-----------------------------------------------------------------------
Pierre Boulle. La planete des singes (1963).
"Библиотека современной фантастики" т.13. Пер. с фр. - Ф.Мендельсон.
OCR & spellcheck by HarryFan, 1 September 2000
-----------------------------------------------------------------------
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Джинн и Филлис наслаждались прогулками в космосе вдали от всех
обитаемых миров.
Межпланетные путешествия стали уже обычным делом, да и межзвездные
перелеты не вызывали сенсаций. Звездолеты регулярных линий доставляли
туристов в сказочные города Сириуса, а финансовых тузов - на знаменитые
биржи Арктура и Альдебарана. Но Джинн и Филлис, эта парочка богатых
бездельников, славились своей эксцентричностью и склонностью к романтике.
Поэтому они ради собственного удовольствия бороздили просторы вселенной
под парусами.
Их космическая яхта представляла собой нечто вроде сферы, внешняя
оболочка которой - необычайно тонкий и легкий парус - вздувалась и
перемещалась в пространстве, улавливая давление Световых лучей. Если бы
этот кораблик остался без управления поблизости от какой-нибудь звезды -
однако на достаточном удалении, там, где сила притяжения не слишком
велика, - он бы устремился прочь от светила по прямой линии. Но в звездной
системе Джинна и Филлис было не одно, а целых три солнца, расположенных
довольно близко друг к другу, поэтому здесь солнечные ветры дули с трех
сторон под разными углами. И вот Джинн придумал поистине удивительный
способ передвижения в пространстве. На сферическом парусе его кораблика
располагалось множество черных шторок, которые сворачивались или
разворачивались по воле рулевого: при каждом таком маневре отражающая
способность определенных секций паруса менялась, и одновременно менялось
направление равнодействующих сил световых потоков. Кроме того, эластичная
сфера-парус могла по команде растягиваться или сокращаться: так, если
Джинн хотел ускорить ход, он увеличивал диаметр оболочки до предела, тогда
огромная площадь паруса вздувалась под напором световых потоков и яхта
устремлялась в глубь вселенной с безумной скоростью, от которой у него и
его подружки Филлис кружилась голова; захваченные этим головокружительным
бегом, они сжимали друг друга в объятиях и замирали, устремив взоры в
таинственную бездну летящего им навстречу космоса. Если же Джинн хотел
замедлить ход, он нажимал другую кнопку. Сферический парус сжимался
настолько, что в кабине можно было сидеть, лишь тесно прижавшись друг к
другу. Давление световых лучей почти не влияло на крохотный шарик, и,
предоставленный самому себе, он словно повисал в пустоте на незримой нити.
Время замирало, опьяняющая истома охватывала юную парочку, и так они
проводили долгие часы в своем тесном, созданном только для них мирке,
который Джинн сравнивал с дрейфующим парусником, а Филлис - с пузырьком
воздуха на паутинке водяного паука.
Джинн прекрасно выполнял и другие маневры, даже такие, которые
считались среди космических яхтсменов самыми сложными, например, поворот
оверштаг с использованием тени от планеты или какого-нибудь спутника. Он
поделился своими знаниями с Филлис, и вскоре та научилась управлять яхтой
столь же искусно и даже смелее, чем он сам. Но стоило Филлис взять в свои
руки руль, как она, что называется, зарывалась и выбирала такой курс, что
яхта подходила к границам солнечной системы, где магнитные бури искажали
потоки света, и их кораблик начинало швырять, как ореховую скорлупу. Уже
несколько раз Джинн, разбуженный таким штормом, вскакивал как встрепанный
и вырывал у Филлис руль. Иногда, чтобы добраться до ближайшего порта, ему
приходилось даже включать дополнительные ракеты, предусмотренные на случай
крайней опасности, хоть это и считалось среди космических яхтсменов
позором.
В тот день Филлис и Джинн, ни о чем не заботясь, сидели рядышком в
сферическом гнездышке яхты и жарились под лучами своих трех солнц. Закрыв
глаза, Джинн думал о Филлис и о том, как он ее любит. Филлис, лежа на
боку, созерцала необъятную вселенную, загипнотизированная бесконечностью
пустоты. Это с ней случалось.
Внезапно, словно проснувшись, Филлис вздрогнула и приподнялась. В
пустоте сверкнула странная искорка. Филлис выждала несколько секунд, и вот
искра сверкнула вновь, как будто луч отразился от блестящего предмета.
Шестое чувство, приобретенное ею за время плавания на космическом
кораблике, не могло ее обмануть. К тому же и Джинн с ней согласился, а он
в таких случаях не ошибался. Неподалеку от яхты - расстояние трудно было
определить - в космосе плыло какое-то сверкающее тело. Джинн схватил
бинокль, чтобы рассмотреть таинственный предмет. Филлис нетерпеливо
прильнула к плечу своего спутника.
- Предмет небольшой, - проговорил Джинн. - Похоже, стеклянный...
Постой, дай посмотреть!.. Он приближается. Его скорость больше нашей.
Кажется...
Лицо его стало серьезным. Он уронил бинокль, который Филлис тотчас
подхватила.
- Знаешь, что это, дорогая? Бутылка.
- Бутылка?
Она тоже посмотрела в бинокль.
- Да, бутылка. Я вижу ее отчетливо. Она из светлого стекла. Она
заткнута: я вижу пробку. А внутри что-то белое. Наверное, бумага...
записка! Джинн, надо ее поймать!
Джинн, видимо, был того же мнения, потому что он начал искусно
лавировать, чтобы перехватить необычный предмет. Ему удалось быстро
изменить курс и сбавить скорость, чтобы этот предмет прошел рядом с яхтой.
Пока он маневрировал, Филлис успела надеть скафандр и выйти на внешнюю
сторону сферического паруса через двойную камеру. Там, уцепившись за трос,
она повисла в пустоте и, размахивая сачком на длинной ручке, приготовилась
изловить бутылку.
