Он выпрямился, покраснев. А мальчик захихикал. - Собственно, нет, - сказал Бэда. - Это... мой бывший надсмотрщик. Ну, еще там, в рабских кварталах, на рынке. - Это? Надсмотрщик? Такого феерического вранья Пиф никак не ожидала. - Так вышло, - оправдываясь, сказал мальчик. - На самом деле меня Господь вот каким сотворил... а я уж потом напортил... Пиф махнула рукой. - Болтать глупости можно и на кухне, - сказала она. - Я поставлю чайник. - А можно кофе? - спросил Бэда, нахальный, как все рабы, если их немного приласкать. - Можно, - нелюбезно сказала Пиф, и Бэда опять испугался: - Если тебе трудно, то вообще ничего не надо. - Трудно смотреть, как ты жопой елозишь, - отрезала Пиф. Все трое пошли на кухню. Пиф велела гостям сесть и не путаться под ногами, а сама принялась варить кофе и ворчать. Наконец Бэда заговорил: - Я к тебе пришел, потому что больше не к кому... Польщенная, Пиф сразу же простила ему вторжение в компании с мальчишкой. - Понимаешь ли, - продолжал он, - для него, и для меня тоже, это очень важно. А в Оракуле я только тебе доверяю... Пиф слушала и упивалась. - Говори, - подбодрила она его, когда он снова замолчал в явной нерешительности. - Мне нужно денег, - сказал он. - Не очень много, но нужно. Своих-то пока что нет... Кофе зашипел, убегая. Деньги. Вот и все, зачем он явился. Все сперва говорят, что она им позарез нужна, а потом с умильной мордой просят денег. И этот тоже... "В эпицентре любовного романа". Было уже, помним-с. - Сколько тебе нужно? - спросила она сухо. Он встал. - Четыре сикля, - сказал он очень тихо. И настороженно уставился ей в затылок. Он видел, что с ней творится что-то странное. Неприятное. - Четыре сикля? - Она обернулась, ковшик с черными потеками кофе в одной руке, тряпка в другой. - Четыре сикля? - Ты не можешь? Это много? - спросил он. Она разлила кофе по чашкам, вынула из холодильника сок - ребенку, уселась сама. Не сводя с Пиф тревожного взгляда, Бэда взял чашку и сел на краешек табуретки. - Прости, если мы тебе помешали, - снова сказал он. - Ты действительно вперся ко мне из-за четырех сиклей? - Да. - У тебя нет такой ерундовой суммы, ты хочешь сказать? - Нет. У меня вообще никаких денег нет. - Конечно, я дам тебе четыре сикля. Я могу и десять дать. - Десять не надо. Четыре. Только... Пиф, это без отдачи. То есть, я отдам, если смогу, но не знаю, когда. - Можешь не отдавать. - Она махнула рукой. - Мне за ту ночь столько заплатили, что я, наверное, Беренгария купить смогла бы. Он помолчал немного, а после спросил: - Тебе заплатили? - Ну да. Премиальные, как и обещали. И подписку взяли о неразглашении, но я все равно Гедде разгласила... Я ей все разглашаю. - С меня тоже взяли. Сказали, что кожу сдерут, если стану болтать. Верховный сказал. Пиф призадумалась. - А если я стану болтать? - Не знаю, - сказал Бэда. - Мне кажется, они не очень-то будут разбираться, кто из двоих наболтал. Пиф вытащила из кармана мятую бумажку в пять сиклей и протянула ему. Он взял и сказал просто: - Спасибо. - Сиди уж, - махнула Пиф. - Расскажи мне лучше, где ты подобрал этого огольца... Это был их последний вечер. Девятый после смерти дедули-надсмотрщика. Бэде было немного грустно. И тревожно. А мальчишка болтал, как ни в чем не бывало. - Я буду тебя навещать, - обещал он. - Вот увидишь, все как-нибудь устроится. Теперь, когда деньги у них были и можно было идти в храм и "возносить", что положено, мальчик совершенно успокоился. Они бродили по Вавилону. В чернильной синеве ночного воздуха мерцали фонари. Огромный Евфрат медленно тащил свои воды, рассекая город на две части. Мальчик вдруг признался: - Пока этот... ну, мой... был жив, он никогда не видел города по-настоящему... Он вообще дальше рабских кварталов не хаживал. А что ему? За день смухлюет, вечером пропьет, благо винные лавочки рядом... Наконец-то я от него избавился. Мне как будто глаза кто-то промыл чистой водой... Бэда молчал, слушал краем уха. Он прикидывал: влетит ему за то, что опять не в бараках ночь провел или не влетит. А надсмотрщикова душа говорила и говорила, смеялась и смеялась, а после вдруг отпустила руку Бэды и побежала. - Пока! - крикнул мальчик, на мгновение обернувшись и от нетерпения подпрыгивая. - Я еще тебя навещу! Бэда сжал в кармане пятисиклевую бумажку, которую подарила ему Пиф. - Пока, - пробормотал он. - До свидания, душа. - Я вдруг подумала, - сказала Гедда, - как все это хрупко. - Что хрупко? - спросила Пиф. - Все. Ты, он. То, что вас связывает. Вообще - человек... Хлоп - и вот его уже нет... - Зануда, - сказала Пиф. Храм, куда Бэда отправился "возносить", существовал на полулегальных правах в знаменитых катакомбах Вавилона, впоследствии частично перестроенных под метро. На станции "Площадь Наву" было несколько боковых тоннелей, выкопанных в незапамятные времена (еще до потопа, где несколько богатых семей думали спастись от бедствия). Один из этих тоннелей, скрытый неприметной скучной дверкой с эмалированной табличкой "СЛУЖЕБНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ. ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН", был занят подпольной христианской общиной. За известную плату руководство вавилонского метрополитена смотрело на это сквозь пальцы. Бэда разменял у тетки Кандиды полученную от Пиф пятисиклевую бумажку на пять сиклевок и одну такую сунул Беренгарию, чтобы тот отпустил его на несколько часов и, если что, выгородил перед начальством. - Опять по бабам собрался? - спросил проницательный Беренгарий. Бэда неопределенно пожал плечом. Беренгарий небрежно повертел бумажку в пальцах и вернул Бэде. - Ладно, забери. Купи ей мороженое. - Здесь не хватит на мороженое. - Да и не любит она мороженого, - подхватил Беренгарий. - Она водку любит. Бэда похолодел. - Кто "она"? - Брось ты. Все уже знают. Пифка, вот кто. - Я не к ней, - сказал Бэда. Но сиклевку забрал и сунул в карман. Он и сам любил мороженое. БЛАГОСЛОВИ НИНМАХ И БОГИ ОРФЕЯ. ПО ВЕЛИКОЙ БЛАГОСТИ БОГОВ... КУРС АКЦИЙ... ОПТОВЫЕ ПОСТАВКИ... МУСОРОПЕРЕРАБАТЫВАЮЩИЙ ЗАВОД... НЕРАЦИОНАЛЬНО... БОЛЕЕ РАЦИОНАЛЬНО... ПРОПУСКНЫЕ МОЩНОСТИ... ПОСТАВКИ ИЗ ЭЛАМА... ПОСТАВКИ В ЭЛАМ... ФЬЮЧЕРСНЫЕ СДЕЛКИ КАСАТЕЛЬНО ЭСАГИЛЬСКОЙ МУСОРНОЙ СВАЛКИ... аа-ахх... Аксиция, завари кофе, а? Пожалуйста... Бэда надавил на неприметную белую кнопочку рядом с обшарпанной дверкой "СЛУЖЕБНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ..." Спустя несколько секунд ожило переговорное устройство. За металлическим его забралом громко задышали, чем-то щелкнули и неприязненным тоном поинтересовались, кого нужно. - Мне бы Петра, - робко сказал Бэда. - Кого? - Отца Петра, - повторил Бэда. - Кто спрашивает? - Бэда... И оглянулся: не слышит ли кто. Но люди шли и шли непрерывным потоком по синей станции "Площадь Наву", погруженные в обычную свою суету - домохозяйки с сумками, откуда мертвенно, как сухие ветви кустарника, торчат ноги забитых кур; египтянки с их шумным говором, в широких парчовых юбках; клерки, на ходу интимно бормочущие в радиотелефоны; ленивые холуи, посланные господами по делу и явно задержавшиеся на площади Наву, где что ни шаг, то новое диво... Кому тут дело до человека по имени Беда, который стучит в обшарпанную дверцу и просит позвать другого человека, по имени Петр... А тут дверка как раз приоткрылась и Бэду впустили. - Входи уж. Вошел. - Иди уж. Пошел. Узкий длинный ход, сырые стены в арматуре, кругом какие-то трубы. Но под ногами было сухо, а когда достиг обширного бункера, переделанного под храм, так и вовсе красиво. Между стенами и фанерными перегородками, установленными по всему периметру, поставили электрообогревательные устройства. Перегородки хоть и взяты на том же складе мебельных полуфабрикатов, что и уебище, уродующее оракульное рококо, а отделаны совершенно иначе. Красивым холстом затянуты, разрисованы цветами и плодами. Будто в райский сад входишь. С потолка три лампы на цепях свисали, рассеивая полумрак. В большом жестяном корыте, полном песка, потрескивали тонкие красные свечки, числом около сорока. Рослый рыжий человек уже шел Бэде навстречу. - Я Петр, - сказал он. Бэда остановился, по сторонам глазеть бросил и на человека этого уставился. Всего в том человеке было с избытком: роста, волоса, голоса. Так что рядом с ним совсем потерялся неказистый Бэда. Потому, смутившись, стоял и безмолвствовал. Потом о деньгах вспомнил и протянул их