______________________________
Исторический роман
С книжной полки Вадима Еpшова
http://www.chat.ru/~vgershov/
--------------------
КНИГА ВТОРАЯ
ГОНИТЕЛИ
В стяжательстве друг с другом
состязаясь,
Все ненасытны в помыслах своих,
Себя прощают, прочих судят строго,
И вечно зависть гложет их сердца,
Все, как безумные, стремятся
к власти.
Цюй Юань
(340-278 гг. до н. э.)
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
I
Притихла степь. Грохот боевых барабанов не поднимает с постели, не
гудит земля под коньками конных лавин, тучи шелестящих стрел не заставляют
гнуться к гриве коня. Долгожданный покой пришел в кочевья.
Шаман Теб-тэнгри говорил Тэмуджину, что мир установлен соизволением
неба. Который год подряд зимы малоснежны, без губительных буранов, ранние
весны без страшных гололедиц - джудов, летнее время без засух и пыльных
бурь-густы, сочны поднимаются травы, хорошо плодится скот, и у людей
вдоволь пищи. А что еще кочевнику нужно? Когда он сыт сегодня и знает, что
не останется голодным завтра, он тих и кроток, в его взоре, обращенном к
соседним нутугам, не вспыхивает огонь зависти.
Нукеры Тэмуджина праздновали свадьбы, устраивали пиры в честь рождения
сыновей, харачу катали войлоки для новых юрт, нойоны тешили душу охотой, и
никто не хотел помышлять ни о чем другом. Так было и в других улусах. Еще
совсем недавно, соблазненные шаманом, к Тэмуджину от тайчиутов бежали
нукеры, но теперь этот приток силы иссяк. В стане тайчиутов, раздобрев,
люди не желали браться за оружие, не хотели смут, им теперь был угоден и
Таргутай-Кирилтух.
Однако Тэмуджин думал, что не в одной сытости дело. После того, как они
с Ван-ханом растрепали татар, главные враждующие силы уравнялись. Ни
меркиты Тохто-беки, ни тайчиуты Таргутай-Кирилтуха, ни Джамуха, собравший
вокруг себя вольных нойонов, ни кэрэитский Ван-хан, ни он со своим
разноплеменным ханством - никто не сможет одолеть в одиночку другого. Но
стоит кому-то ослабнуть... Непрочен этот покой. Обманчива тишина.
А пока идут дни, похожие друг на друга, как степные увалы, складываются
в месяцы, смотришь, и год пролетел, за ним другой, третий. Тэмуджин стал
отцом четырех сыновей. Все черноголовые . Это его мучило и тревожило:
неужели никто из них не унаследует улуса? Почему? Еще не родился настоящий
преемник? Или падет его ханство? Как угадать, где зреет беда?
Тэмуджин сейчас думал как раз об этом. Он только что вернулся с охоты
на дзеренов. Скачка по степи под палящим солнцем утомила его. Босой, голый
по пояс, лежал на войлоке в тени юрты. От Онона тянуло легкой вечерней
прохладой. На краю войлока, распаренная, с капельками пота на лице, сидела
Борте, баюкала на руках младшего сына, Тулуя. Сыновья постарше, Чагадай и
Угэдэй, втыкали в землю прутья, обтягивали их клочьями старой овчины -
получались юрты. Бабки превратились у них в стада и табуны, чаруки - в
повозки. Старший, Джучи, и приемыш матери татарчонок Шихи-Хутаг плели из
тонких ремешков уздечки для своих коней. Не игрушечных, настоящих.
Конечно, кротких, смирных, но настоящих. Каждый монгольский мальчик в три
года должен сидеть в седле, в шесть - уметь метко стрелять из детского
лука.
У пухлогубого, коренастого, как Борте, старшего сына был добрый нрав,
открытая душа. Любимец и баловень нукеров, к нему сын относился с тайной
боязнью. Будто чувствовал, что в сердце отца нет-нет и возникнет едкое,
как солончак-гуджир, сомнение - сын ли? В такие минуты он становился
холоден, груб с мальчиком, тот, ничего не понимая, моргал круглыми карими
глазенками, искал случая, чтобы удрать подальше. Но сомнение проходило,
Тэмуджину становилось стыдно, заглаживая свою вину перед мальчиком, он
брал его на охоту, в поездки по дальним куреням. Оба были в это время
счастливы, но даже и тогда Джучи не открывался перед ним до конца, в его
глазах все время жила настороженность - вдруг все кончится и отец снова
станет непонятно-жестким... Тэмуджин свои сомнения старался прятать от
людей, особенно от Борте. Всегда ласковая, уступчивая, способная понять
любую боль и унять ее, она, когда дело доходило до разговора о меркитском
плене, теряла всякую рассудительность, голос ее срывался на крик. Однажды
сказала прямо:
- Меркитский плен не мой, а твой позор! Неужели до сих пор не понял?
Понять то это он понял. Только что с того!
К юрте подошел Тайчу-Кури, снял с плеча кожаный мешок, смахнул со лба
испарину.
- Хан Тэмуджин, я принес тебе подарок.- Присел перед мешком на
корточки, достал пучок стрел, покрытых блестящей красной краской.- Видишь,
какие красивые! Никто тебе таких стрел не сделает. Древки я выстрогал из
дикого персика, оперение сделал из крыльев матерого орла, наконечники
калил в масле и затачивал тонким оселком. Было у меня немного китайской
краски - покрыл их сверху. Это не только для красоты. Такая стрела под
любым дождем не намокнет, не отяжелеет, даже в воду положи, вынешь - так
же легка и звонка.
Тэмуджин перебрал стрелы. Тайчу-Кури не хвастал, стрелы были хороши.
- С чего ты вздумал мне подарки делать?
- Ну, как же, хан Тэмуджин!.. Мы с тобой родились в один день, я рос в
твоей одежде...
Борте засмеялась.
- Ты не считал, в который раз рассказываешь про это?
- Я всегда буду рассказывать.. А что, не правда? Еще мы вместе с ним
овчины мяли. И он меня стукнул колодкой по голове.
Тэмуджину тоже стало смешно.
- Худо, кажется, стукнул! Надо было лучше, чтобы болтливость выбить.
Твой язык мешает тебе стать большим человеком. Посмотри, кем были Джэлмэ и
Субэдэй-багатур? А кем стали? Ты не думай, что приблизил я их только
потому, что вместе с ними ковал железо... говорил бы ты поменьше, и я
сделал бы тебя сотником.
- Зачем мне это, хан Тэмуджин! Я и своей Каймиш править не могу. Куда
уж мне сотню! Не воин я, хан Тэмуджин. Вот ты правильно сделал, что Чиледу
возвысил...
