ерри-стрит. Я соприкасался с ней не больше, чем с десятков других владельцев д-лавок. Она, по-видимому, сама лишила себя жизни. Я, как и всякий честный коммерсант, считаю это весьма прискорбным событием. В настоящий момент причин для депрессии более чем достаточно, деловым людям это известно лучше, чем кому бы то ни было. Материальное положение г-жи Суэйер было, очевидно, особенно тяжелым". После интервью Мэкхит поехал в Коммерческий банк. Там он встретил Генри Оппера. Утренние газеты уже подняли шум вокруг его имени и Оппер был, как видно, весьма этим подавлен. Он молча выслушал Мэкхита и сказал: - Вы ни в коем случае не должны садиться в тюрьму. Виноваты вы или не виноваты, но только не тюрьма. Уезжайте за границу! Вы можете руководить вашим предприятием оттуда. В ЦЗТ сидят ваши друзья, мы тоже, если хотите, последим, чтобы все было в порядке. Только сейчас же уезжайте! Аарон уже был здесь. Он вне себя. Мэкхит ушел, погруженный в глубокое раздумье. Горячность, с какой Оппер уговаривал его уехать, не понравилась ему. Он отправился на Нижний Блэксмит-сквер и зашел в убогую парикмахерскую. В низком, провонявшем табачным дымом помещении царило большое оживление. Здесь околачивалась добрая половина всех лондонских подонков. Нигде в другом месте нельзя было собрать столько нужных сведений, сколько здесь. Все кресла были заняты. Мэкхит присел на скамью и стал ждать своей очереди. Перед ожидающими стояла большая медная чашка, куда можно было сплевывать окурки сигар и жевательную резину. Мэкхит не нашел ни одного знакомого лица. Маленький, плутоватого вида человечек довольно громко рассказывал о таможенной волоките в каком-то датском порту. - Они не желают, чтобы к ним ввозили дешевку, - жаловался он, - мы, мелкота, не должны покупать себе брильянты. Это же просто подлость! Уголь и картошку куда ни шло, а как только нашему брату захочется завести себе брильянты, нам начинают вставлять палки в колеса. В конце концов поневоле скажешь: "Не хотите - как хотите!" Мэкхит обратил внимание на этого человека: он ему понравился. Парикмахер, бесформенный гигант с крошечной головкой, на которой была сооружена целая выставка парикмахерского искусства, скользнул по Мэкхиту, когда тот садился на скамью, хитрым взглядом. Он заранее условился с Мэкхитом заговорить о нем; так он и сделал. Вся парикмахерская стала судить и рядить об убийстве Мэри Суэйер. Все сошлись на том, что крупный оптовик не может иметь отношение к смерти Суэйер. - Такие люди этим не занимаются, - с апломбом сказал контрабандист. - У них есть другие дела. Разве вы представляете себе, что им приходится делать в течение дня? Она ему угрожала? Чем она могла ему угрожать? Что бы она ни сказала, ее все равно арестовали бы за оскорбление ее величества и нарушающую все полицейские правила глупость. Говорят, что у него нет алиби! Да, он, верно, назначил десять фунтов награды всякому, кто покажет, что не видел его, когда совершалось преступление! Нет уж, бросьте, если на то пошло, то он возьмет бинокль и станет следить, кто расхохочется, когда полиция придет забирать его. Мэкхит не стал дожидаться, пока до него дойдет очередь. Зажав под мышкой свою толстую палку, он прошел пешком два-три квартала, пока не очутился перед ветхим одноэтажным домиком, в котором помещался склад угля. На черной доске были мелом написаны цены на уголь. Мэкхит прочел: "Антрацит - 23" - и пошел дальше. Постучав тростью в дверь дома номер двадцать три, он вошел. Иногда антрацит стоил двадцать три, иногда двадцать семь или даже двадцать девять, в зависимости от того, в данный момент помещалась штаб-квартира банды. Настоящие цены на уголь, как Мэкхиту однажды объяснил О'Хаpa, тоже зависели от целого ряда обстоятельств, не имевшим в сущности, ничего общего с углем. Да угольщик и не торговал никаким антрацитом. Тяжелыми шагами Мэкхит прошел через два двора, образованные сараями, и, свернув в третий, вошел в освещенную контору, расположенную на уровне двора. Груч и Фазер сидели на столах красного дерева, уставленных пивными бутылками, и Груч диктовал письма кокетливо одетой юной особе. В смежных помещениях заколачивали ящики. При появлении шефа Груч встал, а Фазер не тронулся с места. - Это хорошо, что вы изредка сюда заглядываете, хозяин, - хмуро сказал Фазер. - Тут ни черта не ладится! Одно только озорство и нежелание работать. Мэкхит молча снял с грубо сколоченной полки толстый фолиант и сел на подлокотник кресла ампир, видавшего лучшие дни и лучшее общество. Официальная контора ЦЗТ помещалась в Сити. Тут был склад. Связь между этими двумя учреждениями осуществлялась только обходными путями. Пока Фазер восседал на столе, Мэкхит не хотел говорить. Поэтому Груч начал докладывать. Безделье чрезвычайно неблагоприятно отражается на состоянии умов. Часть складов еще полна. О'Хара разрешил людям работать на собственный риск, покуда снова не понадобится товар. Но он не дал им орудий производства. Они собственность фирмы. А со старыми, примитивными инструментами квалифицированные специалисты не хотят или не могут работать. Кроме того, необходимы подводы, хотя бы для налетов на лавки. И прежде всего - точный план совместной работы. Словом, люди разлагаются. Они сидят без дела и грызутся. Мэкхит рассмеялся. - Они ведь, кажется, считали, что жизнь служащего с обеспеченным заработком для них недостаточно хороша. Им захотелось опять носиться по морским волнам, быть вольными птицами, - сказал он небрежно. - Они постоянно ропщут и даже не удивляются, когда им удается добиться того, чего они хотят. Когда я добиваюсь того, что мне нужно, я всегда опасаюсь неприятных сюрпризов. - Они бы многого добились, если бы у них были инструменты, - грубо сказал Фазер. - Да, если бы, - нехотя ответил Мэкхит. Фазер еще раз перешел в наступление: - Куайт хочет откупить у нас новое сверло. Он говорит, что деньги у него есть, а, кроме него, никто с этим сверлом не умеет обращаться. - Я не продаю инструментов! - с досадой сказал Мэкхит. - Кстати, столы у меня тоже не для того поставлены, чтобы на них сидели. Он взял план склада, аккуратно начерченный на картоне, и кивком удалил из комнаты конторщицу. - Почему сараи до сих пор набиты товаром? Мы же решили очистить все, кроме номера двадцать третьего. Груч посмотрел на Фазера, который с ворчаньем слез со стола. - О'Хара ничего нам не сказал, - ответил он, не сводя глаз с Фазера. Мэкхит ничем не обнаружил своего удивления. Чтобы выиграть время, он стал перелистывать какой-то каталог. Потом он спокойно продолжал: - Сараи, начиная с номера двадцать девятого, должны быть очищены. Возможно, что в ближайшие дни О'Хара придется показать кое-кому пустые склады. - А куда деть товары? Там больше всего табаку и лезвий для бритв. Их необходимо некоторое время подержать на складе - они еще слишком свежи. И бирмингемская партия тоже там. Газеты до сих пор еще пишут об этой истории статьи в километр длиной. И кроме того, там есть кожа и шерсть, д-лавки в них здорово нуждаются. - Все нужно убрать. Из этой партии ничего не должно поступить в продажу. Лучше всего сжечь все дочиста! Сараи застрахованы. Груч по-настоящему испугался. - А может, ребята сами могли бы использовать эти вещи? Они ужасно разозлятся, если должны будут сплавить их неизвестно куда. В конце концов, они все добыли собственными руками. Мэкхиту стало скучно. - Если не ошибаюсь, им за все было заплачено. И за вывоз я тоже буду платить по часам. Я не хочу, чтобы этот товар попал на рынок. Пускай они покупают себе табак хотя бы в тех же д-лавках. И вот что еще: все бумаги будет подписывать моя жена, а не О'Хара. Все? Он встал и натянул перчатки. Груч задержал его. Ханимейкер каждый день к нам ходит. Он готов взять любую работу. У него не выгорело с секретным замком. - Замок оказался недостаточно секретным или слишком секретным? - Замок был в порядке. Но фабрика обжулила его на патенте. Мэкхит опять рассмеялся. Ханимейкер был во время оно видной фигурой в своей области, первоклассным взломщиком. Когда он начал сдавать физически - в те времена спортом еще не занимались, - он пустился в изобретательство и сконструировал секретный замок. В это изобретение он вложил весь свой опыт, опыт человека, прожившего большую жизнь, любознательного и предприимчивого. И этот человек в конечном счете был облапошен известной фабрикой, которой он предложил свое изобретение. - Я дам ему д-лавку, - сказал Мэкхит и ушел ухмыляясь. Но на душе у него было невесело. Решения не выполнялись. Аарон в любую минуту мог потребовать, чтобы ему показали склады. Фанни, уверенная в том, что они очищены, как было условлено, не нашла бы нужным отказать ему, а между тем они были набиты доверху. Выйдя на улицу, Мэкхит минуту постоял в нерешительности, соображая, куда ему пойти - к Фанни Крайслер или к госпоже Лексер в Тэнбридж. Сегодня был четверг. Он решил, что с Фанни он еще успеет поговорить на вокзале, где она будет ждать его, а в Тэнбридже, по всей вероятности, застанет Брауна - Браун, как и он, ходил туда по четвергам. Обычно они там играли в шашки. Общение Мэкхита с тэнбриджскими дамами в заведении госпожи Лексер нуждалось, по его собственному мнению, в оправдании: он находил его в специфике своей профессии. В этом доме он легче, чем где бы то ни было, мог узнать все, что ему было нужно, про личную жизнь членов банды. Эти чисто деловые визиты он иногда использовал и в видах развлечения, на которое он, как холостяк, несомненно, имел некоторое право; что касается этой интимной стороны дела, то Мэкхит, как он сам неоднократно повторял, ценил свои регулярные, отличавшиеся педантичной точностью посещения одной и той же тэнбриджской кофейни главным образом потому, что они стали для него традицией, а уважение к традициям и охрана их, как известно, являются едва ли не основною целью буржуазного уклада. Свои физиологические потребности Мэкхит, отдав дань увлечениям молодости, охотно удовлетворял там, где он имел возможность сочетать с ними те или иные радости домашнего или делового порядка, то есть с женщинами, обладающими кое-какими средствами либо состоящими с ним, подобно Фанни, в деловых отношениях. Мэкхит сознавал, что его брак повредил ему в тех кругах, с которыми была связана его деятельность в области товарозаготовок. Смерть Мэри Суэйер, безусловно, произвела дурное, впечатление на некоторых людей. Они, несомненно сидели теперь и говорили: "Мэк заелся. Он думает, что может уже плевать на все". Едва ли нашлись люди, которые могли бы засвидетельствовать под присягой, что он всю жизнь именовался Макхитом, но, с другой стороны, никто не мог бы доказать, что он тогда-то и тогда-то под тем-то и тем-то именем учился в школе, там-то и там-то был портовым рабочим или конторщиком, там-то и там-то - плотником. Так или иначе в любую минуту мог возникнуть слух, что он - самый заурядный обыватель, и тогда понадобилась бы дорогостоящая и чреватая последствиями кровавая баня большого масштаба, чтобы восстановить тот полумрак, в котором человек только и имеет возможность обрастать жирком. А он действительно оброс жирком и был склонен преимущественно к интеллектуальной работе. Итак, он отправился в Тэнбридж, чтобы кое-что разузнать и повидаться с Брауном. В нижние залы он даже не заглянул и сразу поднялся по скрипучей лестнице на кухню. Две-три девицы пили там кофе. Толстая баба в панталонах гладила белье. У окна играли в мельницу. Тощая носатая девица штопала гору чулок. Все были полуодеты, только на одной был цветастый халат. Когда Мэкхит вошел, его приветствовали дружным "алло". Все успели прочесть газеты. На гладильной доске лежало интервью, которое он дал Гону. Всем импонировало, что Мэкхит, несмотря ни на что, явился сюда, блюдя свой четверг. Брауна еще не было. Мэкхиту подали кофе. Не снимая перчаток, он небрежно потянулся за газетой. - Сегодня вечером я уезжаю, - сказал он, углубившись в нее. - Мне сразу пришло в голову: как глупо, что как раз сегодня мой четверг! Это ужасно - иметь укоренившиеся привычки. Но не могу же я ради полицейских ищеек отказываться от моих старых привычек! А то я уехал бы днем. Отчего это Браун не идет? Снизу, из