---------------------------------------------------------------
OCR: Андрей из Архангельска
---------------------------------------------------------------
(из трилогии "ПОМОРЫ")
книга вторая
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Холодное февральское солнце до рези слепило глаза. В небе - пус-
тынная неуютная синева. Если бы не лютый холод да не льды, глядя на
него, можно было подумать: лето, исход дня перед закатом, когда уста-
лое солнце, плавясь от собственного усердия, клонится к горизонту.
Родион в цейсовский морской бинокль всматривался во льды. Тяжелый
вахтенный тулуп оттягивал плечи, обындевевшая овчина воротника терла
шею, космы шерсти с намерзшими от дыхания льдинками лезли в рот. Роди-
он оглаживал их, надевал рукавицу и снова подносил к глазам бинокль.
Кругом - белая безмолвная равнина. Кое-где на ней вспучивались торосы.
У горизонта они были затянуты белесоватой туманной пеленой, пронизан-
ной розовым светом. Темнели разводья, еле заметные из-за торосистых
нагромождений.
Вахта длилась четыре часа. Отстояв ее, Родион выбирался из бочки,
спускался вниз, торопился в кубрик греться чаем.
Внизу на палубе матросы в ушанках и ватниках баграми обкалывали с
бортов намерзший лед. Корпус ледокольного парохода чуть вздрагивал от
работы двигателя. В чреве корабля, в машинном отделении, кочегарам бы-
ло жарко у огня - в одних тельняшках кидали широкими совковыми лопата-
ми уголь в топки. В котле клокотал, буйствовал пар, приводя в действие
шатуны, маховики, ось гребного винта. Лошадиные силы железной махины
яростно боролись со льдом. "Садко" то отступал задним ходом, то снова
обрушивался форштевнем на зеленоватые на изломе глыбы, обламывал, ко-
лол их многотонной тяжестью. Снова пятился, снова наваливался на лед -
и так без конца. Из трубы выпыхивал черный с сединой дым. За кормой
ярилась под винтом холодная тяжелая вода. Вдоль бортов скользили отко-
лотые льдины, оставались позади, замирая и смерзаясь.
Лед впереди стал толстым. Даже "звездочкой" - ударами в кромку в
разных направлениях его одолеть не удалось. Штурман, высунувшись из
рубки, поднял кверху озабоченное лицо. Волосы из-под шапки волной на
ухо:
- Бочешни-и-ик! Давай разводье!
Не сводя бинокля с чернеющей справа по курсу полыньи, Родион
отозвался во всю мочь. Пар от дыхания затуманил стекла бинокля:
- Справа по курсу-у-у! Румбов пять.
- Есть пять румбов справа по курсу! - донеслось снизу.
Ледокольный пароход попятился, нос соскользнул с края неподатли-
вой льдины и стал медленно поворачиваться вправо. Снова команда. Лед
не выдержал, раскололся, раздался. "Садко" рванулся к солнцу, горевше-
му впереди белым факелом. Потом все повторилось сначала. Достигнув
разводья, корабль некоторое время шел свободно. Но вот на пути его
опять встали льды. Родион высмотрел полынью:
- Лево руля четыре румба!
Словно большое сильное существо, привычное к тяжелому труду, уп-
рямо продвигалось судно в поисках тюленьих залежек, без авиаразведки,
без радионаведения, с помощью одного только капитанского опыта да
штурманской интуиции. За эти три недели не раз зверобои спускались на
лед артелью в восемьдесят человек, с карабинами да зверобойными багра-
ми. В трюмах "Садко" на колотом льду уже немало уложено тюленьих шкур
и ободранных тушек. Еще один удачный выход на лежбище, и пароход пой-
дет обратным курсом.
Команда на судне постоянная, северофлотовская. Зверобои - колхоз-
ные промысловики из Унды. Старшим у них Анисим Родионов, а помощником
у него и бочешником - Родион Мальгин. Трижды в сутки взбирался он по
жестким обледенелым вантам на мачту и привычно занимал свой наблюда-
тельный пост в пышущей морозом бочке.
Родион опустил бинокль и, сняв рукавицу, провел теплой ладонью по
жесткому от мороза лицу. На "белесых бровях у него иней, губы потрес-
кались от ветров. Когда у Родиона родился сын, он отпустил усы, и они
щетинились под носом, вызывая усмешки и шуточки друзей. На усах намер-
зали сосульки.
В бочке имелся телефонный аппарат, но он пользовался им в самую
лютую непогоду, когда голоса на палубе не слышно. Большей частью обхо-
дился без телефона, не любил прикладывать к уху холодную трубку.
Месяц назад, расставшись с матерью, женой Августой и двухлетним
сыном Елеской, отправился Родион с артелью в неблизкий путь. До Архан-
гельска добирались малоезженым зимником через Кепину - двести с лишним
верст. Скарб и продукты везли на санях мохнатые обындевелые лошадки, а
зверобои шли пешком.
В Архангельске Родион навестил брата Тихона. Он в этом году кон-
чал морской техникум.
Три года - срок невелик, но как изменился брат! Уезжал он из села
маленьким, неприметным пареньком с фанерным чемоданом, который смасте-
рил для него Родион, в скромной одежде, а теперь вымахал из щуплого
подростка в рослого моряка. Плечи у Тихона раздались, мускулы на гру-
ди, на руках выпукло играют под тельняшкой. Родион одобрительно заме-
тил:
- Ишь силу набил! Видать, кормят хорошо!
Тихон улыбнулся карими материнскими глазами, вытащил из-под койки
гирю-двухпудовку.
- Кормят хорошо. Но я вот еще чем занимаюсь. Попробуй-ка.
Родион поднял гирю до плеча, осторожно задвинул ее обратно под
койку.
- Вон какую тяжесть поднимаешь! А я человек серьезный. В работе
силу коплю. Ну, как живешь? Рассказывай.
Тихон говорил спокойно, неторопливо, не упуская случая лишний раз
щегольнуть перед братом мудреными словечками из моряцкой науки.
- Занятий у нас по шесть часов в день, да еще вечерами в библио-
теке, в навигационном классе сижу, самостоятельно штудирую... Да физ-
культура в спортзале, да политзанятия с лекциями про международную
жизнь. Словом, забот хватает, - Тихон улыбнулся открыто, радостно. Меж
припухлых, алых, как у девушки, губ блеснули чистые здоровые зубы. -
Как маманя? Как племяш?
- Маманя здорова. Племяшу два года стукнуло перед рождеством. Те-
бе от всех большой привет. Маманя вот гостинцев послала, - Родион по-
ложил на тумбочку узелок.
- Спасибо.
