и город и порт Мурманск, Кировскую железную дорогу. На финских аэродромах никакой немецкой авиации не было, а защищать город Ленина от нее надо было совсем в других местах - на юго-западных подступах к нему. На финских аэродромах базировалась финская авиация, которая вплоть до 1945 г. имела приказ Маннергейма не совершать никаких полетов над Ленинградом [152]. Приказ этот строго соблюдался и тогда, когда линия фронта начавшейся 25 июня 1941 г. второй советско-финской войны проходила в нескольких минутах полета тихоходного бомбардировщика до Дворцовой площади. Но и до начала этой войны финская авиация, в силу своей малочисленности и технической отсталости, серьезных проблем для Красной Армии не создавала. Вот почему финские аэродромы не были ни единственным, ни самым главным объектом для ударов советской авиации. В плане прикрытия отмобилизования и развертывания войск Ленинградского ВО задачи авиации округа (фронта) были сформулированы предельно ясно: „...п. 6. Активными действиями авиации завоевать господство в воздухе и мощными ударами по основным жд. узлам, мостам, перегонам и группировкам войск нарушить и задержать сосредоточение и развертывание войск противника..." [ВИЖ.- 1996.- No 6]. Другими словами, уничтожение финской авиации было предусмотрено, но только как одна из составных частей совсем не оборонительных планов, ибо „задержать развертывание сил противника" можно только в одном случае. Если противник начинает развертывание уже после вашего нападения. А товарищ Кожевников при помощи союза „и" легко и просто свалил все в одну кучу. Финскую и немецкую авиации, финские и занятые немцами норвежские аэродромы, абсолютно законные в условиях начавшейся войны СССР с Германией налеты советской авиации на аэродромы люфтваффе в Северной Норвегии (если только такие налеты вообще были) с массированной бомбардировкой страны, нейтралитет которой сталинское правительство обязалось соблюдать. Недоверчивый читатель уже чувствует подвох. Сейчас автор опять сошлется на какие-то „источники", из которых следует, что немецкой авиации в Финляндии не было. А что это за „источники", и можно ли этим источникам верить? Вопрос действительно серьезный. Речь идет о войне и мире. Поэтому сошлемся на такой „источник", подделать который нельзя. „Двадцать второго июня, ровно в четыре часа, Киев бомбили, и нам объявили..." Так все и было, как поется в этой бесхитростной песне. Киев бомбили, и Минск, и Каунас, и Ригу, и Севастополь, и Одессу... А почему же не бомбили Ленинград? Да разве можно сравнить военное, экономическое, политическое значение всех этих городов с одним только Ленинградом? Товарищ Сталин, выступая 17 апреля 1940 г. на совещании высшего комсостава РККА [140], говорил, что в Ленинграде сосредоточена третья часть военной промышленности СССР. В этом ему можно поверить. Свою промышленность он знал лучше многих наркомов, которых стрелял раз в два года. Кроме того, Ленинград - это еще и важнейший железнодорожный узел, и база военно-морского флота, и главная судоверфь страны. Как же немцы могли забыть о нем? А они о нем и не забывали. Потому-то танковые корпуса Манштейна и Рейнгадта, не считаясь с потерями, и рвались через Западную Двину к Пскову, потому-то Гитлер и снял с московского направления и повернул в августе 41 г. на Ленинград еще один, 39-й танковый корпус, что значение города на Неве для немецкого командования было вполне очевидно. И когда вслед за наступающим вермахтом на новгородские и псковские аэродромы смогли перебазироваться авиагруппы 1-го Воздушного флота люфтваффе, они начали остервенело бомбить Ленинград. Так что, уважаемый читатель, если Вы хотите доподлинно узнать, базировалась ли 25 июня на финских аэродромах немецкая авиация, то просто спросите у старых ленинградцев - бомбили ли их город в ИЮНЕ 1941 года? Вернемся снова к мемуарам Главного маршала авиации: „...к отпору врагу готовились и наземные войска округа. Все тогда были твердо уверены, что войскам округа придется действовать лишь на советско-финской границе - от Баренцева моря до Финского залива. Никто в те дни даже не предполагал, что события очень скоро обернутся совсем иначе, чем мы планировали перед войной..." Вот так. Если бы не досадная помеха со стороны Гитлера, то советские войска снова начали бы „действовать" на всем протяжении финской границы, от Балтийского до Баренцева моря. Мемуары А. А. Новикова были опубликованы в 1970 году. Задолго до „Ледокола"... Не будем придираться к словам маршала. Человеку свойственно ошибаться. Скажешь, бывало, правду, а потом гоняешься за этим воробьем. Давайте лучше посмотрим, что писали в те дни центральные советские газеты, каждое слово в которых проверялось дюжиной явных и тайных цензоров. 24 июня „Известия" сообщили (правда, пока еще со ссылкой на „шведские источники") о том, что „среди подавляющего большинства населения Финляндии царит недовольство правящим режимом". Вот так вот. Третий день идет война, „последствия первых ударов противника оказались катастрофическими", а „Известия" озабочены недовольством заграничных „братьев по классу"... 28 июня, когда все подготовительные мероприятия были завершены, ставший уже привычным по предыдущим „освободительным походам" угрожающий рык раздался совершенно отчетливо: „...дряхлый, забрызганный кровью Маннергейм вытащен из нафталина и поставлен во главе финских фашистов, ...холопы германского фашизма получат по заслугам..." Вся эта риторика буквально дословно повторяла заголовки „Правды" от 26-29 ноября 1939 г., когда эта достойнейшая газета изъяснялась таким языком: „...шут гороховый на посту премьера, ...проучить зарвавшихся вояк, ...взбесившиеся собаки будут уничтожены..." 29 июня 1941 г. в „Известиях" появляется большая статья „На границе". Через каждую строчку в ней повторялась мысль о том, что „освободительный поход" в Финляндию будет вскорости продолжен: „...мы снова приехали в места, памятные по тем боевым дням, когда белофинские части в смятении отходили под сокрушительными ударами... ...на большой поляне среди высокого соснового бора стояли участники недавних походов... ...их спокойная уверенность в победе основана на опыте суровых боев на Карельском перешейке. Для многих молодых бойцов это уже третья кампания (подчеркнуто автором)... ... Я участвовал в боях с белофиннами. Сейчас, как и в те дни, у меня и у всех людей моего подразделения только одно желание, одна мысль..." Одним словом, „принимай нас, Суоми-красавица..." Один из самых ярких, запоминающихся эпизодов в трилогии В. Суворова - это та глава в книге „Последняя республика", где он рассказывает, как моделировал „зимнюю войну" 39-40 гг. на английском суперкомпьютере. Помните, задал В. Суворов машине такие исходные данные, как снег в полтора метра, температура под минус 35, железобетонные доты с многометровым перекрытием - и она, испуганно поморгав лампочками, ответила, что без атомной бомбы „линию Маннергейма" прорвать нельзя. Лучше и не пробуйте. Жаль, очень жаль, что не воспользовался Суворов моментом и не спросил супермашину, что она думает-понимает про июньское (1941 г.) наступление Красной Армии на финском фронте: толщина снежного покрова - ноль целых, толщина несуществующего бетона на отсутствующих дотах - хрен десятых, температура ласкового северного лета - плюс 20. У наступающих троекратное превосходство в артиллерии, абсолютное господство в воздухе. В ближнем оперативном тылу Красной Армии - огромный город с мощной ремонтной, производственной, госпитальной базой. Северный фронт располагал по меньшей мере восьмикратным численным превосходством в танках над вероятным противником. По меньшей мере. Так как, кроме 1-го и 10-го механизированных (танковых) корпусов, в каждой из пятнадцати стрелковых дивизий округа был свой разведбат, вооруженный легкими плавающими танками - как нельзя лучше подходящими для боевых действий среди озер Карелии. Только этих танков в составе ЛенВО по состоянию на 1 июня 1941 г. насчитывалось 180 единиц [1, с. 475, 482, 597]. Примем во внимание и то, что большую часть из 86 финских танков составляли трофейные советские Т-26 и БТ, захваченные во время „зимней войны". Их техническое состояние не вызывает сомнения, если учесть полное отсутствие запчастей, да и то состояние, в котором они были захвачены. Так чем же, если не атомной бомбой, могли остановить финны триумфальный марш Красной Армии на Гельсингфорс? Ситуация на Северном фронте, где малочисленный и выжидающий противник не смог помешать войскам Ленинградского округа провести мобилизацию и развертывание сил в плановых объемах и сроках, была в известном смысле уникальной. В то время, как на западной границе наступление вермахта 22 июня 1941 г. прервало плановый ход мобилизации и развертывания Красной Армии, Северный фронт продолжал действовать строго по предвоенным планам. Раскрученный 17 июня 1941 г. маховик не смогло остановить ни гитлеровское вторжение, ни даже прорыв немцев за Западную Двину. Не обращая внимания на эти „досадные помехи", командование Северного фронта продолжало шаг за шагом разыгрывать отработанный сценарий вторжения в Финляндию. Вот почему боевые действия на фронте начавшейся 25 июня 1941 г. второй советско-финской войны могут служить своего рода моделью несостоявшейся „Грозы". Некоторые авторы писали, и многие читатели согласились с ними в том, что летом 1941 г. Красная Армия (если бы немцы ее не опередили) могла дойти до Берлина. От Выборга до Хельсинки гораздо ближе. И противник несравненно слабее. И первый удар нанесла Красная Армия. Но дойти - не удалось. А ведь как красиво все было задумано... 1.5. „Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин..." Для того, чтобы оценить по достоинству красоту Плана, нам потребуется карта - не карта сражений Великой Отечественной, а карта железных и автомобильных дорог Скандинавии. План войны привязан к дорогам. Так это было во времена Ксеркса и Батыя, так же все осталось и в веке двадцатом. Более того, зависимость армий 20-го столетия от материально-технического обеспечения (боеприпасы, горючее) еще более повысила значимость транспортных коммуникаций при планировании и проведении операций. Финляндия может считаться „малой страной" только по численности населения. По площади занимаемой территории Финляндия превосходит Австрию, Венгрию, Бельгию, Данию и Голландию вместе взятые. Так же, как и в России, заселена и освоена эта территория крайне неравномерно. Густая сеть железных дорог на юге страны становится все более разреженной в центре, пока не превращается в одну единственную нитку, которая в северной точке Ботнического залива, у города Кеми, раздваивается: одна ветка уходит на запад в Норвегию, связывая финские дороги с незамерзающими норвежскими портами; другая уходит на восток к границе с советской Карелией. Там же, через Рованиеми, Кемиярви и Салла проходит единственная в этом районе „сквозная" автомобильная дорога, связывающая западную (морскую) и восточную (советскую) границы. Еще дальше, к северу от Рованиеми, через сотни километров заболоченной тайги и тундры идет автомобильная дорога к Петсамо - самому северному городу Финляндии. Петсамо - это крупнейшие в Европе никелевые рудники, это броневая сталь и жаропрочные сплавы для авиационных моторов, это важнейшая статья экспорта довоенной Финляндии. Правда, сегодня это российский город Печенга. А теперь нанесем на эту карту район выгрузки 1-й танковой дивизии (Вы еще помните, с чего все начиналось?) - и простой, как все гениальное, замысел вторжения в Финляндию откроется Вам во всей красе. Всего один удар мощным танковым кулаком (а по численности танков дивизия Баранова почти в два раза превосходила танковый корпус Манштейна!) от Алакуртти на Кемиярви, и 1-я танковая вырывается из лесной чащобы на твердую автомобильную дорогу. Силы финской армии в этом регионе были слишком малы для того, чтобы