ва по борту, виднелись очертания южной Греции. Кипарисня? Филиатра? Пилос? Завтра корабль уже будет плыть по Эгейскому морю, лавируя среди хаотично разбросанных островков. Затем -- сквозь чрево Мраморного моря, сквозь влагалище Дарданелл. Затем Босфор и Понт Эвксинский или, как называют его турки, Караденхиз--Черное море. Не там ли его могила? Хильер поежился на солнце. Черное. Черное. Черное. Море, о котором на глубине ста морских саженей кончается органическая жизнь. Ему хватит и пяти. Вдруг перед его глазами встал дергающийся, икающий Роупер. В чем дело? Что я натворил, что я натворил, о! Иисус, Мария, Иосиф, помогите! Я отказываюсь от всего, что говорил. Я хочу домой. Дом? Сознание Хильера затуманилось, он никак не мог понять смысла этого слова. Оно проплыло перед ним в теплом морском воздухе --четыре пятых русского слова НОМЕР. Дом был как-то связан с номером, с цифрой, знание которой, как ему почудилось, поможет вернуться домой. Проклятую цифру необходимо узнать. Но почему это так необходимо? Минувшей ночью у него в мозгу мелькнули какие-то цифры, но он их выбросил из головы, как выбрасывают старые билеты. Небрежность? Нет, просто он стал ни на что не годен. На палубе полным ходом шло обычное для полуденного отдыха возлияние. Высматривавшие очертания Греции пассажиры сжимали в покрытых старческой пигментацией руках коктейли, джин, вермут "Кампари". Хильер подошел к стойке бара и опрокинул один за другим джин с тоником, водку с томатным соком и двойной "Американо"*. Думай. Думай. Думай. Он представил себе, как притворяется умершим и несколько человек (среди них Рист) благополучно сносят его на берег. Головорезы в униформе вытягиваются по стойке "смирно" и берут под козырек. Приглядевшись, Хильер вдруг увидел, что труп настоящий. Послышались рыдания Роупера: "Подлец! Бросил меня!" Рыдал он от жалости к себе. Хильер мрачно размышлял, не завелись ли у него внутри какие-то прожорливые твари: ни малейших следов недавнего завтрака не ощущалось. Хильер вошел в обеденный зал. Магнаты и их дамы были в шортах. Рист уже обо всем договорился. Старший стюард пригласил его за столик Уолтерсов. Дети выглядели бледными, осунувшимися. Миссис Уолтерс следила, чтобы уголки ее рта были все время опущены, и время от времени прикладывала к сухим глазам платок. С очевидным сожалением она попросила официанта убрать почти не тронутый гуляш. Нет, спасибо, она больше ничего не желает. Ну, разве что салат из фруктов, вымоченных в роме и залитых шампанским. Мы обязаны поддерживать в себе силы. Дети искренне не притронулись почти ни к чему. Поразмыслив, миссис Уолтерс заказала еще крепкий кофейный ликер. -- Ну как?--спросил Хильер с таким участием, словно разговор происходил уже на похоронах. Девушка (Клара? Так ее зовут?) была и в самом деле очаровательна: вздернутый, чуть приплюснутый носик, соблазнительные волосы, круги под карими глазами--следствие бессонницы. Она была в прямом черно-оранжевом платье с диагональными полосами. На коленях лежал небрежно сложенный черный палантин. Она не читала, не ела, лишь крошила вилочкой меренгу. Появление за их столиком Хильера оставило ее совершенно равнодушной. На Алане была "рубашка-газета". Он нехотя доедал свой медовый мусс. На вопрос Хильера отозвалась миссис Уолтерс: -- Говорят, и дня не протянет. Совсем плох. Кома. Но утешением может служить то, что пожил он на славу, имел все, что желал. Надо стараться, чтобы в жизни все было в радость. С этими словами она накинулась на фрукты в шампанском. -- Что станет со мной и Кларой?--спросил Алан. -- Мы уже говорили на эту тему. Что бывает с детьми, когда умирает их отец? О них заботится мать. Что тут непонятного? -- Ты нам не мать,--огрызнулся Алан.--Тебе на нас ровным счетом наплевать. -- Алан, попридержи язык в присутствии джентльмена. Хильер подумал, что, наверное, характер v миссис Уолтерс не дай Бог. Ему подали запеченное в лапше телячье филе, жюльен из молодой моркови с сельдереем и "Марго" сорок девятого года. Неожиданно девушка воскликнула: -- Всем наплевать! Вам бы только набить утробу, а на остальное--плевать! Я пошла к себе в каюту. У Хильера замерло сердце, когда она встала -- такая юная, грациозная!--и с достоинством вышла из зала. Бедная, бедная девочка! Однако требовалось кое-что уточнить. -- Простите, что касаюсь болезненной темы, но как вы собираетесь разрешать те сложности, которые скоро возникнут? -- О чем вы?--спросила миссис Уолтерс, остановив на полпути ложку с фруктовым салатом. -- Об организации похорон. О панихиде. Следует заранее подумать о транспортировке. О найме самолета, о доставке тела домой. -- В России самолет не наймешь,--сказал Алан.--У них там летают только самолетами государственной авиакомпании. Кажется, она называется "Аэрофлот". -- Я обо всем этом еще не думала,--сказала миссис Уолтерс. Она машинально посмотрела вокруг в поисках мужчины, своего мужчины, но, по-видимому, сразу рассудила, что от одних ждут утешений, от других--утех.--Ужасно неприятная ситуация. Что же нам делать? -- Оберни его в "Юнион Джек" и похорони в море. Для себя я бы выбрал именно такие похороны. -- Мне кажется, что это несколько странный способ, тем более что порт совсем близко,--сказал Хильер.--В подобных случаях следует... Хильер заметил, что Клара забыла свой черный палантин. Когда она резко встала, он скользнул на пол. Хильер незаметно подтянул его к себе ногой и зажал между щиколоток. Довольно скоро она получит его обратно. -- Что следует делать в подобных случаях?--спросила миссис Уолтерс. -- Сказать пассажирскому помощнику, чтобы велел столяру околотить гроб. С помощником надо поговорить обязательно: возможно, на корабле имеются готовые гробы. Во время таких круизов частенько должны случаться инфаркты. Может быть, лучше посоветоваться с судовым доктором? Боюсь, я недостаточно искушен в подобных вопросах. -- Зачем тогда беретесь советовать? -- Мне гадко вас слушать,--сказал Алан. Хильер подумал, что совершенно с ним согласен. Разговор действительно был гадким.--Вы говорите так, словно хотите лишить его малейшей надежды на выздоровление. -- Готовиться надо заранее. Джон Донн*, настоятель собора Святого Павла, заблаговременно заказал себе гроб и иногда даже спал в нем. Разговор о живом как о мертвом иногда помогает вдохнуть в него новые силы. Это как соборование, как напечатанный заранее некролог. -- К чему пустые надежды?--процедила миссис Уолтерс и отхлебнула ликеру.-- Я привыкла смотреть в лицо фактам, какими бы печальными они ни были. -- Ты тоже поддерживал гадкий разговор,--сказал Хильер Алану.--Кто говорил про "Юнион Джек"? -- Это совсем другое,--ответил Алан.--Так хоронят героев. Я вспомнил, как хоронили Нельсона*. -- Можете во всем рассчитывать на мою помощь,--сказал Хильер, уписывая спаржу с голландским соусом.--Абсолютно во всем. Не так-то просто будет сбросить за борт настоящий труп. Понадобится помощь. Рист? Придется сочинить историю, что свинья Теодореску похитил его паспорт, а ему, Хильеру, надо сойти в Ярылыке, чтобы встретиться со специалистом по машинкам, печатающим кириллицей. Меньше чем за тысячу долларов Ряст ему не поверит. Дороговато. Можно, конечно, самому попробовать взломать гроб, дотащить его до кормы и столкнуть в море. Человек за бортом! Придется и самому прыгнуть, чтоб хоть было кого спасать. А трупы не всплывают? Может, гири привязать? Хильер представил себе стоны умирающего, и сам не удержался от стона. Миссис Уолтерс и Алан встали из-за стола. -- Вы собираетесь в лазарет?--спросил Хильер. Алан ответил утвердительно, а миссис Уолтерс, как выяснилось, направлялась в бар: по ее словам, без двойного коньяка она не в силах выдержать эту нервотрепку. -- Хороший сувенир?--спросил Хильер у Алана.--Я про подарок Теодореску. -- Прекрасный,--ответил Алан.--То, что надо. После ухода Уолтерсов Хильер съел персиковое желе. Затем бутерброд с ланкаширским сыром. Затем кофе с ликером. Он чувствовал, что необходимо подкрепиться. Посещение Клары Уолтерс откладывать не стоило, и Хильер отправился к девушке, всем своим видом демонстрируя невинность намерений. Перед тем как постучать в дверь, он прислушался. Изнутри, похоже, доносились всхлипывания. Он постучал --робко, с предупредительностью стюарда -- и услышал слегка осипшее "войдите". Девушка едва успела спустить ноги с койки и теперь одной рукой отирала глаза, а другой приглаживала волосы. -- Это всего лишь я,--сказал Хильер.--Принес палантин. Вы обронили его за обедом. Она подняла на него юные заплаканные глаза и взяла палантин, отрешенно пробормотав слова благодарности. -- И простите, пожалуйста, мою черствость,--продолжил Хильер.--Я имею в виду то, что ел с таким аппетитом. Я был ужасно голоден и ничего не мог с собой поделать. -- Конечно,--сказала она, поглаживая щеку палантином.--Отец же не ваш. -- Сигарету? Для дам у него всегда был наготове полный портсигар. Мужчинам же приходилось делить с Хильером его крепкие бразильские сигары. -- Я не курю. -- И правильно делаете,--сказал Хильер, пряча портсигар.--Что касается отца, то, как и у всех, был он и у меня. Я знаю, что это такое. Правда, не могу сказать, что меня так уж потрясла его смерть. Мне тогда исполнилось четырнадцать лет. Через месяц после похорон у меня обнаружилась одна интересная болезнь, которая вообще-то не к лицу сыну, оплакивающему отца. -- Правда? -- Да. Я имею в виду сперматорею. Знаете, что это такое? Появились первые признаки заинтересованности. -- Судя по названию, что-то связанное с сексом,--сказала она без тени смущения. -- Это случалось, когда я спал. Никаких снов я не видел, но ни с того ни сего у меня начиналось семяизвержение. Так было каждую ночь, иногда по пять-шесть раз за ночь. И каждый раз я просыпался. Мне было, конечно, стыдно, но стыд являлся конечным, а не побочным продуктом. Вы не читали про такое в какой-нибудь из ваших книг? Он подошел ближе, чтобы прочитать названия книг, которыми была забита полка, висевшая над койкой. "Приап*. Анализ мужского влечения", "Разновидности оргазма", "Восторги в камере пыток", "Механические усовершенствования процесса соития", "Словарь секса", "Клинические исследования половых извращений", "Знак Содома", "Юный Эрот". И так далее, и так далее. Боже, Боже! На красотку в одном нижнем белье с обложки книги, лежавшей на столике, облизнулся бы человек и с менее острой формой сатириаза, чем у Хильера. Книги эти исступленно клялись в непорочности Клары, словно ангелы-хранители ее постылой девственности. Хильер подсел к девушке. -- При случае поищите в ваших книгах эту болезнь. Да, в половых вопросах вы наверняка гораздо искушеннее меня. Психиатр, к которому я обращался, сказал, что у меня, если не ошибаюсь, бессознательное проявление инстинкта продолжения рода. Он что-то говорил про "мимесис". Я, дескать, играл роль отца, но рассматривал его в качестве архетипа. Словом, я абсолютно ничего не понял. Клара слушала его, чуть приоткрыв рот, но вдруг плотно сомкнула губы, уголки рта опустились, лицо сделалось хмурым и раздраженным. -- Я тоже в этом ничего не смыслю,--казала она.