суде, и снова судорожно пересчитывая узлы и чемоданы, в числе которых на сей раз посчитала и обоих джентльменов, отчего итог весьма усложнился. Тем временем оба джентльмена, каждый держа добавочный шиллинг на ладони и не отрывая от него оскорбленного взгляда, как бы в надежде, что он превратится в полтора шиллинга, если на него достаточно долго смотреть, спустились по лестнице, взобрались на козлы и уехали, оставив мисс Твинклтон сидящей в слезах на шляпной коробке. Миссис Билликин без всякого сочувствия взирала на это проявление слабости духа. Затем распорядилась позвать "какого-нибудь молодого человека" для борьбы с вышеупомянутым багажом. Когда этот гладиатор удалился с арены, наступил мир, и новые жильцы сели обедать. Но миссис Билликин каким-то образом проведала, что мисс Твинклтон содержит школу. Отсюда уже был один шаг до умозаключения, что мисс Твинклтон намеревается и ее чему-то учить. "Но это у вас не пройдет, дудки, - так закончила миссис Билликин свой внутренний монолог, - я, слава богу, не ваша ученица. Не доведется вам надо мной командовать, как над этой бедняжкой!" (подразумевая Розу). С другой стороны, мисс Твинклтон, переодевшись и успокоившись, была теперь одушевлена кротким желанием всесторонне использовать ситуацию для назидательных целей и явить собой поучительный образец выдержки и тонких манер. Устроившись с рукодельной корзинкой у камина и удачно сочетая в этот момент обе фазы своего существования, она уже приготовилась вести легкую игривую беседу с небольшими вкраплениями полезных сведений из разных областей знания. И тут появилась миссис Билликин. - Не скрою, сударыни, - сказала миссис Билликин, кутаясь в свою церемониальную шаль, - ибо не в моем характере скрывать свои мысли или свои поступки, - не скрою, я взяла на себя смелость зайти к вам собственно для того, чтобы выразить надежду, что обед вам понравился. Хоть и не повар с диплонами, а обыкновенная кухарка, все ж на таком жалованье, как я плачу, можно вознестись выше, чем просто жареное да пареное. - Обед был очень хороший, благодарю вас, - сказала Роза. - Имея привычку, - благосклонно начала мисс, Твинклтон (она не добавила "хозяюшка", но ревнивое ухо миссис Билликин тотчас учуяло в ее голосе это недосказанное и уничижительное обращение), - имея привычку к обильной и питательной, но простой и здоровой пище, мы пока не нашли причин оплакивать наше отсутствие из древнего города и высокоупорядоченного дома, в котором жребий судил нам проводить до настоящего времени наши мирные дни. - Уж я вам признаюсь, - сообщила миссис Билликин в приливе откровенности, - я сказала кухарке, - и вы согласитесь, мисс Твинклтон, что это необходимая предосторожность, - я ей сказала: раз молодая девица привыкла жить впроголодь, так надо ее приучать постепенно. А то, если сразу перескочить от пустых болтушек к тому, что у нас здесь считается хорошей жирной едой, и от скаредной бестолковщины к тому, что мы здесь называем порядком, так для этого нужно здоровье, какое редко встречается у молодых, особливо ежели оно у них подорвано пансионской кормежкой. Как видите, миссис Билликин уже открыто выступила на бой против мисс Твинклтон, как против своего естественного врага. - Не сомневаюсь, - бесстрастно проговорила мисс Твинклтон, как бы вещая с некоей отдаленной моральной возвышенности, - не сомневаюсь, что, делая эти замечания, вы руководствуетесь самыми лучшими намерениями. Но позвольте сказать вам, что они создают абсолютно извращенную картину действительности. И объяснить это я могу лишь крайним недостатком у вас сколько-нибудь правильной информации. - Моя информиация, - отпарировала миссис Билликин, вставляя лишний слог для большей выразительности, одновременно вежливой и исполненной яда, - моя информиация, мисс Твинклтон, это мой собственный опыт, а уж это, говорят, самое верное. В юности меня определили в самый что ни есть аристократический пансион, и начальницей там была настоящая леди, не похуже вас, мисс Твинклтон, да и возрастом вроде вас, ну, может, на десяток годов помоложе, и от ихнего стола в мои жилы излился поток скудной крови, который там цвиркулирует и по сие время. - Весьма вероятно, - уронила мисс Твинклтон все с той же отдаленной возвышенности. - И это, конечно, очень грустно. Роза, милочка, как подвигается ваша вышивка? - Мисс Твинклтон, - церемонно обратилась к ней миссис Билликин, - прежде чем удалиться, как подобает настоящей леди после эдаких намеков, дозвольте спросить вас, тоже как настоящую леди: должна ли я это так понимать, что в моих словах сомневаются? - Мне неизвестно, на чем вы основываете подобное предположение... - начала было мисс Твинклтон, но миссис Билликин не дала ей продолжать. - Вы только не кладите мне в уста разных приположений, каких я сама туда не положила. Вы умеете красно говорить, мисс Твинклтон, да ведь того от вас и ждут, за то вам и денежки платят. Ну а я за ваше красноречие платить не собираюсь, мне оно без надобности, я желаю, чтоб мне ответили на мой вопрос. - Если вы имеете в виду слабость вашего кровообращения... - снова начала мисс Твинклтон, и снова ее оборвали. - Я такого не говорила. - Хорошо. Если вы имеете в виду скудость вашей крови... - Которая вся взялась из закрытого пансиона, - беспощадно уточнила миссис Билликин. - То мне остается только поверить, на основе собственных ваших утверждений, что ваша кровь действительно чрезвычайно бедна. И так как это печальное обстоятельство, по-видимому, сказывается и на вашей беседе, я вынуждена добавить, что все это в целом весьма прискорбно, и было бы крайне желательно, чтобы ваша кровь была несколько богаче. Роза, милочка, как подвигается ваша вышивка? - Хм! Прежде чем удалиться, мисс, - обратилась миссис Билликин к Розе, высокомерно игнорируя мисс Твинклтон, - я желаю, чтоб мы с вами друг друга поняли. Отныне, мисс, я буду обращаться только к вам, и ни к кому другому. Для меня тут больше нет никаких пожилых леди, никого старше вас, мисс. - Весьма желательное устройство, - заметила мисс Твинклтон. - И это, мисс, не потому, - с саркастической усмешкой сказала миссис Билликин, - что я имею в своем хозяйстве ту знаменитую мельницу, на которой, я слышала, можно старую деву перемолоть в молоденькую (кое-кому это было бы очень кстати), но потому что я впредь ограничиваю себя только вами. - Когда у меня будет какая-либо просьба к хозяйке этого дома, - пояснила мисс Твинклтон с величавым спокойствием, - я сообщу свое пожелание вам, Роза, милочка, а вы, надеюсь, не откажете в любезности передать его по назначению. - Разрешите с вами проститься, мисс, - ласково и вместе с тем несколько официально заключила миссис Билликин. - Так как теперь, на мой взгляд, вы здесь одна, я могу пожелать вам доброй ночи и всего наилучшего, не обременяя себя необходимостью выразить свое презрение некоему индувидуму, состоящему, к несчастью для вас, в близких с вами отношениях. Метнув эту парфянскую стрелу, миссис Билликин удалилась шагом, полным грации, и с этого времени Роза оказалась в незавидном положении волана между двумя ракетками. Ни одно домашнее дело не могло осуществиться без предварительного бурного состязания. Так, ежедневно встающий вопрос об обеде разрешался в следующем порядке: мисс Твинклтон (в присутствии всех трех участниц дискуссии) говорила Розе: - Может быть, вы спросите, дорогая моя, хозяйку этого дома, нельзя ли изготовить нам на обед жаркое из молодого барашка или на худой конец жареную курицу? На что миссис Билликин с жаром отвечала Розе (хотя та не промолвила ни слова): - Кабы вам, мисс, чаще случалось кушать мясное, вам бы и в голову не пришло требовать в эту пору молодого барашка. Во-первых, потому что молодые барашки все уже стали старыми баранами, а во-втопых, есть же определенные дни для забоя скота, не