- Это меркит, что ли?
Нежданно сорвавшееся слово <меркит> вернуло к прежним думам.
А Тайчу-Кури достал из мешка детский лук, тоже покрытый лаком.
- Твоему старшему. Джучи, иди-ка сюда.
Мальчик взял лук, натянул тетиву, прищурив левый глаз и чуть откинув
голову. В этом движении головой, в прищуре глаза он увидел что-то от
Хасара, когда тот был таким же маленьким, и сердце радостно толкнулось в
груди: мой сын, мой! Привлек его к себе, понюхал голову.
- Тайчу-Кури сделает тебе и стрелы. Такие же, как мне.
- Таких не сделаю. Красок больше нет. Пошли человека к кэрэитам. У них
часто бывают и тангутские, и китайские, и сартаульские ' купцы.
[' Сартаулами монголы называли мусульман.]
- Пошлю. Краски у тебя будут.
Сын спросил у Тайчу-Кури:
- Еще один лук можешь сделать? Для Шихи-Хутага.
Татарчонок через плечо Джучи разглядывал лук. Круглое лицо с утиным
носом смышленое, в глазах любопытство, но не завистливое. Хороший парень,
кажется, растет.
- Сделай, Тайчу-Кури, лук и для Шихи-Хутага... Ну и скажи, какой
подарок хочешь получить сам? Думаю, не зря же меня умасливаешь, а?
- Хан Тэмуджин!- с обидой воскликнул Тайчу-Кури. - Мне ничего не надо.
Меня кормят и одевают мои руки. Люди стали жить хорошо, хан Тэмуджин.
Посмотрю на своего сына, на чужих детей - толстощекие, веселые. Посмотрю
на свою жену, на чужих жен - довольные. Посмотрю на мужчин - каждый знает
свое место. Если все делаешь, как надо, никто тебя не обругает, не ударит.
Ложишься спать и не боишься, что ночью тебя убьют, а жену и детей уведут в
плен. Мы часто разговариваем об этом с Чиледу. И мы думаем - хорошую жизнь
всем нам подарил ты, хан Тэмуджин. А что могу подарить я, маленький
человек? Только стрелы. Потом я сделал лук своему сыну Судую и подумал: а
кто подарит лук сыну нашего хана?
Тайчу-Кури посматривал по сторонам - видит ли кто, как он хорошо
говорит с ханом? Его простодушное лицо расплывалось от удовольствия.
Забавный... Его болтовня ласкает слух. И легким облаком плывут благие
думы. Но не долго. Облако незаметно уплотняется, становится точкой... Его
ханство сшито, как шуба из кусков овчины, из владений нойонов - Алтана,
Хучара, Даритай-отчигина, Джарчи, Хулдара. Обзавелись семьями братья,
выделил им скота, людей - тоже стали самостоятельными владетелями. Подарил
людей Мунлику и его сыновьям, и теперь они живут отдельным куренем, а все,
что есть в курене, считают своим. Когда-то, повелев нукерам выдать
табунами, юртами, повозками, воинами всего ханства, он думал, что сумеет
урезать самостоятельность нойонов, но из этого ничего не выходит, сейчас
нукеры ведают лишь тем, что принадлежит ему самому, нойоны же чинят всякие
преграды, ревниво оберегая свою власть, и нет сил сломить тихое упрямство.
Не будешь же казнить всех подряд... Война с татарами вознесла его над
другими, а несколько лет покоя снова уравняли его со всеми. Только
считается, что он хан, а если разобраться, всего лишь один из нойонов...
- Тэмуджин, посмотри, какие гости приехали к нам!- сказала Борте.
У коновязи спешивались всадники. Среди них он узнал брата Ван-хана -
Джагамбу. Давно из кэрэитских кочевий не приезжал никто. Видно, что-то
важное затевает неугомонный Ван-хан, если послал Джагамбу. Нацелился на
кого-нибудь? На тайчиутов? На меркитов?
Лицо Джагамбу было серым от усталости. Не ожидая приглашения, он сел на
войлок, ослабил пояс, расстегнул воротник мокрого от пота халата.
- Большая беда, хан Тэмуджин... На улус брата напали найманы. Они
свалились на нас, как горный обвал. Брат даже не успел собрать воинов. Где
он сейчас и жив ли, я не знаю. Его место занял Эрхе-Хара.
Борте перестала покачивать Тулуя, он заворочался, захныкал... Она
передала его Джучи, шепотом приказала отнести в юрту бабки Оэлун.
Тайчу-Кури, пятясь задом, сполз с войлока, стал в стороне, огорченно цокая
языком. Тэмуджин сердито махнул рукой - исчезни с моих глаз!
- А Нилха-Сангун жив?
- Он был со своим отцом. О нем я тоже ничего не знаю.- Широким рукавом
халата Джагамбу вытер грязную, потную шею.
Тэмуджин медленно осознавал эту неожиданную и грозную новость. Если на
месте Ван-хана утвердится его изгнанник брат, кэрэиты из надежных друзей
превратятся в непримиримых врагов.
- Ты бежал с этими нукерами?
- Нет. Мой курень стоял на самом краю наших нутугов. Я не стал ждать,
когда придут найманы. Снялся и с семьей, со скотом, со всеми своими людьми
откочевал в твои владения.
- Эрхе-Хара будет искать тебя?- не скрывая озабоченности, спросил
Тэмуджин.
- Не знаю. Скорей всего нет. Эрхе-Хара нужен не я, а наш старший брат.
- И что вы за люди! Единокровные братья, а договориться не можете...
Джагамбу посмотрел на него так, словно не понял сказанного.
- Не так уж редко единокровные люди не могут договориться друг с
другом.
<Смотри какой, намекает...- подумал Тэмуджин.- Сейчас ему лучше бы
помалкивать>.
- Что думаешь делать?
- Дай мне воинов.
Тэмуджин долго молчал, торопливо прикидывая, что сулит его улусу
внезапное падение Ван-хана, как уберечься от беды. Джагамбу снова повторил
просьбу.
- Воинов я тебе не дам и сам воевать с найманами не буду.
- Такова твоя благодарность за все, что сделал для тебя мой брат?
Спасибо!
- Сделал брат, а помощи просишь ты - есть разница? Владение не твое,
люди за тобой не пойдут. Мое войско будет разбито, и найманы окажутся
здесь. Этого хочешь? И без того, боюсь, притащил за собой найманский
хвост. Бежал-то, видать, не оглядываясь...
- Ты безжалостный человек, хан Тэмуджин!
- Жалостью можно держать в руках жену, но не ханство.