остановить советскую танковую лавину: в районе Кусамо находилась только одна 6-я пехотная дивизия, а за 200 км от полосы предполагаемого наступления, в Сумосисалми, еще одна финская дивизия, причем общая численность этих двух дивизий, сведенных в 3-й корпус под командованием генерал-майора X. Сииласвуо, составляла к концу июня всего 10 тысяч человек (в полтора раза меньше штатной численности советской стрелковой дивизии) [28]. Далее, продвигаясь по шоссе через Рованиеми, 1-я танковая выходит к Ботническому заливу, перерезает железную дорогу в Кеми - и вся оперативная обстановка меняется на глазах. Петсамо, отрезанный от всего мира, можно спокойно переименовывать в Печенгу - для этого в районе Мурманска развернута 14-я армия (14, 52, 104, 122 стрелковые дивизии). Финский никель навсегда потерян для германской промышленности, а финская армия наглухо отрезана от немецких войск, уже находящихся или еще могущих быть в будущем переброшенными в Норвегию. Разумеется, каким бы слабым ни был противник, наступление на глубину в 300 км никогда не будет „легкой прогулкой". Потому-то в Алакуртти и отправили прекрасно подготовленную, полностью укомплектованную, имеющую большой боевой опыт дивизию с командиром, для которого эта война должна была стать третьей по счету. Правды ради отметим, что в теории существовала и возможность „прямого морского сообщения" между Германией и Финляндией через финские порты в Ботническом заливе. При этом стратегическое значение железнодорожной ветки через Кеми в Норвегию как будто бы снижалось. Но все предвоенные планы исходили из того, что Краснознаменный Балтийский флот имеет достаточно сил и средств (включая базу на финском полуострове Ханко) для того, чтобы намертво закрыть Финский и Ботнический заливы для немецкого флота. Для „яростного похода" по шоссе через Рованиеми к Ботническому заливу скоростной БТ, способный, сбросив гусеницы, разогнаться до 60-70 км/час, был лучшим из имеющихся на тот момент инструментов войны. Появление советской танковой дивизии в Алакуртти настолько явно раскрывало содержание и цель Плана, что с этой переброской тянули до 17 июня, а затем - произвели ее в экстренном порядке, побросав в псковском военном лагере десятки танков. И все для того, чтобы танковая армада появилась на финской границе в „самый последний момент". Отработка этого мудрого и комплексного (безо всяких кавычек) плана началась уже осенью 1940 г., т. е. через полгода после заключения в марте 1940 г. мирного договора с Финляндией. 18 сентября Тимошенко (нарком обороны) и Мерецков (начальник Генштаба РККА) подписали документ No 103203: „Соображения по развертыванию вооруженных сил Красной Армии на случай войны с Финляндией". Сразу же отметим, что среди этих „соображений" нет ни одного слова о Германии! Безо всякой связи с возможным использованием финской территории немецкой армией советское командование ставит такие задачи: „...вторгнуться в центральную Финляндию, разгромить здесь основные силы финской армии и овладеть центральной частью Финляндии..., одновременно с главным ударом нанести удар в направлении на Рованиеми-Кеми, с тем чтобы выходом на побережье Ботнического залива отрезать северную Финляндию и прервать непосредственные сообщения центральной Финляндии со Швецией и Норвегией..." [16, с. 253]. Главный удар предполагалось нанести по двум направлениям: через Савонлинна на Миккели и через Лаппееранта на Хейнола. И что примечательно - в июне 1941 г. именно в центре предполагаемой полосы главного удара, напротив г. Иматра, был сосредоточен 10 МК. А для наступления через Рованиеми на Кеми планировалось развернуть 21-я армию в районе Алакуртти - т. е. точно там, где 22 июня 1941 г. выгружали 1-ю танковую дивизию... Полтора месяца спустя после подписания „Соображений" на встречу с Гитлером в Берлин отправился глава Советского правительства Молотов. Переговоры продолжались два дня - 12 и 13 ноября 1940 г. Из стенограммы переговоров следует, что обсуждение „финского вопроса" заняло добрую половину всего времени! Правда, обсуждение это происходило в форме диалога двух глухих. Молотов, с монотонностью заевшей грампластинки, повторял один и тот же набор аргументов: вся Финляндия по секретному протоколу передана в сферу интересов Советского Союза, поэтому СССР вправе приступить к „окончательному решению" в любое удобное для него время. Гитлер же, все более и более срываясь в истерику, отвечал на это, что он не потерпит никакой новой войны в районе Балтики, так как эта новая война даст англичанам и повод, и возможность для вмешательства, а Германия нуждается в бесперебойных поставках железной руды из Швеции [69, с. 41-47, 63-71]. Стороны ни о чем конкретно не договорились и с чувством глубокого недоверия расстались друг с другом. Затем наступило 25 ноября 1940 г. В этот день Молотов передал послу Германии графу Шуленбургу проект соглашения об условиях создания Пакта четырех держав, т. е. нацистской Германии, фашистской Италии, милитаристской Японии, „неизменно миролюбивого" Советского Союза [69, с.136]. В тот же день нарком Тимошенко направил командованию ЛенВО директиву о подготовке войны с Финляндией. Первые слова этого документа звучали так: „В условиях войны СССР только против Финляндии (подчеркнуто автором) для удобства управления и материального обеспечения войск..." Далее в директиве ставилась задача „разгромить вооруженные силы Финляндии, овладеть ее территорией... и выйти к Ботническому заливу на 45-й день операции". Хельсинки собирались занять на „25-й день операции". Детальную разработку всех составляющих плана операции требовалось завершить к 15 февраля 1941 г. [16, с. 418-423]. Работа закипела. Уже в марте 1941 года заместитель наркома обороны генерал армии Мерецков провел с командованием ЛенВО многодневную оперативную игру, в ходе которой отрабатывались исключительно наступательные темы. Документальные подтверждения этого были опубликованы совсем недавно, но еще в старые добрые времена официальная „История ордена Ленина Ленинградского военного округа" рассказывала, как „поучительно проходили полевые поездки на Карельском перешейке и Кольском полуострове, в ходе которых изучался характер современной наступательной операции..." Ну а Петсамо советские генералы и вовсе считали почти что Печенгой. Тогдашний начальник штаба 14-й (мурманской) армии Л. С. Сквирский вспоминает, что в феврале 1941 г, узнав о том, что с Финляндией ведутся переговоры о дележе акций никелевых рудников, он очень удивился: „зачем покупать, если мы вскоре и без того возвратим себе рудники?" [33]. То, что Советский Союз в очередной раз собирался выступить в роли вероломного агрессора, не удивительно. Странно и удивительно другое. Полностью отмобилизованные к концу июня 1941 г. войска ЛенВО (Северного фронта) были уже выведены в районы развертывания, советская авиация продолжала начатые на рассвете 25 июня яростные бомбардировки Финляндии, а наземная операция все никак не начиналась. Почему? До сих пор наше повествование базировалось на твердом основании фактов и документов. В этом эпизоде мы переходим на зыбкую почву догадок и гипотез. Читатель имеет полное право пропустить окончание этой главы за „отсутствием улик", но автор не видит никакого другого объяснения бездействию войск Северного фронта в последние дни июня 1941 г., кроме ареста Мерецкова и ухода Сталина с работы. Война войной, а „органы" работали. Набравшая обороты и почти уже никем не управляемая машина террора и беззакония продолжала захватывать в свои жернова все новые и новые жертвы. На второй день войны, 23 июня 1941 г., волна арестов докатилась до самой вершины военного руководства: был арестован генерал армии, заместитель Наркома обороны, в прошлом - начальник Генштаба РККА К. А. Мерецков, которому накануне (21 июня 1941 г.) решением Политбюро ЦК было поручено „общее руководство Северным фронтом". Но Кирилл Афанасьевич Мерецков - не чужой человек в Ленинградском округе. С 1939 г. он был командующим ЛенВО, затем, во время финской войны, Мерецков возглавил 7-ю армию, ставшую главной ударной силой Красной Армии в боях на Карельском перешейке. А теперь переведем все эти обстоятельства на язык протокола. Получается, что командование Северного фронта состояло в июне 1941 г. из выдвиженцев, сослуживцев и просто друзей „разоблаченного врага народа". Смерть дышала им в затылок. И не та славная смерть на поле боя, к которой должен быть готов каждый полководец, а страшная гибель в пыточной камере или расстрельном подвале. И неминуемая в этом случае расправа с родными и близкими - вдобавок. Можно ли осуждать генералов Попова и Никишева (командующего и начштаба Северного фронта) за то, что в такой ситуации они не стали проявлять личную инициативу, тем более в таком деликатном вопросе, как переход границы сопредельного государства? У них был приказ - ввести в действие план прикрытия. Они его выполнили - в полном объеме, точно и в срок. Как и положено по Уставу. У них не было приказа - отказаться от предвоенного плана вторжения в Финляндию и срочно перебросить все механизированные соединения навстречу наступающим на Ленинград немцам - и они не отвели ни одного танка с финской границы. Бомбардировка Финляндии была предусмотрена заранее (в плане прикрытия были „поименно" названы 17 объектов первоочередных бомбовых ударов) - и они ее успешно провели. А вот по поводу перехода границы уже на этапе сосредоточения и развертывания войск в п. 8 Плана прикрытия было сказано довольно расплывчато: „...при благоприятных условиях ... по указанию Главного Командования быть готовым к нанесению стремительных ударов по противнику..." [ВИЖ.- 1996.- No 6]. Вероятнее всего, поэтому Попов и ждал, когда большое начальство само решит, сложились ли уже „благоприятные условия", или надо еще погодить. Да только большое начальство в это время было занято совсем другими делами. Начальник Генерального штаба Г. К. Жуков первые дни войны провел на Западной Украине, пытаясь организовать наступление войск огромного Юго-Западного фронта (в том, что из этого вышло, мы будем подробно разбираться в Части 3), а его первому заместителю, начальнику Оперативного управления Генштаба Ватутину, поручено было спасать положение на Северо-Западном фронте. Ответственного за северный участок фронта Мерецкова в этот момент избивали резиновыми дубинками и обливали следовательской мочой. Новый представитель Ставки на северо-западном направлении был назначен только 10 июля. За неимением ничего лучшего, Сталин поручил это дело маршалу Ворошилову. Правда, скоро выяснилось, что главком Ворошилов - это гораздо хуже, чем ничего, но это будет потом. Нарком обороны маршал Тимошенко, заместитель наркома обороны маршал Буденный, бывший (и будущий) начальник Генштаба маршал Шапошников собрались в конце июня в штабе Западного фронта под Могилевым, и думать про какие-то иматры, рованиеми и прочие суомисалми им было совершенно некогда. 