ННОМ ОЗЕРЕ В июне начались туманы и частые дожди, разлились бесчисленнее речушки и ручейки, шумливо несущие с гор мутные талые воды. Все меньше оставалось снега на острове и заметно рыхлел морской лед. Все живое спешило использовать кратковременное полярное лето. По защищенным от холодных ветров южным склонам, по западинкам и небольшим лужайкам на серо-зеленом мягком ковре из лишайников и мхов пестрели яркие крупные цветы. Белые и желтые камнеломки, синие столистницы, голубые колокольчики, кисти каких-то красных цветов, словно дымкой окутанных белой шерсткой, желтые лютики, голубые незабудки, мак, гравилат... Некоторые из цветов издавали тонкий аромат. Все эти растения приобретали здесь особый облик. Они были низкорослыми, жались к земле, как бы ища защиты от холода. Листики их расстилались внизу, и среди мхов поднимались только красочные венчики цветов. Большинство цветов и других растений было многолетними. И понятно: семена их редко вызревали за одно короткое лето. Многие развивались бессемянным, вегетативным путем -- от корневищ. Нарядная пестрота тундры веселила взор. Но стоило только солнцу закрыться тучами -- и яркий день сразу темнел. Полярные цветы свертывали свои венчики, вся растительность блекла, принимала однообразный, серый вид. Особенно много было на острове лишайников. Ботаник мог бы насчитать тут около двухсот различных видов. Лишайник очень интересное растение. Это два организма, живущие вместе: зеленая водоросль и гриб. Если лишайник растет на камне, то своими корешками он крошит самые крепкие породы, даже гранит, оставляя на скале извилистые углубления, похожие на иероглифы. Заметно увеличился животный мир острова. Прилетевшие с юга водоплавающие птицы -- гуси, утки, лебеди -- шумели на разные голоса, расположившись на озерках береговой низины. В середине июля у птиц началась линька. Некоторые птицы при этом сразу теряют много перьев и летать не могут. Линный гусь, например, в это время смирно сидит, притаившись где-нибудь, чувствуя свою беззащитность. Шарапов с Ваней ежедневно ходили теперь на охоту за утками и гусями. Они облюбовали одно из больших озер, расположенное в десяти верстах от зимовья. Степан назвал это озеро Гусиным. Только вчера они принесли оттуда пять жирных гусей и несколько уток. -- Ну и гуси, прямо как на подбор! -- говорил с восхищением Федор. -- На подбор и есть, -- смеялся Шарапов. -- Птица-то вовсе дурная стала: палкой били. Ну и выбрали что покрупнее да пожирнее, добро выбор велик. Гусей и уток жарили, варили и коптили впрок: знали, что охота на них не будет продолжительной. Для Вани и Степана это была не только охота, но и занимательная прогулка. По пути их радовала каждая живая травинка, каждый цветок. Эти летние гости как-то особенно украшали суровые будни грумаланов. Возвращаясь домой, Ваня всегда приносил пестрый букетик цветов. Гусиное озеро было, собственно, не озером в полном смысле слова, а обширным мелководьем, образовавшимся от скопления талых вод. Огромным полукруглым заливом вдавалось оно вглубь острова, отодвигая стены скал верст на пять, от морского берега. Здесь, под высоким утесом на берегу озера, поморы частенько устраивались на привал, отдыхая после охоты. Они всегда с большим интересом наблюдали ключом бьющую вокруг жизнь и с горечью думали, что скоро летняя пора сменится мертвящей снежной ночью с однообразным завыванием ветра. Некоторые птицы совсем не боялись людей и близко подпускали к себе. А были и такие, что сами подходили к охотникам, с любопытством посматривая на непонятных бескрылых пришельцев. -- Вон смотри, Ваня, -- объяснял Степан, -- серые гуси, гуменники, издалека поглядывают. Хитрее птицы нет. Хоть и летать линный-то не может, а попробуй догнать его -- и собаке не угнаться. Ты и мигнуть не успел, а он уже в камнях спрятался. А глянь туда, там белолобые гуси -- эти куда глупее серяка. А вон черный гусь, казаркой прозывается. Вон, вон, смотри, сидят они под той скалой! Казарка -- это уж просто дура несусветная. Так и лезет сама в руки. Случается, иной раз прямо в избу заходит, чуть в котел не прыгает, то ли сослепу, то ли от дурости. А вон гагары. Эта птица из всех отличие имеет: совсем по земле ходить не умеет, словно калека скачет. Ежели ей взлет надобен -- в воду идет. И с воды без большого разгона ей не улететь. Гнезд, как все птицы, не делает, в пустой ямке птенцов выводит... Зато нырять да плавать мастерицы равной не сыщешь. Вокруг охотников слышалось утиное кряканье, пронзительные крики гагар, звонкие голоса куликов, гоготанье гусей, куканье лебедей. Озеро кишело недавно выведенными птенцами. Их пискливое щебетание вливалось в общий концерт. Пищей для птицы служили мелкие рачки и личинки насекомых, появлявшиеся летом в таких пресноводных мелких озерцах в несметном количестве. Гуси с большим искусством выклевывали из земли сочные корешки трав. Иногда среди птичьих голосов слышался визгливый лай песца. Вертясь вокруг озера, песец тщательно обнюхивал каждый камешек, каждую кочку, маленькое болотце в поисках яиц и птенцов. А порой и взрослая зазевавшаяся птица попадалась на обед хищному зверьку, если, конечно, она оказывалась ему по силам. Поверхность озера и берега его были усыпаны пухом и перьями линявшей птицы. "Ну и ну, -- думал Ваня, -- если все эти перья собрать -- не одну лодью нагрузить можно!" Однажды недалеко от берега, на мелководье, Ваня заметил какие-то чуть-чуть торчавшие из воды бревна. Он подошел поближе и стал рассматривать их. Ему показалось, что это были чьи-то кости, только очень уж крупные. -- Степан, иди-ка сюда, -- позвал Ваня. Подошел Степан. Общими силами друзьям удалось освободить из-под илистого, еще мерзлого грунта большую кость. Похоже было, что это часть огромного черепа. Ваня и Шарапов, заинтересованные необычайной находкой, стали разрывать палками грунт. После долгих усилий откопали весь череп и увидели, что он соединяется позвонками с громадным скелетом. "Больно уже велика животина", -- думал Шарапов, рассматривая со всех сторон череп, оказавшийся около трех аршин длиной. В это время Ваня вытянул из-под гигантских костей какие-то пластины. -- Да это китовый ус! -- закричал Степан. -- Это кит, Ванюха. Смотри-ка, вот и ребра торчат, что твои опруги. А позвонки-то, позвонки-то, как чурбаны! Около черепа нашли несколько сот пластин китового уса. Прикинув на глаз длину скелета, Шарапов задумался и как бы про себя сказал: -- Ну как же такая махина целехонькой оказалась, да еще за пять верст от берега морского? Вот задача! Как кит сюда попал? -- Я тоже об этом думаю, -- ответил Ваня, -- непонятное что-то. Думая об одном и том же, оба они обернулись и посмотрели на море. Полукруглая широкая долина, часть которой занимало озеро, постепенно расширялась, сливаясь с прибрежной полосой. -- Да, море далеко отсюда, -- сказал в раздумье Степан. -- Ну-к что ж, Ванюха, давай посмотрим, нет ли тут еще чего-нибудь. Охотники обстоятельно обследовали дно озера около костей кита. -- Посмотри, Степан, я еще что-то нашел, -- позвал Ваня, очищая от ила какой-то черный предмет. Оказалось, что это была полусгнившая дубовая доска. А немного дальше торчал толстый корень какого-то дерева. -- Да это плавник!.. Вот так штука! -- воскликнул Степан. -- Ну, я теперь понял, Ваня, в чем тут дело. Раз здесь плавник, значит сюда море доходило. Горы-то почти у самого берега были. Сюда волны морские плавник выносили, волны и кита мертвого, а может быть и живого еще, выбросили. Вот и все дело. Только море приливной водой могло такую махину сюда принести. А в обрат взять не осилил океан-батюшка! Вот и застрял кит на берегу. Ведь махина зверь, уж не в сказку, с лодью хорошую, пожалуй, будет.... Всю дорогу друзья делились своими предположениями, прикидывая, где было раньше море и где проходил берег. -- А знаешь, Степан, когда я за яйцами-то по скалам лазил, как сейчас помню, около площадки, где медведь стоял, все выступы и впадины сглажены были. Волна морская только так сгладить камень может, верно, ведь? Да только высоко больно.... -- Высоко, это верно, -- подумав, согласился Степан, -- но по всем приметам, Ванюха, море-то здесь раньше не в пример выше стояло. Охотники в своих догадках были близки к истине, хотя, конечно, не могли бы объяснить причин понижения уровня моря. Как теперь известно, земная кора плавает на поверхности магмы -- расплавленной текучей массы. Вследствие сложных геологических процессов отдельные участки коры то приподнимаются, то опускаются. В связи с этим изменяется и уровень морских и океанских вод. Когда суша приостанавливается в своем подъеме, море успевает размыть берег и оставить свои следы в виде галечника, морских раковин и отшлифованных прибоем скал. Но вот суша снова поднялась, размытые берега стали недоступны для волн. Образуются морские террасы -- следы прежнего уровня моря. Размытый берег и террасы на довольно большой высоте находили многие путешественники, посещавшие Грумант в более поздние годы. Террасы в отвесных скалах, расположенные иногда одна над другой, как бы отмечают глубокими бороздами геологическое время. Самая высокая терраса -- самая древняя. В том случае, если берег отмелый, мелководные участки морского дна обнажаются, превращаясь в сушу. Когда береговая линия перемещается, скопившийся на ней плавник оказывается далеко от берега. Это тоже помогает в рассуждениях и доказательствах геологов и историков. Правильный вывод об изменчивости уровня моря могли сделать и просто наблюдательные люди. Грумантские острова действительно очень медленно, на 0,7 метра в столетие, поднимаются над водой. Здесь это происходит вследствие таяния ледников. Когда-то, в ледниковый период, массы льда давили своей тяжестью на остров. Под их давлением большие участки земной коры вместе с островами и частью материка понизились, притонули в магме, как тонет в воде льдина, отяжеленная каким-либо грузом. По мере таяния ледников участок суши освобождается от лишней нагрузки и понемногу всплывает, подымается. Только медленным поднятием острова можно объяснить, почему промысловая изба, которую поморы обнаружили на острове, оказалась далеко от моря; по той же причине скелет кита был найден в пяти верстах от берега. Расположение избы подтверждало давность русских промыслов на Груманте. Поморы, найдя избу, сочли ее очень древней. И они были правы. Судя по тому, насколько отступил берег, изба могла быть построена не менее, чем двести пятьдесят -- триста лет назад. Дома Алексей и Федор выслушали с огромным интересом все подробности находки скелета. К предположениям Шарапова насчет отступившего моря Алексей отнесся с особым вниманием, часто задавал вопросы: как лежал кит, где нашли плавник, далеко ли море от озера, как расположены горы, полого ли идет к морю берег? За разговорами забыли об ужине, но когда сели за стол, беседа шла все о том же -- о китах на Груманте. Алексей рассказал товарищам о том, что ему приходилось слышать, а кое-чему он был и сам свидетелем. -- Старики сказывали, китов этих промышлять раньше, в новгородские времена, смыслу не было. Тогда тиньки1 моржовые в большой цене стояли. А моржей по островам тьма была. Тиньки-то по грумантским берегам собирали. Кладбища целые моржей находили. __________________________ ' Клыки моржа. -- И сейчас по берегу тиньков да черепов моржовых много валяется, -- вставил Ваня. -- Есть и сейчас, да в старину куда больше было. А как ворвань в цену вошла да и моржей поубавилось, хотели наши поморы китов добывать. Да куда там! Иноземцы вокруг все воды заполонили. Государства между собой за китовый жир в бой вступали, с пушками да с войсками корабли приходили. На поморян иноземцы, как звери лютые, смотрели. -- Соперников, видать, на промыслах боялись: знали, что супротив поморов во всем мире промышленников не найти. -- Ну, а сейчас как, отец? Почему сейчас у наших охоты на китов нету? -- Да и сейчас неладно. Вот недавно, уж на моей памяти это было, сам царь Петр велел промыслы китовые для России завести. Корабли большие велел построить. Корабли-то только через два года после его смерти готовы были. Тут надо бы на промыслы выходить. Да нет, иноземцы и здесь встряли. Слыхивал я, будто галанцы в Питере хвалились: поморам, мол, кита не промышлять, не учены, дескать. И поверили ведь им, галанских китобоев назначили. Вот и напромышляли галанцы для России! Сколько лет подряд три корабля за китами к Груманту ходили, да всего-навсего трех китов упромыслили. Смех, да и только! А в Архангельске купцы зело недовольны были. На убытки обижались. Поморов наших, что матросами на тех кораблях служили, допрашивали. Поморы всю правду, как есть, начальству обсказали: мол, не хотят галанцы, чтобы русские китов били. Порчу только на промыслы наводят. -- Так выгнать бы тех мореходов и наших поморов поставить, -- опять вмешался Ваня. -- Правда твоя, Ваня, надо бы, да не так дело обернулось. Сказывали, будто деньги китобои галанские от государства своего получали, чтобы промысел китовый у русских отобрать. -- Да и пьяницы те китобои, -- с сердцем продолжал Химков. -- Только и заботы им водку пить да спать, жиры нагуливать. А дело богатое -- промысел китовый, только мужицкой артелью его не поднять. Большую заступу от державы своей иметь надо. И не только в китовом промысле, везде заморские люди много подлости русскому народу делают. В Архангельске торговлю сколько раз губили, пиратством да разбоем мешали. Еще Грозный царь датскому королю грамоты писал, чтобы тот разбойников своих унял да морскую дорогу к Двине-реке очистил... Ну, поморяне, спать пора, -- и Алексей поднялся из-за стола.