ли, и судно под штормовыми парусами шло, колеблясь, в крутой бейдевинд. На мачте его реял синий флаг с желтой звездой. Хорнблауэр поднял глаза наверх, туда, где трепетал на ветру поблекший белый военно-морской флаг. -- Они открывают огонь, сэр, -- сказал Буш. Хорнблауэр вновь поглядел на "Нативидад" -- как раз вовремя, чтоб увидеть последний клуб дыма, уже разорванный в клочья ветром. Выстрела они не слышали, и куда упало ядро -- неизвестно: поднятый им фонтанчик затерялся среди бурных волн. -- Кхе-хм, -- сказал Хорнблауэр. Даже имея хорошо обученную команду, глупо открывать огонь с такого расстояния. Первый бортовой залп дается из пушек, заряженных старательно и не впопыхах, у канониров есть время подумать и прицелиться. Не следует тратить его попусту. Как ни томительно бездеятельное ожидание, первый залп надо поберечь до того момента, когда он сможет нанести противнику наибольший ущерб. -- Мы пройдем сильно близко, сэр, -- заметил Буш. -- Кхе-хм, -- сказал Хорнблауэр. По-прежнему нельзя было угадать, какой корабль окажется на ветре, когда они сблизятся. Казалось, если оба капитана будут держаться избранного курса, они столкнутся борт к борту. Хорнблауэр усилием воли замер, не шевелясь, и, вопреки растущему напряжению, изобразил полнейшее безразличие. Еще клуб дыма с правого борта "Нативидада". На этот раз ядро пролетело между мачт у них над головами. -- Ближе! -- сказал Буш. Еще клуб дыма, и тут же треск на шкафуте, там, куда попало ядро. -- Двое убитых у пушки номер четыре, -- сказал Буш, проходя вперед и заглядывая под переходный мостик, потом добавил, прикидывая на глаз расстояние между кораблями. -- Дьявол! Бой-то будет ближний. Эту ситуацию Хорнблауэр много раз воображал, одиноко расхаживая по шканцам. Он последний раз взглянул на флюгарку, на марсели, самую малость не начинавшие хлопать. -- Приготовьтесь, мистер Рейнер. Стреляйте, как только сможете навести пушки, -- крикнул он (Рейнер командовал батареей правого борта главной палубы), потом, не поворачивая головы, человеку у штурвала: -- Руль на ветер! Так держать! "Лидия" повернулась и молнией пронеслась с наветренной стороны от "Нативидада". Пушки правого борта выстрелили почти разом, раскатистый грохот потряс корабль до самого киля. Окутавшее ее облако дыма в мгновение развеялось ветром. Все ядра ударили в борт "Нативидада" -- ветер донес до слуха крики раненых. Столь неожиданным был маневр, что с "Нативидада" дали лишь один выстрел, и тот не причинил никакого вреда -- нижние пушечные порты "Нативидада" с этой, наветренной, стороны были закрыты из-за сильных волн. -- Отлично! Ну, отлично! -- воскликнул Буш. Он, словно благовонный фимиам, потянул носом горький пороховой дым. -- Приготовиться к повороту оверштаг! -- хрипло бросил Хорнблауэр. Команда, вымуштрованная в шторма под орлиным взором Буша, стояла наготове у шкотов и брасов. "Лидия" повернулась, как отлаженный механизм, и, прежде чем неприятель успел что-нибудь противопоставить этой неожиданной атаке, пушки Джерарда выпалили по беззащитной корме "Нативидада". Юнги высокими мальчишескими голосами бессмысленно вопили "ура!" выбегая снизу с новыми зарядами для пушек. Орудия правого борта были уже заряжены; у левого борта матросы пихали в дула мокрые банники, туша остатки тлеющих картузов, забивали заряды и ядра, вновь выдвигали пушки. Хорнблауэр поверх бурного моря смотрел на "Нативидад". Он видел на полуюте Креспо; тот имел наглость легкомысленно помахать ему рукой, не переставая выкрикивать поток приказаний своим плохо обученным матросам. "Лидия" сполна использовала маневр: дала два бортовых залпа с близкого расстояния и получила лишь один ответный выстрел, но теперь предстояло расплачиваться. Имея преимущество наветренного положения, "Нативидад", при должном управлении, мог бы навязать ей ближний бой. Хорнблауэр видел, как неприятельское судно вздрогнуло, развернулось и понеслось на них. Джерард посреди своей батареи смотрел против ветра на приближающуюся громаду. Напряженность момента и яростный сосредоточенный прищур подчеркивал его смуглую красоту, хотя именно сейчас он на время позабыл о своей внешности. -- Взвести затворы! -- приказал он. -- Цельсь! Пли! Взревели пушки "Лидии", загрохотали пушки "Нативидада". Корабли окутались дымом, сквозь который долетал треск щепок, стук падающих на палубу тросов и над всем -- голос Джерарда: "Запальные отверстия закрыть!". Чем быстрее после выстрела закроют запальные отверстия заряжаемых с дула орудий, тем меньше они будут разрушаться вырывающимися изнутри едкими газами. Орудийные расчеты налегли на тали, с трудом удерживаясь на круто накренившейся палубе. Они пробанили, забили картузы и ядра. -- Стреляйте, как будете готовы, ребята! -- крикнул Джерард. Он вскочил на коечную сетку и сквозь дымовую завесу вглядывался в прыгающий на волне "Нативидад". Следующий бортовой залп прогремел нестройно, следующий совсем вразнобой: более опытные орудийные расчеты стреляли быстрее. Теперь выстрелы гремели не умолкая, и "Лидия" содрогалась беспрестанно. Временами сквозь рев ее канонады прорывался оглушительный грохот неприятельского бортового залпа -- Креспо явно не доверял матросам стрелять независимо, только по команде. Делал он это толково: временами, когда позволяли волны, нижние пушечные порты "Нативидада" разом открывались, и большие двадцатичеты-рехфунтовки изрыгали огонь и дым. -- Горячее дельце, сэр, -- сказал Буш. Железный град сметал все на палубе "Лидии". Груды мертвых тел лежали у мачт -- их поспешно стаскивали туда, освобождая место орудийным расчетам. Раненых волокли по палубе и вниз в люки, к ожидающим их ужасам кокпита. На глазах у Хорнблауэра подносчик пороха пролетел по палубе, превращенный двадцатичетырехфунтовым ядром в красное нечеловеческое месиво. -- Кхе-хм, -- сказал Хорнблауэр, но звук утонул в реве шканцевой карронады. Да, дельце было горячее, даже слишком. Пять минут ближнего боя убедили его: несмотря на ущерб, понесенный "Нативидадом" в первые минуты боя, в такого рода поединке "Лидия" обречена. Если англичане победят, то исключительно за счет мастерства. -- К брасам! -- прокричал Хорнблауэр, перекрывая голосом грохот пушек. Сощурясь, он посмотрел на "Нативидад", из бортов которого клубами валил дым, оценил силу ветра и расстояние между кораблями. Подстегиваемый волнением, мозг его работал с лихорадочной быстротой. Новый маневр начался. Обстенив ненадолго грот-марсель, Хорнблауэр дал "Нативидаду" проскочить мимо, в то же время не позволив "Лидии" погасить скорость настолько, чтоб сделаться неуправляемой. В следующее мгновение он повернул корабль оверштаг, и бездействующая доселе батарея правого борта выстрелила по корме "Нативидада". "Нативидад" привелся к ветру, намереваясь последовать за противником и продолжить обмен бортовыми залпами, но фрегат был куда поворотливее неуклюжего двухпалубного корабля. Хорнблауэр вновь повернул оверштаг и встречным галсом пронесся за кормой "Нативидада". Джерард, перебегая от пушки к пушке, послал каждое ядро в потрепанную корму врага. -- Превосходно! Лопни мои глаза! Превосходно! Лопни моя селезенка! -- захлебывался Буш, колотя кулаком правой руки по ладони левой и приплясывая на шканцах. Хорнблауэру было не до Буша с его похвалами, но впоследствии он вспомнил, что слышал эти слова и ощутил их теплую поддержку. Только корабли разошлись, он приказал вновь поворачивать оверштаг, но лишь потянули брасы и положили руль на борт, как "Нативидад" повернул через фордевинд, намереваясь пройти у них под ветром. Оно и к лучшему. После обмена бортовыми залпами "Лидия" вновь сможет поразить его уязвимую корму, а если "Нативидад" попытается кружить, у Хорнблауэра корабль маневреннее и на один выстрел противника будет делать два. "Нативидад" приближался, вспенивая воду: его фальшборты были изрешечены ядрами, из шпигатов сочилась кровь. На полуюте стоял Креспо -- напрасно Хорнблауэр надеялся, что его убило одним из последних бортовых залпов. Нет, пушки выдвигались все так же быстро, и с этой, наветренной, стороны нижние орудийные порты были открыты. -- А на то, что мы сейчас получим... -- Буш произнес избитое старинное ругательство, повторяемое на каждом корабле в ожидании бортового залпа. Секунды казались минутами. Корабли сближались. Они прошли ярдах в десяти друг от друга. Нос миновал нос, фок-мачта -- фок-мачту, потом фок-мачта прошла мимо грот- мачты. Рейнер смотрел на корму и, как только увидел, что самая дальняя пушка наведена, скомандовал "Пли!". "Лидия" приподнялась от отдачи, уши разорвал грохот выстрелов, и тут же раньше, чем рассеялся дым, оглушительно ответил "Нативидад". Хорнблауэру показалось, что обрушилось небо. Поднятый летящим ядром ветер чуть не опрокинул его; у самых ног колыхалось кровавое месиво, только что бывшее половиной расчета правой шканцевой карронады, -- и тут с громоподобным треском рухнула бизань- мачта. Наветренные бизань-ванты опутали его и бросили на окровавленную палубу. Он принялся судорожно выпутываться и тут почувствовал, что "Лидия" развернулась, уваливаясь под ветер несмотря на усилия рулевых. Он встал на ноги, оглушенный и потерянный. Вокруг было полное разрушение. Бизань- мачта переломилась в девяти футах от палубы и упала, прихватив с собой грот-стеньгу, паруса и такелаж волочились вдоль борта и за кормой, удерживаемые уцелевшими вантами. Лишившись уравновешивающего действия крюйселя, "Лидия" не могла держаться круто к ветру и теперь беспомощно дрейфовала на фордевинд. В эту самую минуту "Нативидад" повернул оверштаг, чтоб пройти у "Лидии" за кормой и отплатить сокрушительными бортовыми залпами за прежний безответный обстрел. Весь мир, казалось, разлетелся в куски. Хорнблауэр судорожно сглотнул, чувствуя в желудке тошнотворный страх поражения. XIV Но он знал, знал с того самого момента, как встал на ноги, что должен без промедления вновь подготовить "Лидию" к бою. -- Кормовая команда! -- прогремел он не своим голосом. -- Мистер Клэй! Бенскин! Топоры сюда! Рубите эти тросы! Клэй выбежал на палубу, за ним матросы с топорами и абордажными саблями. Как только они принялись кромсать бизань-ванты, Хорнблауэр заметил, что Буш сидит на палубе, закрыв лицо руками -- видимо, его задело падающей мачтой. Но сейчас Хорнблауэру было не до Буша. "Нативидад" неумолимо приближался, видно было, как матросы победно размахивают шапками. Хорнблауэру казалось, что донельзя обостренный слух сквозь шум на палубе "Лидии" различает скрип такелажа на вражеском судне и гул, с которым там выкатывают пушки. "Нативидад" повернул, надвигаясь все ближе. Мимо Хорнблауэра прошел его бушприт, зарифленный фор-марсель навис почти над головой -- и грянул бортовой залп. Пушка за пушкой палила по корме "Лидии". Ветер подхватил и понес на Хорнблауэра дым, ослепляя его. Он ощутил, как вздрогнула под ударами ядер палуба, услышал рядом вскрик, почувствовал, как возле щеки пролетела большая щепка; и вот, когда разрушение казалось уже всеобщим и окончательным грохот стих, "Нативидад" прошел мимо, а он был еще жив и мог оглядеться по сторонам. Станина кормовой карронады была искорежена, на палубе дико орал один из людей Клэя -- поперек его бедер лежала пушка, двое или трое товарищей безуспешно пытались ее стащить. -- Прекратите! -- Из-за необходимости отдать такое распоряжение Хорнблауэр завопил чуть ли не пронзительнее раздавленного. -- Рубите эти проклятые тросы! Мистер Клэй велите им пошевеливаться! В кабельтове, за серыми гребнями волн, "Нативидад" медленно разворачивался, чтоб нанести новый сокрушительный удар по беззащитному противнику. Хорошо еще, "Нативидад" неповоротлив, как почти все суда четвертого ранга. Это означает больше времени между бортовыми залпами, больше времени, чтоб привести "Лидию" в состояние боевой готовности. -- Эй, фор-марсовые! Мистер Гэлбрейт! Уберите передние паруса! -- Есть, сэр. Убрав фор-стень-стаксель и штормовой кливер, можно будет в какой-то мере уравновесить утрату крюйселя и контр-бизани. Тогда, работая рулем, удастся положить "Лидию" немного круче к ветру и ответить выстрелами на выстрелы. Но прежде надо убрать мачту с парусами, которая огромным плавучим