27-28 июня танковые группы Гота и Гудериана, соединившись восточнее Минска, замкнули кольцо окружения вокруг 3, 10 и 4 армий Западного фронта. Шестисоттысячная группировка советских войск была разгромлена и большей частью взята в плен. 1 июля 1941 года немецкие танки вышли к Березине. Это означало, что третья часть пути от границы до Москвы была уже пройдена, и пройдена всего за восемь дней! А что же делал в это время Самый Главный Начальник? А самый главный, хотя и не получил даже обычного среднего образования, все уже понял. Может быть, потому так быстро и так правильно понял, что его „университетами" была подпольная работа в подрывной организации, однажды уже удачно развалившей русскую армию прямо во время мировой войны. Сталин конкретно знал, как рушатся империи и исчезают многомиллионные армии. Поэтому всего семь дней потребовалось ему для того, чтобы понять, в чем причина неслыханного разгрома. Открывшаяся в этот момент истина оказалась непомерно тяжелой даже для этого человека с опытом сибирской ссылки, кровавой бойни гражданской войны и смертельно опасных „разборок" с Троцким в 20-е годы. В ночь с 28 на 29 июня Сталин уехал на дачу, где и провел в состоянии полной прострации два дня - 29 и 30 июня, не отвечая на телефонные звонки и ни с кем не встречаясь. Последствия этого трудно понять современному россиянину, которого приучили к тому, что Первый Президент суверенной России по несколько месяцев „работал на даче с документами". Вот только сталинские порядки очень сильно отличались от ельцинских. Сталин вникал во все и командовал всем. С его подписью выходили решения о замене направляющих лопаток центробежного нагнетателя авиамотора АМ-35 или об исключении из состава возимого ЗИПа танка Т-34 „брезента и одного домкрата". Без его согласия не решались вопросы балетных постановок в Большом театре и замены в песне слов „и летели наземь самураи" на слова „и летела наземь вражья стая" (после подписания 13 апреля 1941 г. договора о нейтралитете с Японией). Вот почему двухдневное отсутствие Сталина в Кремле не могло не парализовать работу всего высшего эшелона власти. Хотите - верьте, хотите - нет, но приказ на переход границы с Финляндией поступил в 10-й мехкорпус 23-й армии Северного фронта только после того, как соратники уговорили Вождя Народов вернуться на рабочее место. В полночь с 1 на 2 июля 1941 г. 21-я танковая дивизия получила боевой приказ: „...в 6-00 2.07 перейти границу в районе Энсо и провести боевую разведку..., установить силы, состав и группировку противника. Путем захвата контрольных пленных установить нумерацию частей противника... ...по овладении ст. Иматра - станцию взорвать и огнеметными танками зажечь лес. В случае успешного действия и захвата рубежей Якола-Иматра - удерживать их до подхода нашей пехоты..." [17]. 1.6. Разгром Читаешь текст этого приказа и думаешь: как быстро, как неотвратимо меняются времена и нравы! Вот раньше - какая была лепота: „Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем..." „Я хату покинул, ушел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать..." Это - стихи. А вот и текст боевого приказа No 01 от 15 сентября 1939 года: „...армии Белорусского фронта переходят в наступление с задачей содействовать восставшим рабочим и крестьянам Белоруссии и Польши в свержении ига помещиков и капиталистов..." [1, с. 113]. И что же? Не прошло и двух лет - и на тебе: ни мирового пожара, ни восставших из ада рабочих и крестьян. Все просто и по-деловому: станцию на сопредельной территории - взорвать, лес - зажечь... Правда, ни того ни другого сделано не было. В „Журнале боевых действий 21-й танковой дивизии" читаем, что „разведотряд полностью свою задачу не выполнил, до Иматра не дошел, лес противника не зажег, лишь установил, что этот участок обороняется незначительными силами противника..." Оцените, уважаемый читатель, насколько командиры 1941 года были порядочнее советских „историков" последующих десятилетий. Уж у них-то (историков наших) противник всегда был „многократно превосходящий". Всегда и везде. Так, в созданной коллективным гением группы военных историков монографии „Битва за Ленинград" [Под ред. Зубакова В. Е.- М.: Воениздат, 1964] финские войска, при равном с нашими числе дивизий, оказались почему-то в два раза более многочисленными (220 тысяч против 114 тысяч)... Вечером первого дня наступления, в 23-30 2 июня 41 г., в штаб 21-й тд прибыл начальник Автобронетанкового управления штаба 23-й армии генерал-майор Лавринович и поставил новую (а фактически - прежнюю) боевую задачу: „...с 6-00 3.07 начать наступление на Иматра с задачей - овладеть Иматра и перешейками между озерами Ималан-Ярви, Саймаа, удерживая последний до подхода стрелковых частей". Наступление танковой дивизии должны были поддержать огнем четыре артиллерийских дивизиона 115-й стрелковой дивизии. К полудню 3 июля части заняли исходное положение для наступления. Тут же произошел и первый сбой во взаимодействии: „Артиллерия задержалась с подготовкой и начала ее только в 13-00, выпустив за час 50-55 снарядов..." Другими словами, каждое орудие сделало за час один-два выстрела. Надо полагать, такой „огневой шквал" скорее предупредил „белофиннов", нежели подавил их оборону. В 14-00 два полка (мотострелковый и танковый) 21-й танковой дивизии перешли границу и начали наступление. Дабы избежать обвинений в предвзятости, приведем ПОЛНОСТЬЮ все описание этого наступления, как оно изложено в „Журнале боевых действий": „...С переходом госграницы противник сначала оказывал слабое сопротивление, и наши части быстро продвигались вперед. К 18-00 3.07 передовые роты вышли на северные скаты высоты 107,5, где были встречены организованным огнем противника и отошли несколько назад... К 22-00 3.07 положение стабилизировалось на рубеже: лесная тропа юго-восточнее высоты 107,5, два домика севернее Якола, высота 39,5 4-я рота 2-го батальона мотострелкового полка встретила сильное сопротивление противника, перешедшего в атаку, и к 22-00 3.07 с боем отошла за нашу госграницу, потеряв три танка сгоревшими и один подбит. Решением командира дивизии дальнейшее наступление было остановлено и послано боевое донесение в штаб 23-й армии на разрешение выйти из боя. Этого разрешения мы ждали до 2-00 4 июля, в 2-25 прибыл начштаба 10 МК полковник Заев с приказом дивизии выйти из боя и сосредоточиться в районе Яски. В 2 ч. 30 мин. противник, скрытно обойдя фланги наших частей, перешел в контрнаступление по всему участку дивизии. Контрнаступление началось сильным автоматпулеметным огнем при поддержке минометов и артиллерии. В такой обстановке командир дивизии смело (так в тексте) принимает решение на выход из боя. Выход из боя был проведен по следующему плану... К 4-00 4 июля части организованно вышли из боя. Противник три раза переходил в атаку, но всегда терпел поражение и с большими потерями отбрасывался..." Вот и все. Лесная тропа, два домика. Вот и весь маршрут Освободительного Похода-2. В шесть часов вечера 3 июля танковая дивизия неуклюже потыкалась в финскую оборону, к 4 часам утра 4 июля „смело вышла из боя", преследуемая не в меру разгорячившимися финскими парнями. Наконец, в 20-00 5 июля поступил „приказ об отправке дивизии ж. д. и автотранспортом в район Черная Речка", т. е. в район предвоенной дислокации корпуса. Этим все и закончилось. Превратить Финляндию в нищее российское Нечерноземье и на этот раз не удалось. Вероятно, если бы весь бензин, израсходованный на перегруппировку 10 МК от Ленинграда к Иматре и назад, просто вылили на сопредельную территорию - эффект был бы большим. По крайней мере, уж лес бы точно подожгли... Дальше начался разгром. Точнее говоря, разгром мехкорпуса (правда, пока еще в виде раздергивания единого броневого „ядра" на мелкие „дробинки") начался еще раньше. Как только 10 МК оказался в „зоне досягаемости" командования 23-й армии, оно (командование) повело себя как завмаг, на склад которого завезли редкий „дефицит". Все Уставы, все Наставления, вся предвоенная теория о МАССИРОВАННОМ использовании танков в составе крупных механизированных соединений, все уроки немецкого „блица" на Западе, многократно изученные на штабных учениях - все было немедленно похерено и забыто. Десять бронеавтомобилей в „распоряжение штаба армии", пять танков „для действий совместно с 115-й стрелковой дивизией", танковый батальон в составе 24-х машин „в распоряжение командира 43-й сд", танковая рота в составе 10 машин „в распоряжение командира 19 стрелкового корпуса", 15 танков в состав истребительных отрядов (т. е. полувоенных формирований из работников НКВД и местных жителей). Кроме совершенно очевидного снижения ударной мощи мехкорпуса в таком использовании танков, есть и еще один, менее очевидный, момент. Танк (любой танк - немецкий, советский, английский) той эпохи был очень капризным, малонадежным и малоресурсным техническим устройством. Достаточно сказать, что межремонтный моторесурс для танка БТ-7 был установлен в 200 часов, для Т-26 - в 150 часов. Минимально необходимые для боевого применения танков условия эксплуатации можно было создать только в рамках крупного соединения с мощной собственной ремонтной и эвакуационной базой. А о каком техническом обслуживании, о каком ремонте можно говорить применительно к оснащению и возможностям истребительного отряда НКВД или даже стрелковой дивизии, большая часть бойцов которой до призыва в армию не видели ни рельсов, ни паровоза? В результате после первого же незначительного отказа 10-тонную дорогостоящую махину просто бросали в чистом поле. Дальше - больше. Общее наступление финской „Карельской армии" на Онежско-Ладожском перешейке началось только 10 июля 1941 г. Но за несколько дней до начала полномасштабных боевых действий финское командование, видимо, решило провести разведку боем на сортавальском направлении. В штабе 23-й армии это вызвало большой переполох. Уже вечером 2 июля в штаб 21-й тд, наряду с приказом начать наступление на Иматру, поступило распоряжение отправить 41-й танковый полк этой дивизии железной дорогой на сортавальское направление, в район станции Элисенваара, при этом на погрузку танкового полка в эшелон было отпущено... 30 минут! Единственное, что облегчило выполнение погрузки в столь нереальные сроки, так это то, что после всех предшествующих „перегруппировок" в 41-ом танковом полку, еще не сделавшем ни одного выстрела по противнику, остался всего 41 танк. Вот в таком составе он и был отправлен в Элисенваару. На следующий день, 4 июля, на сортавальское направление перебросили целиком уже всю 198-ю мотострелковую дивизию из состава 10 МК. После этого про наступление 10-го мехкорпуса на Иматру можно было окончательно забыть. Стоит отметить, что такое истерическое состояние, в которое пришло командование 23-й армии после первых же сообщений о переходе границы передовыми финскими отрядами, очень наглядно свидетельствует о том, что к „отражению натиска врага" на Северном фронте никто и никогда не готовился. В войсках даже не было топографических карт собственной территории. Красноречивое подтверждение этому мы находим в воспоминаниях Голушко: „...перед командиром батальона лежала схема-карта, предназначавшаяся, наверно, для туристов либо автолюбителей... ничего иного в распоряжении комбата не было. Подразделение давно ушло из района, для которого имелась военная топографическая карта..." [9]. Этот эпизод с „давно ушедшим" из района запланированных боевых действий подразделением происходит во время отступления к Кексгольму (Приозерску), т. е. не далее чем в 60 км от советско-финской границы! В тот же злополучный день, 4 июля 1941 г., командующий 23-й армией генерал-лейтенант Пшенников распорядился создать не предусмотренную никакими уставами „Армейскую танковую группу", для укомплектования которой был окончательно разукомплектован 10-й мехкорпус: из 21-й тд забрали 54 танка, из 24-й тд - 102 танка (правда, главным образом - устаревшие БТ-2). [8]. Такая активность, проявленная командованием 23-й армии 4 июля, имела простое объяснение. Именно в этот день из Генерального штаба РККА поступило, наконец, распоряжение о выведении 10 МК из состава 23-й армии и передислокации этого мехкорпуса на юго-западные подступы к Ленинграду, на немецкий фронт [8]. Вопреки широко распространенным слухам о том, что „при Сталине в стране был порядок", генерал-лейтенант не позволил генералу армии Жукову „отныкать" у него (Пшенникова) мехкорпус целиком и „заначил" без малого половину танков 10-го мехкорпуса. В ходе многодневного обратного марша от финской границы к оборонительной линии на реке Луга (более 250 км) часть оставшихся в корпусе танков вышла из строя. В результате 9 июля было решено свести 90 наиболее исправных танков в один сводный танковый полк, а остальные 98 танков распределили по стрелковым подразделениям. Вот на этом история 10 МК практически и закончилась... Еще раньше, 29 июня 1941 года, начальник Генштаба Г. К. Жуков приказал вывести 1 МК из состава Северного фронта и передать его в распоряжение командования Северо-Западного фронта [5]. Огромные танковые колонны снова двинулись в путь - на этот раз точно назад, от Гатчины к Острову. 