--Завтра, Федор, пожалуй, и мы пойдем, поглядим на чудо-то морское среди острова. Да и к Птичьей горе наведаться надо. Ведь ежели все это так, то и вправду от избы нашей само море ушло. Но напрасно думал Химков заснуть в эту ночь Сон не шел к нему. Взбудораженная последними событиями мысль невольно возвращалась все к одному и тому же. Изба, была, конечно когда-то на берегу, все за это говорит. Какой помор за тридевять земель от моря избу строить будет? Думал Алексей и о том, что пора им перебираться на юг, в то зимовье, что у Крестового мыса. Оно ведь на памяти у промышленников, зверобойная лодья может подойти к нему в любое время. Тут мысль его незаметно обратилась к оставленной дома семье -- жене Насте и троим ребятам, один другого меньше, -- мальчику и двум девочкам. "Как-то она, сердечная, справляется с ними?" -- думал с болью в сердце Алексей. Знал он, что жена недомогала перед его отъездом. "Здорова ли, а то совсем беда... Эх, хуже, чем на зимовке! Здесь зверь -- ошкуй твой враг и обидчик, так на него хоть рогатина и топор есть. А против обидчиков-толстосумов с рогатиной не пойдешь". И одна за другой вставали перед Алексеем горестные кар тины детства, всей его жизни. Вот он двенадцати лет за старшего в семье остался при матери. А семья немалая: три брата и две сестры-погодки, все меньше его. Отец пошел по весне тюленя бить, да и не вернулся, унесло его на льдине. Мужики рассказывали, вместе с ним пятерых зверобоев тогда море сгубило. Видели они, как от припая их оторвало, но понадеялись, что не пропадут. Льдина большая была, и зверя на ней много... бросать не хотели. Заработать на семью надо, а о себе и подумать не когда. А купец, что на промысел охотников собирал, над матерью потом, подлец, измывался! Мужиков словом не пожалел, зло плюнул да только и сказал: "Бахилы жалко, новые совсем выдал..." С того же года, как отец погиб, с артелями стал в море ходить. Сначала с дядей Петрухой -- он подкормщиком плохоньким был у купца Первова в Мезени. Зуйком брали на лодью. И крохи, что заработать мог, все матери в семью отдавал. А как годов пятнадцать стукнуло, взяли его, рослого партия, в артель, на одну треть пая. От того же купца моржей промышляли на Медведе-острове. Работа была такой, что спина трещала, а на полный пай еще два года не принимали: недоросток... Потом на Новой Земле зимовать пришлось. Вот где лиха хлебнул! Из десяти человек половина от цинги загибла, остальных на другой год полумертвыми вывезли. Проклятущий Первов снарядил артель словно для цинги поживу -- почитай, одну солонину дал. Да и кормщик-то плутоватый был. Ну, сам первым и умер. Там-то вот, на зимовье, как кормщик-то погиб, его, едва ли не самого меньшего по годам, вся артель за старшего поставила... Как с промысла воротились -- с добычей! -- хоть и половину народу под крестами оставили, Первов его подкормщиком посылать стал, купить хотел. Ушел от него, терпеть нельзя было, как артель прижимал. Да и лодья-то у него старая была и снаряда гнилая, того гляди на дно пойдешь. У других тоже несладко было. Одно лишь хорошее, светлое на всю жизнь памятно осталось, когда кормщика Амоса Корнилова встретил. "И правда хоть я уж бывалым подкормщиком считался и на Грумант не раз ходил, только Корнилов, как меня к себе взял, будто другие глаза дал. Все, что я знаю сейчас по мореходству, все он растолковал, всему он научил. Как чертеж понимать, как на бумагу берег положить, как углы мерить, чтобы по звездам да по солнцу в море себя определить... Одним словом, всю науку мореходную я от него перенял. А как сходили вместе на Грумант, он и сказал -- "Какой ты подкормщик, Алексей, ты кормщик, не хуже меня!" Стоящий человек был Амос, только старую веру беда как уважал и от того много горя имел"1. ___________________ ? Староверы в те времена преследовались церковью и правительством. С той поры и пошел в гору молодой кормщик Алексей Химков. С Корниловым и богатей считались, слушали его. По его уважению и Алексея искать стали, промысел и судно доверяли. Тут и Настенька встретилась. Поженились. И хорошо было, да забот то на земле больше, чем счастья... Так прошла перед мысленным взором Алексея жизнь тяжелая, полная лишений и обид. Но воля к борьбе, чувство ответственности перед товарищами и любовь к семье были так сильны в этом человеке, что его не сломило и последнее испытание -- зимовка на необитаемом острове. "Стой, Химков, крепко, Ваня при тебе, надо ему жизнь сохранить и товарищей выручить: всех дома ждут не дождутся. Врешь, судьба! Вернемся живыми и не с пустыми руками. А ежели так, надо немедля уходить с этого гнилого места!" -- думал Алексей. Но как быть с запасами, которыми они незаметно обросли? Куда их деть? У них было уже немало оленьих, медвежьих и песцовых шкур. Моржовых клыков много. На руках все это не перетащить, а бросить жалко. "Карбасишко надо соорудить хоть какой-нибудь или лодчонку. Морем тогда вдоль берега в тихий день пройдем до самого становища. Все, что нужно, с собой прихватим... Завтра же работу начнем", -- твердо решил Алексей. Глава тринадцатая.. ЛОДКА НА ЛЬДУ Утром Алексей изложил товарищам свой план переселения, обдуманный за бессонную ночь. -- Нечего нам осматривать с тобой, Федор, озера да Птичью гору. Все и так ясно. Промышленники, что избу здесь строили, не без голов были за две версты от берега жить. Да и у плавника крыльев нет по острову летать. И киту не забраться от моря за пять верст. Не в этом сейчас дело. Главное для нас -- не опоздать, на южном берегу ко времени быть, как лодьи на промысел пойдут. Поговорив, мореходы решили начать подготовку к переселению не откладывая. Постройку лодки подробно обсудили, Федору поручили подыскать в плавнике подходящий лес. Ваня должен был наскоблить со старых досок сохранившийся вар для осмолки будущей лодки. Несколько шкур молодых оленей -- неблюев -- придется израсходовать на парус. Обработанная с помощью жира оленья кожа как нельзя лучше подходила для этой цели. Да и понятно: ведь это была поморская ровдуга -- настоящая мягкая замша. Лодейный парус, сшитый из такой кожи, поморы так и называли ровдужным парусом. В более ранние времена кожаное снаряжение судов применялось даже чаще, чем полотняные паруса и пеньковая снасть. Степан и здесь оказался недюжинным умельцем и мастерски сшил парус. Недаром потрудился он зимой, изготовляя иголки: много дней он обтачивал гвозди, а еще больше пришлось ему попотеть, пробивая в иголках ушки. Зато иголки получились отличные: гладкие, острые. Веревки для снастей делали из кожи морского зайца. Вместе с Ваней, который помогал поворачивать тушу зверя, Степан кольцевыми надрезами аккуратно делил шкуру на четыре-пять полос. Кожа у головы и у задних ласт в дело не годилась, ее не брали. Затем Степан отделял кожаные кольца от туши, а Ваня остро отточенным ножом "сбривал" с них сало. Для разделки полос на ремни Шарапов соорудил несложный станок из деревянного бруса и прибитой к нему планки с зазором. Кожаное кольцо он надевал на укрепленный горизонтально брусок так, чтобы один край кольца входил в зазор планки. Наметив ширину ремня, Степан втыкал поперек бруса нож и тянул кожу, чуть наискось, на себя. Лезвие ножа отделяло от кожаного цилиндра ровную ременную спираль. Из одной шкуры охотники нарезали до полусотни саженей крепкого, почти квадратного ремня толщиной в полдюйма. Несколько ремней сделали более широкими, пальца в два, на лямки, коли случится перетаскивать лодку через торосистый лед. За пять дней Степан с Ваней изрезали несколько кож. Готовые ремни на время развесили для подсушки. Посматривая на ремни, поморы прикидывали в уме и другое: сплетая несколько таких лент, можно будет при надобности получить и якорные канаты, пригодные даже для большой морской лодьи. С берега доносился размеренный стук топора. Это Федор нашел крепкое дерево и уже мастерил гребные весла, мачту и правило -- руль. Но постройка самой лодки пока не двигалась: не хватало годного материала. А время шло. Лед в проливе уже наполовину разрушился. От грозных, высоких когда-то торосов остались небольшие холмики и пологие гряды. По всей поверхности льда голубели озерки с талой водой, а кое-где образовались сквозные проталины и промоины. По льду стало опасно ходить. "Гнилой стал лед",-- говорили поморы. В один из первых дней августа сильным ветром лед внезапно в какой-нибудь час взломало, и он быстро стал уплывать к югу, будто в широком устье пролива выбили гигантскую пробку. -- Ну, братцы, плохо наше дело. Самое время на новом месте быть, а у нас еще и лодки нет, -- говорил, качая головой, Федор. Да и остальные приуныли. Три дня пролив был чист. А потом ветер переменился и на море снова показался лед. Теперь он плыл обратно -- с юга на север. Зимовщики узнавали "свой" прежний лед. Но среди трухлявых, разъеденных солнцем обломков виднелись крепкие большие зеленоватые, синие, белые льдины, попавшие сюда уже из других, может быть далеких мест. Льдины величаво, словно лебеди, проплывали мимо поморов, понуро стоявших на берегу. Химков тихонько, чтобы не задеть богомольного Федора, ругнулся черным словом и отошел к Ване помогать счищать вар со старых досок. Тем временем легкий шелоник тянул и тянул через пролив льдины и небольшие поля битого льда. -- Алексей, глянь-кось, что за зверь на льдине лежит? -- окликнул вдруг кормщика Шарапов. Кормщик нехотя поднял голову и посмотрел на пролив. -- Вон там, на большой белой льдине... -- Вижу я... да не зверь это, Степан... Велик больно.. Лодка! Братцы, лодка это, осиновка или тройник!.. Верно говорю! -- Лодка и есть, -- всмотревшись, сказал Федор. Алексей сосредоточенно обдумывал что-то. -- Что же, братцы, лодку достать надобно. Ветер сейчас слабый, а ежели это осиновка или тройник, то в обрат будем и по воде и по льду добираться. Они с креньями ведь... Со Степаном вместе пойдем. Не впервой нам... Охотники не теряли ни минуты. Взяв на всякий случай по веслу, они прыгнули с припая на плывущий мимо них лед. Отталкиваясь веслом, они перескакивали с льдины на льдину, пробираясь к дорогой, неожиданной находке. Нужны многолетний опыт и смекалка, чтобы проделать такой рискованный путь. Надо было знать, на какую льдину безопасней прыгнуть, как оттолкнуться... Когда путь преграждало разводье, поморы переплывали его, превращая какую-нибудь льдину в плот и гребя веслами. Наконец, преодолев последнее препятствие, друзья оказались на той льдине, где килем кверху лежала лодка. Это была действительно осиновка. Несколько минут ни Алексей, ни Степан не могли вымолвить ни слова. Они тяжело дышали и, сняв шапки, вытирали пот. -- Ну, Степан, счастливые мы! -- радовался Алексей, оглядев лодку. -- Цела