лимон. Ц. тогда был еще претором. Он мог привлечь Красса к суду. Когда зашла речь о доказательствах, мы вспомнили Клодия. У руководства уличных клубов должны были сохраниться доказательства того, что Красс поддерживал движение Катилины деньгами. И эти доказательства были в руках у Клодия. Чтобы как-нибудь себя выгородить, он их припрятал. Надо было выудить у него эти улики, Ц. не возражал, чтобы я сходил за Клодием. Перед домом стояли повозки, нагруженные вещами Ц. На всякий случай я приказал моим людям взять их под стражу: я не был уверен, решится ли Клодий пойти к Ц. Но он согласился без колебаний. Господа холодно поздоровались, но вскоре разговор наладился. Клодию для своего процесса необходимы были свидетельские показания Ц., и он готов был отдать за них вещественные доказательства, компрометировавшие Красса. Только мы договорились, как вошла мать Ц. Маленькая, почтенная старушка, но такая, что пальца в рот не клади. При виде оскорбителя семейной чести в обществе опозоренного супруга она не стала церемониться. Начистоту выложила все, что думала не только о Клодий, но и о своем сынке, и потребовала, чтобы Ц. выставил негодяя за порог. Выражения ее были значительно крепче. Я только диву давался, слыша, как выражается аристократия, защищая свою семейную честь. Ц., которому Клодий необходим был до зарезу, оказался в трудном положении. Но он не растерялся. На вопрос матери, неужели же Ц. его нечистоплотные дела дороже собственной чести, он твердо и с достоинством ответил: "Разумеется". Решать политические вопросы в зависимости от личных симпатий и чувств не в его привычках. Судя по его независимому тону, интересы Римской мировой империи были ему дороже в этот миг собственных интересов. Вероятно, его мать была другого мнения. Не в силах вымолвить слова, она вышла из комнаты. Мы ударили по рукам, я вместе с Клодием отправился за доказательствами, а Ц. послал за Крассом. Разговор с Крассом навсегда останется у меня в памяти. Сначала толстяк рассмеялся нам в лицо, когда мы предложили ему поручиться за Ц., у которого было более тридцати миллионов долга. - Что это ты, удирать собрался? - спросил Красс. - Кое-кто ставит мне в строку, что я выступал за возвращение Помпея. - Вот как? - протянул Красс. - Тогда тебе следовало попросить поручительства у твоего друга Помпея. - Я ничего не могу предложить ему взамен, - нахально ответил Ц. - А мне ты можешь что-нибудь предложить? - спросил Красс, развеселившись. - Может быть, и могу, - ответил Ц. - Как тебе известно, я претор. - Еще бы не известно, это стоило мне десять миллионов! - Однако они окупились, - равнодушно заметил Ц., - мне удалось выскочить из аферы Катилины чистеньким. - На то тебя и сделали претором, а вовсе не затем, чтобы вызывать азиатские легионы, - заявил Красс, уже несколько обозлившись. Ц. взглянул на него в упор и не без доброжелательности сказал: - Надеюсь, что тебе тоже удастся выскочить чистеньким. Красс взвился точно ужаленный. - Что это значит? Ц. спокойно ответил: - А то, милый друг, что мне в качестве претора попали в руки некоторые улики против тебя, которые в качестве руководителя клубов я в свое время приберег. - Какие улики? - спросил Красс, голос у него вдруг осип. - Несколько мешочков из-под монет с клеймом фирмы. Нет никакого сомнения в том, что в них были деньги, предназначенные для подпольных организаций. Красс тяжело отдувался. - Шантаж! - закричал он вдруг. - Безусловно, - холодно заметил Ц. - Ты хочешь сказать, что намерен продать мне несколько кожаных мешочков за тридцать миллионов сестерциев? - Ничего подобного, - возразил Ц. почти дружелюбно, - этого они, пожалуй, не стоят. Тебе надо будет только поручиться за меня. Я верну тебе твои тридцать миллионов, как только возвращусь из Испании. Я хотел бы испытать твое доверие ко мне. - А у меня нет к тебе никакого доверия, - выдавил из себя Мокрица. - Ну, тогда тебе грозит бессонница, - заметил Ц. - Где мешочки? Покажи! Мне надо посмотреть на них, прежде чем я соглашусь разговаривать с тобой на совершенно неинтересную для меня тему! Кто-кто, а я его прекрасно понимал и поспешил выложить все пять мешочков на стол. Толстяк смотрел на них с секунду в скорбном молчании, мысленно отдавая дань тем динарам, с которыми он ввязался в эту аферу, до того как обратиться мыслью к тем динарам, которые ему еще предстояло отдать, чтобы выпутаться из нее. Затем мы вместе с ним принялись наводить порядок в делах его приятеля. Прежде всего надо было что-то подкинуть группе Пульхера - она много вложила в азиатские бумаги и основательно пострадала от биржевого краха в декабре, а кроме того, за ее спиной стоял великий Куллон. Мои претензии исчислялись одиннадцатью миллионами. За шесть из них мне поручился Красс. С другими кредиторами он обещал "серьезно поговорить". На том мы и порешили. Ц. сидел в углу и читал какой-то греческий роман. Историки утверждают, что Красс поручился за Ц. потому, что высоко ценил его энергию и предприимчивость. Могу заверить вас - он ничуть ее не ценил. Вдруг из темноты за окном послышались голоса; Старик прервал свой рассказ и прислушался. Но голоса затихли где-то вдали. Он поднялся и, наклонившись, стал наполнять из глиняной амфоры мои .графин. Вдруг он снова прислушался, но все было тихо. Он сел и продолжал: - Я не скрываю, что его манера обращаться со своими кредиторами мне импонировала. Бесспорное превосходство Ц. можно, пожалуй, объяснить его отношением к деньгам. Он не был жаден и вовсе не стремился превратить "твое" в "мое". Он просто-напросто не признавал разницы между "моим" и "твоим". Он был твердо уверен, что его должны содержать. Я часто удивлялся, почему его откровенная беспечность по отношению к своим долгам не отпугивала кредиторов; напротив, она как бы передавалась им. Разговор с Крассом я так подробно изложил вам потому, что на этом примере вы сами убедитесь в прославляемой всеми историками, никогда не покидавшей Ц. веселости. Впрочем, он обвел вокруг пальца не только Красса, но и меня. Он умолчал о скупке земельных участков. Я не буду останавливаться на том, каким образом ему удалось продолжать эти спекуляции, несмотря на банкротство, и во время своего проконсульства в Испании. Об этом говорит Рар в записках за 94 год. В 92 году о скупке им земельных участков знали только Пульхер и несколько других связанных с ним банков. Не случайно Ц. прежде всего потребовал от нас расчета с Пульхером. В Испании он главным образом сотрудничал с группой Пульхера. Внезапно Спицер прервал свой рассказ и, откинувшись на спинку кресла, прислушался. Откуда-то со стороны невольничьих бараков опять доносились громкие голоса. Вскоре мы услышали и лай сторожевых псов. Раздались торопливые шаги, и в окне показался маленький галл управляющий. Он сообщил, что один из рабов бежал. - Возьми собак, - приказал Спицер, - но с поводков не спускай, не то опять одной не досчитаетесь! Он ударил в медную тарелку и велел подать себе теплый плащ. Мы вышли и, пройдя мимо бараков, из которых доносились удары воловьих бичей и вопли допрашиваемых, поспешили за рабами, впереди которых бежала свора собак. Факелы не понадобились - ночь была светлая, что весьма облегчало поиски. Старик шагал молча. Поступь его была решительна и грузна, каждое движение как бы обдуманно, вид - мрачный. На одном из поворотов дороги нам встретился тот самый легионер Цезаря, ветеран галльской войны, с ним была собачонка, и ему стоило немалого труда удержать дворняжку, так и рвавшуюся за сворой ищеек. Спицер грубо спросил его, не видел ли он сбежавшего раба. Коренастый крепыш прямо посмотрел ему в глаза и медленно покачал головой. Когда мы отправились дальше, он еще долго глядел нам вслед. Спицер, подавив раздражение, произнес: - Знает, а молчит. Вся эта сволочь держится друг за друга. Особенно далеко мы не пошли - все равно мы ничем не могли помочь. Но когда мы снова переступили порог библиотеки, до нас донесся дикий вой огромных догов уже откуда-то с озера. Старик налил себе стакан красного вина. Руки его не дрожали, но голос выдавал, как трудно ему было сохранять самообладание. Его землисто-серое лицо стало пепельным. - Нет, - ответил он на мой вопрос о том, что будет со сбежавшим, если его схватят, - я никогда не велю их убивать. За них деньги плачены, я не такой дурак, чтобы ломать кости тому, кто обрабатывает мне оливковые плантации. Кстати, смертная казнь не пугает рабов. Они ведь не так привязаны к жизни, как мы. Рассказывая об управлении Цезаря Испанией - управлении, которое почитается классическим, - он постепенно успокоился. Однако то и дело прислушивался к ночным звукам за окном, и рассказ его был еще более желчным, чем обычно. Лишь намного позднее я понял, почему он совсем не прибегал к столь естественному в данном случае приукрашиванию событий, а, напротив, старательно подчеркивал, выпячивал все грубое, жестокое. - Ц., - продолжал он, - настолько поспешно покинул Рим, что даже не испросил у сената инструкций относительно состава, вооружения и оплаты своей армии. Я думаю, что слава о "сказочной быстроте его путешествий" распространялась главным образом его кредиторами. И все же он не покинул Рима, прежде чем не испросил инструкций у группы Пульхера. Ей ведь поручили ликвидировать контракты на поставку военных материалов, заключенные между этрурскими железными рудниками и армией Помпея. Рудники эти - самые крупные в Италии - уже сильно истощились. Да, Ц. действительно был первым, кто в управлении провинцией руководствовался разумными, то есть деловыми, принципами. Историки лишь глухо упоминают об этом. По ряду причин, главным образом для того, чтобы получить триумф, Ц. пришлось изображать свое пребывание в Испании как военный поход. Он докладывал о военных действиях против горных племен, совершавших разбойничьи набеги на долину. На самом же деле речь шла о горожанах, покинувших насиженные места, чтобы скрыться в горах, и которых надо было силой вернуть обратно. Таков обычный язык сводок, которые посылают наместники. Деятельность Ц. была куда интереснее. Главным, собственно новым, в ней было то, что он обращался с испанскими дельцами не просто как с испанцами, а как с дельцами. Он поддерживал их, где только мог, в том числе и против их собственных земляков. Прежде всего требовалось умиротворить Испанию. И ради достижения этой цели нельзя было останавливаться ни перед какими средствами, даже самыми жестокими. Из всех цивилизаторских начинаний всего больше прославило его переселение лузитанских горцев в долины. Лузитанские купцы жаловались на недостаток рабочих рук в шахтах, где добывались серебро, медь и железо. Горцы предпочитали работе под землей созерцательную пастушескую жизнь на горных пастбищах. Промышленники с полным основанием указывали, что на этих труднодоступных высокогорных лугах людям легко укрываться от сборщиков налогов. Римские губернаторы десятилетиями не обращали внимания на жалобы туземных купцов и держались в стороне от борьбы, которая велась между лузитанской буржуазией и строптивыми пастушескими племенами. Горные племена стояли на очень низкой ступени цивилизации. Они даже не заводили себе рабов. Без помощи извне нечего было и думать об эксплуатации колоссальных рудных богатств - частью из-за примитивной техники, частью из-за отсутствия необходимой рабочей силы. И все же римские войска только тогда вторглись в горы, когда, вскоре по приезде Ц., стало известно, что там приносят богам даже человеческие жертвы. Искоренение столь варварских обычаев требовало быстрых и решительных мер. Разумеется, подобная операция будет стоить многих человеческих жизней, но в конце концов она окупится. И те римские солдаты, которые за отсутствием дорог двинулись по дну лимана, приняв