комнат, раздался звонок. Толстая баба поставила утюг на маленькую чугунную подставку, накинула ситцевый пеньюар и вышла к гостю. Через пять минут она вернулась, послюнила палец, проверила, достаточно ли еще горяч утюг, и вновь принялась гладить. - Мэри Суэйер, надо думать, не твоя работа, - сказала она, как ему показалось, презрительно. - А что? - спросил он, внимательно посмотрев на нее. - Мы решили, что ты теперь такими делами гнушаешься. - Кто решил? - с интересом спросил Мэкхит. Толстая баба успокоила его: - Не надо волноваться, Мэк. Мало ли что болтают. Мэк обладал превосходным чутьем. Он почувствовал, что в воздухе пахнет гарью. Внезапно его охватило отвращение. Сидя в грязной кухне и молча наблюдая за толстой бабой, которая не переставала гладить, он задумался над своим положением так глубоко, как давно уже не задумывался. Почва, на которой он столько лет стоял и боролся, с некоторых пор начала ускользать из-под ног. Этот сброд, поставлявший ему товары, не хотел подчиняться его моральному авторитету. Мэк внезапно вспомнил целый ряд характерных мелких черточек, на которые он на протяжении нескольких недель почти не обращал внимания. Тогда-то и там-то его категорические и тщательно продуманные распоряжения не были выполнены с достаточной точностью; а потом верхушка организации пыталась скрыть от него допущенные ею небрежности. В частности, после прекращения "закупок" ему приходилось слышать - от того же Груча - о "недовольстве" внизу. Этот сброд не годился для широко задуманных операций. А теперь еще вдобавок выяснилось, что О'Хара просто игнорирует важнейшие распоряжения. Да и вообще поведение О'Хара с некоторых пор изменилось. Сегодня он потребовал, чтобы доверенность была выдана ему. А когда ее получила Полли, он не очень настойчиво возражал. Почему? Горячая волна недоверия неожиданно захлестнула Мэкхита. "Полли! - подумал он. - Что у них там такое, у Полли с О'Хара? Полли получила доверенность. А что она с ней будет делать?" И вдруг он понял, почему его с самого начала так мучило то, что произошло, когда они возвращались домой с пикника на Темзе. "Женщина, позволяющая так с собой обращаться при поверхностном знакомстве, - сказал он себе с горечью, - вообще не может быть настоящей подругой мужчины на жизненном пути. Она чрезмерно чувственна. А ведь это дает себя знать не только в эротической области, на в первую очередь, как оказывается, в деловой. Что она будет делать с доверенностью своего законного супруга, если она не отвечает за собственные ноги? Вот тут-то и выясняется, какое серьезное значение имеет верность жены". Как быстро оба они примирились с его предстоящим отъездом! Ни намека на "ятакпотебебудускучать". Еще бы! Ведь она - рассудительная женщина. Спасибо за такую рассудительность! Окончательно расстроившись, Мэкхит встал и поплелся в "канцелярию". Это был ряд довольно просторных комнат с жесткой конторской мебелью, маленькими столиками, на которых лежали папки, и обыкновенными диванами; комнаты сдавались и без дивана - в этом случае его заменял стол с зеленой промокательной бумагой. Дом этот имел одно большое удобство: тут можно было попутно заниматься деловой корреспонденцией. Девицы были все до одной опытные стенографистки. Дом посещался преимущественно деловыми людьми. Мэкхит охотно продиктовал" бы несколько писем. Но только Дженни была в курсе его корреспонденции и знала его привычки, - ей достаточно было двух-трех заметок, чтобы составить для него письмо. А Дженни не было. Она уехала с Блумзбери к морю. По-видимому, здесь все относились благожелательно к столь блестящему ее возвышению. Мэкхит, стоя у стены, приподнял заслонку в обоях и прислушался к голосу, диктовавшему в соседней комнате; - "...в силу этого не можем понять вашу точку зрения. Либо вы сдаете "Сантос" по восемьдесят пять с половиной франков Антверпену, либо вы снижаете назначенную вами неслыханную цену ("неслыханную" подчеркнуть), и тогда мы берем на себя все таможенные расходы". Мэкхит угрюмо вернулся в кухню и сел с тем же недовольным видом. Он все еще ждал Брауна. От беседы с Брауном зависело, уедет он из Лондона или нет. Все было подготовлено для его бегства. Груч будет ждать -его на вокзале - надо полагать, вместе с Фанни. Но вот прошло еще полчаса, стемнело, зажгли газ. Заведение постепенно оживлялось, а Брауна все не было. Мэкхитом никто больше не интересовался. Он уныло сидел на кухне и клевал носом. Положение складывалось так, что он не мог уехать. Сначала надо вновь прибрать к рукам ЦЗТ, а затем ликвидировать его. Ну что это за обеспеченное существование, когда человек, преследуемый полицией, не может даже спокойно уехать! Что касается крупных дел с Коммерческим банком, то он, окруженный сплошь ненадежными людьми и жуликами, несомненно, мог бы гораздо лучше руководить ими из тюрьмы, чем из-за границы. Острая потребность быть солидным охватила его. Некоторая доля честности и уважения к заключенным договорам, наконец - просто вера в людей были все-таки необходимы, когда речь шла о более или менее крупных делах. "Разве бы честность ценилась так высоко, - спрашивал он себя, - если бы можно было обойтись без нее? Ведь, в сущности говоря, весь буржуазный уклад держится на ней. Нужно сначала выжать из своих служащих все, что возможно, а потом заняться честными и пристойными делами. Если нельзя верить собственному компаньону, то как сосредоточиться на делах?" Наконец, часов около семи, явился Браун. Этот дом был самым удобным местом для их деловых встреч. Тут за Брауном никто не следил. Было бы величайшей бестактностью пробраться сюда вслед за чиновником Скотленд-Ярда! В конце концов, его частная жизнь никого не касалась! Браун сразу же стал осыпать его упреками. - Почему ты все еще тут? - кричал он, бегая по комнате, как пойманный тигр. - Я ведь велел передать тебе, что твои дела очень плохи. Следствие ведет Бичер, а Бичер - самый ненадежный из всех моих чиновников. Когда он нападает на след, его уже не удержать, он совершенно забывает о дисциплине. Он готов арестовать собственного партнера по картам. Сегодня днем судебные власти осматривали труп. Бичер произнес речь, и они установили факт насильственной смерти. В основном подозрение падает на тебя. Самое скверное в деле - шантажное письмо этой самой Суэйер: она же прямо угрожала тебе разоблачениями о Ноже. Что ей было известно? - Ничего, - сказал Мэк; он сидел на диване и перелистывал вечерние газеты. - Она только догадывалась. - А этот Фьюкумби? - Служащий моего тестя, отставной солдат. Судя по всему, он в последнее время подобрался к Мэри Суэйер. Браун что-то записал на манжете. - О'Хара сказал, что у вас есть алиби, но вы не можете предъявить его. - Да. Протокол заседания наблюдательного совета. Никто не должен знать, что оно состоялось. - Единственное спасение в том, что докеры, встретившие Суэйер, видели ее без спутника. Но твоя записка, назначающая ей свидание, - это нечто ужасное! И она приобщена к делу. Браун опять раскричался. Мэкхит должен немедленно уехать, сию же минуту! Мэкхит укоризненно взглянул на него. - Я ожидал от тебя другого, Фредди, - заметил он сентиментально. - Я ожидал, что ты иначе отнесешься ко мне, если я обращусь к тебе в тяжелую минуту, когда все травят и предают меня. Памятуя о нашей дружбе, я рассчитывал, что ты скажешь мне: "Вот тебе прибежище, Мак. Отдохни здесь! Если ты потерял честь, то я тебе по крайней мере дам возможность спасти свое состояние". - Что это значит? - вскинулся Браун. Мэкхит с грустью посмотрел на него. - Я не могу руководить из-за границы моими делами. Как ты себе это представляешь? Оппер говорит, что моя репутация погибла, если я сяду в тюрьму; но я понял, что они ограбят меня до нитки, если я уеду за границу. Я должен остаться на посту. Я должен сесть к тебе в тюрьму и вновь заняться делами. Мне, как старой кляче, суждено умереть в упряжи, Фредди. - Это невозможно, - пробурчал Браун, довольно, впрочем, нерешительно. - Подумай о том, - напомнил ему Мэк, понизив голос, - что множество маленьких людей доверило мне свою судьбу. В том числе и ты. Твои сбережения тоже пропадут, если я уеду из Лондона. Ну ты, скажем, перенесешь эту потерю; но есть другие, для которых она равносильна гибели. Браун опять что-то пробурчал. - Во всем виноват мой тесть, - пожаловался Мэк, - он меня терпеть не может. Я никогда как следует не обращал внимания на его козни. Это, знаешь, как с больным зубом. Вдруг он начинает давать о себе знать. Не обращаешь внимания. Думаешь - может быть, пройдет. Хочется забыть о нем. И вдруг в одно прекрасное утро всю щеку разнесло, точно опару! Около часу просидели они вместе, и Браун, пригорюнившись, рассказал все, что ему было известно о виновнике всех бед, господине Пичеме. Господин Дж. Дж. Пичем для полиции не случайный знакомец. Его торговля музыкальными инструментами уже неоднократно бывала предметом забот и серьезных разговоров в полицейском управлении. Впервые - еще двенадцать лет назад. Уже тогда была сделана попытка ликвидировать его предприятие, не увенчавшаяся успехом. Браун рассказал Мэку, как это было. - Мы имели точные сведения о том, что делается в его, лавке, и он знал, что мы готовимся нанести ему удар. Он явился в управление. Он произнес увертливую и бесстыдную речь о том, что нищета имеет право издавать зловоние, И тому подобное. Мы, конечно, приказали ему убираться вон и продолжали действовать. Вскоре мы заметили, что он тоже зашевелился. В ту пору в Уайтчепеле, в одном из самых гнусных его кварталов, как раз собирались открыть памятник какому-то филантропу, который занимался в этом районе разными глупостями по части борьбы с алкоголизмом, - если не ошибаюсь, он раздавал даром лимонад через нанятых им и тоже каким-то образом спасенных девиц. На открытии памятника, огромной белой махины, должна была присутствовать королева. Мы кое-как привели этот район в порядок. В своем естественном виде, в каком он толкал своих обитателей на злоупотребление алкоголем, он никак не был приспособлен к приему королевы. Несколько гектолитров краски сделали чудеса. Мы превратили это позорное пятно в некое подобие озелененной улицы. На месте свалок были разбиты детские площадки, полуобвалившиеся дома приобрели уютный вид, самые скверные места мы прикрыли гирляндами. Из логовищ, где обитали по двенадцать, по пятнадцать человек, свисали флаги в восемь метров длиной; я еще помню, как жильцы жаловались, что древки флагов занимают слишком много места в их каморках, - ведь эти люди даже не стыдятся тех помойных ям, в которых они ютятся! Из одного публичного дома мы выселили всех его обитательниц и повесили над его дверью вывеску: "УБЕЖИЩЕ ДЛЯ ПАДШИХ ЖЕНЩИН"; в сущности, он и был им. Короче говоря, мы сделали все, что было в наших силах, чтобы придать району благообразный, спокойный, более или менее человеческий вид. И вот во время предварительного осмотра его самим премьером произошел скандал. Из-за новеньких цветочных горшков, украшавших окна свежевыкрашенных домов, вынырнули знакомые омерзительные хари профессиональных нищих господина Пичема. Их были сотни и тысячи. И покуда премьер ехал по улице, они пели национальный гимн. А детей этого квартала мы даже не пытались как-нибудь приукрасить; тут уж никого не обманешь: их тощих тел, искривленных рахитом, не прикрыть никакими бархатными костюмчиками! Импортировать же детей наших полицейских не имело смысла, - все равно в их ряды контрабандой пробрался бы какой-нибудь местный ребенок и на вопрос розового толстяка премьера, сколько ему лет, ответил бы, что ему не пять, как можно было бы предположить по его росту, а шестнадцать. У самого памятника стояли недоразвитые подростки; из их глазных впадин ухмылялись все пороки человечества. Они кучками выходили из какого-то кабака, держа в руках воздушные шары и леденцы. Словом, осмотр кончился оглушительным провалом, и мы выдали господину Пичему полицейское разрешение. Мы сочли за лучшее больше с ним не связываться. И этот человек - твой тесть! Это дело нешуточное, Мэк. Браун в самом деле был озабочен. Он готовился к тяжелой борьбе. Браун обладал множеством отрицательных свойств, но он был