ведь совсем, хоть сейчас паруса да весла ставь! -- Ну-к что ж, хороша осиновка, новая. Должно, с лодьи промысловой. А работа наша, мезенская, сразу видать, -- согласился Степан. Перевернув лодку, поморы потащили ее по льду и разводьям к берегу. На берег вышли немного севернее, с версту от прежнего места, сносило вместе со льдом. Но этот пустяк мало беспокоил охотников. Теперь у них была лодка. Осиновка -- небольшое, но вместительное суденышко, длиной около шестнадцати футов, шириной в три фута. Эта распространенная у поморов лодка обладает многими отличными качествами. Как легкая скорлупа, носится она по волнам и вместе с тем остойчива, поворотлива на ходу, равно под веслами и под парусом. Полозья на днище позволяли, когда нужно, катить ее по льду, как санки. Такая лодка обязательно входила в промысловое снаряжение зверобоев. Особенно любили ее мезенцы. На палубе морских лодей, идущих на дальние промыслы, всегда находилось место для осиновки. Уже вчетвером поморы долго любовались на свою лодку, гладили и ласкали ее загрубевшими ладонями, точно живое существо. Потом с новой энергией взялись за дело. Алексей установил мачту, поставил парус, протянул снасти. Весла, сделанные Федором, пришлись как раз впору. Якорь соорудили из толстого корня, привязав к нему для тяжести грузный камень. Через два дня осиновка была готова к плаванью и стояла, чуть покачиваясь, на якоре, в маленьком заливчике. Осиновку испытали в ходу: и на веслах и под парусом. Суденышко всем понравилось. Ваня предложил назвать его "Чайкой" и, получив общее одобрение, раскаленным толстым гвоздем нацарапал название на носу лодки. Ваня любовно ухаживал за осиновкой, вымыл и вычистил ее до последней доски, буквально снимая каждую соринку. В то же время, пока взрослые были заняты сборами, ему наказали следить за морем: грумаланы боялись пропустить случайную лодью. В свои походы к морю, к прибрежным скалам -- наблюдательным пунктам -- Ваня, как всегда, отправлялся с медвежонком. Однажды мальчик отошел дальше обычного, к высоким утесам, темневшим в нескольких верстах от залива Спасения. Это была веселая прогулка. Они гонялись вперегонки, и медвежонку редко удавалось догнать быстроногого мальчика. Мишка злился, сердито фыркая и мотая головой. Но вот медвежонок остановился и задвигал ушами и носом. Ваня тоже заметил впереди, почти у самой скалы, неподвижную коричневую тушу какого-то животного. Мальчик осторожно подошел поближе. Это был большой старый морж. Он лежал в какой-то необычайной позе. Голова его опустилась вниз, массивные желтые бивни почти целиком ушли в мелкий гравий, будто зверь в припадке ярости вонзил свое оружие в землю. Ваня сделал еще несколько шагов. "Ого, в длину, поди, с двух быков будет морж-то!" Мальчик стоял в полутора-двух саженях от туши и мог рассмотреть ее во всех подробностях. Шкуру моржа покрывали редкие жесткие волосы. Спина и бока были испещрены как сеткой, глубокими рубцами. Это следы свирепых поединков на лежбищах. Быть может, за свою долгую жизнь морской великан встречался и с человеком, может быть, и поморские пули и пики оставили свои заметки на его шкуре. Ваня крикнул, -- морж оставался недвижим. Подняв камень, мальчик швырнул его в грузную тушу -- никакого впечатления. "Да он дохлый!" Теперь мальчик смело подошел вплотную к моржу и для большей уверенности пнул его ногой. Но что такое? Шкура как-то послушно прогнулась, от удара на ней осталась вмятина. И в ту же минуту рядом с Ваней раздался отчаянный визг... Случилось вот что. Медвежонок, должно быть, тоже сообразивший, в чем дело, тихонько подобрался к моржу сзади и увидел небольшое отверстие, прогрызенное в шкуре чьими-то острыми зубами. Недолго думая, мишка сунул туда голову и с визгом отскочил. Ваня бросился на помощь своему другу и лишь увидел, как откуда-то из туши моржа молнией выскочил, пушистый зверек и, метя хвостом, мгновенно скрылся между камнями. Сначала Ваня ничего не понял. Только найдя отверстие в шкуре и осторожно осмотрев его, он изумленно убедился, что морж пустой! Это, конечно, была работа песцов. Обнаружив труп зверя, они прогрызли шкуру там, где она была мягче, и, постепенно вгрызаясь все глубже, оставили от моржа буквально одну кожу и кости. Только что убежавший песец, видимо, лакомился остатками. Так как "дверь" была одна, он укусил медвежонка и выскочил вон. Ваня покатывался со смеху, глядя, как мишка обиженно скулил, облизывая ранку на носу. -- Ну-ка, мишенька, глянь в окошко еще разок!.. Может, кого еще... высмотришь, -- сквозь смех повторял мальчик, стараясь подтащить медвежонка к моржу. Мишка уперся всеми четырьмя лапами. Успокоившись, мальчик полез на скалу. Но море было пустынно. Дома Ваня смеялся над новыми приключениями медвежонка уже вместе со Степаном. -- Вот история, так история, не слыхал еще!.. Песец его из моржа-то... хвать за морду... Мишка, небось, подумал: что за зверь такой: и снаружи, и внутри -- кругом зубы! Наверно, когда-нибудь на зимовке или дома ввечеру, Степан расскажет новую сказку про страшного моржа с двойным набором зубов... Тем временем сборы в дорогу пришли к концу. На "Чайку" погрузили только самое ценное: песцовые и оленьи меха, охотничье снаряжение и домашний скарб. Две тюленьи шкуры, наполненные жиром, привязали к бортам лодки. Все, что осталось, поморы решили спрятать в избе, а избу накрепко забить досками от медведей и песцов. На "Чайку" взяли с собой немного копченого и вяленого мяса -- запас на первое время. Во что бы то ни стало нужно было сохранить огонь. Для этого, по старому обычаю, в самом носу лодки сделали глиняный очаг -- ажан -- и в нем развели огонь. Десятого августа, ранним утром, "Чайка" вышла из залива Спасения с четырьмя поморами и медвежонком на борту. Шли близ берега. "Чайка" легко огибала сохранившийся кое-где припай, встречные плавучие льдины. Ветерок был слабый, и море совершенно спокойное, тихое. Льды отражались в нем, как в зеркале. Солнечные лучи, скользя по водной глади, слепили глаза. К середине дня подул полуночник, и поморы, бросив весла, пошли под парусом. Химков был доволен плаванием. К вечеру он подвернул еще ближе к берегу, высматривая удобное место для ночевки, так как ветер стал меняться. Наконец кормщик скомандовал -- Роняй, Ваня, парус! А ты, Федор, весла бери, к берегу подгребай! Немного передохнем здесь, а к утру, даст бог и ветер попутный возьмется, тогда уж прямо до места дойдем. "Чайка" с разгона, шурша, врезалась в гравий. Мореходы дружно вытащили осиновку повыше -- на угор, за приливную волну, и стали устраиваться на ночлег. Прямо у борта "Чайки" разостлали шкуры, тут же развели огонь. -- Ну, братцы, ужинать -- и на боковую! Завтра длинный да опасный путь будет, ни варева, ни отдыха до самого становища. Не запамятовать бы, котелок воды из ручья набрать. Где топор-то с рогатиной? Гляди еще, ошкуй пожалует. Как только лагерь замолк, медведь действительно не замедлил пожаловать. Он долго расхаживал вокруг, но напасть не решился: боялся огня. Под утро Алексея на дежурстве сменил Федор. Посмотрев на дым костра, Химков заметил, что ветерок снова перешел. "Попутный, вроде", -- подумал он, укладываясь вздремнуть. Все стихло кругом. В остекленевшее море гляделись нежно-розовые облака, застывшие в синем утреннем небе. Федор сидел, охватив колени руками, и лишь изредка пошевеливал угли в угасавшем костре. Через несколько часов "Чайка" снова ходко шла под ветром к югу. Каменные прибрежные утесы подступали все ближе к морю, становились выше и круче. Вот открылся и обрывистый южный мыс. Алексей изменил курс, следуя повороту берега. Как и предполагал кормщик, сильным встречным течением осиновку стало сносить в открытое море. -- Ну-ка, ударь в весла, Федор. Вишь, зажила вода, шибко от берега уводит, -- озабоченно оглядываясь, сказал он. Дойдя до мыса, поморы увидели грозно нависшие скалы прямо у себя над головой. Почти от самого моря и доверху утесы были белым белы от птиц. На воде кишели птенцы, учившиеся плавать. Тут же суетливо шныряли их родители. На скалистых карнизах полярные совы лениво трепали когтистыми мохнатыми лапами свою добычу -- чайку или кайру. Другие чайки и кайры беззаботно сидели совсем рядом, не обращая никакого внимания на злополучную участь товарок. Пониже разместились чайки топорики с широкими оранжевыми клювами. У некоторых птиц Ваня заметил на клювах маленькую, как бы припаянную трубочку. Это были чайки глупыши, трубочка им заменяла ноздри. На ближних уступах скал сидели хорошо видные с лодки, нарядные, сине-зеленые бакланы. Они, повернув головы вбок, беспокойно провожали взглядом большую странную птицу, плывшую вдоль берега. Ваню рассмешил серьезный, как будто удивленный вид бакланов, и он, не утерпев, запустил в них куском дерева. Что тут началось! Бакланы с резким гортанным криком взлетели со своих мест, за ними, как по команде, поднялись все несметные птичьи стаи. Вихрем от бесчисленных крыльев рвануло парус, "Чайка" накренилась, чуть не черпая воду. Ветер сдул шапку с головы опешившего Вани. -- Береги огонь! -- закричал Алексей, но голос его потонул в птичьей буре. Хорошо, Степан сам вовремя догадался заслонить очаг. Птицы тучей окружили лодку, хрипло крича и хлеща крыльями. Ваня что было сил держал медвежонка, который норовил прыгнуть за борт. Но вот поморы нажали на весла, и "Чайка" миновала растревоженное птичье царство. -- Вот это базар, так базар, -- не без уважения говорил Федор, отряхивая с бороды птичий помет. -- Степан, ужо придем сюда яйца собирать! -- Птиц то здесь много, да яиц боле нет, не то время, -- сказал Химков. оглядываясь на скалы. --А сила какая! Ишь, крыльями сколь ветру гребут! Другой раз, Иван, осторожнее будь... Думать прежде надо, а ты без мысли, точно младенец. Теперь осиновка шла на северо-восток. Навстречу стали попадаться льдины какого-то синеватого, иногда даже темно-синего цвета. -- Матерый лед где-то на берегу лежит, -- пояснил сыну кормщик. -- Вишь, сколько "щенков" плывет. Отрываются от берега, и несет их ветром. Внезапно лодку закачало, затрясло, словно воз на ухабистой дороге. Волны со стуком ударили в борта "Чайки", обдав мореходов солеными брызгами. Только что спокойное, гладкое море вдруг ожило, зашевелилось. На его слюдяной поверхности, словно река без берегов, возникла полоса взволновавшейся бурной воды. -- В сувой попали, -- вытирая рукавом лицо, заметил Федор. -- Обе воды встретились: полая с убылой спорят. -- И сильными рывками стал выгребаться из толчеи. Через несколько минут лодка вновь очутилась на спокойной воде и шла прежним курсом. Скалы снова то отходили вглубь острова, то приближались к морю. Миновали еще несколько небольших мелководных бухт... Наконец впереди, у самой воды, возник темный утес. -- Вот и зимовье наше. Вон за той скалой, -- весело возвестил Алексей. -- Ну-ка, Ваня, смени Федора, а ты, Федор, отдохни. Еще верст пять будет до скалы-то, а ветру, почитай, нет. Глава четырнадцатая. НА НОВОМ МЕСТЕ И вот осиновка лежит на песчаном берегу небольшой подковообразной бухты. Вновь на Крестовом мысу появились человеческие следы. Поморы зажгли факел и направились к своему новому жилищу. В избе оставалось все по прежнему, как и в прошлом году. Раскрыв окна и двери, проветрив горницу, охотники решили вынести мертвеца до утра в сени. Алексей полотняным лоскутом закрыл покойнику лицо. Федор бережно приподнял высохшее тело. Скамья была покрыта жалким полу истлевшим тряпьем. Там, где покоилась голова, лежал какой-то твердый предмет. Алексей протянул руку и взял сверток. Это была толстая книга, заботливо завернутая в грязную тряпицу. -- Библия, -- сразу решил Веригин, прикинув книгу на вес. -- Вишь, не меньше, как пять фунтов будет! -- Посмотрим, что за библия. -- Алексей развернул книгу и вдруг радостно вскрикнул. На титульном листе было напечатано: "Арифметика, сиречь наука числительная". -- "В великом граде Москве типографским тиснением ради обучения мудролюбивых российских отроков и всякого чина и возраста людей на свет произведена", -- читал Алексей. Маленькими буквами внизу стояло: "Сочинена сия книга через труды Леонтия Магницкого". -- Ваня, ну-ка, поди