Им уже не раз случалось с помощью сачка вылавливать из космоса
посторонние тела. Когда плывешь потихоньку или висишь в пустоте почти
неподвижно, можно увидеть немало странного и сделать удивительные
открытия, недоступные для тех, кто мчится через вселенную на звездолетах.
Своим сачком Филлис вылавливала кусочки взорванных планет, остатки
метеоров, прилетавших из других галактик, и обломки спутников, запущенных
в самом начале завоевания космоса. Она гордилась своей коллекцией, но
бутылка, да еще бутылка с рукописью - а в этом Филлис не сомневалась, -
такое ей встретилось впервые! Тело ее дрожало от нетерпения; раскачиваясь
на тросе, словно паучиха на паутине, она кричала в микрофон своему
любовнику:
- Помедленнее, Джинн!.. Нет, чуть-чуть быстрее, а то она нас
перегонит... Право руля! Лево руля! Прямо... Все, я ее поймала!
Издав торжествующий крик, она вернулась в кабину.
Добыча ее представляла собой большую тщательно закупоренную бутыль.
Внутри можно было различить бумажный сверток из множества листов. Вся
трепеща, Филлис чуть ли не умоляла Джинна:
- Разбей ее! Скорее! Прошу тебя!
Сохраняя спокойствие, Джинн аккуратно отковыривал кусочки воска. Но
когда бутыль была таким образом откупорена, оказалось, что тугой сверток
невозможно оттуда извлечь. Пришлось уступить нетерпеливым просьбам
подружки и разбить бутыль молотком. Освобожденный сверток развернулся сам.
Он состоял из множества необычайно тонких листов, испещренных мелким
почерком. Рукопись была на земном языке, который Джинн знал в
совершенстве, поскольку несколько лет учился на этой планете. Но какая-то
неясная тревога удерживала его. И если бы не мольбы возбужденной до
предела Филлис, он, может быть, и не стал бы читать этот документ,
случайно попавший им в руки.
Но Филлис плохо понимала язык Земли и нуждалась в его помощи.
- Джинни, я тебя у-мо-ляю!
Он сократил размеры паруса до минимума, чтобы яхта повисла в
пространстве, убедился, что впереди нет никаких препятствий, и,
растянувшись рядом со своей подругой, начал читать.
2
"Я вверяю эту рукопись вселенной не для того, чтобы призвать на помощь.
Единственная моя надежда, что мой рассказ, может быть, сумеет
предотвратить ужасную угрозу, нависшую над родом человеческим..."
- Над родом человеческим? - с удивлением переспросила Филлис.
- Да, так здесь написано, - подтвердил Джинн. - Только не прерывай меня
на каждом слове с самого начала!
И он продолжал:
"...Что касается меня, Улисса Меру, то я со своей семьей нахожусь на
борту космического корабля. Мы можем существовать в течение многих лет. У
нас есть сад, огород, животные в зоологическом отсеке. Мы ни в чем не
испытываем недостатка. Может быть, мы найдем когда-нибудь гостеприимную
планету. Но об этом я могу только мечтать. А потому подробно и
беспристрастно излагаю ниже все, что со мной приключилось.
В 2500 году вслед за двумя моими старшими товарищами я взошел на борт
космического корабля, который должен был достичь сонма планет, над
которыми царственно сияет сверхгигантское солнце Бетельгейзе.
Это был смелый замысел, самый дерзкий из когда-либо осуществленных
землянами. Звезда Бетельгейзе, альфа Ориона, как ее назвали астрономы,
удалена от нашей планеты почти на триста световых лет. Она отличается
целым рядом особенностей. Прежде всего своими размерами: ее диаметр
превосходит наше Солнце в триста, а может быть, и в четыреста раз, то
есть, если бы это чудовищное светило встало на место Солнца, его корона
простерлась бы до орбиты Марса. Затем - силой света, ибо это звезда
первого класса, самая яркая из созвездия Ориона; несмотря на огромное
расстояние, ее можно наблюдать с Земли невооруженным глазом. Далее -
спектром излучения: она испускает ни с чем не сравнимые по великолепию
красные и оранжевые лучи. И наконец, это звезда переменной яркости.
Бетельгейзе - пульсирующая звезда, и интенсивность ее свечения все время
меняется в зависимости от изменения ее диаметра.
Но почему, когда было установлено, что все планеты солнечной системы
необитаемы, мы избрали для первого межзвездного перелета столь далекую
цель? Такое решение принял профессор Антель, главный организатор и
полновластный руководитель экспедиции, истративший на ее подготовку почти
все свое огромное состояние. Он сам создал проект нашего космического
корабля, сам наблюдал за его постройкой. Но свой выбор профессор объяснил
мне лишь позднее, уже во время полета.
- Любезнейший Улисс, - сказал он, - полет к Бетельгейзе, в сущности,
ничуть не труднее и лишь ненамного дольше перелета к какой-нибудь более
близкой звезде, хотя бы к Проксиме Центавра.
Но тут я счел своим долгом запротестовать хотя бы для того, чтобы
блеснуть недавно приобретенными астрономическими познаниями:
- Лишь ненамного дольше! Как же так? Ведь до Проксимы Центавра всего
четыре световых года, а до Бетельгейзе...
- ...целых триста световых лет, о чем я прекрасно осведомлен. И все же
до Проксимы Центавра нам пришлось бы лететь почти столько же или совсем
немногим меньше, чем до Бетельгейзе, которой мы достигнем через
каких-нибудь два года. Вам это, разумеется, кажется невероятным, потому
что вы привыкли к нашим межпланетным перелетам, этим блошиным прыжкам,
когда допустимо предельное ускорение, поскольку оно длится всего несколько
минут, а крейсерская скорость по сравнению с нашей до смешного мала...
Пожалуй, пора уже объяснить вам, как движется наш звездолет. Благодаря
усовершенствованным ракетам, которые мне удалось изобрести, наш
космический корабль способен перемещаться в пространстве с наивысшей
скоростью, доступной для материального тела, то есть со скоростью света
минус эпсилон.
- Минус эпсилон?
- Я хочу сказать, что наша скорость бесконечно приближается к скорости
света, отставая от последней всего на одну миллиардную, если вам так легче
понять.