неловко. - Вот... - Что это? - строго вопросил рыжий. - Четыре сикля. Мне ваш этот, который у двери, третьего дня сказал, что поминание четыре сикля стоит. - В вазу положи, - распорядился рыжий. И указал бородой на большую медную вазу, стоявшую у порога. Бэда ее и не приметил, как входил, настолько поразил его храм. Бэда послушно подошел к вазе и, свернув сикли в трубочку, просунул их в узкое горлышко. После снова к тому Петру повернулся. - Умер человек один, - сказал Бэда. - Просил за него вознести... ну, все, что нужно. Вот я и пришел. Рыжий пристально глядел на Бэду, пальцами бороду свою мял. - А так редко в храм ходишь? Что-то я тебя не помню. - Редко, - сказал Бэда. - Да из барака поди выберись... А как выберешься, так всегда дело какое-нибудь найдется. - Ну, ну, - подбодрил его Петр. Но вид по-прежнему имел озабоченный и строгий. - Служишь-то как, хорошо? - Как умею, - сказал Бэда. - А ты, небось, плохо умеешь? - Не знаю, - честно сказал Бэда. - Кому служишь? Бэда губу прикусил, понимая, что сейчас его выгонят. - Оракулу, - ответил он еле слышно. Тут рыжий побагровел, как свекла. - КОМУ? - Оракулу. Помолчав, Петр уточнил, чтобы не вышло ошибки: - В кабаке бесовском? - Да. Рыжий Петр замолчал, тяжким взором на Бэду уставившись. Потом сказал сердито: - Уходи. - Я сейчас уйду, - поспешно согласился Бэда, - только вы за этого человека... вознесите. Мне ничего больше и не надо. - Тебе много что надо, - загремел Петр, - только ты, несчастный, этого не понимаешь... - Да я понимаю... - проговорил Бэда, радуясь, что его пока что за шиворот не хватают и к дверям не тащат. - Не понимаешь! - громыхал разгневанный Петр. - Из Оракула бежать надо, бежать! Эта лавка навлечет еще на Вавилон беды великие... - Помолчал и вдруг, смягчившись, спросил: - Как звали того человека? - Не знаю... Петр опять начал багровой краской наливаться. - Как это - не знаешь? А как же ты за него хочешь молиться? - Я-то помню, какой он и как выглядел... - растерянно сказал Бэда. - А там, где он сейчас, его и подавно знают... Это надсмотрщик мой бывший. Я, пока за проволокой на площади Наву вшей давил, его за полное говно считал. Он же, подлец, голодом нас морил, а сам с работы полные сумки жратвы таскал... И справки медицинские подделывал, чтобы подороже товар сбывать. А оказалось, что душа у него ясная и чистая... Но это только потом оказалось, когда он помер. А пока жив был, иной раз лежишь и думаешь - своими бы руками задушил эту гадину. - Это хорошо, - медленно проговорил Петр, - что ты за мучителя своего молиться хочешь... - Да какой он мучитель... Так, воришка, а что орал на нас - так то не мучительство, а одно только развлечение... - Бэда ухватил Петра за рукав. - Вы уж сделайте для него все, что надо, хорошо? Просто скажите: бэдин надсмотрщик с площади Наву, вот и все. Он в синей тужурке ходил. Петр непонятно молчал. Бэда повернулся, чтобы уйти, когда Петр рявкнул ему в спину: - Стой! Бэда остановился. Петр извлек откуда-то из-под своей рубахи необъятных размеров тяжелый крест и - как показалось перепуганному программисту - замахнулся на него. - Голову наклони, дикий ты осел, - грозно сказал Петр. - Благословлю тебя. На узорной решетке садов Семирамис висело большое объявление: "СОБАКАМ, РАБАМ, НИЖНИМ ЧИНАМ И ГРЯЗНОБОРОДЫМ ЭЛАМИТАМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН". Поскольку Пиф никогда не была ни собакой, ни рабом, ни нижним чином, ни тем более грязнобородым эламитом, то на надпись эту внимания не обращала. А тут поневоле обратишь, когда Бэда вдруг споткнулся, густо покраснел и выпустил ее руку. Пиф - на этот раз в белоснежном виссоновом платье (пена кружев вскипает у ворота, оттеняя шею, увитую тонкой золотой цепочкой) - брови сдвинула, голову вскинула: - Пошли они на хуй со своими объявлениями. - Неприятности будут, - сказал Бэда тихо. - Я - пифия, - высокомерно объявила Пиф. - Пусть только прибодаются. Не ссы. Идем. Они миновали узорные ворота и оказались в прохладной тени под зелеными сводами садов Семирамис. Странное это место в Вавилоне, сады Семирамис. Впрочем, какое место в Вавилоне не странное? Ноги собьешь, искамши, да и не отыщешь такого, пожалуй. Еле слышно шуршит вода в скрытых под землей оросительных трубах. Трубы керамические, по старинной технологии сделанные. Во время потопа сады были разрушены, но потом их восстановили во всей былой красе. Тут и там среди пышной зелени мелькают статуи - дельфины, бьющие хвостом рыбы, обезьянки с плодами в руках. Настоящие обезьянки прыгают с ветки на ветку. Кое-где на деревьях вывешены стрелки и указатели: "ТУАЛЕТ - 0,5 АШЛУ", "ЦВЕТЫ НЕ РВАТЬ", "ОКУРКИ В ТРУБЫ ОРОСИТЕЛЬНОЙ СИСТЕМЫ НЕ КЛАСТЬ. ШТРАФ 40 СИКЛЕЙ", "ОСТОРОЖНО, ОБЕЗЬЯНЫ!" - А что, обезьяны тут хищные? - спросил Бэда. - Нет, ласковые. Из рук берут. Только гадят на голову, - пояснила Пиф. Они обошли весь сад, оказавшийся, к удивлению Бэды, довольно маленьким (со стороны выглядел райскими кущами, не знающими пределов). Наконец Пиф объявила, что у нее болят ноги. Еще бы не болели, когда на такие каблучищи взгромоздилась! Бэда купил ей мороженого, и они сели на лавочку под цветущей магнолией. От запаха у обоих разболелась голова, но уходить не хотелось. Пиф съела свое мороженое, выбросила стаканчик в траву и, сняв туфли, поджала под себя босые ноги. Бэда взял ее ступню в руки. - Натерла, - сказал он, недоумевая. - Зачем женщины только носят такую неудобную обувь? - Чтобы вам, дуракам, нравиться, - ответила Пиф. - Мне бы больше понравилось, если бы ты ноги не натирала, - сказал Бэда. - А как ты выглядишь - это дело десятое. Он тут же понял, что ляпнул невпопад. Впрочем, Пиф только вздохнула легонько. Мужчины всегда говорили не то, что она хотела бы от них услышать. Она привыкла к этому. - Ну, и с чего ты взял, что я именно тебе хочу понравиться? - сказала Пиф, чтобы отомстить за свое разочарование. Бэда не ответил. В соседней аллее расположился духовой оркестр. Некоторое время они слушали музыку и молчали. Потом Бэда сказал неуверенно: - Им заплатить, наверное, надо... - Мы их не нанимали, - возразила Пиф. И поинтересовалась: - А что ты наплел Беренгарию, когда уходил? - Что иду дискеты покупать. - Он же проверит. Бэда отмахнулся. - Ему все равно, по-моему. Да и вообще, он симпатичный мужик. - А тот мальчик... - вспомнила вдруг Пиф. - Твой надсмотрщик... Ты давно его не видел? - Давно, - сказал Бэда. - Так ведь все, девять дней прошло. Ушла душа. Я его и в храме отмолил. Помнишь, ты деньги нам давала? Пиф сморщилась. - Не нравится мне эта твоя секта. - Христианство не секта. Это религия. - Один хрен... - сказала Пиф, которая совершенно запуталась в богах и давно уже не давала себе труда разобраться. - Да нет, не один, - сказал Бэда, неожиданно проявив твердость. - Совершенно разные хрены, поверь мне, Пиф. - Ну ладно, отмолил, - проворчала она. - И что, теперь он, по-твоему, блаженствует... где там у вас праведные души блаженствуют? Как у всех, в райском саду? Или как?.. Бэда поднял глаза, мгновенно ощутив и благоухание цветов в саду Семирамис, и острый аромат разомлевших от жары трав, и тихое журчание животворящих водных струй, и печальные песни духового оркестра, и предгрозовую духоту, нависшую над городом... - Будет гроза, - сказал он ни с того ни с сего. - Ну и что? - отозвалась Пиф. Она все еще думала про райский сад. - Не знаю, - сказал Бэда. - Да, пожалуй, я скучаю по нему, по этому надсмотрщику. - Брось ты. Нашел, по кому скучать. Он тебя, небось, кнутом бил. Бэда склонил голову набок. - Ну и что? - спросил он. Пиф потянулась и капризно сказала: - Ну хорошо, хорошо... скучаешь... не секта. И ты ходишь в этот ваш храм? Где общественные виселицы? - Есть еще один, в катакомбах, - ответил Бэда. - В метро. Только он подпольный. - Скажи-ите... в катакомбах... там что, фальшивые деньги печатают? - Нет. Пиф сунула ноги в туфли и встала, покривившись. Сделала несколько ковыляющих шагов. - Нет, - сказала она, - я так не могу. Лучше уж я босиком пойду. И решительно сняла туфли. Они побродили немного по саду, наслаждаясь прохладой и полумраком, а после вышли на улицу, и снова навалилась на них нестерпимая духота вавилонского лета, усугубленная пылью и смогом. Однако на священном берегу Арахту и дальше, выше по Евфрату, сгущалась уже темнота. - Похоже, и правда будет гроза, - заметила Пиф. - Уж пора бы. Просто дышать нечем. Она так и