сюда, узнаешь книгу? Арифметика ведь это. Сохранил старик, спасибо ему. Будешь теперь по ней мореходству учиться. Мальчик обрадовался книге не меньше, чем отец. Он обеими руками схватил объемистый фолиант в коричневом кожаном переплете с золотым тиснением на корешке. Ваня открыл книгу. Ему сразу бросилось в глаза стихотворение, напечатанное на первой странице: "Приими юне премудрости цветы..." На следующей странице мальчик увидел другое стихотворение, посвященное Петру I, по чьему повелению был составлен этот замечательный русский учебник, -- по существу, энциклопедия точных наук того времени. Первая часть книги содержала сведения по арифметике и геометрии. Она открывалась красивой заставкой, объясняющей предмет. Художник изобразил арифметику в виде женщины, сидящей на троне с большим ключом в руке. На ступенях трона было написано: Деление Умножение Вычитание Сложение Счисление Пьедестал трона окружали столбы, они назывались: геометрия, стереометрия, астрономия, оптика, меркатория, география, фортификация, архитектура. У основания этих аллегорических фигур было помещено двустишие: Арифметика, что деет, На столбах то все имеет. Ваня долго не мог оторваться от учебника. Его особенно интересовала вторая часть, где раскрывались тайны кораблеплавания, алгебра, мореходная астрономия и навигация. Вместе с Ваней радовались находке и все остальные. Но вот мальчик заметил на внутренней стороне обложки неровные, мало разборчивые строки. -- "Августа 29 дня..." -- начал разбирать Ваня. -- Отец! Посмотри-ка! Алексей взял книгу у сына. Быстро пробежав глазами записи, он взволнованно сказал: -- Старик Медведев писал. По самую смерть свою писал. Все, что было, здесь указано. Федор, Ваня и Степан молча окружили Алексея. Он начал читать: -- "Августа 29 дня года 1734. вечером прибило нас со льдами к острову Беруну Малому. Крест на горе издалече видать было, думали, люди живут. На велику силу на гору, в избу перебрались. Пятые сутки во рту крохи не было. Упал с камня, ногу зашиб, вскрикнуть хотел, так на голодное брюхо и голос не потек... Бога благодарили о спасении нашем. Добрые люди огниво, кремень да дровец в избе оставили. Нашел перо гусиное, сажу водой развел, описать хочу горе наше лютое, чтобы люди обиду нашу ведали... Корабли иноземные хитростью нашу лодью остановили, помочи у нас просить стали. А как на лодью взошли, оружием да множеством своим насилие над нами учинили. Промысел наш, снаряжение, снасти, оружие отняли. А уходя, лодью потопили, топорами борта порубили и карбаса с собой увели. Галанской нации суда те иноземные оказались. Нас пятеро на лед выскочили, успели спастись. Остальных зарубили галанцы. В припасах у нас скудность была. Один с пищалью в руках выскочил, а пороху не было, другой мешок с тестом прихватил. Я сумку с одежиной взял, а в ней: книга сия оказалась. Две недели со льдами носило нас. Тестом одним только? и жили. Оголодали мы. Андрюха Ведерников еще на льду помер. Сентября 2 дня. Руки, ноги от голоду натекли, ходить невмоготу. Ночью ошкуй в дверь ломился, так криком отогнали. Сентября 5 дня. Помер Иван Лукашев. Тяжело помирал, Олену свою вспоминал. Не ждала чтоб его, значит. Дочек своих жалел, по имени выкликал... На море смотрел, лодьи нет ли. Сентября 8 дня. Песца словили, в избу забежал. Враз съели, и косточек не осталось. А зверя какого промыслить -- сил нет. Сентября 10 дня. Помер Губарев Иван, остались мы со Степаном Хромцовым вдвоем на острове. Ивана хоронили -- из последних сил выбились. На море смотрели -- помочи нет ли. Сентября 11 дня. Другой песец в избу забежал. Словили. Степан есть не стал, отказался. Смерть свою видел. Завещание мне сказывал: восемьдесят рублев денег мезенский купец Мирошкин ему должен, просил, чтоб они детям достались. Сентября 12 дня. Похоронил Степана. Смотрел на море. Лед только плавает. Не дождать, видно, помочи мне. А одному тяжко помирать. Сентября 16 дня. И меня в смертный сон затягивать стало... Люди русские, одна просьба последняя, смертная... Кто найдет -- похороните по обычаю христианскому, не дайте зверям косточки мои по острову разметать. Жене да детям про смерть мою расскажите. Да пусть люди помнят, погибли мы от корысти лютой людей иноземных. Сентября 18 дня. Простите, люди добрые, Ивана Медведева, ежели виноват в чем.... Винюсь перед вами". На этом обрывались записи. Они рассказали поморам о трагической гибели целой артели мезенских зверобоев. Алексей долго молчал. Наконец он сказал с горечью: -- Не впервые такое творится. И раньше бывало, что иноземные мореходы на наших промышленников нападали. Без чести, без совести люди... А наш помор пальцем чужое добро не тронет: старики до седьмого колена проклянут. Промысел хоть годами без хозяина в сохранности лежать будет... -- Он снова помолчал немного. -- Да, кругом неудачливые те годы были. В каждое лето от тысяча семьсот двадцатого года у Груманта от семи до осьми лодей во льдах давило. Людей гибло, страсть! -- И тесто Медведев недаром в записях своих упомянул, -- продолжал Химков.-- Тоже старый обычай. Льдом али морем разобьет ежели судно, промышленники нальют бочку пресной воды, насыплют туда муки ржаной да замешают на-густо. Потом тесто из бочки вынут и в мешки покладут. В пути в другой раз до шести недель бывают, а пища одна: кислое тесто: по возможности из того теста блины пекут. Старика погребли по всем правилам. Могилу вырыли поглубже, насколько позволяла мерзлая земля. Сверху навалили кучу тяжелых камней и поставили большой крест. На нижней перекладине креста Федор вырезал крупными буквами: "Иван Медведев. 1734 год". Вернувшись с похорон, поморы еще раз осмотрели всю избу, но ничего, кроме книги и старой пищали, не осталось от погибших мореходов. Широкоствольная поморская моржовка лежала там, где оставил ее прошлый раз Алексей. Это было тяжелое, неуклюжее оружие. Казенная часть пищали была завернута в кусок оленьего меха и перевязана бечевкой, чтобы не отсырела. -- Мезенские кузнецы моржовку ладили, видать по работе, -- заметил Федор, осматривая ружье. -- Хоть и неказиста, а пристреляешь ее на свой глаз, так промаху не будет. Заряд у нее крупный, на любого зверя гож. Пуль-то один десяток из фунта свинца выходит. Только отдает крепко, другой раз долго щеку ломит. Поморы занялись приведением в порядок нового жилища. С починкой справились быстрее, чем на старом зимовье. Изба была новее и крепче, а плавника и здесь оказалось множество. Нашли и глину печь поправить. Запасы удобно разместили в прочном сарае, стоявшем рядом с избой. Поправили баньку, занимавшую часть сарая. Через несколько дней все работы были закончены, и жизнь на новом месте пошла своим чередом. Со скалы, высившейся позади зимовья, охотники ежедневно осматривали море. Чтобы не пропустить проходящее судно и быстро дать ему сигнал, на вершине Крестового мыса сложили плавник для большого костра. Охотились сейчас главным образом на оленей. Оленьих стад на берегу бухты, на моховищах, было не меньше, чем у старого зимовья. А на отмелом берегу то там, то здесь темнели моржовые залежки. Была охота и на озерную птицу -- гусей и уток. Птица скоро улетала на юг, и промышленники торопились запастись копченой и соленой гусятиной. Не обошлось, чтобы не помериться силами с ошкуем. Пришлось пустить в ход и топор и рогатину, отбиваясь от голодного медведя, который подстерег Алексея и Шарапова, когда они возвращались с охоты. Глава пятнадцатая. ОСТАТКИ ДРЕВНЕЙ ЛОДЬИ За год зимовки Ваня приобрел навыки заправского охотника. И на новом месте его занимало все. Он с интересом, следил за изменением цвета шерсти оленей, за ростом и отпадением рогов, за молодью, давно уже пасущейся на ягеле со взрослыми оленями. На гусиных озерцах он наблюдал подготовку птиц к перелету на материк. Но больше всего возбуждал в мальчике любопытство видневшийся напротив, у того берега пролива, темный островок. Ему очень хотелось сесть на "Чайку" и поплыть к этому неведомому островку. -- Погоди, вот управимся с делами, тогда и на острове побываем, -- сказал ему отец. -- Сейчас, сам видишь, заботы сколь. А одного не пущу. И сам пропадешь, и лодку загубишь. Обожди, не уйдет от нас остров-то. Поздоровевший было за лето Федор стал опять недомогать. На охоту ходили Алексей с Шараповым. Ваня оставался дома с Федором помогать по хозяйству, а главное, чтобы почаще взбираться на скалу высматривать, не мелькнет ли где на горизонте парус. Вот и сейчас Федор проводил Химкова и Степана и занимался своими делами: убирал оленьи шкуры с просушки, вялил на солнце медвежатину и не забывал поглядывать на котел, где варились мясные щи со свежей салатой. Ваня стоял на скале, осматривая светлое сияющее под солнцем море, спокойное, как никогда. Лишь изредка до зеркальной поверхности бухты докатывался отзвук далекой океанской зыби, и тогда волна лениво, почти без звука, выплескивалась на песчаный берег. Кое-где в проливе виднелись светлые точки айсбергов. Таинственный островок сегодня особенно ясно выделялся на серо-голубом морском просторе. Казалось, он совсем рядом. Соблазнительная мысль мелькнула у мальчика. Посмотрев в сторону перевала, за которым скрылись охотники, он решительно тряхнул головой и побежал к берегу. "Чайка" была в полном порядке. Аккуратно свернутый парус и весла лежали в лодке. Подумав немного, Ваня решил зайти в избу и прихватить багор да что-нибудь поесть. Медвежонок, спокойно дремавший у порога избы, заметил возню мальчика, заволновался и подошел к лодке, вопросительно глядя на Ваню черными глазами. Уже спихнув осиновку в воду и оттолкнувшись багром, мальчик озорно крикнул лохматому приятелю: -- Мишка, ко мне! На остров поплывем! Медвежонок, не зная, что делать, беспокойно заметался. Под сильными ударами весел лодка быстро удалялась от берега. Островок был уже совсем близко, когда Ваня заметил на тихой поверхности моря быстро приближающуюся белую точку. Мальчик сначала струхнул. Ему вспомнились страшные встречи с медведями. Но, признав своего верного друга, Ваня обрадовался: пусть, с мишкой веселее будет. И не так страшно вдвоем. Вот остров совсем рядом; еще несколько гребков, и осиновка ткнулась в берег. Вытащив лодку, мальчик огляделся. Мрачен был остров. Ваня не увидел никакой растительности. Эта плоская невысокая каменная глыба с узкой береговой полосой, шириной в несколько метров, выглядела угрюмо и безжизненно. Даже птиц, в таком изобилии водившихся на Малом Беруне, здесь не было заметно. Пока Ваня решал, в какую сторону держать, медвежонок тоже вылез на берег. Он шумно, как собака, отряхивался. Капельки воды сверкали на солнце, разлетаясь далеко в стороны. -- Ну, мишка, пошли! На всякий случай Ваня попробовал, легко ли выходит нож из ножен, взял багор, положил за пазуху мясо и тронулся в путь. Мальчик был вне себя от радости. Он забыл сейчас все на свете и наслаждался ролью исследователя таинственного острова. Недаром в нем текла кровь предприимчивых русских людей, открывателей неведомых земель, стремившихся, не щадя своей жизни, разгадать тайны Студеного моря. Вот скалистый берег круто повернул на юг и удобная береговая дорожка кончилась. Дальше приходилось пробираться по каменным глыбам, хаотически разбросанным у берега. Местами камни лежали громадными грудами. Часть берега осыпью серых глыб уходила в воду. "Вроде тут великан какой в камешки играл, да убрать позабыл", -- подумал Ваня. Мальчику стоило больших трудов преодолеть препятствия, так щедро расставленные природой. Даже мишка, видимо, стал уставать, карабкаясь по остроребрым камням. Вдруг Ваня остановился и затаил дыхание. Меж скал он увидел остатки жестоко изуродованного корпуса какого-то судна. Крепко забилось Ванино сердце. "Что это?.. Лодья? Чья она? Давно ль погибла?" Задавая себе эти вопросы, он опрометью бросился к большому кораблю, который, задравши корму кверху, беспомощно лежал среди каменных глыб. Да, это была лодья, вернее то, что от нее осталось. Доски, составлявшие корпус судна, давно сгнили, отвалились, и голые шпангоуты торчали, словно ребра гигантского ископаемого животного. Несколько рядов обшивки уцелело лишь на днище и в кормовой