его за высохшее русло реки, и утонули со всем вооружением и поклажей, когда начался прилив, отдали свою жизнь не напрасно. На берегах этого лимана теперь живописно раскинулись виллы как местных, так и римских купцов. А горные долины, где в те времена раздавался звон оружия и стоны раненых, ныне вновь оглашаются ударами мирной кирки в рудных выработках и ликующими возгласами рабов. Короткая война не обошлась без кровопролития, и не все операции Ц. кончались успешно. Но солдаты были на него не в обиде. Он щедро вознаграждал их. Ц. мог с чистой совестью просить в Риме триумфа. Чтобы получилось необходимое для этого число в пять тысяч убитых, ему вовсе не требовалось, как иным полководцам, приплюсовывать к павшим врагам еще и все поплатившееся жизнью гражданское население. Римские когорты в этом походе сражались плечом к плечу с когортами туземных солдат, армия Ц. на одну треть состояла из лузитанов. Отношение римских откупщиков, и тем самым Сити, к местной буржуазии было самое что ни на есть сердечное. Ц. с помощью группы Пульхера добился для своей провинции снижения налогов, доказав, что страна пострадала от его военных операций. Кроме того, перед раздачей откупов он настоял на полюбовной сделке между отдельными претендентами и группой Пульхера, избежав этим ажиотажа во время торгов. Рудники он оставил в руках местных промышленников и выхлопотал лузитанам мораторий по долгам. Он установил такие порядки, при которых местной промышленности предоставлялась возможность продолжать работу и в то же время ценой предельного напряжения всех людских ресурсов страны отрабатывать долги. Две трети выручки от рудников постоянно текли в Сити. Поход в горы принес обильную жатву в виде рабов. Но это еще не решало дела. Привыкшие к праздности на своих альпийских лугах, бывшие пастухи убегали из городов, и их время от времени приходилось силой возвращать обратно. Ц. старался как мог. Успех его был эпохальным и больше чем что-либо другое способствовал популярности новой системы. Несмотря на сниженные налоги, доходы метрополии постоянно росли, и у Сити имелись все основания быть довольным. Оно получало столько руды, сколько хотело. Ныне в рудниках трудится более 40 000 рабов, и Сити выколачивает 45 миллионов сестерциев в год из одних серебряных копей. Но и на свою долю от умиротворения провинции Ц. никак не мог пожаловаться. Историки расходятся в мнениях относительно того, на чем, собственно, он там нажился. Бранд, например, утверждает, что Ц. брал деньги лишь ради того, чтобы получить в руки доказательства безграничной благодарности испанцев за его бескорыстие. Ц. принимал только добровольные подношения, подчеркивает он. Непот, считая полководцев слишком гордыми, чтобы выклянчивать себе подаяния, приходит к выводу, что Ц. просто приказывал подносить ему пожертвования. Одни говорят, что он брал деньги у врагов, другие - у союзников; одни - что это была контрибуция, другие - что акции серебряных рудников; кто-то пишет, что платили ему в Испании, а кто-то - что в Риме. И все они правы. Каждый мальчишка знает, что Ц. умел делать несколько дел сразу. За один-единственный год он "сделал" 35 миллионов сестерциев. Когда он вернулся в Рим, это был другой человек. Ц. доказал, на что он способен, доказал и то, на что способна одна-единственная провинция. Тем самым он оправдал свое историческое изречение: лучше быть первым в Испании, чем вторым в Риме. И мое доверие к нему тоже вполне оправдалось: наш маленький банк уже никак нельзя было назвать маленьким. В комнату снова вошел галл. Он был бледен, растрепан и еле держался на ногах от усталости. - Ничего от них не добьешься, - сказал он. Старик только невозмутимо глянул на него, и мне показалось, что галл побледнел еще сильнее. Повернувшись, он быстро вышел. Старик обратил свое топорное лицо к темному окну, несколько минут сидел молча, затем продолжал ровным голосом: - Это был другой человек, и вернулся он в другой Рим. После страшного поражения 92 года демократия вновь поднимала голову. Вопрос о том, как переварить полмира, завоеванные Помпеем, был, правда, снят с повестки дня благодаря кровавой победе катонова сената, но так и остался нерешенным. Положение вновь крайне обострилось. Без Сити нельзя было обойтись, а вместе с тем Сити не давали ходу. Огромные толпы рабов заполонили Рим, всю Италию. Но чем больше было рабочих рук, тем меньше было работы. Бесплатная раздача хлеба привела к полному захирению ремесел. Владельцы крупных латифундий стремились перейти от зернового хозяйства к разведению виноградников и масличных культур. Они с ног сбивались в поисках арендаторов. Вам не понять всех столкновений последующих лет, в том числе и гражданских войн, без учета этого основного факта. Приходилось опять обращаться к маленькому человеку. У демократии вновь появились шансы. Он поднялся и, взяв шкатулку со свитками, добавил: - По этим запискам вы увидите, что демократия была осуществлена полностью. Задумавшись, я шагал к своей вилле. В складках туники у меня был спрятан свиток с записками Papa за 94 и 95 годы. Ночь была теплая, небо затянуло тучами. Сбежавшему рабу повезло. Из бараков, мимо которых мне пришлось идти, не доносилось ни звука. Книга четвертая ЗАПИСКИ PAPA, СВИТОК ТРЕТИЙ Трехглавое чудовище (с 12.2.694 по 27.7.694. Сокращены издателем) Официальная историография в лице ее наиболее прозорливых представителей усматривает в этих событиях попытку сената не допустить триумфа Цезаря по его возвращении из Испании. Демократические круги Рима стремятся посадить консулом своего человека, желательно полководца. Цезарь, поставленный перед выбором - власть или слава (консульство или триумф), без колебаний выбирает власть. 12.2.694  Триумф нужен нам до зарезу. Хотя бы для того, чтобы заставить умолкнуть наглые остроты, распространяемые Цицероном об испанском походе Ц. Он пустил слушок, будто триумфатором во время триумфа Ц. выступит Пульхер (Азиатский торговый банк). Названия полей сражений следует подвергнуть тщательной проверке - как бы они не оказались названиями фирм и банков. Самые ожесточенные бои происходили ведь между должниками и кредиторами, и поле брани было усеяно не обескровленными трупами врагов, а обесцененными акциями и разорванными в клочья контрактами. Ц. привез с собой столько финансовых экспертов и ростовщиков, что в лагере не оказалось места для солдат и их пришлось расквартировать за его пределами. Легионеров использовали лишь от случая к случаю для охраны сейфов. Пошлые шутки, но на невежд они действуют. Разумеется, это обойдется недешево, но мы непременно должны получить консульство на будущий год. Именно потому Мацер и настаивает на триумфе. Говорит, что председатели округов зондировали почву (не открывая карт, конечно) и натолкнулись на недоверие избирателей. Никто не забыл, что, когда баллотировался Катилина, им в конце концов так и не заплатили. А если наш триумф состоится, каждый увидит, что это кандидат с мошной. Придется, конечно, поставить угощенье для всего города, бросать в толпу деньги, хотя бы монеты в пол-аса. Триумфальное шествие даст возможность подзаработать ремеслам. Какой прок маленькому человеку от испанского серебра, текущего в банковские сейфы? Какой барыш от войны мяснику, пекарю, чесальщику шерсти, гончару? Разве что ему перепадет от триумфа. Кроме того, не надо думать, что дело в одних деньгах. Маленький человек не может отказаться от денег - они ему нужны, но принимает он их охотнее от того, к кому проникся доверием. Управлять городом можно по-разному: скаредно и щедро. А для ремесленника в этом все. Добрая половина мастерских закрыта, так как они жили военными поставками, а воины нет. Они рады будут избрать полководца. Спицер в узком кругу тоже высказывается за триумф. Вот его слова: "Неправильно рассматривать триумф только как балаган. Нет, триумф - это завоевание кредита. Именно потому, что финансовое положение у нас не ахти какое, надо раскошелиться. Пусть весь город провоняет нашими деньгами. Для кредита куда лучше, чтобы видел", как ты проезжаешь по городу в триумфальной колеснице, хотя бы и с пустой мошной, чем с набитой плетешься пешочком в банк на Форуме. Я так и написал Ц.: "Если за вами укрепится репутация дельца - это произведет в Сити дурное впечатление. Вы - государственный деятель, полководец. Это ваша вывеска, поймите вы меня! И ради бога не пренебрегайте традициями. До меня дошли слухи, что вы как-то обронили: "К чему весь этот тарарам?" Такое словцо может вам стоить целого состояния. Пусть подобным образом выражается господин Кинкула (выделка кож) и ему подобные, а вы докажите, что серьезно относитесь к своему делу, и вам доверят деньги. Триумф вам необходим". А Фульвия прощебетала: "Непременно триумф! Сенат лопнет с досады. Вот так же, когда я заказываю новое платье у Аристипулоса, все мои товарки готовы лопнуть с досады. Когда положение у меня хоть плачь, денег нет на книжке - что я делаю? Иду к портнихе и заказываю десяток новых нарядов. Я много о чем сожалела в жизни, но ни разу не пожалела, что хорошо одеваюсь. И дело не только в том, что шелк гораздо больше волнует мужчин, чем самая нежная кожа, нет, у них слюнки текут, когда они видят, какая я дорогая. Непременно устраивайте триумф". Вопрос этот, если он вообще был для Ц. вопросом, решил в конце концов Пульхер. Он сказал: "На вашей тоге налипла грязь римских предместий. Ее надо основательно выбить. Достаточно сказать одно слово: Катилина". Строго секретные данные, которые сообщил Спицер, говорят о том, что круги, стоящие за Азиатским торговым банком, даже настаивают на триумфе, если мы хотим получить от них деньги для предвыборной кампании. Гай Матий уже запросил в сенате триумф для Ц. и представил соответствующие документы. Между прочим, я совершенно не понимаю замечания Спицера, будто - бы наше финансовое положение "не ахти какое". Ведь Ц. наверняка выколотил в Испании немалую толику денег! 20.2.  Сенатская комиссия чинит одно препятствие за другим, только бы не разрешить нам триумфа. Там утверждают, будто мы причислили к убитым врагам и лиц, умерших от различных эпидемий, а также убитых союзников. А когда мы указываем, что у Ц. бывали стычки с союзниками, то нам немедленно грозят расследованием. Короче, к нам всячески придираются. Если они еще пронюхают, что мы собираемся баллотироваться в консулы, нам несдобровать. Этот план надо во что бы то ни стало как можно дольше держать в тайне. Напрямик спросил Спицера, каковы наши финансовые дела. - Боюсь показываться кредиторам, - был его ответ, - все так и рвутся ссудить нам денег. Положение наше никогда не было более прочным. Это меня успокоило. 27.2.  Матий сообщил: со вчерашнего дня сенату известно, что Ц. намерен баллотироваться в консулы. Он считает, что нам теперь ни за что не добиться разрешения на триумф. 29.2.  Триумф разрешен! Никто из нас не понимает почему. 7.3.  Еще несколько недель назад Ц. поручил Спицеру подготовить триумфальное шествие, как только будет получена санкция сената. Теперь мы составляем план действий. Приходится невероятно спешить, так как Ц. обязан не позднее 12 июля зарегистрировать свою кандидатуру в консулы. Таким образом, триумфальное шествие заменит нам предвыборную кампанию. Но подготовить его надо к концу мая, и нам уж никак нельзя ударить лицом в грязь. Плохо, что Ц. застрял в Испании. Кажется, его все еще держат там дела с Пульхером. 8.3.  