хорошим товарищем. Он служил вместе с Мэком в Индии. Мэк мог рассчитывать на его верность. - Верность, - не раз говаривал в тесном кругу начальник полиции, этот старый рубака, - верность вы найдете только среди солдат. А почему? Ответ весьма прост: без верности, солдату не обойтись. Про верного человека говорят: с ним можно красть лошадей. В этом-то все и дело! Солдат должен иметь возможность красть лошадей вместе с товарищем. Где не крадут лошадей, там нет верности. Ясно? Когда человека гонят в штыковую атаку - обычно без достаточных оснований, - когда человека заставляют рубить, колоть и душить, то он должен быть уверен, что бок о бок с ним идет верный товарищ, что рядом с ним - штык, который будет за него колоть, рубить и душить. Только в подобных положениях проявляются высшие добродетели. Для солдата верность вообще есть составная часть его профессии. Он верен не только одному определенному товарищу. Он ведь не может сам выбирать себе взвод. Поэтому он должен быть верным вообще. Штафирки этого не понимают. Они не понимают, как это какой-нибудь генерал может быть верным сначала своему государю, а потом республике, как, например, маршал Мак-Магон. Мак-Магон всегда будет хранить верность. Если падет республика, он опять будет верен королю. И так до бесконечности. В этом-то и заключается верность, только в этом! Когда Мэкхит уходил, Браун уже более или менее примирился с решением своего друга сесть в тюрьму. С облегчением отправился он диктовать письмо начальнику тюрьмы. Они договорились, что Мэк сам явится в полицейское управление. Но когда он садился в омнибус, в его мозгу опять возникли мысли о Полли, которые втайне мучили его уже несколько часов. Он изменил свое намерение и поехал в Нанхед. Он приехал домой около восьми часов. С удивлением увидел он, что в комнате Полли горит свет. А между тем она давно уже должна была находиться в родительском доме. Перед садиком совершенно открыто разгуливали два сыщика. Еще в одном окне вспыхнул свет. Полли, как видно, хозяйничала на кухне. Стало быть, она собиралась ночевать тут. Мэкхит решительно двинулся к подъезду. У садовой калитки его задержали. Он кивнул, когда сзади на его плечо легла рука. Агенты разрешили ему поговорить с женой. Полли действительно стояла у плиты. Она тотчас же поняла, кто такие спутники Мэка, но была крайне удивлена, что он не уехал из Лондона. - Ты все еще не у родителей? - сердито спросил он, стоя на пороге кухни. - Нет, - спокойно ответила она, - я была у Фанни Крайслер. - Ну и? - спросил он. - Она едет в Швецию, - сказала она. - А я не еду, - мрачно сказал он, - собери мне белье. Он отправился в тюрьму, охваченный страшной тревогой, главным образом из-за Полли. На следующее утро по поручению господина Пичема его посетил Уолли. Он заговорил о разводе и дал Мэку понять, что в случае его согласия можно было бы добыть оправдательный материал. - На что вам этот процесс? - спросил адвокат. - Ваше предприятие процветает. Дайте развод - и никакого процесса не будет. Мы располагаем материалом, который может решить все. Господин Пичем хочет вернуть себе дочь - вот единственное, что ему нужно. Мэкхит резко отклонил это предложение. Он подчеркнул, что его брак - брак по любви. ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Ах, они друзья приличий, Не мешай им только впредь, Коль они чужой добычей Пожелают завладеть. "Песенка начальника полиции" ЛИСТЬЯ ЖЕЛТЕЮТ Однажды ранним утром Полли Пичем, в замужестве госпожа Мэкхит, вернулась в отчий дом. Несмотря на ранний час, она раздобыла одноконный экипаж. Проезжая мимо городского парка, она заметила, что листва на дубах уже пожелтела. Внизу, в лавке, ее поразило царящее там волнение. Ее мать, окруженная бледными от бессонной ночи швеями, ссорилась с Бири. На Персика она еле взглянула. Кто-то отнес наверх ее багаж и через некоторое время подал ей утренний кофе. Ожидали обыска и уже в течение семи часов прятали все, что можно было спрятать. Невостребованные безногими костыли, тележки особой конструкции с потайными ящиками для ног и прежде всего солдатские мундиры вывозились из лавки. Картотека была перенесена в недоступные подвальные помещения. С полуночи были разосланы гонцы: им велено было передать нищим, чтобы те утром не выходили на работу. Только-только успели переправить парикмахерскую в соседний дом, как в полдень явилась уголовная полиция. Она разыскивала в первую очередь солдата Фьюкумби, который утром, несмотря на вызов, не явился в полицию. Но солдата не нашли. Как пояснил господин Пичем, он был накануне вечером уволен за непослушание. Дом или, вернее, три дома напоминали, по словам Бичера, лисью нору; в них помещались столярная и портняжная мастерские, специально обслуживавшие нищих и поражавшие своими размерами. Фьюкумби действительно переехал на несколько дней в маленькую портовую гостиницу. Ему запретили выходить из комнаты, но с ним был его том "Британской энциклопедии". Собаками занялась Персик, довольная тем, что нашла себе работу. Отца она увидела только на следующий день. Он держал себя с нею так, словно она вовсе не уходила из дому. Но после обеда явился Кокс, и когда он, поговорив с господином Пичемом, вышел из конторы и столкнулся в прихожей с Полли, надевавшей шляпу, он приветствовал ее с глубоким чувством. - Однако, - сказал он проникновенно. - Персик расцвел! Вот что значит юг! Он схватил ее за обе руки и стал умолять, чтобы она сыграла ему на рояле. Позади него, у обитой жестью двери, стоял господин Пичем и смотрел на Полли таким умоляющим взглядом, что она, не сказав ни слова, поднялась с маклером наверх и сыграла ему "Монастырские колокола". Когда маклер исчез и Полли уже собралась уходить, ежа увидела отца в гостиной на втором этаже. Он сидел не шевелясь и смотрел в слепое окно. Кокс сообщил ему, что дело с кораблями должно быть закончено в две недели. Маклер впервые намекнул, как он себе представляет ликвидацию этого дала. Сначала Пичем должен ввести всю требуемую сумму, а потом будет заключен брачный контракт, который дополнительно урегулирует денежные взаимоотношения между Пичемом и Коксом, Таким образом, Пичем получит обратно все, что он сам потерял на этом деле, а Кокс удовлетворится барышом в виде приданого Полли. Сначала внести всю сумму полностью! Это было ужасно! Когда госпожа Пичем, вернулась домой, ей пришлось уложить мужа в постель. Он еле говорил и с величайшим трудом поднялся по лестнице. Ночью он совсем уже собрался умирать. Его жене пришлось вылить ему на грудь в области сердца полбутылки арники. Он даже призадумался, не позвать ли врача! На следующее утро он, еле волоча ноги, обошел дворы, где каждый камень был им оплачен; теперь ему предстояло отдать их за разбухшие, гнилые деревянные колоды, обманным образом ремонтировавшиеся за его счет в доках. Чудовищно выгодное дело для тех, кто его задумал! С расстояния пяти шагов, засунув руки в карманы, сдвинув котелок на затылок, он невидящим взглядом смотрел на свою дочь, которая ухаживала за собаками, стоя между двумя искалеченными деревцами с почти совсем уже желтой листвой. Неужели же ему так и не удастся извлечь из нее барыш и избежать страшного разорения? Если бы ему вернули: Полли и дали возможность предложить ее Коксу! Только связанный крепчайшими семейными узами, этот опустившийся, преступный, грязный продавец несчастья возьмет его в долю. Только омерзительная похоть такого человека способна толкнуть Пичема на этот шаг. Быть может! А этот Мэкхит предпочел сесть в тюрьму и влипнуть в сквернейший процесс, лишь бы не выпустить свою добычу! Ничем ломал себе голову, каким образом принудить его к разводу. Что, если пойти к нему и сказать: "Известно ли вам, что вы ограбили бедного человека? Вы, вероятно, думаете: бедный - тем лучше! С бедным можно делать все что угодно. Но вы заблуждаетесь, милостивый государь! Вы недооцениваете могущества бедных людей! Вы, может быть, не знаете, что в нашем государстве они пользуются теми же правами, что и богачи? Что слабый нуждается в защите, потому что в противном случае он попадает под колеса? Подумайте хорошенько: у него нет ничего, кроме этого равноправия!" Часами придумывал он подобные речи. Но он не мог найти ни одного по-настоящему убедительного аргумента. Он понимал, что ничто, абсолютно ничто, кроме физического насилия, не может заставить мало-мальски разумного человека отдать то, что он захватил. Все утро Пичем боролся с собой. Потом из муки и слабости возникла мысль прибегнуть к крайнему средству - предложить зятю деньги. Маленький засаленный человек, подпольный адвокат из восточной части города, явился от его имени к Мэкхиту. Со второй фразы он прямо предложил ему денег, если господин Мэкхит даст согласие на развод. - Сколько? - спросил Мэкхит, недоверчиво усмехаясь. Адвокат пробормотал что-то о нескольких сотнях фунтов. - Передайте моему тестю, - промолвил Мэкхит, разглядывая его, как интересное насекомое, - я слишком уважаю отца моей жены, чтобы серьезно отнестись к подобному предложению. Я не могу допустить, что мой тесть в самом деле верит, будто его дочь отдала руку и сердце человеку, способному продать ее за пятьсот фунтов. Адвокат смущенно поклонился и ушел. Спустя несколько дней господин Мэкхит очутился в таком положении, в котором он, пожалуй, отнесся бы внимательней к предложению подобного рода, если бы названная сумма была увеличена вдвое. Но маленький засаленный человек больше не появлялся. Такие предложения повторяются в жизни не часто. МЫСЛЬ СВОБОДНА Мэкхита поместили в камеру, расположенную в пустынном коридоре. В свое время она служила палатой для большого количества больных и была просторна и высока. Света в ней тоже было достаточно, так как она имела два настоящих окна. Браун приказал устлать пол камеры большим красным ковром. На стене висел даже портрет королевы Виктории. Мэкхиту было разрешено выписывать газеты, но он неохотно читал их: все они были полны трогательных описаний Мэри Суэйер, которая преподносилась читателю как замечательная красотка. Еще неприятней были репортерские описания лавки и убогого жилища, в котором она провела последние полгода своей жизни. О нем самом писали только несолидные листки, да и те избегали прямых обвинений, предпочитая туманные намеки. Ему было разрешено читать какие угодно книги, за исключением порнографических, так как время от времени его навещал тюремный священник. Зато он в любое время мог получить Библию. Посетителей было мало, но не потому, что тюремное начальство возражало против свиданий. О'Хара питал глубочайшее отвращение к этому дому. Он очень не любил встречаться со старыми знакомыми. Ему еще предстояло провести немало лет в подобном заведении. Фанни Крайслер тоже редко показывалась. Что касается деятельности банды и положения д-лавок, то Мэкхит всецело зависел от сведений, доставляемых ему Полли. Вместе с О'Хара она занималась делами - преимущественно по вечерам - в кабинете Мэка в Нанхеде. Заключение Мэка все же оказалось серьезной помехой для дела. Сильней всего Мэкхита угнетало, что Аарон не подавал признаков жизни. В конце концов он был его компаньоном. Мэкхит ломал себе голову над вопросом: чем вызвана неприязнь к нему великого Аарона? Самый факт заключения Мэка в следственную тюрьму не мог быть причиной охлаждения Аарона. В деловой жизни и не то еще бывало. Постепенно он пришел к выводу, что со стороны Аарона и Огатеров ему грозят крупные неприятности. Процесс, в который он был втравлен тестем, мог оказаться причиной разрыва между ними. А с другой стороны, при первой попытке предъявить следствию свое алиби он разоблачил бы себя перед своими компаньонами в качестве главного заправилы "нейтрального" ЦЗТ. Тихими ночами, лежа в своей камере, он искал выхода. Помыслы его все чаще и чаще обращались к Крестону. Нельзя ли как-нибудь прибрать к рукам Крестона или хотя бы заключить с ним союз? "Мой компаньон Аарон, - думал он, - не находит нужным навестить меня в столь тяжелую для меня минуту. Я считал его своим другом, - некоторые мелкие разногласия между нами, несомненно, были бы с течением времени улажены, - а Крестон был мне врагом. Существует старая