части лодьи. Из трех мачт осталась только задняя -- бизань. Грот-мачта была сломана почти у самого основания и валялась возле, между камней. Все железные части -- болты, блоки, гвозди, скобы -- поржавели. Большую часть их время превратило в рыжую труху. Увидев обрывки вицы и аккуратные дырочки в обшивке лодьи, мальчик вспомнил, как промышленники Старой слободы делали такие же деревянные "нитки" из корней можжевельника или стволов молодой ели. Ваня многое подметил сразу, но главного еще не знал: ему посчастливилось наткнуться на древнюю русскую морскую лодью, построенную в XV веке! Вся носовая часть обнаруженного мальчиком судна находилась в воде и была почти полностью разрушена. Выше корпус постепенно выходил из воды, оголяя черное днище с широкой, рваной пробоиной посредине. -- Ишь ведь, как ее садануло о камни! В такую дыру ошкуй свободно пролезет. Ваня пробрался через пробоину, попрыгал на досках, пробуя, крепки ли, и стал подыматься по шатающимся, скрипящим деревянным частям, пробираясь к более сохранившейся от разрушения корме. Шаги его гулко отдавались по судну. Какое то необычайное волнение охватило мальчика. Каждый звук заставлял его вздрагивать и прислушиваться. Изредка набегавшая на лодью волна, вкатываясь на днище, заставляла его глухо и таинственно звучать. И тогда Ване слышались будто стоны, идущие откуда то из глубины судна. Приказный люк был открыт. Заглянув в него, мальчик отшатнулся. Из темного отверстия послышались какие-то не внятные звуки. Потом Ваня понял: это было его же дыхание усиленное и повторенное где-то внутри пустого судна. Мальчик снова заглянул в люк, но после яркого солнечного света долго не мог ничего рассмотреть. Когда глаза немного привыкли, он постепенно стал различать внутренность помещения. Оказалось, что многочисленные щели от разошедшихся пазов обшивки пропускали много света. Ваня сейчас же признал каюту кормщика. Поколебавшись немного, он решил пробраться внутрь. Нельзя сказать, что в эти минуты мальчик чувствовал себя героем. Ему все время чудилось, что где-то здесь, близко, должны быть люди, команда лодьи. Ветхая стремянка валялась внизу под люком. Ловкий, как кошка, мальчик в мгновение ока спустился в каюту без ее помощи. Осторожно двигаясь среди деревянных обломков, он стал внимательно осматривать мрачное помещение. Свет в каюту кормщика проникал не только из щелей корпуса, по и через маленькие окна, разделенные свинцовой решетчатой рамой на квадратики, с остатками слюдяных стекол и бархатных шторок. Вдруг куча тряпья в углу зашевелилась. Послышалось громкое шипение, что -- то ударило мальчика по лицу, и мимо Вани бесшумно пронеслось что-то большое. На мгновение стало совсем темно. Таинственный жилец каюты закрыл своим телом люк. Ваня обмер. Чего только он не передумал за эти несколько секунд! Вспомнился страшный Грумаланский Пес. Мальчик рванулся было к выходу, но сдержал себя, пересилил страх. Он нерешительно сделал два шага. В углу копошилось что-то живое. Еще шаг, и Ваня ясно различил несколько больших белых яиц и двух птенцов. Один был слепой, -- видно, только вылупился из яйца, а другой побольше уже с открытыми глазами. Оба птенца беззвучно раскрывали клювы и вытягивали шеи. -- Да ведь это сова. А я-то сдуру перепугался!.. -- И он продолжал осматривать каюту. Вот разрушенная койка, рядом с ней валялась гладкая доска -- столешница. На деревянных гвоздях, вбитых в стены, висели остатки богатой одежды, она совсем истлела и разваливалась от прикосновения. В углу была икона. Сняв ее, Ваня рукавом стер слой грязи и кристалликов соли. С иконы глянули тусклые лики святых. На полу, между досками, Ваня увидел, искусно сделанную из глины плошку. "Светильник, наверно, упал, как судно волной бить начало", -- подумал мальчик. Действительно, около плошки на досках были видны темные пятна -- остатки впитавшегося в дерево жира. Тут же Ваня нашел круглую костяную коробочку. Взяв коробочку в руки, мальчик заметил внутри нее какие-то цифры и деления, искусно вырезанные и закрепленные черной краской. В донной части коробочки лежала остроконечная железная иголка. Ваня радостно вскрикнул: он нашел компас-маточку. В компасе были скомбинированы солнечные часы и магнитная стрелка. Ваня осторожно вытер пальцами внутренность маточки. "Интересно, почему железная стрелка блестит, а гвозди и скобы, что в лодье торчат, совсем ржа съела?" -- задал себе вопрос мальчик. И тут же сообразил: свалившись на пол, глиняная плошка перевернулась и залила жиром упавшую рядом с ней маточку. Это была драгоценная находка. Ваня слышал не раз, как отец, составляя чертеж острова, то и дело вспоминал об утерянном компасе. -- Хороший подарок принесу отцу, может и ругать не станет, что без спросу на остров подался, -- ликовал мальчик. Увлекшись интересными находками, Ваня совсем забыл про медвежонка. Оставшемуся наверху мишке, очевидно, надоело одиночество, и он решил обратить на себя внимание мальчика. Медвежонок, скуля, кружил вокруг люка, поминутно заглядывая в него. Не решаясь прыгнуть вниз, мишка просовывал в люк лапу и пытался дотянуться до Вани. -- Сейчас, мишенька, -- услышал, наконец, старания своего друга мальчик. Он собрался уже выбраться на палубу, как вдруг его внимание привлек незамеченный сначала продолговатый запыленный ящичек. Ваня попытался открыть его -- ларчик не поддавался. Любопытство терзало мальчика. Но ему было жаль поломать красивую вещицу, и он решил подождать до возвращения домой. Тут Ваня снова вспомнил об отце и стал торопиться. С удовольствием покинул он мрачную каюту и, очутившись на палубе, всей грудью вдохнул чистый морской воздух. Устроившись поудобнее на прогретых солнцем старых досках, мальчик перекусил, не забыл угостить медвежонка а потом и задремал незаметно под баюкающими всплескам воды. Отдохнув часок, Ваня решил возвращаться к лодке противоположным путем, чтобы не перелезать еще раз через бесконечные каменные преграды. Другими словами, Ваня хотел обойти остров вокруг. Глава шестнадцатая. НАПАДЕНИЕ МОРЖЕЙ Покинув старую лодью и спустившись по камням к самой воде, друзья весело шагали вдоль узкой полоски пляжа. Вдруг мишка насторожился и стал жаться к ногам Вани. Он вытягивал шею, усиленно нюхал воздух и шевелил ушами. -- Что ты, глупый, чего испугался? Страшного-то ведь тут ничего нету, -- успокаивал Ваня не мишку, а самого себя. Однако он взялся за нож. Как будто все спокойно. Прошли еще немного. Но вот и Ваня расслышал какое-то тявканье, глухой рев и ворчанье. Легкое дуновение ветерка донесло из-за утесов смрадный, одуряющий запах. -- Тьфу! -- плевался Ваня.-- Откуда только душина такая взялась? Пойдем, мишка, посмотрим, кто на нашем острове живой али мертвый есть, -- и Ваня решительно направился вперед. Медведь неохотно плелся за ним, останавливаясь на каждом шагу. Осторожно выглянув из-за утеса, Ваня обомлел. Пологий галечный берег, открывшийся перед его глазами, был весь покрыт моржами. Светло-рыжие, темные, почти черные, они лежали вплотную друг к другу. Животные мирно дремали на солнышке. Иногда из воды выползал новый морж и, издавая резкие трубные звуки, пытался втиснуться между коричневых тел. На морщинистой коже, покрытой жестким рыжим волосом, у некоторых животных виднелись рубцы от рваных ран. Кожа, как бородавками, была покрыта желваками с кулак величиной. Страшные, клыкастые головы животных лежали на тушах соседей или, повернутые набок, покоились на гравии. Держать голову иначе моржам неудобно: мешают клыки. Ваня начал было считать моржей, но скоро сбился. -- Да тут их тысячи, -- прошептал мальчик, -- остров этот настоящее моржовое царство, ему только и называться Моржовым... Время от времени кто-нибудь из моржей лениво поднимался и, посмотрев кругом, снова ложился. Но вот один из них отполз немного в сторону и начал тяжело ворочаться на одном месте. Он катался по гальке и терся боками и спиной об острый обломок скалы. Временами зверь хрипло рычал и лаял. Потом, успокоившись, он снова вернулся к стаду, на свое прежнее место, а к камню, о который терся морж, слетелись небольшие птицы и стали усердно что-то клевать, ссорясь между собой. Ваня с недоумением наблюдал за этой сценой. "Вот вернусь домой, спрошу", -- подумал мальчик. Ване очень хотелось возвратиться настоящим охотником. Он наметил лежавшего поблизости и сладко спавшего кырчига -- годовалого моржонка -- и, стараясь не шуметь, тихонько стал приближаться к нему. Подойдя почти вплотную к зверю, Ваня изо всей силы ударил его багром в голову, раненый моржонок завертелся, рванулся вперед и отрывисто залаял. Почти одновременно с раненым взревел большой клыкастый морж, стороживший стадо. Сотни массивных тел приподнялись и повернули к Ване свои усатые морды с длинными бивнями. Теперь ревело все стадо. Самые крупные моржи издавали грозный львиный рык. Животные поменьше ревели и мычали на разные голоса. Молодые моржата тявкали, как дворняжки. Несколько моржей поползли, на мальчика, непрерывно трубя и подняв головы, как бы замахиваясь на него клыками. Их маленькие глаза были налиты кровью, свирепо торчали толстые, как шпильки, усы. Мальчику стало страшно. Но присутствие духа оставило Ваню только на мгновение. Быстро оглядевшись, он в несколько прыжков очутился у высокого утеса и стал поспешно карабкаться наверх. Взобравшись на небольшую площадку, он почувствовал, что находится в безопасности. Немного придя в себя, Ваня стал наблюдать разъяренных животных. Моржи продолжали наступать. Они сплошь обложили скалу. Вдруг Ваня испуганно оглянулся. Ему показалось, что кто-то хочет схватить его за ноги. "Морж! -- промелькнуло в голове. -- Неужто сюда забрался?" Но вместо моржа у его ног был мишка. Медвежонок перепугался еще больше Вани и, дрожа всем телом, жался к ногам своего друга. Так вдвоем, Ваня и белый медвежонок, тесно прижавшись, стояли на высоком уступе, ожидая, как развернутся события дальше. Моржи, пошумев еще немного и почувствовав, что все попытки уничтожить врага напрасны, повернули к берегу и стали уходить в воду. Море закипело от бесчисленных тяжелых тел... Последним медленно пополз раненый кырчиг, оставляя на гальке кровавый след. Войдя в воду, он стал как-то странно барахтаться и жалобно стонать. Моржонок тонул. Это заметили другие-животные. Два взрослых моржа нырнули под моржонка и, поддерживая на своих спинах, как на носилках, понесли его прочь от берега. Берег опустел. Лишь изредка из воды показывалась усатая моржовая голова и, хрюкнув, быстро скрывалась. Мальчик долго не решался покинуть свое надежное убежище. Наконец, собравшись с духом, он спрыгнул вниз и бросился со всех ног к лодке. Но судьба готовила друзьям еще один сюрприз. Пробежав по берегу с версту, Ваня увидел картину, надолго оставшуюся у него в памяти. За обломками разрушенной временем скалы стоял мохнатый ошкуй. Ваня застыл на месте, а потом, стараясь быть незамеченным, спрятался за камни. Тут же примостился и мишка. "Ну, теперь пропал, -- думалось Ване, -- задерет меня ошкуй. Жив останусь, вдругорядь один никуда из избы не выйду..." Медведь, однако, был занят другим делом. Он медленно, осторожно крался к одинокому моржу, дремавшему на гальке. Увлеченный охотой, ушкуй не заметил ни мальчика, ни медвежонка, находившихся совсем близко от него, в каких-нибудь пятидесяти шагах. Да и ветер тянул от медведя, помогая нечаянным зрителям. Странно было видеть большого, грозного зверя, по-кошачьи крадущегося к моржу. А морж был велик. Сто десять -- сто-двадцать пудов, не меньше, было весу в этом морском звере. Да и медведь выделялся из всех виденных мальчиком раньше. Кровь молоточками стучала в висках у Вани, но он, сдерживая волнение, неотрывно следил за охотой ошкуя. Медведь, подобравшись шагов на пять к моржу, прыгнул и вцепился когтистыми лапами в шею ничего не подозревавшего исполина. Завязалась борьба. И медведь и морж ревели и рычали. Трудно было угадать исход поединка полярных богатырей. Белая шкура медведя окрасилась кровью, стекавшей ручьями с тела моржа. Но морж не сдавался. Он в ярости мотал головой, стараясь зацепить бивнями врага. Изловчившись, он ответил медведю таким ударом, что