Ицхак только склонил голову.
     Дама выдернула лист и ловко свернула его в трубку.
     Ицхак направился к выходу. Открыл дверь.
     - Если у вас больше нет вопросов, господа...
     - Все, что мы здесь увидели, чрезвычайно любопытно, - сказала  другая
педагогическая дама. - И,  возможно,  имеет  большой  практический  смысл.
Однако это не снимает  главной  проблемы:  проблемы  соблюдения  приличий.
Нельзя ли как-нибудь оградить... от обозрения... жопу?
     - Сударыня, - терпеливо сказал Ицхак, - жопа должна быть  подставлена
всем ветрам. Это одно из основных условий. Без этого прогноз может  многое
потерять в точности.
     - А может, и пес с ней, с точностью? - спросила самая  молчаливая  из
трех дам. Судя по ее виду, она была  кем-то  вроде  завхоза.  -  Моральный
облик, знаете ли, дороже...
     - В таком случае, мы сталкиваемся с неразрешимой проблемой... - начал
было я. Мне захотелось поучаствовать в разговоре.
     -  Неразрешимых  проблем   не   бывает,   -   брякнул   представитель
эксплуатирующей организации.
     Девица в пушистом свитере подошла к  Ицхаку  и  молча,  очень  крепко
пожала ему руку. Ицхак ухмыльнулся ей. Она с каменным видом повернулась  и
направилась к выходу.
     Ицхак по очереди обменялся рукопожатием со всеми  пиджаками.  Толстяк
из  "Курьера"  хлопнул  его  по  спине  и  ободряюще  кивнул.  Ему   здесь
понравилось, я видел. Крепко сбитый паренек из "Обсервера" сложил глиняные
таблички в холщовые карманы,  свернул  и  убрал  в  фирменный  портфель  с
жесткими стенками. Высокомерно кивнул Ицхаку, а на меня вообще не  обратил
внимания.
     Всей толпой мы направились к выходу. В темных коридорах наткнулись на
коммунистку. Она безнадежно заблудилась и теперь плутала по  башне,  уныло
дергая то одну, то другую запертую дверь.
     Наконец, гости покинули "Энкиду прорицейшн". Ицхак вытер пот со лба.
     - Ты молодец, - сказал я.
     Он улыбнулся.
     - Ты просто гений, - добавил я.
     А бывшая золотая медалистка Аннини робко спросила:
     - Они насовсем ушли?
     - Нет, - сказал Ицхак.  И  повалился  на  диван.  -  Ребята,  давайте
звякнем Буллиту и надеремся все вместе, как сволочи?..


     Я проснулся среди ночи оттого, что  страшно  хотел  пить.  Простонал,
мотнул головой по подушке  -  туда,  сюда.  В  диванном  валике  скрипнули
влажноватые стружки. Я взбил ногами скомканное непостижимым образом одеяло
и слабо позвал Мурзика.
     Тот спал крепким, безмятежным сном и даже не пошевелился.
     Обычно мой раб устраивался спать возле моего дивана на полу - вернее,
на вытертой циновке. Не такой уж я кровосос, чтоб человека на  голом  полу
держать. Я ему даже старый плед позволил брать. Кстати, Мурзик был  вполне
доволен. В бараке он вообще на досках спал, а случись перебор крутых - так
и вовсе под нарами. Это мне сам Мурзик простодушно рассказывал.
     Простертый в бессилии, я дотянулся до палки, какой обычно  задергиваю
шторы, уцепил ее пальцами и потыкал в бесформенную черную массу  на  полу.
Масса дернулась и обрела форму Мурзика.
     - А? - нелепо вскрикнул мой раб.
     - Воды! - потребовал я. - С лимонным соком!.. Живо, ты!..
     - А... - простонал Мурзик.  Встал  на  четвереньки,  потряс  головой.
Поднялся и, то и дело припадая к стенам, направился  на  кухню.  Громыхнул
чайником, сдавленно выругался. Вожделенно забулькал жидкостями: наливал  в
стакан воду и лимонный сок.
     Я терпеливо ждал. Я очень долго ждал. Когда  у  моих  губ  неожиданно
возник холодный и мокрый стакан, я вздрогнул.
     - Давай.
     Я отобрал у него стакан и выхлебал до  дна.  Оставшиеся  капли  ловко
выплеснул Мурзику в морду.
     - Что ходил так долго? Еще!..
     Процедура повторилась. Поставив стакан на пол, я словил моего раба за
ухо и сильно вывернул.
     - Ай, - сказал Мурзик, окончательно обретая бодрость.
     - Это за то, что ползаешь мухой,  когда  господин  твой  страдает,  -
пояснил я. Мне значительно полегчало. - Ну, ладно. Ступай спать.
     Мурзик невнятно промычал и снова растянулся на полу. Он  улегся  так,
чтобы холодный пол студил вывернутое ухо. Вскоре он  снова  спал  -  сопел
ровно и спокойно.
     А мне не спалось. Жажда была утолена, и голова болела не так  сильно,
но зато я  стал  мерзнуть.  Космический  ветер  задувал  в  прорехи  моего
биополя. Я ощутимо зяб.
     Хуже  всего  было  то,  что  гад,   кажется,   вернулся.   Он   снова
взгромоздился на мой  загривок  и  принялся  сосать  космические  энергии.
Предназначенные и отпущенные, между прочим,  мне!  Сущий  глист.  Я  почти
физически чувствовал, как он раздувается у меня на загривке.
     Я лег на спину, чтобы придавить гада. Похоже, это мало ему повредило.
Не зная, что еще сделать против гада,  я  постановил  себе  наутро  побить
Мурзика. И посетить кого-нибудь более научно  обоснованного,  чем  госпожа
Алкуина. Например, психотерапевта.
     С этой мыслью я заснул.


     Утром, когда зевающий во всю  необъятную  пасть  Мурзик  подавал  мне
завтрак (комковатую манную кашу, сваренную на воде), я обратился к рабу  с
речью.
     - Мурзик, - молвил я, - ты помнишь госпожу Алкуину?
     Глаза Мурзика помутнели. Беловатая слюна вдруг показалась в углу рта.
     - Да кто ж такое забудет... - еле слышно отозвался он.
     Я удивленно посмотрел на него.
     - У тебя что, давно женщин не было?
     - У меня их, почитай что, никогда толком и  не  было,  -  простодушно
ответил Мурзик.
     - Ну и дурак, - пробормотал я. - Ладно. Подойди-ка и встань у меня за
спиной.
     Мурзик отложил ложку (во время разговора  он  выскребывал  кастрюлю).
Осторожно приблизился. Встал, где я велел.
     - Глянь, как там у меня мои дыры поживают, - распорядился я.
     Мурзик застыл в каменной неподвижности. Я повернулся посмотреть,  что
такое с моим рабом. Мурзик был красен и растерян.
     - В чем дело? - резковато спросил я.
     - Так я... ну... господин... даже на руднике, где  баб  годами  не...
Неудобно как-то! - выпалил  он  наконец,  прерывая  собственный  смущенный
лепет. - Все же деньги за меня заплачены! Как же я вас...
     Я встал, опрокинув табурет. Развернулся к Мурзику всем корпусом. И  -
хрясь! - треснул его по морде. У него аж щеки студнем затряслись.
     - Хам! - взвизгнул я не своим голосом.
     Мурзик заморгал. На скуле  у  него  отпечатались  мои  пальцы  -  три
красных пятна.
     - Это... - вымолвил он.
     - Я тебя... - задыхаясь от гнева, крикнул я. - Я  тебя...  обратно!..
На Ниппурской Атомной сгниешь, сука!
     Мурзик моргал и вздыхал, глазами ерзал, с ноги на ногу мялся.
     Поуспокоившись, я поднял табурет и сел. Мурзик все стоял  надо  мной,
искренне опечаленный.
     - Так это... - повторил он. И снова заглох.
     - Дыры в биополе, - процедил я. - В биополе, болван. А не там, где ты
подумал, грязное  животное.  Госпожа  Алкуина  говорила,  что  у  меня  на
загривке был гад. Гад проел в биополе дырки. Как моль, когда до шерстяного
доберется. - И взревел, чувствуя, что потею: - Понял?!
     Мурзик кивнул.
     Я перевел дух.
     - Пощупай, не вернулся ли гад.
     Мурзик с опаской приблизил к моей шее  свои  красные  лапы.  Подвигал
сперва над загривком, потом вокруг лопаток. Осторожно  потыкал  пальцем  в
мою спину.
     - Не видать, - сказал он сокрушенным тоном. - Где-то прячется,  вишь,
скот... - И надавил на мой загривок посильнее.
     - Что ты меня мнешь? - капризно сказал я, роняя ложку  в  кашу.  Каша
остыла и сделалась совершенно несъедобной. - Я тебе что - девка?
     Мурзик замер, закономерно ожидая побоев. Я  милостиво  махнул  рукой,
чтоб не боялся.
     - Может, оно как гной? - предположил осмелевший  Мурзик.  -  Ну,  как
этот... фунику... У меня раз были по всей  шее,  когда  застудился...  Нас
тогда зимой в шахте завалило,  почти  сутки  на  морозе  проторчали,  пока
раскопали...
     - Убери лапы, - проворчал я. - Ничего-то  ты  не  видишь,  ничего  не
чувствуешь. Черствый ты, Мурзик. У меня гад все биополе  изъел.  Я  теперь
уязвимый. Любая сволочуга косо посмотрит  -  и  все,  готов  твой  хозяин.
Сгибну ни за что от неведомой хвори, и  никто  не  спасет,  не  вылечит...
Ладно, я пошел в офис. Подай куртку. Да ботинки  сперва  на  меня  надень,
чурка безмозглая...


     Первым, что увидел в офисе, был Ицхак. Ничего  удивительного:  иногда
мне начинало казаться, что Ицхак даже ночует в своей конторе.
     Любопытно было  другое:  рядом  с  Ицхаком  на  нашем  черном  диване
мостилась костлявая девица из Института Парапсихологии. На ней было  синее
платье и коротенький желтый пиджачок с вышивкой.  Из-под  умопомрачительно
короткого платья невозбранно торчали мослатые колени.
     Она утыкалась своими толстыми очками в  какие-то  распечатки.  Ицхак,
зависая над ее ушком, вкрадчиво нашептывал - давал пояснения  к  графикам.
При этом он рассеянно лапал девицу за плоскую грудь. Девица не обращала на
это внимания.
     - Привет, - сказал я.
     Ицхак досадливо метнулся ко мне глазами. Я пожал плечами и направился
по коридору на третий этаж, в лабораторию. У меня хватало дел и там.
     Через два часа Ицхак поднялся ко  мне.  Он  был  слегка  растрепан  и
румян.
     - Очень перспективная девушка, - сказал  он  с  наигранной  деловитой
бодростью. - Изучает скрытые возможности человека.  Я  хочу  помочь  ей  с
дипломом.
     - А на работу брать ее не собираешься? - ядовито поинтересовался я.
     - Ну... Не в штат, конечно... Но... Ее Луринду зовут, кстати...
     - Да ладно тебе, Иська. - Я перешел на дружеский тон. - Как она?
     - Она? - Носатая физиономия Ицхака мечтательно затуманилась. - Она  -
высший класс! А вот диван у нас в офисе сущее дерьмо... - добавил он ни  с
того ни с сего.
     - Что, проваливались? Слишком мягкий оказался?
     Ицхак кивнул. И хитренько так прищурился:
     - Хотя не так, как с этой толстушкой...
     Тут уж я по-настоящему удивился.
     - Ты что, и с Аннини?..
     Он кивнул и зашевелил своим длинным кривым носом.
     - Ну ты даешь, Иська! Она же замужем! Мать троих детей!
     - Ну и что? - беспечно махнул рукой мой одноклассник. - Я с  седьмого
класса мечтал ее выебать. С тех пор,  как  не  дала  физику  списать.  Мне
физичка пару влепила, отец выпорол, мать завелась, как по  покойнику:  для
того ль растили-кормили-поили - ну, что обычно... Вот  тогда  и  поклялся.
Лежал распухшей жопой кверху и клялся богами предков: гадом будешь, Иська,
если эту сучку не выебешь!
     Я покачал головой.
     - Вечно у тебя приключения...
     - Да ладно тебе... Ты прямо как моя мамаша...
     Мы оба засмеялись.
     Потом Ицхак сказал, что у него неотложные дела в городе, и отбыл.
     Пользуясь его отсутствием, я поработал еще немного над своей темой, а
потом закрыл ящик стола на ключ, выключил свет и пошел домой.