якорем волочится за кормой. Пока это не сделают, "Лидия" будет дрейфовать по ветру, безропотно снося удары врага. Хорнблауэр бросил взгляд в сторону "Нативидада": тот уже повернул и вновь направлялся к их корме. -- Живее! -- заорал он на матросов с топорами. -- Холройд, Тумс, спускайтесь на бизань-руслени. Он вдруг осознал, до чего пронзительно и истерично орет. Любой ценой он должен сохранить перед Клэем и матросами свою хваленую невозмутимость. Судорожным усилием он принудил себя спокойно взглянуть на "Нативидад" -- тот надвигался на них, исполненный угрозы. Хорнблауэр выдавил улыбку, пожал плечами и заговорил обычным голосом. -- Не обращайте внимания, ребята. Сперва обрубите тросы, а там мы угостим даго до отвала. Матросы с новой силой врубились в тугое сплетение тросов. Что-то подалось, в этот момент большая волна приподняла корму "Лидии", она причудливо накренилась на нос, обломки отошли от нее чуть подальше. Теперь они держались на бизань-штаге, и тот, проехав по палубе, сбил с ног трех матросов. Хорнблауэр схватил один из оброненных топоров и принялся отчаянно рубить ерзавший по палубе трос. Краем глаза он видел надвигающийся "Нативидад", но не обращал внимания. В это мгновение вражеский корабль был не угрозой его жизни, а всего лишь досадной помехой. Вновь дым и грохот бортового залпа окутали его. Он ощутил поднятый ядром ветер, услышал визг летящих щепок. Крики людей мгновенно потонули в грохоте канонады, палуба под ногами дрожала -- это ядра ударяли в недра "Лидии". Но Хорнблауэр знал и чувствовал только одно: надо закончить работу. Бизань-штаг лопнул под его топором, он увидел как натянулся другой трос, разрубил и его -- при этом заметил узор палубных досок -- почувствовал, что еще один трос разошелся, и понял: "Лидия" -- свободна. Почти у ног его лежал, растянувшись на палубе, юный Клэй, но у Клэя не было головы. Хорнблауэр отметил это, как занятное явление, как узор палубных досок. Внезапно набежавшая волна окатила его брызгами. Он смахнул с глаз воду. Почти все, кто только что были на шканцах, лежали убитыми: морские пехотинцы, матросы, офицеры. Симмондс выстроил уцелевших пехотинцев у гакаборта, готовясь ружейным огнем ответить двадцатичетырехфунтовкам "Нативидада". Буш был на грот-мачте, и Хорнблауэр вдруг сообразил, что это он обрубил крюйс-стень-штаг, окончательно освободив судно. У штурвала стояли двое рулевых; твердые, неколебимые, смотрели они вперед. Это не те люди, которые стояли у штурвала при начале боя, но железная дисциплина флота и его неумолимая рутина требовали, чтоб руль не оставался без присмотра во всех перипетиях сражения. За правой раковиной "Нативидад" поворачивал вновь. Хорнблауэр с дрожью волнения осознал, что в этот раз сможет ответить. Требовалось усилие чтоб сосредоточиться на предстоящем повороте. Он собрался с мыслями, сравнил относительную тягу фор- и грот- марселя, мысленно представил положение центра парусности относительно грот-мачты -- к счастью, он немного смещен к корме. -- К брасам! -- крикнул он. -- Мистер Буш, мы попробуем привестись к ветру. -- Есть, сэр. Хорнблауэр обернулся -- "Нативидад" шел к ним, раскачиваясь и кренясь. -- Руль круто направо! -- крикнул он. -- Приготовиться у пушек. Команда "Нативидада", глядя поверх орудий, вдруг увидела, как потрепанная корма "Лидии" медленно отворачивается от них. Какие-то полминуты, пока фрегат еще сохранял инерцию, рулевые, налегая на штурвал, удерживали его в галфвинд, те самые полминуты, пока "Нативидад" проходил мимо. -- Пли! -- завопил Джерард. Его голос тоже срывался от возбуждения. "Лидия" вновь накренилась от отдачи, дым окутал палубу и сквозь дым на нее обрушился железный град неприятельского залпа. -- Всыпь им еще разок, ребята! -- орал Джерард. -- У них фок-мачта упала! Молодцы, ребята! Орудийные расчеты, как безумные, орали "ура!", но две сотни голосов тонули в штормовом ветре. Противник наконец-то поражен серьезно. Сквозь дым Хорнблауэр видел, как фок-ванты "Нативидада" вдруг провисли, снова натянулись, опять провисли, и вся фок- мачта наклонилась вперед; грот-стеньга дернулась и последовала за фок-мачтой. Все вместе исчезло за бортом. "Нативидад" повернулся, резко приведясь к ветру; в то же время "Лидия" увалилась, несмотря на усилия рулевых. Штормовой ветер свистел в ушах. Полоска серого моря, разделившая два корабля, ширилась. Последний раз выстрелила пушка на главной палубе. Два корабля качались на бурном море, неспособные причинить друг другу никакого вреда. Хорнблауэр вновь медленно вытер глаза от брызг. Вся битва была как затянувшийся страшный сон, когда одна фантастически нереальная ситуация переходит в другую. Ему казалось, что это и впрямь сон. Он мог думать ясно, только понуждая себя к тому, словно к несвойственному для себя занятию. Расстояние между кораблями увеличилось до полумили и продолжало расти. В подзорную трубу Хорнблауэр видел полубак "Нативидада", черный от людей, сражавшихся с обломками фок-мачты. Корабль, который первым подготовится к бою, победит. Хорнблауэр резко сложил трубу и повернулся лицом к проблемам, которые, он знал, ждали немедленного его решения. XV Капитан "Лидии" стоял на шканцах. Его корабль дрейфовал под грот-стакселем и взятым в три рифа грот-марселем, кренясь с носа на корму и переваливаясь с боку на бок над фантастически-причудливым морем. Шел дождь, да такой сильный, что уже в ста ярдах ничего не было видно. По палубе потоком неслась вода, и Хорнблауэр промок до нитки, как если бы искупался; но он не замечал этого. Все ждали его приказаний -- первый лейтенант, артиллерист, боцман, баталер, врач. Корабль нужно привести в боевое состояние хотя непонятно, выдержит ли он вообще этот шторм. В настоящий момент к Хорнблауэру обращался и. о. врача. Он был бледен. -- Но что мне делать, сэр? -- жалобно вопрошал он ломая руки. Это был Лаури, вестовой баталера, после смерти Хэнки назначенный и. о. врача. У него в мрачном кокпите лежат пятьдесят раненных, обезумевших от боли людей, у некоторых оторваны руки или ноги, и все молят о помощи которую он не в состоянии оказать. -- Что вам делать? -- передразнил Хорнблауэр, вне себя от такой беспомощности. -- У вас было два месяца, чтоб изучить свои обязанности, а вы спрашиваете, что вам делать! Лаури еще больше побелел от страха. Надо немного ободрить этого трусливого недоучку. -- Слушайте, Лаури, -- сказал Хорнблауэр немного помягче. -- Никто не ждет от вас чудес. Делайте, что можете. Тем, кто обречен, постарайтесь облегчить страдания. Приказываю вам причислять к ним всех, кто потерял руку или ногу. Дайте им лауданум -- двадцать пять капель на человека, если не поможет -- больше. Сделайте вид, будто перевязываете их. Скажите, что они непременно поправятся и еще пятьдесят лет будут получать пенсион. Что делать с остальными, вам подскажет ваша природная сообразительность. Перевяжите их, чтоб остановить кровотечение. У вас довольно тряпья, чтоб перевязать всю команду. Наложите шины на сломанные кости. Без необходимости никого не шевелите. Пусть лежат тихо. По чарке рому каждому раненому, и пообещайте еще по одной в восемь склянок, если будут лежать тихо. Любой из них за чарку рому пройдет сквозь адский огонь. Идите вниз, приятель, и займитесь этим. -- Есть, сэр. Лаури видел только свои обязанности: он скрылся внизу, не задумываясь об жутком разрушении на главной палубе. Одна из двадцатифунтовок вырвалась на свободу -- ее найтовы были порваны последним бортовым залпом с "Нативидада". Судно раскачивалось, и пушка весом более тонны ездила взад и вперед по палубе, ежесекундно грозя пробить борт. Гэлбрейт с матросами (двадцать держали тросы, пятьдесят -- маты и гамаки) осторожно сопровождали ее, надеясь связать. Пока Хорнблауэр смотрел, судно снова накренилось, пушка с грохотом покатилась прямо на них. Они отскочили в разные стороны, она пронеслась мимо -- катки визжали, как стадо свиней -- и с грохотом врезалась в грот-мачту. -- Ну, ребята, давай на нее! -- крикнул Хорнблауэр. Гэлбрейт выскочил вперед и, рискуя покалечиться наметь продел трос в огон тали. Не успел он это сделать, как судно вновь накренилось, пушка развернулась, грозя свести все усилия на нет. -- Сюда койки! -- крикнул Хорнблауэр. -- Подстилайте быстрее! Мистер Гэлбрейт, обмотайте трос вокруг грот-мачты! Уипл, пропустите ваш трос в рым на казне! Быстрее! Теперь наматывайте! Хорнблауэр добился того, чего не сумел Гэлбрейт -- в мгновение ока согласовал усилия многих людей, так что пушка оказалась связана и обезврежена. Оставалась всего лишь муторная работа -- оттранспортировать ее обратно к орудийному порту и принайтовить заново. Теперь внимания Хорнблауэра требовал плотник Хауэл, ждавший, пока кончится дело с пушкой. -- В льяле больше четырех футов, сэр, -- сказал Хауэл, козыряя. -- Почти пять, и быстро прибывает. Могу я взять еще матросов на помпы? -- Нет, подождите, пока пушку установят на место, -- мрачно ответил Хорнблауэр. -- Каков ущерб от обстрела? -- Семь пробоин от ядер, ниже ватерлинии. Их не заделать, пока такой шторм, сэр. -- Знаю, -- буркнул Хорнблауэр. -- Где они? -- Все ближе к носу. Одна аккурат в третьем шпангоуте правого борта. Две другие... -- Как только освободится достаточно людей, я прикажу подвести под днище пластырь. Пока те, кто на помпах, пусть качают. Сейчас вместе со своими помощниками отправляйтесь к первому лейтенанту. Первый лейтенант вместе с боцманом возводили временную бизань-мачту. Боцман уже доложил капитану горестно, что половина запасного рангоута, закрепленная между переходными мостиками, повреждена ядрами. К счастью, остался пригодный к использованию грот-стень-рей, но поставить пятидесятипятифутовый рей вертикально будет делом непростым -- это и при спокойном море было бы сложно, сейчас же просто опасно. В гавани старое судно -- плашкоут со стрелой -- подогнали бы к "Лидии", и, используя в качестве подъемного крана два длинных бруса, собственно и составляющие его стрелу, поставили бы новую мачту. Здесь не было под рукой ничего подобного, и проблема могла бы показаться неразрешимой, однако Гаррисон и Буш уже приступили к ней со рвением и сметкой, которыми недаром гордится английский флот. Им повезло: сохранился торчащий на девять футов обломок мачты, который избавлял их от утомительной обязанности заклинивать мачту в пяртнерсе. Вместо этого они предложили фишами скрепить новую мачту с обломком. Кормовая часть корабля кишела матросами, каждый отряд был занят какой-то частью общей работы. С помощью талей и роулсов рей подтащили ближе к корме и уперли шпором в обломок мачты. Гаррисон теперь руководил креплением вант. После ему предстояло подготовить топ к установке эзельгофга и салинга -- их уже сколачивали плотник и его помощники. На бизань-русленях по обоим бортам помощники Гаррисона направляли усилия двух других отрядов, крепивших концы вант к вант-путенсам, где с помощью юферсов и тросовых талрепов их можно будет натянуть после установки мачты. Буш руководил подготовкой гарделей и талей на грот-мачте, которыми предстояло осуществить большую часть подъема. Парусный мастер и его помощники вытаскивали запасные паруса и подгоняли их под новую мачту, гафели и реи. Еще отряд под командованием артиллериста заново устанавливал шканцевую карронаду. Джерард с марсовыми наверху чинили бегучий и стоячий такелаж уцелевших мачт. Все это под дождем, под свист ветра; и все же дождь и ветер казались горячими на ощупь, такая стояла жара. Полуголые матросы вкалывали, как черные невольники; с них лил пот, смешанный с дождевой водой и солеными брызгами. Вдруг дождь перестал и ненадолго прояснилось. Упираясь ногами в кренящуюся палубу, Хорнблауэр поднес к глазам подзорную трубу. "Нативидад" был еще виден: одни только мачты над серым, испещренным барашками морем. Незаметно, чтобы мачты ставились заново. Весьма вероятно, что там вообще не осталось запасного рангоута. В таком случае, как только "Лидия" сможет нести достаточно задних парусов, чтобы лавировать против ветра, "Нативидад" будет в ее власти -- если шторм не усилится настолько, что нельзя будет стрелять из пушек. Хорнблауэр посмотрел на горизонт: ничто не предвещало