- Предположим, - сказал я. - Это мне понятно.
- Но вам также следует усвоить, что, когда мы перемещаемся в
пространстве с такой скоростью, наше время значительно отличается от
земного, и чем быстрее мы летим, тем больше это отличие. Например, сейчас,
пока продолжался наш разговор, у нас в звездолете прошло всего несколько
минут, а на Земле - десятки месяцев. Когда же мы достигнем предельной
скорости, время для нас почти остановится, хотя мы этого и не будем
замечать. Тогда две секунды для вас и меня, два удара сердца для вас и
меня будут соответствовать многим годам для тех, кто остался на нашей
планете.
- Это мне тоже понятно. Именно это дает нам надежду добраться до цели
прежде, чем мы умрем от старости. Но почему в таком случае наше
путешествие продолжится два года? Почему не несколько дней или несколько
часов?
- Я как раз к этому подхожу. Все очень просто: для того чтобы достичь
максимальной скорости, когда время почти останавливается, нам понадобится
около года, ибо наш организм не выдержит более сильного ускорения. И еще
год уйдет на торможение. Теперь вы представляете график нашего полета? Год
на ускорение, год на торможение, а в середине всего несколько часов, но за
эти часы мы пройдем наибольшую часть пути. И если вы это усвоили, вам
должно быть понятно, почему перелет до Бетельгейзе для нас продлится лишь
немногим дольше, чем перелет до Проксимы Центавра. В последнем случае нам
все равно пришлось бы провести в звездолете год, необходимый на ускорение,
и еще год - на торможение, а между ними может быть всего несколько минут
вместо нескольких часов, как при полете к Бетельгейзе. Разница в общем-то
ничтожная. Но я старею и уже, наверное, не смогу осуществить еще одну
экспедицию: поэтому я сразу избрал один из наиболее отдаленных уголков
вселенной, ибо надеюсь отыскать там миры, совершенно не похожие на наш.
Подобного рода беседы помогали нам коротать часы досуга, и с каждым
разом я проникался все большим уважением к глубокой мудрости профессора
Антеля. В науке не было такой области, которая была бы ему незнакома! Мне
оставалось лишь радоваться, что нашу смелую рискованную экспедицию
возглавил такой человек.
Как и предвидел профессор Антель, наше путешествие по локальному
времени звездолета продлилось около двух лет, за которые на Земле должно
было пройти не менее трех с половиной веков. В этом заключалось
единственное неудобство столь далекой экспедиции: если нам даже удастся
благополучно возвратиться, мы найдем нашу планету постаревшей на
семьсот-восемьсот лет. Но об этом мы пока и не думали. Подозреваю даже,
что перспектива сбежать от своего поколения особенно прельщала профессора.
Он неоднократно признавался, что устал от людей..."
- Люди, все время люди... - снова заметила Филлис.
- Да, люди, - подтвердил Джинн. - Так и написано.
"...За весь полет у нас не было ни одной серьезной неприятности. Мы
стартовали с Луны. Земля и все остальные планеты быстро скрылись из глаз.
Солнце стремительно уменьшалось, пока не превратилось в оранжевый шар
величиной с апельсин, потом стало меньше сливы и, наконец, сделалось
сверкающей точкой, не имеющей измерений, одной из звездочек, которую
только всезнающий профессор Антель мог еще отыскать среди бесчисленных
звезд галактики.
Итак, мы жили без Солнца, но нисколько от этого не страдали, ибо наш
корабль имел соответствующие источники света. Не страдали мы и от скуки.
Беседы профессора были поразительно интересны; не случайно за эти два года
я узнал больше, чем за всю свою жизнь. Кроме того, я приобрел необходимый
опыт в управлении звездолетом. Это оказалось неожиданно простым делом:
достаточно было дать задание электронным приборам, и они сами производили
все необходимые расчеты и направляли полет.
Наш сад доставлял нам немало радостей. Он занимал на корабле
значительное место. Профессор Антель, помимо всего прочего, увлекался
ботаникой и сельским хозяйством и, естественно, хотел проверить некоторые
свои теории относительно развития растений в условиях космоса. Опытным
участком ему служила кубическая оранжерея со сторонами в десять метров.
Благодаря многочисленным стеллажам весь объем этого куба использовался
полностью. Почва постоянно обновлялась химическими удобрениями, и не
прошло и двух месяцев со дня отлета, как на грядках, к нашей радости,
начали вызревать всевозможные овощи: с этого времени "космический огород"
в изобилии поставлял нам здоровую свежую пищу. Но в заботах о полезном не
было забыто и приятное: одну секцию оранжереи мы отвели под цветы, за
которыми профессор ухаживал особенно любовно. Этот оригинал захватил с
собой несколько птиц, бабочек и даже одну обезьяну, маленького шимпанзе;
мы назвали его Гектор, и он всю дорогу забавлял нас своими проделками.
Было совершенно очевидно, что наш мудрый профессор не слишком жаловал
людей, хотя назвать его человеконенавистником я бы тоже не решился. Он
часто говорил, что не ждет от рода человеческого большого проку, и,
видимо, поэтому..."
- Человеконенавистник? - снова не выдержав, переспросила Филлис. - Род
человеческий?
- Если ты меня будешь прерывать на каждой фразе, мы никогда не
доберемся до конца, - заметил Джинн. - Молчи и старайся, как я, хоть
что-нибудь понять.
Филлис поклялась, что больше не откроет рта, пока Джинн не кончит
читать, и сдержала свое слово.
"...и, видимо, поэтому в огромном корабле, где могло бы разместиться
множество семей, оказалась богатейшая коллекция всяческих растений,
несколько животных, но всего три пассажира: сам Антель, его ученик Артур
Левэн, молодой физик с большим будущим, и я, Улисс Меру, начинающий
журналист, случайно встретившийся профессору во время очередного интервью.
Уже тогда, узнав, что у меня нет семьи и что я довольно прилично играю в
шахматы, великий ученый предложил мне принять участие в экспедиции. Для
никому не известного журналиста это была неслыханная удача. Даже если мой
репортаж удастся опубликовать только через восемьсот лет - а может быть
именно поэтому! - он будет документом несравненной ценности. Я с восторгом
согласился.