     Я застал у себя матушку. Она полулежала на  моем  диване.  Перед  ней
стоял столик на колесиках, сервированный с наибольшим изяществом, на какое
только способен мой раб.
     Матушка  вкушала  чай.  Мурзик,  эта  каторжная  морда,   что-то   ей
втолковывал, подкладывая на тарелочку то варенье, то печенье.
     - И с лица спал, -  сообщал  Мурзик.  -  Настроение  у  него,  это...
неуравновешенное. Говорит - гад какой-то меня всего, точно ржа, источил...
     - Боги! - пугалась матушка, посасывая печенье.
     - И это еще не все... - продолжал Мурзик.
     Тут я распахнул дверь.
     - А вот и ты, дорогой, - приветствовала меня матушка с дивана.
     Мурзик подбежал и принялся вытаскивать меня из куртки. Я отпихнул его
руки.
     - Пусти, я сам... У тебя лапы липкие...
     Мурзик  обсосал  с  пальцев  варенье  и,  встав  на   колени,   начал
расшнуровывать мои грязные ботинки. Я освободился от обуви.  Мурзик  подал
мне тапочки и ушел с ботинками в коридор. Повернувшись, я крикнул ему:
     - Руки после обуви вымой, чувырла!
     Матушка глядела на меня озабоченно.
     Меня трясло от гнева. Вот, значит, как!.. Вот, значит, для  чего  она
мне подсунула этого грязного раба!.. Чтобы он за мной следил!..  Чтобы  он
матушке про меня все докладывал!..
     - Сынок, - начала матушка.
     Я перебил ее.
     - Матушка, вы вынуждаете меня просить избавить...  избавить  меня  от
этого соглядатая!..
     Она подняла выщипанные брови. Пошевелилась на диване,  потянулась  ко
мне, взяла за руку.
     - Сядь. Хочешь чаю?
     - Нет.
     Но сел.
     Матушка погладила меня по плечу.
     - За тобой  никто  не  шпионит.  Я  зашла  случайно,  поверь.  Можешь
спросить соседей... твоего отца...
     Я сердито молчал.
     - Ну хорошо, - сдалась матушка. - Твой раб позвонил  мне  сегодня  по
телефону. Попросил  зайти.  Сказал,  что  это  касается  твоего  здоровья.
Неужели ты думаешь, что материнское сердце...
     - Ладно, - оборвал я. - И что он вам натрепал?
     - Я встревожена, - сказала матушка. - И  твой  раб  встревожен  тоже.
Напрасно ты им недоволен...
     - Что, жаловался?
     - Кто?
     - Ну, Мурзик... Ныл, небось, что я его пороть водил?
     - Пороть? Ты хочешь сказать, что водил его в экзекутарий?
     Я кивнул.
     - Первый раз  слышу,  -  заявила  матушка.  -  Нет,  он  на  тебя  не
жаловался.  Он  бесконечно   счастлив   прислуживать   потомку   древнего,
славного...
     Я видел, что она не  лжет.  Я  всегда  вижу,  когда  матушка  изволит
говорить неправду.
     - Нет, его искренне беспокоит твое здоровье.
     - Понятное дело, - проворчал я. - Если я загнусь...
     Матушка положила свою крашеную сандалом ладонь мне на губы.
     - Не смей так говорить! Не гневи богов!
     - Хорошо, - промычал я из-под ладони. Она убрала руку.
     - Скажи, - приступила матушка, - неужто это правда, что в  биополе  у
тебя прорехи?
     - Да, - нехотя сказал я. - Светящиеся, она сказала. Или  красные,  не
помню.
     - Ты  должен  посетить  Трехглазого  Пахирту,  -  решительно  заявила
матушка.
     -  Это  еще  что?  -  спросил  я.  -  Вообще-то  я  думал   зайти   к
психотерапевту...
     - К психотерапевту надо таскаться год, а то и два. И  платить  деньги
за каждый визит. И то еще неизвестно, будет ли толк.
     И крикнула:
     - Эй, кваллу!
     Она называла раба "кваллу", старинным словом, обозначающим  "холопа".
Матушка вообще любила ввернуть древнее словечко. Так она подчеркивала нашу
принадлежность к одному из старейших вавилонских  родов.  Это  производило
впечатление. Я не понимал только, зачем ей  "производить  впечатление"  на
меня или на Мурзика. Я и сам принадлежу к этому роду, а что до Мурзика, то
он без всяких "кваллу" ей под ноги стелется.
     Мой раб тут же выскочил из-за двери. Подслушивал, конечно.
     - Ты можешь находиться в комнате, - позволила матушка.
     Я скрипнул зубами, но возражать не стал. Не хватало еще при Мурзике с
родной матерью ругаться. Эдак он совсем всякое почтение ко мне потеряет.
     - Подай мою сумку, - велела  матушка  моему  рабу.  -  Вон  ту,  будь
любезен.
     Она покопалась в сумке, вывалила на колени связку ключей,  скомканный
носовой платок,  измазанный  помадой,  треснувшее  зеркальце  и  несколько
колотых глиняных табличек. Наконец она извлекла мятую газетку. Развернула.
Ткнула пальцем:
     - На, прочитай.
     И откинулась на диване, прикрыв глаза. Я, как дурак, принялся усердно
читать вслух.
     ...Мне снова десять лет. Сижу я на низенькой скамеечке в атрии нашего
престижного закрытого учебного заведения.  Мне  хочется  писать.  В  атрии
вкрадчиво журчит фонтанчик -  провоцирует.  Напротив  меня,  на  мраморной
скамье, восседает матушка - пришла  навестить  отпрыска.  За  моей  спиной
маячит жрец-преподаватель. Матушка-то не видит, а я прекрасно вижу, что он
прячет за спиной розги. По просьбе матушки,  я  показываю,  каких  успехов
добился за минувшую неделю.  Я  громко,  прилежно  читаю  вслух  "Песнь  о
встрече Гильгамеша и Энкиду":

             Вскричал он в изумлении: "Кто сей, что так рычит?
             Кто в гневном ослеплении погибель нам сулит?!"

     Матушка кивает с довольным видом. Жрец похлопывает в  такт  чеканному
ритму "Песни" розгами по ладони...
     ...Проклятье! Я и без всякого психотерапевта знаю, что у меня  сильно
развита зависимость от матери. Еще бы ей не развиться,  этой  зависимости,
если до двадцати пяти лет я жил на матушкины деньги.
     Статья, которую я читал по просьбе матушки, была такова:

     ВЗГЛЯНИ НА МИР ГЛАЗАМИ НАДЕЖДЫ
     Признаться честно, поначалу я не  верил,  что  Трехглазый  Пахирту  в
состоянии мне помочь. Ситуация моя складывалась безнадежно.  Я  женат  уже
двадцать лет. И вот случилось несчастье - я полюбил другую  женщину.  Жена
моя является владелицей всего нашего состояния. Если я разведусь с ней, то
останусь нищим. Взять же  вторую  жену  я  не  осмеливаюсь.  Жена  слишком
деспотично относится к нашему браку. Она никогда  не  позволит  мне  взять
вторую жену. Если я даже заикнусь об этом, то  она  немедленно  подаст  на
развод и бросит меня без гроша.
     В состоянии полного отчаяния я пришел к известному магу  и  целителю.
Не стану говорить о том, что между нами  происходило,  -  это  сокровенно.
Скажу только, что никогда не встречал человека, способного В ПОЛНОМ СМЫСЛЕ
СЛОВА заглянуть в душу. Заглянуть - и увидеть все ее раны,  увидеть  почти
плотским зрением. А затем - прикоснуться и исцелить.
     Я вышел от Трехглазого Пахирту обновленным. Я стал другим  человеком.
Я успешно разрешил все свои проблемы. Теперь моя  жизнь  идет  по  новому,
светлому пути.
     И всякому, кому кажется, будто горькая судьбина загнала его в черный,
безвыходный тупик, я скажу: "Не отчаивайся, брат! Иди на  улицу  Бунаниту,
дом 31, инсула 6 на прием к доброму белому магу Трехглазому Пахирту, и  он
научит тебя смотреть на мир ГЛАЗАМИ НАДЕЖДЫ!"
     Подписано было "наш корреспондент".

     Глаза матушки сияли.
     - Ну, как? - спросила она.
     Я молча отдал ей газету. Я не знал, что сказать. Кроме всего прочего,
жизнь вовсе не представлялась мне безнадежным тупиком. Мне просто  было...
неуютно, что ли.
     Неожиданно Мурзик выпалил с жаром:
     - Госпожа дело  говорит,  господин!  Вам  надо  сходить  к  этому,  к
трехглазому!.. Он вам  и  гада  придавит,  и  дырки  все  зашьет...  какие
лишние...
     Матушка засмеялась.
     -  Послушай  своего  кваллу,  сынок,  если  не  хочешь  родную   мать
послушать. Сходи, что тебе стоит? Увидишь...
     - Матушка! - взмолился я. - У меня работы много...
     Она потрепала меня по щеке.
     - Сходи, - повторила она. -  Много  времени  у  тебя  не  займет.  Не
поможет - что ж... А вдруг поможет? Денег дать?
     - Матушка! - закричал я. - Да есть у меня деньги, есть! Мы  с  Иськой
знаете сколько зарабатываем!..
     - Вот и хорошо, - ничуть не смутилась матушка. И  полезла  с  дивана,
едва не своротив столик.
     Мурзик обул-одел ее, поцеловал ее руку и проводил до такси. В окно  я
видел, как он выплясывает вокруг  нее,  будто  стремясь  оберечь  даже  от
городского воздуха. Матушка уселась в машину и отчалила.  Мурзик  поплелся
домой.
     Я не стал его бить. Я даже бранить его поленился. Да и что толку...


     Естественно, я потащился к трехглазому. Мурзик напросился со мной.  Я
видел, что он очень возбужден, и спросил, в чем дело. Раб ответил просто:
     - Если вы меня продадите, будет потом, что вспомнить...
     - А тебе и вспомнить нечего? Как в шахте вас завалило, как мастера вы
спалили живьем - это тебе не воспоминания, что ли?
     Мурзик отмахнулся.
     - Какие это воспоминания, господин...  Так,  сплошь  страх  ночной...
Бывает, такое на ум лезет, сам дивуешься: до чего живучая сволочь человек,
да только разве это жизнь... А вот госпожа Алкуина или этот  трехглазый  -
вот это... - Он тихо вздохнул и вымолвил заветное: - Это власть!
     От неожиданности я споткнулся и попал ногой в лужу.
     - Ты, Мурзик, никак о мировом господстве грезишь?
     - А?
     - Что такое, по-твоему, власть?
     - Ну... Это когда вы изволите меня по морде бить, а  я  духом  это...
воспаряю... невзирая...
     Я только рукой махнул. Что с ним, с этим кваллу, разговаривать.
     Добрый белый маг Трехглазый Пахирту обитал  в  престижном  загородном
квартале  Кандигирра,  на  Пятом  километре  Урукского  шоссе.   Небольшие
нарядные дома, выстроенные на месте  сгоревших  трущоб,  тонули  в  зелени
садов. Инсула мага помещалась на втором  этаже  шестиинсульного  дома.  На
доме призывно белела табличка  с  изображением  симпатичного  белобородого
дедушки в высоком звездном колпаке. Над дедушкой отечественной  клинописью
и мицраимскими иероглифами было начертано:

                        МАГИЯ ХАЛДЕЙСКИХ МУДРЕЦОВ
                        Утраченные секреты древности

     - Это здесь, - сказал я.
     Мурзик обогнал меня, отворил калитку. Я  вошел.  Мурзик  зачем-то  на
цыпочках прошествовал следом.
     Мы позвонили. Дверь была новая,  обитая  коленкором.  Под  коленкором
чувствовалась пуленепробиваемая стальная пластина.
     Дверь распахнулась сразу, стремительным энергичным движением.
     На пороге  стоял  моложавый  мужчина  невысокого  роста,  узкоплечий,
стройный. На нем были джинсы и клетчатая рубашка, как на рабочем.
     - Проходите, братья, - ни о чем не спрашивая, сказал добрый маг.
     - Мы не братья, - сердито сказал я. - Вот еще не хватало.
     Он удивленно-ласково посмотрел мне в глаза.
     - Все люди братья, - проговорил он. И направился в комнаты.
     Мы прошли следом. Мне сразу все не  понравилось.  Не  хочу  я,  чтобы
какой-нибудь Мурзик числился моим братом.
     В комнате у доброго мага не продохнуть было от идолов и божков. Набу,
Син, Инанна и Нергал таращились из каждого  угла.  Но  больше  всего  было
изображений Бэла.
     - Садись, брат, - молвил маг, придвигая мне тяжелое  кресло.  Сам  он
уселся за стол и вперился в меня взглядом. Я чувствовал  себя  так,  будто
меня привели на допрос.
     Мурзик уселся на корточки у двери и, тихонько  покачиваясь,  принялся
оглядываться по  сторонам.  Он  даже  рот  приоткрыл,  так  ему  все  было
любопытно.
     - В общем, так... - начал я, но трехглазый Пахирту перебил:
     - Молчи, брат! Я буду смотреть! Я увижу!
     Я замолчал. В комнате стало тихо. Только часы тикали, да  добрый  маг
то и дело громко сглатывал слюну.
     Наконец он заговорил отрывисто, задыхаясь:
     - Да... Крепко потрепали тебя в астральных боях, воин... Но ты будешь
исцелен. Работа предстоит тяжкая,  опасная.  Плечом  к  плечу  одолеем  мы
врагов, брат. Ты должен верить и сражаться. Я дам тебе  астральный  меч  и
астральный щит и никакая атака не будет тебе страшна!
     - Я ни с кем не... - начал было я.
     Он вскинул руку.
     - О, молчи! Молю, молчи! Я вижу следы астральных ран на твоем  тонком
теле!
     Мурзик обеспокоенно заворочался у двери.
     - Я и то говорю ему, господин: "Вы  бы  кушали,  господин!  Вас  мало
ветром не качает..." Это у него все от переживаний. И на  работе  себя  не
жалеет. С чего тут телу полным быть? Будет тут тело тонкое...
     - Я об ином теле, брат, - живо обратился к Мурзику добрый  белый  маг
Пахирту. - Я о том тонком астральном теле, которое... Я вижу, что у твоего
брата оно изранено острыми  мечами.  Он  -  отважный  воин.  -  Маг  снова
повернулся ко мне. - Да, ты отважный воин, брат! Следы  множества  схваток
остались и кровоточат...
     - Видите ли... - начал я снова.
     - Называй меня "брат", - вскричал белый маг. - Умоляю,  называй  меня
братом, брат! Иначе моя магия будет бессильна...
     - Видишь ли, брат, - через силу вымолвил я, - за  несколько  дней  до
того, как прийти к... тебе, я посещал иное место. Госпожа Алкуина...
     Пахирту сделал кислое лицо.
     - Для женщин, желающих найти себе мужа, - в  самый  раз.  Но  не  для
воина же, не для астрального бойца! Брат мой,  ты  правильно  сделал,  что
пришел ко мне. Кто еще поймет  воина,  как  не  воин!  Кто  залечит  рану,
полученную в жестокой астральной битве с темными  силами,  как  не  добрый
белый маг!
     - А крепко он ранен? - спросил Мурзик от  двери.  -  Ну,  господин-то
мой. Ведь не видать глазом, не углядишь, что там с ним творится...  Может,
это... ахор сочится... Я ж не понимаю...
     - А это мы сейчас поглядим! - охотно сказал белый маг. - Для  чего  у
нас третий глаз? Наш третий магический глаз?
     И он опустил веки.
     - Умоляю, брат,  -  прошептал  он,  -  не  шевелись.  Сиди,  думай  о
чем-нибудь...  о  чем-нибудь  приятном...  или  неприятном...  Только   не
шевелись и не прекращай потока мыслей...
     Я стал думать об Ицхаке и мослатой девице. А потом просто  о  девице.
Нет, мне ее не хотелось. И Аннини не хотелось. И даже госпожу  Алкуину  не
хотелось. Мне хотелось ту, переодетую мицраимским мальчиком.
     Тут Мурзик тихонечко сказал:
     - Ой...
     Я перевел взгляд на мага и разинул рот не хуже моего  раба.  На  лбу,
между бровей, у Пахирту открылся третий глаз. Глаз был круглый,  желтый  и
очень любопытный. Время от времени этот  глаз  затягивался  полупрозрачным
веком. Вообще же он был похож на куриный.
     Глаз пялился на меня с бесстыдным интересом.  Разглядывал  и  так,  и
эдак. Моргал. Щурился. Потом исчез.
     Пахирту открыл глаза. Вид у него был удивленный.
     - Брат, - сказал он, наклоняясь ко мне через стол, -  тебе  никто  не
говорил о том, что ты - великий воин?
     - Госпожа Алкуина.
     - Она имела в виду не то, - отмахнулся он. - Нет, я  о  другом.  Твое
астральное тело - это тело великого воина. Но оно какое-то...  изорванное,
что ли.
     - Раны залечил? - спросил  я  грубовато.  -  Или  мне  так  и  ходить
израненным?
     - Залечу, - обещал Пахирту. И придвинул ко мне прейскурант.  -  Шесть
сиклей - внутриполостная операция,  четыре  сикля  -  обычная.  Заживление
астрального рубца  -  два  сикля.  Можно  также  произвести  косметическую
операцию по улучшению цвета астрального лица на сорок один процент, но,  я
думаю, тебе это не нужно...
     - Держи десять сиклей, - решился я. - И лечи, что нужно.
     Он незаметным движением принял у меня деньги, ловко препроводив их  в
карман, и встал.
     - Прошу в операционную, - сказал он.
     Я прошел за ним в закуток,  отгороженный  от  комнаты  занавеской,  и
столкнулся нос к носу с огромным мрачным изваянием Нергала. Нергал  глядел
черными деревянными глазами, как живой. Я вздрогнул.
     Пахирту велел мне ложиться и  закрыть  глаза.  Сказал,  что  операция
продлится долго, потому что я весь изранен. Буквально разорван на кусочки.
Он, Пахирту, вообще не  понимает,  как  я  до  сих  пор  жив,  имея  такие
многочисленные ранения астрального тела.  Затронут  астральный  желудок  и
практически отказало левое астральное легкое.
     Я лег и закрыл глаза. Ничего не происходило. Пахирту стоял надо мной.
Вроде бы, водил  руками.  Время  от  времени  приоткрывал  третий  глаз  и
вглядывался.
     То и дело Пахирту хмыкал. То  ли  не  нравилось  ему  что-то,  то  ли
наоборот, нравилось.
     Наконец, я замерз и беспокойно зашевелился. Пахирту  вскоре  объявил,
что операция закончена и  жизнь  моя  вне  опасности.  Подал  руку,  помог
встать.
     - Ну как? - заботливо спросил белый маг.
     Мне и в самом деле стало легче. О чем я и поведал магу.
     - Вот и хорошо, - обрадовался он. Он обрадовался совершенно искренне.
- Надо выпить по этому поводу, брат. Я устал. Ты перенес тяжелую операцию,
а впереди у тебя отчаянные астральные битвы, я вижу.
     Мы вышли из-за занавески. Мурзик, который в наше отсутствие  забрался
в кресло для посетителей и там задремал, испуганно вскочил.
     Пахирту вытащил из нижнего ящика стола три бокала и бутылку эламского
виски. Налил. Мы выпили.  Мурзик  так  отчаянно  закашлялся,  так  потешно
вытаращил глаза, что мы с магом расхохотались.
     - Что, брат, непривычно тебе? - спросил моего раба белый маг.
     - Непри...вычно, - выдохнул Мурзик.
     - Ну и не привыкай, - сказал Пахирту. И начал рассказывать.
     Он рассказывал нам с Мурзиком о том, как вышло, что у  него  открылся
этот самый третий глаз.
     В  молодости,  то  есть,  двадцать  лет   назад,   довелось   Пахирту
участвовать  в  войне  с  грязнобородыми   эламитами.   Там,   кстати,   и
пристрастился к ихнему виски.
     - И вот, братья, можете себе  представить:  ночь,  ракеты  вспарывают
темноту, то и  дело  оживает  и  начинает  стучать  далекий  пулемет...  А
назавтра - атака! Штыковая! Мы выскакиваем  из  окопа,  несемся.  Себя  не
помним. Скорей бы добежать,  скорей  бы  вонзить  штык  в  живую  плоть...
Страшно помыслить, не то что - сотворить. И вот - кругом кипит бой. У  ног
моих корчится эламит, в животе у него торчит мой штык. А мне  тошно,  меня
рвет. И страшно, как никогда в жизни не было и, дай Нергал, уже не  будет.
Отблевался я, а эламит еще живой, корчится. Хрипит, чтоб зарезал я его.  А
я и подойти-то боюсь. Оцепенение на меня напало. От шока. Смотрю на  него,
как дурак, и жду, пока он сам отойдет.  Живучий,  падла,  попался.  Ногами
бьет, головой колотится. Пена на губах показалась. Я глаза  закрыл,  чтобы
не видеть. И представьте себе, братья, - вижу! Я покрепче веки зажмурил  -
все равно вижу! Вижу, как корчится  грязнобородый,  и  ничего  поделать  с
собой не могу. Лоб пощупал, а там... а там третий  глаз  открылся!  С  той
поры началось.  Стал  видеть  прошлое  и  будущее.  Поначалу  только  одно
разглядеть и мог: кого в следующем бою убьют. Предупреждал, как мог. Много
жизней спас. Когда война  закончилась,  только  тогда  и  осознал,  в  чем
призвание мое...
     Тут виски кончился. Трехглазый  Пахирту  дал  моему  рабу  те  десять
сиклей, что заработал на операции  по  поводу  ранения  моего  астрального
желудка и левого  легкого,  и  велел  купить  еще.  Мурзик  с  готовностью
побежал.
     Пока его не было, мы скучали. Разговор клеился плохо.  Вскоре  Мурзик
вернулся. Принес дешевое пиво, воблу и сдачу в пять сиклей и три лепты. На
стол выложил. Сикли хрустнули, лепты звякнули, пиво в бутылках стукнуло, а
вобла прошуршала.
     Мы открыли пиво и смешали  его  с  виски.  Пахирту  рассказывал  один
случай из своей практики за другим. Некоторые  были  смешные.  Я,  в  свою
очередь, пригласил его посетить нашу фирму "Энкиду прорицейшн". Узнав, что
мы с ним  не  просто  братья,  но  коллеги,  Пахирту  разрыдался  и  полез
обниматься. Я приник к его груди. Пахирту закрыл глаза. Слезы текли у него
из-под век. Третий глаз помаргивал куриным веком и растерянно озирался  по
сторонам.
     Мурзик набрался исключительно быстро и ушел блевать на газон, чтоб не
поганить господский паркет, как он потом объяснил.
     Мы засиделись у белого мага до темноты. Потом взяли рикшу и погрузили
меня в плетеную корзину. Мурзик побежал следом. Несколько раз он  падал  и
жалобно кричал из темноты, чтобы его подождали.