Родион любовался братом. Учеба пошла ему впрок. Лицо умное, дело-
вое, серьезен, опрятен, вышколен. Закончит техникум и будет плавать на
морских судах не на таких, как плавал Родион, не на шхунах и ботах.
Брата ждут океанские корабли! Родион чуточку даже позавидовал ему, но
потом подумал: "У каждого своя судьба. Времена теперь другие".
- Девчата, наверное, жалуют вниманием вашего брата? - спросил он.
- Еще бы! Мореходчики по всему Архангельску первые кавалеры. По
выходным дням у нас в клубе танцульки, так от девчат отбоя нет.
- Завел себе подружку?
- Само собой.
- Ишь ты... баская?
- Красивая. Зовут Эллой.
- Эллой? Что за имя такое, не поморское? Чья дочь?
- Капитана. На траулере плавает. По три месяца дома не бывает.
- Пока батьки нет, ты, значит, и крутишь любовь?
- Она меня с отцом знакомила. Понравился он. Как кончу мореходку
- зовет к себе на судно. Ну да наше дело - куда пошлют. Меня, скорей
всего, в торговый флот. В загранплавание пойду.
- Везет тебе. Молодец. Домой-то собираешься? - ревниво спросил
Родион, подумав, что брат совсем забыл родное село.
- Непременно. Сдам экзамены, получу диплом - и тогда в Унду в от-
пуск.
Родион собрался на ледокол. Тихон надел шинель, фуражку-мичманку
и совсем стал похож на заправского морехода. Стройный, приглядный, он
шел по улице чуть вразвалочку и говорил с Родионом бойко, по-городско-
му.
- Ни пуха ни пера! - пожелал он на прощанье. - Шесть футов под
килем. Вернешься со зверобойки - заходи.
- Зайду, - пообещал Родион.
Постояли рядом. Обоим взгрустнулось. Тихон подумал: в трудный
рейс идет брат, во льды, в седое Белое море. На ледоколе, конечно, не
то что на прибрежном выволочном промысле, риска меньше, но все же при-
дется не сладко. Вспомнил об отце, которого унесло на льдине в океан в
такую же сумеречную зимнюю пору...
Тихон обнял Родиона, похлопал его по плечу. Тот тоже расчувство-
вался, расцеловал брата.
- До свиданья, - сказал Родион дрогнувшим голосом. - Летом встре-
тимся дома.
- Обязательно встретимся. Ну, бывай!
Тихон постоял, пока Родион, проскрипев по снегу подшитыми вален-
ками, свернул в боковую улицу.
Рассчитывали братья встретиться скоро, да не довелось...
2
Прошла ночь. Машина все работала, и ледокол упрямо проламывал се-
бе дорогу во льдах, оставляя за кормой смерзающееся крошево. В начале
утренней вахты Родион разглядел в бинокль лежбище тюленей километрах в
полутора от корабля, возле большой полыньи. Наметанным глазом прикинул
- штук пятьсот. Большое стадо. Обрадованно заворочался бочешник, рас-
пахнул полы тулупа - жарко стало. Еще раз посмотрел в свою оптику - не
ошибся ли, - крутанул ручку телефона и, услышав в трубке спокойный ба-
сок капитана, доложил:
- Справа по курсу лежбище. Расстояние - версты полторы. Штук при-
мерно полтыщи.
Капитан - седой морж, полярник, обрадованно засопел в трубку, од-
нако подпустил шпильку:
- Все на версты кладешь, моряк? Когда на мили да кабельтовы1 обу-
чишься? Справа по курсу, говоришь? Добро! Еще подойти можно?
1 Морская миля - мера длины - 1852 м; кабельтов- 185,2 м.
- С полверсты, не больше. А то вспугнем. Место открытое.
- Подходы к лежке каковы?
- Лед ровный. Торосы в стороне.
- Добро. Скажешь, когда "стоп".
- Есть, сказать "стоп", - повторил Родион и, повесив трубку, при-
нялся следить за зверем.
Тюлени, словно камни-валуны, лежали спокойно. Родион опустил би-
нокль.
- Стоп, хватит!
"Садко" остановился. Палуба сразу ожила. Отовсюду, изо всех люков
и дверей выбегали зверобои, на ходу застегивая на себе куртки, ремни,
хватали багры, вскидывали за спину зверобойные винтовки.
Спустили трап. Родион из бочки указывал направление. Плотные лов-
кие мужчины в ватниках, полушубках, брезентовых куртках, сойдя на лед,
гуськом направились к залежке. На ходу разделились на группы.
Вперед выбежали стрелки. Три шеста-вешки с флажками - бригадные
знаки - остались стоять в разных местах. Вот уже ветер донес до кораб-
ля сухой треск винтовочных выстрелов.
Сверху Родион видел, как, перебив самцов и утельг из винтовок,
зверобои взялись за багорики и стали забивать молодь. Рассыпавшись по
льду, перебегая с места на место, они то взмахивали баграми, то внак-
лонку ошкуривали убитых зверей. "Садко" тем временем подошел поближе к
ним и остановился. Команда стала готовиться к приемке добычи: отворяли
люки в трюм, добавляли туда колотого льда, разравнивали его. Вскоре
ундяне подтащили к борту свои юрки и, положив их тут остывать на сне-
гу, пошли обратно.
Навстречу им волокли добычу другие. Через недолгое время всю ль-
дину возле ледокола усеяли аккуратные связки тюленьих шкур и тушек.
Позади, у полыньи, осталось опустевшее поле со снегом, изрытым мужиц-
кими бахилами, забрызганным тюленьей кровью.
На корабле погромыхивала лебедка, поднимая со льдины и опуская в
трюм связки шкур и собранные в плетеные мешки тушки, бригадиры вели
учет добытому зверю. Часть ундян спустилась в трюм укладывать груз.
К вечеру добычу погрузили, люки задраили, палубу вычистили, все
привели в порядок. Усталые люди ушли в жилые помещения. Родион сдал
вахту и спустился в кубрик.
Ночью наблюдательная бочка не пустовала: дежурный ледовый лоцман
высматривал во мраке под звездным небом дорогу для "Садко". По без-
молвным пустынным льдам скользил голубой луч прожектора. Все так же
ритмично работала паровая машина, и от ударов о лед вздрагивал корпус
корабля.
В жилых помещениях "Садко" народу - густо. Кроме команды, на суд-
не находилось восемьдесят зверобоев. Даже красный уголок пришлось за-
нять и, когда показывали фильм, поморы аккуратно складывали в угол
свои пожитки.