Надо постараться припомнить триумф Помпея - ведь непременно начнут сравнивать. Это было прошлой осенью. Помпей ждал целый год, пока не прибыли все трофеи из Азии. Я наблюдал торжества с восьмого этажа дома на верхней Субуре вместе с возчиком Листом, тем самым молодым человеком, который в свое время доставил меня в Писторию. Шествие было огромное. Оно и понятно, ведь это был триумф над всем известным цивилизованному миру Востоком. Все, что только можно было погрузить на корабли, было погружено. Рано утром я видел, как на громадных повозках, - запряженных слонами, везли по скотному рынку чуть не целые храмы. Но их пришлось там и бросить - римские переулки оказались слишком узкими. Да и вообще двух дней не хватило, чтобы все показать. Горы трофеев так и не нашли применения. Впереди шествия несли два деревянных щита, на которых кратко были перечислены все походы Помпея. Щиты то и дело задевали за веревки, которые протягивают через переулки для сушки белья. Тогда их понесли плашмя, чтобы из их окон все же могли прочитать. В конце перечня значилось, что война удвоила годовые доходы, поступающие из Азии. За таблицами тянулась бесконечная вереница колесниц, нагруженных воинскими доспехами, боевыми машинами и носами кораблей; за ними двигались мулы, навьюченные тюками с серебром общей стоимостью в 500 миллионов сестерциев - вклад Помпея в римскую казну. На небольшой повозке ювелиры искусно разложили коллекцию драгоценных камней царя Митридата. Далее следовал игорный столик, высеченный из двух огромных желтых камней, три роскошные кровати, одна из чистого золота, и 35 усыпанных жемчугом корон. Три золотых идола огромных размеров. Затем маленький, отделанный жемчугом храм муз, увенчанный солнечными часами. Трон и скипетр Митридата. Его скульптурное изображение из серебра и громадный бюст из чистого золота. Какие-то никому не ведомые тропические растения, эбеновое дерево. Через узкие вонючие проулки Рима в те дни пронесли сокровища и золото полумира. Помню, как на золотого божка, которого несли в числе трофеев, упала с веревки заплатанная рубаха. Шагавший рядом солдат схватил ее, натянул на себя и, подмигнув ругавшемуся сверху владельцу, так и ушел в ней. "Вот и все его трофеи! - проворчал со злостью стоявший рядом со мною Пист". На второй день триумфа по улицам гнали живые трофеи. По выбитому булыжнику, спотыкаясь, брели бывшие цари, князья и заложники. Сын армянского царя Тиграна с женой и дочерью. Семь сыновей Митридата. Его сестра. Иудейский царь. Несколько жен скифского царя. Два знаменитых пирата. Затем показались опять два громадных щита, но на этот раз с изображением на них бегства Тиграна и смерти Митридата. Вслед за ними тащили ухмыляющихся идолов, портрет известного вифинского попа, который одновременно был банкиром. И только после всего этого появился сам великий Помпей. Он стоял на усыпанной жемчугом колеснице, в тунике, которую якобы носил Александр; его окружали легаты и трибуны, верхами и пешие. "Меня тоже не мешало бы показать, - проворчал возчик Пист, - он ведь празднует победу и надо мной". Бедняга потерял работу, вместо него взяли раба из пригнанных сюда Помпеем. При виде золота народ ликовал: все равно, везли ли его на повозках или оно украшало плененных царей. На выступе одной из колонн Храма Мира, под самой крышей, восемь часов подряд сидела целая семья - должно быть, они забрались туда при помощи веревок, захватив с собою свой обед - хлеб и вяленую рыбу. Мать кормила грудью младенца, завернутого в тряпье. А трое ее мальчишек, когда мимо прогоняли закованных в цепи царей, так громко выражали свои восторг, что даже охрипли. И все же в бедных кварталах ликовали меньше, чем в зажиточных. 10.3.  Немалую часть характерно-испанских трофеев мы изготовим в Риме, и только у самых солидных фирм. Во-первых, потому, что в настоящих испанских вещах с виду нет ничего испанского, и, во-вторых, у нас их слишком мало. Ведь Ц. в Испании захватил не ночные горшки из слоновой кости, а концессии на свинцовые рудники. Он и не подумал вывозить из храмов золотые статуи богов, а оставил их там, где они были, но теперь сам получает долю от доходов с жертвоприношений. Итак, недостаток в эффектных и монументальных объектах нам придется возместить выдумкой. Мы хотим, например, чтобы впереди шагали сразу две тысячи трубачей с огромными трубами из серебра, разумеется испанского. Ц. прислал нам длинный список названий испанских городов. Большая группа вождей горных племен уже на пути сюда, кроме того, двести тщательно отобранных красавиц. Но наш коронный номер - это пятьсот портативных плугов, изготовленных из испанской руды. В довершение всего они будут разыграны среди крестьян Кампании. Часть трофеев Ц. выдал солдатам в виде серебряных лат, которые они обязались надеть во время триумфального шествия. Это придаст нашему триумфу некоторое социальное звучание, которое на триумфе Помпея совершенно отсутствовало. Для извозной фирмы, где раньше работал Пист, мне удалось выхлопотать крупный заказ по обслуживанию нашего триумфа. Если дело выгорит, фирма обещала предоставить Листу место надсмотрщика. Мой Пист так и подпрыгнул от радости. Два года я жил, как вдова. Правда, я позволял себе принимать знаки внимания от милого Писта. Да разве можно отказать в расположении такому очаровательному и живому юноше, от доброты души желающему утешить тебя. Но чем-то большим мои отношения с ним никогда не были. И друга его, легионера-блондина Февулу, я дарил не меньшим расположением, чем его. Должен признаться, их соперничество порою доставляло мне удовольствие. И все же меня не покидало чувство, что я очень похож на вдову, у которой все уже позади и она, разочарованная, с грустью в душе, снисходительно взирает на своих молодых поклонников. Очень весело гулять с ними обоими. Пист - тот весь напичкан анекдотами. Единственная тема его разговоров - собачьи бега. Больше он ничем не интересуется. Игра на собачьих бегах стала главным увлечением маленького человека. Во всех цирюльнях можно ставить на собак. Некоторые псы приобрели большую известность, чем иные политические деятели. Проигрываются целые состояния. Пист считает, что бега - единственный шанс маленького человека добиться скромного достатка. И действительно, на собак ставит каждый, у кого есть хотя бы несколько лишних асов. Лист заявляет мне: "Говорят, это страсть. Чушь! Это верное дело. Да ты сам скажи, как же иначе плебею раздобыть несколько монет?" Февула улыбается, терпеливо слушая, как Пист расхваливает необыкновенные стати очередной фаворитки и затем цедит сквозь зубы: "А на кой они ей нужны, все эти стати? Ей важно, чтоб хозяин напоил как следует всех ее соперниц по бегам". Февула везде и во всем видит жульничество, но на собак все же ставит. Жульничество или не жульничество, а если повезет, ты можешь и выиграть. А тогда можно начать и что-нибудь солидное. Он хочет стать виноградарем. 11.3.  Февула - сын крестьянина из Кампании. Он совсем еще молодой человек и в азиатском походе участвовал только последние полгода. Я люблю ходить с ним в трактиры на скотном рынке, где бывают солдаты, - социологические проблемы меня всегда интересовали. Завсегдатаи здесь - отставные легионеры Помпея. Ругаются они на чем свет бтоит. Полководец, согласно закону, уволил их, едва ступив на италийскую землю. Правда, он заплатил им, обещал участок земли и просил присутствовать на своем триумфе в Риме. И заплатил ведь неплохо. Имея клочок земли, с такими деньгами (5000 сестерциев) вполне можно обзавестись хозяйством, купить нескольких рабов, давилку, посадить виноград. Великий Помпей сдержал свое обещание: он обратился в сенат с просьбой выдать солдатам землю, но дело это почему-то затянулось, вернее говоря, тянется до сих пор. Господа не привыкли торопиться, а тем временем полученный небольшой капиталец тает в погребках, да и на квартиру уходит немало. Кое-кто уже все прокутил; некоторое время ему помогают товарищи, но потом и они при встрече отворачиваются. Да, Азию завоевать легче, думает солдат, чем теплое местечко в погребке. Он победил царя Митридата, но одержать победу над римским трактирщиком не так легко. За стойкой не бряцают оружием, здесь нужна звонкая монета, и все, кого еще не выставили за дверь, с ужасом думают об оставшихся за порогом и лихорадочно пересчитывают асы в кошельке. Помпею проходу не дают его же легионеры. Стоит ему показаться на Форуме, как они толпами обступают своего бывшего полководца и кричат, что он ничего для них не делает. Недавно ему пять часов пришлось просидеть в бане - все выходы осадили ветераны. Вот он без конца и твердит, как уверяют председатели избирательных комиссий, что народное собрание, которому предстоит голосовать его предложение, нужно хорошо смазать. Но так как сам Помпей старый скряга, то, по словам Мацера, он урезает эти суммы где только может. Ц. все еще не отплыл из Испании. Он просит сообщить ему подробно об одном инциденте, имевшем место в борьбе Помпея за свой аграрный законопроект. По указке Помпея один из народных трибунов посадил в тюрьму консула Метелла, отказавшегося обсуждать этот законопроект в сенате. Когда сенаторы решили навестить консула в заточении, трибун поставил свою скамью перед входом и уселся на нее. Как известно, закон грозит смертью каждому, кто поднимет руку на народного трибуна. Метелл изнутри крикнул, чтобы позвали каменщиков и чтоб те проломили стену рядом с дверью, тогда сенаторы смогут войти. Так и поступили. Весь Рим целую неделю смеялся над этой историей. Кажется, Ц. придает большое значение такому новому образу действия: и закон соблюден, и ты своего добился. Мы послали ему самый подробный отчет. 20.3.  То была идея Ц. - гвоздем триумфального шествия сделать серебро. "Пусть говорят - серебряный!" - написал он. Наверное, он думал, что Пульхер с радостью согласится на это, так как очень важно зарекомендовать на Форуме испанские серебряные рудники. Но сегодня банкир зашел к нам и ужасно раскричался именно из-за этого серебра. "Ну и придумали! - набросился он на Спицера. - Сколько раз мне говорить вам, что в Испании мы вели войну, а не обстряпывали свои делишки. А Ц., видите ли, собирается явиться к нам коммивояжером по сбыту серебряных ложек. Где у него вкус? Где солидность? Такт? Вы что, не знаете, что такое война? Война - это трупы, дымящиеся развалины, лишения походной жизни, железная поступь легионов. Клянусь Юпитером, неужели это так трудно смекнуть?" Нам пришлось согласиться, что кое-какая доля правды в этом есть. Ведь как легко поскользнуться в такого рода делах! 21.3.  Чудовищный скандал. Весь город говорит о том, что вчера после обеда Помпей расставил у себя в саду столы и принялся открыто раздавать избирателям деньги. Вот олух-то! Недавно я впервые встретился с ним лицом к лицу на Форуме. Это грузный человек с бледной нежной кожей и очень черными глазами. Лоб весь в поперечных морщинах, брови сдвинуты - видно, хочет сойти за мыслителя. Волосы искусно завиты и как бы нечаянно всклокочены, но и тут чувствуется рука цирюльника; походка спокойная; он, как я слышал, обожает, когда говорят о его непоколебимом спокойствии в любых обстоятельствах. С ним был вольноотпущенник Деметрий - набеленный и нарумяненный малый. По слухам, Помпей сейчас живет с ним. 25.3.  Ц. намерен в середине апреля прибыть в Италию. 27.3.  Предложение Помпея о раздаче земли ветеранам провалилось - он опять поскаредничал. Теперь ясно, почему он открыто подкупал избирателей: хотел, чтобы солдаты думали, будто он что-то для них делает. Беднягам - как это ни смешно и ни дико - приходится расплачиваться за то, что всякое напоминание о войне сейчас крайне непопулярно. Все проклинают азиатский поход. Война расстроила торговлю, бессмысленным ввозом рабов разорила сельское хозяйство, из-за нее Рим месяцами лихорадило, страна была на краю гражданской войны. Арендатор и мелкий крестьянин, бьющийся как рыба об лед, чтобы перевести свое хозяйство на виноградарство и масличные культуры, ничего так не боится, как новой войны. Для него война - это солдатчина, налоги и, в довершение всего, гражданская война. Война всем так ненавистна, что сенат вынужден утаивать некоторые тревожные вести, поступающие из Галлии, и проводить там политику уступок. 