     На следующий день я не пошел на работу.  Лежал  на  диване,  отходил.
Грезил. Лоб себе щупал - может, и у меня  третий  глаз  откроется.  Ицхак,
забежавший проведать меня в обеденный перерыв, сказал, что  логичнее  было
бы предположить наличие третьего глаза у меня в жопе.
     Мурзик подал гренки в кефире. Я с отвращением съел. Мурзик обтер  мой
подбородок, залитый кефиром, переодел рубашку, которую  я  тоже  запачкал,
пока кушал, и ушел на кухню - мыть посуду.
     Я откинулся на диване. Позвал Мурзика. Приказал  включить  телевизор.
По телевизору  шла  всякая  муть.  Несколько  минут  Мурзик  переключал  с
программы  на  программу.  У  нашего  телевизора  есть   и   дистанционное
управление, но Мурзик ему не  доверял.  Боялся,  что  телевизор  от  этого
взорвется. Ему кто-то на строительстве железной  дороги  рассказывал,  что
был такой случай.
     Потом я велел выключить телевизор и убираться. Мурзик ушел.
     ...Может, бабу? Или нет, не надо бабу. Какая баба, себя бы  в  рамках
туловища удержать, наружу не вывернуться...
     ...Так все-таки что со мной случилось? Гад ли космическую энергию мне
перекрыл, астральные ли паскуды тело мое искромсали?  Может,  это  все  от
плохого питания?..
     Тут в дверь позвонили. Мурзик не слышал. У него в кухне вода шумела.
     - Мурзик! - крикнул я. - Мур-зик!
     Он прибежал - руки мокрые, в мыле.
     - В дверь звонят.
     Мурзик  открыл.  Кто-то,  не  переступая  порога,  заговорил.  Мурзик
вполголоса ответил. Там поговорили еще. Мурзик ответил громче:
     - Да не надо мне! Ну вас, в самом деле...
     И захлопнул дверь.
     - Мурзик! - капризничая, прокричал я с дивана. Когда он вошел и встал
в дверях, спросил: - Кто приходил? Опять дворник? Ты что,  снова  мусор  в
окно вытряхивал? А? До помойки дойти лень? Смотри у меня...
     - Да нет, - нехотя ответил Мурзик. И  отвел  глаза.  Он  был  заметно
смущен. - Это эти... из профсоюза.
     - Из какого еще профсоюза?
     - Ну, из профсоюза "Спартак", - пояснил Мурзик. - Это профсоюз  такой
рабский есть. Каждый месяц вноси в ихнюю кассу одну лепту.  На  выкуп,  то
есть. Когда подходит твой черед,  тебя  выкупают  на  профсоюзные  деньги.
Свободным, то есть, делают.
     - Никогда не слышал.
     - А зачем вам о таком слышать, господин? - удивился Мурзик.  -  Вы  -
человек благородный и знатный. Вам  рабский  профсоюз  как,  извините,  не
пришей кобыле хвост...
     - Ну, - зловеще поинтересовался я, - и почему ты им сказал, что  тебе
не надо? Ты что, Мурзик, никак, на волю не хочешь?
     - Так... а что мне на воле делать? На ту же шпалоукладку  наниматься?
В гробу я эту шпалоукладку видел... Лучше я за вами  ходить  буду.  Все  в
тепле да в ласке... Да и про этих, профсоюзных-то,  про  спартаковцев,  на
руднике знаете, что рассказывали?
     Я улегся поудобнее. Мне было муторно и скучно. Так скучно,  что  даже
мурзиковы каторжные россказни сгодятся.
     Мурзик сбегал на кухню, выключил воду.  Принес  мне  кофе.  Хоть  это
делать научился - кофе варить. Впрочем, что тут уметь  -  ткни  пальцем  в
кофеварку, а потом догадайся выключить ее, вот и вся наука.
     Я взял кофе и начал  пить.  Как  всегда,  мой  раб  навалил  полчашки
сахару. Никак не может  отделаться  от  привычки  мгновенно  пожирать  без
остатка сразу все, до чего только руки дотянулись.
     - Ну вот, - начал Мурзик. - Был у нас такой забойщик во второй смене.
Звали его Зверь-Силим. Прозвание у него такое было. Зверь.  Этот  Силим  и
рассказывал, как  связался  на  свою  голову  со  спартаковцами.  Ну,  как
сегодня: явились и предлагают - вноси,  мил-человек,  по  лепте  в  месяц.
Кассу соберем. Через два года настанет твой черед, всем миром  из  рабства
выкупим.  Вызволим,  значит.  Чем  профсоюз,  мол,   хорош?   Все   взносы
одинаковые. А цены-то на рабов разные. Если на кого не хватает - из  кассы
добавят. И эта... юридическая поддержка...  Ну,  платит  Селим,  платит...
Честно по лепте в месяц отдает...
     - А где он деньги брал, твой Силим? - перебил я.
     - А где придется, - пояснил мой раб. - Когда заработает по мелочи,  а
когда и сопрет... Ну вот. Проходит два года  -  профсоюзных  ни  слуху  ни
духу. Силим ждет-пождет, а их и не видать. Что такое? Стал искать. А их  и
нету. Сбежали. Утекли и кассу с собой унесли. Вот  ведь...  Силима  вскоре
после этого на воровстве поймали и продали. На наш рудник и  продали.  Вот
дробит  Силим  камень,  дробит,  а  сам  мечтает,  как  спартаковцев  этих
повстречает и что он с ними сделает.  А  у  него  уж  чахотка  начиналась.
Кровью харкать стал. Кровью харкает, бывало, всю  породу  заплюет,  а  сам
ярится. И вот...
     - Свари еще кофе, - перебил я.
     Мурзик резво сбегал на кухню и вскоре вернулся с новой чашкой кофе. Я
отпил два глотка.
     - Забери. Не хочу больше.
     Мурзик забрал  у  меня  чашку.  Глядел  куда-то  невидящими  глазами.
Вспоминал. Машинально отпил мой кофе.
     - Ну вот, значит, а тут пригоняют как раз новый этап, человек десять,
все свеженькие, толстенькие, кругленькие... В  шахте  оно  как?  Помашешь,
значит, кайлом с полгодика - либо подыхаешь насовсем, либо жилистый  такой
делаешься. А эти еще гладкие были. Их кнутом ударишь - кровь пойдет.  А  у
нас уж шкуры такие дубленые, что и кровь  не  проступает,  бей  не  бей...
Силим-Зверь лежит на отвалах, кашлем давится. И вдруг - аж  глаза  у  него
засветились. Узнал! А тот, профсоюзный-то, Силима не признал.  Беспечально
рядом плюхнулся. Поротую задницу потирает. Силим ему и говорит грозно так:
"Помнишь  меня?"  Тот:  "Чаво?"  Силим  поднялся.  "А  вот  чаво!"  И  все
припомнил. И про одну лепту в месяц, и про то, что через  два  года  никто
выкупать его не явился...
     - И убил? - спросил я.
     - А как же! - радостно подтвердил Мурзик. - В тот же день. В штольне.
Взял за волосы и об стену голову ему разбил. Тот сперва орал, потом мычал,
а после и мычать перестал. Обоссался и кровью изошел...
     - А Силим?
     - Зверь-то? Недолго после того прожил. Помер у меня на руках. Хороший
был человек, - с чувством проговорил Мурзик. - Перед смертью все улыбался.
Не зря, говорил, жизнь прошла, не зря...