163-я моторизованная дивизия ушла еще дальше на запад, к латвийскому городу Резекне (160 км от Пскова), где она и была 3 июля смята и разгромлена немецкими танками из корпуса Манштейна. После того, как главные ударные силы Северного фронта ушли с финской границы на запад, а авиация фронта покинула небо Карелии, будучи перенацелена на борьбу с наступающими на Псков и Ленинград немецкими танковыми дивизиями, 10 июля 1941 года началось наступление финской армии на Онежско-Ладожском перешейке. Как известно, товарищ Сталин очень низко оценивал наступательные возможности финской армии. Так, выступая 17 апреля 1940 г. на совещании начальствующего состава РККА, великий вождь и учитель сказал дословно следующее: „...финская армия очень пассивна в обороне... Дурачки, сидят в дотах и не выходят, считают, что с дотами не справятся, сидят и чай попивают... А наступление финнов гроша ломаного не стоит. Вот за 3 месяца боев, помните ли вы хоть один случай серьезного массового наступления со стороны финской армии?" [140]. Трудно понять, кого товарищ Сталин хотел обмануть - себя или своих слушателей, когда он высмеивал финскую армию за то, что она не бросилась в контрнаступление против десятикратно превосходящего противника. Но летом 41 года, когда силы сторон были примерно равны, финны и сами не стали чаек попивать, и другим не дали. Под испытанным руководством „дряхлого, вытащенного из нафталина Маннергейма" (старого генерала царской армии, 30 лет верой и правдой служившего Российской империи, участника русско-японской и первой мировой войн) финские войска заняли весь Онежско-Ладожский перешеек и в начале сентября вышли на рубеж соединяющей эти два озера реки Свирь. 30 сентября финны овладели Петрозаводском - столицей Карело-Финской (да, именно так, с прицелом на лучшее будущее, переименовали ее 31 марта 1940 г.) автономной „республики". Наступление финнов на Карельском перешейке началось еще позже, только 31 июля 1941 г. Пять дней спустя Пшенников был снят с поста командарма, но и это уже не помогло. Не помогли и железобетонные доты Сортавальского, Кексгольмского и Выборгского укрепрайонов. К концу лета финская армии вышла на рубеж старой границы, существовавшей на Карельском перешейке до „зимней войны" 1939 г. При этом в районе Выборга были окружены и разгромлены 43-я, 115-я и 123-я стрелковые дивизии 23-й армии, а командир 43-й сд, генерал-майор В. В. Кирпичников оказался в финском плену (28 июня 1950 г. он был расстрелян за то, что „потерял управление войсками, выдал финнам секретные данные о советских войсках, клеветал на советский строй и восхвалял финскую армию", в июне 1957 г.- реабилитирован посмертно) [ВИЖ.- 1992.- No 12.- С. 116]. Несмотря на то, что темп наступления противника был весьма низким (ни особенности местности, ни техническая оснащенность пехотной финской армии не позволяли ей действовать по немецкому образцу) в плену у финнов оказалось 64 188 человек [31, 32]. Это - численность пяти стрелковых дивизий Красной Армии. Тяжелая техника и вооружение 23-й армии были потеряны практически полностью. Так, выпущенный в 1993 году Генеральным штабом (теперь уже российской армии) статистический сборник „Гриф секретности снят", сообщает, что до 10 октября 1941 г. советские войска в Карелии и на Кольском полуострове потеряли 546 танков [35]. Эта цифра даже превышает суммарное количество танков, оставшихся в распоряжении командования Северного фронта после передислокации 10-го мехкорпуса и 1-й танковой дивизии 1-го мехкорпуса на немецкий фронт. Возможное объяснение этой арифметической „нестыковки" заключается в том, что в тылу Северного фронта работал (и отправлял в войска новые танки КВ) огромный Кировский завод в Ленинграде. Несколько отвлекаясь от основной темы, заметим, что всего в трех стратегических операциях, происходивших на северном фланге войны (Прибалтийской, Карельской и Ленинградской) за время с 22 июня по 10 октября 1941 г. Красная Армия потеряла (по данным из того же сборника) 4 561 танк [35, с. 368], что в семь с половиной раз превосходит первоначальную численность 4-й танковой группы вермахта, действовавшей в составе группы армий „Север" на северо-западном направлении. В конце августа 1941 г. Кейтель направил Маннергейму письмо, в котором предложил финнам совместно с вермахтом взять штурмом Ленинград. Одновременно финнам предлагалось продолжить наступление южнее реки Свирь с целью соединения с немцами, наступающими на Тихвин. Но на эти предложения президент Финляндии Рюти и главнокомандующий Маннергейм ответили 28 августа отказом. После этого 4 сентября 1941 г. в ставку Маннергейма был послан в качестве „главноуговаривающего" начальник главного штаба вооруженных сил Германии генерал Йодль - но результат был тем же самым [34]. Финны забрали то, что они считали своим,- и дальше не сделали ни шагу. Принято говорить, что „история не знает сослагательного наклонения". Зря это. Анализ нереализовавшихся альтернатив очень часто позволяет точнее и глубже понять суть того, что произошло в действительности. В реальной истории финская армия вернулась на линию границы 1939 г. (а на Онежско-Ладожском перешейке - и за эту линию) в результате кровопролитной войны. А все могло бы быть совсем не так. Так вот, что мог получить и что бы потерял Советский Союз, если бы он сам, широким „жестом доброй воли", вернул Финляндии эти захваченные в ходе „зимней войны" территории? Экономическая значимость этих районов не ахти как велика - леса и клюквы в России и без того хватает. Обсуждать такие категории, как „авторитет на мировой арене" или „общественное мнение", мы не будем. Нет предмета для обсуждения. Авторитет был такой, что СССР к тому времени уже исключили из Лиги Наций, причем именно из-за агрессии против Финляндии. Единственным союзником Союза во всем мире была братская Монголия (давно уже превращенная в советский протекторат). Что же до „общественного мнения", то оно в сталинской империи отличалось исключительной покладистостью. Обсуждать можно только военно-политические последствия такого решения. С вероятностью, близкой к 100%, можно предположить, что социал-демократическая Финляндия отказалась бы от вынужденного и противоестественного союза с фашистской Германией (который в этом случае терял для Финляндии всякий смысл и цель) и превратилась бы в нейтрального соседа Советского Союза. Результаты такого поворота событий могли бы быть гигантскими. Во-первых, в Прибалтику можно было бы перебросить (причем перебросить заблаговременно, не дожидаясь разгрома Северо-Западного фронта) огромные силы: два мехкорпуса, пятнадцать стрелковых дивизий, многочисленные авиационные и артиллерийские части Ленинградского ВО. В целом группировка советских войск в Прибалтике могла бы быть увеличена почти в два раза. В дальнейшем, в июле-августе 41 г., на немецкий фронт (а не на фронт никому не нужной финской войны) могли бы быть отправлены те резервы, которые в реальной истории пришлось отправить в Карелию. А именно: 88, 265, 272, 291, 314 стрелковые дивизии, 3-я ленинградская дивизия народного ополчения, множество отдельных полков НКВД и морской пехоты [30]. Смогли бы немцы в этом случае дойти до пригородов Ленинграда? Во-вторых, при любом развитии оборонительной операции на юго-западных подступах к Ленинграду, даже при столь катастрофическом, которое имело место в действительности, блокада Ленинграда была бы абсолютно невозможна. Ленинград расположен НЕ на полуострове. Его в принципе нельзя блокировать „с одной стороны". Имея Финляндию в качестве - нет, не союзника, а всего лишь нейтрального соседа - Ленинград можно было бы снабжать сколь угодно долго по железной дороге через Петрозаводск-Сортавала. Даже если бы немцы смогли пройти еще 250 км по лесам и болотам от Тихвина до Петрозаводска (чего в реальной истории им сделать не удалось), то и в этом случае удушить Ленинград голодом было бы невозможно: главный союзник СССР - богатая и крайне щедрая в тот момент Америка заплатила бы финнам за поставки продовольствия для Ленинграда. В крайнем случае - привезла бы через порты нейтральной Финляндии и Швеции свои продукты. Конечно, морская дорога в условиях войны крайне ненадежна, но ведь довезли же до Мурманска морскими конвоями союзников более 5 миллионов тонн всякого добра. А для того, чтобы спасти от голодной смерти два миллиона ленинградцев, с лихвой хватило бы и одного миллиона тонн тушенки (или памятного ветеранам американского яичного порошка) В-третьих, при наличии бесперебойного железнодорожного сообщения с „большой землей" мощнейшие танковые, артиллерийские, авиационные заводы Ленинграда могли бы исправно работать для фронта и для победы. Всю войну. Кто посчитает, сколько солдатских жизней можно было бы сохранить этим? Да, дорого, очень дорого обошлась советскому народу сталинская авантюра с „освобождением финских братьев от ига капитала". 1.7. Первый маршал Как Вы, вероятно, уже догадались, запланированный поход 1-й танковой дивизии к берегам Ботнического залива так и не состоялся. Помешали немцы. 29 июня 1941 г. с территории оккупированной Норвегии перешел в наступление на Мурманск отдельный горно-егерский корпус вермахта под командованием генерала Эдварда Дитля. Это было элитное соединение вермахта, специально подготовленное и оснащенное для боевых действий на Крайнем Севере. Весной 1940 г. именно горные егеря Дитля сыграли решающую роль в боях с англичанами при вторжении в Норвегию. Несмотря на сравнительную малочисленность (две дивизии, 28 тысяч человек личного состава) корпус Дитля должен был решить задачу стратегической важности: захватом Мурманска и заполярного участка Кировской железной дороги лишить Советский Союз доступа к незамерзающим портам. Два дня спустя, 1 июля 1941 г., перешел в наступление на Кандалакшу 36-й армейский корпус в составе 169 пехотной дивизии и дивизии СС „Норд". Задачей этого соединения вермахта был выход к железной дороге с целью отрезать обороняющие Мурманск части 14-й армии и Северного флота от остальной страны. План войны привязан к дорогам, особенно если речь идет о боевых действиях в заполярной лесотундре. Именно поэтому район развертывания 36-го немецкого корпуса оказался как раз на линии дороги Рованиеми-Салла (вдоль которой должна была ворваться в Финляндию 1-я танковая дивизия 1-го мехкорпуса). За эту ошибку, за пренебрежение к противнику и безобразную работу разведки немцам пришлось немедленно заплатить. Даже в крайне неблагоприятных условиях, на совершенно „противотанковой" местности 1-я танковая подтвердила свою репутацию первой. В изложении современного финского историка (весьма, кстати сказать, сочувственно относящегося к бывшим союзникам Финляндии) эти события выглядят так: „...