Итак, путешествие протекало без всяких происшествий. Единственным
неудобством было увеличение тяжести во время разгона и во время
торможения. Нам пришлось мириться с тем, что тела наши весили примерно в
полтора раза больше, чем на Земле. Вначале мы быстро уставали, но вскоре
привыкли и перестали обращать на это внимание. Между периодами ускорения и
торможения мы находились в состоянии полной невесомости со всеми
вытекающими отсюда странными и смешными последствиями, но это продолжалось
всего несколько часов и не причинило нам никакого вреда.
И вот после долгих месяцев полета настал день, когда мы с волнением
увидели, что звезда Бетельгейзе приближается и растет на глазах.
3
Невозможно описать, какие чувства вызывает подобное зрелище. Звезда,
которая вчера еще была безыменной сверкающей точкой, одной из множества
таких же безыменных точек, постепенно становилась ярче на черном фоне,
вписывалась в пространство, обретая форму и размер. Сначала она была
совсем маленькой сияющей горошиной, затем увеличилась и одновременно
приобрела цвет, стала величиной с апельсин и, наконец, повисла в
космической бездне, с виду такая же, как наше земное светило. Новое солнце
родилось для нас, солнце чуть красноватое, как на Земле в предзакатные
часы, и мы уже ощущали его тепло и его притяжение.
К тому времени звездолет сильно снизил скорость. Мы продолжали
приближаться к Бетельгейзе до тех пор, пока звезда не заполнила весь
экран, намного превысив размеры всех небесных тел, какие нам когда-либо
приходилось созерцать. Впечатление было сказочное, потрясающее! Антель
задал роботам новую программу, и мы начали вращаться вокруг
сверхгигантской звезды. Затем профессор настроил астрономические приборы и
приступил к наблюдениям.
Вскоре ему удалось обнаружить четыре планеты, вычислить их диаметры и
орбиты, по которым они вращались вокруг центрального светила. Одна из этих
планет, вторая по счету от Бетельгейзе, двигалась по орбите, близкой к
земной. Она была примерно таких же размеров, что и Земля, на ней
существовала атмосфера из кислорода и азота, и, находясь в тридцать раз
дальше от Бетельгейзе, чем Земля от Солнца, она получала примерно такое же
количество лучистой энергии, что и наша планета: последнее объяснялось, с
одной стороны, размерами сверхгигантской звезды, а с другой - ее
сравнительно невысокой температурой.
Мы решили избрать эту планету первой целью наших исследований. Роботы
получили новую программу, и звездолет быстро вышел на постоянную орбиту.
Здесь, остановив двигатели, мы могли без спешки исследовать новый для нас
мир. Внизу сквозь телескоп были видны моря и континенты.
Наш корабль был плохо приспособлен для посадок на планеты. Но для этого
у нас были три ракетоплана гораздо меньших размеров, которые мы называли
космическими катерами. В одном из них мы и разместились все трое,
прихватив с собой кое-какую измерительную аппаратуру и Гектора: у
шимпанзе, как и у всех нас, был свой особый скафандр, к которому он
привык. Что касается звездолета, мы его просто оставили на постоянной
орбите вблизи планеты. Там он находился в большей безопасности, чем
корабль на якорной стоянке в порту, ибо мы знали, что роботы не позволят
ему ни на йоту отклониться от заданного курса.
С нашим космическим катером сесть на планету такого типа было совсем
нетрудно. Как только мы вошли в плотные слои атмосферы, профессор Антель
взял образцы воздуха и подверг их анализу. Он нашел, что состав воздуха
соответствует земному на данной высоте. Я не успел даже осознать всей
многозначительности столь чудесного совпадения: планета быстро
приближалась, и скоро мы были уже на высоте не более пятидесяти
километров. Поскольку все маневры производились автоматами, мне оставалось
лишь прижаться лицом к иллюминатору и созерцать этот неведомый мир,
предвкушая ожидающие нас открытия. Сердце мое сжималось от восторга.
Планета была удивительно похожа на Землю. Это впечатление усиливалось с
каждой секундой. Теперь я уже невооруженным глазом различал контуры
материков. Воздух был голубой, прозрачный, чуть-чуть зеленоватый, а иногда
его окрашивали оранжевые блики, как у нас в Провансе при заходе солнца.
Океан тоже был голубоватый с зеленым оттенком. Очертания побережья
отличались от всего, что я когда-либо видел на Земле, хотя я и старался
отыскать какие-то аналогии: слишком уж много сходства было во всем
остальном! Но увы, на этом аналогии кончались. География обоих полушарий
планеты ничем не напоминала ни наш Старый, ни Новый Свет.
Ничем? Прошу прощения. Напоминала, и самым главным! Планета была
обитаема. Мы пролетали над городом, и довольно большим, от которого во все
стороны расходились дороги с деревьями по обочинам, а по дорогам бежали
машины. Мне удалось в мгновение ока запечатлеть в памяти общий план
города, широкие улицы, дома с высокими прямоугольными плоскостями стен.
Нам пришлось "приземлиться" вдалеке от этого места. Вначале мы летели
над возделанными полями, затем над густым, слегка рыжеватым лесом,
напоминающим наши экваториальные джунгли. Теперь мы уже достаточно
снизились. Под нами появилось своего рода плато с довольно большой
поляной, а дальше насколько хватал глаз простиралась пересеченная
местность.
Начальник нашей экспедиции решил попытать счастья и отдал электронным
аппаратам последнее приказание. Заработали тормозящие ракеты. На несколько
мгновений катер замер над поляной, как чайка, высматривающая добычу.
А затем, через два года после того, как мы покинули Землю, космический
катер потихоньку снизился, и мы без единого толчка опустились на середину
плато, прямо в траву, напоминающую травы наших нормандских равнин.
