и. Вот, описывая свой первый день на войне, он вспоминает и удушливую жару, и то, что вода во фляжке была теплой и не освежала пересохшее горло. Самым подробным образом, на десятках страниц, описывает Болдин историю своих блужданий по лесам в окружении. А вот о главном - о подготовке, проведении и результатах контрудара - говорится очень кратко и скупо. Итак, первый день войны, вечер 22 июня. „...Командующий 10-й армии склоняется над картой, тяжко вздыхает, потом говорит: - С чем воевать? Почти вся наша авиация и зенитная артиллерия разбиты. Боеприпасов мало. На исходе горючее для танков... Уже в первые часы нападения авиация противника произвела налеты на наши склады с горючим. Они и до сих пор горят. На железнодорожных магистралях цистерны с горючим тоже уничтожены... ...на КП прибыл командир 6-го кавалерийского корпуса генерал-майор И. С. Никитин. Вид у него озабоченный. - Как дела? - спрашиваю кавалериста. - Плохи, товарищ генерал. Шестая дивизия разгромлена... - Остатки дивизии где? - Приказал сосредоточить в лесу северо-восточнее Белостока". Без лишних комментариев сравним этот абзац с отрывком из воспоминаний начальника штаба 94-го кавполка той самой „разгромленной" 6-ой кавдивизии В. А. Гречаниченко [83]: „...примерно в 10 часов 22 июня мы вошли в соприкосновение с противником. Завязалась перестрелка. Попытка немцев с ходу прорваться к Ломже была отбита. Правее оборону держал 48 кавалерийский полк. В 23 часа 30 минут 22 июня по приказу командира корпуса генерал-майора И. С. Никитина части дивизии двумя колоннами форсированным маршем направились к Белостоку... К 17 часам 23 июня дивизия сконцентрировалась в лесном массиве в 2 километрах севернее Белостока..." Второй день войны, 23 июня 1941 г. „...к рассвету штабы 6-го механизированного и 6-го кавалерийского корпусов обосновались на новом месте в лесу в пятнадцати километрах северо-восточнее Белостока. Этот живописный лесной уголок стал и моим командным пунктом..." Так точно. И в протоколе допроса Павлова есть подтверждение того, что все штабы, и без того уже находившиеся далеко от места боев (расстояние от Белостока до тогдашней границы составляет 100 км), ушли еще дальше: „...во второй день части 10-й армии, кроме штаба армии. остались на своих местах. Штаб армии сменил командный пункт, отойдя восточнее Белостока в район Валпы..." [67]. Чем же занимались наши генералы, собравшиеся в живописном лесном уголке? „Время уходит, а мне так и не удается выполнить приказ Павлова о создании ударной конно-механизированной группы. Самое неприятное (так в тексте) в том, что я не знаю, где находится 11-й мехкорпус генерала Д. К. Мостовенко. У нас нет связи ни с ним, ни с 3-й армией, в которую он входит..." Потрясающее признание. Как заместитель командующего округом мог не знать района дислокации мехкорпуса? Мехкорпус - это не иголка в стоге сена. Их во всем округе было всего лишь шесть, а если не брать в расчет 17-й и 20-й мк, формирование которых только начиналось, то реально боеспособных мехкорпусов было ровно четыре. Придется напомнить, что штаб 11-го мехкорпуса и 204-я мотодивизия дислоцировались в Волковыске (85 км восточнее Белостока), 29-я танковая дивизия - в Гродно (75 км северо-восточнее Белостока), а 33-я танковая дивизия - в районе местечка Индура (18 км южнее Гродно). Другими словами, от „живописного лесного уголка в 15 км северо-восточнее Белостока", в котором затаились Болдин с Никитиным, до дивизий 11-го мехкорпуса было примерно 60-70 километров. Но преодолеть это расстояние так и не удалось. Вплоть до окончательного разгрома, произошедшего 26-27 июня, Болдин не только ни разу не был в расположении вверенных ему войск, но даже не смог установить какую-либо связь с 11-м мехкорпусом. На всякий случай напомним внимательному читателю, что в составе КМГ Болдина было два эскадрона связи, конный дивизион связи, три корпусные авиаэскадрильи и восемь (!) отдельных батальонов связи (обс). Для самых дотошных можно указать и их номера: 4, 7, 124, 185 обс в составе 6-го мехкорпуса и 29, 33, 583 и 456 обс в составе 11-го мехкорпуса [8]. „...в довершение бед на рассвете вражеские бомбардировщики застигли на марше 36-ю кавалерийскую дивизию (ту самую, командир которой перешел на службу к немцам) и растрепали ее. Так что о контрударе теперь не может быть и речи... я сидел в палатке, обуреваемый мрачными мыслями..." [80]. Разумеется, Болдин нигде ни словом не обмолвился о том, какие конкретно силы и средства были включены в состав конно-механизированной группы, в какой группировке и какими силами наступал противник, так что фраза о том, что „растрепанность" одной кавдивизии сделала контрудар советских войск „совершенно невозможным", не казалась читателям такой абсурдной, какой она является на самом деле. А внимательный читатель наверняка уже заметил очень странную хронологию событий: по версии Болдина, 22 июня была „разгромлена" 6-я кавдивизия, на рассвете 23 июня „расстрепана" 36-я, других кавалерийских частей в составе КМГ просто не было, и вдруг после этого, 25 июня, начальник штаба сухопутных войск вермахта отмечает в своем дневнике, что в районе Гродно „крупные массы русской кавалерии атакуют западный фланг 8-го корпуса" ?!? Да, трудно полководцу водить войска, если он сидит в живописном лесу, за десятки километров от поля боя, заменив разведку слухами и мрачными мыслями... „...позвонил Хацкилевич, находившийся в частях. - Товарищ генерал,- донесся его взволнованный голос,- кончаются горючее и боеприпасы. - Слышишь меня, товарищ Хацкилевич,- надрывал я голос, стараясь перекричать страшный гул летавших над нами вражеских самолетов.- Держись! Немедленно приму все меры для оказания помощи. Никакой связи со штабом фронта у нас нет. Поэтому я тут же после разговора с Хацкилевичем послал в Минск самолетом письмо, в котором просил срочно организовать переброску горючего и боеприпасов по воздуху..." [80]. Многоточие не должно смущать читателя. Мы ничего не упустили. Именно этим - посылкой письма в Минск - и ограничились „все меры", принятые первым заместителем командующего фронта. Третий день войны. ...фактически находимся в тылу у противника. Со многими частями 10-й армии потеряна связь, мало боеприпасов и полностью отсутствует горючее... из Минска по-прежнему никаких сведений... Противник все наседает. Мы ведем бой в окружении. А сил у нас все меньше. Танкисты заняли оборону в десятикилометровой полосе. В трех километрах за ними наш командный пункт..." И, наконец, пятый день войны. „На пятые сутки войны, не имея боеприпасов, войска вынуждены были отступить и разрозненными группами разбрелись по лесам" [80]. „Разрозненными группами разбрелись по лесам" - признаться, не каждый советский генерал в своих мемуарах оказался способен на такую откровенность. Вот, собственно, и все, что можно узнать об обстоятельствах разгрома из воспоминаний Болдина. Перед нами стандартный набор предписанных советской исторической науке „обстоятельств непреодолимой силы": не было связи, не было горючего, кончились боеприпасы. Почему нет связи - вражеские диверсанты все провода перерезали. Куда делось горючее - немецкая авиация все склады разбомбила. Почему снаряды не подвезли - так письмо же до Минска не долетело... Ненужные, мешающие усвоению единственно верной истины подробности: сколько было проводов, сколько было диверсантов, какой запас хода на одной заправке был у советских танков, сколько снарядов входит в один возимый боекомплект, какими силами немецкая авиация могла разбомбить „все склады" и сколько этих самых складов было в одном только ЗапОВО - отброшены за ненадобностью. Отброшена за ненадобностью и та простая и бесспорная истина, что Вооруженные Силы как раз и создаются для того, чтобы действовать в условиях противодействия противника. Пожалуй, самое интересное и ценное в мемуарах Болдина - это то, чего в них нет. А для того, чтобы увидеть то, чего нет, откроем мемуары другого генерала, который в эти же самые дни июня 41-го руководил действиями крупного мотомеханизированного соединения. Итак, Г. Гудериан, „Воспоминания солдата": „...22 июня в 6 час. 50 мин. я переправился на штурмовой лодке через Буг..., двигаясь по следам танков 18-й танковой дивизии, я доехал до моста через реку Лесна..., при моем приближении русские стали разбегаться в разные стороны..., в течение всей первой половины дня 22 июня я сопровождал 18-ю тд... ...23 июня в 4час. 10мин. я оставил свой командный пункт и направился в 12-й армейский корпус, из этого корпуса я поехал в 47-й танковый корпус, в деревню Бильдейки в 23 км восточнее Брест-Литовска. Затем я направился в 17-ю танковую дивизию, в которую и прибыл в 8 часов... Потом я поехал в Пружаны (70 км на северо-восток от границы), куда был переброшен командный пункт танковой группы... ...24 июня в 8 час. 25 мин. я оставил свой командный пункт и поехал по направлению к Слониму (это еще на 80 км вглубь советской территории)..., по дороге я наткнулся на русскую пехоту, державшую под огнем шоссе..., я вынужден был вмешаться и огнем пулемета из командирского танка заставил противника покинуть свои позиции... ...в 11 час. 30 мин. я прибыл на командный пункт 17-й танковой дивизии, расположенный на западной окраине Слонима (т. е. уже в глубоком тылу 10-й армии и КМГ Болдина), где, кроме командира дивизии, я встретил командира 47-го корпуса..." [65]. „Где, кроме командира дивизии, я встретил командира танкового корпуса..." И происходит эта встреча трех генералов на полевом КП, в сотне метров от линии огня. Вот и вся разгадка того, почему Красная Армия на собственной территории оказалась „без связи", а немецкая армия на нашей территории - со связью. Партийные историки десятки лет объясняли нам, что связь на войне обеспечивается проводами и радиостанциями (которых в 41-м году якобы не было). А Гудериан просто и доходчиво показывает, что проблема связи и управления войсками решается не проводами, а людьми! Командиру передовой 17-й танковой дивизии вермахта никуда не надо было звонить. Его непосредственный начальник - командир 47-го танкового корпуса - вместе с ним на одном командном пункте лично руководит боем, а самый среди них главный начальник - командующий танковой группы - по несколько раз за день, под огнем противника, на танке прорывается в каждую из своих дивизий. И если бы Гудериан предложил им засесть на пару дней в „живописном лесном уголке" и посылать оттуда „письма самолетом в Берлин", то в лучшем случае они бы восприняли это как шутку - глупую и неуместную на войне. И это вовсе не злобное брюзжание дилетанта. Генерал-полковник Сандалов в своей книге воспоминаний [82] приводит такое высказывание Члена Военного совета 4-й Армии: „...вновь заговорил Шлыков: Огромным злом является отрыв крупных штабов от войск. Это приводит к потере управления боем..., штаб фронта находится где-то в районе Минска, более чем за триста километров от передовых войск. Штабы армий, чтобы не потерять связь (???) с ним, тоже располагаются в глубине, местами более чем на пятьдесят километров от линии фронта... А куда это к черту годится..." Золотые слова. Правда, из дальнейшего текста воспоминаний Сандалова следует, что уже через несколько часов после этого разговора штаб армии в очередной раз перебазировался на восток. Ну а штаб Павлова уже 26 июня оказался под Могилевым - в 500 км от границы! Что же касается проводов, то с ними на Западном фронте было не так уж и плохо. Согласно докладной записке начальника штаба фронта генерал-майора Климовских от 19 июня 1941 г., в распоряжении службы связи округа было 117 000 изоляторов, 78 000 крюков и 261 тонна проводов [2, с. 44]. В качестве иллюстрации к вопросу о реальной технической оснащенности Красной Армии можно привести один из многочисленных приговоров военного трибунала Западного фронта. Так, 15 сентября 1941 г. бывший командир 162-й сд полковник Колкунов был обвинен в том, что он: „13 июля 1941 г. в момент выхода дивизии из окружения противника, вследствие трусости, отдал приказание зарыть в землю имущество связи, а именно: 1. 