затишья, а солнце давно перевалило за полдень. С наступлением темноты он может потерять "Нативидад" из виду, и враги получат передышку, чтоб устранить часть поломок. -- Долго еще, Гаррисон? -- прохрипел он. -- Нет, сэр. Почти готово, сэр. -- У вас было вдоволь времени на такую несложную работу. Заставьте своих людей пошевеливаться. -- Есть, сэр. Хорнблауэр знал, что матросы вполголоса проклинают его, но не знал, что они в то же время восхищаются им, -- как люди вопреки всему восхищаются строгим хозяином. Подошел кок с помощниками -- как самым никчемным на корабле им выпала самая незавидная работа. -- Все готово, сэр, -- сказал кок. Хорнблауэр молча зашагал к переходному мостику правого борта, на ходу вынимая из кармана молитвенник. Здесь спеленутые в свои гамаки, по двое на решетчатом люке лежали четырнадцать убитых; в ногах каждого гамака было зашито по ядру. Хорнблауэр протяжно свистнул в свисток, и все работы прекратились на то недолгое время, пока он торопливо читал заупокойную молитву по погибшим на море, -- "И мы предаем их тела пучине"... Хорнблауэр читал заключительные слова, кок и его помощники по очереди приподнимали решетчатые люки, и тела с глухим всплеском падали за борт. Закончив, он снова свистнул, и работа возобновилась. Ему безумно жаль было нескольких потраченных минут, но ничего не попишешь -- бесцеремонно выбросив тела за борт, он вызвал бы негодование матросов; подобно другим необразованным людям, они чрезвычайно серьезно относятся к обряду. А вот и новая досадная помеха. По главной палубе пробирается леди Барбара, маленькая негритянка цепляется за ее юбку. -- Я приказал вам оставаться внизу, мэм, -- крикнул Хорнблауэр с переходного мостика. -- Эта палуба -- не место для вас. Леди Барбара оглядела бурлящую палубу и, подняв лицо, ответила: -- Я знаю это и без напоминаний, -- сказала она, потом, смягчась, добавила: -- Я не имела намеренья путаться под ногами, капитан. Я собираюсь запереться в своей каюте. -- В вашей каюте? Хорнблауэр засмеялся. Эту каюту изрешетили четыре бортовых залпа с "Нативидада". Мысль, что леди Барбара запрется там, показалась ему неимоверно комичной. Он хохотнул еще раз, и еще, прежде чем остановился, увидев перед собой разверстую пропасть истерики. Он взял себя в руки. -- Вашей каюты больше нет, мэм. Сожалею, мэм, но вам больше некуда идти, кроме как туда, откуда вы пришли. На корабле нет другого места, где бы вы могли расположиться. Леди Барбара, глядя на него снизу вверх, вспомнила только что оставленный канатный ящик. Непроницаемая тьма и теснота -- сидеть можно только скрючившись на низком канате -- крысы пищат и мечутся под ногами, бешено мотает из стороны в сторону, Геба хнычет от страха, оглушительно гремят выстрелы, прямо над головой грохочут пушечные катки. Она вспомнила отдавшийся по всему судну душераздирающий треск, с которым рухнула бизань-мачта, полнейшее неведение о ходе битвы (она и сейчас не знала, выигран бой, проигран или на время прерван), вонь, голод и жажду. Ей страшно было и помыслить о возвращении. Но она видела лицо капитана, серое от напряжения и усталости, заметила, как истерически он смеялся, как резко оборвал смех и с каким усилием заставил себя говорить спокойно. Капитанский сюртук был порван на груди, белые штаны испачканы -- кровью, вдруг поняла она. И тогда она его пожалела. Она поняла, что говорить с ним о крысах, вони и бессмысленных страхах было бы смешно. -- Очень хорошо, капитан, -- сказала она и пошла обратно. Маленькая негритянка захныкала было, но леди Барбара дернула ее за руку, и она смолкла. XVI -- Готово, сэр, -- сказал Буш. Команда "Лидии" потрудилась на славу. Пушки были закреплены, с главной палубы убрали почти все следы боя. Парус, протянутый под днищем, значительно уменьшил приток воды. Теперь на помпах работали всего двадцать человек, и уровень воды в льяле быстро падал. Парусный мастер приготовил новые паруса, боцман -- такелаж, плотник -- все, что требовалось от него. Гаррисон уже поставил людей к брашпилю, мачта была готова к подъему. Хорнблауэр огляделся. Вся эта безумная горячка оказалась напрасной, ибо шторм не собирался стихать, а при таком ветре нечего и думать о преследовании. Он жестоко подгонял своих людей -- загонял их -- а теперь очевидно, что торопиться некуда. Тем не менее работу можно закончить и сейчас. Он окинул взглядом стоящих в ожидании матросов: каждый знает свои обязанности, в каждой узловой точке стоит офицер, готовый проследить за выполнением приказов. -- Очень хорошо, мистер Буш, -- сказал он. -- Подымай! -- крикнул Буш матросам у брашпиля. Лебедка повернулась, тросы застонали в блоках, мачта, -- провожаемая взглядами, поползла вверх. Дикие прыжки корабля грозили погубить все. Была опасность, что верхушка мачты вырвется из удерживающих ее стропов; была опасность, что шпор мачты соскользнет с обломка бизань- мачты в который упирается. Надо было уследить за всем, принять все предосторожности, чтоб ничего этого не произошло. Буш смотрел за гарделями, Джерард на грот-стень-салинге -- за стропами. Гэлбрейт стоял на бизань-руслене с одной стороны, Рейнер -- с другой. Боцман и плотник с тросами и толстыми палками приготовились у шпора мачты, но только капитан облокотившийся на шканцевый поручень, следил, чтобы все детали это сложного механизма работали согласованно, и именно ему команда поставила бы в вину возможный неуспех. Он это знал. Он наблюдал за беспорядочными движениями судна, за дрожащей на стропах мачтой, слышал, как скрежещет по палубе шпор, ерзая между двумя брусьями принайтовленными к обломку в качестве упоров. Требовалось усилие, чтоб мыслить ясно, и усилие это давалось лишь крайним напряжением воли. Ему было худо, он устал и нервничал. Главное было, чтоб матросы у вант и бакштагов выбирали ровно столько слабины, сколько высвобождали гардели, и не натягивали тросов, когда крен судна наклонял мачту на них. Но именно это они упорно делали, сводя Хорнблауэра с ума -- так прониклись они необходимостью держать тросы натянутыми. Дважды таким образом возникала опасность для строп, державших верхушку мачты, и Хорнблауэр на несколько секунд напрягался до последнего предела, следя за бортовой качкой, чтоб выбрать в точности тот момент, когда следующий крен судна устранит опасность. Он охрип от крика. Топ мачты медленно полз вверх. Хорнблауэр, просчитывая натяжение тросов и силу противодействия, понял, что приближается критический момент -- момент, когда гардели не смогут больше поднять мачту, и ее придется вытягивать бакштагами. Следующие несколько минут были самыми сложными: мачту предстояло лишить поддержки строп. Гардели надо было отцепить от брашпиля и их работу довершить бакштагами. Наклонную временную мачту и вертикальный обломок обкрутили двумя канатами. Матросы готовы были по мере подъема мачты шпилевыми вымбовками закручивать их, как жгуты. Но пока бакштаги располагались под механически невыгодным углом и, попытайся команда поднять мачту непосредственно с помощью лебедки, конечно, не выдержали бы приложенного к ним напряжения. Надо было воспользоваться движениями судна. Хорнблауэр тщательно наблюдал эти движения, призывая матросов ждать, пока корабль прыгал и мотался из стороны в сторону. И вот, нос оторвался от пенного моря и начал уверенно подниматься к небесам. Теперь надо было заставить матросов у брашпиля, у жгутов и строп враз начать и враз остановиться, как только нос вновь пошел вниз и тросы опять напряглись. Дважды Хорнблауэру это удавалось, потом удалось и на третий -- хотя на третий раз неожиданная волна приподняла корму "Лидии" и чуть не погубила все дело. Четвертый раз решил все. Мачта стояла теперь почти вертикально, так что натяжение вант и бакштагов было приложено под механически выгодным углом. Теперь можно было их выбирать, не обращая внимания на движения судна. Оставалось как следует закрепить ванты и бакштаги, временную мачту надежно соединить фишами с обломком -- самое трудное было позади. Хорнблауэр, изнемогая от усталости, оперся на поручни, дивясь, как его железные подчиненные находят силы кричать "ура", доканчивая работу. Он увидел рядом с собою Буша. У того голова была обмотана окровавленной тряпкой -- мачта, падая, рассадила ему лоб. -- Позвольте сказать, сэр, это было сделано великолепно, -- произнес Буш. Хорнблауэр пристально посмотрел на него. Он знал свои слабости и поздравления всегда выслушивал с опаской, словно ожидая подвоха. Но Буш, как ни удивительно, был совершенно искренен. -- Спасибо, -- неохотно ответил Хорнблауэр. -- Поднять мне стеньгу и реи, сэр? Хорнблауэр снова взглянул на горизонт. Шторм все бушевал, и только серое пятнышко на горизонте указывало положение "Нативидада", тоже сражавшегося с ветром. Никакой надежды прибавить парусов, никакой надежды возобновить бой, пока противник не очухался. Эту горькую пилюлю надо проглотить. Легко вообразить, что скажут во флотских кругах, когда прочтут его рапорт. Фраза "судно получило сильные повреждения и ввиду сильного шторма не могло возобновить преследование" вызовет снисходительные усмешки и понимающие кивки. Это -- избитое оправдание, вроде неотмеченного на карте рифа, на который списывают навигационные огрехи. Трусость, вот как это назовут -- за десять тысяч миль отсюда никто не сможет оценить силу шторма. Он мог бы отчасти снять с себя ответственность, если бы попросил Буша высказать свое мнение и потрудиться письменно его зафиксировать, но это значило бы обнаружить свою слабость перед подчиненным. -- Нет, -- сказал он без всякoгo выражения. -- Пока погода не улучшится, мы останемся в дрейфе. В налитых кровью глазах Буша мелькнуло восхищение. Буш был прав, восхищаясь капитаном, который без долгих слов принял решение, так близко затрагивающее его доброе имя. Хорнблауэр заметил это, но, по своему проклятому складу характера, не смог правильно истолковать. -- Есть, сэр, -- сказал Буш. Нахмуренный лоб капитана подсказал ему, что не следует продолжать разговор. Однако он не удержался и добавил: -- Раз так, сэр, почему бы вам не отдохнуть? Вы выглядите смертельно усталым, сэр, честное слово. Позвольте мне послать матросов -- пусть отгородят вам занавеской место в кают-компании. У Буша дернулась рука -- он чуть было не совершил чудовищный служебный проступок, похлопав капитана по плечу, и еле-еле сдержался. -- Чушь собачья! -- буркнул Хорнблауэр. Как будто капитан фрегата может прилюдно сознаться, что устал! А Хорнблауэр и вовсе не позволял себе обнаружить малейшую слабость -- он отлично помнил, как в начале карьеры тогдашний первый лейтенант пользовался его промахами. -- Уж скорее вам нужно отдохнуть, -- сказал он. -- Отпустите правую вахту, идите вниз и поспите. Пусть сперва кто-нибудь перевяжет вам лоб. Пока неприятеля видно, я останусь на палубе. Почти сразу Полвил явился досаждать ему -- Хорнблауэр тщетно гадал, по собственному почину, или его послал Буш. -- Мне пришлось помочь ейной милости, -- сказал Полвил; Хорнблауэр только что пробовал подступиться к проблеме, что делать с леди Барбарой на поврежденном судне, подготовленном к бою. -- Я им занавесками отгородил чуток места в кубрике, сэр. Подвесил им койку -- забилась туда, как птичка, сэр. Они и покушали, сэр, -- что осталось от холодного цыпленка, и капельку вина выпили. Они и не хотели, сэр, но я их убедил, значится. -- Очень хорошо, Полвил, -- сказал он. Какое облегчение узнать, что хоть одна забота свалилась с его плеч! -- А теперь насчет вас, сэр, -- продолжал Полвил. -- Я вам сухую одежду принес, из сундука в вашей кладовой, сэр, -- боюсь, последний бортовой залп все в вашей каюте перепортил. И еще я принес вам плащ, сэр, все сухое и теплое. Желаете переодеться здесь или внизу, сэр? Полвил умел многое подать как непререкаемую истину и вкрадчиво добиваться остального. Еще минуту назад Хорнблауэр опасался, что всю ночь будет таскать по шканцам усталое тело в тяжелой и мокрой одежде, а поискать другой выход ему мешало нервное напряжение. Откуда-то возник парусиновый стульчик леди Барбары, Полвил принайтовил его к поручню, уговорил Хорнблауэра сесть и поужинать сухарями с ромом. Полвил укутал его плащом, полагая