12.4.  Ц. вернется только в конце апреля. Если триумф состоится в конце мая, то это не слишком рано. 27.4.  Ц. все еще ведет какие-то деловые переговоры в Испании. Придется перенести триумф на июнь. Опять выкладывай денежки! 5.5.  Гай Матий вернулся из Испании. Ц., несмотря на все попытки, никак не может столковаться с Пульхером и испанскими купцами. Матий говорит: "Испанцев легче победить, чем римлян". 22.5.  Спицер получил письмо, в котором Ц. пишет: "Какой прок нам от самого пышного торжества, если над нами торжествует господин Пульхер?" Золотые слова! Но каково нам, которым без конца приходится то разворачивать, то снова сворачивать колоссальный аппарат и продлевать безумно дорогие контракты! Помимо этого, в городе пошли разговоры, будто Ц. боится, как бы его по возвращении не притянули за выступление во время процесса Каталины. Все это, разумеется, чистейший вздор, его задерживают финансовые операции, неизбежные после каждого похода. 8.6.  Если Ц. до середины июня не вернется, триумф совпадет с предвыборной кампанией и для регистрации кандидатуры потребуется специальное разрешение сената. А Ц. даже еще не выехал. 12.6.  Спицер уже начал терять голову. Мы пошли вместе на Форум, и вдруг он упавшим голосом сказал мне: - Триумф завял у меня в руках. Упорство Ц. в испанских делах я могу объяснить только тем, что это его первое настоящее деловое начинание. Впервые он увидел у себя под носом деньги, настоящие деньги. С ним происходит то же, что с изголодавшимися морскими птицами: запустит когти в чересчур крупную рыбу и вместе с ней идет ко дну. Да, уж если Спицер заговорил, как поэт, значит, он впрямь отчаялся. 21.6.  Говорят, Ц. наконец отплыл. Не опоздали ли мы с нашим триумфом? 23.6.  Положение катастрофическое: сегодня, когда Спицер хотел снять в Азиатском торговом банке обещанные для триумфа суммы, ему сухо сообщили: переговоры господина Пульхера с Ц. еще не завершены. Что же делать? Каждый день дорог. Судя по тому, как ныне обстоит дело, нечего и думать подготовиться до 10-го, а это самый последний срок для триумфа. Спицер считает, что мы уже не успеем, даже если завтра утром и удастся получить деньги в банке. Что у Пульхера на уме? Как видно, Ц. отплыл из Испании, так и не договорившись с ним. 30.6.  Наконец-то Ц. прибыл. Давно пора: подготовка к триумфу поглощает огромные суммы. Спицер до предела использовал новый кредит, а между тем Азиатский торговый банк вот уже неделю как закрыл все кредиты, и нам пришлось все приостановить. До зарезу нужны испанские деньги. Ц. обосновался в новом дворце, специально построенном для этой цели в Альбанских горах, ибо все оставшееся до триумфа время ему по закону нельзя появляться в Риме. Вот уж два года как я его не видел. Интересно, изменился ли он? 1.7.  Нет, не изменился. Когда сегодня мы со Спицером прибыли к нему, он, как всегда, быстрыми, нервными шагами устремился нам навстречу и, протянув обе руки, воскликнул: "Деньги у вас есть? У меня - ни аса", и тут же закашлялся, так как над одним из флигелей дворца стояло облако пыли - его уже ломают: здание, видите ли, не понравилось хозяину. У Спицера вся краска сошла с лица. Он онемел. Ц. лукаво взглянул на него и тут же принялся посвящать нас в свои новые строительные планы. Даже заставил несчастного Спицера - а каково у бедняги на душе! - лазить через мраморные глыбы и выслушивать получасовые описания врубленных в скалах будущих галерей. Короче, Ц. все тот же. После обеда Спицер сделал мне кое-какие намеки на положение дел. Ц., оказывается, как лев, дрался с Пульхером до последнего момента за свой пакет акций серебряных рудников в Испании. И делал он это не только ради барыша, но и ради того, чтобы вернее заручиться обещанной ему ранее Пульхером поддержкой Сити на консульских выборах. Контрудар Пульхера заключался в том, что он убедил Сити настаивать на триумфе. Банкир надеялся, что тогда-то Ц. не обойдется без него - ему нужны будут деньги для финансирования триумфального шествия. Но Ц. взял да и заложил все свои акции, так что контрольный пакет все еще в его руках. Правда, это настолько задержало его, что триумф уже вряд ли может состояться ранее 20 июля, а уже 12-го Ц. должен заявить, что выставляет свою кандидатуру в консулы. Следовательно, ему понадобится разрешение сената. Спицер теперь настаивает на том, чтобы уступить Пуль-херу пакет, не то он еще провалит наше ходатайство в сенате. Конечно, это тяжелый удар по карману, так как ценность наших бумаг основательно подскочит благодаря триумфу и Ц. тогда действительно лишится всех результатов испанской операции. Но Спицер делает ставку на консульство и ни под каким видом не соглашается на перезакладку земельных участков. Он считает, что они принесут самый крупный барыш. 2.7.  Сегодня приехал Гай Матий, наше доверенное лицо в сенате, и Мацер. Мы немедленно начали обсуждать детали предвыборной кампании. В переговорах принял участие Корнелий Бальб - испанский банкир, представитель испанских фирм, которые вместе с группой Пульхера разрабатывают рудные месторождения на юге Пиренейского полуострова. Это лысый, жирный человек с выпученными глазами и нервным тиком. Его считают финансовым гением. Больше всего он заинтересован в установлении контроля Сити над наместниками в провинциях, контроля, пока что осуществляемого сенатом. Он утверждает, что в самом сенате тоже образовалась сильная группа, недовольная прежними разбойничьими методами римских наместников. Это в основном те сенаторы, которые владеют крупной недвижимостью в Малой Азии, они же тайные держатели акций откупных кампаний. Да и вообще за последнее время число сенаторских семей, прибегающих в своих финансовых делах к помощи Сити, увеличивается. Немало землевладельцев в результате катастрофического падения цен на хлеб крайне нуждается в наличных деньгах, и получить их они могут только у банков. Все эти люди, что бы там ни говорил господин Катон, ныне приветствовали бы осторожное проведение умеренной демократической программы. Бальб предложил за услуги, которые члены сената оказывают Сити - независимо от характера этих услуг, - выдавать им акции предприятий Сити. Таким путем всего легче связать сенаторов с демократической политикой. Испанец ни слова не сказал о Лукцее, втором кандидате в консулы от демократической партии, но многое, о чем он говорил, прямо указывало на него, и я впервые понял, почему вообще выставили эту кандидатуру. Будучи легатом Помпея, Лукцей предоставлял азиатским городам крупные кредиты, чтобы они могли уплачивать контрибуции, и, разумеется, теперь оказался целиком в руках у банков. Каждый третий день Оппий сообщает ему, каковы его (Лукцея) потери в результате жестких действий наместников. Бальб намекнул, что в этом смысле и у Помпея имеется открытая рана, которую он вовсе не хотел бы всем открывать. Помпей, вероятно, сейчас задается вопросом, как ему использовать свою популярность у солдат, а тем самым и у народа. Когда он прошлой осенью вернулся из Азии, естественнее всего ему было перейти к сенатской партии, которая весьма нуждается в популярной личности. Он и предпринял соответствующую попытку, еще по пути в Рим посватавшись к сестре Катона. Намекая на известную всему городу связь Ц. с Муцией, Цицерон сказал тогда: "Я знаю, почему Помпей снова решил жениться: Цезарю надоела Муция, он уже зарится на сестру Катона". Катон отказал Помпею, и тот примирился с мыслью поставить свою популярность на службу демократии. Некоторое время Сити распространяло слухи, что его можно купить. Теперь уже никто об этом не говорит - Сити купило его. Дело это было обстряпано следующим образом: еще во время похода несколько откупщиков и банкиров решили доказать полководцу, как несправедливо с ними обращается сенат. И Помпея уговорили пойти на обычную для Сити сделку. С помощью банка Оппия он предоставил сирийскому царю Никемеду довольно крупный заем, чтобы тот мог выплатить Риму военные долги. Иными словами, Помпей-финансист ссудил сирийскому двору те самые деньги, которые Помпей-полководец должен был с него взыскать в виде контрибуции. При этом он драл до 50 процентов, но вскоре "на своей собственной шкуре" почувствовал, как сенатская администрация вставляет деловому человеку палки в колеса. Из-за постоянных грабежей, разбойничьих налетов и налагаемых римскими наместниками на города даней, увода рабов и конфискации урожаев царь оказался не в состоянии выплатить Помпею проценты. Но Оппий-то требовал проценты от Помпея! К денежным затруднениям прибавился страх: вдруг сделка выплывет наружу и выйдет скандал! Короче говоря, у Сити были все основания смотреть на полководца как на зависимого от него человека. Ц., откинувшись в креслах, не без удовольствия прислушивался к этому словоизвержению - потоку осторожных намеков, свидетельствовавших о поразительной осведомленности испанца. Каких только людей не откапывает Ц.! Несколько высокомерный Матий, очевидно, ни в какой мере не разделял симпатий Ц. к испанцу, да и на изрубленном лице Мацера ни разу не показалась улыбка, сколько бы Бальб ни острил. Но картина изменилась, когда речь зашла о плане самого предвыборного сражения и выяснилось, что у Бальба прочные связи с банкирским домом Оппия. Именно через Оппия еще прошлой осенью Бальб окольным путем вел переговоры с Лукцеем относительно его совместного с Ц. баллотирования в консулы. К предложению Бальба протащить сразу двух консулов от демократической партии отнеслись отнюдь не отрицательно. Помпею во что бы то ни стало надо ратифицировать свои азиатские сделки - азиатские бумаги чудовищно упали в цене. Сити готово ассигновать на выборы до десяти миллионов. Условие, которое выдвинули Оппий - Лукцей за поддержку кандидатуры Ц., гласит: все должно быть строго по закону, никаких эксцессов с чернью наподобие Катилины, никаких демократических "экспериментов", а главное - чтобы никто и не заикался о земельном вопросе. (Оппий считает, что постановка земельного вопроса подорвет импорт рабов из Азии.) Мацер облегченно вздохнул. В ближайшие дни он свяжется непосредственно с Лукцеем. Матий потребует в сенате разрешения для Ц. еще до триумфа вступить в город, чтобы у него была возможность зарегистрировать свою кандидатуру. Полные надежд, мы покинули Альбанские горы. 5.7.  Предложение неутомимого Матия в сенате не прошло! Спицер тут же отправился к Ц. Завтра же он передаст спорный пакет акций Пульхеру. Матий поедет к Цицерону. Разрешения на въезд Ц. нужно добиться во что бы то ни стало. 7.7.  