всякий день найдешь в лавках свежее мясо. А уж что до жареной курицы, так, я думаю, они вам и так надоели, тем более если вы сами их покупали, так брали небось самую старую да самую тощую с задубевшими ногами, ради дешевизны! Нет уж, мисс, надо получше соображать. Приучаться надо к хозяйству. Придумайте что-нибудь другое. На эти советы, преподанные с кроткой снисходительностью умудренной опытом и рачительной хозяйки, мисс Твинклтон отвечала, краснея: - Так, может быть, моя дорогая, вы предложите хозяйке этого дома изготовить утку? - Ну уж, мисс! Вы меня удивляете! - восклицала миссис Билликин (Роза по-прежнему не говорила ни слова). - Тоже придумали - утку! Уж не говоря о том, что сейчас на них не сезон, но мне просто больно видеть, что вам-то самой достается из этой утки. Потому что грудка - а это ведь в ней единственный мягкий кусочек - всегда идет я уж не знаю куда, а у вас на тарелке только и бывает что кожа да кости! Нет, мисс, этак не годится. Думайте больше о себе, а не о других. Выберите блюдо какое поплотнее - ну, например, сладкое мясо или баранью отбивную - что-нибудь такое, из чего и вам бы могла перепасть равная доля! Иной раз состязание принимало столь ожесточенный характер и велось с таким азартом, что по красочности далеко превосходило описанное выше. И почти всегда миссис Билликин имела преимущество, ибо даже в тех случаях, когда у нее, казалось, не было никаких шансов на победу, она ухитрялась в последний момент неожиданным и замысловатым боковым ударом изменить счет в свою пользу. Все это отнюдь не развеивало скуку лондонской жизни и не помогало Розе преодолеть странное чувство, раз и навсегда связавшееся в ее глазах с обликом Лондона, - будто все здесь чего-то ждет, что так никогда и не наступает. Истомившись от вышивок и бесед мисс Твинклтон, она предложила сочетать вышивки и чтение вслух, на что мисс Твинклтон охотно согласилась, так как была, по общему признанию, превосходным чтецом, с большим, опытом в этом деле. Но Роза вскоре обнаружила, что мисс Твинклтон читает нечестно. Она выпускала любовные сцены, вставляла вместо них тирады в похвалу женского безбрачия и совершала еще множество других благонамеренных обманов. Возьмем, к примеру, следующий пламенный монолог: "Навеки любимая и обожаемая, - сказал Эдвард, прижимая к груди ее милую головку и ласкающей рукой перебирая шелковистые кудри, проскальзывавшие меж его пальцев словно золотой дождь, - навеки любимая и обожаемая, покинем этот равнодушный мир, бежим от черствой холодности этих каменных сердец в теплый сияющий рай Доверия и Любви!" В подменной версии мисс Твинклтон он звучал так: "Навеки обрученная мне по взаимному согласию моих и твоих родителей и с одобрения убеленного сединами ректора нашего прихода, - сказал Эдвард, почтительно поднося к губам стройные пальчики, столь изощренные в вязании тамбуром, в вышивании крестиком, елочкой и гладью и прочих истинно женских искусствах, - позволь мне, раньше чем завтрашний день склонится к закату, посетить твоего папочку и предложить на его рассмотрение загородный дом, скромный, быть может, но соответствующий нашим средствам, где по вечерам твой достойный родитель всегда будет желанным гостем, где все будет устроено на началах разумной экономии и где, при постоянном обмене научными знаниями, ты сможешь быть ангелом-хранителем нашего семейного счастья". А дни все шли да шли унылой чередой, и ничего не случалось, и соседи стали уже поговаривать, что вот, мол, эта хорошенькая девушка, что живет у Билликин и так часто и так подолгу сидит у окна гостиной, видно, что-то совсем загрустила. Она бы и правда совсем загрустила, если бы, по счастью, ей не попалось под руку несколько книг о путешествиях и приключениях на море. Стремясь ослабить вредное действие заключенной в них романтики, мисс Твинклтон при чтении вслух больше напирала на долготы и широты, румбы и ватерлинии, направления ветров и течений, и прочие фактические сведения (которые считала тем более поучительными, что сама в них нисколько не разбиралась), но Роза, слушая с горячим вниманием, извлекала из этих повестей то, что было ближе всего ее сердцу. И обеим теперь жилось не так уж плохо. ГЛАВА XXIII  Опять рассвет Хотя мистер Криспаркл и Джон Джаспер ежедневно встречались в соборе, все же с тех пор как Джаспер молча показал младшему канонику последнюю запись в своем дневнике, - а это было уже больше чем полгода тому назад, - они никогда не упоминали о чем-либо имеющем отношение к Эдвину Друду. Трудно, однако, предположить, что при этих встречах, хотя и столь частых, мысли каждого не обращались всякий раз к этой теме. Трудно предположить, что при этих встречах, хотя и столь частых, в каждом не пробуждалось всякий раз ощущение, что другой представляет для него неразрешимую загадку. Джаспер, как обличитель и преследователь Невила Ландлеса, и мистер Криспаркл, как его постоянный защитник и покровитель, слишком резко противостояли друг другу, и, вероятно, каждый смотрел на другого с острым любопытством и дорого дал бы, чтобы узнать, какие новые шаги предпринимает его антагонист для достижения своей цели. Но они никогда об этом не говорили. Притворство было чуждо младшему канонику, и он, без сомнения, не раз открыто показывал, что готов поговорить, может быть, даже пытался начать разговор. Но всегдашняя замкнутость Джаспера ставила непреодолимую преграду таким попыткам. Бесстрастный, сумрачный, одинокий, так сосредоточившийся на одной мысли, что не желал ее ни с кем разделить, он жил в отъединении от всех людей. А ведь музыка, которой он каждый день занимался, требовала по крайней мере механической согласованности с другими исполнителями, без этого она не могла зазвучать, - и странно, казалось бы, что такой человек не испытывал потребности в духовном согласии и духовном общении с теми, кто его окружал. Но так он жил всегда; он говорил об этом своему племяннику еще раньше чем возникли причины для теперешней его отчужденности. Он, конечно, не мог не знать о внезапном отъезде Розы и, без сомнения, догадывался о его причинах. Может быть, он надеялся, что достаточно ее напугал и она будет молчать? Или все же подозревал, что она кому-нибудь рассказала - хотя бы тому же мистеру Криспарклу - о подробностях их последнего свидания? Этого мистер Криспаркл решить не мог. Но, как справедливый человек, он вынужден был признать, что влюбиться в Розу само по себе еще не преступление, равно как и готовность поставить любовь выше мести сама но себе тоже еще не преступна. Страшное подозрение, которое зрело по временам в душе Розы и которого она сама так стыдилась, по-видимому, никогда не посещало мистера Криспаркла. Если оно шевелилось порой в мыслях Елены или Невила, они, во всяком случае, ни разу не выговорили его вслух. Минер Грюджиус не скрывал своей неумолимой враждебности к Джасперу, но и он никогда, даже отдаленным намеком, не возводил ее к такому источнику. Правда, он был не только большим чудаком, но и великим молчальником, и никому еще не обмолвился о том вечере, когда он грел руки у огня в домике над воротами и бесстрастно разглядывал груду изорванной и перемаранной в грязи одежды у своих ног. Сонный Клойстергэм изредка пробуждался и снова пережевывал порядком уже выдохшуюся за полгода сенсацию; снова клойстергэмцы гадали о том, действительно ли любимый племянник Джона Джаспера был убит ревнивым соперником или предпочел сам скрыться по причинам, ему одному известным: но мнения разделялись, и этот неразрешенный судебными властями вопрос так и оставался без ответа. Город на миг поднимал голову, отмечал, что осиротевший Джаспер по-прежнему полой решимости найти виновного и отомстить, и снова погружался в спячку. Так обстояли дела к тому времени, о котором теперь пойдет речь. Двери собора заперты на ночь, и