шла босая, ежась. Асфальт под ногами был раскаленным. Некоторое время Бэда смотрел, как она идет - вздрагивая при каждом шаге, туфли в руках, - а после вдруг решился. - Держись, - сказал он, подставляя ей шею. Она засмеялась. - Что, на плечи к тебе влезть? - Нет... - Он заметно покраснел. - Я тебя так... на руках понесу. Ты за шею держись. Она обхватила его руками за шею, уколов ему спину каблучками туфель. Бэда поднял ее с неожиданной легкостью. Он оказался сильнее, чем выглядел. У него на руках Пиф смеялась, пока не задохнулась. - Что люди подумают? - выговорила она наконец. - Что я тебя люблю, - пропыхтел он. Она не расслышала. Или сделала вид, что не расслышала. В конце концов, пифия должна быть со странностями. - А если кто-нибудь из знакомых увидит? - мечтательно спросила она, вертя головой по сторонам. - Не ерзай, - попросил он. - Ты все-таки не худенькая. В конце концов, пифии положено быть со странностями... Виссон ее платья обвивает клейменые руки Бэды, шелковые кружева щекочут его ухо и шею. Ну, Пиф... Ну, выбрала... Долго, небось, выбирала... Боги Орфея, а одет-то он как!.. Гедда бы оценила эту картинку. О, Гедде она все расскажет. И как он в саду Семирамис боялся, что выставят с треском (а никто к ним даже и не подошел и не полюбопытствовал). И как по душе надсмотрщиковой убивался. (Гедда скажет: какова дама, таковы и поклонники - сама ты, Пифка, с придурью, и бой-френд у тебя такой же...) И как на руках нес - ее, царевну, ее, жрицу распрекрасную, ее, богачку неслыханную, - он, программист грошовый, он, оборванец, он, образина белобрысая... На глазах всего Вавилона, Гедда! На глазах всего Вавилона!.. Да только, похоже, не глядел на них никто. А гроза все сгущалась и сгущалась, выдавливая последний воздух из легких, к земле пригибая... Наконец, первые капли дождя упали. Тяжкие, будто кровь из вены. Бэда остановился, опустил Пиф на ноги. - Передохну, а? - сказал он виновато. А Пиф виноватости его и не заметила. Она сияла. Вся сияла - глаза, очки, улыбка. Руки вскинула, обняла его. И он осторожно положил тяжелые ладони на ее талию. Тут-то их обоих дождем и накрыло. Ливневым покрывалом окутало, плотнее холстины. Будто обернуло с головы до ног и друг к другу притиснуло. Они стояли и обнимались, а дождь щедро поливал их и еще насмешничал где-то высоко над головами: "Ах-ха-хха! Ох-хо-ххо! Любовь до гррробба-а... дуррраки обба-а..." Они обнимались все крепче и теснее, будто под тем отвесным ливнем ничего больше нельзя было делать, как только стоять прижавшись друг к другу. Наконец, дождь немного стих. И тотчас они разомкнули объятия. Смеясь, Пиф выбросила свои негодные туфли в Евфрат, и они тут же сгинули за пеленой воды, не успев еще коснуться реки. - Ты что? - вскрикнул Бэда. - Они же дорогущие!.. - Дороже тебя, - подтвердила Пиф. - Ты всего пятьдесят стоил, а они - пятьдесят пять... Им это показалось так смешно, что они прыснули. - Я никогда не была так счастлива, - говорила Пиф Гедде, к которой прибежала, не успев даже сменить платье на сухое, как была - босая, с сосульками мокрых волос. - Никогда, Гедда!.. Гедда улыбалась. - У тебя какие-то синие пятна на платье, - сказала она вдруг. - Где? - Пиф нагнулась, придерживая кружева рукой. - Какие еще синие пятна? Она подошла к зеркалу, оставляя мокрые следы на геддином паркете. Поглядела, щурясь. И правда, тончайший белоснежный виссон был в каких-то непонятных синих пятнах, словно им подтирали пролитые чернила. - Дерьмо, - пробормотала Пиф, расстраиваясь. - Где это я так? Гедда подумала немного, рассеянно глядя, как подруга трет запачканный виссон между пальцами. - А твой этот Бедочка... - сказала она наконец, осененная догадкой. - Что на нем было надето? - Хламида какая-то. Что все программисты в Оракуле носят, то и надето... - Какого цвета? - Синего... Блядь! - завопила Пиф яростно. - Эти суки в Оракуле выдали ему, небось, самую дешевую... крашеную... Она плюхнулась в кресло, закинула ногу на ногу. Гедда сунула ей в руки бокал с крепленым вином. - Согрейся, а то потом на жертвеннике сипеть будешь. Позорище мое... Пиф отпила сразу полбокала и резко вздохнула. Гедда внимательно следила за ней. Приключения Пиф всегда были бурными и увлекательными, но, выслушивая отчеты о них, надлежало соблюдать некоторую осторожность. Пиф пила вино. Гедда подбавляла ей в бокал из бутылки и помалкивала. Пиф пила. Гедда молчала. Наконец Пиф вполне оценила ситуацию и расхохоталась. - Итак, мой возлюбленный на меня полинял... Гедда, ну скажи, - кто еще, кроме меня, мог так вляпаться?.. ...ВО ИМЯ БОЖЕСТВЕННОГО ЧЕРВА МАРДУКОВА... КОН...САЛТИНГ... - Аксиция, где у нас словарь иностранных слов? - Как ты только переподготовку прошла? - спросила Аксиция, доставая с полки толстую книгу в темном переплете. - Понятия не имею. Спасибо. Пиф взяла книгу и рассеянно уткнулась в нее носом. - О чем ты все время думаешь? - спросила вдруг Аксиция. - А? - Пиф подняла глаза. Помолчала. Ответила растерянно: - Не знаю... ПОСЛЕ ВВЕДЕНИЯ ДОПОЛНИТЕЛЬНОГО НАЛОГА НА ОКНА УЧАСТИЛИСЬ СЛУЧАИ УКЛОНЕНИЯ ОТ УПЛАТЫ. МНОГИЕ ЖИТЕЛИ, ОСОБЕННО В РАЙОНЕ ДОМОВ-КОЛОДЦЕВ, НА БЕРЕГУ ПУРАТТУ, ЗАБИВАЮТ СВОИ ОКНА ДОСКАМИ, ОТКАЗЫВАЯСЬ В ТАКОМ СЛУЧАЕ ПЛАТИТЬ НАЛОГ. НАСИЛЬСТВЕННОЕ ВЗИМАНИЕ В СУДЕБНОМ ПОРЯДКЕ... ТРИ СЛУЧАЯ САМОУБИЙСТВА... НЕ ИМЕЛИ ОБЩЕСТВЕННОГО РЕЗОНАНСА... - Что-о? Пиф сделала запрос. Храмовая сетевая конференция ("ЭСАГИЛА-ИНФО") сохранила, к счастью, текст предсмертных обращений этих самоубийц. Все трое проходили по разделу "экономические самоубийства". Один писал, что не может жить при забитом окне, поскольку нуждается еженощном созерцании звезды Иштар. "Не перенести беззвездной муки", писал он словами древнего (еще допотопного) поэта. "Беззвездная мука". Вот еще глупости. На всякий случай Пиф сделала еще один запрос - о звездопоклонниках. Насчет появления новой секты такого направления "ЭСАГИЛА-ИНФО" хранила полное молчание. Скорее всего, никакой новой секты тут не было, а речь шла об отдельно взятом безумце. Пиф было поручено изучить экономическую обстановку в Вавилоне для прогнозирования возможного социального взрыва. Запрос был правительственный, поэтому на подготовку прорицания младшей жрице выделили два дополнительных дня. Правительство собиралось повысить некоторые налоги и поднять плату на воду, мотивируя это необходимостью реконструкции очистных сооружений на Евфрате. - Не нравится мне все это, - промолвила Пиф, выключая компьютер. Аксиция отложила в сторону распечатку, которую изучала с карандашом в руке. - Что именно тебе не нравится, Пиф? - Запрос не нравится. - Я не помню случая, чтобы тебе нравился запрос. Кроме первого месяца работы. - Возможно. Да, скорее всего, мне просто все надоело. Но в этом запросе есть что-то нехорошее... Червоточина какая-то... Аксиция опустила подбородок на скрещенные руки. - Знаешь что мне кажется? - сказала она. - Что ты допустила самую большую оплошность, какую только может допустить жрица Оракула. Пиф подняла брови, так что их стало видно из-под оправы очков. - Ты это о чем? - Вот здесь, - Аксиция постучала себя тонким пальцем по груди, - должно быть пусто. Никаких эмоций. Ты не должна никого любить. - Кроме подруг и мамочки? - Вообще никого, - повторила Аксиция. - Жрица - пустой сосуд. Пиф сморщилась. - Я помню. Этот мудак Белза нам говорил... - Он правильно говорил. - Но все равно - мудак. - Каким бы ни был, а говорил он дело, Пиф. - Отстань, - сердито сказала Пиф, забыв о том, что сама завязала разговор. Аксиция снова взялась за свою распечатку. "БЕЗЗВЕЗДНАЯ МУКА". НАЛОГ НА ОКНА... ПОВЫШЕНИЕ НАЛОГА НА ВОДУ... ЧАСТНЫЕ АРЫКИ ПОДЛЕЖАТ ПОЛУТОРНОМУ НАЛОГООБЛОЖЕНИЮ... НЕУЧТЕННЫЕ ДОХОДЫ... УЩЕМЛЕНИЕ ПРАВ ЧАСТНЫХ СОБСТВЕННИКОВ... СЛЕДСТВИЕ: ВОЗМОЖНОСТЬ СОЦИАЛЬНОГО ВЗРЫВА... Что-то во всем этом ей не нравилось. Она так и сказала Верховному, когда тот вызвал ее и спросил, как продвигается работа над правительственным заказом. После той ночи в Покоях Тайных Мистерий они виделись впервые. Верховный Жрец осунулся и даже как будто постарел - видать, заботы грызли. Он сидел за столом в своем кабинете, постукивая пальцами по толстой папке с золотым тиснением "НА ПОДПИСЬ". - Это была моя инициатива - чтобы заказ от правительства поручили именно вам, - начал он без предисловий. - Я считаю, что вы обладаете значительно более сильным потенциалом, чем это необходимо для рядовой младшей