- Я начинаю думать, что лучше бы остался на месте. Эрхе-Хара я не
сделал ничего плохого, и он меня, уверен, не тронул бы. Может быть, мне
вернуться?
- Ты не вернешься, я принимаю тебя под свою руку. Эрхе-Хара враг
хану-отцу, стало быть, враг и мне. За сношение с врагами, думаю, знаешь,
что бывает...
Возле них полукругом стояли хмурые, подавленные нукеры Джагамбу.
- Борте, прикажи накормить этих людей, и пусть они отдыхают. Отдыхай и
ты, Джагамбу. Потом я соберу своих нойонов и будем думать...
II
Едва плелись загнанные кони. Едва держался в седле Ван-хан. В короткой
схватке с найманами его ударили мечом по голове. В первое мгновение ему
показалось, что вылетели глаза и треснул череп. Но глаза остались на
месте, ничего не сделалось и черепу - тангутский шлем с золотым гребнем
спас ему жизнь. Только очень уж болела голова.
Тьма душной ночи плотно обволакивала всадников. Он никого не видел
рядом, а шум в ушах мешал и слышать, но ощущал, что сын все время держится
рядом. Вот он притронулся рукой к его плечу, тихо окликнул:
- Отец...
- Что тебе?
Сын наклонился, дыхнул в ухо:
- Воины и нойоны поворачивают назад.
Ни о чем не хотелось говорить, тяжело было даже думать. Лишь на
короткое мгновение вспыхнула тревога, но тут же угасла, смятая неутихающей
головной болью. Отозвался с равнодушием:
- А-а, пусть...
Навалился животом на луку седла, обнял шею коня, уткнулся лицом в
гриву, пахнущую потом. Тук, тук - стучали копыта. Бум, бум - отзывалось в
голове. И надо же было ставить коня на подковы... Он - ван, и конь у него
должен быть на подковах. Он - Ван-хан... И убегает на подкованном коне.
- Отец...
- Ну, что опять?
- Где мы остановимся?
- Не досаждай мне, Сангун.
Забытье, как влажный туман, наплывало на него, покрывало тело липкой
испариной. Стук копыт отдалился, заглох.
Его растормошил докучливый Нилха-Сангун. Осторожно, сжимая зубы,
выпрямился. Они стояли в редком лесочке. Вершины деревьев дымились в
пламени зари, были черны, как обугленные. Внизу, в сумраке, булькала вода.
Кони хватали высокую сырую траву, торопливо жевали, гремя удилами. Кроме
сына тут были и нойоны - Хулабри, Арин-тайчжи, Эльхутур и Алтун-Ашух.
- Где воины и нукеры?
- Ночь темна. Мы потеряли друг друга,- сказал Алтун-Ашух, виновато
моргая глазами.
Сын нахмурился.
- Они сами хотели потерять нас. Отстали и повернули назад. Я же
говорил тебе, отец!
Верно, говорил. Но будь он даже здоров, ничего бы не смог сделать.
Семьи и стада нукеров, воинов остались там. Эрхе-Хара не враг его людям,
он враг ему. Сейчас Эрхе-Хара силен, а люди льнут к сильным и покидают
слабых. Эти не могли покинуть его, слишком близко стояли к нему и не были
уверены, что Эрхе-Хара их простит.
Успокоительно булькала вода в корнях деревьев. Он сполз с седла, лег на
траву, ощутил горячим затылком сырую прохладу земли, закрыл глаза. Нойоны
расседлали коней, легли в отдалении. Но заснуть никто не мог. Беспокойно
ворочались, разговаривали. Сначала ругали найманов. Держали предателя
Эрхе-Хара, как заветную стрелу в колчане, и вот вынули на горе людям...
Этот разговор был мало интересен, слушал его вполуха.
Боль в голове стала тише. Он лежал расслабленный, неподвижный, боялся
даже открыть глаза, чтобы не растревожить ее. Желанная дрема стала
заволакивать сознание. Но что-то в разговоре нойонов беспокоило его,
что-то новое уловил он в этом разговоре.
- ...плохо жили! Со всеми перессорились - с найманами и меркитами,
тайчиутами и татарами. Никто не захочет дать прибежища.
По голосу узнал Эльхутура.
- Хе, плохо жили! Ссорились... Возвеличили же хана Тэмуджина, оделили
всем, чего он хотел. Когда за нас такой великий владетель и воитель - что
найманы со всеми тайчиутами, татарами и меркитами! Тьфу!
Это Арин-тайчжи. Прыщеватое, нездоровое лицо, злые глаза с желтыми
белками... Арин-тайчжи всегда чем-нибудь недоволен, всегда кого-нибудь
осуждает. Сейчас он, похоже, добирается до него. Неужели никто из них не
даст ему подобающего ответа? Ага, говорит Хулабри. Умен, отважен...
- Не то беда, что у нас мало друзей, а то, что недруг Инанча-хан. Было
же у него желание примириться с нами. Не сумели. Не хватило ума...
Тоже виновного ищет. А он любил Хулабри больше других, доверял ему
многое...
- Ничего... Только бы справиться с Эрхе-Хара! Ничего...
Голос сына. Нилха-Сангун недоговаривает, но и так понятно: все будет
иначе, чем было. Уж он об этом позаботится. Обещание дает. Эх, сын... Если
бы жизнь человека слагалась по его замыслам! Она как колченогая лошадь: в
любое время, на самом ровном месте может споткнуться и вывалить тебя из
седла.
- Пустые ваши разговоры! Трясете прошлое, как женщины пыльный войлок.
Хану спать мешаете. Он один знает, как быть и что делать. Ему все это не в
новинку...
Обидно, что эти слова сказал не сын, а грубоватый, не очень речистый
Алтун-Ашух. Он всегда в стороне от других, сам по себе. Из-за трудного
характера держал его в отдалении. Надо будет отличить и приблизить...
И сразу почувствовал горечь. Не много даст это Алтун-Ашуху. Еще не
известно, что будет с ним самим. Жизнь не один раз опрокидывала его на
землю. В семь лет попал в плен к меркитам. Собирал сухие лепешки аргала,
толок в деревянной ступе просо вместе с рабами-харачу. Выручил отец. Отбил
у меркитов. А через пять лет попал в руки татар. Из этого плена выбрался
самостоятельно. Подговорил пастуха, украли с ним лошадей и бежали. Потом
борьба с нойонами-предателями и братьями-завистниками, гибель жены, казнь
Тай-Тумэра и Буха-Тумэра. Бегство от Эрхе-Хара и найманов. Как и сейчас Но
тогда он был молод и не четыре ворчливых нойона, а сотня храбрых воинов
шла за ним...