соборный регент, получив разрешение не присутствовать на двух-трех службах, отправляется в Лондон. Он совершает это путешествие тем же способом, каким в свое время его совершила Роза, и так же, как Роза, прибывает на место в душный и пыльный вечер. Неся в руках свой маленький чемодан, он пешком добирается до скромной гостиницы на небольшой площади позади Олдерсгейт-стрит, недалеко от Главного почтамта. Эта гостиница одновременно также и пансион и меблированные комнаты: можно остановиться там на день или на два, а можно и снимать номер помесячно. В Железнодорояшом справочнике она рекламируется как предприятие нового типа, только что начинающее входить в моду. Владельцы робко, чуть ли не с извинениями, объясняют путешественнику, что здесь от него не потребуют, согласно обычаям добрых старых конституционных гостиниц, чтобы он заказал себе для питья кружку подслащенной ваксы и затем выплеснул ее вон: ему со всей деликатностью внушают, что он может, воспользовавшись услугами коридорного, наваксить себе сапоги, вместо желудка, а также за некоторую определенную плату получить постель, завтрак, внимательное обслуживание и надежную охрану в лицо бодрствующего всю ночь привратника. Из этих и других подобных же предпосылок многие истые британцы выводят пессимистическое заключение, что наша эпоха стремится всех и все уравнять, кроме, конечно, больших дорог, которых в Англии скоро вообще ни одной не останется. Новый постоялец ужинает без аппетита и снова уходит. Он держит путь на восток, все дальше и дальше по жалким замызганным улицам, и, наконец, достигает места своего назначения: это застроенный ветхими домишками двор, еще более жалкий и замызганный, чем привычно для этих кварталов. Он поднимается по разбитой лестнице, отворяет дверь, причем его обдает спертым воздухом, заглядывает в темную комнату и спрашивает: - Вы тут одни? - Одна, милый, одна, все вот одна сижу, чистое разоренье, - отвечает из темноты хриплый голос. - Ну а для тебя оно даже и лучше. Заходи, заходи, кто бы ты ни был. Я тебя не вижу, надо сперва спичку зажечь, а голос вроде знакомый. Бывал ты у меня, что ли? - Зажги спичку и посмотри. - Сейчас, милый, сейчас. Да вот руки-то у меня трясутся, сразу и не нашаришь, где они есть, эти спички. А еще, не дай бог, кашель нападет, тогда их и вовсе не поймать, скачут ровно живые. Ты из плаванья, что ли? - Нет. - Не с корабля? - Нет. - Ходят ко мне и здешние, не одни моряки. И я им всем мать. Не то что Джек-китаец на той стороне двора. Он-то никому не отец. Нету в нем этого. Да он и настоящего секрета не знает, как смешивать, хоть берет не меньше, чем я, а то и подороже. Вот она, спичка, а где свеча? Только бы не закашлять, а то, бывает, двадцать спичек истратишь, пока зажжешь. Но она находит свечу и успевает ее зажечь. И тут же на нее накатывает кашель. Она сидит, раскачиваясь взад и вперед, сотрясаемая кашлем, и задышливо бормочет в промежутках: - Ох, легкие-то у меня плохие! Износились да издырявились, как сетка для капусты! - Наконец кашель ее отпускает. Пока длился приступ, она ничего не видела и не слышала, все ее силы уходили на борьбу с судорогой, раздиравшей ей грудь. Но теперь она вглядывается, прищурясь, и как только дар слова возвращается к ней, восклицает, как бы не веря своим глазам: - Э! Вот это кто! - Что вас так удивляет? - Я и не чаяла, милый, тебя увидеть. Думала, ты помер и душенька уж твоя на небе! - Почему? - Да как же, столько времени не бывал. А разве ты можешь без курева? Ну, думаю, значит, с ним плохо, а то бы пришел, кроме меня-то ведь никто не знает секрета, как смешивать. Да ты еще и в трауре! Что ж не пришел выкурить трубочку для утешенья? Или он тебе деньги оставил, который помер, так что и утешенья не надо? - Нет. Не оставил. - А кто ж это у тебя помер? - Родственник. - А от чего он помер-то? - От смерти, надо полагать. - Вот мы какие сегодня сердитые! - с заискивающим смешком восклицает женщина. - Разговаривать даже не хотим. Ну да, ты не в духе, милый, потому давно не курил. Это вроде как болезнь, я знаю! Но ты правильно сделал, что сюда пришел. Тут мы тебя вылечим. Изготовлю тебе трубочку, и все как рукой снимет. - Ну так готовь, - говорит посетитель. - И поскорее. Он сбрасывает башмаки, распускает галстук и ложится в изножье продавленной кровати, подперев рукой голову. - Вот теперь ты уж больше на себя похож, - одобрительно говорит женщина. - Теперь и я узнаю старого своего знакомца! А все это время ты, значит, сам для себя смешивал? - Курил иногда на свои собственный лад. - Вот этого никогда не надо делать - курить на свой собственный лад! Эго и для торговли плохо и для тебя нехорошо. Где же моя скляночка, и где же мой наперсток, и где моя ложечка? Вот мы ему сейчас изготовим, теперь-то уж он покурит по всем правилам! Она принимается за дело - раздувает тусклую искру у себя в ладонях, затягивается, хлюпая, из трубки и гнусавым, но очень довольным голосом то и дело заговаривает с лежащим на кровати. Тот отвечает рассеянно, не глядя на нее, как будто его мысли уже витают где-то в преддверье снов, в которые он сейчас погрузится. - Много я тебе трубочек изготовила с тех пор, как ты сюда в первый раз пришел, а, дружочек? - Много. - Ты ведь совсем новичком был, когда в первый раз пришел? - Да. Тогда меня сразу смаривало. - Ну а потом молодчиной стал. Теперь можешь вровень идти с самым лучшим курильщиком. - Или с самым худшим. - Сейчас будет готово. А какой ты певец был, в начале-то! Свесишь, бывало, головку, да и поешь как птичка. Ну получай, готово. Он осторожно берет у нее трубку и подносит чубук к губам. Она садится рядом, чтобы подкладывать зелья, когда понадобится. Он делает несколько затяжек в молчании, потом спрашивает: - Оно, что, не такое крепкое, как всегда? - Ты это о чем, милый? - О чем же, как не о том, что у меня сейчас во рту? - Да нет, такое же, как всегда, милый. В точности такое же. - А вкус другой. И действует медленней. - Просто ты привык. - Это возможно. Послушай... - Он умолкает, глаза становятся сонными, кажется, он уже забыл, что хотел сказать. Она наклоняется над ним и говорит ему на ухо: - Я тебя слушаю. Ты сказал - послушай. Ну вот я слушаю. Мы говорили о том, что ты привык. - Я знаю. Я задумался. Послушай. Допустим, ты все время о чем-то думаешь. О чем-то, что ты хочешь сделать. - Да, милый. О чем-то, что я хочу сделать. - Но ты еще не решила. - Да, милый. - Может быть, сделаешь, а может быть, нет. Понимаешь? - Да. - Кончиком иглы она поправляет раскаленный комочек в трубке. - Станешь ты это проделывать в воображенье, пока лежишь здесь? Она кивает. - А как же! Каждый раз, с начала и до конца. - Точно как я! Каждый раз я это проделывал, с начала и до конца. Сто тысяч раз я это делал, в этой самой комнате. - И что же, приятно это тебе было, миленький? - Да! Приятно! Он выкрикивает это со злобой, подавшись вперед, словно готов на нее наброситься. Она ничуть не пугается, крохотной своей ложечкой подцепляет еще комочек и уминает его в трубке. Видя, что она вся ушла в это занятие, он снова откидывается на постель. - Это - путешествие. Трудное и опасное путешествие. Вот о чем я все время думал. Рискованное, опасное путешествие. Над безднами, где один неверный шаг - и ты погиб! Смотри! Смотри! Там внизу... Видишь, что там лежит на дне? Он опять подался к ней и указывает через край постели, словно в глубокий провал, где ему видится какой-то воображаемый предмет. Но женщина смотрит не туда, а на его перекошенное лицо, вплотную придвинувшееся к ней. Она, видимо, знает, какое действие оказывает на него ее невозмутимое спокойствие; и не ошибается в расчете - мышцы его расслабляются, и он опять ложится. - Я сказал тебе, что проделывал это здесь сто тысяч раз. - Нет, миллионы и миллиарды раз! Я делал это так часто и так