Еще до обеда - несмотря на невыносимую жару, я все же решил присмотреть за тем, как в библиотеке прибивают новые гобелены - отдуваясь, явился Спицер. - Он был тут? - Кто? - Ц., конечно. - Здесь, в Риме? - Вот именно, здесь. - Что за ерунда! Он же не вправе появляться в Риме до триумфа. - Не вправе! В Альбе его сегодня ночью не было. Едем немедленно туда. По пути он кое-что мне рассказал. Камилла, жена Матия, оказывается, внезапно вернулась в Рим. А муж ее по поручению Ц. как раз отправился в поместье Цицерона! Вся беда в том, что на днях Камилла поздно вечером появилась в Альбе, чтобы "забрать своего мужа", который, разумеется, давно уехал. И тут, конечно, выяснилось, что "возвращаться в Рим уже поздно". До того как нам тронуться в путь, Спицер еще заехал к себе домой и захватил там пачку счетов. В Альбе он принудил Ц. их просмотреть, но ближе к вечеру Ц. его выставил, а с ним и меня. Спицер еще что-то бормотал относительно необходимости "продолжить завтра утром", но Ц. только рассмеялся ему в лицо. Однако Спицер вдруг проявил необыкновенную твердость характера, не моргнув, взглянул на Ц. и выпалил: - До сегодняшнего дня на триумф истрачено четыре миллиона, а скандал обойдется еще дороже, вернее сказать, он будет стоить нам всего. - Да, да, так оно и есть, - холодно ответил Ц., - а сейчас мне что-то спать хочется. Спицер повернулся и сел в повозку. Во 2-м районе, возле боен, он приказал остановиться и вылез. Так как это довольно далеко от его дома, то и я вылез за первым же поворотом и, в полной уверенности, что он пойдет к Матию, на некотором расстоянии последовал за ним. Но Спицер завернул в узкий проулок позади боен и исчез в жалком домишке, где пробыл довольно долго. Вышел он в сопровождении какого-то опустившегося субъекта, по-видимому старого знакомого, ведь в бытность свою судебным исполнителем ему приходилось иметь дело только с банкротами. Тип этот довольно быстро удалился, а Спицер пошел домой. Нет, это будет чистое безумие, если Ц. тайно приедет в Рим. Разве можно ради пышного бюста идти на такой риск? 8.7.  Ну и дела! Ц. лежит в Альбе с перевязанной головой. Вчера ночью на дороге неподалеку от Альбы во время верховой прогулки на него, напали. Преступнику удалось скрыться. Получив это сообщение, мы со Спицером поспешили в Альбу. Но Ц. нас не принял. У Спицера озабоченный вид. Врачи заверяют, что через два-три дня Ц. снова будет на ногах-его ударили чем-то тяжелым, очевид-. но, это был мешок с песком. Сущие пустяки. Вечером я заглянул в переулок позади боен. Субъект оказался бывшим суконщиком, влачащим жалкое существование, впрочем, известным забиякой. Вчерашнюю ночь он не спал дома и вернулся только под утро. 10.7.  С Пистом и Февулой на собачьих бегах. Благодаря советам опытного в игре Писта выиграли порядочную сумму. Обещал Февуле 8000 сестерциев, если ему дадут участок земли. Он был очень доволен и даже проводил меня домой. Деньги займу у Спицера. Ц. снова на ногах. 11.7.  Матий отчаянно борется, добиваясь от сената разрешения для Ц. Он уже вернулся из поместья Цицерона. Оппий заранее обработал Цицерона, и тот оказался сговорчивым, обещал голосовать в сенате за разрешение, но заметил, что это вряд ли поможет делу. Матий рассказывал о нем не без сочувствия. Цицерон сейчас не в фаворе, и он это сознает. Сенат использовал его и бросил. Его руки обагрены кровью ремесленников. Он взял деньги "отцов", стало быть, он взяточник; он предал их врагов, стало быть, он предатель. Только Сити еще его поддерживает. Сити всегда питало пристрастие к людям с нечистой совестью. Вот ведь чертовщина! В сенате уже благополучно сколотили большинство, готовое проголосовать за разрешение, однако Катону удалось перенести голосование на последний день. Состоится оно завтра, и, если Ц. завтра не зарегистрирует своей кандидатуры, ему нельзя будет баллотироваться. 12.7.  Все изменилось. С утра Ц. в Альбе ждал разрешения, с тем чтобы, получив его, тут же отправиться на Капитолий регистрироваться. Заседание сената началось в 11. Катон взял слово по вопросу о ходе строительных работ, необходимых в связи с поломкой водопровода в самом центре города. Аицо у него было красное, так как он, вероятно, вместо обычной кружки фалернского с утра хватил две. Однако вначале он говорил вполне разумные вещи. Никто, правда, его не слушал, все ждали голосования. Поговорив добрый час о необходимости обеспечения центральных кварталов водой, Катон перешел к обзору водопроводной сети всей столицы. Это заняло все время до часу дня, и каждое ответвление было досконально разобрано. Сенаторы стали снова собираться в зале, но тут оратор, несколько минут задумчиво рассматривавший потолок, совершил изящный словесный пируэт я углубился в историю римского водопровода. Часам к трем он добрался до Гракхов. В зале, как рассказывает Матий, творилось что-то неописуемое. Крики возмущения перемежались с остротами. Порой оратора совсем не было слышно, но он, ничтоже сумняшеся, продолжал свою речь, кстати сказать, с обезоруживающей невинностью во взоре. Самому мне удалось попасть в сенат около четырех. В галереях я заметил много сенаторов, в большинстве уже потерявших всякий интерес к происходящему. Два-три тучных старика, прислонившись к колоннам, дремали. В зале на скамьях сидело всего несколько сенаторов в полной прострации, а между тем толстяк Катон, надувая круглые лоснящиеся щечки и устремив взгляд к потолку, вел речь о приказах Суллы против раздачи муниципальных работ через клубы. Вдруг голос его как-то странно притих, казалось, он уже исчерпал свою тему. В зале оживились. Кто-то из сенаторов, тяжело поднявшись, поспешил в кулуары. Зал снова стал наполняться, но не надолго. Голос оратора вновь зазвучал в полную силу. Мы установили курьерскую службу между Римом и Альбой. Три раза Матий принимал решение вызвать Ц., и три раза Ц. вынужден был садиться в холодную ванну, чтобы не влезать потным в белую тогу. К двум часам он потерял терпение и верхом подъехал к городским воротам. Тут уже собрался всякий люд, чтобы приветствовать его. В пять часов пополудни Ц. въехал в город, так и не получив разрешения, конечно. В половине шестого он зарегистрировал свою кандидатуру в Капитолии. Сразу же после этого он в сопровождении большой толпы - его узнали - отправился в сенат, где Катон все еще ораторствовал. Ц. не спеша прошел по галереям, и сенаторы, державшие его сторону, оживленно болтая, устремились за ним. Под глазом у Ц. красовался фонарь - след ночного нападения на прошлой неделе. Одет он был в белую кандидатскую тогу, по обычаю без карманов, дабы кандидат не мог брать с собой денег для подкупа избирателей. Как только Катон приметил его в дверях, он тут же закончил свою речь. Итак, триумф наш пошел прахом! Стоил он нам на сегодня четыре миллиона. Пожалуй, это весь барыш с испанской претуры. Да, на политике много не наживешь. 13.7.  Бедняга Пист в полном отчаянии. Все его надежды получить работу в извозной фирме рухнули. "Помпей отпраздновал свой триумф и отнял у меня кусок хлеба, - говорит он, - а Ц. отнял у меня кусок хлеба тем, что не отпраздновал триумфа". Февула трогателен. Он предложил те 8000 сестерциев, которые я намеревался взять у Спицера на приобретение оливковой фермы, лучше отдать Писту для покупки небольшого извозного дела. Но Пист и слышать об этом не хочет. - Выброшенные деньги! - заявил он. - Если наш брат не может купить себе хотя бы сотню рабов, ему нечего и думать об извозном деле. - Он предпочитает по-прежнему держаться собачьих бегов. Последние дни зондировал настроения в городе и сегодня доложил Ц. о результатах: Круппул (шерсть): Политика там или не политика, а в конце концов решает оружие. И последнее слово будет не за политиками, а за генералами. Значит, нам нужен не Цезарь, а Помпей. Целер (выделка кож): Если верх возьмет сенат, то это будет Катон. Если армия - Помпей. Если мы - Цицерон. Если улица - Клодий. - Ну а Цезарь? - спросил я. - Что ж, за Цезаря горой все его кредиторы. Сенатор: С Помпеем легче справиться - надо только не препятствовать ему катиться вниз к черни. Ведь если он задумает играть на демократической дудочке, то у демократии его песенка спета. Об этом может кое-что рассказать Цезарь. Другой сенатор: Азиатская война на совести у Сити. Стоимость наших латифундий упала наполовину. А теперь они еще хотят лишить нас доходов и в новых наместничествах. Удастся им это - нам не на что будет содержать свои поместья в Италии. Вот в чем главная опасность. Третий сенатор: Цезарь - это Катилина, только на легальный лад. Четвертый сенатор: Нам нужны арендаторы, а не рабы. В этом я согласен с демократической верхушкой. Песенка Цицерона спета. Откупщик: Какая польза нам от Азии, если мы не выколачиваем из нее барыша. Авантюр и авантюристов с нас хватит. Никого я так не боюсь, как этого Цезаря. Банкир: Нам нужна сильная личность. К сожалению, Цезарь только пройдоха. Ну, а это мы и сами умеем. Другой банкир: Такого шанса, как сейчас, у демократии больше не будет. Старая аристократия обанкротилась, Она неспособна без нашей помощи перевести свои поместья на виноградные и масличные культуры. У сената нет армии. В Азии хаос. Только римский гражданин способен решить земельный вопрос. Если Цезарь сумеет плюнуть на своих баб - власть будет в его руках. Продавец битой птицы: Цезарь? А разве он не в Африке? Портной, шьющий рабочую одежду: Этот Цезарь виноват в том, что клубы разогнали. Портовый рабочий: Из всех шишек он единственный за народ. Да они его совсем затерли. Канатчик (безработный): Гладиаторские игры, что он устраивал, смотреть можно было. Крестьянин: Только б не было опять войны. Заберут моего Рейя в солдаты - я и года виноградники не продержу. Другой крестьянин: Городские совсем обеднели. Ничего больше не покупают. А все Помпей виноват, что рабов нагнал. И Лукцей, которого они теперь консулом хотят посадить, он тоже из офицеров. Кузнец: Я всегда мечи ковал. Лемеха мне сподручней. Но крестьяне отдают их в починку рабам в больших поместьях. Мясник: Прямо вам скажу - я был за Катилину. А Цезаря вашего они купили с потрохами. Каменщик: У меня опять работенка есть. Помпей театр себе строит. Я буду за его человека голосовать - за Лукцея. Председатель союза гончаров: Разумеется, за Цезаря. Единственная популярная личность во всем Риме. Бывший член уличного клуба: Мы знаем, чего держаться; получим указание и так и будем действовать. Кладовщик в рядах: Бибул. Столяр (безработный): Катилина был лучше их всех. Сапожник: Мне бы ваши заботы - у меня трое ребят и жить негде. Легионер: Плевал я на земельный вопрос. Еще два-три похода - сам себе сколько хочешь земли куплю. Погонщик мулов: Цезарь? Это тот, у которого долги? 14.7.  Пульхер внушил Помпею: Ц. потому отказался от триумфа, что ему никогда не превзойти азиатского триумфа Помпея. Ц. прекрасно понимает, что испанские дела никак нельзя назвать походом и что сам он никакой не полководец, а политик. Тем серьезнее он относится к своей мирной программе. Помпей, этот огромный и несколько торжественный баран, сделал вид, будто не поверил ни единому слову, но все же заметил: - Это не человек, а хамелеон (имея в виду Ц.), не сомневаюсь, что, если римский плебс пожелает мира, Ц. проникнется отвращением к одному виду полкового знамени. 15.7.  Предвыборный комитет демократов вывесил сегодня плакаты: сенат будто бы готовит войну против парфян. 17.7.  Ц. произнес большую речь перед председателями окружных избирательных комиссий. Вот она: "Римляне! В Риме есть некоторые римляне, на взгляд которых в Риме живет слишком много римлян. Я под Римом подразумеваю всю Италию, ее цветущие луга, ее поля, которые никто не обрабатывает. Вы, римляне, ютитесь в жалких домах по четыре человека в клетушке, и казалось бы, что клетушек этих слишком мало, но некоторые римляне говорят, что римлян слишком много. Они придерживаются мнения, что для Рима достаточно некоторых римлян и что для некоторых римлян Рим достаточно велик. А прочие пусть убираются вон. Ведите войны, - говорят они, - завоевывайте чужие страны, там и поселяйтесь! Прочие - это вы! Существует только двести римлян, - заявляют эти двести, - но есть еще и прочие римляне, и пусть эти прочие убираются из Рима: они не имеют права именоваться римлянами. Становитесь сирийцами, - говорят они, - становитесь галлами! Римляне! Вас заверяют, будто война даст вам все, в чем вы нуждаетесь. Что ж, только что окончилась большая война, азиатская. И действительно, поначалу дела пошли в гору. Было много заказов. Ну, а потом пригнали рабов из Азии. Заказы все еще поступали, Но выполняли их уже рабы. Некоторые римляне наживались. Война обеспечивала им хороший барыш. А они обеспечивали военные поставки. Прочие - то есть вы - голодали. От сражений и побед жилья для вас, прочих римлян, не стало больше, но вас - прочих римлян - стало меньше. Римляне! Земельный вопрос нельзя решить ни на Востоке, ни на Западе, его надо решать здесь, на нашем полуострове. Разве не истина, что некоторые разбойники живут во дворцах, окруженных парками, а вот вы, прочие римляне, живете в трущобах? Разве не истина, что некоторые римляне обжираются азиатскими деликатесами, а прочие римляне стоят в очереди за даровым хлебом? Бибул и его друзья в сенате - это война, пустые посулы. Я и мои демократические друзья - это мир, это земля. Римляне! Пусть некоторые римляне голосуют за Бибула, но вы, прочие римляне, голосуйте за Цезаря!" Это Бальб обратил внимание Цезаря на огромное значение безработицы. Пол-Рима сидит без работы. Продавцы птицы, у которых нет птицы, беседуют с продавцами дров, у которых нет дров, о рыбаках, которых больше не кормит рыба. Перед зернохранилищами стоят пекари в очереди за зерном, портные объясняют цирюльникам, что уже не могут позволить себе зайти в цирюльню, так как безработные портовики не заказывают себе рабочих блуз. А в сенате "отцы" все еще разглагольствуют о лености низших слоев населения. 