--Столько раз пыталась разобраться во всех этих высоких материях, но так и не смогла. -- Есть еще время! Ведь вы так молоды. -- Мне об этом твердят с утра до вечера. Именно об этом мне твердили в Америке. Но Алан, который младше меня, участвовал в знаменитой телевикторине и отвечал на любые вопросы, а я бы не смогла. Мне дали плохое образование. Хильеру показалось, что, раздраженно качаясь на койке, она старалась придвинуться к нему поближе. Он подумал, что сейчас так естественно было бы ее обнять и сказать что-нибудь утешительное. Она бы охотно всплакнула на плече у мудрого, понимающего мужчины. Однако с книжной полки доносились боевые призывы: "Йони и Линга!", "Секс и смерть среди ацтеков!", и Хильер спросил: -- А что вас привело в Америку? -- Новая мукомольная технология. После смерти мамы отцу посоветовали увезти нас куда-нибудь на время. Но он считал, что грешно отправляться в увеселительное путешествие, когда мама, как он выражался, еще не успела остыть в могиле, поэтому было решено использовать нашу поездку для знакомства с новой мукомольной технологией. -- Она ему понравилась? -- Ему понравилась она. Его нынешняя. Он ведь с ней в Америке и познакомился, хотя она не американка, а просто была замужем за американцем из Канзаса. Тот с ней развелся. Отец утверждал, что с ней он не так скучает но Англии. -- И он на ней женился. -- Скорее, она женила его на себе, точнее, вышла замуж за его деньги. -- У вас есть еще родственники, скажем, какие-нибудь дядюшки, тетушки, кузины или что-нибудь в этом роде? -- Вот именно, что только "в этом роде". Тоже мне родственники! Укатили все в Окленд--понятия не имею, где это,--и что-то там делают с каким-то каури, что это такое, я тоже понятия не имею. Окаменелую смолу, что ли, из него добывают. Почему-то последнее было для нее особенно обидным, Клара готова была разрыдаться, и Хильер все-таки счел своим долгом ласково обнять девушку, но так, как, по его представлениям, сделал бы это школьный наставник. -- Они ее экспортируют,--сказала Клара и в конце концов, расплакалась. Хильер спрашивал себя, что делать дальше. Можно обнять ее и другой рукой, нежно поцеловать в низкий лобик (служивший гарантией против чрезмерной учености, а не свидетельством женского начала), потом--во влажную щечку, в не тронутый помадой уголок рта... Нет. Он представил себе предсмертные хрипы ее отца в лазарете, и ему сделалось мерзко. Нельзя относиться к человеку, словно он не человек, а только что-то "в этом роде". К тому же те, кто только "в этом роде", укатили все в Окленд... -- Окленд находится в Новой Зеландии,--сказал Хильер.--Говорят, там очень хорошо. Реакция Клары на его слова выразилась в еще более бурных слезах. -- Я хочу пригласить вас с братом к себе в каюту на чай. Попьем чайку, перекусимвы же почти ничего не ели, а сейчас уже половина пятого. Хорошо? Я вам что-то расскажу, что-то интересное. Она подняла на него заплаканные глаза. Он сам на себя удивлялся: дядюшка Хильер зовет малышей попить чаек. А ее очаровательные слезы--их без труда можно было бы использовать, чтобы посвятить ее в самое нежное и утешительное из всех таинств. Нет, он этого не сделает, перед ним не цветущая девушка, а плачущая дочурка. -- Передайте мое предложение Алану, хорошо? Скажите, что я хочу поделиться с вами одним секретом. Мне кажется, что вам можно доверять. А сам-то он был ли достоин доверия? Книги считали, что нет: "Благоуханный Сад"* со злобной подозрительностью следил за ним сквозь душистые заросли. -- Так, значит, придете? Она несколько раз кивнула. -- Сожалею, но мне пора уходить,--сказал Хильер. Он запечатлел на ее лобике невинный поцелуй; девушка не противилась. Хильер вышел, и книги, как псы, зарычали ему вдогонку. Он отправился в лазарет и сказал санитару, что разбил свой шприц. -- Я диабетик,--пояснил Хильер.--Нельзя ли купить у вас другой шприц? Шприц был подарен Хильеру с очаровательной щедростью--морское братство! -- Как там наш бедняга?--спросил он шепотом. Хильера заверили, что не произошло никаких изменений. Не исключено, что он еще долго так промучается. Может, дотянет до Ярылыка? Вполне вероятно. Тогда его надо отправить на берег. У русских неплохие больницы. Выходит, сможет выкарабкаться? Кто знает. Хильеру полегчало: хотя бы об одном из фантастических планов можно забыть. Придется импровизировать. Вступим в бой, а там уж подумаем о стратегии. Вернувшись в каюту, он подверг себя болезненной процедуре по возвращению прежней внешности. Оказалось, выражение лица восстановить труднее, чем его черты: "Джаггер" было, скорее, названием стиля поведения, чем именем человека. Но все-таки псевдоним надо сохранить. На корабле он Джаггер, а Хильер -- это для дома. Для дома престарелых, для дома алкоголиков, для дома отставных шпионов. А что касается "дома" tout court, то еще следовало определить для себя, что же это такое. -- У вас изменился цвет глаз,--удивленно сказала Клара. Она переоделась и предстала теперь перед Хильером в брюках из шотландки и в простой зеленой футболке. Алан был все в той же "рубашке-газете". На Хильера угрюмо смотрел заголовок: "Полиция предупреждает: этот человек способен на убийство". -- Хорошо, что вы отказались от своих седых усов,--похвалил Алан.--Так значительно лучше. Алан сложил на груди руки, и заголовок исчез. Хильер наполнил чашки. Вам обоим с лимоном? О, у вас изысканный вкус. Сам он предпочел сладкий чай со сливками. Рист обеспечил гастрономическое разнообразие: бутерброды, пирожные, печенье, горячие сухарики, шоколадный рулет и торт с грецкими орехами. -- Бутерброд?--предложил Хильер.--С семгой. С сардинами и помидором. С огурцом. -- Мы не едим хлеба,-- ответили они хором. -- Да, мне говорили. Но когда-то ведь надо попробовать. Новые впечатления, nouveau frisson. Откусите, не бойтесь. Но они решили не рисковать и ограничились сладостями. -- Об упадке цивилизации можно судить по ухудшению качества хлеба,--назидательно произнес Хильер.--Английский хлеб есть невозможно. Для состоятельных людей хлеб доставляется самолетом из Франции. Вы не знали? (Нет.) На кораблях хлеб еще ничего, пропеченный, а не моченый, как на суше. Похоже, цивилизация только и сохранилась, что на кораблях, плывущих из ниоткуда в никуда. -- Все равно муку используют нашу,--сказал Алан. -- Как он?-- спросил Хильер. -- Плывет из ниоткуда в никуда. Никаких изменений. Кстати,--злорадно добавил Алан,--со своим итальяшкой она расплевалась. Теперь учится нырять под руководством другого типа, норвежца вроде бы. Загорелый, мускулистый--то, что надо. -- Она неравнодушна к мужчинам? -- Этот у нее с дома. Постоянный. А папа делал вид, что ничего не замечает. Он считает, что надо хоть кому-то доверять. Жена для этой роли подходит. -- А у вас жена есть?--спросила Клара. -- Нет,-- опередил его Алан,--ни жены, ни детей. Одинокий волк. Бродит себе по свету, то за одного себя выдаст, то за другого. Теодореску мне о вас все рассказал. -- Неужели? -- Да, и сказал, что вы бабник.--(Клара встрепенулась.)--Он мне подарил фотоаппарат. Последнюю японскую модель. Называется "мионичи". Посоветовал следовать за вами по пятам и фотографировать, как вы морочите голову женщинам. -- Наверное, завидует. Сам-то он к женщине и подойти не может. -- Не может,--согласился Алан и заерзал на стуле, словно испытывая легкое недомогание.--Или не хочет. Повернувшись к сестре, он вдруг с презрением сказал: -- Вот еще такая же. Книжки про Содом читает. Вместо секса в постели--секс на бумаге. -- Зато безопасно,--сказал Хильер.--Мистер Теодореску говорил еще что-нибудь обо мне? -- Он ужасно торопился. Наклюнулась возможность проглотить какую-то фирму, и он срочно улетел на вертолете. Но мне и не надо ничего говорить: я уверен, что вы шпион. -- Звучит как оскорбление,--сказал Хильер, подливая чаю.--Я предпочитаю слово "разведчик". -- Так, значит, вот вы кто,--сказала Клара. -- Да, вот я кто. А что?--работа не хуже других. Между прочим, для нее требуются лучшие качества: смелость, изобретательность, высокий патриотизм и умение... -- ...залезать под юбку,--добавил Алан. -- Иногда. -- Почему вы решили признаться--спросила Клара. -- Раньше или позже он бы все равно признался. По крайней мере--мне. Поскольку знал, что я все знаю. Выходит, вы отдаете свою судьбу в наши руки? -- В каком-то смысле, да. Мне нужна помощь. Теодореску сообщил обо мне советским властям, теперь легенда поможет, как мертвому припарки. За кого бы я себя ни выдал, они безошибочно найдут меня по несмываемому пятну на теле. -- Что за пятно? Родинка?--спросила Клара. -- Скорее, уродинка. Клеймо приговоренного к смерти. В свое время мне жестоко прижгли кожу. Эх, сколько у меня было таких приключений,--скромно добавил Хильер и съел бутерброд с огурцом. -- Подождите,--произнес Алан. Он приоткрыл дверь и выглянул в коридор.--Никого,-- сказал он, садясь на место.--Что за легкомыслие? Вы уверены, что каюта не прослушивается? -- Да, совершенно уверен, но сейчас не до этого. Мне необходимо сойти в Ярылыке. Следовательно, надо что-то придумать. Ведь меня уже ждут. И к тому же знают, что я знаю, что меня ждут. Меня будут искать среди пассажиров, там не допускают, что я попытаюсь сойти на берег. Знают, что я не дурак, но с другой стороны, знают, что я знаю, что и они не дураки. На корабле мне оставаться опасно, поэтому я сойду на берег. -- Но они тоже это понимают. Получается, что они все время на шаг впереди,--сказал Алан.-- Что касается Теодореску, то я ему никогда не доверял. Что-то в нем не то. Хорош кораблик--одни шпионы. -- Ну, не преувеличивай. -- Кстати, есть одна вещь, которую мы до сих пор не выяснили,--сказал Алан.--На кого вы работаете? Откуда мы знаем, что вы наш шпион? А вдруг наши скрываются под видом врагов, которые вам угрожают? Или под видом милиционеров. За кого они себя выдают--неважно. Он взял предложенное пирожное. -- Может быть, вы пытаетесь сбежать в Россию с секретной информацией и кто-то из наших собирается пробраться на корабль, чтобы убрать вас? -- Слишком сложно. Теоретически все это, конечно, можно раскручивать по спирали, поднимаясь все выше, пока на самом верху противоположности не сольются воедино, однако на практике происходит совсем иное. В Ярылыке проходит научный симпозиум, в котором участвует один британский ученый--по странному совпадению мы с ним когда-то вместе учились,--и мне поручено доставить его на нашем корабле в Англию. Так что в жизни все проще. Шпионаж здесь ни при чем. Медленно жуя пирожные, брат с сестрой обдумывали то, что они услышали. Глаза Клары мягко светились, глаза Алана сверкали огнем. Он спросил: -- Чем мы можем помочь? -- Значит, вы мне верите? Клара решительно кивнула. Алан же нарочито небрежно бросил: -- Верим, верим. По что мы должны делать? -- Я хочу, чтобы ты,--Хильер строго посмотрел на Алана,--прекратил кричать на каждом углу, что я шпион,-- даже если заметишь в моем поведении нечто странное. Если мои действия вызовут у кого-то подозрения, то в твою задачу входит немедленно их рассеять. Я хочу, чтобы вы оба были рядом, когда я попытаюсь сделать то, что должен сделать, а именно сойти на берег. Возможно, вам придется отвлекать внимание. Я еще не знаю, каким способом вы мне сможете помочь. Но уверен, что ты, мой мальчик, способен придумать самые невероятные способы. -- Вы как будто цитируете одну из моих книжек,--нервно хихикнула Клара.--Самые невероятные способы. Там, кажется, речь шла об Аргентине. Удлинители, насадки с пупырышками и все такое. -- Ты можешь хоть на минуту забыть о сексе!--воскликнул Алан.--Мы же обсуждаем серьезные вещи. -- Совсем забывать о сексе не следует,--сказал Хильер.--Клара, вы очень красивая девушка.--Клара кокетливо улыбнулась. Алан вытянул губы и присвистнул.--Если понадобится, надо это использовать, чтобы отвлечь их внимание каким-нибудь томным взглядов или соблазнительной улыбкой. Не мне вас учить. -- В моих книжках об этом ничего не сказано,--произнесла она хмуро. -- Не сомневаюсь. Там обольщение--пройденный этап. -- Вы будете вооружены?--спросил Алан. -- В этом нет необходимости. К тому же, как ты знаешь, наш общий приятель Теодореску стащил мой пистолет. -- Я не знал, . -- Как бы то ни было, в таких делах пистолет--всего лишь талисман. И лучше его не вынимать: обязательно пристрелят--либо после твоего первого выстрела, либо--до. -- Либидо*,--откликнулась Клара. -- Не обязательно,--сказал Алан. Продолжая обдумывать слова Хильера, они взяли еще по пирожному. Наконец-то проснулся аппетит. -- Хорошо,--сказал Алан,--что еще мы можем сделать? -- Вам поручается так называемый "прощальный привет". Если я не вернусь на корабль, вы должны будете телеграфировать об этом в Лондон. Он протянул листок бумаги. Алан нахмурился и шепотом прочел: -- "Литера. Председателю правления". Куцый адресок. -- Не волнуйся, этого достаточно. -- "Контакт разомкнут. Джаггер". Гм. И как это понимать? -- Как мой провал. -- Смерть?--робко спросила Клара.