решенным, что Хорнблауэр будет сидеть здесь, коли уж твердо вознамерился не уходить вниз. Он сидел, брызги ударяли ему в лицо, судно подпрыгивало и кренилось, и вот, чудесным образом, голова его опустилась на грудь и он уснул. Это был дерганный, судорожный сон, но на удивление укрепляющий. Он просыпался каждые несколько минут. Дважды его будил звук собственного храпа. Несколько раз он резко открывал глаза, смотрел, не улучшилась ли погода; иногда его вырывали из забытья бегущие сквозь сон мысли -- это случалось, когда во сне он приходил к очередному пугающему заключению, как Англия и команда "Лидии" будут теперь его воспринимать. Вскоре после полуночи моряцкое чутье окончательно разбудило Хорнблауэра. Что-то происходило с погодой. Он тяжело встал. Корабль все так же мотало, но, понюхав воздух, Хорнблауэр понял -- погода улучшается. Он подошел к нактоузу. Из темноты возник Буш. -- Ветер отошел к югу и слабеет, -- сказал Буш. Переменившийся ветер вздыбил атлантические валы -- "Лидия" дико подпрыгивала и моталась из стороны в сторону. -- Все равно черно, как в ботфортах у князя Тьмы, сэр, -- проворчал Буш, вглядываясь во мрак. Где-то -- может, в двадцати милях от них, может в двухстах ярдах -- "Нативидад" сражается с тем же штормовым ветром. Если луна проглянет сквозь бешено несущиеся облака, схватка возможна в любую минуту, но сейчас Хорнблауэр с Бушем едва различали со шканцев неясные очертания грот-марселя. -- Когда мы его последний раз видели, его сносило ветром куда сильнее, чем нас, -- задумчиво сказал Буш. -- Мне случилось заметить это самому, -- буркнул Хорнблауэр. В такой темноте, как бы ни слабел ветер, они ничего поделать не смогут. Хорнблауэр предвидел впереди столь частый в жизни флотского офицера период вынужденного безделья, когда все готово к бою и остается только ждать. Он знал, что будет беситься, если только даст себе волю, и понял -- ему вновь представилась возможность показать себя человеком с железными нервами. -- Я, пожалуй, посплю, -- произнес он безучастно. -- Следите, пожалуйста, чтоб впередсмотрящие не дремали, мистер Буш. И прикажите меня разбудить, как только станет светлее. -- Есть, сэр, -- сказал Буш, и Хорнблауэр вернулся к своим стульчику и плащу. Он просидел всю ночь, старательно не шевелясь, чтоб офицеры на шканцах считали его спящим и восхищались крепостью его нервов. Он напряженно думал, что же предпримет Креспо. "Нативидад" поврежден серьезно -- вряд ли Креспо сумеет починить его в море. Значит, ему выгоднее всего взять курс на залив Фонсека -- а там уже поставить новые фок- мачту и грот-стеньгу. Если "Лидия" попытается схватиться с ним там, в замкнутых водах, все преимущества будут на стороне более мощного "Нативидада"; он сможет рассчитывать на поддержку береговых лодок и даже, возможно, береговых батарей. К тому же он свезет на берег раненых и восполнит потери -- даже новички сгодятся, чтобы довершить бой. Креспо -- человек гибкого ума и не постыдится отступить, если это сулит ему преимущества. Единственное сомнение -- решится ли он предстать перед Эль Супремо после неудачной операции. Хорнблауэр сидел, разбирая эту проблему, взвешивая то, что знал о характере Креспо и характере Эль Супремо. Он помнил бойкую речь Креспо -- такой даже Эль Супремо сможет убедить, что вернулся, не добив "Лидию", лишь во исполнение хитроумного плана, призванного наверняка уничтожить неприятеля. Конечно, ему лучше всего вернуться. Это он скорее всего и попытается сделать, а значит -- попробует увернуться от "Лидии". В таком случае он... -- Хорнблауэр начал лихорадочно просчитывать теперешнее положение "Нативидада" и его вероятный курс. У него большой корпус и две палубы -- за ночь его должно было снести гораздо сильнее, чем "Лидию" -- кстати, при наступлении темноты он и был гораздо дальше под ветром. Поскольку ветер меняет направление и стихает, Креспо скоро поднимет паруса -- насколько это возможно на изувеченном судне. Для залива Фонсека ветер почти встречный. Приближаться к берегу будет, по мнению Креспо, опасно, ибо тогда "Лидия" сможет отрезать его от моря и навязать бой. Скорее всего, он выйдет дальше в море, по возможности лавируя к югу, и длинным обходным путем направится к заливу Фонсека, держась подальше от берега. В таком случае Хорнблауэр может вычислить, каково будет его положение на заре. Он погрузился в расчеты. Пробило восемь склянок. Позвали вахту. Хорнблауэр слышал, как Джерард принял палубу у Буша. Ветер быстро стихал, хотя волнение на море пока не ослабевало. Он посмотрел наверх -- небо заметно посветлело. Кое-где меж облаков проглядывали звездочки. Сейчас Креспо поставит паруса. Пришло время решаться. Хорнблауэр встал со стульчика и подошел к нактоузу. -- Пожалуйста, поставьте паруса, мистер Буш. -- Есть, сэр. Хорнблауэр задал курс, точно зная, что может попасть пальцем в небо. Что если он начисто просчитался? Тогда "Лидия" с каждым ярдом удаляется от "Нативидада". Возможно, в эту самую минуту Креспо позади них правит к безопасности. Если "Нативидад" укроется в заливе Фонсека, Хорнблауэру вполне вероятно, вообще не удастся его уничтожить. Кое-кто объяснит его провал недостатком профессионализма, а другие (и их будет большинство) -- трусостью. XVII С мачты "Лидии" ясным днем в Тихом океане корабль можно различить на расстоянии около двадцати миль. Таким образом, под наблюдением оказывался круг радиусом в двадцать миль. Оставшиеся до рассвета часы Хорнблауэр напряженно считал -- прикидывал параметры круга, внутри которого вероятно обнаружить неприятеля. "Нативидад" может быть совсем рядом, а может -- в пятидесяти или даже в ста милях. Это означает, что взаимное расположение кораблей на заре определяется чистой случайностью. Почти пятьдесят против одного, что они "Нативидад" не увидят; пятьдесят шансов против одного, что профессиональная репутация Хорнблауэра безвозвратно погибнет, и лишь его профессиональные способности могут изменить это соотношение. Оставалось надеяться, что он угадал верно. Офицеры знали это не хуже него. Хорнблауэр в темноте чувствовал на себе любопытные взгляды Джерарда и потому стоял неподвижно, а не ходил взад и вперед по палубе, хотя с приближением рассвета сердце у него забилось сильнее. Чернота сменилась серостью. Теперь уже можно было угадать очертания корабля, ясно видны были грот- и фор-марсели. За кормой на сером небе проступал слабый розоватый отсвет. Вот уже за бортом бегут не только белые гребни, во и сами волны. Впереди погасли звезды. Привычный глаз мог уже видеть на милю вокруг судна. И вот, когда "Лидия" приподнялась на волне, за кормой на востоке блеснуло над горизонтом золотистое зернышко, исчезло, вновь появилось и стало расти. Вскоре оно превратилось в большой ломоть солнца и принялось впитывать слабую мглистую дымку над морем. Потом поднялся весь диск, и чудо восхода завершилось. -- Вижу парус! -- оглушительно заорал впередсмотрящий. Хорнблауэр угадал правильно. Прямо впереди, милях в десяти от них, покачивался "Нативидад", до странности непохожий на тот, что они видели вчера утром. Каким-то образом там установили временный рангоут. Там, где раньше стояла фок-мачта, теперь торчал обломок фор-стеньги, неуклюже наклоненный к корме. Грот-стеньгу заменили легким рангоутным деревом -- вероятно, бом-брам-стеньгой. На временных мачтах красовалось странное собрание плохо прилаженных парусов -- кливеров, блиндов и стакселей, призванных уравновесить действие грота, крюйселя, контр-бизани и удерживать корабль круто к ветру. "Мамаша Браун развесила свою постирушку", -- заметил Буш. Завидев "Лидию", неприятель положил руль на борт -- мачты слились -- и двинулся прочь от фрегата. -- Будет кильватерная погоня, -- сказал Джерард, не отрывая от глаз подзорную трубу. -- Полагаю, им хватило вчерашнего. Хорнблауэр слышал это замечание. Сам он лучше понимал Креспо. Если тому выгодно оттянуть бой (а это несомненно так), он вполне разумно будет тянуть до последнего. В море ничто нельзя предсказать наверняка. Что-то может помешать "Лидии" вступить в бой -- нежданно-негаданно налетит шквал и сломает ей мачту, внезапно упадет туман, -- да мало ли что случается на море! Пока остается шанс уйти от "Лидии", Креспо постарается его не упустить. Все это было логично, хотя и не очень доблестно, вполне в духе Креспо. Долг Хорнблауэра -- этого не допустить. Он внимательно посмотрел вслед "Нативидаду", окинул взглядом паруса "Лидии", убедился, что все дают тягу, и напомнил себе о людях. -- Пошлите матросов завтракать, -- сказал он. Каждый капитан королевского судна старается, по возможности, вести матросов в бой сытыми. Сам он остался на палубе, и, не в силах больше стоять, заходил взад и вперед по шканцам. Сейчас "Нативидад" ищет спасения в бегстве, но Хорнблауэр знал, что, настигнутый, он будет сражаться беззаветно. На хрупкую древесину фрегата вновь посыплются двадцатичетырехфунтовые ядра. Они вчера нанесли достаточный урон -- Хорнблауэр слышал скорбный перестук помп, которые откачивали непрерывно поступавшую в пробоины воду. Этот перестук так и не смолкал со вчерашнего дня. С временной мачтой, текущая, как сито, несмотря на парус под днищем, потерявшая убитыми и ранеными шестьдесят четыре человека из своей и так немногочисленной команды, "Лидия" будет не в состоянии выдержать серьезный бой. Быть может, за этой полосой синего моря ее ждет поражение, а его -- гибель. Вдруг рядом появился Полвил. В руке он держал поднос. -- Завтрак, сэр, -- сказал он. -- А то ваше время обедать придет, когда мы будем сражаться. Увидев поднос, Хорнблауэр вдруг осознал, как страстно желает эту дымящуюся чашку кофе. Он жадно схватил ее, торопливо глотнул и тогда только вспомнил, что не должен показывать себя перед слугой простым смертным, способным испытывать голод или жажду. -- Спасибо, Полвил, -- сказал он, отпивая помаленьку. -- А ейная милость шлют вам свои приветствия, сэр, и просят, чтоб им разрешили остаться в кубрике, когда начнется бой. -- Кхе-хм, -- сказал Хорнблауэр, уставясь на Полвила. Неожиданная просьба застигла его врасплох. Всю ночь он старался забыть о леди Барбаре, как иной старается забыть про зубную боль. В кубрике леди Барбара будет отделена от раненых одной лишь тоненькой занавеской. Это не место для женщины. Но то же можно сказать о канатном ящике. Говоря по чести, на идущем в бой фрегате женщине вообще не место. -- Отправьте ее куда хотите, лишь бы подальше от ядер, -- сказал он раздраженно. -- Есть, сэр. Еще ейная милость велели сказать, что желают вам сегодня всяческой удачи, сэр, и... и... не сомневаются, что вы добьетесь успеха, которого... которого заслуживаете. Полвил произнес эту длинную речь с запинкой -- он явно выучил ее не так хорошо, как желал бы. -- Спасибо, Полвил, -- мрачно сказал Хорнблауэр. Он вспомнил, как леди Барбара смотрела на него вчера с главной палубы. Лицо ее было четко очерченное и пронзительное, как пшага -- такое уж нелепое сравнение пришло ему в голову. -- Кхе-хм, -- сказал он сердито. Он знал, что лицо его смягчилось -- не хватало, чтобы Полвил заметил и, сопоставив с темой разговора, угадал причину. -- Идите вниз и позаботьтесь, чтоб ее милости было удобно. Матросы, закончив завтракать, вывалили на палубу, помпы застучали повеселее -- уставшие работники сменились новыми. Орудийные расчеты встали у пушек, немногие свободные от дел собрались на полубаке и рьяно обсуждали продвижение судна. Буш явился на шканцы провозвестником беды. -- Как вы думаете, сэр, ветер подержится? -- спросил он. -- Что-то мне кажется, солнце его глотает. Сомнений быть не могло: по мере того, как солнце поднималось, ветер стихал. Волны по-прежнему были короткие и крутые, но "Лидия" двигалась по ним без былой легкости. Она неизящно дергалась и кренилась с носа на корму, лишенная устойчивой тяги, которую давал бы хороший ветер. Небо над головой быстро приобретало голубоватый металлический оттенок. -- Мы их быстро нагоняем, -- сказал Хорнблауэр, не отрываясь взглядом от "Нативидада", чтоб не обращать внимания на предостережение стихий. -- Три часа, и мы их догоним, -- сказал Буш. -- Лишь бы ветер подержался. Становилось жарко. Горячие