действовавшая на южном фланге дивизия СС „Норд" оказалась неспособной наступать вследствие совершенно недостаточного уровня боевой выучки и значительной слабости руководства со стороны офицеров СС. После первых боев дивизия была даже обращена в бегство, устремилась назад и не могла поддержать 169-ю пехотную дивизию..." Крепко, видимо, „приложились" к ним танкисты генерала Баранова, если эсэсовцы как-то разом потеряли и свою „боевую выучку" и традиционную немецкую привычку слушаться командиров... Развить успех не удалось. На календаре был уже июль 41 г., и начальник Генерального штаба Жуков потребовал немедленно загрузить 1-ю тд в железнодорожные эшелоны и отправить ее туда, откуда она и приехала - на южные подступы к Ленинграду. В скобках заметим, что этот приказ, поступивший в штаб 14-й армии уже 4 июля - в самом начале сражения за Мурманск, лишний раз подтверждает наше предположение о том, что предвоенная передислокация дивизии Баранова в Заполярье была связана с чем угодно, но только не с планами отражения немецкого вторжения. И в этом случае взаимоотношения советских генералов немедленно перешли в „неуставную форму". Командующий 14-й армии генерал-лейтенант В. А. Фролов отнюдь не поспешил выполнять распоряжение Генштаба, и 1-я танковая продолжала сражаться в Заполярье до середины июля. Не будем спешить с оценками. У каждого генерала была своя правда. Жуков, отвечавший за оборону всей страны, прекрасно понимал, какие катастрофические последствия - в военном, экономическом, политическом плане - может иметь захват немцами Ленинграда. Поэтому Генштаб и спешил любыми средствами создать какой-то фронт обороны к востоку от Пскова и Нарвы. А у генерала Фролова была своя правда. Он нисколько не сомневался в том, что второго такого случая не будет, и полноценную танковую дивизию к нему на Кольский полуостров Ставка больше никогда не пришлет, поэтому и спешил максимально использовать благоприятное стечение обстоятельств. С позиции знаний сегодняшнего дня этот драматический спор разрешить еще труднее. В июле 1941 г. Жуков, конечно, не мог предположить, что „англо-американские империалисты" пришлют в помощь Сталину 17 миллионов тонн военных грузов. А в действительности на протяжении трех долгих лет войны потребности Красной Армии и оборонной промышленности по таким важнейшим позициям, как авиационный бензин, взрывчатка, алюминий, автомобили и авторезина, поезда, локомотивы и рельсы, средства связи, антибиотики, покрывались главным образом за счет помощи от злейших врагов коммунизма. В связи с таким невероятным поворотом событий оборона Мурманска и железной дороги к нему превращалась в стратегическую задачу не меньшего значения, нежели оборона Ленинграда и Москвы, нефтепромыслов Баку и Грозного. Не будет лишним отметить и то, что летом 1941 г. именно 14-я армия генерала Фролова оказалась единственной армией на всем фронте от Черного до Баренцева моря, которая выполнила поставленную ей задачу. Наступление противника было остановлено в приграничной полосе, прорваться к Мурманску и Кировской железной дороге немцам не позволили, при этом элитный корпус Дитля понес огромные (более 50%) потери в личном составе. В середине октября 1941 г. остатки 2-й и 3-й горно-егерских дивизий вермахта были отведены с Кольского полуострова в тыл для переформирования. Увы, об этом сегодня практически никто не вспоминает, а сам В. А. Фролов даже не был удостоен звания Героя Советского Союза - совершенно необычная ситуация для полководца Великой Отечественной в звании генерал-полковника. Вернемся, однако, от высот большой стратегии к трагическим событиям июля 1941 г. Неразбериха в управлении завершилась тем, что фактически ни один из вариантов использования 1-й тд как крупного ударного соединения не был реализован. Командование якобы „наступательной" Красной Армии не решилось на организацию контрнаступления, и 1-ю танковую так же, как и весь 10-й мехкорпус в 23-й армии, „раздергали по частям". Мотострелковый полк и один танковый батальон из состава 1-го танкового полка остались воевать на Кандалакшском направлении в составе 14-й армии. Кроме того, выделенные в распоряжение командира 42-го стрелкового корпуса 14-й армии полсотни танков в августе 1941 г. свели в отдельный танковый батальон, успешно сражавшийся с немцами до 1943 года [8]. Тем временем Ставка снова потребовала (Директива No 00329 от 14 июля) „танковую дивизию из района Кандалакши немедленно перебросить под Ленинград" [5]. И вот, наконец, 17 июля 41 г., ровно через месяц после того, как „мирным" июньским утром дивизия была поднята по боевой тревоге, эшелоны с 1-й танковой двинулись назад, на юг - к Ленинграду. Но и на этот раз дойти до фронта войны с Германией им было не суждено. 10 июля 1941 г. Ставка (т. е. товарищ Сталин) создала Главное командование Северо-Западного направления, которое возглавил маршал Советского Союза, член Политбюро ВКП(б), зампред Совнаркома, один из пяти членов Государственного Комитета обороны (высшего органа государственной власти того периода) Клим Ворошилов. Товарищ Ворошилов всю жизнь боролся с помещиками и капиталистами. Но в его вражде к миру капитала не было, как говорят американцы, „ничего личного". Это была ненависть по приказу. По приказу же она могла в любой момент смениться крепкой боевой дружбой. В августе 1939 г. нарком Ворошилов ведет переговоры с английским лордом сэром Реджинальдом Драксом, адмиралом английского флота и французским генералом Думенком о военном союзе против Гитлера. В сентябре того же 1939 г. нарком Ворошилов совместно с гитлеровским генералом Кестрингом обсуждает вопросы взаимодействия вермахта и Красной Армии в деле разгрома и оккупации Польши. К концу Второй мировой войны Ворошилов и вовсе превращается во что-то вроде высокопоставленного „военного дипломата". Сталин везет его с собой в Тегеран на встречу с Рузвельтом и Черчиллем, поручает ему вести переговоры о заключении мира с Венгрией и Румынией, принимать в Москве французскую военную делегацию во главе с генералом де Голлем, и т. д. Но вот к „белофинским маннергеймовским бандам" товарищ Ворошилов питал настоящую, неподдельную ненависть. Звонкие, увесистые оплеухи, которые финская армия навешала зимой 39- 40 г. „первому красному офицеру", продолжали гореть на щеках Ворошилова. К тому же дело тогда вовсе не ограничилось одними только метафорическими „оплеухами". После того, как Красная Армия понесла в войне с „финляндской козявкой" потери большие, чем потери вермахта при оккупации половины Европы, Сталин 8 мая 1940 г. выгнал Ворошилова с поста наркома. И не просто выгнал, а дал подписать на прощание совершенно секретный „Акт о приеме наркомата обороны СССР тов. Тимошенко от тов. Ворошилова" [42]. В этом удивительном документе было перечислено два десятка направлений работы оборонного ведомства, по каждому из которых констатировались „исключительная запущенность" и подмена дела „бумажными отчетами". Правда, Ворошилову оставили и звание, и членство, но бумага о том, что он разваливал оборону страны так тщательно и всесторонне, как не смог бы развалить ее и вражеский агент, пробравшийся в Кремль, лежала „на запасных путях". И Клим Ефремович об этом знал и всегда помнил. Желание „проучить зарвавшихся финских вояк" и восстановить тем самым свою репутацию умудренного опытом полководца привели в 20-х числах июля 1941 г. маршала Ворошилова в Карелию. Оценить по достоинству этот визит можно только если вспомнить, что происходило в эти дни на юго-западных подступах к Ленинграду. К концу июня 1941 г. группа армий „Север" форсировала Западную Двину на всем протяжении от Даугавпилса до Риги. Вырвавшись на оперативный простор, немцы 6 июля, после двухдневного ожесточенного боя с 3-й танковой дивизией 1 МК, заняли город Остров. 9 июля практически без боя, на плечах панически бегущих 118-й и 111-й дивизий, немцы вошли во Псков. 10 июля Г. К. Жуков от имени Ставки шлет командованию С.-З. фронта (уже 4 июля прежний командующий был отстранен и в командование фронтом вступил генерал-майор П. П. Собенников) следующую директиву: „...командиры, не выполняющие Ваши приказы и, как предатели, бросающие позиции, до сих пор не наказаны..., как следствие бездеятельности командиров части Северо-Западного фронта все время катятся назад... Командующему, члену Военного совета, прокурору и начальнику 3-го управления фронта немедленно выехать в передовые части и на месте расправиться с трусами и предателями, на месте организовать активные действия по истреблению немцев, гнать и уничтожать их..." [5, с. 62]. Увы, расправиться со всеми трусами и предателями не удалось: в середине июля 1941 г. бои шли уже в ста километрах от Ленинграда. На удержание фронта по реке Луга были брошены дивизии народного ополчения. Плохо вооруженные, почти необученные, набранные из никогда не державших в руках оружия студентов и преподавателей ленинградских вузов, ополченцы гибли на лужском рубеже. Гибли будущие, так навсегда и оставшиеся неизвестными, ученые, поэты, художники, погибала творческая элита нации - ради того, чтобы на несколько дней задержать натиск врага, дать командованию время на переброску резервов. Обеспокоенный этим практически первым с начала войны срывом в реализации своих планов, Гитлер лично прибыл 21 июля в штаб группы армий „Север" и потребовал от Лееба скорейшего взятия Ленинграда. Именно в этот день Ворошилов своей властью остановил идущие к Ленинграду эшелоны и приказал выгрузить главные из оставшихся сил 1-й тд (а именно: 2-ой танковый полк в составе 4 КВ, 13 Т-28, 29 БТ-7, 57 БТ-5, 32 Т-26 и 19 бронемашин) в лесах у Ведлоозера, в 70-80 км к западу от Петрозаводска [8]. Совместно с двумя мотострелковыми полками НКВД они должны были контратаковать и разгромить финнов. Абсурдность этого решения заключена даже не в том, что на весах войны Ленинград и Петрозаводск имели очень разный вес. К несчастью, маршал Ворошилов так и не понял, что дивизия легких танков - это не волшебная „палочка-выручалочка", а инструмент. Инструмент, пригодный только для вполне определенной работы. Той самой, которую в войнах прошлых столетий выполняла казачья конная лава: гнать и рубить бегущих, захватывать штабы и склады, жечь обозы в тылу парализованного страхом врага. Другими словами, решать те же задачи, которые в июне 1941 г. выполнили дивизии 4-й и 3-й танковых групп вермахта на северо-западном направлении. В скобках заметим, что и вооружены они были ничуть не лучше: из 1544 танков, с которыми начали Восточный поход 4-я и 3-я танковые группы, 1237 (80%) составляли легкие танки Pz.I, Pz.II, трофейные чешские Pz.38(t) с противопульным бронированием и гораздо более слабым (в сравнении с нашими Т-26 и БТ) вооружением. А на местности с такими названиями как Машозеро, Крошноозеро, Куккозеро, Ведлозеро, среди дремучего хвойного леса, болот и озер Карелии, танковая дивизия Баранова была обречена. Отчаянно сражающиеся финны из 1-ой пехотной дивизии полковника Паалу в ходе ожесточенных боев 23-27 июля остановили наступление советской армии. Судя по донесениям командиров 1-й тд, моторизованные чекисты отходили после первых же выстрелов, а финская пехота расстреливала наши танки из лесных засад, минировала редкие в этих местах дороги, в ход пошли и бутылки с бензином и толовые шашки. Сам главком Ворошилов не стал, разумеется, дожидаться окончательных результатов своего командования. Он вскоре вернулся в Ленинград, где и отдал один из самых знаменитых своих приказов - об изготовлении нескольких десятков тысяч стальных наконечников для копий, которыми первый маршал собирался переколоть фрицев, когда они ворвутся в город Ленина. 10 августа командование Петрозаводской оперативной группы, усиленной 272-й стрелковой дивизией из резерва Ставки, попыталось было вновь организовать наступление, но результат был прежним. Использовать танки массировано, ударными группами советское командование так и не смогло. Отдельными взводами и ротами танковый полк раскидали на огромном пространстве восточной Карелии. Имели место случаи использования 50-тонных КВ для ...