Ледокольный пароход возвращался из зверобойной экспедиции к род-
ным берегам. Ундяне отдыхали, отсыпались. Им еще предстояло добираться
от парохода домой по бездорожью, по заснеженной тундре. В кубрике за-
нимались кто чем. Любители домино стучали костяшками, хозяйственные
мужики чинили одежду, обувь, чтобы явиться домой в лучшем виде. А люди
беспечные, склонные к праздному времяпрепровождению, вроде Григория
Хвата, говоря по-флотски, "травили", а попросту изощрялись в болтовне.
Григорию было уже за сорок. В шапке рыжеватых с курчавинкой волос
проглядывала седина, на загорелом лице - у губ и глаз - морщинки. Но
глаза еще были острые, цепкие, по-прежнему молодые.
- Вот придем домой - первым делом в баньку. Женка будет спину
мыть. Люблю, когда она моет. Приятно...
Анисим Родионов резался в домино с Николаем Тимониным. У того в
последние два года все дочери повыходили замуж и без лишних слов сде-
лали Николая уже трижды дедом. Анисим и Тимонин, оба в тельняшках, ро-
зоволицые, потные, словно вышли из парной. В кубрике душно, жарко,
пахло краской от труб. Анисим зацепился от скуки за банные разговоры
Хвата:
- Кто о чем, а... - он не договорил, махнул рукой, дескать, при-
думал бы что-нибудь получше.
- Да, все о баньке, - Григорий заложил большие руки с рыжеватой
порослью за голову, потянулся: - Ты, Родька, обучил Густю себе спину
мыть?
Родион пытался читать, но свет в кубрике слабый, лампочка все
время мигала. Он опустил книгу.
- Дело нехитрое.
- Верно. Не мудреное дело. А я скажу, что жену, как хорошую соба-
ку, надобно всему обучить: и спину мыть, и бахилы с ног стягивать, и в
рыбкоон за бутылкой при надобности бегать. Все должна уметь делать
настоящая жена. А промысловым делам ты ее учил? Сети вязать умеет? А
ставить их да трясти?1
1 Трясти сеть - осматривать ее, высвобождая из ячей рыбу, не вы-
таскивая целиком сеть из воды.
- Все умеет.
- Это ладно. А то, смотрю, нонешние женки не больно-то до промыс-
ла охочи. Им бы только щи варить да детишек рожать. Вот старые женки -
те все умеют: тюленя багориком бить, со льдины на льдину, не замочив
подола, прыгать, на тоне сидеть, погудилом1 править...
1 Погудило - длинная рукоять руля на еле, рыбачьей лодке.
- Доведется - и моя все сумеет.
- Хорошо, что сумеет, - одобрил Хват. - А ты уверен, что твоя
женка верна тебе? По два месяца дома не бываешь. Не каждая жена может
выдержать такой срок...
- А твоя? - спросил Родион. - Что ты все про других? Ты про свою
скажи.
- Моя уж стара. У меня без сомненья. Крепко на якоре сидит. А
скажи, пароходские тебя, часом, не разыгрывали? - перевел Хват разго-
вор на другое. - Нет? Меня так один хотел разыграть, когда в море выш-
ли. Иду я из кубрика на камбуз за кипятком, вижу - высовывается в люк
из машинного отделения чумазая башка с седыми усами. Шишка на лбу -
во! - с кулак. Руки ветошью вытирает, на меня уставился. Я спрашиваю:
"Отчего, мил человек, у тебя шишка на лбу?" А он отвечает: "А я, гово-
рит, как пришел из рейса домой, то прежде чем дверь в квартиру отво-
рить, в замочную скважину решил поглядеть - нет ли дома посторонних...
Ну, а жена тем временем в магазин собралась, как размахнет дверь, да
мне по лбу!.. Вот и шишка". - "Здорово, говорю, тебя женка поприветс-
твовала посля долгой разлуки!" - "Да, отвечает, она у меня такая. Все
делает с ходу, рывком, и шишку мне тоже рывком припечатала". Ну вроде
я его самолюбие задел, чувствую, он мне тоже собирается шпильку под-
пустить. Вот кончил он вытирать руки о ветошь и говорит: "Послушай,
добрый человек, сделай одну услугу. Мне, говорит, на палубу вылезать
некогда, машина держит". - "Какую услугу", - спрашиваю. "А сходи к
старпому и передай от меня, Сергеича, просьбу: пускай он выдаст с пол-
кило аглицкой соли, по щепотке в топку подбрасывать. А то уголь плохо
горит. Понял?" - "Понял", - отвечаю. А сам смекаю, что такое аглицка
соль. Мне как-то в Унде фершал давал ее от одной интересной хвори. Я и
говорю усатому: "Сходи сам, ежели у тя крепко закупорило..." Ну, он
усищами зашевелил, голову задрал - сдавай грохотать. "Молодец, гово-
рит, помор! Не дал себя поддеть на крюк. Даром, что из деревни!" А я
ему в ответ: "Вот ты лясы со мной точишь, словно баюнок2, а в машинном
у тебя непорядок: течь! Разве ты не слышал, как тревогу по судну игра-
ли? Вся команда по местам разбежалась". Он перестал смеяться, глаза
вытаращил: "Течь?" - да как сиганет вниз по трапу, только его и видел.
2 Баюнок - рассказчик, сказочник (от слова "баить" говорить).
- Ловко! - вдоволь посмеявшись над механиком с шишкой, сказал Ро-
дион.
Пробили склянки.
- Довольно травить, - распорядился Анисим. - Кто нынче у нас вах-
тенный по мискам? Айда на камбуз.
После ужина Родион собрался на вахту. Переобулся в теплые вален-
ки, принесенные из сушилки, надел ватник, нахлобучил мохнатую шапку из
собачьего меха. Постоял, словно бы запасаясь на всю вахту теплом
жилья, и шагнул к двери. Хват сказал вслед:
- Ежели увидишь из бочки Унду , - меня разбуди. Глянуть охота.
- Разбужу, - ответил Родион, приняв шутку.
По палубе гулял ветер, резкий, с посвистом. Гудело в снастях, в
мачтах, антенне. Выйдя на бак, Родион посмотрел вверх, крикнул:
- Эй, Василий!
Услышав его, сменщик вылез из бочки, спустился на палубу.
- Как там, донимает? - спросил Родион.
- Ветрище...
- Иди грейся.
И вот опять Родион в бочке, опять разглядывает в бинокль торосы,
полыньи, прикидывает на глаз толщину льда на изломах. Темнеет. Види-
мость теряется. Родион включает прожектор, и он освещает узкую полосу
по ходу судна. От торосов, что поодаль сторожат море, ложатся резко
очерченные тени. А дальше - тьма, плотная, настороженная, будто че-
го-то выжидает.