тот кувырком отлетел на десяток шагов. Воспользовавшись этим, морж ринулся было в воду с быстротой, поразившей Ваню. "Вот кабы сбежал морж-то от лешака ошкуя", -- сочувственно пожелал мальчик. Но медведь не зевал. Через минуту он снова сидел на морже, разрывая его когтями. Так с медведем на шее и добрался морж до воды. Силы постепенно оставляли морского зверя, рев его становился все глуше и глуше, а движения медленнее. Не удалось моржу сбросить с себя врага, не удалось окунуть свое большое тело в морские волны, у самой воды пришлось ему расстаться с жизнью. Взревев еще раз, как бы прощаясь со своими сородичами, зверь больше не сопротивлялся. Однако и медведю дорого досталась победа. Он сильно хромал, припадая на задние лапы. Переднюю левую лапу медведь то и дело поднимал и тряс от боли. Мальчик остался недоволен исходом боя. Ему было жалко моржа. Чтобы представить себе силу полярного медведя, вступающего с схватку с моржом, нужно помнить, что кожа моржа достигает двух дюймов толщины, вес -- ста двадцати пудов, длина -- двадцати футов, а клыки -- до трех футов и весом до пуда. Как только ошкуй, урча, принялся лакомиться добычей, Ваня с медвежонком, таясь между камнями, стал пробираться к своей "Чайке". Мишка сразу же без приглашения забрался в лодку, -- видимо, ему не очень понравилось путешествие по острову. Прежде чем столкнуть лодку в воду, мальчик на прощанье еще раз обвел долгим взглядом скалистый берег острова и нависшую над лодкой стену серых, безжизненных скал. "Сколько высоты в этом острове будет?.. Замер бы сделать", -- подумал Ваня. Взгляд мальчика упал на длинный ремень из заячьей кожи, аккуратным мотком лежавший на носу лодки. Взяв ремень, Ваня по руслу высохшего ручейка залез на утес. К концу ремня он привязал небольшой камень и, лежа на самом краю, опустил его с обрыва. Ремня хватило примерно до половины. Камень, привязанный к ремню, лежал на выступе, идущем по всему утесу карнизом шириной около метра. Спустившись на уступ, Ваня проверил, что расстояние от карниза до подошвы скалы тоже равнялось длине ремня. "Дома ужо ремень саженью замерю". Окончив измерения, Ваня вернулся к лодке. Был час отлива. Опустилась могучая грудь Студеного моря, отошла от берегов морская вода, оголились прибрежные камни; черные глыбы, ранее невидимые, выступили из воды: море показывало свои острые когти -- подводные рифы. Ваня стоял в раздумье, держась за борт лодки. "Далеконько лодку тянуть придется... Что это там, али опять зверь какой?" Мальчик пригляделся: небольшое рыжее тело, судорожно дергаясь, передвигалось по гальке к большим плоским камням. "Моржонок это, теленочек, -- сообразил Ваня, -- маленький совсем". Он не утерпел, чтобы не посмотреть, куда пополз рыжий зверек. В это время моржонок успел скрыться меж скал. Ваня побежал к черным валунам, укрывшим зверька. Притаясь за одним из камней, мальчик осторожно выглянул. В двух шагах от него, у отвесной стенки высотою в сажень, опираясь на задние ласты и странно изогнувшись, неподвижно стоял взрослый морж. Моржонок бестолково суетился около него, смешно тыкался курносой мордочкой то с одной, то с другой стороны, как будто старался сдвинуть с места взрослого моржа. Наконец ему удалось найти то, чего он искал. Захлебываясь, он стал сосать молоко. "Вот тебе раз, моржиха это! Точно на цыпочки встала", -- удивился мальчик. Только что за странная поза у моржихи! "А клыки... Вот оно что, -- вдруг догадался Ваня, -- Клыки-то моржихи в камень ушли. Как это угораздило тебя, сердечную!" Мальчик выбрался из своего укрытия и подошел к зверям. Клыки моржихи торчали в расщелине. В прилив она, видимо, хотела взобраться на камень погреться. Зацепив за потрескавшийся базальт клыками, зверь пытался, как обычно, мощным рывком бросить свое тяжелое тело кверху. Но не рассчитала моржиха, не смогла вынуть застрявшие бивни и осталась пленницей: камень крепко держал свою жертву. Увидев мальчика, моржиха жалобно замычала. Ее ждала неизбежная гибель, но это была мать, и она, почуяв опасность, предупреждала своего детеныша. Снова и снова раскачивала она свою грузную тушу, старалась вырваться, вытащить клыки. Ваня пожалел моржиху. Он сбегал за багром и, как рычагом, стал освобождать застрявшие бивни. Пришлось немало потрудиться, но в конце концов усилия мальчика увенчались успехом: клыки как-то сразу выскочили из расщелины, и моржиха тяжело рухнула на гальку. Долго лежал измученный зверь на берегу, поворачивая то в одну, то в другую сторону голову. "Сомлела совсем, -- подумал Ваня. -- Давно, видно, в камне увязла". Тихо зашелестела, зажурчала приливная волна. Незаметно подкрадывалось море, затопляя отлогий берег. Волны подходили все ближе и ближе: вот они окружили моржиху. Она зашевелилась, оперлась на ласты, и ее большое рыжее тело с шумом скрылось под водой. Через минуту две круглые головы показались в море: одна большая, другая совсем маленькая. Ваня помахал им рукой и направился к лодке. Хорошо было на душе у мальчика. Он был рад, что не попала моржиха ошкую в лапы, рад был за моржонка. Пусть живет зверь! До Крестового берега друзья добрались благополучно. Еще издали Ваня увидел могучую фигуру Федора, стоявшего на берегу. "Беспокоится, видно, крестный: не сказал я ему, куда собрался". -- Лови! -- закричал Ваня, бросив на берег ременный конец, и Федор, легко перебирая ремень сильными руками, вытащил лодку на береговой песок. Ваня бросился к хмурому Федору и, глотая слова, стал рассказывать свои приключения. Федор молчал, слушая его рассказ. Он не одобрял поступка мальчика, нарушившего запрет отца. Непослушание старшему -- большая вина. Это знал и Ваня и решил задобрить крестного. -- Вот тебе, Федор, ларчик, -- заглядывая в глаза, тихо произнес он. Федор внимательно осмотрел маточку, светильник и, сам искусный мастер, особенно долго любовался затейливой резьбой на старинкой шкатулке. -- Хорошая работа и древняя. Ларчик, Ваня, не будем открывать, Алексея подождем, -- сказал он. Рассказал мальчик и о странном поведении моржа, катавшегося по берегу, и про птиц, что-то клевавших там, где возился морж. -- Это, Ваня, морские клопы его кусали, большие, как жуки, ростом-то. Никто моржу в Студеном море не страшен, а клопа он боится. А на берегу любит морж лежать потому, что там клоп его меньше ест. А птицы клопами лакомятся. Другой раз прямо из шкуры их таскают. От птиц моржу только польза. Перед сном Федор сказал мальчику: -- По-настоящему бы, Ванюха, за ослушание тебя вицей отодрать надо. От души говорю... Разве что простит отец, помилует за находки. Федор попал не в бровь, а в глаз. Ваня и сам все время думал о встрече с отцом, но, не желая признаваться в этом даже Федору, ничего не ответил и нарочно громко захрапел. Глава семнадцатая. ЗАГАДКА ЛАРЧИКА Только через два дня возвратились Алексей со Степаном. Они принесли на плечах свою добычу -- по две оленьих туши. -- Новое пастбище нашли. Оленей много и недалеко совсем, вот только через ту гору перевалить, -- довольный сказывал Химков. Улучив момент, когда отец, сытно поев, был в отличном расположении духа, Ваня повинился в самовольной отлучке. -- Ишь ты, неслух! -- Жалко розог нету, не растут на острове, а то бы... Алексей побранил сына, но только для виду, в глазах у него загорелись лукавые огоньки; он, видимо, был доволен мальчиком. За маточку поблагодарил и бережно поставил драгоценный прибор на полочку у своей койки. -- Ну, показывай ларчик свой, посмотрим, чем еще удивить нас собрался. Вскрыв ящик лезвием топора, Алексей вынул оттуда кусок синего шелка, сильно поблекшего от времени, на котором были изображены какие-то святые. В одном углу золотом был вышит диковинный зверь, а под ним написано славянской вязью: "Господин Великий Новаград". -- Да это, братцы, стяг новгородский, видишь, с правой стороны древко было. Вот и следы остались, раньше-то древко всегда с правой стороны бывало. Все залюбовались тонкой работой, расписное шелковое знамя, как скатерть, закрыло стол. Это было большое полотнище, срезанное сбоку, углом, аршин пяти в длину и шириной в два аршина. -- Думаю я, стяг этот из самого Новгорода привезен. Вышивать новгородцы мастера были, -- сказал Алексей, разглаживая толстый шелк знамени. -- Значит, верно старики сказывают, что наши поморяне со спокон веков на Грумант плавали, -- обратился к Химкову Федор. -- Ведь вот еще Великий Новгород салом, да шкурами, да моржовой костью с заморскими странами торговал. Охотники наши в Студеном море для него промышляли. Трудами дедов и прадедов наших богатым и сильным Новгород стал. -- А я, Алексей, слыхал, -- перебил Шарапов, -- дед Никифор сказывал, -- знаешь Никифора-то, мезенский наш? -- дацкий король на Грумант собрался ехать -- это при Грозном царе было, -- да дорога ему неведома оказалась. Так он письмо написал, чтобы нашего промышленника Павла Никитина сыскали. Наслышан был король-то, что Никитин на Грумант, почитай, каждый год плавал, все места там знал... -- А вот Амос Корнилов прошлую зиму в Петербурге у Михаилы Васильича гостил, и Ломоносов ему карты аглицкие да немецкие показывал. Там Грумант-то наш Шпицбергеном прозывается. Сказывал Амос, будто галанский корабельщик Баренц один раз Грумант издали увидел да Шпицбергеном прозвал, и с тех пор так его называть стали. -- Ну-к что ж, знатный, видать, галанец-то был, потому и остров звать стали, как он приказал, -- вмешался Степан. -- Русские-то наши все простые мужики, разве их послушают короли да князья! -- И еще Амос сказывал: мало писали поморяне книг о плаваньях-то своих, -- продолжал Алексей. -- Иноземцы, те все подробно описывали да еще и врак полный короб прибавляли. Ежели бы им такие плаванья, как наши деды ходили, вовек бы в песнях не напелись и в колокола не назвонились. -- А может, русские книг потому не писали, что не считали за диковинку на Грумант ходить, -- не то спрашивал, не то отпевал Федор. -- Справляли поморяне свою работу, обычное дело -- и все. Тут и писать нечего. А иноземцам в Студеном море редко бывать приходилось, вот и писали. Да и бумаги в те времена мало было. Чертежи, и те, случалось, на березовой коре рисовали. -- Правильно говорите, братцы, -- удовлетворенно сказал Алексей. -- Русские ни в каком деле иноземцам не уступят, а наипаче в кораблеплавании во льдах грумаланских. Нет мореходов таких, чтобы с нашими поморами в один ряд пошли, оттого и иноземцы отказаться не могут. Слушайте дале: видал еще Амос у Михаилы Васильича карты римские або францужанские. Море-то наше Студеное там Московским морем названо -- русским то есть. Тут уж, видно, францужанам отступиться некуда было... Горячо обсуждали поморы свои плавания. Вспоминали своих предков, древних русских мореходов, делали предположения, как могла попасть сюда, на остров, лодья с новгородским флагом и когда она погибла. Наговорившись вдосталь, снова обратились к ларчику. Вынули с пригоршню монет, поглядели на деньги Великого Новгорода, чеканные, со зверями да воинами в латах. -- А это что? -- Ваня вынул из ларчика большой сверток бересты и кусок пергамента. Алексей развернул пергамент и долго его рассматривал. По листу тянулась извилистая линия с большим числом надписей и пометок. -- Да ведь это Грумант наш тут нарисован... и путь лодьи этой... Мореходы склонились над пергаментом, изучая старинную карту Груманта. -- Вот берег Большого Беруна, ишь, сколь северно лодья-то забралась. А вот и Малый Берун -- наш остров. Вот остров, у которого лодья погибла, -- твой Моржовый остров, Ваня. Хорошо чертеж сделан, по тем временам лучше и нельзя было. Химков отложил в сторону карту и стал разбирать записки на кусках березовой коры. -- Братцы, да ведь записи эти кормщик Тимофей Старостин вел... вот тут указано. Слыхали, может, род Старостиных древний, многим известный. Да сколь их тут! -- воскликнул Алексей, перебирая согнутые полоски березовой коры, густо исцарапанные угловатой скорописью. -- Как свободнее будет -- займемся, почитаем. -- Отец, посмотри, вот еще бумага... Печать какая большая на ней поставлена и год...