солнечные лучи казались еще горячее после относительной прохлады ушедшей ночи. Матросы перебрались в тень под переходными мостиками и устало лежали там. Мерный перестук помп теперь, когда ветер ослаб, казалось, стал громче. Хорнблауэр вдруг понял, что если хоть на минуту подумает об усталости, она его одолеет. Он упрямо стоял на шканцах, солнце пекло ему спину. Он ежеминутно поднимал подзорную трубу и смотрел на "Нативидад". Буш суетился, разворачивал паруса -- ветер часто менял направление. -- Держи ровнее, черт тебя подери, -- рявкнул он рулевому, заметив, что нос корабля отклонился в подошву волны. -- Не могу, сэр, прошу прощения, -- был ответ. -- Ветер слишком слабый. Это было верно. При таком слабом ветре "Лидия" не могла делать два узла, необходимых для управления рулем. -- Нам придется намочить паруса. Мистер Буш, займитесь этим, пожалуйста, -- сказал Хорнблауэр. На это пришлось отрядить целый дивизион. Мокрые паруса удержат ветер, который не удержали бы сухие. Гордени основали в блоки на ноках реев, ими поднимали в ведрах морскую воду и лили ее на полотно. Солнце пекло так сильно, вода испарялась так быстро, что ведра спускали и поднимали непрерывно. К стуку помп теперь добавился скрип шкивов в блоках. "Лидия" ползла, бешено подпрыгивая между мятущимися волнами и сияющим небом. -- А он уже румбы считает, -- сказал Буш, указывая большим пальцем на далекой "Нативидад". -- Где ему тягаться с этакой красотищей. Новый горе-рангоут его не спасет. "Нативидад" бестолково вертелся на волнах, поворачиваясь то бортом, то кормой, не в силах удержать курс на слабом ветру. Буш торжествующе посмотрел на свою новую бизань- мачту, на пирамиду парусов, потом на вертящийся "Нативидад" -- до него было уже меньше пяти миль. Минуты тянулись, и лишь корабельные шумы отмечали продвижение судна. Хорнблауэр стоял на изнуряющей жаре, вертя в руках подзорную трубу. -- Вот и ветер, клянусь Богом! -- вдруг сказал Буш. Корабль немного накренился, такелаж тихонько запел. -- Стой тянуть ведра. "Лидия" упорно ползла вперед, кренясь и опускаясь в шумящие под ее носом волны. "Нативидад" заметно приближался. -- Он скоро и до них доберется. Ага? Что я говорил? Паруса "Нативидада" наполнились. Он выпрямился на курсе. -- Им ветер не поможет так, как нам. Господи, лишь бы он подержался! -- сказал Буш. Ветер на секунду стих и возобновился с новой силой. Теперь, когда "Нативидад" поднимался на волне, он был виден уже целиком. Еще час -- даже меньше часа -- и они будут на расстоянии выстрела. -- Скоро мы сможем стрелять по нему с дальней дистанции. -- Мистер Буш, -- сказал Хорнблауэр язвительно. -- Я могу оценить ситуацию без ваших глубокомысленных замечаний. -- Прошу прощения, сэр. -- Буш был задет. Секунду он сердито наливался краской, потом заметил озабоченность в усталых глазах Хорнблауэра и затопал к противоположному поручню, чтобы в одиночестве унять обиду. Тут, словно желая вставить свое слово, оглушительно хлопнул большой грот. Ветер стих так же беспричинно, как и поднялся. Там, где был "Нативидад", он еще дул, и "Нативидад", подгоняемый порывистым ветром, твердо шел вперед, вновь отрываясь от "Лидии". В Тихом океане, в тропиках, один корабль может лежать, застигнутый штилем, другой -- идти с попутным ветром, подобно тому как крутые волны, на которых они качались, означали, что вчерашний шторм еще продолжается за горизонтом, в Тегуантепекском заливе. Хорнблауэр неспокойно переминался под палящим солнцем. Он боялся, что "Нативидад" уйдет прямо у него из-под носа. Ветер совсем стих, мочить паруса было бессмысленно. "Лидия" кренилась с боку на бок и поворачивалась по воле волн. Прошло десять секунд, прежде чем Хорнблауэр успокоился, увидев подобное же поведение "Нативидада". Не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. "Лидия" яростно качалась с боку на бок под судорожный скрип древесины, хлопанье парусов, перестук блоков. Лишь помпы не прекращали работу, их упорный лязг плыл в горячем воздухе. До "Нативидада" оставалось четыре мили -- на полторы мили больше, чем покрывала любая из пушек "Лидии". -- Мистер Буш, -- сказал Хорнблауэр. -- Мы будем буксировать судно шлюпками. Спустите тендер и барказ. В первую секунду Буш посмотрел с сомнением. Он опасался, что противник сделает то же. Однако он понял -- как Хорнблауэр понял прежде него -- что субтильную "Лидию" буксировать будет гораздо легче, чем неуклюжий "Нативидад", а глядишь -- после вчерашнего боя у противника могло вовсе не остаться шлюпок, способных держаться на воде. Сблизиться с неприятелем любой ценой -- в этом был долг Хорнблауэра. -- Спустить шлюпки! -- заорал Гаррисон. -- Команду в тендер, команду в барказ! Засвистели дудки. Матросы выстроились в цепочки у талей, шлюпки по очереди закачались в воздухе и опустились на воду. Их команда подставляла кранцы, отталкиваясь от нависающего борта "Лидии". Для матросов начался долгий, выматывающий труд. Они гребли, шлюпки прыгали по крутым волнам, и вот тросы натянулись, принимая напряжение. Теперь матросы налегали, что есть мочи, но, казалось, не двигались с места, только без толку пенили веслами синюю воду. Потом "Лидия" соизволила немного проползти, и все повторилось снова. Мешали волны -- иногда все матросы по одному борту разом "ловили леща", так что шлюпка разворачивалась, чуть не врезаясь в другую. "Лидия", такая покладистая и грациозная под парусами, на буксире вела себя сущей стервой. Она уклонялась от курса, она проваливалась в подошву волны и под плеск весел тащила шлюпки назад, к своему дрожащему носу, потом, передумав, так быстро устремлялась за двумя натянутыми тросами, что гребцы, не рассчитав силы, падали навзничь, рискуя в этот момент опасности оказаться под кораблем. Они работали голыми. По лицам и туловищам ручьями катился пот. В отличие от своих товарищей у помп они не могли забыться в одуряющей монотонности -- от них постоянно требовалось внимание. Сидящий на корме унтер-офицер время от времени раздавал дополнительные порции воды, но их не хватало, чтобы утолить мучительную жажду. Матросы гребли, и гребли, их намозоленные годами морской службы руки трескались и шли пузырями, так что нестерпимо было уже держать весла. Хорнблауэр отлично знал, каким мучениям они подвергаются -- сам он не выдержал бы и получаса такой работы. Он приказал, чтобы гребцов сменяли каждые полчаса, и всячески старался ободрить. Он глядел на них со смущенной жалостью. Три четверти его матросов чуть больше полугода назад не были и не намеревались быть моряками -- их загребли во время повальной вербовки. Хорнблауэр против воли испытывал то, чего, наверно, никогда не испытывали его офицеры -- он видел в команде не марсовых или шкафутных, а тех, кем они были до вербовки: грузчиков, паромщиков, носильщиков. Среди них были даже возчики и гончары -- даже два приказчика и один наборщик. Этих людей оторвали от семьи, от привычной работы и принудили к тяжелому труду, негодной пище, ужасным условиям жизни, страху перед кошками и ротанговой тростью Гаррисона, а вдобавок -- опасности утонуть или погибнуть в бою. Хорнблауэр, впечатлительный от природы, остро сочувствовал им, даже сознавая всю недопустимость подобной жалости. Мало того, он (в отличие от большинства других либералов) с годами впадал во все больший либерализм. Но все слабости отступали перед жгучим беспокойством, толкавшим его довершить начатое. Он видит "Нативидад", значит, не может отдыхать, пока с ним не сразится, а раз капитан не отдыхает, тем более не могут отдыхать матросы -- разламывающиеся спины и кровоточащие ладони не в счет. Тщательно измерив секстаном противолежащие углы, он мог уверенно сказать, что к концу часа матросы своими усилиями подтащили "Лидию" чуть ближе к "Нативидаду". Буш -- он проделал те же наблюдения -- был согласен. Солнце поднималось выше, "Лидия" дюйм за дюймом ползла к неприятелю. -- "Нативидад" спустил шлюпку, сэр! -- крикнул Найвит с фор-салинга. -- Сколько весел? -- Думаю, двенадцать, сэр. Они берут корабль на буксир -- На здоровьице, -- презрительно хмыкнул Буш. -- На двенадцати веслах они эту лохань далеко не утянут. Хорнблауэр сверкнул на него глазами, и Буш вновь ретировался на свою сторону шканцев: он забыл, что капитан не в настроении беседовать. Нервы его были напряжены до предела. Он стоял под палящим солнцем, жар поднимался от палубы, потная рубашка натирала тело. Он чувствовал себя запертым, словно пойманный зверь, в клетке мелких практических деталей. Бесконечный перестук помп, качка, дребезжание такелажа, скрип весел в уключинах -- все это сводило его с ума. Казалось, он заорет (или разрыдается) от любого пустяка. В полдень он поменял матросов на веслах и у помп, потом послал команду обедать -- и с горечью вспомнил, что они завтракали в ожидании скорого боя. В два часа он начал подумывать, не подошли ли они к "Нативидаду" на расстояние очень дальнего выстрела, но сам факт этих раздумий подсказал ему, что это не так. Он слишком хорошо знал свой нетерпеливый характер и потому поборол искушение, не стал зря тратить порох и ядра. И вот, в тысячный раз подняв подзорную трубу, он увидел над кормой "Нативидада" белый диск. Диск распухал и превратился в тонкое облачко. Через шесть секунд глухой рокот выстрела достиг их ушей. Креспо явно решил попытать счастье. -- У них на шканцах две длинных восемнадцатифунтовки, -- сказал Джерард Бушу недалеко от Хорнблауэра. -- Тяжеловато для ретирадных орудий. Хорнблауэр это знал. Почти час он должен будет сносить обстрел этих пушек, прежде чем сможет пустить в ход бронзовые девятифунтовки на полубаке "Лидии". Еще клуб дыма появился над кормой "Нативидада". В этот раз Хорнблауэр увидел всплеск на гребне волны в полумиле впереди. Но, учитывая дистанцию и сильное волнение на море, это не значит, что пушки "Нативидада" не могут достать "Лидию". Хорнблауэр услышал свист следующего ядра и увидел фонтанчик брызг ярдах в пятидесяти от правой раковины. -- Мистер Джерард, -- сказал он, -- попросите мистера Марша посмотреть, что можно сделать с длинными девятифунтовками на полуюте. Матросов подбодрит, если "Лидия" будет время от времени палить из пушек, а не просто безропотно сносить обстрел. Марш вразвалку вышел из темноты порохового погреба, моргая от ослепительного солнечного света. Он с сомнением потряс головой, прикидывая расстояние между кораблями, но пушку велел выдвинуть и своими руками любовно зарядил. Он заложил максимальный заряд и потратил несколько секунд, выбирая из ящика самое круглое ядро, потом тщательно направил пушку и отошел, держа в руке вытяжной шнур. Некоторое время он наблюдал, как кренится "Лидия" и как движется ее нос. Десяток подзорных труб устремился на "Нативидад": все ждали, куда упадет ядро. Вдруг Марш дернул шнур. Пушка явственно громыхнула в неподвижном горячем воздухе. -- Два кабельтовых за кормой! -- крикнул Найвит с фор-салинга. Хорнблауэр не заметил всплеска, в чем усмотрел лишнее доказательство своей профессиональной непригодности. Чтоб скрыть это, он вновь напустил на себя непроницаемый вид. -- Попробуйте еще, мистер Марш, -- сказал он. "Нативидад" теперь стрелял из обоих ретирадных орудий. Пока Хорнблауэр говорил, впереди раздался треск. Одно из восемнадцатифунтовых ядер ударило "Лидию" чуть ниже ватерлинии. Хорнблауэр слышал, как юный Сэвидж в барказе разразился звонкими ругательствами, понукая гребцов -- видимо, ядро пролетело прямо у них над головой. Марш погладил бороду и принялся перезаряжать длинную девятифунтовку. Хорнблауэр тем временем просчитывал шансы на благоприятный исход боя. Девятифунтовка, хоть и малокалиберная, била дальше, чем короткие пушки главной палубы; карронады же, составляющие половину вооружения "Лидии", годились только для стрельбы на близкое расстояние. "Лидии" придется еще долго ползти к "Нативидаду", прежде чем она сможет успешно ему ответить. Предстоит пережить долгий и опасный промежуток времени, когда "Нативидад" уже сможет пустить в ход пушки, а "Лидия" -- еще нет. Будут убитые и раненые, возможно -- поврежденные пушки, серьезные поломки. Пока мистер Марш, сощурясь, смотрел в прицел девятифунтовки, Хорнблауэр пытался взвесить все "за" и "против" сближения с врагом. Вдруг он ухмыльнулся и перестал тянуть себя за подбородок -- он определился окончательно. Он начал бой -- он любой ценою доведет его до конца. Его гибкий ум застыл в упорной решимости. Как бы подкрепляя эту решимость, громыхнула девятифунтовка. -- Совсем рядом!