истина: если в дружбе наступает охлаждение, нужно своевременно нанести удар, чтобы оказаться первым. В борьбе никогда не следует так уж твердо помнить, кто твой союзник и кто противник. Подобная позиция чревата роковыми последствиями, как и всякое предвзятое мнение. Быть может, мой подлинный, данный мне природой союзник - Крестон, в то время как Аарон - враг? В процессе развития дел это может, так сказать, обнаружиться в любую минуту. Что может быть ужасней, чем эта постоянная необходимость принимать ответственнейшее решение?" Он с горечью думал о том, что только невозможность завладеть приданым Полли заставила его вступить на тот путь, где его ожидало столько забот. Воображаемая Полли возникала перед ним в углу камеры. Не она ли все-таки та крупная ставка, которая спасет его? Новый план постепенно созревал в голове Мэка. Полли иногда провожала его к следователю. - Самое скверное - это то, - сказал он ей однажды, когда они ехали по туманным улицам в тряском пароконном экипаже, с двумя полицейскими за перегородкой, - что О'Хара ведет двойную игру. Несмотря на мой категорический приказ, он не очищает складов. Ты не знаешь, что он задумал? - Нет, - несколько испуганно ответила она. - Может быть, ты его прощупаешь? - спросил он, стараясь при беглом свете фонарей разглядеть ее лицо. Другая совместная поездка вновь вспомнилась ему. Это воспоминание было крайне неприятно, так как он думал об О'Хара. Неприятно было и то, что она просто не ответила на его вопрос. Мэкхит сомневался в ее верности. Он снова и снова говорил себе; "Она, безусловно, верна мне, хотя бы уже потому, что беременна. Она на это не пойдет. Это было бы слишком гадко и прежде всего неумно с ее стороны. Я ведь наверняка догадаюсь, и что ей тогда делать? Стало быть, она на это не пойдет, она не так глупа. Она знает, что я расшибу - вот именно расшибу - ее за самый невинный проступок. Я могу дойти до того, что назову ее шлюхой. "Что, - скажу я, - я сижу тут, а ты не можешь потерпеть три недели? Ты шлюха, вот и все!" Она вся задрожит. "Не говори этого, - захнычет она, - не может быть, что я такая!" - "Нет, ты шлюха, - скажу я. - Ты носишь ребенка под сердцем и позволяешь себе блудить? Это - предел! Девка из гавани - и та себе такого не позволит. Меня трясет от физического отвращения, когда я о тебе думаю!" И все это она должна будет выслушать. Ни одна женщина не пойдет на это. Да я и в самом деле совершенно серьезна не желаю, чтобы она путалась с другими. Как женщина она просто воск в руках мужчины. Этот акт оставляет глубочайший след в психике. После этого она потеряет для меня всякую ценность. Любой мужчина сможет требовать от нее что угодно. Она просто-напросто подведет меня под нож. А между тем я именно теперь не могу без нее обойтись. Все-таки хорошо, что она от меня забеременела. Небось теперь не станет шляться. Она просто лишена этой возможности. Я ей нужен физически. В подобном состоянии женщина не подпускает к себе постороннего мужчину, хотя бы по чисто биологическим причинам. Биологические причины всегда самые веские". Она и в самом деле была очень нежна с ним в эти дни и больше не заговаривала ни о Фанни Крайслер, ни о поездке в Швецию. Он приказал Фазеру ходить за ней по пятам и подавлял мучительные мысли о том, что Фазер, быть может, действует заодно с О'Хара, главным объектом его подозрений, потому что он нуждался и в Полли и в О'Хара. Ибо близилось решительное сражение. А он был поставлен в необходимость наносить наиболее сокрушительные удары из тюрьмы! Он, несомненно, находился в прескверном положении. Ему было совершенно ясно, что он должен забыть о своих личных чувствах, покуда не приведет в порядок свои дела. При помощи Полли он рассчитывал разлучить Национальный депозитный банк с Крестоном. Подъезжая к тюрьме, он наскоро объяснил ей, как ей следует действовать. Она должна пойти в Национальный депозитный банк к Миллеру, передать ему привет от отца, потом чуточку помяться - так, словно ей трудно начать говорить, - потом залиться слезами и спросить старика, как ей быть: ее муж намерен в ближайшее время забрать из банка деньги ее отца - ее приданое - и полностью вложить их в свою розничную торговлю. Пичем в самые ближайшие дни посетит банк. По всем данным, ей посоветуют умолить отца не отдавать ее приданого. На это она должна ответить, что отец прямо-таки влюблен в ее мужа, и, плача, уйти. Она столь охотно выразила согласие, что он несколько смягчился и даже посвятил ее в причины этого мероприятия. Он объяснил ей, что банк, по всей вероятности, тотчас же попытается наладить с ним отношения. Тогда он потребует, чтобы банк перестал так рьяно поддерживать Крестона. И в результате Крестон, надо полагать, приползет к нему на коленях. Отчаянная борьба с конкурентами, должно быть, и без того сильно ослабила его. Тон, каким Мэк говорил о своих делах, произвел на Полли сильное впечатление. Она ясно видела: он твердо решил во что бы то ни стало создать им обоим обеспеченное существование. "Я плохая жена, - думала она. - Он борется ради меня, а я путаюсь на стороне. Правда, все это не имеет никакого значения и не затрагивает моих сокровенных чувств, и если я даже и сплю время от времени с другими мужчинами, оттого что я не могу выдержать, когда мне целуют руки, я в конце концов ничего у нею не отнимаю, потому что потом кажусь ему нисколько не менее соблазнительной, и если даже это и приятно, особенно с О'Хара, и, в сущности, никого не касается, то все же это с моей стороны нехорошо и со временем отразится на моей наружности, - от этого появляются такие резкие морщины". Она ушла взволнованная и дала себе слово немедленно порвать с О'Хара, с которым ее в конечном счете связывает только плотское влечение, тем более что он в последнее время скверно отзывался о Мэке и намекал на свои планы стать самостоятельным. В тот же вечер в ресторане, где они обычно встречались, она сообщила ему о своем решении. Он рассмеялся и предложил ей заняться текущими делами у него на дому: он кое-кого увольняет, и ему нужна ее подпись. - Хорошо, - сказал он, - давай кончим. Ты вольна принимать какие угодно решения. Никто не может заставить тебя делать то, чего тебе не хочется делать. Я не из тех, кто насильно заставляет женщину любить себя, - это ни к чему хорошему привести не может. Если возникнет хоть малейшее сомнение, лучше сразу же кончить. Но может ли это помешать тебе зайти ко мне и уладить текущие дела? Что общего имеют они с нашей связью? Неужели же двое взрослых людей не могут побыть вместе в одной комнате и не наброситься друг на друга? Имеются психологические и моральные соображения против сексуального общения между нами - следовательно, сексуального общения не будет. Все это очень просто. Неужели же окажутся правы жалкие мещане с их грязным недоверием и мерзкими подозрениями? Мы оба - свободные люди! Он учился когда-то в гимназии и очень хорошо умел говорить. Она пошла к нему, и они сделали свою работу. Потом они улеглись в кровать - психологические и моральные соображения были против этого поступка, но сексуальные были за него. Тем не менее они надолго после этого перестали встречаться. Наутро Персик пошла к Миллеру в Национальный депозитный банк. Она имела свежий и отдохнувший вид и была в отличном настроении. После грехопадения ее никогда не мучила совесть - только до него. Миллер принял ее в своем кабинете. Она передала привет от отца, потом чуточку помялась - так, словно ей трудно было начать говорить, - потом залилась слезами и выложила все, что ей вдолбил Мэк. - Мэк, - сказала она всхлипывая, - такой честолюбивый! Он во всем хочет быть первым. А для этого ему, ясное дело, нужны деньги, деньги и деньги. Он поддерживает такое количество людей. Эту Суэйер он тоже поддерживал. Это было просто подло с ее стороны, что она так его оклеветала! И я не могу хватать его за руки, когда он тянется к моему приданому, - у него ведь такая широкая натура! Миллер испугался сильней, чем она ожидала. Старик весь посерел, услышав, что деньги Пичема будут сняты со счета. Он пролепетал что-то про Хоторна и вышел в соседнюю комнату. Через четверть часа она ушла, не дождавшись его. В тот же вечер Полтора Столетия явились в камеру Мэка. Он был одет как обычно и сразу же распорядился подать стулья и предложил им сигар. Камера была вполне удобным местом для переговоров. Красный ковер был, правда, убран. Какая-то газета сообщила о комфорте, каким пользуются в тюрьме крупные дельцы. На следующий день двое полицейских скатали и вынесли ковер. Но портрет королевы по-прежнему висел на стене. Браун делал все, что было в его силах. Он всегда вовремя получал от Мэка причитавшиеся ему комиссионные и был от природы благодарным человеком. Он не был политиком: он оставался верен данным обязательствам. "Можно быть свободным и в стенах тюрьмы, - сказал Мэкхит Хоторну, с удовлетворением оглядывая камеру. - Свобода - это явление духовное. Кто ею обладает, у того никто и никогда ее не отнимет. Как это сказал поэт? В цепях свободен! Есть люди, которые не свободны и за воротами тюрьмы. Тело можно заковать в цепи, дух - никогда. Мысль свободна!" - Господа, - открыл наконец Мэкхит совещание, шагая взад и вперед по камере. - Ваше посещение поразило меня. Превратности жизни, ее вечные приливы и отливы - так давно разъединили нас. Мы расстались, как дорожив попутчики, говорящие друг другу: "До сих пор мы странствовали вместе. Здесь наши пути расходятся. Но не будем грустить! Скажем друг другу бодрое "до свидания"!" Вы, я слышал, связались с Крестоном - я обратился к Аарону. Каждый из нас вернулся к своим делам, имеющим одну цель - ревностное служение клиентуре. Не так ли? Миллер закашлялся, а Хоторн, имевший совсем пришибленный вид, подхватил нить разговора. - Господин Мэкхит, - тихо сказал он, - ваша точка зрения на то, что произошло, делает вам честь. Сколь многие могли бы понять нас превратно в тот момент, когда мы, по зрелом размышлении склонились на сторону Крестона. Национальный депозитный банк принадлежит дитяти. Мы опекуны и не можем руководствоваться нашими личными симпатиями, как другие, более самостоятельные люди. Мы слышали, что вы хотите взять обратно некоторые суммы, доверенные вашим уважаемым тестем нашей фирме? - Совершенно верно, - ответил Мэкхит, - эти деньги нужны мне для проведения кое-каких коммерческих операции, навязанных моим лавкам борьбой с конкурентами. Хоторн и Миллер переглянулись. - Не концерн ли Крестона принуждает вас к проведению этих операций? - спросил Хоторн чуть ли не шепотом. - Возможно, - сказал Мэкхит. - Мы крайне сожалеем об этом, - сказал Хоторн, а Миллер кивнул. - Охотно верю, - ввернул Мэкхит. Хоторн был несколько смущен. - Если взглянуть на дело с высшей точки зрения, господин Мэкхит, - сказал он, - то покажется почти естественным, что более жизнеспособные предприятия пожирают более слабые. То же самое происходит и в природе. Мне незачем вам об этом говорить. - Незачем, - сказал Мэкхит. - Когда вы не так давно вновь вступили с нами в переговоры, мы пришли к заключению, что настал момент предложить вам нашу помощь. Мэкхит обрадовался. - Я знаю. Вы удвоили ваши старания. Вы немедленно сунули в концерн Крестона все деньги, какие у вас были и каких у вас не было. Мэкхит остановился. Последнюю фразу он сказал совершенно случайно, не задумываясь. Все же он ожидал протеста, но, к крайнему своему изумлению, не дождался его. Одного взгляда на Полтора Столетия было достаточно, чтобы понять все. Они растратили доверенные им деньги! Мэкхит лишь на секунду прервал свою речь; он продолжал беззаботным тоном: - Вы, так сказать, продали вашу последнюю рубашку, а, к сожалению, заодно и чужую, не так ли? Хоторн уронил голову на грудь. Миллер невидящим взглядом уставился в "глазок" камеры. - Чего вы от нас требуете? - хрипло вымолвил Хоторн. - Всего! - весело сказал Мэкхит. - Почти всего: стало быть, не так уж много. Я вынужден взглянуть на это дело с довольно низменной точки зрения. Подождите-ка! Разберемся, что получается. Он тщательно выбрал из ящика толстую, длинную гавану, откусил ее кончик, дунул в нее, покатал толстую, приятную на ощупь