4
Довольно долго мы сидели молча и неподвижно. Такое поведение может
показаться странным, но нам необходимо было собраться с силами и
сосредоточиться. Мы пустились на рискованное предприятие, в тысячу раз
более необычное, чем путешествия первых земных мореходов, и мы хотели
подготовиться к встрече с тем неведомым миром, о котором из поколения в
поколение мечтали поэты, грезившие межзвездными перелетами.
Если говорить о чудесах, то самое чудесное заключалось в том, что мы
без всяких приключений опустились на траву планеты, где были, как у нас,
океаны, горы, леса, поля, города и, разумеется, обитатели. Однако,
учитывая, что, прежде чем приземлиться, наш космический катер пролетел над
джунглями довольно значительное расстояние, следовало полагать, что отсюда
до цивилизованных районов было далеко.
Наконец мы опомнились. Облачившись в скафандры, осторожно приоткрыли
иллюминатор катера. Ни малейшего дуновения. Между внутренним и внешним
атмосферным давлением не было никакой разницы! Лес окружал-поляну, подобно
стенам крепости. Он оставался недвижим, безмолвен - ничто не нарушало
покоя. Было довольно жарко, но терпимо: около двадцати пяти градусов по
Цельсию.
Мы вышли из катера вместе с Гектором. Для начала профессор Антель решил
более подробно исследовать атмосферу. Результат анализа был
обнадеживающим: состав воздуха оказался таким же, как на Земле, за
исключением не совсем точной пропорции редких газов. Тем не менее мы
решили на всякий случай сделать опыт на нашем шимпанзе.
Когда Гектора освободили от скафандра, он был счастлив и не испытывал
ни малейшего недомогания. Наоборот, очутившись на твердой почве, он словно
опьянел. Сделав несколько уморительных прыжков, наш шимпанзе бросился к
лесу, взлетел на дерево и помчался дальше, перепрыгивая с ветки на ветку.
Вскоре он затерялся в листве и исчез, несмотря на все наши призывные
жесты.
Тогда мы тоже сняли скафандры, чтобы свободнее переговариваться. Звуки
наших голосов почему-то смутили нас; не без робости обошли мы вокруг
нашего космического катера, не осмеливаясь от него удаляться.
Было совершенно очевидно, что мы очутились на планете, которая могла бы
быть сестрой-двойняшкой нашей Земли. Здесь существовала жизнь.
Растительное царство было особенно пышным: отдельные деревья достигали в
высоту более сорока метров. А вскоре мы заметили и первых представителей
царства животных: крупные черные птицы парили в небе, словно наши коршуны,
а другие, помельче, весьма похожие на попугаев, с писком гонялись друг за
другом. Как я уже сказал, еще до посадки мы обнаружили признаки
цивилизации. Разумные существа - мы пока не осмеливались называть их
людьми - изменили облик планеты. Однако здесь, вокруг нас, лес казался
необитаемым. Впрочем, в этом не было ничего удивительного: если бы мы
случайно свалились с неба где-нибудь в сердце азиатских джунглей, нас бы
тоже поразили дикость и безлюдье.
Прежде чем что-либо предпринимать, нам хотелось дать планете имя, и мы
назвали ее Сорора [Soror - сестра (лат.)] - за поразительное сходство с
Землей.
После этого решено было, не теряя времени, приступить к разведке, и вот
мы все трое двинулись в глубь леса по своего рода естественной тропке. Я и
Артур Левэн были вооружены карабинами. Что же касается профессора, то он с
презрением относился к любому оружию, кроме интеллектуального. Мы шагали
удивительно легко и быстро, но вовсе не потому, что сила тяготения была
здесь меньше, - даже в этом Сорора ничем не отличалась от Земли, - просто,
обретя нормальный вес после чуть ли не удвоенного, к которому мы привыкли
на корабле, мы готовы были прыгать и скакать как козлята.
Мы продвигались цепочкой, друг за другом, окликая время от времени
Гектора, но тот по-прежнему не появлялся. Вдруг Левэн - он шел впереди -
остановился и подал нам знак, чтобы мы прислушались. Действительно,
откуда-то доносились звуки, похожие на шум водопада. Мы двинулись в этом
направлении, и вскоре шум падающих струй сделался явственнее и громче. Это
действительно оказался водопад. Завидев его, мы все трое поразились
красоте зрелища, которым нас встречала Сорора. С вершины скалистого обрыва
срывался чистый, прозрачный, как наши горные ключи, поток, многометровым
каскадом устремлялся вниз по склону и разбивался о камни в середине
небольшого озерца, поверхность которого горела и переливалась всеми
цветами радуги, отражая свет гигантской Бетельгейзе, достигшей к тому
времени зенита.
Озерцо настолько походило на природный бассейн для купания с галечными
и песчаными пляжиками, а вода выглядела так соблазнительно, что мы с
Левэном сразу подумали об одном и том же. И действительно, становилось
жарко. Сбросив одежду, мы хотели сразу нырнуть в озеро головой вниз,
однако профессор Антель остановил нас, заметив, что едва опустившись на
неведомую планету в системе Бетельгейзе, следует действовать с большей
осмотрительностью. А что, если это не вода, а какая-нибудь неизвестная
жидкость, может быть даже ядовитая? Он сам приблизился к берегу, сел на
корточки, присмотрелся, принюхался и осторожно опустил в озерцо палец.
Потом он зачерпнул немножко подозрительной влаги в ладонь и, наконец,
попробовал ее на вкус кончиком языка.
- Пожалуй, это не что иное, как обыкновенная вода, - пробормотал
профессор Антель.
Он наклонился вперед, чтобы еще раз погрузить руку в озеро, и вдруг
замер, словно окаменев. Затем с уст его сорвался вопль изумления, и
профессор показал пальцем на след, обнаруженный им на песке. Более
сильного потрясения я, кажется, не испытывал за всю свою жизнь! Над нашими
головами пылала огромная, как гигантский багровый диск, Бетельгейзе, а
здесь, перед нами, на узкой полоске сырого песка совершенно ясно
вырисовывался четкий след человеческой ноги.