доставки донесений, в качестве курьерского „мотоцикла". Множество танков из-за отсутствия в лесной глухомани бензина, солярки и запчастей пришлось зарывать в землю и использовать в качестве неподвижных огневых точек, а то и просто бросать. В конце месяца немногие уцелевшие в этом лесном побоище танкисты пешком, с остатками частей 7-й армии, отошли к Петрозаводску [8]. * * * Вот так и закончился первый из длинной череды несостоявшихся контрударов Красной Армии лета 1941 г. Сегодня трагедию второй советско-финской войны мало кто помнит. Только увязшие в карельских болотах танки да пожелтевшие похоронки - много, много похоронок, десятки тысяч - остаются немыми свидетелями той ненужной, затерянной в темных водах советской истории войны. Разумеется, нельзя отрицать того, что немецкое наступление в Прибалтике и стремительный выход 4-й танковой группы вермахта на юго-западные подступы к Ленинграду смешали все планы советского командования. Вторжение в Финляндию пришлось остановить в самом его начале, на разбеге. С другой стороны, судя по тому, КАК началось советское наступление, каких „успехов" добились 1-й и 10-й мехкорпуса за то время, которого вермахту хватило на рывок от границы до Пскова, достаточно трудно поверить в то, что ТАКАЯ армия могла гнать и громить немцев, форсировать полноводные Вислу и Одер, покорять Европу... Вот здесь, уважаемый читатель, Вы вправе возмутиться. Что за разговор такой: „трудно поверить"? Что это у нас - театральная рецензия или исследование по военной истории? Критика признана справедливой. В следующих частях нашего повествования речь пойдет уже о направлениях главного удара, о тех попытках наступления, развитию которого никто (кроме противника) не мешал. Часть 2. ТРЯСИНА ___________________________ 2.1. Замысел Вечером 22 июня 1941 г., а если говорить совсем точно, то в 21 час 15 минут Нарком обороны Тимошенко утвердил и направил для исполнения командованию западных округов (фронтов) Директиву No 3. В этом документе давалась краткая оценка группировки и планов противника: „противник наносит главные удары из сувалкского выступа на Алитус и из района Замостье на фронт Владимир-Волынский, Радзехов, вспомогательные удары в направлениях Тильзит-Шяуляй и Седлец-Волковыск ..." и ставились ближайшие задачи на 23-24 июня: „- концентрическими сосредоточенными ударами войск Северо-Западного и Западного фронтов окружить и уничтожить сувалкскую группировку противника и к исходу 24 июня овладеть районом Сувалки; - мощными концентрическими ударами механизированных корпусов, всей авиацией Юго-Западного фронта и других войск 5 и 6 армий окружить и уничтожить группировку противника, наступающую в направлении Владимир-Волынский, Броды. К исходу 24 июня овладеть районом Люблин" [5]. В скобках заметим, что уже один этот документ позволяет сделать обоснованный вывод о том, чего стоит многолетнее бахвальство славных „чекистов" о том, что документы немецкого командования ложились на стол Сталина на полчаса раньше, чем на стол Гитлера. За шесть месяцев, прошедших с момента подписания Гитлером плана „Барбаросса", советское военное руководство так и не узнало, что самый мощный удар вермахт будет наносить силами 2-ой танковой группы Гудериана по линии Брест-Слуцк-Минск. Это направление не упомянуто в Директиве No 3 даже как вспомогательное. А то, что наше командование расценило как „вспомогательный удар в направлении Тильзит-Шяуляй", было в действительности началом наступления главных сил группы армий „Север" на Ленинград. Совместные действия Северо-Западного и Западного фронтов так и не состоялись. Главные ударные силы Северо-Западного фронта: 12-й мехкорпус генерал-майора Шестопалова и 3-й (без 5-ой танковой дивизии) мехкорпус генерал-майора Куркина - были перенацелены не на юго-запад, в направлении Каунас-Сувалки (как это было предписано Директивой No 3), а на северо-запад, в направлении Шяуляй, где 24 июня и произошло крупное танковое сражение с главными силами 4-ой танковой группы вермахта. Что же касается 5 тд (3 МК), то она уже утром 23 июня была разгромлена в районе Алитуса и в дальнейших боевых действиях фронта практически не участвовала. Таким образом, двусторонний удар по сувалкской группировке немцев превратился в наступление правого крыла одного только Западного фронта. Обстоятельства и причины разгрома, которым закончилось это наступление, мы и рассмотрим в этой части нашего повествования. К тому времени, когда Директива No 3 была получена и расшифрована в штабе Западного фронта, военная ситуация качественно изменилась. Немцы форсировали Неман. Точнее говоря, не форсировали, а переехали его по трем невзорванным мостам у Алитуса и Меркине. „Вслед за отходившими подразделениями советских войск,- так пишет главный наш спец по начальному периоду войны, товарищ Анфилов,- по мостам через Неман проскочили и немецкие танки". Проскочили в количестве трех (7, 20, 12) танковых дивизий. К исходу дня 22 июня 1941 г. передовые части 3-й танковой группы вермахта продвинулись вглубь советской территории на 60-70 км и устремились к Вильнюсу. Но каким бы сильным ни был наступательный порыв немцев, каким бы слабым ни было сопротивление войск 11-й армии Северо-Западного фронта - дороги и мосты имеют вполне определенную пропускную способность, а танки в колоннах движутся с интервалами в несколько десятков метров. В результате, когда утром 24 июня 7-я танковая дивизия вермахта заняла Вильнюс, а 20-я и 12-я танковые дивизии подходили к Ошмянам, арьегард танковой группы - 19-я танковая и 14-я моторизованная дивизии - еще только переправлялись через Неман [13]. Таким образом то, что военные историки обычно называют „немецким танковым клином", в те дни представляло собой несколько „стальных нитей", растянувшихся на 100-120 км вдоль дорог западной Литвы. При этом немецкая пехота, ходившая в прямом смысле этого слова пешком, со своими конными обозами и артиллерией на „лошадиной тяге", еще только начинала наводить понтонные переправы через Неман. Устав требует, чтобы подчиненный любого ранга и звания, при безусловном выполнении поставленной ему вышестоящим командиром задачи, проявлял разумную инициативу в выборе наиболее эффективных путей и методов выполнения приказа. Именно так действовал командующий Западного фронта, Герой Советского Союза, кавалер трех орденов Ленина и двух орденов „Красная Звезда", генерал армии Д. Г. Павлов. В 23 ч. 40 мин. 22 июня он приказал своему заместителю, генерал-лейтенанту Болдину (к этому времени уже прибывшему из Минска в Белосток, в штаб самой мощной 10-ой армии Западного фронта) организовать ударную группу в составе 6-го мехкорпуса, 11-го мехкорпуса, 6-го кавалерийского корпуса и „...нанести удар в общем направлении Белосток, Липск, южнее Гродно с задачей уничтожить противника на левом (т. е. западном) берегу р. Неман ... к исходу 24.06.41 г. овладеть Меркине". Как видно, Павлов (отойдя от прямого следования „букве" Директивы No 3) повернул острие наступления с северо-западного направления (от Гродно на Сувалки) прямо на север, вдоль западного берега Немана, от Гродно на Меркине. Замысел операции был гениально прост. Стремительный (два дня во времени и 80-90 км в пространстве) удар во фланг и тыл наступающей на запад пехоты противника, захват мостов и переправ через Неман - и мышеловка, в которую сама загнала себя 3-я танковая группа вермахта, захлопывается. Отрезанные от всех линий снабжения, лишенные поддержки собственной пехоты, немецкие танковые дивизии, прорвавшиеся к Вильнюсу, окружаются и уничтожаются. В скобках заметим, что одиннадцать месяцев спустя, в мае 1942 года, в точности такая же по замыслу операция была проведена немцами. Тогда, в ходе ставшей печально знаменитой Харьковской наступательной операции, советские войска форсировали Северский Донец и вышли к пригородам Харькова. А в это время немецкая танковая армия Клейста форсировала ту же самую реку в районе города Изюм (в 100 км южнее Харькова) и, продвигаясь на север вдоль восточного, практически никем не обороняемого берега Северского Донца, перерезала коммуникации советских войск, оказавшихся в конечном итоге в „котле" на западном берегу Донца. Результатом стало окружение и разгром пяти советских армий, при этом более 200 тысяч бойцов и командиров Красной Армии оказалось в немецком плену. Задуманная Павловым операция не могла завершиться столь масштабным успехом - просто потому, что в составе немецкой 3-й танковой группы не было ни 200, ни даже 100 тысяч человек. Но во всем остальном наступление ударной группы Западного фронта было, что называется, „обречено на успех". 2.2. Обреченные на успех Благодаря предусмотрительно вырисованной в сентябре 1939 г. „линии разграничения государственных интересов СССР и Германии на территории бывшего Польского государства" [70] белостокская группировка советских войск, еще не сделав ни одного выстрела, уже нависала над флангом и тылом немецких войск, зажатых на тесном „пятачке" сувалкского выступа. Об этом позаботился Сталин. А природа (или сам господь Бог) позаботилась о том, чтобы река Неман повернулась у Гродно на 90 градусов, „освобождая" таким образом дорогу наступающим от Белостока на Меркине советским танкам. Других крупных рек, за которые могла бы зацепиться обороняющаяся немецкая пехота, в этом районе просто нет. Благодаря тому, что Павлов отказался от наступления на занятый немцами в 39 г. город Сувалки и решил окружить и уничтожить сувалкскую группировку противника на советской территории, немцы были лишены возможности опереться на заранее подготовленную в инженерном смысле противотанковую оборону. Понятно, что на местности, которую немцы заняли день-два назад, у них еще не было и не могло быть ни минных полей, ни противотанковых рвов, ни железобетонных дотов. В состав ударной группировки генерала Болдина (по принятой в РККА военной терминологии это была „конно-механизированная группа", сокращенно - КМГ) было включено: четыре танковые, две механизированные дивизии, а также соответствующий по численности одной „расчетной дивизии", кавалерийский корпус, имевшие на вооружении как минимум 1 310 танков и 370 пушечных бронеавтомобилей, всего 1 680 единиц бронетехники [78], более шести тысяч автомобилей и трехсот тракторов. Кроме того, 23 июня в группу Болдину для артиллерийской поддержки наступления был включен 124-й гаубичный полк резерва Главного командования в составе 48 тяжелых орудий. Еще раз подчеркнем, что это минимальные из встречающихся в литературе цифр. Если же верить данным монографии „1941 год - уроки и выводы" (выпущенной в 1992 году Генштабом Объединенных вооруженных сил СНГ), то число танков в дивизиях КМГ Болдина составляло 1597 единиц [3], что более чем в полтора раза превышает численность самой крупной танковой группы вермахта! Весьма показательно и сравнение состава КМГ Болдина с численностью советских танковых армий завершающего периода Великой Отечественной. Так, накануне крупнейшей Висло-Одерской операции, в январе 45 г. в 4-й танковой армии Лелюшенко числилось всего 680 танков и самоходных орудий, во 2-й Гвардейской танковой армии накануне штурма Берлина, 15 апреля 1945 г., числилось 685 единиц бронетехники, включая броневики и САУ, в 5-й Гвардейской танковой армии перед началом Восточно-Прусской операции (январь 45 г.) было всего 590 танков и самоходок [22]. Как видим, ни одна из советских танковых армий, завершивших в 1945 году „разгром фашистского зверя в его логове", не имела и половины того количества бронетехники, которое было предоставлено в распоряжение генерала Болдина в июне 1941 года! Вся эта гигантская стальная армада должна была обрушиться на пять пехотных дивизий вермахта: 162 пд и 256 пд из состава 20-го армейского корпуса и 8 пд, 28 пд и 161 пд из состава 8-го армейского корпуса. Причем реально к утру 24 июня в районе запланированного контрудара КМГ Болдина находились только две пехотные дивизии 20-го АК, а три дивизии 8-го АК уже форсировали реку Неман и наступали в полосе от Гродно до Друскининкай в общем направлении на г. Лида, продвигаясь на восток тремя почти параллельными маршрутами [61, 78]. Таким образом, КМГ при своем наступлении на север от Гродно на Меркине имела уникальную возможность уничтожать противника по частям рядом последовательных ударов во фланг и тыл. Другими словами, в те первые дни войны сложится ситуация, в точности соответствующая (хотя нас всегда уверяли в противном) предвоенным расчетам советского командования: „...