сигару в толстых губах и раскурил ее. То было дивное, блаженное мгновение в его жизни, вознаградившее его за многие другие, менее приятные. Голубое облако дыма выплыло из его рта. - Подождите-ка, - сказал он. - Вы растратили деньги моего тестя. Вы в ваши сто пятьдесят лет взломали несгораемый шкаф. Деньги эти дали Крестону возможность выбрасывать свои товары ниже себестоимости. Этим ходом он рассчитывал погубить Аарона и мои д-лавки. Значит, сначала ограбление, а потом убийство. На большой дороге делают как раз наоборот. Там сначала убивают. Впрочем, если бы мы погибли, вы все равно бы нас сожрали! Фу! Право же, Хоторн, во всем этом слишком много биологии! - Чего вы от нас требуете? - спросил Хоторн и внезапно посмотрел на своего противника снизу вверх бесстрашными голубыми глазами. "Это первые честные люди, каких я вижу на своем веку, - подумал Мэкхит, - единственные". - Видите ли, - медленно сказал он, - я мог бы требовать многого, но решил столь же многое предложить вам. Для этого я считаю наиболее удобным вступить в ваш банк в качестве, скажем, директора-распорядителя. Но еще до того мы сделаем следующее: мы разойдемся с Крестоном, поскольку он, с высшей точки зрения, от природы слабее нас. Бессмысленное и безнравственное разбазаривание с трудом нажитого имущества прекращается. Мы потребуем возврата наших денег, чтобы он как следует почувствовал, до чего он слаб. По всей вероятности, он тогда ощутит потребность в более твердом руководстве. Как вам нравится мое предложение? Миллер встал, Хоторн смотрел на него снизу. Миллер скользнул по нему удивленным взглядом, но тот не двинулся с места. И тут многое изменилось для Миллера. Он начал стареть. Его спина согнулась, у него выпали зубы, поредели волосы, прибавилось мудрости. - Только ради фирмы, - пробормотал он, - я согласен. - Да будет так, - сказал Мэкхит. Полтора Столетия скорбно удалились. Они обещали приготовить все бумаги, необходимые для вступления оптового торговца Мэкхита в Национальный банк. Кроме того, сини обещали закрыть кредит Крестону. Несколько дней Мэкхит ждал, чтобы Крестон приполз на коленях; это неминуемо должно было произойти, Крестон не имел никакой возможности провести предстоящую рекламную неделю без помощи банка. В результате ожесточенной конкуренции последних недель его склады, несомненно, были опустошены. Но Крестон не пришел к Мэкхиту. Вместо этого в ЦЗТ начали твориться какие-то темные и непонятные дела. С Нижнего Блэксмит-сквера в следственную тюрьму поступали лишь отрывочные и неточные сведения. О'Хара все еще не показывался. На распоряжения Мэкхита, по-видимому, никто вообще не обращал внимания. Полли тоже не могла сказать ему ничего определенного. Она все время ходила туда, и все время ей заговаривали зубы. О'Хара утверждал, что он занят инвентаризацией. Он никак не мог закончить ее. Когда Полли, которая сама уже начала беспокоиться, еще раз пошла туда, она натолкнулась на подводы, груженные ящиками и товарами; в темных и тесных воротах лошади чуть было не задавили ее. О'Хара в конторе не оказалось, а Груч почему-то страшно смутился. Он не мог сказать, куда отправляются ящики. Полли ушла домой взволнованная. Она давно уже окончательно рассорилась с О'Хара, так как не могла допустить, чтобы он нарушил интересы Мэка. На следующее утро она ругательски ругала его своему мужу, кричала, что он нечист на руку, ворует товары и тайком сплавляет их, что он даже пробовал вытянуть у нее ключи от шкафа, где хранятся орудия взлома; он, как видно, обработал кое-кого из ребят и собирается вместе с ними действовать самостоятельно. Мэкхит успокоил ее. Он попросил ее сходить к Миллеру. Ей чрезвычайно польстило, что он посвящает ее в свои дела. Она вошла в банк с таким видом, словно на минуту завернула сюда с прогулки, и покуда Миллер докладывал ей, расхаживала по комнате, заложив руки с ридикюлем за спину и разглядывая гравюры на стенах. Она узнала, что закрытие кредита сначала очень испугало Крестона, но что теперь он надеется обойтись вообще без кредита. Он недавно приобрел большую партию товара по неслыханно низким ценам и рассчитывает заработать на рекламной неделе солидный куш. Мэкхиту это известие не понравилось. По его поручению Полли, посетив банк вторично, потребовала, чтобы Миллер лично осмотрел эти удивительно дешевые товары, прежде чем пролонгировать вексель. Во время осмотра Миллера сопровождала Фанни Крайслер, которую Мэк опять решил привлечь к более близкому участию в делах. Она установила, что новая партия, приобретенная столь дешево и обеспечившая Крестону успех его рекламной недели, состоит из товаров, хранившихся дотоле на Нижнем Блэксмит-сквере. Явившись к Мэку в его камеру, она не сразу решилась сообщить ему об этом. Она так долго говорила о посторонних вещах, что он в конце концов прикрикнул на нее. Он понял все, прежде чем она успела закончить первую фразу. О'Хара изобрел доходнейший способ очистить склады от товаров. Он кормил ими конкурентов. Мэкхит пришел в дикую ярость. - Измена накануне боя! - орал он. - И это в то время, как я сижу здесь, скованный по рукам и ногам! А почему я здесь сижу? Почему я терплю все эти грязные подозрения? Одно мое слово, и я мог бы преспокойно выйти на волю! Почему я не произношу этого слова? Потому что моя обязанность - довести дело до конца и не отдать знамени противнику! Потому что я думаю о всех человеческих жизнях, которые погибнут, если я заговорю! Потому что мой девиз: верность за верность! А со мной так поступают! Что я скажу маленькому человеку - владельцу д-лавки, если он спросит меня, куда я его веду? Он сидит в полупустой дыре, без товаров, у него не внесена арендная плата, в витрине все еще висит объявление о дешевой распродаже, а за спиной - голодающая семья, у которой нет сырья для работы. И все же он не падает духом, он не устает бороться, он полон надежд, верит в меня, вдохновлен великой общей идеей! А эта тварь всаживает мне нож в спину! Я сделаю из него котлету! Он пробежал в тот день по своей камере немало километров. Но тем не менее на следующее утро он не принял никаких мер против О'Хара. - Всему виной его нерешительность, - говорила Фанни Гручу. - Как это скверно, что Мак - человек настроения. Когда он разочаровывается в людях, он на несколько недель теряет способность вести какую-нибудь твердую линию. Он всецело отдается мировой скорби. И только через некоторое время постепенно возвращается к своему плану. - А есть у него вообще какой-нибудь план? - допытывался Груч. - Я хочу сказать - настоящий план, а не только случайные идеи. Иногда я начинаю бояться: а что, если ему больше не придет в голову ничего из ряда вон выходящего? Тогда он конченый человек! - В него надо верить, - спокойно сказала Фанни. Вывоз товаров с Райд-стрит продолжался. Мэкхит не принимал никаких мер, чтобы приостановить его. Вместо этого он пригласил на совещание обоих адвокатов из наблюдательного совета ЦЗТ вместе с Фанни и настаивал на точном выполнении решений от 20 сентября, согласно которым задолженность д-лавок ЦЗТ должна быть неукоснительно взыскана. По всей видимости, в его голове возник новый план. Он старался собрать как можно больше наличных денег. Фанни Крайслер помогала ему, сидя в ЦЗТ. Она обладала общественной жилкой, и превращение сети д-лавок в груду развалин было ей не по сердцу. Но она понимала, что теперь речь идет о жизни и смерти. Она выжимала из мелких лавочников все, что из них можно было выжать. И только гораздо позднее поняла, чего этим добилась. Однажды вечером, устав от конторской работы в ЦЗТ, она на минуту заглянула в свою антикварную лавку. Несмотря на то что деловой день давно уже кончился, в лавке еще горел свет. В ней находилось несколько человек, в том числе адвокат Риггер. Ее приказчик как раз предъявлял им торговые книги. Риггер сухо сообщил ей, что господин Мэкхит намерен продать лавку. Он, казалось, был удивлен, что ей до сих пор ничего об этом не известно. Она разрыдалась. Мэкхит в самом деле забыл ей об этом сообщить. Он был до такой степени уверен в ней, что ему, в сущности, ничего бы не стоило походя сказать ей, что ему в данный момент нужны деньги, вложенные в ее предприятие. Антикварная лавка была одним из его самых доходных подсобных предприятий. К сожалению, он не сказал ей ни слова, хотя она была у него в тот же день утром. Она ушла домой в полном расстройстве. Ввиду того, что она несколько дней не являлась к Маку, несмотря на повторные вызовы, он написал ей грубое письмо. Он, разумеется, не мог не догадаться, что произошло, но даже не подумал просить прощения. У него были другие заботы. Он считал полезным при случае дать ей понять, что в конце концов она не больше чем служащая. Мэкхит начал разворачивать широкую деятельность, хотя в последнее время к нему применялся более строгий режим. В течение нескольких дней свидания с ним добивались всевозможные люди; однако, получив пропуск, они не пользовались им и уходили из приемной. А потом в "Зеркале" появилось сенсационное сообщение о том, какое количество людей получило разрешение повидаться с Мэкхитом. Брауну поэтому пришлось ограничить свидания. Так господин Пичем время от времени подавал признаки жизни. Но деловые операции Мэкхита не терпели ограничений. У него разболелись зубы, и Браун позволил ему ездить к зубному врачу. Зубоврачебный кабинет имел два выхода. В то время как полицейские дежурили на площадке лестницы и в приемной, Мэкхит принимал в самом кабинете немалое количество нужных ему людей. Сидя в зубоврачебном кресле, обмотав шею салфеткой на тот случай, если бы вошел полицейский, он вел переговоры с бесчисленным количеством ухмыляющихся женщин и девиц. Полли также нуждалась во врачебной помощи. Она сидела за письменным столом зубного врача, который тем временем поглощал свой завтрак. Она записывала в книжечку фамилии посетительниц и суммы, выданные им Мэкхитом. Деньги она доставала из принесенного ею небольшого портфеля. Это была дань, собранная с д-лавок, В ее взыскании принимало участие несколько судебных исполнителей. Женщины, прежде чем уйти, выдавали ей расписки. Все они смеялись. Полли тоже смеялась. Это было очень веселое дело. Правда, в "Зеркале" опять появился заголовок: "АКУЛЫ СИТИ ЧИНЯТ СЕБЕ ЗУБЫ". Но тем временем все что нужно было сделать, было сделано. Мэкхит чувствовал себя очень бодро. Он вызвал Груча с Нижнего Блэксмит-сквера и. покуривая сигару - все в том же зубоврачебном кабинете, - спросил его, какое количество сотрудников ЦЗТ, по его мнению, пресытилось своим ремеслом. Он намерен дать им возможность поработать в другой области. В данный момент ему нужно столько-то людей (желательно, чтобы среди них были и женщины), которых он в определенный день бросит на закупку различных товаров. Подробности он сообщит дополнительно. Кто проявит себя толковым работникам, получит от него д-лавку на особо выгодных условиях. В ближайшее время ЦЗТ едва ли сможет давать какие-либо поручения или приобретать товары сколько-нибудь сомнительного происхождения. В лавках, которым предстоит большой расцвет, они смогут начать новую жизнь. Он лично будет счастлив, если ему удастся приучить некоторое количество дельных людей (другие его не интересуют) к более полезной в социальном отношении деятельности. Потом он произнес перед затихшим, ошеломленным Гручем речь. - Груч, - сказал он, - вы старый налетчик. Налеты - ваша профессия. Я не хочу сказать, что она устарела по внутреннему содержанию. Это было бы чересчур смело. Но по форме, Груч, она отстала. Вы мелкий ремесленник, этим все сказано. Вы принадлежал те к вымирающему сословию, этого вы и сами не станете отрицать. Что такое отмычка по сравнению с акцией? Что такое налет на банк по сравнению с основанием банка? Что такое, милый Груч, убийство человека по сравнению с использованием его как рабочей силы? Несколько лет тому назад мы, изволите ли видеть, украли целую улицу; она была замощена торцами, мы сорвали их, нагрузили ими подводы и уехали. Мы думали, что совершили невесть какой подвиг. А в действительности, мы только задали себе лишнюю работу и при этом подвергли себя опасности. Вскоре за тем я узнал, что