     Когда наутро я пришел на работу, в офисе  висела  большая  стенгазета
"РУПОР ЭНКИДУ-ПРО". Иська, небось, часа два пыхтел над этим убожеством.  И
не лень же было...
     На самом видном месте  стенгазеты  красовалась  моя  фотография.  Под
фотографией было написано черным маркером:
     "ПОЗОР ПЬЯНИЦЕ И ПРОГУЛЬЩИКУ ДАЯНУ! Может ли алкоголик и рабовладелец
быть прорицателем? Вот вопрос, который волнует вавилонскую общественность!
Ибо налогоплательщику вовсе не  безразлично,  чья  именно  жопа  овевается
ветрами перемен. И если это жопа человека слабых моральных устоев, то..."
     Я не успел дочитать.  Вошел  Ицхак.  На  локте  у  него  сонно  висла
костлявая девица из Парапсихологического Института.
     - А! - торжествующе возопил Ицхак. - Читаешь?
     - Слушай, Изя... - начал я угрожающе. - Если ты думаешь, что...
     Тут  во  мне  проснулся  астральный  воин.  Я  налился  бешенством  и
заморгал.
     - Арргх! - сказал Ицхак. - Лгхама!
     - Не лгхама, а л'гхама, деревня! - поправил я.
     Девица подняла голову и слепо поглядела на меня сквозь очки.
     - Ладно, не обижайся. - Ицхак освободился от девицы и подошел ко мне.
- Хочешь, я сниму? Я просто так повесил, ради шутки.
     - Сними, - проворчал я, чувствуя, что не могу долго на него  злиться.
Есть в Ицхаке  что-то  такое  -  способное  растопить  любой  лед.  То  ли
искренность, то ли ушлость...
     Он залез на диван в ботинках и снял.
     - Забери. Можешь сжечь.
     - Уж конечно сожгу, - обещал я.
     - Кстати... - начал Ицхак, спрыгивая на пол и отдавая мне  ватманский
лист. На лоснящемся черном диване остались отпечатки подошв.
     Я забрал "стенгазету" и свернул ее в тугую трубку. Ицхак тем временем
шарил у себя по карманам и наконец извлек очень мятую газетку.  Она  имела
устрашающее сходство с той, что присватала мне матушка.
     - Прочти, - сказал Ицхак.
     Я развернул листок, расправил его и послушно забубнил вслух.
     - "Прямой  обман  масс,  который  принято  именовать  научным  словом
"прогнозирование", предназначенным сбивать с толку малообразованный  класс
трудящихся, из  которого  кровопийцы-эксплоататоры-рабовладельцы  высосали
всю кровь до последней капли крови..."
     - Ты что вслух читаешь, как малограмотный? - удивился Ицхак.
     Я покраснел. Очкастая девица пристально посмотрела на меня, но на  ее
костлявом лице не дрогнул ни один мускул. Как у нурита-ассасина пред лицом
палачей.
     "Ниппурская правда" долго поливала  нас  грязью.  Причем,  совершенно
бездоказательно. И не по делу.
     Я вернул Изе газетенку.
     - Ну и что?
     Он хихикнул.
     - А то, что теперь мы официально считаемся  еще  одной  организацией,
которой угрожают комми.
     Я все еще не понимал, что в этом хорошего. Ицхак  глядел  на  меня  с
жалостью.
     - Очень просто. Под  эту  песенку  я  вытряс  из  страховой  компании
несколько льгот. Нас перевели в группу риска  категории  "Са".  А  были  -
"Ра". Понял, троечник?
     - Ну уж... троечник... - пробормотал я. - Не при дамах же!..
     По лицу очкастой особы скользнуло подобие усмешки.
     Ицхак, конечно, гений. Из любого  дерьма  сумеет  выдавить  несколько
капелек нектара. И выгодно всучить их клиенту. И клиент будет счастлив.
     В этот момент зазвонил телефон.  Не  зазвонил  -  буквально  взревел.
Будто чуял, болван пластмассовый, что несет в себе громовые вести.
     Ицхак коршуном пал на трубку и закричал:
     - Ицхак-иддин слушает!..
     И приник. Лицо моего шефа и одноклассника исполняло  странный  танец.
Нос шевелился, губы жевали,  глаза  бегали,  брови  то  ползли  вверх,  то
сходились в непримиримом единоборстве. Даже уши - и  те  не  оставались  в
стороне.
     Наконец Ицхак нервно облизал кончик носа длинным языком и  промолвил,
окатив невидимого собеседника тайным жаром:
     - Жду!
     И швырнул трубку.
     Костлявая Луринду непринужденно развалилась на диване, уставившись  в
пустоту. Закинула ногу на ногу, выставив колени. Покачала туфелькой.
     Ицхак не обращал на нее никакого внимания. По правде  сказать,  и  на
меня тоже. Он медленно, будто боясь расплескать в себе что-то,  крался  по
офису.  Он  был  похож  на  хищника.   На   древнего   воина-скотовода   в
окровавленных козьих шкурах.
     Наконец девица равнодушно вторглась в священное молчание:
     - Что стряслось-то?
     Я думал, что Ицхак не удостоит нахалку ответом. Но он выдохнул, будто
пламенем опалил:
     - Увидите.
     Через полчаса в офис ворвался Буллит. Ицхак налетел на него так,  что
мне показалось, будто они сейчас подерутся. Буллит, смеясь, отстранил его.
     - Уймись, Иська.
     И заметил Луринду. Лицо Буллита мгновенно приняло холодное, замкнутое
выражение.
     - Все,  что  происходит  здесь,  строго  конфиденциально...  Так  что
посторонним лучше...
     Ицхак мельком оглянулся на девицу.
     - А... Ягодка, ты не могла бы подождать меня в другом месте?
     Девица, качнувшись негнущимся  корпусом,  встала  и  прошествовала  к
выходу. Она не глядела ни на одного из нас. Ицхак закрыл за  ней  дверь  и
повернулся к Буллиту.
     - Давай.
     Буллит уселся на диван - точнехонько в то место, где  осталась  после
девицы ямка - и раскрыл портфель. Хрустнула бумага, звякнули таблички.
     - Они отказались от иска.
     Ицхак выхватил у него бумаги и впился в них глазами.
     Я не выдержал:
     - Вы расскажете, наконец, что случилось?
     Ицхак сунул мне бумажку в пятьдесят сиклей.
     - Баян, - молвил он задушевно, - не в службу, а в дружбу... Сбегай за
портвейном...
     Я онемел. Потом обрел дар речи. Завопил:
     - Я - потомок древнего... В конце концов, я ведущий  специалист...  И
моя честь как вавилонского...
     Ицхак обнял меня за плечи и мягко подтолкнул к выходу.
     - Баян, - повторил он. - Будь  другом.  Принеси.  Я  тебе  потом  все
объясню... Вот вернешься - и объясню... Сразу... Честное слово...
     И выпроводил меня на  улицу.  Я  мрачно  купил  две  бутылки  дешевой
гильгамешевки и вернулся в офис. Ицхак стоял на диване - опять в  ботинках
- повернувшись спиной к выходу. Что-то лепил на стену. Буллит подавал  ему
одну бумагу за другой, вынимая их из портфеля.
     Я поставил гильгамешевку на офисный  стол  толстого  черного  стекла.
Услышав   характерный   пристук   полной   бутылки,    Ицхак    обернулся.
По-мастеровому отряхнул руки о свои богатые отутюженные брюки и спрыгнул.
     Открылась стена,  залепленная  фотографиями.  Они  были  выполнены  с
большим искусством.
     Поначалу я глядел на них разинув рот. А потом захохотал.
     Я хохотал до слез. Я обнимал Ицхака и Буллита. Я хлопал их по  спине,
а они хлопали меня и друг друга. Мы положили друг другу руки  на  плечи  и
начали раскачиваться и плясать, высоко задирая ноги.
     И когда в офис зашла бывшая золотая медалистка Аннини,  наша  дорогая
одноклассница, мы взяли ее в наш круг,  и  она  на  равных  вошла  в  нашу
победную воинскую пляску.
     Бумага была официальным извещением о том, что детский  садик  и  иные
дошкольные  учреждения  микрорайона,  убедившись  в   высоконравственности
морального облика  прогностической  фирмы  "Энкиду  прорицейшн"  полностью
снимают все свои обвинения и отказываются от судебных исков.  Кроме  того,
они обязуются возместить моральный ущерб, причиненный  нашей  компании,  в
том числе  и  публичным  выступлением  в  средствах  массовой  информации.
Господину Даяну выплачивается компенсация в размере 160 сиклей.
     На  фотографиях  была  изображена  педагогическая  дама  в  цветастом
платье. Она стояла,  сняв  трусы  и  задрав  подол.  К  ее  круглому  заду
присосались проводки. Полуобернувшись, дама с глупой улыбкой  смотрела  на
эти проводки. Ветерок слегка шевелил ее прическу.
     Одни фотографии более подробно показывали  лицо  дамы,  другие  -  ее
жопу. Она была заснята  в  разные  мгновения  своего  приобщения  к  нашей
прогностической деятельности. Но и одной фотографии хватило бы...
     - Иська! - молвил я,  откупоривая  первую  бутылку  гильгамешевки.  -
Иська, воистину, ты - гений!
     Мы сдвинули четыре стакана и выхлебали их залпом.


     Я очнулся не своей волей. Кто-то тащил  меня,  ухватив  за  ворот.  Я
слабо мычал и пытался высвободиться.
     - Ну, ну... - ласково уговаривали меня.
     Затем мне стало холодно, мокро и липко. Я пощупал лицо - оно  было  в
урук-коле - и заплакал от бессилия.
     - Что же вы... гады... делае... - пролепетал я, оседая.
     Те, которые меня держали, были крепки. Они и не думали  меня  ронять.
Пользуясь этим, я обвис у них на руках и  стал  качать  согнутыми  ногами,
озоруя.
     И тут меня стало рвать.
     Проблевавшись, я обрел некоторую ясность.  В  сумеречной  мути  моего
опьянения проступил скверик с памятником пророку Даниилу. Чугунный пророк,
склонив голову на грудь и уцепившись пальцами в бороду,  печально  смотрел
на перевернутые скамейки - их толстые короткие  ножки,  задранные  кверху,
неожиданно придали им сходство с запеченной курицей.
     При мысли о курице мне опять стало дурно.
     - Ну, ну, господин, - утешали меня.
     - М-мур...зик? - выдавил я.
     - Вот и хорошо, - обрадовался мой раб.
     - М-мурзик, где остальные?
     Мурзик прислонил меня к дереву. Я вцепился в шершавую кору, чтобы  не
упасть. Тем временем мой раб водрузил на место одну из скамеек.
     - Скорее, ты... - сказал  я,  скользя  пальцами  по  стволу.  -  Я...
падаю...
     Мурзик потащил меня к скамье.  Я  мешком  повалился  на  нее.  Мурзик
воздвигся передо мной. Он чему-то глупо радовался.
     - Что лыбишься? - осерчал я. - Пива принеси... Похмелиться желаю... И
где господин Ицхак?
     Мурзик поморгал, подвигал бровями  и  сказал,  что  господина  Ицхака
здесь нет.
     - А я, значит, есть? - закономерно поинтересовался я.
     Мурзик кивнул. У меня тут же закружилась голова. Я даже ногой топнул,
только несильно.
     - Не мотай башкой, у меня... ой. - Я рыгнул. - А я откуда здесь?
     - Не знаю, - сказал Мурзик.
     Я подумал немного. В голове тяжко ворочались неуклюжие  мысли.  Потом
мне представились фотографии педагогической дамы с голой жопой. Мне  стало
весело, и я запел:
     - Ах, Анна-Лиза, Анна-Лиза, промчались годы, пронеслися...
     - Домой бы вам надо, - сказал Мурзик. И оглянулся.
     Я тоже попытался оглянуться, но едва не  свалился  со  скамейки.  Это
рассердило меня.
     - Что ты тут... вертишься?
     - Рикшу ищу, - сказал Мурзик озабоченно. - Господин... А если я пойду
за рикшей, вы обещаете, что никуда со скамейки не пойдете?
     - Да кто ты такой, смерд, чтобы я тебе обещал? - взъярился  я.  -  Ты
откуда взялся, холоп? Да ты, кваллу...
     Тут я зевнул.
     Мурзик наклонился, крякнул, взял мои ноги  и  вынудил  меня  лечь  на
скамью. Я с наслаждением потянулся.
     - Всему тебя, Мурзик, учить надо. Даже такой ерунды  не  умеешь,  как
уложить спать вавилонского налогоплательщика...
     В последнем слове я безнадежно запутался. В моем состоянии  -  ничего
удивительного. Я видел однажды докера в моем состоянии  -  тот  в  течение
получаса не мог выговорить слова "мудак".
     Мурзик куда-то сгинул.


     Телефонный звонок. Стараясь не шевелить головой, я  протянул  руку  и
уронил телефон на пол. Из трубки слышался чей-то хриплый крик.  Я  шевелил
пальцами над трубкой, но ухватить ее не мог; оторваться же  от  дивана  не
смел.
     Трубку взял Мурзик. Приложил к моему уху.
     В трубке бесновался Ицхак.
     - Баян, твою!.. - орал он. - Ты меня слышишь?
     - Да... - слабо ответил я.
     - Я в больнице!
     - Изя! - нашел в себе силы я. - Иська, что с тобой?
     - Палец на руке сломал, - сказал Ицхак.
     - А я думал, ты это другим местом делаешь, - сказал я. -  Выписывайся
скорей и приходи, я тебе покажу. У меня тоже такая штука есть.
     Несколько минут Ицхак бессильно поливал  меня  бранью.  Потом  совсем
другим тоном сказал:
     - Баян, а ты не помнишь, что там произошло?
     - Не... - сказал я. - Меня Мурзик в сквере нашел. У Даниила. А как мы
там оказались?
     - Не знаю... Позвони Аннини, а? У  меня  пятилептовики  кончаются,  а
здесь телефон, сука, платный...
     - Иська, ты когда выписываешься?
     - Завтра.
     В трубке запищало. Ицхак еще раз выругался, и тут нас разъединило.
     Аннини была дома. Она оставила нас после первой  бутылки,  поэтому  у
нее обошлось без приключений.
     Буллит помнил немногим больше, чем я. Он  помнил,  как  мы  пришли  в
сквер и как опрокидывали скамейки. Потом вроде бы там появилась  еще  одна
компания. Сперва мы вместе пили, чокаясь с чугунным Даниилом. Затем  вдруг
обнаружилась  ицхакова  очкастая  девка.  Ее  все  лапали.   Потом   Ицхак
завелся... Или девка завелась. Она каратистка оказалась или что-то в  этом
роде...
     На этом обрывались воспоминания Буллита.
     Я снова лег и пропел потолку:
     - В чулках и платье полосатом вы  танцевали  с  вашим  братом...  Ах,
Анна-Лиза, Анна-Лиза... И ель  в  огнях  и  новогодняя  метель...  Где  вы
теперь, где вы теперь?
     И слезы навернулись у меня на глаза, а почему - и сам понять не мог.
     Мурзик воспринял мое пение как требование немедленно подать кефир.  Я
выхлебал. Спросил моего раба, как он меня разыскал. Вавилон-то  большой...
Мурзик сказал, что у него чутье.
     Кулаки у Мурзика были в свежих ссадинах. Я спросил и об этом. Мурзик,
смущаясь, объяснил, что дрался.
     Дрался он из-за меня. Отгонял каких-то юнцов, пытавшихся обтрясти мои
карманы, пока я почивал пьяный.
     - А, - молвил я. - Ну, ступай.
     И крепко, успокоенно заснул.


     История эта никаких серьезных последствий не имела. Разве  что  Ицхак
появился  на  работе  с  перевязанным  пальцем,  а  меня  несколько   дней
преследовали сны, в которых я голыми руками рвал на части  разных  крупных
животных,  чаще  всего  -  быков  и  пантер.  Но  потом  и  это  отступило
рассосалось, сменившись монотонными трудовыми буднями.
     Заказов  у  нас  все  прибывало  и  прибывало.  Ицхак  стал  серьезно
подумывать о расширении штата. Тем более, что я просил освободить мне хотя
бы четыре часа машинного времени в неделю для обработки данных для научной
работы.
     Матушка была мною довольна. Я сам был собой доволен. Жизнь  улыбалась
нам. Наконец-то я был уверен в завтрашнем дне.