5
- Это след женской ноги, - убежденно сказал Артур Левэн. Столь
решительное заявление, сделанное сдавленным от волнения голосом, нисколько
меня не удивило. Скорее оно выразило мои собственные чувства. Изящество,
тонкость и поразительная красота отпечатка на песке глубоко меня тронули.
В том, что это след человеческой ноги, не было никаких сомнений. Возможно,
здесь прошелся юноша или мужчина маленького роста, но гораздо вероятнее -
и я в это сразу уверовал всей душой, - здесь побывала женщина.
- Вот как, значит, Сорора населена людьми, - пробормотал Профессор
Антель.
В голосе его прозвучала нотка разочарования, неприятно резанувшая слух.
Профессор привычно пожал плечами и вместе с нами принялся обследовать
песчаный берег озерца. Мы нашли еще несколько следов, явно оставленных тем
же самым существом. Скоро удалившийся от воды Левэн обнаружил один
отпечаток на сухом песке. И этот след был еще влажным!
- Она была здесь меньше пяти минут назад! - воскликнул молодой физик. -
Она здесь купалась, услышала наши голоса и убежала.
То, что это могла быть только женщина, стало для нас непреложным
фактом. Затаив дыхание, мы начали всматриваться в лесную чащу, но там даже
ветка не шелохнулась, даже сучок не треснул.
- У нас еще будет время для знакомства, - проговорил профессор Антель,
снова пожимая плечами. - Но если человеческое существо купалось в этом
озере, значит и мы можем освежиться, ничего не опасаясь.
И без дальнейших церемоний почтенный ученый начал сбрасывать одежду,
обнажая худощавое тело; разоблачившись, он сразу полез в озеро. После
долгого перелета вода показалась нам такой восхитительно свежей, такой
бодрящей, что, погрузившись в нее, мы почти позабыли о нашем открытии.
Один Артур Левэн сохранял задумчивый и как бы отсутствующий
меланхолический вид. Я уже хотел поддразнить его, как вдруг увидел
женщину, стоявшую прямо над нашими головами на скалистом обрыве, с
которого низвергался водопад.
Никогда не забуду впечатления, произведенного на меня этим зрелищем.
При виде сказочной красоты сей дочери Сороры, представшей передо мной в
сверкающей радуге брызг под кровавыми лучами Бетельгейзе, у меня
перехватило дыхание. Это была, несомненно, женщина, скорее даже юная
девушка, если только не сама богиня гордого потока. Совершенно нагая, она
не таила своих дерзких чар перед ликом чудовищного солнца: единственным
нарядом ей служили довольно длинные, ниспадающие на плечи волосы.
Разумеется, мы не видели женщин два долгих года, и нам не с кем было ее
сравнить, и тем не менее никто из нас не счел себя жертвой миража. Мы
сразу поняли, что у этой незнакомки, неподвижно замершей на скале, подобно
статуе на пьедестале, была самая идеальная фигура, какую только могли бы
себе представить скульпторы Земли. От восхищения мы с Левэном боялись
вздохнуть, и даже сам профессор Антель, как мне кажется, был растроган.
Чуть пригнувшись, с устремленной к нам грудью и слегка отведенными
назад руками, она стояла там словно ныряльщица, готовая кинуться в воду, и
казалась столь же изумленной, как и мы. Сначала я был так поражен, что не
сразу разглядел ее детально: меня загипнотизировал общий абрис ее тела.
Лишь несколько мгновений спустя я осознал, что она принадлежит к белой
расе, ибо кожа ее казалась скорее позлащенной, чем смуглой, что она
довольно высока - впрочем, не слишком - и очень стройна. Затем я увидел ее
чистое лицо - лицо, которое может присниться лишь в самом чудесном сне. И
наконец, я встретился с нею взглядом.
В это мгновение внимание мое было напряжено, присущая мне
наблюдательность была обострена до предела, и - я содрогнулся. Ибо в ее
взгляде я прочел нечто совершенно необычное. Мы ко всему готовились,
стремясь к столь удаленным мирам, но сейчас я не мог понять, а тем более
определить, в чем именно заключалась эта странность. Я чувствовал только,
что наше восприятие реальности диаметрально противоположно. И это не
зависело от цвета ее глаз, хотя серый цвет их имел довольно редкий на
Земле оттенок. Странность заключалась в их выражении. Они были пустыми, в
них отсутствовала всякая мысль или чувство, и они напоминали мне глаза
одной несчастной умалишенной, которую мне пришлось когда-то видеть. Но
нет! Это не были глаза умалишенной! В них было нечто более страшное, чем
безумие.
Когда она заметила, что за ней самой наблюдают, то есть в то мгновение,
когда мой взгляд встретился с ее взглядом, она вдруг автоматически
отвернулась, как будто ее что-то ударило, и это было похоже на движение
испуганного зверька. В нем не было ничего от жеста девственницы, чье
целомудрие оскорблено. И у меня возникла уверенность, что подобное чувство
скромности ей было вообще неизвестно. Просто ее глаза не могли или не
хотели встречать взгляд моих глаз. Повернув голову в сторону, она теперь
искоса поглядывала на нас.
- Я же говорил вам, что это женщина, - пробормотал Артур Левэн.
Он произнес эти слова голосом, еле слышным от волнения, почти шепотом,
и тем не менее девушка на скале его услышала. Голос молодого физика
произвел на нее неожиданное впечатление: она отпрянула, и так быстро, что
движения ее напомнили мне рефлекс испуганного животного, готового
обратиться в бегство. Но, сделав два-три шага назад, когда почти все тело
ее скрылось за утесом, она остановилась. Теперь я различал только ее лоб и
один внимательный, следивший за нами глаз.
Мы боялись шевельнуться, опасаясь, что при первом же нашем движении она
исчезнет. И наше поведение ее успокоило. Через некоторое время она снова
появилась на краю обрыва. Однако слишком взволнованный Левэн, самый
молодой из нас, не смог сдержать своих чувств.
- Я в жизни ничего подобного... - начал он и тут же осекся, поняв свою
неосторожность.
Богиня водопада опять отскочила и спряталась, словно испуганная звуками
человеческой речи.