жрицы. Что вы скажете насчет второго посвящения? Пиф прикинула: жрицы второго посвящения получают на восемнадцать сиклей больше. Почему бы и нет? - Вот и хорошо. Просто замечательно, - сказал Верховный, хлопнув ладонью по папке. И с неожиданной откровенностью, весьма лестной в устах начальства, добавил: - Самое забавное, что в этом вопросе мы сошлись с Верховной Жрицей. За последние пять лет это едва ли не единственный вопрос, в котором мы с ней полностью единодушны. Воспоминание о ночи в Покоях Тайных Мистерий мелькнуло во взгляде Верховного Жреца. Мелькнуло лишь на короткий миг, но Пиф успела его заметить. И позволила себе еле заметно улыбнуться, наклоняя голову в жреческом покрывале. Она заговорила о заказе, для которого изучала материалы. Верховный Жрец настаивал на выполнении его в кратчайшие сроки. - У меня такое ощущение, что клиента интересует совершенно не то, о чем он сделал запрос, - сказала Пиф. - Забудьте обо всех ощущениях, - твердо сказал Верховный Жрец. - Вам велено изучить обстановку с точки зрения возможного социального взрыва, вот и изучайте. Никаких чувств при этом быть не должно. Жрица - пустой сосуд. Эмоции ни в коем случае не должны смущать ее во время встречи с богами... За сегодняшний день Пиф слышала это второй раз. И если от Аксиции ей удалось отмахнуться, то слова Верховного всерьез задели ее. Неужели так заметно все то, что с ней происходит? Проклятье. В ТАКОЙ ВАЖНОЙ ДЛЯ ЭКОНОМИКИ ВАВИЛОНА ОТРАСЛИ, КАК РАБОТОРГОВЛЯ, ПРЕДЛОЖЕНИЕ ЗНАЧИТЕЛЬНО ПРЕВЫШАЕТ СПРОС. СЛЕДСТВИЕ: ДЕШЕВИЗНА РАБСКОЙ СИЛЫ. СЛЕДСТВИЕ: БЕЗРАБОТИЦА СВОБОДНЫХ. СЛЕДСТВИЕ: НЕВОЗМОЖНОСТЬ ДЛЯ СВОБОДНЫХ СОДЕРЖАТЬ РАБОВ. СЛЕДСТВИЕ: ОБИЛИЕ НЕРАСКУПЛЕННЫХ РАБОВ, КОТОРЫХ СОДЕРЖИТ ГОРОДСКАЯ АДМИНИСТРАЦИЯ. СЛЕДСТВИЕ: ФИЗИЧЕСКОЕ СОКРАЩЕНИЕ ПОГОЛОВЬЯ НЕРАСКУПЛЕННЫХ РАБОВ ПУТЕМ ЛИКВИДАЦИИ (ВАРИАНТ: ПРОДАЖА ИХ ЗА ГРАНИЦУ = УТЕЧКА МОЗГОВ ИЗ ВАВИЛОНИИ, ЧТО НЕДОПУСТИМО ПО СТРАТЕГИЧЕСКИМ И ПОЛИТИЧЕСКИМ СООБРАЖЕНИЯМ). СЛЕДСТВИЕ: ВОЗМОЖНЫЕ ПРОТЕСТЫ СО СТОРОНЫ ОРГАНИЗАЦИЙ "ДРУГ ЧЕЛОВЕКА", "ЖИЗНЬ РАДИ ЖИЗНИ" И ДРУГИХ. СЛЕДСТВИЕ: ВОЗМОЖНОСТЬ СОЦИАЛЬНОГО ВЗРЫВА... МАР-БАНИ: ПОТОМСТВЕННАЯ РОДОВАЯ АРИСТОКРАТИЯ... без вас знаю... Что у них там, в базу данных, вся Большая Вавилонская Энциклопедия забита? ...ПО БОЛЬШЕЙ ЧАСТИ РАЗОРИВШАЯСЯ И СЛИВШАЯСЯ СО СРЕДНИМ (ВАРИАНТ: НИЗШИМ КЛАССОМ)... ПЕРИОДИЧЕСКИЕ ОППОЗИЦИОННЫЕ ВЫСТУПЛЕНИЯ... БЕСПРИНЦИПНОСТЬ... ОПОРА НА ТРАДИЦИИ... ИДЕОЛОГИЯ ДОПОТОПНОГО РЕЖИМА (ВТОРАЯ И ТРЕТЬЯ ДИНАСТИИ)... ОТКЛИК У ПРОСТОГО НАРОДА ВСЛЕДСТВИЕ ПРОСТОТЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПРОГРАММЫ И БЕЗОТВЕТСТВЕННЫХ ЭКОНОМИЧЕСКИХ... Ого!.. ЗАМЕТНАЯ АКТИВИЗАЦИЯ (ИСТОЧНИК: ВЫСТУПЛЕНИЯ В ПЕРИОДИЧЕСКОЙ ПЕЧАТИ - СТИЛИСТИЧЕСКИЙ И СЕМАНТИКО-ГНОСЕОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ, КОМПЬЮТЕРНОЕ ОБЕСПЕЧЕНИЕ: ИНСТИТУТ СОЦИАЛЬНОГО АНАЛИЗА "ХАЛДЕЙСКИЙ АНАЛИТИК"...) СЛЕДСТВИЕ: ВОЗМОЖНОСТЬ СОЦИАЛЬНОГО ВЗРЫ... ...Не-на-виииижу!.. Треножник. Знакомый запах. Помещение - то тесное, то невыносимо, до вселенской необъятности, просторное, словно пульсирующее. Ничего нет в пульсирующей вечности, кроме беспредельной черноты и белой точки: Я. Я в черноте. Отдельно чернота и отдельно Я. Потом возникают Они. Сжимать губы, молчать, пока необходимость сама не разомкнет губы и не сорвет крика - ибо только то, что не может таиться, что сильнее человека, сдерживающего тайну за стиснутыми зубами, - только это и является истинным предсказанием. Они обступают Меня, вдруг населив бездонную черноту. Их много, но Я - большая. Но Я - одна. И вот уже Меня нет. Я - Чернота, а Они предо Мною суетятся и бесстыдно выдают все свои тайны, ибо полагают, что Чернота ничего не видит, что Чернота ничего не понимает, что Чернота ничего не замечает, что Чернота ничего не фиксирует и не передает тем, кто снимает все это скрытой видеокамерой... О, как Они наги, бесстыдны, жалки... Я - Чернота. Я - Глаз. Я - Око в центре Вселенной. Но Меня нет... Стрекозы с темно-синими крыльями. Миллионы стрекоз, которые опустятся с небес в день, когда настанет новый Потоп. Весь мир полон стрекозиных крыльев - синее изразцов Ассирии... И вот они здесь, распластавшись сплошным лазуритом, между нищих и торговцев площади Наву... Тысячи стрекоз гибнут на колючей проволоке, по которой пропущен ток... Мертвые стрекозы растекаются по площади Наву... Люди, охваченные паникой, бегут, бегут, топчут стрекозиные тела, ломают их синие крылья, оскальзываются и падают лицом в мертвый лазурит... Люди мертвы. Кровь течет по лазуриту. Раскинув руки, огромная Чернота - всесильная, вездесущая, незримая Я - несется навстречу обезумевшему людскому потоку. Жрица дрожит, покрытая потом, широко распахнув глаза. Одна из камер показывает эти глаза крупным планом: они полны боли и сострадания. Губы жрицы подергиваются. Сейчас она разомкнет уста, сейчас прозвучит слово предсказания... Сейчас... Сейчас... Стонет низким, утробным, животным голосом, будто роженица, поднимает руки, хватает себя за щеки. И - долгожданный пронзительный крик: - Бэ-да-а!.. Рослый человек с запоминающимся лицом - неправильные, но выразительные черты, длинноватый нос, черные глаза, лоснящаяся черная борода, заплетенная в две косы - держит в руке листок. Фирменный бланк Оракула. Он в недоумении. Верховный Жрец тоже в недоумении, однако удачно скрывает это. - Только одно слово? - спрашивает этот рослый человек. - "Беда"? Что она имела в виду? Верховный Жрец пожимает плечами. - Видите ли, уважаемый... да вы садитесь! Однако высокий человек продолжает стоять. - Я хотел бы знать, что означает это слово? - Предсказания пифий не всегда однозначны. В данном случае мы, к сожалению, ничем не можем вам помочь. - Может быть, имеет смысл вызвать эту пифию и задать ей несколько вопросов относительно видения? - Дорогой мой. Верховный Жрец позволяет себе некоторую фамильярность, какой никогда не допустил бы, будь перед ним рядовой клиент. Однако рослый человек не является рядовым клиентом. Это мар-бани, заговорщик, который явился к нему от лица нескольких представителей древнейшей аристократии Вавилона. По мнению мар-бани, давно уже настала пора бросить бомбу. Городу необходим взрыв. Важно знать, насколько город готов к социальному взрыву и куда именно лучше бросать бомбу. Запрос был сделан именно в такой формулировке. Прямо скажем, нестандартной. Жрица получила совершенно иной заказ, оформленный как запрос от правительства. Эти стервы пифии - чуткие на ложь, как муравьи на сахар. Прибежала: не нравится ей что-то в заказе. Подозрительным ей что-то там мнится. Да, ей нужно дать второе посвящение. Причем, немедленно. Если все будет так продолжаться и дальше, девочка далеко пойдет. Мар-бани оплатил заказ по двойному тарифу. Половину этих денег Верховный Жрец, разумеется, положил себе в карман. А если заговор увенчается успехом и произойдут перемены в правительстве, Оракул будет как сыр в масле кататься. Такое случалось уже один раз (после того случая Оракул и заполучил роскошное здание рококо, о чем сообщалось выше). - "Беда". Что это означает? - недоумевал мар-бани. Наставил свою великолепную бороду на Верховного Жреца: высокомерен и прекрасен в превосходном своем высокомерии! - Милейший, я выложил такую кучу денег не для того, чтобы услышать одно-единственное слово! - Дорогой мой, - снова проговорил Верховный Жрец, - вся неприятность в том, что жрица, работавшая над заказом, и сама ничего не помнит. Она вошла в транс, которому предшествовала тщательная аналитическая подготовка... Вам объяснить технологию вхождения в так называемый аналитический жреческий транс? Мар-бани пожевал губами, уселся в кресло, которого прежде упорно не замечал, закинул ногу на ногу. - Да уж, желательно, - обронил он. Верховный Жрец оценил его поведение как дружелюбное. - Изучив все обстоятельства, касающиеся данного дела, жрица обязана забыть их. И уверяю вас, пифии это умеют. Они проходят специальную подготовку, весьма жесткую, но эффективную. Затем, когда к ним приходят видения, они, как правило, представляют события как бы свершившимися, причем, в наиболее вероятном варианте. Это и является предсказанием. По окончании транса жрица переходит в руки медицинского персонала и два дня находится в карантине. Затем ей предоставляется трехдневный отпуск, после чего она приступает к работе над новым заказом... - А какой у них срок жизни? - вдруг спросил мар-бани. - Друг мой, вас