по своим возможностям - по вооружению, живой силе, ударной мощи - танковый корпус соответствует пяти пехотным немецким дивизиям. А раз так, то мы вправе и обязаны возлагать на танковый корпус задачи по уничтожению 1-2 танковых дивизий или 4-5 пехотных дивизий. Я почему говорю 4-5 с такой уверенностью? Только потому, что танковый корпус в своем размахе никогда не будет драться одновременно с этими пятью развернувшимися и направившими против него огневые средства дивизиями. По-видимому, он эти 5 дивизий будет уничтожать рядом ударов одну за другой..." [14]. Это - выдержки из доклада „Использование механизированных соединений в современной наступательной операции", с которым генерал армии Павлов (в то время начальник Главного автобронетанкового управления РККА, т. е. „главный танкист" Красной Армии) выступал на известном декабрьском (1940 г.) Совещании высшего командного состава РККА. Еще раз напомним, что по численности танков и личного состава КМГ Болдина примерно в полтора раза превосходила полностью укомплектованный по штатам военного времени мехкорпус (или „танковый корпус", как его называет в своем докладе Павлов), а по артиллерии - в два раза. Так обстояло дело с количеством. Теперь постараемся оценить качество. Главной ударной силой КМГ, да и всего Западного фронта в целом, был 6-ой мехкорпус генерал-майора М. Г. Хацкилевича. Как известно, большая часть мехкорпусов Красной Армии до начала войны не успела получить даже половины положенной по штату техники. Тем более впечатляюще выглядит на этом фоне ситуация в 6-ом мехкорпусе, который уже в середине июня имел танков больше, чем было запланировано на конец 1941 года! Об особом, элитном статусе 6 МК свидетельствует и наличие на его вооружении значительного числа новейших - на тот момент, безусловно, лучших в мире - танков Т-34 и КВ. В большинстве источников приводится цифра в 352 танка новых типов (114 КВ и 238 Т-34). Если эти цифры верны, то 6 МК занимал „второе место" среди всех мехкорпусов РККА, уступая по этому показателю только 4 МК Власова, в котором числилось 416 танков новых типов. Если же верить данным монографии „1941 г.- уроки и выводы", то в составе 6 МК к началу войны было 452 новейших танка, что выводит этот мехкорпус на бесспорное первое место во всей Красной Армии! Для такого разнобоя в цифрах (приводимых авторами со ссылками на фонды рассекреченных военных архивов) есть очень простое объяснение. Отчетность в Красной Армии - как и в тысячах других учреждений - велась по состоянию на первое число каждого месяца. Меньшие цифры, вероятно, взяты именно из отчетов на 1 июня 1941 г. Но ведь первого июня круглосуточная работа советских военных заводов отнюдь не прекратилась, а отгрузка новейших танков с заводов в войска продолжалась и до 22 июня, и во все последующие дни. Тем более показательно, что из 138 танков Т-34, переданных промышленностью в войска с 1 по 22 июня 41 г., в Белосток (т. е. в 6-й мехкорпус) было отправлено 114 [8]. Не будем, однако, забывать и о том, что мехкорпус - это не только танки. Для обеспечения слаженной боевой работы танковых, мотострелковых и артиллерийских подразделений, бесперебойного снабжения их боеприпасами и горючим требовались многие тысячи автомобилей и тракторов (артиллерийских тягачей). Если говорить точно, то по штату в мехкорпусе полагалось иметь 352 трактора и 5165 автомобилей. С этой „матчастью" в Красной Армии были тогда большие проблемы. Машин нигде не хватало. Довести укомплектованность частей и соединений до штатной предполагалось только после проведения открытой мобилизации - посредством передачи в армию из народного хозяйства 300 тысяч автомобилей и 50 тысяч тракторов. В результате „нештатной ситуации", случившейся 22 июня 41 г., большая часть мехкорпусов вступила в войну имея значительный (до 50-60%) некомплект транспортных средств. Но и в этом вопросе 6 МК был в лидерах. В корпусе было 294 трактора (почетное „второе место" среди всех мехкорпусов РККА), а по числу автомашин и мотоциклов (4 779 и 1 042 соответственно) 6 МК превосходил любой другой мехкорпус. Эти данные взяты из книг современных историков [1, 3]. Сам же командир корпуса генерал-майор Хацкилевич на декабрьском (1940 г.) совещании командного состава РККА приводил гораздо большие цифры: „...мы подсчитали на наших учениях (даже когда выбрасывали по 2 500 машин из боевого состава, брали самое необходимое для жизни и боя), и то у нас в прорыв идет 6 800 машин, почти 7 000..." Все это (да и сам факт выступления командира корпуса на совещании высшего комсостава, в присутствии Наркома обороны и командующих округов) весьма красноречиво свидетельствуют о роли и месте 6 МК в предвоенных планах советского командования. Кстати, о месте. С лета 1940 г. и до начала войны этот, один из самых мощных мехкорпусов РККА, затаился в дебрях заповедных лесов восточнее Белостока. Затаился так тщательно, что хваленая немецкая авиаразведка даже не смогла установить сам факт его присутствия. Утренняя сводка штаба 9-й армии (группа армий „Центр") от 23 июня 1941 г. дословно гласит: „...несмотря на усиленную разведку, в районе Белостока пока еще не обнаружено крупных сил кавалерии и танков..." Разумеется, район дислокации 6-го мехкорпуса был выбран не случайно. Даже на современных картах автомобильных дорог из Белостока (теперь это снова Польша) можно выехать только в одну сторону - на запад, по шоссе на Варшаву. Дорог на восток, вглубь Белоруссии (а следовательно - и причин ожидать здесь наступление главных сил противника) как не было в 41-ом году, так нет и сейчас. Более того, из рассекреченного только в конце 80-х годов военно-исторического труда бывшего начальника штаба 4-й Армии Л. М. Сандалова „Боевые действия войск 4-й армии Западного фронта в начальный период Великой Отечественной войны" [79] становится известно, что „в марте-апреле 1941 г. в ходе окружной оперативной игры на картах в Минске прорабатывалась фронтовая наступательная операция с территории Западной Белоруссии в направлении Белосток, Варшава... На последнюю неделю июня штаб округа подготавливал игру со штабом 4-й армии также на наступательную операцию..." Да и к чему же еще было готовиться, если от тогдашней госграницы до Варшавы оставалось всего-то 80 км по автостраде... Значительно хуже был укомплектован 11 МК, но и в нем числился 31 танк новых типов (3 КВ и 28 Т-34). Таким образом, всего на вооружении КМГ Болдина было не менее 383 новейших дизельных танков с мощным вооружением (длинноствольная 76-мм пушка пробивала лобовую броню любых немецких танков на дистанции в 1 000-1 200 м) и надежной бронезащитой. Что могла противопоставить этому немецкая пехота? Почти ничего. Основным вооружением противотанкового дивизиона пехотной дивизии вермахта была 37-мм пушка, способная пробивать броню в 30-35 мм на дистанции в 500 метров. Для борьбы с легкими советскими танками БТ или Т-26 этого было вполне достаточно. Но после первых же встреч с нашими новыми танками немецкие солдаты дали своей противотанковой пушке прозвище „дверная колотушка" (смысл этого черного юмора в том, что она могла только постучать по броне советской „тридцатьчетверки"). Наклонный 45-мм броневой лист нашего Т-34 немецкая 37-мм пушка не пробивала даже при стрельбе с предельно малой дистанции в 200 метров. Ну а про возможность борьбы с тяжелым танком КВ (лобовая броня 90 мм, бортовая - 75 мм) не приходится и говорить. Это 50-тонное стальное чудовище могло утюжить боевые порядки немецкой пехоты практически беспрепятственно, как на учебном полигоне. Только летом 1940 г. немцы запустили в производство 50-мм противотанковую пушку, которая и поступила на вооружение вермахта в количестве 2 (две) штуки на пехотный полк, да и то еще не в каждой дивизии эти пушки были! Странно как-то на этом фоне смотрятся бесконечные причитания партийных пропагандистов о том, как „на Германию работала промышленность всей покоренной Европы", а Сталин очень верил Гитлеру и занимался сугубо „мирным созидательным трудом"... Мало того, что военно-политическое руководство фашистской Германии не предоставило своей армии никаких средств борьбы с новыми советскими танками. Оно еще и ухитрилось не заметить сам факт их появления на вооружении РККА! Только после начала боевых действий, 25 июня 1941 г. в дневнике Ф. Гальдера (начальника штаба сухопутных войск) появляется следующая запись: „...получены некоторые данные о новом типе русского тяжелого танка: вес - 52 тонны, бортовая броня - 8 см... 88-мм зенитная пушка, видимо, пробивает его бортовую броню (точно еще неизвестно)... получены сведения о появлении еще одного танка, вооруженного 75-мм пушкой и тремя пулеметами..." [12]. В мемуарах Гота и Гудериана первые сообщения о „сверхтяжелом русском танке" (т. е. КВ) относятся только к концу июня - началу июля 1941 г. Обсуждение вопроса о том, как военная разведка крайне агрессивного государства могла на протяжении полутора лет не замечать появления новых типов танков в серийном производстве у главного потенциального противника Германии, выходит за пределы нашей книги. Это тема для отдельного разговора. Постарались все: и Гитлер, категорически запретивший после подписания Договора о дружбе и границе (28 сентября 1939 г.) ведение разведовательной деятельности против СССР [19], и загадочный руководитель абвера адмирал Канарис (агент английской разведки по совместительству) и многие другие. Для нашего же расследования достаточно отметить тот факт, что немецкие пехотные дивизии не только не получили средств борьбы с новыми советскими танками, но и само появление из чащи белорусских лесов огромных 50-тонных бронированных монстров должно было стать для них страшной неожиданностью. Все познается в сравнении. Каждый добросовестный школьник должен знать, что добиться успеха в Курской битве немцы надеялись, в частности, и за счет внезапного массированного применения новых тяжелых танков „Тигр" и „Пантера". Этот тезис неизменно присутствует в любом тексте, посвященном битве на Курской дуге, которую советские историки называли (и по сей день еще называют) „крупнейшим танковым сражением Второй мировой войны". Более того, из мемуаров немецких генералов выясняется, что и германское командование возлагало на применение новых танков огромные надежды. Правда, вопрос о „внезапности" к лету 1943 г. был уже практически снят. Гитлер сам „наступил на горло собственной песне", приказав, несмотря на все возражения Гудериана, отправить роту первых серийных „Тигров" под Ленинград. В сентябре 1942 г., в заболоченных лесах, „Тигры" были введены в бой и понесли большие потери, частью увязнув в трясине [65]. Таким образом новая техника была необратимо рассекречена. Что же касается „массовости", то в составе всей танковой группировки немецких войск на Курской дуге (16 танковых и 6 моторизованных дивизий, три отдельных танковых батальона и отдельная танковая бригада) насчитывалось всего 147 „Тигров" и 200 „Пантер". Итого 347 танков „новых типов" из общего количества в 2 361 танк. Такими-то силами немецкое командование планировало окружить и уничтожить советские войска в составе пятнадцати общевойсковых и трех танковых армий (а также четырнадцати отдельных корпусов) на фронте в 550 км [ВИЖ.- 1993.- No 7]. Перед КМГ Болдина, в составе которой было полторы тысячи танков и бронемашин, в том числе 383 танка „новых типов" (Т-34 и КВ), стояла задача совсем другого, гораздо более скромного масштаба: нанести короткий (два-три дня во времени и 80-90 км в пространстве) удар по пехоте противника, а затем отойти в резерв командующего фронтом. Эффект внезапности - важнейшее на войне условие успеха - усиливался еще и тем, что своевременно выявить факт сосредоточения в районе Белостока мощной ударной группировки немецкая разведка также не смогла. Только вечером 23 июня в донесении отдела разведки и контрразведки штаба 9-й армии вермахта отмечено „появление в районе южнее Гродно 1-й и 2-й мотомехбригад" [61]. Что сие означает? Никаких „мехбригад" в составе Западного фронта не было, среди шести танковых и моторизованных дивизий КМГ Болдина не было ни одной с номерами 1 или 2. Ясно только то, что в конце концов немцы не могли не увидеть движения огромных танковых колонн, но произошло это уже буквально за считанные часы до начала контрнаступления советских войск. Но „разгром немецко-фашистских войск под Гродно и Вильнюсом" так и не состоялся. 