3 рации - РСБ, 5АК, 6ПК; 2. 2 приемника КУБ-4; 3. 28 телефонных аппаратов УНА-И, УПР; 4. 4 коммутатора - Р-20, МБ-30, КОФ; 5. 2 номерника - 12Х2; 6. 23 килограмма кабеля однопроводного; 7. 8 килограммов кабеля двухпроводного; 8. 2 аппарата Морзе" [68]. И это в одной обычной стрелковой дивизии. Разгромленной и отступающей. В большой статье с красноречивым названием „Истоки поражения в Белоруссии" [78] автор с горестным воздыханием сообщает читателям, что обеспеченность войск ЗапОВО средствами радиосвязи была очень, очень низкой: „...полковыми радиостанциями - на 41%, батальонными - на 58%, ротными - на 70%". Как это принято у нас, мешающие правильному воспитательному процессу факты - а сколько это в штуках на один полк или стрелковую роту - пропущены. Постараемся восполнить это досадное упущение. По штатному расписанию стрелковой дивизии от апреля 1941 г. в одном гаубичном артполку должно было быть 37 радиостанций (на 36 гаубиц), в артиллерийском полку - 25 радиостанций (на 24 пушки), 3 радиостанции в стрелковом полку и по 5 радиостанций в каждом стрелковом батальоне. Оцените и это словосочетание: „ротная радиостанция". Разве не говорит оно о высочайшем (для первой половины 20-го века) уровне технической оснащенности сталинской армии? К слову говоря, в распоряжение танковых групп вермахта было выделено всего по одной роте диверсантов из состава пресловутого полка особого назначения „Бранденбург". В составе роты было 2 офицера, 220 унтер-офицеров и рядовых, в том числе 20-30 человек со знанием русского языка [ВИЖ.- 1989.- No 5]. И такими-то силами немцы, как утверждает Болдин, уже ранним утром 22 июня 1941 г.: „...на протяжении пятидесяти километров повалили все телеграфные и телефонные столбы",- и это только в полосе одной 3-й армии! На этом закроем (пока) книжку Болдина. Мы не станем обсуждать его полководческий талант, мы не смеем упрекнуть его в отсутствии личного мужества, но выступать в качестве свидетеля разгрома конно-механизированной группы Западного фронта генерал Болдин не может. Его там (на месте разгрома) просто не было. К сожалению, и от реальных свидетелей трудно добиться внятного изложения если даже и не причин, то хотя бы обстоятельств катастрофы. Возьмем воспоминания В. А. Гречаниченко (начальника штаба 94 кавполка 6-ой кавдивизии). Они полны живых, не придуманных картин страшного разгрома. Вот как описывает он то, что Болдин кратко обозначил словами „на пятые сутки войны, не имея боеприпасов, войска разрозненными группами разбрелись по лесам": „...Мимо сплошным потоком двигались автомашины, трактора (как видно, не все горючее сгорело на разбомбленных немцами складах), повозки, переполненные народом. Мы пытались останавливать военных, ехавших и шедших вместе с беженцами. Но никто ничего не желал слушать. Иногда в ответ на наши требования раздавались выстрелы (т. е. боеприпасы тоже еще оставались - для стрельбы по своим). Все уже утверждали, что занят Слоним, что впереди высадились немецкие десанты, заслоны прорвавшихся танков, что обороняться здесь не имеет никакого смысла. 28 июня, как только взошло солнце, вражеская авиация начала повальную обработку берегов Росси и района Волковыска. По существу, в этот день окончательно перестали существовать как воинские формирования, соединения и части 10 армии. Все перемешалось и валом катилось на восток... ...когда наша небольшая группа во второй половине дня 30 июня вышла к старой границе, здесь царил такой же хаос, как и на берегах Росси. Все перелески были забиты машинами, повозками, госпиталями, беженцами, разрозненными подразделениями и группами наших войск..." [83]. Но вот узнать - как и почему дошла наша армия до такого состояния - из мемуаров Гречаниченко трудно. Из его описания видно, как в первые дни войны его полк безостановочно и хаотично движется по лесным дорогам; в тексте мелькают названия безвестных польско-белорусских местечек: Сокулка, Крынки, Берестовицы, Сидра... Первое соприкосновение с противником происходит только вечером 24-го: „...в 21 час 24 июня эскадрон вошел в соприкосновение с противником в долине реки Бебжа южнее Сидры. Командир полка для поддержки головного отряда ввел в бой артиллерию. Противник не выдержал натиска и отошел за реку..." Здесь нет преувеличения. Именно в этот день, 24 июня, в дневнике Гальдера и появляется запись о „довольно серьезных осложнениях, возникших на фронте 8-го армейского корпуса, где крупные массы русской кавалерии атакуют западный фланг корпуса". Кстати, об использовании кавалерии, да еще и среди белорусских болот, наши партийные „историки" рассуждали с горестным покачиванием головы, как о примере вопиющей отсталости Красной Армии и ее полной неготовности к ведению современной войны. Да вот незадача: в составе самой мощной, 2-й танковой группы вермахта, руководимой совсем даже не „отсталым" Гудерианом, тоже была кавалерийская дивизия! Причем поставил ее Гудериан почему-то на свой правый (южный то есть) фланг, в самую трясину болот Полесья. Уж как только не „боролись" с этой дивизией советские историки и мемуаристы! Болдин в своих воспоминаниях дошел до того, что поменял седла на парашюты и сообщил читателям о наличии в составе немецкой группы армий „Центр" не кавалерийской, а... „десантной" дивизии! А ведь ларчик-то открывается очень просто. Ни Гудериан, ни Павлов не собирались атаковать конной лавой по болоту. Лошадь в кавдивизиях Второй мировой войны выполняла роль транспортного средства, повышающего подвижность соединения (в сравнении с обычной пехотой) во много раз. А непосредственно в бой и немецкие, и советские кавалеристы шли, как правило, в пешем строю. Конечно, никакая лошадь не может соревноваться с мотором в способности к непрерывному, многочасовому и многодневному движению. Поэтому, после того, как друг Рузвельт подарил товарищу Сталину без малого полмиллиона трехосных „студебекеров" с их фантастической надежностью и проходимостью, эра кавалерии в Красной Армии закончилась. Хотя и не вдруг и не сразу. Так еще в июле 1944 г. в составе 1-го Украинского фронта для наступления на Львов-Сандомир были созданы две конно-механизированные группы под командованием генерал-лейтенантов С. В. Соколова и В. К. Баранова, и даже в освобождении Праги в мае 1945 г. приняли участие девять (!) кавалерийских дивизий. Ну а летом 1941 года ни у нас, ни у немцев еще не было достаточного количества автомашин повышенной проходимости, способных перемещать стрелковые подразделения по извилистым лесным дорогам вслед за наступающими танками, и наличие крупных сил кавалерии было одним из значимых преимуществ Красной Армии. На практике эта очевидная „теория" выглядела так: „...моторизованным соединениям предстояло в этот день продвигаться по холмистой песчаной местности, покрытой густым девственным лесом. Движение по ней (особенно автомашин французского производства) было почти невозможно... Машины все время застревали и останавливали всю следующую за ними колонну, так как возможность объезда на лесных дорогах полностью исключалась... Пехотинцы и артиллеристы вынуждены были все время вытаскивать застрявшие машины... Для командования было настоящим мучением видеть, как задыхаются его „подвижные" войска..." Так командующий 3-ей танковой группы вермахта Г. Гот описывает в своих мемуарах события 23 июня 1941 г. За весь этот день, практически не вступая в бой, его моторизованные дивизии прошли не более 50-60 км. „Расстояние в 75 километров мы прошли без привалов. В порядок маршевые колонны приводили себя на ходу. Было не до передыху. Уже к 17 часам 23 июня дивизия сконцентрировалась в лесном массиве в 2 километрах севернее Белостока... День клонился уже к вечеру, когда мы получили приказ двигаться далее в направлении Сокулки. Марш-бросок на 35 километров совершили быстро..." А это - строки из воспоминаний Гречаниченко. Не трудно убедиться, что в лесной глухомани западной Белоруссии советская кавалерия по своей подвижности как минимум не уступала немецкой мотопехоте. К тому же „конармейские наши клинки" давно уже перестали служить главным оружием красной кавалерии. Некоторое представление о структуре и вооружении кавкорпуса Красной Армии образца 1941 г. можно получить, например, из мемуаров легендарного полководца Великой Отечественной генерала П. А. Белова (в первые месяцы войны он командовал 2-м кавкорпусом, развернутым на Южном фронте, в Молдавии): „Для управления войсками имелся небольшой подвижный штаб, передвигавшийся верхом или на автомашинах, авиазвено связи, дивизион связи и комендантский эскадрон. Тыловых учреждений в корпусе не было. Каждая из двух кавалерийских дивизий состояла из четырех кавалерийских полков, танкового полка, артиллерийского дивизиона и 76-мм зенитно-артиллерийского дивизиона, эскадрона связи и саперного эскадрона с инженерно-переправочным парком. В кавалерийском полку... имелись пулеметный эскадрон с 16 пулеметами на тачанках, батарея 76-мм облегченных полковых пушек и спецподразделения. В танковом полку насчитывалось около 50 танков БТ и 10 бронеавтомобилей. В конно-артиллерийском дивизионе была батарея 120-мм гаубиц и три батареи 76-мм пушек. ПВО корпуса составляли хорошо обученные 76-мм зенитные дивизионы кавалерийских дивизий и взводы счетверенных пулеметов в полках..." Согласитесь, на фоне этих фактов как-то совсем по-другому начинают восприниматься стенания наших профессиональных плакальщиков по поводу „неготовности Красной Армии к войне"... Стоит отметить и то, что 6-ая кавдивизия, в составе которой воевал полк Гречаниченко, в сентябре 1939 входила в состав КМГ комкора Болдина и 22 сентября приняла из рук немцев „освобожденный" Белосток, а вторая дивизия корпуса (36 кавалерийская) также участвовала в „освободительном походе" в этих же местах: 19 сентября 36-я кавдивизия вместе с другими частями 3-й и 11-й армий штурмом взяла Вильно (Вильнюс). А уж сколько наркомов и маршалов начинало свою военную карьеру в 6-й кавдивизии и в 6-ом кавкорпусе! Осенью 1919 г. командиром 6-й кд стал С. К. Тимошенко - будущий маршал, нарком обороны, дважды Герой Советского Союза. В следующем, 1920 году помощником начштаба 6-й кд становится К. А. Мерецков - будущий маршал, Герой Советского Союза, начальник Генерального штаба РККА и заместитель наркома обороны в 1940-1941 гг. В середине 30-х годов 6-м кавкорпусом командует Г. К. Жуков - будущий маршал, начальник Генерального штаба (после Мерецкова), четырежды Герой Советского Союза, а после смерти Сталина - министр обороны СССР. Осенью 1939 г. 6-ой кавкорпус ведет в бой еще один будущий маршал - А. И. Еременко. Начальником штаба артиллерийского полка в той же 6-й кавдивизии служил и будущий маршал К. С. Москаленко. Даже с учетом „особой роли" Первой конной в формировании высшего командного состава РККА нельзя назвать 6-ой кавкорпус иначе, как элитным соединением красной кавалерии. Остается только добавить, что начало войны с Германией этот незаурядный кавкорпус встретил в старинном польском городе Ломжа, т. е. прямо на границе с Германией! Повторение - мать внушения. Коммунистические историки-пропагандисты столько тысяч раз рассказывали нам про то, как „накопивший двухлетний опыт ведения современной войны" вермахт обрушился на „плохо подготовленные советские войска", что в конце концов эта весьма спорная (точнее говоря - вздорная) гипотеза превратилась в непререкаемую аксиому. Но давайте попробуем воспользоваться головой и зададим ей простой вопрос: когда и где мог вермахт набраться этого самого „двухлетнего опыта ведения войны"? Три недели боев в Польше, три-четыре недели активных боевых действий во Франции, неделя в Югославии. Вот и все. Даже чисто арифметически это два месяца, а не два года! За исключением майских боев во Франции, вермахт имел дело с плохо вооруженным, малочисленным противником. Где же тут было набраться опыта танковой войны, войны машин и моторов? Менее ли значимым был опыт Халхин-Гола и трех месяцев финской войны? Да, у вермахта были еще ожесточенные бои при высадке в Норвегию, на Крите, в ливийской пустыне - но это все „бои местного значения", в которых приняло участие всего три-четыре дивизии. Разумеется, кадровые дивизии вермахта были обучены и подготовлены в лучших традициях прусской военщины. Но много ли их было - кадровых? До начала Второй мировой войны Германия успела подготовить только 35 кадровых пехотных дивизий. На их базе были сформированы так называемые „пехотные дивизии первой волны" - элита вермахта. 