Тогда профессор Антель подал нам знак умолкнуть и принялся плескаться в
озерце, как бы не обращая ни на что внимания. Мы последовали его примеру,
и вскоре наша тактика увенчалась успехом. Но успехом довольно странным.
Нимфа водопада не только приблизилась к озеру, но и начала проявлять к
нашим заплывам и ныркам восторженный интерес, еще более возбудивший наше
любопытство.
Вы когда-нибудь видели, как щенок на пляже следит за своим купающимся
хозяином? Ему до смерти хочется последовать за ним, но он боится. Сначала
он бросается вперед, потом назад, убегает от воды, возвращается, трясет
ушами, машет хвостом, встряхивается. Вот точно так же вела себя наша
богиня водопада.
И вдруг мы услышали ее голос! Однако звуки, слетевшие с ее уст, лишь
усугубили наше впечатление о каком-то звере. В это мгновение она стояла на
самом гребне скалистого обрыва и, казалось, была готова нырнуть в озеро.
На какой-то миг она перестала метаться, словно щенок. Она открыла рот. Я в
это время стоял немного в стороне и незаметно мог ее наблюдать, не будучи
видимым. Я думал, что сейчас она нам что-нибудь скажет, крикнет. Я ждал ее
призыва. Я был готов услышать слова самого примитивного языка, но только
не те странные звуки, которые вылетели из ее горла. Именно из горла, ибо
ни рот, ни язык не могли бы произвести тот писк или мяуканье, говорившее о
восторге молодого зверька, которое мы услышали. Подобные звуки испускают в
наших зоологических садах лишь молодые не в меру разыгравшиеся шимпанзе.
Изо всех сил делая вид, что не обращаем на нее внимания, мы продолжали
плескаться в озере, и, наконец, она решилась. Сначала присев, она начала
спускаться к нам, опираясь руками о камни. Нас поразило изящество ее
движений. Ее позлащенное солнцем тело, удивительно стройное, изгибалось,
как бы повторяя все углы склона, а нам сквозь тонкое зеркало водопада оно
вообще казалось феерическим в ореоле брызг и радуги. Мгновенно преодолев
головокружительный спуск, где приходилось цепляться за едва заметные
выступы, она очутилась на самом берегу озера и присела на плоский камень,
поджав ноги. Несколько мгновений она разглядывала нас, потом нырнула и
поплыла к нам без всякой опаски.
Мы поняли, что ей хочется с нами порезвиться, и продолжали плавать туда
и обратно - это ее особенно прельстило! - избегая движений, которые могли
бы ее напугать. И в конце концов началась игра, правила которой, сама того
не сознавая, установила эта нимфа водопада. Поистине странная игра,
напоминающая игры тюленей в бассейне, когда животные гоняются один за
другим и неожиданно обращаются в бегство в то самое мгновение, когда они,
казалось бы, вот-вот коснутся друг друга. Все это было, конечно,
ребячеством, но чего бы мы ни сделали, чтобы приручить прекрасную
незнакомку! Я заметил, что даже профессор Антель с нескрываемым
удовольствием принимал участие в нашей игре.
Наши водные забавы продолжались довольно долго, и мы уже начали
уставать, когда меня вдруг поразило странное, я бы даже сказал, нелепое в
данных обстоятельствах выражение лица незнакомки: оно было абсолютно
серьезным. Девушка с удовольствием плескалась с нами, явно забавлялась ею
же предложенной игрой, и тем не менее улыбка ни разу не мелькнула даже на
ее губах. Вот уже несколько минут я испытывал какое-то тягостное чувство,
но не мог его объяснить, и теперь, поняв, с облегчением вздохнул: она не
смеялась и не улыбалась, лишь время от времени из горла ее вырывалось
негромкое повизгивание, которым она выражала свою радость.
Я решил сделать опыт. Девушка плыла ко мне, быстро загребая воду руками
и ногами, как плавают собаки, и ее распущенные волосы стелились за ней,
словно хвост кометы. Когда она приблизилась, я посмотрел ей прямо в глаза
и, пока она не успела отвернуться, широко улыбнулся со всей нежностью, со
всем дружелюбием, на какие только был способен.
Результат меня поразил. Девушка замерла, встала ногами на дно - в этом
месте вода едва доходила ей до пояса - и, словно защищаясь, выставила
вперед скрюченные пальцы с длинными ногтями. Потом она повернулась и
бросилась на берег. Здесь она наполовину обернулась и снова замерла, как и
тогда, на вершине обрыва, настороженно поглядывая на нас, будто зверек,
почуявший опасность. Возможно, она бы вновь прониклась к нам доверием,
потому что улыбка тотчас сбежала с моего лица и я снова принялся плавать
туда и сюда с самым невинным видом. Но тут новое происшествие встревожило
ее еще сильнее. Мы услышали в зарослях какой-то шум, а затем перед нами
появился наш приятель Гектор. Перепрыгивая с ветки на ветку, он спустился
на землю и заковылял к озерцу, радуясь, что наконец-то сумел нас отыскать.
Я был потрясен, заметив, как при виде обезьянки лицо красавицы исказила
хищная гримаса ярости и непередаваемого ужаса. Она вся сжалась, буквально
слившись с камнями, мускулы ее напряглись, ноги подогнулись, как для
прыжка, а пальцы скрючились, словно она выпустила когти. И все это из-за
маленькой смешной обезьянки, которая спешила позабавить нас своими
ужимками!
Дальнейшее произошло мгновенно. Когда Гектор, не замечая девушки,
поравнялся с ней, та распрямилась, словно пружина, и прыгнула. Руки ее
сомкнулись на шее шимпанзе, а ноги тисками обхватили его тельце, так что
он не мог шевельнуться. Нападение было настолько внезапным, что мы не
успели вмешаться. Гектор слабо дернулся и замер. Через несколько секунд,
когда девушка его отбросила, он был уже мертв. Это лучезарное создание - в
романтическом порыве я назвал ее Нова, ибо красоту ее можно было сравнить
лишь с ослепительной звездой, - так вот, эта восхитительная нимфа
просто-напросто задушила безобидного, ручного зверька.