-- мальчик как будто споткнулся и, пораженный, произнес несколько неуверенно: -- Тысяча четыреста шестьдесят восьмой год! Алексей распрямил большой свиток и долго мучился, стараясь понять текст: многие буквы выцвели, расплылись. Трудно было уловить смысл в старинных витиеватых фразах. Наконец он поднял голову: -- Ну и ну! Нашел ты, Ваня, грамоту посадницы1 новгородской боярыни Марфы Борецкой. Прописан в ней приказ сыновьям Антону да Феликсу... Осмотреть-де должны сыновья поморскую землю от Колы и до самых Холмогор. И Грумант-остров осмотреть им было велено... На промыслы разбойные, на добычу морского зверя, значит, посадница книги приказные завести велела. Все становища в эту книгу записать. Шкуры, сало да кость моржовую велела Марфа без остатка купцам новгородским продавать. Да еще писано в грамоте про рыбу великую -- кита. Хотела, видно, посадница китовый промысел на Груманте завести... Тут много еще написано, только разобрать не можно... Да вот еще: в поход велела две лодьи снарядить, каждому сыну свою лодью иметь. Сыновья, ежели что, помогу друг другу оказывать должны... ___________________ 1 Правительницы. -- Ишь, куда добралась правительница новгородская! Видать, деньги шибко нужны были, ежели сынов своих за шкурами да клыками в море погнала, -- усмешливо сказал Степан. -- Слыхал я и про это, -- пробасил Федор. -- На Груманте Антона да Феликса бог спас, а в Двине утонули. Марфа, сказывают, много горевала по сыновьям-то. Храм построила на гробах ихних, в Карельском устье стоит, видел я. -- Хитрая баба была Марфа Посадница, -- говорил Алексей.-- Зазналась, выше Москвы стать хотела. Воевать Москву собиралась. Только народ русский не пошел противу своих-то. Наши, двинские, еще раньше под великим князем Московским быть хотели. Отдались было под его руку. Да не дала знать новгородская, отбила Двинские земли в обрат. Людей сколь сгибло, по приказам новгородским замученных за верность Москве. Былины про то сложены. Химков повернулся к сыну. -- Вот, Ваня, видел теперь, какие деды наших дедов лодьи строили? Не хуже теперешних. Д Грумант-то остров -- древняя землица русская. И эта лодья не первая, сюда много раньше корабли поморские хаживали. Отложив в сторону Ванины находки, Алексей задумался, глядя куда-то в сторону. -- А скажи, сынок: как лес-то на лодье -- не вовсе загнил? Годный будет, ежели карбас большой ладить из того леса? Федор и Степан взглянули на мальчика, и глаза их загорелись надеждой. -- Да так, отец, думаю я, лес-то крепок еще. Если лодью ту разобрать да добавить плавника малость, то и карбас может выйти. -- Тогда вот что: поедем на тот остров, поглядим вместе да и решим, как быть. Глава восемнадцатая. СНОВА НА МОРЖОВОМ ОСТРОВЕ Рано утром промышленники стали собираться на Моржовый остров. Собирались быстро. Каждому хотелось как можно скорее своими глазами увидеть остатки древней лодьи. Каждому хотелось убедиться в возможности постройки карбаса. На "Чайку" погрузили инструменты и оружие, тушу освежеванного вчера оленя. Снова перенесли огонь в глиняный очаг на носу суденышка. Когда зимовщики все приготовились к отплытию и собирались уже столкнуть лодку в воду, Алексей посмотрел на Моржовый остров и сказал: -- Кабы знать, сколько верст до него Можно было бы рассчитать, скоро ли в обрат будем. Ты, Ваня, хоть по солнцу бы, что ли, приметил, сколь от острова выгребался. Мореход всегда должен за временем следить. Мальчик смутился. -- Торопился я, отец. Гору на берегу смерил, а... -- Тогда молодцом, -- перебил его отец. -- Больше нам ничего и не нужно, раз высоту острова знаем. Два ремня, говоришь, гора-то? Ну-ко, Степан, смеряй ремень... В ремне оказалось двадцать семь саженей. Значит, высота острова составляла пятьдесят четыре сажени. Химков остругал щепочку и нанес на ней несколько четвертьдюймовых делений. Подойдя к берегу и вытянув руку, он навел свой дальномер на остров. Гора заняла на щепке почти точно одно деление. -- Значит, одна четверть дюйма, -- вслух стал вычислять Алексей. -- Гора в дюймах -- четыре тысячи пятьсот тридцать шесть; от глаза до щепки -- тридцать дюймов...-- Он составил несложную пропорцию и тут же багром начертил на песке ее решение. Как решил задачу Химков? Высота горы относится к расстоянию до острова, как отметка по дальномеру относится к длине руки. Таким образом, расстояние до острова равнялось: Ъ_высота горы * длина руки отметка по дальномеру или: 4536*30*4 = 4536*120=544320 дюймов. -- Шесть тысяч четыреста восемьдесят саженей -- тринадцать верст до твоего острова, Ваня. Мальчик был прямо в восторге, что отец так быстро, не сходя с места, измерил ширину пролива. Как ни торопились поморы, Ваня все же упросил отца объяснить, как это он сделал. -- Тут геометрию надо знать, задачи с треугольниками решать. Сделав для наглядности чертеж на песке, Химков растолковал сыну несложный способ определения неизвестного расстояния с помощью простейшего дальномера. Погода благоприятствовала мореходам, и часа через три они стояли перед остовом лодьи. Алексей, взяв топор, направился к судну первым. Попробовав дерево в нескольких местах, он с радостью заметил: -- Ребятушки, а доски и впрямь могут в дело пойти. Передохнем, закусим, да и за работу. Ты, Ваня, костер разжигай, обед готовь, а мы пока лодью оглядим. По-хозяйски осматривая каждый гвоздь, каждую скобу, охотники дошли до приказного люка и спустились внутрь судна. Перерыв все в каюте, Алексей вдруг остановился и ударил себя по лбу, как будто что-то вспомнив: -- Вот запамятовал, ведь в лодьях из этой каюты люк вниз должен быть, в малую кладовую. -- Он стал на колени, обшаривая каждый вершок палубы. -- Вот люк, смотри, Алексей! -- закричал Федор, нащупав почти незаметную под мусором крышку Крышку быстро подняли, в кладовую спустился Шарапов. В этом небольшом помещении было гораздо темнее, чем наверху, -- нижний пояс лодьи был обшит самыми толстыми досками и щелей тут было меньше. Пошарив вокруг, Шарапов крикнул: -- Бочка какая-то, ну-ка, принимай, Алексей. Тяжелая -- страсть! Химков выбил днище бочки. В ней оказался вар для осмолки кораблей. Эта находка была настолько важной, что Алексей долго не хотел верить своим глазам. -- Да это, братцы, счастье ведь, -- говорил он, разминая в пальцах черную вязкую массу и с наслаждением вдыхая смоляной запах. --Теперь мы карбас сладим, а то я сомневался, что конопать плохая будет. -- Алексей, -- снова раздался голос Шарапова, -- топор держи, будто годен еще, да якорь большой тут лежит, да веревки смоленой спуск1 целый. __________________________ 1 Веревка, канат, свернутые плотными кругами. Радости поморов не было конца. Они осторожно, как самое драгоценное сокровище, перенесли свои находки на берег. -- Видишь, Ваня, какое добро упустил, не досмотрел! -- шутил Степан. Весело застучали топоры, работа шла споро и дружно. Доски и брусья сбрасывали прямо в воду, где Степан мостил плот. Ваня выбирал на лодье меньше других поржавевшие блоки и скобы. Лазая по всему судну, мальчик успел заглянуть еще раз в каюту кормщика и принес оттуда потемневший металлический предмет, напоминавший глубокую чашу с заострением, и выпуклую овальную доску с обрывками толстой кожи. По краю доски шел рядок бронзовых, покрытых зеленой окисью гвоздей с большими шляпками. Посреди доски был укреплен круглый диск с остатками позолоты. -- Вот, отец, посмотри, и ты не заметил, -- хвалился Ваня. -- Доска на стене висела, а это вот в самом углу под щепками валялось. Алексей повертел находки в руках, подумал. -- Это шелом русского воина. А это щит, Ванюха. Шелом-то богатый, видать, у знатного человека на голове был. Да и щит не простой, убранство с золотом, да дерево, смотри, какое... Вяз это: в таком дереве меч увязнет, а щит цел будет. Не иначе, боярин владел этим щитом и шеломом... Нам-то на Груманте они ни к чему... Бегая около лодьи, Ваня обнаружил совсем неподалеку удобную, защищенную большими камнями, гавань для "Чайки" и показал отцу. Алексей, осмотрев маленькое "становище", велел мальчику пригнать сюда осиновку, чтоб была поближе. Лихо подойдя к старому кораблю, Ваня стал разворачивать "Чайку", чтобы войти в "порт". Осторожно лавируя между камней, он случайно бросил взгляд на корму лодьи: там, под косыми лучами солнца, сверкали какие-то золотистые блестки. Подойдя ближе, он увидел, что блестки играют на темно-красных полосках, похожих на буквы. "Да ведь на этом месте прозвище лодьи пишется, -- вспомнил Ваня. Вглядевшись, он постепенно различил полу стершиеся буквы: СВ..ОЙ АРХ.Н..Л МИХ..Л. -- "Святой архангел Михаил", -- догадался мальчик. Торопливо поставив "Чайку", он побежал поделиться своим открытием. -- Ну-к что ж, Ваня, еще раз поздравленье, морские глаза у тебя, не то что наши, стариковские, -- весело откликнулся Степан. -- А мы вот с Федором две бочки из-под ворвани сыскали, -- довольный, сообщил Алексей. -- На карбасе, как в море выйдем, понадобятся. -- Отец, а у нас кожи на паруса хватит? Сколь ровдуги-то на парус пойдет? Алексей что-то подсчитал в уме, шевеля губами. -- Да по бедности нашей... квадратов футовых... уж две-то сотни нужно бы. -- Это сколь же оленей надо! -- изумился мальчик. -- Ежели два паруса обряжать будем -- сто оленей, не меньше. -- А сколь тогда парусины на лодью пойдет, ежели все паруса поставить? -- Смотря на какую. Поменьше которая -- три тысячи квадратов футовых. Побольше -- четыре, а как наш "Ростислав" был -- ему и четыре с половиной тысячи мало. -- Слышишь, Степан, много тебе, кожемяке, работы на зиму будет, ровдужину мять, -- пошутил Федор. -- Все мять будем. Справим паруса. Лишь бы карбас обладить. -- Сказав это, Алексей снова взялся за топор. Остатки лодьи быстро исчезали, превращаясь в бесформенную груду обломков, а на воде уже покачивался большой плот. Алексей, все время посматривая на доски и брусья, подсчитывал, хватит ли леса на постройку судна. Его планы шли далеко. Он уже видел перед собой хороший, крепкий карбас, способный на переход до Мурмана. Внезапно мысли Алексея прервал грохот, донесшийся с Ледяного берега. Вдруг появившаяся высокая волна чуть не разрушила наскоро сбитый плот. Подбросив несколько раз на своем гребне сплоченные доски и брусья, зыбь понемногу успокоилась, и море превратилось снова в тихую заводь. Ваня с любопытством обернулся к отцу. -- Вот чудно-то: и ветра нет, а волны какие разгулялись. Отчего это, отец, не знаешь? -- Да чего тут знать-то: кусок льда матерого -- падун -- отвалился да в море упал, море и зашумело. А льдина большая, гора целая, когда ломается, громом гремит. Ты, Ванюха, немало их видел, да и сейчас погляди: вон одна виднеется, недвижимо стоит, обмелела. -- Посмотреть бы поближе гору ледяную, -- просительно сказал Ваня. -- Опять загорелось, невтерпеж, -- притворно хмурясь, ответил Алексей. -- разве что Федор согласие даст... И то, Федор, отдохни, -- смотрю я, неможется тебе, устаешь сильно. Немного и дела-то осталось. Мы тут без тебя вдвоем со Степаном управимся. Вот и садись на "Чайку", ежели охота есть. Ваня грести будет, а ты направляй; близко к падунам не подходите: беда может случиться. Да ты знаешь, сам ученый. Не успел Алексей закончить, как Ваня уже сидел в лодке и упрашивал своего крестного. Федор, ничего не ответив, прекратил работу. Он снял шапку, вытер пот со лба и медленно, прихрамывая, пошел к Ване. За последние дни Федор как-то особенно изменился. Лицо его приняло землистый оттенок, десны вспухли и кровоточили. Зубы шатались. Есть он стал мало. Несмотря на богатырское здоровье, Федор не мог побороть болезнь и с каждым днем все слабел и слабел. В то время как Алексей и Степан с наступлением лета совершенно оправились от цинги, Федор упорно отказывался пить кровь, свежего мяса почти не ел, питаясь исключительно вяленым и копченым. Салату, правда, он употреблял в большом количестве, но, видимо, одна трава не могла ему помочь. Он быстро уставал и, хватаясь рукой за спину, жаловался на колющую боль. Все же и больной, Федор старался не отставать в работе от товарищей. На уговоры отдохнуть он обычно отвечал отказом. -- Совсем ослабел Федор, коли ехать с Ванюшкой согласился, -- нагнувшись к Алексею, зашептал Степан. -- Видишь, и походка другая стала. Едва Федор уселся на корму и