22 июня 1941 г. в составе групп армий „Север", „Центр", „Юг" таких дивизий было всего 24 - одна пятая от общего количества пехотных дивизий! Теперь от этих общих соображений вернемся к трагической истории разгрома 6-й кавдивизии. Как мы уже знаем, дивизия эта - одна из лучших и старейших во всей Красной Армии. А какая подготовка, какой „двухлетний опыт ведения войны" мог быть у противостоящих ей немецких пехотных дивизий с номерами 162 и 256? Обе созданы уже в ходе войны, обе после французской кампании отведены на восток, где и простояли в бездействии до 22 июня 1941 г. Да что уж говорить про немецкую пехоту, если даже в самой мощной танковой группе Гудериана из пяти танковых дивизий две (17-я и 18-я) были „новорожденными". Первая из них была создана в октябре 1940 г. (т. е. уже после завершения боев в Польше и во Франции) на базе 27-ой ПЕХОТНОЙ дивизии, вторая - в том же месяце на базе 4-й и 14-й ПЕХОТНЫХ дивизий. В Балканской кампании эти дивизии не участвовали, так что 22 июня 41 г. стало для них первым днем войны... Вернемся, однако, к мемуарам Гречаниченко: „...25 июня немецкая артиллерия открыла массированный огонь на всю глубину боевого порядка полка. В воздухе на небольшой высоте непрерывно барражировала вражеская авиация... Уже в первые часы все наше тяжелое вооружение было выведено из строя, радиостанция разбита, связь полностью парализована. Полк нес тяжелые потери, был плотно прижат к земле, лишен возможности вести какие-либо активные действия. Погиб подполковник Н. Г. Петросянц. Я принял на себя командование полком, а точнее - его остатками..." Стоит отметить, что есть и несколько другие описания этих событий: „...6-я кавалерийская дивизия с утра 25 июня в исходном районе для наступления (Маковляны, колхоз „Степановка") подверглась сильной бомбардировке с воздуха, продолжавшейся до 12 часов дня. Кавалеристы были рассеяны и в беспорядке начали отходить в леса..." [8]. К концу дня 25 июня ото всей 6-й кавдивизии остался отряд в 300 человек, который под командованием автора мемуаров и старшего лейтенанта (оцените воинское звание командира, принявшего на себя командование остатками полка!) Я. Гавронского из соседнего, 48-го, кавполка начинает безостановочный отход, практически не имея какого-либо соприкосновения с противником. Вот и весь „краткий курс" истории разгрома 6-ой кавдивизии. Сильным и мужественным мужчинам свойственно быть добрыми и терпимыми к слабостям других людей. В. А. Гречаниченко - человек исключительного мужества. Именно ему командующий 3-й армией В. И. Кузнецов доверил 2 июля 1941 г. возглавить отряд прикрытия прорыва группы войск Западного фронта. Самому Владимиру Алексеевичу выйти из окружения не удалось, он стал партизаном и освобождение Белоруссии встретил в должности комиссара 1-ой Белорусской кавалерийской партизанской бригады. Автор этой книги на звание мужественного мужчины не претендует. И у него, как у специалиста, знакомого с историей Второй мировой войны в ее конкретно-цифровом измерении, не может не вызвать недоумения размер потерь, понесенных 6-й кавдивизией. Практически за несколько часов артобстрела дивизия потеряла более 90% своего штатного состава! Разве могли боевые потери быть такими огромными? Вскоре после окончания войны, в 1946 году „Воениздат" выпустил книгу генерал-полковника Ф. А. Самсонова „Артиллерийское наступление". Обобщая опыт боевых действий, автор приходит к средним „нормам" в 150-200 орудий на 1 км фронта наступления и 50 тысяч снарядов калибра „выше среднего" (122 мм) для подавления обороны пехотной дивизии. Это - в среднем. Фактически на завершающем этапе войны создавались гораздо большие плотности. Одним из самых выдающихся примеров роли артиллерии при прорыве вражеской обороны является Висло-Одерская операция Красной Армии (январь 1945 г.) Утром 12 января передний край обороны немецких войск был сметен массированным артогнем. Генерал Д. Д. Лелюшенко в своих воспоминаниях пишет: „...лес был буквально как косой срезан осколками снарядов..., многие пленные были взяты в траншеях в невменяемом состоянии, просто полусумасшедшими..., большинство солдат 574-го полка вермахта было убито или ранено..." [22]. Но для достижения такого результата советское командование создало в полосе прорыва чудовищную артиллерийскую плотность - 420 орудий на км фронта! На каждом метре обороны немецких войск разорвалось (в среднем) по 15 снарядов крупного калибра. В полосе наступления 5-й Ударной армии за один час было израсходовано 23 килотонны боеприпасов - это мощность „хиросимской" атомной бомбы [107, с. 96]. Ничего подобного в полосе наступления 20-го и 8-го корпусов вермахта в июне 41 г. не было и быть не могло. Полностью укомплектованная по штатам военного времени немецкая пехотная дивизия могла иметь на вооружении всего 74 пушки и гаубицы калибров 75-105 мм. В среднем на одну дивизию 20-го и 8-го корпусов приходилась полоса фронта в 15 км. Другими словами, переправив по понтонным мостам через Неман и Бебжу свои конные обозы с боеприпасами, немцы, даже с учетом привлечения корпусной артиллерии и разумного массирования средств на главных направлениях, могли располагать максимум двумя десятками орудий на километр фронта наступления с одним возимым боекомплектом снарядов. Если бы такими огневыми средствами можно было уничтожать по одной дивизии за один день, то Вторая мировая не продолжалась бы шесть лет. Она бы закончилась за месяц - по причине полного взаимного истребления сторон... 2.4. Политдонесение политотдела Столь же противоречивую и маловразумительную информацию имеем мы и об очень коротком боевом пути 11-го мехкорпуса. Тем не менее, то немногое, что известно автору, позволяет предположить, что именно 11 МК - „слабое звено" в составе КМГ Болдина - доставил немцам наибольшее беспокойство. Любые упоминания об 11 МК в традиционной советской историографии сопровождаются горестными причитаниями: „Укомплектован на 23% танками устаревших марок..., укомплектованность автотранспортом и тракторными тягачами составляла 15-20% от штатных норм..., укомплектованность офицерами - танкистами составляла 45-55% от штата..." Ну и так далее. Все это - чистая правда. Вообще. Но перейдем к конкретным подробностям. Прежде всего заменим все эти „проценты неизвестно от чего" абсолютными величинами. Главное вооружение мехкорпуса - танки. В исторической литературе встречаются самые разные цифры: от 237 единиц [ВИЖ.- 1989.- No 4] до 414 [„1941 г.- уроки и выводы"]. Автор предлагает взять за основу цифру 331 - именно такое количество танков указано в документе, составленном непосредственными участниками событий. Речь идет об опубликованном в ВИЖ [1989.- No 9] „Политдонесении политотдела 11-го мехкорпуса Военному Совету Западного фронта от 15 июля 1941 г.". Обратите особое внимание, уважаемый читатель, на дату подписания документа. 15 июля 1941 года Павлов и его „подельники" уже арестованы, но суд еще не состоялся. Оставшиеся на свободе командиры, имевшие прямое отношение к катастрофическому разгрому войск Красной Армии, со дня на день ждут „приглашения" в расстрельный подвал. Это мы сегодня знаем, что поражение спишут на „внезапность нападения" и „устаревшие танки". Люди, на памяти которых был 1937 год, могли и должны были ожидать самого худшего, и это не могло не сказаться на духе и интонациях вышеупомянутого „политдонесения", в котором нет ни капли „политики", зато есть длинный перечень „уважительных причин". Не нам судить комиссаров 1941 года, но принять во внимание эти обстоятельства для историка просто необходимо. Танки в 11 МК, действительно, были самыми устаревшими: 242 танка Т-26, 18 огнеметных (не сказано на каком, но, возможно, на еще более древнем шасси), 44 танка БТ старой модификации (БТ-5). Новых танков - всего ничего: 24 средних Т-34 и 3 тяжелых КВ. К тому же „до 10-15% танков в поход не были взяты, так как они находились в ремонте". Итого: порядка 280 боеготовых танков, из них почти все - легкие и устаревшие. Может ли воевать танковое соединение, вооруженное таким „хламом"? Генерал Болдин в своих мемуарах отвечает на этот вопрос как всегда ярко, коротко и образно: „Да и что можно требовать от Т-26? По воробьям из них стрелять..." [80]. Имеем ли мы право не верить генералу, герою войны? Нет, не имеем. Мы видели Т-26 на картинке в журнале, а Болдин его видел на поле боя. Поэтому не будем (пока) умничать, а лучше продолжим чтение его (Болдина) мемуаров: „...к вечеру 27 июня вышли на опушку леса. Видим недалеко три танка БТ-7... Увидев нас, танкисты поднялись. Старший доложил, что боеприпасов у каждой машины по комплекту, а горючего нет..." И вот в этот самый момент: „...проселочная дорога закурилась пылью, и на ней показалась вражеская колонна из 28 танков. Каждая минута дорога. Приказал танкистам открыть огонь. Наш удар оказался для гитлеровцев настолько неожиданным, что, пока они пришли в себя и открыли ответный огонь, мы уничтожили двенадцать (!!!) вражеских машин..." Бдительный читатель, надеюсь, уже заметил подвох: БТ-7 это совсем не Т-26. Да, танки разные, но пушка - одна и та же. И танк Т-26, и танки БТ-5/БТ-7, и пушечные бронеавтомобили БА-10/БА-20 были вооружены одной и той же пушкой калибра 45 мм (в танковом варианте она называлась „20К образца 1932/38 года"). Более того, когда в 1933 году на Харьковском заводе No 183 им. Коминтерна (именно так назывался самый мощный танковый завод мира!) под пушку 20К разработали удачную конструкцию цилиндрической башни, то такой же башней в Ленинграде, на заводе No 174, стали комплектовать самую массовую модификацию танков Т-26. Можно ли верить Болдину, который рассказывает об уничтожении 12-ти немецких танков за несколько минут огнем „антиворобьиных" пушек 20К? Безусловно, можно. Во-первых, потому что он видел это своими глазами. Во-вторых, потому что это вполне соответствует тактико-техническим характеристикам наших пушек. От „опушки леса" до „проселочной дороги" в лесных районах западной Белоруссии едва ли было более 500 метров. На такой дистанции стандартный бронебойный снаряд БР-240, выпущенный из пушки 20К, пробивал с вероятностью 80% броневой лист толщиной в 38 мм [93]. В июне 1941 года НИ ОДИН немецкий танк (включая так называемый „тяжелый танк" Pz.IV самой последней серии F) не имел бортовой брони толще 30 мм, и, таким образом, фланговый огонь советских „сорокапяток" был губителен для любого немецкого танка. Большую же часть танков вермахта - в общей сложности 65% состава четырех танковых групп - составляли Pz.I, Pz.II, Pz.38 (t) и Pz.III первых серий, имевшие лобовую броню не толще 30 мм, а бортовую - 15/20 мм. Такие танки наша 20 К могла бить и в лоб и в борт, „и в хвост и в гриву", почти как воробьев... Все познается в сравнении. Ума не приложу, почему советские „историки" столько лет игнорировали это простейшее, очевидное правило? Разумеется, 11 МК был слабым и „недоделанным" - по сравнению, например, с 6-м мехкорпусом, в котором было 352 новейших КВ и Т-34, сотни БТ последней модификации и шесть тысяч автомашин. Но воевать-то предстояло с немцами, а не со своими соседями по округу! Вот с немцами, с их оснащенностью, с их вооружением, с их возможностями и надо сравнивать боевую мощь 11-го мехкорпуса. В составе войск пяти западных военных округов было 20 мехкорпусов. Если исключить из этого перечня 17 МК и 20 МК, в которых было всего 63 и 94 танка соответственно (в Красной Армии про 94 танка говорили: „всего 94"), то остается 18 мехкорпусов. В составе сил вторжения вермахта было 17 танковых дивизий. Вот с ними-то можно и нужно сравнивать наши мехкорпуса, в частности - 11 МК. Выше мы уже отмечали, что немецкие танковые дивизии и корпуса не имели строго определенного состава. Поэтому возьмем для сравнения самую крупную танковую дивизию вермахта, какая только была на всем Восточном фронте. Это 7-я танковая под командованием генерал-майора фон Функа. Такое сравнение тем более уместно, что 7-я тд входила в состав той самой 3-й танковой группы вермахта, во фланг и тыл которой должна была бы нанести удар КМГ Болдина. Главное вооружение танковой дивизии - танки. Их в 7-й тд вермахта было 265 единиц. А в нашем „неукомплектованном" 11 МК - 331 танк. Почему-то принято (среди советских пропагандистов принято) считать, что у немцев ничего никогда не ломалось, и число боеготовых танков всегда равнялось общему их числу. Даже если принять это абсурдное допущение, то и тогда 11 МК превосходил самую крупную танковую дивизию вермахта по количеству боеготовых танков. Теперь от количества перейдем к качеству. На вооружении 7-й тд вермахта было: - 53 танка Pz.II; - 167 чешских танков Pz.38(t); - 30 танков Pz.IV; - 15 „командирских" танков с пулеметным вооружением, из них 7 на базе Pz.38(t) [10]. Подробный сравнительный анализ тактико-технических характеристик советских и немецких танков начала войны приведен в Части 3 (там, где речь пойдет о встречном танковом сражении на Западной Украине). Пока же ограничимся только кратким указанием на то, что так называемый „тяжелый" немецкий танк Pz.IV воистину „не шел ни в какое сравнение" с нашим Т-34 и уж тем более - с монстром КВ. Что же касается Pz.II и Pz.38(t), то это такой же хлам, как и наш устаревший Т-26. Маломощный бензиновый двигатель, узкие гусеницы, черепашья скорость (максимальная скорость по пересеченной местности у Pz.38(t) - всего 15 км/час, у Т-26 чуть больше - 18 км/час), тонкая противопульная броня. Разница только в том, что в отличие от сварных советских танков, броневые листы башни чешского Pz.38(t) были собраны на заклепках, головки которых при попадании вражеского снаряда отрывались и смертельно калечили экипаж. Именно танки Pz.38(t) понесли в Восточном походе самые большие потери - до начала 1942 г. не „дотянул" ни один из тех 820 чешских танков, которые в июне 1941 г. перешли границу СССР. Создается впечатление, что 11 МК и 7-я танковая дивизия вермахта обладали примерно равными (если не принимать во внимание наличие в 11 МК трех десятков новейших танков) боевыми возможностями. Нет, это поспешный и ошибочный по сути своей вывод. 11-й мехкорпус был значительно сильнее. „Танк - это повозка для пушки". В этом афоризме, авторство которого приписывается выдающемуся советскому конструктору артсистем Грабину, есть, конечно, доля преувеличения. Но совсем небольшая. Все параметры танка, какими бы важными они ни были сами по себе, вторичны по отношению к главному - вооружению. Танк создан не для езды и не для укрытия, а для уничтожения. Уничтожения огневых средств и живой силы, командных пунктов и узлов связи в тылу противника, разгрома транспортных колон и складов в оперативной глубине его обороны. Так вот, для выполнения этих основных задач танковых войск 11 МК был вооружен гораздо лучше, нежели 7-я тд вермахта. Под нашу танковую пушку 20К был разработан осколочно-фугасный снаряд весом в 1,4 кг. Это, конечно, очень легкий снарядик (в пять раз легче, чем у стандартной „трехдюймовки"), но все же какие-то цели на поле боя (пулеметное гнездо, минометная батарея, бревенчатый блиндаж) он мог поразить. А пушек 20К в составе 11-го мехкорпуса было: 286 на танках БТ и Т-26 и еще 141 на пушечных бронеавтомобилях [78]. Всего 427 стволов. А на вооружении танков 7-й немецкой тд всего 167 танковых пушек фирмы „Шкода" А-7 (немецкое обозначение KwK-38). Это 37-мм пушка, и вес немецкого 37-мм осколочного снаряда (610 г) был в два раза меньше, чем у соответствующего снаряда советской 20К, что и обусловливало значительно меньшее поражающее действие по пехоте и укрытиям противника. Что же касается легких немецких танкеток Pz.II, то снарядик установленной на них 20-мм пушки вообще не годился для борьбы с пехотой и артиллерией. Такой калибр - это калибр авиационных и самых легких зенитных орудий. Кстати, испытания советских авиапушек показали, что осколочно-фугасное действие 20-мм снарядов столь мало, что поразить незащищенную живую силу противника можно только при прямом попадании такого „снаряда" в человека [84]. Разумеется, серьезная „работа" по огневому подавлению противника должна была быть возложена не на легкие танки, а на входившую в состав танковых частей артиллерию. И вот тут-то главным образом и проявляется разница между советским мехКОРПУСОМ (пусть даже и недоукомплектованным) и немецкой ДИВИЗИЕЙ. На вооружении артиллерийских полков (множественное число) 11 МК, не считая зенитной и противотанковой артиллерии, было: - 16 гаубиц калибра 152-мм; - 36 гаубиц калибра 122-мм ; - 21 пушка калибра 76-мм [78]. А на вооружении одного-единственного артиллерийского полка немецкой танковой дивизии, полностью укомплектованной по штату осени 1940 г., могло быть только: - 8 гаубиц калибра 150-мм; - 24 гаубицы калибра 105-мм; - 4 пушки калибра 105-мм. Общий вывод очевиден: недоукомплектованный 11 МК по своей огневой мощи значительно превосходил самую крупную танковую дивизию немцев. Наконец, в составе любого советского мехкорпуса было больше людей, нежели в любой немецкой танковой дивизии. Что и не удивительно: в корпусе три дивизии и множество отдельных корпусных частей. Конкретнее, в 11-м мехкорпусе по состоянию на 1 июня 1941 г. несло службу 21 605 человек личного состава, а максимальная штатная численность немецкой танковой дивизии была в полтора раза меньше. Причем, 21 605 человек было в 11 МК по состоянию на 1 июня 1941 г. К 22 июня людей могло стать больше, так как в стране полным ходом шла скрытая мобилизация резервистов (всего на „большие учебные сборы" до начала войны успели призвать 768 тыс. человек). Единственное, в чем 11 МК уступал 7-й тд противника, так это в количестве автомашин, т. е. в способности мотопехоты, артиллерии и тыловых служб двигаться вслед за наступающим „танковым клином". 15% от штатной численности - это „только" 775 автомашин. Не густо. В два раза меньше, чем в полностью укомплектованной по штатным нормам танковой дивизии вермахта. И если бы 11-й мехкорпус действительно перешел в наступление от Гродно на Меркине-Алитус (70-90 км), как это было предписано приказом Павлова, то не обеспеченная транспортом „мотопехота" неизбежно отстала. Бы... Но в действительности никакого „тактического прорыва и превращение его в прорыв оперативный" не было и в помине, гнаться за немцами не пришлось - они сами подошли к Гродно, и свой первый и последний бой 11 МК принял практически в районе довоенной дислокации. В такой ситуации нехватка автомашин не могла быть столь фатальной. Более того, из вышеупомянутого „политдонесения" мы узнаем, что на рассвете 22 июня командование корпуса приняло абсолютно верное решение: „...по боевой тревоге все части вывели весь личный состав, имеющий вооружение и могущий драться, что составило 50-60 проц. всего состава, а остальной состав был оставлен в районе дислокации частей... Ввиду необеспеченности автотранспортом 204 мсд 1-й эшелон из района Волковыск (82 км по шоссе до Гродно) перебросила на автомашинах, а последующие перебрасывались комбинированным маршем. Через 7 часов (29-я тд через 3 часа и 33 тд - через 4 часа) после объявления боевой тревоги части корпуса заняли район сосредоточения..." В дальнейшем мы увидим, что именно так - по принципу „лучше меньше, да лучше" - действовали Рокоссовский (9 МК), Фекленко (19 МК), Лелюшенко (21 МК), свернувшие свои неукомплектованные корпуса фактически в одну полноценную танковую дивизию. Таким образом, выясняется, что советские историки были совершенно правы. Никакого „мехкорпуса" в районе Гродно не было. Под названием „11-й мехкорпус" к 10 часам утра 22 июня 1941 г. южнее Гродно сосредоточилась дивизия легких танков, по всем цифровым параметрам превосходящая самую крупную танковую дивизию вермахта. Самая крупная 7-я танковая дивизия вермахта наделала много бед. Очень подробно, истинно „по-немецки" написанные мемуары командующего 3-й танковой группы Г. Гота [13] позволяют в деталях проследить боевой путь 7-й тд в первые дни и недели войны. К полудню 22 июня захвачены мосты через Неман у Алитуса (45 км от границы), рано утром 23 июня в „исключительно тяжелом танковом бою" разгромлена подошедшая к Алитусу 5-я советская танковая дивизия (3-й мехкорпус), в полдень 23 июня „танковый полк 7-й тд вышел на дорогу Лида-Вильнюс (75 км восточнее Алитуса), колесные машины дивизии остались далеко позади" (но что примечательно - автор мемуаров вовсе не делает из этого вывод о том, что дивизия потеряла всякую боеспособность и пригодна только для охоты на воробьев), рано утром 24 июня „7-я тд после небольшого боя овладела городом Вильнюс..., танковый полк дивизии продолжал продвигаться на Михалишки (Михалишки - это уже Белоруссия, и уже 180 км к востоку от границы), далее „7-я тд, следовавшая в голове 39-го корпуса... почти без боя вышла 26 июня к автостраде Минск-Москва в районе Смолевичи" (это уже 30 км к востоку от Минска). Таким образом, за пять дней дивизия прошла 350 км по лесным дорогам Литвы и Белоруссии. Затем 7-я тд, потерпев неудачу при попытке форсировать Березину у города Борисов, ушла на северо-восток, через Лепель к Витебску. 5 июля в районе Бешенковичи (175 км от Минска) 7-я тд „наткнулась" на подошедший из Московского военного округа полнокомплектный 7 МК (это тот самый мехкорпус, в составе которого воевал и попал в плен сын Сталина). Разгромив и отбросив к югу советский мехкорпус, 7-я и 20-я тд форсировали Западную Двину между Бешенковичами и Уллой, к 10 июля полностью овладели Витебском, после чего их дороги снова разошлись: 20-я тд ушла на северо-восток, к Велижу, а 7-я тд через Демидов во второй раз вышла на автостраду No 1, на этот раз в районе Ярцева (50 км восточнее Смоленска), преодолев таким образом две трети расстояния от границы до Москвы. Три месяца спустя, 6 октября 1941 г., именно 7-я танковая в районе Вязьмы в третий раз вышла на автостраду No 1, замкнув таким образом кольцо окружения самого большого за всю войну „вяземского котла". Затем, в ходе кровопролитного московского сражения, 7-я тд прошла еще 245 км на восток, до Яхромы (45 км к северу от МКАД). Только там, у канала Волга-Москва она была (если верить знаменитому сообщению Совинформбюро от 13 декабря 1941 г.) разбита войсками 1-ой Ударной армии. Правда, по немецким данным, 7-я танковая воевала на восточном и западном фронтах еще до 1943 г. Вывод: дивизия легких танков, оказывается, может воевать, может наступать, может вести успешный бой и с пехотой, и с танками противника, может форсировать полноводные реки и брать штурмом большие города. Извините за назойливость, но автор считает полезным еще раз напомнить, что весь этот путь 7-я тд вермахта прошла на легких чешских танках и трофейных грузовиках, которые на наших „дорогах" из средства передвижения мотопехоты превращались в предмет для толкания. Уже за первые три недели войны 7-я тд прошла 700 км (считая по прямой) от границы до Ярцево, т. е. чуть больше расстояния от Гродно до Берлина. Дошел ли до Берлина 11-й мехкорпус? И ведь что странно - коммунистические историки неизменно считали естественным, неизбежным и единственно возможным и то, и другое: и то, что 7-я немецкая танковая дивизия уже 15 июля была у Ярцево, и то, что превосходящий ее по всем параметрам 11 МК закончил свое существование за три дня боев у Гродно. Уважаемый читатель, я полностью разделяю Ваше возмущение тем, как написана эта глава. Длинное предисловие, длинный перечень танков и пушек, пространные рассуждения... Где же обещаное „детальное описание" контрударов? Нету его. Одно из трех: или автор поленился хорошо поискать, или документы не сохранились, или никакого контрудара 11-го мехкорпуса, по большому счету, и не было. За неимением чего-то большего, вернемся к „политдонесению политотдела". Весь ход боевых действий 11 МК описан в нем дословно так: „...