Арин-тайчжи недоволен, что помогал Тэмуджину. Не мог он не помочь. В
Тэмуджине он видел самого себя, повторение собственной судьбы. Боль
Тэмуджина проходила через его сердце.
Легкой бабочкой улетела дрема. Он хотел повернуться и не сдержал стона.
Нойоны замолчали. Сын подошел к нему, опустился на колени.
- Не спишь, отец? Куда мы поедем?
- Куда-нибудь. Оставь меня в покое. Думайте сами.
- От Тэмуджина мы отрезаны. Идти к нему надо через наши кочевья. Нас
поймают.
Давая понять, что не слушает сына, снова закрыл глаза. Под ногами
Нилха-Сангуна хрупнул сучок - сын ушел к нойонам.
- К Тэмуджину можно пробиться,- сказал Хулабри.- Пойдем ночами, будем
держаться дальше от куреней.
- Не пройдем,- вздохнул Эльхутур.- Они только и ждут, чтобы мы туда
сунулись.
- И пробиваться незачем. Всем известно, Тэмуджин любит брать, но не
любит давать.
Опять этот зловредный Арин-тайчжи. Видно, его жилы наполнены не кровью,
а желчью... Тэмуджин как раз единственный, на кого можно надеяться. Но он
не пойдет к нему. И не потому, что опасно пересекать свои кочевья, где
полно найманов и людей, готовых выслужиться перед новым ханом - Эрхе-Хара.
Если он найдет приют в курене Тэмуджина, найманы и Эрхе-Хара не преминут
попробовать достать его там. И ханство Тэмуджина рухнет, как и его
собственное. Нет, туда ему путь отрезан. Только крайняя, безысходная нужда
заставит его направить коня в кочевья сына Есугея.
У него остается два пути - на ранний полдень, в страну Алтан-хана
китайского, и на поздний полдень - в Белое Высокое государство Великого
лета. Так называют свою страну любители пышности тангуты. Куда
направиться? К Алтан-хану? Он, конечно, может помочь. Или наоборот,
прикажет связать и выдать Эрхе-Хара. Смотря по тому, что ему выгоднее. А
кто скажет, что выгодно Алтан-хану сегодня и что будет выгодно завтра?
Тангутских правителей он не знает. Но там, в городе Хэйшуй, есть община
единоверцев-христиан. Купцы общины в последние годы, пользуясь его
благосклонностью, с немалой выгодой торговали в кэрэитских кочевьях. У них
можно переждать лихое время. В худшем случае. А может быть, тангутские
правители захотят поддержать его воинами и оружием.
[' Х э й ш у й - Хара-Хото, развалины которого были открыты П.Козловым]
Путь в земли тангутов был долог и труден. Двигались, стараясь не
попадаться на глаза редким кочевникам. Есть было нечего. Иногда удавалось
убить пару-другую сусликов, один раз подбили дзерена. И все.
Прошли степи, перевалили горы. Здесь была уже страна тангутов. Сухой,
раскаленный воздух обжигал лицо. Над рыжими песчаными увалами проплывали
миражи, над головой кружились черные грифы. Все качалось перед
воспаленными глазами Ван-хана и казалось сплошным миражем. Истощенные, с
выпирающими ребрами кони шли пошатываясь, часто останавливались, и Ван-хан
ногами, сжимавшими бока. чувствовал, как отчаянно колотится лошадиное
сердце.
Пробираясь сквозь цепкие заросли саксаула,обогнули холм с крутыми,
оглаженными ветром склонами и увидели первое тангутское кочевье. Три
черных плосковерхих палатки, как три жука на тонких ногах-растяжках,
стояли на зеленой траве у хилого источника. Неподалеку паслись верблюды.
Залаяли собаки, из палаток высыпали ребятишки, вышли две женщины, и,
увидев чужих, прикрыли лица тонкими бесчисленными косичками, испуганно
попятились. Появились мужчины - старик и молодой тангут, оба в войлочных
шапочках с полями, круто загнутыми вверх. Смотрели на них настороженно, но
без страха. Старик что-то спросил на своем языке и тут же повторил вопрос
по-монгольски:
- Не устали ли ваши кони, не хотят ли они пить?
Ван-хан слез с седла, ступил на раскаленную землю. Огненные бабочки
запрыгали в глазах, жуки-палатки скакнули на него...
Очнулся он в палатке. Лежал на мягкой постели, укрытый верблюжьим
одеялом. Стемнело. Перед палаткой горел огонь. Возле него на земле, на
кучках саксауловых веток, сидели его нойоны и хозяева. Ужинали. Он
поднялся, вышел. Подскочил сын, поддерживая под руку, провел к огню.
Молодой тангут подал ему чашку с крепким чаем, забеленным верблюжьим
молоком, подал черствую просяную лепешку.
- Ты очень болен и устал,- сказал старик.- Живите у меня. Я буду поить
тебя травами. Мой сын хороший охотник. Он убьет дзерена, и ты напьешься
свежей крови.
Ван-хан пролежал в палатке несколько дней. Нойоны и Нилха-Сангун
охотились на дзеренов с сыном старика. Сам старик безотлучно находился при
нем. Он узнал, что старик с сыном, его женами и ребятишками все время
кочует с верблюдами по окраине страны, часто рядом с
кочевниками-монголами. У него и жена была монголка. Только она давно
умерла.
Старый тангут быстро поставил его на ноги. Отдохнули и кони. Ему
хотелось поскорее попасть в Хэйшуй. Радушие старика он считал добрым
знаком и отправлялся в неведомый город полный надежд. Ему нечем было
отблагодарить доброго человека, снял с себя саадак с лукам и стрелами.
- Прими этот маленький подарок. Приезжай в гости в мои владения.
Когда отъехали от палаток, за своей спиной он услышал ворчливое:
- Пригласила лиса гостей в барсучью нору.
Будто кипятку за воротник плеснули - резко обернулся. Рябое лицо стало
крапчатым.
- Кто сказал?
- Ну, я. А что, уже и говорить нельзя?- Арин-тайчжи отвернулся, сложил
губы трубочкой, стал посвистывать.
Он хлестнул его плетью по прыщеватой, как лицо, шее. Арин-тайчжи
отшатнулся, закрыл лицо руками - ждал второго удара. Но он опустил плеть.
Пока достаточно и этого.
- Ты можешь повернуть коня и ехать, куда тебе вздумается. Я никого не
звал с собой.