Когда мы, наконец, вышли из оцепенения и бросились Гектору на помощь,
было уже поздно. Нова повернулась к нам и опять вытянула вперед руки,
словно собираясь в нас вцепиться; верхняя губа ее приподнялась, обнажив
клыки. Вид у нее был настолько свирепый, что мы замерли на месте. Затем
она испустила вопль, который можно было принять за песнь торжества или
крик ярости, и бросилась в чащу. Через мгновение ее золотистое тело,
мелькнув в последний раз между кустов, скрылось из глаз, и мы вновь
остались одни среди безмолвного, таинственного леса.
6
- Это дикарка! - произнес я наконец. - Может быть, она принадлежит к
какому-нибудь отсталому племени? Вроде тех, что еще уцелели в Новой Гвинее
или в лесах Африки? Впрочем, все это я говорил без особой уверенности. И
Артур Левэн сразу же меня осадил. У каких это примитивных племен видел я
подобное совершенство форм и гармоничность движений, спросил он чуть ли не
со злобой. И я не нашелся, что ему ответить: он был тысячу раз прав.
Профессор Антель казался погруженным в глубокое раздумье, однако он слышал
весь наш разговор.
- Даже у самых примитивных племен Земли есть язык, - заметил он. - А
эта... дикарка не знает речи.
Мы обшарили окрестности озерка, но не нашли никаких следов незнакомки.
Тогда мы вернулись на большую поляну к нашему космическому катеру.
Профессор Антель хотел сразу взлететь, чтобы опуститься в более
цивилизованном районе. Однако Левэн предложил подождать хотя бы двадцать
четыре часа и попытаться установить контакт с обитателями джунглей. Я
поддержал его предложение, и в конце концов оно было принято. Мы не
решались друг другу признаться, что нас удерживала здесь надежда еще раз
увидеть прекрасную незнакомку.
День закончился без происшествий. Наступил час заката, и мы
залюбовались уходящей за горизонт гигантской Бетельгейзе: человеческое
воображение не в силах представить более фантастического и грандиозного
зрелища. Но потом мы ощутили, что вокруг нас что-то изменилось. Джунгли
наполнились таинственными звуками и шорохами. Нам чудилось, что невидимые
существа отовсюду следят за нами сквозь листву. Впрочем, ночь прошла
спокойно: мы заперлись в нашем катере и поочередно дежурили до утра. На
рассвете неприятное ощущение слежки усилилось, мне даже показалось, что из
лесу доносятся короткие пронзительные крики, вроде тех, что мы слышали
накануне от Новы. Мы воображали, что лес кишит неведомыми созданиями, но
ни одно из них так и не появилось.
Немного позднее мы решили еще раз сходить к водопаду. Всю дорогу нас не
оставляло гнетущее чувство, что какие-то существа неотступно следят и
следуют за нами, не решаясь, однако, показаться нам на глаза. Но ведь
вчера еще Нова нас не боялась!
- Наверное, их пугает наша одежда, - проговорил вдруг Артур Левэн.
Меня словно осенило! Я отчетливо вспомнил, как Нова, задушив бедную
обезьянку, бросилась бежать и внезапно замерла перед нашей сваленной в
кучу одеждой. Затем она шарахнулась в сторону, как пугливая лошадь, и
скрылась.
- Сейчас посмотрим! - сказал я.
И вот, раздевшись догола, мы, как и прошлый раз, бросились в озеро и
принялись беспечно резвиться, делая вид, что не обращаем внимания на
окружающее.
Уже испытанная уловка привела к ожидаемому результату. Через несколько
минут мы заметили девушку на скалистом обрыве, хотя и не слышали, как она
туда пробралась. Тем более что теперь она была не одна. Рядом с ней стоял
совершенно голый мужчина, сложенный точно так же, как люди Земли. Он был
уже в летах, но отдельные черты его настолько напоминали лицо нашей
богини, что я принял его за ее отца. Как и она, он рассматривал нас с
тревогой и недоумением.
Постепенно мы обнаруживали и других людей. Их оказалось много.
Продолжая сохранять наигранное безразличие, мы следили, как они
выскальзывали из лесной чащи и приближались к озеру со всех сторон. Все
они, мужчины и женщины, представляли собой превосходные образчики
человеческой породы, прекрасно сложенные, с золотистой кожей. Вскоре мы
оказались в кольце до предела возбужденных жителей Сороры, которые
взволнованно жестикулировали в полной тишине, лишь изредка коротко
вскрикивая.
Мы были окружены и уже начинали беспокоиться: эпизод с несчастным
Гектором невольно настораживал. Однако в поведении людей не было ничего
угрожающего: видимо, их, так же как и Нову, просто заинтересовали наши
водные забавы.
Так оно и оказалось! Вскоре Нова, которую я уже считал нашей старой
знакомой, бросилась в озеро, а за ней после более или менее
продолжительных колебаний последовали и остальные. Теперь люди были в
воде, и мы возобновили нашу вчерашнюю игру, гоняясь друг за другом, словно
тюлени. Разница заключалась только в том, что сегодня вокруг нас
плескалось и фыркало по крайней мере два десятка непонятных существ, чьи
серьезные лица удивительно не вязались с их ребячливым поведением.
Прошло четверть часа, и эта игра начала мне надоедать. Неужели мы
стремились сквозь бездны космоса к Бетельгейзе ради мальчишеских забав?
Мне стало совестно перед самим собой, и я еще больше огорчился, когда
заметил, что наш мудрый профессор Антель предается этой детской игре с
видимым удовольствием. Впрочем, что нам еще оставалось делать? Вряд ли
кто-нибудь может представить, как трудно установить контакт с существами,
которые не знают, что такое речь и что такое улыбка. Тем не менее я
попытался это сделать. Я начал жестикулировать, стараясь вложить в каждый
жест определенное значение. С самым дружелюбным видом я складывал руки на
груди. Я кланялся наподобие китайцев. Я посылал воздушные поцелуи. Но все
мои старания