с момента налета немецких самолетов на Волковыск в 4-00 22.06 связи со штабом 3-й армии и штабом округа не было, и части корпуса выступили самостоятельно в район Гродно, Сокулка, Индур согласно разработанному плану прикрытия... (Многоточием мы заменили частности, к боевым действиям корпуса не относящиеся). В связи с отходом стрелковых частей 4 ск вся тяжесть боевых действий легла на части 11 мк как по прикрытию отхода частей 4 ск, так и задержке продвижения немцев; мотострелковый полк 29 тд по приказу командарма-3 находился в его резерве по борьбе с авиадесантами в районе Гродно, и дивизия вела бой без пехоты и артиллерии, неся особенно большие потери от противотанковой артиллерии противника. В течение 22 и 23.06 части корпуса вели бой на фронте Конюхи, Новый Двор, Домброво. Под давлением противника к 24.06 части корпуса отошли на фронт Гродно (Фолеш), Кузница, Сокулка, удерживая фронт западнее шоссе Гродно и жд Гродно-Белосток (30-70 км от границы). В связи с быстрым отходом на восток от Гродно частей, действовавших севернее реки Неман, противник пытался форсировать реку Неман с выходом частям корпуса в тыл. Но все попытки немцев форсировать реку Неман были отбиты. Для удержания продвижения противника приказом армии было выброшено 26.06 два мотобатальона 204 мд через Лунно на рубеж реки Котры. 1-й стрелковый батальон по приказу командира корпуса был выброшен для удержания моста у Лунна (30 км к юго-востоку от Гродно). Понесенные большие потери за время боев с 22 до 26.06 как личного состава, так и матчасти делали корпус малобоеспособным. В танковых дивизиях оставалось не более 300-400 человек (т. е. не более 5% от первоначальной численности личного состава.- Прим. авт.), а в моторизованной дивизии - по одному неполному батальону в полку, танков - до 30 шт. и до 20 бронемашин. Все небольшие тылы дивизий были сожжены или расстреляны авиацией противника, которая гонялась буквально за отдельными машинами. Заместитель командира 11-го корпуса по политической части полковой комиссар Андреев". Вот и все, что смог рассказать про гибель корпуса комиссар Андреев. Может быть, он и сам не все знал. Так, в мемуарах Г. Гота встречается упоминание о том, что 25-28 июня немецкая 19-я тд в районе Вороново-Трабы (120 км к северо-востоку от Гродно) „постоянно подвергалась атакам противника при поддержке 50-тонных танков... до 28 июня она отражала атаки с южного направления". Скорее всего, это были танки КВ из состава 29-й тд, безвестные экипажи которых уже после разгрома 11-го мехкорпуса продолжали свою войну... Прежде всего, обратим внимание на то, чего в „политдонесении" нет. Во-первых, в нем нет даже малейшего подтверждения бредовых видений В. Суворова о том, как „советских танкистов перестреляли еще до того, как они добежали до своих танков, а танки сожгли или захватили без экипажей". В момент пресловутого „внезапного нападения" командиры 11 МК, даже не имея связи (!) с вышестоящими штабами, просто достали из сейфов „красные пакеты" с планами прикрытия и, как можно судить по документу, практически без потерь вышли в предназначенные им районы развертывания. Во-вторых, в тексте нет никаких внятных сведений о противнике, в боях с которым корпус за 4 дня потерял 9/10 личного состава и техники. Но и в этом аспекте комиссар Андреев оказался гораздо порядочнее позднейших историков и мемуаристов, которые наполнили свои макулатурные книжки описаниями каких-то „встречных боев с тяжелыми немецкими танками", якобы имевшими место быть у Гродно. В-третьих, командование 11 МК, похоже, ничего не знало ни о существовании КМГ Болдина, ни о том, что в нескольких десятках километров к югу от Гродно должен был действовать огромный и могучий 6-й мехкорпус. Теперь о том, что в „политдонесении" есть. Плохо скрытые претензии к пехоте 4-го СК, которая открыла фронт и тем самым вынудила 11-й мехкорпус заниматься несвойственным ему делом по „прикрытию отхода" и „задержке продвижения немцев", скорее всего справедливы. В протоколе допроса Павлова читаем: „...во второй половине дня 22 июня Кузнецов (командующий 3-й Армии) с дрожью в голосе заявил, что от 56-й стрелковой дивизии (одна из трех дивизий 4 СК) остался только номер..." [67]. В донесении отдела разведки штаба 9-й немецкой армии (23 июня, 17 ч. 40 мин.) к числу „разбитых или не представляющих никакой боевой мощи соединений" отнесены уже две из трех дивизий 4 СК: 56-я и 85-я [ВИЖ.- 1989.- No 7]. Наконец, 29 июня 1941 г. сдался в плен и сам командир 4-го стрелкового корпуса генерал-майор Егоров (в плену активно сотрудничал с немцами, расстрелян по приговору Верховного суда 15 июня 1950 г., не реабилитирован по сей день) [20, 124]. То, что 11-й мехкорпус понес „особенно большие потери от противотанковой артиллерии противника", также подтверждается немецкими документами. В вышеупомянутом донесении разведотдела штаба 9-й армии вермахта читаем: „...на участке Гродно контратаковали сильные танковые группы (29-я танковая дивизия и другие части)... 22 июня подбито 180 танков, из них только 8-я пехотная дивизия в боях за Гродно уничтожила 80 танков". Так как ни одно соединение 6-го мехкорпуса в боях 22 июня не участвовало, то это сообщение может относиться только к боевым действиям 11 МК. Теоретически такие потери возможны. 8-я пехотная - это кадровая дивизия вермахта „первой волны", воевала она с первых дней Второй мировой, и стоявшие на ее вооружении 37-мм противотанковые пушки могли пробивать броню наших легких танков на дистанции в полтора километра. Теоретически. Другое дело, всегда ли можно верить таким донесениям о потерях противника? Все познается в сравнении. Одним из самых ярких, навсегда вошедшим в историю эпизодом сражения в Белоруссии, были бои на северных подступах к Минску, где на пути 39-го танкового корпуса вермахта встали 100-я и 64-я стрелковые дивизии 13-й Армии. Трое суток, в обстановке общего развала и хаоса, они сдерживали натиск врага. За мужество и массовый героизм, проявленные в этих боях, дивизии первыми в Красной Армии получили звание гвардейских (они стали, соответственно, 1-й и 7-й гвардейскими дивизиями). Так вот, в докладе о боевых действиях дивизии, который подписал 30 июня командир 100-й сд генерал-майор Руссиянов, было сказано, что дивизия уничтожила 101 (сто один) танк из состава 7-й немецкой танковой дивизии. Да, той самой, которая по мнению Гота „почти без боя вышла 26 июня к автостраде Минск-Москва в районе Смолевичи". Скорее всего, Руссиянов допустил неточность, а в действительности и его дивизия, и соседние 161-я и 64-я сд, вели бой с 20-й тд вермахта (про которую Гот пишет, что она „была вынуждена с тяжелыми боями прорываться через линию укреплений". Для справки: перед началом войны в 20-й тд числилось 229 танков, в том числе 121 чешский Pz.38(t), 31 немецкий Pz.II и даже 44 допотопные танкетки Pz.I с пулеметным вооружением и двигателем в 60 л. с. (вообще надо признать, что в танковой группе Гота был собран отборный хлам). Что было написано в докладах командиров 64-й и 161-й дивизий, автор, к сожалению, не знает, но в мемуарах генерала армии С. П. Иванова (в те дни - замначштаба 13-й Армии) упомянуты десятки немецких танков, якобы уничтоженных бойцами 64-й дивизии [45]. Тем не менее, ни 20-я, ни 7-я тд вермахта после июньских боев у Минска не исчезли, и говорить об их разгроме было еще очень и очень рано. Вот почему автор считает, что и к донесениям командиров немецких пехотных дивизий о том, как они за один день уничтожили 180 советских танков, надо подходить с разумным скептицизмом. Танки 11-го мехкорпуса были, конечно, потеряны, но не факт, что немецкие артиллеристы имеют право занести это на свой счет. Завершая такое, очень невнятное, описание боевых действий 11-го мехкорпуса, отметим только два бесспорных факта: - противнику пришлось заметить удар 11 МК; - попытка перейти в наступление закончилась полным разгромом корпуса, потерей всей техники, большей части рядового и командного состава. 14 июля 41 г. южнее Бобруйска из окружения вышла лишь группа в несколько сот человек во главе с командиром 11 МК генерал-майором Мостовенко. 2.5. Доклад С. В. Борзилова К счастью для историков, чуть лучше освещен боевой путь 6-го мехкорпуса. В недрах „архивного ГУЛАГа" сохранился доклад командира 7-й танковой дивизии (6 МК) генерал-майора С. В. Борзилова в Главное автобронетанковое управление РККА от 4 августа 1941 г. [ВИЖ.- 1988.- No 11]. Об авторе этого документа необходимо сказать отдельно хотя бы несколько слов. Семен Васильевич Борзилов к началу советско-германской войны мог по праву считаться одним из наиболее опытных и прославленных танковых командиров Красной Армии. Во время финской войны комбриг Борзилов командовал той самой 20-й тяжелой танковой бригадой, которая прорвала „линию Маннергейма" в районе „высоты 65,5" (см. Часть 1). Командование Красной Армии высоко оценило роль 20-й танковой бригады и ее командира. Звания Героя Советского Союза были удостоены 21 танкист, в том числе и сам Борзилов. К несомненной заслуге командира 20-й тб следует отнести и очень малые потери, понесенные личным составом вверенной ему части. За три месяца боев в тяжелейших природно-климатических условиях его бригада потеряла 169 человек убитыми и 338 ранеными [8]. Всего ничего - в сравнении с тем, что общие потери Красной Армии в той позорной сталинской авантюре превысили 330 тысяч человек [35]. Доклад Борзилова, несмотря на малый объем, содержит столько ценнейшей информации, что его стоит процитировать очень подробно: „...на 22 июня 1941 года дивизия была укомплектована в личном составе: рядовым на 98 проц., младшим начсоставом на 60 проц., и командным составом на 80 проц. Материальной частью: тяжелые танки - 51, средние танки - 150, БТ-5/7 - 125, Т-26 - 42 единицы (таким образом, в одной только дивизии Борзилова было двести новейших танков Т-34 и КВ с противоснарядным бронированием), ...части дивизии находились в основном районе дислокации м. Хоро-Новоселки-Жолтки и готовились к учению на 23 июня 1941 года, которое должно было проводиться штабом армии (еще одно свидетельство того, что в конце июня 1941 г. в Западном Особом военном округе, уже официально преобразованном решением Политбюро ЦК от 21 июня 1941 г. в Западный фронт, готовились к крупной „игре". Из других документов известно, что незадолго до начала этой „игры" в танки мехкорпусов Западного ОВО были загружены снаряды, усилена охрана парков и складов. Было приказано „все делать без шумихи, никому об этом не говорить, учебу продолжать по плану"): ...22 июня в 2 часа был получен пароль через делегата связи о боевой тревоге со вскрытием „Красного пакета" (еще одно подтверждение того, что боевая тревога на Западном фронте была объявлена ДО „внезапного нападения". То же самое время получения приказа о вскрытии „красного пакета" с оперативным планом - 2 часа ночи 22 июня - содержится и в воспоминаниях командира 86 сд 10-й армии Западного фронта полковника Зашибалова), ...