И вновь плыли в горячем воздухе миражи, дышала жаром земля. Двигались
по равнине, изрезанной логами и высохшими руслами рек. Под копытами
щелкали камни, хрустел песок. Трава была редкой, жесткой, колючей, она не
прикрывала наготу земли, как не прикрывали ее и кусты тамариска и
саксаула. От палящего зноя не было спасения. Иногда начинал дуть ветер. Он
поднимал мелкую, невесомую пыль, забивал ею легкие, и тогда становилось
нечем дышать. На этой равнине совсем не плохо чувствовали себя тангутские
верблюды. Завидев путников, они поднимали маленькие головы на гусиных
шеях, не переставая жевать колючки, провожали путников равнодушными
взглядами или медленно, важно, как сановники Алтан-хана, отходили в
сторону.
Стали встречаться тангутские селения. Они прятались за глинобитными
стенами. Домики, тоже из глины, были крыты грубой шерстяной тканью.
Толстые стены домов и несколько слоев ткани хорошо предохраняли от жары.
Тангуты были неизменно приветливы, гостеприимны. Но Ван-хан спешил. Если
бы не уставали кони, он ехал бы днем и ночью.
Вскоре безотрадная равнина, выжженная солнцем, с верблюдами,
селениями-крепостями кончилась. Впереди голубело огромное озеро, на его
берегах росли камыши, в низинах, прилегающих к озеру, зеленела густая
трава. Здесь паслись косяки высоких поджарых лошадей. Вода в озере была
солоноватая, теплая, над ней кружились крикливые чайки. Дальше путь лежал
по берегу реки, несущей в озеро мутные, илистые воды. По обоим ее берегам
раскинулись поля пшеницы, проса, риса. Земля была изрезана каналами и
арыками. Все чаще попадались селения и одинокие домики. От одного к
другому бежала широкая, торная дорога. По ней двигались повозки, караваны
верблюдов, шли рабы с тюками на плечах, за ними верхом на осликах или
конях - надсмотрщики с длинными бамбуковыми палками.
Дорога привела прямо в Хэйшуй. Над глинобитными домами предместья, в
большинстве небольшими, как и в селениях, крытыми черной тканью, высились
могучие стены с зубцами, узкими прорезями бойниц и белоснежными
ступами-субурганами на углах. Стены подавляли своей величественной,
несокрушимой мощью.
В дворике с чистым глинобитным полом на пестрых коврах сидели именитые
купцы общины несториан и, горестно покачивая головами, слушали Ван-хана.
Они были огорчены его падением и не очень рады, что хан, как они правильно
догадались, приехал просить помощи. Правда, прямо об этом пока не
говорили, но, предупреждая его просьбу, наперебой начали жаловаться на
собственные невзгоды. Трудно стало жить христианам. Правители-буддисты
давят непосильными обложениями, забирают из рук выгодную торговлю,
бесчестят и осмеивают, будто они какие-то чужеземцы.
Раньше ничего такого не было. Страной пятьдесят лет правил мудрый
император Жэнь-сяо. Он не притеснял инаковерующих, все тангуты,
придерживались ли они учения Христа, Будды, Мухаммеда, Конфуция или
Лао-цзы, были для него любимые дети. Но прошлой осенью великий государь
почил и престол унаследовал его сын Чунь-ю. По наущению своей
матери-китаянки, императрицы Ло, женщины не очень умной, но хитрой,
Чунь-ю, дабы пополнить казну, начал разорять инаковерующих.
Излив свои жалобы, купцы разошлись. Хозяин дома Фу Вэй провел Ван-хана
во внутренние покои. Слуги принесли чай, хрустящее печенье, пахучий мед.
Но горек был для Ван-хана чай с медом.
- Не сюда мне надо было ехать!
Фу Вэй был молод. Он еще не умел скрывать смущения.
- Нам сейчас очень трудно. Мы говорим тебе правду.
Стены дома были расписаны яркими золотыми красками, в причудливых
бронзовых подсвечниках горели витые восковые свечи. На лакированных
полочках поблескивал дорогой фарфор. Жалуются на бедность, а живут получше
любого из степных ханов.
Хозяин на вытянутых пальцах держал чашечку с чаем. По тангутскому
обычаю голова спереди и на затылке выбрита до синевы, волосы оставлены
только посредине, от уха до уха, но не заплетены в косы, как это делают
степные кочевники, а зачесаны вверх, торчат высокой грядой.
- Все, что вы дадите мне, Фу Вэй, возвратится к вам умноженным вдвое.
- Мы тебе почти ничего не можем дать. А кроме всего, надо сначала
поговорить с правителем округа Ань-цюанем. Не могу заранее сказать, как он
тебя примет... Ань-цюань - сын младшего брата покойного императора и
двоюродный брат нынешнего. Он поссорился с Чунь-ю и был отправлен сюда, на
край государства. Свои обиды вымещает на подданных... Особенно пристрастен
к нам, инаковерующим... Не знаю, что будет с нами, если этот человек
надолго останется тут.
Добиться приема у Ань-цюаня оказалось нелегко. Фу Вэй возвращался
вечерами домой в великом смущении, неумело оправдывался. Ань-цюань на
охоте... Ань-цюань занят государственными делами...
Дом Фу Вэя был в предместье. Ван-хан вместе с сыном и нойонами,
переодетые в тангутское платье, ходили в крепость. За могучими стенами,-
как определил Ван-хан на глаз, толщиной в три-четыре алдана ' и высотой в
пять-шесть алданов - тесно стояли глинобитные домики, крытые шерстяной
тканью. Над ними поднимались маленькие дома-кумирни. Они были крыты
красной черепицей. Внутри кумирен сияли позолотой жертвенные чаши и
изваяния божеств с хрустальными глазами, на стенах висели полотна с
изображением все тех же божеств. Они сидели величаво-спокойные, в сиянии
нежно-голубых и розовых красок, равнодушно взирали на монахов в широких
одеяниях, перебирающих сухими пальцами костяшки четок.
[' А л д а н (алда) - маховая сажень.]
Самым большим зданием Хэйшуя был дом правителя. Горделиво загибались
углы ажурной черепичной крыши. С них свешивались колокольчики. От
малейшего дуновения ветра они позванивали. Дом стоял в углу крепости. От
него на крепостную стену вела лестница. Перед красными расписными дверями
в две створки всегда толпились чиновники в головных повязках и коричневых
или темно-красных халатах с дощечками для записей на поясах, военные в
золоченых или лакированных шлемах, подпоясанные узкими серебряными или
широкими шелковыми поясами. По цвету одежды, по поясам и головным уборам
легко было отличить не только военных от чиновников, но и установить
звание, степень каждого. Люди неслужилые, независимо от состояния, если
они не принадлежали к знати, носили черную одежду, знатные ходили в
зеленой.