это, очевидно, не касается, - сказал Верховный Жрец. Мар-бани решил не затрагивать больше посторонних тем и снова повертел в руках фирменный бланк с предсказанием. - "Беда"... Я могу ознакомиться с видеозаписью? - спросил он неожиданно. - Вообще-то мы не предоставляем клиентам наши видеоматериалы, разве что возникают рекламации... - сказал Верховный Жрец. - Впрочем, рекламации практически не возникают. - Считайте, что возникла, - сказал мар-бани. Однако видеозапись его разочаровала. В течение получаса на экране телевизора дрожала и пучила глаза потная женщина, после чего завыла (мар-бани стало противно) и выдавила из себя это непонятное "беда". Вернувшись в кабинет Верховного Жреца, мар-бани решился. - Хорошо. Я принимаю ваше предсказание. Поскольку заказ был оформлен как запрос от правительства о возможности социального взрыва, то слово "беда", очевидно, означает "правительству следует остерегаться, ибо в случае неосмотрительных действий его ждет беда". - Вот видите, вы сами великолепно во всем разобрались, - сказал Верховный Жрец. Пиф открыла глаза. Нет, ей не почудилось. Город был полон грома. За окном светило солнце, никакого дождя не было в помине. Стекла позвякивали, чашка на столе слегка дребезжала о блюдечко. Что-то большое, тяжелое непрерывно рокотало в чреве необъятного Вавилона, будто там неуклюже ворочалось гигантское чудовище, заплутавшее в лабиринтах улиц и дворов-колодцев. Пиф находилась на карантине, в медицинском флигеле Оракула. Она много спала, много ела, проходила обследование, кварцевание, водный массаж и другие процедуры, долженствующие восстановить ее здоровье. Обычно жрица после транса, как и говорил Верховный Жрец заказчику мар-бани, остается в карантине на два дня, но для Пиф сделали исключение. Прошло уже шесть дней, а выписывать ее собирались только назавтра - итого семь дней. Ее это устраивало. До сегодняшнего дня, когда вдруг зашевелилось это странное, грохочущее. "Ррр... до грробба-а..." - Бэда, - пробормотала Пиф. И вдруг вскрикнула - она вспомнила: - Бэда! На крик заглянула медицинская сестра в голубом облачении. Еле слышно прошелестела с укоризной: - Голубчик, разве так можно... - Тетку Кандиду сюда! - повелела Пиф. - Невозможно, голубчик... Служительницам такого ранга вход в медицинский корпус строжайше... - Нет! Тетку Кандиду мне! Хочу, чтоб Кандида прислуживала! - капризно проговорила Пиф, норовя запустить в сестру больничным тапком. - Ну!.. Сестра, которой настрого было приказано потакать всем капризам этой жрицы, поспешно выскользнула из комнаты и прикрыла дверь. "Дурраки..." - рычало чрево Вавилона. Пиф взяла с белого пластмассового подноса чашку. Крепчайший кофе. Таких чашек она выпивала в день не менее трех. Сестра пыталась протестовать, но Пиф закатила первосортную истерику. (Истерика Жреческая Первосортная: "МНЕ ПОСМЕЛИ ПЕРЕЧИТЬ? МНЕ - ПОСМЕЛИ - ПЕРЕЧИТЬ? - _М_Н_Е_... - _П_О_С_М_Е_Л_И_... и так далее, по нарастающей, покуда у дерзкого не сдадут нервы, ибо у пифии, закатывающей Истерику Жреческую Первосортную, нервы как канаты). После этого сестра смирилась. И вот, не дожидаясь взрыва, едва лишь уловив первые нотки ИЖП в голосе Пиф - что уж скрывать, и без того довольно визгливом, - сестра побежала за этой неопрятной теткой Кандидой, которая моет полы в рабском бараке и у младшей жреческой обслуги и от которой вечно разит потом и хлоркой. Пиф как раз допивала вторую чашку, когда тетка Кандида явилась. Вернее, так: сперва показалась сестра, губы поджаты, лицо смертельно обиженное, голос уксусный: - Я привела вам эту Кандиду, голубчик, как вы и просили. - Спасибо. Пиф подпрыгнула на широкой мягкой постели, разворошив скользкие шелковые подушки. Взметнула белоснежный пеньюар, вскочила. - Спасибо! Сестра исчезла. Вместо нее боком протиснулась в дверь громоздкая тетка Кандида. Как была, в синем халате. Ибо Пиф велела - НЕМЕДЛЕННО! Сестра и притащила старуху - НЕМЕДЛЕННО! - Как же так, барышня, - укоризненно заговорила тетка Кандида, - от дел оторвали, даже переодеться не дали... - И не надо, не надо переодеваться, - поспешно сказала Пиф. - Входи, да дверь затвори как следует. Тетка Кандида повиновалась. - Ну, - совсем уж неприветливо молвила она, - зачем звали-то, барышня? - Что в городе происходит? - жадно спросила Пиф, раскачивая пружинный матрас. - Для того, что ли, звали, чтобы я вам, значит, про безобразие это рассказывала? - Да, да. Что там грохочет с утра? Тетка Кандида с подозрением поглядела на Пиф - не посмеяться ли задумала младшая жрица. Все они с тараканами в голове, а эта так вообще бешеная. Но Пиф была совершенно серьезна. - Ну, говори же. Меня тут взаперти держат, пока я болею после транса... Тетка Кандида придвинулась ближе и прошептала: - Бунт, барышня. Настоящий бунт. Эти-то, богатеи из нынешних, власть всю забрали и народ давят, будто виноград на винодельне... Ну вот. А прежние-то владетели, допотопные, которых нынешние всех их богатств лишили и в нищее состояние ввергли, - они-то за народ. И народ за них биться пошел. Старые-то, ну, мар-бани - лучшую долю обещали... Говорят, закон такой сделают, чтобы всех рабов непременно раскупали. Чтобы нераскупленных, значит, не оставалось. И налог на окна отменят, а плату на воду в прежней цене оставят... - Врут, - отрубила Пиф. - Ох, барышня. А вдруг не врут? Народ ведь надеется... - А грохочет что? - Так танки в город вошли... Правители-то сразу вызвали военных, чтобы те, значит, народ разогнали... Ну, военные и стараются... С утра уж стреляют, побили, говорят, народу - страсть... - Тетка Кандида скорбно покачала головой. - Вот беда-то, вот беда какая!.. - Беда. Беда! Пиф замолчала, широко раскрыв невидящие глаза. ...Стрекозиные крылья... Нет, это просто синий цвет - лазурит - кафель площади Наву... - Беда, тетка Кандида, - сказала Пиф, лихорадочно схватив старуху за рукав. - Слушай, мне уйти надо. - Уйти им надоть! - возмутилась старуха. - Здоровье свое беречь - вот что им надоть! Молодые еще, чтобы себя гробить... Сказано докторшей - лежать, значит, лежать. Нечего козой скакать. К тому же и неспокойно в городе. - Тетка Кандида! - взмолилась Пиф. - Ты меня только выручи, я тебя откуплю. Как сыр в масле кататься будешь. - Разбежалась, откупит она меня. Мне и в Оракуле хорошо. - Ну ладно, скажи, чего хочешь, - все для тебя сделаю. Только помоги. Очень надо уйти. И чтоб эти все, - она кивнула на дверь, за которой скрылась сестра, - чтоб никто не знал. - Да ничего мне и не надо, - совсем смутилась тетка Кандида. Но устоять перед напором Пиф не могла. - Ладно, говорите, барышня, чего удумали. Может, и помогу. - Мне надо на площадь Наву. Там... человек один. С ним, наверное, беда. Тетка Кандида вдруг с пониманием сказала: - Любовь - она, девка, самая большая беда в нашей бабьей жизни и есть. - Одежду принеси, а? Любую, хоть со вшами... - Зачем со вшами? - окончательно разобиделась тетка Кандида. - Я тебе чистую принесу. И под росточек твой... А ты пока покушай хорошенько. Бэда стоял в храме, что в катакомбах на площади Наву. Народу на этот раз собралось больше обычного, только Бэде это было невдомек, ибо ходил сюда нечасто и об обычае не ведал. Стояли, почти задевая друг друга плечами. Свечи все были погашены, чтобы люди не задыхались: хоть имелись вентиляционные колодцы, хоть и стояли за перегородками кондиционеры (община исхитрилась и купила на пожертвования), а все же подземелье - оно и есть подземелье. Душно здесь было. Из полумрака, скрытый слушателями, громыхал отец Петр. - Что вы мне тут о мятеже да о мятеже! Вы что, политикой пришли сюда заниматься? Помолчал, обводя стоящих перед ним таким тяжким взором, что даже Бэда поежился, хоть и стоял в задних рядах и Петра вовсе не видел. - Ладно, - уронил наконец Петр. - Будет вам и о мятеже, коли просите. - И зарычал грозно: - Чтоб в глупостях этих не участвовали, если храм свой любите и Бога своего почитаете! Чтоб витрин не били, чтоб домов не громили, чтоб людей не убивали, чтоб насилие над девками не чинили! Мар-бани на вашей крови хотят свою жирную задницу в правительственных креслах угнездить, а вы все, неразумные, и рады стараться. - Слышно было, что Петр скорчил рожу, потому что голос зазвучал ернически: - Вот-с, вот-с, господа, вот вам наша кровушка... - И проревел: - Дураки!! После этого настала тишина. Только лампа, на цепях с потолка свисающая, вдруг еле слышно