подолгу, что, когда оно совершилось на самом деле, его словно и делать не стоило, все кончилось так быстро! - Значит, за то время, пока ты здесь не бывал, ты уже совершил это путешествие? - тихонько спрашивает она. Сквозь дымок от трубки он устремляет на нее горящий взгляд. Потом глаза его тускнеют. - Да. Совершил, - говорит он. Наступает молчание. Он курит. Глаза его то открыты, то опять смыкаются. Женщина сидит рядом и как будто занята только тем, чтобы вовремя наполнять трубку. - А скажи, - говорит она после того, как он несколько секунд смотрел на нее странным взглядом, словно она была где-то далеко от него, а не тут же, рядом, - скажи, если ты так часто совершал это путешествие, так, наверно, всякий раз по-другому? - Нет. Всегда одинаково. - Когда в воображении, то всегда одинаково? - Да. - А когда на самом деде - тоже так? - Да. - И всегда тебе было одинаково приятно? - Да. Это "да" так однообразно соскальзывает с его уст, - кажется, он сейчас не способен дать другой ответ. И должно быть, для того, чтобы проверить, что это у него не просто механическое повторение, она следующему своему вопросу придает иную форму. - И никогда тебе, милый, не надоедало, и не пробовал ты вообразить что-нибудь другое? Он вдруг рывком поднимается и раздраженно кричит на нее: - А зачем? Что еще мне было нужно? Ради чего я сюда приходил? Она тихонько укладывает его на постель, подбирает оброненную трубку и, прежде чем отдать ему, раздувает огонек собственным дыханьем; потом ласково его уговаривает, как раскапризничавшегося ребенка: - Ну да, ну да, ну конечно же! Мы теперь с тобой вровень идем. Сперва-то я малость отстала, больно уж ты прыткий, ну а теперь понимаю. Ты нарочно сюда приходил, чтобы совершать это путешествие. Мне бы давно догадаться, ты ведь всегда про это! Он отвечает смехом, потом говорит сквозь зубы: - Да, я нарочно за этим приходил. Когда уж не мог больше терпеть, я приходил сюда в поисках облегчения. И мне становилось легче! Да, легче! - Он повторяет это с неистовой страстностью, скалясь как волк. Она сторожко всматривается в него, словно нащупывая, как подобраться к тому, о чем хочет заговорить. Наконец решается. - В этом путешествии у тебя ведь был спутник, миленький? - Ха-ха-ха! - Он разражается пронзительным смехом, больше похожим на крик. - Подумать только, как часто он был моим спутником и сам об этом не знал! Сколько раз он совершал это путешествие, а дороги так и не видел! Женщина стоит на коленях перед кроватью, скрестив руки на одеяле и опираясь на них подбородком. Ее лицо совсем близко от его головы, и она пристально следит за ним. Трубка падает из его раскрывшихся губ. Она водворяет ее на место и, положив руку ему на грудь, слегка подталкивает его из стороны в сторону. На это он тотчас отзывается, как будто она заговорила вслух. - Да! Я всегда сначала совершал это путешествие, а потом уже начинались переливы красок, и огромные просторы, и сверкающие шествия. Они не могли начаться, пока я не выбрасывал то из головы. До этого для них не было места. Снова он умолкает. И снова она кладет руку ему на грудь и легонько поталкивает его - так кошка шевелит лапой полузадушенную мышь. И снова он откликается, как будто она заговорила вслух. - Что? Я же тебе сказал. Когда это, наконец, совершилось на самом деле, все кончилось так быстро, что в первый раз показалось мне нереальным. Слушай!.. - Да, милый. Я слушаю. - Время и место уже близко. Он медленно поднимается и говорит шепотом, закатив глаза, словно вокруг него непроглядный мрак. - Время, место и спутник, - подсказывает она, впадая в тот же тон и слегка придерживая его за руку. - Как же иначе? Если время близко, значит и он здесь. Т-ссс!.. Путешествие совершилось. Все кончено. - Так быстро? - А что же я тебе говорил? Слишком быстро. Но подожди еще немного. Это было только виденье. Я его просплю. Слишком скоро все это сделалось и слишком легко. Я вызову еще виденья, получше. Это было самое неудачное. Ни борьбы, ни сознанья опасности, ни мольбы о пощаде. И все-таки... Все-таки - вот этого я раньше никогда не видел!.. Он отшатывается, дрожа всем телом. - Чего не видел, милый? - Посмотри! Посмотри, какое оно жалкое, гадкое, незначительное!.. А-а! Вот это реально. Значит, это на самом деле. Все кончено. Эту невнятицу он сопровождает бессмысленными жестами, но его движенья постепенно слабеют, он валится на постель и лежит в оцепенении. Но женщина все еще любопытствует. Она опять слегка поталкивает его, словно кошка лапой, и прислушивается; снова поталкивает - и прислушивается; что-то шепчет ему на ухо - и прислушивается. Убедившись, что на этот раз его не расшевелить, она медленно встает с раздосадованным лицом, небрежно бьет его пальцами по щеке и отворачивается. Но она уходит не дальше чем кресло у очага. Усевшись в этом расхлябанном кресле, опершись локтем на ручку и подбородком на ладонь, она по-прежнему зорко следит за лежащим на кровати. - Я ведь слышала, - сипло бормочет она себе под нос, - слышала я разок, когда сама лежала, где ты лежишь, а ты стоял надо мной да раздумывал, слышала я, как ты сказал: "Нет, ничего нельзя понять!" И еще про двоих ты это же самое сказал, я слышала. Только не очень-то на это полагайся, красавчик! Не думай, что уж всегда так будет. - С минуту она смотрит на него немигающим, кошачьим взглядом, потом добавляет: - Не такое крепкое, как всегда? Может, и так, на первых порах. Тут ты, может, и прав. Может, и я за это время кое-чему научилась. Нашла секрет, как заставить тебя говорить, миленький! Но сейчас он, во всяком случае, ничего больше не говорит. Временами по его телу пробегает судорога, уродливо дергаются его лицо и руки, потом он опять лежит немой и отяжелевший. Свеча почти догорела; женщина вылавливает пальцами плавающий в сале фитиль, зажигает об него новую свечу, уминает остаток в подсвечнике и заколачивает его вглубь новой свечой, словно заряжая какое-то мерзкое и вонючее колдовское оружие. Мало-помалу догорает и вторая свеча, а лежащий на кровати все еще не подает признаков жизни. Наконец женщина задувает огарок, и тусклый рассвет заглядывает в окна. Немного погодя лежащий приподнимается. Ежась от холода и дрожа, он тупо осматривается по сторонам, встает, оправляет одежду. Женщина зажимает в ладони горсть мелочи, которую он ей протянул, и, благодарно промямлив: "(Спасибо, милый, дай тебе бог!" - плетется к кровати; когда он выходит, она уже умащивается, кряхтя, на постели, по всей видимости готовясь заснуть. Но видимость бывает правдивой, а бывает обманчивой. Здесь она обманчива; ибо не затих еще скрип ступенек под его шагами, как женщина выскальзывает следом за ним на лестницу, бормоча про себя: "Уж во второй-то раз я тебя не упущу!" Выйти со двора можно только через ворота. Женщина медлит в дверях, высматривая украдкой, не обернется ли он. Но он, не оборачиваясь, нетвердой походкой идет через двор и скрывается за воротами. Женщина осторожно выглядывает на улицу, видит, что он и дальше идет не оборачиваясь и пошатываясь на ходу. Она следует за ним издали, стараясь не выпускать его из глаз. Он возвращается к дому на небольшой площади позади Олдерсгейт-стрит, стучит, и ему тотчас отворяют. Женщина притаилась в другом подъезде, откуда хорошо видна дверь, за которой он исчез. Нетрудно понять, что это его временное пристанище в Лондоне. И женщина, скорчившись в уголку, спокойно ждет. Терпение ее неистощимо. Проходит час, другой, третий. Она ждет. Для подкрепления сил она покупает краюху хлеба в булочной, до которой всего каких-нибудь сто шагов, и бутылку молока у проезжающего мимо молочника. В полдень ее знакомец снова выходит. Он переоделся, но в руках у него ничего нет, и чемодана за ним не несут. Стало быть, он еще не уезжает. Она с полквартала идет; следом, потом