Вникая в хитроумное устройство государства, где для удобства правителей
все так четко определено и разграничено, Ван-хан временами забывал свои
горести настолько, что начинал прикидывать - нельзя ли кое-что перенять
для своего ханства? Но стоило глянуть на пасмурные лица нойонов, и все эти
думы таяли, будто льдинки в кипятке. После того как он проучил
Арин-тайчжи, нойоны не отваживались говорить вслух о своих мыслях, но он
догадывался, что ничего хорошего они о нем не думают.
Фу Вэю после долгих хлопот удалось-таки протолкать его на прием к
Ань-цюаню. Стоило это ему немалых усилий и затрат, о чем он, конечно, не
счел нужным умалчивать.
И вот перед ним распахнули двустворчатые двери...
Правитель округа и двоюродный брат императора оказался совсем молодым
человеком. Он сидел на подушках, подвернув под себя ноги, как бурхан на
полотнах кумирен, двое слуг держали над его головой шелковый зонт с
пышными кистями. Углы властного рта были капризно опущены, круглые
коричневые глаза смотрели на хана с любопытством.
Фу Вэй в своем черном одеянии среди цветных халатов приближенных
правителя был как галка в табуне фазанов. Он отвесил три глубоких поклона
Ань-цюаню и отошел в сторону, словно бы уступая место Ван-хану. В глазах
правителя появилась ленивая поволока - взгляд камышового кота - манула,
увидевшего добычу перед своим носом. Он ждал, когда Ван-хан поклонится
ему. Но Ван-хан только выше вздернул седую голову и вцепился руками в
пояс.
- Ты хан кэрэитов?- словно бы удивился Ань-цюань.
- Да. Я хан кэрэитов и ван государства Алтан-хана.
- Счастлив видеть такого высокого гостя!- Ань-цюань улыбнулся, свежо
блеснули белые зубы.- Я еще никогда не видел владетеля людей, живущих в
войлочных юртах. Это правда, что у вас совсем нет домов из глины и
городов?
- Мы кочевники, и нам не нужны дома, которые нельзя перевезти на
телеге.
- Где вы укрываетесь, когда нападает враг?
- От врагов мы не укрываемся, а встречаем лицом к лицу.
- О, вы храбрые люди! Что вас привело в наше государство?
Ань-цюань, конечно, все знал, но ему, кажется, очень хотелось
послушать, как будет об этом рассказывать гордый хан. Он что-то сказал
своим приближенным, и те дружно засмеялись. А Ван-хан подумал, что слишком
большая власть делает человека бесчувственным. Хмурясь, коротко, скупо
рассказал о своих бедах.
- Выходит, все твое ханство при тебе?- Ань-цюань показал на нойонов,
сочувственно покачал головой.- Я бы даже усомнился, что ты хан, но купец,
что переводит наш разговор, подтвердил твои слова. Мне жаль тебя, хан.
Однако ты должен понять, что мы не пошлем своих воинов отвоевывать тебе
ханство.
- Так думаешь ты? А что на это скажет император?
Говорить так ему не следовало. Ленивая поволока исчезла из круглых глаз
Ань-цюаня, его усмешка стала недоброй.
- Волею императора тут правлю я!
- Разве вам невыгодно иметь друзей в сопредельных землях?
- Что выгодно, что нет, мы знаем сами. И не будем говорить об этом! Я
могу принять тебя и твоих людей на службу. Ты получишь звание туаньляньши
- начальствующего отрядом. Станешь обладателем... Что у нас дают
туаньляньши?
Один из чиновников с готовностью перечислил:
- Одну лошадь и пять верблюдов. Обоюдоострый меч, лук и пятьсот стрел
к нему. Знамя и барабан. Железный крюк для подъема на крепостные стены и
веревки к нему. Заступ и топор. Шатер и шерстяной плащ. Все.
- Не так уж мало для того, кто ничего не имеет. А? Твоим людям и
твоему сыну я дам звание чуть меньше - цыши. Что получает цыши?
- Одного верблюда. Лук и триста стрел. Одну легкую палатку.
- Тоже немало...
Ань-цюань забавлялся. У Фу Вэя было несчастное лицо. Ван-хан страшился
повернуться и посмотреть в глаза своим нойонам. Великий боже, за что же
унижение?
Ань-цюань не унимался.
- Вы храбрые люди и не всегда будете терпеть поражение. Побеждая
врагов, вы обогатите себя. Что у нас получают победители этого ранга?
Чиновник снова начал перечислять:
- Чашу золотую стоимостью в тридцать лан серебра. Одежду от шапки до
сапог. Пояс с семью украшениями на пять лан серебра. Чаю пятьдесят мер.
Шелку пятьдесят штук. И повышение в звании на один ранг.
- Видите, мы щедро награждаем победителей. Но и сурово наказываем
провинившихся. Перечислите наказания.
- За утерю знамени и барабана - битье палками. За отступление без
повеления - клеймение лица. За допущение гибели старшего военачальника -
смертная казнь.
- Разве это не справедливо? Везде и всюду, хан,- Ань-цюань
назидательно поднял палец,- победителю слава и награда, терпящему
поражение-позор и наказание. Или у вас иначе?
Вечером в доме Фу Вэя собрались купцы. Говорили не столько с Ван-ханом,
сколько между собой. Но из того малого, что было сказано ему, понял: купцы
считают, что он навлек на них еще одну беду и желают, чтобы поскорее
оставил их. Он не стал спорить - что выспоришь! Утром заседлали коней.
Сердобольный Фу Вэй набил седельные сумы едой.
В последний раз оглянулся на неприветливый Хэйшуй. Лучи солнца высекали
огонь из золоченых верхушек субурганов, надменно высились стены крепости,
и длинная, густая тень ложилась на долины предместья. Когда живешь за
такими стенами, что тебе хан без ханства!
Снова звенела под копытами каменистая пустыня и горячий воздух иссушал
тело. По дороге украли из табуна по две заводных лошади. Земли тангутов
пересекли вдвое быстрее. А что дальше? Что? Возвращаться в свои кочевья
нельзя. Куда же направиться? В стороне заката лежат владения
кара-киданьского гурхана Чжулуху, Там тоже много христиан.
Основал государство кара-киданей родственник последнего императора
династии Ляо Елюй Даши. Когда чжучржэни разгромили <железную> империю,
молодой Елюй Даши, ученый, знаток древней китайской поэзии, храбрый воин,
увел на запад сорок тысяч воинов, обосновался в Джунгарии, подчинил себе
раздробленные племена, покорил крепости Кашгар и Хотан. Мусульмане
встревожились. Махмуд-хан, правитель Самарканда, собрал большое войско. Но
счастье сопутствовало не ему, а Елюй Даши. Под Ходжентом Махмуд-хан был
разбит наголову.