     Мурзик открыл мне  дверь,  и  я  сразу  понял,  что  мой  раб  что-то
натворил. Он держался так, будто украл у  меня  деньги.  Поскольку  Мурзик
никогда ничего не крал, я предположил нечто худшее.
     - Ну? - вопросил я, по возможности сурово,  пока  он  снимал  с  меня
ботинки.
     Мурзик задрал голову. Он был бледен.
     - Так это... - сказал он. - Ну...
     В моей комнате кто-то зашевелился. Я замер.
     - Ты что, Мурзик, баб сюда водишь?
     Мурзик медленно покраснел. Ничего не ответив, он  встал  и  унес  мои
ботинки на лестницу - чистить.
     Я вошел в комнату. На моем диване сидела, закинув ногу  на  ногу,  та
самая девушка-мальчик, что ходила в ученицах у госпожи Алкуины. На ней был
тоненький свитерок, приподнятый острыми грудками, и голубенькие джинсики.
     - Привет, - сказал я.
     Она не ответила. Склонила голову набок. Перевела взгляд на окно. Чуть
зевнула.
     Я остановился посреди комнаты, не зная, что предпринять. В  принципе,
я мог бы вынести ее за порог и закрыть дверь, но не хотелось. Хотелось как
раз обратного. Однако как подступиться к строгой девушке-мальчику, я  себе
не представлял.
     Все так же глядя в окно, она лениво проговорила:
     - Можешь называть меня Цира.
     Я глупо улыбнулся и сказал:
     - Хорошо.
     Она перевела взгляд на меня. Она была очень строга. Я совсем оробел.
     - Сядь, - велела она.
     Я сел.
     Вошел Мурзик. От него пахло кремом для обуви. Примостился на  полу  у
двери, уставившись на девицу.
     Цира сказала:
     - Я ушла от Алкуины. Я осознала мою силу.  Я  сильнее,  чем  она.  Мы
вступили в магический поединок, и я победила. Теперь я делаю, что хочу.  А
она... Что ж, она больше ничему научить меня не может.
     - Как там мой гад поживает? - спросил я и показал себе  за  спину.  -
Вернулся?
     Она чуть улыбнулась. Эта тонкая улыбка  живо  напомнила  мне  госпожу
Алкуину.
     - Нет, - мягко промолвила Цира. - Гада давно нет. Да это и не  важно.
Важно совсем другое. - Она наклонилась  вперед,  всунув  сложенные  ладони
между колен. - Даян! Даже Алкуина разглядела в тебе  нечто  великое.  Даже
она, эта корова! Для меня же это было очевидно, едва ты переступил  порог.
Все в тебе кричит о величии, все!..
     Я растерянно слушал. Она вытянулась, как струна.  Вдохновение  слегка
окрасило ее бледные щеки.
     - Твоя аура, окрашенная в императорский  пурпур!  Твой  взор,  полный
тайного огня! Сила, от которой затрепетали  огни  в  светильниках!  Пойми,
твой удел - не здесь. Ты был одним из тех, кто вершил судьбы мира!
     - Был? - переспросил я.  Вся  моя  не  слишком  долгая  жизнь  быстро
перелисталась перед глазами: безоблачное младенчество, детское  дошкольное
учреждение, закрытое учебное заведение, математический университет, четыре
года  богемного  существования,  актерки  и   злоупотребление   портвейном
"Солнечный Урук", работа у Ицхака...  Когда  это  я  успел  еще  и  мирами
поворочать?..
     Цира  махнула  моему  рабу,  чтобы  принес  чаю.  В  комнате  повисло
молчание. Я чувствовал себя неловко, девушка - совершенно свободно.
     Мурзик подал чай и снова уселся у  двери.  Цира  перевела  взгляд  на
него.
     - Ты тоже выпей чаю.
     Мурзик воровато метнулся глазами в мою сторону. Но я и  сам  выглядел
растерянным не хуже моего раба.
     Мурзик встал и прокрался на кухню. Нацедил чаю  и  себе,  вернулся  и
уселся на прежнее место с чашкой. Цира протянула ему печенье. Он взял.
     Девушка, похоже, наслаждалась неловкой ситуацией, которую сама  же  и
создала. Решив, что  мы  с  Мурзиком  деморализованы  в  надлежащей  мере,
заговорила снова.
     - Мы живем на земле не однажды. Мы живем множество раз.  Мы  умираем,
чтобы  родиться  вновь.  Снова  и  снова  наша  душа  возвращается,  чтобы
совершать бесконечный свой круг по череде воплощений. Иногда она вселяется
в животных. Иногда одна душа, будучи слишком велика, не находит  для  себя
достойного тела и тогда воплощается сразу в двух человек. Что ж, случается
и такое... Мы не всегда обладаем мудростью распознать, какую именно душу в
себе носим. В тебе, Даян, живет душа  великого  человека,  умершего  много
столетий назад.
     Я приосанился. Мурзик взирал на  меня  как  поклоняющийся  на  бэлова
истукана.
     - ...Или часть души, - продолжала Цира. - Но и части довольно,  чтобы
вознести тебя над многими... Чем ты занимаешься в жизни?
     - Прогнозированием, - ответил я послушно.
     Она вскинула руку.
     - Вот! Вот! Ты прикасаешься к сокровенному! Я так и думала!  Даян!  -
Она схватила меня за руку маленькой, горячей рукой и сильно стиснула. - Ты
должен прийти к нам.
     - К кому?
     - К моему учителю, к Бэлшуну. О, если бы ты знал, какой  это  великий
человек! Никакой мистики, все строго научно. У него два  образования,  оба
технические.  Он  слесарь  и  закончил  физфак  в  Ниневии,   в   тамошнем
университете. Он открыл мое прошлое. Хочешь знать, кем я была прежде?
     Я кивнул.
     Она проговорила торжествующе:
     - В прошлом воплощении я была княгиней  Адурра,  я  возглавила  войну
моего народа против иноземных захватчиков. Когда учитель Бэлшуну  отправил
меня в  прошлое...  Я  увидела  себя  в  развевающихся  белых  одеждах  на
золоченой колеснице, среди полуобнаженных бронзовых воинов... о, Даян!
     Она еще сильнее сжала мою руку и  приблизила  свое  пылающее  лицо  к
моему. Я поцеловал ее в шевелящиеся губы, покрытые фиолетовой  помадой.  У
помады был клубничный вкус.
     - Даян, - дохнула она мне  в  рот,  -  ты  должен  побывать  в  своем
прошлом...
     - Обязательно, - сказал я и полез к ней под свитер.
     Грудки были на месте. И все такие же остренькие.  Я  уложил  Циру  на
диван и пристроился рядом.  На  мгновение  она  приподнялась  на  локте  и
глянула через мое плечо.
     - Мурзик, - позвала она, - иди к нам.
     Это было уж слишком. Я не собирался делить девушку ни с кем. И уж тем
более - с моим рабом.
     Я сел, застегнулся. Я был обижен. А Цира  продолжала  лежать,  слегка
изогнувшись и уставившись сосками  в  потолок.  Мурзик  с  разинутым  ртом
глядел на нее.
     Внезапно меня охватила злоба.
     - Ну! - крикнул я Мурзику. - Иди, трахай ее! Девушка ждет!
     -  Дурачье.  -  Она  перевернулась  набок  и  обвила  меня  ногами  в
голубеньких джинсиках. - Вы ничего не поняли, ни один, ни другой...
     Мурзик собрал посуду и вышел на  кухню.  А  я  вновь  расстегнулся  и
повалил Циру на диван.


     Когда она ушла, я зверски наорал на Мурзика. Мурзик моргал, вздыхал и
отводил глаза. Я всучил ему денег и велел сходить в экзекутарий.
     И пусть возьмет там справку, что получил  семь  ударов  березой.  Без
справки может не возвращаться. Без  справки  может  идти,  куда  хочет,  и
считаться беглым.
     Мурзик подал мне горячего молока, чтобы я успокоил взвинченные нервы,
и ушел самовыпарываться.


     Учитель Бэлшуну оказался рослым, тяжеловесным  человеком  лет  сорока
пяти, чем-то похожим на мясника - красные волосатые  ручищи,  торчащие  из
засученных рукавов, одутловатое лицо, редеющие темные волосы.
     Он встретил нас громовыми раскатами приветствий и, не дав опомниться,
препроводил к себе в гостиную.
     У него был свой дом. Нижний и три верхних этажа он сдавал жильцам,  а
весь  второй  этаж  занимали  его  лаборатория,  маленькая  гостиница  для
иногородних учеников и личные апартаменты мастера.
     Я с наслаждением погрузил свою жопу в бархатное серое кресло, которое
тут же податливо приняло форму моего тела. Мурзик в растерянности замаячил
на пороге, не решаясь ступить на пушистый, как кошка, ковер.
     - Друг мой, - зарокотал учитель Бэлшуну, -  не  смущайтесь.  Ковер  -
всего  лишь  преходящее  и  суетное.  Стоит  ли  заботиться  о  ничтожных,
подверженных тлению благах, когда впереди у нас вечность и позади  -  срок
не меньший...
     Мурзик ничего не понял.
     - Не ломайся, - перевел я бэлшуновы речи для своего раба, - иди сюда.
Только сапоги сними.
     Мурзик сковырнул с ног грязные сапоги и  остался  в  носках.  Комната
сразу наполнилась запахом мурзиковых ног.
     Девушка Цира еле заметно  сморщила  свой  точеный  носик,  а  учитель
Бэлшуну громко расхохотался и повел Мурзика в ванную  комнату.  Из  ванной
Мурзик вернулся совершенно  убитый  -  видать,  никогда  не  видел  такого
количества кафеля, никеля и ковров. Носков на нем не было,  а  босые  ноги
источали запах дорогого мыла.
     Отчаянно смущаясь, Мурзик  пристроился  в  мягкое  кресло,  на  самый
краешек.
     Учитель Бэлшуну мельком поцеловал девушку в  лоб  и  уселся  сам.  Не
уселся - развалился: большой, грузный, весь какой-то физиологический.  Все
в нем кричало - нет, даже не  кричало  -  орало!  -  о  могучей  и  грубой
витальной силе.
     - Ну-с, друзья мои, - начал он, надвинувшись на нас с Мурзиком, - моя
Цира говорит о вас невероятные вещи...
     Я ревниво поглядел на девушку, но она не сводила  с  учителя  Бэлшуну
обожающих глаз, а я для нее как будто перестал существовать.
     Я назвал свое имя и рассказал о своем  происхождении.  Упомянул  тему
научной работы  и  вскользь  коснулся  перспектив  развития  нашей  фирмы.
Рассказывая, я превосходно осознавал, что все это не  имеет  ни  малейшего
отношения к делу, ради которого мы притащились  в  этот  богатый  дом.  Но
остановиться не мог.  Сам  не  знаю,  что  на  меня  накатило.  Мне  вдруг
захотелось произвести на этого мясника хорошее, а  если  получится,  то  и
внушительное впечатление.
     К моему удивлению, он слушал внимательно, не перебивал. Ему даже  как
будто было интересно. Иногда он энергично кивал. У него были  внимательные
серые глаза и тонкий, крепко сжатый рот.
     Неожиданно он спросил - вроде бы и не обрывая мой рассказ,  а  как-то
исключительно ловко заполняя паузу:
     - Вас никогда не преследовали странные сны? Не случалось  ли  чего-то
такого, чему вы не можете найти объяснения?
     Я начал было рассказывать про астрального гада и линию интеллекта  на
ладони - даже показать порывался, но тут влез  Мурзик.  Сильно  покраснев,
мой раб выпалил:
     - А то! Как же, не случалось странного! Очень даже случалось! А  кто,
извините, тут нам высказывался, что, мол, ирр-ка нгх-аа л'гхма аанья! А?
     Стало тихо. Мурзик из красного стал белым, а  по  его  широкой  морде
расплылось тоскливое предчувствие экзекутария.
     Учитель Бэлшуну спросил меня  -  осторожно,  как  будто  обращался  к
больному:
     - На каком языке говорил сейчас ваш друг?
     - Он мне не друг, - мрачно ответил я. - Он мой раб.
     - Я спрашиваю о языке, - повторил учитель Бэлшуну. Он говорил мягким,
тихим тоном, но в его глазах появилась неприятная настойчивость.
     - Откуда мне знать, что это за язык...
     Я рассказал ему всю историю, от  начала  до  конца.  Учитель  Бэлшуну
слушал, покусывая губы. Думал. Потом хлопнул себя по коленям.
     - Так, - подытожил он. - Отнесем это к числу загадок. Продолжайте.
     Но оказалось,  что  я  сбился  с  мысли  и  запутался  в  собственном
повествовании. И что рассказывать мне, собственно говоря,  нечего.  Ничего
исключительного в моей жизни не происходило.
     Кроме того, меня раздражало, что Мурзика посадили в такое же  кресло,
как меня.
     Бэлшуну словно угадал мои мысли.
     - Перевоплощения души, ее странствия из тела  в  тело  -  реальность,
друг мой. Такая же реальность, как этот стол. И даже  в  большей  степени,
ибо стол пришел и ушел, а душа бессмертна и ее переселения вечны.  Поэтому
мы не придаем значения тем социальным, половым и прочим различиям, которые
существуют между нами в текущем земном воплощении. Ибо  настанет  срок,  и
души покинут тела, а  после  снова  воплотятся  в  материальном  мире.  И,
возможно, тогда неравенство исчезнет.  Или  поменяет  полюса.  Раб  станет
господином, а господин - рабом.
     - Это когда еще будет, - упрямо сказал я.
     - Но будет! - убежденным тоном заявил учитель Бэлшуну.
     Я решил обескуражить его каким-нибудь резким заявлением и не придумал
ничего умнее, как обвинить в симпатиях к коммунистам.
     Холеный буржуй рассмеялся. Он даже возражать мне не стал.
     - Вам трудно себе представить, какой долгий, какой славный  жизненный
опыт у вас за плечами.  Он  подавлен  гнетом  вашей  нынешней,  бесцветной
жизни. Но в прошлых воплощениях вы не были тем, чем являетесь  сейчас.  Вы
изменяли лицо мира. От вас зависело множество людей. Вы,  не  задумываясь,
бросали армию за армией в кровавую бойню, вы убивали людей и щадили их  по
своей прихоти, вы овладевали прекрасными женщинами, вы  мчались,  стоя  на
спине разъяренного быка под рев влюбленной в вас толпы!
     Я обиделся. Я вовсе не считал мое нынешнее существование бесцветным.
     Но перебить учителя Бэлшуну оказалось не так-то просто. Он порылся  в
своем столе и вытащил толстую тетрадь в  дешевом  бумажном  переплете.  На
обложке тетради было  оттиснуто  "ГЛАВНАЯ  КНИГА".  Это  была  стандартная
дешевая тетрадь, какие обычно  валяются,  замусоленные,  у  табельщицы  на
проходной государственного заводика.
     - Вы должны прочесть это, - сказал он. - Возьмите. Ознакомьтесь.
     Я потянулся,  взял  тетрадь.  Полистал.  Она  была  исписана  разными
почерками. Учитель Бэлшуну с интересом наблюдал за мной.
     - Кстати, - добавил он, - это нельзя выносить отсюда.
     Я положил тетрадь себе на  колени.  Возражать  учителю  Бэлшуну  было
очень трудно. Как будто в стенку идти. Но я все же попытался.
     - Не хотите же вы сказать, что я буду жить здесь, у вас.
     - Именно это я и хочу сказать, - бодро улыбнулся он. - Вы и ваш  друг
останетесь у меня. До тех пор, пока не поймете, какая  великая  тайна  вам
приоткрылась.
     Я встал.
     -   Я   все   понял,   -   сказал   я.   -   Здесь   подполье   левых
террористов-радикалов. Вы - нурит?
     Учитель  Бэлшуну  оглушительно  расхохотался.  У  него   даже   слезы
выступили.
     - Да сядьте вы, сядьте!.. - выговорил он сквозь смех. - Вовсе нет.  Я
предлагаю вам остановиться в  моей  гостинице  и  почитать  эту  книгу  со
всевозможным  комфортом.  Не  более  того.  Если  вы  считаете,  что   это
невозможно... Или что вам это не нужно...
     - Он сам не понимает, что ему нужно, - резковато  вмешалась  Цира.  И
посмотрела на меня отстраненно. Как чужая взрослая  тетя  на  нашкодившего
детсадовца.
     Я сдался.
     - Ну... ладно... Но позвонить-то я могу?
     Учитель Бэлшуну безмолвно придвинул ко мне телефон.  Я  набрал  номер
Ицхака и наврал ему что-то бессвязное.
     - Что, от какой-нибудь швабры оторваться не можешь? - спросил Ицхак.
     Я воровато оглянулся на Циру.
     - Не знаешь, не говори.
     - Да ладно тебе, Баян... Трахайся. Только в день Мардука чтоб  был!..
Иначе уволю, понял?
     - Понял, - сказал я и повесил трубку.
     - Договорились? - как ни в чем не бывало спросил  учитель  Бэлшуну  и
забрал от меня телефон. - Вот и хорошо. Для начала я хочу  предложить  вам
совсем простой опыт. Если вы не возражаете...
     Он посмотрел на Циру и кивнул ей на шкаф - мол, подай. Цира безмолвно
встала и вынула из  шкафа  небольшой  ящичек,  обитый  красивым  шелком  с
тисненым узором.
     Учитель Бэлшуну откинул крышку ящичка. Его широкие руки  с  вьющимися
черными  волосками  на  пальцах  выглядели   чужими   над   этой   изящной
безделушкой. Как руки вора.
     В ящичке на двух черных бархатных подушечках лежали  два  хрустальных
шара, каждый размером с мурзиков кулак.
     - Возьмите, - велел учитель Бэлшуну.  Ни  Мурзик,  ни  я  не  посмели
ослушаться. Цира погасила верхний свет. Теперь гостиная освещалась  только
настольной лампой.
     - Что мы должны делать? - спросил я.
     - Ничего, - отозвался Бэлшуну. - Просто расслабьтесь. Вам  не  грозит
никакая опасность. Не будьте так  напряжены  и  насторожены.  Сядьте  так,
чтобы вам было удобно. И смотрите на шар.
     - Больше ничего?
     - Больше ничего.
     И он широко, ободряюще улыбнулся.
     Мне стало спокойно и даже весело. В самом деле, ничего  страшного  не
происходило. Я склонился над хрустальным шаром и начал смотреть.
     Поначалу ничего не происходило. Я подумал, что у меня довольно глупый
вид, и поднял глаза. Но ни учитель Бэлшуну, ни Цира не насмехались.
     Цира кивнула мне подбородком. Ее губы прошептали: "Не отвлекайся".
     Я снова уткнулся в шар. И вот  из  замутившейся  хрустальной  глубины
поднялось лицо. Это  было  лицо  моей  матери.  Оно  сменилось  неприятной
картинкой: меня порет жрец-педагог. Я моргнул и увидел танки,  разбивающие
синий изразец Дороги Иштар. Мелькнуло смуглое лицо, почти  до  самых  глаз
скрытое черным покрывалом,  прикушенным  зубами.  Затем  возникла  девушка
такой небесной красоты, что на глаза наворачивались слезы. И  сразу  вслед
за тем все пропало.
     Я поднял голову.
     Мурзик неловко сидел на краешке кресла, сдвинув  колени.  На  коленях
покоился шар, как колобок из детской  сказки.  Широкие  брови  моего  раба
двигались, толстые губы шевелились - он вел  какой-то  долгий,  безмолвный
разговор.
     Неожиданно вспыхнул свет. Я вздрогнул, как  от  удара.  Тонкая  ручка
Циры протянулась к моему шару и забрала его. Мурзик с сожалением оторвался
от созерцания и позволил ей уложить хрустального собеседника в ящичек.
     - Ну, - промолвил учитель Бэлшуну, - что вы видели?
     Я думал, он захочет услышать о моих видениях, и  уже  приготовился  к
долгой речи, но учитель Бэлшуну смотрел на  Мурзика.  Мой  раб  поерзал  в
кресле и нерешительно ответил:
     - Так... разные вещи... вам неинтересно, господин.
     - Отчего  же,  -  возразил  учитель  Бэлшуну.  -  Если  бы  мне  было
неинтересно, я бы не спрашивал. Неужели ты думаешь, друг мой, что я  делаю
хоть что-нибудь из бесполезной вежливости?
     Мурзик так не думал.  Он  оглядел  роскошную  обстановку  гостиной  и
просто ответил:
     - С такими-то деньжищами? Да с  такими  деньжищами  можно  всю  жизнь
шептунов пускать и больше ничем не заботиться...
     Учитель Бэлшуну  откинул  голову  назад  и  разразился  оглушительным
смехом. Цира слегка покраснела. Мурзик смутился окончательно.  Но  Бэлшуну
махнул ему рукой: мол, рассказывай.
     - Ну... сперва железку нашу увидел. Ну, Трансмеждуречье... Будто мы с
одним, его потом паровозом пополам разрезало,  шпалы  укладываем...  Потом
вдруг тот дурачок, что мне русалку наколол  на  плече...  Смешной  был.  А
после все эта девушка мнилась, вон та, - он махнул в сторону Циры,  -  как
она улыбается и какие у нее сиськи, будто колючие...
     - Может, она просто у тебя в шаре отражалась? - спросил я сердито.  -
Рядом же сидит...
     - Не, - с убежденным видом ответил мой раб.  -  Здесь-то  она  одетая
сидит, а из шара-то все голенькая глядела...