скрипнула. Петр сказал: - Сохраните ваши жизни для другого дела. Ступайте. Народ пошел к выходу. На площади Наву кое-где еще велась торговлишка. Бэда взял у лоточника вчерашнюю плюшку с творогом (была черствая и шла по половинной цене), принялся рассеянно жевать. Людей было мало. Рабские бараки за проволокой безмолвствовали, как вымерли. Только солдат в проеме караульной будки маячил, зевал. Бэда свернул на широкую улицу Балат-Шин. Он хотел вернуться в Оракул до того, как Беренгарий, который вчера пришел откуда-то очень пьяный, очнется от тяжкого своего похмелья. Народу и на улице было немного меньше обычного, хотя то и дело встречались прохожие. Прошла даже молоденькая няня с хорошенькой, как на картиночке, девочкой. Бэда ей сказал: - Ты что ж в такое время с дитем по улицам бродишь, дурища? Няня обиделась, пищать что-то стала, возмущаясь. Бэда только рукой махнул, слушать не стал. Город и вправду был неспокоен, точно в животе у него бурчало, но пока что и на площади Наву, и на улице Балат-Шин было исключительно мирно. И вдруг разом все переменилось. Едва лишь свернув за угол, Бэда услыхал оглушительный всплеск, звон стекол, крики - веселые, пьяные - и поневоле к стене прижался. После разглядел: в конце улицы большая компания громила богатые магазины. Гулянье шло вовсю. Орали песни, все разом и невпопад. То и дело нагибались, поднимая с мостовой камни, либо пустые бутылки, чтобы запустить ими в стекло. Бэда дальше пошел. Ему до громил дела не было - убивали только богатых. Толпа и правда раба не тронула. Только покричала ему вслед, чтобы присоединялся. Дальше таких компаний стало встречаться больше. Разбивали все, что билось, ломали все, что ломалось, крушили все, что крушилось. А что не поддавалось, то покамест оставляли - до иных времен. В спешке резали пальцы, хватая из разбитых витрин еду и одежду, пачкали кровью добычу свою, поспешно к груди ее прижимая. Бэда мимо шел. И вот навстречу, из-за поворота, понеслась толпа. Не развеселая компания пьяных, да удалых, да горластых, - нет, охваченная паникой огромная толпа. Обильная, как воды евфратовы в половодье. Неслась, смывая все, что только на пути ни встречалось. Налетела на пьяных, разом песни свои позабывших, - смыла пьяных. Наскочила на мародера - тот растерялся, остановился, глаза выпучил, жевать забыл - подхватила, поглотила мародера и с собою потащила. А может, он не туда хотел идти? Может, он совсем в иную сторону идти хотел? Да кто тебя спрашивает... Закружила и няню с хорошенькой девочкой, и двух египтянок в парчовых юбках (уж те верещали!), и домохозяйку с лицом замученным и сумками тяжелыми, и Бэду, как тот к стене ни прижимался... Тут хоть совсем размажься по этой стене, а все равно выковыряют и потащат. Растворился в толпе бегущих и сам побежал. Кого-то сильно толкнули во время бега этого (уже до улицы Балат-Шин добрались), прямо на витрину повалили. Закричал человек страшным голосом, когда толстое стекло под его тяжестью треснуло и начало полосовать живое тело, будто зубами грызть. Толпа дальше неслась, повсюду оставляя за собой кровавые следы. А следом, рокоча, неспешно танк выехал. Постоял на перекрестке несколько секунд, слепо пошарил в воздухе орудием и вдруг прямо по толпе выстрелил. Чуткое тело толпы ждало этого, заранее содрогаясь в ужасе смертельном. Вокруг Бэды упало несколько человек. Но толпа даже испугаться ему не позволила. Катилась и катилась бесформенным комом, подминая все лишнее, что катиться не могло. Упали убитые - по убитым покатилась. Упали раненые - и по раненым покатилась. Толпа была невинна, как дитя, охваченное страхом. Будто пробку из бутылки, вытолкнуло толпу из улицы Балат-Шин обратно на площадь Наву. Теперь вся площадь кишела народом. Часть людей понесло прямо на рабские бараки. Остановиться в этой давке было невозможно. И назад пути не было, ибо подпирали все новые и новые беглецы. Из каждой улицы, что вливалась в площадь Наву, выкатывались с ревом и грохотом танки. Попробовали было люди в сторону Зират-Шин броситься - поздно. Оттуда уже жерло выпирает. Заметались, давя и топча друг друга. В том углу, где рабские бараки помещались, десятки людей повалило на проволоку, что до сих пор под током стояла. Зашипела плоть, заплясала, будто живая. Кричали в толпе и плакали от ужаса, однако спасения не было - кто возле проволоки оказался, все на проволоке погибли. Орали в бессильном страхе, солдат из будки караульной выкликая: - Ток!.. Мудилы!.. Ток! Пока решали солдаты, будет им что от начальства за самоуправство эдакое, пока с рубильниками возились... Наконец, отрубили ток. И тотчас обвисли мертвецы и дергаться перестали, будто успокоились наконец. Бэду же мимо пронесло и прямо к станции метро потащило. Как в дверях не раздавило - того не понял. Эскалаторы не работали - стояли, переполненные народом. Не сорвались - и то чудо. Толпа хлынула вниз, в катакомбы. И прянула, встреченная автоматным огнем. На синий кафель станции "Площадь Наву" брызнула кровь. Кто уцелел, пал на плиты, руками голову прикрывая. А люди с площади все прибывали и прибывали. Наконец иссяк их поток - танки подошли вплотную к самой станции и перекрыли входы. Все, кто успел войти до этого, оказались заперты на эскалаторах и платформе. И тут отворилась неприметная дверка с надписью "ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН" и Петр, перекрывая своим ревом крик множества глоток, заорал: - Сюда! Очертя голову, спотыкаясь, мчались люди к этой дверке, слепо и безоглядно поверив в спасение свое. Бэда вскочил на ноги (до этого лежал лицом вниз) и тоже побежал к Петру. Его толкали и отпихивали, торопясь ворваться в убежище. С другого конца станции к беглецам уже подбегали солдаты. Бэда ухватился пальцами за косяк двери, стараясь проникнуть внутрь, но тут его ударили прикладом по переносице и отшвырнули в сторону. Дверка между тем захлопнулась и с внутренней стороны кто-то быстро заложил засов. Солдат, оттолкнувший Бэду, начал бить прикладом по переговорному устройству и, ругаясь, требовать, чтобы ему отворили. Из переговорного устройства разгневанно рявкнул Петр: - Здесь храм! Право убежища!.. Понял ты, дерьмо? Солдат в ярости разбил переговорное устройство и выстрелил в металлическое забрало, откуда доносился голос Петра. Но никакого Петра там, конечно, уже не было. С попавшей в ловушку чернью солдаты разобрались сноровисто и без долгих разговоров. Женщин и детей - кто на вид младше четырнадцати казался, ибо документов ни у кого не спрашивали - прикладами отогнали к эскалаторам. Мужчин же выстроили на платформе, лицом к рельсам, и одного за другим пристрелили. Пиф шла по площади Наву, будто оказавшись посреди своего видения, где воздух был густым и твердым, хоть ножом режь, а стены домов и деревья тягучими, как резина. Но здесь все было настоящим. Дома, чахлые липы на краю площади, солдаты, мертвецы. Мертвецов было больше всего. Пиф приблизилась к станции. Путь ей перегораживал танк. На броне сидел солдат и жевал кусок булки с растаявшим маслом. Он рассеянно смотрел на женщину, которая шла мимо, вдруг опомнился и вскочил: - Куда? Стой! Пиф послушно остановилась. - То-то, - сказал солдат, снова усаживаясь. Пиф подошла поближе. - Привет, - сказала она. Он снова насторожился. - Документы есть? - спросил солдат. Пиф вытащила из кармана джинсов удостоверение младшей жрицы Оракула. Солдат посмотрел на удостоверение, на фотографию, на Пиф. - Держи. - Он вернул ей удостоверение. - Как ты через оцепление прошла? - Не знаю... Там что, оцепление? - Конечно. - Не знаю, - повторила Пиф. - Мне надо туда, на станцию. - Не положено. - Там один человек... - Не положено, говорят тебе. - Мне было видение, - сказала Пиф. - А мне-то что, было у тебя видение или не было, - сказал солдат. - Мне начальство велело не пускать никого, вот и все тебе видение, красавица. Булки хочешь? Он порылся в липком полиэтиленовом пакете, который лежал рядом, на броне. - Спасибо. Что-то кусок в горло не лезет. - Это поначалу со всеми так, - сказал солдат успокаивающе. И снова спросил: - Как же ты оцепление прошла? Этот же вопрос задал Пиф командир танка, младший лейтенант Второй Урукской Набу-Ирри. Он тоже внимательно изучил удостоверение Пиф, постучал корочками с надписью "Государственный Оракул" по широкой своей ладони и, наконец, решился: - Значит так, Иддин. Бери эту девку и топайте в башню Этеменанки. Сдашь