18.7.  Плакаты демократов, разоблачающие намерение некоторых могущественных господ в сенате развязать новую войну (против парфян), произвели сенсацию в городе. Сенат объявил, что обвинения эти лишены всякого основания. Но никто этому не верит. "Не умеют они доить коров, умеют их только резать, - говорят в цирюльнях. - Вот и норовят их угонять у чужих. Попросту грабят, а нам приходится расплачиваться за грабеж". Прекрасная находка Мацера - объявить двести семейств партией войны (задумали они новую войну или нет - не суть важно). Ни одна партия, выступающая за войну, не будет теперь иметь успеха в Риме. 19.7.  Цезарь (во время беседы с делегацией от клубов): "Почему я отказался от триумфа? Да потому, что не хотел принимать консульство, будучи солдатом. Не за год войны, а за год мира должны бы давать триумф!" Слова произвели превосходное впечатление. 20.7.  Сенатская партия подогрела избирательную кампанию весьма солидным взносом. На сей раз "отцы" тряхнули мошной. До сих пор они довольствовались своим, так называемым естественным авторитетом. Арендаторы должны, естественно, голосовать за землевладельца, многочисленные должники из ремесленников - За своих кредиторов из сената. Целым городским районам недавно сообщили, что домовладельцы безо всяких вышвырнут квартирантов вон, если не будет избран Бибул. Все это привело к некоторому замешательству в демократическом предвыборном комитете. К сожалению, стало ясно, что двух кандидатов не протащить. Но деньги в основном поступили от Лукцея, и никто не сомневается, от чьей кандидатуры придется отказаться. С другой стороны, Лукцей - политический нуль. У Ц. опять нельзя добиться аудиенции. Никого не предупредив, он вчера уехал в Альбу. Матий уже собрался ехать за ним, и нам стоило большого труда отговорить его, так как он наверняка застал бы там жену, Черт знает что такое! В самых трудных положениях, когда все зависит от быстрых решений, Ц. из-за какой-то очередной юбки все перепоручает своим помощникам. 23.7.  Званый обед. Лукцей, Матий, Пульхер, несколько сенаторов. Лукцей - высокий тощий мужчина с невыразительным лицом и беспокойно бегающими глазами. Его замучила лихорадка, подхваченная в Азии. Он похвалил отсутствующего Мацера за превосходные лозунги, но ни словом не обмолвился о грозящей нам победе Бибула, которая почти обеспечена после таких взносов двухсот семейств. Атмосфера во время обеда была накаленной, хотя внешне это ни в чем не проявлялось, и вовсе не из-за соперничества Лукцей - Ц., а потому, что накануне ночью между Ц. и Матием произошел невероятный скандал. Матий наконец докопался до связи своей жены с Ц. Но сейчас, перед самыми выборами, он не может идти на открытый разрыв. Больше всего его бесит, что Ц. со свойственной ему наглостью использует его безвыходное положение. И действительно, Ц. несколько раз за трапезой позволил себе самые бестактные замечания, как, например, что ничто так не претит ему в общественной деятельности, как вмешательство общества в частную жизнь должностных лиц. Матий, сам по себе человек бесцветный и заурядный, держался с большим достоинством и завоевал мою симпатию. 24.7.  Оппий будто бы открыто заявил в Сити: Бибул и Лукцей - это консульство Бибула, а Бибул и Цезарь - это консульство Цезаря. 26.7.  Только что ушел Муций Гер. Это один из деловых друзей Лукцея в сенате; он явился к нам, чтобы выяснить позицию Ц. в отношении снятия одной из двух кандидатур от демократической партии. Конечно, он говорил только о делах и политических вопросов не затрагивал. Выяснилось, что он довольно хорошо осведомлен о финансовых затруднениях Ц. и, казалось, честно пытался узнать, сколько отступного Ц. запросит. Во всяком случае, он все время распространялся о щедрости Лукцея. Ц. слушал его как человек, не имеющий никакого представления о делах, а особенно о своих собственных, но готовый выслушать мнение человека сведущего; лишь в конце беседы он обронил, что не любит, когда мешают политические и финансовые дела. Каждый раз я дивлюсь, как люди, подобные Ц. (и Геру тоже), способны говорить друг другу вещи, о которых оба знают, что это заведомая ложь. Но что будет все-таки с нашей кандидатурой? 27.7.  Внезапное решение Лукцея снять свою кандидатуру вызвало общее удивление. Я только слышал, что Бальб и Оппий вдвоем побывали у Лукцея. Оба они якобы сообщили опешившему кандидату, что кто-то проболтался и кое-какой материал относительно азиатских дел Помпея уже попал в руки Катона или, во всяком случае, в руки таких людей, которые, не колеблясь, отдадут его Катону для использования в предвыборной борьбе. Лишь очень немногие в Риме знают, что в течение нескольких часов над демократами висела угроза чудовищного скандала. Каким бы резким диссонансом к лозунгам мира, выдвинутым демократами, прозвучало разоблачение шайки Помпея, Лукцея и других, использовавших войну для личной наживы! Однако скандал не состоится - и послезавтра Ц. как единственный кандидат от демократической партии будет баллотироваться в консулы. Предвыборные лозунги демократов звучат очень убедительно. Залечивание ран, нанесенных войной. Помощь деловым людям и ремесленникам при переходе военных предприятий на производство, служащее мирному строительству, возведение новых поселений. Награждение легионеров, которым мы обязаны победой. Сохранение мира по меньшей мере на четверть века. На всех стенах красуется самый убедительный и простой лозунг: "Демократия - это мир!" ИСТОРИЧЕСКИЙ ОЧЕРК  (РИМСКАЯ РЕСПУБЛИКА в I веке до н. э.) Первый век до нашей эры - один из наиболее драматических периодов истории Рима. Это последнее столетие существования римской республики насыщено яркими событиями, выступлениями широких народных масс, действиями отдельных выдающихся личностей. Восстание италийских племен против Рима, известное под названием Союзнической войны, внутренняя борьба в Риме между различными группировками господствующего класса, то есть борьба между "сулланцами" и "марианцами", приведшая в конечном счете к террористической диктатуре Суллы, длительные и упорные войны с понтийским царем Митридатом VI, великое восстание рабов под руководством Спартака, блестящая карьера удачливого полководца Помпея, так называемый заговор Катилины и подавление его знаменитым оратором и политическим деятелем Цицероном - таков простой перечень важнейших событий всего только первой половины этого бурного столетия. Невольно встает вопрос: какова внутренняя связь и внутренний смысл этих пестрых и на первый взгляд столь разнородных событий и фактов? Существует ли подобная связь вообще? Она, несомненно, существует, и то общее, что объединяет все эти разнообразные события, может быть выражено кратким и в то же время Достаточно точным определением - кризис римской рабовладельческой республики. Все перечисленные выше факты римской истории являются выражением единого процесса - процесса длительного, сложного и противоречивого, достигающего своего наивысшего развития в I веке до н. э. Начало этого процесса, начало кризиса римской республики, совпадает с превращением Рима в крупнейшую державу Средиземноморья. После окончательной победы над Карфагеном (Пунические войны) и подчинения Балканского полуострова, Рим - когда-то маленький поселок на Тибре - превратился в мировое государство. Это обстоятельство, изменив международное положение Рима, не могло не изменить и всего внутреннего строя римского общества. Но так как этот внутренний строй - строй римской рабовладельческой республики - был приспособлен к нуждам и запросам небольшой патриархальной общины, то он сейчас в новых, изменившихся условиях оказывается уже малопригодным, устаревшим, тормозящим дальнейшее внутреннее развитие. Римская республика возникла в качестве политической надстройки над социально-экономическими отношениями определенного уровня и определенной эпохи, теперь же, когда происходят резкие, кардинальные изменения как в экономике римского общества, так и в области социальных отношений, очевидно, что должна измениться и зависящая от них политическая надстройка. Кардинальные изменения в области экономики характеризуются прежде всего огромным развитием рабства. Мы не располагаем общими цифровыми данными, но даже отдельные разрозненные сведения, сообщаемые нам древними авторами, свидетельствуют о том, что в результате почти непрерывных завоевательных войн, которые велись римлянами в III-II веках до н. э., в Рим хлынули многочисленные массы рабов. Так, еще во время I Пунической войны (264-241 годы до н. э.) после взятия только одного из сицилийских городов было продано в рабство 25 тысяч его жителей. В 162 году до н. э., во время военных действий в Эпире, на Балканском полуострове, консул Эмилий Павел продал в рабство 150 тыс. человек. После взятия и разрушения Карфагена (146 год) все жители этого густо населенного города были проданы в рабство. В огромных поместьях римских богачей - так называемых латифундиях - работали сотни и тысячи рабов; иногда только домашняя прислуга в семье знатного римлянина исчислялась многими десятками рабов. Этот количественный рост рабов не мог не привести к еще более серьезным, качественным изменениям в социально-экономической структуре римского общества - раб становится основным производителем материальных благ, основной фигурой производства. Таким образом Рим превращается в развитое рабовладельческое общество, со всеми свойственными этому способу производства и этому строю противоречиями. Существенно новой чертой экономического развития римского государства в этот период было также образование денежно-ростовщического капитала. Контрибуции, военная добыча, грабительская эксплуатация завоеванных стран и областей, превращенных в римские провинции, - все это давало огромные доходы как римской казне, так и отдельным лицам - офицерам и солдатам, купцам и ростовщикам. В Риме возникают целые объединения, компании откупщиков (публиканы), наживавшие огромные суммы на откупе сбора налогов в провинциях и других ростовщических операциях. Контроль над всем Средиземноморьем содействовал развитию римской внешней торговли - в Рим ввозятся сельскохозяйственные продукты, рабы, предметы роскоши; римляне устанавливают торговые связи не только с подвластными им странами, но и с рядом крупных эллинистических государств, в первую очередь с Египтом. Примитивное, сугубо натуральное хозяйство древнеримской общины отступает на задний план перед развитием новых, товарно-денежных отношений. И хотя римская экономика никогда не теряла своей натуральной