останавливается, видимо колеблясь, но после минуты раздумья решительно направляется к дому, который он только что покинул. - Джентльмен из Клойстергэма у себя? - Только сейчас вышел. - Ах, досада! А когда джентльмен возвращается в Клойстергэм? - Сегодня в шесть часов. - Спасибо! Дай бог этому дому богатым быть, где и мне, бедняжке, вежливо отвечают, когда вежливо спросишь! "Уж во второй-то раз я тебя не упущу! - повторяет "бедняжка" - и нельзя сказать, чтобы вежливо, - очутившись снова на улице. - Прошлый раз потеряла, как стали все в дилижанс садиться. Даже не видела, в город ты поехал или еще куда. А теперь-то уж знаю, что в город. Ага, джентльмен из Клойстергэма! Я там раньше тебя буду, дождусь твоего приезда. Недаром я поклялась, что уж во второй-то раз тебя не упущу!" И, согласно своему обещанию, "бедняжка" в тот же вечер стоит на углу Главной улицы в Клойстергэме, любуясь издали островерхими крышами Женской Обители и развлекаясь чем может в ожидании девяти часов, когда, по ее расчетам, очередной дилижанс должен доставить интересующего ее пассажира. Под покровом темноты ей нетрудно удостовериться, так это или не так; и оказывается, что так: пассажир, которого она поклялась не упускать, высаживается вместе с остальными. - Ну, теперь посмотрим, куда ты денешься. Иди! Она говорит это в пространство, но можно подумать, что ее приказанье достигло его ушей, - так послушно шагает он по Главной улице, пока не доходит до арки над воротами, а тут вдруг исчезает. Бедняжка ускорила шаг, она почти по пятам за ним вбегает под арку, но здесь ее взгляду представляется по одну сторону лишь пустая каменная лестница, а но другую распахнутая настежь дверь, за ней комната со сводчатым потолком и большеголовый седовласый джентльмен, который сидит за столом и пишет, одновременно зорко оглядывая прохожих, как будто он сборщик дорожной пошлины (хотя вход сюда явно бесплатный). - Эй! - говорит он негромко, видя, что она остановилась. - Кого вы ищете? - Тут сейчас прошел один джентльмен, сэр. - Прошел, верно. Что вам от него нужно? - Где он живет, не знаете? - Где живет? А вон напротив. По той лестнице. - Вот спасибо тебе, милый. Да ты потише говори. Шепотком. Как его звать-то? - Фамилия - Джаспер. Имя - Джон. Мистер Джон Джаспер. - А какое его занятие? - Занятие? Поет в хоре. - В горе?.. - В хоре. - Это как то есть? Мистер Дэчери встает из-за стола и выходит на порог. - Знаете вы, что такое собор? - спрашивает он шутливо. Женщина кивает. - Ну и что же это такое? Она озадаченно смотрит на него, в тщетных поисках удовлетворительного определения. Но тут ей приходит в голову, что легче просто показать на самый предмет, который сейчас маячит поодаль, резко выделяясь черной своей громадой на густо-синем ночном небе среди чуть поблескивающих ранних звезд. - Правильно. Пойдите туда завтра в семь утра - и вы увидите мистера Джона Джаспера и услышите, как он поет. - Спасибо, милый! Вот уж спасибо! Злобное торжество, с которым она произносит эти слова, не ускользает от вниманья пожилого холостяка без определенных занятий, мирно живущего на свои средства. Он окидывает ее быстрым взглядом, закладывает руки за спину, как то в обычае у мирных старых холостяков, и лениво бредет рядом с ней по каменном дорожке в ограде собора, где звук их шагов будит многоголосое эхо. - А если хотите, - говорит он с кивком в сторону арки, - можете хоть сейчас пойти к мистеру Джасперу на квартиру. Она смотрит на него с хитрой улыбкой и отрицательно трясет головой. - А-а! Не хотите, стало быть, с ним разговаривать? Она опять молча трясет головой и складывает губы для беззвучного отрицания. - Ну так можете любоваться им на расстоянии, по три раза в день, коли есть охота. Но стоило ли ради этого приезжать так издалека? Она быстро вскидывает на него глаза. Если мистер Дэчери рассчитывал, что она так сейчас и проболтается, откуда приехала, то он слишком понадеялся на ее простоту. А она, может, похитрей его. Впрочем, приглядевшись к нему, она решает, что он не повинен в столь коварном умысле. Очень уж сам он прост по виду. Разгуливает себе, подставляя ветру свои седые космы да побрякивает мелочью в кармане. Видно так, от нечего делать, к ней привязался. Но звон монет раздражает ее алчный слух. - Добрый господин, что я у вас попрошу. Не поможете ли мне заплатить за ночлег и за обратную дорогу? Я ведь бедная, очень бедная, да еще и больная, кашель меня замучил. - Вы, я вижу, хорошо знаете, где Номера для проезжающих, прямо туда идете, - добродушно говорит мистер Дэчери, все еще побрякивая мелочью. - Часто здесь бывали? - За всю жизнь один раз. - Да ну? Неужели? Они уже подошли к Монастырскому винограднику. Вид этого пустыря напоминает женщине о том, что с ней когда-то здесь случилось и что, как ей кажется, может послужить для ее спутника назидательным примером. Она останавливается и говорит с жаром: - Вы, может, не поверите, а вот на этом самом месте один молодой джентльмен дал мне три шиллинга шесть пенсов. Я вот тут на траве сидела и так-то раскашлялась, прямо дух вон. А он подошел. Я попросила у него три шиллинга шесть пенсов, и он мне дал. - А не слишком ли это смело - самой назначать сумму? - говорит мистер Дэчери, все еще побрякивая мелочью. - Ведь это как будто не принято, а? Молодому джентльмену могло показаться, что ему вроде как бы предписывают? А? - Слушай, милый, - вкрадчиво говорит женщина, наклоняясь к его уху, словно доверяя ему тайну, - мне эти деньги нужны были на лекарство, которым я и себя пользую и другим продаю. Я ему объяснила, и он мне дал, и я честно все на это потратила, до последнего грошика. И теперь мне столько же нужно и на это же самое, и ежели ты мне дашь, я честно на это потрачу, все до последнего грошика, вот тебе крест! - Какое лекарство? - Я с тобой по-честному поступлю, что сейчас, что после. Это опиум, вот что. Мистер Дэчери, вдруг изменившись в лице, вперяет в нее острый взгляд. - Опиум, милый, вот это что. Ни больше, ни меньше. И скажу тебе, к этому зелью все несправедливы, все равно как, бывает, к человеку: что о нем дурного можно сказать, это все слышали, а что хорошего - про то никто и не знает. Мистер Дэчери начинает медленно отсчитывать деньги. Жадно следя за его пальцами, женщина опять заговаривает о том случае, который выставляет ему как пример для подражания. - В прошлый сочельник это было, только что стемнело. Вот тут я сидела, возле калитки, и молодой джентльмен дал мне три шиллинга шесть пенсов. Мистер Дэчери замечает, что ошибся в счете, ссыпает мелочь обратно в горсть и снова начинает считать. - А имя этому молодому джентльмену, - добавляет она, - было Эдвин. Мистер Дэчери роняет монетку, нагибается, чтобы ее поднять, и выпрямляется весь красный от усилия. - Откуда вы знаете его имя? - Я спросила, и он сказал. Только два вопроса я ему задала - как его крещеное имя и есть ли у него подружка. И он ответил, что зовут его Эдвин, а подружки у него нет. Мистер Дэчери стоит в угрюмом раздумье, держа в руке отсчитанные монеты. Может быть, сумма показалась ему вдруг слишком большой и ему жаль с ней расстаться? Женщина недоверчиво смотрит на него; в ней накипает злоба, готовая прорваться, если он передумает и ей откажет. Но он протягивает ей деньги, словно уже позабыв о своих колебаниях. Она раболепно благодарит и уходит. Мистер Дэчери возвращается один к домику над воротами. Лампа у Джона Джаспера уже зажжена, его маяк сияет. И как матрос после опасного плаванья, приближаясь к скалистым берегам, смотрит на остерегающий его огонь, мысленным взором проникая в далекую гавань, которой ему, может быть, не суждено достигнуть, так и задумчивый взгляд мистера Дэчери обращается к этому маяку и сквозь него еще куда-то дальше. Он заходит к себе, но только затем, чтобы взять шляпу, хотя трудно понять, на что