     ...В той жизни я была  мужчиной,  воином.  Под  моим  началом  ходила
тысяча отчаянных головорезов. Мы носили блестящие  позолоченные  кольчуги.
Нас боялись. Я вижу бесконечную  дорогу.  Дорога  пролегает  мимо  осенних
полей, кое-где сжатых, но чаще - черных от пожарищ. Мы едем по дороге. Под
копытами коней чавкает грязь. Мы едем  шагом.  За  нашим  отрядом  тащится
телега, к телеге крепится цепь. На длинной цепи за телегой бредет  большой
полон.
     Впереди появляется всадник. Это один из моих людей.  Его  лицо  полно
гнева и ожидания боя.
     - Засада, командир! - кричит он мне.
     Я привстаю на стременах. Я отдаю команду моему отряду. Мои  отчаянные
головорезы мчатся вперед...


     ...Я вижу  себя  султаншей.  Я  красива.  Куда  красивее  всех,  кого
печатают на обложках журналов. На  мне  шелковая  одежда.  Подошвы  ног  и
ладони выкрашены у меня  охрой,  ногти  красны,  от  меня  пахнет  дорогой
косметикой - как в магазине "Око Нефертити", только еще лучше.
     Вокруг меня множество рабынь и евнухов. Все  девушки  очень  красивы.
Евнухи меня боятся. Один из них не угодил мне, и по  мановению  моей  руки
его уводят на казнь.
     Ко мне подходит слуга. У него в руках золотой бокал. Я кладу туда яд,
который храню в перстне, и говорю: "Это для султана..."


     ...Я вижу себя во главе огромного войска...


     ...Я вижу себя на сцене  великолепного  театра.  Одно  мое  появление
вызывает  гром  аплодисментов.  Я  стою  в  центре,  улыбаясь  под  маской
трагического актера...


     ...Я - принцесса крови древнего рода. Мой отец император был убит  во
время дворцового переворота. Меня спас верный самурай. Я иду по  тенистому
саду. Кричат красивые,  странные  птицы.  Я  не  могу  определить,  где  я
нахожусь. Но убийца моего отца близко...


     ...Мы любили друг друга.  Я  лежала  в  его  объятиях.  У  него  было
сумрачное, смуглое лицо с тонкими чертами, и сильные руки. Вот он  встает,
облачается в черное. Печальный, он проходит мимо моих окон.  Я  остаюсь  в
комнате. Я обречена ждать его. Так он сказал мне на  прощание.  Я  надеюсь
встретить его в этой жизни...


     Я  отложил  тетрадь.  Эти  короткие  рассказы,   написанные   разными
почерками, произвели на меня сильное впечатление, хотелось  мне  того  или
нет.
     Мы с Мурзиком читали в полутемной комнате  в  доме  Бэлшуну.  У  окна
угадывалась искусственная пальма в кадке. Легкий сквознячок  едва  шевелил
белую шелковую занавеску.
     Я лежал на  широкой,  очень  мягкой  кровати,  закутанный  скользкими
атласными одеялами. Время от времени Мурзик подносил к моим губам  горячее
молоко и, выказывая изрядную сноровку, присущую няням  грудных  младенцев,
поил меня.
     Иногда подавал мне на длинной тонкой вилочке с  перламутровой  ручкой
то кусочек персика, то кусочек банана, а то и ягодку  земляники,  выуживая
их из компота.
     Я читал вслух. Об этом настоятельно просил меня Бэлшуну. А уж  Мурзик
просто не знал, как и угодить милостивцу.
     - Ладно, - сказал  я,  опуская  "Главную  книгу"  на  одеяло.  -  Мне
надоело.
     На самом деле мне хотелось закрыть глаза и  погрузиться  в  то  самое
состояние, которое я сам для себя определял как "гнить и грезить".
     Мурзик не посмел ныть и просить.  Тихонько  сидел  рядом.  Я  опустил
веки. Задумался.
     Итак, все эти люди, которые оставили  учителю  Бэлшуну  свои  записи,
были отправлены им в их прошлое. Вернее, в  прошлое  воплощение  их  души.
Было ли это путешествие опасным? Так или иначе, но каждый из  них  пережил
незабываемое приключение.
     Картины были очень яркими, почти вещественными. При том,  что  многие
из писавших явно не обладали литературным талантом. Они  просто  описывали
то, что видели.
     Конечно, это могло быть и фикцией. Дешевым розыгрышем.
     Но зачем? Пока что учитель Бэлшуну не заговаривал  о  деньгах.  Может
быть... От последней догадки меня прошиб холодный  пот.  А  что,  если  он
завлекает доверчивых простаков, вроде меня, после  чего  вторгается  в  их
разум для постановки своих  извращенных  психологических  опытов?  Матушка
как-то предостерегала, что в Вавилоне орудуют маньяки. Заманивают, а затем
зомбируют.
     Я приоткрыл глаза. Мурзик потихоньку допивал компот.
     - Мурзик, - спросил я, - а ты ее трахал, эту Циру?
     - Ну, - сказал Мурзик. Отставил банку. Обтер липкие губы.  -  А  что,
нельзя было? Мне никто не говорил, что нельзя.
     - И когда же ты ее трахал?
     - Ну, когда пришла... Она как пришла,  сразу  по  сторонам  -  шасть!
Огляделась и говорит: ты один, мол? Я говорю: один,  госпожа,  а  господин
еще у себя в офисе. Совсем, говорю,  он  себя  не  жалеет  в  этом  офисе.
Приходит, от усталости шатается. А она взяла и сняла свитер. Раз - и...  А
под свитером у ней ничего нет, кроме сисек. Она  этими  сиськами  на  меня
надвинулась и сразу джинсы с меня долой потащила... А что, господин, разве
нельзя было? Она, вроде бы,  свободная  и  ничья,  так  что  бы  ей  и  не
порадоваться...
     Я молчал. Значит, я был у нее после раба. Объедками, значит, рабскими
пользовался... Я даже говорить ничего не мог.
     Мурзик спросил:
     - А что вы в шаре видели, господин?
     - Ничего, - процедил я.
     - Эх, лгхама! - вздохнул Мурзик.
     Ишь, освоился.
     - Мурзик, - сказал я зловеще, - кто тебе  разрешил  говорить  на  том
языке, из магнитофона? Это мой язык!
     Мурзик заморгал. А я уже ярился и бил ногами по кровати.
     - Мой! Только мой! А ты, холуй, не  смей  своей  грязной  пастью  мою
царскую речь мусолить! Понял?
     Мурзик сказал, что понял. Поправил на мне одеяло. И ушел спать  в  ту
комнату, которую Бэлшуну отвел лично ему.
     Это рабу-то!.. Личная комната!.. Да еще  ничуть  не  хуже,  чем  моя.
Только без пальмы.


     Я сказал учителю Бэлшуну, когда наутро тот пришел нас проведать:
     - Я решился участвовать в ваших опытах, господин Бэлшуну.  Но  только
сперва я хотел попросить вас об одном одолжении.
     Он расплылся в широкой улыбке. Однако  было  в  этой  улыбке  что-то,
по-моему, нехорошее. Такое, от чего в животе у меня будто  кишка  кишку  в
объятиях стиснула.
     - Разумеется, - сказал Бэлшуну. - Я готов. Любая  ваша  просьба.  Или
почти любая. Вы у меня в гостях, господин Даян.
     Стало быть, денег не спросит, подумал я. Но вслух этого  говорить  не
стал.
     Вернул ему "Главную книгу".
     Его глаза засветились.
     - Впечатляет, не так ли?
     - Да, господин Бэлшуну. Именно впечатляет.
     Он присел на край моей кровати. Я еще не переоделся  и  лежал,  будто
хворый, в ночной рубашке тончайшего батиста, обшитой кружевами.
     - Я хотел сказать, господин Бэлшуну, что сперва хотел бы убедиться  в
том, что ваши эксперименты безопасны для моей тонкой психики. Видите ли, я
человек впечатлительный, плохо  приспособленный  к  новым  переживаниям...
нервный...
     Он кивал, нетерпеливый. Я неспешно завершил:
     - Словом, для начала я не отказался бы посмотреть, как вы отправляете
в прошлые жизни других людей.
     Он развел руками.
     - Нет ничего проще. Считайте, что вы приглашены участвовать в  сеансе
в качестве наблюдателя, господин Даян.
     - Договорились, - сказал я. И крикнул: - Мурзик!..