"Садко" идет средним ходом до пяти узлов, раздвигая податливое
ледяное крошево. О нос, о борта стукаются льдины. Ветер гуляет по па-
лубе. На его удары тихим звоном отзывается рында. Сдувает ветер с па-
лубы сухой, мелкий, словно крупа манка снег, забивает им все щели, за-
зоры у фальшборта, у надстроек, гонит резкими ударами снежинки под ба-
рабан с якорной цепью...
В затененной от лучей прожектора воде за бортом Родион видит дро-
жащее отражение крупной звезды. Мелькнуло и пропало. Откуда звезда?
Небо сплошь за тучами. А может, показалось? Может, это не звезда, а
игра света от топового огонька на верхушке мачты?
Ветер все крепчает. Через каких-нибудь полчаса на судно налетает
снежный заряд, и перед Родионом возникает плотная белая пелена. В лу-
чах прожектора снег летит скопищем белых мотыльков-однодневок.
Упрямо пробирается "Садко" сквозь льды и пургу.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
В конце марта зверобои вернулись домой с ледокольного и прибреж-
ного промыслов и стали готовиться к весенне-летней путине. Родиона,
как и прежде, зачислили в команду судна, где капитаном шел Дорофей
Киндяков, а мотористом Офоня Патокин.
Августа по-прежнему работала в клубе. В последнее время у нее
прибавилось домашних забот. Сын требовал внимания. И хотя шел ему тре-
тий год и он уже вполне уверенно бегал по избе, а с наступлением тепла
и на улице, присматривать за ним все же надо было неотступно.
Снова пришло время собирать мужа в плавание. Августа стирала,
штопала и гладила белье и одежду, досадуя, что Родион опять надолго
исчезнет из села.
Почти за четыре года замужества она видела возле себя Родиона в
общей сложности не больше двух лет. Такова участь поморки: встретив
мужа, готовь его снова в путь; проводив, жди в томлении и тревоге, а
потом опять встречай. С зимней зверобойки на вешно, на летний лов в
море, осенью - на Канин за навагой. И как заслепит глаза февральское
низкое солнышко - опять готовь Родиону мешок - во льды идет, тюленя
бить. Постоянные разлуки вошли в привычку. Не только у Августы муж ме-
сяцами в море, а и у всех женщин плавают бог весть где - на Мурмане, у
Канина, в Мезенской да Двинской губах. А иной раз забросит их промыс-
ловая судьба на Кепинские или Варшские озера.
Межсезонье - время между окончанием зверобойного промысла и нача-
лом рыболовецкого самое веселое и радостное в Поморье. Апрель и почти
весь май мужчины дома, в семьях.
Вернувшись под родные тесовые крыши, мужики предавались вполне
заслуженному отдыху: первую неделю гуляли, ходили друг к другу в гос-
ти, укрепляя родственные связи и знакомства, а потом их охватывала не-
уемная и кипучая хозяйственная деятельность. Целыми днями стучали на
поветях топорами, ремонтировали старые лодки, тесали кокоры для новых
карбасов, гнули шпангоуты, выстругивали весла из крепкой мелкослойной
ели, чинили невода, мережи, поправляли крылечки у изб, шили бахилы.
Почти два месяца проходили в неустанных домашних трудах, и жены не
могли нарадоваться на мужей - такие они деловитые, умелые да торова-
тые, такие домоседы, да как они ласковы да чадолюбивы!
По улицам уверенно и степенно, зная себе цену, шагали потомствен-
ные зверобои, бочешники, кормщики, капитаны, мотористы, бригадиры,
рыбмастера, звеньевые. Стайками собирались подростки - сегодняшние
зуйки, завтрашние рыбаки. Ходили мужчины от соседа к соседу по делу, а
то и просто так - посидеть, потолковать. Вечерами тянулись в клуб, в
кино.
Сухопутной "кают-компанией" служило рыбкооповское крыльцо с добе-
ла выскобленными уборщицей ступенями. Еще до того как продавщица заб-
рякает замком у двери, тут занимали свои места и старики, и те, кто
помоложе, кому не сидится в избе. Вьется махорочный дым, нижется,
словно узелок на узелок в ячеях сетки, неторопливая и обстоятельная
беседа. Весеннее солнышко, пробив тучи, заливает крылечко веселым све-
том. Однако было студено: старики сидели в ватниках, валенках и ушан-
ках. Ветер холоден и резок. Конец мая, а в проулках еще лежал снег.
Весна в Унде неласкова, словно мачеха, да привыкли к ней. И такая хо-
роша, потому что - весна!
За избами на окраине села пекарня дымит день-деньской единствен-
ной кирпичной трубой.
После того как утреннюю выпечку хлеба увезли в фургоне в магазин,
Фекла села пить чай. Это было для нее одним из самых приятных занятий.
На столе уютно пошумливал старинный, принесенный из дому латунный са-
мовар. В печи весело разгорались дрова для следующей выпечки. Из топки
на пол выскочил уголек. Фекла подхватила его и бросила обратно в
огонь. Обожгла палец, подержала во рту.
Чай она пила крепкий, из маленькой чашки с васильками на боках, с
сахаром вприкуску и со свежим хлебом. Хлеб не резала ножом, а отламы-
вала от буханки - так ей казалось вкуснее, аппетитнее.
Напившись чаю, она прибрала на столе, перед небольшие стенным
зеркалом в деревянной раме уложила волосы, упрятала их под белую чис-
тую шапочку и взялась было за кочергу, чтобы поворошить в печи дрова.
Но тут в сенцах послышались тяжелые шаги, дверь отворилась, и в пекар-
ню заглянул Борис Мальгин - рослый, синеглазый, с шапкой русых волос.
- Эй, пекариха, принимай муку! - окликнул он и скрылся за дверью.
Фекла поставила кочергу и вышла на крыльцо.
- Весь чулан завален мешками. Куда принимать-то? - сказала она.
- Это уж твое дело - куда. - Борис взялся за мешок, подвинул его
к краю телеги и, пригнувшись, взвалил себе на спину. - Эй, берегись!
Растопчу.
Фекла побежала в пекарню, растворив перед ним настежь двери.
- Напугал. Право слово, напугал! - с напускной строгостью прого-
ворила она. - Давай сюда, в этот угол. Только не на бок вали мешки, а
ставь их стоймя.
- Тебе не все равно?
- Кабы было все равно, так бы лазили в окно.
- В твое оконце только и лазить, - поставив мешок, Борис указал
на крохотное окно чулана, забранное железными прутьями. - Темно, ниче-
го не видать. Только баб щупать... - он протянул было руку к ней, но
Фекла не очень сильно, так, чтобы не обидеть мужика, но достаточно
внушительно ударила по ней.