гораздо проще стать городским гласным и немножко поинтересоваться распределением подрядов. Вы берете подряд на ремонт любой улицы и, ничем не рискуя, обеспечиваете себе отличный заработок. В другой раз я продал не принадлежавший мне дом; в то время в нем никто не жил. Я вывесил плакат: "Продается, справки у NN". NN - это был я. Детские штучки! Безнравственность в чистом виде, иными словами - не вызванное необходимостью предпочтение незаконных путей и средств! Не лучше ли сколотить немного денег, отремонтировать несколько ветхих домишек на одну семью, продать их в рассрочку и дождаться, когда у покупателей выйдут все деньги? И дома опять ваши, и повторять эту комбинацию можно сколько угодно раз! И полиция ни при чем! Возьмите теперь наше ремесло: под покровом ночи мы вламываемся в лавки и выгребаем оттуда товары, которые мы рассчитываем продать. К чему? Если лавки прогорят оттого, что они торгуют по слишком высоким ценам, мы получим нужный нам товар наизаконнейшим порядком - путем простой покупки, и потратим на него гораздо меньше, чем мы бы потратили на налет. И если для вас это важно, мы, в сущности говоря, совершили ту же кражу, все равно что налет, ибо те товары, что находились в прогоревших лавках, тоже были в свое время похищены у людей, изготовивших их, у людей, которым было сказано: рабочая сила или жизнь! Нужно работать легально. Этот спорт нисколько не хуже! Мне, бывало, тоже случалось, возвращаясь из Бельгии, проходить по сходням с пластырем на носу мимо двух-трех господ в мягких шляпах, - пластырь так меняет физиономию! - но что все это по сравнению с игрой в ЦЗТ? Детский лепет! В наше время надо пользоваться мирными методами. Грубое насилие вышло из моды. Не стоит, как я уже сказал, подсылать убийц, когда можно послать судебного исполнителя. Мы должны строить, а не разрушать, то есть мы должны наживаться на строительстве. Прищуренными глазами он изучал Груча. Он рассчитывал привлечь его к работе, чтобы, таким образом, помириться с Фанни. - Я собрался, - продолжал он, - ликвидировать товарищество и уволить всех сотрудников, в том числе и вас. Но последнего, может быть, удастся избежать. А что касается остальных, то, как вы думаете, кто из них обладает достаточными средствами, чтобы приобрести д-лавку, принимая во внимание, что большое количество этих лавок вскоре не будет иметь владельцев? Составьте мне список. Я думаю, мне таким способом удастся еще кое-что выколотить из ребят. Не имеет смысла с места в карьер выбрасывать их на улицу. Можете, кстати, спросить Фанни, кого она считает надежным, - она ведь питает к ним симпатию. Понимаете, Груч, я хочу переменить галс. Я вызвал вас сюда потому, что вы человек гибкий. Ведь есть и такие люди, которые не понимают веяний времени и которых по справедливости раздавит колесо истории. Груч терпеливо слушал и явно старался понять веяния времени. Потом он пробормотал что-то насчет О'Хара. - О'Хара? - с сожалением сказал Мэкхит. - Он только о бабах думает. Я уверен, что его оправдательные Документы на товары совсем не такие безукоризненные, какими они должны быть. В один прекрасный день его делами заинтересуется полиция, и что тогда? Он договорился с Гручем. С тех пор Груч несколько лет подряд осторожно и честно руководил закупками в южной части Лондона. РЕКЛАМНАЯ НЕДЕЛЯ КРЕСТОНА Ясным осенним утром Крестон открыл свою рекламную неделю единых цен. Уже с семи часов, за два часа до открытия, перед железными шторами лавок дежурили толпы покупателей. Ничего подозрительного в этих толпах не было - бросалось в глаза разве только большое количество мужчин. К открытию прибыли господа Хоторн и Миллер из Национального депозитного банка. Вместе с Крестоном, тощим, жилистым, долговязым мужчиной, они сидели в конторе центрального магазина. Старики невероятно нервничали. Крестон сохранял полное спокойствие. Он очень тщательно подготовился к кампании. Его служащие работали накануне до поздней ночи, переоценивая все товары и разбивая их по ценам на четыре основные группы. Ровно в девять часов двери распахнулись, и покупатели хлынули в лавки. С первой же минуты во всех лавках Крестона одновременно начало твориться нечто удивительное и малоприятное. Покупатели вели себя как-то странно. Только-только проникнув в помещение, они уже опрометью бросались к прилавкам. Никто не выбирал. Ажиотаж начинался у полок, расположенных поближе к выходу, и постепенно распространялся на более отдаленные. Покупатели без разбора хватали партии одних и тех же товаров, запихивали их в кошелки и даже в мешки, оплачивали довольно крупными кредитками и поспешно удалялись, чтобы через несколько минут вернуться вновь. Крестон очень скоро заметил, что происходит нечто странное. Это не были нормальные покупатели, это не были те недоверчивые, придирчивые, враждебно настроенные люди, которые долго выбирают, прежде чем связать себя навеки. Они энергично работали локтями, грудью оттесняли разборчивых покупателей от прилавков и буквально терроризировали их. Продавцы, заинтересованные на сей раз в прибыли (это было новшество), обливались потом, стараясь удовлетворить спрос. Покупатели с бранью вырывали у них товар из рук. Только у касс они становились придирчивы. Они требовали квитанций с печатью и указанием цены проданного товара. Крестон вызвал полицию. Полиция явилась и установила факт чрезвычайно большого наплыва покупателей; она также узнала среди них ряд темных личностей, старых своих знакомых, но не нашла никаких законных оснований для вмешательства. Не могла же она разгонять резиновыми дубинками людей, которые хотели купить за наличные деньги то, что им было необходимо. Крестон, тем временем объехавший все свои лавки и повсюду увидевший ту же самую картину, решил закрыть их на несколько часов. Но когда газетные репортеры потребовали у него объяснений, он вновь открыл их. Весь день до позднего вечера Полли и Груч, сидя в маленькой распивочной, регистрировали закупленные товары. Их было очень много. Крестон прочел в вечерних газетах, что его рекламная распродажа имеет бурный успех и что в один день были раскуплены все его огромные запасы. И действительно, лавки его напоминали поле ожесточеннейшей битвы. Казалось, что огромное полчище саранчи пожирало все дочиста. Он не мог объяснить себе этот маневр конкурента. Вечером, в то время как к складам на Нижнем Блэксмит-сквере подкатывали ручные тележки и подводы с купленным товаром, Мэкхит принял у себя в камере О'Хара. - Я люблю самостоятельность и инициативу, - сказал он ему спокойно. - Это ты замечательно придумал - продать Крестону всю неходовую заваль. Без оправдательных документов нам никогда не удалось бы сбыть ее. Теперь они у нас есть. Я приказал вновь откупить у него все. Где деньги? О'Хара был ошарашен. Он недолго увиливал. У него были крестоновские векселя, и он тут же сдал их Мэкхиту. Документов, свидетельствующих о происхождении товаров Крестон от него не получал и не требовал. О'Хара не делал никаких попыток внести ясность в происшедшее, очевидно, удовлетворившись разъяснением Мэкхита. Он зависел от Мэкхита, а Макхит зависел от него. Мэкхит совершенно случайно заговорил на эту тему, не заговори он, весьма возможно, что О'Хара сам бы ее коснулся. Никто не мог бы доказать противное. Было бы низостью подозревать что-либо иное. Право же, это было бы крайней низостью. После того как О'Хара ушел, - перед уходом он еще немного посидел, не произнеся, впрочем, ни слова, - Мэкхит вызвал к себе Брауна. Они пили грог и курили. Мэкхит сидел, сгорбившись на койке, и носком башмака приподымал ковер, вновь положенный на пол по распоряжению Брауна. Он не знал, с чего начать. Наконец он начал издалека: - Скажи-ка, ты помнишь, что ты говорил мне этим летом, когда мы с тобой беседовали о ливерпульских инструментах? Ты указал мне правильный путь. С течением времени я все лучше и лучше понимал твою мысль. Я должен окончательно разделаться с остатками моего прошлого. Это становится мне с каждым днем яснее. Лежа по ночам без сна, я вспоминаю твои слова и борюсь с моим худшим я. Воцарилась проникновенная пауза. У Брауна был довольно испуганный вид. - Не забывай, что я, кроме того, одолжил тебе некоторую сумму денег и до сих пор не получил ее обратно, - сказал он с беспокойством. - Мне бы не хотелось, - горестно ответил Мэкхит, - говорить в настоящую минуту о деньгах, Браун. Ты их получишь, это так же верно, как то, что меня зовут Мэкхит. - Мне бы хотелось, чтобы ты бросил шутить, Мэк! - разозлился Браун. Мэкхит невозмутимо продолжал: - Я так хорошо помню твои слова, как если бы ты сказал их вчера. "Ты должен избавиться от этого О'Хара, - сказал ты. - Ты должен создать себе другую среду". Ты дал мне время на размышление. Ну что ж, я все продумал. - Он строго поглядел на Брауна. - В моем закупочном товариществе имели место злоупотребления. Подозрение падает на моего служащего О'Хара, ты его знаешь. - Тебя обжулили? - Нет, не совсем так. Но товары, сданные моим лавкам, а в последнее время также и концерну Аарона, по всей видимости, темного происхождения. Отсутствует целый ряд оправдательных документов. Я должен расследовать все до конца, иначе расследованием займется Аарон и оно обернется против меня. Понимаешь? - Понимаю. Но этот О'Хара - отъявленный негодяй. Он наверняка запутает тебя. - А может быть, - сказал Мэкхит мечтательно, - может быть, он меня все-таки не запутает. На часть товаров у него все же есть оправдательные документы. Только не на все. А те накладные, что у него есть, хранятся в ЦЗТ. Они в руках у Фанни. - Ах, вот как, - пробормотал Браун. - Да, - с удовлетворением сказал Мэкхит. - А я тут при чем? - спросил Браун, несколько успокоившись. - Быть может, ты еще что-нибудь про него разузнаешь. Надо найти что-нибудь такое, что можно было бы и предъявить и в случае чего взять обратно, в зависимости от того, будет он вести себя разумно или нет. - Отчего же, это можно, - сказал Браун. - Я сам терпеть не могу предателей. - Его образ жизни тоже вызывает омерзение, - добавил Мэкхит. - Я долго наблюдал, как он ведет себя с женщинами. Правда, я постоянно прощал его за его заслуги, но в доме у него не мог заставить себя бывать. А теперь мое терпение истощилось. Они еще немного посидели и покурили. Потом Браун ушел. Мэкхит стал медленно укладываться спать. Он был озабочен. ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ Где утонул жеребенок, там была вода. Старинная пословица УБИЛ ЛИ ГОСПОДИН МЭКХИТ МЭРИ СУЭЙЕР? Дело Мэри Суэйер с каждым днем доставляло Маку все больше забот. Уолли, адвокат Пичема, созвал общее собрание владельцев д-лавок. Засев в задней комнате ресторана четвертого разряда, они замышляли всевозможные козни. Процесс раскрыл перед обществом истинное положение дел в д-лавках. Толстый Уолли призывал собрание организовать союз пострадавших розничных торговцев. Он сообщил, что обвиняемый в убийстве делец занимает в следственной тюрьме княжеские хоромы, устланные персидскими коврами. Долговязый чахоточный сапожник указал на своеобразную "дружбу" Мэкхита с убитой и, пылая негодованием, потребовал расследования взаимоотношений между работодателями и служащими женского пола. - Здесь имеет место злоупотребление служебным положением! - воскликнул он. Более умеренные призывали к спокойствию. Одна старуха предложила отсрочить все расчеты с господином Мэкхитом до того момента, как будет вынесен судебный приговор, и даже попробовала свалить на него октябрьскую арендную плату. Однако у нее нашелся всегонавсего один единомышленник, одобривший это мероприятие. Пусть, сказал он, господин Мэкхит видит, что они потеряли веру в него. Представители умеренного крыла без особого труда одержали победу. Было решено не касаться экономических вопросов, не имеющих, в сущности, никакого отношения к делу и способных только скомпрометировать возвышенные моральные установки собравшихся. Решение это было принято единогласно. Старуха тоже голосовала за него. Об экономических вопросах больше не говорилось. Маленькие люди очень склонны объяснять постигшую их катастрофу причинами высшего порядка. Было принято решение ограничиться протестом против беззащитности розничных торговцев и требованием беспощадных мер против убийцы, "к какому бы сословию он ни принадлежал". Тем не менее собрание это имело для Мэкхита весьма неблагоприятные последствия. Против него были теперь настроены все. В газетах появились фотографии осиротевших детей. На одной из них был виден плакат: "Эта лавка принадлежит жене фронтовика". Особенно далеко зашел Пичем. Он расставил у целого ряда д-лавок своих нищих, истощенных субъектов с табличками на груди, гласившими: "Покупая здесь, вы покупаете в моей лавке". Владельцы лавок не принимали против них никаких мер, и газеты немедленно сфотографировали и нищих. Они же поместили заголовки, набранные вразрядку: У Б И Л Л И М Э К Х И Т М Э Р И С У Э Й Е Р?  