ему понадобился этот, казалось бы, совсем излишний по его привычкам предмет туалета. Затем он снова выходит. Соборные часы показывают половину одиннадцатого. Он неспешно идет по монастырским владеньям, все время оглядываясь, как будто в этот колдовской час, когда мистера Дердлса загоняют домой камнями, он надеется встретить где-нибудь дьяволенка, которому поручены заботы о почтенном каменщик. И точно: эта адская сила уже выпущена на волю. Не имея сейчас живой мишени для обстрела, он развлекается тем, что побивает камнями умерших сквозь ограду кладбища, находя в том особо пикантное удовольствие, так как, во-первых, место их упокоения считается священным, а во-вторых, высокие надгробья в лунном свете похожи отчасти на самих мертвецов, вставших из могил и пустившихся в свои ночные странствия, - и бесенок может тешить себя сладкой надеждой, что, попадая камнями, причиняет им боль. Мистер Дэчери окликает его: - Эгей, Моргун! Бесенок отзывается: - Эгей, Дик! - Видно, они теперь совсем уж на дружеской ноге. - Ты только не говори никому, - добавляет чертенок, - что меня так зовут. Им ведь непременно имя подай. А я ни в каких именах не признаюсь. В тюрьме вот тоже, как в книгу записывать, так сейчас спрашивают - как твое имя? А я говорю - сами догадайтесь! И когда спрашивают - какой ты веры, я тоже говорю - сами догадайтесь! Что, заметим кстати, было бы очень трудной задачей для государства, даже при самой разработанной статистике. - Да и нету такой фамилии - Моргуны, - добавляет мальчишка. - А может быть, есть. - Врешь, нет. Это меня в номерах так прозвали за то, что мне ночью поспать никак не удается, все время будят. Один глаз засыпает, а другой уже моргает, вот что это значит - Моргун. Но я и в этом не признаюсь. Надо им меня как-нибудь звать, пусть зовут Депутат, а больше из меня ничего не вытянешь! - Хорошо, пускай Депутат. Слушай. Мы ведь с тобой друзья, а, Депутат? - Ну а как же! - Я простил тебе долг, помнишь, шесть пенсов, еще когда мы только познакомились? И с тех пор тебе еще не раз перепадало от меня по шесть пенсов, а, Депутат? - Да. А главное, ты Джаспера не любишь. С какой стати он меня за ворот хватал? - Действительно, с какой стати? Но сейчас не о нем речь. Хочешь заработать еще шесть пенсов? У вас сегодня новая постоялка прибавилась, я с ней недавно разговаривал, - старуха с кашлем. - Ага! Курилка, - подтверждает Депутат, хитро подмигивая мистеру Дэчери, и, загнув голову набок и страшно закатив глаза, делает вид, что курит трубку. - Опивом курит. - Как ее зовут? - Ее Королевское Высочество принцесса Курилка. - Надо полагать, у нее есть еще и другое имя. А где она живет? - В Лондоне. Где матросня крутится. - Моряки? - Я же говорю - матросня. И китаезы, и еще разные, которые горла режут. - Узнай мне точно, где она живет. - Ладно. Гони монету. Шиллинг переходит из рук в руки. И как полагается среди честных дельцов, взаимно достойных доверия, сделка считается состоявшейся. - А вот потеха-то! - восклицает Депутат. - Знаешьт куда ее высочество завтра идти хочет? В собо-о-о-ор! - Он восторженно растягивает это слово, хлопает себя по ляжке и сгибается чуть не до земли в припадке визгливого смеха. - Откуда ты знаешь? - Сама мне сказала. Завтра, говорит, мне надо встать пораньше. Разбуди меня, говорит, мне надо утречком хорошенько помыться, красоту на себя навести, хочу, говорит, прогуляться в собо-о-ор! - Смехотворность этой затеи приводит его в неистовый восторг; он исступленно топает ногами; и под конец, не зная, как еще выразить свои чувства, пускается в медленный торжественный пляс, думая, вероятно, что изображает настоятеля. Мистер Дэчери выслушивает все это с видимым удовлетворением, по как-то задумчиво, словно еще что-то прикидывая и взвешивая в уме. и на том их свидание кончается. Вернувшись в свое причудливое жилье, мистер Дэчери долго сидит за ужином, рассеянно поглощая хлеб с сыром, салат и эль, приготовленный для него стараниями миссис Топ; да и кончив ужинать, он еще долго сидит за столом. Наконец он встает, подходит к буфету в углу и, отворив дверцу, разглядывает несколько неровных меловых черточек на ее внутренней стороне. - Мне нравится, - говорит он, - этот способ вести счета, принятый в старинных трактирах. Никому не понятно, кроме того, кто ведет запись, но все тут, как на ладони, и в свое время будет предъявлено должнику. Гм! Пока еще очень маленький счет. Совсем маленький! Он сокрушенно вздыхает, достает с буфетной полки кусочек мела и останавливается с занесенной рукой. - Сегодня, кажется, можно прибавить черточку, - бормочет он. - Не очень большую. Так, средней величины. - Он проводит короткую черту. - Это, пожалуй, все, на что я имею право. - И, захлопнув дверцу буфета, он отправляется спать. Яркое утро занимается над старым городом. Все его древности и развалины облеклись в невиданную красоту; густые завесы плюща сверкают на солнце, мягкий ветер колышет пышную листву деревьев. Золотое отблески от колеблющихся ветвей, пенье птиц, благоуханье садов, полей и рощ, - вернее, единого огромного, сада, каким становится наш возделанный остров в разгаре лета, - проникают в собор, побеждают его тлетворные запахи и проповедуют Воскресенье и Жизнь. Холодные каменные могильные плиты, положенные здесь столетья назад, стали теплыми; солнечные блики залетают в самые сумрачные мраморные уголки и трепещут там, словно крылья. Приходит мистер Топ со своими тяжелыми ключами и, зевая, отпирает и распахивает двери собора. Приходит миссис Топ со своей свитой вооруженных метелками эльфов. Приходит в положенное время органист и с ним мальчики, его подручные, которые тотчас поднимают страшную возню на хорах, заглядывают вниз из-под красных занавесок, хлопками сгоняют пыль с нотных тетрадей и смахивают ее с клапанов и педалей. Со всех сторон словно по сигналу слетаются к соборной башне грачи; им, должно быть, нравится та раскачка, которую сообщает их гнездам колокольный звон и звуки органа, и они отлично знают, когда можно ожидать этого удовольствия. Стекаются - лениво и в малом числе - прихожане, главным образом из Уголка младшего каноника и прочих домиков в ограде собора. Появляется мистер Криспаркл, очень свежий и бодрый, и его братья-священнослужители, далеко не столь свежие и не столь бодрые. Спешат в ризницу певчие (они вечно спешат и лишь в последний момент натягивают свои ночные рубашки, как дети, увиливающие от постели); их вереницу возглавляет Джон Джаспер. Последним приходит мистер Дэчери; он располагается на пустующей церковной скамье - они почти все пустуют и все к его услугам, на выбор, - и оглядывается по сторонам, высматривая Ее Королевское Высочество принцессу Курилку. Служба идет своим чередом, а ее высочества все еще нигде не видно. Наконец мистер Дэчери обнаруживает ее в темном уголке. Она прячется за колонной, надежно укрывшись от взглядов регента, но сама смотрит на него с неотступным вниманием. А он, не подозревая о ее присутствии, поет, разливается. И в минуту его наивысшего музыкального пыла она вдруг злобно смеется и даже - мистер Дэчери ясно это видел! - грозит ему кулаком. Мистер Дэчери снова всматривается - уж не померещилось ли ему? Да нет, вот опять! Тощая и уродливая, как одна из тех фантастических фигур, что вырезаны на кронштейнах алтарных сидений, злобная, как сам Отец 3ла, жесткая, как бронзовый орел *, держащий на крыльях священные книги (и отнюдь не почерпнувший из них христианской кротости, если судить по свирепым атрибутам, коими его снабдил скульптор), она сидит, сцепив на груди худые руки; потом вдруг вздевает их вверх и обоими кулаками грозит руководителю хора. И в эту же самую минуту у решетчатых дверей позади хора появляется Депутат, сумевший обмануть бдительность мистера Топа с помощью хитрых уловок, на которые он такой