--Это значит, что вас убили? -- Это значит, что я провалился--и ничего больше. Но большего и не требуется. Возможно, они пошлют кого-нибудь мне на помощь. А еще это значит, что мое досье закрывается. Впрочем, я выполняю сейчас свое последнее задание. Поэтому не думаю, что они так уж станут из-за меня убиваться. -- Ну и жизнь,--проговорил Алан так, словно речь шла о его жизни. -- Я сам ее выбрал. -- Зачем?--спросила Клара.--Агенты, разведчики, контрразведчики, секретные виды оружия, мрачные подвалы, промывка мозгов--зачем все это? -- Вы когда-нибудь задумывались над тем, что такое подлинная реальность? Что находится выше феноменов окружающей нас реальности? Что находится даже выше Бога? -- Выше Бога, по определению, нет ничего,--сказал Алан. -- Выше Бога--идея Бога, а в идее Бога заложена идея анти-Бога. Подлинная реальность--это дуализм, это состязание двух игроков. Мы--мои коллеги и наши коллеги с той стороны--как раз и являемся отражением этого состязания. Впрочем, отражением довольно бледным. Прежде оно было значительно ярче: тогда каждая из сторон олицетворяла собой то, что принято называть добром и злом. Игра была жестче и интереснее, соперник не находился по другую сторону сетки или линии. Его не надо было отличать по форме, цвету кожи, расе, языку или приверженности той или иной историко-географической абстракции. Но поскольку сегодня мы не верим в добро и зло, то остается лишь продолжать эту глупую, бесцельную игру. -- Но вы же не обязаны в ней участвовать,--сказал Алан. -- Кроме нее играть не во что. Мы слишком ничтожны, чтобы нам противостояли силы света или силы тьмы. Более того, во время игры мы время от времени открываем двери злу. Оно незаметно проникает в наш мир. И оказывается, что в нем отсутствует добро, необходимое для противостояния злу. Вот тут-то и становится так муторно на душе, что хочется выйти из игры. Потому-то мое нынешнее задание--последнее. -- Все-таки вы делаете добро, вызволяя британского ученого из России,--сказала Клара. -- Нет, всего лишь исключаю его из игры. Снимаю с шахматной доски фигуру. Сама игра продолжается. -- Я думаю,--внушительно проговорил Алан, предлагая Хильеру сигарету,--что нам троим надо держаться вместе.--Неожиданно для себя Хильер взял сигарету и прикурил от протянутой зажигалки.--Давайте пообедаем в отдельном кабинете. Я сейчас схожу и закажу места. Хильер был удивлен и тронут. Он спросил: -- Не покажется ли это подозрительным? -- Ну и пусть. Пусть думают, будто мы что-то затеваем против нее. Вы утверждаете, что добро и зло больше не существуют, однако она и есть зло. -- Я думал, ее интересы ограничиваются мужчинами. Молодыми мужчинами. Я имею в виду секс. -- Она считает себя богиней секса. Старая потасканная богиня секса. "Ноябрьская богиня постаралась". Хильер подошел к платяному шкафу и пошарил в заднем кармане висевших в нем брюк. -- Попытайся помочь мне с этим,--сказал он Алану.--Расшифруй, что здесь написано. Конечно, это не столь важно, просто шутливое прощальное послание из Департамента. Но все-таки попытайся. Думаю, такие вещи у тебя должны хорошо получаться. Алан взял сложенный листок--слегка изогнутый от того, что на нем сидели,--и счел это намеком на окончание разговора. -- Пойдем, Клара,--сказал он.--Надеюсь увидеть вас за обедом. -- Спасибо, но боюсь, что сегодня меня не будет. Я заказал обед в каюту. А потом займусь самопричащением. -- Кажется, это имеет отношение к религии,--сказала Клара. -- Имеет,-- подтвердил Алан.-- Все, что он говорил, имеет отношение к религии.  * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *  Хрипы хлебного магната становились все слабее, он заплывал все дальше в свое черное море. Ха-а-рх. Ха-а-рх. Невзирая на столь очевидное memento mori, пассажиры по-прежнему предавались чревоугодию. "Полиольбион" прошмыгнул между Кикладами. Ха-а-рх. Толстые ломти ветчины, вываренные в курином бульоне с мускатом, обсыпанные толчеными каштанами, миндальными орехами, луковым пюре. На них румяные слойки, политые марсальским соусом. Ха-а-рх. Милос, Санторин. Жареный цыпленок "Нерон" с картофелем по-римски. Сифнос, Нарос. Где-то здесь поют нереиды--златоголосые, златоволосые. Говяжье филе с бордоским соусом и трюфелями. Ха-а-рх. У нереид Сикиноса ослиные или козьи копыта. Перченый бифштекс в пылающем бренди. Юный Уолтерс ломает голову над шифровкой. ZZWM DDHGEM. Ха-а-рх. Остров Ариадны*. Яблоки "Бальбек", Китнос, Сирос, Танос, Андрос. EH IJNZ. Паросский бисквит, вино, масло, анисовый ликер. Ха-а-рх. Дробленая кукуруза. Мороженое с коньяком и гоголь-моголем. OJNMLJ ODWI Е. Ха-а-рх. Северные Спорады. Раковый суп с шерри. UVU ODVP. Xa-a-px. Телячьи котлеты в сметане. Справа по борту пролив Митилини и за ним--побережье Турции. Xa-a-px. Мисс Уолтерс, возбужденная предстоящими приключениями, успокаивает себя секс-книжицей. "Полиольбион" осторожно пробрался сквозь Дарданеллы. "Чтобы Англия на". Xa-a-px с жареным картофелем и можжевельником. "Месте не топталась" с ха-а-рх и кабачками. Хильер отсиживался в каюте из-за Клары Уолтерс. Не время высасывать мед из этих сот. Он набивал рот хлебом, сыром, пивом; мучил его русскими звуками, добиваясь естественного произношения. Рист даже забеспокоился--может, ему не по себе? Иногда, когда Хильер ел, Рист усаживался рядом и рассказывал, как работал ассенизатором в Канберре, как отбывал безразмерный срок в аделаидской тюрьме, каких телок можно встретить на сиднейском пляже. Вот так Рист--соль земли! "Месте не топталась". Xa-a-px. Мраморное море. Слева по борту--Стамбул; помашем рукой. "Полиольбион" зайдет туда на обратном пути. Босфор. Справа по борту--Бейкоз. Xa-a-px. В нем все еще теплилась жизнь, в этом чане с булькающими химикалиями. Может быть, дотянет до Стамбула. Оттуда уже не так трудно доставить его в английский крематорий. Корабль уверенно приближался к Крымскому полуострову. Впереди маячила сомнительная ухмылка Ярылыка. Близилась ночь. Близилась земля. Плисовый небосвод усеян татарскими бриллиантами; воздух нежный и курчавый, как Бородин. Хильеру захотелось поприветствовать приближавшуюся опасность немедленно -- в трусах и халате. Его L-образная каюта смотрела прямо на гавань; он видел, как в иллюминаторе над умывальником вырастали портовые сооружения, сам при этом оставаясь невидимым. Хильер пребывал во тьме, в беспросветной тьме. Ужас заключался в том, что у него не было плана. Его ждала неизвестность, толстяков же, хохочущих на палубе,--развлечения. Каждый раз, когда после долгого плавания появляется земля, от нее веет какой-то враждебностью, даже от дома--что бы это слово ни значило. Так больничную тишину прорезает сфорцандо* галдящих посетителей, так вспыхивает резкий электрический свет, когда сгущающийся воскресный сумрак, подсвеченный завораживающим огнем из каминной пасти, сменяется вечером и пора собираться в церковь. Вдоль набережной неприкрыто светились лампочки, уродливые пакгаузы зияли выбитыми окнами. Где-то залаяла собака -- слава Богу, хоть у нее язык международный. Тамерлан с сыновьями в вылинявших робах уставился на английский корабль. Жестокие татарские лица, под мохнатыми усами тлеют папиросы. Под аккомпанемент выкриков приняты швартовы. Хильер услышал, как спустили сходни. Кое-кто из пассажиров приветствовал это событие. Сквозь горы ящиков, тележки, голыши, выбитые стекла, мерцающее на крыше желтое неоновое ЯРЫЛЫК он пытался разглядеть далекие холмы, кипарисы, оливы, виноград, веселые лица--нетленную, девственную жизнь, безыскусные танцы, пестрые народные гулянья. Тяжело дыша, он всматривался вдаль--поверх одетых в гимнастерки и фуражки дымящих солдат, что, подбоченясь, переминаясь с ноги на ногу, маялись у трапа. По обе стороны шоссе, наверное, зажглись уже для иностранцев и менее официальные огни--на дачах и в домах отдыха. Где-то рядом должны быть лодки и спортивные яхты с флагами. Напротив иллюминатора прогуливались двое военных. Может, эти не такие тертые, как в Москве? Может, здесь что-нибудь напутали с телеграммой Теодореску или не придали ей большого значения? Двое были обыкновенными милиционерами, которых ничего не интересовало, разве что виски в корабельном баре, шариковая ручка, фотоаппарат или сувенирная кукла в старинном шелковом платьице. Не волнуйтесь, сбагрите свою рублевую требуху, свои рублевые отруби британским туристам. Мимо иллюминатора прошли трое весело тараторящих пограничников--на этот раз славяне, а не татары. По громкоговорителю уже объявили, что все пассажиры, желающие сойти на берег, должны захватить паспорта и собраться в баре нижней палубы. Всех подозрительных, небось, будут раздевать в специальной каюте? Затем набитый битком автобус домчит их до гостиницы "Крым", где туристам предложат крымских устриц, семгу, осетрину, шашлык, спелый инжир и сладкое, как спелый инжир, вино. Хильер вздрогнул: дверь неожиданно приоткрылась, и в каюту проник свет из коридора.--Сидите в темноте,--сказал юный Алан. "Балканское собрание" служило лучшей визитной карточкой. Хильер задернул шторки иллюминатора, и Ярылык исчез. -- Можешь зажечь свет,--сказал Хильер. Алан щеголял добротным синим эспланадно-променадным костюмом и бабочкой в горошек. И тут Хильера осенило, почему он медлил и не одевался: Ярылык даст ему униформу! -- Я нашел ключ к шифру,--сказал Алан. -- Сейчас не до него. Где твоя сестра? -- Она уже почти готова. Через несколько минут будет здесь. Так вот, насчет шифра. Ноябрьская богиня--это Елизавета I. Она взошла на трон в ноябре тысяча пятьсот пятьдесят восьмого года. -- Тысяча пятьсот пятьдесят восьмого? Тут была какая-то связь с Роупером. Фамильное древо на стене в его манчестерской квартире. Предок, убитый за веру совсем молодым. 1558. Жертва Елизаветы. -- Кажется, я понимаю. Двоичный код, да? -- Да, если вы подразумеваете под этим, что разные буквы закодированы разными способами. Согласно одному, первая буква на самом деле пятая. Согласно другому, пятая буква -- восьмая. Так что все оказалось просто. Но я не успел расшифровать до конца. Вас там называют другим именем. Из чего следует сделать вывод, что настоящее ваше имя не Джаггер. Шифровка начинается словами "ДОРОГОЙ ХИЛЬЕ". На английское имя непохоже. Вы действительно были с нами откровенны?--недоверчиво спросил Алан. -- Наверное, опечатка. Они имели в виду "Хильер". -- Дальше я почти ничего не успел. Но и так видно, что они там все время извиняются. И о чем-то очень сожалеют. -- Наверное, о размере моего выходного пособия. Ладно, дочитаю на досуге. Как бы то ни было, спасибо. Из тебя бы вышел неплохой разведчик. В дверь постучали, и вошла Клара. Выглядела она восхитительно. Хильер подумал, что правильно делает, уходя в отставку, даже если придется перебиваться хлебом, водой и русским языком. Но почему? Этого он еще до конца не понимал. На Кларе было вечернее парчовое платье с серебряными блестками и пелериной, тройное ожерелье из жемчужин в бриллиантовой оправе и серебристые лайковые туфельки. Из-за запаха "взрослых" духов, ударивших в ноздри Хильеру, рот его наполнился слюной. Хильер ощутил нестерпимое желание. Проклятая работа! Проклятая смерть! -- Как он?--спросил Хильер. -- Без изменений. -- А эта сука,--злобно сказал Алан,--собирается на берег со своим накачанным скандинавским кобелем. Чтоб они сдохли оба. -- Алан, что за выражения!--укоризненно сказала Клара. Она недовольно покачала головой и села на койку рядом с Хильером. Из-под платья выглянули колени, и Хильер почувствовал (стараясь, правда, не показать виду), что еще немного и он за себя не ручается. -- К делу,--торопливо проговорил Хильер.--Мне нужна форма, советская милицейская форма, нужна немедленно. Следовательно, милиционера надо заманить в эту каюту... Из коридора донесся возмущенный крик: -- Донага раздевают! Оружие, видите ли, ищут! Пусть подавятся своим портом. Лучше я на корабле останусь. Чертовы русские! Дверь в каюту с грохотом захлопнули. Так, значит, предсказания Теодореску сбываются. Мерзавец, но не глуп. -- Заманить?--спросил Алан.--Каким образом? -- Есть два способа. Если не сработает один, попробуешь другой. Итак, мой мальчик, ты со своим японским аппаратом выходишь на палубу... -- Японским?