через 10 минут частям дивизии была объявлена боевая тревога и в 4 часа 30 мин. части дивизии сосредоточились на сборном пункте по боевой тревоге..., в 22 часа 22 июня дивизия получила приказ о переходе в новый район сосредоточения - ст. Валпа и последующую задачу: уничтожить танковую дивизию, прорвавшуюся в район Белостока... Дивизия, выполняя приказ, столкнулась с созданными на всех дорогах пробками из-за беспорядочного отступления тылов армии из Белостока... Дивизия, находясь на марше и в районе сосредоточения с 4 до 9 часов и с 11 до 14 часов 23 июня, все время находилась под ударами авиации противника. За период марша и нахождения в районе сосредоточения до 14 часов дивизия имела потери: подбито танков - 63, разбиты все тылы полков... (Сопоставимые потери понесла и 4-я танковая дивизия 6-го МК. В одном из немногих уцелевших донесений ее командира Потатурчева сказано, что к 18.00 24 июня дивизия сосредоточилась в районе Лебежаны, Новая Мышь, имея потери до 20-26%, главным образом за счет легких танков; тяжелые танки КВ, как указано в донесении, выдерживали даже прямые попадания авиабомб) [8]. ...танковой дивизии противника не оказалось в районе Бельска, благодаря чему дивизия не была использована (в переводе с русского на русский это означает, что весь первый день войны дивизия просто бездействовала. На второй день она была направлена командующим 10-й армии Голубевым, вследствие панических донесений его подчиненных, на юг к Бельску, т. е. в прямо противоположном от Гродно направлении. Никаких танковых частей противника в полосе 10-й армии просто не было, потому и найти их Борзилов не смог. Это, однако, не помешало Болдину даже в его послевоенных мемуарах упомянуть „большое количество танков", атаковавших южный фланг 10-й армии). ...24-25 июня дивизия, выполняя приказ командира корпуса и маршала т. Кулика, наносила удар с рубежа Старое Дубно- Кузница на Гродно (вот, наконец, и первое упоминание об участии 7-й тд в запланированном контрударе на Гродно), где было уничтожено до двух батальонов пехоты и до двух артиллерийских батарей противника, при этом части дивизии потеряли танков 18 штук сгоревшими и завязшими в болотах... (На этом и заканчивается описание контрудара 6-го мехкорпуса. Дальше начинается описание разгрома). ...к исходу дня 25 июня был получен приказ командира корпуса на отход за р. Свислочь. (Этот приказ, вероятно последний в своей жизни, Хацкилевич отдал, выполняя распоряжение командующего Западным фронтом Павлова, который 25 июня в 16 часов 45 минут приказал: „немедленно прервите бой и форсированным маршем, следуя ночью и днем, сосредоточьтесь в Слоним. О начале движения утром 26 и об окончании марша донесите. Радируйте о состоянии горючего и боеприпасов". В свою очередь, Павлов принял такое решение на основании директивы Ставки и ее представителя в штабе Западного фронта маршала Шапошникова об отводе всех войск фронта на линию реки Щара, т. е. на 100-150 км на восток. Правду сказать, из дальнейшего становится очевидно, что приказ об отходе лишь „узаконил" начавшееся беспорядочное бегство). ...По предварительным данным, 4-я тд 6-го мехкорпуса в ночь на 26 июня отошла за р. Свислочь, в результате чего был открыт фланг 36-й кавалерийской дивизии... В 21 час. 26 июня части 36-й кд и 29-й мотострелковой дивизии (6-го мехкорпуса) беспорядочно начали отход. Мною были приняты меры для восстановления положения, но это успеха не имело. Я отдал приказ прикрывать отходящие части 29 мсд и 36 кд (здесь как видим, Борзилов дословно повторяет политдонесение 11-го мехкорпуса) и в районе м. Кринки сделал вторую попытку задержать отходящие части, где удалось задержать 128 мсп (это не вражеский, это наш полк из состава 6-го мехкорпуса все пытается задержать Борзилов) и в ночь на 27 июня переправился через р. Свислочь восточнее м. Кринки, что стало началом общего беспорядочного отступления... ...29 июня в 11 часов с остатками матчасти (3 машины) и отрядом пехоты и конницы подошел в леса восточнее Слонима, где вел бой 29 и 30 июня. 30 июня в 22 часа двинулся с отрядом в леса и далее в Пинские болота по маршруту Гомель-Вязьма... ...материальная часть вся оставлена на территории, занятой противником, от Белостока до Слонима. Оставляемая матчасть приводилась в негодность. Материальная часть оставлена по причине отсутствия ГСМ и ремфонда..." Да уж... Переведем дыхание и попытаемся для начала подвести самые простые, т. е. арифметические, итоги. К началу боевых действий в 7-й тд было 368 танков. Пресловутое „внезапное нападение" никакого ущерба дивизии Борзилова не нанесло. Еще до начала первых авианалетов дивизия покинула место постоянной дислокации и никаких ощутимых потерь 22 июня не понесла. В ходе наступательного боя 24-25 июня дивизия потеряла только 18 танков, да и то не все они были подбиты немецкой противотанковой артиллерией - несколько машин, как пишет комдив, просто увязли в болотах. Борзилов в своем докладе не уточняет, какие именно танки были потеряны. Тем не менее, зная возможности противотанковой артиллерии немецких пехотных дивизий, можно с высокой достоверностью предположить, что основная ударная сила дивизии - новейшие танки Т-34 и КВ - остались в строю (на 90-мм броне тяжелого танка КВ снаряды любых немецких противотанковых пушек могли оставить только более или менее заметные вмятины). Даже с учетом того, что 63 танка были потеряны на марше, к утру 26 июня - т. е. к началу разгрома - в 7-й танковой должно было оставаться ни много ни мало - 287 танков. Ни одна из семнадцати танковых дивизий вермахта не имела 22 июня 1941 г. в своем составе такого количества танков (в среднем на одну дивизию приходилось по 192 танка, а в пяти дивизиях 1-й танковой группы Клейста числилось от 143 до 149 танков), ни одна не имела танков такого качества, как Т-34 и КВ, которых в дивизии Борзилова были сотни! И уже через три дня отступления, практически без соприкосновения с противником (да и не могла немецкая пехота, при всем желании догнать отступающую моторизованную армию), ото всей 7-й танковой дивизии остается „отряд пехоты с тремя танками". Что это - фантастика? Или просто история панического бегства деморализованной толпы, сметавшей на своем пути даже тех, кто пытался ее остановить? Впрочем, в докладе Борзилова указаны и две объективные (на первый взгляд) причины разгрома дивизии и потери всей матчасти: отсутствие ГСМ и беспрерывные удары авиации противника. В мемуарах Болдина, как помните, названы и причины, по которым его войска остались без горючего: немецкая авиация сожгла все склады и разбомбила все железнодорожные эшелоны с топливом. Казалось бы - о чем тут еще спорить? Нет горючего - нет и боеспособного мехкорпуса. Но не будем спешить с выводами, а лучше зададим себе два простых вопроса. Сколько складов с ГСМ на территории Белоруссии было в распоряжении танковых групп Гота и Гудериана в июне 1941 г.? Логичный ответ: если немецкая же авиация разбомбила все склады, то ни одного. Есть и правильный ответ - до одной трети всего потребляемого бензина немцы взяли со „сгоревших складов" Западного фронта! [40]. Сколько эшелонов с горючим поступило в расположение немецких танковых дивизий в июне 1941 г.? Даже не открывая ни одного справочника, можно дать точный ответ: ни одного. Дело в том, что немецкие вагоны по нашей широкой колее не ходят, а „перешивка" на узкую европейскую колею в июне 41 г. еще и не начиналась. И тем не менее, уже к концу июня 2-я танковая группа вермахта вышла к Бобруйску (500 км от района исходного развертывания), а 3-я танковая группа прошла 450 км по маршруту Сувалки-Вильнюс-Минск-Борисов. При этом ни Гот, ни Гудериан ни единым словом не упоминают в своих мемуарах о каких-либо проблемах с обеспечением частей горючим! И это при том, что запас хода немецких танков был в полтора - два раза меньше, чем у наших Т-34 и БТ. А удивляться тут совершенно нечему. Танки в глубокой наступательной операции заправляются не на „складах", и уж тем более - не из железнодорожных цистерн. „...Я оглашу очень маленькую справку. Всего, чтобы боевые машины обеспечить на 500 км марша, нужно для заправки 1200 т горючего. Исходя из этой нормы, на сутки боевой работы при марше в 125 км, обеспечение боевых машин на сутки потребует 300 т... ...во всяком случае горючего должно браться столько, чтобы полностью обеспечить выполнение двух-, четырехдневной работы и поставленной задачи... Кроме полной заправки в машинах, мы рекомендуем на каждую машину в бидонах и бачках брать не менее ползаправки... ...нечего стесняться и брать на верх танка бидоны и бочонки. Если мы раньше боялись, что бидоны с бензином при попадании зажигательных пуль будут загораться, то теперь дизельное топливо не горит и зажечь его невозможно никакой зажигательной пулей... Это дает нам право положить некоторую толику дизельного топлива в танки и иметь возможность наиболее продуктивно питать себя горючим..." [14]. Это не запоздалые советы дилетанта. Это цитата из многократно упомянутого нами доклада Павлова на декабрьском (1940 г.) Совещании. Цифра в 1 200 тонн не покажется нам такой огромной, если вспомнить, что по штату мехкорпусу полагалось иметь в своем составе 5 165 автомашин разного назначения, в том числе - по 139 топливных автоцистерн в каждой из двух танковых дивизий. Павлов предлагал брать при вводе мехкорпуса в прорыв горючее в расчете на 2-3 полные заправки танков. Это вызвало справедливые возражения. Генерал-майор Куркин (в то время - командир 5-й танковой дивизии, а в начале войны - командир 3 МК Северо-Западного фронта) позволил себе возразить генералу армии: „ Это не наша творческая мысль, а приказ Народного комиссара так решил вопрос, что мы сейчас будем иметь 4-5 заправок горючего на колесных машинах..." То есть не на складах, а непосредственно в походных колоннах! А теперь переведем эти самые „заправки" в более понятные каждому километры. Самый устаревший из имевшихся в дивизии Борзилова танк Т-26 имел запас хода на одной заправке равный 170 км. Самый мощный и современный КВ - те же самые 180 км (тяжело таскать 50 тонн стали). Скоростные БТ и средние Т-34 имели запас хода примерно по 300 километров. Уточним: это минимальные цифры и относятся они к движению танков по пересеченной местности. При движении по дорогам запас хода возрастает в полтора-два раза. Таким образом, даже две „заправки" - это уже 350-500 км пути. А на пяти „заправках" корпус Куркина по хорошим европейским дорогам мог дойти до Парижа (всего-то 1 600 км от Каунаса). Вернемся, однако, от планов Великого Похода к трагической реальности. По замыслу командования, 6 МК должен был нанести удар от Белостока на Гродно с выходом к исходу дня 24 июня в район переправ через Неман у Меркине-Друскиникай. Это 120 км по прямой. Даже с учетом боевого маневрирования эту задачу можно было выполнить вообще нигде ни разу не заправляясь, только за счет того горючего, которое было в баках танков. Фактически, 7-я танковая дивизия, беспорядочно кружась по маршруту Белосток-Валпа-Сокулка-Волковыск-Слоним, прошла никак не более 250 км. Главным образом - по дорогам, а вовсе не по лесам и болотам. Бросить при этом всю технику „по причине отсутствия ГСМ" можно было бы только при одновременном сочетании следующих двух неблагоприятных условий: - до 10 часов вечера 22 июня (т. е. до начала марша) танки все еще не были заправлены горючим „под пробку" и вышли на марш с полупустыми баками; - топлива в округе, 10-й армии и в мехкорпусе просто не было или все его запасы на окружных складах и в тылах дивизии уничтожила вездесущая немецкая авиация. Могут ли соответствовать действительности такие предположения? Начнем с первого. В соответствии с „Планом действий войск по прикрытию отмобилизования, сосредоточения и развертывания войск округа", утвержденным Павловым в начале июня 1941 г., „...