-- победно завопил Найвит с фор-салинга. -- Прекрасно, мистер Марш, -- сказал Хорнблауэр. Марш довольно потянул себя за бороду. "Нативидад" теперь стрелял чаще. Трижды громкий всплеск возвещал о попадании. Вдруг словно какая-то невидимая рука зашатала Хорнблауэра, уши его наполнил душераздирающий грохот. У гакаборта сидел морской пехотинец, тупо созерцая левую ногу -- на ней не было ступни. Другой пехотинец со стуком выронил ружье и прижал руку к разорванному щепкой лицу. Между пальцев его текла кровь. -- Вы ранены, сэр? -- воскликнул Буш, одним прыжком оказываясь возле Хорнблауэра. -- Нет. Хорнблауэр отвернулся и, пока раненых уносили, глядел в подзорную трубу на "Нативидад". Он видел, как рядом с кораблем появилось длинное пятно, удлинилось и отошло в сторону. Это -- шлюпка, которой прежде пытались буксировать судно -- вероятно, Креспо осознал бессмысленность своей затеи. Но шлюпку все не поднимали. Секунду Хорнблауэр был озадачен, но тут все объяснилось. Видны стали короткие временные фок- и грот-мачта: шлюпка усердно разворачивала судно боком к англичанам. Скоро не две, а двадцать пять пушек откроют огонь по "Лидии". У Хорнблауэра участилось дыхание. Он сглотнул. Пульс тоже участился. Не отрывая от глаза подзорную трубу, он удостоверился, что правильно понял маневр неприятеля, потом лениво прошел на переходный мостик. Он принуждал себя изображать веселость и бесшабашность: он знал, что дураки-матросы, которыми он командует, охотнее будет сражаться за такого капитана. -- Они нас ждут, ребята, -- сказал он. -- Скоро у нас над головой пролетит несколько камушков. Покажите, что англичане видали и не такое. Он не ошибся: матросы отвечали бодрыми выкриками. Он снова поднял к глазам подзорную трубу. "Нативидад" еще поворачивал. Долгое дело -- в полный штиль развернуть неуклюжее двухпалубное судно. Но все три мачты уже разошлись, и Хорнблауэр угадывал белые полоски на бортах "Нативидада". -- Кхе-хм, -- сказал он. Он слышал, как скрипят весла -- гребцы все тащили и тащили "Лидию" к неприятелю. На палубе несколько офицеров -- в том числе Буш и Кристэл -- отвлеченно обсуждали возможный процент попаданий при бортовом залпе с испанского судна на расстоянии мили. Они говорили с хладнокровием какое Хорнблауэр и не мечтал даже воспроизвести достоверно. Он меньше -- гораздо меньше -- боялся смерти, чем поражения и презрительной жалости собратьев. Сильнее всего страшило увечье. Когда бывший флотский офицер ковыляет на двух деревяшках, его жалеют и называют героическим защитником Англии; но за глаза высмеивают. Думать, что он сделается посмешищем, было невыносимо. Он может лишиться носа или щеки, получить такое увечье, что на него противно будет смотреть. Его передернуло. За этими жуткими мыслями он не вспомнил о сопутствующих деталях, о мучениях, которым подвергается в полутемном кокпите под неумелыми руками Лаури. "Нативидад" вдруг окутался дымом. Через несколько минут воздух и вода вокруг "Лидии", да и само судно, задрожали от ядер. -- Не больше двух попаданий, -- торжествующе сказал Буш. -- Как я и говорил, -- сказал Кристэл. -- Их капитану надо бы ходить от пушки и каждую направлять самому. -- Почем вы знаете, может он так и делает? -- возразил Буш. В их беседу вступил еще один голос -- вызывающе громыхнула девятифунтовка. Хорнблауэру почудилось, что он увидел полетевшие над палубой щепки, хотя при таком расстоянии это было маловероятно. -- Отлично, мистер Марш! -- крикнул он. -- Прямое попадание! "Нативидад" дал еще бортовой залп, и еще один, и еще. Раз за разом через всю палубу "Лидии" проносились ядра. На палубе лежали убитые, стонали раненые. Раненых уносили вниз. -- Любому, у кого есть математический склад ума, ясно, -- сказал Кристэл, -- что эти пушки наводили разные руки. В противном случае бы не было такого разброса ядер. -- Чепуха, -- стоял на своем Буш. -- Посмотрите, сколько времени проходит между двумя бортовыми залпами. Достаточно, чтоб один человек навел все пушки. Иначе что бы они делали все это время? -- Даго... -- начал Кристэл, но неожиданный хлопок над головой заставил его на время замолчать. -- Мистер Гэлбрейт! -- крикнул Буш. -- Прикажите сплеснить грот-брам-штаг. -- Потом торжествующе обернулся к Кристэлу. -- Заметили вы, -- спросил он, -- что все ядра пролетели высоко? Как это объясняет ваш математический ум? -- Они стреляют, когда борт поднялся на волне, мистеп Буш. Странно, мистер Буш, как после Трафальгара вы... Хорнблауэр страстно желал оборвать выматывающий его нервы спор, но был неспособен на такое тиранство. В недвижном воздухе пороховой дым окутал "Нативидад" так, что тот призрачно маячил в облаке, над которым возвышалась только одинокая бизань-мачта. -- Мистер Буш, -- спросил Хорнблауэр, -- как по-вашему, сколько сейчас до него? -- Я бы сказал, три четверти мили, сэр. -- Скорее две трети, сэр, -- сказал Кристэл. -- Вашего мнения не спрашивают, мистер Кристэл, -- огрызнулся Хорнблауэр. Три четверти мили, даже две трети -- слишком много для карронад "Лидии". Она должна идти вперед под обстрелом. Буш, судя по его следующему приказу, был того же мнения. -- Пора сменить гребцов, -- сказал он и пошел на бак. Хорнблауэр услышал, как он загоняет в шлюпки новых матросов -- надо было поторапливаться, пока "Лидия" не потеряла свою и так небольшую скорость. Было нестерпимо жарко, хотя солнце давно перевалило за полдень. Запах крови мешался с запахом нагретых палубных пазов и запахом дыма от девятифунтовок, из которых Марш исправно бомбардировал врага. Хорнблауэру было худо -- он всерьез опасался, что опозорит себя навеки, начав блевать на виду у всей команды. Он настолько ослабел от усталости и тревоги, что мучительно ощущал качку. Матросы у пушек замолчали -- прежде они смеялись и шутили, но теперь сникли под обстрелом. Это дурной знак. -- Позовите Салливана, пусть придет со скрипкой, -- приказал Хорнблауэр. Полоумный ирландец вышел на корму и козырнул, держа скрипку и смычок под мышкой. -- Сыграй нам, Салливан, -- приказал Хорнблауэр. -- Эй, ребята, кто из вас лучше всех танцует хорнпайп? По этому вопросу, очевидно, существовало разногласие. -- Бенскин, сэр, -- сказали несколько голосов. -- Хол, сэр, -- сказали другие. -- Нет, Макэвой, сэр. -- Тогда устроим состязание, -- сказал Хорнблауэр. -- Бенскин, Хол, Макэвой. Гинея тому, кто спляшет лучше. В последующие годы рассказывали и пересказывали, как "Лидию" буксировали в бой, а на главной палубе отплясывали хорнпайп. Это приводили как пример смелости и выдержки капитана, и только сам Хорнблауэр знал, как мало правды в этой похвале. Надо было подбодрить матросов -- вот почему он это сделал. Никто не знал, что его чуть не стошнило, когда в носовой орудийный порт влетело ядро, забрызгав Хола матросскими мозгами, но не заставив пропустить коленце. Позже спереди от судна послышался треск, крики и стоны. -- Барказ затонул, сэр! -- крикнул Гэлбрейт с полубака; но Хорнблауэр был уже там. Ядро разбило барказ чуть ли не на отдельные доски. Уцелевшие матросы барахтались в воде, хватались за ватер-штаг или карабкались в тендер -- все боялись акул. -- Даго избавили нас от лишних хлопот -- не придется поднимать барказ, -- сказал Хорнблауэр громко. -- Мы уже близко и можем показать зубы. Слышавшие его матросы закричали "ура!" -- Мистер Хукер! -- крикнул он мичману в тендере. -- Когда всех подберете, будьте любезны, поверните руль направо. Мы откроем огонь. Он вернулся на шканцы. -- Руль круто направо, -- скомандовал он рулевому. -- Мистер Джерард, открывайте огонь, как только сможете навести пушки. "Лидия" очень медленно развернулась. Еще один бортовой залп с "Нативидада" обрушился на нее, но Хорнблауэр попросту не заметил. Окончилось вынужденное бездействие. Он подвел свой корабль на четыреста ярдов к неприятелю, и теперь его единственная обязанность -- ходить по палубе, показывая матросам пример. Решений больше принимать не надо. -- Взвести затворы! -- кричал Джерард на шкафуте. -- Суши весла, мистер Хукер. Шабаш! -- кричал Хорнблауэр. "Лидия" поворачивалась дюйм за дюймом, Джерард, прищурясь, смотрел вдоль одной из пушек правого борта, выжидая время. -- Цельсь! -- крикнул он и отступил, оценивая бортовую качку. -- Пли! Прогремели выстрелы, заклубился дым, "Лидия" накренилась от отдачи. -- Давай еще, ребята! -- прокричал сквозь грохот Хорнблауэр. С началом боя его охватило радостное возбуждение. Страх перед увечьем прошел. В тридцать секунд пушки перезарядили, выдвинули и выстрелили. Снова, и снова, и снова. Джерард наблюдал за качкой и подавал команду стрелять. Позже Хорнблауэр припоминал пять бортовых залпов с "Лидии" и только два с "Нативидада". Такая скорость стрельбы с лихвой перекрывала превосходящую огневую мощь неприятеля. На шестой раз одна пушка выстрелила секундой раньше, чем Джерард отдал команду. Хорнблауэр бросился вперед, отыскать провинившийся орудийный расчет. Это было нетрудно -- они прятали глаза и подозрительно суетились. Он погрозил им пальцем. -- Без спешки! -- приказал он. -- Следующего, кто выстрелит не вовремя, выпорю. При такой дальности стрельбы важно все время держать матросов в руках -- в пылу боя занятые перезарядкой и наводкой канониры могут и не уследить за качкой. -- Да здравствует старик Хорни! -- выкрикнул неизвестный голос впереди. Раздался смех и одобрительные выкрики. Их оборвал Джерард, вновь скомандовав: "Пли!" Все судно окуталось густым, как лондонский туман, дымом. Хотя над головой светило яркое солнце, со шканцев невозможно было различить людей на полубаке, и в неестественной темноте видны были только оранжевые вспышки. "Нативидад" виднелся огромным облаком дыма, из которого торчала одинокая стеньга. Густой смог, плывший над палубой серыми клубами, щипал глаза и раздражал легкие. Кожа начала чесаться. Хорнблауэр увидел рядом с собой Буша. -- "Нативидад" почувствовал наш обстрел, сэр, -- прокричал тот сквозь грохот. -- Они стреляют как попало. Только посмотрите, сэр. Из последнего бортового залпа в цель попали только два ядра. Полдюжины зарылись в воду за кормой "Лидии", окатив шканцы водопадом брызг. Хорнблауэр радостно кивнул. Значит, он был прав, рискнув подойти на такое расстояние. Чтобы стрелять часто и целить метко в грохоте, дыму и смятении морского боя, требовались дисциплина и умение, какими, он знал, команда "Нативидада" не обладает. Он посмотрел сквозь дым на главную палубу "Лидии". Человек посторонний, наблюдая суетливую беготню юнг с кокорами, яростные усилия орудийных расчетов, слыша грохот, видя темноту, убитых и раненых, счел бы все это полной неразберихой. Хорнблауэр знал лучше. Все, что здесь происходило, каждый шаг каждого человека был частью схемы, разработанной им семь месяцев назад -- еще до выхода в море -- и вбитой в головы команды посредством долгой и утомительной муштры. Хорнблауэр видел Джерарда у грот- мачты. У того было одухотворенное, как у святого, лицо -- пушки, подобно женщинам, были страстью Джерарда. Хорнблауэр видел мичманов и других уорент-офицеров. Каждый стоял у своего суб-дивизиона, каждый ловил крики Джерарда следил, чтоб пушки его стреляли ритмично. Хорнблауэр видел прибойничьих с прибойниками, банителей с банниками, видел как канониры, подняв правую руку, склоняются над казенными частями орудий. С батареи левого борта сняли уже почти всех матросов. У каждой пушки оставались всего двое на случай, если внезапный поворот событий потребует открыть огонь с этого борта. Остальных распределили по судну: они заменяли убитых и раненых на правом борту, качали помпы, чей скорбный перестук неотступно звучал в ужасающем грохоте, отдыхали на веслах в тендере, устраняли поломки наверху. Хорнблауэр с благодарностью подумал о семи месяцах, давших ему возможность так вышколить команду. Что-то -- отдача пушек, слабое дуновение ветра, действие волн -- разворачивало "Лидию". Хорнблауэр заметил, что пушки приходится все сильнее поворачивать вбок, и это замедляет стрельбу. Он бросился на полубак, пробежал по бушприту и оказался над тендером, откуда Хукер с матросами наблюдали за боем. -- Мистер Хукер, разверните нос судна на два румба вправо. -- Есть, сэр. Матросы согнулись над веслами, распрямились, согнулись и вновь распрямились. Шлюпка двинулась в сторону "Нативидада". Буксирный трос натянулся. В эту минуту еще одно плохо нацеленное ядро вспенило воду у самой шлюпки. Через несколько минут матросам удалось, налегая на весла, развернуть судно. Хорнблауэр оставил их и побежал обратно на шканцы. Здесь его ждал бледный от страха юнга. -- Меня послал мистер Хауэл, сэр. Кеттенс-помпа правого борта разбита в щепки. -- Да? -- Хорнблауэр знал, что корабельный плотник не послал бы гонца единственно чтоб передать этот крик отчаяния. -- Он вооружает новую, сэр, но она заработает не раньше, чем через час, сэр. Он велел сказать вам, что вода понемногу прибывает, сэр. -- Кхе-хм, -- сказал Хорнблауэр. Ребенок, преодолев первое потрясение от разговора с капитаном, теперь смотрел на него круглыми доверчивыми глазами. -- У помпы разорвало в клочья четырнадцать человек сэр. Просто ужасть, сэр. -- Очень хорошо. Беги к мистеру Хауэлу и скажи -- капитан уверен, что он сумеет быстро вооружить помпу. -- Есть, сэр. Мальчик юркнул на главную палубу. Хорнблауэр видел как он бежит вперед, увертываясь от спешащих туда и сюда людей. Ему пришлось объясниться с морским пехотинцем у люка -- никто не имел права спускаться вниз иначе как по делу. Хорнблауэр чувствовал, что сообщение Хауэла не имеет для него никакого значения. Оно не требует от него решений. Ему оставалось только продолжать бой, пусть даже судно тонет у него под ногами. Было утешительно не чувствовать никакой ответственности по этому поводу. -- Уже полтора часа, -- это сказал, появившись рядом, Буш. Он потирал руки. -- Грандиозно, сэр. Грандиозно. Хорнблауэр сказал бы, что прошло не больше десяти минут. Но Бушу виднее -- в его обязанности входило следить за песочными часами у нактоуза. -- Ни разу не видел, чтоб даго так стреляли из пушек, -- заметил Буш. -- Они целят плохо, но залпы дают все той же частотой. А мне кажется, мы здорово их помяли. Буш попытался взглянуть на неприятеля, но мешал дым, и он комично замахал руками, словно мог разогнать дымовую завесу. Жест этот показал, что он совсем не так спокоен, как представляется со стороны, и доставил Хорнблауэру абсурдное удовольствие. Тут появился Кристэл. -- Дым немного редеет, сэр. Мне кажется, задул слабый ветер. Он послюнявил палец. -- Точно, сэр. Легкий бриз с левой раковины. Ага! Пока он говорил, налетел более сильный порыв. Дым сплошным облаком проплыл над правой скулой. Сцена распахнулась, словно подняли театральный занавес. "Нативидад" выглядел голым остовом. Временная фок-мачта разделила судьбу своей предшественницы, за ней отправилась и грот-мачта. Бизань-мачта дико раскачивалась, волоча за собой огромный клубок тросов. Ниже фок- мачты три орудийных порта слились в одну большую дыру, как от выбитого зуба. -- Он сильно осел, -- сказал Буш, но тут продырявленный борт изрыгнул новый залп. В этот раз волею случая все ядра попали в "Лидию", что подтвердил громкий треск снизу. Дым клубился вокруг "Нативидада". Когда он рассеялся, наблюдатели увидели, как беспомощный "Нативидад" развернулся носом к ветру. В то же время ощущения подсказывали Хорнблауэру, что "Лидия" уже набрала достаточную для управления скорость. Рулевой вертел рукоятки штурвала, удерживая ее прямо. Хорнблауэр сразу увидел открывающиеся возможности. -- Один румб вправо! -- приказал он. -- Эй, на полубаке! Отцепите буксирный конец. "Лидия" прошла мимо носа неприятеля, в грохоте и пламени поливая его продольным огнем. -- Обстенить грот-марсель, -- приказал Хорнблауэр. Сквозь грохот пушек слышались ликующие крики матросов. За кормой в золотисто-алой славе погружалось в воду багровое солнце. Скоро ночь. -- Пора им сдаваться. Дьявол, почему они не сдаются? -- говорил Буш, пока бортовые залпы обрушивались на беспомощного врага, прочесывая его палубу с носа до кормы. Хорнблауэр знал ответ. Корабль под командованием Креспо и флагом Эль Супремо не сдастся. Он видел, как плещет в дыму золотая звезда на синем поле. -- Задай им жару, ребята, задай им жару! -- кричал Джерард. Дистанция сократилась, и теперь он предоставил канонирам стрелять независимо. Каждый орудийный расчет заряжал и палил так быстро, как только мог. Пушки разогрелись и при каждом выстреле подпрыгивали на лафетах, мокрые банники шипели в раскаленных жерлах, из них валил пар. Темнело. Вновь стали видны вспышки пушек, из жерл высовывались длинные оранжевые языки. Высоко над быстро бледнеющей полосой заката проступила и ярко засияла первая звезда. Бушприт "Нативидада", сломанный, повис над нижней частью форштевня. Потом в полумраке упала и бизань-мачта, сбитая пролетевшим сквозь все судно ядром. -- Теперь-то они должны сдаться, клянусь Богом! -- сказал Буш. После Трафальгара Бушу пришлось командовать трофейным испанским судном, и сейчас он вспоминал, как выглядит изувеченный в бою корабль -- сбитые с лафетов пушки, груды убитых и раненых перекатываются по кренящейся палубе, повсюду горечь, боль и обреченность. Словно отвечая ему, с носа "Нативидада" блеснула вспышка и раздался грохот. Какие-то беззаветные храбрецы талями и правилами развернули пушку так, что она била прямо по курсу, и теперь стреляли по угадывающейся в темноте "Лидии". -- Всыпь им, ребята, всыпь! -- орал Джерард, осатаневший от усталости и напряжения. Ветер нес "Лидию" на качающийся остов. С каждой секундой дистанция сокращалась. Когда их не ослепляли вспышки, Хорнблауэр и Буш различали в темноте фигурки людей на палубе "Нативидада". Теперь те стреляли из ружей. Вспышки разрывали темноту, и Хорнблауэр слышал, как пуля ударилась в поручень рядом с ним. Ему было все равно. Он ощущал непомерную усталость. Ветер налетал резкими порывами и все время менял направление. Трудно было, особенно впотьмах, определить, насколько сблизились корабли. -- Чем ближе мы подойдем, тем скорее их прикончим, -- заметил Буш. -- Да, но так мы скоро на них налетим, -- сказал Хорнблауэр. Он принудил себя к новому усилию. -- Велите матросам приготовиться отражать абордаж, -- сказал он и пошел туда, где гремели две шканцевые карронады правого борта. Орудийные расчеты так увлеклись, так загипнотизированы были монотонностью своей работы, что Хорнблауэру не сразу удалось привлечь их внимание. Он отдавал приказы, они стояли, обливаясь потом. Карронаду зарядили картечью, извлеченной из запасного ящика под гакабортом. Теперь канонирам оставалось ждать, склонившись у пушек, пока корабли сойдутся еще ближе. Пушки на главной палубе "Лидии" по-прежнему извергали огонь. С "Нативидада" неслись угрозы и оскорбления. Ружейные вспышки освещали толпу людей на баке -- те ждали, пока корабли сойдутся. И все же борта столкнулись неожиданно, когда внезапное сочетание ветра и волн резко бросило один корабль на другой. Нос "Нативидада" с душераздирающим треском ударил "Лидию" в середину борта, впереди бизань-мачты. С адскими воплями команда "Нативидада" бросилась к фальшборту. Канониры у карронад схватились за вытяжные шнуры. -- Ждите! -- крикнул Хорнблауэр. Его мозг работал, как счетная машина, учитывая ветер, волны, время и расстояние. "Лидия" медленно поворачивалась. Хорнблауэр заставил орудийные расчеты правилами вручную развернуть карронады. Толпа у фальшборта "Нативидада" ждала. Две карронады оказались прямо против нее. -- Пли! Карронады выплюнули тысячу ружейных пуль прямо в плотно сгрудившихся людей. Минуту стеяла тишина, потом на "Лидии" оглушительно прокатилось "ура!". Когда ликование стихло, слышны стали стоны раненых -- ружейные пули прочесали полубак "Нативидада" от борта до борта. Какое-то время два корабля оставались вплотную друг к ругу. На "Лидии" еще больше десятка пушек могли стрелять по "Нативидаду". Они палили, почти касаясь жерлами его носа. Ветер и волны вновь развели корабли. Теперь "Лидия" была под ветром и дрейфовала от качающегося остова. На английском судне стреляли все пушки, с "Нативидада" не отвечала ни одна. Смолкла даже ружейная стрельба. Хорнблауэр вновь поборол усталость. -- Прекратите огонь, -- крикнул он Джерарду. Пушки замолчали. Хорнблауэр посмотрел в темноту, туда, где переваливался на волнах громоздкий корпус "Нативидада". -- Сдавайтесь! -- крикнул он. -- Никогда! -- донесся ответ. Хорнблауэр мог бы поклясться, что это голос Креспо -- высокий и пронзительный. Креспо добавил пару нецензурных оскорблений. На это Хорнблауэр мог с полным правом улыбнуться. Он провел свой бой и выиграл его. -- Вы сделали все, что требуется от храброго человека! -- прокричал Хорнблауэр. -- Еще не все, капитан, -- слабо донеслось из темноты. Тут Хорнблауэр кое-что заметил -- дрожащий отсвет над громоздким носом "Нативидада". -- Креспо, дурак! -- закричал он. -- Ваш корабль горит! Сдавайтесь, пока не поздно! -- Никогда! Пушки "Лидии", почти прижатые к борту "Нативидада", забросили горящие пыжи в разбитую в щепки древесину. Сухое, как трут, деревянное судно воспламенилось, и огонь быстро разгорался. Он уже ярче, чем несколько минут назад: скоро весь корабль охватят языки пламени. Хорнблауэр первым делом обязан позаботиться о своем судне, отвести его в безопасность -- когда огонь доберется до картузов на палубе или до порохового погреба, "Нативидад" взорвется вулканом горящих обломков. -- Мы должны отойти от него, мистер Буш. -- Хорнблауэр говорил сухо, чтоб скрыть дрожь в голосе. -- Эй, к брасам! "Лидия" развернулась и в бейдевинд пошла прочь от пылающего остова. Буш и Хорнблауэр неотрывно смотрели на него. Они уже видели языки пламени, вырывающиеся из разбитого носа -- алый отблеск отражался в волнах. Внезапно огонь погас, словно задули свечу. Ничего не было видно в темноте, лишь бледные гребни волн. Море поглотило "Нативидад" прежде, чем его уничтожил огонь. -- Затонул, клянусь Богом! -- воскликнул Буш, перегибаясь через борт. Несколько секунд длилось молчание. В ушах Хорнблауэра все еще звучало последнее "Никогда". И все же очнулся он, вероятно, первым. Он развернул судно и вернулся к тому месту, где затонул "Нативидад". Он послал Хукера на тендере поискать уцелевших -- только тендер и остался из всех шлюпок. Гичка и ялик были разбиты в щепки, доски от барказа плавали в пяти милях отсюда. Подобрали несколько человек: двух вытащили матросы на русленях "Лидии", шестерых подобрал тендер -- и все. Команда "Лидии" встретила их приветливо. Они стояли в свете фонаря, вода ручьями текла с лохмотьев и тусклых черных волос. Они испуганно молчали; один даже попытался было сопротивляться, словно продолжая последний яростный бой "Нативидада". -- Ничего, мы еще из них сделаем марсовых, -- с натужной веселостью сказал Хорнблауэр. Усталость его достигла такой степени, что он говорил, как во сне. Все окружающее -- корабль, пушки, мачты, паруса, крепкая фигура Буша -- все было призрачным, реальной была лишь усталость, да боль в затылке. Он слышал свой голос как бы со стороны. -- Так точно, сэр, -- сказал боцман. Все перемелется, что попадет на жернова королевского флота. Гаррисон готов был делать матросов из любого человеческого материала -- собственно, этим он и занимался всю свою жизнь. -- Какой курс мне задать, сэр? -- спросил Буш, когда Хорнблауэр вернулся на шканцы. -- Курс? -- отрешенно повторил Хорнблауэр. -- Курс? Не верилось, что бой окончен, "Нативидад" потоплен и на тысячи миль вокруг нет ни одного неприятельского судна. Трудно было осознать и то, что "Лидия" в серьезной опасности, что монотонно лязгающие помпы не успевают откачивать проникающую в пробоины воду, что под днищем все еще протянут парус и судно крайне нуждается в починке. Мало-помалу Хорнблауэр понял, что должен открыть новую страницу в истории "Лидии", составить новые планы. Выстроилась уже целая очередь, ожидающая его приказов -- Буш, боцман и плотник, артиллерист и болван Лаури. Хорнблауэру пришлось вновь напрячь усталый мозг. Он оценил силу и направление