--удивленно переспросил Алан. -- Конечно, ты же говорил, что Теодореску подарил тебе фотоаппарат. И пусть он будет без футляра... В дверь постучали. Клара приложила палец к губам. -- Войдите!--отважно воскликнул Хильер. Он встретит пулю, высоко подняв голову--он умел проигрывать. Дверь приоткрылась, и в каюту просунулась голова Риста, а за ней и все остальное. По тому, как он вырядился, сразу было видно, что Рист собирается на берег, и, хотя галстук воспитанника Харроу* (разумеется, имитация) совершенно не гармонировал с добротным даже по лондонским меркам серым костюмом, при таких деснах подобные мелочи отступают на второй план. -- Еще не оделись? По-прежнему хандрим? Увидев на койке Клару, Рист бросил на нее плутоватый взгляд--вылитый Лепорелло*. -- Извиняюсь за вторжение, но между прочим, вами интересовались два каких-то типа в баре. -- Русские? -- Да, но вроде ничего. Веселые такие, шуточки отпускают и довольно прилично болтают по-английски. Они что-то говорили про пишущие машинки. -- И спрашивали про Джаггера? -- У них это звучало скорее как "Яггер". Случайно слышал, когда пришел ставить штамп в паспорте. Но я им ничего не сказал, пообещал только посмотреть, не сошли ли вы уже на берег. -- Как видите, еще не успел. Но им скажите, что меня нет. -- На берег еще никто не спускался. Они заводят наших в каюту, и их там осматривает доктор. Боятся инфекции. Основательные ребята эти русские. Наркотики небось, тоже ищут, потому что даже в жопу заглядывают. Простите, мисс. Тысяча извинений. Я совершенно искренне прошу прощения за свою грубость. Зарапортовался. Приношу свои искренние... -- Вы слышали о промышленном шпионаже? Русские в этом деле доки. Подсыпят мне в рюмку какой-нибудь дури и выудят из меня все секреты. Передайте им,--сказал Хильер, воодушевляясь,--что я покинул корабль вместе с неким мистером Теодореску. Вы же видели вертолет. И все видели. Так им и скажите. Рист трижды многозначительно потер большим пальцем об указательный. -- Понял,--вздохнул Хильер и достал из тумбочки стодолларовую банкноту.--Только не подведите меня. -- Вас, сэр? Да как можно, мы же с вами приятели! И еще раз тысяча извинений, мисс. Меня иногда заносит. -- А что это за осмотр?--спросил Алан. -- Проверяют, нет ли какой заразы,--важно ответил Рист.--У нас в армии то же самое было, когда из увольнительной возвращались. -- Значит, они всех осматривают?--спросил Хильер. -- В том-то и штука, что не всех. Выбирают как-то. Меня не тронули: и так видно, что чистый. Он встал в позу и подмигнул. Затем помахал на прощание стодолларовой бумажкой и танцующей походкой вышел в коридор. -- Так что вы говорили о фотоаппарате?--спросил Алан. -- Найди какого-нибудь стоящего на отшибе милиционера и предложи ему аппарат за пять рублей. Конечно, это идиотизм, но тем лучше. Покажи ему пять пальцев и скажи rubl. Он наверняка не устоит перед таким искушением. И обязательно добавь, что у тебя в каюте остался футляр от него и ты отдашь его просто так. -- Как я скажу, я же не знаю русского? -- Я начинаю в тебе разочаровываться: нет, действительно... А жестами ты объяснить не можешь? Он поймет, не волнуйся. Веди его прямо сюда. Пойдет как миленький. Эти своего не упустят. К тому же подростка он ни в чем не заподозрит. В каюте же вместо футляра окажусь я. -- А если ничего не выйдет? -- Тогда мы приступаем к выполнению плана номер два. Вернее, к нему приступает Клара. -- Что от нее требуется? -- Ты предложишь фотоаппарат, Клара предложит себя. Оба испуганно притихли, превратившись в тех, кем на самом деле и были: в детей. Брат с сестрой смотрели на Хильера круглыми от ужаса глазами. -- Понарошку,--поспешил успокоить их Хильер.--Это всего лишь игра. Маленькая хитрость. Не бойтесь, ничего не случится. Я спрячусь вот здесь, в платяном шкафу. Однако они по-прежнему испуганно и с укоризной взирали на него, и Хильер поспешил добавить: -- Но я уверен, что с фотоаппаратом все пройдет гладко. -- Что я должна делать?--спросила Клара. -- Неужели вас надо учить? Мне казалось, вы интересуетесь сексом. Требуется лишь многозначительная улыбка и один-два недвусмысленных взгляда,--чтобы, так сказать, соблазнить, этого вполне достаточно. Не противьтесь своей природе, и все получится само собой. Хильер неуклюже продемонстрировал, что следует делать, но смеха не последовало. -- Хорошо,--уныло произнес Алан.--Я приступаю к плану номер один. -- Желаю успеха. Алан понуро вышел из каюты. -- Кажется, мои слова его слегка покоробили,--сказал Хильер девушке.--Наш герой оказался не таким уж бравым. Хильеру хотелось сесть на койку рядом с Кларой, но он нашел в себе силы удержаться от этого и, опустившись на стул, закинул ногу на ногу. Покачивая волосатой ногой, выглянувшей из-под халата, Хильер вспоминал о том, как некоторые женщины уверяли его, что их возбуждают мужские колени. Но Клара смотрела не на колени, а на Хильера. -- У Алана нет фотоаппарата,--сказала она. -- Как это? -- И никогда не было. Он не интересуется фотографией. -- Но ему же подарили фотоаппарат. Он сам говорил. -- Да. Не знаю, зачем он врал. Если бы ему подарили фотоаппарат, он бы мне его показал. Ручаюсь, что он не стал бы его прятать. А подарок этого человека спрятал. -- Господи, почему же он ничего не сказал. Мы должны быть совершенно откровенны друг с другом. Последние слова Хильера тронули Клару, ей вспомнились не пособия по технике секса, а брошюра "Что такое настоящая любовь?", Хильеру снова захотелось подсесть к ней поближе. -- Зачем вам это?--спросила Клара.--Такая мерзость: убийства, слежка, похищения. И не только взрослых--сколько похищают детей! -- А вы бы хотели иметь много детей? -- К чему такие вопросы? Они бы имели смысл, не будь вы замешаны во всех этих глупостях. У нас было бы восхитительное путешествие. -- Оно еще будет. Как только я выполню задание. Обещаю. Мы будем вместе читать ваши секс-книжки, а по утрам пить крепкий бульон. Или, скажем, вместе выкинем все секс-книжки за борт. -- Вы надо мной смеетесь. -- Нисколько,--сказал Хильер, нисколько не смеясь.--Я смертельно серьезен. И сразу мелькнуло: серьезно смертелен; состояние серьезное -- смертельное; прогноз безнадежный. Он хотел жить. То live. Смена гласной в последнем слове. Вместо тонкой--широкая. То love. Кажется, минула вечность, с тех пор как Рист рассказывал о своей сестре-машинистке. -- Я думаю,--проговорил Хильер смертельно серьезно,--что это любовь. Любой мужчина, произнеся последнее слово (конечно, если это не делается "по срочным показаниям"), неизбежно испытывает смущение. Жуликоватое слово. Однако у женщин, особенно у девушек, реакция на него иная. Клара зарделась и опустила глаза на ковровую дорожку. Хильеру самому хотелось понять, что же он имел в виду. Он предлагал (до сих пор не верилось!) любовь единственно подлинную: кровосмесительную. -- Да, любовь,--сказал Хильер и, словно в подтверждение серьезности своих намерений, прикрыл коленку и торжественно застыл на стуле. -- Как вам не совестно?--сказала Клара.--Не предлагайте мне такие вещи. Мы же совсем не знаем друг друга. -- В ваших книжках толкуют совсем не об этом. Скажи я "оральное возбуждение", вы бы меня сразу поняли. Но я сказал "любовь". Любовь. -- Но у нас такая разница в возрасте. Вы мне, наверное, в отцы годитесь. -- Гожусь. И отец вам скоро понадобится. Но я говорю о другом. О любви. -- Так, значит, я должна буду--как это?--соблазнить его и попытаться заманить в свою каюту,--пробормотала она, не поднимая глаз.--Такой предлог более--как это?--благовидный. А что дальше? Об этом вы подумали? Я понимаю, ваше дело стукнуть его по голове и завладеть мундиром. А потом что? Противный старый мужлан в каюте юной девушки... -- Заманите молодого. Он ее любил. Любил. -- А потом будет вот что: после того как вы уйдете в его мундире, я начну кричать, и когда кто-нибудь прибежит, скажу, что он сам разделся--для чего и так ясно,--но я, усыпив его бдительность, огрела... Чем я его огрела? -- Самой тяжелой из ваших книг. -- Нет, серьезно.--Она нетерпеливо притопнула.--Чем вы его ударите? -- Его собственным пистолетом. -- Ой!--(Авансцена обваливается. Убийца прыгает в зрительный зал.)--Я не подумала, что у него будет пистолет. -- Тут вам не добродушные деревенские полисмены. Но стукну я несильно, только чтобы суметь ввести PSTX. Это вызовет реакцию, напоминающую сильное опьянение. Если от удара он потеряет сознание, то тем лучше--даже укола не почувствует. Придет в себя мертвецки пьяным, раздетым, и тут вы разуетесь и ударите его каблучком--обязательно сделайте это,--а потом... -- Потом я вышвырну его одежду в иллюминатор, что только усугубит его положение. И пистолет тоже выброшу. Ей не терпелось поскорее начать операцию по совращению незнакомца. -- Вы красивая, соблазнительная, умная, смелая девушка,--изрек Хильер.--Я люблю вас. Где бы я ни был -- в тюрьме, в лагере или в соляном карьере -- я буду любить вас. Я буду любить вас даже тогда, когда в меня вопьются пули. Слова его были нелепы. Нелепы, как сама любовь. -- Нет, вы вернетесь. Вы вернетесь, правда? Ответить Хильер не успел, поскольку дверь отворилась и на пороге появился Алан. Вид у него был весьма унылый. -- Ничего не вышло,--промямлил он.--Фотоаппаратом никто не заинтересовался. Я предлагал ручку "Паркер", но оказалось, что и она никому не нужна. Не нашлось покупателей ни на мои рубашки, ни даже на смокинг. -- Сомневаюсь, что русские мальчишки носят смокинги. -- Я старался, как мог!--с обидой воскликнул Алан.--Просто я никогда такими вещами не занимался. Простите. -- Ничего,--ласково сказал Хильер,--Но теперь, надеюсь, ты понял, что в жизни еще есть чему поучиться. Что же, придется за дело взяться нам с Кларой. -- Я собираюсь на берег,--сказал Алан.--К пирсу уже подогнали большой туристский автобус.--Он замолчал, ожидая так и не последовавших советов проявлять осторожность.--Я буду осторожен,--проговорил он не слишком уверенно. -- Акт второй!--провозгласил Хильер.--Смена декораций. Сцена прежняя, Я выброшу ваши секс-книжки в иллюминатор. Не то кто-нибудь впоследствии станет утверждать, будто вы были с ним заодно. Вот и пришло время, когда Хильер мог выказать нежность к продолжению Клары --ее каюте. Но прежде он показал язык ее книжкам, собрал их в кучу и вывалил во тьму, простиравшуюся за правым бортом. Неграмотное море приняло их с безразличием нацистских костров. Затем он начал на цыпочках кружить по каюте, поглаживая лицо и руки Клариной массажной щеткой (колючие мужские поцелуи, но приходится обходиться ими), вдыхая благоухание ее кремов, румян и чересчур "взрослых" духов. Он попытался задушиться лежавшими на стуле чулками цвета вороненой стали и в то же время ловил губами чуть влажноватые ступни. Девятый размер. Он застыл в нерешительности: то ли зарыться лицом в ее белье, лежавшее в выдвижном ящике, то ли набрать воды в видневшуюся под кроватью туфельку (четвертый размер) и сделать из нее глоток. Но война требует хладнокровия. Любовь должна на время превратиться из трепета пальца на спусковом крючке в призыв военного плаката. Пора в шкаф. Он втиснулся между ее платьями. Будучи проявлениями ее внешнего, публичного "я", они не возбуждали его в той же мере, как то, что прикасалось к ее коже, нежило, увлажняло и наполняло ароматами. И тем не менее, он целовал кромки ее невидимых платьев и--нисколько тому не удивляясь--молился ей, богине, представавшей миру в этих многочисленных изменчивых обличьях, а не дьяволице мисс Деви, похотью истерзавшей его нервы и оставившей их обвисшими и алчущими--терзали их до состояния святости--более возвышенных раздражителей. Дверца шкафа была закрыта неплотно, и сквозь бесконечно малую--прямо-таки в математическом смысле!