основы - поскольку рабочая сила раба не была и не могла стать товаром, - формы римского хозяйства, торговли, денежных операций ныне существенно отличаются от патриархальных обычаев и строя жизни раннереспубликанского Рима. И, наконец, чрезвычайно важной чертой экономического развития римского общества была концентрация земельной собственности и неразрывно связанный с этим явлением процесс разорения крестьянства. Огромные латифундии, обрабатываемые трудом рабов, возникали в первую очередь в новых римских владениях - в Сицилии, Северной Африке (бывшая территория Карфагена), частично и в самой Италии (главным образом в Южной). Средней величины поместья, так называемые виллы - описание такой образцовой виллы дал в своем труде "О земледелии" известный римский политический деятель и писатель Катон - обрабатывались также в основном трудом рабов. Концентрация земли в руках крупных собственников, конкуренция дешевого рабского труда, опустошение полей за время военных действий на территории самой Италии (поход Ганнибала) - все это, вместе взятое, приводило к разорению и вытеснению крестьянских хозяйств, к массовому уходу крестьян в поисках заработка в Рим, где они пополняли собою ряды городского люмпен-пролетариата. Перечисленные изменения в области экономики не могли не оказать определенного влияния на общую картину классовой борьбы и социальных отношений в Риме. Как отжившие свой век экономические категории вытеснялись и заменялись новыми, так и социальные группировки, которые некогда играли ведущую роль в жизни римского общества, постепенно сходили со сцены. Конечно, это был далеко не мирный процесс, и уходящие классы вовсе не собирались добровольно уступать свое место. Крупные землевладельцы и рабовладельцы италийских городов (так называемая муниципальная аристократия), новая денежная аристократия самого Рима ("всадники"), а с другой стороны - чрезвычайно разросшийся количественно городской плебс, значительную часть которого составлял паразитический слой населения (люмпен-пролетариат), - таковы были новые социальные группировки, и их борьба против староримской знати приводила к таким событиям, как гражданская война между сторонниками Мария и Суллы, заговор Каталины и т. п. Новой социальной силой, приобретавшей все более самостоятельное значение, следует считать также римскую армию, которая с конца II века до н. э. (после так называемой военной реформы Мария) из всенародного ополчения превращается в замкнутую профессиональную касту со своими особыми интересами и требованиями. Уже в захвате власти Суллой эта новая, военная каста сыграла решающую роль. Наконец, обостряется основное антагонистическое противоречие римского общества - противоречие между рабами и рабовладельцами. Борьба между этими двумя основными классами достигает крайнего напряжения и выливается в форму грандиозных восстаний рабов или, как называли их сами древние историки, "рабских войн", каковы, например, сицилийские восстания рабов в конце II века до н. э. или - высшее проявление классовой борьбы в древности - восстание Спартака (74-71 годы до н. э.), создавшее непосредственную угрозу римскому могуществу. Таковы были основные процессы в социально-экономической жизни римского общества. Их общий итог может быть сформулирован следующим образом: происходили существенные изменения в составе господствующего класса, в основном за счет включения в него римской денежной аристократии, а также муниципальной (а в дальнейшем - и провинциальной) знати и богачей. Эти новые социальные группировки настойчиво стремились к новым политическим формам, которые бы способствовали их самоутверждению. Старые республиканские формы - государственный аппарат римской республики был для этих целей явно непригоден. Он был непригоден прежде всего потому, что оказался абсолютно неприспособленным для управления огромными завоеванными территориями (провинциями) и для их планомерной эксплуатации. Он стал малопригодным и для руководства усложнившейся внутренней жизнью римского государства - народные собрания потеряли свое прежнее значение; часто сменяемые и взаимоограниченные своей коллегиальностью республиканские магистраты (должностные лица) не могли проводить последовательной и твердой политической линии; разложившийся продажный сенат превратился в орган узкого слоя староримской знати. Новые социальные круги упорно искали новых политических форм и методов борьбы. В бурных событиях первой половины I века до н. э. постепенно вырисовывались реальные очертания этой новой политической формы, а также методов или путей ее достижения. Этой новой формой была диктатура, средством ее достижения - армия. Так как эта политическая форма, равно как и средство ее достижения, были выдвинуты самим ходом исторических событий, логикой развития классовой борьбы, то дело оставалось за одним - за той исторической личностью, которая, сознательно или стихийно, учла бы эти требования эпохи и сумела бы их осуществить в своей практической деятельности. Этой личностью был Гай Юлий Цезарь, считающийся основателем римской империи. * * * Гай Юлий Цезарь родился в 100 году до н. э. (или, по мнению некоторых исследователей, в 104 году до н. э.). Он происходил из старинного аристократического рода Юлиев, который возводил свое начало к легендарным прародителям римлян. Однако по своим родственным связям он был близок к видным деятелям так называемой партии популяров (Брехт называет ее демократической партией). Его тетка была женой знаменитого Мария, а его первая жена - дочерью другого видного вождя популяров - Цинны. Из-за своей жены Цезарь впал в немилость у всесильного диктатора Суллы, так как ответил отказом на требование развестись с нею. В связи с этим Цезарю пришлось даже уехать из Рима, куда он снова вернулся только после смерти Суллы. С этого времени он начинает принимать участие в политической жизни. Сначала Цезарь держится чрезвычайно осторожно, избегая участия в наиболее острых политических конфликтах этих лет (например, попытка переворота, задуманного консулом Лепидом), и стремится лишь завоевать популярность среди широких слоев римского населения. На это он не жалеет ни сил, ни средств, тратя огромные суммы на раздачи хлеба, денег, устройство игр и зрелищ. В 68 году Цезарь впервые решается на смелую политическую демонстрацию: он использует похороны своей тетки, а затем и собственной жены для того, чтобы в похоронных процессиях открыто пронести изображения Мария и Цинны, и в надгробном слове воздает хвалу этим вождям разгромленной при Сулле партии популяров. И сторонники, и противники Цезаря расценили эту демонстрацию одинаково как заявку молодого политического деятеля на то, чтобы восстановить и возглавить демократическую партию. В 65 году Цезарь избирается эдилом {Эдил - должностное лицо в римской республике, ведавшее городским благоустройством, а также организацией общественных игр.}. Он ознаменовал свой эдилитет организацией пышных зрелищ (однажды он вывел на арену 320 пар гладиаторов в серебряных доспехах), а также тем, что восстановил в Капитолии статую и трофеи Мария, убранные в свое время по распоряжению Суллы. В 64 году он привлекает к суду двух видных сулланцев, обвиняя их в убийстве граждан, занесенных при Сулле в так называемые проскрипционные списки и тем самым объявленных вне закона. В 63 году был раскрыт заговор Катилины. Так как в романе Брехта этот эпизод занимает центральное место, остановимся несколько подробнее на фактической стороне событий. Дать общую оценку движения не легко, хотя мы располагаем по этому вопросу сравнительно большим количеством источников (речи Цицерона, специальная монография римского историка Саллюстия и т, д.), но все они исходят из враждебного Катилине лагеря и дают крайне пристрастное освещение событий. Луций Сергий Катилина, обедневший римский аристократ, после неудачных попыток добиться консульской должности начал подготовлять государственный переворот. Он выдвинул лозунг отмены долгов, который привлек к нему сторонников из различных слоев римского общества - и разорившихся аристократов и часть городского плебса. О готовящемся заговоре узнал через свою агентуру консул Цицерон. Он выступил с рядом речей против Катилины, требуя его изгнания. Так как большинство сенаторов поддержало Цицерона, Катилине пришлось бежать в Этрурию, где он набрал из разорившихся сулланских ветеранов войско для похода на Рим. Оставшиеся в Риме сторонники Катилины подготовили новый план переворота (в частности, замышлялось убийство Цицерона) и вступили в переговоры с послами одного из галльских племен, находившимися в это время в Риме, Однако галльские послы, несмотря на то, что заговорщики обещали им крупное вознаграждение, предпочли выдать их Цицерону. Руководители заговора были арестованы и после бурного обсуждения вопроса в сенате приговорены к смертной казни. На следующем заседании сенат преподнес Цицерону почетный титул "отца отечества". Еще через несколько недель наспех собранное Катилиной войско было разбито на севере Италии; сам Катилина пал в этом бою. Заговор был подавлен. Позиция Цезаря во время всех этих событий неясна. Его считали замешанным в заговоре. Во всяком случае, его политические противники, например Катон, один из видных представителей сенатских кругов, довольно недвусмысленно намекал на это в своей речи в сенате. Но Цицерон проявил в данном случае крайнюю осторожность, и Цезарю не было предъявлено никаких обвинений. Более того, в том же 63 году Цезарь был избран верховным жрецом, а на 62 год - городским претором {Городской претор - должностное лицо в римской республике, ведавшее гражданским судопроизводством.}. По окончании претуры он получил в управление провинцию Испанию, но долги его были столь огромны, что кредиторы не желали выпускать его из Рима и только денежная помощь и поручительство крупнейшего римского богача Красса помогли уладить дело. Можно считать, что к этому времени Цезарь уже прошел несколько начальных ступеней по лестнице своей карьеры: он стал заметной, хотя далеко еще не первостепенной, фигурой, он считался вождем "демократической" партии, хотя эта "партия" не представляла собой ничего целостного, единого и организованного, он - и это, пожалуй, главное - пользовался безусловной поддержкой всех тех, кто был настроен против стоявшего, как всегда, на самых консервативных позициях сената. Цезарю, кроме того, удалось завязать к этому времени важные политические связи: искусно лавируя между двумя наиболее видными, но враждовавшими между собой политическими деятелями - Помпеем и Крассом, - он сумел сохранить близость и к тому, и к другому. В самом конце 62 года Рим был взволнован новым событием. Закончив с блестящим успехом восточные походы, на юге Италии высадился со своей победоносной армией Помпей. Сенат трепетал, считая, что он, по примеру Суллы, направит армию на Рим. Но, вопреки всем ожиданиям, Помпей демонстративно распустил свои войска и с небольшой свитой остановился под Римом, ожидая разрешения сената на триумфальный въезд. Воспрянувший сенат охотно разрешил Помпею триумф, но зато решительно отказал в утверждении сделанных им распоряжений на Востоке и в награждении его солдат землей. Тем самым "дальновидные" сенаторы фактически отбрасывали Помпея в лагерь своих врагов. В 60 году вернулся из Испании Цезарь. Управление провинцией дало ему возможность поправить свои финансовые дела, кроме того, он одержал ряд побед над лузитанскими племенами. В связи с этим он мог претендовать на триумф, но приближались консульские выборы и Цезарь оказался перед дилеммой: либо, не въезжая в город и не имея права (заочно) выдвинуть свою кандидатуру, ожидать разрешения на триумф, либо, отказавшись от него, появиться