В довершение всего Мэкхит был принужден добиваться прекращения следствия, не открывая своего алиби. Все зависело от того, удастся ли создать правдоподобную версию о самоубийстве Мэри Суэнер. Он поставил на колени Полтора Столетия, он имел в руках материал против Крестона. Но на формальности, связанные с его вступлением в банк, требовалось довольно много времени, а использовать материал против Крестона он мог, только сидя в правлении банка. Без алиби же он мог обойтись только при условии создания абсолютно правдоподобной версии о самоубийстве Суэйер. С другой стороны, самоубийство бросало тень на репутацию д-лавок. В ночь накануне рассмотрения дела судом присяжных к Мэкхиту явился совершенно подавленный Браун и сообщил ему, что докеры, видевшие Мэри на берегу незадолго до ее смерти в полном одиночестве, как сквозь землю провалились. Браун сделал все, что было в его силах, чтобы найти их. По-видимому, кто-то убрал их со сцены. Уолли, ухмыляясь, заявил шефу полиции, что оба свидетеля дали, по всей вероятности, ложные показания и теперь боятся, что их заставят присягать. Мэкхиту нетрудно было догадаться, кто убрал этих свидетелей. Вероятно, они жили в той же гостинице, что и Фьюкумби. - Ах, - сказал он Брауну, который слушал его со страдальческим видом, - на что мне твоя преданность, когда в этом деле нужно умение? Ты напоминаешь мне старого добряка Скиллера, у него тоже постоянно были самые лучшие намерения, а между тем он за всю жизнь не сумел управиться ни с одним человеком, потому что был бездарен. Он ютов был перегрызть горло любому врагу, но всякий раз слишком поздно догадывался, кто его враг. Четыре ночных сторожа в банке были ему нипочем, но, к сожалению, он постоянно забывал дома орудия взлома! И ты такой же! И ты такой же! В память о нашей старинной солдатской дружбе ты, ни минуты не колеблясь, сожжешь в печке компрометирующие меня материалы. Но я, к сожалению, не уверен, что ты не забудешь при этом сжечь какие-нибудь две-три страницы! Это большой недостаток, Фредди! Вы, чиновники, несомненно, преданы государству и тем, в ком оно заинтересовано, но все несчастье в том, что государственной службы обычно добиваются только люди, не способные отстаивать себя, предлагать свой товар на открытом рынке труда! Вот почему нам приходится иметь дело с судьями, которые воодушевлены самыми лучшими намерениями, но не обладают достаточной смекалкой. Они в любой момент готовы применить к беднякам и коммунистам наистрожайшие законы, но им чрезвычайно редко удается по-настоящему угробить их, раз навсегда заткнуть им глотку, - короче говоря, свить им веревку! С другой стороны, они отлично видят, что тот или другой обвиняемый - человек их круга, более того - они симпатизируют ему, но - просто из неспособности правильно истолковать и применить закон, из педантичной, инертной приверженности к мертвой букве - они совершенно не в состоянии вызволить человека из беды; а если они его и вызволят, то из-за их неловкости вся наша судебная машина кажется после этого искалеченной. А между тем машина эта превосходна и абсолютно целесообразна, нужно только уметь разумно и логично пользоваться ею, и ни один волос не упадет с нашей головы. Чтобы оправдать нашего брата, вовсе не нужно извращать законы - нужно лишь применять их! Ах, Фредди, ты ко мне отлично относишься, я это знаю, но ты не очень способный человек! Они засиделись далеко за полночь, вспоминая добрые старые времена и совместные подвиги. Лишь незадолго до ухода Браун осмелился сообщить своему другу, что даже служащая Фанни Крайслер намерена выступить на суде против него. На предварительном следствии она подтвердила факт встречи Мэка с Мэри в ее лавке. Суд присяжных заседал в приветливом, светлом зале. Председатель, маленький, худой человечек с большими голубыми глазами, как нельзя лучше подходил к светлой, солнечной комнате с белыми гардинами и оштукатуренными стенами. Показания судебного врача и уголовного агента отняли не много времени. Очень скоро суд занялся личностью Мэкхита, на котором тяготело подозрение в убийстве розничной торговки Суэйер. Уолли, получивший гонорар от Пичема, защищал в качестве гражданского истца интересы детей Суэйер. Мэкхита защищали Риггер и Уайт. На вопрос о роде занятий обвиняемый ответил: - Оптовый торговец. Когда речь зашла о судимости, Мэкхит допустил небольшую ошибку. Он не мог припомнить, чтобы его когда-либо привлекали к суду, и он сказал: - Наказаниям не подвергался. Уолли немедленно набросился на него: - А не был ли на вас, обвиняемый, три года назад наложен штраф в размере одного фунта? - Не помню, - сказал Мэкхит, неприятно пораженный. - Так. Вы не помните! Вы не помните, что вы нарушили полицейский час. Вы нарушили полицейский час, но вы этого не помните. Позвольте в таком случае напомнить вам: у вас есть судимость. Ригтер ядовито рассмеялся: - Штраф за нарушение полицейского часа! Надо полагать, что это единственное наказание, которому вы когда-либо подвергались, Мэкхит! Уолли поспешил встать: - Дело не в составе преступления, а в том знаменательном обстоятельстве, что подсудимый пытается скрыть совершенное им преступление и понесенную за него кару. Именно ничтожность преступления доказывает, что для Мэкхита сокрытие подобных вещей, которые могли бы скомпрометировать его в глазах общества, стало второй натурой. Следствие это покажет. Риггер заявил протест против подобных попыток воздействия на суд, но Уайт дернул его за рукав. У этого толстяка была своя тактика защиты, которую он никак не мог согласовать с методами Риггера. Он решил настаивать на само- убийстве Мэри Суэйер, а Риггер - на умерщвлении ее неизвестными злоумышленниками. Но нн тот ни другой не собирались предъявлять алиби. К сожалению, Уолли, как стало ясно из первого же его выступления, по-видимому, получил приказ вести процесс со всей решительностью. Оба докера, встретившие около девяти часов одинокую женщину, направляющуюся на набережную, разумеется, отсутствовали, зато нищие, видевшие покойную в обществе обвиняемого, были налицо. Один из них, старик по имени Стоун, дал следующие показания: - Я очень точно помню спутника той женщины. Это как раз он и есть. Мы приглядываемся к людям. Этот вот - из тех, кто три раза пороется в карманах, прежде чем вынуть пенни. Да и пенни-то они дают, только если с ними дама. Он так долго искал монету помельче, что я ему сказал: "Поезжайте-ка лучше домой и переройте всю вашу квартиру. Может, у вас там завалилось за диван фальшивое полпенни". Я как сейчас помню - так я ему и сказал. У него, видать, карманы были набиты пачками кредиток. А дал он в конце концов все-таки пенни. Весь зал расхохотался. Риггер достал из портфеля газетный лист и передал его присяжным. То был снимок с витрины, где висело извещение о скидке семьям фронтовиков, покупающим в д-лавках. - Этот снимок опубликован нашими противниками, - с раздражением сказал Ригтер, - но я вас спрашиваю: разве человек, лишенный социальных чувств, поступит подобным образом? Уолли оставил за собой право в дальнейшем подробнее остановиться на социальных чувствах господина Мэкхита и установил лишь то существенное для суда обстоятельство, что господин Стоун запомнил обвиняемого по упомянутой мелкой черточке. Разумеется, он, будучи миллионером, - имеет всяческое право подавать нищим хотя бы пуговицы от брюк; небезразлично, быть может, только одно - откуда он их берет. Это был первый выпад против деловых методов Мэкхита, и тот сильно встревожился. Он резко сказал: - Пуговицы изготовляются на фабриках. - Весь вопрос в том, - отпарировал Уолли, - получают ли те, кто изготовляет эти пуговицы, за свою работу сполна. Тут Риггер вскочил и спросил, потерпит ли суд коммунистическую пропаганду. Судья успокоил обе стороны. В показаниях свидетеля, сказал он, существенно лишь то, что он отождествляет обвиняемого с человеком, который в день убийства сопровождал Мэри Суэйер. Риггер пообещал впоследствии вернуться к личности свидетеля и напомнил, что его показаниям противостоят показания двух докеров. Он вызвал комиссара уголовной полиции, допрашивавшего в свое время этих докеров. Оказалось, что они действительно говорили об одинокой женщине. - О какой женщине? - поинтересовался Уолли. Комиссар вынужден был признаться, что фотография убитой не была предъявлена докерам. Уолли поднялся, торжествуя. - Отличные свидетели! - крикнул он. - Они видели в районе доков одинокую женщину! Можно подумать, что одинокие женщины там большая редкость. Он подал знак, и из свидетельской комнаты вышла особа, явно принадлежавшая к низшим слоям общества. Она сообщила, что по профессии она проститутка и работает в районе доков. В ту субботу она вышла вечером марьяжить на набережную, но не нашла фраера. Доки - скверный район. Она лично работает в доках только потому, что там плохое освещение, а она больна рожей. Риггер спросил ее, не опасен ли этот район для одиноких прогулок ввиду наличия в нем уголовных элементов. Она сказала: - Для нас - нет. - Тамошние женщины, - пояснил Уолли, - не носят при себе крупных ценностей. - Но существуют ведь убийцы на сексуальной почве, - настаивал Риггер. - Для нас они повсюду, - невозмутимо ответила свидетельница. Ригтер поинтересовался, сильна ли конкуренция между проститутками, не существует ли между женщинами вражды из-за клиентов. Ведь мужчины, населяющие этот район, какими бы темными делами они ни занимались, все же представляют собой объект заработка для местных проституток. - У каждой свой участок, - сказала свидетельница. - И кроме того, у вас есть защитники? - У меня нет. - Почему? - Я слишком мало зарабатываю. - Ну, что вы! С паршивой овцы хоть шерсти клок. Не пытайтесь втирать нам очки. Защитник существует не только для охраны от клиентов, но и для борьбы с другими проститутками, захватывающими чужой участок, не так ли? - Может быть, - сказала свидетельница. - Я пытаюсь установить это обстоятельство, - напыщенно заявил Риггер, обращаясь к присяжным, - так как считаю возможным, что Мэри Суэйер была лишена жизни при обстоятельствах, явствующих из показаний свидетельницы. Уайт напал на него с тыла. - Мы же знаем, - пробормотал он, нагнувшись над бумагами, - каким образом Суэйер была лишена жизни. Бросьте это! Свидетельницу отпустили. Все присутствующие вынуждены были признать, что она вполне могла быть той самой "одинокой женщиной", которую видели докеры. Значит, Мэкхит мог сопровождать настоящую Суэйер, как это утверждали нищие. При сильном возбуждении представителей печати Уолли вызвал Фьюкумби, исчезнувшего без следа после первого же учиненного ему допроса. Риггер тотчас же спросил его, где он все это время находился. Уолли ответил за него: - Он находился под особой охраной. Мы стремились оградить его от каких бы то ни было случайностей. Как-никак, госпожа Суэйер пала жертвой подобной случайности. Фьюкумби спокойным тоном изложил все, что ему было известно о покойной. Мэкхит вызвал ее на свидание. Она осталась ждать его, а он, Фьюкумби, ушел. Она, по-видимому, рассчитывала добиться от него материальной поддержки. Возможно, что она также намеревалась припугнуть его, так как кое-что о нем знала. Риггер встал: - Не боялась ли госпожа Суэйер обвиняемого? - То есть как это? - Не опасалась ли она, что он с ней что-нибудь сделает, например столкнет в воду? - Вряд ли! Тогда она не пошла бы на свидание с ним. - Совершенно верно, Фьюкумби. В