--щель он видел точно такую же койку, как ту, на которой выстрадал упоительные дравидские наслаждения. На ней он вообразил сидящую в позе лотоса многорукую мисс Деви и вознес благодарения очищающему пламени, сквозь которое лежал его путь к Божественному виденью. Но он постарался, чтобы мисс Деви исчезла до того, как, обретя человеческое естество, она зовуще уляжется на покрывало. Время шло, и Хильер думал о том, имел ли он право вовлекать солнцеподобную Клару в это--пускай притворное--распутство. Между тем никакие ухищрения многопытной соблазнительницы не волнуют кровь так, как очевидная неискушенность неумело выдающей себя за таковую. Тот, кого она приведет,--несомненно мерзавец и заслуживает своей участи. Хильер размышлял о любви, о том, догадываются ли женщины, как мучаются обижающие их мужчины. Трубадуры и альфонсы залапали все слова, низвели физическую любовь до животного соития. Овладевая телом любимой, ощущаешь себя в борделе. Половой акт не превращается в возвышенное таинство, подобно пресуществлению хлеба во время причастия. Вы можете за завтраком набить рот хлебом и, плюясь крошками, рассуждать о проповеди, однако незадолго до того, отнюдь не для утоления голода, вы клали в рот пресную облатку и бормотали: "Господь Бог мой..." И вы верили, что вас слышат. А в любви вы завтракаете и причащаетесь одновременно и не способны--даже в момент Откровения--воскликнуть: "Госпожа Богиня моя!". А если и воскликнете, то твердо зная, что услышать вас некому. Зажатый между благоухающими платьями, Хильер почувствовал, что у него немеет тело. Он приоткрыл дверь и собрался было размять конечности, как вдруг из коридора послышались приближающиеся шаги. Он снова втиснулся в набитый шкаф (рот набит хлебом) и буквально услышал, как застучало--не в ногу с шагами--сердце. Дверь отворилась и: Господь Бог мой!--как она чертовски ловко все проделала! Перед Хильером предстала угрюмая милицейская форма, матово поблескивающая кобура, сапоги и--дробящееся на десятки частей, как в глазке стробоскопа, ее усыпанное серебряными блестками платье. Сколько еще это терпеть? Надо, чтобы он снял ремень с кобурой, но сумеет ли она заставить ею расстегнуть пряжку сейчас, пока грубые милицейские лапы не начали ее тискать? Изображение дробилось но звук был отчетливым: хриплое "Razdyevaysya... Razdyevaysya...". Хильер чуть приоткрыл дверцу,--то, что он увидел, было уже чересчур: разрываемое на плече платье, славянское насилие над Западом, толстая красная шея, поросшая грубой щетиной, чин. ("Черт подери, выбрала кого надо!"--отметил он про себя, глядя на знаки отличия; точное звание он припомнить не мог, но не сомневался, что оно выше лейтенанта. Тупая морда предстала в профиль, и при виде нескольких рядов орденских ленточек Хильер почувствовал презрение к тому, кто так отклонился от своих служебных обязанностей; в то же время он был рад, что русский оказался нормальным человеком, способным на подобные отклонения, но тут же с ненавистью заметил, как тот похотливо--вполне по-человечьи--оскалил покрытые камнем и золотом зубы и заурчал, предвкушая невыносимую для Хильера профанацию. Растрепанная, будто после ночи насильного блуда, она взглянула поверх нависшего над ней плеча на спасительный шкаф. Хильер на мгновение выглянул и выразительно кивнул на кобуру. Клара сразу начала стаскивать с русского китель; тот осклабился, пробормотал "Da, ya dolzhen razdyet'sya", встал с Клары, сбросил ремень на пол и принялся неуклюже расстегивать пуговицы. Взглянув на девушку, он снова приказал: "Razdyevaysya... razdyevaysya..." "Этот глагол ей следует запомнить",--мелькнуло в голове у скрючившегося в шкафу Хильера. Русский, оставшись в рубашке, полез на Клару, по-борцовски растопырив пальцы, и Хильер решил, что время пришло. "Nu ka, svinyah, vstavay",--сказал он, направляя на него пистолет (мощный милицейский "Tigr", одна из последних моделей) и снимая его с тугого предохранителя. Все как тогда, с Westdeutsche Teufel, хотя язык на этот раз более приятный. Русский медленно поднялся, у него, кажется, даже мелькнула мысль попробовать защититься Кларой. Но Хильер, сделав шаг в сторону, гаркнул, чтобы "вонючий кобель" уткнулся "харей и пузом" в "shkaf". Тот, мрачно ворча и сплевывая, повиновался, однако в его довольно красивых карих глазах угадывалось некоторое удовлетворение: все-таки поймали его не где-нибудь, а в дамском будуаре (символ буржуазности не хуже виски или джаза). "Больно не будет",--ласково произнес Хильер по-русски и врезал рукояткой пистолета по коротко остриженному затылку. К его удивлению, это не возымело никаких последствий. Хильер ударил сильнее. Русский попытался обнять шкаф и под мелодичный аккомпанемент, извлекаемый восемью ногтями из его боковых панелей, медленно осел. Хильер повернулся к Кларе. Его душило негодование, к которому примешивалось мерзостное возбуждение: все плечо и часть правой груди были обнажены. Клара уже успела оправиться от испуга. -- Милая,--выдохнул Хильер.--Я куплю вам новое платье. Обещаю. -- Вы его слабо ударили,--сказала Клара.--Смотрите. Лежавший ничком русский уперся рукой в пол и, постанывая, попытался приподняться. Хильер снова ударил, на этот раз почти что ласково, и удовлетворенно вздохнувшая жертва затихла. -- Надеюсь, вы еще не раз увидите, как я одеваюсь,--сказал Хильер.--Причем в свою одежду. Помогите, пожалуйста, натянуть сапоги. Великоваты, но ничего. Хильер поднял брюки. В них обнаружились залатанные кальсоны, вызвавшие в нем прилив сострадания. Хильер, пыхтя, натянул на себя униформу. -- Как я смотрюсь? -- Умоляю, будьте осторожны. -- Так, теперь ремень. Где фуражка? А, прямо возле двери повесил. Чувствовал себя как дома. Брюки оказались широковатыми, но под кителем это будет незаметно. -- Я бы что-нибудь подложил,--сказал Хильер. Он засунул под китель банное полотенце Клары. -- Вот так. Он достал из кармашка халата наполненный шприц, пустил в воздух тонкую струйку и вонзил иглу глубоко в предплечье своей жертвы. По волосатой руке заструился тоненький ручеек. И вдруг, к их общему изумлению, русский пришел в себя. Произошло это внезапно, как после поцелуя феи. Он очнулся совершенно пьяным, захлопал глазами, облизнул губы и расплылся в улыбке. Хильер удивленно вслушивался в монолог раскрепощенного русского подсознания: "Батя в кровати мамаша пригрелась замело все говорю самовар-то пустой Юрке в рыло заехали Лукерья в рев слезы мерзнут дай холодного свекольника". Он с умилением посмотрел на Хильера и попробовал приподняться. И тут Хильера осенило. -- Где каюта миссис Уолтерс?--спросил он у Клары. -- Рядом. У нас три каюты подряд. -- А хрыч Николаев как хрястнет школа длины реки не знаю. -- Проверьте, пожалуйста, не заперта ли она. Если да, возьмите у помощника запасной ключ. Только, прошу вас,--побыстрее. Клара сняла с крючка у двери короткую меховую накидку. Она не могла показаться на людях в разорванном платье. "Я люблю ее",--подумал Хильер. -- Салгир самая длинная река в Крыму, но короткая. Южные склоны горы очень плодородные. Он повторил: "Ochin plodorodnyie". Затем снова попытался встать. Хильер его беззлобно осадил. -- За сараем летом Наташка юбку задрала живот здоровый показывает я не покажу она показывает я не покажу. "Теперь бы показал",--подумал Хильер. -- Она показывает я не покажу она показывает и я покажу. Наконец-то. -- Хрыч Николаев обратно по морде заехал бате наябедничал батя по заднице отстегал. Эх, крымское детство--все по морде да по морде. В каюту влетела запыхавшаяся Клара. -- Я взяла ключ в конце коридора, там, где кипятят чай. Сама открыла. Правильно? -- Умничка. Умная, восхитительная девочка. Одним движением Хильер поставил улыбающееся, бормочущее существо на ноги. -- Обопрись на меня, дружище. Сейчас пойдем баиньки. Тебе надо проспаться. -- В ее кровати? -- А что? Для нее это будет неплохим сюрпризом. Бормотание перешло в песню: -- Напали на козлика серые волки... Наверное, песня родилась на севере Крыма,--в южной части, где нет степей, вряд ли могли происходить подобные ужасы. Крым--вязаные шлемы*, Флоренс Найтингейл*. В коридоре никого не было. Без особого труда они плюхнули его на койку миссис Уолтерс. -- Мое сердце словно ситко, в нем не держится любовь... Хильер сразу почувствовал: в каюте миссис Уолтерс все дышало сексом. V nyom ne derzhitsya lyubov. Вскоре пение сменилось зычным храпом. -- Я должен идти,--сказал Хильер. Она подняла на него глаза. На этот раз человек в униформе был необычайно нежен. Разница между хлебом причастия и тем, что предлагает пекарь, оказалась ощутимой. Подобно хлебу, по карманам мундира были рассованы борода и паспорт Иннеса, ампулы, шприц (на иглу надет защитный колпачок), доллары, полученные от Теодореску, рубли, купленные на черном рынке в Пулдже, принадлежавшие милиционеру пачка "Беломора" и удостоверение (С. Р. Полоцкий, тридцати девяти лет, уроженец Керчи, женат, ублюдок). На бедре рычал поставленный на предохранитель "Tigr". Хильер сошел по скрипучему трапу, весело перебросился несколькими словами со стоящим внизу молоденьким милиционером ("Все в порядке, сынок. У них там до хрена пива и несколько отпадных баб. Ну что, ничего подозрительного? Я так и думал, надули нас с этой телеграммой. Ладно, понаблюдай еще маленько".) и, шутливо пихнув удивленного парня в грудь, направился к пандусу, спускавшемуся к маленькому морскому вокзалу. Набережная, к счастью, была погружена во тьму, которую с упорством дебила пытались развеять несколько исправных фонарей. В здании оказалось светлее, но в пустом таможенном зале царил полумрак. Буфетчица наливала пиво грузчикам-татарам, в сувенирном киоске томилась продавщица. У выхода скучали, покуривая, несколько милиционеров. Увидев Хильера, они вытянулись, чтобы отдать ему честь, но он приветливо помахал им рукой и, напевая, прошел мимо. Песня была из репертуара Полоцкого -- о сереньком козлике; там, где Хильер забывал слова, он вставлял "ла-ла-ла". Один из милиционеров крикнул ему вслед: "Никого не нашли, товарищ капитан?", и Хильер пропел через плечо: "Nikogooo, ложная тревога". Он спустился по лестнице. Во дворе валялись тюки и ящики. Неподалеку стояло несколько грузчиков. Ночь была восхитительной. Пахло клубникой. С "большой земли" тянуло прохладой: напоминание о Кремле, для которого этот маленький южный небный язычок с его теплом и апельсинами -- всего лишь субтропические проказы. У входа на территорию порта было непозволительно темно для места, где производится паспортный контроль. Будь Хильер тем, за кого себя выдавал, он бы навел тут порядок: попробуй разбери в такой темени, что за фотография наклеена в предъявляемой пародии на паспорт. Солдат с винтовкой, одетый в поношенную гимнастерку (реликт крымских баталий?), увидел Хильера и вытянулся по стойке "смирно". В караульном помещении двое резались в карты, один из играющих что-то ворчал по поводу неудачной масти. Игра была довольно бесхитростной: видимо, покер товарищам не потянуть. Третий что-то сыпал в чайник с кипятком. Хильер прошествовал мимо. Он подумал, что где-то поблизости должна быть милицейская машина, но, с наслаждением вдыхая воздух пустынной улицы, уводившей в сторону от доков, решил, что в такую погоду пройтись пешком -- одно удовольствие. В темных садах, тянувшихся но обеим сторонам улицы, проглядывали кипарисы, розы и бугенвиллеи. Он взглянул направо и увидел на скамейке в саду робко обнявшуюся парочку. На сердце потеплело. В глубине сада кто-то энергично прочищал горло. Вдалеке залаяла собака, и ее немедленно поддержали. Все это, да и сам воздух, напоенный лимонным ароматом (или он это себе только внушил?), доказывало, что, несмотря на ужасающие различия в языках и системах, жизнь по существу везде одинакова. Хильеру требовалось найти гостиницу "Черное море". Он мысленно поблагодарил Теодореску, проболтавшегося о возможном местопребывании Роупера. Милиционер, конечно, должен знать, где находятся гостиницы. Но, может, его командировали издалека? Вообще-то, чем дальше те края, откуда прислан милиционер, тем большим уважением он пользуется. Хильер уверенно шагал вперед. Вдыхая чистый, незнакомый с автомобильными выхлопами воздух, он думал об убегающих на север плодородных долинах, о возвышающихся за ними холмах. Но в этот момент Хильер увидел в конце улицы движущиеся огоньки, услышал троллейбусное клацканье и какой-то лязг. Ясно: трамваи. Хильер любил трамваи. Автомашин не было, весь транспорт двигался по предписанным ему маршрутам. Благословенная страна! -- пьяный может валяться на проезжей чисти без риска быть раздавленным. Хильер дошел до перекрестка, и перед ним открылся красивый, вполне европейский бульвар. Деревья, тихо шелестевшие на ветру, он для себя определил как шелковицы. Хотя было еще не поздно, бульвар выглядел безлюдно, лишь кое-где встречались кучки праздных легко, по-летнему одетых подростков. Несомненно, где-то должна быть эспланада, протянувшаяся вдоль мерцающего огнями моря. Там на витой железной эстраде оркестр, наверное, играет музыку Хачатуряна для Государственного цирка, а толпящийся вокруг народ пьет государственное пиво. Он остановился, раздумывая, в какую сторону двинуться. Хильер свернул налево и увидел работающий, но безлюдный магазин "Сувениры". В тускло освещенной витрине стояли матрешки, деревянные медведи, дешевые грубые бусы, эмалированные чешские броши. Были там и фарфоровые пивные кружки; Хильер нахмурился, ему почудилось, будто он уже видел нечто подобное, хотя, кажется, не на советской территории. На каждой кружке красовалось грубое женское лицо: сморщенные в старческой улыбке нос и подбородок, собранные в пучок черные волосы, злобные ухмылки. Где же, черт побери, он их видел? Вспомнил: на каком-то итальянском курорте, славящемся слабительными свойствами тамошней минеральной воды (сульфат магния? семиводный гидрат?); горьковатую влагу с улыбочкой наливали в такие же кружки, правда, с них смотрело лицо помоложе, покрасивее, поитальянистее. Да и надпись была Io sono Beatrice chi ti faccio andare *. Грубоватый каламбур. У Данте она ведет его к звездной славе, и Чистилище--одна из ступеней в восхождении, а не конечная цель. Он чувствовал, что тут есть какая-то связь с ним, Хильером, но какая?