После этого мусульманские владетели много раз пытались вытеснить
пришельца, но ничего не добились. Им пришлось смириться с властью гурхана
и уплачивать ему дань.
Гурхан Чжулуху был внуком прославленного Елюй Даши. Ван-хан понимал: он
для такого великого владетеля - ничтожество. Но Ван-хан знал, что
кара-кидане не могут ужиться в мире и дружбе с найманами. Может быть, ради
того, чтобы досадить своим старым противникам, гурхан Джулуху окажет ему
помощь и поддержку?
На пригорке, обдуваемом ветром, стояли шатры. Полоскались шелковые
полотнища знамен. Охотничья ставка гурхана Чжулуху была похожа на воинский
стан. Маленький человек с округлым, добродушным лицом передал
сокольничьему кречета, скатился с лошади, положил мягкую руку на плечо
Ван-хана.
- Ты доволен охотой?
- Да, мне было интересно.- Ван-хан вздохнул.
Уж много дней он мотался по степям следом за Чжулуху. Днем охотились с
кречетами на птицу, вечером пили вино и услаждали слух музыкой. Однако
стоило Ван-хану заикнуться о деле, Чжулуху махал короткими руками.
- Потом, потом...- Смеялся:- От дел я бегу из дворца. А дела бегут за
мной. Пощади меня, хан!
Чжулуху любил вино, музыку и охоту. Все остальное отметал от себя. Но
Ван-хан не мог бесконечно предаваться вместе с ним удовольствиям - до того
ли?
- Выслушай меня, великий гурхан...
- Потом...
- Я не могу больше ждать.
- А что тебе нужно?
- Разбить найманов.
- Так бы сразу и сказал. Найманы нам надоели. Беспокойные люди.
Танигу, Махмуд-Бай, мы должны помочь этому хорошему человеку. Надо
поколотить Инанча-хана.
- Государь, мы в прошлом году условились с ними о мире.- Чернобородый
Махмуд-Бай склонил перед гурханом голову в чалме, приложил к груди руки.
- Какая досада!- всплеснул руками гурхан.- И ничего нельзя сделать?
- Нет, государь,- сказал Танигу, недобро глянул на Ван-хана узкими
глазами.- У нас хватает врагов и на западе. Мы сами просили мира с
найманами.
- Ну, раз нельзя... Видишь, хан, я ничего не могу сделать.- Гурхан
Чжулуху был огорчен.- Но не горюй. Потом, может быть, что-то и получится.
Хочешь, я подарю тебе своего кречета? Лучшего кречета нет в моем
государстве. Ну, не хмурься, хан. Идем в шатер, вино отогреет твою душу.
Часто перебирая короткими ногами, Чжулуху покатился в шатер.
III
Перелесками, глухими тропами, пробитыми зверьем, пробирался Чиледу на
север, в земли своих соплеменников хори-туматов. Недавно сын Оэлун
вспомнил о нем, пригласил в свою юрту. Он был один. Озабоченно хмуря
короткие брови, спросил:
- Это верно, что хори-туматами правит твой родственник?
- Раньше - да, а кто там сейчас, я не знаю.
- А хочешь узнать?- Тэмуджин испытующе посмотрел в глаза.- Хочешь
побывать у них?
Чиледу вспомнил, как много лет назад они с Тайр-Усуном ездили к
хори-туматам, просили воинов у Бэрхэ-сэчена. Воинов тогда старик не дал...
Бэрхэ-сэчена давно нет в живых. Его место занял Дайдухул-Сохор. Жив ли он?
- Я хотел бы побывать там.
- А возвратишься? Не останешься?
- Если нужно вернуться, я вернусь.
- На тебя возлагаю трудное дело... Пусть хори-туматы потревожат
тайчиутов. Сейчас, когда Ван-хан пал, тайчиуты посматривают в нашу сторону
и ждут случая, когда удобнее ударить. Если же хори-туматы стукнут их по
затылку, им будет не до нас.
- Они не пойдут на это, хан Тэмуджин.
- Откуда ты знаешь?
- Они не любят встревать в чужие драки, хан Тэмуджин.
- Сделай так, чтобы эта драка стала их дракой. Сможешь?
- В моем возрасте, хан Тэмуджин, люди стараются создавать, а не рушить
покой.
Тэмуджин недовольно хмыкнул. С короткой рыжеи бородой, не закрывающей
тяжелого подбородка, светлоглазый, Тэмуджин был мала похож на свою мать,
все в его лице - нос, уши, короткие брови - было другое, в то же время,
особенно когда улыбался, что-то неуловимое было и от нее, когда же
сердился и во взгляде возникала угрюмость, он становился чужим для Чиледу.
- Ты не так уж и стар, чтобы говорить о возрасте.
- Не стар... Но ты мог бы быть моим сыном.- Он вложил в эти слова
свой, одному ему понятный смысл и горько усмехнулся: слаб человек, тешит
себя тем, что могло быть.
- Тем более ты должен понимать, что наш покой недолог. Мы не можем
допустить, чтобы на нас обрушился подготовленный удар. Тайчиутам не надо
давать спокойно спать. Но и это не все. Твои хори-туматы все время
пригревают меркитов. Чуть что - Тохто-беки бежит в Баргуджин-Токум. Если
ты поссоришь хори-туматов с тайчиутами и меркитами, окажешь моему улусу
великую услугу. Сколько воинов возьмешь с собой?
Чиледу понял, что это не просьба, а повеление. На душе стало тоскливо.
- Не нужны мне воины. Я поеду один.
- Одному удобнее остаться там?
Подозрительность Тэмуджина показалась обидной.
- Здесь мой сын Олбор. Он - твой заложник.
- Зачем же так!- Тэмуджин поморщился.- Заложников берут у врагов, а
разве ты мне враг?
Чиледу не торопил коня. Не по душе ему было то, с чем ехал. Сын Оэлун
как будто и верно судит. А все же...
Лето было на исходе. Днем солнце хорошо пригревало, но не жгло. Легкая
желтизна охватила березняки и осинники, листва стала шумной. Чуть потянет
ветерок-плывет шорох по лесу. На солнечных косогорах, сплошь застланных
мягкой хвоей, желтели маслята. В лесу Чиледу чувствовал себя в
безопасности, но тропа, петляющая в чаще, в зарослях ольховника и
багульника, была трудна и неудобна для коня, привыкшего к просторам степи.