- Давай, давай, работай. Нечего тут...
- Ишь, недотрога! - пробурчал Борис и вышел на улицу.
Пока он носил мешки, Фекла стояла на крыльце в сторонке, чтобы не
мешать. Молча поглядывала на него своими карими ясными глазами. Волосы
тщательно упрятаны под шапочку. На гладких щеках румянец, розовые моч-
ки ушей на солнце будто насквозь просвечивают. Подбоченилась. Локоть
обнаженной руки розовел, а рука круглая, белая, налитая молодой силой.
Ступеньки крыльца жалобно поскрипывали под тяжестью Бориса с ту-
гим, объемистым мешком на спине. Волосы у него рассыпались, нависли
над глазами. Одна рука вцепилась в завязку мешка, другая - большая,
крепкая, поддерживала его за спиной за уголок.
- Чего стоишь барыней? - спросил он на ходу.
- Отдых мне положен или нет? С опарой-то, думаешь, легко возить-
ся?
Он прошел в чулан. Мешок мягко плюхнулся на пол, крылечко чуть
заметно вздрогнуло.
- Бедная, пожалеть тебя некому, - с напускным сочувствием сказал
он, снова выйдя из пекарни.
- Я в жалостях не нуждаюсь.
Телега опустела.
- Вот так, - обронил Борис. - Считала мешки-то?
- Восемь штук.
- Верно. Считать умеешь. Распишись-ка в накладной. Вот так. - Бо-
рис спрятал накладную в карман, сел на телегу, дернул вожжи. - Проще-
вай пока.
Он бегло глянул на Феклу, и васильковая синева его глаз взволно-
вала ее.
- Прощевай... - тихо отозвалась она и вернулась в пекарню.
Ей почему-то взгрустнулось. Все одна да одна, слова вымолвить не
с кем. С уборщицей Калистой, которая приходит с утра мыть полы, много
не натолкуешь, ей бы скорее отделаться да бежать домой. Борис вот при-
ехал, свалил мешки и - до свидания. А ей хотелось, чтобы он побыл
здесь, поговорил с ней. Ну, скажем, о жизни, которая почему-то мало
приносит человеку радостей... Хороший мужик. Собой видный и тоже оди-
нокий. Вдовец.
Фекла вздохнула, поглубже натянула на лоб свою шапочку и приня-
лась замешивать тесто, взявшись за мешалку обеими руками. Тесто начи-
нало пузыриться. К тому времени, когда печь протопится, оно поднимет-
ся. С усилием проворачивая опару, она все размышляла о своем одино-
честве, и эта работа, которая вначале ей даже нравилась, теперь пока-
залась однообразной, надоевшей. Феклу, как и прежде, неудержимо потя-
нуло к людям, и она стала подумывать, не уйти ли ей с пекарни.
Эта мысль не покидала ее, и намерение сменить занятие постепенно
укрепилось. "Схожу к Панькину, попрошусь на промыслы, - решила Фекла.
- У моря живу, а моря не вижу".
2
За десять лет пребывания Панькина на должности председателя рыбо-
ловецкого колхоза люди так привыкли к нему, что без Панькина не мысли-
ли ни колхоза, ни оклеенного голубенькими обоями небольшого кабинета
на втором этаже бывших ряхинских хором, ни зверо-бойки, ни рыбного
промысла, ни вообще новой жизни в старинном рыбацком селе. Авторитет
председателя был незыблем, как материковая земля с причалом: "Раз
Панькин сказал, - значит, все!"; "Поди, спроси у Панькина"; "Поскольку
Панькин возражает, значит, есть основания". Так в повседневном дере-
венском обиходе упоминали его имя.
Когда зверобои собирались на лед, Панькин ночей не спал, лишь бы
обеспечить артели всем необходимым, самолично проверял зверобойное
имущество, качество продуктов, заботился о лошадях, которыми доставля-
ли поклажу бригад к месту выхода на лед. Перед навигацией сам убеждал-
ся в исправности и надежности судов и карбасов, находил время и для
текущих дел, вплоть до распорядка торговли в рыбкоопе, выполнения за-
кона о всеобуче в полном взаимодействии с сельсоветом, депутатом кото-
рого избирался столько же лет, сколько был председателем. Панькин при-
вык к этим вечным заботам и тревогам, к своему полумягкому, неизменно-
му со времен кооператива правленческому стулу и письменному столу с
закапанным чернилами и кое-где протершимся зеленым сукном. К нему вхо-
дили запросто, без приглашения, без вежливого стука в дверь, садились
на стул и выкладывали, у кого что наболело. Жил он все в той же старой
покосившейся избенке, и по-прежнему в домашнем кругу жена называла его
Заботушкой. Прозвище как нельзя лучше подходило к нему: он вечно ходил
быстрой озабоченной походкой, чуть припадая на больную ревматизмом но-
гу, и всегда кидал вокруг себя цепкие придирчивые взгляды, от которых
ничто - ни плохое, ни хорошее - в селе не могло укрыться. Стараниями
Панькина многие рыбаки получали из колхозных запасов тес, кирпич,
гвозди для того, чтобы починить или заново построить избу. Такую по-
мощь рыбаки особенно ценили, потому что строительных материалов на
сотни верст в округе днем с огнем не найти, кроме круглого леса, и
доставка их в навигацию на грузовых пароходах обходилась в копеечку.
Если Панькин отправлялся на семужьи тони на морское побережье в мотор-
ном карбасе, то непременно брал с собой работника рыбкоопа с коробами
и ящиками, в которых везли хлеб, сахар, масло, чай, папиросы - снаб-
дить в кредит рыбаков, сидящих неделями безвыездно на пустынном бере-
гу.
Хозяйственную хватку и расторопность председателя по достоинству
оценило и начальство. Неоклеенные сосновые стены в его избенке были
увешаны благодарственными грамотами. Не так давно премировали Панькина
мотоциклом, и он изредка гонял на нем по селу и побережью, наводя
страх на кур и рыбью молодь, жмущуюся к берегам. На деловых совещаниях
его и, разумеется, возглавляемый им колхоз "Путь к социализму" неиз-
менно упоминали в числе передовиков. Односельчане на ежегодных отчет-
но-выборных собраниях в начале зимы снова и снова ставили Панькина к
колхозному штурвалу. И хотя он в последнее время вроде бы стал сдавать
и отказываться от должности, ссылаясь на ревматизм и прошлое ранение,
рыбаки, посочувствовав ему, дружно предлагали: "Панькина председате-
лем! У него опыт, и он много лет руководит! Окромя его никого не надо.
А ежели здоровье у него подкачало - пускай едет на теплые воды, на ку-
рорт за счет колхоза!"