потребность в горючем обеспечивается за счет: двух заправок, хранящихся в частях (одна в баках машин, вторая в таре), трех заправок для боевых машин и шести заправок для транспортных, хранящихся на окружных складах" [ВИЖ.- 1996.- No 3]. Конечно, не все приказы исполняются точно и в срок, бывают и случаи преступного разгильдяйства, но едва ли это могло относится к Борзилову, бригада которого еще в финскую войну была отмечена за образцовую организацию службы материально-технического обеспечения [8]. Теперь о наличии горючего на окружных складах. Из уже упомянутого „Плана прикрытия..." мы узнаем, что в районе несостоявшегося контрудара КМГ Болдина, в треугольнике Белосток- Гродно-Волковыск, находилось 12 (двенадцать) стационарных складов горючего. Конкретно: NoNo 920, 922, 923, 924, 1018, 1019, 1040, 1044 в полосе 10-й армии и 919, 929, 1020, 1033 в районе дислокации 11-го мехкорпуса (Гродно-Мосты-Волковыск). Расстояния между этими складами не превышали 60-80 км. Даже для ветхой „полуторки" это не более двух часов езды. Но, может быть, склады-то были, а бензина на них и не было? Еще в самые что ни на есть „застойные годы" Военно-исторический журнал, издаваемый Министерством обороны СССР, сообщал читателям, что: „...к 29 июня на территории Белоруссии, занятой противником, осталось более 60 окружных складов, в том числе ... 25 складов горючего... Общие потери к этому времени составили: боеприпасов - свыше 2 000 вагонов (30% всех запасов фронта), горючего - более 50 000 т (50% запасов)..." [ВИЖ.- 1966.- No 8]. Известный психологический парадокс заключается в том, что стакан со 100 мл жидкости одни люди называют „полупустым", а другие - „наполовину полным". Коммунистические же „историки" (в отличие от просто людей) всегда говорили и писали о потерянных „50% запаса горючего", но никогда не обращали внимание доверчивых читателей на то, что даже 29 июня в распоряжении войск Западного фронта все еще оставалась половина предвоенных запасов горючего, т. е. порядка 50 000 тонн бензина и солярки. Это по меньшей мере в десять раз превышало потребность в горючем для четырех полностью укомплектованных мехкорпусов на 500 км марша (см. выше). Но четырех полностью укомплектованных мехкорпусов (т. е. 4 000 танков) в округе не было даже и 22 июня. По разным источникам, количество танков, находившихся в составе войск ЗапОВО к началу войны, не превышало 2 500 единиц. К 29 июня 1941 г. число „потребителей" топлива в округе катастрофически уменьшилось. Как же им могло не хватить 50 000 тонн горючего? Но если проблемы с горючим еще можно как-то объяснить многодневными хаотичными маршами по дорогам, запруженным беженцами и беглецами, то как же КМГ Болдина, так и не вступившая в бой с главными силами противника, могла остаться без боеприпасов? Минимальный боекомплект танка БТ - 132 снаряда, 147 снарядов в танке Т-26, 116 снарядов в КВ, 77 снарядов в „тридцатьчетверке". Совокупный боезапас танков 6-го мехкорпуса составлял порядка 105 тысяч снарядов. Это - минимум, и это только в танках. А еще в корпусе было 229 пушечных бронеавтомобилей и 335 „стволов" пушек, гаубиц и минометов различных калибров [78]. Если бы все это на самом деле обрушилось в течение двух дней на две пехотные дивизии вермахта, то вряд ли они смогли бы после этого куда-то наступать. С темпом 20-30 км в день. Впрочем, если бы даже ста тысяч снарядов не хватило для того, чтобы, по крайней мере, затормозить продвижение 30 тысяч немецких солдат, то можно было и добавить. „На окружных складах было накоплено около 6 700 вагонов боеприпасов различных видов". Это строка из уже упомянутого исследования „Тыл Западного фронта" [ВИЖ.- 1966.- No 8]. Современные военные историки уточняют, что это совсем не так много, как может показаться дилетантам - всего лишь 85% от нормы, установленной Генеральным штабом [3]. Установленной на первые два месяца боевых действий. Как же этого могло не хватить на пять дней? Вот тут, прижатые к стенке, коммунистические „историки" привычно вытаскивают свою любимую, свою универсальную, волшебную „палочку-выручалочку". 2.6. Огонь с неба Авиация. Всемогущая немецкая авиация. Это она уничтожила тысячи советских танков, сожгла все автоцистерны, разбомбила 6 700 вагонов с боеприпасами, разрушила 60 окружных складов с горючим и снарядами, „растрепала" 36-ю и разгромила 6-ю кавдивизии, да при этом еще и успевала „расстреливать буквально каждую нашу машину" (так сказал в своем последнем слове на суде командующий 4-й Армии генерал Коробков) и своим страшным гулом мешала Болдину отдавать приказы по телефону и прочая, прочая, прочая... Всякий раз, когда нашим военным „историкам" приходится объяснять очередной разгром, развал, очередную потерю людей и техники, невыполнение приказов и срыв всех планов, появляется она - „несокрушимая и легендарная" немецкая авиация. Изо всех мифов о начале войны этот - одновременно и самый абсурдный и самый укорененный. Любая Марьиванна с кафедры новейшей истории, не умеющая отличить патрон от понтона и танк от трака, рассказывает своим студентам про то, что „немецкая авиация с первых дней войны захватила господство в воздухе", с той же нерассуждающей уверенностью, с какой она объясняет своим внукам про то, что надо слушаться маму с папой. Спорить со всеобщим заблуждением трудно, но - попробуем. Для начала послушаем людей, знающих войну и военную авиацию не понаслышке. „...25 июня советские войска в составе 11-го и 6-го механизированных корпусов нанесли по противнику контрудар в районе Гродно. Из Могилева позвонили, чтобы наша дивизия всем составом приняла участие в этой операции. Вечером от прибывшего к нам представителя штаба фронта узнаю: кроме нас контрудар поддерживают полки 12-й бомбардировочной и 43-й истребительной дивизий, а также 3-й корпус дальнебомбардировочной авиации, которым командовал полковник Н. С. Скрипко (ныне маршал авиации). На этом участке фронта авиаторы совершили тогда 780 самолето-вылетов, уничтожили около 30 танков, 16 орудий и до 60 автомашин с живой силой. Успех воодушевил нас..." [49]. Чем, главным образом, примечательно это свидетельство? Даже не тем, что, оказывается, не одна только немецкая авиация висела в воздухе над районом несостоявшегося контрудара КМГ Болдина, а своей последней фразой. Уничтожение 30 танков и 60 автомашин в результате 780 самолето-вылетов оценивается автором мемуаров как крупный, воодушевляющий успех! При этом не будем забывать, что и цифры-то эти взяты „с воздуха", т. е. из отчетов самих летчиков, а вовсе не из журналов боевых потерь немецких дивизий. Степень достоверности этих отчетов хорошо известна историкам авиации. Реальные потери противника были, конечно же, раза в два меньше. И это оценивается как большой успех? Кто же автор? Может быть, он разбирается в вопросах боевого применения авиации хуже Марьиванны? Герой Советского Союза, командир 13-й бомбардировочной авиадивизии (13 БАД) генерал-майор Ф. П. Полынин еще до начала Второй мировой войны стал известен всему авиационному миру. Правда, в соответствии с принятыми тогда в Советском Союзе нормами сверхсекретности, Полынина знали заочно и без фамилии, просто как командира „того самого" бомбардировочного соединения, которое 23 февраля 1938 г. разбомбило японскую авиабазу на острове Тайвань. Беспримерный рейд протяженностью в 800 км над захваченной японцами территорией Китая был организован и проведен Полыниным так, что японская ПВО не только не смогла оказать какое-либо противодействие, но даже не обнаружила сам факт пролета 28 советских бомбардировщиков. После войны в Китае, в которой Полынин с перерывами участвовал с 1933 года, он становится командующим ВВС 13-й армии во время финской войны. В ходе той войны советская военная авиация (численность которой на ТВД к февралю 1940 г. превысила 3 200 самолетов) выполнила 84 тысячи боевых вылетов. Эта цифра сопоставима с показателями применения авиации в крупнейших сражениях Великой Отечественной войны (Курская битва - 118 тысяч вылетов с 5 июля по 23 августа 1943 г. и Сталинградская битва - 114 тысяч вылетов с июля 42 г. по февраль 43 г.) [60]. Начавшаяся 22 июня 1941 г. война была для Полынина третьей по счету, и едва ли кто-то из командиров немецких бомбардировочных авиагрупп имел к этому дню больший, чем у него, боевой опыт. Теперь прочитаем страницы воспоминаний маршала авиации (в те дни - командира вышеупомянутого 3-го дальнебомбардировочного авиакорпуса) Н. С. Скрипко [50]. Уже в 10 часов утра 22 июня его корпус получил приказ сосредоточить все силы для разгрома моторизованных колонн противника в районе Сувалки-Алитус. Первый бомбовый удар по частям 3-й танковой группы наши летчики нанесли 22 июня, в 15 часов 40 минут, в районе Меркине. Всего в тот день силами трех бомбардировочных авиаполков (96, 207 и 98-го) по танковым дивизиям Гота было выполнено полторы сотни боевых вылетов. 24 июня, как пишет в своих мемуарах Н. С. Скрипко, „боевая задача 3-го авиакорпуса оставалась прежней - уничтожать немецкие танки и моторизованные части группы Гота, наступавшей непосредственно на Минск". В тот день его летчики выполнили 170 самолето-вылетов. 26 июня, когда немецкие танки вышли уже к северным окраинам Минска, летчики 3-го авиакорпуса выполнили 254 боевых вылета, поддерживая обороняющие Минск стрелковые дивизии. Именно в этот день, 26 июня 1941 г., атакуя колонну войск 3-й танковой группы на шоссе Молодечно-Минск в районе местечка Радошковичи, совершил свой бессмертный подвиг капитан Николай Францевич Гастелло - командир 4-й эскадрильи 207-го авиаполка, ветеран боев в Финляндии и на Халхин-Голе. Как видим, советская авиация отнюдь не бездействовала. Ежедневно по моторизованным колоннам 3-й танковой группы Г. Гота наносились удары сотнями самолето-вылетов, но она (танковая группа вермахта) никуда при этом не исчезала, а продолжала, практически безостановочно, двигаться вперед. Более того, в мемуарах Гота нет почти никаких „следов" этих бомбежек, кроме одной-единственной фразы в записи от 24 июня: „в последующие дни действия авиации противника активизировались". Вот и все. На плохие дороги, пыль, лесные пожары, проливные июльские дожди Гот жалуется гораздо чаще и пространнее. Воспитанный советскими писателями читатель все уже понял. Самолеты-то наши были „безнадежно устаревшими гробами", летчики - „с налетом шесть часов" (один только Полынин, наверное, летать умел, да и тот не летал, а командовал) - вот почему на Г. Гота удары советской авиации большого впечатления не произвели. Правды ради надо отметить, что и люди с большими звездами поначалу имели схожее мнение об эффективности действий советской авиации в первые дни войны. Так, Ставка в Директиве No 00285 от 11 июля 1941 г. отмечала, что „наша авиация действовала главным образом по механизированным и танковым войскам немцев. В бой с танками вступали сотни самолетов, но должного эффекта достигнуто не было, потому что борьба авиации против танков была плохо организована" [5, с. 63]. Подписана эта Директива была начальником генштаба Жуковым. В данном конкретном случае генерал армии Жуков ошибся. Причиной отсутствия „должного эффекта" была не только и не столько „плохая организованность". В чем и пришлось убедиться уже через полтора месяца. 