ее лично его превосходительству генералу Гимиллу. Все-таки пифия, знаешь ли. Тут шутки шутить не стоит. Иддину совершенно не улыбалось тащить бесноватую девку к его превосходительству генералу Гимиллу в башню Этеменанки. Он уныло обтер о штаны масляные пальцы, сказал "слушаюсь", взял автомат и подтолкнул Пиф локтем: - Пошли, что ли. И пошли: впереди солдат, равнодушно посвистывая сквозь зубы и хрустя сапогами по битому стеклу; следом Пиф, одурманенная жарой и странной, чересчур яркой, реалистичностью происходящего (и ведь на самом деле происходило, не мнилось, не снилось, не чудилось!) Встречавшимся патрулям объяснял, что конвоирует жрицу Оракула в башню Этеменанки. Кое с кем останавливался, перебрасывался шутками, прикуривал. Пиф терпеливо ждала, как ребенок при болтливой няньке. Потом шли дальше. Едва миновали мост через широченный в этом месте Евфрат, как грохнул взрыв. У Пиф заложило в ушах и она оглохла. Солдат же покрутил головой, весело выругался, окурок бросил. - Во рванули! - сказал он. Пиф не услышала его. В голове у нее застряло гудение. Она повернулась туда, куда показывал солдат, и увидела столб дыма и пыли, медленно оседающий в Евфрат. Воды поглотили и пламя, и дым, и обломки. Моста Нейтокрис больше не было. - Идем, - сказал солдат, хватая Пиф за локоть. И потащил за собой дальше, оглушенную. Башня Этеменанки господствовала над городом, поэтому генерал Гимиллу, как и следовало ожидать, оставил там солдат. Те втащили на верхний этаж пулемет и достали карты, чтобы скоротать время. На втором этаже спешно разместили рацию. Генерал же Гимиллу в башне не остался. Дальше двинулся Вавилон усмирять и к стопам повергать. Потому у солдата, который Пиф привел, сразу же возникла проблема: то ли по городу бегать и генерала искать (чтобы, как велено, с рук на руки), то ли сбыть свою обузу здесь и возвращаться на площадь Наву, к родимому танку... Решился на второе. Сказал жрице: - Вот что, красавица. Я тебя здесь оставлю. Ты главное лейтенанту покажись, чтобы знал, кто ты такая. А после уж от лейтенанта не отходи, а то неровен час солдаты обидят. Поняла? Пиф кивнула. Солдат видел, что она почти ничего еще не слышит после взрыва. - Головой потряси, уши прочисти, - посоветовал он. И сам головой потряс для наглядности. Пиф встряхнулась. - Я поняла, - сказала она. - Ты иди, я здесь побуду. - Документ береги, - напоследок сказал солдат. И - руки в карманы, губы в трубочку - вниз по ступенькам побежал. Пиф, как никому не нужная вещь, в уголок приткнулась. На какой-то ящик села. Откуда в башне Этеменанки ящик? Это же храм, главная святыня города... Но уж видно устроено так, что если вторглись куда солдаты, там никаких святынь уже не остается. Посидела, поглядела, как взад-вперед злющий лейтенант ходит, кого-то распекает, с кем-то по рации препирается. Наскучило ей. Встала, к окну подошла. Внизу расстилался Вавилон. Клубы дыма поднимались над кварталами Шуанна, Туба, Литаму, Новый Туба (пусть горит, вот уж трущоб не жалко), Карраби и Кандингирра, где начинались уже нарядные загородные виллы... Евфрат лежал голый - не было уже обоих мостов, а набережная во многих местах была разворочена взрывами. И незнакомым казался Пиф родной ее город. Она отошла от окна и снова забилась в угол. Кругом кипела оживленная деятельность, ходили люди в сапогах и сандалиях, звучали озабоченные начальственные голоса, доносились ругань, хохот, выстрелы, потом вдруг залаял и захлебнулся пулемет. Пиф сидела и ждала. У нее онемели ноги, но она не могла двинуться. Дважды перед ней останавливались люди. В первый раз тот самый злющий лейтенант. Она молча сунула ему свои корки. Он рассеянно взглянул на них, сказал "а-а..." и вернул. Второй раз прицепился один из солдат. Пиф и ему показала корки, однако в руки не дала. Солдат обругал ее и ушел. Никто не спросил, кто она, что здесь делает, почему притулилась на ящике с патронами и чего ждет с долготерпением животного. Да и сама Пиф слабо понимала, зачем она сюда притащилась и какого чуда дожидается - одинокий островок посреди непостижимой для нее солдатской жизни. Она не могла бы сказать, много ли времени прошло. Дневной свет в окнах башни померк, зарево пожаров стало ярче. Грохот постепенно стихал в городе. Стали слышнее человеческие голоса. Неожиданно смолкли выстрелы, и Пиф показалось, что настала тишина. Она пошевелилась, потерла затекшие ноги и поняла, что очень голодна. И тут башня оказалась полна народу. Пиф не поняла, в какой момент все эти люди заполонили помещение на третьем этаже, где она таилась все это время. Ходили, мигая вспышками, бойкие девицы с фотокамерами. Совали микрофоны прямо в губы плотному коротко стриженому военному в белом мундире (это и был генерал Гимиллу). Несколько встрепанных женщин трясли замусоленными блокнотами. Одна из них сорванным голосом допытывалась: - Но численность жертв установлена?.. Генерал лениво отбрехивался. Да, установлена. Конечно, примерно. Разумеется, восстановлен. Да, гарантирует. Естественно, отвечает. У вас что, есть сомнения? - Орудия - не аргумент! - ярился какой-то бородач, размахивая обслюнявленным микрофоном перед самым носом генерала. - Сжечь не значит ответить! - Нам велено было расстреливать сторонников мар-бани, - холодно ответил генерал, отведя микрофон от своего лица и скроив брезгливую гримасу. - Если вы принадлежите к числу таковых, милостивый государь... - Гуманизм! - надрывалась растрепанная женщина с блокнотом. Вторая стояла рядом и хищно скалилась, посверкивая очками с разбитыми стеклами. Генерал обвел собравшихся равнодушным взором. - Надеюсь, я ответил на все ваши вопросы, господа? Ответом ему было настороженное молчание. Еще раз лязгнула фотокамера, озарив помещение мертвенным блеском вспышки. - Отлично, - сказал генерал Гимиллу. - В таком случае позвольте мне сделать заявление. Он не глядя протянул руку, и адъютант сунул ему в пальцы глиняную табличку, на каких пишутся все официальные документы. Тотчас же собравшиеся вновь жадно ощерились микрофонами, протягивая их к генералу, будто нищие за подаянием. Генерал неторопливо отставил табличку на вытянутой руке - он был немного дальнозорок. - "Глубоко сочувствуя народу вавилонскому, понесшему жертвы вследствие безответственных выступлений мар-бани, правительство вавилонское в храме Эсагилы сим постановляет: всех павших, независимо от их политических убеждений и обстоятельств гибели, предать достойному погребению. В случае, если убитый будет опознан родственниками или близкими и в случае, если означенным родственники погибшего убедительно докажут, что убитый являлся кормильцем семейства, означенному семейству будет назначена от правительства единовременная компенсация по утрате кормильца в размере 60 сиклей. На опознание убитых выделяются семь дней, считая с момента обнародования настоящего обращения к народу вавилонскому. Опознание будет производится в морге храма Гулы-Ишхары круглосуточно. Правила производства опознания будут вывешены на воротах храма". Он отдал табличку адъютанту и негромко добавил: - Пресс-конференция окончена. И повернулся спиной, желая уйти. - Генерал! - окликнул его один из журналистов. Генерал Гимиллу обернулся, с явным неудовольствием поглядел на говорившего. - Что-нибудь еще? Я чрезвычайно занят, знаете ли. Мне и так пришлось пойти навстречу вашим желаниям вопреки государственной необходимости и выделить драгоценное время на все эти разговоры. Вперед выступили сразу двое - рослый черноволосый бородач и растрепанная женщина. - Мы являемся представителями общественной организацией "Жизнь ради жизни", - агрессивно начал бородач. Женщина за его плечом кивала. - Мы настаиваем на том, чтобы представители общественных организаций были допущены в морг храма Гулы-Ишхары... Генерал подумал немного и неожиданно согласился. - Мы настаиваем на том, чтобы нас сопровождали представители иных организаций, - встряла растрепанная женщина. - Например? - Гимиллу прищурился. Ему очень хотелось вышвырнуть нахалку в окно, и он вовсе не скрывал этого. К тому же, она была некрасива. - Правительственных, - пояснила женщина. Генерал продолжал глядеть на нее в упор, все более откровенно давая ей понять, НАСКОЛЬКО же она некрасива. И молчал. И тут задерганный злющий лейтенант сказал: - Здесь имеется представитель Государственного Оракула. И безошибочно указал на Пиф. Пораженная, Пиф