искусник; он заглядывает украдкой сквозь решетку и застывает в изумлении, перебегая глазами с той, кто грозит, на того, кому она угрожает. Служба кончилась, и церковнослужители расходятся, торопясь к завтраку. Мистер Дэчери задерживается на паперти; и когда певчие, сбросив свои ночные рубашки с такой же поспешностью, с какой час назад их надевали, выбегают, толкаясь, из ризницы и рассеиваются по аллеям, он подходит к своей новой знакомке. - Здравствуйте. С добрым утром. Ну что, видели вы его? - Видела, милый, видела. Нагляделась! - Вы его знаете? - Его-то? Ого! Уж так-то знаю - получше, чем все эти преподобия вместе взятые. Миссис Топ позаботилась о своем жильце: дома для него уже готов вкусный и опрятно поданный завтрак. Но прежде чем сесть к столу, он отворяет угловой буфет, достает с полки кусочек мела и проводит толстую длинную черту - от самого верха дверцы до самого низа; а затем с аппетитом принимается за еду ПРИЛОЖЕНИЕ  ОТ РЕДКОЛЛЕГИИ  Роман "Тайна Эдвина Друда" - последнее произведение Диккенса, над который он работал до самой счерти. Как и большинство других романов Диккенса, "Тайна Эдвина Друда" выходила в свет отдельными выпусками. Книга печаталась с апреля по сентябрь 1870 года. Так как повествовать Диккенса осталось незавершенным, возникли многочисленные догадки относительно возможной развязки событий, изображенных в романе. Разгадка "Тайны Эдвина Друда" затрудняется тем, что в бумагах Диккенса не осталось никаких заметок, набросков, планов, которые позволили бы установить, как намеревался писатель завершить свое произведение. Исследователями творчества Диккенса были высказаны различные предположения о возможной развязке романа. Наиболее научно обоснованной является работа Дж. К. Уолтерса "Ключи к "Тайне Эдвина Друда". Автор - известный английский диккенсовед начала ХX века, состоявший в 1910-1911 годах президентом Диккенсовского общества. Гипотеза Уолтерса базируется на литературоведческом анализе разработки мотивов тайн в других произведениях великого романиста. Вопросов, связанных с "Тайной Эдвина Друда", Дж. К. Уолтере касается также в своей ките "Фазы Диккенса" (J. Cuming Walters, Phases of Dickens, L. 1911, см. главу "The Last Mystery", pp. 76-101). Так как незавершенность "Тайны Эдвина Друда" обычно возбуждает у читателей множество вопросов, редакция сочла целесообразным поместить здесь перевод исследовании Уолтерса, впервые публикуемый на русском языке. ДЖ. КАМИНГ УОЛТЕРС - Ключи к роману Диккенса "Тайна Эдвина Друда" - Посвящается председателю, вице-председателю и членам ДИККЕНСОВСКОГО ОБЩЕСТВА, Англия и клуба "ВОКРУГ ДИККЕНСА", Бостон, США ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА  Предвидя, что настоящая работа прежде всего может быть подвергнута критике за то, что по своему размеру она не соответствует теме, спешим пояснить, что в ней содержится не только попытка раскрыть тройную тайну "Эдвина Друда", но и обзор других подобных попыток, а также анализ приемов автора. Мы задались здесь целью собрать воедино все наши наблюдения и, расположив их в должном порядке, показать, что они неизбежно приводят к одному-единственному заключению. Только таким способом можно обрести истину. Тот, кто подходит к "Эдвину Друду" с заранее составленной теорией, легко найдет в романе места, ее подтверждающие, мы же старались идти иным путем - сперва выделить существенные места, а затем уже смотреть, что в них скрыто. Последняя серьезная попытка приподнять завесу, наброшенную Диккенсом на "Эдвина Друда", была сделана так давно, что еще одну попытку в этом направлении можно считать оправданной, в особенности если она приводит к совсем иным выводам. Мы не даем здесь продолжения романа, а только "ключи" к нему, которые, как мы надеемся, помогут читателю лучше его попять и уловить внутренний рисунок очень сложной и запутанной фабулы. Tot homines, quot sententiae {Сколько людей, столько мнений (лат.).} Чарльз Диккенс: "Очень любопытная и новая идея, которую нелегко будет разгадать... богатая, но трудная для воплощения". Лонгфелло: "Без сомнения, одна из лучших его книг, если не самая лучшая". Один известный романист: "Гораздо ниже всего, что Диккенс ранее писал". Р. А. Проктор: "Много выше большинства его произведений". Джордж Гиссинг: ""0чень уж немудреная тайна "Эдвина Друда"... Едва ли мы много потеряли оттого, что роман не был закончен". Эндрю Ланг: "Тайна более загадочна, чем кажется с первого взгляда". Ф. Т. Марциалс: "Бесспорно хороший роман. Что касается самой тайны, то особой загадочности в ней нет... Не так уж трудно сообразить, как будет дальше развиваться действие". Фрисвел: "Эго произведение не обещало быть особенно удачным". Т. Фостер: "Нет прямых указаний на то, каков должен быть конец романа". У. Р. Хьюз: "Прелестный отрывок... тайна так и не разрешена". А. У. Уорд: "Надо признать, что редко фабула бывала завязана так искусно, как в этом романе, развязки которого мы никогда не узнаем". ГЛАВА I - Недописанный роман и метод его написания - Чарльз Диккенс умер 9 июня 1870 года. К 1 апреля он успел издать первый выпуск "Тайны Эдвина Друда". Предполагалось, что роман выйдет в двенадцати ежемесячных выпусках. К моменту смерти Диккенса было опубликовано три выпуска: еще три были в рукописи и опубликованы позже. Но сверх этого не удалось найти ни одной строчки, ни одной заметки, кроме чернового наброска одной главы, которую Диккенс решил не включать. Автор унес свою тайну в могилу, лишь наполовину закончив свое произведение. Задача, которую Диккенс ставил себе в "Эдвине Друде", не касалась собственно литературного мастерства. В этом смысле он уже достиг наивысшего совершенства, какое ему было доступно. Но построение сюжета, его драматическое развертывание всегда было слабым местом Диккенса и лишь в редких случаях ему удавалось. С этой стороны его неоднократно критиковали как после его смерти, так еще и при жизни. И в нем зародилась мысль - показать, что он тоже может крепко построить сюжет, по-новому, оригинально и так, что никому не удастся предугадать его развитие. Развязка останется тайной автора и будет неожиданностью для читателя. Он с гордостью говорил, что напал на "совершенно новую и очень любопытную идею, которую нелегко будет разгадать... богатую, но трудную для воплощения". Он считал также, что драматическое напряжение "будет непрерывно возрастать" с самых первых строчек. Возникает в высшей степени интересная проблема: способен ли был Диккенс выполнить эту поставленную им себе задачу или нет. Большинство критиков либо просто отвечают, что нет, либо, предлагая собственные весьма жалкие разрешения завязанных Диккенсом узлов, выражают тем неверие в его способности и сомнение в правдивости его слов. "При чтении Диккенса, - говорит Джордж Гиссинг, - сразу бросается в глаза характерный для него недостаток: его неумение искусно раскрыть те факты, которые он для придания интереса рассказу долгое время держал в тайне. Этим искусством он так и не овладел... Можно не сомневаться, что и в "Эдвине Друде", когда дело дошло бы до развязки, проявилось бы это всегдашнее неумение Диккенса". Марциалс и Ланг придерживаются того же мнения. Но они упускают из виду, что Диккенс здесь именно и задался целью побороть свой всегдашний недостаток и показать, что он может сделать то, чего, как ему столь часто говорили, он делать не умеет. К "Эдвину Друду" нужно подходить с особой меркой; нужно учитывать, что Диккенс здесь сознательно поставил себе новую задачу. И ведь даже Гиссинг, этот в данном случае враждебный критик, признает, вопреки своим предшествующим утверждениям, что "Эдвин Друд", если бы Диккенс его закончил, "вероятно, оказался бы наилучше построенной из всех его книг. В уже написанных глазах видна такая забота об увязке деталей, которая дает необычный