--этого он понять не мог. И вдруг стало ясно: Клара! Воплощение чистоты. Вдохнувшая в него веру после стольких лет безверия, заставившая вспомнить о бессмертной душе. Но не могла же она быть единственным оправданием того, что его грешное тело продирается сквозь чистилище последнего задания, входит в огненную пасть и покидает ее, отягощенное священной ношей? Этого недостаточно: domina, поп sum dignus*. Сколько чужих лобковых волосков всех цветов--от меда Балтики до смолы Востока --запуталось в его собственных! Сколько зубов (включая вставные) терзали его тело! Хрюкая от удовольствия, он обжирался, опивался. Ложь, предательства--на что он только не шел для достижения своих сомнительных целей! Покачивая головой, Хильер вспомнил свое неправедное прошлое. Ему хотелось поднатужиться и извергнуть багаж прежнего "я" (заляпанные кровью и пивом дешевые чемоданы, полные барахла, завернутого в старые газеты) в мусорный бак,--звонок по телефону, и кареглазый, бородатый мусорщик подкатит к порогу его дома; от чаевых он с улыбкой откажется ("Это моя работа, сэр"). Хильер, поскрипывая, обретал себя. Он обернулся и оглядел улицу. Из закрытого заведения, именуемого "Ателье", прихрамывая, вышел мужчина в грязной рубашке с расстегнутым воротом и брюках цвета хаки. Еще не старое лицо покрывали морщины. В восточном направлении прогромыхал почти совершенно пустой трамвай. Хильер спросил: -- Prostite, tovarishch, gde tut Chornoye morye? -- Издеваетесь? Тут куда ни кинь--Черное море. Он широко раскинул руки, словно выпуская море из своей груди. -- Я имел в виду,--рассмеялся Хильер,--гостиницу "Черное море". Незнакомец, от которого потягивало плодово-ягодным, уставился на Хильера. -- В чем дело? Я в эти игры не играю. Раз вы не знаете, где находится главная гостиница, значит, вы не милиционер. Самозванец, вот вы кто! Продавщица из "Сувениров" стояла у дверей и внимательно прислушивалась. Хильера распирало раздражение. -- Tovarishch, вы мараете честь мундира!--взорвался Хильер.--На это есть статья! -- На все есть статья! Нет только на кагэбэшннков, выдающих себя за милиционеров. Еще что придумаете? Так вы меня с ходу и раскололи. Не на того напали! Он перешел на крик. Высокий светловолосый парень и его маленькая чернявенькая подружка остановились поглазеть на скандал. Девушку это очень забавляло. -- Откуда приехали? Небось, из Москвы! Говор-то нездешний! -- Ишь надрался,--сказал Хильер.--Несет черт знает что! Он подумал, что с таким лучше не связываться, и поспешно зашагал в западном направлении; там еще догорали последние лучи заката. Сапоги были сильно велики, и немудрено, что Хильер споткнулся о кусок асфальта. Непонятно откуда взявшаяся сопливая девчонка весело захихикала. А в спину неслось: -- Может, и надрался, но когда мне дело шьют, я соображаю. Мне скрывать нечего. Вон, смотрите,--обратился он к собравшимся зевакам,--гостиница ему нужна, как же! Преспокойненько пошел в другую сторону! Хильер быстро миновал пустую, пахнущую рыбой столовую, закрытый государственный мясной магазин, сберкассу, напоминавшую тюрьму для денег. -- Ищут, кого бы сцапать! Я хочу, чтобы меня оставили в покое! Я тоже, подумал Хильер. Свернув в темную улочку, круто поднимавшуюся вверх, он понял, что заблудился. В поисках поворота направо он тяжело поднимался по разбитой мостовой. Вдоль улицы стояли обшарпанные домишки, в одном из которых сквозь распахнутое окно можно было наблюдать телевизионную стихомифию* изображения и звука. Остальные дома выглядели совершенно безжизненными, возможно, их обитатели прогуливались сейчас по бульвару. Вот и поворот направо. Хильер свернул в переулок и двинулся по размокшим пачкам из-под сигарет, по склизким очисткам и огрызкам. Он храбро шлепал на восток, откуда доносились визги кошачьей свары. Хильер подумал, что вот-вот должна взойти луна, первая четверть. Слева запахло свежескошенным сеном, где-то неподалеку уже начинались деревни. Поравнявшись с одним из домов, он услышал доносившуюся из глубины двора перебранку. Муж довольно громко настаивал на том, что его жена "kobylа" и "suka" Он свернул вправо, и вскоре улица, окаймленная миниатюрными розовыми палисадничками, вывела его к уже знакомому бульвару. Свежий ветерок по-прежнему шелестел в тутовых кронах. Он подошел к вывеске "Ostanovka Tramvaya", под которой маялись три tovarishcha. -- А-а,-- послышался знакомый голос,--выследил все-таки! Вот ведь прилип. Как шпион все равно! И милицией не пригрозишь: сам ментом прикинулся. Это тот самый,--обратился он к стоящей рядом обнявшейся парочке,--samozvanets. Думает обдурить меня своей ментовской формой. Выкуси! Ну и что с того, что я работаю в "Черном море"?--спросил он Хильера.--Сперва с начальством нашим разберитесь, а потом уж цепляйте кухонных сошек вроде меня. Yас там секут--дай Боже! Но я даже, если б и мог чего стянуть, все равно б не стал. Стану я мараться! Постыдились бы подозревать меня! Ища сочувствия, Хильер взглянул на разинувшую рты парочку и пожал плечами (как он потом заметил, рты были разинуты от того, что парочка жевала американскую резинку). Наконец, прогромыхал сыплющий искрами одноэтажный трамвай. -- А теперь, небось, заявите, что не знаете, сколько платить за проезд?--сказал усевшийся напротив Хильера новый знакомец.--Давайте спрашивайте. -- Да, я не знаю, сколько стоит билет. -- Что я говорил!--торжествующе воскликнул тот, обращаясь к пяти другим пассажирам.--Билет стоит три копейки, и вы это прекрасно знаете. Кондукторша отвергла попытку Хильера заплатить за проезд. Ага, значит, милиция ездит бесплатно. Кондукторша напоминала румяный пудинг, облаченный в криво сидящую униформу. -- Вот-вот,--сказал повар.--Для власти одни законы, для простых--другие. Москва.--Он усмехнулся.-- Когда ж они оставят нас в покое? Хильер поглубже вдохнул и гаркнул: -- Заткнись! К его удивлению, тот действительно заткнулся, лишь изредка что-то ворчливо приговаривая себе под нос. -- Тоже в "Черное море"?--спросил Хильер гораздо миролюбивее.--Попутчики, значит. -- Все, больше ни слова,--сказал повар,--И так наболтал лишнего. Достав из кармана измятый "Советский спорт", он принялся хмуро изучать большую фотографию прыгуна в высоту. Хильер глянул в окно. Трамвай свернул с бульвара на узкую улочку и покатил мимо украшенных лепниной аккуратных домиков с палисадниками, в которых цвели бугенвиллеи. В свете одного из уличных фонарей отчетливо различались их лилово-красные листья. Снова этот благословенный, лежащий вне политики мир. Трамвай повернул влево, а справа перед Хильером открылось мерцающее огоньками море. Вместо широкой набережной вдоль моря тянулись дома отдыха (везде одни и те же унылые цвета) с огороженными пляжами. В одном из них были танцы: звучала старомодная музыка, труба и саксофон в унисон выводили уже почти забытое "Для тебя это флирт, для меня--любовь". Неужели в России понимают разницу? Трамвай остановился. Повар засунул газету в карман и сказал: -- Приехали. Будто сами не знаете. Он пропустил Хильера, вынуждая его сойти первым. Возвышавшаяся слева гостиница находилась в стороне от пляжа, но сквозь богатый, хотя и пребывавший в плачевном состоянии парк к морю вела извилистая тропинка. Название гостиницы освещалось прожектором. Строение это было выдержано в добром викторианском стиле и--за исключением разве полосатых навесов от солнца--вполне бы подошло для Блэкпула. Хильер с тревогой поглядел на помпезно-декоративный вход, возле которого прохаживались несколько головорезов в штатском. Наверное, в другое время их бы здесь не было, а сейчас удивляться не приходится: научный симпозиум--крупное событие, государственное дело. Несмотря на то, что в порту никого не обнаружили, комитетчики все равно не зевают. А тут еще этот ублюдок за спиной: -- Вот это я понимаю гэбэшники. Настоящие. Любого насквозь видят. Таких ни один samozvanyets не проведет. Терпение Хильера лопнуло. Он повернулся и, схватив повара за ворот грязной рубашки, отволок его в боковую аллею, обсаженную кипарисами, миртами и бегониями. -- Видишь этот пистолет?--спросил Хильер.--Думаешь, для красоты болтается? У меня так и чешутся руки всадить в тебя пулю. Не люблю, когда поганые ничтожества вроде тебя путаются под ногами и мешают важному государственному делу. -- Я во всем признаюсь!--затараторил повар.--Всего-то взял два блока. А шеф-повар их загребает обеими руками. -- Английские или американские? -- Lakki Straiyk. Клянусь--два блока, ни пачкой больше. -- Ладно, марш на кухню. Через служебный вход. И учти, еще одно слово--и я тебя продырявлю. -- А директор, между прочим, занимается часами. Швейцарскими. Если хотите, я вам целый список фамилий представлю. -- Потом, а сейчас ступай на кухню.--Хильер подтолкнул его рукояткой пистолета.--Я никому сообщать не буду. Но если ты еще хоть раз что-нибудь пикнешь про самозванца... -- Опять все, как при Сталине,--хлюпая носом, запричитал повар.--Угрожают, запугивают... То ли дело при Никите было... Nichtozhestvo, полный нуль, точнее--худой: наверняка ведь разболтает все на своей кухне или судомойке, а любое сказанное там слово через минуту становится известно Direktsyy. Мол, какой-то мент вынюхивает, кто скупает фирменные сигареты. Может, его и резина интересует. Громила в неказистом костюме (правый карман пиджака оттянут) смерил Хильера не слишком уважительным взглядом и, ворочая челюстями, спросил: -- Какие новости? Так никто и не появился? Из гостиницы доносились крики и звяканье бокалов: за тебя! за меня! за советскую науку! -- Ложная тревога,--сказал Хильер. Подошел еще один громила, на вид прибалт. Он уставился на Хильера, словно никак не мог--а собственно, так и было--понять, кто это такой. Хильер сказал: -- Есть тут один англичанин, доктор Роупер... -- Да, Doctor Ropyr, Anglichanin. Что, неприятности? -- Да нет, какие могут быть неприятности?--Хильер предложил комитетчику "Беломор". Потом закурил сам. Он безумно истосковался по настоящему табаку, по своим зловонным бразильским сигарам. Слава Богу, что прихватил с собой парочку. Беседуя с Роупером, он будет попыхивать своими!--Все нормально. Просто необходимо кое-что уточнить в его документах. Обычные формальности. -- Formalnosti, formalnosti... Громила, пожал плечами, раз такое дело, можно и пропустить. Второй спросил: -- Iz Moskvy? -- Из Москвы. -- Странно, говор какой-то немосковский. И не ярылыкский. Ни за что не угадаешь. -- Да англичанин я,--сказал Хильер.