2.3. Анатомия катастрофы По большому счету, вообще ничего не состоялось. „...вследствие разбросанности соединений, неустойчивости управления, мощного воздействия авиации противника сосредоточить контрударную группировку в назначенное время не удалось. Конечные цели контрудара (уничтожить сувалкинскую группировку противника и овладеть Сувалками) не были достигнуты, имелись большие потери..." Вот дословно все, что сказано о ходе и результате контрудара КМГ Болдина в самом солидном историческом исследовании последнего десятилетия - в многократно упомянутой выше монографии „1941 год - уроки и выводы". За фразой о „больших потерях" скрывается тот факт, что все три соединения, принявшие участие в контрударе КМГ Болдина (6-ой и 11-ый МК, 6-ой КК) были полностью разгромлены, вся боевая техника брошена в лесах и на дорогах, большая часть личного состава оказалась в плену или погибла, немногие уцелевшие в течение несколько недель и месяцев выбирались мелкими группами из окружения и вышли к своим уже тогда, когда линия фронта откатилась ко Ржеву и Вязьме. В предыдущих основополагающих трудах советских историков [12-томной „Истории Второй мировой войны" и 6-томной „Истории Великой Отечественной войны"] и вовсе не было ничего, кроме невнятной констатации того факта, что контрудары советских войск, предусмотренные Директивой No 3, оказались безрезультатными. В опубликованных в последние годы документах начала войны невозможно найти ничего более внятного, чем тексты таких вот приказов, которые летели из штаба Западного фронта: „...почему мехкорпус (имеется в виду 6 МК) не наступает, кто виноват? Немедля активизируйте действия, не паникуйте, а управляйте. Надо бить врага организованно, а не бежать без управления... Почему вы не даете задачу на атаку мехкорпусов..." [40]. В широко известных, ставших уже классикой, военно-исторических трудах немецких генералов (Типпельскирх, Бутлар, Блюментрит) о контрударе советских войск в районе Гродно - ни слова. В мемуарах Г. Гота [„Танковые операции"] мы не находим никаких упоминаний о наступлении Красной Армии в районе Гродно. Похоже, командующий 3-й танковой группы вермахта так никогда и не узнал о том, что во фланг и тыл его войск нацеливалась огромная танковая группировка противника. В хрестоматийно известном „Военном дневнике" Ф. Гальдера некое упоминание о действиях группы Болдина появляется только в записях от 25 июня 1941 г.: „...русские, окруженные в районе Белостока, ведут атаки, пытаясь прорваться из окружения на север в направлении Гродно..., довольно серьезные осложнения на фронте 8-го армейского корпуса, где крупные массы русской кавалерии атакуют западный фланг корпуса..." Но уже вечером того же дня (запись от 18-00) Гальдер с удовлетворением констатирует: „...Положение южнее Гродно стабилизировалось. Атаки противника отбиты..." В дальнейшем к описанию этих событий Гальдер нигде не возвращается, да и описание это выглядит достаточно странно - все же главной ударной силой КМГ были отнюдь не „крупные массы кавалерии", а два мехкорпуса. А вот о „серьезных осложнениях" на фронте 20-го армейского корпуса, который должен был первым встретиться с наступающими советскими танками, Гальдер вообще ничего не говорит... Если бы мы писали фантастический роман, то сейчас самое время было бы рассказать о том, как из мрачной бездны белорусских болот поднялось НЕЧТО и поглотило без следа огромную бронированную армаду. Но жанр этой книги - документальное историческое расследование, и списать разгром на „нечистую силу" нам никак не удастся. Да и пропала КМГ Болдина отнюдь не бесследно. По рассказам местных жителей, собранным энтузиастами из Минского поискового объединения „Бацька╒шчына", „в конце июня 1941 район шоссе Волковыск-Слоним было завалено брошенными танками, сгоревшими автомашинами, разбитыми пушками так, что прямое и объездное движение на транспорте было невозможно... Колонны пленных достигали 10 км в длину..." [8]. Фраза о многокилометровых колоннах пленных может показаться кому-то обычным преувеличением людей, ставших очевидцами гигантской катастрофы. Увы. Даже по данным вполне консервативного (в хорошем смысле этого слова) исследования современных российских военных историков „Гриф секретности снят", безвозвратные потери Западного фронта за первые 17 дней войны составили 341 тысячу человек, из которых не менее 60%, т. е. порядка 200 тысяч человек, оказалось в плену. Стоит отметить, что эти цифры вполне совпадают с давно известными немецкими сводками, в соответствии с которыми в ходе сражения в районе Минск-Белосток вермахт захватил 288 тысяч пленных [ВИЖ.- 1989.- No 9]. Пролить свет на причины разгрома КМГ могли бы мемуары советских генералов - да только мало кому удалось их написать. Командир 6-го кавкорпуса генерал-майор И. С. Никитин попал в плен и был расстрелян немцами в концлагере в апреле 1942 года [20, 124]. Командир 36-й кавдивизии 6-го кавкорпуса генерал-майор Е. С. Зыбин попал в плен, где активно сотрудничал с фашистами. По приговору Военной коллегии Верховного суда СССР расстрелян 25 августа 1946 года. Он не реабилитирован и по сей день [20, 124]. Командир 6-го мехкорпуса Хацкилевич погиб 25 июня. Обстоятельства его гибели по сей день неизвестны. Несколько дней спустя у местечка Клепачи Слонимского района была подбита бронемашина, на которой офицеры штаба 6-го мехкорпуса пытались вывезти тело погибшего командира. При этом был смертельно ранен начальник артиллерии корпуса генерал-майор А. С. Митрофанов [8]. Командир 4-й танковой дивизии 6-го мехкорпуса генерал-майор А. Г. Потатурчев попал в плен, после освобождения из концлагеря в Дахау был арестован органами НКВД и умер в тюрьме в июле 1947 года. Посмертно реабилитирован в 1953 году [20, 124]. Командир 29-й моторизованной дивизии 6-го мехкорпуса генерал-майор И. П. Бикжанов попал в плен, после освобождения до декабря 1945 г. „проходил спецпроверку в органах НКВД". В апреле 1950 года уволен в отставку „по болезни". Дожил до 93 лет, но мемуаров не печатал [20, 124]. Смогли выйти из окружения после разгрома КМГ, но вскоре погибли в боях командир 7-й танковой дивизии 6-го мехкорпуса генерал-майор С. В. Борзилов и командир 29-й танковой дивизии 11-го мехкорпуса полковник Н. П. Студнев [8]. Попали в плен и погибли в гитлеровских концлагерях заместитель командира 11-го мехкорпуса и начальник артиллерии 11-го мехкорпуса генерал-майоры П. Г. Макаров и Н. М. Старостин [20, 124]. Командир 204 моторизованной дивизии 11-го мехкорпуса, полковник А. М. Пиров пропал без вести [8]. Ну а судьба высшего командования Западного фронта была еще более трагична. Командующий Западным фронтом, герой обороны Мадрида и прорыва „линии Маннергейма" генерал армии Павлов 4 июля был арестован и 22 июля 41 г., ровно через месяц после начала войны (любил, любил товарищ Сталин театральные эффекты) приговорен к расстрелу. По тому же „делу", за „трусость, бездействие и паникерство, создавшие возможность прорыва фронта противником" [67, 81] были расстреляны: - начальник штаба фронта В. Е. Климовских; - начальник связи фронта А. Т. Григорьев; - начальник артиллерии фронта Н. А. Клич; - командующий 4-й армией Западного фронта А. А. Коробков; - заместитель командующего ВВС фронта Таюрский. Командующий ВВС Западного фронта, Герой Советского Союза, ветеран боев в Испании генерал-майор И. И. Копец застрелился сам в первый день войны, 22 июня 1941 г. Внимательный читатель, наверняка, уже заметил отсутствие в этом скорбном списке расстрелянных генералов одной фамилии. А ведь это действительно очень странно. И по воинскому званию (генерал-лейтенант) и по занимаемой должности (зам. командующего фронтом) И. В. Болдин стоял выше всех репрессированных, за исключением самого Павлова, конечно. И если все командование фронта было повинно в „преступном бездействии и развале управления войсками", то как же смог остаться безнаказанным руководитель главной ударной группировки Западного фронта? Оправдаться неопытностью Болдин никак не мог. В его послужном списке было уже два „освободительных похода" - в Польшу (сентябрь 1939 г.) и в Бессарабию (июнь 1940 г.) Во время вторжения в Польшу в сентябре 1939 г. комкор Болдин командовал конно-механизированной группой Белорусского фронта, которая вела наступление по линии Слоним-Волковыск и после ожесточенного боя 20-21 сентября штурмом взяла г. Гродно. Так что для Болдина начало войны складывалось как в песне: „По дорогам знакомым за любимым наркомом мы коней боевых поведем..." Скорее всего, разгадка счастливой судьбы Болдина очень проста. Своевременно вызвать его на расстрел чекисты просто не смогли: с конца июня по начало августа он находился в окружении и был для них недоступен. Ну а в августе 41 г., после разгрома большей части кадровой армии, после пленения десятков генералов (всего за шесть месяцев 41 г. в немецком плену оказалось 63 генерала), Сталин стал более сдержан в расстрелах оставшихся в строю командиров. Более того, после выхода из окружения Болдин был отмечен добрым словом в приказе Верховного, повышен в звании и назначен командующим 50-й армией (вскоре разгромленной под Брянском). Тяжелейший психологический стресс не прошел бесследно. Главный мотив мемуаров Болдина - тупой и бездушный солдафон Павлов все испортил: „...Отойдя от аппарата, я подумал: как далек Павлов от действительности! У нас было мало сил, чтобы контратаковать противника... Но что делать? Приказ есть приказ! [80]. Много лет спустя, уже после войны, мне стало известно, что Павлов давал моей несуществующей (по чьей вине „несуществующей"?) ударной группе одно боевое распоряжение за другим. Зачем понадобилось Павлову издавать эти распоряжения? Кому он направлял их? (Похоже, Болдин так и не понял, что задача, которую он с позором провалил, была поставлена именно перед ним.) Возможно, они служили только для того, чтобы создавать перед Москвой видимость, будто на Западном фронте предпринимаются какие-то меры для противодействия наступающему врагу..." Но и это еще „цветочки". В очень серьезном документе, в докладной записке, поданной в ходе реабилитации Павлова и его „подельников" в июле 1957 года, Болдин (к тому времени уже генерал-полковник) написал дословно следующее: „...Павлов виноват в том, что просил Сталина о назначении на должность командующего войсками округа, зная о том, что с начала войны он будет командующим войсками фронта. Павлов, имея слабую оперативную подготовку, не мог быть командующим войсками фронта... Начальник штаба фронта Климовских виноват в том, что попал под влияние Павлова и превратился в порученца Павлова..." [81, с. 194]. О том, кто же обладал „неслабой оперативной подготовкой", Болдин скромно промолчал. Многое становится понятней, если вспомнить о том, что до назначения на должность заместителя командующего Западным особым военным округом Болдин был командующим войсками Одесского военного округа. Согласитесь, быть первым руководителем в Одессе и стать замом в Минске - это две большие разницы... Тем не менее, за отсутствием лучшего, обратимся к мемуарам Болдина. Чем (кроме изначальной „невыполнимости" поставленной перед ним задачи) объясняет он разгром вверенных ему войск? Болдин - незаурядный мемуарист. У него прекрасная, цепкая память, сохраняющая даже самые малозначимые подробност