Панькин от предложения поехать на курорт отмахивался с шуточками:
"На югах-то шаг шагнешь - и винный ларек с армянином. Спиться запросто
можно!"
И опять он при своей беспокойной должности. Ему и лестно, что ры-
баки ценят его умение управлять хозяйством, и немного грустновато от-
того, что пора бы искать работу полегче, да как оставишь все то, что
создано в немалых трудах?
Много лет отдано хозяйству, немало здоровья потеряно. Главная за-
бота Панькина - план. Его легко составить, да нелегко выполнить. Трес-
ка, навага, сайда и селедка, плавая в беломорских водах, отнюдь не
спешат в ловушки, чтобы колхоз выполнил его. Уловистость изменчива и
ненадежна. Еще в глубокую старину деды говаривали: "Промысел никогда
ровен не живет". Однако ундяне без рыбы не сидят и план, что установ-
лен ры-бакколхозсоюзом, выполняют ежегодно. Выручают сноровка, знание
промысловых тонкостей да подвижность и маневренность маленького, но
шустрого флота с опытными капитанами и рыбмастерами.
В нынешнем, сорок первом году задание колхозу против прежнего
увеличили на тысячу центнеров. В области в канцеляриях сидят расчетли-
вые и дальновидные люди. Прикинули: в прошлом году колхоз выловил ты-
сячу центнеров сверх плана, значит, у него есть возможность мобилизо-
вать резервы, и заверстали эту тысячу центнеров в план. Теперь Панькин
и ломает голову, как к концу года выйти с хорошими показателями, ибо
за невыполнение плана председателей крепко песочат, да и рыбаки теряют
премиальные надбавки.
В эти дни перед выходом в море правленцы проверяли готовность су-
дов. Панькин с утра ездил на моторке на дорофеевский бот "Вьюн" с пя-
тидесятисильным двигателем. Задумал Дорофей уйти подальше от родных
берегов, подняться вдоль западного побережья Канина и половить там не-
водом-снюрреводом треску. В старые времена в те воды на парусниках
почти не ходили - далековато, да и опасно.
Заманчивы неизведанные места, тянут к себе неодолимо, призывно.
Сколько плавал Дорофей, сколько бурь и штормов перебедовал, но как бы
ни было трудно в море, всегда запоминал "уловистые" районы. Пытался
познать в движении рыбьих косяков закономерность, примечал береговые
ориентиры, глубины, грунты на дне, направления течений. На малых водах
треска опускается севернее, на больших глубинах - поднимается южнее.
Приметы все в памяти, не на карте, не в лоции, самим вымерены, самим
изведаны.
Панькин не сказал Дорофею о своих опасениях насчет дальнего лова,
не хотел обижать кормщика, да и крепко надеялся на него, старого свое-
го товарища. Только посоветовал:
- Помни, Дорофей, о плане. Ежели у Канина пусто - поворачивай к
Мезенской губе к подходу сельди.
Дорофей ответил, что поворачивать не придется, он в том уверен.
Панькин поуспокоился и поехал в село.
Поставив моторку у причала, он поднялся на берег и пошел в прав-
ление. Там его ожидали люди с разными делами: пастух оленьего стада
Василий Валей, работавший в артели по найму, с тревогой сообщил, что
олени болеют и надо вызвать ветеринара. Коровий пастух тоже не порадо-
вал: кончились запасы сена, а подножный корм еще не вырос. Хорошо, что
в селе имелся резервный запас сена, и Панькин распорядился отправить
корм на карбасах по реке.
Вдова рыбака хлопотала о пенсии за мужа, погибшего на промысле,
директор семилетки пришел напомнить о заготовке дров для школы. Решив
все вопросы, Панькин хотел идти обедать, но его задержала Фекла.
Определив ее на пекарню, Панькин считал, что судьба ее таким об-
разом решена, и не видел Зюзину в конторе около двух лет. И вот она
явилась. С чего бы?
- Здравствуй, Фекла Осиповна. Садись, пожалуйста, - председатель
сунул в ящик стола деловые бумаги и посмотрел на нее выжидательно, от-
мечая про себя некоторые изменения в ее облике. Фекла была все еще
пригожа и налита здоровьем и силой. Однако в движениях ее появилась
медлительность и основательная уверенность. Она заметно пополнела, под
пухлым подбородком с нежной кожей наметились складки, под глазами -
морщинки.
- Все одна по жизни шагаешь? - спросил Панькин, пока Фекла соби-
ралась начать разговор.
- Пока одна...
- Пока? Значит, что-то наметилось в перспективе в твоей одинокой
жизни? - председатель пытался вызвать ее на откровенность, расшевелить
в ней прежнюю задорно-шутливую манеру беседовать, но Фекла была сдер-
жанна.
- Ничего нет в этой, как ее, - пер-спек-ти-ве, Тихон Сафоныч.
Пришла по делу. Из рыбкоопа уволилась по личному желанию. Хочу рабо-
тать в колхозе на промыслах.
Фекла тоже отметила про себя, что Панькин несколько постарел,
прежняя бойкость и напористость уступили в нем место расчетливой прак-
тичности. Он стал полнеть, непокорные русые волосы поредели, на голове
обозначились залысины.
- Надоело, что ли, хлебы печь? - спросил Панькин неодобрительно.
- Да нет, работа там хорошая, и рыбкооповские ко мне относились
по-доброму. Благодарность с печатью на красивой бумаге имею от правле-
ния. Однако тянет к промыслу, к людям. Надоело в одиночестве на пекар-
не сидеть. Мне бы на тоню или на судно, к тому же Дорофею на бот, хоть
поваром, хоть матросом. Что так смотрите, Тихон Сафоныч? Думаете, не
выйдет из меня матроса? Я при необходимости могу и на ванты лазить...
Пекарню я сдала Матрене Власовой. Теперь совсем свободна.
- Гм... Значит, свободна... - Панькин вспомнил, что тогда, два
года назад, Фекла приходила с той же просьбой - отправить ее туда, где
"все работают дружно, артельно, весело". Видимо, ее все-таки тянет к
людям, хлебопечение ей прискучило. - Значит, свободна, - повторил
председатель. - На ванты лазить тебе тяжело и несподручно, да и не на-
до. Теперь флот моторный, парусов нету. Команда на боте Дорофея укомп-
лектована. Туда, к сожалению, назначить тебя не могу.