--Просто по-русски хорошо болтаю. Шутка пришлась по вкусу. Они рассмеялись, не вынимая изо рта papirosi, и помахали ему на прощанье. Безвкусно обставленный холл выглядел довольно убого. Входящего с молчаливым равнодушием приветствовали две безносые, ноздреватые (ноябрьский дождь?) мраморные богини, лишенные даже намека на величие. На ковре зияли большие проплешины, a кое-где и просто дыры. Самая заметная была у входа в мужской tualet. У лифта с табличкой "Nye rabotayet" топтался, пожевывая бороду, старик в ливрее. Стоять на посту--больше от него ничего не требовалось. Обеденный зал был переполнен. "Советские ученые",--догадался Хильер. Радостные, раскрасневшиеся, довольные, что симпозиум проводится на курорте. Столики--на четверых и на шестерых--украшали флажки союзных республик, но, разумеется, все тут уже давно перемешалось, никто и знать не хотел о каких-то там различиях, кроме разве что ярко выраженных этнических. Щурясь от табачного дыма, Хильер разглядывал бумажные флажки Советских Социалистических Республик (Украинской, Азербайджанской, Грузинской, Узбекской, Казахской, Таджикской, Киргизской, Туркменской) и яркие знамена (несколько) Российской Советской Федеративной Социалистической Республики. Время поджимало. Кухонное ничтожество, наверное, уже делает свое худое дело. Где Роупер? Хильер прочесал взглядом галдящее, тостующее славянско-литовско-молдавско-армянско-кетско-узбекско-чувашско-чеченское скопище в поисках англосаксонского лица. Неудобство состояло в том, что никто не сидел на месте. Появление милиционера не возымело никакого эффекта, ученые продолжали возлияние (пиво, советское шампанское, грузинский мускат, водка, коньяк в стограммовых бутылочках), всем своим видом выражая взаимное расположение: сплетя руки и крепко обнявшись, они пили на брудершафт и потрепывали друг друга по щекам. Некоторые ученые, из тех, что постарше--с бородкой, окаймлявшей влажные губы и немногочисленные зубы (если таковые вообще имелись),--с отрешенными улыбками склонялись над своими рюмками. Куда же, черт возьми, подевался Роупер? Мимо пробегал с мокрым подносом нагловатый молодой официант в белой куртке. Надо лбом у него завивался жесткий черный кок. -- Gdye Doctor Ropyr?-- спросил у него Хильер. -- Kto? -- Anglichanin. Официант с улыбочкой кивнул в дальний конец зала. Там виднелась стеклянная дверь, которая, по-видимому, вела в сад. -- Blyuyot,--весело уточнил официант. Что ж, похоже на Роупера. Хильер направился к двери. В гирлянде, натянутой между кипарисами, многие лампочки не горели. Могли бы и получше подготовиться к научному симпозиуму. Но и на том спасибо, иначе было бы совсем темно, луна ведь еще не взошла. Хильер стал шептать по сторонам: "Роупер, Роупер..." Из глубины донеслось специфически российское: ик, ик, ик... Он был где-то, куда не доставал свет из окна. Хильер щелкнул зажигалкой: пока суд да дело, можно выкурить, наконец, свою -- крепкую, бразильскую. Лучше, много лучше. "Роупер..." Из темноты показался человек с фонариком. Очередной комитетчик. Хильер затушил сигару. Скользнув лучом по милицейской форме, человек удовлетворенно хмыкнул и осветил бесформенную массу, икавшую на каменной садовой скамейке. -- А-а, говорящий по-русски англичанин,--со смехом проговорил комитетчик.--Вот вам еще один англичанин, не сумевший избавиться от акцента. -- Оставьте нас,--сказал Хильер.--Мне надо с ним поговорить. Услышав это, бедняга Роупер совсем расклеился. -- Иисус, Мария, Иосиф,--зашептал он по-английски слова молитвы. -- Amin,--сказал русский по-русски.--Если надо поговорить, идите лучше вон в тот домик, у нас там массажный кабинет. Подождите, я включу свет. Принести вам крепкий кофе? -- Буду очень признателен,--сказал Хильер, удивляясь, как все легко получилось. -- Ик, ик,--вступил Роупер. В конце тропинки, из роз и миртов, сверкнул яркий, как во время допроса, свет. Хильер взял Роупера под руку. -- Kto eto?--с сильным акцентом выдавил Роупер. -- Militsia. Proverka documentov. -- Господи!--Роупер перешел на английский.--Я вышел безо всякой задней мысли. Я не могу хлестать, как они. Я не хотел никого обидеть. -- Chego?--не понял комитетчик. -- Nichego. Сучье долбанное, nichego! Снова, кажется, начинается. Роупер отрыгнул, но nichego не вышло. -- Думаю, тут нужен не кофе, а уксус,--сказал гэбэшник. Теперь, когда он стоял у освещенного окна, стало видно, что в лице его не было ничего гэбэшного, напротив--в нем проступало что-то лакейски-угодливое. -- Лучше все-таки кофе,--сказал Хильер.--Благодарю за работу. Но торопиться не надо. Минут, скажем, через десять. -- Ик, ик, ик. С того момента, как они вышли на свет, Хильер старательно отворачивался от Роупера. -- Ладно, через десять минут буду,--сказал, оставляя их, комитетчик. -- Ну, как себя чувствуешь, Роупер? Хильер повернулся к нему лицом. Его поразило, насколько Роупер постарел. Слежавшиеся волосы кое-где тронула седина, правый глаз слегка подергивался. Роуперу хватило одного взгляда, чтобы избавиться от икоты. -- Ну и дела,--сказал он.--Как раз на днях вспоминал о тебе. Покачиваясь, он двинулся к одной из четырех стоявших в комнате армейских коек, на которых, как предположил Хильер, отдыхающим делали массаж после пляжного волейбола. Роупер лег и закрыл газа. Затем, с силой опершись на изголовье, вскочил и заморгал. -- Ножки койки чуть не вырвало,--сказал он.--Слава Богу, хоть она удержалась. Я вспоминал наши экзамены. Канонический перевод "Книги Нова". Вспомнил, как ты сказал--экзамен был не по религии, а по английскому,--что для Нова можно было найти утешителей получше, чем Елифаз, Вилдал и Софар*. -- Неужели ты это помнишь? -- В последнее время я многое вспомнил. -- Но странно, что ты помнишь имена. Я их совершенно забыл. Что это за дверь? В комнате была вторая дверь. Приоткрыв ее, Хильер выглянул наружу. Уже показалась луна, и стало немного светлее. Хильер увидел высокую, изрезанную трещинами каменную стену. За нею било в свои тамбурины Черное море. -- Я часто читаю Библию. Дуэйскую*. Конечно, ее и рядом не поставишь с каноническим переводом. Проклятые протестанты, вечно они делают все лучше нас.-- Роупер закрыл глаза.--О, Господи... А все потому, что смешивал... У русских, наверное, луженые желудки, -- Роупер, я пришел, чтобы отвезти тебя домой. -- Домой? В Калинин?--Он открыл глаза.--Ах да, ты ведь теперь, судя по форме, милиционер. Странно, я не сомневался, что тебе предложат работу в разведке. Ох, как мне худо... -- Роупер, не валяй дурака. Проснись. Если ты переметнулся к русским, это не значит, что и я сделал то же самое. Да проснись, идиот! Я работаю там же, где и раньше. Я доставлю тебя в Англию. Роупер открыл глаза. Его трясло. -- Англия. Поганая Англия. Похитить меня хочешь. Хочешь отправить меня в тюрьму, а потом--суд и виселица. Ты--как там тебя?--ты предатель. Забыл твое имя... Ты тоже участник этого проклятого четырехсотлетнего заговора. Убирайся отсюда, подонок, иначе я позову на помощь. -- Хильер. Вспомнил? Денис Хильер. Попробуй только крикнуть, я тебя... Да пойми ты, Роупер, никто не собирается тебя похищать. Я привез письменные гарантии того, что тебе не грозит никакая опасность. Просто Англия нуждается в тебе -- вот и все. В моем кармане фантастические предложения. Но беда в том, что у меня нет времени на рассусоливания. Я должен немедленно убираться отсюда. Роупер открыл рот, словно собирался крикнуть, но вместо этого рыгнул и зашелся в кашле. -- Твоя вонючая--ках! ках!--сигара! В тот день, вернувшись домой, я сразу почувствовал--ках! ках!--как из каждого угла несет этим мерзким запахом. И сразу после этого--ках! ках!--она ушла из дому. Бедная, несчастная--ках! ках!--девочка.--Роупер был весь мокрый.--Кажется, я хочу... Хильер смотрел на него безо всякой симпатии: стареющий англичанин с благоприобретенной русской хандрой; заляпанный, потертый синий костюм--советский, мешковатый, безнадежно устаревшего фасона; ничтожество, которое природа наделила сумасшедшим талантом. Напоминавший горгулью разинутый рот Роупера навис над цементным полом. Но у него (из него) ничего не выходило. -- Вдохни поглубже,--сочувственно посоветовал Хильер.--Никто тебя принуждать не собирается. Расскажи, что ты делал все эти годы. Что они делали с тобой. С видимым усилием Роупер вдохнул поглубже и закашлялся, разбрызгивая слюни. -- Я занимался ракетным топливом. Работал на космос. И русские не делали мне ничего дурного. Ни во что не вмешивались. -- А как насчет промывания мозгов? -- Глупости! Марксизм как наука давно уже устарел. Я им об этом заявил прямо, и возражений не последовало. -- Они согласились? -- Конечно. Это же самоочевидно. Мне вроде немного лучше. Этот тип что-то говорил про кофе. -- Да, скоро принесет. Но если ты разочаровался в марксизме, то какого черта ты здесь делаешь? Что мешает тебе возвратиться на Запад? -- Мне снова хуже. Рано радовался. -- Роупер, оставь свои глупости. Дома тебя встретят с оркестром. Неужели ты не понимаешь, что, помимо прочего, это будет еще и прекрасным пропагандистским спектаклем! И всего-то надо--перемахнуть через эту стену. Я прихватил для тебя фальшивый паспорт и бороду. -- Накладную бороду? Это... Это...--Он снова зашелся в кашле. -- В порту стоит британское судно "Полиольбион". Завтра мы будем в Стамбуле. Давай, Роупер. Перелезть через эту стену ничего не стоит. -- Хильер...--Голос Роупера был совершенно трезвым.--Пойми, Хильер: я никогда не вернусь в Англию, даже если мне предложат сотню тысяч фунтов в год.--Он помедлил, словно предоставляя Хильеру возможность подтвердить, что примерно эта сумма и предлагается в письмах, о которых тот говорил.--Поверь, правительство тут ни при чем. Все дело в истории. -- Господи, Роупер, что за глупости! -- Глупости? Ты считаешь, что это глупости? Английский корабль, как он называется? -- "Полиольбион". Но при чем тут... -- А должен был бы называться "Коварный Полиольбион"*. Здесь есть прекрасные историки, которые, уверяю тебя, относятся к своему делу гораздо серьезнее, чем их коллеги из Коварного Полиольбиона. Они разобрались в истории моего предка, убитого за веру. Они сказали, что я этого никогда не сумею забыть, и могу поклясться, они правы. Твоя утопающая в цветах--чтоб ей пусто было!--промозглая страна живет по принципу "что прошло, то прошло". А для меня он живой, я--плоть от плоти его, я вижу, как его лижут языки пламени, как он вопит от боли, а вокруг--гогочущая толпа. И ты хочешь, чтобы я об этом забыл, чтобы я сказал, мол, конечно, это была ошибочка, но, право, не стоит ссориться, господа, пожмем друг другу руки, отправимся-ка в ближайший паб и выпьем тепленького английского пивка с шапкой пены! -- Но так и есть, Роупер! Мы не должны ворошить прошлое. Надо избавиться от этого груза. Что мы сможем сделать, если все время будем тащить на хребте своих мертвецов? -- Жертвы истории ей не принадлежат. Часы Эдварда Роупера остановились без двух минут четыре. В тысяча пятьсот пятьдесят восьмом году. Сгорая, великомученики зажигают в людях огонь надежды. Возможно, этот несчастный и заблуждался, но в жизни, а не в мечтах. Ведь мечтал он о всемирном единении, о людях, избавленных от грехов. Он предвидел, что Европа расколется на множество государств, маленьких, нечестивых, ощетинившихся друг на друга; он предугадал все: ростовщиков, капитализм, опустошительные войны. Ему виделись широкие горизонты. -- Уж не русские ли степи? -- Смейся сколько угодно. Ты всю жизнь только и делаешь, что смеешься. Никогда у тебя не было ни одной серьезной мысли. Потому-то ты душой и телом предан подлецам-англичанам. -- Я сам подлец-англичанин. И ты тоже.--Хильер вздрогнул.--Что это за шум? -- Дождь, обыкновенный дождь. Здесь не моросит английский дождичек, не выглядывает худосочное английское солнышко. Здесь все с размахом. Дождь колошматил по крыше революционными кулаками. -- Прекрасная погода,--сказал Хильер.