для Диккенса эффект". Редко бывает, чтобы серьезный критик на протяжении двух-трех страниц высказывал столь противоречивые суждения! Есть, однако, и другие критики, которые относятся к "Эдвину Друду" небрежно или презрительно и утверждают, что его тайна вовсе не тайна. Очень легко делать такие выводы, когда разгадку придумал сам, да притом ошибочную. Но тот факт, что эту тайну уже раз десять разгадывали, и все по-разному, что даже относительно общего характера развязки у критиков нет согласия, - Ричард Проктор, например, убежден, что роман должен был иметь счастливый конец, а другие не менее твердо убеждены, что он должен был закончиться самой мрачной трагедией, - все это показывает, что тайна Эдвина Друда, пожалуй, все ж таки была настоящей тайной. В сущности, в "Эдвине Друде", хотя мало кто это отмечал, есть целых три тайны, две главных и одна второстепенная, которую, впрочем, тоже нелегко разгадать. Первая тайна, частично раскрытая самим Диккенсом, - это судьба Эдвина Друда. Был ли он убит, и если да, то кем и как, и где спрятано его тело? Если же нет, то как он спасся, что с ним сталось и появится ли он опять в романе? Вторая тайна: кто такой мистер Дэчери, "незнакомец, поселившийся в Клойстергэме" после исчезновения Эдвина Друда? Третья тайна: кто такая курящая опиум старуха, которая получает в романе прозвище "Принцесса Курилка", и почему она преследует Джаспера? Первые две тайны взаимосвязаны. Третья не имеет прямого отношения к судьбе Эдвина Друда, и ее следует рассматривать как отдельный эпизод. Диккенс довел свою книгу до такой стадии, что первую тайну, в которой воплощена его главная мысль, можно разрешить почти с полной уверенностью на основании того материала, который он сам дал нам в руки. Против Джона Джаспера есть достаточно улик, его преступный замысел ясен, действия тоже; казалось бы, нетрудно сделать вывод. Однако и тут у критиков нет единодушия. Джаспер потерпел неудачу, и Эдвин Друд остался жив, говорят одни. Джаспер преуспел в своих намерениях, и Эдвин Друд был убит, утверждают другие. Если по поводу тайны, наполовину уже раскрытой автором, возникают такие споры, то как не ожидать еще больших разногласий в отношении двух остальных тайн, где все гадательно! Если бы Диккенс довел свой замысел до конца, мы, без сомнения, увидели бы, что первая тайна составляет основу сюжета и остальные ей подчинены. Но роман был так спланирован, что развитию этих второстепенных тем должны были быть посвящены дальнейшие главы - те, что остались ненаписанными; а в уже написанной части темы эти только намечены. Иными словами, автор сказал достаточно для того, чтобы развеять таинственность, окутывающую главную тему, но так мало подвинулся в разработке второстепенных тем, что тут все остается в области предположений и всякий волен судить по-своему. Мы можем почти с математической точностью сделать заключение о судьбе Эдвина Друда на основе того, что черным по белому написал о нем автор. Но когда мы пробуем угадать, каким образом была раскрыта истина и кто именно сыграл тут роль Немезиды, в руках у нас оказываются лишь паутинные нити, которые в любой момент могут оборваться. Диккенс с увлечением работал над этой книгой, он был уверен, что добился своей цели и его тайна до конца останется тайной для читателя; и в связи с этим он потратил немало изобретательности на то, чтобы создать впечатление, будто эту тайну легко разгадать. Его задачей именно и было ошеломить тех поверхностных разгадчиков, которых столько развелось впоследствии. "Эдвин Друд" во многих отношениях самая обманчивая из всех написанных Диккенсом книг. В ней множество волчьих ям и тупиков. При первом чтении кажется, что разгадки лежат на поверхности. Но те, кто не раз перечитывал эту книгу, постепенно убеждаются в том, что наиболее простые объяснения все либо сомнительны, либо вовсе ошибочны. Нужно копать глубже, чтобы добраться до сути. Диккенс заманивает читателя на ложный путь и делает это так тонко, что приходится дивиться его искусству. "Эдвин Друд", пожалуй, самое хитрое и самое сложное из произведений этого жанра. С какой аккуратностью подогнаны у него одна к другой все детали, как точно взвешено значение каждого, даже самого мелкого факта! О том, насколько ему удалось сбить охотников со следа, мы лучше всего сможем судить, если ознакомимся с противоречивыми выводами, к которым приходили даже самые квалифицированные разгадчики. Прежде всего надо сказать, что в бумагах Диккенса не найдено никаких записей, касающихся продолжения романа. "Диккенс не написал ничего, выявляющего основные линии замысла. - говорит Джон Форстер, - кроме того, что содержится в уже опубликованных выпусках; в заготовленных рукописных главах тоже нет никаких указаний, никаких намеков на то, чем должен был кончиться роман... Бывает, что писатель оставляет нам хотя бы наброски замыслов, которых ему не удалось осуществить, намерений, которых он не смог привести в исполнение, намеченных дорог, по которым он не успел пройти, сияющих вдали целей, которых ему не суждено было достигнуть. Здесь ничего этого нет. Белое пятно". Впрочем, несколькими страницами дальше, Форстер показывает, что не такое уж это было абсолютно белое пятно - был найден черновик исключенном Диккенсом главы - "Как мистер Сапси перестал быть членом клуба "Восьмерых". Эта глава имеет все-таки некоторое отношение к развязке. Добавим еще, что издатели Диккенса всегда отвергали слишком поспешные умозаключения и никогда не давали своей санкции на сочинение каких-либо "окончаний" "Эдвина Друда", якобы в духе автора. В Америке, правда, вышла наглая книжонка с именами Уилки Коллинза и Чарльза Диккенса-младшего на титульном листе, но ее настоящие авторы впоследствии сознались в обмане. В том же году, когда началась и преждевременно кончилась публикация "Эдвина Друда", в Нью-Йорке за подписью Орфеуса С. Керра вышла книга под заглавием "Раздвоенное копыто. - Переложение английского романа "Тайна Эдвина Друда" на американские нравы и обычаи, обстановку и действующих лиц". В декабре 1870 года тот же автор поместил в ежегоднике "Пикадилли Эннуэл" статью "Тайна мистера Э. Друда". Более интересна книга "Тайна Джона Джаспера", вышедшая в Филадельфии в 1871 году, размером почти равная оригиналу и представлявшая собой попытку дополнить недостающие главы. Двумя годами позже, и тоже в Америке, появилось фантастическое произведение, будто бы продиктованное духом Диккенса на спиритическом сеансе, которое беззастенчиво именовалось: "Вторая часть "Эдвина Друда". В 1878 году одна манчестерская дама, писавшая под псевдонимом Джиллан Вэз, выпустила трехтомник под названием: "Великая тайна разгадана. Продолжение романа "Тайна Эдвина Друда". Реальная ценность и литературные качества этих трех томов обсуждались критикой - отзывы были неблагоприятные и даже уничтожающие. Для нас все эти "продолжения" интересны только, так сказать, с отрицательной стороны, поскольку ни в одном не предлагается того решения, которое мы намерены изложить ниже. Наиболее серьезной попыткой этого рода является, без сомнения, ряд статей, опубликованных Проктором в журнале "Ноледж" под общим заглавием "Мертвец выслеживает" (в ответ на статью в "Корнхилл Мэгэзин", от февраля 1874 г.). Впоследствии - в 1882 году - Проктор перепечатал отрывки из этих статей в своем "Чтении в часы досуга", которое выпустил под псевдонимом "Томас Фостер". Теория его такова: Джон Джаспер потерпел неудачу, и Эдвин Друд снова появляется в романе как Дик Дэчери. Соображения Проктора подчас очень остроумны, но наиболее существенных моментов он либо не касается, либо оставляет их неразрешенными. Особенно слаб у него конец, и категорические его утверждения, собственно говоря, ни на чем не основаны. Он совершенно неправильно понял встречу Дика Дэчери