Чиледу все чаще выезжал в открытые долины, скакал, зорко вглядываясь в
даль. Курени и айлы объезжал стороной. Иногда, укрывшись на возвышенности,
подолгу смотрел на чужую жизнь. Паслись стада, у огней хлопотали женщины,
сновали ребятишки, скакали всадники, ползли повозки. Тайчиуты. Враги.
Временами очень хотелось спуститься к уединенному айлу, поговорить с
людьми, выпить чашку свежего кумыса. Это желание его удивляло. Всю жизнь
он защищался или нападал, никогда не въезжал во владения других племен
просто так, как гость.
Но неожиданно ему пришлось искать помощи у людей, которых он так
старательно сторонился. Однажды ехал по узкой пади. По ее каменистому дну
бежал прозрачный ручей. На мшистых берегах росли густые кусты смородины.
Ветви гнулись под тяжестью крупных ягод. Конь, осторожно ступавший по едва
заметной тропе, вдруг вскинул голову, запрядал ушами. Затрещали кусты
смородины, из них бурой копной вывалился медведь, рявкнул и бросился в
сторону. Конь с храпом рванулся в чащу. Чиледу еле усидел в седле, натянул
поводья. Конь побежал, резко припадая на левую переднюю ногу.
Обеспокоенный Чиледу слез. Конь все еще испуганно храпел, косил диким
глазом на кусты. Нога была поднята, с нее бежала кровь. Острым сучком нога
под коленом была развалена до кости. Чиледу отрезал полу халата, перевязал
рану и повел коня в поводу.
Он горько пожалел, что отправился в путь без заводной лошади. Пешком до
хори-туматов добраться трудно. Если его кто-то заметит, он пропал. На его
беду лес вскоре кончился. Дальше лежали голые серые сопки. Конь хромал все
сильнее, часто останавливался, поднимал негу и тихо, будто жалуясь, ржал.
На краю леса Чиледу дождался ночи. В сумерках отправился в дорогу. Шел
в темноте по косогорам, мелкие камешки осыпались под гутулами, катились
вниз. Впервые мелькнул огонь. Он неудержимо привлекал к себе Чиледу. Вдруг
это одинокая юрта? Может быть, возле нее пасутся кони...
Огонь горел между двумя небольшими юртами. Возле него сидели женщина и
четверо ребятишек. Рядом с ними лежал остроухий пес. Это плохо, что есть
пес. Шум подымет. Если лошади пасутся не стреноженными, пешему не
поймать... И пешему не уйти. А где же мужчины? Может быть, нет мужчин...
Женщина сняла котел с огня. Кого-то позвала. Из юрты вышел пожилой
человек и подросток. Все сели ужинать. Больше, значит, никого нет. А что
ему могут сделать пожилой человек и подросток? Чиледу направился к юртам.
Собака учуяла его, злобно лая, побежала навстречу. Мужчина вскочил на
ноги.
- Не бойтесь!- сказал Чиледу.- Я один.
Мужчина отогнал собаку. Он ни о чем не спрашивал. Подросток расседлал
коня. Мужчина достал из котла кусок жирного тарбаганьего мяса, пригласил
ужинать. Чиледу не знал, что это за местность и чьи это люди, и не мог
придумать, как лучше объяснить свое появление здесь.
Подсказал сам хозяин.
- Наверное, на охоте был?
- Да-да, на охоте. Конь у меня обезножел. Распорол ногу.
- Сильно?
- Очень.
- Давай посмотрим.
Он подвел коня к огню, развязал ногу. Хозяин юрты зажег светильник,
пошел в степь, нарвал листьев, приложил их к ране и снова туго затянул
повязку.
- Рана не опасная. Но ездить на нем долго не будешь.
- Как же мне добраться до дому?
- А далеко ли твой дом?
- Далеко.- Чиледу неопределенно махнул рукой.
- Поживи у нас.
- Ну, нет!
Хозяин почесал затылок.
- Я могу обменять тебе коня. Он у меня не очень резвый, но здоровый и
выносливый.
Такая готовность помочь показалась Чиледу подозрительной. Он не пошел
спать в юрту, улегся у огня, положил под руки саадак и обнаженный меч.
Долго прислушивался к разговору в юрте, где ночевали хозяин и жена. Ночь
прошла спокойно. Утром хозяин привел серого мерина.
- Седлай.
- Спасибо тебе, добрый человек!.. Ты пасешь свое стадо?
- Свои у меня ребятишки да этот конь. Остальное принадлежит нойону. Ты
в какую сторону едешь? В эту? Там будет курень. Как перевалишь вон ту
двугорбую сопку, так сразу за ней...
Чиледу показалось: хозяин догадывается, что ему совсем не нужен их
курень. Решил проверить.
- А если я не ваш, чужой?
- Я вижу, что не наш.
- Как узнал?
- По говору. В наших краях говорят чуть иначе.
Чиледу долго думал над этим удивительным случаем. Но в конце концов
решил, что ничего удивительного и нет. Люди же... Это зверье шарахается
друг от друга... А что бы подумал этот хозяин, если бы узнал, что он едет
к хори-туматам, чтобы направить их на эти земли, на эти юрты?
Дайдухул-Сохора он нашел живым н здоровым. Сын мудрого Бэрхэ-сэчена,
когда-то тонкий и гибкий, как тальниковый прутик, стал крепким, сильным
воином. Лицо огрубело, переносье рассекли две строгие морщинки, только
взгляд остался прежним, внимательно-пытливым, с затаенной усмешкой в
глубине зрачков. Он нисколько не удивился, увидев Чиледу.
- Я знал, что когда-нибудь ты вернешься на землю предков.
- А я, Дайдухул-Сохор, снова лишь в гости...
- Где ты теперь живешь?
- Откуда знаешь, что не у меркитов?
- Тайр-Усун сказал мне, что от меркитов бежал.
- Хотел бы я, чтобы этот пучеглазый бежал так же!
В юрту вошла женщина. Чиледу уставился на нее. До чего же здоровенная!
На могучих грудях халат того и гляди лопнет.
- Моя малютка Ботохой,- со смехом сказал Дайдухул-Сохор,- Не могу
понять, почему ее люди прозвали Толстая.
Женщина улыбнулась. Ее румяное круглое лицо со смелым разлетом бровей
над узкими глазами показалось привлекательным.
- Мой муж не устает подшучивать надо мной,- сказала она.- А почему? Да
все потому, что из лука я стреляю лучше любого мужчины. Чтобы не звать
меня Ботохой-мэрген, он прицепил к имени - Толстая. Такой у меня муж!
Ботохой-Толстая говорила и двигалась быстро, живо, в ней была
внутренняя стремительность, редкая для полных женщин.
- Так где ты живешь?- снова спросил Дайдухул-Сохор.
- Я служу