-- Идеальная для побега. -- Вот, вот... Капиталистические интриги, засады, шпионы, войны. Пистолеты и погони. Накладные бороды. Здесь я занимаюсь покорением космоса, а кому это нужно на Западе? Никому! Пыталась когда-нибудь Англия запустить человека в космос? Так что не смеши меня,--закончил Роупер угрюмо. -- Мы не можем себе этого позволить,--крикнул Хильер в ответ. Дождь сделался просто оглушительным. -- Согласен!--крикнул Роупер. Выглядел он значительно лучше, словно только и ждал дождя.--Но зато вы можете себе позволить состоять в паскудном НАТО, строить баллистические ракеты, засылать шпионов... Вот, читай!--Он пошарил за пазухой и извлек оттуда изогнутую фотокопию какого-то документа.-- Как только меня одолевают сомнения, вспоминаются зеленые луга--будь они неладны!--и английские солдаты, нянчащие детишек, и то, что у вас называется законностью, демократией и игрой по правилам; как только я вспоминаю палату общин, Шекспира, собачек королевы,--я перечитываю этот документ. На, прочти, прочти! -- Послушай, Роупер, у нас нет времени. -- Читай, иначе я закричу, и тебя схватят. -- Ты и так кричишь. Сегодня русский дождь работает на меня. Ну, что там у тебя? -- Выдержка из книги Хирна "Страстотерпцы Британии". Я и не слышал никогда об этом исследовании. А у них, в Москве, оно, оказывается, имеется. Читай: -- "Эдварда Роупера привезли на рыночную площадь на телеге,--начал читать Хильер.--Там собралась огромная толпа, в которой было немало детей, приведенных родителями поглазеть на кровавое, огненное зрелище. На Роупере была только рубашка, короткие штаны и рейтузы. При его появлении народ принялся кричать: "Смерть негодяю!", "Богохульник!", "Смерть еретику!", "В огонь его!". Роупер улыбнулся и поклонился, но это было воспринято как издевка и лишь сильнее разожгло ненависть толпы. Вокруг столба, к которому должны были привязать Роупера, мужчины сваливали хворост; займется он быстро, поскольку последние несколько дней стояла сухая погода. Когда Роупера -- по-прежнему улыбающегося -- стали подталкивать к столбу, все вдруг услышали его ясный, спокойный голос: "Раз уж мне не суждено уйти от своей судьбы, то я приму ее безо всякого грубого принуждения. "Не дотрагивайтесь до меня". Не понукаемый палачами, он твердыми шагами приблизился к столбу, ветви древа Христова. Перед тем как его стали привязывать, Роупер выхватил из-под рубашки алую розу и воскликнул: "Не желаю, чтобы эта эмблема Ее Величества и всей Ее династии* погибла вместе со мной. Я молюсь за то, чтобы ни королеву, ни ее род, ни ее подданных--как бы они ни заблуждались, как бы ни отворачивались от священного света истины--не постигла моя участь". Сказав это, Роупер бросил пышную июньскую розу в толпу. Зрители застыли а замешательстве. Хотя роза и лежала на груди еретика и предателя, но разодрать ее было бы Iеse-majeste. Каждый, стараясь поскорее избавиться от цветка, передавал его соседу, так что он целым и невредимым быстро достиг дальнего конца толпы, где и исчез; говорят, этот символ страстотерпения кто-то засушил между страницами требника, но следы его с течением лет затерялись. Перед тем как бросить горящую головню в хворост, Роупера спросили, не хочет ли он покаяться перед Богом. Он ответил: "Взгляните, как сливается этот огонь с лучами солнца. Грустно, что я его больше не увижу, но я верю: пройдя сквозь испепеляющее пламя, я сольюсь с солнцем, еще более величественным, чем это. И я молюсь за то время, когда, повинуясь Божественной воле, королева и все ее подданные возвратятся к истинной вере, свидетелем которой--грешным, ничтожным, но непоколебимым--я являюсь". В это мгновенье солнце скрылось за тучами, и кое-кто в толпе испуганно принял это за дурное предзнаменование. Но едва солнце опять показалось, глумление и насмешки возобновились. Роупер, привязанный, словно медведь, к столбу, весело воскликнул: "Где же ваш огонь? Если вам суждено будет услышать крики, знайте: то кричит не душа, но тело. Я молю у него прощения, я сострадаю своему бедному телу, как, должно быть, распятый Христос сострадал своему. И да осенит пламя славою истинное свидетельство моей веры. Да благословит вас всех Господь". Он затих в молитве. Вспыхнул хворост, толпа ахнула и разразилась проклятьями, в которых потонул редкий детский плач. Сухой хворост прогорел почти мгновенно, пламя лизнуло поленья и коснулось тела Эдварда Роупера. Послышался отчаянный вопль--это загорелась его одежда, за ней--кожа, за ней --плоть. Вскоре сквозь пламя и клубы дыма люди увидели, как его обезображенная, окруженная огненным нимбом голова безжизненно повисла. К счастью, вскоре все было кончено. На глазах у обливающейся потом толпы--жар шел не только от солнца, но и от костра!--обугленное тело и внутренности (и среди них--огромное сердце) рухнули и зашипели, поджариваясь на углях; на глазах у толпы палач раздробил скелет Роупера. Затем все разошлись, кто--по домам, кто--по делам, и те, чьи крики были громче других, брели теперь в глубоком молчании. Возможно, то были первые всходы мучений страстотерпца, свидетеля истинной веры". Хильер поднял глаза, все еще находясь под впечатлением прочитанного. -- Ни один русский дождь не погасит этого пламени,--сказал Роупер. -- Его казнили в 1558 году? -- Да, ты это прекрасно знаешь. Дождь несколько приуныл, и кулаки барабанили по крыше уже не так неистово. -- И, похоже, казнь была летом? -- Да. Это видно из текста--роза, солнце, пот. Мерзавцы--англичане, летний день и тот испоганили. -- В таком случае ты законченный кретин! Его казнили не при Елизавете I. Она взошла на трон только в ноябре 1558 года. А твоего предка отправила на смерть Мария Кровавая. Роупер, ты полный идиот! Болван безмозглый, твой предок был протестантом! -- Неправда! Этого не может быть. Роупер был бледен как полотно, глаз дергался, словно заведенный, и снова началось: ик-ик-ик... -- Ты называешь себя ученым, а у самого не хватило мозгов проверить факты. По-видимому, твои предки перешли в католичество сравнительно недавно, и эта история в искаженном, фальсифицированном виде стала семейной легендой. Ну и кретин же ты! -- Врешь! Где... ик-ик-ик... доказательства? -- В любом учебнике. Можешь завтра проверить, разумеется, если твои русские дружки не переписали ради тебя историю. Впрочем, не все ли равно, какая королева его казнила, протестантская или католическая? Все равно она была мерзкой, поганой англичанкой, не так ли? Ты по-прежнему можешь исходить злобой и заправлять ракеты, нацеленные на гадкий, вероломный Запад. Но тем не менее, ты кретин и неуч. -- Но... ик-ик, но... ик-ик. Но они утверждают, что католицизм был бы всем хорош, если бы не его религиозное содержание. А протестантство они считают капитализмом. Но не мог же он отдать свою жизнь за капитализм. Что-то здесь не то. Врут твои учебники истории. -- Пойми, Роупер, твои дружки к каждому подбирают ключик. И к тебе нашли--вот и все. Они были уверены, что среди твоих научных изданий не найдется ни одного исторического справочника. Впрочем, для тебя и сейчас ничего не изменилось, не так ли? Ты по-прежнему с ослиным упрямством держишься за свои убеждения. Икота у Роупера неожиданно исчезла, но тик продолжался. -- При желании ты мог бы сказать, что протестантство было первой из всех великих революций,--произнес Роупер.--Надо будет обдумать это на досуге. В какой-то книге, названия не помню, я читал что-то подобное. Там было написано, что всеобщий мир и бесклассовое общество могут появиться только в результате агонии предшествующей системы. -- Господи, я бы мог наговорить тебе чего угодно--тезис, антитезис, синтез и прочий марксистский бред. Социализм придет на смену капитализму! На смену католицизму он не придет, уверяю тебя. Так что можешь и дальше тянуть свою лямку. Эдвард Роупер по-прежнему остается жертвой исторического процесса, который не удалось остановить даже Марии Тюдор! Ладно, Роупер... Оставайся при своих убеждениях. Только не надо говорить мне об интеллектуальной честности и необходимости учета лишь неопровержимых данных. Привело тебя сюда отнюдь не желание сделать мученика из проклятого--и проклятого--Эдварда Роупера. Он явился лишь эмоциональным катализатором. А оказался ты здесь из-за процесса, который начался с той немецкой шлюхи. Тебе требовалась вера, но ты не смог обрести ее ни в религии, ни в том, что называл своей страной. Все логично. Вполне разделяю твои чувства. И все-таки, Роупер, тебе придется последовать за мной. Таково мое задание. Последнее, но все же задание. А я всегда гордился тем, что безупречно выполняю задания. -- Браво!--донеслось со стороны двери. Они и не заметили, когда ее приоткрыли.--Я искренне сожалею, но никто ни за кем не последует. Я тоже безупречно выполняю задания. Хильер хмуро уставился на одетого в белый плащ человека, небрежно, как бы нехотя наставившего на них пистолет с глушителем. Хильеру показалось, что он узнал его, но все-таки уверенности не было. -- Рист?--изумленно проговорил Хильер. -- Мистер Рист,--усмехнулся вошедший.--Я настаиваю на почтительном обращении. Положение стюарда куда значительней, чем вы предполагаете, мистер Хильер. -- Я принял вас за человека, который несет нам кофе,--укоризненно сказал Роупер. -- Был такой. Когда несешь кофе, трудно уклониться от удара. Боюсь, я стукнул его чуть сильнее, чем требовалось. Обычно считают, что у русских крепкие черепа, но при этом забывают, что Советский Союз населяют не только русские. Должно быть, среди многонационального советского населения встречаются типы со слабыми черепушками. Как бы то ни было, он заснул -- возможно, навеки, кто знает?-- в окружении восхитительных роз. Алых роз, мистер Роупер. Рист улыбнулся. -- Откуда вам известно об алой розе?-- спросил Роупер. -- У джентльмена по имени Теодореску -- мистер Хильер его неплохо знает --имеется ксерокопия вашей автобиографии. Произведение это не отличается большими литературными достоинствами, однако, с фактической точки зрения небезынтересно. Несмотря на страсть мистера Теодореску к коллекционированию фактов, один из них все-таки ускользнул от его внимания; он так и не узнал, кто я и что делаю на корабле. Прибирая в его каюте, я обнаружил немало интересных вещей. Что же касается вашей автобиографии, мистер Роупер, то я ксерокопировал несколько последних страниц. История мученика с красной розой за пазухой показалась мне весьма трогательной, хотя и не имеющей отношения к моей цели. Целью же было понять причины того, что мне поручено. Меня не устраивает роль бездумного исполнителя. Я всегда хочу знать, почему выбрана именно данная жертва. -- Какая еще автобиография?-- спросил Хильер у Роупера. -- Мистер Хильер, я восхищаюсь вами. Любой другой на вашем месте хлопал бы сейчас глазами не в силах произнести ни звука. И точно так же я восхищаюсь мистером Теодореску. Вас обоих не так-то легко вывести из равновесия. Я полагаю, что следует выразить свое восхищение и мистером Роупером -- до того, как он растянется среди алых роз. Подобно вам, мистер Хильер, он держится с большим достоинством под дулом моего пистолета. Кстати, о пистолетах. Мистер Хильер, не сочтите за труд -- расстегните ваш ремень и бросьте его на пол. -- А что, если я откажусь? -- В таком случае я буду вынужден нанести довольно болезненное, хотя и не смертельное ранение нашему мистеру Роуперу. Думаю, это было бы не совсем справедливо. Хильер расстегнул ремень, и тот скользнул на пол. Рист подтянул его ногой и, продолжая переводить пистолет с Хильера на Роупера и обратно, быстро нагнулся, вынул "Tigr" из открытой кобуры и положил его в левый карман плаща. Затем дружелюбно улыбнулся и сказал: -- А почему бы нам, собственно, не присесть? Перед тем как выполнить противное сердцу деяние, субъект деяния имеет право хотя бы на минимум комфорта, и таким же правом обладают объекты. Хильер сел. Рист сел. Роупер и так сидел. Свободной оставалась только одна койка. Хильер внимательно смотрел на Риста. Голос Риста изменился и вполне подходил для его нынешних бесстрастных оборотов, чем-то напоминавших манеру Теодореску. Хильеру подумалось, что в разведчике всегда присутствует нечто педельское. Впрочем, аристократизм, из-за которого сходств