     Мой раб лежал на узкой кушетке,  закутанный  теплым  пледом.  Девушка
Цира сидела в кресле в углу  комнаты,  уютно  поджав  ноги,  и  неподвижно
глядела в одну точку. Ее лицо было строгим и вдохновенным. До меня  ей  не
было никакого дела.
     Мне было предложено кресло в другом углу. Я потребовал  плед,  потому
что в комнате было довольно прохладно. Бэлшуну принес мне из своей спальни
второй плед и помог закутать ноги.
     Мурзик, ошалевая, следил за нами со своей кушетки. Он  был  похож  на
мумию. Вернее, он был похож на саркофаг.
     Учитель Бэлшуну встал в головах Мурзикова ложа. Мурзик поднял глаза к
нему, сверкнув белками.
     Учитель Бэлшуну был необычайно серьезен. Если теперь он и смахивал на
мясника, то, скорее, на храмового - того, что  ежегодно  убивает  быка  на
ступенях Центрального Государственного Мардукославилища.
     - Друг мой, ты слышишь меня? - вопросил он Мурзика.
     - Да, господин, - ответил Мурзик. Покосился на меня. Я сердито махнул
ему, чтоб не отвлекался. Мурзик закрыл глаза.
     - Ты не должен бояться,  друг  мой.  Мы  здесь,  с  тобой,  -  сказал
Бэлшуну. - Все, что произойдет с тобой, находится под контролем и в  любой
момент может быть прервано. Ты вернешься обратно, в  свое  нынешнее  тело,
обогащенный новым знанием о себе.
     - Господин, - сказал Мурзик и снова открыл глаза, -  а  нельзя,  пока
суд да дело, это тело... ну, немного подправить?
     Бэлшуну ошеломленно посмотрел на него.
     - Что?
     - Ну, пока я брожу, значит, духовно обогащаюсь, а тело тут без  толку
валяется... Нельзя с него убрать  хотя  бы  русалку  эту  похабную?  А  то
девушки иной раз отказываются... Сперва, вроде бы, и хотят, а  потом,  как
увидят, так сразу визг: мол, похабник... А?
     Учитель Бэлшуну сказал кратко, что поправлять тело он  не  может.  Он
вообще мало интересуется телами. Его волнуют души, эти одинокие странницы.
     И положил руку Мурзику на лоб.
     - Перенеси центр сознания в мышцы век, друг мой.
     Мурзик затих под его ладонью.
     - Расслабься. Расслабь веки. Осознай свои глаза. Перенеси туда  центр
своего  сознания.  Пусть  расслабится  глазное  яблоко.  Пусть  напряжение
оставит мышцы глаз.
     Мурзик пошевелился и спросил:
     - Господин... а что такое центр сознания?
     - Расслабься! - рявкнул  Бэлшуну.  -  Расслабляйся.  Глаза  расслабь.
Теперь лоб. Не хмурь брови.
     Он довольно долго перечислял разные части тела Мурзика,  которые  тот
должен был расслабить. Мурзик старался  изо  всех  сил.  Двигался,  ерзал.
Напрягался. Бэлшуну весь вспотел, пока заставил Мурзика расслабиться.
     Быстрым и в то же время осторожным движением Бэлшуну засучил  рукава.
При этом он не переставал уговаривать.
     - Воздух входит в твои ноздри...  Воздух  входит  и  выходит...  Тебе
приятно.  Ты  дышишь  все  глубже  и  глубже...  Ты  расслабляешься...  Ты
расслабляешься...
     К моему  величайшему  удивлению,  по  морде  Мурзика  разлился  почти
неземной покой. Он действительно расслабился.
     А Бэлшуну ворковал, как огромный, толстый, волосатый голубь:
     -  Ты  все  расслабленнее  и  расслабленнее...  Тебе  все  удобнее  и
удобнее... Удобнее и удобнее... Ты находишься в  прекрасном  месте.  Здесь
тепло и уютно...
     Он так убедительно втолковывал это моему  рабу,  что  я  вдруг  начал
завидовать Мурзику. Вот бы вокруг меня так выплясывали, вот бы  ради  меня
так пыхтели!..
     - Сегодня прекрасный день.  Ты  находишься  в  прекрасном  месте.  Ты
прекрасен. Ты расслаблен. Твой дух медленно поднимается над  твоим  телом.
Твой дух постепенно выходит из твоего тела. Посмотри на себя сверху  вниз.
Ты видишь, как лежишь, полностью расслабленный, на этой прекрасной кушетке
под этим прекрасным пледом...
     Я ровным  счетом  ничего  не  видел.  То  есть,  я  не  видел  ничего
особенного. Мой раб хамски дрых  под  шикарным  пледом.  Учитель  Бэлшуну,
отирая пот со лба, всячески старался его ублажить. Втолковывал,  что  все,
мол, прекрасно. Мурзик, кажется, верил. Бедный доверчивый Мурзик.
     А девушка Цира напряглась, широко раскрыв глаза. Она  видела  что-то.
Что-то такое, чего я при всем желании разглядеть не мог.
     - Ты поднялся над своим телом. Ты вышел из  своего  тела.  Твоя  душа
свободна.
     Если Мурзик в результате этого эксперимента просто подохнет, я получу
почти всю стоимость  раба,  за  вычетом  амортизации.  Страховку  на  него
оформили на бирже и выдали вместе с гарантийным талоном.
     - Постепенно снижайся с  высоты.  Постепенно.  Постепенно.  Медленно,
очень медленно. Когда твои ноги коснутся земли, ты окажешься  в  одной  из
твоих прошлых жизней. Твоя жизнь будет прекрасна. Ты почувствуешь, что эта
жизнь - твоя. Ты прожил ее в прошлом. Ты прожил ее до того,  как  родиться
на этот раз. Ты паришь, ты опускаешься вниз. Ты опускаешься... Все ниже  и
ниже... Медленно, осторожно. Когда ты дотронешься до земли,  ты  вспомнишь
свою   прошлую   жизнь.   Медленнее,   медленнее.   Ты   опускаешься.   Ты
дотрагиваешься ногами до земли. Свершилось!
     Он замолчал. Стало тихо. Цира пошевелилась в своем кресле, как кошка,
и опять затихла.
     - Посмотри вниз. Ты видишь землю у себя под ногами.
     Мурзик разлепил губы и проговорил:
     - Ну...
     Во взгляде учителя Бэлшуну мелькнуло торжество.
     - Переведи взгляд выше. Только не спеши.  Медленно.  Медленно...  Мир
вокруг тебя постепенно проясняется... Проясняется... Проясняется...
     Он хлопнул в ладоши.
     - Рассказывай. Что ты видишь?
     - Я вижу поля. Золотые поля. Это колосья пшеницы. Они скоро созреют.
     - Рассказывай, - подбодрил Мурзика Бэлшуну.
     - Конница мнет колосья. Я вижу множество  коней.  Мы  едем  прямо  по
полям. Полуголые крестьяне кричат нам вслед. У  них  грязные,  заплаканные
лица...
     - Ты во главе этой армии, Мурзик? - спросил Бэлшуну. - Ты полководец?
     - Я простой солдат. Не, не простой... - Он ухмыльнулся. - Наш  сотник
дал мне вчера десяток. Прежнего-то десятника-то того... Убили. А сотник  у
нас замечательный...
     - Расскажи нам об этом человеке...
     Мурзик  с  удовольствием  принялся  рассказывать.  Вскоре   мне   уже
казалось, будто я знаю об этом замечательном сотнике все.
     И какая у него борода, расчесанная надвое и выкрашенная охрой.
     И какие у него черные глаза и какая седина на висках.
     И как он седлает коня. И какая  у  него  попона  есть,  с  дли-инными
кистями.
     И как он один  из  всей  тысячи  не  побоялся  сесть  на  слона.  Во!
Представляете? У слона был во такой хобот... Яблоко спер  у  одной  девки,
принцессы, что ли - мы не разглядели - слон-то, представляете? Хохоту!..
     Еще этот сотник был ему, Мурзику, как отец. Собственноручно вынес  из
боя, пронзенного стрелой. Мол, сына ему напомнил. Сын у сотника погиб.
     Девка между ними вертелась. Простая девка, крестьянка  какая-то.  Они
дом у нее сожгли, а она потом по рукам пошла и к воинам прибилась.  Сотник
сперва сам с нею спал, а потом  Мурзику  подарил.  Она  мяконькая  была  и
ласковая.
     - Рассказывай,  рассказывай,  -  время  от  времени  понукал  Мурзика
Бэлшуну. - Мы слушаем.  Мы  с  интересом  слушаем  твой  рассказ,  сидя  в
прекрасном месте.
     - Ну вот, значит, - с охотой разливался Мурзик, -  а  я  ему  говорю:
"Ежели мы в Ниппуре фуража не добудем, то все, хана нам, значит,  с  голой
задницей останемся. За Ниппуром и полей-то толком нет... Пожгли". А  он  и
говорит: "Так-то оно так, да только сам знаешь, что будет, если мы  начнем
в Ниппуре фураж брать". А я и говорю: "Попытка не пытка.  Я  берусь.  Дашь
десяток?" А он рассмеялся... - Тут по лицу Мурзика пробежала улыбка, какой
я у моего раба никогда не видел. - Он бороду сквозь пальцы  пропустил,  аж
дернул, и говорит: "Бери десяток. Живой вернешься - десятником сделаю".  Я
и поехал...
     Все  остальные  истории  Мурзика  были  столь  же  занимательны.   Он
увлеченно,  со  слюной,   повествовал   об   оффензивах   и   диффензивах,
предпринимаемых высшим армейским начальством и младшему командному составу
непонятных. О  фураже.  О  провианте.  Провианту  уделял  изнуряюще  много
внимания. О деревнях, где брали молоко, мясо, женщин. О женщинах. Их  было
много, но все казались одинаковыми - податливыми и мяконькими.
     Раз у Мурзика в десятке приболел один воин. Мурзик  отправил  другого
воина искать лекаря. Лекаря нашли, заставили хворого воина целить, а  воин
тот возьми да и помри, невзирая ни на какое целение.  Мурзик  распорядился
лекаря повесить. Но мудрый сотник рассудил иначе. Велел  лекаря  из  петли
вынуть. И прав оказался  мудрый  сотник.  Тот  лекарь  еще  не  раз  жизнь
мурзиковым воинам спасал. Так что не жалели кормить его из общего котла.
     В одном бою сотника ранило. Бились у  стен  какого-то  города,  воины
даже не потрудились узнать название. Чужеземный какой-то  город.  Стены  у
него невысокие были, из дерьма сложенные. Из кирпичей глиняных с  соломой,
то есть.
     Тут Мурзик пустился в подробное  описание  осадных  орудий.  Их  было
несколько. Одно напоминало таран, другое лестницу,  но  оба  имели  разные
дополнительные приспособления. Мурзику  об  этих  приспособлениях  поведал
сотник.
     Там-то сотника и ранило. Стрелой. Пробило кожаный доспех  с  нашитыми
медными пластинами. Мурзик  сам  стрелу  вытащил.  Лекаря  кликнули,  чтоб
исцелил. Спас на этот раз...
     Мурзик замолчал. Бэлшуну глянул на часы,  мерцавшие  в  углу  комнаты
зелеными электронными глазами. Мурзик трепался уже полторы стражи.
     Бэлшуну молвил:
     - То была прошлая жизнь. Теперь у тебя другая  жизнь.  Ты  постепенно
возвращаешься назад, в свою нынешнюю жизнь. Твое сознание опускается вниз,
в твое тело. Оно легко опускается вниз. Легко.  Неспешно.  Постепенно.  Ты
возвращаешься. Пошевели пальцами...
     Мурзик упрямо лежал, как колода.
     - Осторожно вдохни. Глубоко, глубоко.
     Мурзик вдохнул.
     - Пошевели пальцами, - повторил Бэлшуну.
     Мурзик двинул рукой под пледом.
     - Пошевели головой. Тихо, тихо. Вправо, влево.
     Мурзик мотнул головой и застонал, как будто ему  было  больно.  Потом
открыл глаза.
     - Полежи немного, отдохни, - сказал Бэлшуну. И сам рухнул в кресло. -
Очень тяжелый клиент, - прошептал он.


     Мурзик сел, уронил плед на пол. Полез было поднимать, но схватился за
лоб.
     - А что это было? - спросил он.
     Цира легко сошла с кресла и приблизилась к нему. Взяла  за  руку.  За
его грубую лапищу своей тонкой, теплой ручкой.
     - Это была твоя прошлая жизнь, десятник, - сказала она.
     - А почему... - спросил Мурзик. - А этот человек - сотник... Он кто?
     - Твой близкий друг в прошлой жизни, - объяснила Цира.
     Бэлшуну шумно пил воду, отдуваясь над стаканом.
     - А в этой жизни он... есть?
     - Нет, в этой жизни его нет, - покачала головой Цира. - Если бы  был,
ты сразу догадался бы об этом.
     Мурзик, оглушенный, потряс головой.
     Я спросил:
     - Мурзик, ты хоть помнишь, где ты находишься и кто ты такой?
     Он вытаращил на меня глаза.
     - А то! Конечно, помню, господин.
     Стало быть, в зомби  его  не  превратили.  По  крайней  мере,  это  я
выяснил. Да и Цира не похожа на зомби. Не слишком понятно,  почему  Мурзик
увидел себя воином. Неужели в прошлой жизни он был десятником? Почему же в
этой народился рабом?
     - Новое  рождение  с  более  низким  социальным  статусом  не  всегда
является наказанием за  грехи,  совершенные  в  прошлой  жизни,  -  сказал
Бэлшуну. Я окончательно убедился в том, что он читает мои мысли. - Природа
такого сложного,  тонкого  явления,  как  странствия  души,  нами  еще  не
изучена. И  вряд  ли  будет  изучена  в  ближайшее  время.  Слишком  много
неразрешенных вопросов...
     - Десятник... - сказал я. - Странно. Все  записи,  которые  я  читал,
свидетельствуют о том, что большинство ваших клиентов командовали  армиями
или плели интриги в высших эшелонах власти.
     - Это вполне объяснимо, - чуть снисходительно ответила Цира. - Ведь к
учителю  Бэлшуну  приходят  прежде  всего  незаурядные  личности.   Ничего
удивительного в том, что и в прошлых жизнях они представляли  собою  нечто
исключительное. Обыватель, серенькая мышка, к учителю Бэлшуну  не  пойдет.
Незачем. Ведь эти двуногие животные вполне довольны своим состоянием и  не
ищут ничего свыше полученного от власти и пьяниц-родителей.
     Я призадумался над ее словами.
     Бэлшуну решительно сказал:
     - Ваш раб останется у нас еще на один день. Он должен прийти в  себя.
Подобное тонкое переживание для него непривычно и может пагубно  сказаться
на его психике. Завтра он вернется к вам.
     - Ну вот еще! - возмутился я. - Завтра у меня тяжелый день. Я работаю
над прогнозом и возвращаюсь поздно вечером  совершенно  вымотанный.  Я  не
желаю приходить в пустой дом.
     Мурзик закопошился на кушетке.
     - Да, - сказал он, -  так  не  годится.  Меня  госпожа  не  для  того
покупала, чтобы я разлеживался, пока хозяин, себя не жалея... и обещал  же
я ей, что буду приглядывать за ним...
     - К твоему возвращению из офиса он будет дома, - сказала Цира. - Ни о
чем не беспокойся.
     Я мрачно посмотрел ей в глаза. Вот ведь блядь.
     А она легко поднялась мне навстречу и бесстыдно поцеловала в губы.
     - Женское тело - колодезь бездонный, -  шепнула  она.  -  Сколько  ни
черпай, меньше не станет.
     И я сразу ей поверил. Провел ладонями по ее горячим бедрам и  страшно
ее захотел.
     - А сейчас нельзя?
     - Можно, - сказала она. И взяла меня за руку. - Идем.
     И мы с ней ушли в мою комнату с искусственной пальмой. А потом я взял
рикшу и поехал домой. Мне было тревожно и радостно, словно я был на пороге
какой-то новой, неизведанной жизни.