в Риме и принять участие в выборах. Цезарь избрал второй вариант. Есть все основания предполагать, что именно в это время Цезарь осуществил один из самых удачных шагов за всю свою политическую карьеру, одну из таких политических акций, все последствия которой он едва ли в то время даже мог предвидеть. Добившись примирения между Помпеем и Крассом, он организовал негласный тройственный союз (так называемый первый триумвират), огромное политическое значение которого в самом недалеком будущем было оценено современниками по достоинству: тройственный союз был назван "трехглавым чудовищем". Первое совместное предприятие триумвиров заключалось в со" ответствующей подготовке консульских выборов. Каждый член тройственного союза пустил в ход как свое личное влияние, так и свои денежные средства. Результат не заставил себя ждать - Цезарь был избран консулом на 59 лет. Консульство было для Цезаря лишь трамплином, при помощи которого он мог достичь новой и более существенной цели: получения в управление провинции, что давало право на набор войска, а, следовательно, сулило в перспективе победы, славу, богатство, власть. Нь основании опыта Помпея и Катилины Цезарь в это время, несомненно, уже понял, что решающим козырем в дальнейшей игре может быть только сильная и преданная своему вождю армия. Цезара получил в управление (сначала на 5 лет, затем срок был удвоен) провинцию Галлию. Часть этой провинции была покорена, но огромную территорию (от Пиренеев до Рейна) предстояло еще завоевать. Именно к этому и стремился Цезарь. В общей сложности он провел в Галлии около восьми лет. Когда завоевание провинции было завершено, в стране вспыхнуло общее восстание. Борьба затянулась еще на несколько лет, и только к концу 51 года галлы вынуждены были покориться. Покорение Галлии необычайно подняло личный авторитет и популярность Цезаря - по подсчетам древних историков, он за время войны взял более 800 городов, покорил 300 племен, захватил в плен миллион человек и огромную военную добычу. Добыча римлян была так велика, что золото в самом Риме сильно упало в цене и продавалось на вес. За время пребывания Цезаря в Галлии существенно изменилась политическая обстановка. Триумвират фактически распался: Красс погиб на Востоке, ведя войну с парфянами, Помпей, завидовавший успехам Цезаря и его огромной популярности, все больше сближался с сенатом. В Риме царила анархия - консулы не избирались, предвыборные собрания нередко переходили в вооруженные стычки. В этих условиях сенат принял решение о вручении чрезвычайных полномочий Помпею. Он был избран на 52 год единственным консулом (в Риме всегда избиралось два консула), что по существу являлось смягченной формой диктатуры. Цезарь оказался в затруднительном положении. Он стоял со своим войском на границе Италии и должен был, в соответствии с существующими законами, распустить армию и явиться в Рим как частное лицо. Однако, памятуя опыт Помпея, Цезарь был мало склонен к подобному шагу. Он требовал от сената определенных гарантий. Но наиболее враждебно настроенные к Цезарю сенаторы и под их давлением сам Помпей заняли непримиримую позицию. 7 января 49 года сенат поручил Помпею провести набор войск, а Цезарю было направлено ультимативное требование сложить полномочия, в противном случае он объявлялся врагом народа. 10 января 49 года Цезарь с одним легионом и вспомогательными войсками переходит пограничную речку Рубикон. Гражданская война началась. Не встречая на пути никакого сопротивления, Цезарь быстро двигается к Риму. Помпей, который в Италии еще не располагал достаточными силами, бежит на Балканский полуостров (с ним переправилась в Грецию и большая часть сенаторов). Цезарь вступает в Рим. Вместо ожидаемых казней и проскрипций он выдвигает лозунг милосердия - пленники получили свободу, с оставшимися в Риме сенаторами он обошелся чрезвычайно милостиво. Но гражданская война по существу только начиналась. Борьба сначала с Помпеем, а затем с помпеянцами затянулась до 45 года. 8 ходе этой борьбы Цезарь разбивает армию Помпея на Балканском полуострове (битва при Фарсале, 48 год до н. э.), затем отправляется в Египет, где он вмешивается во внутреннюю, династическую борьбу, поддерживая египетскую царицу Клеопатру против ее брата и соперника Птолемея Диониса. Из Египта он совершил поход в Понтийское царство, где сын старого врага Рима Митридата VI - Фарнак начал военные действия и захватил Вифинию. Кампания против Фарнака продолжалась всего 5 дней, и Цезарь послал о ней в Рим свое знаменитое донесение: "Пришел, увидел, победил". В 47 году Цезарь разгромил основные силы помпеянцев в Африке (битва при Тапсе, 45 год до н. э.). Идейный вождь помпеянцев, старый враг Цезаря - Катои покончил жизнь самоубийством. Однако сыновья Помпея бежали в Испанию, где им удалось снова собрать крупные силы. Цезарь с отборными легионами отправляется в Испанию, и в 45 году около г. Мунда происходит последнее сражение. Цезарь и на сей раз добился победы, но не легкой ценой. "Я часто сражался за победу, сегодня же впервые сражался за жизнь", - сказал он после этой битвы. Но последние остатки помпеянцев были разгромлены и единовластие Цезаря никем более не оспаривалось. Однако это единовластие после окончания гражданской войны продолжалось всего лишь год. Вернувшись в Рим в сентябре 45 г. Цезарь приступил к проведению ряда внутренних реформ. Во время триумфов Цезаря (в 46 и 45 годах) раздавались щедрые награды и подарки не только военачальникам и солдатам, но и всем гражданам. Помимо хлебных и денежных раздач, Цезарь, со свойственным ему размахом, организовал грандиозные зрелища, игры, массовые угощения. Но этим и исчерпывается "демократизм" его мероприятий. Вместе с тем Цезарь провел ограничение контингента граждан, получавших даровой хлеб, снизив его с 320 тысяч до 150 тысяч человек. Специальным эдиктом были распущены так называемые коллегии (Брехт называет их "демократическими клубами"), бывшие средоточием городского плебса и очагами демократической агитации. Число сенаторов было увеличено до 900. Выборы должностных лиц происходили по-прежнему в народном собрании, но Цезарь получил теперь право "рекомендовать" половину всех кандидатур. Нетрудно убедиться в том, что все эти реформы имели антидемократический характер. Налицо - принципиальное изменение внутриполитической линии Цезаря. Он выступает уже не как вождь популяров и продолжатель их политики, но как единовластный правитель, озабоченный в первую очередь созданием сильной централизованной власти. В этом смысле Цезарь выступает как основатель новой политической и государственной формы, а именно римской империи. Власть Цезаря носила по существу монархический характер, когя внешне это выглядело как сохранение республиканских должностей, лишь сосредоточенных в одних руках. Цезарь был назначен диктатором (с 44 года пожизненно), он имел пожизненную трибунскую власть. С 63 года он был верховным жрецом. Цезарь неоднократно избирался консулом, имел почетный титул "отца отечества", и, наконец, существовавший и при республике военный титул императора впервые приобретает при нем особое значение. Но Цезарь, по-видимому, уже стремился к большему. Его не удовлетворяло фактическое положение монарха, он мечтал о царском венце. В начале 44 года на одном из праздников перед огромной толпой народа его ближайший друг и соратник Марк Антоний пытался возложить на него царскую диадему. Вероятно, это был совместно обдуманный шаг, некий "пробный шар". Чутко наблюдая за реакцией толпы, Цезарь резко отклонил попытку Марка Антония и был награжден громом аплодисментов. Как ни странно, положение Цезаря в это время нельзя назвать вполне устойчивым. Напуганные его монархическими тенденциями сенаторы, как правило, ему не доверяли, "всадники" были недовольны его провинциальной политикой (ограничения откупной системы), городской плебс уже не чувствовал в нем своего вождя и заступника. Не мог Цезарь опереться и на армию, хотя бы по той простой причине, что она была распущена, то есть перестала существовать в качестве организованной и сплоченной корпорации. Таким образом, на вершине своей славы и могущества Цезарь оказался в состоянии некоей изоляции. В среде сенаторов составился заговор против Цезаря. В нем приняло участие около 60 человек. Среди заговорщиков можно было найти и бывших помпеянцев, обласканных Цезарем, и недавних цезарианцев, которые изменили свое отношение к Цезарю в связи с его монархическими замашками. Во главе заговора стояли Гай Кассий Лонгин и Марк Юний Брут (последний был лично близок к Цезарю, а по слухам, даже был его сыном). Когда стало известно, что в связи с подготовкой нового похода против парфян (на Балканском полуострове уже концентрировались крупные силы) найдено древнее предсказание, гласящее, что победить парфян может только царь, это укрепило решимость заговорщиков и ускорило срок реализации заговора. 15 марта 44 года в заседании сената Цезарь был окружен толпой заговорщиков, которые по условному знаку ринулись на него с обнаженными кинжалами. Ему были нанесены 23 раны; из них только одна оказалась смертельной. После убийства заговорщики и остальные сенаторы в страхе разбежались. Труп всесильного диктатора долго лежал всеми оставленный, пока трое неизвестных рабов не положили его на носилки и не отнесли домой. * * * Цезарь как историческая личность неоднократно привлекал внимание историков. Наполеон III, написавший трехтомную историю Цезаря, немецкий историк Друман, знаменитый историк Теодор Моммзен считали Цезаря гениальным деятелем. Особенно характерна точка зрения Моммзена. Для него Цезарь - великая и многогранная личность, но более всего он велик и гениален как государственный деятель. Он идеал "демократического монарха" и в этом смысле является образцом, эталоном для государственных деятелей всех времен и народов. Кстати сказать, Брехт в своем сатирическом романе, развенчивая и "принижая" образ Цезаря, в значительной мере полемизирует именно с этой точкой зрения на Цезаря, с этой оценкой его исторической роли. Какова должна быть оценка советским историком личности и деятельности Цезаря? Отнюдь не впадая в идеализацию и "героизацию" этой исторической личности, чем столь часто грешит буржуазная историография, советский историк, конечно, не может полностью принять тот образ Цезаря, который дает в своем романе Брехт. Если бы роман Брехта был историческим в строгом смысле этого слова, если бы автор ставил себе целью воссоздать исторически подлинного Цезаря, то нам пришлось бы констатировать несоответствие гротескного, в значительной мере сатирически-условного образа героя романа его историческому прототипу. Но эта оговорка может быть даже не столь необходима, поскольку Брехт явно придавал своему Цезарю не конкретно-историческое, а некое обобщенное значение. Цезарь, несомненно, крупный исторический деятель. Но он в полном смысле слова человек своей эпохи и своего класса. Многолетний опыт политической борьбы и интриг подсказывал ему определенное направление его практической деятельности, он видел внутреннюю слабость республиканского государственного устройства, он понимал значение армии как крупной социально-политической силы. Но это говорит лишь о том, что его практическая деятельность объективно совпала с требованиями эпохи и с классовыми интересами определенных слоев римского рабовладельческого общества. Если мы и считаем Цезаря основателем римской империи, то только в этом смысле, и мы, конечно, менее всего склонны приписывать его личности и деятельности то особое, "провиденциальное" значение, которое, по мнению ряда буржуазных историков, ставит его над классами и партиями и делает его образцом "демократического диктатора". С. Утченко