взял в руки правило, как Ваня, быстро и сильно взмахивая веслами, погнал лодку к Ледяному берегу. Там спускалось в воду несколько небольших глетчеров Отвесные стены льда тянулись на полторы-две версты, прерываясь черными выступами скал. Мишка, верный спутник Вани во всех похождениях, уселся у ног мальчика и, чуть откидываясь при каждом рывке веслами, всем своим видом показывал полное удовольствие от новой морской прогулки. Вспенивая темную воду, лодка быстро двигалась вперед. Приближаясь к ледникам, Федор заметил крутой ледяной выступ в виде мыса. -- Вот туда и будем держать, -- сказал он. -- Мысу этому скоро в море плавать, больно далеко вперед подался. Глава девятнадцатая. ЛЕДЯНОЙ БЕРЕГ "Чайка" подходила к Ледяному берегу. До него оставалось не больше, как с полверсты. Ваня тяжело дышал, то и дело вытирая рукавом катившийся по лицу пот, щипавший глаза. Ох, устал! Поди, десяток верст отмахали! -- Теперь, Ваня, осторожнее будь, близко подошли. Не шуми больно-то, а то, бывает, от голоса льды в море падаю. Ваня осушил весла и обернулся. Чудесное зрелище предстало его глазам. Голубая, сверкающая на солнце острыми изломами стена льда отражалась в зеркальной поверхности бухты. -- Возьмем правее, Ваня, отгребись немного. Лодка теперь двигалась вдоль ледника, уступ, представлявшийся издали сплошным ледяным мысом, оказался глетчером, висящим на высоте трех саженей над уровнем моря. Толщина льда у среза была около пятнадцати саженей. На поверхности глетчера, в том месте, где он заметно прогнулся к морю, виднелись глубокие трещины. То там, то здесь по льду бежали серебристые ручейки, стремясь просочиться вниз. По утесу, на котором лежал глетчер, шумели мутные потоки воды. Изредка с гулким всплеском падали в море смытые водопадом камни, и от них кругами расходились небольшие волны. Со стороны открытого моря к "Чайке" приближались обломки глетчерного льда самой разнообразной формы и размера. Льдины медленно проплывали мимо, куда-то вглубь залива. -- Вздохнул батюшко океан-то, вода на прилив пошла. Вот и лебедей несет. Ишь, красавицы какие! -- заметил Федор. Ваня хорошо чувствовал прилив. Чтобы удержать лодку на месте, ему приходилось время от времени работать веслами. С некоторой опаской посматривал Ваня на стену льда нависшую над морем. Вдруг ему показалось, что она вздрогнула, заколебалась и немного сдвинулась вниз. -- Федор, смотри... смотри, ползет лед-то! -- вскрикнул от неожиданности мальчик. Эхо послушно повторило Ванины слова. И в то время, как отталкиваясь от уступов ледника, они бежали все дальше и дальше, где-то совсем близко ударил пушечный выстрел гулко раскатившийся над морем. Нависшая над утесом глыба льда, величиной с большой замок со стенами и башнями, заколебалась и с громом рухнула в воду. Вздыбившись, море расступилось перед уходящей вглубь громадой льда, окружило ее высоким пенистым венцом. Вода заколебалась, огромные волны побежали в разные стороны. От ледяной стены, тянувшейся вглубь залива, то там, то здесь стали отрываться и с шумом падать в море большие и маленькие обломки льда. -- Греби, Ваня, -- послышался сквозь рев воды голос Федора, -- греби, родной, а я поперек волны "Чайку" ставить буду. Едва Федор успел повернуть лодку, как вал стеной подо шел к ним, заслонив собою и Ледяной берег и горы Летнего мыса. Нос "Чайки" взметнулся на крутой волне, и суденышко приняло почти вертикальное положение. Заливая осиновку водой, под днищем прошумел гребень. Теперь лодка стремительно проваливалась вниз. Гигантская ледяная глыба на мгновение скрылась под водой. Потом она выплыла на поверхность, грузно ворочаясь, показывая то один, то другой бок. В это время вода сначала расступилась, потом закружилась в водовороте и зашумела так сильно, что Ваня крепко схватился за борта лодки и низко пригнулся, ожидая, что вал вот-вот обрушится на него. Ноги Вани по колено были в воде. У него вырвало волной оба весла, и одно из них больно ударило мальчика в подбородок. А Федор преобразился. Выпрямившись во весь рост, стоял на корме, стараясь кормовым веслом удержать "Чайку" носом к зыби. -- Ваня, -- гремел его голос, -- снимай шапку, шапкой воду черпай! Скорее! Другой взводень подходит, зальет нас... Ваню не нужно было подгонять, -- он бешено работал шапкой, не оборачиваясь, чтобы не видеть приближавшихся страшных волн. Медвежонок тоже почувствовал, опасность. Он совсем притих и только изредка понимающим взглядом посматривал на своего приятеля. Вот прошел второй вал, плеснув немало воды в "Чайку", затем третий, четвертый... Волны постепенно делались все меньше и меньше и, наконец, затихли. Федору было видно, как поднялись прибоем волны почти к самому краю глетчера и с шумом рассыпались, как бежали они вдоль берега, отрывая все новые глыбы льда на своем пути... Долго еще море не могло успокоиться. Лодка давно уже только покачивалась на волне, а прибой у ледяной стены, рассыпаясь брызгами, все шумел и шумел. -- Ну, Ваня, спаслись-таки, -- Федор снял шапку и широко перекрестился. -- Тебя, Федор, благодарить надо, опять ведь ты жизнь мне спас. -- Глаза Вани сделались влажными, он усиленно моргал ими, сдерживая слезы. Почему-то вспомнилось, как опасно болен Федор, жалко сделалось этого бесстрашного и в то же время такого ласкового богатыря. Федор тяжело опустился на банку, лицо его было мертвенно-бледным, глаза в глубоких провалах окружали темные круги, скулы, обтянутые кожей, резко выделялись на похудевшем лице. Упрямые черные кудри колечками прилипли к потному лбу. "Не жилец крестный..." -- пронеслось в голове у Вани. Колючий комок все подступал и подступал к горлу. Ваня крепился из последних сил, чтобы не расплакаться. Федор с трудом поднял голову и, смотря па мальчика помутневшими глазами, еле слышно проговорил: -- Нехорошо мне, Ваня, ломит всего... Невтерпеж... В обрат греби... Ваня бросил последний взгляд на ледяные утесы, на белые осколки льда, окружавшие упавшую глыбу; она сделалась в несколько раз меньше, только на две сажени выступая над водой. -- А много льда вглубь ушло, сверху-то только малая толика осталась. Много скал таких на дне стоят, видать, глубины им не хватает. Выловив из воды весла, Ваня повернул лодку к Моржовому острову. Всю дорогу мальчик думал, стараясь понять, откуда берется на острове этот мощный матерый лед, как могут отламываться и падать в море его литые глыбы. Вопрос о происхождении глетчерного льда действительно очень интересен. Рождается этот лед совсем не так, как морской или речной. Основную роль здесь играет снег. В тех местах, где снег не успевает за лето растаять, он массами собирается в различных впадинах и углублениях поверхности земли. Из года в год увеличиваются снежные пласты. Под собственной тяжестью снег уплотняется, тает и начинает медленно перерождаться, превращаясь в фирновый лед, состоящий из отдельных крупных зерен белого цвета. Смерзаясь, фирновые зерна образуют пузырчатый лед. Такой лед содержит много пузырьков воздуха, застрявших между кристаллами. Наконец лед превращается в голубой, глетчерный, состоящий из крупных зернистых кристаллов, размером с голубиное яйцо. Если при умеренном и теплом климате глетчерный лед образуется только на высоких горах, то в Заполярье скопления льда встречаются почти у самого уровня моря. Когда углубления заполняются доверху снегом и льдом, лед начинает медленно вытекать оттуда, спускаясь все ниже и ниже. В умеренных и жарких поясах, где линия вечных снегов проходит высоко, глетчер вскоре тает и превращается в бурную горную речку. В Арктике ледники спускаются прямо в море. Самое замечательное свойство глетчеров -- эго их способность течь вниз по долинам. Благодаря пластичности льда, они текут, как обычные реки, только в десять тысяч раз медленнее. Конец ледника спускается в море и отламывается. Из обломков глетчерного льда рождаются айсберги, или, по-поморски, падуны. Было уже совсем поздно, когда лодка вернулась к Моржовому острову. Вкусный запах жареной оленины заставил путешественников вспомнить, что они давно ничего не ели. От гребли у Вани саднило ладони, тело было разбито усталостью, Федор чувствовал себя совсем плохо. С трудом вылез он из лодки и, шатаясь, стал взбираться по камням к костру. Но когда мальчик протянул было руку, желая помочь, Федор сказал: -- Не надо, Иван, сам я, сила еще есть. -- ...Неоплатные должники мы с сыном перед тобой, Федор, -- дрогнувшим голосом сказал Алексей, когда Ваня подробно рассказал все, что произошло на Ледяном берегу. Разостлав постели из оленьего меха, грумаланы тесным кружком сидели у ярко горевшего костра и негромко беседовали о богатом событиями дне. Готовый плот, привязанный к обломку скалы, неподвижно застыл на стеклянной поверхности моря. Куча дров из негодных в дело корабельных остатков, сложенная у кострка, обещала хороший отдых в тепле и безопасности. Глава двадцатая. ПОМОРСКАЯ БЫЛИНА Федор придвинулся поближе к костру, прилег, положив свой здоровенный кулак под голову, и неотрывно глядел на огонь. -- Плавала раньше лодья-то новгородская, а сейчас нам огонь дает, сгорит вот -- и кончится все. Была лодья или не было ее, никто не узнает. И люди так. Вот и мы помрем, кто нас помнить будет? -- Не прав ты, Федор, не все люди забывают. Что славно да велико, никогда не умрет. Народ всегда помнить будет... Слышал, небось, былину про Олешу да Кирика. Когда жили они, никто не знает, давно это было, а ведь помнит народ... Степан задумчиво смотрел на море. Сейчас оно было особенно хорошо. Было тихо. Совсем -- совсем тихо, как может быть лишь на далеких островах Арктики. Синие, почти лиловые дальние берега с резкими пятнами снега вдруг неожиданно под лучами низко склонившегося солнца окрашивались в нежно-розовый цвет. А море, как живое, все время меняло свой вид и окраску. Вот сейчас перед глазами совершенно бесцветная стеклянная гладь. А через минуту по ее поверхности побегут тысячи дрожащих бликов. Только прозрачный воздух Ледовитого океана да полуночное солнце могут создать это неуловимое сочетание тонов. -- Эх, красота какая, братцы! Гусли бы мне сейчас, все бы отдал за них, рвется из души песня... Трудна наша жизнь, тяжела работа в Студеном море, да разве увидишь красоту такую, на печи лежа! Где еще на Руси места такие есть?.. -- Степан в волнении поднялся с места, потом сел, закрыв руками лицо. Чутким ко всему прекрасному поморам были близки чувства Степана. Из поморов ведь выходило много сказителей, певцов, музыкантов, с большой поэтической силой воспевавших свое Студеное море, свои быстрокрылые корабли и свой тяжелый труд. Недаром любимая поморянами пословица говорила: "Чем с плачем жить, лучше с песнями умереть". -- Степан, а ты расскажи былину ту, про Олешу да Кирика. Слыхал я не раз, да не устанешь слушать-то. -- Расскажи, Степан, -- присоединился к просьбе отца и Ваня. Степан помолчал, собираясь с мыслями. -- Ну-к что ж, слушайте, помянем старину нашу. Он подбросил в огонь несколько кусков сухого дерева, громко затрещавших. Сноп искр высоко поднялся в воздух и быстро погас. Смотря куда-то вдаль, как будто читая в небе открытое только ему одному, Степан размеренно певучим голосом начал: -- От начала вечных лет обходит широту земную с полуночной стороны великопростертое русское океан-море1. Грозно русское имя в полуночных странах. Крепко стоит Русь на Груманте-острове да на Матке-земле грудами сынов Студеного моря. И жили у Студеного моря, в богатой Двинской земле, два друга юных, два брата названых Кирик да Олеша. И была у них дружба милая и любовь заединая. __________________ ' Легенда записана Б. В. Шергиным Столь крепко братья названые друг друга любили, что секли стрелою руку, кровь точили в землю и в море. Мать сыру землю и синее море призывали во свидетели. Кирик да Олеша одной водою умывались, одним полотенцем утирались, с одного блюда хлебы кушали, одну думу думали, один совет советовали -- очи в очи, уста в уста. Отцы их по любви морской лодьею владели и детям то же заповедывали. Кирик, старший, стал покрут обряжать, на промысел ходить, а Олеша корабли строил. Пришло время, и обоим пала на ум одна и та же дева Моряшка. И дева Моряшк