     Настал холодный, сырой месяц бельтану. С неба сыпался  то  дождь,  то
снег. Густые серые облака не рассеивались почти две седмицы, и  солнце  не
показывалось. Было скучно и уныло.
     Мурзик действительно возвратился от Бэлшуну в день Мардука к  вечеру.
Держался как обычно и признаков зомбированности не проявлял. Правда,  стал
лучше готовить. То ли Цира обучила - такие стервы всегда хорошо готовят  -
то ли в прошлой своей  жизни  насмотрелся,  как  мяконькие  да  податливые
стряпают.
     Ицхак решил ввести новую услугу - частное прогнозирование.  За  очень
большие  деньги  любой  свободный   вавилонский   налогоплательщик   может
подставить  собственную  жопу  ветрам  перемен.  Для   этого   планируется
оборудовать вторую обсерваторию. Мне было поручено разработать стандартные
оси для частных запросов.
     Работы поприбавилось. Я спросил Ицхака,  собирается  ли  он  повышать
зарплату. Ицхак повысил на десять сиклей,  будто  в  насмешку.  Мы  с  ним
поругались, но в общем-то я был доволен.
     Несколько раз ко мне приходила Цира, и  мы  трахались.  При  мне  она
больше не вязалась к Мурзику, но я знал,  что  с  Мурзиком  она  трахается
тоже.
     Ицхак взял на работу свою очкастую вешалку. Она  неожиданно  проявила
себя дельным программистом, и я сразу перестал на нее злобиться. По работе
с  ней  очень  даже  можно  было  общаться.  На   отвлеченные   темы   она
разговаривала с большим трудом.
     Аннини, смущаясь, рассказала мне, что опять забеременела. В четвертый
раз.
     Я  спросил  бывшую  золотую  медалистку,  почему  она  делится   этой
сногсшибательной новостью со мной. Аннини залилась краской и сказала,  что
ей нужен совет друга. И одноклассника.
     - Никак Ицхаково семя в тебе проросло, почва распаханная?
     Она кивнула. Она была очень несчастна. Я похлопал ее по плечу.
     - Не говори об этом мужу, Аннини. И Иське не говори. Муж тебя побьет,
а Иська будет требовать, чтобы ты ему ребенка отдала. Семиты  помешаны  на
детях.
     Аннини высморкалась и благодарно сказала мне,  что  теперь  ей  стало
значительно легче.
     Пригретая безответственным  Мурзиком  серая  кошка  в  очередной  раз
принесла потомство. На сей раз она  выродила  шесть  угольно-черных  котят
прямо в нашем шкафу. Я вытаскивал чистую  рубаху,  и  тут-то  эти  козявки
посыпались мне на руки.
     Я рассвирепел и велел Мурзику немедленно утопить ублюдков. Но у котят
уже открылись глазки, мутно-небесной синевы, и мой раб  наотрез  отказался
это делать. Упрямо бубнил, чтобы я сам их, значит, топил, коли не жаль мне
живого дыхания...
     Кошка, прибежавшая из кухни, смотрела на нас вытаращенными  янтарными
глазами.
     Сам я никого топить не могу. У меня ранимая душа.
     -  Небось,  когда  прораба  живьем  сожгли,  так  не   кобенились   и
чувствительных из себя корчили, - сказал я.
     Мурзик принял у меня из рук котят. Живым клубком  они  поместились  в
его ладонях.
     - Так то прораб... - сказал Мурзик, вздыхая. - А то кошененки...


     - Я знал, что вы вернетесь, - энергично  приветствовал  меня  учитель
Бэлшуну и потряс мою руку. - Проходите. Друг мой, я рад вам сердечно.
     Я протиснулся боком в  дверь.  Могучая  витальность  учителя  Бэлшуну
подавляла меня.
     - Прошу простить за беспорядок, - говорил Бэлшуну,  громко  топая  по
комнате и собирая разбросанные повсюду книги и магические предметы.  -  Не
ждал посетителей. Но вы не думайте, - он выпрямился и на мгновение  глянул
мне в глаза, да так, что дух у меня захватило, - я действительно рад вам.
     - Я взял  два  выходных,  -  сказал  я.  -  Видите  ли...  по  зрелом
размышлении... прошлые жизни... Конечно, мой раб  -  ничтожество,  поэтому
и... А Цира утверждает, будто великое прошлое и божественная кровь...
     - Цира исключительно одаренная девушка,  -  серьезно  сказал  учитель
Бэлшуну. - Во время моих сеансов она иногда видит,  как  душа  выходит  из
тела и созерцает оставленный  ею  бренный  сосуд.  В  эти  мгновения  душа
одновременно и беззащитна -  вследствие  удивления,  владеющего  ею,  -  и
всесильна, ибо неподвластна земным законам.
     - Видите ли... - продолжал мямлить я.
     Но учитель Бэлшуну все знал не хуже моего.
     -  Разумеется,  друг  мой.  Такой  незаурядной  личности,   как   вы,
необходимо заглянуть в свои прошлые  воплощения.  Вам  могут  приоткрыться
такие тайны... Не исключено, что это изменит всю вашу жизнь. Да. Это может
изменить всю вашу жизнь.
     Я немного струхнул. Мне вовсе не хотелось менять мою  жизнь.  Тем  не
менее у меня хватило сил лицемерно обрадоваться известию.
     - Нам необходимо немного подготовиться, - сказал учитель Бэлшуну. - Я
предлагаю вам посидеть со мной часок в библиотеке, побеседовать. Затем  мы
перейдем в лабораторию и...
     Библиотека  учителя  Бэлшуну  представляла  собой  огромную  комнату,
мрачную, как склеп. Шкафы стояли полупустые, а книги - гигантские  тома  и
затрепанные издания в бумажных переплетах - валялись в беспорядке на полу,
на креслах, на подоконнике. Их покрывал густой слой пыли.
     Я чихнул. Никогда не знал, что у меня аллергия на пыль.
     Учитель  Бэлшуну  уютно  устроился  на  грязном  полу  среди  книжных
развалов и принялся рассказывать мне о своих учениках и клиентах.
     Путешествия в прошлые жизни  были  настолько  захватывающими,  что  я
заслушался, изнемогая от зависти. Ожидание томило меня: когда  же  и  я?..
Если все эти торговцы подержанными автомобилями, мелкая храмовая прислуга,
мойщики  стекол,  разносчики  товаров  по  адресам,  водители   трейлеров,
реставраторы по изразцам, журналисты заштатных газетенок  и  прочий  сброд
были в прошлой жизни  принцами  и  принцессами  крови,  черными  рыцарями,
воинами Несокрушимой Тысячи императора Наву, великими актерами и  певцами,
вольными путешественниками - открывателями новых берегов, ну  -  на  худой
конец,  придворными,  музыкантами,  в  самом  крайнем  случае  -  богатыми
купцами, - если все они хоть на миг согрелись величием прошлых воплощений,
то какое же великолепное  прошлое  ожидает  меня!  Меня,  о  котором  Цира
говорит "невероятные вещи"!..
     Потомив  еще  с  полчасика,  учитель   Бэлшуну   пригласил   меня   в
лабораторию. Сказал, что достаточно сосредоточился и настроился на работу.
     Я неловко спросил его о деньгах. Он рассмеялся.
     - Друг мой, у меня их столько, что я могу приплачивать клиентам, лишь
бы приходили. Ведь каждый  опыт  возвращения  в  прошлые  жизни  добавляет
что-то в бесценную копилку знаний, которую я собирают уже не первый год.
     Больше я с ним о деньгах не заговаривал.
     Он уложил меня на кушетку и закутал пледом. Точь-в-точь как  Мурзика.
После чего встал в головах и начал ворковать, уговаривая  быть  совершенно
расслабленным в этом прекрасном месте.
     Я лежал, тяжелый, как полено. Я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.
И в то же время всякая материальность как будто оставила меня.  Мне  вдруг
стало казаться,  что  я  воспаряю  над  кушеткой.  Вместе  с  пледом.  Все
окружающее перестало для меня существовать. Я был всем и ничем.  Мне  было
очень хорошо.
     Потом  я  начал  медленно  снижаться.  Голос  друга  и   путеводителя
посоветовал мне ласково:
     - Взгляните себе под ноги. Что вы видите?
     Я посмотрел себе под ноги. И увидел. Сперва смутно, потом все более и
более отчетливо.
     - Я вижу пол, - сказал я моему другу.
     Он обрадовался:
     - Расскажите нам об этом прекрасном поле.
     - Это дощатый пол,  -  охотно  начал  я.  -  Он  темный  от  времени,
склизкий. Он мокрый. И теплый. Я стою на нем в сапогах. Сапоги мои грязны.
     - Поднимите глаза выше. Посмотрите на свои ноги, руки. Оглядитесь  по
сторонам. Что вы видите?
     Я начал озираться. Повертел перед  глазами  растопыренными  пальцами.
То,  что  я  увидел,  мне  не  слишком  понравилось.  Мне  не   захотелось
рассказывать об этом.
     А мой друг пророкотал весело:
     -  Мы  с  интересом  ожидаем  вашего  рассказа,  находясь  здесь,   в
прекрасном месте.
     - Ну... - занудил я, совсем как Мурзик. - Это... Руки у меня, значит,
красные, распаренные. В мозолях. Я нахожусь в городской бане. Я банщик.  Я
подаю тазы и шайки, приношу мыло. Я вижу множество голых мужиков...
     - Это аристократическая баня?
     - Да  нет,  какая  там  аристократия,  господин...  Так,  фигня.  При
государе императоре-то, при Наву,  помните?  Наоткрывали  этих  бань,  ну,
общественных, чтобы народ, значит, вшей по улицам не трусил... Вот в такой
общественной,  прости  Нергал,  баньке  и  подвизаюсь.  Народишко  грубый,
хамоватый, мытья не любит. А то! С них же за это трудовую деньгу дерут.  А
коли  патруль  на  улице  на  ком  вошь  обнаружит  -  в  тюрьму  посадят.
Непременно. В  яму.  И  засекут  кнутом,  чего  доброго.  Вот  и  ходят  в
баньку-то. Скрипят, а ходят. Такие дела,  господин...  Давеча  мы  с  моим
напарником друг другу чуть бороды не поотрывали... - Я захихикал.  История
вдруг показалась мне забавной. - Напарник-то пьяный  пришел.  Ну,  я  тоже
выпивши был. Слово за слово, сцепились - за что уж,  и  не  вспомнить.  За
бороды друг друга, значит, волтузим. В парилку  влетели.  Там  пар,  сыро,
народу голого полно. А мы в сапогах  да  ватниках.  Повалились  на  пол  и
покатились. Он до горячего бассейна докатился и сверзился,  только  брызги
полетели! "Ой, - вопит, - сичас сварюсь! Братушка, вынимай  меня!"  Я  его
вытащил... Мужики хохочут, с полок падают, как те клопы...
     В таком духе я продолжал с полстражи.  Потом  учитель  Бэлшуну  начал
выводить меня обратно, в нынешнюю жизнь:
     - Я хочу, чтобы вы знали - то была прошлая жизнь. Сейчас у вас другая
жизнь. Сейчас вы вернетесь в ваше нынешнее  воплощение.  Позвольте  вашему
сознанию вернуться в ваше тело. По хлопку... алеф... бейс... гимл!
     Он хлопнул в  ладоши.  Я  открыл  глаза.  Учитель  Бэлшуну  ободряюще
улыбался  мне,  но  я  видел,  что  он  растерян.  Я  и  сам  был  здорово
обескуражен. Мне почему-то было очень стыдно. Как будто меня застукали  за
онанизмом.
     Я резко сел на кушетке. Голова у меня закружилась, и учитель  Бэлшуну
торопливо подхватил меня, не дав упасть.
     - Тише, тише, друг мой...
     - Что это было? - спросил я, лежа в его  объятиях  и  глядя  на  него
снизу вверх умоляющими глазами.
     - Только сон, - ответил он, почти матерински.
     - Нет, это был не сон, - возразил я и забарахтался. - Да пустите  же,
больше не кружится.
     - Вы не упадете?
     - Да нет, со мной уже все в порядке. Все прошло.
     Он уложил меня обратно на кушетку и сел в ногах.
     - Вы знаете, - упрямо повторил я, - что это  не  сон.  Это  подлинное
путешествие. Такое же подлинное, как у всех остальных. Я был там. Я осязал
этот склизкий пол, эти  горячие  шайки  с  водой,  слюнявую  бороду  моего
напарника... Слышал, как гулко отдается хохот по всей бане. Я был  там!  Я
там был! Я был этим...
     Мои губы искривила судорога. Я не мог больше говорить.  Я  чувствовал
себя глубоко униженным.
     Учитель Бэлшуну взял меня за руку.
     - Друг мой, - проговорил он прочувствованно, - я  удивлен  не  меньше
вашего.
     - Обещайте мне... - пролепетал я. - Обещайте, что об  этом  никто  не
узнает...
     - Разумеется. Строго конфиденциально.
     - И Цира... Цира тоже.
     - Цира? - Он поднял брови. - Помилуйте! Вы стесняетесь Циры? Это  все
равно, что стыдиться медсестры! Она научный работник.
     - Ну... Мы с ней... иногда... Мне бы не хотелось, чтобы она знала обо
мне такое...
     Он беспечно махнул рукой.
     - Да бросьте вы! Цира может что-нибудь посоветовать. В конце  концов,
она может найти этому объяснение. Да и то, дружище, - он  опять  сжал  мой
локоть, - ведь это только одна из множества ваших жизней. Вы можете прийти
ко мне на следующей седмице и мы с вами  попробуем  снова.  Отправитесь  в
другую жизнь. Я уверен, что в вас воплощена очень древняя душа. Цира -  та
просто видит это. Я непременно приглашу ее на следующий сеанс.  Она  может
углядеть что-то,  чего  мы  с  вами  при  всем  желании  разглядеть  не  в
состоянии.
     Я сдался.
     - Ну, хорошо... Только мне бы не хотелось, чтобы Цира...
     - Возможно, ваше новое путешествие доставит вам иные, более  приятные
воспоминания.
     Я попробовал сесть. Мне это  удалось.  Голова  больше  не  кружилась.
Только на душе остался противный осадок. Будто банная мокрота  пристала  к
пальцам и никак не хотела сходить.


     Не ведая ни о какой банной мокроте, Мурзик,  тем