Фекла погрустнела, ждала, что он еще скажет. А Панькин подумал,
что от прежней насмешницы с острым, как бритва, языком, язвительной и
недоверчивой, в ней не осталось и следа. "Неужели это так? Неужто вре-
мя изменило Феклу?" Как бы он хотел, чтобы она сказала сейчас что-ни-
будь задиристое, смешливое, как бывало. Но она молчала, ждала ответа и
только настороженно посматривала на него своими красивыми, блестящими
глазами. "Хоть глаза-то у нее не потухли, и то хорошо! - подумал Пань-
кин. - Нет, по ним видно, что характер у нее остался прежний".
Придя к такому выводу, он повеселел и посмотрел на нее уже при-
ветливее, добрее. Поймав его взгляд, Фекла заметила:
- Что долго думаешь? Али постарел, голова плохо работает?
"Вот-вот, давай, давай!" - Панькин обрадованно заговорил в преж-
ней своей манере:
- Такую кралю не просто к работе пристроить. К сетям да рюжам
поставить - ноготки обломаешь, руки повредишь. В море послать - от со-
ли седина в волосы бросится, красоту потеряешь. Вот что я придумал:
валяй-ка ты, Фекла Осиповна, боярышню-рыбу в невода заманивать...
- На тоню? - оживилась Фекла. - Это мне подойдет.
Правда, она пожалела, что не попадет на бот. Ей бы хотелось побы-
вать в море, испытать себя. Ведь многие женщины из села ходили раньше
на шхунах и ботах поварихами-камбузницами, а то и матросами.
Фекла умолкла и поглядела в окно. Там, за избами, стоящими на
угоре вразброс, виднелась река, бьющая в берег мелкой волной. А даль-
ше, правее - в тумане сырого весеннего предвечерья открывался простор
Мезенской губы. И вспомнила Фекла свое детство...
Она с отцом да соседской девочкой Аниськой отправилась верст за
десять от села ловить семгу на юрку1. Море было ласково, спокойно. Си-
дела тринадцатилетняя Феклуша с подружкой в море на каменистой отмели
на юрке, слушала, как плещется у ног волна. А отец высматривал непода-
леку из карбаса в прозрачной воде семгу. Как подойдет рыба - невод
подтянут и вытащат ее из воды. Глянула Феклуша вдаль, а там, на море,
чернота, будто туча с неба осела на воду. Крикнула отцу: "Батя, в море
ветер пал!" Отец оглянулся - и впрямь взводень2 подходит. Стал он вы-
тягивать невод, ветер налетел, подхватил карбас, понес к берегу. А
Феклуша с Аниськой так на юрке и остались. Жутко. Ветер развел волну.
Вот-вот смоет девочек с ненадежной площадки. Ни жива ни мертва сидит
Феклуша, рукой в жердь настила вцепилась. Аниська рядом, чуть не пла-
чет. А взводень лупит и лупит по ним... Вот уже и держаться сил не
стало. Отец на карбасе не может подъехать, сколько ни гребет против
ветра, обратно сносит, заливает его.
1 Юрка - деревянное сооружение на помосте, расположенное в море
на отмели
2 Взводень - сильное волнение на море, крутая, большая волна,
крутой вал
Хорошо подоспели рыбаки, что с наветренной стороны в еле домой
добирались. Сняли промокших, испуганных малолеток-девчонок с ненадеж-
ного помоста...
И снова отец, как живой, в памяти Феклы. Вот он привел ее на по-
кос, поставил рядом, дал в руки тяжелую горбушу. "Коси, Феклуша, при-
выкай!"
Машет Феклуша косой по траве, скользит она поверху, только кончи-
ки у трав стрижет. Хочет девочка под корень траву срезать, да сил ма-
ло. Отец смеется: "Ну-ну, не горюй! Подрастешь маленько - наловчишь-
ся".
- О чем задумалась, Фекла Осиповна? - спросил Панькин, и Фекла
отвела взгляд от окна, от весенних половодных далей. Оставила в этих
далях свои воспоминания.
- Да так...
- Значит, договорились: пойдешь на тоню. В звено Семена Дерябина,
на Чебурай.
- На Чебурай так на Чебурай. Согласна. Спасибо, Тихон Сафоныч. А
когда выходить?
- Через недельку. Пойдет дора, увезет всех тоньских рыбаков. Го-
товься.
- Ладно. Буду готова. До свидания.
Фекла поднялась со стула, повернулась к двери легко, проворно,
как бывало и раньше, и вышла.
Панькин смотрел ей вслед с загадочной улыбкой. Если бы Фекла ви-
дела это, догадалась бы, что председатель что-то затеял и на тоню Че-
бурай послал ее не случайно. В колхозе было десять семужьих тоней, а
он выбрал именно Чебурай.
3
Снова Унда провожала своих рыбаков в море.
Под обрывом берега, у причала, стояли карбаса. В один из них ко-
манда Дорофея сложила свои вещи. Перед тем как отчалить, рыбаки подня-
лись на угор попрощаться с родителями, женами да детьми. Толпа народа
стояла возле длинного тесового артельного склада. Широкий ветер с губы
трепал женские платки и подолы цветастых сарафанов и юбок. Свежесть
ясного солнечного утра бодрила, однако на лицах у всех была легкая
грустинка.
Парасковья держала на руках внука. На нем - шапочка из мягкой
овечьей шерсти, теплая куртка, на ногах - коричневые, туго зашнурован-
ные ботинки. Ребенок тянул руки к отцу:
- Батя-я-я! В море хоцу-у-у! Возьми-и-и!
Родион обнял Августу, поцеловал ее в теплые влажные губы, подошел
к матери, взял Елесю на руки, прижал к себе.
- Рано тебе в море. Подрасти маленько!
Елеся недовольно шмыгнул носом, но плакать повременил, видно,
стеснялся многолюдья. Парасковья, как всегда, считала, что без ее со-
ветов сыну никак не обойтись:
- Осторожен будь, Родион. Береги себя... Особенно в шторм, чтобы,
не дай бог, с палубы не смыло. Суденышко-то маленькое, никудышное...
- Напрасно, маманя, так говоришь. Бот у нас крепкий, надежный. Со
мной ничего не может случиться. - Родион передал сына жене, обнял
мать. Она украдкой быстро-быстро перекрестила его. - Ты здоровье бере-
ги, тяжестей не поднимай, - наказал он в свою очередь матери.
Помахал рукой еще раз, уже с причала, сел в карбас. Григорий
Хват, попрощавшись с дочерью Соней, которая спустилась на причал, что-
бы передать ему узелок с домашними пирогами-"подорожниками", забрякал
носовой цепью. Большой, взматеревший за последние годы, словно шатун
медведь, Хват с неожиданной для его полновесной фигуры ловкостью вско-
чил в карбас, который сразу осел от его тяжести, устроился на банке и
взял весло. И еще трое сели в весла, и суденышко, повернув к боту,
стоявшему вдали на якоре, заскользило по реке, тычась носом в волны.