ветра, так, словно решал отвлеченную нучную проблему, а не занимался делом, за двадцать лет в море ставшим его второй натурой. Он устало спустился в каюту, посреди неимоверного разрушения нашел разбитый ящик с картами, и уставился в изорванный планшет. Надо как можно скорее сообщить об одержанной победе в Панаму -- это очевидно. Может быть, там можно будет и починить судно. Впрочем, Хорнблауэр не ждал многого от этого неприютного рейда, особенно памятуя, что в городе желтая лихорадка. Значит, надо вести потрепанное судно в Панаму. Он проложил курс на мыс Мала, до предела напрягая мозг, сообразил, что ветер попутный, и поднялся наверх с готовыми приказами. Тут он обнаружил, что ожидавшая его толпа рассеялась, словно по волшебству. Буш разогнал всех -- как, неизвестно. Хорнблауэр сказал Бушу курс. Тут рядом материализовался Полвил с плащом и стульчиком. Сил возражать у Хорнблауэра не было. Он покорно дал закутать себя в плащ и почти без чувств рухнул на стульчик. Последний раз он сидел двадцать один час назад. Полвил принес и еду, но Хорнблауэр не стал даже глядеть на нее. Он не хотел есть -- он хотел только спать. На какую-то секунду он проснулся -- он вспомнил о леди Барбаре, задраенной вместе с ранеными в темной и душной утробе судна. Но тут же расслабился. Проклятая бабенка пусть сама о себе позаботится -- она вполне в состоянии это сделать. Теперь ничто не имело никакого значения. Он снова уронил голову на грудь. В следующий раз его разбудил собственный храп, но ненадолго. Он спал и храпел, не слыша грохота, который поднимала команда, силившаяся вновь сделать "Лидию" похожей на боевой корабль. XVIII Разбудило Хорнблауэра солнце -- оно встало над горизонтом и засияло ему прямо в глаза. Он заерзал, заморгал и сперва попытался, как ребенок, закрыть глаза рукой, чтобы снова уснуть. Он не знал, где он, и не хотел знать. Потом он начал припоминать события вчерашнего дня, бросил старания уснуть и вместо этого постарался проснуться. Как ни странно, сперва он вспомнил подробности сражения, но не мог вспомнить, что "Нативидад" затонул. Когда эта картина вспыхнула в его памяти, он проснулся окончательно. Он встал и мучительно потянулся -- все тело ныло от вчерашней усталости. Буш стоял подле штурвала. Его серое, заострившееся лицо казалось в ярком свете неестественно старым. Хорнблауэр кивнул ему, Буш козырнул в ответ. Голова его под треуголкой была обмотана грязной белой тряпицей. Хорнблауэр заговорил было с ним, но все его внимание захватило судно. Дул хороший бриз -- ночью он наверно, поменял направление, поскольку "Лидия" шла те перь в самый крутой бейдевинд. Были подняты все обычные паруса. Бывалый глаз Хорнблауэра приметил многочисленные сплесни как на бегучем так и на стоячем такелаже. Временная бизань-мачта стояла вроде надежно, но в каждом из ее парусов было по меньшей мере по дыре -- на иных и все десять. От этого корабль походил на оборванного бродягу. Сегодня первым делом надо будет заменить паруса -- такелаж пока обождет. Лишь потом, разобравшись с погодой, курсом и состоянием парусов, Хорнблауэр опытным взглядом окинул палубу. Со стороны бака доносился монотонный перестук помп. Вода из них текла чистая, белая -- явный признак, что она поступает так же быстро, как ее откачивают. На подветренном переходном мостике длинным-предлинным рядом лежали убитые, каждый завернут в свою койку. Хорнблауэр. вздрогнул, когда увидел, как длинен этот ряд. Собравшись с силами, он пересчитал трупы. Их было двадцать четыре -- и четырнадцать похоронили вчера. Кто-то из этих мертвецов вчера мог быть -- да и наверняка был -- тяжелораненым, но если мертвецов тридцать восемь, значит раненых внизу не меньше семидесяти. Всего получалось больше трети команды. Он думал, кто они, чьи изуродованные лица скрываются под парусиной. Мертвых на палубе было больше, чем живых. Буш, похоже, отослал вниз почти всю команду, десяток матросов управлялся с парусами и штурвалом. Очень разумно; за вчерашние сутки все наверняка вымотались до предела, а ведь пока не найдут и не заделают пробоины, каждому седьмому придется стоять у помп. Матросы спали вповалку на главной палубе под переходными мостиками. Немногие нашли в себе силы натянуть койки (им еще повезло, что их койки уцелели); остальные лежали, где упали, головами друг на друге или на менее удобных предметах, вроде рымболтов или задних пушечных осей. По-прежнему виднелись многочисленные свидетельства вчерашнего боя, кроме зашитых в койки трупов и плохо смытых темных пятен на белых досках. По палубе в разных направлениях шли борозды и выбоины, там и сям торчали острые щепки. В бортах были дыры, кое-как завешенные парусиной, косяки портов были черны от пороха; из одного торчало восемнадцатифунтовое ядро, наполовину застрявшее в дубовом брусе. Но с другой стороны, проделана титаническая работа -- от уборки мертвых до крепления пушек. Если б команда не была такой усталой, "Лидия" через две минуты могла бы снова принять бой. Хорнблауэру стало стыдно, что все это сделали, пока он дрых на стульчике. Он подавил раздражение. Похвалить Буша значит признать собственные упущения, но надо быть справедливым. -- Очень хорошо, мистер Буш, очень, -- сказал он, подходя к первому лейтенанту. Природная робость вместе со стыдом заставили его говорить высокопарно: -- Изумляюсь и радуюсь, какую огромную работу вы проделали. -- Сегодня воскресенье, сэр, -- просто ответил Буш. Действительно, воскресенье -- день капитанского смотра. По воскресеньям капитан обходит корабль, заглядывает повсюду, проверяет, в надлежащем ли порядке содержит судно первый лейтенант. По воскресеньям корабль метут и украшают, ходовые концы тросов складывают в бухты, матросы в лучшей одежде выстраиваются по-дивизионно, проходит богослужение, читают "Свод законов военного времени". По воскресеньям проверяется служебное соответствие каждого первого лейтенанта на флоте Его Британского величества. Чистосердечное признание заставило Хорнблауэра улыбнуться. -- Воскресенье или нет, -- сказал он, -- вы потрудились на славу, мистер Буш. -- Спасибо, сэр. -- Я не премину отметить это в своем рапорте. -- Я не сомневался в этом, сэр. Усталое лицо Буша осветилось. В награду за успешный одиночный бой первого лейтенанта обычно производили в капитан-лейтенанты; для такого человека, как Буш, не имеющего ни связей, ни влиятельных родственников, это -- единственная надежда получить вожделенный чин. Однако слишком озабоченный собственной славой капитан мог представить в рапорте, будто одержал победу не столько благодаря, сколько вопреки первому лейтенанту -- прецеденты такие были. -- Когда об этом услышат в Англии, будет много шуму, -- сказал Хорнблауэр. -- Еще бы, сэр. Не каждый день фрегату удается потопить линейный корабль. Некоторое преувеличение -- назвать "Нативидад" линейным кораблем. Лет шестьдесят назад, когда он строился, его еще могли счесть годным для боя в кильватерном строю, но времена меняются. И все равно, заслуга "Лидии" очень велика. Только сейчас Хорнблауэр начал осознавать, насколько велика эта заслуга, и соответственно воспрянул духом. Есть, однако, еще один критерий, по которому британская публика склонна оценивать морские сражения, и даже Адмиралтейская коллегия нередко руководствуется им же. -- Сколько убитых и раненых? -- жестко спросил Хорнблауэр, высказывая то, о чем оба сейчас подумали. Он говорил жестко, чтоб в словах его не прозвучала человеческая жалость. -- Тридцать восемь убитых, сэр, -- сказал Буш, вынимая из кармана грязный клочок бумаги. -- Семьдесят пять раненых. Четверо пропавших. Пропали Харпер, Даусон, Норт и негр Грэмп, сэр -- все они были в барказе, когда тот затонул. Клэй был убит в первый день... Хорнблауэр кивнул: он помнил безголовое тело на шканцах. -- ... Джон Саммерс, помощник штурмана, Генри Винсент и Джеймс Клифтон, боцманматы, убиты вчера. Дональд Скотт Гэлбрейт, третий лейтенант, лейтенант морской пехоты Сэмюэль Симмондс, мичман Говард Сэвидж и еще четыре уорент-офицера ранены вчера. -- Гэлбрейт? -- переспросил Хорнблауэр. Эта новость помешала ему задуматься, какая же будет награда за список потерь в сто семнадцать имен, если до него командовавших фрегатами капитанов возводили в рыцарское достоинство за восемьдесят убитых и раненых. -- Очень плохо, сэр. Обе ноги оторваны выше колен. Гэлбрейту выпала участь, которой Хорнблауэр страшился для себя. Потрясение вернуло Хорнблауэра к его обязанностям. -- Я немедленно спущусь к раненым, -- сказал он, но тут же одернул себя и внимательно посмотрел на первого лейтенанта. -- Как вы сами, Буш? Вы выглядите неважно. -- Со мной все отлично, сэр, -- запротестовал Буш. -- Я часок отдохну, когда Джерард придет меня сменить. -- Ладно, как хотите. Под палубой, в кубрике, было как в Дантовом "Аду". В темноте поблескивали четыре масляных лампы, красновато-желтый, пробегавший по палубным бимсам свет, казалось, лишь сгущал тени. Было нестерпимо душно. К обычным запахам застоявшейся воды и корабельных припасов добавилась вонь от тесно лежащих раненых, от коптящих ламп, едкий пороховой дым, так и не выветрившийся со вчерашнего дня. Было невыносимо жарко: жар и вонь ударили Хорнблауэру в лицо. Через пять минут он взмок, словно его окунули в воду -- такой горячий и влажный был воздух. Таким же плотным, как воздух, был шум. Слышны были обычные корабельные звуки -- скрип и стон древесины, шептание такелажа, передаваемое через руслени, гул моря за бортом, плеск переливающейся в трюме воды, монотонное лязганье помп, отдающееся в обшивке. Но все это звучало лишь аккомпаниментом к шумам кокпита, где семьдесят пять раненых стонали, рыдали, вскрикивали, ругались и блевали. Вряд ли грешники в аду находятся в условиях более ужасающих или терпят большие муки. Хорнблауэр нашел Лаури. Тот стоял в темноте и ничего не делал. -- Славу Богу, вы пришли, сэр, -- сказал он. По голосу его было ясно, что с этого момента он всю ответственность целиком и полностью перекладывает на плечи капитана. -- Сделайте обход вместе со мной и доложите, -- коротко приказал Хорнблауэр. Все это было глубоко ему неприятно, однако обратиться в бегство, как подсказывал инстинкт, он не мог, хоть и был на корабле практически всемогущ. Дело надо было делать, и Хорнблауэр знал: раз Лаури доказал свою никчемность, никто лучше него самого дела этого не сделает. Он подошел к ближайшему раненому и в изумлении отпрянул. Он увидел леди Барбару: дрожащий свет фонаря освещал ее классические черты. Она стояла на коленях рядом с раненым и губкой вытирала ему лицо. Хорнблауэр был изумлен, шокирован. Лишь много лет спустя Флоренс Найтингейл доказала, что женщины могут и должны ухаживать за ранеными. Для человека со вкусом невыносимо было даже помыслить, что женщина может работать в больнице. "Сестры милосердия" трудились там ради спасения души. Вечно пьяные старухи помогали роженицам и иногда ухаживали за больными. Но с ранеными дело имели исключительно мужчины -- мало того, мужчины, ни на что иное не годные, которых принуждали к этому, как принуждали чистить уборные -- ввиду их полной никчемности или в наказание. Хорнблауэра едва не стошнило, когда он увидел, что леди Барбара касается грязных тел, крови, гноя и блевотины. -- Не делайте этого! -- хрипло выговорил он. -- Уходите отсюда. Идите на палубу. -- Я уже начала, -- сказала леди Барбара безразлично. -- И не уйду, пока не закончу. Ее тон исключал всякие возражения. Точно так же она могла бы сказать, что у нее простуда, которую придется терпеть, пока она не кончится. -- Тот джентльмен, который здесь за главного, -- продолжала она, -- не знает своих обязанностей. Леди Барбара не считала, что ухаживать за ранеными благородно. Для нее это было занятие еще более низменное чем штопка или готовка (и тем и другим изредка, по необходимости, утруждала она в путешествиях свои длинные пальцы). Однако она нашла дело -- дело, которое исполняется недолжным образом, дело, которое никто лучше нее сделать не может, при том, что для блага королевской службы надлежит его делать хорошо. Она приступила к этому делу с той же самоотверженностью, с тем же небрежением к своим удобствам и вн