28 августа 1941 г. Верховный Главнокомандующий И. Сталин лично распорядился (приказ No 0077) „с целью срыва операции танковой группировки противника на брянском направлении провести в течение 28-31 августа операцию силами ВВС фронтов и авиации резерва ГК... всего в операции должно участвовать 450 боевых самолетов..." [5, с. 146]. Операция „танковой группировки противника" - это тот самый поворот 2-ой танковой группы Гудериана с московского на киевское направление, о целесообразности которого спорили в своих послевоенных мемуарах все уцелевшие немецкие генералы. Указание товарища Сталина было перевыполнено. В воздушной операции (одной из самых крупных за весь начальный период войны) приняло участие 464 боевых самолета (230 бомбардировщиков, 55 штурмовиков, 179 истребителей) [27]. За ходом операции по разгрому „подлеца Гудериана" (именно так выражался в те дни командующий Брянским фронтом, любимец Сталина генерал-лейтенант Еременко) Ставка следила с неотступным вниманием. Руководить действиями авиации было поручено заместителю командующего ВВС Красной Армии генерал-майору И. Ф. Петрову. 4 сентября 1941 г. Сталин шлет на Брянский фронт следующую телеграмму: „Брянск. Еременко для Петрова. Авиация действует хорошо... Желаю успеха. Привет всем летчикам. И. Сталин" [27]. На следующий день, 5 сентября, сталинский привет был дополнен решением Ставки по передаче в распоряжение группы Петрова еще двух штурмовых авиаполков и двух полков истребителей. Задача - прежняя: „разгромить и изничтожить Гудериана до основания" [5, с. 164]. Всего за 6 дней операции советская авиация выполнила тогда около 4000 самолето-вылетов [27]. Результат? Разгромить и изничтожить до основания не удалось, 2-я танковая группа разбила войска Брянского фронта, затем - правого крыла Юго-Западного фронта и, пройдя с боями 300 км, замкнула 15-17 сентября кольцо окружения „киевского котла". Более того, „подлец Гудериан" на семнадцати страницах своих мемуаров, посвященных прорыву 2-й танковой группы вермахта в тыл Юго-Западного фронта, уделил действиям нашей авиации ровно три слова: „...29 августа крупные силы противника при поддержке авиации предприняли с юга и запада наступление против 24-го танкового корпуса. Корпус вынужден был приостановить наступление 3-й танковой и 10-й мотодивизии..." [65]. „Как же так?"- недоуменно воскликнет читатель, представляющий войну по газетным статьям „к юбилею", в которых летчики „Н-ского полка" снова и снова щелкают немецкие танки, как семечки. „Четыре тысячи самолето-вылетов без заметного результата? Быть того не может!" А все очень просто. Просто именно такой была реальная эффективность авиационных вооружений той эпохи. Уже в следующем, 1942-м, году по мере накопления опыта ведения боевых действий, эта самая „эффективность" была конкретизирована в цифрах. Оперативное управление Главного штаба ВВС КА в 1942 г. установило в ориентировочных расчетах „норм боевых возможностей" штурмовика Ил-2, что для поражения одного легкого танка необходимо высылать 4-5 самолетов Ил-2, а для поражения одного среднего танка типа Pz.IV, Pz.III или StuG III потребуется уже 12-15 самолето-вылетов! [86, 87]. Другими словами, для уничтожения немецких танковых групп летом 1941 года требовались не сотни и даже не тысячи, а десятки тысяч „хорошо организованных" самолето-вылетов. Причем, речь в нормативах шла о специализированном штурмовике Ил-2, а вовсе не о „горизонтальных" (как их тогда называли) бомбовозах СБ или ДБ. Даже выпускнику кулинарного техникума должно быть понятно, что для уничтожения танка в него надо сначала попасть, а попав - пробить его броню, да так пробить, чтобы „заброневое воздействие" оказалось достаточным для поражения экипажа и механизмов. Чем и как мог это сделать боевой самолет 1941-го года? Начнем с задачи номер один - с прицеливания. Противотанковую пушку видел каждый. Если и не на поле боя, так хотя бы в парке культуры и отдыха. Длинный-предлинный ствол (это чтобы снаряд разогнался в нем до скорости в три скорости звука) опирается на массивную стальную станину. Для большей устойчивости все сооружение снабжено двумя длинными „лапами", которые перед стрельбой упирают в землю. Наводчик артиллерийского расчета ничего другого не делает, кроме как наводит ствол на цель с помощью оптического прицела и винтов, которые так и называются - микрометрические. На пьедестале у въезда в город Самару стоит штурмовик Ил-2. В пилотской кабине размещается один человек. Кроме прицеливания, у него в бою много других дел: ноги на педалях разворота, правая рука на ручке управления высотой и креном, левая рука управляет двигателем, непонятно уже, чем летчик выставляет нужный шаг винта, меняет режим работы нагнетателя, управляет створками радиатора, следит за обстановкой в воздухе, отдает приказы подчиненным (если он командир звена) и уворачивается от огня зениток. Две скорострельные пушки ВЯ-23 находятся не на массивной станине, а на испытывающем сложную изгибно-крутильную деформацию крыле, прицеливание производится „всем корпусом", по прицельным меткам на лобовом стекле. Можно ли в таких условиях хоть куда-то попасть? Можно. Но только очень-очень редко. Так, при полигонных испытаниях (т. е. при отсутствии противодействия противника) в НИП авиационных вооружений ВВС „три летчика 245-го ШАП, имевшие боевой опыт, смогли добиться всего 9 попаданий в танк при общем расходе боеприпасов в 300 снарядов к пушкам ШВАК и 1 290 патронов к пулеметам ШКАС". Попасть в танк - это еще только начало. Надо пробить его броневую защиту. С этим проблем еще больше. Экспериментально было установлено, что наилучшие условия для прицеливания создавались при пологом пикировании под углом 30 градусов к горизонту с высоты 500-700 метров. При таких условиях снаряды даже в случае попадания в броню танка почти всегда давали рикошет. „...из 62 попаданий в немецкие средние танки, полученных при полигонных стрельбах с воздуха, было только одно сквозное пробитие (в броне толщиной 10 мм), одно застревание сердечника, 27 попаданий в ходовую часть, не наносящие существенных повреждений, остальные попадания снарядов дали либо вмятины либо рикошеты..." Самые лучшие (т. е. минимально - результативные) показатели были получены при полигонном обстреле легких немецких танков. „...из 53 попаданий, полученных при выполнении 15 самолето-вылетов, только в 16 случаях было получено сквозное пробитие брони, в 10 случаях были получены вмятины в броне и рикошеты, остальные попадания пришлись в ходовую часть. При этом попадания 23-мм бронебойного снаряда в ходовую часть танка повреждений ему не наносили..." Но и при обстреле легких танков „все 16 сквозных пробоин в броне танков пришлись на атаки под углом планирования 5-10╟, высота подхода 100 м, дистанция открытия огня 300-400 м" [85, 86, 87]. А при таких условиях время ведения огня сокращается до одной-двух секунд, что было практически неприемлемо для летчиков средней квалификации. Чем же тогда летчики люфтваффе перебили тысячу танков 6-го и 11-го мехкорпусов? Может быть, это только у нас были такие плохие самолеты и слабые пушки, а уж у немцев-то все было иначе? Совершенно верно. Авиационные пушки немцев обладали совсем другими параметрами. На фоне нашей 23-мм пушки Волкова-Ярцева основная в июне 1941 г. немецкая авиапушка MG-FF смотрится, как ушастый „Запорожец" на фоне „шестисотого мерса". Наша ВЯ-23 изначально разрабатывалась как средство борьбы с защищенными наземными целями. Весьма тяжелое (по авиационным меркам) 66-килограммовое орудие разгоняло снаряд весом в 200 г до скорости 900 метров в секунду. Стоявшая на вооружении немецких истребителей и штурмовиков пушка швейцарской фирмы „Эрликон" MG-FF была гораздо меньше и в три раза легче. Но за все хорошее приходится платить. Низкий вес „эрликона" был обусловлен малой дульной энергией (и эта пушка, и пришедшая ей на смену „Маузер" MG-151 представляли собой крупнокалиберный пулемет, 13-мм патрон которого должен был разгонять 20-мм снаряд). Бронебойный снаряд „эрликона" весил всего 115 г и имел начальную скорость всего лишь 585 метров в секунду, то есть обладал кинетической энергией (а именно за счет нее и происходит пробитие брони) в четыре раза меньшей, чем снаряд ВЯ-23. „Дьявольское" орудие, разработанное Волковым и Ярцевым, настолько опередило свое время, что уже после войны под баллистику и патрон ВЯ-23 были спроектированы самоходные зенитные установки, по сей день стоящие на вооружении многих армий мира! [84]. Разумеется, вооружение боевых самолетов Второй мировой не ограничивалось одними только легкими малокалиберными пушками. Были еще и бомбы различных калибров (наиболее распространенными были осколочно-фугасные весом 100-250 кг). Разумеется, прямого попадания такой бомбы было достаточно для того, чтобы вывести из строя легкий или даже средний танк (тяжелый КВ, как было отмечено в донесении командира 4-й тд Потатурчева, выдерживал даже прямое попадание). Да только как, кидая неуправляемую бомбу, можно добиться этого самого „прямого попадания", если в такую точечную и подвижную мишень, которой является танк, почти невозможно попасть даже из пушки? Точность бомбометания с обычных „горизонтальных" (как их называли в отличие от пикирующих) бомбардировщиков очень сильно зависела от высоты полета, условий видимости, квалификации экипажа. В любом случае, попадание в круг диаметром в 200-300 метров считалось отличным результатом, доступным далеко не всем даже в спокойной обстановке учебного полигона. В бою, под огнем зениток противника, все становилось гораздо сложнее. Достаточно сказать, что многочисленные попытки разрушения мостов усилиями как советских, так и немецких бомбардировщиков чаще всего оказывались безрезультатными. Но ведь даже самый маленький железнодорожный мост гораздо больше самого большого танка. Причем мост, в отличие от танка, стоит на месте и никуда не движется. Значительно более высокую точность бомбометания обеспечивали пикирующие бомбардировщики. Безусловно, самым удачным самолетом в этом классе был немецкий „Юнкерс" Ju-87, этот знаменитый символ блицкрига, без которого не обходится ни один фото-кино-телесюжет о начале войны. Пилотируемый опытным и физически выносливым летчиком (перегрузка на выходе из пикирования доходила до 5-6 единиц) Ju-87 мог обеспечить точность бомбометания плюс-минус 30 метров. Это великолепный - для борьбы с пехотой, артиллерией, автомобильными колоннами противника - показатель. Но для поражения среднего танка, а тем более тяжелого советского КВ с его 90-мм броней, недостаточно было уложить бомбу в 30 метрах от цели. Нужно именно прямое попадание, добиться которого даже пикирующий „Юнкерс" мог только по редкой случайности. Что и подтверждается докладами самих немецких летчиков: „...в течение 4 октября Ju-87 совершили 202 боевых вылета в районе Брянск - Спас-Деменск, уничтожив 22 танка, 450 автомобилей и 3 хранилища топлива... 7 октября Ju-87 из StG2 группами по 25-30 самолетов беспрерывно атаковали окруженные войска..., в течение одного дня они уничтожили около 20 танков, 34 орудия и около 650 автомобилей..." Достоверность этих цифр такая же, как и у всех прочих военных сводок (приписки в отчетах люфтваффе цвели буйным махровым цветом), но стоит обратить внимание на соотношение „уничтоженных в отчете" танков и автомобилей. Вторая мировая была танковой войной. И обе стороны, разумеется, старались как-то повысить „противотанковые возможности" своей боевой авиации. К началу Курской битвы в Советском Союзе было развернуто серийное производство и отработана тактика применения ПТАБов - крохотных (весом в 1,5 кг) противотанковых авиабомб с кумулятивным зарядом, способным прожигать 60-мм броню (разработана в ЦКБ-22 под руководством И. А. Ларионова). Штурмовик Ил-2 брал в полет 192 ПТАБа в 4-х кас