Уходили от причала карбаса. Шли рыбаки на путину в одно время, но
в разные места.
Карбаса под сильными ударами весел все удалялись, а толпа на бе-
регу стояла, махала платочками, косынками, шапками. Мохнатые лайки -
хвосты в колечко, - навострив уши, терлись возле ундян и тоже глядели
вслед карбасам. Поодаль от всех в одиночестве стоял, опершись на по-
сох, дед Иероним в неизменной долгополой стеганке, треухе и валенках с
галошами. Ссутулясь, он смотрел перед собой глазами, слезящимися от
резкого ветра, и думал, должно быть, о том, что больше не сидеть ему в
веслах, не ступать по палубе крепкими молодыми ногами, не тянуть вае-
рами снасть из глубин, где бьется крупная и сильная рыба. Давно отпла-
вал свое...
Пастухова окликнула Августа:
- Дедушко-о! Иди к нам.
Иероним обернулся на зов.
- Ушел Родионушко. Все ушли, - сказал он, подойдя. - Дай бог им
гладкой поветери да удачи в промысле. А боле того - счастливого возв-
ращения. - Заметив внука на руках Парасковьи, он принялся что-то ис-
кать в карманах, долго шарил в них и нашел-таки карамельку в замусо-
ленной бумажной обертке.
- На-о гостинец, поморский корешок!
Мальчик взял карамельку, развернул ее, бумажку спрятал в карман,
а карамельку - в рот. Щека надулась. Елеся зажмурился, причмокнул.
- Спа-си-бо, - едва выговорил он - конфета мешала во рту.
- Ешь на здоровье, - отозвался дед. - Дал бог тебе, Парасковьюш-
ка, хорошего внука! И на покойного Елисея очень похожего. Ну прямо вы-
литый Елисей. Я ведь его помню маленького, твоего муженька-то. Такой
же был, весь в кудерьках...
Парасковья вздохнула, хотела было всплакнуть, но удержалась. Ав-
густа спросила:
- А где же ваш приятель, дедушко Никифор?
- Крепко заболел. С постели не встает. Я каждый день его навещаю.
Ох, Густенька, скоро, видно, пробьет наш час. Господь к себе призо-
вет... - он помотал головой, плотно сжал губы, лицо - в морщинках.
- Что вы, дедушка, не думайте об этом, - сказала Августа.
- Думай не думай, а теперь уж скоро. Одно только утешает, Гус-
тенька, что остается после нас надежная замена поморскому роду. Вон
мужики-то в море отправились - один к одному как на подбор! А девицы
да бабоньки - все красавицы, умные да тороватые. Не выведется поморс-
кое племя. С такой думкой благополучной и уходить нам с белого све-
та...
Ветер вывернулся из-за угла сарая, будто кто-то его там удерживал
и теперь отпустил, раздул парусами сарафаны, захватил дыхание, чуть не
сбил с ног. Волны набежали на берег, обмыли камни-валуны, слизнули ил
под глинистым обрывом. Отступая, волны оставляли ру-чейки, бегущие об-
ратно в речку. Подошла Фекла, придерживая от ветра юбку, сощурив гла-
за, поздоровалась. Стала затягивать потуже концы полушалка, а ветер в
это время опять подхватил край юбки, обнажив на миг круглое колено,
обтянутое нитяным чулком с полосатой резинкой. Фекла досадливо оправи-
ла сарафан.
- Экой озорун ветер! - и, обращаясь к Иерониму, сказала: - Ме-
ня-то придешь проводить, дедушко?
Иероним озадаченно замигал белесыми ресницами.
- Дык куды тя провожать-то, Феклуша? На пекарню?
- На пекарне я теперь не роблю. Буду на тоне сидеть. Скоро пойдем
на доре к Воронову мысу.
- Скажи на милость! Я и не слышал, что ты уволилась от квашни.
По-хорошему ли ушла-то?
- По-хорошему, - ответила Фекла. - Не беспокойся. Грамоту благо-
дарственную дали.
- Ну, если грамоту, тогда ладно. Хороший ты человек, Феклуша, да
вот все одна живешь-то... Когда замуж-то выйдешь? Не дожить, видно,
мне до свадьбы. Выходи поскорее-то!
- Да как поскорее-то? Дело ведь не простое, - Фекла улыбнулась,
будто жемчугом одарила и пошла, думая: "Где он, мой суженый-ряженый? И
когда она будет, моя свадьба?"
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
В Архангельске, на Новгородском проспекте, среди старых тополей и
берез стоял небольшой одноэтажный дом вдовы судового плотника. В нем
лет десять назад сняла комнату Меланья Ряхина и жила в полном одино-
честве Три года спустя после переезда в областной центр она потеряла
отца - умер от старости и болезней. Мать предлагала Меланье перебрать-
ся снова в родительский дом, потому что все-таки любила дочь и очень
сожалела что жизнь у нее сложилась так неудачно. Муж выслан, работает
на лесоразработках где-то в Коми республике, дом в Унде потерян, сын
болтается на тральщике по морям, навещает Меланью редко. Но при всем
уважении к матери, дочь переехать в родительский дом все же отказа-
лась, потому что там жил брат, с женой которого она когда-то крепко
поссорилась и с тех пор имела к ней неприязнь.
Меланья свыклась со своей одинокой жизнью, хотя временами ей ста-
новилось очень тоскливо. Изредка из Муоманска приезжал Венедикт, при-
возил подарки, давал матери денег и, погуляв в Кузнечихе со старыми
знакомыми - то ли женщинами, то ли девицами, - Меланья их совсем не
знала, - снова уезжал в Мурманск.
Меланья со слезами провожала его на пристани, просила, чтобы он
перевелся в Архангельск на работу в тралфлот: "Пора тебе, Веня, осте-
пениться. Семью надо завести, а то ведь живешь бобылем - некому за то-
бой присмотреть, белье постирать, обед приготовить. Вместе-то нам было
бы лучше".
Венедикт с грустью смотрел на стареющую мать, примечая с каждым
приездом все новые морщинки и складки на ее лице, на шее, когда-то
гладкой, молочно-белой, словно выточенной. Примечал суховатость кожи
на маленьких, исколотых иглой руках, очень жалел мать, однако о пере-
воде на корабль, приписанный к Архангельскому порту, не помышлял. С
этим городом, как и с Ундой, у него были связаны неприятные воспомина-
ния.
- Может быть, когда-нибудь и переберусь сюда, - неуверенно отве-
чал он на настойчивые просьбы матери. - Только, мама, не сейчас. А по-
чему бы тебе не переехать в Мурманск?