поднялась. Злющий лейтенант подал ей руку. Как он ухитрился запомнить ее, если видел удостоверение служащего Оракула всего лишь мгновение и уже несколько часов не обращал ни малейшего внимания на ее присутствие? Приволакивая ногу, Пиф подошла ближе к группе журналистов. - Почему она хромает? - спросила растрепанная женщина. - Вы стреляли в нее? - У меня ноги затекли, - хрипло объяснила Пиф. Генерал Гимиллу фыркнул. - Теперь я могу идти? - ядовито поинтересовался он. И, не дожидаясь ответа, вышел. В ожидании, пока провожатые будут готовы выступить, журналисты бродили по комнате, где стало очень тесно и душно, возбужденно переговаривались между собой, перематывали фотопленку, листали блокноты с записями. Пиф снова подошла к окну. Чернота притаившегося внизу разгромленного города казалась беспредельной. Ночное небо озаряли пожары. Горизонт был беспокоен - горело даже далеко за городом. Внизу, в Эсагиле, шла своя жизнь. Проезжали грузовики и бронетранспортеры. Внезапно оживал и начинал орать динамик - какие-то лязгающие команды, обильно разбавленные матом, без начала и конца, мгновенно смолкающие, когда выключали трансляцию. Несколько раз открывалась перестрелка, но и она смолкала, будто ножом обрубленная. Дважды Пиф слышала одиночные выстрелы. Растрепанная женщина, которая препиралась с генералом Гимиллу, подошла незаметно к окну и, услышав эти выстрелы, проговорила: - Раненых добивают, сволочи... Пиф отошла от нее подальше. Ночь была бесконечной, но спать никому не хотелось. Пиф нашла злющего лейтенанта и попросила у него поесть. Лейтенант глянул куда-то в угол, мимо Пиф, сунул ей в руки копченую рыбу с куском мокрого хлеба и ушел. Таясь от остальных, чтобы не отобрали, Пиф жадно проглотила хлеб и рыбу. Ей сразу стало легче и даже усталость прошла. И ночь сразу перестала быть бездонной. Она снова села на ящик, обхватив колени руками. "СЛЕДСТВИЕ: ВОЗМОЖНОСТЬ СОЦИАЛЬНОГО ВЗРЫВА..." Она дала прогноз. Почему они допустили?.. Смутно она догадывалась, что ее предсказание каким-то странным, непостижимым образом повлияло на решение мар-бани начать мятеж. И еще она знала теперь, что предсказание было неправильным. "Жрица - пустой сосуд." А она, Пиф, - вовсе не пустой сосуд. Она полна любви и страха. - Эй, девка, - позвал ее кто-то тихим осипшим голосом. Она подняла глаза. Злющий лейтенант. Стоит рядом, протягивает ей плоскую жестяную флягу. - На-ка. Она взяла, поболтала флягой. Там что-то плеснуло. Ей хотелось пить, поэтому она бросила на лейтенанта благодарный взгляд. Лейтенант неожиданно усмехнулся. Во фляге была водка. Пиф закашлялась от неожиданности. - Вот блядь!.. - пробормотала она. И приложилась к фляге уже поудобнее. Сделав еще несколько глотков, вернула владельцу. - Ух. Спасибо. Тот забрал флягу, завинтил потуже пробку и ушел. Постепенно Пиф сморил сон. Она так и заснула в ярко освещенном помещении, под громкие возбужденные голоса журналистов. Их выпустили из башни только к полудню следующего дня. Пиф проснулась оттого, что ее мучила страшная жажда. Она грызла губы и злилась. Но почти сразу же после ее пробуждения в башню вошел генерал Гимиллу и негромко сказал: - Господа, конвой готов сопровождать вас. Убедительно прошу соблюдать порядок и спокойствие, иначе к вам будут применены санкции. В городе объявлено военное положение. Храм Гулы-Ишхары находился в Шуанне, где вчера ночью лютовали пожары. Из развалин домов поднимался дымок. В пыльном летнем воздухе стоял едкий запах пожарищ. Журналисты оживленно вертелись по сторонам, то и дело наводя камеры на сгоревшие дома. Кто-то из них горько рыдал, поскольку видеокамера оказалась разбитой. В голове у Пиф мутилось от жажды. Она подошла было к общественному колодцу, но солдаты отогнали ее, сказав, что местные жители сбрасывали туда трупы. Во дворе храма распоряжались солдаты. Танк хозяйски расположился на клумбе, сломав несколько розовых кустов и разметав гусеницами при развороте комья жирной черной земли - драгоценнейшей земли, которую привозили сюда из Барсиппы и Урука. Журналистов провели в просторные Залы Смерти - попросту говоря, в морг, где холодильные установки поддерживали постоянную температуру. Погибших продолжали сносить - работа по очистке города еще не завершилась. На стеллажах в два яруса лежали одеревеневшие тела. Пожилой раб в черном ватнике и валенках на босу ногу ковылял от трупа к трупу. Непрерывно слюня химический карандаш, писал номер на босой ступне очередного покойника и ковылял к следующему. Когда журналисты входили в Зал Смерти, он как раз выводил номер 381. Все вновь вошедшие тут же замерзли и принялись стучать зубами. Пиф отделилась от журналистов и стала медленно ходить между стеллажами, разглядывая лица убитых. Растрепанная женщина нагнала Пиф и повисла у нее на руке. - Что вы скажете как представитель Государственного Оракула? Пиф тупо посмотрела на нее. - О чем? - Как - о чем? Об этом бесчеловечном избиении! - ...СЛЕДСТВИЕ: ВОЗМОЖНОСТЬ СОЦИАЛЬНОГО ВЗРЫВА... - проговорила Пиф. - Вы согласны, что политика нынешнего правительства зашла в тупик? В экономический и социальный тупик? - наседала женщина. - Да, - сказала Пиф, чтобы та отвязалась. - Но как представитель государственного... - Я не знаю, - с раздражением произнесла Пиф. И добавила, ощутив неожиданный прилив сил: - Пошла на хуй, липучка. Женщина, оскорбленно вереща, отстала. А Пиф пошла дальше. - "Триста... восемьдесят... пять..." - бормотал служитель в ватнике, мусоля карандашом чью-то грязную мертвую пятку. Пиф подошла поближе, поднялась на цыпочки, чтобы увидеть лицо. - Беда, девка, - сказал ей дружески раб. - Ты гляди, сколько народу побили. И все несут и несут. Пиф молча смотрела на убитого номер 385. Он лежал, запрокинув голову, одна рука на груди, другая слегка развернута тыльной стороной. У сгиба локтя синела татуировка - номер. Пиф видела цифры: 812... университетский шифр. И дальше средний балл: 3.3 - да, он плохо учился. Он вообще не был усерден, ни в университете, ни потом, в Оракуле... - Во как, девка, - повторил служитель. - Страсть, чего наделали. Пиф смотрела на мертвеца и молчала. У него было безобразное синее пятно на переносице. Раб сказал: - Знакомца встретила, что ль? Как о живом спросил. Пиф кивнула. И прибавила: - Кажется... Раб ухватил мертвеца за плечо, повернул набок. - Гляди, девка, в затылок его застрелили, - сказал он. - Вот ведь зверье... А перед тем еще и били. - Положи его, - сказала Пиф. - Не трогай. Она старалась, но не могла его узнать. Да и нечего было узнавать в этой окоченевшей пустой оболочке, где не оставалось больше никакого Бэды. По этой брошенной оболочке она даже плакать не захотела. Да, но если он ушел, то куда? Где он, в таком случае, если здесь его больше нет? Пиф поглядела по сторонам. В противоположном углу щелкали фотоаппараты, несколько человек осаждали руководителя работ по очистке города - тот на свое несчастье зашел в храм посмотреть, как идут дела. Шаркая валенками, служитель пошел дальше ставить номера. Мертвец лежал и бессмысленно таращился в потолок. Пиф набрала полную грудь воздуха, насколько позволяли легкие, запрокинула голову к теряющемуся в полумраке потолку и страшным, нечеловеческим почти, голосом закричала: - Бэ-э-эдааа!.. В СВЯЗИ С НЕОБХОДИМОСТЬЮ КАЧЕСТВЕННО УЛУЧШИТЬ РАБОТУ ГОСУДАРСТВЕННОГО ОРАКУЛА И ПРИНИМАЯ ВО ВНИМАНИЕ ВАЖНОСТЬ ЭТОГО УЧРЕЖДЕНИЯ ДЛЯ ЧЕТКОЙ РАБОТЫ ВСЕГО ГОСУДАРСТВЕННОГО МЕХАНИЗМА ПРАВИТЕЛЬСТВА ВАВИЛОНСКОГО... ПРИКАЗЫВАЮ: ...КОРЕННАЯ РЕОРГАНИЗАЦИЯ... КАЧЕСТВЕННЫМ ОБРАЗОМ... (и так далее) ...ОТНЫНЕ ДОЛЖНОСТЬ ВЕРХОВНОГО ЖРЕЦА СЧИТАЕТСЯ УПРАЗДНЕННОЙ. ДЕЙСТВУЮЩИЙ ВЕРХОВНЫЙ ЖРЕЦ ПОДЛЕЖИТ УВОЛЬНЕНИЮ С ВЫПЛАТОЙ ВЫХОДНОГО ПОСОБИЯ В РАЗМЕРЕ ПЯТНАДЦАТИ МЕСЯЧНЫХ ОКЛАДОВ. ВВЕСТИ ДОЛЖНОСТЬ ВЕРХОВНОГО МЕНЕДЖЕРА С ОКЛАДОМ В РАЗМЕРЕ, РАВНОМ ОКЛАДУ ВЕРХОВНОГО ЖРЕЦА... ...ЗА НАРУШЕНИЕ ТРУДОВОЙ ДИСЦИПЛИНЫ, ЗЛОСТНОЕ НАРУШЕНИЕ ОБЕТА БЕЗБРАЧИЯ И БЕЗОТВЕТСТВЕННОСТЬ ПРИ ДАЧЕ ПРОРОЧЕСТВ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВАЖНОСТИ, ЧТО ИМЕЛО НЕОБРАТИМЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ И ПОСЛУЖИЛО ДЕТОНАТОРОМ (и так далее) МЛАДШУЮ ЖРИЦУ, ИМЕНУЕМУЮ ПИФ, УВОЛИТЬ ИЗ ОРАКУЛА ЗА ПРОФЕССИОНАЛЬНУЮ НЕПРИГОДНОСТЬ БЕЗ ВЫХОДНОГО ПОСОБИЯ. ...ХАЛАТНОСТЬ И БЕЗАЛАБЕРНОСТЬ... ВЕСЬ ПЕРСОНАЛ МЕДИЦИНСКОГО КОРПУСА ОШТРАФОВАТЬ НА СУММУ МЕСЯЧНОГО ОКЛАДА... ...ИМЕНУЕМУЮ КАНДИДА... ...С ПУБЛИЧНЫХ ТОРГОВ... Ну вот, собственно, и все.