таком случае она не пошла бы на свидание с ним. Стало быть, она ничего не говорила о своих опасениях? - Нет. Тут поднялся толстяк Уайт. Пронзительным фальцетом он спросил, действительно ли госпожа Суэйер так-таки не боялась господина Мэкхита? Не опасалась ли она, например, каких-либо экономических санкций с его стороны? Бывший солдат ответил не сразу. Помедлив, он спокойно сказал: - Конечно, она понимала, что в деловом отношении он не станет особенно с ней церемониться. В этом смысле она его боялась. - Совершенно правильно, - сказал Уайт и сел с победоносным видом. Уолли слушал ухмыляясь. - Есть и третье соображение, не правда ли? - вмешался он. - Желание получить материальную поддержку и испытываемая ею нужда могли оказаться сильней, чем страх перед физической расправой! Вы только что убедились, сколь мало считаются, скажем, уличные женщины с грозящими им опасностями! Господа, я защищаю здесь интересы двух сирот. Из показаний господина Фьюкумби мы можем заключить, что эта мать подавила свой страх, когда дело шло о куске хлеба для ее детей. Вслед за этим Мэкхит подтвердил, что записка с вызовом Мэри Суэйер на свидание была написана им. Почерк же Мэри Суэйер был ему, по его словам, неизвестен. Он и в самом деле не знал ее почерка, иначе он в свое время опознал бы автора того письма о Ноже, которое так долго таскал в бумажнике. Председатель объявил перерыв на обед. Полли поспешила к мужу; кроме них, в комнате находились только оба адвоката. Сидя в углу, они спорили о методах защиты. Мэк и Полли съели по сандвичу. Он был чрезвычайно удручен ходом дела. Между прочим, он спросил, что означало дурацкое замечание УОАЛЖ "Весь вопрос в том, получают ли те, кто изготовляет эти пуговицы, за свою работу сполна". - Это прямо-таки неслыханное бесстыдство, - возмущался Мэк. - Он, конечно, хотел этим сказать, что мои товары - краденые. Допустим, я продаю пуговицы. Допустим, я их с этой целью покупаю, скажем, у обанкротившихся мелких фирм. По сути дела, это то же самое, как если бы я их крал; ведь я не плачу за них полной цены! А если бы я даже и платил этим фирмам полную цену? Не они же изготовили пуговицы! Они украдены у тех, кто их изготовил, то есть у пуговичников, даже если допустить, что последние получили то или иное вознаграждение. Сполна они за свою работу, естественно, не получили - иначе откуда взялась бы прибыль? Я говорю прямо: я не вижу особенной разницы между воровством и "закупкой". Уолли мне за это заплатит. Он нанес мне моральный ущерб! Полли была с ним вполне согласна. За это время она похорошела еще больше. Летом она много плавала и загорала - разумеется, в защищенных от нескромных взоров местах из-за беременности. С рук ее еще не сошел легкий загар; впрочем, выше локтей они были белы - в этом нетрудно было убедиться, когда короткие широкие рукава ее блузки соскальзывали к плечам. Белизна эта производила очаровательное впечатление, и она это знала. После перерыва первой по ходатайству Мзлли была допрошена Фанни Крайслер. Под глазами у нее были тени, и она нервничала. Ликвидация антикварной лавки сильно подействовала на нее. Она ограничилась сообщением о том, что покойная Суэйер обращалась к господину Мэкхиту за денежной ссудой на основании их прежних дружеских отношений. - Но ведь она, кажется, намекала, что ей кое-что известно про обвиняемого? - Она, вероятно, имела в виду обстоятельства, сопровождавшие ее замужество, - поспешно ответила свидетельница. - Господин Мэкхит играл в этом деле роль, огласка которой могла бы быть ему неприятна. - Что вам известно о Ноже? - неожиданно спросил Мзлли. Она заметно побледнела под вуалью. - Ничего, - с трудом выговорила она. - Только то, что было в газетах. - Но ведь Суэйер угрожала обвиняемому разоблачениями и при этом упоминала о Ноже. Фанни вновь овладела собой. Она сказала равнодушно: - Теперь я уже не помню. Она болтала всякий вздор, так как была очень возбуждена и считала себя обиженной. Несомненно, ему было просто неприятно, что она намеревалась предать огласке их отношения. Уайту вдруг захотелось узнать, каково было материальное положение покойной. - Положение было неважное, но не хуже, чем у других владельцев лавок. В настоящее время все лавки переживают кризис. - Вы служите у обвиняемого? - спросил Уолли. - Да. - Быть может, защита выставит на предмет выяснения деловых методов Мэкхита свидетелей, не находящихся у него на службе? - иронически сказал Уолли. Уайт рассердился. - Коллега, - сказал он внушительно, - по-видимому, полагает, что в Англии не осталось больше людей, говорящих правду вне зависимости от их материальной заинтересованности. Должен сказать, это очень грустно. - Что именно грустно? - спросил Уолли не без удовольствия. - Что в Англии не осталось больше таких людей или что я так полагаю? Судья остановил его движением руки. Тогда Уолли принялся допрашивать одного из редакторов "Зеркала". Когда тот без обиняков заявил, что покойная отождествляла господина Мэкхита с пресловутым злодеем Ножом, Риггер вздохнул с облегчением. - Надеюсь, теперь всякому разумному человеку, то есть всякому, кто не читает газет, станет ясно, сколь плачевно шаток фундамент, на котором строится обвинение! - воскликнул он. - Господин Мэкхит и Нож - одно и то же лицо! Наши коммерсанты, оказывается, носят при себе потайные фонари и взламывают несгораемые шкафы! Господа, всем нам известно, на что способна зависть. Но ведь должны же быть какие-то границы! Все обвинение строится на том, что господин Мэкхит, один из известнейших наших коммерсантов, вовсе не коммерсант, а преступник, убийца! Ибо в противном случае все обвинение не имело бы никакого смысла! Если он не убийца, а всем известный владелец д-лавок, то у него нет никаких оснований опасаться "разоблачений" со стороны особы, о нравственности которой мы не хотим говорить ничего дурного, поскольку она умерла! Это абсурд! Риггер грузно сел. Уолли обернулся к обвиняемому: - Господин Мэкхит, как вы объясняете угрозы покойной по вашему адресу? Мэкхит медленно поднялся. Он казался искренне смущенным. - Господа, - сказал он, обводя взглядом всех присяжных поочередно, - я нахожусь в несколько затруднительном положении. Я могу говорить об этом деле только как мужчина с мужчинами. И в качестве такового я должен признаться, что чувствую себя не вполне свободным от вины. Быть может, вы в состоянии сказать про себя, что вы лично всегда вели себя по отношению к женщинам корректно, что вы не сделали ни одного упущения, не причинили никакой боли, хотя бы даже бессознательно. Я не могу сказать этого про себя. Я не имел, как это называется, "отношений" с бедным созданием, что носило некогда имя Мэри Суэйер и погибло от руки злодея, а может быть, и от своей собственной руки, как полагает мой защитник господин Уайт. Но, быть может, она имела какое-нибудь отношение ко мне? Я, выражаясь по-деловому, был ее шефом, в прошлом мне пришлось два-три раза повстречаться с ней, и кто знает - может быть, я пробудил в ней какие-то надежды. Господа, кто из нас, мужчин, знает, сколько грехов - быть может, невольных - он совершил в этом смысле? Вам, несомненно, известно не хуже, чем мне, сколь трудно подчас бывает шефу сохранить в отношении своих служащих женского пола нужную дистанцию. Кто станет упрекать бедных девушек, обремененных в большинстве случаев тяжелой работой и не имеющих почти никаких радостей в жизни, в том, что они чуточку влюбляются в своих шефов, представителей высшего класса, людей более культурных, чем окружающая их среда? А от этих чувств до тайных надежд и от этих надежд до горького разочарования - всего лишь один шаг! Позвольте мне ограничиться тем, что я сказал. Почти все вечерние газеты поместили эту речь, набрав ее вразрядку. "Достойные и человечные" взгляды владельца д-лавок вызвали всеобщее сочувствие. Только одна пролетарская газетка обливала Наполеона д-лавок грязью. Однако ее не стоило принимать всерьез, так как она, вопреки всякой спортивной этике, не признавала за своим противником никакого права на человеческое достоинство и к тому же заканчивала свои отчет призывом к насильственному свержению всего существующего общественного строя. Краткой речью господина Мэкхита судебное заседание еще не было исчерпано. - Согласно показаниям свидетельницы Крайслер, вы принимали свои отношения с покойной Суэйер настолько всерьез, что даже давали ей деньги? - спросил Уолли, удовлетворенно поглядывая на судью. Судья был маленький, высохший человек, старавшийся делать вид, будто речи сторон не производят на него ни малейшего впечатления. Мэкхит тотчас же ответил: - Господа, я мог бы сказать, что при известных обстоятельствах, если проситель находится в стесненном положении, мы даем денег, не дожидаясь угроз, а иногда и вопреки им. Я этого не скажу. Я скажу только, что мне было важно избежать осложнений вроде визита этой несчастной в редакцию "Зеркала". Впрочем, визит этот все же впоследствии состоялся. Деловой человек обязан избежать даже тени подозрения. О том, какое значение я придавал угрозам, свидетельствует хотя бы факт, что я оставил их без внимания и не пошел в трактир "Жареная рыба". - Но вы вызвали туда Суэйер? - Из жалости. Я бы и пошел туда из того же чувства жалости, но меня задержали дела. Если бы я относился к этим угрозам серьезно, никакие дела, разумеется, не могли бы удержать меня. Уолли оживился: - А в чем заключались эти дела? Если вы были заняты деловыми переговорами, то у вас должно быть алиби. Мэкхит посмотрел на своих адвокатов. Потом он сказал: - По причинам делового характера я не хотел бы посвящать суд в эти переговоры, если это не очень нужно. - Быть может, это окажется нужным, - сухо сказал судья. Но Риггер и Уайт покачали головами и вызвали свидетеля защиты - хозяина "Жареной рыбы". Он сообщил, что покойная долго сидела одна в его заведении, поджидая кого-то и все сильней волнуясь; уходя, она не надела шляпы, а держала ее в руках. После ее ухода никто о ней не осведомлялся. Уолли спросил: можно ли заглянуть в трактир с улицы? Ответ гласил: да. Имеется ли в трактире какой-либо иной выход, кроме того, что ведет на набережную и на Деф-стрит, где она неминуемо должна была встретиться с человеком, назначившим ей свидание и опоздавшим? Ответ гласил: нет. Уолли резюмировал: обвиняемый мог перехватить свою жертву у самой "Жареной рыбы" или встретить ее на обратном пути. В зале начали зажигать большие газовые светильники - стояла уже поздняя осень, и смеркалось рано. Уолли помедлил, пока не закончилась эта процедура, и затем продолжал: - Только что защита не без юмора спрашивала, чем могла угрожать мелкая лавочница крупному коммерсанту. Я позволю себе в этой связи допросить одного свидетеля. В зал вошел празднично одетый мужчина с длинными, свисающими руками. Он занимался сапожным ремеслом в доме напротив лавки Мэри Суэйер и показал, что покойная однажды сказала ему: она-де знает, откуда берутся доставляемые ей товары. Сказала она это таким тоном, что ему, свидетелю, осталось только предположить, что товары эти весьма темного происхождения. Мэкхит встал. Он хотел сию же минуту возразить. Но Риггер дернул его за рукав и шепнул ему что-то. Мэкхит сел, и Риггер попросил председателя объявить краткий перерыв. Он-де устал от всей этой бесконечной болтовни и хочет уговорить своего подзащитного раскрыть алиби. Председатель дал согласие. Но в коридоре Мэкхит очень энергично заявил адвокатам, что он пока еще не может предъявить алиби. Оба адвоката указали ему, что в таком случае судебное следствие кончится для него в высшей степени неблагоприятно и что ему будет предъявлено обвинение в убийстве. Впрочем, Уайт все еще надеялся, что ему удастся доказать факт самоубийства. У Ригтера больше не было сил возражать ему. После пятнадцатиминутного перерыва заседание возобновилось. Адвокаты Мэкхита доложили суду, что их подзащитный, к сожалению, не имеет возможности указать, где он находился в момент смерти Суэйер. Причина его молчания -гчисто деловая. Судья принял это заявление довольно сдержанно. Затем Уайт заявил, что, по его убеждению, Суэйер вообще не была убита, а сама наложила на себя руки.